Погодин М. П. О «Кавказском пленнике» // Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827 / Пушкинская комиссия Российской академии наук; Государственный пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге. — СПб: Государственный пушкинский театральный центр, 1996. — С. 131—142.
http://next.feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vpk/vpk-131-.htm
M. П. ПОГОДИН
правитьО «Кавказском пленнике»
правитьДавно уже любители поэзии не получали от наших стихотворцев никаких подарков значительных; с 18151 не много вышло таких произведений, которые бы с честию заняли место в сокровищнице русской словесности. — Новый атлет Пушкин, кажется, хочет вознаградить сей недостаток: прошлого года он дал нам «Руслана»2; ныне получили мы от него «Кавказского пленника» и скажем смело, что эта повесть должна почесться прелестным цветком на русском Парнасе. — Молодой стихотворец быстро идет вперед: первая поэма его, показавши в полной мере, чего от него ожидать должно, не удовлетворила во многих отношениях строгим требованиям знатоков3; но в «Кавказском пленнике» вместе с юным, крепким, пылким воображением видно искусство и зрелый плод труда; соображение обширнее, план правильнее.
Предложим ход действия в повести словами самого сочинителя. Оно открывается описанием беседы черкесов, которые разговаривают
О бранных, гибельных тревогах,
О красоте своих коней,
О наслажденьях дикой неги.
………………………………..
Текут беседы в тишине.
Вдруг является пред ними их соотечественник с русским пленником. Горцы радуются добыче. — Несчастный лежит без памяти; наконец приходит в чувство — загремели цепи,
Все, все сказал ужасный звук.
Черкесы, ушед в поле, оставили его без надзора. Перед ним между однообразными вершинами холмов
уединенный путь
В дали теряется угрюмой.
Этот путь ведет его на родину. Он погружается в задумчивость,
И лучших дней воспоминанье
В увядшем сердце заключил.
Читатель узнает здесь короче своего героя:
Людей и свет изведал он
И знал неверной жизни цену.
Он отказался от света,
Покинул он родной предел
И в край далекий полетел
С веселым призраком свободы.
Свобода потеряна, и жизнь становится ему несносною;
Он ждет, чтоб с сумрачной зарей
Погас печальной жизни пламень.
Вдруг является перед ним черкешенка, воспылавшая к нему внезапною любовию.
Он чуждых слов не понимает,
Но взор умильный, жар ланит,
Но голос нежный говорит:
Живи, — и путник4 оживает.
Должность его была пасти стада. — Молодая подруга своим участием старается облегчить скорбную судьбу его, и хотя
Не мог он сердцем отвечать
Любви младенческой, открытой; однако,
Казалось, пленник безнадежный
К унылой жизни привыкал.
Внимание его обращает на себя жизнь черкесов, описанием коей заключается первая часть. — Может быть, строгие критики наши скажут, что сии описания, занимая большую ее половину, слишком длинны, то есть несоразмерны с составом целой повести; что касается до нас, мы, очарованные прелестными стихами, прелестными картинами, не заметили бы, кажется, этого, хотя бы их было гораздо более.
Во второй части, начатой не так удачно, как первая, дева признается Пленнику в любви своей; но его сердце уже занято и не может отвечать красавице. Забудь меня, — говорит он, —
Зачем не прежде
Явилась ты моим очам,
В те дни, как верил я надежде? и пр.
Образ первой его любимицы везде за ним следует; он не может думать ни о чем больше. — Не ожидавшая такого объяснения,
без слез рыдая,
Сидела дева молодая.
Пришед несколько в себя, она упрекает Пленника, зачем не обманул он ее неопытную младость
Хотя б из жалости одной
Молчаньем — ласкою притворной, и пр.
……………………………………..
Умолкла. Слезы и стенанья
Стеснили бедной девы грудь,
Уста без слов роптали пени.
Тронутый пленник утешает ее. И я также, говорит он,
Любил один, страдал один.
Наконец,
Главу склонив, потупя взор,
Они в безмолвии расстались.
Долго после не посещала Пленника Черкешенка. Он
Один окрест аула бродит,
томясь желанием свободы; вдруг слышит он:
В горах раздался клик военный.
