О БАЙРОНѢ
И ЕГО ОТНОШЕНІЯХЪ КЪ НОВѢЙШЕЙ ЛИТЕРАТУРѢ.
править
Умы ложные, искусные всѣ вопросы перетолковывать по-своему, стараются между нами разпространить весьма странное заблужденіе. — Они вообразили, что нынѣшнее общество во Франціи выразилось двумя совершенно противоположными Литературами; это все равно, какъ если бы кто сказалъ, что какое-либо дерево безъ прививки принесло за одинъ разъ два плода совершенно различнаго рода, и что одна и та же причина можетъ производишь вмѣстѣ два несовмѣстныя дѣйствія. Но сіи враги нововведеній даже и не замѣтили, что сами они создаютъ какую-то новую логику. Они ежедневно толкуютъ объ Литературѣ, которую называютъ Классическою, что будто она еще живетъ, а что та, которую именуютъ Романитческою — гибнетъ. Сіи ученые Риторы съ безпрестанными своими предложеніями, смѣнять существующее на то, что уже отжило свой вѣкъ, невольно намъ напоминаютъ Аріостова безумнаго Роланда, когда онъ важно проситъ прохожаго взять издохшую кобылицу въ обмѣнъ на живую лошадь, Роландъ еще, правда, соглашается, что его кобылица мертвая, все приговаривая, что въ томъ только ея недостатокъ; а Роланды мнимо-классической Поэзіи не достигли и до этой степени здравомыслія или прямодушія! — И посему надобно у нихъ вынудишь то, чего они не хотятъ допустить сами, и объяснишь имъ, что нынѣ существуетъ одна только Литература, какъ и одно только общество", что предшествовавшія Литературы хотя и оставили безсмертные памятники, по должны были изчезнуть и изчезли вмѣстѣ съ поколѣніями, которыхъ онѣ выражали житейскіе обычаи и политическія потрясенія. Духъ нашего времени можетъ быть столь же хорошъ, какъ и временъ самыхъ знаменитыхъ, но не можетъ быть одинъ и тотъ же; и такъ же не въ волѣ современныхъ Писателей воскресить Литературу прошлую[1], сколько не въ волѣ садовника сдѣлать, чтобъ осенніе листья снова зазеленѣли! на вѣтвяхъ весеннихъ. —
Пусть въ этомъ не ошибаются. Въ особенности же, напрасно малое число умовъ ограниченныхъ пытается привести общія понятія снова къ жалкой литература ной системѣ минувшаго столѣтія. Эта почва, отъ природы безплодная, давно уже изсохла. Впрочемъ, не принимаются за мадригалы Доратовы послѣ Робеспьеровыхъ гильотинъ, и не въ вѣкѣ Бонапартовомъ можно продолжать Вольтера. — Литература существенная нашего времени, Литература, коей творцы изгнаны по примѣру Аристида; которая отвержена всѣми перьями, принята всѣми лирами; Литература, которая не смотря на обширное и обдуманное гоненіе, видитъ развитіе всѣхъ талантовъ въ бурной своей сферѣ, какъ бы цвѣтовъ, произрастающихъ только въ мѣстахъ, обуреваемыхъ вѣтрами; наконецъ Литература, которая отринута рѣшающими безъ размышленія защищается тѣми, кои мыслятъ своею душою, судятъ своимъ умомъ и чувствуютъ своимъ сердцемъ, — таковая Литература не имѣетъ ни изнѣженной и безстыдной поступи Музы, воспѣвшей Кардинала Дюбуа, льстившей Г-жѣ Помпадуръ и оскорбившей нашу Іоанну д’Аркъ; она не вопрошаетъ ни плавильню Атеиста, ни рѣзецъ Матеріалиста; не заимствуетъ у Скептика того свинцоваго