Охотничьи досуги (Рид)

Охотничьи досуги
автор Томас Майн Рид, переводчик неизвестен

Оригинал: англ. The Hunter’s Feast, or, The Conversations around the Camp Fire, опубл.: 1855. — Перевод опубл.: 1908. Источник: az.lib.ru

Томас Майн Рид

Охотничьи досуги

ГЛАВА I
Охотники

На западном берегу Миссисипи, в двенадцати милях от того места, где эта река сливается с Миссури, поглощая его в своих водах, возвышается город Сан-Луи, прозванный американскими поэтами «городом холмов». Много городов расположено по Миссисипи, но Сан-Луи справедливо считается столицей Дальнего Запада, этого все расширяющегося пояса, который называется границей Соединенных Штатов.

Сан-Луи — самая древняя колония Северной Америки — был основан французами. В прежние времена он был складом всей торговли с индейцами обширных западных прерий. Здесь пионеры запасались предметами торговли и мены с краснокожими: красными и зелеными одеялами, стеклярусом, разными безделушками, уздечками, порохом, дробью и пулями, и взамен этих товаров из своих далеких, полных приключений странствий привозили нередко с опасностью для жизни, великолепные меха, которые выгодно продавали на американских рынках. Сюда же приезжали охотники собирать отряды для прогулок в обширные пустыни Соединенных Штатов. Стремление к перемене места привело и меня в Сан-Луи осенью 18… года. Город был полон праздного люда, имевшего одну цель --убить время. Все гостиницы были переполнены приезжими; в тени всех веранд этих караван-сараев и на всех углах улиц можно было видеть хорошо одетых джентльменов, рассказывавших один другому разные истории, чтобы убить скучное время.

Большинство этих господ были залетные птицы, бежавшие из Нового Орлеана, в котором свирепствовала желтая лихорадка, и европейцы-путешественники, покинувшие комфорт городов, чтобы посетить американские пустыни; в этом числе были художники в поисках красот природы, натуралисты, жаждавшие добыть новые виды и породы животных и растений и, наконец, охотники, направлявшиеся к необозримым прериям, чтобы принять участие в охоте на бизонов. Я сам принадлежал к их числу.

Нет в мире страны, в которой бы общий стол в гостинице был такой потребностью человека, как в Америке. Этому обыкновению общих обедов и можно приписать многочисленные знакомства, а иногда и дружеские связи, возникающие каждый день.

Я быстро сошелся с несколькими такими праздными людьми хорошего общества, которые как и я мечтали об охотничьей экспедиции вглубь прерий, и мне удалось склонить пятерых отправиться вместе со мной. После долгих обсуждений, как привести в исполнение этот опасный замысел, вот что было решено: в отношении одежды и оружия — каждый из нас мог снарядиться сообразно своему желанию, но каждый должен был иметь мула или лошадь. Затем было решено сообща купить фургон или повозку, палатки, мешки для провианта и кухонных принадлежностей. Два профессиональных охотника должны были быть наняты в качестве проводников.

Мы употребили неделю на эти сборы, и на восьмой день, на заре чудного утра, освещенного первыми лучами солнца, наша кавалькада покинула пригороды Сан-Луи и поднялась на горы по пути к необозримым прериям запада.

Наш охотничий отряд состоял из восьми всадников и повозки, в которую было запряжено шесть прекрасных мулов, управляемых свободным негром Джеком, открытое лицо которого то и дело озарялось улыбкой толстых губ, открывавших два ряда ослепительно белых зубов.

Под навесом фургона виднелась другая голова, представлявшая полный контраст с первой. Лицо этого второго субъекта было когда-то кирпичного оттенка, но загар и веснушки превратили этот цвет в шафранный, почти золотистый. Целая шапка черных волос обрамляла эту голову, скрывавшуюся под грубого изделия шляпой. Мик Ланти (так его звали) был ирландец из Лимерика; я никогда не видел более комичного и жизнерадостного человека. Короткая трубка «носогрейка» не покидала его смеющегося рта.

В числе всадников, окружавших этот фургон, шестеро были, что называется, джентльмены по рождению и воспитанию. Двое остальных были те отважные охотники, которых мы наняли в качестве проводников.

Я позволю себе сказать по нескольку слов о каждом моем спутнике.

Первый был англичанин, ростом в шесть футов, прекрасного сложения, с широкой грудью и плечами, огромными руками и ногами. Светло-каштановые волосы, розоватый цвет лица, усы, баки, окаймляющие овальное лицо, — все способствовало впечатлению элегантности, которой отличался этот всадник. Это был настоящий лорд, но из числа тех, которые, путешествуя по Американским штатам, сами носят свой зонтик и прячут свои титулы в портфель. Мы знали его под именем господина Томсона, и только впоследствии я узнал о высоком общественном положении и титуле нашего товарища.

Его костюм состоял из куртки с шестью карманами, жилета, брюк и шапки — все одинакового сукна.

В фургоне Томсон поставил свою шляпную картонку, герметически закрытую при помощи всевозможных ремней и веревок; в ней хранились не шляпа, как мы сначала предполагали, а всевозможные щетки, до зубной включительно, гребни, бритвы и мыла.

Томсон не забыл своего зонтика; он держал его под мышкой. Это был гигантский зонтик, который служил ему в его охотах на тигров в джунглях Индии, на львов в Африке, на страусов и коз в пампасах Южной Америки. Под защитой той же синей парусины Томсон намеревался производить опустошения среди буйволов прерий.

Кроме зонтика — истинного орудия защиты, — Томсон имел при себе великолепное двуствольное ружье лондонской фабрики Бишопа. Это было страшное смертоносное орудие в руках своего владельца.

Наконец, Томсон — номер первый нашей охотничей компании — имел трехлетнего жеребца на крепких ногах, гнедого, с остриженным по-английски хвостом, под английским седлом.

Номер второй был кентуккиец, ростом дюймов на шесть выше Томсона, почему мы и звали его «великаном». Черты его лица были резки, угловаты, неправильны, и впечатление этой неправильности усиливалось еще тем, что он постоянно держал комок табака за щекой. Цвет лица его был темный, почти оливковый; ни усов, ни бороды он не носил, а черные, как вороново крыло, волосы на голове, прямые как у индейца, спадали прядями на широкие плечи.

У него были серьезные, глубокие глаза, но вместе с тем он был так же весел и жизнерадостен, как самый веселый из нас.

Наш товарищ великан был плантатор. Он носил куртку и зеленого цвета пальто с длинными полами, скроенное из толстого одеяла и украшенное со всех сторон всевозможными карманами и разрезами. Его темные суконные брюки были засунуты в пару высоких кожаных сапог, с толстыми подошвами, какие носят негры, и сверх этой солидной обуви, кентуккиец одел зеленые штиблеты, доходившие до самых колен. У него была очень дорогая шляпа, утратившая, однако, несколько свою форму, так как он нередко на ней и сидел, и спал. Лошадь его была высокая, довольно худая, похожая на своего хозяина. Патронташ, охотничий рог и ягдташ висели за плечами кентуккийца на многочисленных ремнях; наконец, с правой стороны над стременем опускался тяжелый карабин, ствол которого доходил до плеча великана. Наш друг плантатор славился в своем округе как лучший охотник на оленей.

Третий номер, последователь эскулапа, толстенький с красным лицом, был веселого и живого нрава. Он страшно любил музыку и очень уважал хорошее вино. Хотя он в течение долгих лет практиковал во всех частях света — он не был богат; правда — щедрость его была беспредельна.

Не столько страсть к охоте на буйволов, сколько желание сопровождать друзей побудила его предложить свои услуги врача нашей экспедиции. Мы все его любили и уговорили ехать с нами. Это было очень эгоистично с нашей стороны, потому что мы так же рассчитывали на его приятный характер для нашего развлечения, как на его медицинские познания в случае, если бы кто-нибудь из нас возымел нужду в его помощи во время путешествия.

Доктор — его фамилия была Джаппер — сохранил свой обыкновенный костюм, несколько поношенный от долгой службы. Только меховая фуражка и коричневые штиблеты вносили разнообразие в его строгую одежду. У него была довольно худая, очень послушная лошадь, такого же нрава, как ее хозяин. За спиной у него был сверток с медикаментами и инструментами.

В экспедицию нашу входил еще молодой человек изящный, красивого сложения с полными огня глазами, с густыми вьющимися волосами. Голубые в складку шаровары, кафтан, обрисовывавший все контуры его груди, плеч и рук, оттеняли изящество этого юноши. Одежда его была сделана просто из бумажной луизианской ткани, очень прочной и подходящей по своей легкости к климату страны. Великолепная шляпа-панама покрывала волнистые волосы и свежее лицо этого молодого человека, на плечах которого красиво драпировался плащ, окаймленный спереди широкими полосами бархата.

Этот наш спутник был креол из Луизианы; он получил образование в иезуитской коллегии и, несмотря на свои молодые годы, уже считался одним из известнейших ботаников своей страны. Его имя было Жюль Безансон.

Впрочем, он был не единственным естественником в нашем отряде. С нами был еще человек мировой известности. Это был почтенный старик, но с уверенной осанкой и настолько еще твердой походкой, и настолько еще твердой рукой, что свободно носил свой тяжелый двуствольный карабин. На нем был толстый, темно-синий сюртук, кофейного цвета суконные брюки; шапка из куницы защищала его высокий лоб. Любовь к науке заставила его, как и Жюля Безансона, присоединиться к нашей охотничьей экспедиции. Мы его звали нашим ученым М. А.

Себя я поставлю под номером шестым. Краткое замечание о моей личности будет достаточно для моих читателей. Я был в то время совсем молодым человеком, довольно хорошо воспитанным, любителем спорта, страстно интересовавшимся естественными науками и более всего любившим лошадей. Я выбрал себе великолепное животное. В лице моем не было ничего неприятного, роста я был среднего. Я оделся в расшитую кожаную блузу, в такой же плащ, по индейской моде украшенный бахромой, в красные шерстяные шаровары. Суконная коричневая шапка покрывала мою голову. У меня были с собой пороховница, изящный патронташ, пояс, к которому были привешены охотничий нож и два револьвера. В одной руке у меня был легкий карабин, в другой я держал уздечку. Свернутое красное одеяло и лассо были прикреплены к седлу.

Я не сказал еще ни слова о двух спутниках, которые имели, однако, особенное значение: я разумею наших проводников, которых звали, первого — Исааком или Иком Брадлей, а второго Марком Редвуд. Оба отличные охотники. Они мало походили друг на друга. Редвуд был человек гигантского сложения, на вид сильный как буйвол, а его собрат — худой, мускулистый, костлявый, имел что-то общее с горностаем. У Редвуда было открытое, добродушное лицо, серые глаза, каштановые волосы и огромные баки. Брадлей, напротив, был человек со смуглым цветом лица, подходившим к цвету краснокожих, с маленькими проницательными черными глазами, гладкой, как у индейца, кожей и торчащими коротко остриженными волосами. Оба оделись с головы до ног в кожу. Бобровая шапка у Брадлея и енотовая фуражка у Редвуда дополняли их костюмы. У Брадлея было ружье чуть не в шесть футов длины; оно было выше головы владельца. Деревянное ложе этого ружья, сделанное самим охотником, совершенно не походило на те, которые производятся нашими мастерами. Ружье Редвуда тоже было изрядной длины, но более новой системы.

Таковы были наши проводники. Оба живы до сих пор, когда я пишу эту книгу.

ГЛАВА II
Лагерь и вечерние огни

Наш путь лежал в юго-западном направлении; только на расстоянии двухсот миль далее, у берегов реки Озадж, могли мы рассчитывать встретить буйволов.

В 1854 году, когда я кончаю эту книгу, можно за один день доехать от одного до другого города этой пустынной местности, куда мы тогда направлялись.

Но во времена, когда наша кавалькада отважилась пуститься вглубь прерий, дорога еще не была проложена. Только очень редко попадалось какое-нибудь глухое уединенное жилье или деревушка, построенная на берету Миссисипи. Вся местность вокруг этих плантаций была пустынная, совершенно дикая, и у нас не было надежды найти приют под какой-нибудь крышей раньше возвращения в Город Холмов. Две палатки, которые мы купили перед отъездом, были нам поэтому необходимы.

В американских пустынях мало таких местностей, где бы путешественник мог быть уверен всегда иметь дичь для своего обеда.

Местность, по которой мы ехали, казалась нам очень благоприятной для охоты, и тем не менее, когда мы остановились чтобы разбить на ночь свои палатки, мы еще не выпустили ни одного заряда. Это нас опечаливало, и мы находили, что если не будем счастливее до встречи с буйволами, то нам предстоят грустные дни. Не то, чтобы мы боялись остаться без провианта, но нашей единственной целью была охота, и потому мы чувствовали себя обманутыми в своих надеждах.

Наш провиант состоял из бочки сухарей, огромного мешка муки, большого числа окороков, кусков сала, копченых языков, кофе, сахара, соли, овса и ячменя для наших мулов и лошадей.

В первый день мы сделали тридцать миль. Дорога была хорошая, и холмы, покрытые дубами-карликами с черными ветвями, не были особенно круты. Дубы, о которых я говорю, названные пионерами «блек-джек», не имеют никакой строительной ценности, потому что никогда не достигают достаточной для этого крепости древесины.

Мы расположились для ночного отдыха на берегу ручья, разбили свои палатки по выработанному заранее плану, который с точностью выполнялся за все время путешествия. Каждый из нас сам расседлывал лошадь и заботился о ней. Ланти занимался одной кухней, это было его специальностью, которой он научился на одном торговом судне из Нового Орлеана. Джеку было достаточно возни с мулами.

Лошадей мы привязали длинными веревками к кольям.

Обе палатки стояли одна близ другой на берегу ручья, а фургон был несколько позади и в треугольнике, образовавшемся между палатками и фургоном, мы развели большой костер, укрепив с двух сторон его две ветви, которые наверху расходились вилками; на них положили поперечную жердь. К этой перекладине Ланти привешивал котел, а костер служил ему печью.

Я даю здесь точное описание нашего бивуака, чтобы более к этому не возвращаться, так как мы устраивали его каждый вечер подобным же образом. Наши палатки конической формы ставились рядом перед фургоном. Они натягивались на один кол, поставленный посередине и могли приютить каждая трех человек. Проводники, Джек и Ланти, спали в фургоне. Ужин готовился Ланти, который был положительно главным лицом в этот торжественный час. Вот он стоит перед огнем, держа в руке жаровню с длинной ручкой и жарит кофе; он почти готов, и Ланти мешает его железной ложкой. На перекладине висит огромный котел, наполненный кипящей водой. Возле повара стоит на земле другая жаровня, побольше; она наполнена кусками ветчины и сейчас будет поставлена на горячие уголья.

Наш друг англичанин Томсон сидит на пне. Перед ним его шляпная картонка, из которой он вынул свои щетки и гребни. Его умывания окончены, и он завершает туалет, приводя в порядок волосы, баки и усы, чистя зубы и ногти.

Кентуккиец занят своим делом. Он стоит с ножом в одной руке, а в другой у него предмет дюймов в шесть длины в виде параллелограмма, темно-коричневого цвета. Эта плитка известного сорта табака, который собирается на берегах реки Джемс. С помощью своего ножа кентуккиец отрезает кусочек этого табака, «глыбу», по его выражению, и отправляет его в рот.

Что делает доктор Джаппер? Он на берегу реки держит обеими руками одну из тех оловянных бутылок, которые в Соединенных Штатах называют карманными пистолетами. Пистолет этот «заряжен» водкой, и доктор собирается «выпустить заряд».

Безансон сидит перед первой палаткой, старый натуралист возле него. Первый занят сушкой найденных растений; он их научно распределяет между листами большого гербария, переплетенного в виде портфеля. Второй — знаток этого дела — помогает своему молодому коллеге.

Проводники расположились возле фургона: старый Исаак возится с ружьем, а Редвуд предается своему веселому настроению и шутит над Миком. Джек возится с мулами. Что касается меня — я обтираю соломой и чищу скребком своего милого коня, вымыв только что в речке его ноги; затем я натираю жиром его копыта и суставы.

Вокруг разбросаны наши седла, уздечки, одеяла, оружие, хозяйственные принадлежности. Все будет убрано перед тем, как мы пойдем спать. Такова картина нашего лагеря в час ужина.

Ужин готов, он подан на… траве, и картина меняется.

Воздух даже в это время года очень холодный, и потому, а также вследствие объявления Мика, что кофе готов, все спешат к костру. Вокруг блюда, на котором дымятся ломти ветчины и возле которого стоит кофе, приготовлены для каждого жестяная тарелка, нож и кружка. Каждый берет, сколько хочет, и где ему больше нравится, присаживается со своим ужином. Остатков не должно быть, потому что одним из правил нашего товарищества определена самая большая экономия.

Несмотря на естественную усталость после этого первого дня нашего путешествия, ужин, приправленный аппетитом и холодом, нам показался великолепным.

Когда ужин был кончен, все закурили, кто сигару, кто — трубку.

Страшно усталые, мы рано забрались в свои палатки и завернулись в одеяла. Призыв сна не занял у нас много времени. Перед тем, как улечься, мы позаботились о том, чтобы укрыть на случай дождя наше имущество. Также посмотрели, крепко ли привязаны лошади, --не из боязни мародеров, а из опасения, что в первые дни путешествия, как это часто бывает, наши лошади и мулы будут стараться ускакать обратно в свои конюшни. Это было бы для нас большим несчастьем. Хорошо, что большинство наших товарищей было привычно к путешествиям и знало, какие предосторожности следует принимать. Мы не выставили в этот вечер караула, отложив эту предосторожность до соответствующего времени и места.

ГЛАВА III
Приключения Безансона в болотах

Тот, кто странствует по прериям, поднимается с рассветом. Ему нужно сделать многое, что не нужно путешествующему по благоустроенным дорогам и останавливающемуся на ночь в гостиницах. Ему нужно свернуть палатку, постель, приготовить утренний завтрак и оседлать лошадь. Солнце еще не вышло из-за зеленых дубов, а мы были уже давно на ногах. Ланти нас, однако, опередил, и благодаря его заботливости, огонь трещал и пожирал нарубленные дрова.

Кофе кипел, и большая жаровня распространяла запах много приятнее аравийских благовоний.

Воздух был свежий, и все, не заставляя себя долго просить, подошли к огню. Томсон чистил и равнял ногти, кентуккиец отрезал новую глыбу от своей плитки табака; доктор возвращался от ручья, где он вливал немного воды в изрядное количество водки. Безансон укладывал свои портфели, зоолог закуривал трубку, а капитан кормил овсом свою славную лошадь, упиваясь нежным ароматом чистейшей гаванской сигары.

Мы позавтракали в полчаса. Палатки и все хозяйство были опять уложены в фургон; мы оседлали лошадей, и сигнал отправляться в путь был подан.

Переход наш во второй день не был велик. Дорога стала хуже, кустарник и леса сделались гуще, местность — более гористой. Нам пришлось перейти вброд несколько ручьев, и это замедлило наше путешествие. Мы сделали только двадцать миль до вечера.

Мы остановились, чтобы разбить свой бивуак, и все еще никто не видел и следа какой-либо дичи. Напрасно мы исследовали каждый кустик по обеим сторонам дороги, мы спугнули только несколько красных птиц из породы кардиналов, да выводок щеглят и снегирей. Наша вторая остановка была тоже на берегу ручья. Только мы стали лагерем, как Томсон ушел со своим ружьем. Он открыл неподалеку какое-то болото и надеялся там найти бекасов. Не прошло и десяти минут, как мы услышали один за другим два выстрела и затем еще несколько. Итак, он нашел какую-то дичь. Вскоре он показался, неся за плечами дюжины полторы птиц, которые нам показались гораздо крупнее бекасов. Наш зоолог нам пояснил, что эти голенастые птицы принадлежали к семейству караваек. Мы поспешили их ощипать и сжарить на кухне Ланти. Это было превосходное блюдо, и мы только упрекнули Томсона в том, что он не принес больше.

Эти птицы послужили темой для беседы после ужина и, заговорив о перелетных птицах северной Америки, мы заинтересовались особенно ибисами. На этот предмет навел нас Безансон, сказав нам, что в Новом Орлеане индейцы приносили на рынок ибисов, которых они называли испанскими каравайками.

По мнению нашего друга зоолога, это были белые ибисы, которых очень много на южных берегах Соединенных Штатов. Он сообщил нам, что там водятся и две другие породы ибисов: лесной ибис, который похож на почитавшегося в древнем Египте, и наконец, великолепный священный ибис, более редкий, чем другие. По поводу ибисов, Безансон вспомнил одно свое приключение при охоте на этих птиц в болотах Луизианы.

— Однажды во время школьных каникул, --рассказывал он, — я предпринял ботаническую экскурсию в юго-западную часть Луизианы. Перед отъездом я обещал одному из моих приятелей привезти ему этих редких птиц. Больше всего ему хотелось иметь экземпляры красных ибисов, чтобы набить из них чучела для своего кабинета.

Пространства на юг от штата Луизианы представляют собою настоящий лабиринт болот, лагун и тихих протоков, текущих то в одну, то в другую сторону, смотря по времени года. Эти протоки большей частью изливаются из Миссисипи; они всегда очень глубоки, чаще узки, но иногда и очень широки. Они окружают своей сетью бесчисленные островки. Здесь и в прилегающих болотах водятся аллигаторы и пресноводные акулы — щуки наших прудов. Сюда же слетается множество водяных птиц.

Вы найдете здесь красного фламинго, хохлатую цаплю, голубую цаплю, диких гусей, выпь, птицу-змею, пеликана и ибиса. Здесь встречается рыболов-орел и белоголовый орел, вырывающий добычу у первого, будучи более ловким вором, чем его родич. Болота и ручьи полны рыбы, пресмыкающихся и насекомых. Понятно, что все рыбоядные птицы слетаются сюда. В некоторых частях Луизианы каналы сплетаются, как нити сетей, и по огромному пространству в различных направлениях можно проплыть в лодке, проталкиваясь веслом или багром.

На второй день после моего отъезда я уже имел все экземпляры птиц, обещанных моему приятелю, кроме ибиса.

Два-три ибиса, которых я видел, были так дики, что оказалось невозможным к ним приблизиться.

На третий или четвертый день я вышел из негритянского жилища, построенного на берегу широкого протока. Со мной было только мое ружье и заряды к нему; даже своего верного коня я оставил в конюшне. Накануне он был укушен в ногу аллигатором при переправе вплавь через глубокое болото. На этот раз у меня были обширные замыслы; я намеревался одновременно пополнить свой гербарий и найти ибиса для товарища; но охотно бы пожертвовал своими растениями, чтобы подстрелить эту редкую птицу. Я сел в лодку --род легкого, плоскодонного челнока, --какие в употреблении по всей стране для плавания по каналам и болотам.

Я иногда греб своими веслами, а то отдавался течению протока; но не видя нигде ибисов, направился в боковой рукав канала и налег на весла, чтобы пойти против его течения. Скоро я достиг пустынной местности, покрытой сплошь болотами с высокими тростниками. Тут не было никакого жилья, никаких следов человека. Возможно, что я первый забрел в уединенные черные воды этого болота.

Мне попадалось на моем пути много дичи, и я настрелял несколько экземпляров так называемых лесных ибисов и белых ибисов. Мне удалось также попасть в белоголового орла. Но желанная птица — красный ибис — ни разу не показывалась на расстоянии моего выстрела.

Я проплыл вверх по протоку около трех миль и хотел уже, бросив весла, спуститься по течению обратно, но тут увидел, что канал начинает расширяться, и мне захотелось проплыть дальше. После нескольких ударов весел, я оказался у входа в овальное озеро с милю длиной. Озеро было глубокое, мутное и болотистое у берегов. Аллигаторы кишели в нем, как лягушки в луже. Их спины высовывались на поверхности воды; они гонялись за рыбой и дрались между собой. Но более всего привлек мое внимание островок в центре озера, и на мысе этого островка я увидел выводок птиц с огненно-красными крыльями. Не могло быть сомнения — то были с таким усердием мною отыскиваемые ибисы! Я стал энергично грести, время от времени оборачиваясь, чтобы посмотреть, не улетела ли моя дичь, и наконец приблизился настолько, что мог различить с дюжину ибисов, покачивавшихся по своему обыкновению на одной ноге. Они, казалось, спали или, быть может, погружены в глубокие размышления. Я находился от них на расстоянии каких-нибудь тридцати саженей.

Подойдя к берегу и принимая все меры, чтобы по возможности не делать никакого шума, я прицелился и почти одновременно спустил оба курка моей двустволки. Как только дым рассеялся, я увидел, что все птицы улетели, кроме одной, которая лежала мертвая на берегу.

Не выпуская из рук ружья, я выскочил из лодки, чтобы забрать своего ибиса; это было делом нескольких минут, и я возвращался с птицей в руках, чтобы сесть опять в свой челнок, когда с ужасом увидал, что, отнесенный сильным течением, он уже был далеко от берега.

Поспешив за своим ибисом, я забыл привязать лодку, и течение ее уносило вдаль. Она уже была саженях в пятидесяти от меня, а я не умел плавать!..

Тем не менее первой моей мыслью было броситься в воду и догнать все-таки мою лодку. Но подойдя к воде, я увидел, что озеро глубоко, как бездна. Меня, как удар молнии, поразила мысль, что я не имею никакой возможности догнать лодку.