Черкесы отправились в поход. В ауле остались младенцы, девы, старики. К Пленнику приходит Черкешенка;
В одной руке блестит пила,
В другой кинжал ее булатный.
Беги, говорит она ему, вот кинжал;
Твоих следов
Никто во мраке на заметит".
Пилу дрожащей взяв рукой,
К его ногам она склонилась.
Визжит железо под пилой;
Слеза невольная скатилась,
И цепь распалась и гремит.
«Ты волен, — дева говорит, —
Беги!» но взгляд ее безумный
Любви порыв изобразил.
Она страдала; ветер шумный
Свистя, покров ее клубил.
Пленник зовет ее с собою;
Нет, русский, нет,
Она исчезла, жизни сладость.
Доходят вместе до реки. — Пленник бросается вплавь. Вдруг слышится ему стон. Русский выходит на противный берег, оборачивается назад и видит:
при луне, в водах плеснувших,
Струистый исчезает круг.
Все понял он.
Пленник прощается с местом своего заточения, отправляется в путь и достигает русского стана.
Вот вся повесть. Действие самое простое и ведено самым естественным образом. Действующих лиц только два. — Характер Черкешенки отделан мастерски. Она простосердечна, тверда, страстна; одно мгновение решает навеки судьбу ее; в ней видно какое-то дикое великодушие. Узнав от Пленника, что он не может отвечать на любовь ее, не приходит разделять с ним его горестей; это не в ее силах: такое тихое, образованное чувство ей чуждо; но она готова спасти своего друга. — Спасая его, являет еще врожденную свою гордость.
Возможно ль! ты любил другую!..
О чем же я еще тоскую,
О чем уныние мое? —
говорит она ему — но не может пережить любви своей: в чистом сердце впечатление первой любви сильно. — Словом, Черкешенка есть истинная дочь Кавказа, и портрет ее должен висеть подле портрета Душеньки5 в галерее красавиц, созданных русскими стихотворцами. — Жаль, что любезный Пушкин не описал нам подробнее этого волшебного мгновения, в которое героиня его воспламенилась любовию к Пленнику, — этой внезапной симпатии сердца, столь счастливо им придуманной.
Непостижимой, тайной силой
К тебе я вся привлечена —
слишком мало для читателя. Здесь был предмет для прекраснейшего пиитического описания.
Характер Пленника странен и вовсе непонятен. В нем замечаются беспрестанные противоречия. — Нельзя сказать, что составляет его основу: любовь или желание свободы. — Кажется, что поэт больше хотел выставить последнее; но ответ Пленника Черкешенке:
……….. рассеянный, унылый
Перед собою, как во сне,
Я вижу образ вечно милый;
Его зову, к нему стремлюсь,
Молчу, не вижу, не внимаю,
Тебе в забвеньи предаюсь
И тайный призрак обнимаю;
О нем в пустыне слезы лью;
Повсюду он со мною бродит
И мрачную тоску наводит
На душу сирую мою —
и некоторые другие стихи показывают, что и свободою наслаждаясь, Пленник был бы равно несчастлив; ибо, кажется, никак нельзя допустить, чтоб страдания от презренной любви чувствовались им только в неволе и изглаждались на воле. — Такая любовь была бы слишком мудрена. Если ж с свободою Пленник не получит счастия, то для чего он так жаждет ее: свобода в сем случае есть чувство непонятное, хотя при других обстоятельствах, при других отношениях, разумеется, она может составить счастие. — Притом сам стихотворец в первой части сказал:
Казалось, пленник безнадежный
К унылой жизни привыкал,
Тоску неволи, жар мятежный
В душе глубоко он скрывал.
Он мог обращать внимание на жизнь черкесов, наблюдать их нравы, воспитание, любил их простоту и пр., умел управлять своими страстями.
Таил в молчаньи он глубоком
Движенья сердца своего,
И на челе его высоком
Не изменялось ничего.
Он с нетерпением учился языку грузинскому. — Все сии обстоятельства показывали, что пленник начинает забывать потерю свободы, как вдруг во второй песни, именно после объяснения Черкешенки, эта страсть возгорается в нем с новою силою. При малейшем шуме он,
Вспыхнув, загремит цепями;
Он ждет, не крадется ль козак,
Ночной аулов разоритель,
Рабов отважный избавитель,
Зовет………………………………….
Пленник тоскует, что умрет вдали от брегов желанных, где живет его любезная; но прежде он сам оставил их и полетел за веселыми призраками свободы.
Как друг природы, он мог бы наслаждаться ею и пася табуны черкесские.
По крайней мере, Пушкин мог бы привести причиною желания свободы любовь к отечеству. Зачем не влил он в своего Пленника этого прекрасного, русского чувства: хотя страдать, но на родине? Пусть тоска, как свинец, у него на сердце, но он хочет быть на русской земле, под русским небом, между русскими людьми, и ему будет легче. — Любовь к отечеству, представленная отдельно, независимо от страстей, произвела бы прекрасное действие под пером Пушкина, так хорошо описавшего этот уединенный путь, который
В дали теряется угрюмой.
Холодность Пленника к благодеяниям Черкешенки во всех отношениях не извинительна. Он не хотел посвятить ей даже вздоха, увидев, как
Струистый исчезает круг.
Пусть он не мог отвечать на любовь ее; но он должен был почтить в ней свою благодетельницу, должен был пожалеть о ней, о такой жертве страстей, как сам он6. — И прежде как мог он сказать ей:
Недолго женскую любовь
Печалит хладная разлука;
Пройдет любовь, настанет скука,
Красавица полюбит вновь.
Говорить так с светскою красавицей — было бы жестоко; с невинною черкешенкою — вовсе непростительно. Собственные неудачи Пленника в любви едва ли могут извинить такие слова.
Зачем звал он ее бежать с собою? — Неужели, сказав ей:
Я твой навек, я твой до гроба,
он говорил правду? Неужели, получа свободу, он мог бы позабыть совсем предмет первой любви своей? Прежние чувства его противоречат этому совершенно. Слова, сказанные Пленником о себе:
Твой друг отвык от сладострастья,
или,
Без упоенья, без желаний
Я вяну жертвою страстей,
показывают, что Пленник смотрел на любовь не с благородной стороны. Можно ли выставлять такие чувства! — Иные скажут, что Пленник говорил так, сообразуясь с понятиями Черкешенки; в таком случае ее любовь не возбудит большого участия. — Сии стихи, скажем кстати, напоминают соблазнительности, коими наполнена первая поэма Пушкина. Пусть вспомнит он, что первым украшением Гомеровой Венеры почитается пояс стыдливости, изобретенный сим великим стихотворцем7. — Неужели чувственности должна говорить поэзия? — Это ли святая цель ее?
Есть и частные несообразности в характере Пленника; напр., он, опамятовавшись и видя себя в плену, лишась последней цели своей жизни,
…ждет, чтоб с сумрачной зарей
Погас печальной жизни пламень.
Но чрез несколько часов является перед ним Черкешенка, и он
ловит жадною душой
Приятной речи звук волшебный
И взоры девы молодой.
Сила красоты велика, говорят; но естественно ли вдруг возыметь такие чувства человеку, ожесточенному совершенно против жизни, и еще более против любви, человеку окаменелому?
Наконец, стихи, относящиеся к Пленнику,
Я жаждой гибели горел
……………………………………….
Где бурной жизнью погубил
Надежду, радость и желанье.
……………………………………….
Душевной бури след ужасный и пр.
разливают какую-то неприятную темноту на характер Пленника.
Неужели думал любезный поэт наш, что таким чудным характером произведет он большее действие и что, наоборот, умерив в Пленнике страсть к свободе чрез показание причин в любви и в чем-нибудь другом, изобразив его не столько ожесточенным, более признательным к благодеяниям Черкешенки, он представит слишком обыкновенное? — Напрасно: под его пером и слишком обыкновенное имело бы свою занимательность, свои красоты, свою прелесть. — Он мог также затмить совершенно первую любовь и вместе с нею окаменить сердце Пленника к подобным чувствам и в будущем: тогда сохранилось бы, по крайней мере, единство в его характере, и свобода была бы его основою. — Для сего стоило бы только переделать несколько разговоров Пленника с Черкешенкою. — Признание в первой неудачной любви может служить и в сем случае причиною невозможности отвечать на любовь Черкешенки.