безмѣна, котораго равновѣсіе нарушается корыстью, не возпѣваетъ на буйныхъ пиршествахъ пѣсни въ честь убійствъ; она не поддается ни ласкательству, ни оскорбленію; не украшаетъ ложь приманчивостію, не отъемлетъ у мечты ея прелести. Чуждая всего, что не есть подлинною ея цѣлью, она почерпаетъ поэзію въ источникахъ истины; ея воображеніе оплодотворяется вѣрою; она слѣдуетъ зауспѣхами времени, но стопою важною и мѣрною; ея характеръ степенный, голосъ мелодическій и звучный; словомъ, она то, чѣмъ должна быть общая мысль великаго народа послѣ великихъ бѣдствій: грустная, горделивая и набожная. — Когда нужно, она смѣло вмѣшивается въ общественные раздоры, чтобы судить ихъ, либо усмирять; ибо время буколикъ для насъ прошло, и Муза девятнадцатаго вѣка не скажетъ уже:
Впрочемъ и эта Литература, какъ и все человѣческое, имѣетъ въ самомъ своемъ единствѣ, свою и мрачную и утѣшительную сторону. Двѣ школы образовались въ ея лонѣ, изображающія двоякое положеніе, въ коемъ наши политическія бѣдствія взаимно оставили умы: покорность Провидѣнію и отчаяніе. Обѣ признаютъ то, что насмѣшливый философизмъ отвергалъ — вѣчность Бога, безсмертіе души, истины первородныя и истины откровенныя; но одна признаетъ для обежанія, другая для проклятія. Одна все видитъ съ высоты Небесъ, другая изъ глубины ада. Первая у колыбели человѣка видитъ Ангела, котораго еще обрѣтаетъ онъ и у возглавія смертнаго одра своего; а другая окружаетъ его повсюду демонами, призраками и зловѣщими привидѣніями. Первая говоришь ему, чтобъ онъ довѣрился, ибо онъ никогда не бываетъ одинъ; вторая его ужасаетъ, безпрестанно его уединяя. Обѣ равномѣрно владѣютъ искуствомъ набрасывать пріятные виды и начертывать образы страшные; но первая, внимательно всегда остерегаясь, чтобы не сокрушить сердца, придаетъ даже самымъ мрачнымъ картинамъ какой-то божественный отблескъ; вторая, заботливо всегда стараясь опечалить насъ, разливаетъ на самыя привлекательныя изображенія какъ бы адское мерцаніе. Одна наконецъ походитъ на Емануила, кроткаго и сильнаго, протекающаго по своему Царству на колесницѣ громовъ и сіянія: другая тотъ надменный Сатана, столько звѣздъ увлекшій въ своемъ паденіи, когда низверженъ былъ съ Небесъ. Сіи двѣ школы-близнецы, имѣющія одно основаніе и рожденныя, такъ сказать, въ одной колыбели, кажется намъ, особенно представлены въ Литературѣ Европейской двумя знаменитыми геніями (изъ коихъ правда первый выше втораго, какъ по собственному величію, такъ и по высокой его нравственности): Шатобріаномъ и Байрономъ.
По прекращеніи нашихъ дивныхъ переворотовъ, два политическіе порядка боролись на одномъ поприщѣ. Старое общество совсѣмъ обрушивалось, новое начинало возвышаться. Здѣсь развалины, тамъ очерки. Лордъ Байронъ въ своихъ погребальныхъ жалобахъ выражалъ послѣднія судороги общества умирающаго. Шатобріанъ своими высокими вдохновеніями удовлетворилъ первыя потребности общества оживленнаго. Голосъ одного, какъ послѣднее прощаніе лебедя въ часъ смерти; голосъ другаго подобенъ пѣсни воскресающаго Феникса.
