Очерки и рассказы из старинного быта Польши (Карнович)/Польское посольство во Францию/ДО
| Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши — Польское посольство во Францію | Нитка жемчуга → |
| Источникъ: Карновичъ Е. П. Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши. — СПб.: Типографія Ф. С. Сущинскаго, 1873. — С. 1. |
Настоящій разсказъ нашъ относится къ 1645 году. Въ это время сидѣлъ на польскомъ престолѣ король Владиславъ IV, которому представлялась нѣкогда возможность царствовать на Москвѣ. Королю Владиславу было въ эту пору около пятидесяти лѣтъ. Давно была ему пора жениться, — и онъ, наконецъ, послѣ разныхъ соображеній, рѣшился предложить свою руку принцессѣ Маріи-Людвикѣ Мантуанской, жившей при дворѣ регентши Франціи, Анны Австрійской, матери малолѣтняго короля Людовика XIV.
Сватовство польскаго короля къ принцессѣ началось при посредствѣ ловкаго и расторопнаго ксендза Ронкони, бывшаго польскимъ резидентомъ въ Парижѣ. Когда дѣло о бракѣ было улажено частнымъ образомъ, то Владиславу нужно было попросить формально руки принцессы. Король исполнилъ это черезъ особеннаго посла; а французскій дворъ далъ на предложеніе Владислава свое согласіе. Теперь оставалось только королю отправить въ Парижъ чрезвычайнаго посла, который, какъ представитель королевской особы, долженъ былъ обвѣнчаться въ Парижѣ съ Маріей-Людвикой и привезти ее въ Варшаву.
Въ эту пору, денежныя дѣла короля Владислава, вслѣдствіе войнъ съ Москвою, Швеціей и Турціей, были очень плохи. Даже самый бракъ короля съ принцессой Мантуанской былъ не безъ финансовыхъ разсчетовъ съ его стороны. Король зналъ, что, женившись на богатой принцессѣ, онъ могъ легко занять, на счетъ ея приданнаго, до 600.000 злотыхъ, а этимъ займомъ онъ надѣялся кое-какъ поправить свои разстроенныя обстоятельства. Нужно было только Владиславу выбрать такого знатнаго и богатаго польскаго магната, который бы могъ быть достойнымъ представителемъ польскаго короля при пышномъ парижскомъ дворѣ.
Такой выборъ магната, для доставки имъ королевской невѣсты изъ Парижа въ Варшаву, сильно затруднялъ Владислава IV, — не потому, однако, чтобы въ тогдашней Польшѣ не нашлось такихъ людей, которые, по своему уму и по своему образованію, не могли бы съ честью явиться въ Парижѣ. Это обстоятельство не могло затруднять Владислава, такъ какъ еще за сто лѣтъ до той поры, сама королева Елисавета отдавала въ Лондонѣ справедливость учености и разуму польскихъ пословъ. Въ настоящемъ случаѣ встрѣчалось затрудненіе совсѣмъ другаго рода.
Въ ту пору значеніе магнатовъ въ Польшѣ было слишкомъ сильно; при малѣйшемъ неудовольствіи, при размолвкѣ съ королемъ изъ-за какой нибудь бездѣлицы, они прекращали съ нимъ сношенія и тогда трудновато было королю сойтись съ своимъ недругомъ. Между тѣмъ Владиславъ IV былъ въ постоянномъ раздорѣ съ большей частью магнатовъ. Тѣ же изъ нихъ, которые были близки къ нему и которые, по своему имени и образованію, могли бы явиться достойными его представителями въ Парижѣ, не были такъ богаты, чтобъ могли показаться въ столицѣ Франціи съ подобающимъ блескомъ и съ ослѣпительнымъ великолѣпіемъ, какъ этого требовала важная цѣль посольства. Король же, какъ мы сказали, находился самъ въ затруднительномъ положеніи по денежной части до такой степени, что иногда и на дворцовой кухнѣ оказывался недостатокъ въ съѣстныхъ припасахъ. Вслѣдствіе этого Владиславъ не могъ дать отъ себя своему представителю огромныхъ денежныхъ средствъ, которыя однако были необходимы въ настоящемъ случаѣ.