Несчастный друг! зачем не прежде
Явилась ты моим очам и пр.
Только нельзя уже будет оставить стихов:
В объятиях подруги страстной
Как тяжко мыслить о другой!
Также и следующих:
Я вижу образ вечно милый и пр.
до стиха:
На душу сирую мою.
Предыдущие же,
Когда так медленно, так нежно
Ты пьешь лобзания мои и пр.
могут остаться как простое воспоминание, не имеющее никакого отношения к настоящим его чувствам.
Многие стихи показывают, что это и была цель Пушкина; например, о Пленнике, в то время как он потерял свободу, сказано:
Свершилось! целью упованья
Не зрит он в мире ничего.
И вы, последние мечтанья,
Сокрылись от него.
Или при описании равнодушия его к ласкам Черкешенки:
Быть может, сон любви забытой
Боялся он воспоминать.
Но такой характер, даже будучи выдержан, едва ли возбудил бы большее участие, если бы не были изложены подробнее причины его ожесточения.
Слог в повести превосходный, и касательно легкости в версификации (стихосложении) Пушкин станет наряду с первыми нашими поэтами. — Укажем на лучшие места. — Выбор труден: беспрестанно встречается или прекрасная картина, или прекрасное чувство, прекрасный оборот, — все идет ровно.
Сюда принадлежат: описание беседы черкесов, состояния Пленника в то время, когда он привезен был в аул и когда очувствовался; воспоминаний, возбудившихся в нем при виде дороги на родину:
В Россию дальний путь ведет.
Как трогательно это в Россию, поставленное в начале!
В страну, где пламенную младость
Он гордо начал без забот.
Можно ли выразить вернее характер молодости? — Пленник оставил общество,
Наскуча жертвой быть привычной
……………………………………
И простодушной клеветы.
В большом свете люди бесхарактерные, кои влачат жизнь кое-как, клевещут часто друг на друга без умысла, нечаянно, — Пушкин называет такую клевету простодушною.
Возвращение черкесов с поля представлено живо. Кажется, пред глазами сверкают косы и в домах зажглись огни; слышно, как
постепенно шум нестройный
Умолкнул.
Очень хорошо описание первого свидания Черкешенки с Пленником:
Потом на камень вновь склонился
Отягощенною главой,
Но все к черкешенке младой
Угасший взор его стремился.
Также описание последующих свиданий:
С ним тайный ужин разделяет,
На нем покоит нежный взор,
С неясной речию сливает
Очей и знаков разговор…
И памяти нетерпеливой
Передает язык чужой.
Оборот в последних двух стихах новый и прекрасный; описание Кавказа, жизни черкесов, их удалых подвигов, обычаев, мастерское обращение к козакам ново и трогательно.
Во второй части должно заметить некоторые места из ответа Пленника Черкешенке, например:
Оставь меня, но пожалей
О скорбной участи моей.
Несчастный друг! зачем не прежде
Явилась ты моим очам? и пр.
Положение девы по выслушании неожиданного признания:
Раскрыв уста, без слез рыдая,
Сидела дева молодая.
Туманный, неподвижный взор
Безмолвный выражал укор;
Бледна как тень, она дрожала,
В руках любовника лежала
Ее холодная рука.
Ответ ее Пленнику. — Перерывы в нем очень трогательны. Выпишем его.
Ах, русский, русский! для чего,
Не зная сердца твоего,
Тебе навек я предалася?
Не долго на груди твоей
В забвеньи дева отдыхала,
Не много радостных ей дней
Судьба на долю ниспослала!8
Придут ли вновь когда-нибудь?
Ужель навек погибла радость?
