Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика / Сост., вступ. статья и коммент. Л. В. Дерюгиной. — М.: Искусство, 1984. (История эстетики в памятниках и документах).
Сумароков одно из замечательнейших лиц в литературе нашей. Он имеет свою физиогномию, означенную резкими чертами: это лицо портретное. Его нельзя изучать как образец изящного, как памятник искусства; он ни в чем не оставил нам уроков, следов к подражанию; действия его были, так сказать, единовременные; язык его, слог его, формы его, им самим заимствованные у чужестранцев и даже не примененные к нравам нашим и к историческим преданиям, — все это в наше время почти без цены. Творения Сумарокова более упоминаются или поминаются, чем читаются ныне. Везде, где он был только автор и поэт, он едва ли пережил себя, за весьма немногими исключениями; но там, где отделяется личность его, он везде еще свеж и ярок, потому что он горячо и откровенно передавал свою раздражительность, когда обстоятельства приводили ее в игру. Поэтому как полемик Сумароков еще жив, хотя предметы его полемики уже и не возбуждают соучастия нашего. Сумароков, вероятно, почитал себя русским Вольтером и по примеру образца своего покушался омногосложить свое дарование. Но если он обманулся в расчетах авторского тщеславия, то не менее того имел он нечто вольтеровское, а именно его раздражительность, несколько его сатирической горячности, которые нимало не назидательны, но часто забавны и увлекательны. Тяжба между им и Ломоносовым давно решена, и, за исключением нескольких остроумных замечаний [со стороны Сумарокова] об языке нашем, нечему научиться из фактов сей забытой тяжбы; но все еще любопытно читать их, потому что личность Сумарокова в них сказывается. То же можно сказать и о войне его с Тредьяковским, прибавив, что здесь тяжба решена забвением, насильственною мировою сделкою, скрепленною потомством, которое отказалось от Сумарокова и от Тредьяковского; но апелляции существуют. Особливо же забавны памфлеты его против подьячих; хотя они также уже чужды нам по содержанию своему, но драгоценны и ныне по истине и силе чувства и по патриотизму, их одушевляющим. Они уже не трепещут интересом минуты, но еще трепет гнева, но авторский жар еще в них сохранились. Можно сказать решительно, что нет на русском языке ничего забавнее, ничего подходящего ближе к так называемым FacИties Вольтера, как некоторые из статей Сумарокова, напечатанные в последних томах сочинений его1. В этом отношении мы мало порадовались бы открытию новых, не напечатанных чисто литературных или поэтических произведений Сумарокова, не надеясь найти в них опровержений умеренного мнения нашего о таланте его. Но находка биографических и характеристических памятников о нем может нас порадовать, нас, для коих старина наша так еще нова, а любопытство так сильно, ибо мы, разделяя общую европейскую жадность к запискам историческим или анекдотическим, должны довольствоваться чужими сплетнями, за неимением своих. Две бумаги Сумарокова, здесь предлагаемые, живо отражают его запальчивость, необузданность, сатирические и комические выходки ума его. Достоверность этих фактов не подвержена сомнению. Подлинник жалобы на Ломоносова2 отыскан в бумагах Миллера надорванный, вероятно в присутствии. Сохранен ли он как любопытный документ или как свидетельство, могущее повредить Ломоносову? Предоставляем другим решить недоумение, заметив, однако же, что Ломоносов и Миллер были врагами. В рассуждении другой бумаги для очистки памяти Демидова от нареканий в бессовестном жестокосердии должно упомянуть, что этот Демидов, заимодавец Сумарокова, был, по дошедшим преданиям, проказник и что, вероятно, он единственно для шутки, хотя и неумеренной, хотел напугать Сумарокова и вывести его из терпения. По крайней мере таково мнение некоторых из современников той эпохи. Знавшие Сумарокова любили иногда вызывать разражительность и комические взрывы гнева его. Нам случилось читать в одних записках, что Павел I, еще в малолетстве часто видавший его за столом своим, забавлялся его способностью сердиться. Однажды с умыслом хвалил он при нем недавно вышедшие творения Лукина, которого Сумароков не любил; «Однако же на этот раз, — говорит сочинитель помянутых записок, — Александр Петрович был довольно смирен»3. Это выражение, напоминающее уму свойство ребяческое, очень мило, сказанное о Сумарокове, и, кажется, живо изображает характер его. Следовательно, бывал он иногда и очень не смирен. Замечательно также в письме его к Потемкину приказание сего последнего написать трагедию без рифм. Это показывает проницательность и оригинальность ума Потемкина, который, и не бывши автором, требовал уже от драмы нашей новых покушений, не довольствуясь исключительным подражанием узким формам трагедии французской. Таким образом, Потемкин, по крайней мере желаниями и соображениями, должен занять почетное место в романтической нашей школе.