По мрачности своего генія, по гордости характера, по бурямъ жизни своей, Лордъ Байронъ есть отпечатокъ того рода Поэзіи, котораго была" онъ толмачомъ. Всѣ его творенія носятъ глубоко врѣзанную печать его личности. Въ каждой его поэмѣ, передъ глазами читателя мелькаетъ, какъ сквозь траурный флеръ, какое-то мрачное и высокомѣрное лице. Подверженный иногда, какъ и всѣ глубокіе мыслители, неопредѣленности и темнотѣ, онъ издаетъ слова, которыя отзываются во всей душѣ, вздохи, которые повѣствуютъ цѣлое существованіе. Сердце его какъ будто разверзается при каждой мысли, изъ него вырывающейся, подобно волкану, который мещетъ молніи. — Ни печали, ни радости, ни страсти не имѣютъ для него ни какихъ таинствъ, и если онъ земные предметы выказываетъ только сквозь завѣсу, за то области идеальныя являетъ во всей наготѣ. Можно его упрекнуть, что онъ совершенно не заботится объ устройствѣ своихъ плановъ, — недостатокъ важный, ибо поэма, неимѣющая плана, есть то же, что зданіе безъ балокъ, или картина безъ перспективы. — Равномѣрно онъ слишкомъ далеко простираетъ лирическую небрежность въ переходахъ, и желательно бы иногда было, чтобы сей столь вѣрный живописецъ внутреннихъ движеній души, набрасывалъ менѣе фантастическій свѣтъ и оттѣнки не столь туманные на свои физическія описанія. Геній его слишкомъ часто похожъ на прохаживающагося безъ цѣли мечтателя, который, будучи погруженъ въ глубокое созерцаніе, приноситъ съ собою только сбивчивый образъ имѣетъ, имъ видѣнныхъ. Но какъ бы то ни было, въ самыхъ тѣхъ изъ его произведеніи, кои менѣе всего заслуживаютъ похвалы, это своенравное воображеніе возносится къ высотамъ, до которыхъ не достигнуть безъ крыльевъ. Сколь бы орелъ ни устремлялъ свои очи къ землѣ, онъ неменѣе чрезъ то сохраняетъ свой высокій взоръ, досягающій самаго солнца. Полагали, что Авторъ Донъ-Жуана одною стороной ума своего принадлежитъ къ школѣ Автора Кандида. Заблужденіе! разница безмѣрная между смѣхомъ Байрона и смѣхомъ Вольтера: Вольтеръ не страдалъ.
Здѣсь бы кстати было сказать что нибудь о тревожной жизни благороднаго Поэта; но въ неизвѣстности, въ каковой мы находимся о дѣйствительныхъ причинахъ его домашнихъ несчастій, облившихъ желчью нравъ его, мы лучше умолчимъ, изъ опасенія, чтобы перо наше невольно не уклонилось отъ истины. — Зная Лорда Байрона по однѣмъ его поэмамъ, намъ пріятно предполагать, что жизнь его была по его душѣ и генію. Какъ и всѣ великіе люди, онъ былъ конечно жертвою клеветы. Ей только приписать можно обидные слухи, сопровождавшіе такъ долго знаменитое имя Поэта. Впрочемъ и та, которую оскорбили его проступки, конечно первая о нихъ забыла при вѣсти о его кончинѣ, и мы надѣемся, что она ему простила: ибо мы не изъ тѣхъ, которые мыслятъ, что ненависть и мщеніе найдутъ что-либо начертать на гробовомъ камнѣ[2]! И мы простимъ ему также его ошибки, его заблужденія и даже тѣ изъ его твореній, въ которыхъ онъ, по видимому, низшелъ съ двойственной высоты своего характера и таланта; простимъ ему: онъ умеръ такъ благородно! онъ палъ такъ доблестно! Онъ тамъ казался какъ бы представителемъ Музы новѣйшей въ отечествѣ древнихъ Музъ. Великодушный поборникъ славы, вѣры и свободы, онъ принесъ мечъ и лиру потомкамъ первыхъ воиновъ и первыхъ Поэтовъ; и уже тяжесть его лавровъ наклоняла мѣрила въ пользу несчастныхъ Эллиновъ. Мы ему обязаны, мы въ особенности, глубочайшею признательностію. Онъ доказалъ Европѣ, что Поэты новой школы хотя и не поклоняются богамъ Греціи языческой, но всегда удивляются ея героямъ; и что если они покинули Олимпъ, то никогда не разставались съ Ѳермопилами.
- ↑ Читая сіе, но должно терять изъ виду, что подъ словами: Литература вѣка, надлежитъ разумѣть не только совокупность твореній, написанныхъ въ теченіе того вѣка, но также и общій порядокъ идей и чувствованій, кои (весьма часто незавѣдомо самимъ писателямъ) отражались въ ихъ произведеніяхъ.
- ↑ Любителямъ Поэзіи конечно извѣстно трогательное Прощаніе, написанное Лордомъ Байрономъ супругѣ ею.