Ты мог бы, пленник, обмануть
Мою неопытную младость,
Хотя б из жалости одной,
Молчаньем, ласкою притворной;
Я услаждала б жребий твой
Заботой нежной и покорной;
Я стерегла б минуты сна,
Покой тоскующего друга;
Ты не хотел… Но кто ж она,
Твоя прекрасная подруга?
Ты любишь, русский? ты любим?
Понятны мне твои страданья!..
…………………………..
…………………………..
Умолкла. Слезы и стенанья
Стеснили девы бедной грудь,
Уста без слов роптали пени.
Без чувств, обняв его колени,
Она едва могла дохнуть.
И пленник, тихою рукою
Подняв несчастную, сказал и пр.
Последние два стиха в ответе Пленника показывают воображение поэта:
Там на костях моих изгнанных
Заржавит тягостная цепь.
Прекрасно описание ожидания Пленником освободителя:
………………..но все молчит,
Лишь волны плещутся бушуя,
И человека зверь почуя
В пустыню темную бежит.
Также: отправления черкесов в поход, оставленного аула, вечера перед побегом:
Меж тем, померкнув, степь уснула.
Вершины скал омрачены,
По белым хижинам аула
Мелькает бледный свет луны;
Елени дремлют над водами,
У молкнул поздний крик орлов,
И глухо вторится горами
Далекий топот табунов.
Освобождение Пленника*; последний ответ Черкешенки:
………………..Нет, русский, нет!
Она исчезла, жизни сладость.
Оборот, коим дал знать стихотворец о смерти Черкешенки:
И при луне в водах плеснувших
Струистый исчезает круг.
Наконец, заключение повести приходом Пленника к своим.
Заметим теперь некоторые погрешности касательно языка и пр.
В ауле, на своих порогах,
Черкесы праздные сидят.
На своих порогах — значит, что черкесы сидят по домам своим, каждый у себя. Здесь же они представляются беседующими вместе.
Пред ним пустынные равнины
Лежат зеленой пеленой.
Пелена употребляется более в отношении к тому, что под нею находится.
Там холмов тянутся грядой
Однообразные вершины.
Слова расставлены, кажется, неясно.
Где обнял грозное страданье.
Обнять страдание — едва ли сказать можно.
Он ждет, чтоб с сумрачной зарей
Погас печальной жизни пламень.
Сумрачной вместо вечерней.
Оделись пеленою туч
Кавказа спящие вершины.
Не лучше ли накрылись? Иначе гор не будет видно.
Но кто в сиянии луны
Идет, украдкою ступая.
В сиянии луны — нельзя сказать; при свете луны.
Но все к черкешенке младой
Угасший взор его стремился.
Взор уже угасший стремиться не может. Здесь должно бы сказать угасавший.
Пещеры темная прохлада
Его скрывает в летний зной.
Прилагательное темная лучше идет к пещере, нежели к прохладе; притом прохлада и скрывать — не годится.
Но вы, живые впечатленья,
Первоначальная любовь.
Первоначальная — слово самое прозаическое.
Остановлял он долго взор
На отдаленные громады.
Должно бы сказать: на отдаленных громадах.
В одно мгновенье верный бой
Решит удар его могучий.
Верный — при глаголе решить — лишнее.
Седой поток пред ним шумит.
Седой прилагательное неприличное.
На берег пенистый выносит.
Что такое берег пенистый?
Иль ухватив рогатый пень,
В реку низверженный грозою.
Описание неясное. — Как развешивает черкес свои доспехи на пне, уже находящемся в реке, и потом бросается опять в реку?
Под влажной буркой, в сакле дымной
Вкушает путник мирный сон.
Ему бы легче скинуть влажную бурку и осушиться.
И часто игры воли праздной
Игрой жестокой сменены.
Игры, воли праздной — мудреное выражение!
В безумной резвости пиров.
Здесь не резвость разумеется, а неистовство. — Черкешенка говорит Пленнику:
Скрываться рада я в пустыне
С тобою, царь души моей.
Последнее приветствие очень пошло. Пленник тронут страстию Черкешенки;
Он забывался; в нем теснились
Воспоминанья прежних дней,
И даже слезы из очей
Однажды градом покатились.
К чему это даже и однажды, поставленные здесь как величайшие знаки горести?