Уведомился я, что прислана за подписанием Ломоносова в Государственную Штатс-Контору о удержании моего жалованья промемория, дабы тем возвратить издержанную казну за напечатание моих трагедий; а понеже, хотя я и от Штатс-Конторы жалованье поручаю, однако под ведомством оной Конторы не состою, того ради оная Контора удерживать моего жалованья по Присылке Ломоносова, надеюся, не благоволит. А оный Ломоносов, яко человек, на которого я имею подозрения, по челобитью моему в силу указов, как известный мне злодей, будет от моих дел отрешен. Оный Ломоносов, может быть, принял дерзновение делать таковые на меня нападения оттого, что он часто от пьянства сходит с ума, что всему городу известно, и (как уповательно) то он ту промеморию подписал на меня в обыкновенном своем безумстве; ибо Академия причины не имеет взыскивать с меня деньги таковым порядком, понеже я не только от казенных долгов, но и ни от каких никогда не отпирался. Я Государственную Штатс-Контору нижайше прошу, чтобы она не состоящего под своим ведомством человека, по тому только одному, что он от нее жалованье получает, наказывать не благоволила; ибо ежели бы Академия хотела с меня Деньги взыскивать, (оскорбляя)4 так чувствительно и меня, честного человека, то бы должна была она писать не в то место, от которого я жалованье получаю, но где я под ведомством состою; ибо всегда и часто с ума сходящий Ломоносов не может повелением своим ни одной полушки удержать из моего жалованья, хотя бы он и в целом уме был; потому что я свое жалованье получаю по именному Ее Императорского Величества указу и служу от начала службы моей беспорочно. А он, Ломоносов, таковые во пьянстве дерзновения делал неоднократно, за что содержался несколько времени под караулом и отрешен был от присутствия Конференции. А что он не в полном разуме, в том я свидетельствуюсь сочиненною им Риторикою и Грамматикою.
Письмо и записка[1] Александра Петровича Сумарокова к князю Григорью Александровичу Потемкину, когда он был еще графом.
Завтра отъезд Двора, а у меня завтра дом отъемлется; не знаю по какому праву, ибо дом мне в нынешний год по пристройке более уже тысячи рублей стал; а оценен он в 900 руб., хотя и стал мне кроме мебелей в шестнадцать с лишком тысяч, Демидову я должен только 2000 руб., а он, рассердясь на меня за плута своего поверенного, которого он и сам со двора сбил, требует ныне и процентов и рекамбий, хотя и обещался мне о том и не помышлять.
Я нижайше прошу Вашего Сиятельства, почитающего человеколюбие, послать к г. Демидову, дабы он, помня человеколюбие, не требовал с меня кроме данной мне суммы и чтоб сия сумма была вычтена из моего жалованья, кое я получаю ежегодно в начале мая, У меня один только на сей земле дом, так мне приютиться будет некуда и должен я буду на старости таскаться по миру.