Я находился на островке среди озера, в полумиле от берега, один, и этот островок был совершенно пуст и гол: ни дерева, ни куста, ни травки; умереть с голоду или утонуть, стараясь спастись, --вот, казалось, был мой жребий!..

Сраженный этой ужасной мыслью, я упал на землю в таком угнетенном, парализованном состоянии, которое невозможно описать. Сколько времени продолжалось это состояние, я не сумею сказать. Когда я вышел из этого нравственного и физического оцепенения, солнце уже исчезло за горизонтом. Я овладел собой при виде каких-то отвратительных фигур, которые ползали на песке вокруг меня. Уже давно они были тут, но я их не замечал. У меня было только какое-то предчувствие их присутствия… Вскоре, однако, своеобразный звук, сопровождавший их движения, их дыхание, пробудил мой слух. Всмотревшись, я увидел гигантских ящериц, ужасных аллигаторов.

Большинство были громадны и их было множество, наверное, более ста; они ползали по островку вокруг меня, впереди, сзади, со всех сторон… Их зубастые челюсти, их длинные головы были так близко от меня, что они почти касались меня, и их обыкновенно тусклые глаза горели фосфорическим блеском.

Опомнившись при виде опасности, я одним прыжком вскочил на ноги. И в то же мгновение животные, узнавшие страшного для них живого человека, разбежались во все стороны; они нырнули в озеро и исчезли в мутной воде.

Я обошел быстрыми шагами свою открытую тюрьму; исходил по всем направлениям это узкое пространство; измерял глубину воды вокруг острова, входил в воду, и всюду терял дно из-под ног. В пятнадцати шагах от берега вода доходила мне до шеи. Аллигаторы, пыхтя, возились возле меня. В своей родной стихии они становились смелее; я, наверное, не остался бы целым и невредимым, даже если бы озеро было менее глубоко, и я мог бы пройти его вброд. Враждебные движения крокодилов навели на меня страх; я поспешил выйти на землю и снова зашагал по островку, стараясь высушить мокрую одежду.

Я оставался так на ногах до самой ночи, которая наступила, темная и страшная… В темноте раздались новые страшные звуки, обычные по ночам на болотах: кваканье цапли, мяуканье водяной совы, мычание выпи, хлюпанье гигантской жабы, кваканье лягушек и стрекотание кузнечика, которое в моих ушах звучало, как рычание льва, готового меня растерзать. В нескольких шагах от себя я слышал всплески воды, ударявшейся о панцири аллигаторов, я прислушивался к сиплому дыханию этих пресмыкающихся и решил, что мне нечего и помышлять о сне. Я не посмел бы заснуть на несколько минут. Если я две минуты оставался без движения, отвратительные аллигаторы уже подползали ко мне так близко, что я мог бы тронуть их рукой.

То и дело я внезапно вскакивал, потрясая вокруг ружьем, чтобы разогнать своих врагов; они моментально бросались в воду, но правду сказать, без особого страха. С каждой новой демонстрацией с моей стороны они делались спокойнее; наконец я с ужасом увидел, что ни мои крики, ни жесты на них больше не действуют. Они отступали лишь на несколько шагов, образуя вокруг меня непроходимое кольцо.

Я зарядил ружье и выстрелил, не целясь. Пуля ударилась в броню одного из аллигаторов и упала далеко в воду; аллигаторы, как известно, неуязвимы, если только не попасть им в глаз или между плеч. Однако, благодаря грому выстрела и искрам, я навел ужас на аллигаторов; они исчезли и долго не появлялись. Я не мог преодолеть сна, смыкавшего мои глаза, и заснул, но вдруг был разбужен чем-то холодным, касавшимся моего лица. Я протянул руку. О, ужас! Рука моя отдернулась от мокрой брони огромного аллигатора. Он был радом со мной и готовился к серьезной атаке. Я различил, несмотря на темноту, животное, открывавшее пасть и сгибавшее тело, чтобы одновременно укусить и ударить. Я едва успел отскочить, чтобы избежать ужасного удара хвостом, который, без сомнения, повалил бы меня, а теперь разметал песок на том месте, где я лежал. Я опять дал выстрел, и мой враг, как и его предыдущие товарищи, быстро ретировался в озеро.

Нечего было и помышлять снова заснуть. Еще раз перед рассветом мне пришлось защищаться от аллигаторов и дать по ним два выстрела. Наконец, настала заря, но ничего не изменила в моем положении. Свет только показал мне контуры моей тюрьмы, но не открыл мне выхода из нее. Страдания мои еще усилились под палящими лучами, раздражавшими мою кожу, искусанную ночью тучами болотных мух и комаров. Ни одно облако не проходило по небу, чтобы закрыть меня от жгучих лучей; напротив, отражение их водой усиливало жару.

К вечеру голод дал себя знать. Я ничего не ел с самого отъезда из моего приюта на болоте. Чтобы утолить мучившую меня жажду, я выпил несколько глотков солоноватой мутной воды озера; но слишком теплая, она еле освежила мое нёбо; я пил ее, но она не удовлетворила потребностей моего желудка.

Что мне съесть? — думал я. — Ибиса? Как его сварить? Кругом не было даже куска дерева, который можно было бы зажечь. Ну, так что же, — сказал я себе, — варка еды — современное изобретение, роскошь, место которой во дворцах сибаритов. Я очистил ибиса от его великолепных перьев и принялся за него… Этот обед уничтожал мой «экземпляр», но я так же мало думал в этот момент о моем друге, как и о естественной истории. Ибис весил не более трех фунтов, а голод мой был громаден. Я обглодал и обсосал все кости!

Но что будет со мной дальше? Придется умереть с голоду? Нет, — говорил я себе, — я придумаю, как добыть себе пищу. Стреляя ночью по аллигаторам, я случайно попал, куда следует, в одного из них, и труп этого вонючего животного лежал на песке моего островка. Итак, я не умру с голоду; я буду есть аллигатора, думал я. Но мой голод должен стать до отчаяния сильным, прежде чем я решусь поднести ко рту кусок этого отвратительного мяса.

После еще двух дней, проведенных без пищи на островке, мое отвращение было побеждено. Я решительно вытащил свой нож и, отрезав хвост убитого аллигатора, стал есть это мускусное мясо. Первый аллигатор уже наполовину сгнил, благодаря жаркому солнцу, и зловоние отвратительных останков заражало воздух. Вскоре это стало невыносимо. В воздухе не было никакого движения; вся атмосфера кругом пропиталась этим смрадом; я с трудом дышал. Такое положение было нестерпимо. Концом ружейного дула мне удалось столкнуть сгнившего аллигатора, и я надеялся, что течение его унесет. Так и случилось. Это обстоятельство внушило мне новые мысли. Почему этот аллигатор плывет на поверхности воды? Не потому ли, что он наполнен воздухом, делающим его легким? О, если так, то я спасен!..

Я составил великолепный план: убить другого аллигатора, выпотрошить его, надуть, завязать и сделать из него таким образом плот, на котором можно плыть по воде!

Не теряя ни минуты, одушевленный новой энергией и надеждой спастись, которая вернула мне силы, я старательно зарядил ружье и, увидев огромного аллигатора, плававшего в десяти шагах от меня, прицелился очень внимательно, чтобы попасть в глаз, выстрелил и, к счастью, увидел, что он, издыхая, подплыл к островку.

С помощью ножа я вскрыл животное и вынул из него внутренности; объем их был невелик, но достаточен для моей цели. Я воспользовался большим пером ибиса, чтобы надуть этот мех, и вскоре увидел, как из кишечника аллигатора вздувалась огромная колбаса.

Я поспешил завязать свой плавучий снаряд, чтобы воздух не вышел из него; затем крепко привязав его к поясу, пустился смело в воду. Одной рукой я греб, в другой держал над головой ружье, готовый выстрелить, если бы какой-нибудь аллигатор вздумал на меня напасть. Но этого не случилось; сам того не зная, я выбрал полуденное время, когда, как известно, аллигаторы в оцепенении от жары лежат на берегах.

Подхваченный течением, я через полчаса очутился в конце озера, у входа в канал и тут, к великой радости, увидел челнок, задержанный болотным тростником. Я был спасен! С веслами в руках я спустился по течению.

Такова была счастливая развязка моего охотничьего приключения. В тот же вечер я целым и невредимым достиг домика, который покинул четыре дня тому назад.

Правда, у меня не было ибиса, ради которого я отправился в болота, но после нескольких дней отдыха я опять предпринял свои экскурсии, и мне удалось подстрелить такой чудный экземпляр этой птицы, что мой друг имел полное основание радоваться, когда я поднес ему птицу по прибытии в Новый Орлеан.

Я был уверен, что в кружке моих друзей, расположившихся вокруг огня и слушавших рассказ Безансона, не один готов был рассказать приключение того же рода, но час был уже поздний, и мы решили идти спать, а на следующий день вечером слушать рассказ другого. И так поочередно каждый охотник должен был рассказать достойный внимания случай, в котором он сам был героем или свидетелем.

Таким образом мы организовали серию «охотничьих досугов» при свете костра, которые должны были помочь нам терпеливо считать часы до встречи с буйволами. Было решено, что эти рассказы будут относиться к птицам и животным, принадлежащим к фауне американского континента.

Мы намеревались рано выступить в путь на следующее утро, и каждый поспешил завернуться в одеяло и заснуть.

ГЛАВА IV
Странствующие голуби

Мы недолго завтракали. Закурив свои трубки и сигары, мы поспешили тронуться в путь. Всходило палящее солнце, как под тропиками, и часа два спустя жара стала нестерпимой. Мы ехали по равнине, усеянной дубами-карликами, которые не могли дать тени и только мешали ветру хоть сколько-нибудь освежить нас.

При переправе через один неглубокий поток строптивая лошаденка нашего доктора вдруг стала кидаться в сторону, лягаться, биться, и мы долго были заняты вопросом, не полетит ли доктор со своим ящиком медикаментов в поток; но наш товарищ так умело шпорил и подхлестывал своего коня, что тот счел более благоразумным подчиниться. Причина этой пляски стала нам понятной, когда мы услышали жужжание огромных слепней из той породы, которая на Миссисипи известна под именем лошадиных клопов, и укус которых для лошади страшнее укуса большой собаки. Мне часто приходилось видеть лошадей, убегавших в галоп от этого насекомого, точно от какого-нибудь хищника.

Вскоре после этого смешного случая мы пришли к котловине, покрытой густыми, частыми деревьями, обещавшими нам тень.

Мы очень обрадовались, узнав от наших проводников, что поедем несколько миль лесом. Этот лес большей частью состоял из буков, и их высокие, прямые стволы поднимались, как гигантские колонны волшебного дворца.

Бук --одно из самых красивых деревьев Америки; его гладкая кора без трещин серебристого цвета. Часто вдоль какой-нибудь дороги попадаются на буках вырезанные имена, буквы и различные числа. Даже индейцы вырезают на коре этого дерева свои значки, чтобы друзья знали, кто тут проходил, или чтобы передать потомству какой-нибудь военный или охотничий подвиг. Топор пионеров почти не трогает этих деревьев, потому что буки растут обыкновенно на неплодородной почве и, кроме того, вследствие трудности и дороговизны его рубки в стране, где рабочие руки страшно дороги.

Мы продвигались молча, как вдруг странный шум поразил наш слух. Точно внезапно поднялся ветер. Мы тотчас же узнали, что это означало. Одновременный возглас: «Голуби!» раздался из всех уст, и за ним последовало с полдюжины выстрелов, от которых попадало на землю несколько сизых птиц. Не зная того, мы, как оказалось, наткнулись на привал странствующих голубей.

Понятно, мы стали их преследовать и, свернув с дороги, в несколько минут очутились среди стаи, по которой и стали стрелять. Ничего не могло быть легче, как настрелять целую кучу этих голубей. Преследуя их в беспорядке, мы так далеко разбрелись один от другого, что прошло больше двух часов, пока мы собрались. Наши ягдташи были переполнены, и мы сложили в фургон более ста голубей разной величины. Каждый мечтал о жареных голубях или каком-нибудь паштете к ужину и, лелея эту кулинарную надежду, мы стали спешить к месту вечернего отдыха.

Мы остановились ранее обыкновенного в тот вечер, чтобы дать Ланти нужное время для приготовления нашего парадного ужина. Переход наш в этот день был невелик, но полученное удовольствие и результат нашей охоты вознаграждали нас за потерянное время. Наш обед-ужин (мы соединяли их вместе) состоял из голубиного паштета-рагу, приготовленного из муки, сала и сваренных, рубленых голубей, — кушанья, известного в Америке, под именем «potpie».

Этот паштет был великолепен, и так как аппетит у нас соответствовал вкусной стряпне Ланти, то мы оказали такую честь этому национальному кушанью, что скоро на блюде не осталось ни одного кусочка.

Конечно, разговор в этот вечер шел о диких голубях Америки, и читатель, быть может, будет доволен узнать некоторые подробности, не новые для естествоиспытателя, но поучительные для читателя, как они были поучительны для нас, слушавших разъяснения М. А.

Перелетный или странствующий голубь мельче домашнего голубя. Его перья серо-синеватого цвета. У самцов этот цвет темнее; вокруг шейки их перо переходит в зеленоватый цвет, перемешанный с золотистым и пурпурным, удивительных красивых переливов. Эту прелестную птицу можно рассмотреть, только убив птицу или очень близко подкравшись к дереву, на котором она сидит. В неволе голубь теряет свои краски, так же как они вянут после его смерти. Как у всех птиц этого семейства, самка меньше самца, ее оперение проще, глаза не так блестят. У самца они ярко-оранжевого цвета, окруженного пунцовым, удивительной чистоты.

Но удивительнее всего огромное количество перелетных голубей, стаи которых состоят иногда из миллионов птиц. Откуда они берутся? Дикие голуби водятся по всему Американскому материку, от Гудзонова залива до лесов Луизианы и Техаса. Они вьют на высоких деревьях гнезда, похожие на вороньи. В Кентукки один такой воздушный город простирался на сорок миль в длину и ширину. На одном дереве можно иногда найти сотню гнезд, но в каждом из них по одному только птенцу. Как и другие их сородичи, американские голуби несутся несколько раз в год, особенно если год урожайный в той местности, где они поселились. Они любят гнездиться над проточной водой, на деревьях, ветви которых спускаются над рекой; и с утра можно их видеть на берегу, потягивающими воду долгими глотками, перед тем как улететь на поля.

Вокруг этого множества гнезд собираются хищные птицы, особенно маленькие ястребы, не довольствующиеся падалью, но любящие также голубят, которых они сбрасывают на землю перед тем, как растерзать. Соколы и коршуны тоже питаются ими, и даже белоголовый орел спускается иногда над голубиными гнездами за этой легкой добычей. На земле другие враги поджидают эту дичь, двуногие и четвероногие: охотники, вооруженные ружьями и шестами, фермеры, которые приезжают с фургонами за убитой дичью и стадами свиней, которых откармливают голубями. Топор подсекает деревья, огромные ветви падают с тысячами птиц, убивающихся большей частью при падении. Обычно эта охота проводится ночью (когда птицы возвращаются с полей) при свете факелов.

Когда охотники, утомленные и нагруженные, удаляются в свои лагеря, расположенные неподалеку от гнезд, на месте охоты появляются во множестве волки, лисицы, кугуары, еноты, рыси и большие черные медведи.

Перелетные голуби питаются лесными и полевыми плодами: желудями, рожью, маисом, различными ягодами; на юге, в полосе плантаций — рисом, каштанами; но всему предпочитают они орешки буковых деревьев, которых, к счастью, много в Америке, особенно в южных ее штатах.

Голуби совершают два перелета в году; но перелеты их неправильны. Их перелет не есть периодическое переселение, это скорее кочевое существование, ибо только поиск корма движет голубей в путь. Когда им нечего больше есть в одном месте, они поднимаются и летят в другое.

Не надо думать, что американские голуби почти ручные, как об этом часто рассказывают. Они, правда, смирны и не пугливы, но только когда еще очень молоды или когда, сидя один возле другого на ветвях, вдруг бывают поражены светом факелов, которые приносят охотники. Когда голуби летают по лесу за кормом, очень трудно к ним приблизиться на выстрел и настрелять их поодиночке. Иногда попадаются отставшие голуби — один, другой; часто их видишь по нескольку штук, рассыпанными по ветвям; но масса стаи всегда шагах в ста, двухстах, и только охотник подкрадется поближе, голуби уже далеко и усаживаются в другом месте на громадном расстоянии.

ГЛАВА V
Охота с гаубицей

Сообщив все, что каждый из нас знал о диких голубях, один из охотников напомнил, что, следуя начертанной программе, кто-нибудь должен рассказать случай, имеющий отношение к этим птицам.

— Кто расскажет нам что-нибудь забавное? Попросил слова, к нашему удивлению, доктор. Его окружили.

— Да, господа, --начал доктор, --я вам расскажу о своей охоте на голубей несколько лет тому назад. Я жил тогда в Цинциннати, практикуя там, и имел счастье, между прочим, вылечить ногу одного богатого плантатора, полковника П., усадьба которого стояла на берегу Огайо, милях в шестидесяти от города. Мне прекрасно удалась операция, и этот успех способствовал моей дружбе с полковником. Когда он совсем поправился и встал на ноги так, как будто ничего с ним и не было, он пригласил меня к себе, чтобы принять осенью участие в большой охоте на голубей.

Жилище полковника было построено среди букового леса; каждый год его посещали стаи перелетных голубей, и он мог заблаговременно уведомить своих приятелей о часе, когда эти птицы наполнят его поместье.

Сделать шестьдесят миль для нас, жителей запада, — пустяки. Я был счастлив, что имею предлог убежать от рецептов, пилюль и микстур, и поторопился устроиться на пароходе, поднимающемся по Огайо, пароходе, который через несколько часов доставил меня к дому полковника П.

Этот дом, построенный в лесу, был окружен расчищенным местом акров в двести, на котором были посеяны хлеб и маис.

Были также участки, засеянные табаком и хлопчатником. В саду полковник разводил великолепный картофель, помидоры, огромные арбузы, дыни и другие чудесные фрукты и овощи. Красный и зеленый индейский перец выделялись своими яркими красками среди различных сортов гороха и бобов, вившихся по тычинам.

Я должен упомянуть и о винограднике, занимавшем несколько акров, и в котором росли фруктовые деревья наилучших сортов. А сладкий виноград тяжестью своих гроздей ломил ветки, на которых рос.

Полковник жил в лесу, но нельзя было бы сказать, что он живет в пустыне.

Вокруг барского дома были расположены конюшня, коровник, овчарня, фуражные магазины, амбары для хлеба и маиса, хлопчатой бумаги и прочего. В одном углу усадьбы стояла окруженная низкой оградой псарня.

Полковник, будучи большим охотником, особенно любил свою свору. На огромном пастбище паслись прекрасные жеребята, прирученный олень, молодой буйвол, захваченный в прериях, индюки, японские куры, гуси, утки и другие птицы. Со всех сторон ферму окружал зигзагами лес.

Такова была резиденция полковника П., и я сразу сообразил, что проведу у него несколько приятных дней, даже если охота на голубей и не состоится.

Все гости моего друга П. собрались раньше меня. Я застал у него человек тридцать мужчин и дам, молодых, веселых, жизнерадостных людей. Голуби еще не прилетали, но их ждали с часу на час. Орехи и ягоды покрывали землю и предлагались, как ежегодное пиршество, всем диким птицам. Орешки бука выделялись черными пятнами на желтых листьях, покрывавших землю. Это было как раз время года, когда голуби прилетали в поместье полковника, и в этой надежде все было готово. Каждый охотник мог выбрать себе двустволку или карабин; дамы пожелали также по-настоящему вооружиться и присоединиться к нам.

Чтобы сделать охоту интереснее обычного, хозяин объявил, что охотники будут распределены на две равные группы, что каждая пойдет в особом направлении, и что дамы будут присоединяться к той группе, которая накануне принесет большее количество дичи. Такое распоряжение, конечно, вызвало соревнование, и каждая группа поклялась победить другую.

Наконец, в одно прекрасное утро, на рассвете, показались голуби, затемняя собой солнечный свет, так как туча этих птиц простиралась приблизительно на милю в ширину и несколько миль в длину. Шум, который производили их крылья, походил на шум сильного ветра, покачивающего вершины деревьев, или на скрип мачт. Мы увидели, как стая опустилась над лесом, и голуби сели на верхушки буков.

Сигнал к началу охоты был подан полковником всем его друзьям, которые разделились на две группы, чтобы каждой следовать в указанном ей направлении. Дорога в лес была не длинна; птицы оставались на месте, и стрельба началась с двух сторон.

В нашей группе было восемь карабинов, не считая двух легких ружей, которыми вооружились наши две спутницы. Вам кажется странным, что для охоты на голубей мы вооружились карабинами, но я возражу, что те из нас, кто вооружился карабинами, были хорошими стрелками и не давали промаха по птице.

Лес был полон голубей, на каждом шагу можно было стрелять, и вместо того, чтобы тратить время в стараниях приблизиться к большим стаям, мои товарищи и я только заряжали ружья и стреляли по отдельным голубям. Таким образом убитых птиц стали скоро считать дюжинами.

К полудню, когда голуби вдоволь наполнили свои желудки орешками и ягодами, они поднялись, точно сговорившись, и улетели на отдых. Так кончился первый день нашей охоты, и когда мы стали подбирать убитую дичь, то насчитали шестьсот сорок голубей. Это число в наших глазах венчало нас лаврами, и мы поспешили домой, уверенные в победе. Увы, наши соперники ждали нас с семьюстами двадцатью шестью птицами!.. Мы были побеждены.

Но мы поклялись одолеть соперника на следующий день охоты. В этот раз мы настреляли огромное количество дичи, благодаря следующему случаю. Как вы знаете, перелетные голуби летят кормиться такими массами, что булавке негде было бы между ними упасть, и они теснятся и жмутся, как стадо пугливых овец. Они все идут в одном направлении; те, которые сзади, наскакивают на передних, чтобы попасть вперед, так что их масса представляет покрытую перьями бегущую волну. В таких случаях, если охотник может достать их своим выстрелом, каждый его заряд должен положить, по меньшей мере, дюжины две голубей. Каждая дробинка имеет свою жертву, а иногда и две.

Продвигаясь по лесу, я отделился от своих спутников и вдруг увидел неизмеримую стаю, направлявшуюся в мою сторону. По цвету крыльев я увидел, что это были молодые голуби, которые не пугливы. Я был верхом и поспешил сдержать свою лошадь. Спрятавшись за деревьями, я стал ждать их приближения. Действовал я так скорее из желания сделать несколько наблюдений, чем из охотничьей жадности. У меня в руках был карабин, и я мог одним выстрелом подстрелить две-три штуки, не более. Густая масса все надвигалась, и когда она была от меня шагах в пятнадцати, я выстрелил в середину. К моему большому удивлению, голуби не только не улетели, а напротив, продолжали идти вперед, и наконец пошли прямо под ноги моей лошади. Это презрение к человеку рассердило меня. Я пришпорил лошадь и пустился галопом среди этой массы, нанося удары направо и налево по летавшим вокруг меня голубям. Конечно, они поднялись и улетели; когда они исчезли, я сошел с лошади и поднял двадцать семь птиц, раздавленных моей лошадью или убитых прикладом моего ружья. Подвиг этот переполнил меня гордостью, и я отправился на поиск своих товарищей.

Наша группа в этот день принесла восемьсот с чем-то голубей. Но к великому нашему разочарованию, у наших соперников было на сотню голубей больше!

Мы отчаивались победить противников; надо было изобрести хитрость. Я счел нужным поделиться с товарищами планом, который обдумывал в течение целого дня. Вот в чем он состоял. Я заметил, что не подпуская охотника очень близко к себе, голуби не боятся его, когда он находится от них на сто-сто пятьдесят шагов. На этом расстоянии они тысячами и десятками тысяч неподвижно остаются сидеть на вершинах деревьев. Мне и пришло в голову, что из орудия крупного калибра можно было бы каждым выстрелом произвести страшное опустошение в рядах голубей. Но где взять такое орудие? Вдруг меня осенила мысль воспользоваться для этой цели гаубицей. Я вспомнил, что в Ковингтонской казарме были полевые гаубицы, соответствующие нашим целям. Командиром батареи был один из моих приятелей. За час-два можно было на пароходе туда доехать. Я предложил послать кого-нибудь за орудием.

Излишне говорить, что предложение мое было принято с восторгом. Было решено хранить тайну и поскорее выполнить мой план. Один из нас отправился на пароходе в Ковингтон с моим письмом. На другой день, до полудня на другом пароходе вернулся наш товарищ, тайком доставив гаубицу в условленное место. Мой друг, командир батареи, прислал с орудием и капрала, который должен был нам помочь в управлении им.

Как я и думал, это средство оправдало наши ожидания. С каждым выстрелом дождь птиц падал на землю. Одним выстрелом мы убили сто двадцать три штуки. К вечеру в мешках, которыми мы запаслись, было более трех тысяч голубей. Мы были спокойны, что на следующий день дамы будут с нами, и так как количество нашей добычи обеспечивало за нами победу на несколько дней, то мы и решили отложить в запас некоторое количество, что делало излишним для нас применение орудия в следующие дни. Мы поручили дровосеку, работавшему в соседнем лесу, наш запас, который состоял из трех мешков голубей, штук по пятисот в каждом, а остальное взяли с собой. Было решено, что каждый вечер мы будем дополнять из запаса свою добычу и таким образом всегда будем иметь больше, чем наши соперники, обреченные отныне на поражение. Несмотря на успех нашего предприятия, мы не отослали обратно капрала и гаубицу. Их услуги могли еще быть нам полезны, и мы отправили их в хижину дровосека.

Войдя в дом полковника, мы увидели его и спутников сиявшими от радости. Они переполнили свои ягдташи. Но наши мешки были полнее их. Почти дерзкое торжество наших противников перешло скоро в разочарование, походившее и на маленькую злость.

Итак, мы завоевали дам! И мы не расстались с ними до конца охоты, а противная сторона не могла понять причин своего ужасного поражения.

Накануне отъезда всех гостей полковника мы рассказали, в чем была тайна наших побед. Раскрытие нашего секрета вызвало бурные возражения, но наш хозяин, хотя и был одним из побежденных, понял нашу шутку и, смеясь, заставил и других смеяться. Полковник П. жив и теперь и каждый раз, при случае, рассказывает своим друзьям об охоте на голубей с пушкой.

ГЛАВА VI
Смерть кугуара

Преследуя голубей, мы сделали около пяти миль, а птицы все не переставали летать над лагерем. Всю ночь мы слышали в воздухе шум их крыльев. Среди ночной тишины раздавался порой треск ветки, подламывающейся под голубями; тогда они, испуганные или удивленные, перелетали тысячами в другое место. Иногда происходил новый переполох по неизвестным для нас причинам. Вероятно, какая-нибудь дикая кошка или енот собирались ужинать голубями.

Просыпаясь ночью, мы слышали странные звуки, походившие то на ворчание собаки, то на мяуканье разозленных кошек. Одни говорили, что это волки, другим слышалась рысь или дикая кошка. Между этими незнакомыми нам звуками один отличался от всех прочих: он походил на резкий свист, по которому мы все предполагали черного медведя; но наш проводник утверждал, что это, без сомнения, «фырканье» кугуара. Это было возможно, судя по местности, в которой мы расположились. Кугуар всегда спешит к стану голубей, которыми он очень любит лакомиться.

Утром, перед тем как выступить из лагеря, мы еще поохотились на голубей, летавших во все стороны, и поклевывавших то тут, то там орешки бука. Как ни приятно было охотиться за голубями, мы не собирались опять предаваться этому занятию, а только желали пополнить свой запас, чтобы Ланти мог еще раз приготовить нам такой же ужин, как накануне.

Мы пустились в путь все еще среди голубей, летавших над нашими головами. Мы продвигались по просеке, сделанной самой природой среди густого леса, под высоким сводом из листвы и лиан. Стая голубей наполнила зеленые своды леса и подвигалась к нам, распластав крылья. Голуби были уже над нами, не заметив нас. Увидев людей, они повернули назад, но не могли выйти в отверстие свода иначе, как направив полет вертикально через листву. Так они и сделали в одно мгновение, и движение их крыльев произвело шум, подобный раскату грома. Некоторые голуби при этом так приблизились к нам, что со своих седел нам было бы легко ударом приклада их убить. Кентуккиец только протянул руку и поймал голубя на лету. В то же мгновение бедные птицы исчезли из наших глаз.

Как только они проложили себе путь сквозь зеленый свод, показались два огромных белоголовых орла, и мы сразу поняли причину смятения бедных голубей. За ними гнались орлы. Невольно у нас явилось желание убить этих хищников. Мы пришпорили коней, одновременно приготовив ружья, но орлы нас уже увидели и поднялись над вершинами леса.

Через несколько минут наш проводник, который ехал впереди всех, отскочил назад с возгласом:

— Кугуар, клянусь вам! Я знал, что это он фыркал ночью, проклятый!

— Где? Где? — сразу последовало несколько вопросов, и мы бросились к нашему проводнику.

— Там! — показал Ик на густой терновник и лианы; он спрятался за этим прикрытием; окружите эту чащу, господа, скорее! Скорее, все вокруг!

Мы пустили лошадей, и приятно было видеть оживление, быстрые движения всех охотников. Наши ружья были заряжены. В несколько секунд мы окружили пожелтевший и поредевший под осенними ветрами кустарник.

Где был кугуар? Убежал он или спрятался под колючими ветвями кустов, среди которых возвышалось несколько прямых стволов? Или он забрался на вершину бука? Наши глаза поднимались с земли к вершинам этих великанов и снова опускались к их подножью, но зверь оставался невидимым. С высоты своих седел мы не могли видеть глубины чащи; возможно было, что кугуар притаился в траве и терновнике. Как его оттуда выгнать? У нас не было собак, а пешему было бы опасно войти в этот лабиринт. Кто из нас рискнул бы это сделать! Редвуд решился на это, и прежде чем мы могли бы его удержать, соскочил с лошади.

— Будьте настороже! — воскликнул он, — я заставлю зверя показать нам свою голову. — Не зевайте!

И он, привязав наскоро лошадь к ветке, бросился решительно в кустарник. По примеру краснокожих, он бесшумно прокрадывался вперед, и мы прислушивались, храня сами глубокое молчание; ни одна ветка не хрустнула, ни одна травка не шевельнулась. Наше напряженное ожидание продолжалось минут пять; и вот, наконец, в чаще раздался выстрел. В ту же секунду мы услышали голос Редвуда.

— Не зевайте! Я промахнулся!

Мы не успели даже сменить положение, как раздался второй выстрел, и другой голос воскликнул:

— А я попал! Вот он, мертвый, как баран, зарезанный мясником! Сюда смотрите, какое красивое животное!

Это был голос Ика. Мы бросились к нему. У ног его лежал в последних судорогах кугуар, и черная кровь струилась из раны в боку, куда так искусно прицелился Ик. Кугуар, бросившись к выходу из чащи, на секунду остановился, увидев охотника, и тот не колеблясь ни мгновения, прицелился и спустил курок.

Мы все поспешили поздравить нашего проводника с удачным выстрелом и стали снимать шкуру с убитого зверя.

Кугуар — единственная длиннохвостая кошка Северной Америки. Это четвероногое известно под несколькими названиями. Англо-американские охотники называют его пантерой; почти во всей Южной Америке и в Мексике его величают львом, а в Перу — пумой. На шкуре кугуара нет полос родственного ему тигра, как нет и пятен леопарда или ягуара; шкура его одноцветна, почему в естественной истории ему и дан эпитет «сопсо1ог». Кугуар водится в Америке на очень большом пространстве — от северных озер ее до Парагвая, но охотнику редко удается его встретить, так как этот хищник выходит за добычей только ночью.

Кугуар легко лазает по деревьям, цепляясь, несмотря на свой вес, одними когтями за кору. Нередко он взбирается на горизонтальную ветку, аршина на четыре от земли, и как только олень или другое какое-нибудь животное проходит вблизи, он бросается на него. Кугуар любит также поджидать жертву где-нибудь на краю обрыва, почему американцы и называют такие места обрывами пантер.

Олень, антилопа, буйвол или другое какое-либо животное, которое выслеживает кугуар, приближаясь к нему, и не подозревает о присутствии своего врага. Как только бедное животное поравняется с хищником, тот прыгает на его спину, и стальные когти вонзаются в его шею; жертва мчится по лесной чаще в надежде сбросить с себя ужасного всадника… Увы, все ее старания напрасны!

Кугуар крепко вцепился в тело своей жертвы и клыками раздирает ее шею, жадно высасывая кровь из свежей раны. Изможденное, бессильное животное, наконец, падает. Тогда кугуар ложится на труп и доканчивает свой обед или ужин, терзая еще трепещущие останки.

Но есть одно маленькое животное, которое часто вступает в борьбу с кугуаром. Это канадский дикобраз. Никто не может сказать, выходит ли кугуар иногда победителем из этой борьбы; верно только то, что он питает к дикобразу непримиримую ненависть, что он нападает на него при всяком случае и нередко находит в этой борьбе свою смерть. Предположение, что дикобраз может метать своими колючками, как стрелами — ошибочно; но достаточно и того, что он оставляет свои колючки в теле нападающего на него противника.

В Соединенных Штатах на кугуара охотятся с собаками. Он всегда бежит от собак, так как знает, что за ними идут люди. Но горе той гончей, которая слишком к нему приблизится; одним ударом лапы он без труда ее уложит на месте. Когда ему невозможно скрыться, кугуар бросается вверх по стволу дерева на ветку и выжидает там с горящими глазами, пронзительно мяукая. Обыкновенно меткий выстрел замертво сбрасывает его на землю. Если же он только ранен, то вступает еще в последнюю, отчаянную борьбу с собаками, отмечая на всю жизнь самых смелых из них своими когтями.

ГЛАВА VII
Приключение старого Ика. Наводнение и пантера

Конечно, этот день должен был закончиться каким-нибудь рассказом о пантере. В этот раз мы узнали приключение из жизни старого Ика.

— Лет пятнадцать тому назад, --сказал он нам, — я поселился на берегу Красной реки и построил себе там хижину. Жену и двоих детей я оставил на Миссисипи, намереваясь перевезти их к себе весной, а пока жил совершенно одиноко. Единственной спутницей моей была старая кобыла, оружием был топор и, само собой, мой карабин.

Я уже почти закончил постройку своего домика, как вдруг, неожиданно, весь мой труд был уничтожен одним из тех ужасных наводнений, какие бывают только в Луизиане. Оно началось ночью. Я спал на полу своей хижины и проснулся от ощущения воды, проникавшей сквозь шерстяное одеяло. Вскочив, как испуганный олень, я ощупью добрался до двери.

Когда я ее открыл, мне представилась ужасная картина! Вокруг хижины я расчистил от леса место в несколько акров, срубив деревья на высоте трех футов от земли; все эти пни были покрыты водой. Первой моей мыслью было спасти карабин, и я поспешил за ним.

Второй мыслью была моя кобыла. Вода доходила ей до брюха, и она металась и стонала, силясь сорваться с привязи. Седло и уздечка были унесены водой; я сделал уздечку из веревки, которой лошадь была привязана к дереву, и вскочил на свою кобылу, сам не зная, в какую сторону направлюсь. Мой ближайший сосед жил милях в десяти от меня; я знал, что дом его построен на холме; но как к нему попасть? Я мог заблудиться ночью и свалиться в реку. Но терять время было еще опаснее; я пришпорил каблуком свою лошадь и пустился по направлению к прерии. Через пять минут я выбрался из леса и увидел, что вся прерия была совершенно залита водой, представляя собой громадный пруд. По счастью, я мог, несмотря на ночную темноту, различить вдали кипарисовую рощу возле дома моего соседа. Я снова пришпорил свою кобылу, и она устремилась в этом направлении. Но я не сделал и двух миль, как заметил по своей лошади, что вода стала быстро подниматься. Чтобы спасти лошадь, я должен был достичь какой-нибудь возвышенности. Бедное животное сознавало опасность и напрягало все свои силы, а вода между тем все поднималась и дошла ему уже по шею. Через несколько минут лошадь должна была уже плыть. Она опускалась все ниже, и я понял, что со мной на спине она скоро совершенно потеряет силы. Поэтому я соскользнул с лошади в воду и, ухватившись за хвост бедного животного, поплыл за ним. Но мы не могли быстро продвигаться вперед, и я начинал терять уже надежду доплыть до сухого места, как вдруг заметил какой-то черный предмет, плывший по воде; ночь стала еще темнее, но я все-таки различил бревно. Единственным спасением для меня было добраться до этого бревна и освободить лошадь от своей тяжелой особы. Я так и сделал: бросился к бревну и крепко обхватил его, а лошадь продолжала плыть и скоро исчезла из виду.

Я взобрался верхом на бревно и, подумав, что мне будет удобнее сидеть посередине, а не на конце, хотел передвинуться со своего места, но… остановился, пораженный вдруг видом какой-то скрюченной фигуры на другом конце. По изгибам ее линий и по сверкавшим в темноте глазам я узнал в этой фигуре пантеру!.. Признаюсь, господа, что в ту минуту меня охватило невыразимое никакими словами чувство. Я не старался уже подвинуться к середине бревна, напротив — отодвинулся как можно дальше к своему концу.

Я замер, не смея шевельнуть ни рукой, ни ногой, из боязни побудить зверя к нападению. У меня не было другого орудия, кроме ножа, так как я уронил свой карабин, спускаясь с лошади и, понятно, не в моих интересах было вступать в борьбу с пантерой.

Так мы проплыли с добрый час.

Мы сидели друг против друга, не шелохнувшись, и только временами, когда течение покачивало бревно, отвешивали один другому ряд поклонов. Я видел все время устремленные на меня глаза хищника и в свою очередь не спускал глаз с него, так как знал, что это единственное средство удержать его на расстоянии.

Задавая себе мысленно вопрос, чем все это кончится, я увидел, что мы подплываем к лесу. Он был также залит водой настолько, что виднелись одни верхушки.

Но, тем не менее, я решил, когда наш плот будет среди деревьев, покинуть его и уцепиться за какую-нибудь ветку.

В это время прямо перед нами показалось что-то вроде островка. Это должна была быть вершина холма, который я часто различал в этой стороне.

На холме я увидел что-то похожее на кусты, а между тем знал, что на нем ничего не росло. Когда мы приблизились к нему, мне стало ясно, что эти предполагаемые кусты были просто животными. То были, очевидно, олени, судя по целому лесу рогов; было там еще и другое какое-то большое животное, в котором я предположил свою кобылу.

Я бесшумно нырнул опять в воду, и когда выплыл на поверхность, услышал шум падения в воду какого-то тела; обернувшись, я увидел почти рядом с собой пантеру, очевидно, также направлявшуюся к островку. Не желая чувствовать врага позади себя, я пропустил пантеру вперед, и когда она выскочила на землю, обогнул островок, чтобы высадиться подальше от нее. Как только я вышел из воды, я услышал ржанье, наполнившее мое сердце радостью; действительно, моя кобыла была на острове и через мгновение уже терлась мордой о мое плечо.

Я немедля ухватился за висевшую на ее шее веревку и взобрался ей на спину, считая это самым безопасным местом, хотя еще далеко не вполне безопасным.

Я стал осматривать общество, в которое неожиданно попал. Наступал рассвет, и я мог различить, что на островке, кроме меня, моей кобылы и моей спутницы, пантеры, находились еще четыре оленя, дикая кошка и возле нее огромный черный медведь, далее енот, два серых волка, кролик и вонючка. Это было самое необычайное зрелище! Но поразительнее всего было то, что все эти животные не обращали друг на друга решительно никакого внимания, как будто они всю жизнь провели в одной клетке. Опасность, которая им угрожала и которая все еще их пугала, лишила их совершенно энергии. Не доверяя, однако, вполне миролюбию пантеры и медведя, я, заметив под утро второго дня, что вода убывает, тихонько толкнул свою кобылку в воду и, вскочив на нее, отправился в путь, не простившись со своими товарищами. Вода была еще по брюхо лошади, и я был спокоен, потому что погоня могла бы быть только вплавь. Впрочем, хищники, по-видимому, и не думали о погоне.

Я направился прямо к жилищу моего соседа и менее чем за час достиг его.

В двух словах я рассказал ему о своем приключении, попросив дать мне ружье, пригласил и его вооружиться и следовать за мной. Мы направились обратно к островку.

В положении моей дичи произошла некоторая перемена. С понижением воды храбрость вернулась к хищникам.

Кролика уже не существовало, а один из оленей был наполовину съеден.

Мы с соседом обошли с двух сторон островок. Первым выстрелом я убил пантеру, а он — медведя. Затем мы уложили обоих волков и остальных членов общества, и, нагрузив сколько можно было добычи на своих лошадей, вернулись домой.

Когда наводнение совершенно спало, я нашел свой карабин, завязнувший в песке.

Это происшествие показало мне, что место, на котором я было построился, совершенно не подходило для жилища.

Я поспешил отыскать другое и принялся энергично за работу. К весне все было готово, и я мог отправиться на Миссисипи, чтобы перевезти жену и детей в свой новый дом.

ГЛАВА VIII
Выхухоль

Переход следующего дня не ознаменовался никаким происшествием. Буковый лес сменился опять дубовым. За весь день мы не видели никакой дичи, кроме одной выхухоли, да и та, нырнув в лужу, ушла от нас.

Это произошло на месте, избранном нами для ночлега. Когда палатки были разбиты, несколько человек задумало поохотиться за выхухолью. Они нашли на берегу маленького озера гнездо этих интересных зверьков, но выманить из него обитателей им не удалось, несмотря на все их хитрости.

Мы разговорились, конечно, об этом животном. Его называют мускусной крысой за сходство с обыкновенной крысой, от которой оно отличается мускусным запахом. Запах этот исходит из двух желез, помещающихся под хвостом. Вместе с тем это животное имеет много общего с бобром и носит у ученых название мускусного бобра.

Выхухоль — маленькое толстенькое животное, на коротких ногах, с короткими ушами, исчезающими в густой шерсти, шеей, уходящей в плечи, и маленькими черными глазками. Задние ноги ее длиннее передних и снабжены неполными плавательными перепонками. У бобра эти перепонки полные.

Всем известно, как искусно пользуется бобр своим широким хвостом — точно каменщик лопаточкой. Хвост у выхухоли, как и у ее собрата, плоский, не покрытый шерстью, снабженный чешуйками, но в конце заострен, а не закруглен, как у бобра.

Выхухоль вместе с хвостом имеет двадцать дюймов длины, а в объеме вдвое меньше бобра. Она имеет удивительное свойство почти вдвое съеживаться и проникает таким образом в отверстия, недоступные для гораздо меньших животных, чем она. Цвет ее шерсти рыжевато-коричневый по хребту и пепельный на брюшке. Впрочем, встречаются, в виде исключения, совершенно черные, белые и иногда пестрые особи. Мех ее — мягкий и густой — похож на бобровый, хотя, конечно, не такого высокого качества.

Выхухоль, как и бобр, принадлежит к земноводным животным. В наше время бобр встречается в Америке только в самых отдаленных, необитаемых уголках. Выхухоль, напротив, попадается всюду, где только есть какой-нибудь пруд или ручеек.

Эти маленькие зверьки роют себе норки у воды, в каком-нибудь укромном и, следовательно, безопасном уголке, среди древесных корней.

Норка всегда расположена так, что вода в нее не может попасть, но вход в норку нередко скрыт под уровнем воды, и его очень трудно найти. Внутри гнездо выложено мхом и мягкой травой. В этом убежище самка заботливо растит своих детенышей обыкновенно в числе пяти-шести. Самец не вмешивается в дело их воспитания; он бродит по окрестностям и возвращается к семье только под осень, когда маленькие уже встали на ноги. В это время года выхухоли перебираются на зимние квартиры. Для этого жилища зверьки выбирают не промерзающую до дна воду, предпочитая проточную. На берегу или даже на островке они воздвигают куполообразный домик, пустой внутри и очень сходный с жилищем бобра. Строительным материалом им служит только трава и ил со дна реки. Вход в это жилище подземный и состоит из нескольких коридоров, сообщающихся подводными выходами. Внутри гнезда зверьки устраивают лесенку, на ступенях которой они могут сушиться в случае, если поднявшаяся вода зальет пол.

Как бы сурова ни была зима, зверькам она не страшна в их хижине. Один возле другого, нередко нагроможденные один над другим, они взаимно согреваются. Притом стены их домика имеют больше фута в толщину, и ни дождь, ни мороз не проникают в эти своеобразные хижинки.

Это маленькое существо поразительно умеет приспособлять свои привычки к различным географическим условиям.

В южных странах, как, например, в Луизиане, мускусные крысы живут круглый год в своих береговых норках и совсем не строят зимнего дома. На севере, где озера, реки, даже болота промерзают до дна, это животное, как только лед может выдержать его тяжесть, делает в нем отверстие, над которым сооружает конический домик, доставляя через отверстие со дна свои строительные материалы. Выходом остается первое отверстие, ведущее под воду, на дно, где животное добывает свой провиант.

Выхухоль питается корнями разных видов кувшинок и другими водяными растениями, но предпочитает всему прочему корни тростников. Питается она и ракушками. Ее мясо, несколько отзывающее мускусом, употребляется в пищу индейцами, а также и белыми охотниками. Правда охотники и краснокожие едят все сколько-нибудь съедобное, но я знал одно семейство из Канады, которое находило вкус в мясе мускусной крысы. Но, конечно, не ради ее мяса на нее охотятся; ее мех представляет ценность, почти равную бобровому, для выделки шапок, боа и муфт, которые, благодаря сравнительной дешевизне, сбывают в громадном количестве.

Мех этот составляет постоянный предмет вывоза и торговли компании Гудзонова залива.

На мускусных крыс охотятся, иногда устраивая западни, иногда с собаками, иногда разрушая их жилище. Бывает, что охотнику удается где-нибудь на берегу ручья подстрелить этого зверька, но чаще всего он успевает нырнуть в воду и пропасть без следа.

Многие индейские племена охотятся за выхухолью и ради мяса, и ради меха; у них свои способы этой охоты. Наш ученый, проведший одну зиму поблизости от индейского поселения, рассказал нам о такой охоте, в которой сам принимал участие.

ГЛАВА IX
Охота на выхухоль

— Чингва, индеец из племени чипповей, более известный белым под именем «Старой Лисицы», считался лучшим охотником своего племени.

Интерес к охоте сблизил меня с ним, а старый нож, который я ему как-то подарил, сделал нас друзьями.

Я не был еще посвящен в тайны охоты на выхухоль. Когда настало время этого спорта, старый охотник пригласил меня отправиться с ним.

Взвалив ноши на плечи, мы пошли к месту, где водилась наша дичь. Это был ряд небольших озер, или вернее, прудов, среди болотистой долины. Наши охотничьи снаряжения состояли из лома для льда футов в пять длиной, маленькой кирки, рода рогатины, очень длинной, с одним железным концом и длинной, гибкой жерди. Мы захватили с собой немного провианта, горючего материала и одеяла, так как собирались ночевать у озер.

Через несколько часов ходьбы по лесу, пройдя по льду озер и рек, мы пришли к обширному болоту, покрытому толстым льдом.

На этой гладкой, как зеркало, поверхности мы увидели несколько куполообразных холмиков, и под каждым из них Старая Лисица надеялся найти с дюжину спящих выхухолей, а может быть, и втрое больше. Он тотчас же принялся за дело. Старый охотник хорошо знал, что каждый домик имеет внутренний выход прямо в воду, и вместо того, чтобы атаковать сам домик и спугнуть зверьков, он стал ломом сверлить во льду по четыре отверстия вокруг каждого холмика, в двух футах от него. Затем необыкновенно искусно с помощью своей гибкой жерди через сделанные отверстия подвел под лед сеть из ремней оленьей кожи так, что ее четыре угла показались в четырех отверстиях и были соединены и туго завязаны на поверхности. Таким способом стянутая сеть естественно закрывала все выходы выхухольих домиков.

В несколько минут с помощью лома и кирки был проломлен купол, и мы увидели под ним зарытых в мох, спящих, или вернее, ослепленных неожиданным светом, восемь огромных выхухолей. Прежде, чем я успел их сосчитать, индеец проколол их своей рогатиной.

В другом домике мы добыли еще шесть штук, в третьем всего три; проломив четвертый, мы увидели странную картину. Там был всего один живой зверек совершенно истощенный и худой; возле него валялись скелеты других выхухолей.

Оказалось, что выход, свободный в других домиках, в этом замерз, так как его обитатели не прочищали его; мучимые голодом в своей тюрьме, более сильные съели слабых, и, наконец, осталось в живых только одно животное.

Ночь приближалась. Отложив дальнейшие операции до следующего дня, мы выбрали группу сосен у берега для своего ночного приюта. Мы зажгли костер, и так как после нашего обеда осталось довольно мало на ужин, то мой спутник преспокойно стал потрошить и поджаривать ломтики мяса выхухоли. Не решаясь последовать его примеру, я с любопытством и почти с отвращением наблюдал за ним, как вдруг слух мой был поражен глухим шумом, походившим на вой стаи собак. Я вопросительно посмотрел на своего товарища.

— Волки! — сказал он спокойно, продолжая есть.

Вой приближался. Спустя минуту мы услышали стук копыт, и перед нами пронесся во весь опор великолепный канадский олень, а вслед за ним на опушке леса показалась стая волков, несшихся с быстротой охотничьих собак. Это были белые волки.

Я вскочил и побежал с рогатиной вслед за оленем, желая отбить у волков добычу.

Добежав до берега, я увидел, что волки уже захватили оленя и тащили его по льду. Я ускорил бег и скоро очутился среди волков, размахивая рогатиной. Но, к своему удивлению и вместе к ужасу, заметил, что, вместо того, чтобы бросить добычу, часть волков продолжала ее терзать, а другая окружила меня. Я стал кричать и колоть то одного, то другого своей пикой, но волки становились только злее и упорнее. Я терял силы, ужас овладевал мной, парализовал мои движения. Но вот подоспел Чингва, и его присутствие сразу меня ободрило. За несколько минут я отбил одних врагов, другие бежали, испуганные появлением моего товарища с его огромным ломом. Но три волка остались мертвыми на месте возле останков наполовину съеденного оленя.

Впрочем, от него осталось достаточно, чтобы приготовить прекрасный ужин, и, хотя мой товарищ обглодал все косточки трех мускусных крыс, он принялся и за оленину с таким аппетитом, как будто не ел целую неделю.

ГЛАВА X
Комары

На следующий день нам пришлось ехать опять среди большого леса. Почва была болотистая, и наш фургон продвигался вперед с большими затруднениями. То и дело нам приходилось соскакивать с лошадей и подталкивать фургон. Конечно, все это сопровождалось таким шумом и смятением, что дичь спугивалась раньше, чем мы могли бы к ней приблизиться.

В то же время мы страдали от комаров, которые нападали на нас со всех сторон, и мы были беспомощны перед ними.

Эти насекомые делают невыносимым существование в некоторых местностях Америки. Но на берегах так называемых черных рек (именуемых испанцами pиoнегро), как например многие притоки Амазонки и Ориноко, комаров нет.

Безансон и кентуккиец утверждали, что против комаров нет никаких средств; того же мнения был и доктор. Другие думали иначе. Вскоре Ик решил спор в нашу пользу, объяснив нам, как можно избавиться от комаров. Старый охотник за все время пути искал что-то на земле. Наконец, радостный возглас его возвестил нам об успехе его поисков.

— Вот она, наконец, эта трава! — закричал Ик, соскочил с лошади и стал собирать низкорослое растение с листьями, напоминавшими по форме и величине листья самшита, но отличавшиеся от них большим блеском зелени.

Мы сейчас же узнали траву, известную в Америке под названием «penny-royal», которую следует отличать от английского растения того же названия.

Редвуд тоже вскочил на землю и стал собирать эту траву. Оба проводника, растерев между ладонями молодые стебли, натерли себе лицо и шею ее соком и, засунув несколько пучков под шапки, свесили стебли на лицо. Наш ученый, англичанин и я последовали их примеру, несмотря на насмешки остальных. Но пришел и наш черед посмеяться над ними. Ни один комар не приблизился больше к нам, между тем как наши друзья продолжали страдать от них. Им пришлось уступить очевидности и, чтобы избавиться от укусов, прибегнуть к спасительному средству наших проводников. Средство это представляет одно неудобство: сок этой травы сильно жжет кожу, но это было настолько легче переносить, чем укусы комаров, что к нам вернулось пропавшее было веселое настроение духа. Оно овладело нами совершенно, когда нам удалось встретить и убить енота.

Животное, хотя и ночное, енот выходит из своего убежища иногда и днем.

Енот, который встретился нам, был очень занят обедом возле опустошенного гнезда индейского петуха. Увидев нас, он бросился на ближайшее дерево, но, по счастью для нас, там не было дупла, и меткий выстрел Редвуда свалил животное на землю.

Особенное удовольствие доставило это событие нашему черному вознице Джеку. Он считал мясо енота большим лакомством и уверенный, что никто не станет делить с ним это блюдо, припрятал енота заботливо под одну из скамеек фургона. Но расчет его был неверен. Наши проводники тоже любили свежее мясо и потребовали свою часть. Все остальные отказались пробовать это мясо. Но после ужина все занялись енотом, и больше всего сведений о нем дал нам Джек.

ГЛАВА XI
Енот и его привычки

Из всех диких зверей Америки енот, безусловно, самый известный и распространенный. В местностях, населенных испанцами, его называют черной лисицей. В южной Америке водится даже два вида енотов: обыкновенный, ргосеуоп lotor, и ракоед, ракун огосуоп cancrivorus.

В северной Америке он водится повсюду в большом количестве. Он пользуется в Америке той же славой хитрого и жадного животного, как в Европе красная лисица.

Енот принадлежит к одному семейству с медведями. Он по виду напоминает лисицу, хотя и отличается от нее величиной и цветом. Он тяжел и неуклюж; лапы у него короткие и плоские на концах, а поступь напоминает кошачью. Заостренная морда соответствует его привычке соваться во все норы и щелки в поисках жуков, пауков и других насекомых.

у него на спине длинный, темно-коричневый, седоватый волос. На брюшке он нежнее, рыжеватее. Черная полоса окружает его глаза и теряется в мехе шеи. Эта полоса подчеркнута серовато-белой линией и сообщает особенный характер физиономии животного. Особенно хорош его пушистый хвост, украшенный двенадцатью правильно чередующимися белыми и черными кольцами.

Охотники, которые часто делают себе из енотового меха шапку, непременно привешивают к ней хвост животного, вместо султана, и этот далеко не красивый головной убор является верхом элегантности среди молодых охотников пустынных американских лесов.

Енот с большой ловкостью лазает по деревьям, цепляясь за ствол своими острыми когтями, и живет обычно высоко на дереве, в дупле. Здесь он устраивает свое логовище, и самка выводит детенышей числом от трех до шести.

Енот водится только в лесах; в прериях его не встретить. Он селится всегда около воды. Надо особенно отметить удивительную привычку этого животного: он всегда погружает в воду свою добычу прежде, чем ее съесть, почему ему и дали название моющий. Мало таких опрятных животных, как енот. Он ест все: птицу, кроликов, белок, лягушек, ящериц, насекомых. Особенно любит он сладкое и забирается на плантации сахарного тростника и маиса. Он не брезгует и ракушками, открывая их когтями, и очень любит крабов и черепашек.

Джек рассказал нам очень много любопытных способов ловли черепах енотом, но я не отвечаю за верность его рассказа. Джек уверял, что енот для этого усаживается на берегу пруда, опустив хвост в воду; когда черепахи ухватятся за него, он делает большой скачок и тащит добычу на берег, где и наслаждается вкусным блюдом.

В Америке нередко приручают енота, и он становится безобидным, если только дети не мучают его. Но там, где есть птица, его присутствие неприятно.

Негры очень любят мясо енота, имеющее мускусный привкус, и где только возможно охотятся на енотов, сбывая за шиллинг или два их шкуры соседним торговцам.

На енота охотятся ночью и поэтому рабам не препятствовала работа иметь это удовольствие. Негр не имел права носить огнестрельного оружия, но он великолепно справлялся с енотом при помощи топора. Я сам принимал участие в охоте на енота и пережил при этом много интересных ощущений. Я рассказал о ней своим товарищам.

ГЛАВА XII
Охота на енота

Мне пришлось охотиться на енота в окрестностях плантации Теннесси. Каждая местность имеет своего знаменитого охотника на енотов.

Обычно таковым является старый негр, изучивший все привычки енота. Охотник этот непременно имеет собаку с хорошим чутьем и быстрым бегом.

Дядя Аб был знаменитостью того округа, где я тогда жил. Сопровождая его, я был уверен, что увижу любопытную картину.

С одной стороны к плантации прилегала долина, орошенная извилистым ручьем. Около воды росли высокие, ветвистые деревья, по большей части дуплистые, и, понятно, это место было очень любимо енотами.

К этой низине мы и направились, я и Аб со своей собакой Помпо на привязи. У негра был только топор; я захватил с собой двустволку.

Мы шли по маисовому полю, огражденному частоколом, и за этой зигзагами поставленной изгородью начиналась болотистая, лесная полоса.

Было как раз время, когда колосья маиса наливались молодым, сладким соком, и опытный охотник Аб надеялся выследить нашу дичь поблизости от поля.

Солнце зашло часа два перед тем, и луна ярко нам светила.

Помпо был спущен с привязи, а мы тихо шли вдоль частокола, по обеим его сторонам.

Мы сделали едва шагов сто, как Помпо лаем известил нас, что встретил кого-то в маисовом поле.

— Енот! — воскликнул Аб.

Через мгновение я увидел стремглав бежавшую к частоколу собаку, а впереди нее что-то черное, вдруг перескочившее через ограду и исчезнувшее в лесу.

— Да, это он, шельма! — повторил Аб, перенося собаку через частокол и спеша за ней.

Я должен заметить, что в этот вечер слово «шельма» на языке Аба обозначало енота. Мы поспешили по следам собаки, и я чувствовал такое же волнение, как будто охотился на благородного зверя, на оленя например.

Мы бежали недолго, на лай собаки, который стал вдруг непрерывным.

— Шельма, он добрался-таки до своего дупла! — заметил спокойно Аб.

Нам оставалось добежать до дерева, на которое забрался енот. Но на какое дерево он забрался? От этого зависел успех нашей охоты. Если это было толстое дерево, то мы должны были проститься с нашей дичью.

Лай Помпо раздавался шагах в ста от опушки, и вряд ли енот избрал молодое дерево, раз вокруг него были старые.

— Все из-за частокола! — говорил Аб. — Не будь его, Помпо не упустил бы зверя, не дал бы ему никогда добежать до дерева.

Я знал, что енот может быстро пробежать не больше нескольких сот сажень и потому редко удаляется на большое расстояние от своего дупла. Если на этом протяжении охотник его не настиг, он спасен. В дупле его не достать. Вот почему в этой охоте так важно иметь быструю собаку.

— Я вам говорил, — прервал мои размышления Аб, — посмотрите на это громадное дерево!

Я обернулся в указанную сторону и увидел Помпо перед деревом необычайных размеров из породы американских сикоморов (platanusoccidentalis).

Аб вдруг обрушился на Помпо с упреками.

— Черт возьми! Помпо, ты врешь! Енот не может быть на этом дереве! Ты должен бы это знать, старый дурак!

— Почему не может? — спросил я.

— Потому что кора этого дерева слишком гладкая, — отвечал Аб и тотчас же воскликнул: — Вот оно что! Смотрите, масса, он взобрался по лозе! Дружище, Помпо, ты прав!

И старый негр указал мне виноградную лозу, обвившую дерево до верха. Она и послужила лестницей для енота.

Это открытие не утешило нас. Енот запрятался на вышине почти пятидесяти футов, в огромном дупле, видневшемся снизу.

Пришлось вернуться на маисовое поле. Едва собака очутилась на поле, как она отыскала второго енота, который снова исчез в лесу. Перекинутый хозяином через частокол, Помпо снова пустился за зверем, и когда мы подоспели на его лай, то увидели, к своему безграничному удивлению, что и на этот раз Помпо остановился перед тем же самым сикомором. Оба енота спрятались в одно дупло.

Пришлось во второй раз вернуться на поле, и когда мы в третий раз последовали за гнавшим енота Помпо, мы остолбенели. Третий енот присоединился к двум первым.

— Это не енот, а сам дьявол! — воскликнул в бешенстве Аб. — Ради Бога, масса, уйдем с этого проклятого места!

На этот раз маисовое поле нам больше ничего не дало, и Аб предложил мне пройти по лесу до какого-нибудь места с невысокими деревьями, где он надеялся застать какого-нибудь енота в поисках птичьих гнезд.

Старый негр не ошибся. Очень скоро Помпо разыскал четвертого зверя и пустился за ним. Енот опять успел забраться на дерево, но по направлению, в котором раздавался лай собаки, мы были уверены, что он забрался на другое дерево. И действительно, мы увидели Помпо перед небольшим деревцем, на ветви которого, футах в двадцати над землей, съежился маленький енот. Мы были уверены в успехе. Я прицелился, но раньше чем успел выстрелить, енот перескочил на ближайшее дерево, сбежал с него и, преследуемый Помпо, скрылся в большом лесу. Мы поспешили за Помпо и остановились пораженные: я с удивлением, Аб --с ужасом. Мы стояли опять перед тем же сикомором.

У Аба волосы стали дыбом. Его религиозные идеи ограничивались суевериями, и он утверждал, что все четыре енота были одним и тем же дьяволом.

Аб хотел прекратить охоту. Но я, задетый в охотничьем самолюбии этой бесполезной беготней, решил во что бы то ни стало вытравить енотов из их дупла.

Я взял у негра его топор и нанес дереву первый удар. К моему удивлению и радости, звук обнаружил пустоту в дереве. Я продолжал; острый топор проник внутрь. Дерево было дуплисто сверху донизу. Видя мою решимость, Аб пришел в себя. Он предложил выкурить зверей из дупла дымом.

— Ты прав, — ответил я, — это прекрасная мысль.

За несколько минут мы развели в дупле большой огонь, подбрасывая в него сухие листья и траву.

Скоро дым стал выходить из дупла енотов, сначала тонкой струей, потом большими клубами, и мы услышали возню и шум внутри дерева. Через минуту что-то черное выскочило из верхнего дупла и, зацепившись за лозу, повисло среди ее листьев. За этим существом последовало второе, третье, четвертое и пятое, и шестое! Каждую секунду эта компания из шести енотов могла спуститься и скрыться в темноте. Я схватил ружье и спустил оба курка. Два енота свалились смертельно раненые.

Помпо душил третьего, пытавшегося убежать. Аб, наконец, топором раскроил череп четвертому, также желавшему воспользоваться суматохой. Два остальных вернулись в свое убежище, но вынужденные снова вылезти, они также погибли. Таким образом, мы уложили все семейство в свои мешки, и дядя Аб долго говорил об этой экскурсии, как о самой своей удачной охоте на енотов.

ГЛАВА XIII
Дикие свиньи

На следующий день наш путь лежал через дубовый лесок. Мы ехали по толстому слою опавших листьев и вдруг услышали в нескольких ярдах от нас странный шум, походивший на пыхтение машины и вместе с тем на хрюканье домашней свиньи.

— Медведь! — воскликнуло сразу несколько человек, и все заволновались.

Даже наши проводники были уверены, что в нескольких шагах от нас — медведь. Но мы все ошиблись: это был кабан или, вернее, одичавшая свинья, бросившаяся при виде нас, в чащу. С полдюжины пуль последовало за ней, и, кажется, одна из них ее задела; но тем не менее животное успело от нас скрыться и вместо ужина дало нам только пищу для разговора.

Мы были того мнения, что встреченное животное забрело в эти отдаленные от селения места, убежав с какой-нибудь плантации.

Во всех этих лесах водится много полудиких свиней; они живут в загороженных и, конечно, принадлежащих частным владельцам чащах. В известное время года они менее дики, а именно, когда недостаток корма в лесу заставляет их приближаться к усадьбе владельца, около которой кладут для них зерно. Но большую часть года свиньи сами отыскивают себе корм в лесу, питаясь желудями, различными орехами, зернами и корнями. Самое же большое лакомство для них — змея. Положительно, уничтожению змей в американских лесах больше всего способствуют свиньи. Как только свинья увидит змею, она преследует ее и затоптав копытами, съедает. Толстая кожа этого животного предохраняет его, вероятно, настолько, что оно также смело нападает на ужасного удава, как и на ужа. Предположение, что свинья съедает только туловище змеи, не трогая ее головы, опасаясь яда, — совершенно неверно. Она поглощает змею целиком. Змеиный яд опасен только попадая в кровь, а принятый внутрь — безвреден.

Кентуккиец как владелец нескольких сот свиней рассказал нам об этих животных много подробностей. Каждый год он участвовал в охоте на них.

В назначенный день хозяин со своей сворой, в сопровождении друзей-охотников, вооруженных карабинами, выезжал в эти огромные леса. Собаки выгоняли свиней из чащи на более открытые места, где охотники встречали их выстрелами своих карабинов. За охотниками следовала повозка и несколько слуг, которые убирали и увозили в конце дня убитых свиней в усадьбу.

Это удовольствие продолжалось несколько дней, пока все самые крупные свиньи не были перебиты. Такая охота давала по нескольку сот туш, и легко понять, какой задачей было всех их просолить и прокоптить. Эти окорока составляли зимний провиант плантатора; самые лучшие окорока посылались на знаменитый цинциннатский рынок.

Кентуккиец рассказал нам также об одной забавной сценке, свидетелем которой он был сам.

— Однажды, — рассказывал он, — взяв с собой двустволку, я отправился в лес на поиски диких индейских петухов. Я шел по лесу не более пяти минут, как вдруг услышал вблизи легкий шум среди сухих листьев и увидел с полдюжины свиней, направлявшихся ко мне. Они прошли, и я не обращал на них больше внимания, как вдруг увидел их снова на открытом месте. Они неслись галопом, как будто преследуя кого-то. Так оно и было: перед ними сверкало туловище черной змеи, делавшей все усилия, чтобы уйти от своих непримиримых врагов. Через секунду я увидел, как она обвивалась вокруг молодого деревца и поднялась на его ветки, считая себя там в безопасности.

Я тоже думал, что свиньям ничего не поделать с ней, и хотел принять на себя роль палача, но действия четвероногих остановили меня и сделали снова мирным наблюдателем. Вы можете понять мое изумление, когда я увидел, что одно из животных захватило деревцо клыками и стало изо всех сил его раскачивать, как бы желая сбросить змею вниз. Но так как это оказалось невозможным, то свинья стала перегрызать ствол. Ее товарищи последовали ее примеру, и в несколько минут дерево упало. Как только его ветки коснулись земли, свиньи набросились на змею. Она была убита и съедена скорее, чем я могу сказать это словами.

ГЛАВА XIV
Нападение стада пеккари

Разговор наш перешел к мексиканским свиньям — пеккари. Известно два вида этой породы: пеккари с ошейником и пеккари белогубые.

Последние — крупные, почти черные; первые — мельче, одноцветно-серые, за исключением желтоватой полосы вокруг шеи. Белогубые пеккари бродят огромными стадами — сотнями, иногда тысячами; их родственники менее общительны: они встречаются большей частью парами. Те и другие питаются корнями, плодами, лягушками, змеями и ящерицами. Приютом им служат дупла и углубления скал. Пеккари водятся во множестве в Южной Америке, а также в Северной, а именно в ее южной части, к западу от Миссисипи, где можно встретить только пеккари с ошейником, и о нем-то мы главным образом и будем говорить.

Пеккари очень походят на обыкновенных свиней, но они подвижнее и ловчее. Отсутствие хвоста еще более способствует впечатлению легкости животного. Уши скрываются щетиной, которая покрывает все его тело и особенно густа на хребте. Осенью семьи пеккари, состоящие из самца, самки и, большей частью, двух детенышей, соединяются в большие стада, и если одно животное из стада подвергается нападению, все другие бросаются на врага, будь то охотник, кугуар или рысь; и так как они пользуются и клыками, и передними ногами, то являются очень опасными противниками.

На пеккари охотятся с собаками. Преследуемое стадо скрывается в какую-нибудь пещеру или расщелину, а одно животное становится на страже у входа. Если его убивают, другое является, чтобы занять это место. Если охотник не поспеет быстро на помощь собакам, то им приходится очень плохо, и нередко по нескольку штук распарывается клыками пеккари.

Для заключения вечерней беседы кентуккиец рассказал нам одно из своих приключений, случившихся в Техасе.

— Я провел, — рассказывал он, — несколько недель у одного фермера-плантатора в Тринити-Боттоне.

Мы очень удачно охотились на всевозможную дичь в ближайших лесах, но пеккари мне никак не удавалось встретить.

Была осень — лучшее время года в лесах Америки.

Однажды утром я еще спал, когда несколько диких индейских петухов забрались на ферму поклевать зерен. Их крик разбудил меня. Я вскочил, живо одел свой охотничий костюм, взял карабин и патронташ, и поспешил за петухами, которые, поклевывая зерна, направлялись к лесу. Я бегом опередил их и, выбрав удобное местечко между ветвями, скрывавшими меня своей листвой, поджидал своих петухов.

Легкий шум среди сухой травы привлек мое внимание, и я увидел извивавшуюся в ней змею.

По цвету кожи я узнал гремучую змею. Она ползла к открытой лужайке. Я хотел было пойти за ней, чтобы убить это отвратительное пресмыкающееся, но вспомнив, что выстрелом спугну петухов, остался на своем месте.

В это время со стороны лужайки послышалось что-то вроде хрюканья свиньи. Из кустов вышло небольшое, курьезное животное. Вытянутое рыльце, круглая спина, отсутствие хвоста и желтая полоса на шее --все это были признаки, по которым я узнал пеккари. Пока я его рассматривал, из кустов вслед за ним вышел еще один и еще, и еще — маленькое стадо.

Как только показался первый, змея, видимо, охваченная ужасом, распласталась в траве, стараясь остаться незамеченной. Но трава была так низка, что это ей не удалось. Пеккари ее увидел; щетина его поднялась, он бросился к змее и остановился от нее футах в трех.

Видя, что скрыться невозможно, змея свернулась и, шипя и сверкая глазами, вытянула голову по направлению к противнику.

Ее угрозы привлекли внимание всего стада. Пеккари окружили змею, которая, не зная, на кого броситься, крутила головой во все стороны. Пеккари стояли ощетинившись с подобранными ногами, как рассерженная кошка, испуская резкие крики.

Наконец, один из них всеми четырьмя ногами прыгнул на свернувшуюся змею. За ним последовал другой, и через минуту она была растоптана, растерзана и съедена.

С той минуты, как увидел пеккари, я забыл о петухах. Я прицелился в самое большое животное из всего стада и метким выстрелом свалил его на землю. Но не успел увериться в том, убил его или нет.

Как только дым рассеялся, я увидел, что стадо не только не бежало от меня, но, напротив, галопом неслось ко мне.

В минуту я был окружен рассвирепевшими пеккари, которые стали хватать меня за ноги и изодрали уже мои брюки, не обращая внимания на то, что, размахивая, как дубиной, своим ружьем, я сыпал на них удары. Я слабел… начинал отчаиваться отбить врагов.

Вдруг, размахивая ружьем, я услышал, как оно обо что-то стукнулось. Это была большая ветка. Она висела близко над моей головой; я ухватился за нее и с необычайными усилиями взобрался по ней на дерево.

Это было моим спасением! Сидя на этом неудобном возвышении, я переводил глаза с разъяренных животных, толпившихся вокруг моего дерева, на большое маисовое поле, в надежде увидеть кого-нибудь, кто бы мог прийти мне на помощь. Но никто не показывался на поле. Тогда я подумал, что выстрелами могу вызвать помощь, и уже хотел выстрелить в воздух, но вдруг догадался, что было бы так же умно уменьшить число своих врагов. Я прицелился и свалил второго пеккари, а за ним и третьего. Тогда у меня явилось желание подвергнуть все стадо участи трех его членов.

Я насчитал шестнадцать живых пеккари и двадцать пуль в своем мешке. Имея достаточный запас пороха, я стал укладывать своих врагов одного за другим, так внимательно целясь, что только один раз дал промах.

Закончив эту охоту, я соскочил на землю и очутился среди девятнадцати трупов пеккари. Земля была залита их кровью.

В то же время я услышал голос моего друга. Подняв глаза, я увидел его стоящим в величайшем изумлении.

Этот случай, конечно, сейчас же стал известен всей колонии, и меня прославили с тех пор как искуснейшего охотника на пеккари.

ГЛАВА XV
Охота на уток

На другой день мы опять увидели диких голубей и с большим удовольствием пополнили ими свои запасы, так как солонина успела нам изрядно надоесть. Нам удалось также подстрелить несколько диких уток, и, конечно, мы заговорили о знаменитых канвовых утках. Эта птица и среди гурманов, и среди охотников Америки пользуется особым уважением. Только овсянка и фазан прерий могут с нею конкурировать в этом отношении.

Канвовая утка — маленькая птица, весом редко более трех фунтов.

Цветом она походит на европейскую утку. Головка ее темно-каштанового цвета, шея — черного, а спина и верхняя поверхность крыльев серо-голубоватого в полосах и пятнах, образующих рисунок вроде канвы, за что утка и получила свое название.

Как большинство водяных птиц Америки, и эти утки принадлежат к перелетным. В начале апреля они появляются около Гудзонова залива и возвращаются в теплые края не ранее октября месяца.

Утки эти не любят пресноводных озер Америки; они встречаются на побережье Атлантического океана, в устьях рек, вблизи которых всегда есть стоячие воды, поросшие диким сельдереем. Единственно это растение составляет пищу канвовых уток, и их можно найти только в местности, где растет дикий сельдерей.

Птица ныряет на дно, чтобы достать корень растений, не трогая стебля и листьев его.

На этих уток охотятся самыми различными способами. Лодки, огромные ружья, переодевания, дрессированные для этой цели собаки — все применяется, охотники ничем не брезгуют, потому что к уткам очень трудно приблизиться, и только хитростью и изобретательностью и можно их одолеть. Они прекрасно ныряют, и если только ранены, то всегда ускользнут от охотника. Впрочем, иногда их природная пугливость уступает место любопытству. Собака, бегающая взад и вперед по берегу, иногда завернутая в красную ткань или просто с красной тряпкой на хвосте, привлекает нередко уток. Но частая охота иногда так отпугивает птиц, что никакими хитростями их не приманишь.

Я был однажды героем необычайного приключения в погоне за утками и рассказал его своим спутникам.

Я гостил у одного приятеля, владевшего плантацией около устья маленькой реки. Мне очень хотелось поохотиться наконец на уток, которыми так часто лакомился, но которых никогда еще не видел на свободе.

Мне дали довольно скверную собаку, отрекомендовав ее как лучшую во всей местности для этой охоты, и, сев в лодку, я спустился по реке к тому месту, где рос дикий сельдерей и где, следовательно, я мог найти желанную дичь.

Проплыв около мили, я увидел бухточку, окруженную порослями сельдерея, и одновременно различил на воде стаи птиц. Я причалил и, привязав лодку, стал искать удобное место, чтобы спрятаться.

Я нашел несколько кустов, в которые и засел, спустив собаку, выдрессированную для приманки уток. Но проклятое животное не обращало никакого внимания ни на мои жесты, ни на мой голос и, несмотря на все мои старания, не только не пожелало бегать по берегу, но, очевидно, даже боясь воды, легло под кустом около меня и больше не двигалось. Я несколько раз силой сгонял его с места, но оно опять туда возвращалось и укладывалось.

Я был тем более раздосадован, что стая из нескольких тысяч уток опустилась на воду в какой-нибудь полумиле от берега. Отчаявшись сдвинуть с места собаку, я направился к лодке, но когда готовился в нее ступить, собака прыгнула в нее. Я был так зол на собаку, что хотел ее прогнать, но, не желая больше тратить время на это животное, перестал обращать на него внимание и начал обдумывать свой план атаки.

Я придумал закрыть борта моей лодки ветками и травой, чтобы она не выделялась среди водорослей.

Я тихонько греб, пока немного приблизился к птицам, и тогда, спрятав весла и отдавшись ветерку, сам скрылся за ветками, сквозь них наблюдая за дичью.

Больше часа я продвигался таким образом. Несколько раз лодка останавливалась, и приходилось ждать, пока порыв ветерка снова не двигал ее вперед.

Наконец, я настолько приблизился к цели, что мог различить ясно каждую птицу продвигавшейся ко мне стаи.

Я увидел, что на воде были не одни канвовые утки, но и американские красногрудки, воевавшие с первыми из-за корней сельдерея. Канвовая утка прекрасно ныряет, но плавает хуже красногрудки, которая в свою очередь уступает сопернице в искусстве ныряния и потому не может сама достать лакомого и для нее корня.

Поэтому она караулит, когда утка вынырнет со дна с добычей в клюве, и вырывает ее у птицы, ослепленной солнцем в первое мгновение после пребывания на глубине.

Утка знает, что было бы напрасно гнаться за быстро плавающей красногрудкой, и редко пытается преследовать воровку.

Наконец мне удалось настолько подплыть к птицам, чтобы без риска выстрелить в них. Я приготовил один заряд для плававшей птицы и второй про запас, чтобы выстрелить, когда испуганные птицы поднимутся.

Бесшумно просунув дуло сквозь зелень, я двумя выстрелами подстрелил штук двадцать уток. Остальные с шумом улетели.

Я сказал вам, что убил штук двадцать уток. Так, по крайней мере, я предполагал; точного числа мне никогда не пришлось узнать.

Произошло нечто такое, что в одно мгновение заставило меня забыть об утках.

Еще раньше, в то время как я подкрадывался к птицам, внимание мое несколько раз было привлечено странным поведением моей собаки. Она улеглась на дно лодки, в носовой ее части. Временами она вскакивала, дико, со страхом осматриваясь, и с болезненным визгом укладывалась на прежнее место. Я заметил также, что иногда она конвульсивно вздрагивала, а зубы ее стучали. Эти странности меня удивляли, и только. Но после моего второго выстрела ужас объял меня при виде животного. Нет, слово ужас не может выразить охватившего меня чувства! Отвращение, страх — все эти выражения слабо передадут мое состояние, когда я увидел вскочившую собаку. С каким-то особенным воем устремила она на меня дикий взгляд, высунув язык между губ, побелевших от пены. Вы догадались, конечно, что собака была бешеная.

Инстинктивно я схватился за ружье, но в своем волнении забыл, что оба дула его разряжены. Я хотел было зарядить его, но движение собаки в мою сторону показало мне опасность этого намерения. Мне оставалось защищаться в случае необходимости прикладом ружья, и я повернул его, держа наготове.

Я отодвинулся назад на самую корму моего утлого челнока, готового перевернуться от самого легкого толчка. Я не знал, что делать! Я боялся двинуться, чтобы не возбудить собаку к нападению; она все так же стояла и смотрела на меня, хотя и с меньшим напряжением. К довершению несчастья, я заметил, что течение уносило меня в море, а там виден был ряд скалистых утесов, о которые лодка неминуемо должна была разбиться. Мне предстоял такой выбор: или отогнать собаку от весел и взяться за них, или разбиться о камни. Новая опасность вернула мне энергию, и я решился на первое, представлявшее хоть кое-какие шансы на успех.

Не знаю, поняла ли собака мое решение по моим глазам или заметила, что я с особенно решительным видом сжал в руках ружье, но она с явным страхом отодвинулась от весел к своему старому месту и улеглась снова на дно лодки.

Первой мыслью моей было схватить весла, но тотчас же я понял, что благоразумнее будет прежде всего зарядить ружье. Не спуская глаз с животного, я ощупью зарядил оба ствола. Собака продолжала возбужденно смотреть на меня. В то же время приближавшийся шум прибоя возвещал мне близость другой опасности. Нельзя было терять ни секунды и в то же время нужно было действовать с величайшей осторожностью. Не смея поднять ружье к плечу, я направлял машинально дуло, угадывая приблизительно верное направление, и спустил курок. Собака опрокинулась, и я увидел красную струю вдоль ее бока. Эта рана была бы, вероятно, достаточна; но для большей верности, прицелившись, я отправил ей в бок вторую пулю.

В то же мгновение я бросил ружье и схватил весла. Было пора! Лодка уже была среди пенившихся волн.

К счастью, благодаря Провидению, несколько сильных ударов весел отнесли меня от этого страшного места, и я направился прямо к берегу.

Вы понимаете, что я забыл об утках. Течением их унесло куда-то, и я не стремился узнать куда. У меня была одна мысль — скорей уйти из этих мест, и твердое решение никогда больше не охотиться с неизвестной собакой.

ГЛАВА XVI
Охота на вигоней

Следующий переход наш ознаменовался неприятным приключением: у нашего фургона сломалось дышло, и мы простояли около пяти часов, пока Джек с помощью Редвуда сделал новое из выбранного в ближайшем лесу орехового дерева. Мы сделали в этот день всего десять миль и — странно — на всем пути не встретили ни животного, ни птицы, которые могли бы послужить темой для нашего вечернего досуга. Наш товарищ англичанин предупредил события и стал рассказывать нам об охоте на вигоней в Перуанских Андах.

Он начал так:

— Когда Пизарро и сопровождавшие его испанцы достигли вершин Анд, они впервые увидели двух горных животных одного семейства: гуанако и вигонь.

Гуанако меньше интересует перуанских охотников: его шерсть невысоко ценится, а мясо невкусно. Напротив, вигонь, шерсть которой необычайно высоко ценится на американских рынках, является желанной добычей для множества охотников. Есть местность в Андах, где охотники посвящают себя исключительно этой охоте, составляющей их промысел.

Охота на вигоней далеко не легкая вещь, и желающий испытать это удовольствие должен подняться в самую холодную полосу Анд, лежащую вдали от центра культурной жизни, должен отказаться от всякого комфорта. Климат этих местностей близок к Лапландскому по холоду, и нигде не найти кусочка дерева, чтобы согреться возле огня. Идти приходится среди обрывов, опасность которых увеличивается пучками висящих над ними лиан.

Путешествуя по Перу, я решил непременно испытать удовольствие охоты на вигоней. С этой целью в одно прекрасное утро я выехал верхом по дороге на вершины Анд и достиг высот в двенадцать или четырнадцать тысяч футов над уровнем моря. Меня со всех сторон окружали голые скалы. Впереди открывалась долина, по которой были разбросаны плоские скалы, похожие на длинные гребни волн. Эти горные долины покрыты травой, которую перуанцы называют «ига», и тут-то любят бродить стада вигоней. Конечно, в этих местах охотники и караулят дичь. У меня была рекомендация к одному из таких Немвродов, и, переночевав в пастушеской хижине, я на другое утро отправился искать указанного мне человека. Я добрался до его хижины, проехав еще миль десять среди гор. Было довольно рано, когда я приехал, но тем не менее, его уже не застал. Пришлось ждать. Скоро он появился, окруженный маленькими собаками, похожими на лисиц, очень враждебно ко мне отнесшимся. Хозяин с трудом отогнал их от моих икр, и когда ему это удалось, я вошел, или, вернее, пролез в его хижину.

Хозяин этого приюта был чистокровный индеец одного из тех племен, которые испанцам никогда не удалось покорить. Он пригласил меня разделить с ним его завтрак, состоявший из жареного маиса, вареного проса и жареной шиншилы. По счастью, я захватил с собой полную флягу каталонской водки и благодаря ей проглотил этот негастрономический завтрак. Затем, после некоторых приготовлений, мы отправились на охоту. Чтобы не производить никакого шума и не напугать дичь, мы оставили лошадей и собак, за исключением одной, привязанной около хижины. Мы шли к северу через скалистое ущелье, в глубине которого бурлил поток.

Ступая по острым камням, мы все время рисковали соскользнуть на глубокий снег. Мы все поднимались, так как мой проводник надеялся встретить стада вигоней на верхних плато.

В одном месте мы встретили группу гуанако, которых я было принял за вигоней, и уже хотел дать по ним выстрел, но индеец вовремя остановил мое движение, боясь, что мой выстрел испугает находящихся вблизи вигоней.

Не желая вредить выгодной для моего спутника охоте, я воздержался от выстрела и, проводив взглядом удалявшихся животных, продолжал путь.

Гуанако очень красивое, благородное животное. Их привычки во многом отличаются от привычек вигоней.

Они бродят небольшими группами, штук по шестьдесят. Вигони же собираются стадами по сорок-пятьдесят штук.

Гуанако любят утесы, пропасти, скалы; вигони же чувствуют себя тверже на ровной местности.

Когда мы, после нескольких еще перевалов, достигли плоскогорья, то увидели, что наши надежды не были напрасны. Шагах в двухстах от нас мирно паслось стадо стройных животных, представляя прелестную картину.

Вигонь очень похожа на оленя и имеет за собой еще одну прелесть: удивительно красивый оранжевый цвет шерсти.

Перед нами их было штук двадцать. Все, за исключением одного, щипали траву, а этот один — вожак стада — выступал впереди в качестве часового.

— Если бы только, --сказал охотник, --мне удалось убить этого старого самца! Тогда я все стадо возьму!

— Как так? — спросил я.

— Видите ли, — продолжал он, и вдруг остановился. — Вот то, что мне надо.

— Что же именно?

— Они идут к тем скалам. — И индеец показал мне жестом группу отвесных камней, подобных дольменам друидов, которые возвышались в одном из углов плоскогорья. — Нам нужно прокрасться туда.

Мы стали осторожно пробираться между скалами, окаймлявшими плоскогорье, и добрались до камней. Мы спрятались за одним из них, пробитым посередине, точно для того, чтобы служить нам бойницей. Лучшей позиции нельзя было желать.

Животные приблизились к нам уже на расстояние выстрела. Мы держали ружья наготове.

Индеец шепотом продиктовал мне нашу тактику. Я не должен был стрелять ранее него и должен целиться в старого самца, так же, как и мой спутник. В этом состоял секрет успеха, по его словам, и я обещал поступать по его наставлению.

Вигони, не подозревая об опасности, все приближались к нам. Вожак стада был впереди и так близко от нас, что мы ясно различали его горделивую поступь и блестящие глаза. Вдруг он остановился, точно охваченный смутным подозрением, и, подняв голову, несколько раз стукнул копытами и испустил странный крик, удивительно похожий на олений. В то же мгновение мой товарищ спустил курок; старый самец подскочил и упал на землю.

Я ждал, что вигони побегут от нас, и хотел скорее выпустить свои два заряда, но рука моего спутника остановила меня.

— Не стреляйте, — прошептал он, — сейчас будет удобнее… Смотрите!.. Вот теперь стреляйте!

К моему удивлению вигони приближались к тому месту, где упал их вожак. Они окружили труп и испускали жалобные стоны, сжимавшие сердце. Это было очень печальное зрелище, но охотник не знает сожаления. Я прицелился, спустил оба курка и увидел, как упало еще два животных, и несмотря на это, вигони все еще не убегали и топтались вокруг своего убитого вожака. Через десять минут мы перестреляли все стадо.

Нам нужно было пойти за лошадьми, чтобы в несколько приемов перевезти всю добычу в хижину индейца. Чтобы в наше отсутствие волки не съели убитых вигоней, мой спутник вынув кишки из животных, надул их воздухом и привязал к палкам, воткнутым вокруг нашей добычи. Эти маленькие шары качались, плясали, колеблемые ветром, и таким образом служили пугалами для кондоров и волков, опасающихся всякого рода западней.

Мы вернулись в хижину к ночи, утомленные, голодные, но довольные охотой.

Индеец был счастлив и обещал на другой день пойти со мной охотиться на гуанако.

ГЛАВА XVII
Облава на вигоней

— На следующий день, — продолжал Томсон, — мы устроили охоту на гуанако, и успех ее превзошел наши ожидания. Охота на гуанако ведется таким же образом, как и на вигоней, но чтобы заманить гуанако на расстояние выстрела, прибегают к хитрости, так как приблизиться иначе к этим пугливым животным очень трудно.

Они бродят по крутым скалам, с высоты их видят охотника и наблюдают за их передвижениями.

Охота на гуанако еще тем трудна, что убивать его надо сразу, иначе раненое животное убежит умирать среди недоступных человеку скал.

Во время моего пребывания у индейца, он так заинтересовал меня рассказами об облавах, которые устраивают на несколько стад вигоней сразу, что я непременно захотел увидеть такую облаву. Мой проводник обещал доставить мне это удовольствие, так как на днях предполагалась облава, и он был выбран своим племенем как один из ее руководителей. Накануне облавы мы спустились в перуанскую деревню, расположенную в долине Кордильер. Жители этой деревни принадлежали к оседлому племени и занимались земледелием, но главным образом все-таки охотой. Они были христиане. В церкви этой деревни служил патер-испанец, который должен был сопутствовать нам в качестве заинтересованного лица, так как, по закону, кожи убитых вигоней поступали в пользу церкви. Я нашел приют у этого патера и разделил с ним его ужин, после которого он угостил меня местной водкой, называемой «чича», и предложил испанскую сигару.

На другое утро вся экспедиция отправилась по крутым тропинкам, которые вели на возвышенности пустыни Пуна. Шли мужчины, женщины, дети, лошади, мулы, ламы, собаки, словом, все обитатели деревни. Охота должна была продолжиться несколько недель. Индейцы захватили с собой всю домашнюю утварь, палатки, одеяла. Мужчины были одеты в свои пончо из шерсти ламы, женщины в полосатые байи.

Животных нагрузили связками веревок, тюками тряпок, связками кольев и палок.

Пройдя с милю, караван остановился перед «хуа-ро», как в Перу называют описываемый ниже способ переправы. Я пришпорил коня, чтобы скорее увидеть ее. Знаете ли вы, что это за мост? Просто протянутый над пропастью канат, к которому на блоке было подвешено выдолбленное в виде корыта бревно.

Я никогда не забуду, как меня переправляли. Меня уложили на спину в это корыто и крепко к нему привязали. Затем я почувствовал толчок и повис над пропастью, в глубине которой футов в триста подо мной бурлил поток. Я в страхе уцепился за канат, боясь, что веревка, которой я был привязан, сейчас лопнет. С одной стороны меня толкали, с другой дергали, притягивая к себе. Наконец, после всех этих мытарств, я благополучно выбрался на твердую почву.

Через хуаро переправляются только люди, а все животные переправляются вплавь через поток.

Достигнув высот Кордильер, мы решили отдохнуть, отложили охоту до следующего дня и весь вечер посвятили устройству лагеря.

На другой день, еще на заре, часть охотников- загонщиков ушла вперед, захватив с собой колья, веревки и тряпки, о которых я говорил. Женщины и дети присоединились к ним. Час спустя ушла вторая партия. Это были уже настоящие охотники, и я хотел ехать с этой группой, но священник уговорил меня отправиться с ним. Он обещал повести меня на высокую скалу, откуда будет видна вся охота. Мы поехали в сторону, противоположную дороге, по которой отправились индейцы, и через полчаса достигли лагеря первой партии, которая занималась устройством изгороди.

Изгородь эта, сделанная из кольев и протянутых веревок, на которых болтались разноцветные тряпки, поставлена была по большому кругу, мили на три, прерываясь и образуя широкие ворота в том месте, куда предполагалось пригнать вигоней.

Закончив работы, индейцы расположились на протяжении двух миль по обе стороны этого входа, образуя нечто вроде воронки к нему.

Я мог наблюдать за развитием охоты с вершины скалы, на которую меня привел священник. Все маневры индейцев сводились к тому, чтобы загнать животных в ограду. Мало-помалу мы стали различать на горизонте всадников, а перед ними еле заметные красные точки. Они быстро приближались к нам. Без сомнения, красные точки были вигони. Их было множество, несколько стад. Они кидались из стороны в сторону, стараясь спастись от гнавших их индейцев, которые окружали их, стараясь примкнуть к концам упомянутой выше живой воронке из людей. Несчастные животные метались, не зная, на что решиться, куда бежать. Столпившись вместе, они остановились. Наконец, после долгого размышления, предводительствуемые самцом, они ринулись в центр ограды.

Пешие охотники устремились к открытой части, с неимоверной быстротой вбили колья и соединили их веревками. Таким образом, загон был теперь огорожен со всех сторон. В это время конные охотники спешились и окружили загон, стоя на близком расстоянии друг от друга. Каждый приготовил уже свои «болы» (тяжелые шары, привязанные на конце длинной веревки) и, войдя в середину круга, размахивая шарами, они принялись испускать дикие крики. Запуганные вигони бросались во все стороны, но всюду натыкались на индейца. Вскоре земля была усеяна убитыми вигонями. Их было около пятидесяти, и все до одной погибли. Всех собрали в кучу и разделили между охотниками.

Окончив дележ, сняли изгородь, убрали палатки, нагрузили их на мулов и лошадей и вереницей двинулись к другому месту, для новой облавы.

Эта экспедиция длилась десять дней, которые я провел в обществе полудиких перуанцев. За это время было убито около пятисот вигоней, несколько гуанако и с полдюжины черных медведей.

ГЛАВА XVIII
Охота на белку

Горная дорога, по которой мы шли, была тяжелая; нам приходилось карабкаться по крутым склонам и временами прорубать путь в непроходимых чащах; поэтому мы продвигались вперед весьма медленно.

Во время остановок мы рассыпались в разные стороны в поисках дичи, но единственное четвероногое, встречавшееся в этой местности, была белка, которой мы и настреляли множество.

Убитые нами зверьки принадлежали к одной из лучших пород пепельных белок (sciurescinereus).

Наш ученый рассказал нам некоторые неизвестные нам подробности о белке. Он насчитал более сорока пород белки, которые встречались в Северной Америке.

Белка нелегко сдается неприятелю. В случае опасности она взбирается на самую верхушку дерева, или, если только ее не преследует собака, бежит до дерева, на котором находится ее дупло, ловко проскальзывает в свою нору, и тогда она совершенно в безопасности. Чтобы скрыться от врага, она пускает в ход хитрость: вытягивается вдоль ветки так искусно, что делается совсем незаметной. Охота на белку очень интересна, но нужно ходить на нее не одному, а, по крайней мере, вдвоем, иначе белка легко ускользает. Если охотников двое, то один сторожит ее внизу, у дерева, а другой ходит кругом, не давая ей перескочить на ветки соседнего дерева. Некоторые стреляют по белке дробью мелкого калибра, но хороший стрелок предпочитает пулю, убивая зверька сразу; дробь же часто только ранит белку, и тогда ей удается скрыться. Она до последнего своего издыхания цепляется когтями за ветку и, умерев, остается так висеть после смерти.

Высота, с какой этот ловкий зверек спрыгивает вниз, поразительна. Если с дерева, где она сидит, белке почему-либо нужно перескочить, и близко нет другого дерева, она делает прыжок по диагонали, и в ту минуту, когда вы думаете, что она бездыханная, разбитая лежит на земле, вы ее уже видите на другом дереве.

Подобная ловкость объясняется особой способностью белки растягивать, распластывать свое тело до такой степени, что сопротивление воздуха становится достаточным, чтобы смягчить силу падения. Почти все белки обладают этим свойством в большей или меньшей степени; особенно же отличается им летяга.

Охотник на белку берет с собой собаку, которая чутьем отыскивает то дерево, на котором спряталось маленькое животное.

Белка не боится собаки и, спасаясь от нее на дереве, не взбирается высоко, а сидит на нижних ветках и преспокойно помахивает хвостом, как будто посмеиваясь над врагом. Но как только подходит охотник, белка понимает приближение настоящей опасности и скрывается в листве.

Наш товарищ кентуккиец рассказал нам об одной охоте на белок, устроенной им и его соседями. Компания разделилась на два равных отряда, и оба пошли в лес в разных направлениях. Была назначена крупная ставка в пользу той группы, которая принесет больше добычи. Одна партия убила пять тысяч, другая четыре тысячи семьсот восемьдесят, причем охота длилась целую неделю. Кроме удовольствия, в этой охоте есть и более серьезная цель: дело в том, что белки опустошают поля пшеницы и маиса.

Во время владычества здесь англичан они первое время за каждую убитую белку платили по три пенса.

Белка имеет обыкновение кочевать. Особенно развит этот инстинкт у серой белки, откуда и название ее — странствующая.

Перед путешествием белки собираются в одном месте и оттуда огромным стадом пускаются в путь. Ничто их не останавливает; они переплывают ручейки, широкие реки, причем многие тонут; хотя по натуре белки, подобно кошке, питают отвращение к воде, но в массе смело переплывают опаснейшие места. После этой переправы они так утомляются, что можно их бить прямо палкой, и когда охотнику удастся их заметить в таком состоянии, он убивает их тысячами.

ГЛАВА ХIX
Медведь на дереве

Один только доктор не принимал участия в разговоре. Он ехал несколько впереди, и кто-то шутя заметил, что, нуждаясь, вероятно, в воде, чтобы смешать ее с содержимым его фляжки, он отправился на поиски источника. Каковы ни были его намерения, мы вдруг увидали, как он пришпорил своего тощего коня, описал дугу и галопом прискакал к нам с расстроенным лицом, выражавшим удивление и страх.

— Что случилось, доктор? — спросили его.

— Медведь! Медведь! — закричал он, запыхавшись. — Серый медведь самого страшного вида! Ужасное животное, уверяю вас.

— Медведь, говорите вы? — воскликнул Ик, подгоняя свою старую кобылу.

— Медведь? — повторили мы все вместе, пуская своих лошадей в галоп.

— Где же, доктор, где он? — засыпали его вопросами.

— Там, у большого дерева!

Наш ученый с сомнением отнесся к этому известию, не считая возможным встретить в этой местности именно серого медведя.

Тем временем мы подскакали к месту, где, по словам доктора, находился медведь.

Редвуд и ученый заметили на траве следы зверя. Оба проводника соскочили с лошадей и, взяв их в повод, пригнувшись к земле, пошли по следам. Ик, совсем припавший к земле, руководствовался, как казалось, больше носом чем глазами.

Мы не отставали от них, только Джек и Ланти остались у повозки, которая вскоре загромыхала по дороге.

Дорога поворотила, и медведь также повернул; таким образом, мы с ним двигались в ряд, параллельно. Вдруг мы услышали в стороне повозки крики и узнали голоса Джека и Ланти.

— Пресвятая Дева! Посмотрите, Джек, какой зверь! О, Боже, масса Ланти, это медведь!

Галопом поскакали мы по направлению голосов, сокрушая все на пути.

— Где медведь? — закричал Редвуд, прискакав первым. — Где вы его видели?

— Вот он! — ответил Ланти, указывая на отдельно стоявшее гигантское дерево, окруженное кустарником и зарослями.

— Окружим его! — крикнул кентуккиец, самый опытный из нас охотник на медведя. — Надо как можно скорее оцепить дерево и помешать медведю уйти!

При этом он пришпорил свою лошадь, за ним кинулись другие, и все мы быстро окружили дерево.

— Видишь ты его следы, Марк? — крикнул Ик своему товарищу.

— Нет, — ответил тот, — он тут не проходил.

— И здесь тоже! — откликнулся кто-то.

— И здесь! — крикнул кентуккиец.

— И тут не видно следов, — прибавил естествоиспытатель.

— В таком случае, он должен быть в зарослях, — выразил свое мнение Редвуд. — Теперь, господа, будьте настороже. Я его выгоню!

— Вот опять его следы! — воскликнул Ик. — А, вот он где! Сейчас я его выселю оттуда!

— Хорошо, --сказал Редвуд, --иди, а я посторожу тут, и если он высунется, я ему пошлю гостинец в бок. Выгоняй его!

Мы все были серьезны и молчали.

Ик приближался к дереву. Он вошел в кустарник, но не выдавал себя ни одним звуком. Змее не удалось бы проползти с большей ловкостью и тишиной, чем старому охотнику. Минут десять прошло в торжественном молчании. Но вот послышался голос нашего охотника.

— Все сюда, медведь сидит на дереве!

Эта весть наполнила наши сердца радостью. Некоторые из нас спешились и привязали своих лошадей, другие устремились верхом к дереву. Каждый желал сделать первый выстрел. Но почему же не было слышно карабина Ика, коли в самом деле медведь сидел на дереве? Этот вопрос был решен, когда мы пришли на место. Оказалось, что мы не поняли Ика. Медведь укрылся не на дереве, а внутри его, в огромном дупле.

Перед нами было великолепное дерево-гигант, ствол которого равнялся десяти футам в диаметре. У корней его виднелись еще свежие следы медведя. Без сомнения, он находится тут.

Теперь задача сводилась к тому, чтобы его выгнать из дупла. Некоторые охотники поместились у входа в логовище, другие влезли на ствол и ударами прикладов старались спугнуть зверя.

Но все было напрасно. Зверь не изъявлял желания показываться. Его пробовали выкуривать, но это также, по-видимому, мало его беспокоило. Тогда достали из повозки топоры и начали рубить дерево; но это было нелегкой задачей, так как дерево было сикомором, ствол которого тверд, как железо.

Джек и Ланти с жаром принялись за дело; Редвуд и кентуккиец, привычные к топору, им помогали; все остальные стояли с ружьями наготове, надеясь, что шум выгонит медведя из его берлоги. Но, увы! Никакого впечатления этот шум на зверя, очевидно, не производил.

Провозившись часа два за этой рубкой, мы, наконец, прорубились до дупла, но медведя в нем не оказалось.

Наше разочарование было безгранично! Один ученый М. А. мог объяснить исчезновение зверя, и мы все готовы были задать ему один и тот же вопрос, но, обернувшись, увидели, что его нет с нами. В это самое время послышался выстрел. Спустя несколько мгновений послышался звук, похожий на шум падения тяжелого тела, и вслед за тем голос нашего ученого: «Сюда, господа, вот медведь!».

Самым спокойным голосом звал он нас к себе. Мы прибежали и увидели громадного зверя, распростертого у его ног. В боку медведя зияла рана, из которой обильно текла кровь. Ловкий охотник указал нам на близ стоящий ветвистый дуб.

— Медведь сидел на этом дубе, — сказал он. — Заметив, что дым не производит на медведя действия, я догадался, что в дупле его нет, что он уже ушел. Охотник часто попадается на эту медвежью хитрость, — прибавил он с улыбкой.

Редвуд с восхищением смотрел на нашего друга, и даже сам Ик признавал его превосходство.

— Мистер М. А., — сказал он ему, — вы можете считаться первым охотником в наших лесах. Нет пока индейца, способного вас превзойти.

Мы все стали рассматривать убитого зверя, который поражал своей величиной. Вдруг доктор отскочил назад.

— Уверены ли вы, что это не серый медведь? — спросил он.

— Вполне, мой друг Джаптер, — ответил с улыбкой зоолог, --серый медведь не лазает по деревьям.

Мы положили нашу добычу на повозку и продолжали путь. Приближалась ночь, и надо было позаботиться о вечернем привале.

Потребовалось немного времени, чтобы разделать медведя на части. Ик и Редвуд работали с ловкостью опытных мясников, и медвежье мясо послужило нам вкусным ужином.

Предметом вечернего разговора был исключительно медведь, и каждый из нас рассказывал что-нибудь об этом страшном животном.

Американский черный медведь — одно из самых распространенных животных в Соединенных Штатах. Довольно раз его увидеть, чтобы всегда отличить от европейского бурого и других; не столько цветом (то есть они тоже бывают иногда бурые), сколько правильностью форм и блеском шерсти он резко отличается от своих североамериканских собратьев, которых насчитывают три породы: серый медведь или гризли, бурый и полярный. Мех черного медведя обычно сплошь черный, за исключением красно-коричневого пятна на морде, где волос короче.

Есть местности, где встречается медведь бурый, цвета корицы с белыми крапинками; впрочем, эта порода очень редкая.

Черный медведь — животное всеядное, даже людоед; он одинаково питается как мясом, так и плодами, орехами и кореньями. Больше всего он любит мед. Везде, где только он увидит улей, он тотчас же старается пробраться к нему, несмотря на то, что иногда улей находится очень высоко на дереве или в слишком узком для него отверстии; в последнем случае он своими острыми когтями увеличивает это отверстие. Ему нечего бояться пчел: толстая шкура предохраняет его от их жала. Он превосходно лазает по деревьям.

Черному медведю хорошо живется на просторах Америки. Он водится всюду, где только есть леса. В Южной Америке есть особый вид черного медведя огромной величины, известный под названием uisusomatus.

В Северной Америке медведь водится во всех лесах от Атлантического океана до Тихого, но в прериях, в открытых местах, он не встречается.

Серый медведь живет на западе от Миссисипи и любит пустынные страны; бурый, наоборот, предпочитает саванны, расположенные на севере Америки от лесной полосы до океана.

Полоса, обитаемая бурым медведем, граничит с полосой белого, а эта простирается, вероятно, до полюса.

Медведи обычно скрываются в дуплах или в пещерах, чувствуя себя там даже в большей безопасности, чем в лесу.

На черного медведя охотятся так же, как на лисицу. На него выходят со сворой собак, которые должны найти его следы и выгнать из логовища.

Медведь очень редко вступает в борьбу с человеком и притом только когда к тому вынужден или если его ранят. Но раз это случилось — он ужасен, и человеку почти никогда не удается выйти живым из его лап. Медведь его задушит и растерзает.

Самое чувствительное его место --нос. Нередко случалось, что раненный в нос медведь выпускал свою жертву и убегал.

Охотники ставят на медведя капканы, устроенные таким образом, что при малейшем движении на попавшего в капкан медведя падает сверху громадное бревно, которое или сразу его убивает, или придавливает своей тяжестью; даже если только одна лапа попадет под бревно, этого уже достаточно, чтобы он не мог уйти из западни.

Редвуд вызвался рассказать нам о такой охоте на медведя в дни своей юности, и мы, усевшись около пылавшего костра, приготовились его слушать.

ГЛАВА XX
Охотник в ловушке

— Я вырос, — начал Редвуд, — в горах Теннесси, у реки с тем же названием. Я был страстным охотником уже тогда, когда меня еще еле было видно от земли. Двенадцати лет я убил черного медведя; а медведи и в те времена уже редко появлялись в наших лесах, и убить этого зверя считалось особенной удачей.

В один прекрасный день, гуляя по берегу реки, я увидел следы медведя. Следы его лап указывали мне дорогу, по которой он шел, и почти с милю я следовал по ним. Там след вел к лощине, заросшей кустарником, и, наконец, терялся. Я уже хотел повернуть назад, как вдруг заметил бревно в кустах, на котором остались следы какого-то зверя, очевидно, часто по нему проходившего. Я влез на дерево и увидел сверху в кустарнике темный ход. Я спрыгнул и пополз туда, полз несмотря на уколы репейника и крапивы. Наконец, чаща стала редеть, и я увидел перед собой гладкую, отвесную скалу. У меня мелькнула мысль, что медведь находится в какой-нибудь пещере, и догадка эта оказалась совершенно верной. Я нашел в скале вход в глубокую, темную пещеру, и на сырой земле, и на камнях вокруг нее ясно видны были отпечатки медвежьих лап. У меня не было никакого желания входить в само логовище, но, с другой стороны, мне очень не хотелось пустым уходить из этого места. Надеясь, что животное выйдет, я спрятался в кустах, против входа в пещеру; у меня было заряженное ружье, и я был готов пустить пулю, как только животное высунуло бы нос из пещеры. Но ничто не шевелилось, никто не появился, и я вернулся домой с намерением действовать более решительно на следующий день.

На другое утро, захватив с собой все необходимое, я пришел к открытой мною пещере и занялся устройством западни для медведя, как вдруг услышал позади себя ужасный храп. Это был медведь. Я хотел лучше рассмотреть его и в своем поспешном движении споткнулся, упал и со страхом увидел, что попал ногами в расставленный мною капкан. Я не растерялся в первую минуту, утешаясь мыслью, что освобожусь;сделал попытку освободиться, но это оказалось невозможным. Тут меня обуял ужас. Чем больше я старался вырваться, тем более ухудшал свое положение. Мои придавленные ноги ныли от боли, и я не мог ни повернуться, ни достать рукой веревку, за которую мог бы поднять бревно.

Да, признаюсь, меня объял ужас! Самое близкое от этого места человеческое жилище --домик моей старой матери — был не ближе двух миль. Моей единственной надеждой было, что какой-нибудь охотник случайно пройдет мимо этого места. Иначе мне угрожала голодная смерть или лапы медведя.

Я стал кричать до тех пор, пока силы совсем не оставили меня.

Наступила ночь. Я все так же лежал распростертый, страдая от жестокой боли. Время от времени до меня долетал медвежий рев, и в темноте я различал блуждавшие огромные силуэты, несомненно, медвежьи. Но звери почему-то меня не трогали. Они временами подходили и глядели на меня, как два кота, подкарауливающие мышь. Один из зверей подошел настолько близко, что я думал: вот-вот он кинется на меня. К счастью, мой карабин оказался возле меня. Я схватил его, прицелился, выстрелил и с радостью увидел, как животное тяжело упало на землю. Медведь не поднимался. Теперь предстояло иметь дело с номером вторым. При виде свалившегося товарища, он зарычал и, подойдя к трупу, стал его обнюхивать. Тем временем я снова зарядил ружье и вторично выстрелил. Пуля попала в шею — этого было достаточно, и другой медведь свалился на труп первого.

Таким образом, я избавился от одной опасности, но надвигалась другая — умереть с голоду, который уже мучил меня. Я с наслаждением поел бы сырого медвежьего мяса, но и это оказалось невозможным. Нужда изобретательна, и я стал придумывать, как себе помочь. Около меня лежала принесенная мною веревка. На конце ее я завязал петлю, и после неимоверных усилий мне удалось накинуть ее на голову одного из медведей и подтащить его к себе.

Ножом я вырезал его язык и тотчас же с жадностью съел. Жажда тоже давала себя знать. Удовлетворить ее я не мог и лишь прикосновением языка к лезвию ножа мог слегка освежиться. Я опять начал кричать, и спустя некоторое время мне почудился человеческий голос. Я стал прислушиваться. Сердце мое усиленно билось; но снова все кругом замолчало. Я стал кричать из последних сил и услышал ответ:

— Кто там так ужасно кричит?

— Помогите! — продолжал я кричать.

— Кто это зовет?

— Это вы, Казей! — воскликнул я, узнав по голосу одного из соседей. — Ради Бога, идите сюда!

— Я здесь, — сказал он. — Дело нелегкое пройти к вам. Черт их возьми, эти проклятые колючки! Это вы, Редвуд? Да что с вами?

Я слышал, как он пробирался по чаще, и не верил себе, что буду освобожден, что мое спасенье так близко.

Когда сосед высвободил меня, наконец, из капкана, я был так слаб, что не мог сам идти, и мой спаситель на руках отнес меня домой. Я пролежал после этого приключения шесть недель в кровати, — заключил Редвуд свой рассказ.

ГЛАВА XXI
Американский олень

В течение следующего дня мы убили двух оленей и одну лань. Они принадлежали к распространенной в Соединенных Штатах красной породе.

В Северной Америке различают шесть пород оленей: северный олень, карибу, канадский олень, олень чернохвостый, олень виргинский и олень длиннохвостый. Чаще всех в Америке встречается виргинский олень.

Весной и летом рога оленя покрываются тонкой бархатистой пленкой, и в это время о нем говорят: «Олень ходит в бархате».

В октябре этот бархат сходит, рога делаются крепкими и готовыми к бою. Природа разумно распорядилась, дав оленю это оружие, так как именно в это время между самцами происходят такие отчаянные битвы, что они часто запутываются рогами в деревьях и потом, будучи не в силах высвободиться, остаются в этих тисках, и погибают от голода или от диких зверей.

Шерсть американского оленя гладкая и густая. Зимой она делается длиннее и принимает сероватый, летом красноватый, а осенью голубоватый оттенок; но шея, живот и бедра постоянно остаются белыми. Олени живут стадами.

Обыкновенно все стадо ведет старый самец, который наблюдает за его безопасностью. О приближении врага этот сторож-олень возвещает всему стаду; он сопит, издает звук, похожий на свист, и бьет копытом о землю. Он первый принимает на себя опасность. Пока он спокоен, и стадо спокойно, но при первом же его движении все олени срываются с места и устремляются за ним, перегоняя один другого.

Олень преимущественно живет в лесах. Он кормится почками деревьев и молодой листвой, а самый любимый его корм --цветы кувшинки. Олени еще очень любят соль и целыми стадами посещают солончаки и соляные источники. Вылизывая целые слои соли, они вместе с ней снимают значительное количество земли, отчего образуются ямы, известные под названием соляные лизанки.

Весной оленьи самки рождают одного-двух детенышей, и любовь к ним матери безгранична. Уходя за кормом, она старательно их прячет. Звуком, похожим на лай, детеныши подзывают к себе мать, и охотники, подражая этому звуку, часто заманивают самку.

Один из очень любопытных способов охоты на оленя — охота с огнем. В местах, где водятся олени, охотники ставят наполненную еловыми шишками жаровню, зажигают ее, а сами прячутся. Олень, движимый любопытством, бежит на огонь, причем его глаза, освещенные огнем, имеют вид двух горящих угольков. Охотник целится в промежуток между ними и, если попадет в это место, убивает животное наповал. Такая охота называется охотой с факелами.

Среди нашего разговора об этой охоте доктор пред- дожил нам выслушать одну историю, свидетелем которой он был в Теннесси.

— Пятнадцать лет тому назад я жил в Теннеси, — начал он. — Как вы знаете, я неважный охотник, но принял однажды участие в охоте с факелами, которую затеяли мои друзья.

Нас было шестеро; мы решили разделиться на три группы, в каждой по двое, причем один должен был нести жаровню, а другой ружье. По окончании охоты мы сговорились все собраться в условленном месте. Пожелав друг другу удачи, мы разошлись в трех различных направлениях. Мой товарищ и я углубились в густой лес. Ночь была такая темная, что мы шли ощупью. Зажечь огонь не смели, так как еще не достигли того места, где водились олени. Мой спутник был опытный охотник, и, по справедливости, нести ружье должен был он, но из вежливости ко мне, как к иностранцу, он уступил мне эту честь. Когда подошли к месту, где надеялись найти дичь, мы зажгли жаровню. В несколько секунд пламя красным светом озарило обширное пространство.

Тогда мы стали продвигаться вперед, стараясь избегать всякого шума. Мы осматривали все места в чаще леса, подправляя время от времени огонь. Мы прошли таким образом, вероятно, миль десять, но дичи все не было, а бесполезная ходьба нас утомила. Раза два-три нам слышались выстрелы товарищей, из чего мы с грустью заключили, что только нам одним суждено было вернуться с пустыми руками.

Уныло возвращались мы на условленное место встречи, как вдруг какой-то предмет привлек мое внимание: я остановился и, присмотревшись, увидел два маленьких горящих кружка — это могли быть только глаза, глаза оленя. Недолго думая, я навел ружье и выстрелил.

Я смутно слышал, что мой спутник что-то кричал, но разобрал его слова только после своего выстрела.

— Черт возьми, доктор! — крикнул он мне, — вы убили быка эсквайра Роббинса!

Товарищ мой был добрый малый и обещал мне молчать, но все же надо было признаться в своей вине Роббинсу. Не помню, чем все это кончилось, помню только то, что моя охота долго служила предметом веселых шуток для всего околотка.

ГЛАВА XXII
Охота на оленя в лодке

Приближаясь к той полосе, где водятся чернохвостые и длиннохвостые олени, мы, конечно, заговорили о них. Эти две породы часто смешивают, хотя первая от второй резко отличается. Первый олень выше ростом, имеет черную шерсть и уши, формой похожие на уши мула, почему этот олень и называется олень-мул.

Обе породы попадаются и в лесах, но чаще их встречают в полях или лугах, перемежающихся с болотами.

Несколько лет тому назад наш ученый путешествовал в стороне Орегона, где он хорошо изучил жизнь длиннохвостого оленя. Он рассказал нам об одном своем приключении во время охоты на реке Колумбии.

— Я ехал с компанией купцов в форт Ванкувер, — рассказывал он. — По дороге обстоятельства задержали меня на несколько дней в одной деревне. Местоположение ее было великолепно. Местность была усеяна холмами, покрытыми лесом. Тут были орешник, кусты малины и ирга с плодами пурпурного цвета. Прекрасные поля зеленели густой травой и пестрели цветами. Вообще вся местность походила на благоустроенный парк. В такой местности и водятся олени, как объяснили мне туземцы.

Пользуясь свободным временем, я вздумал поохотиться. Взяв с собой моего слугу-метиса, отличного охотника, я направился к реке, но, пройдя безуспешно более мили, потерял надежду встретить оленя или другую дичь.

Мой слуга предложил мне попробовать счастья в другой местности, и мы начали взбираться и спускаться по холмам. Вскоре мы услышали тревожный свист нескольких оленей.

Они были так дики и трусливы, что, несмотря на тишину, которую мы соблюдали, нам в течение семи часов не удалось убить ни одного. Что могло их так пугать? Впоследствии мы узнали, что незадолго перед нами на них охотились индейцы, и животные еще не оправились от испуга. Бродя по лесу, мы увидели на одном дереве повешенную за рога голову убитого оленя. Поместить ее туда таким странным образом было, вероятно, фантазией одного из недавно охотившихся дикаря. Вид этой головы привел Синего Дика (прозвище моего слуги) в какой-то экстаз.

— Теперь, господин, — сказал он мне радостным тоном, --если у меня будет одна вещь, вы сможете убить длиннохвостых, как бы дики они ни были!

— Что же тебе нужно? — спросил я его.

— Или я найду то, что мне нужно, или сильно ошибаюсь, — бормотал про себя Дик. — Пойдемте туда. — И он указал мне рукой на находившееся недалеко от нас болото. Едва мы подошли к нему, как Дик нашел то, что искал.

— Вот, господин, посмотрите на это растение, — сказал он, показав мне на высокую траву. Это была трава, называемая царский корень или потогон.

Дик срезал один стебель длиной дюймов в шесть и так его обделал, что соорудил из него свистульку; потом он приложил ее к губам и засвистел. Замечательное сходство этого звука со свистом оленя поразило меня. Дик засмеялся, довольный таким впечатлением.

— Теперь, господин, мы, наверное, подстрелим нескольких самцов, — сказал он.

Захватив с собою найденную оленью голову, мы пошли вперед с прежней осторожностью и пробирались по чаще. Пройдя около ста шагов, услышали свист оленя.

— Этот будет наш, — проговорил Дик тихо. — Спрячьтесь, господин, скорее в кусты.

Я спрятался. Он также скрылся за деревом, выставляя вместе с тем из кустов оленью голову так, чтоб она была видна со всех сторон — и засвистал в свою самодельную флейту.

Мы сейчас же услышали приближавшийся шум. В ста шагах от нас появился великолепный олень. Он остановился, закинул назад свою красивую голову и насторожился. Его взгляд блуждал по всему открытому пространству, как будто он кого-то поджидал.

Дик опять засвистел и задвигал мертвой головой, подражая движениям испуганного оленя. На этот вызов животное подбежало еще ближе и шагах в двадцати остановилось. Тогда я выстрелил. Случилось то, что Дик предсказывал: олень свалился. Мы поспешили к нему и положили его на высокое дерево так, чтобы волки не могли к нему подобраться, сами же двинулись дальше и убили таким образом еще одного оленя. На этом окончили нашу охоту, так как было уже довольно поздно. Взваливши на плечи добычу, мы отправились домой.

Часть нашей дороги лежала вдоль реки, и мы видели, как несколько оленей подходило пить воду; но так как наши руки были заняты ношей, мы не могли стрелять по ним. Между тем Дику явилась мысль: с жаровней поместиться в лодке и плыть по течению, приманивая таким способом оленей, пришедших на водопой.

Мы решили устроить это на следующий вечер. В продолжение следующего дня мы с Диком приготовились к задуманной охоте. Первым делом было добыть лодку; за несколько зарядов пороха я нанял у одного индейца ветхий челнок. Для нашей жаровни мы запаслись порядочным количеством еловых шишек и захватили с собой еще кусок буковой коры, которая имела свое особое назначение.

К ночи все было готово. Мы сели в лодку и отдались течению. Отплыв немного подальше, мы развели в нашей жаровне огонь. Поверхность воды и берега со всеми неясными силуэтами осветились красным огнем, мы же не были видны; между собой и пылающей жаровней поставили щит из захваченной буковой коры, так что оставались в тени, и нас не было видно. Управлением челнока и присмотром за огнем занялся Дик, я же высматривал дичь. Пейзаж, освещенный багровым светом, представлял удивительное, грандиозное зрелище, и я с восторгом созерцал эту дивную картину.

— Взгляните туда, — шепнул мне Дик, прервав мое созерцание.

Я посмотрел по указанному направлению и увидел среди листвы две фосфорические светлые точки. Я в них тотчас же узнал два глаза оленя, в которых, переливаясь, отражался свет от нашей пылавшей жаровни. Я прицелился и выстрелил.

Почти одновременно мы услыхали падение в воду тяжелого тела. Наш огонь освещал реку, и при свете его мы вскоре увидели подхваченный течением труп оленя. Дик поймал его за рога и втащил в лодку. Полчаса спустя нам удалось убить еще одну лань. Эта охота так увлекла нас, что мы забыли думать о трудностях, которые предстояло испытать на обратном пути, плывя против течения; возвращаться же надо было немедля, так как весь наш запас шишек вышел. Вдруг мое внимание привлекли два кружка, которые искрились на левом берегу. Я был почти уверен, что это не глаза оленя, но во всяком случае это была дичь, и я выстрелил. В эту самую секунду я услыхал голос Дика, кричавшего мне: не стрелять. Но его предупреждение было сделано слишком поздно. Между тем на берегу два блестящих кружочка по-прежнему горели.

«Промахнулся», — подумал я.

Я только хотел спросить Дика, почему не должен был стрелять, как услыхал ужасный рев, который мне все объяснил. Так реветь мог только серый медведь. Из всех американских животных это самое страшное. Даже самый смелый охотник избегает его. Теперь, господа, вы понимаете, почему Дик кричал мне: не стрелять. Между тем мы увидели, как медведь влез в воду. Он был ранен моей пулей, разъярился и бросился со злобой за нами.

— Господи! Он преследует нас! — воскликнул отчаянным голосом Дик и изо всех сил налег на весла. Мы понеслись, но медведь не отставал. По его ужасному реву мы знали, что он плыл в нескольких шагах от нас. Дик работал изо всех сил. Большим несчастьем еще было то, что я забыл снова зарядить свой карабин. Течение отнесло нас вниз саженей на пятьдесят, и мы уже надеялись спастись, как вдруг нам представилась новая опасность. Мы услышали шум водопада; судя по силе звука, он должен был быть совсем близко. Действительно, мы находились от него всего в трехстах шагах. Крик ужаса, вырвавшийся у Дика, был откликом моего собственного голоса. Мы тотчас начали грести назад; я помогал ему, как мог, своим карабином, и с неимоверным трудом мы удержали лодку. Ободренные этим успехом, мы рассчитывали добраться до берега, как вдруг почувствовали сильный толчок, и лодка наша сразу наполнилась водой. Оглянувшись назад, мы увидели, что медведь уцепился за борт лодки, и его безобразная косматая голова с рассвирепевшей мордой высовывалась из воды. Очевидно, он намеревался влезть в лодку. Мы были в неминуемой опасности, и нужно было что-нибудь немедленно предпринять.

Прикладом карабина я несколько раз ударил медведя по морде и этим помешал ему влезть к нам. В то же время Дик отчаянно закричал. Оглянувшись, я увидел у него в руках сломанное весло. Все погибло! Мы не могли больше управлять нашей лодкой! Броситься вплавь было слишком поздно, так как мы уже были почти у самого водопада, и течение несло нас в пучину. Мы куда-то полетели стремглав; послышался страшный треск… Пенясь и шумя, вода бурлила над нами, и мы со страху думали, что уже погибли, но, к нашей великой радости и удивлению, с нами произошла странная, непонятная вещь. Мы увидели себя по-прежнему сидящими в лодке, тихо скользившей по гладкой, спокойной воде. Недалеко от нас барахтался в воде медведь. По-видимому, он больше не думал ни о нас, ни о своей мести, а старался спасти собственную жизнь. Мы с Диком в лодке, наполовину наполненной водой, наконец, добрались до берега. Вступив на твердую землю, мы с облегчением вздохнули. Привязав челн и спрятав на деревьях убитых оленей, мы радостно пустились в обратный путь.

На следующее утро за нашей лодкой и дичью было послано несколько человек. Они нашли челн в самом жалком виде и, решив, что он больше никуда не годится, там же бросили его. Это было для меня не особенно приятным сюрпризом, так как за несчастную лодчонку я вынужден был заплатить ее хозяину-индейцу порядочные деньги.

Приключение, рассказанное ученым, навело разговор на серого медведя, и вот несколько интересных фактов из жизни этого животного.

ГЛАВА XXIII
Встреча Ика с серым медведем

Серый медведь, без сомнения, самый страшный из всех зверей Америки, не исключая даже ягуара и кугуара. Обладай это животное ловкостью льва или тигра, оно было бы столь же опасно, как и эти хищники, так как имеет силу первого и кровожадность второго. К счастью, лошадь бегает гораздо быстрее серого медведя, иначе человек часто становился бы его жертвой.

Серый медведь отличается громадной величиной. Он обладает длинными острыми зубами и цепкими когтями. Его шерсть обыкновенно бурая, но в смеси с беловатым волосом дает впечатление серого цвета; отсюда и его название. Он не любит леса, живет в горах, вблизи рек.

Ему случается отнимать добычу у пантеры или у целой стаи волков. Белые охотники на него не охотятся, если же и решаются на это, то только на хороших лошадях. Индейцы так же уважают охотника, убившего серого медведя, как воина, скальпировавшего своего врага.

Мы знали, что Ик не раз был героем приключений с медведем, и поэтому попросили его рассказать что-нибудь об этом.

— Иностранцы, — начал он в виде предисловия, — если когда-либо вы встретите серого медведя, последуйте моему совету: дайте ему дорогу. Единственно в том случае, если вы находитесь на открытом месте и сидите на отличной лошади, вы можете рискнуть напасть на него, так как медведь никогда не может догнать лошадь. Но если вы в лесу — пропустите старого ворчуна. Итак, милостивые государи, я расскажу вам приключение, случившееся со мной два года тому назад.

Я взялся быть проводником каравана эмигрантов и поэтому постоянно находился впереди, и сам выбирал каждый вечер место стоянки.

Как-то раз я поехал вперед и остановился в окрестностях Чимбли-Рока. Мне удалось очень скоро убить там чернохвостого оленя; привязав свою усталую лошадь, я развел огонь и стал жарить часть убитой дичи. Каравана еще не было видно, и в ожидании его я вздумал поохотиться. Чтобы лучше познакомиться с окрестностью, я поднялся на склон холма. Перед моими глазами расстилалась обширная прерия, и на ней стадо антилоп. Около них не было ни одного деревца, так что подойти незамеченным было невозможно. Я прибег к хитрости: вернулся на прежнее место, взяв свое красное одеяло, закутался в него и стал подходить к стаду, смотря в дырочку, сделанную в одеяле. Заметив, что стадо беспокойно задвигалось, я тотчас же нацепил одеяло на воткнутый в землю кол и, спрятавшись за него, стал ждать приближения антилоп. Я ждал недолго. Вам известно, что антилопы очень любопытные животные. Они стали подходить. Дав им подойти шагов на пятьдесят, я прицелился в одного самца и, выстрелив, увидел, как он упал.

Я снова зарядил ружье, уверенный, что антилопы не уйдут, пока я ими не замечен. Я только что хотел выстрелить еще раз, как вдруг все стадо сорвалось с места и стремительно побежало.

Я остолбенел, так как твердо был уверен, что ни одним движением не выдал своего присутствия; но услыхав за собой хриплое ворчанье, понял причину смятения стада. Обернувшись, я увидел серого медведя, да притом самого страшного, какого когда-либо встречал. Он шел прямо на меня и был уже шагах в двадцати от меня.

Моей первой мыслью было бежать, но я тотчас же понял, что это невозможно. Однако мешкать было некогда. Я заметил, как медведь замедлял шаги, как он встал на задние лапы и повел носом. Его беспокоило мое одеяло. Как только я это увидел, то выставил одеяло перед собой в виде щита. Шагах в десяти от меня он внезапно остановился на задних лапах и выставил свой живот. Я не мог удержаться от искушения и выстрелил. Я сделал громадную ошибку, так как, ранив зверя, привел его в ярость. Он дико зарычал и полез на меня. Я бросил ружье и вытащил нож… Медведь был уже от меня в пяти шагах, когда у меня блеснула мысль опять пустить в ход одеяло. Оно было моим верным другом, с которым я никогда не расставался; я сделал в нем дыру, через которую просовывал голову, и получился наряд вроде мексиканского пончо, который служил мне плащом. В тот момент, когда медведь на меня кинулся, я так набросил на него свое одеяло, что морда его прошла через дыру. Освободившись таким образом от когтей зверя, я пустился бежать, выиграв время, которое медведь должен был провозиться с одеялом. Отбежав шагов на сто, я оглянулся и увидел своего врага на том же месте, путавшимся в одеяле. Отбежав от него еще на сто шагов и уверенный в своем спасении, я остановился и увидел пресмешную сцену. Медведь всеми силами старался содрать с себя одеяло. Он встал на задние лапы, делал неуклюжие прыжки, и, путаясь в моем плаще, падал. Он, очевидно, имел намерение бежать за мной, но красная мантия мешала ему двигаться.

Нахохотавшись над этой сценой, я продолжал бегом свой путь к тому месту, где оставил лошадь. Захватив все свое оружие и вспрыгнув на лошадь, я уже смелее отправился обратно к моему неприятелю. Удачным выстрелом я всадил ему пулю в череп, убив его наповал.

Но что сталось с моим красным одеялом?! На нем не осталось ни одного живого местечка, но вы, господа, не можете понять, что значит лишиться такого одеяла!

ГЛАВА XXVI
Бой с серыми медведями

Капитан, автор этой книги, рассказал также приключение с серыми медведями. Он путешествовал в оригинальном обществе «охотников за волосами», в горах Санта-фе, где неожиданно снег так засыпал все кругом, что все пути были отрезаны. Опасно было ступить два шага, так как можно было легко провалиться куда-нибудь в бездну. Двое людей уже погибло таким образом. С двух сторон нашего бивуака возвышались два крупных склона гор, футов около ста высотой. Мы хотели взобраться на них, но скользкий лед, которым они были покрыты, делал все наши попытки безуспешными.

Мы провели три дня, сидя вокруг огня, и время от времени посматривали на небо вопросительным взглядом. Оно было все так же однообразно серо, усеяно облаками, которые ветер гнал к западу. Снег продолжал падать.

Плоскогорье, на котором мы расположились, не было засыпано, так как ветер беспрестанно сметал падавший на него снег. На этом небольшом пространстве росло с полсотни елей, и этими деревьями мы поддерживали наш костер. Но что нам в огне, когда нам нечего было есть! Все наши припасы истощились.

Индейцы томагавками срубали деревья и срезали с них сучья ножами. Голодные, холодные сидели мы вокруг костра, стараясь согреть свои замерзшие члены.

Вдруг над нашими головами раздался треск. Что-то огромное катилось на нас с горы. Упав на землю, этот ком встал на четыре ноги, и мы увидели длиннорогого козла, при виде которого охотники радостно закричали.

Они тотчас же побежали за ружьями и бросились преследовать убегавшее животное.

В несколько прыжков козел доскакал до места, покрытого мягким рыхлым снегом, в котором он так глубоко проваливался, что временами его совсем не было видно. Одновременно охотники дали несколько выстрелов. Мы бежали по его следам, как голодные волки. Кровь, обильно пролитая по снегу, ясно указывала нам, что животное исходит кровью; и точно, пройдя шагов пятьдесят, мы нашли его издыхающим. Криком радости мы возвестили о добыче, которую уже начали тащить к бивуаку, как вдруг услышали оттуда взволнованные возгласы мужчин и женщин: испуг и ужас слышались в них. Мы поспешили назад к нашему месту и увидели охотников-индейцев, женщин, метавшихся, как сумасшедшие, показывая жестами на вершину скалы. Мы посмотрели наверх и увидели ряд ужасных существ, стоявших на краю пропасти. Мы тотчас в них узнали страшных чудовищ гор — серых медведей. Их было пять, и возможно, что еще другие были скрыты от наших глаз. Очевидно, они преследовали козла и, лишенные добычи, пришли в ярость. Все мы бросились заряжать ружья.

— Остановитесь, заклинаю вас жизнью! — крикнул кто-то. Но было уже поздно: дюжина пуль полетела в медведей. Задев и причинив животным легкие царапины, пули озлобили их еще больше, и они угрожающе стали спускаться со скалы.

— Спрячьте женщин в снег! — вскричал один охотник.

Нас, охотников, было двенадцать человек. Мы стали стрелять, но обессиленные голодом, с замерзшими руками, мы не могли стрелять метко и, истратив все заряды, не ранили смертельно ни одного из врагов.

Бросив ружья и схватившись за ножи и топоры, мы стали ждать медведей у подножья скалы. Они не заставили себя долго ждать, и все пять бросились на нас с диким ревом. Тут началась такая отчаянная схватка, что я не сумею вам описать. Раздавались крики индейцев-охотников и яростный рев зверей, стук томагавков и ножей, человеческие стоны; все это смешалось в хаотический шум.

С самого начала битвы я был опрокинут на землю. Когда мне удалось встать на ноги, я увидел, что поваливший меня медведь подмял под себя моего друга, охотника Гарея; бросившись к нему на помощь, я всадил свой нож в бок медведя. Тотчас же зверь бросил свою жертву и обратился на меня. Я попятился и вдруг, очутившись на краю наполненной снегом ямы, почувствовал, что лечу вниз и вслед за этим темная, тяжелая масса навалилась на меня. Острые когти вонзились в мое плечо, горячее дыхание чудовища обдавало меня, снег ослеплял мои глаза. Я наудачу ткнул ножом и, издав последний отчаянный крик, начал терять сознание.

В ушах моих раздалось какое-то шипение, какой-то свет мелькнул в глазах, я услышал запах паленой шерсти. Человеческие крики смешивались с ревом медведя, и вдруг я почувствовал, что когти выпустили мое плечо. И когда встал на ноги и выкарабкался из ямы, я увидел такую картину. Человек странного вида бежал с горящим стволом дерева, преследуя одного из медведей, который, рыча от бешенства и боли, спасался от него на скалу. Своим огромным факелом человек этот прогнал четырех зверей. Он искал пятого, но его нигде не было видно. Я все спрашивал себя, кто был этот человек с лысой головой, и к своему удивлению, узнал в нем доктора, который в пылу битвы обронил свой парик. Но куда делся пятый медведь?

— Вот он, --сказал кто-то, указывая на шевелившуюся кучу снега.

В эту минуту послышался отчаянный человеческий крик. Узнав в этом крике предсмертный призыв воина своего племени, индейцы схватили томагавки и моментально бросились по тропинке к двигавшейся массе; но прежде чем они подоспели, голос смолк. По-видимому, борьба кончилась. О печальной судьбе индейца мы догадались по тоскливому воплю бросившихся на помощь к нему товарищей. Они нашли его умиравшим в то время, как он всадил в сердце зверя нож. Смерть его спасла других. Медведь был убит, расчленен на части, и из его мяса сделан запас, так как мы не знали, сколько времени мы должны были еще просидеть на месте. К счастью, снег осел, окреп и мог выдержать нашу тяжесть. Тогда мы выбрались из этого опасного места и продолжали спокойно наш путь.

ГЛАВА XXV
Американский лебедь

Мы подходили к лебединому болоту. Там и сям виднелись громадные лужи стоячей воды, в которых плескались дикие гуси и другие водяные птицы. Нам удалось застрелить двух лебедей, пару гусей и утку.

Лебеди принадлежали к роду «трубачей»; они были так огромны, что один вполне насытил нас всех. Отличительная черта этого лебедя — его горло, входящее во впадину, которая тянется вдоль грудной кости. Очень может быть, что именно эта особенность и является причиной пения присущего этой породе. Голос его напоминает звук трубы, откуда и происходит название породы. Много белых и индейцев охотится за этим лебедем. Он ценится за вкусное мясо, кожу, пух и перья.

Чтобы завладеть лебедем, индейцы пускают в ход самые замысловатые хитрости.

Для ловли этой птицы существуют особые, хитроумно устроенные капканы, которые расставляют около воды на расстоянии полусажени один от другого.

Особенно успешно идет охота во время перелета лебедей на юг; тогда они целыми стаями слетаются к озерам.

Наш ученый рассказал нам об одной охоте с огнем на лебедей.

— Я остановился на несколько дней, — начал он, — на ферме, расположенной на одном из притоков Красной реки.

Это было осенью, и лебеди, направляясь на юг, пролетали над той местностью.

Я несколько раз с ружьем выходил на них, но они были так дики, что я никогда не мог приблизиться к ним на расстояние выстрела.

Я ставил приманки, устраивал силки, придумывал всевозможные хитрости; ничто не помогало. Наконец я решился охотиться с огнем.

Я держал все в секрете, посвятив в свои планы только своего слугу; наши приготовления были такие же, как те, о которых я говорил, рассказывая об охоте на длиннохвостых оленей. Запаслись топливом и другими необходимыми вещами. Все было готово, и мы, воспользовавшись первой темной ночью, отправились на охоту. Отдалившись от жилья, мы зажгли огонь в жаровне, и еловые шишки запылали. Пламя осветило все кругом, а сами мы оставались в тени за щитом. Я часто слышал, что лебедь, движимый любопытством, легко идет на огонь, и поэтому я надеялся на успех. Вскоре это предположение оправдалось на деле. Проплыв с милю, мы увидели какие-то белые предметы, в которых, подъехав ближе, узнали лебедей. Заметив лодку, они перестали продвигаться и, вытянув свои длинные шеи, с удивлением смотрели на огонь.

Их было пять штук: я велел слуге грести к ближайшему из них, как можно тише, без шума работая веслами. Подплыв к лебедям на сто шагов, мы заметили, что они сбились в одну тесную кучу и свистели, производя звук, похожий на олений свист. Несколько ударов весел подвинуло нас еще ближе, и мы остановились. Я прицелился, выстрелил, и когда дым рассеялся, то увидел уносимого течением реки убитого лебедя. Оставшиеся в живых лебеди улетели, и мы только издали слышали их громкие голоса, подобные трубным звукам.

Мы продолжали плыть вниз по течению и по пути стреляли лебедей и гусей. Новизна этой охоты, дикая своеобразная красота природы, фантастически осве-щенной красным пламенем, то одушевление, которое овладело нами, — все это вместе как-то очаровывало нас, и мы, наверно, остались бы до утра на реке, если бы у нас хватило топлива.

Вернувшись домой, мы устроили выставку наших трофеев. Местные охотники сильно завидовали нам и удивлялись, каким образом мы могли настрелять столько лебедей, известных своей дикостью. Я некоторое время скрывал секрет своей удачи, но жаровня и закоптевшая кора выдали нас.

На следующую же ночь по реке пустилась дюжина лодок с пылающими жаровнями, и со всех сторон раздавались ружейные выстрелы, которые подхватывало окрестное эхо. Можно было подумать, что вся страна охвачена войной и на реке идет стычка неприятелей.

ГЛАВА XXVI
Охота на северного оленя

Проходя болотами, через которые лежал наш путь, мы заметили в грязи отпечатки ног странной формы. Многие из нас принимали их за след северного оленя, но наш ученый уверял нас, что это животное не может здесь встретиться, так как местный климат слишком жарок для него.

По его мнению, следы принадлежали лосю; но так как северным оленем все мы очень интересовались, то каждый спешил рассказать что-нибудь об этом животном.

Северный олень — самое большое и самое неуклюжее животное из всего рода оленей: его голова и ноги несоразмерно длинны, тогда как шея слишком коротка. Рога его очень большие, и расстояние между верхними их концами достигает иногда четырех футов, причем эти рога имеют до двенадцати дюймов толщины в основании. От других пород северный олень отличается главным образом своими привычками: он бродит по лесам, отыскивая воду, так как очень любит купаться; почти все лето проводит в воде. Здесь он находит себе пищу, так как он большой охотник до водяных растений, и вместе с тем спасается от москитов, которые тучами вылетают из болот.

Есть один способ охоты на оленя, применяемый индейцами. Он состоит в том, что охотники до тех пор преследуют оленя, пока он, обессиленный, не падает.

Я как-то раз принимал участие в такой охоте и рассказал о ней своим спутникам.

Зимой 18.. года я посетил моего друга, жившего в штате Мен.

Мой друг поселился в отдаленных лесах и, построив удобный дом, обзаведясь всем необходимым, стал заниматься хозяйством. Свой досуг он посвящал охоте.

Он сообщил мне, что в соседних лесах водятся олени, и предложил мне поохотиться на них.

На следующее утро, вооружившись охотничьими ножами и ружьями, мы выступили в поход. Земля на аршин была покрыта снегом, но мы, имея на ногах лыжи, легко скользили по его поверхности.

Мы углубились в ту часть леса, где, по словам моего друга, в изобилии рос клен, а так как олени очень любят его листья, то и надеялись тут где-нибудь поблизости встретить этих животных. Действительно, мы вскоре обнаружили признаки их присутствия. Большинство кленов было без листвы, с ободранной корой.

В одном месте мы заметили в снегу углубления от копыт, — как нам показалось — оленей.

Пошли по этим следам, и они привели нас в глухую часть леса, где лежал глубокий снег. Следы были совсем свежие и, как уверял меня мой приятель, принадлежали старому самцу. На полмили дальше они соединялись с другими и продолжались дальше узкой тропинкой. Четыре оленя прошли здесь, как утверждал мой друг, один из лучших охотников округа.

— Они прошли здесь не более часа назад, — говорил он. — Идите тише, молчите, они должны быть близко… Вот они! Тс!..

Охотник указал мне на чащу, но я в первый момент ничего не увидел. Вглядевшись, я различил среди деревьев продолговатую темную линию. Это была спина животного, но какого, я не мог распознать, пока, наконец, ясно не увидел рога.

Перед нами был великолепный олень — самец. Около него стояли самка и двое детенышей. Мой спутник угадал — их было четверо.

Мы тотчас же остановились, сдерживая наших собак. Между тем надо было подойти к оленям ближе, потому что мы находились от них в трехстах шагах. Не было ни кустика, ни дерева, за которым нам можно было бы скрыться; оставалось лишь одно средство: спустить собак и преследовать дичь. Мы так и поступили; собаки с лаем бросились вперед, а мы кинулись за ними со всей скоростью, на какую только были способны.

Заслышав погоню, олени со всех ног пустились бежать в густой лес.

Через несколько минут они скрылись из виду, и мы преследовали их только по следам и лаю собак, которые не отставали от них.

Пробежав около мили, мы услышали, что лай усилился и стал злее.

Прибежав к месту, откуда он слышался, увидели одного самца, который, повернувшись, рогами угрожал собакам и держал их на почтительном от себя расстоянии. Самки и детенышей не было видно; они продолжали свое бегство. При нашем приближении олень, преследуемый собаками, вскоре скрылся. Он помчался в сторону, противоположную той, куда побежало его семейство. Быть может, этим он хотел отвлечь наше внимание от более слабых беглецов.

Мой друг бросился по следам самки и детенышей, а я погнался за самцом.

Следуя за ним, я по шуму догадался, что недалеко от меня происходил бой.

Замечая, что лай стал ослабевать и что один голос совсем смолк, я понял, что победа была не на стороне собак.

Подойдя к месту сражения, я увидел следующее: одна из собак с жалобным воем тащилась ко мне на трех лапах. Олень держался в яме, которая образовалась в снегу во время схватки. У его ног лежала другая собака, жестоко искалеченная и без признаков жизни. Разъяренный олень с такой силой топтал передними ногами ее труп, что слышно было, как хрустели кости.

Увидев меня, олень снова обратился в бегство.

Между тем я заметил, что его ноги были в крови и что он бежал медленнее. Он постепенно терял силы, и расстояние между нами все уменьшалось.

Я был от него шагах в ста, как вдруг он повернулся и встал передо мной.

Его рога угрожающе были закинуты назад и, казалось, он весь дышал яростью. Такой страшный враг мне никогда еще не попадался.

Моим первым движением было выстрелить, но окоченевшие руки плохо повиновались мне, и я его ранил не смертельно. Боль от раны привела животное в еще большую ярость, и в несколько прыжков оно было около меня. Я избежал его удара, скрывшись за дерево. Мне нужно было выиграть время, чтобы зарядить ружье. Но ужас объял меня, когда я увидел, что у меня не было больше патронов. Что делать? Тогда я стал кричать, надеясь, что мой друг меня услышит. Оглянувшись, я заметил толстое дерево, к которому, рискуя быть настигнутым рассвирепевшим животным, перебежал и снова спрятался за ствол. Но мое положение от этого не стало лучше, и я только приблизился шагов на двадцать к жилищу моего друга.

Олень, все такой же свирепый, был передо мной. Постояв несколько минут и переведя дыхание, я перебежал к третьему дереву, от него к четвертому и так дальше, и пробежал так около мили; но мой враг упрямо гнался за мной. Я был на верном пути, руководствуясь нашими следами, оставшимися от утренней охоты, и надеялся добраться домой, но, к моему великому несчастью, лес кончался, и за ним простирался открытый луг.

Мне больше ничего не оставалось, как сидеть за последним деревом и выжидать помощи товарища. Олень также стоял и злобно бил копытами о землю.

Тут мне в голову пришла одна мысль, и я удивился, что раньше не подумал об этом.

Я вздумал прикрепить мой нож к дулу ружья и этим оружием убить врага, не выходя из своей засады.

От одной этой мысли я тотчас ободрился.

Чтобы заманить оленя поближе, я высунулся из-за дерева: олень тотчас же бросился ко мне, но тут я, не теряя времени, всадил ему в бок нож; лезвие проникло в сердце, и животное замертво упало, окрасив кровью снег. Только что одержал я эту победу, как услышал близ себя крик спешившего ко мне друга. Он кончил свою охоту, убив самку и молодых оленей. Разрезав на части, он развесил их на дереве и оставил, чтобы потом послать за ними. Мы поспешили проделать ту же операцию над убитым мною оленем и, окончив работу, пошли домой!..

Хоть нас и огорчала потеря хорошей собаки, мы все же остались довольны охотой.

ГЛАВА XXVII
Степной волк и его «истребитель»

Выйдя из болот Лебединой реки, мы попали в открытую местность; шли частью степью, частью небольшими рощицами.

Чем дальше подвигались мы на восток, тем реже попадался лес, так что, наконец, мы очутились на огромном зеленевшем лугу, окруженном рощами, которые издали казались изгородями. Кое-где виднелись также отдельные группы деревьев, похожие на «островки» среди зеленевшего моря; под этим именем они и известны охотникам и другим обитателям прерий. Леса, только что пройденные нами, состояли из бука, дуба, каштана, клена, вяза, сумаха и кизила, а в низких и сырых местах — из сикомора и широколиственной ивы.

По мере того, как мы продвигались вперед, Безансон обратил наше внимание на то, что все эти породы исчезали одна за другой и заменялись исключительно одним видом, из которого и составлялись целые громадные леса. Это было хлопковое дерево, разновидность тополя. Это почти единственное значительное дерево, которое встречается в стране, где мы находились. Оно отлично знакомо охотникам и всем путешественникам по прериям и очень ими любимо. Рощица этих деревьев всегда бывает местом отдыха, издали радостно приветствуемым путниками в этих беспредельных равнинах. Здесь путник находит защиту от ветра и солнца, возможность развести огонь и, что важнее всего, воду для утоления жажды.

Пройдя сотни таких маленьких полян, отделенных друг от друга кущами хлопчатобумажных деревьев, мы достигли высокого места, недалеко от речки. До сих пор мы еще не видели никаких следов бизонов и начинали уже думать, что были введены в заблуждение в Сан-Луи; но встреча с индейцами племени Канзас, которые приняли нас весьма радушно, заставила нас переменить свое мнение. Они сказали нам, что бизоны весной того года показались было около речки, но, преследуемые охотниками их племени, бежали дальше на запад. По всей вероятности, животные эти должны были находиться по ту сторону Неошо или Великой реки, впадающей на севере в Арканзас.

Это известие было не из утешительных. Чтобы достичь цели, нам предстояло путешествие, по меньшей мере, миль в сто.

Но отступать было поздно, и мы снова пустились в путь по направлению к Неошо. По мере того, как продвигались вперед, рощи попадались все реже и, наконец, лишь одиночные редкие деревья виднелись по берегу реки. Мы были среди настоящей прерии.

Перебрались через Неошо, но все еще не видели ни одного бизона.

Мы пошли дальше и переправились еще через несколько больших рек, которые текли на юго-запад, по направлению к Арканзасу. Картина вдруг изменилась. Лес стал попадаться еще реже, почва сделалась суше и песчанее. Показалось несколько видов кактуса, но наибольшее удовольствие доставило нам появление новой травы, подобной которой нам до сих пор не случалось встречать; особенно же обрадовались ей наши проводники. Это была трава, известная под названием «бизоновой», и присутствие ее, по их словам, давало надежду на скорую встречу с самими животными, предпочитающими ее всем другим травам.

Еще задолго до этого времени мы встретили степного волка, животное очень известное на американских равнинах. Он водится преимущественно на огромной и еще пустынной территории, заключенной между Миссисипи и Тихим океаном; иногда можно его встретить в лесистых долинах Калифорнии и в некоторых местностях, прилегающих к Скалистым горам. В Мексике, где его зовут койотом, он тоже очень распространен. Степной волк в Новом Свете занимает место шакала, столь известного в Старом. Ростом он меньше обыкновенного волка и больше лисицы; мастью — подходит к первому, и обладает вполне хитростью второй. Для путешественника и охотника волк этот является настоящим бичом. Он похищает запасы путников, доставая их даже в самой их палатке; пожирает не только приманки, заготовленные охотниками для дичи, но и поймавшихся на них зверей; с упрямой настойчивостью следует он за путешественниками, целыми отрядами перебирающимися через прерии. Иногда стаи этих волков в продолжение сотен миль провожают путников лишь затем, чтобы пожирать остатки, брошенные на месте их лагеря. Они блуждают также вокруг стад бизонов и преследуют их на далекие расстояния. Местности, посещаемые бизонами, становятся некоторым образом их временным местопребыванием. Они терпеливо ждут, лежа на земле, недалеко от стада, надеясь, что какой-нибудь бизон случайно очутится искалеченным и отделенным от стада, или же самка отстанет, чтобы защищать своего детеныша. В таком случае вся стая окружает несчастное животное и до смерти затравливает его.

Ночью вся прерия наполняется ужасным воем степных волков; он напоминает лай таксы, трижды повторенный и сопровождаемый протяжным воем. Степной волк обладает в полной мере кровожадностью своей расы, но немногие животные могут сравниваться с ним в трусости; поэтому ни охотники, ни путешественники не боятся его, и все они жалеют порох для столь малоценного зверя. Ик, наш проводник, был исключением. Он был единственным охотником, стрелявшим по степным волкам при первом их появлении. Мне кажется даже, что оставайся у него лишь одна последняя пуля, он и ее не пожалел бы. Мы спросили его однажды, сколько волков удалось ему убить на своем веку. Он вынул из кармана планку, на которой были сделаны зарубки, и попросил нас сосчитать их. Мы насчитали сто сорок пять.

— Итого, значит, вы убили сто сорок пять волков! — воскликнули мы вместе, выражая наше удивление перед громадной цифрой.

— Да, — ответил он, тихо посмеиваясь, — это значит, сто сорок пять дюжин; каждая зарубка обозначает дюжину волков. Я никогда не делаю знака раньше, чем закончу всю дюжину.

— Сто сорок пять дюжин! — повторили мы, совершенно ошеломленные. И я искренне думаю, что он говорил правду, так как лгать не представляло ему никакой выгоды. Все, что я знал о нем, заставляло меня вполне верить его словам. Итак, Ик убил тысячу семьсот сорок волков!

Он и был известен под именем «Истребителя волков», и мы очень интересовались причиной особой ненависти нашего проводника к этим животным. Ловко направляя разговор на занимавший нас предмет, мы добились того, что он рассказал нам свою историю приблизительно в следующих выражениях:

— Видите ли, господа, надо вам сказать, что зим десять тому назад я очутился один-одинешенек вблизи форта Бента на Арканзасе; я путешествовал тогда в Ларами на реке Платте. Я перешел границу и был уже на виду Черных гор, когда, однажды ночью, был вынужден остановиться среди голой степи, потому что не нашел ни одного кустика, который мог бы укрыть меня. Ночь была чуть ли не самой холодной из всех, когда-либо изведанных мной. Я укутался в одеяло, но ветер пронизывал меня насквозь; ложиться не стоило, все равно уснуть не было бы возможности; поэтому я решил сидеть.

Вы, быть может, спросите меня, почему я не зажигал огня? Сейчас вы это узнаете. Во-первых, на десять миль кругом не было ни одной щепки; во-вторых, местность эта была самая опасная в отношении индейцев, которых я постоянно встречал в продолжение всего дня. Имей я даже под рукой дерево, я не посмел бы разложить костер в таком соседстве. Однако холод становился нестерпимым, и я с помощью ножа вырыл в земле яму, наполнил ее сухой травой, какую удалось насобирать вокруг, и зажег, плотно прикрыв все это собранным пометом бизонов. Горело это топливо сносно и давало тепло, но дым от помета был бы в состоянии задушить хорька или куницу! Как только огонь мой хорошо разгорелся, я сел над ним так, чтобы все тепло собралось в мое одеяло, и вскоре почувствовал себя хорошо. Индейцы же не могли заметить в темноте дыма.

Полудикая молодая лошадь моя была крайне непослушна. Я ее купил лишь за неделю перед тем у какого-то мексиканца, и путешествие это, по крайней мере со мной, она совершала впервые. Я снял с нее уздечку, но все же из предосторожности держал в руке недоуздок. Днем я потерял кол, служивший мне для привязи лошади; а так как я не собирался спать, то мне казалось нетрудным продержать всю ночь конец веревки. Но вскоре я задремал.

Огонь, над которым я сидел, предохранял меня от холода, и я решил, что могу безнаказанно заснуть. Итак, обвязав недоуздок вокруг колен, я опустил голову и в ту же минуту забылся глубоким сном. Засыпая, видел, что моя лошадка спокойно жевала сухую траву прерий в нескольких шагах от меня.

Час, а может быть и меньше, длился мой сон. Проснулся я не по своей воле. Открыв глаза, долго не мог отдать себе ясного отчета в происходившем; я вообразил было, что схвачен индейцами, которые тащат меня по прерии; и действительно, кто-то тащил меня, но это были не индейцы. Раз или два бешеная скачка на секунду останавливалась, но затем снова начиналась с прежней силой, и я чувствовал такие ужасные толчки и тряску, точно был привязан к хвосту бешено несущейся лошади. Одновременно я был совершенно оглушен страшным воем и ревом. Тряска, испытываемая моими ногами, дала мне понять мое положение. Ведь недоуздок был привязан к ним; очевидно, лошадь, чего-то испугавшись, понеслась и тащила меня за собой по прерии. Крики и вой, слышавшиеся мне, исходили от стаи волков, которые напали на мою лошадь. Все это я понял в одно мгновение. Вы скажете, что легко было схватить недоуздок и остановить коня. Легко говорить это, но не так-то легко было исполнить.

Несмотря на все старания, мне это не удавалось. Ноги мои очутились в мертвой петле, не позволявшей им ни одного движения.

Да притом, пока лошадь неслась, я был не в состоянии подняться; останавливалась же она лишь на одно мгновение, и как только я готовился схватить веревку, она снова бросалась вперед, и я снова бессильно падал.

Другое обстоятельство еще более мешало мне: перед тем как заснуть, я завернулся в свое одеяло по мексиканскому способу, то есть просунув голову в отверстие, сделанное посередине его. Теперь же, в нашей бешеной скачке, одеяло это обвертывалось вокруг моей головы и душило меня почти до потери сознания.

Быть может, оно спасло меня от многих царапин и ушибов, но в то время я лишь видел его неудобства.

Наконец, после того как лошадь проволокла меня с милю, мне удалось от него освободиться. Луна сияла высоко на небе, и вся земля была покрыта глубоким слоем снега, выпавшим во время моего сна. Но это еще ничего; самое ужасное было то, что около меня и всюду, куда только не падал взор, прерия была сплошь покрыта волками, проклятыми степными волками!

Как только освободился от одеяла, я употребил все усилия, чтобы остановить лошадь. Дважды хватал недоуздок, и оба раза раньше, чем мог приподняться и задержать коня, новый толчок вырывал его из моих рук. В конце концов, мне удалось-таки выхватить нож, и при первой возможности я попробовал разрезать веревку. Послышался сухой звук стали, и я остался лежать без движения; кажется, я на какое-то время лишился сознания. Но слабость продолжалась недолго, так как, придя снова в себя, я увидел, что лошадь летела со всей скоростью, на которую она была способна, на полмили от меня, по пятам преследуемая многочисленной стаей волков.

Несколько штук из этой стаи остались около меня, но я быстро вскочил на ноги и с ножом бросился на них. Mогyвас уверить, господа, они недолго любовались мною.

Тогда я пошел разыскивать свое одеяло и без труда нашел его. Затем по следам пошел я назад, чтобы отыскать ружье и другие мои вещи, оставшиеся на месте моего отдыха. Это тоже не представило затруднений, так как дорожка, проделанная мною, когда меня тащила лошадь, была ясно видна на снегу. Собрав все свои вещи, я решил постараться настигнуть моего коня, но, пройдя по его следам миль десять, увидел всю бесплодность моих стараний. Быть может, волки загрызли его; я его никогда больше не видел. Мне пришлось пешком добраться до форта Ларами, где удалось приобрести совершенно новую экипировку из оленьей кожи и купить отличного коня.

С этого дня я не в состоянии видеть степного волка без того, чтобы не убить его. И, как вам известно, истребил их в достаточном количестве.

ГЛАВА XXVIII
Охота на тапира

Однажды перед вечерним отдыхом, наш товарищ Томсон стал рассказывать нам о тапире.

— Взрослый тапир имеет шесть футов длины при четырех высоты и достигает веса среднего быка. Его вытянутая наподобие хобота морда, торчащая грива, неуклюжее тело придают ему характерный облик. Толстая, почти как у гиппопотама, кожа тапира покрыта короткой редкой шерстью. Верхняя челюсть его выдвигается дальше нижней и очень развита.

Тапир мало известен даже людям науки, так как это животное очень робкое, выходит только ночью из своего уединенного логовища и представляет мало случаев для наблюдений.

Тапир водится в тропических местностях Южной Америки. Он любит речные берега и болотистые озера.

Днем он спит в каком-нибудь сухом местечке среди лесной чащи, а ночью по протоптанной им дорожке выходит на берег реки и ныряет в воду, где и питается корнями и стеблями водяных растений.

Мясо тапира невкусно и почти никогда в пищу не употребляется, но из кожи его индейцы делают щиты, обувь, некоторую утварь и с этой целью охотятся на него.

Охотятся на тапира с отравленными стрелами или с огнестрельным оружием. Раз найден след этого животного — им уже легко овладеть, так как будучи очень пугливо, оно не пользуется своей громадной силой для самозащиты, а бежит от врага.

Чтобы не упустить драгоценное для них животное, индейцы охотятся на него целыми селениями. Я имел однажды возможность принять участие в такой охоте.

Ранним утром на открытом месте собралось человек пятьдесят-шестьдесят охотников. На реке было приготовлено около тридцати индейских лодок, выдолбленных из древесных стволов. Сопровождаемые женщинами и детьми селения и целой стаей собак, пестро выкрашенных по обычаю некоторых индейских племен, все уселись в челноки и стали подниматься вверх по реке.

Туксава — вождь селения и я поместились в одной лодке. Он впервые взял с собой подаренное ему мною легкое ружье, а я — свой карабин.

Проплыв две-три мили, мы достигли широкого разлива реки, усеянной мелкими лесистыми островками. Это и было место охоты. Сразу смолкли песни и крики моих пестро разукрасившихся спутников. В глубокой тишине они осторожно оцепляли лодками островки, ища на каждом следы тапира. Легкий свист с одной из лодок оповестил всех, что они найдены, и созвал охотников.

Несколькими ударами весел Туксава продвинул нашу лодку к островку, у которого был дан сигнал. Несколько охотников со своими пестрыми собаками выскочили на островок, и их крики, лай, треск ломавшихся веток слились в оглушительный шум. Но в цепи лодок, блокировавших остров, царила мертвая тишина. Всякий имел свой пункт наблюдения и с оружием наготове сидел, не спуская глаз с островка. Вдруг лай усилился, и чаща заволновалась. Тапир, — сказал мне тихо Туксава, --там!.. видите? — добавил он. Я увидел темную, гладкую, округлую фигуру среди листвы; через мгновение тапир выскочил из зелени, опустив голову, преследуемый собаками, и не видя нас, точно ослепленный, бросился к воде в нашем направлении; в ту же секунду и вождь, и я одновременно выстрелили. Мне казалось, что я попал; Туксава тоже думал, что не дал промаха, но тем не менее, тапир нырнул в воду и скрылся. Вода в том месте окрасилась кровью. Я хотел об этом сказать своему спутнику. Но обернувшись к нему, увидел, что он с ножом в руке стоял на корме, готовый прыгнуть в воду. Я посмотрел в направлении его пристального взгляда и увидел темную фигуру тапира, шевелившуюся на дне кристально прозрачной воды. В это время Туксава бросился вниз головой в воду; я мог различить завязавшуюся под водой борьбу, и скоро на поверхности показалась черная голова вождя.

— Уф! — глубоко вздохнул он. — Вы попробуете жаркое из тапира, сеньор, — сказал он.

Осмотрев труп тапира, мы увидели, что оба наши заряда попали в цель; но нога тапира была перебита пулей моего карабина, и так как эта рана помешала ему уйти от нас под водой, то благородный индеец признал, что иначе ему бы не удался его подводный подвиг.

ГЛАВА XXIX
Встреча с бизонами

Наконец, настал желанный час встречи с бизонами, и на мою долю выпала честь не только первому увидеть их, но и убить двух.

Это происшествие принесло мне, однако, много волнений неприятного свойства.

Последние дни мы разделялись на группы в поисках дичи; нередко отправлялись из лагеря поодиночке.

Однажды днем, после того, как мы, по установленному порядку, разбили свой лагерь, покормив хорошо овсом свою лошадь, я вскочил в седло и отправился на поиски свежего блюда к ужину. Проехав с час, я заметил следы бизонов. Это были футов в шесть в поперечнике круглые вырытые ямы, которые на языке охотников называются ямами бизонов. Я сразу увидел, что они недавно вырыты; их было несколько, и я понял, что буйволы недавно прошли по этому месту. Я продолжал путь с надеждой увидеть самих животных. Я находился приблизительно милях в пяти от лагеря, когда услышал рев бизона. Осторожно въехал на холм, отделявший меня от широкой долины и, вытянув шею, увидел в облаках пыли темные, мохнатые фигуры двух громадных животных. Это были бизоны, вступившие в жестокий бой. Я осмотрел свое ружье и заряд. Предполагая, что занятые боем бизоны не обратят на меня внимания и мне удастся попасть в одного или другого, я, не колеблясь, пустился прямо на них.

Но я ошибся; животные меня почуяли и пустились бежать вскачь. Не было, однако, похоже, что они испугались; они как бы были только недовольны, что помешали их поединку. То и дело они опять сталкивались с коротким ревом и злобно били копытами. Раза два мне показалось, что они устремятся сейчас на меня; и если бы я не сидел на такой великолепной лошади, как моя, я вряд ли решился бы на такую встречу. Их громадные мохнатые головы, дикие, сверкающие глаза — все придавало им свирепый, разъяренный вид. Впечатление это усиливалось ужасным ревом и угрожающими движениями.

Но, чувствуя себя на спине своего скакуна гарантированным от атаки бизонов, я галопом пустился к ближайшему из них и всадил ему пулю в бок. Животное упало на колени, поднялось, расставило ноги, пошатнулось в одну сторону, потом в другую и снова упало. Оно оставалось несколько минут в этом положении, и кровь струилась из его ноздрей; затем оно медленно легло на бок и с ужасным ревом испустило последний вздох.

Я с напряженным интересом наблюдал за движениями животного, и его товарищ успел скрыться. Я не собирался его преследовать; желая разрезать убитого бизона, слез с седла и, увидев шагах в двадцати небольшое дерево, привязал к нему своим лассо лошадь, а сам, взяв нож, пошел заняться своей добычей. Но едва собрался поднять нож, как шум сзади заставил меня обернуться, и я увидел поднимавшуюся из-за холма чудовищную голову! Бизон возвращался. Я схватил карабин и не успел еще решить: бежать ли мне к своей лошади или оставаться на месте, как мой скакун, испугавшийся приближавшегося к нам буйвола, отчаянным прыжком в сторону оборвал привязь и умчался по направлению к лагерю. А бизон приближался ко мне. Я прицелился, выстрелил, и казалось: попал; но к ужасу своему заметил, что буйвол не упал, даже не покачнулся, а продолжал с большой уже яростью свое наступление на меня. Зарядить вновь карабин было невозможно, пистолеты мои унесла лошадь; мне оставалось бежать. Я очень быстро и легко бегаю, а в этом случае напрягал все свои силы, но дыхание бизона слышалось все ближе. Вдруг передо мной встало препятствие и… спасение!

Это был ров с отвесными краями, футов в семнадцать, по крайней мере, шириной. Я сделал этот опасный прыжок и в то же мгновение, обернувшись, увидел буйвола в ярости остановившегося на краю рва. Я уже мысленно поздравил себя с избавлением от опасности, как вдруг увидел, что шагах в пятидесяти в обе стороны расщелина сравнивалась с поверхностью долины. Одновременно со мной заметило это и животное и устремилось вдоль рва, очевидно, с целью его обогнуть. Мне оставалось только повторить прыжок, и еще раз ров отделил меня от бизона.

При всех этих маневрах я не выпускал из рук карабина и хотел, воспользовавшись минутой, зарядить его, но… о, ужас! Я забыл порох и пули возле убитого бизона. А в это время мой враг возобновил свой маневр, и я вынужден был сделать третий прыжок. Я чувствовал, что начинаю слабеть. Ближайшим деревом было то, у которого была привязана моя лошадь; шагов триста надо было пробежать, чтобы найти на нем спасение. Другого выхода не было, и я пустился во всю мочь к этому дереву. Едва я успел добежать и, как белка, забраться на его ветви, как бизон ударил головой о дерево так сильно, что я чуть не упал на его рога.

Временно я был спасен. Но что дальше?.. Я знал, что бизон будет меня караулить часы, дни… Но вот наблюдая за его движениями, я заметил возле него лассо, которым привязал было свою лошадь. Осенившая меня вдруг мысль ободрила и воодушевила меня.

Лассо было прочно прикреплено к дереву, но конец его лежал на земле. Чтобы поднять его к себе, я спустил на связанных ремнях, которые вырезал из своей кожаной куртки, крючок, имевшийся при мне, и после нескольких усилий достал лассо. На конце его я крепко-накрепко завязал петлю и, заставив буйвола с помощью жестов и криков встать в удобное для меня положение, бросил петлю и с радостью увидел, как она охватила косматую шею животного, запутываясь в его гриве. Почувствовав петлю, буйвол разъярился и стал обегать вокруг дерева, все сокращая, конечно, веревку. Мне оставалось выбраться из пространства, в котором бизон мог двигаться.

Мой карабин лежал под деревом. Выждав момент, когда животное в своем круговом движении находилось в самом отдаленном пункте, я бесшумно соскользнул по стволу и, схватив карабин, бросился бежать. Возле убитого бизона я нашел свой патронташ и зарядил ружье. Обернувшись назад, увидел, что бизон упал на траву и натягивал лассо в стремлении вырваться из него. Вывалившийся язык его показал мне, что животное душило себя. Меня охватило желание получить к ужину язык этого бизона и, подкравшись сзади, я почти в упор выстрелил ему в голову. Несколько конвульсивных движений животного… и все было кончено. В одно мгновение я вырезал у него язык и, вернувшись к первому бизону, повторил ту же операцию. Взвалив оба языка себе на плечи, я направился к нашему лагерю.

Луна взошла, и я легко нашел свои следы. Едва прошел полдороги, как встретил несколько товарищей, отправившихся меня разыскивать, криками и выстрелами окликавших меня. Они захотели поужинать свежим мясом и галопом понеслись к убитым бизонам, чтобы вырезать из них лучшие куски.

Когда, собравшись все вокруг костра, мы удовлетворили аппетит котлетами из бизонины, я в виде десерта рассказал своим спутникам все подробности моего приключения.

ГЛАВА XXX
Бизон

Бизона американцы называют обыкновенно буйволом, хотя это название очень мало к нему подходит. Это, пожалуй, самое интересное животное Америки. Ценная кожа, вкусное мясо, приемы охоты на него, особенности местностей, в которых он водится, — все делает его интересным для охотника.

Из всех жвачных животных Америки — бизон самое крупное и весом превосходит даже оленя, который одного с ним роста. Отличительными чертами бизона являются: во-первых, громадная голова и горб, покрытые густой, косматой шерстью, делающие переднюю часть туловища его несоразмерно больше задней; короткие черные рога, маленькие, но блестящие глаза и короткий хвост с пучком шерсти на конце. Цвет шерсти его темно-коричневый, почти черный и в различные времена года принимает различные оттенки.

Мясо бизона отличается сочностью, оно, пожалуй, вкуснее мяса самого лучшего откормленного быка. Особенно нежно мясо самки, и поэтому охотники стремятся убивать самок, которые в стаде бизонов делаются мишенью всех стрел и пуль. Гастрономическими частями этого мяса считаются язык, горб и мозг костей бедра.

Бизоны водятся в Америке на очень большом пространстве и в громадном количестве. Встречаются они главным образом в прериях, отделенных лесами от берегов Миссисипи в его верхнем течении, и в Техасе, а также в долинах рек Саскачеван, Уиннинег и Красной.

Бизоны бродят большей частью огромными, тысячными стадами. И можно видеть пастбища, на протяжении нескольких миль покрытые очень плотными стадами бизонов, пасущихся и катающихся по траве. Это катание по траве составляет одну из характерных привычек бизонов. Чтобы избавиться от насекомых, они ложатся, перекатываются с одного бока на другой и валяются так долго и усердно, что образуют этим движением круглые ямы, известные под названием бизоньих.

Бизоны перекочевывают иногда большими стадами из одной местности в другую в поисках лучших пастбищ и в этом переселении, не обращая внимания ни на какие препятствия, нередко гибнут массами при опасных переправах. Индейцы, как только заметят такое переселение, выслеживают бизонов в затруднительном положении и получают громадную добычу. Для индейцев охота на бизонов является промыслом, а не удовольствием. Чтобы насладиться этим спортом, нужно предпринять, как предпринял наш отряд, путешествие за несколько сот миль, рискуя быть скальпированными. Поэтому на бизона немного охотников-любителей.

Белые охотники — промышленники и индейцы — постоянно охотятся на бизонов и пулями, и стрелами, и копьями. Но охота эта очень опасна; и на лошади рискованно приблизиться даже к раненому бизону; а пешему, конечно, не уйти от бизона, хотя и не имеющего скорости лошадиного галопа.

Настигнув неосторожного охотника, бизон прокалывает его рогами или затаптывает копытами.

Ричардсон, известный путешественник и ученый, рассказывает такой случай:

Г. Финнан Мак Дональд, служивший в компании Гудзонова залива, спускался на лодке вниз по реке Саскачеван. Однажды под вечер, разбив палатку, он вышел поискать какую-нибудь дичь. Было почти совсем темно, когда он выстрелил в бизона, галопом поднимавшегося на холм. Когда, желая узнать результат этого выстрела, охотник последовал за бизоном, раненое животное бросилось на него. Мак Дональд не растерялся и ухватился за челку бизона в то же мгновение, как тот боднул его в бок. Охотник был высокий, сильный мужчина; между ним и животным завязалась страшная борьба, пока, наконец, руки его бессильно упали; тогда бизон опрокинул его, и от двух или трех ударов рогов охотник лишился сознания.

Его нашли лежащим в крови, раненным в нескольких местах. Возле него лежал бизон, очевидно, ожидая признаков жизни у охотника, чтобы возобновить атаку.

Мак Дональд оправился от полученных ран, но спустя несколько месяцев — умер.

Количество бизонов — все еще огромное, — однако, уменьшается с каждым годом. Хорошо выделанные шкуры их представляют большую ценность в торговле. У канадцев они в большом употреблении, как теплая одежда в их холодной стране, а также как полости в санях и экипажах. Такое же применение имеют их шкуры в северных провинциях Соединенных Штатов. И с той же целью в большом количестве их вывозят в северные страны Европы.

Уже одно только это широкое потребление могло бы привести к полному истреблению бизонов. Но кроме того, есть индейские племена, питающиеся почти исключительно мясом бизонов. Из шкур их индейцы выделывают для себя и одежду, и палатки. Неудивительно поэтому, что количество бизонов уменьшается с каждым годом.

ГЛАВА XXXI
Преследование бизонов

Первая наша мысль на следующее утро была о бизонах; наскоро позавтракав, мы двинулись в путь с самыми радужными надеждами. Наконец-то исполнится наше пламенное желание поохотиться на бизонов! Вскоре нам стали попадаться их следы: отпечатки ног, совершенно свежий помет встречались на каждом шагу. Но ни один бизон пока не показывался; между тем степь была испещрена следами, и все заставляло с минуты на минуту ожидать появления целого стада.

Дорога, протоптанная ими, вскоре пересекла наш путь.

Большинство из нас находило, что следует свернуть на эту дорогу, но решение этого вопроса было предоставлено проводникам.

Ик и Редвуд прежде всего внимательно осмотрели следы; они тщательно исследовали все, что могло дать им какие-нибудь указания относительно стада: о составляющем его числе животных, о времени его прохождения, о быстроте передвижения и так далее. Только после такого исследования Ик высказал свое мнение.

— Стадо должно быть большое, — сказал он, — приблизительно до двух тысяч голов. Самое лучшее, что мы можем сделать, по моему мнению, это отправиться по их следам. Что ты думаешь об этом, Марк?

— Я с этим вполне согласен, — ответил Редвуд. — Стадо проходило здесь вчера в полдень.

— Но откуда вы все это знаете? — воскликнули мы с удивлением.

— О, в этом нет ничего мудреного! — ответил проводник. — Вы, я думаю, понимаете, что следы эти оставлены не ранее, чем вчера.

— Но почему же?

— Очень просто. Вчера утром шел проливной дождь --следы, очевидно, сделаны после дождя. Надеюсь, что вы не станете об этом спорить.

Действительно, мы помнили, какой страшный ливень прошел накануне, и нам только оставалось преклониться перед мудростью нашего проводника. Мы все поняли, что животные прошли после дождя, иначе следы были бы смыты; но ведь весьма возможно, что это случилось рано утром…

Какие основания имеет Редвуд утверждать, что стадо прошло лишь в полдень?

— Далее, — продолжал проводник, — если бы бизоны прошли тотчас после дождя, то следы были бы глубже и на дороге было бы больше грязи; как видите, этого нет; значит, земля имела время просохнуть перед проходом бизонов, а после такого ливня, как вчера, самое меньшее, потребовалось часов шесть. Вот почему я и заключил, что эти следы оставлены вчера около двенадцати часов.

Мы были живо заинтересованы объяснением проводников. Оба пришли к одним и тем же выводам и сообщили нам несколько драгоценных сведений о бизонах. По их мнению, животные шли не плотными массами, а небольшими группами; ни один охотник их не преследовал, и по всей вероятности, они направлялись к какому-нибудь источнику или реке. Последнее было в особенности утешительно и давало нам надежду догнать бизонов, несмотря на разделявшее нас расстояние. Эта надежда, а также уверения проводников, придали нам новые силы, и мы с удвоенной энергией двинулись дальше.

В скором времени нам пришлось подняться на вершину небольшого холма, и перед нашими глазами открылась долина, глубина которой была скрыта от наших глаз непроницаемым облаком пыли. Там происходило что-то необыкновенное, но что, — мы сначала не могли понять. Несколько волков промелькнуло в столбе пыли, и целая стая разъяренных хищников со сверкающими глазами, раскрытой пастью и стоящей дыбом шерстью ринулась в самую середину кружившегося вихря. По-видимому, там шло сражение, но между кем? Ик и Редвуд решили, что какой-нибудь отставший старый бизон стал жертвой свирепой стаи. Оба охотника пришпорили своих лошадей и понеслись к месту сражения; мы последовали за ними. Несколько волков было положено на месте нашими выстрелами; остальные разбежались и скоро исчезли за холмами.

Мало-помалу пыль начала рассеиваться, и перед нами постепенно вырисовался громадный, мощный бизон. