Генри Лонгфелло
Очарованный инок
Однажды утром,
По вековому сумрачному лесу,
Из древних, серых стен монастыря,
С задумчиво поникшей головою
И тихою молитвой на устах
Шел инок Феликс.
Был жаркий день.
Был зноен летний воздух, и зеленый
Тенистый лес
Уподоблялся мирной
Обители безгрешных. Золотые
Лежали мхи среди деревьев, ветви
Как бы творили знаменье креста,
Качаясь и шепча свои молитвы,
И разливался сладкий, нежный запах
Лесных цветов и виноградных лоз,
Тянувшихся из чащи к свету солнца.
Исполнено все было красоты;
Но инок Феликс
Был погружен в глубокое раздумье:
Его глаза
Покоились на книге Августина,
Где он прочел
О дивном и незримом божьем граде
В далекой и неведомой стране.
"Всем сердцем верю
В твои деянья, господи! - сказал он, -
Но не могу постигнуть их". - И вдруг
В лесу раздался голос, - дивный голос
Какой-то птицы, райски белоснежной,
Упавшей точно с неба и запевшей
Столь сладостно, столь звучно, что казалось,
Запели в небе струны золотые
Несметных арф. И Феликс
Забыл святую книгу
И долго, долго
Шел и внимал той птице, восхищенный,
Доколе не увидел, как во сне,
Небесного убежища блаженных,
Доколе не узрел
Сонм ангелов, ходящих в божьем граде
По золотым, по звучным плитам улиц.
Он искушен был дерзкой
Мечтой поймать таинственную птицу,
Но птица по холмам и по долам
Все далее и далее летела -
И Феликс, вместо сладостного пенья,
Услышал наконец
Далекий звон обители, зовущий
К полуденной молитве, и поспешно
В обитель возвратился. Что ж он видит?
Он узнает знакомые места,
Шпиц колокольни, пасмурные стены
Из серого гранита, кельи, вышки,
Но, вглядываясь в братию, не может
Найти в толпе
Ни одного знакомого! Повсюду
Чужие, неприветливые лица,
И новые для слуха голоса
Поют псалмы под голоса органа!
И всем чужой,
Меж старыми дубовыми скамьями,
Остановился Феликс, и монахи
Рассматривали тоже с удивленьем
Его лицо. "Я вот уж сорок лет
Живу в святой обители, - промолвил
Один из них, - но этого лица
За сорок лет я никогда не видел".
Похолодев от страха, Феликс робко
Сказал в ответ: "Окончив Первый час.
Я нынче утром вышел за ворота
И долго шел, влекомый сладким пеньем
Какой-то белоснежной дивной птицы.
Пока вдали
Не услыхал полуденного звона.
Я был как бы во сне:
Часы мне показались кратким мигом".
"Часы!" - сказал монах,
Сидевший за дубовой темной партой
Под северной стеною. "Не часы,
А целые года!" - сказал он. Это был
Старейший между всеми. Он столетье
Провел в лесу, в святом служенье богу,
Он вспомнил голос Феликса, всмотрелся
В его лицо и медленно промолвил:
"Сто лет назад,
Когда я был послушником, был в этой
Обители, хранимой богом, инок.
Весьма ему угодный и носивший
Святое имя: Феликс. Это Феликс!"
И вынесли на свет
Из пыльного скрипториума книгу,
Огромную, оправленную медью,
И темной кожей дикого медведя,
В которой отмечались имена
Всех иноков, здесь живших и умерших.
И там прочли
Все сказанное старцем: что столетье
Тому назад, в такой-то день и месяц,
Ушел из врат обители брат Феликс
И под ее благословенный кров
Уж больше не вернулся - слыл умершим.
И, прочитав,
Признали, что ему,
Плененному бессмертной райской песнью,
Век показался истинно мгновеньем.
''1908''
