Собрание сочинений в семи томах. Том седьмой
Подготовка текста и примечания Р. И. Хигеровича
М., ГИХЛ, 1960
Писатель H. H. Златовратский, который родился сто лет тому назад, не призывал крестьян к восстанию, к свержению царизма, не говорил, что царь, помещики, буржуазия сосут все соки из трудового народа. Он просто только рассказывал, как живут крестьяне, какой у них уклад жизни, какие нравы, обычаи, как они работают. И все это спокойным, эпическим тоном, не давая возможности цензуре, жандармам, охранке придраться и обвинить его в подрыве установленного порядка и строя. Это была медленная, спокойная, но могуче воздействующая на сознание масс работа.
Конечно, только грозные выступления пролетариата могли опрокинуть подлый строй эксплуататоров, но писатели-народники, реалисты, к которым принадлежал H. H. Златовратский, медленно, почти неуловимо подготовляли почву для колоссального взрыва революционных рабочих масс. Этот колоссальный взрыв мог осуществиться только при поддержке необъятных крестьянских масс.
Я учился в самое глухое, реакционное время в захолустной гимназии на Дону. Мы, гимназисты, очень бедно и скудно знакомились с русской литературой, с русскими писателями. Кое-как знакомились по гимназическим учебникам с классиками — Гоголем, Тургеневым, Пушкиным, Лермонтовым и др. Нищенское знакомство с русской литературой… А тогдашних современных писателей мы почти вовсе не знали. И вот попал я в Петербургский университет. Точно из удушливого подполья выбрался на широкий простор. Передо мной блеснула ярким светом наша прекрасная литература: Лев Толстой, Тургенев, Гончаров, Григорович, Чернышевский, Белинский, — вот они, краса и гордость нашей страны. Я захлебнулся. И только постепенно стал приходить в себя. Передо мной проступали во всей глубине писатели разных политических уклонов, различных оттенков. Перечитал и народников — Глеба Успенского, Николая Успенского… Прочитал и H. H. Златовратского.
Широкие картины крестьянской жизни Златовратского произвели большое впечатление. Я ходил и все думал: «Несчастный народ!» Но чем дальше, тем больше упрямо вырастало чувство протеста. «Но ведь так дальше жить нельзя! Я пользуюсь всеми благами культурной жизни, а они валяются в грязи, затоптанные сапогами. Я учусь, а там — и малые и старые всю жизнь живут слепыми. Для меня — театры, музеи, выставки, библиотеки, а там — водка!»
Это был, собственно, не протест, а почва для протеста. Я познакомился затем с писателем «из народа», как они тогда назывались, с бывшим портным Иваном Алексеевичем Белоусовым. Он писал стихи. У него иногда собирались товарищи — тоже писатели из народа, а также известные в те времена более или менее крупные писатели (1903—1904). Однажды я встретил на вечере у Белоусова и Златовратского. Он среди нас — молодежи — выглядел патриархом, с большой деревенской бородой. Товарищи читали свои произведения; Златовратский очень внимательно слушал робевшую молодежь и делал свои замечания мягко и ласково, чтобы не обидеть, не подавить автора своей известностью.
Его очень любили начинающие писатели. К нему шли за помощью и советом, как устроить написанное в печать. Николай Николаевич, стремясь помочь молодым писателям «из народа», как тогда говорили, устраивал у себя литературные вечера, на которые приглашал и писателей «с именем», чтобы молодежь могла поучиться у них.
Жил он очень скромно, почти бедно, а эти вечера, хоть и очень скромные — пара пива, чаек, кусочек сыра — все же требовали небольших, но сверхбюджетных расходов. Он на все шел, чтобы поддержать начинающую молодежь. Его отеческая ласковость, мягкость, умение безобидно указать молодежи на ошибки в работе производили громадное впечатление.
Стали крепнуть некоторые литературные ученики Златовратского. Начали пробиваться и печататься в газетах и журналах. Их произведения выходили потом отдельными небольшими книжками. О них критики стали давать отзывы. Словом, выводок писателей из народа, выпестованный Златовратским в борьбе, занял свое место в тогдашней русской литературе. Они стали организовывать кружки. Хотелось жить своей молодой самостоятельной жизнью. Но с Николаем Николаевичем никогда связи не порывали.
Капитал ломал старые, устоявшиеся формы жизни, и эта ломка проникала в толщу населения. Как и все народники, Николай Николаевич не понимал этого процесса.
Однажды мы, молодежь, шли с ним от писателя Белоусова, — и Николай Николаевич, глубоко задумавшись, долго молчал.
— Да, — сказал он, прервав молчание, ни к кому не обращаясь, словно отвечая своим мыслям, — мужик не тот стал… Недавно я был в деревнях под Воронежем. Присматривался — не тот мужик… Изменился… Что-то в него новое вошло…
К концу своей жизни он почуял грядущие великие перемены.
Примечания
правитьВпервые напечатано в Собр. соч., М. 1948, т. X по тексту речи Серафимовича в Союзе писателей на вечере, посвященном: столетию со дня рождения H. H. Златовратского (1845—1945).