Я внес вещей в уплату в Магистрат более нежели три тысячи, а что они дешево оценены (да и не покупаются будто), это не моя вина. Я вместо процентов и рекамбий воздам Вашему Сиятельству сочинением новой трагедии без рифм, как вы мне приказывать изволили. Я жду в решении Вашем илн спасения моего, или отчаяния; а к решению сего времени уже мало осталось. Вообразите себе мое состояние.
10 июля 1775
Сделайте милость и пришлите, Милостивый Государь, мне отраду, письмо Ваше открытое, или припишите хотя к г. Демидову на сей бумаге, что Вашему Сиятельству по снисхождению ко мне угодно будет.
1. Должен я Прокофью Демидову две тысячи рублев: заплатил бы я ему оные давно, но он был в Голландии более года, потом был в Москве мор более же года; потом был я отчаянно болен полгода; потом, приехав ради нужд моих в Петербург и для напечатания новых моих сочинений, был я тамо проживался полтора года.
2. Я имею свидетельство, что Демидов с меня процентов и рекамбий брать не хотел; да и деньги дал мне в заем без процентов.
3. Работал я довольно, помоществуя г. Баженову при учреждении и церемонии Кремлевского Дворца, а потому что в самый тот день было освящение оныя закладки, в который срок вышел отсрочки моего векселя, г. Баженов, приятель Демидову, обнадежил меня, что он, г. Демидов, меня для того общенародного дела в заплате понуждать не будет, а о процентах и рекамбий он и не помышляет; и для того г. Демидов уверил меня сам и векселя не переписал.
4. Смутил его со мною его поверенный, которого за его непорядки он, г. Демидов, и сам сбил.
5. От Магистрата описывали мои деревни и дом в двух тысячах. Наконец жребий пал на мой дом, который в Магистрате оценили в девять сот рублев в сорок одну копейку с полушкою; а я уже по оценке положил на мой дом более тысячи рублев!
6. Книги мои и рукописи приказано было подканцеляристу магистратскому осмотреть и поставить при них караул; хотя ни Магистрат, ни подканцелярист не знают различия между оды, эклоги и элегии.
7. Я вместо дома моего внес в Магистрат табакерку, пожалованную мне от Его Императорского Высочества в знак отличной Его ко мне милости; она из лучшего лапис-лазули, из лучшей золотой работы с несколькими брильянтами, из которых один красной: табакерка сия не была ношена никогда. Она стоит двух тысяч рублей по малой мере; и, следовательно, всего моего Демидову долга. Другая табакерка, подаренная мне от графа Алексея Григорьевича Разумовского, пожалованная ему блаженной памяти Государынею и подаренная мне ради вечного о нем воспоминания, стоит по малой мере семь сот рублев. Часы Эликотовы серебряные, которых по апробации Петербургской часовой фабрики лучше не бывало в рассуждении машины их; а дом мой стал мне кроме мебелей в шестнадцать тысяч!
8. Все мое внесенное в Магистрат и книги мои и эстампы оценили они в Магистрате самою малою ценою.
9. Ныне означили в Магистрате сии мои вещи мне возвратить, а вместо того продать мой дом, который мне уже после их оценки стал еще в тысячу рублев.
10. Магистрат должен продать то, что я ему назначу, а не то, что он хочет.
11. Что вещей моих не покупают, в этом моей винности нет.
12. Выбить человека из дому, хотя бы он и ни малейшей не сделал отечеству услуги, со всею фамилиею, с малолетными детьми и со всеми слугами посреди северной зимы не позволяется.
13. Происшедшему от знатных предков и имущему чин и орден и прославившемуся к чести своего Отечества во всей Европе таскаться по миру и замерзнуть на улице не позволяется; ибо в православном Государстве о православии и любви ближнего забывать Магистрату не должно.
14. И разбойники людей грабят, но не всегда умерщвляют; а Магистрат должен о человеколюбии больше стараться, нежели разбойники.