Не оставалось Владиславу ничего болѣе, какъ сблизиться съ кѣмъ нибудь изъ магнатовъ; и выборъ короля, послѣ долгихъ колебаній, палъ наконецъ на воеводу познанскаго, Криштофа Опалинскаго, считавшагося въ то время однимъ изъ первыхъ богачей во всей Польшѣ. Остановившись въ своемъ выборѣ на панѣ Криштофѣ, король не былъ однако вполнѣ увѣренъ въ успѣхѣ. Богатый воевода, хотя и жилъ чрезвычайно роскошно, но къ прискорбію короля былъ крѣпокъ на деньгу́ въ нѣкоторыхъ случаяхъ, а между тѣмъ предлагаемая Опалинскому честь — привезти въ Польшу королеву — могла разстроить все его состояніе, какъ бы громадно оно ни было.
Король рѣшился однако попытать счастія и вступить въ переговоры съ Опалинскимъ.
Въ это время была не занята важная должность короннаго маршала; Владиславъ предложилъ эту должность Опалинскому съ тѣмъ, чтобы онъ съѣздилъ на свой счетъ въ Парижъ и привезъ ему оттуда невѣсту; и кромѣ того въ общихъ словахъ пообѣщалъ ему весьма почетное званіе маршала при будущей королевѣ. Дѣлая такое лестное предложеніе пану Криштофу, король не могъ впрочемъ надѣяться, что дѣло между нимъ и неподатливымъ Опалинскимъ покончится безъ новыхъ затрудненій. Въ ту пору случалось очень часто, что магнаты, получая королевское предложеніе — занять какую нибудь высокую должность, принимали ее неиначе, какъ постановивъ съ своей стороны какія либо особыя условія. У Владислава былъ еще въ свѣжей памяти тотъ обидный для него случай, когда онъ не задолго передъ этимъ предложилъ воеводѣ познанскому, Станиславу Любомірскому, званіе краковскаго каштеляна и какъ тотъ соглашался принять эту первую свѣтскую должность во всемъ королевствѣ, съ тѣмъ только уговоромъ, чтобы младшему его сыну было пожаловано богатое старо́ство краковское. Король не могъ этого сдѣлать, такъ какъ подобная отдача была бы противна опредѣленіямъ сейма, но Любомірской настаивалъ на своемъ и дѣло кончилось тѣмъ, что слишкомъ требовательный воевода отказался отъ высокаго сана, предложеннаго ему королемъ.
Владиславъ опасался, что и панъ Криштофъ, въ добавокъ къ сдѣланнымъ ему предложеніямъ со стороны короля, присоединитъ еще свои собственныя условія.
У Опалинскаго была однако слабость ко двору. Владиславъ воспользовался этимъ; онъ исподволь повелъ съ нимъ дѣло черезъ людей постороннихъ, обѣщая пану Криштофу, кромѣ двухъ маршальствъ, еще богатыя старо́ства. Воевода не устоялъ, и поддавшись этимъ искушеніямъ рѣшился поѣхать въ Парижъ за королевской невѣстой.
Опалинскій сталъ готовиться къ отъѣзду.
Надобно замѣтить, что панъ Криштофъ отправлялся въ край уже хорошо знакомый полякамъ. Еще Марія-Людвика не сидѣла на польскомъ престолѣ, а ужъ поляки превосходно знали Францію, ея языкъ, ея нравы и обычаи. Большею частью польскіе вельможи того времени проводили свою молодость въ Парижѣ и нерѣдко даже служили при французскомъ дворѣ. Такъ, тогдашній великій гетманъ Потоцкій былъ въ юности пажомъ Генриха IV, а великій канцлеръ литовскій Альбертъ Радзивилъ пользовался въ своей юности особенной благосклонностью короля Людовика XIII. Бывшій же въ то время краковскимъ воеводой Якубъ Собѣсскій всю свою молодость провелъ въ Парижѣ и туда же отправилъ своихъ молодыхъ сыновей.
Впрочемъ не одни только свѣтскіе сановники, но даже и высшія духовныя лица были хорошо знакомы съ Франціей, а въ числѣ ихъ былъ и архіепископъ гнѣзненскій Станиславъ Лещинскій, примасъ королевства.
Вообще же въ Парижѣ было въ то время много поляковъ, которые не только что ловко служили при королевскомъ дворѣ въ пышныхъ залахъ, но и храбро сражались подъ французскими знаменами, желая своими военными подвигами или составить себѣ громкое имя, или поддержать боевую знаменитость своихъ предковъ.
