А. И. ТУРГЕНЕВ
правитьО Карамзине и молчании о нем литературы нашей
правитьКарамзин: pro et contra / Сост., вступ. ст. Л. А. Сапченко. — СПб.: РХГА, 2006.
Ты прав: негодование твое справедливо. Вот уже скоро год, как не стало Карамзина, и никто не напомнил русским, чем он был для них1. Журналисты наши, исчислив кратко, впрочем, не безошибочно, труды его и лета жизни, возвестив России, что наставника, дееписателя, мудреца ее не стало, исполнили долг современных некрологов; но не умели и хотели воспользоваться правом своим возбуждать народное внимание, народное чувство к важным событиям в государстве. Конечно, в числе особенностей нашей словесности можно поставить и судьбу ее преобразователя, единственного полного представителя не нашего, но европейского просвещения в России, соединенного в нем с познанием всего отечественного, с познанием, коему можно уподобить только одну любовь его к отечеству. И сей великий сын России, любивший судьбу ее, и в первом мерцании нашей славы воинской, при Игоре и Святославе, и в годину искушения, при Ольговичах и татарах, и во время внутренних преобразований, при Годунове и Петре, и в блестящий век Екатерины и Александра, и наконец умиравший с любовью в сердце и с верою в будущее постепенное возрождение империи — Карамзин не имеет еще ценителя ни главного труда его, ни других бессмертных его заслуг, оказанных России и языку ее. По сию пору один государь, представитель народной благодарности, указал Карамзину место его в храме славы. Между тем, как во Франции часть населения Парижа подвиглась на погребение генерала-оратора (Фуа2); в Англии, в журналах оппозиции и министерских, ежедневно извещают публику (письмо сие было писано во время болезни Каннинга) об успехах выздоровления министра — у нас, кто по сию пору прервал гробовое молчание о Карамзине? Кто из нас положил цветок на уединенную могилу его? Мы, жившие его жизнью, страдавшие его страданиями, мы, одолженные ему лучшими благами ума и души, что мы сделали? Опустили его в могилу, бросили горсть земли на землю его и смолкли, как умершие.
Ты обвинял меня в бездействии, в самое то время, когда я собирался писать в «Немецкие ученые ведомости» написанное мною возражение на одну рецензию, в «Лейпцигской Ученой Газете» напечатанную, в которой Карамзина хвалили за его историю и хулили за чужие ошибки. Жалею о Карамзине и о друзьях славы его, что не им, а мне досталось защищать его. Уступил бы им охотно в этом и остался бы при единственном сокровище, которого у меня, как у Карамзина, никто не отнимет, остался бы при моей любви к его памяти, при моей к нему благодарности, при воспоминании о последней, тихой минуте его жизни.
Мое письмо было пространнее, но, перечитав его в тишине сердца, выключил я из него все выпадки на Лужницких старцев3 и все Карамзина недостойное. Да живет память его в каждом движении нашего сердца и в каждой строке о нем! Чем иным можем доказать нашу любовь к нему, как не жизнию его достойною, как не чувствами, подобными тем, кои сам питал он и к друзьям и к недругам, ненавидя порок, но любя и прощая всех4.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВпервые: Московский телеграф. 1827. № 9. С. 67—69. Печатается по первой публикации.
1 «Мысль о жизнеописании или хотя бы о некрологе, достойном памяти Карамзина, вызревала у Вяземского, Жуковского, Александра Тургенева; но они принуждены были молчать, если не хотели выравнивать свою речь над свежей еще могилой по камертону официальных славословий», — пишут В. Э. Вацуро и М. И. Гиллельсон (Сквозь «умственные плотины». М., 1986. 2-е изд. С. 85). Пушкин писал П. А. Вяземскому из Михайловского: «Читая в журналах статьи о смерти Карамзина, бешусь. Как они холодны, глупы и низки. Неужто ни одна русская душа не принесет достойной дани его памяти?» (письмо от 10 июля 1826 г. (13, 286). См. также наст. изд., разд. V). «Он требует этой „дани“ от Вяземского. Но Вяземский отказывается: для биографии рано, для журнальной статьи поздно. Лишь в 1827 году в „Московском телеграфе“ он напечатал анонимно отрывок из письма А. И. Тургенева под вызывающим названием „О Карамзине и молчании о нем литературы нашей…“» (Вацуро В. Э., Гиллельсон М. И. Сквозь «умственные плотины». С. 85).
2 Фуа Максимилиан (1775—1825) — французский генерал и политический деятель.
3 Псевдонимом «Лужницкий старец» подписывал свои работы М. Т. Каченовский.
4 Достоинство тургеневской интонации заключалось в том, что она не была ни восторженной, ни скептической, ни снисходительной. Уважение к писателю и историку, скорбь о его кончине и понимание истинного значения Карамзина отличали А. И. Тургенева, который не пытался найти недостатки в труде историографа или противопоставить ему какие-либо собственные начинания, а говорил о его истинных заслугах, передавая живой интерес к наследию Карамзина, стремление русских осмыслить, «чем он был для них».