15. Сии судьи, которые меня разорить хотят, суть рабы Отечества; а я сын Отечества, и потому что я дворянин, и потому что я уже отличный чин и орден имею, и потому что трудился довольно во красноречии российского языка.
16. Драмы мои играют содержатели, продавая и покупая выхоженную мною привилегию и не только отняв у меня ложу, но и отказав мне дать билеты, нарушая сочиненные со мною прежними содержателями контракты; и довольствуются доходом моих трудов они, а не я.
17. Я несомненно уповаю, что ежели сия моя записка представительством Вашего Сиятельства дойдет до слуха Самодержицы, так я с моею фамилиею на улице не замерзну.
Я нижайше прошу о том, чтобы к Демидову послать, чтобы он со мною поступил по законам честности и взял бы с меня только надлежащие деньги, а в Магистрат--дабы меня из дома не выгонять, ибо они с меня и рубашку снять могут. А по Театру рассмотреть бы мое с Урусовым дело полиции справедливо. Драмы напечатаны; но они напечатаны ради чтения, а не для публичного представления, чего нигде и никогда не делалося, где театральных стихотворцев и много, да и здесь, исключая меня, ни с кем того, где и контрактов не было, не делалося. А я Театры основал не ради огорчения себя, но ради прославления моего времени и моего имени.
11 ноября 1775
[В этих документах сутяжничество идет рядом с авторским самолюбием, с остроумием и сатирическою бойкостью. Окончательная фраза в доношении его штате-конторе отличается язвительною колкостью и комизмом: «А что он (то есть Ломоносов) не в полном разуме, в том я свидетельствуюсь сочиненною им Риторикою и Грамматикою»; и не одна эта забавная выходка раздражительного Сумарокова отыщется в означенных документах: найдется их и несколько. Если Сумароков не был гениален, то в свое время он был, без сомнения, очень умный и талантливый писатель и в этом отношении, вероятно, выше всех своих современников и совместников. Этим объясняются и оправдываются успехи его и уважение, коим он пользовался в современном ему обществе. Он первый внес себя и окружающую жизнь в литература свою. Это уже есть признак чуткой и сметливой натуры; оно и величайшая и незабвенная его заслуга. Ломоносов со своими одами царствовал на Олимпе, многим недоступном: в кабинете учеными трудами своими был он равно вдалеке от текущей жизни и почти вне ее. Сумароков был всегда и везде налицо, действующим лицом на театре в трагедиях и комедиях, действующим и запальчивым лицом в явлениях общественной жизни: памфлетами, эпиграммами, изустными колкостями. Он у всех был на виду, все встречались с ним, все его слышали и слушали, все знали его, многие любили, многие его боялись. Он не только первый в свое время, но и позднее едва ли не единственный у нас писатель-боец, входивший в борьбу с жизнью на площади, на открытом поле. Он также с некоторою справедливостью мог сказать: «Ma vie est un combat»6.]