Опалинскій былъ назначенъ главнымъ посломъ, такъ какъ онъ былъ представителемъ короля. Другими же послами, отправившимися вмѣстѣ съ нимъ, были его близкіе родственники: воевода поморскій Денгофъ и епископъ варминскій Вацлавъ Лещинскій. Изъ нихъ первый долженъ былъ подписать въ Парижѣ брачный контрактъ между Владиславомъ и Маріей-Людвикой, уже подписанный въ Варшавѣ самимъ Владиславомъ и французскимъ посланникомъ при польскомъ дворѣ.
Въ началѣ сентября 1645 года, Денгофъ отправился моремъ во Францію изъ Данцига, а въ концѣ сентября того же года выѣхали изъ Варшавы въ Парижъ воевода познанскій и епископъ варминскій. Тщеславность и огромныя богатства Опалинскаго ручались за то, что онъ, взявшись быть въ Парижѣ представителемъ короля, исполнитъ это съ той пышностію, которая поразитъ французовъ. Нельзя было сомнѣваться, что панъ Криштофъ, жившій у себя въ Сѣраковѣ съ большимъ великолѣпіемъ, еще великолѣпнѣе покажетъ себя на чужой сторонѣ.
Дѣйствительно, Опалинскій отправился во Францію не только забравъ всѣхъ шляхтичей, служившихъ у него въ Сѣраковѣ, а также и своихъ ближайшихъ родственниковъ, но и увеличивъ свою свиту множествомъ наемныхъ слугъ. Кромѣ того воевода взялъ съ собою три хоругви, т. е. три отряда — два пѣшихъ и одинъ конный. Съ воеводой поѣхали въ Парижъ: марша́локъ его двора, два конюшихъ, медикъ, родомъ нѣмецъ, секретарь, баронъ Вольцогенъ, духовникъ и ученый монахъ бернардинскаго ордена. Кромѣ того, за каждымъ изъ родственниковъ воеводы познанскаго ѣхала собственная ихъ, тоже огромная, прислуга. Посольство сопровождалось множествомъ коней, повозокъ и колымагъ. Изъ всего этого составилась такая громадная ватага, что посольство, при выѣздѣ изъ Варшавы, должно было раздѣлиться на двѣ части и отправиться въ Парижъ разными дорогами для того, чтобъ избѣжать тѣсноты въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ нужно было посламъ останавливаться для отдыха.
Въ числѣ коней, слѣдовавшихъ за послами, было много превосходныхъ турецкихъ лошадей, копыта которыхъ въ день въѣзда пословъ въ Парижъ должны были быть украшены серебрянными и золотыми подковами. Множество великолѣпныхъ колымагъ, обитыхъ золотомъ, бархатомъ и шолковыми матеріями, и взятыхъ послами въ Парижъ, отличалось такимъ богатствомъ отдѣлки, что даже самые роскошные экипажи тогдашняго французскаго двора должны были показаться, въ сравненіи съ посольскими колымагами, не болѣе какъ только простыми повозками. Трудно было перечислить золотую и серебрянную посуду, которую везли съ собой во Францію польскій воевода и польскій епископъ, не говоря уже о множествѣ драгоцѣнныхъ камней, рѣдкихъ мѣховъ и богатыхъ шолковыхъ матерій, забранныхъ ими изъ Варшавы.
Для бо́льшей пышности и сообразно съ обычаями того края, въ который ѣхало польское посольство, члены его украсили себя почетными дворянскими титулами, взятыми ими только на время. Извѣстно, что конституція 1638 года не позволяла польской шляхтѣ, для поддержанія среди ея равенства, носить на родинѣ графскіе или княжескіе титулы; однако, при поѣздкѣ за границу дѣло было совсѣмъ другое. Каждый шляхтичъ могъ величать себя какъ ему было угодно. При настоящей же поѣздкѣ воевода Денгофъ титуловался княземъ, епископъ Лещинскій и два члена посольства — титуловались графами. Наконецъ даже самъ Опалинскій, этотъ ревнитель шляхетскаго равенства и преслѣдователь пустыхъ титуловъ, не отказался назваться на этотъ разъ графомъ Бнинскимъ.
Въ то время когда воевода Денгофъ ѣхалъ моремъ около береговъ Даніи, Опалинскій, съ огромнымъ обозомъ, медленно тянулся въ Францію сухимъ путемъ, чрезъ Германію, удивляя нѣмцевъ своимъ поѣздомъ. Спустя мѣсяцъ послѣ выѣзда Опалинскаго изъ Варшавы, обѣ части посольства съѣхались въ Любекѣ и отсюда оба польскіе посла, черезъ Голландію, во второй половинѣ октября, пріѣхали въ Парижъ. Съ особеннымъ удовольствіемъ узнали они, что дворъ еще не переѣхалъ на зимнее житье въ столицу и что по этому они могутъ дать нѣсколько дней отдыха и людямъ и конямъ для того, чтобы въѣхать въ Парижъ во всемъ блескѣ.