Пред юной девой наконец
Он излиял свои страданья.
Этот оборот употреблен два раза сряду. У девы также
любви тоска
В печальной речи излилася.
Уснув бесчувственной душой.
Бесчувственная душа не имеет нужды в засыпании.
Прости и ты мои рыданья, —
говорит Черкешенка объяснившемуся Пленнику; стих лишний. К чему говорить здесь о прощении? А следующий:
Не смейся горестям моим,
и вовсе неприличен ей.
Пленник, стараясь облегчить горесть ее, говорит:
Не плачь! И я гоним судьбою,
И муки сердца испытал.
Нет! я не знал любви взаимной.
Неужели это может служить утешением? Первый стих в первом куплете прекрасной черкесской песни*:
В реке бежит гремучий вал,
выражает обстоятельство, кажется, вовсе нейдущее к делу. В третьем куплете что значат заветные воды? Есть еще некоторые неправильности, вольности и пр., но они ничего не значат. Повторим: язык в «Пленнике» отборный, стихи легкие, чистые — венок из кавказских цветов у Пушкина неотъемлем.
В заключение — порадуемся, что любезный поэт наш обещается рассказать нам повесть дальних стран, про нашего удалого Мстислава, обещается прославить битвы русских на вершинах кавказских10. — Пожелаем ему успешного исполнения этих обещаний!
Сноски к стр. 140
* См. в изложении содержания.
Сноски к стр. 142
* Она положена на музыку известным г. Геништою и напечатается в «Дамском журнале», имеющем издаваться на сей 1823 год9. М. П.
Примечания
правитьВестник Европы. 1823. Ч. 127. N 1 (выход в свет 25 янв.). С. 35-57. Подпись: М. П.
Записи в дневнике Погодина позволяют точно определить время написания статьи — 16-29 октября 1822 г. (см.: Пушкин и современники. Вып. 19-20. С. 68-69).
Михаил Петрович Погодин (1800—1875) — впоследствии известный историк и видный публицист лагеря «официальной народности», в первой половине 1820-х гг. только еще начинает свою научную и литературную деятельность. Преподавая географию в Московском университетском Благородном пансионе и усердно занимаясь русской историей, он в то же время живо интересуется литературой, пишет повести, довольно много переводит. Для литературной деятельности Погодина тех лет характерно соединение старых классицистических взглядов, усвоенных им у А. Ф. Мерзлякова (одного из любимейших его университетских профессоров), с тягой к новым, романтическим веяниям. Так, в его переводческих опытах основное место принадлежит Шатобриану, Шиллеру, Гете, Вернеру. Увлечению Погодина романтической литературой и философией способствует его тесное общение с «любомудрами» — Д. В. Веневитиновым, С. П. Шевыревым, В. П. Титовым и др.
В своем дневнике Погодин старательно фиксирует толки о Пушкине, о его новых сочинениях. Хотя он принимает в пушкинской поэзии далеко не все (так, о «Бахчисарайском фонтане» он отзовется как о «вздоре»), его искренний интерес к Пушкину несомненен (см.: Пушкин и современники. Вып. 19-20. С. 67-72). В 1825 г. Пушкин по просьбе Вяземского пришлет несколько эпиграмм для издававшегося Погодиным альманаха «Урания», сопроводив их, впрочем, такими словами: «Ты приказывал, моя радость, прислать тебе стихов для какого-то альманаха (черт его побери)…» (XIII, 245). Личное знакомство Пушкина с Погодиным состоялось в сентябре 1826 г. в Москве и вскоре перешло в литературное сотрудничество в журнале «Московский вестник».
Статью о «Кавказском пленнике» отличают, с одной стороны, живой интерес автора к Пушкину, с другой — очевидная скованность рамками классической поэтики.
Видимо, статья создавалась под непосредственным влиянием Мерзлякова. 19 октября 1822 г. Погодин записывает в дневнике: «Начал переписывать разбор — что-то не хотелось — Мерзляков разругал» (Пушкин и современники. Вып. 19-20. С. 68) — и после этого еще долгое время исправляет статью. На редкость рационалистично и педантически разбирает Погодин нарушения «правдоподобия» и логики в характере Пленника (см. подробнее: Манн Ю. В. Поэтика русского романтизма. М., 1976. С. 33-48). Очень характерен для нормативной эстетики и длинный список стилистических «погрешностей», представленный Погодиным.
Все это обусловило ироническое отношение Пушкина к статье Погодина. 14 октября 1823 г. он писал Вяземскому: «Да вот еще два замечания, в роде антикритики. 1) Под влажной буркой. Бурка не промокает и влажна только сверху, следственно можно спать под нею, когда нечем иным накрыться — а сушить нет надобности. 2) На берегу заветных вод. Кубань граница. На ней карантин и строго запрещатся казакам переезжать об’он’пол <по ту сторону. — Ред.>. Изъясни это потолковее забавникам „Вестника Европы“» (XIII, 69). О внимательности Пушкина к замечаниям такого рода свидетельствуют воспоминания Погодина, связанные с этой статьей: «Лет через десять, в разговоре, он <Пушкин. — Ред.> упомянул об одном замечании, там помещенном: вот, сказал он, меня обвиняли за перестановку эпитетов — это несправедливо, и проч. Тогда я признался ему, что вина принадлежит мне. Приведу здесь заключение моей рецензии, которое не напечатал Каченовский…» (ЛН. Т. 58. С. 352); имеется в виду замечание на строки: «Там холмов тянутся грядой / Однообразные вершины». Заключение статьи до нас не дошло. Однако можно предположить, что в заключении содержались похвалы Пушкину, которые Каченовский не захотел напечатать.
1 Вероятно, имеется в виду выход в свет первой части «Стихотворений Василия Жуковского» (СПб., 1815). Ср. более позднее суждение Погодина о том, какие явления в русской литературе были действительно важными: «Важными событиями могли назваться первая ода Ломоносова, словарь Академии, стихотворения Жуковского, разборы Мерзлякова, легкие стихи Богдановича и Дмитриева, История Карамзина, сцена Пушкина у Самозваннца с Пименом…» (Московский вестник. 1830. N 3. С. 315). Вероятно, имеется в виду выход в свет первой части «Стихотворений Василия Жуковского» (СПб., 1815). Ср. более позднее суждение Погодина о том, какие явления в русской литературе были действительно важными: «Важными событиями могли назваться первая ода Ломоносова, словарь Академии, стихотворения Жуковского, разборы Мерзлякова, легкие стихи Богдановича и Дмитриева, История Карамзина, сцена Пушкина у Самозваннца с Пименом…» (MB. 1830. N 3. С. 315).
2 Погодин не вполне точен: поэма «Руслан и Людмила» вышла в свет еще в 1820 г.
3 Ср. суждение о «Руслане и Людмиле» в дневнике самого Погодина (1 ноября 1820 г.): «Восхищался некоторыми описаниями в Пушкина „Руслане“; в целом же такие несообразности, нелепости, что я не понимаю, каким образом они могли прийти ему в голову» (Барсуков. Кн. 1. С. 194—195).
4 Описка Пушкина, перешедшая в первое издание поэмы; в последующих изданиях: «Живи — и пленник оживает…» (см. письмо к Вяземскому от 14 окт. 1823 г. — XIII, 69).
5 Героиня поэмы И. Ф. Богдановича «Душенька» (1783).
6 См. примеч. к статье Вяземского на с. 380.
7 «Илиада», песнь XIV, 214—221.
8 Цензурная правка. В последующих изданиях: «Не много радостных ночей / Судьба на долю ей послала…» (ср.: XIII, 69).
9 Ноты к «Черкесской песне» были напечатаны в N 1 «Дамского журнала» за 1823 г. О готовящейся публикации Погодин мог знать от самого И. И. Геништы (Еништы; 1795—1853), известного композитора и дирижера, с которым был знаком через семейство Трубецких; оба они давали дочерям Трубецким частные уроки и постоянно виделись в имении Трубецких селе Знаменском. Геништа положил на музыку также «Черную шаль» и «Погасло дневное светило…».
10 См. эпилог поэмы.