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьСтатьи П. А. Вяземского были собраны воедино только однажды, в его Полном собрании сочинений, изданном в 1878—1896 гг. графом С. Д. Шереметевым[2]; они заняли первый, второй и седьмой тома этого издания, монография «Фонвизин» — пятый том, «Старая записная книжка» — восьмой том. Издание, вопреки своему названию, вовсе не было полным, причем задача полноты не ставилась сознательно, по-видимому, по инициативе самого Вяземского. Он успел принять участие в подготовке первых двух томов «литературно-критических и биографических очерков»; статьи, входящие в эти тома, подверглись значительной авторской правке, некоторые из них были дополнены приписками. Переработка настолько серьезна, что пользоваться текстами ПСС для изучения литературно-эстетических взглядов Вяземского первой половины XIX в. чрезвычайно затруднительно; кроме того, в этом издании встречаются обессмысливающие текст искажения, источник которых установить уже невозможно. Автографы отобранных для настоящей книги работ этого периода (за исключением статьи «О Ламартине и современной французской поэзии») не сохранились; имеется только наборная рукопись первого и начала второго тома, представляющая собой копию журнальных текстов с правкой и дополнениями автора. Здесь выделяются три типа правки. Во-первых, это правка, вызванная ошибками и пропусками переписчика, обессмысливающими фразу; не имея под рукой первоисточника, Вяземский исправлял текст наугад, по памяти, иногда в точности воспроизводя первоначальный вариант, чаще же давая новый; такая правка в настоящем издании не учитывается. Во-вторых, это правка, вызванная опечатками в самом журнальном тексте, воспроизведенными переписчиком; в тех случаях, когда текст первой публикации очевидно дефектен, такая правка используется в настоящем издании для уточнения смысла. В-третьих, это более или менее обширные вставки и стилистическая правка, не имеющая вынужденного характера; хотя позднейшие варианты текста часто стилистически совершеннее первоначальных, в настоящем издании эта правка в целом не учтена, лишь некоторые варианты отмечены в примечаниях; вставки же, не нарушающие основной текст, даны внутри его в квадратных скобках, Таким образом, статьи, входящие в первый и второй тома ПСС, печатаются по тексту первой публикации; источник его назван в примечаниях первым, затем указан соответствующий текст по ПСС и рукопись, использованная для уточнения текста, в тех случаях, когда такая рукопись имеется. Тот же порядок сохранен при публикации и комментировании статей, вошедших в седьмой и восьмой тома ПСС, однако следует учитывать, что они не подвергались авторской переработке и расхождения между текстом первой публикации, ПСС и рукописи здесь обычно незначительны: основная часть этих статей дается по тексту первой публикации, работы, не печатавшиеся при жизни Вяземского, — по рукописи. Хотя все включенные в настоящее издание главы монографии «Фон-Визин» были предварительно, иногда задолго до выхода книги и в значительно отличающихся вариантах, напечатаны в различных журналах, газетах и альманахах, однако, поскольку книга с самого начала была задумана как единое целое, они даются здесь по первому ее изданию. Раздел «Из писем» сделан без учета рукописных источников. Отсутствующие в принятом источнике текста названия или части названий статей даны в квадратных скобках. Постраничные примечания принадлежат Вяземскому. В примечаниях к книге использованы материалы предшествовавших комментаторов текстов Вяземского (П. И. Бартенева, В. И. Саитова, П. Н. Шеффера, Н. К. Кульмана, В. С. Нечаевой, Л. Я. Гинзбург, М. И. Гиллельсона). Переводы французских текстов выполнены О. Э. Гринберг и В. А. Мильчиной.
Орфография и пунктуация текстов максимально приближены к современным. Сохранены только те орфографические отличия, которые свидетельствуют об особенностях произношения (например, «перерабатывать»); убраны прописные буквы в словах, обозначающих отвлеченные понятия, лица, а также в эпитетах, производных от географических названий. Рукописи Вяземского показывают, что запутанная, часто избыточная пунктуация его печатных статей не является авторской; более того, во многих случаях она нарушает первоначальный синтаксический строй и создает превратное представление о стиле Вяземского. Простая, сугубо функциональная пунктуация его часто требует лишь минимальных дополнений. Поэтому можно утверждать, что следование современным пунктуационным нормам при издании текстов Вяземского не только не искажает их, но, напротив, приближает к подлиннику.
Составитель выражает глубокую благодарность Ю. В. Манну за полезные замечания, которые очень помогли работе над книгой.
BE — «Вестник Европы».
ГБЛ — Отдел рукописей Государственной ордена Ленина библиотеки. СССР имени В. И. Ленина.
ЛГ — «Литературная газета».
ЛН — «Литературное наследство».
MB — «Московский вестник».
MT — «Московский телеграф».