Торжественный въѣздъ польскихъ пословъ былъ назначенъ на 29-е октября.
По разсказамъ французскихъ мемуаровъ того времени, случай этотъ былъ однимъ изъ самыхъ замѣчательныхъ событій, совершившихся въ тогдашнемъ Парижѣ. Для того, чтобъ дать французамъ посмотрѣть хорошенько такую небывалую диковинку, пословъ просили въѣхать въ Парижъ въ воскресенье и при томъ около полудня. Опалинскій охотно принялъ это предложеніе, и въ назначенный день потянулся по улицамъ Парижа его длинный поѣздъ. И хозяева и гости старались въ этотъ день превзойти другъ друга щегольствомъ и пышностью, но въ настоящемъ случаѣ и французы и поляки поразили другъ друга рѣзкою противоположностью своихъ вкусовъ. Поляки до такой степени изумили своимъ богатствомъ и своей тяжелой восточною роскошью, что тогдашніе французскіе ученые пустились въ серьёзныя розысканія о томъ, не происходятъ ли пріѣхавшіе къ нимъ издалека гости отъ мидянъ и древнихъ персовъ, которые оставили въ исторіи память о своихъ диковинныхъ, почти баснословныхъ богатствахъ. Въ свою очередь, поляки, напротивъ, дивились бѣдности французовъ. Въ глазахъ поляковъ, привыкшихъ ко множеству драгоцѣнныхъ камней, къ массивнымъ серебряннымъ и золотымъ издѣліямъ, всѣ принадлежности щегольскихъ французскихъ нарядовъ: банты, ленты, шитье, перья и кружева, которыми такъ тщеславились французы, казались никуда негодными тряпками. Спутники Опалинскаго даже дивились между собою тому, какъ можно было выставлять напоказъ такія бездѣлушки передъ иностранными гостями.
Поляки въѣхали въ Парижъ черезъ предмѣстье св. Антонія. Здѣсь во дворцѣ Рамбулье ожидалъ ихъ герцогъ д’Эльбёфъ съ двѣнадцатью придворными чиновниками. Здѣсь же Опалинскій поставилъ въ порядокъ свой поѣздъ, который подъ предводительствомъ французскаго церемоніймейстера двинулся въ самый Парижъ.
Шествіе открывалось пѣшей хоругвью воеводы познанскаго. Передъ ней, на превосходномъ конѣ чистокровной турецкой породы, ѣхалъ начальникъ воеводской хоругви, въ желтомъ атласномъ жупанѣ, въ пунцовой шолковой ферязи, подшитой дорогими соболями. Соболья шапка ротмистра съ золотой тульей была украшена дорогой пряжкой изъ рубина и бѣлыми страусовыми перьями; ножны его сабли были густо усажены бирюзой. Сѣдло и чапракъ были вышиты золотомъ, а стремена и вся отдѣлка сбруи были серебрянныя. За хоругвью шли 30 человѣкъ пѣхоты въ жупанахъ изъ краснаго сукна и въ такихъ же плащахъ, у каждаго пѣхотинца было на плащѣ по восьми большихъ серебрянныхъ пуговицъ; серебрянные ножи, сѣкиры и мушкеты на плечѣ составляли вооруженіе этого отряда.
Было бы слишкомъ долго описывать въ подробности всю пестроту и все великолѣпіе посольскаго поѣзда, который перемежался съ отрядами конной французской гвардіи. Атласные и бархатные жупаны и ферязи всевозможныхъ цвѣтовъ — бѣлыя, желтыя, красныя, фіолетовыя, литые золотые и серебреные поясы, сабли съ отлично-вычеканенными рукоятками, и съ ножнами, осыпанными бирюзой и множествомъ драгоцѣнныхъ камней, брильянтовыя пряжки на дорогихъ собольихъ шапкахъ и золотая сбруя безостановочно въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ мелькали въ глазахъ удивленныхъ французовъ.
Особенно поразила парижанъ ближайшая прислуга воеводы познанскаго. Она состояла изъ двадцати четырехъ человѣкъ, ѣхавшихъ на отличныхъ арабскихъ и турецкихъ коняхъ. Каждый изъ всадниковъ, одѣтый въ богатый нарядъ, имѣлъ за спиной лукъ и колчанъ, наполненный стрѣлами. Въ поѣздѣ участвовали также шесть герольдовъ или трубачей, они были одѣты въ гербовые цвѣта рода Опалинскихъ и съ гербами этой фамиліи, вышитыми серебромъ и золотомъ. За герольдами два конюха вели подъ узцы бѣлаго турецкаго коня, на которомъ ѣздилъ иногда самъ воевода. Сѣдло и чапракъ на этомъ конѣ были отдѣланы золотомъ и множествомъ бирюзы; вся сбруя была изъ чистаго золота; на лбу у коня сверкала большая рубиновая бляха, а широкая сбруя имѣла столько золотыхъ кистей и золотой бахрамы, что весь конь Опалинскаго, казалось, былъ покрытъ золотой попоной, унизанной драгоцѣнными камнями. Подковы коня были золотыя.
Богатство поѣзда увеличивалось однако все болѣе и болѣе, по мѣрѣ того, какъ приближались послы. Наконецъ показался и самъ Опалинскій, какъ будто весь, съ головы до ногъ, залитый въ золото и обсаженный драгоцѣнными камнями. У коня, на которомъ ѣхалъ теперь Опалинскій, даже вся сбруя была отдѣлана брилліантами. Конь этотъ былъ пріученъ къ тому, чтобы стать на колѣни при появленіи королевской фамиліи.
Съ жаднымъ любопытствомъ зѣвала толпа на всѣ рябившія въ ея глазахъ богатства: что же касается собственно парижанокъ, то онѣ засмотрѣлись не только на посольскій поѣздъ, но и на самого посла. Опалинскому было въ это время съ небольшимъ тридцать пять лѣтъ. Его важная осанка и лихая посадка на конѣ, пріятный взглядъ его большихъ черныхъ глазъ, выразительныя черты и свѣжесть его лица, а также длинные, густые усы воеводы чрезвычайно понравились француженкамъ. За послами нескончаемой вереницей тянулись кареты и ѣхали французскіе и польскіе всадники. Поѣздъ замыкался длиннымъ рядомъ возовъ съ вещами, принадлежавшими посламъ. Чтобы понять какъ огроменъ былъ весь этотъ поѣздъ, надобно замѣтить, что хотя онъ вступилъ въ Парижъ въ самый полдень, но тянулся однако до самыхъ позднихъ сумерекъ, такъ что когда послы проѣзжали около королевскаго дворца, на балконѣ котораго сидѣлъ восьмилѣтній Людовикъ съ своей матерью, то уже почти ничего не было видно.
Въ Парижѣ для жительства посламъ былъ отведенъ вандомскій дворецъ, владѣтели котораго были въ ту пору изгнанниками. Первая аудіенція была назначена Опалинскому на другой день, т. е. 31 октября. Она происходила съ чрезвычайной пышностью и здѣсь поляки изумили французовъ богатствомъ своихъ нарядовъ.
Миновавъ длинный рядъ великолѣпно убранныхъ покоевъ, они вошли въ аудіенцъ-залу. Здѣсь король и королева были окружены множествомъ придворныхъ кавалеровъ и дамъ, которыя въ своихъ пестрыхъ и яркихъ нарядахъ казались полякамъ живыми цвѣтами и изъ которыхъ приглянулись имъ очень многія. Людовикъ XIV и его мать, сдѣлавъ одинъ шагъ на встрѣчу посламъ, благосклонно выслушали краткія рѣчи, произнесенныя епископомъ и воеводою, и приняли отъ нихъ вѣрительныя грамоты, присланныя Владиславомъ IV. Послѣ этого, королю и королевѣ были представлены знатные польскіе шляхтичи, сопровождавшіе пословъ на аудіенцію.
По окончаніи аудіенціи, послы отправились въ неверскій дворецъ, къ королевской невѣстѣ. Окруженная множествомъ принцевъ и принцессъ Бурбонскаго дома, Марія-Людвика чрезвычайно вѣжливо встрѣтила пословъ у самыхъ дверей залы. Опалинскій подалъ ей письмо короля Владислава, а епископъ варминскій поднесъ ей, отъ имени жениха, брилліантовый крестикъ, на которомъ было между прочимъ шесть камней невѣроятной стоимости. Принявъ этотъ подарокъ, принцесса поручила стоявшему подлѣ нея епископу оранскому поблагодарить пословъ и съ большимъ вниманіемъ выслушала ихъ дальнѣйшія привѣтствія.
Марія-Людвика была въ это время уже не первой молодости, ей было слишкомъ 33 года, но издавна распространившаяся въ Польшѣ молва о ея рѣдкой красотѣ оправдывалась еще и доселѣ. Принцесса отличалась также кротостью характера, набожностью и благоразуміемъ.
Откланившись принцессѣ, послы удалились въ вандомскій дворецъ, а въ воскресенье, 5-го ноября, была назначена свадьба. При этомъ случаѣ нужно было представителю Владислава IV показать окончательно весь блескъ своего огромнаго богатства. Опалинскій съ большимъ удовольствіемъ готовился исполнить это, но къ крайнему его огорченію брачный обрядъ долженъ былъ совершиться не съ той пышностью, которую онъ ожидалъ встрѣтить при этомъ торжествѣ. Свадьба будущей королевы польской была назначена не въ соборной церкви и не въ присутствіи всего французскаго двора, какъ предполагалъ посолъ, но въ небольшой дворцовой капелѣ, и при томъ только въ присутствіи самыхъ близкихъ родственниковъ королевской фамиліи. Панъ Криштофъ, раздосадованный и обиженный этимъ распоряженіемъ, требовалъ, чтобы бракъ будущей королевы польской былъ совершенъ въ Парижѣ съ подобающимъ великолѣпіемъ. Королева Анна уклонялась отъ этого настойчиво, приводя между прочимъ, какъ причину неизбѣжнаго отказа, то обстоятельство, что въ случаѣ торжественнаго бракосочетанія Маріи-Людвики въ присутствіи всего двора, между принцами и принцессами королевскаго дома непремѣнно возникнетъ споръ за первенство и что это дѣло не такъ легко будетъ уладить, какъ кажется со стороны. Королева-правительница находила по этому нужнымъ — не допускать на свадьбѣ Маріи-Людвики присутствія всѣхъ принцевъ и принцессъ королевской крови, а при этомъ условіи уже никакъ нельзя было совершить брачный обрядъ въ соборной церкви и при томъ съ тою пышностью, которой такъ неотступно домогался подставной женихъ.
Говорятъ, впрочемъ, что правительница, отказывая королевѣ польской въ торжественномъ бракосочетаніи, думала не о спорахъ принцевъ и принцессъ за первенство, но совсѣмъ другое. Она хотѣла лишить супругу Владислава IV особеннаго почета по инымъ причинамъ. Королева Анна была принцесса австрійскаго дома и ей было чрезвычайно непріятно, что король польскій роднился теперь, посредствомъ своего брака, съ принцессой Мантуанской, не съ ея домомъ, а съ домомъ Бурбоновъ, непріязненнымъ въ ту пору Австріи.
Мелочная, женская придирчивость королевы Анны къ будущей супругѣ Владислава дошла даже до того, что она не позволила невѣстѣ надѣть, во время свадьбы, королевскую мантію, между тѣмъ какъ самое платье принцессы было сшито такъ, что безъ мантіи оно должно было казаться чрезвычайно некрасивымъ по своему покрою. Невѣста видѣла необходимость покориться волѣ правительницы. Вслѣдствіе всего этого, на свадьбу будущей королевы польской собралось въ дворцовую капелу, вмѣстѣ съ польскимъ посольствомъ, не болѣе двухъ-сотъ человѣкъ. Вся пышность, весь блескъ, которыми Опалинскій хотѣлъ при этомъ случаѣ поразить французовъ, были почти напрасны: для малаго числа свадебныхъ гостей, и при томъ составленнаго большей частью изъ своихъ же земляковъ, казалось пану Криштофу неумѣстнымъ выказывать все свое богатство и нести столько издержекъ, сколько понесъ ихъ обманувшійся воевода.
Епископъ варминскій служилъ обѣдню, послѣ которой совершилось бракосочетаніе. Воевода познанскій, въ кунтушѣ изъ серебрянной парчи, отороченномъ дорогими соболями, заступалъ мѣсто короля около невѣсты, одѣтой въ бѣло-серебристое глазетовое платье. Послѣ брачнаго обряда, епископъ надѣлъ на Марію-Людвику, королевскую корону, а правительница повела молодую за руку въ залу, гдѣ былъ приготовленъ обѣденный столъ. Во время обѣда, Опалинскій, какъ представитель короля, сидѣлъ рядомъ съ Маріей-Людвикой.
Бракъ принцессы Мантуанской сопровождался въ Парижѣ балами. Вотъ какъ между прочимъ говоритъ о нихъ записка одной очевидицы:
«Сегодня было при дворѣ большое угощенье, на которомъ было все что только можно достать изъ разныхъ краевъ въ настоящую пору года. Королева польская послала воеводѣ Опалинскому серебрянный подносъ, наложанный обсахаренными померанцами, лимонами и конфектами. Она сумѣла это сдѣлать съ особенною прелестью; я сидѣла поблизости польскаго посла, — продолжаетъ г-жа Мотвиль, — и могла замѣтить съ какой важностью и съ какимъ равнодушіемъ смотрѣлъ онъ и на все наше общество и на все наше великолѣпіе.»
По окончаніи пировъ Марія-Людвика отправилась въ Польшу. Бывшая тогда война въ Голландіи, распространившаяся и по прибрежью Балтійскаго моря, заставила польскую королеву дѣлать большіе объѣзды съ прямой дороги. Въ продолженіе четырехъ съ половиною мѣсяцевъ пробиралась она въ Варшаву среди мятелей и снѣговъ, необыкновенно изобильныхъ въ ту зиму. Только 9 марта королева въѣхала въ свою столицу. Увеличеніе и безъ того уже огромнаго польскаго посольства значительною свитою королевы чрезвычайно затрудняло всѣхъ ѣхавшихъ. Съ королевой было отправлено изъ Парижа чрезвычайное посольство, главой котораго была жена маршала де-Габріака. Во всѣхъ городахъ и во всѣхъ мѣстечкахъ, черезъ которыя проѣзжала королева польская, ее встрѣчали привѣтственными рѣчами, музыкой, пальбой изъ пушекъ, а иногда подносили ей даже и ключи отъ городскихъ или крѣпостныхъ воротъ. Всѣ эти встрѣчи и празднества еще болѣе замедляли и разстроивали обратное путешествіе поляковъ изъ Франціи на родину. Нерѣдко королевѣ приходилось останавливаться на ночлегѣ въ тѣсной и сырой кельѣ какого нибудь убогаго монастыря, а воеводѣ познанскому, епископамъ и другимъ членамъ посольства приходилось искать убѣжища въ какой нибудь придорожной хаткѣ. Здѣсь пышный воевода, въ ужасной тѣснотѣ, преспокойно раскладывался съ своими товарищами на соломѣ и спалъ богатырскимъ сномъ.
Въ Гамбургѣ встрѣтилъ Марію-Людвику королевскій дворянинъ, посланный съ письмомъ отъ Владислава, который безпокоился о своей женѣ. Не получая долгое время отъ своихъ пословъ никакихъ извѣстій, король не только не зналъ гдѣ находится его невѣста, но ему не было даже извѣстно выѣхала ли она изъ предѣловъ Франціи; а между тѣмъ Маріи-Людвикѣ нужно было поспѣшить своимъ пріѣздомъ въ Варшаву, такъ какъ, если бы она не пріѣхала туда до 14 февраля, т. е. до заговѣнія, то приходилось бы отложить совершеніе втораго ея брака съ королемъ до конца великаго поста или нужно было бы просить у папы особаго разрѣшенія на совершеніе брака въ постное время. Очевидно было однако, что при всемъ стараніи королевскаго дворянина ускорить поѣздъ Маріи-Людвики, она по краткости оставшагося времени никакъ не могла поспѣть даже къ самому крайнему сроку, такъ что самая удачная поѣздка должна была кончиться тѣмъ, что королева успѣла бы пріѣхать передъ заговѣніемъ только въ Данцигъ. Владиславъ сообразилъ это и потому захотѣлъ съѣхаться съ Маріей-Людвикой въ этомъ городѣ, чтобы тамъ самому обвѣнчаться съ нею; но внезапные приступы жестокой подагры остановили короля на полдорогѣ отъ Варшавы къ Данцигу. Съ досадой король вернулся въ свою столицу, сердясь на Опалинскаго за медленный привозъ королевы.
Вернувшись въ Варшаву, король послалъ къ своей невѣстѣ посла съ разными подарками, но здѣсь вышло обстоятельство, сильно огорчившее королеву. Королевскій гонецъ везъ съ собой множество шубъ, шубокъ, мѣховыхъ кофточекъ, муфтъ и теплыхъ шапочекъ. Присылка такихъ вещей королемъ Маріи-Людвикѣ, въ зимнюю стужу, явно показывала ей какъ заботился Владиславъ о своей будущей супругѣ. Съ большой признательностью приняла королева эти подарки; особенно ей понравилась пунцовая бархатная шубка съ золотыми пуговками, подбитая горностаемъ. Едва только королева надѣла на себя шубку, какъ на одномъ изъ ея рукавовъ оказался маленькій билетикъ съ надписью сдѣланной рукою Владислава — «Для пани Экенбергъ». Королева не безъ изумленія обвела глазами окружавшихъ ея дамъ и кавалеровъ и сбросила съ себя шубку. Вскорѣ злые языки подсказали королевѣ, что та, для которой была назначена эта шубка, была и моложе и пригожѣе королевы и что ей уже принадлежало сердце Владислава.
Открытіе этой оскорбительной тайны сопровождалось слезами и рыданіями Маріи-Людвики. Король, узнавъ объ этомъ происшествіи, еще болѣе разсердился на пана Криштофа. По мнѣнію короля, подставной супругъ королевы былъ чрезвычайно виноватъ въ томъ, что онъ не съумѣлъ скрыть грѣшки ея настоящаго мужа. Такое возрѣніе Владислава на обязанность воеводы познанскаго вскорѣ подготовило послѣднему самую жестокую обиду, а обида эта отозвалась впослѣдствіи даже и въ дѣлахъ государственныхъ.
Не зная ничего о гнѣвѣ Владислава, Опалинскій продолжалъ ѣхать въ Варшаву, лаская себя пріятными надеждами на полученіе двухъ маршальствъ и богатыхъ староствъ. Вскорѣ, однако, панъ Криштофъ разочаровался въ своихъ розовыхъ мечтахъ.
На границѣ владѣній курфирста бранденбургскаго, тогдашняго вассала Польши, встрѣтила Марію-Людвику торжественная депутація. Съ изумленіемъ увидѣлъ воевода познанскій, что во главѣ этой депутаціи находится, съ маршальскимъ жезломъ въ рукѣ, воевода поморскій Денгофъ, бывшій его товарищъ по посольству въ Парижъ и успѣвшій прежде Опалинскаго пріѣхать въ Варшаву. Явившись передъ королевой, Денгофъ подалъ ей свой маршальскій жезлъ, украшенный брильянтами, и сказалъ королевѣ, что хотя званіе маршала ея двора и пожаловано ему королемъ, но что онъ почелъ бы себя еще болѣе счастливымъ, если бы ея величеству угодно было изъ собственныхъ рукъ передать ему знакъ маршальскаго сана.
Побагровѣлъ отъ гнѣва Опалинскій; у него захватило духъ въ ту минуту, когда королева, не знавшая обѣщаній, сдѣланныхъ Владиславомъ Опалинскому, съ благосклонной улыбкой передала маршальскій жезлъ его счастливому сопернику. Ясно было пану Криштофу, что теперь и всѣ прочія обѣщанія короля были ничего болѣе, какъ только пустою приманкой.
Съ большой неохотой провожалъ теперь воевода познанскій свою временную супругу и очень былъ радъ, когда въ Данцигѣ, на смѣну ему, подъѣхалъ братъ Владислава, Кароль. Воевода отъѣхалъ теперь на время въ свое близьлежавшее имѣніе и только подъ самой Варшавой присоединился снова къ поѣзду королевы.
Владиславъ успѣлъ между тѣмъ получить разрѣшеніе св. отца на совершеніе брака въ теченіе поста, и потому, 11 марта, въ костелѣ св. Яна, папскій нунцій обвѣнчалъ короля съ Маріей-Людвикой. По случаю поста не было никакихъ празднествъ.
Въ благодарность же за посольство въ Парижъ, король пожаловалъ Опалинскому богатое ковельское помѣстье, въ воеводствѣ волынскомъ, и оставилъ за нимъ старо́ство, принадлежавшее его отцу, и такимъ образомъ щедро вознаградилъ издержки, понесенныя Опалинскимъ во время его посольства. Но не такой награды желалъ воевода познанскій, богатый самъ по себѣ и безъ королевскихъ даровъ. Онъ не могъ простить королю отдачу маршальскаго жезла Денгофу. Оскорбленный магнатъ удалился отъ двора въ свои родовыя помѣстья и поклялся въ душѣ отмстить неблагодарному Владиславу при первомъ удобномъ случаѣ.
Опалинскій исполнилъ свою клятву.