ОА — Остафьевский архив князей Вяземских, Издание графа С. Д. Шереметева. Под редакцией и с примечаниями В. И. Саитова и П. Н. Шеффера. Т. 1—5. Спб., 1899—1913.
ПСС — Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. Издание графа С. Д. Шереметева. T. 1—12. Спб., 1878—1896.
РА — «Русский архив».
СО — «Сын отечества».
ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства СССР (Москва).
ПД — Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР (Ленинград).
ЛГ, 1830, т. 1, № 28, 16 мая, с. 222—225; ПСС, т. 2, с. 166—174; ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, № 1182, л. 225—238 (рукопись с авторской правкой).
1 «Полное собрание всех сочинений в стихах и прозе» Сумарокова было издано Новиковым в 1781 г. (2-е изд. — 1787) в 10-ти томах. В последние два тома включены прозаические статьи Сумарокова. «FacИties» — название сборника полемических выступлений и шуток, связанных с появлением комедии Палиссо «Философы» (1760), направленной против энциклопедистов; автором значительной части этих произведений был Вольтер. Литературная полемика вызывала острый теоретический интерес у Вяземского, причем материалом для исследования часто оказывалось и его собственное творчество. Публикуя в ПСС свой «Проект письма к министру народного просвещения графу С. С. Уварову» (1836)" Вяземский пишет: «Полемические статьи имеют сходство с любовными письмами, которые мы писали в молодости; имеют они и ту же участь. И те и другие пишутся сгоряча, под давлением необоримого чувства, точно вследствие роковой и неизбежной необходимости. Когда позднее случится самому прочесть их, то иногда дивишься увлечению своему или своей заносчивости; иногда смеешься над ними и, следовательно, над собою; чаще всего, перечитывая их, испытываешь в себе чувство неловкости: хотел бы иное исправить, другое выключить, но поздно: написанное написано, не вырубишь его топором не только на бумаге, но также и из своей жизни, а впрочем, и хорошо, что не вырубишь. Это дает силу и власть слову. Теперь замерла животрепещущая нота, которая свежо и сильно звучала в этой свободной речи; но эта речь была в свое время искренняя и правдивая. Следовательно, и ныне сохраняет она правду свою, хотя уже и относительную. <…> Единственная ценность подобного документа заключается в глазах немногих литературных юристов в неподдельности и в точной современности его. Таким образом можно по горячим следам дойти до дознания истины» (ПСС, т. 2, с. 213).
2 Копия с этого документа, принадлежавшего И. И. Дмитриеву, была прислана Пушкиным Вяземскому из Москвы с письмом (вторая половина марта 1830 г.), часть которого почти дословно воспроизведена в статье.
3 См.: Записки Семена Порошина. Спб., 1844, с. 371, 416. Записки были известны Вяземскому в рукописи; значительная их часть была опубликована в BE (1810, ч. 52, с. 193—240) в то время, когда его редакторами были Каченовский и Жуковский.
4 Это слово вписано в текст копии рукой Пушкина (см.: Встречи с прошлым. Вып. 4. М., 1982, с. 28).
5 Найденное недавно письмо Пушкина к Вяземскому говорит о том, что и эти документы получены им от Пушкина (см.: Встречи с прошлым. Вып. 4, с. 25—29).
6 «Моя жизнь — битва» (франц.) — Вольтер, «Магомет», д. 2, явл. 4. Эти слова были помещены в виде эпиграфа на титульном листе Собрания сочинений Бомарше.
- ↑ Списаны с подлинника, который находится у Сергея Николаевича Глинки3.
- ↑ В недавнем, единственном с тех пор издании: Вяземский П. А. Соч. в 2-х т. T. 2, Литературно-критические статьи. М., 1982, подготовленном М. И. Гиллельсоном, воспроизведены тексты ПСС; отдельные статьи печатаются с уточнениями по рукописи или дополнены приведенными в комментариях фрагментами первоначальных редакций.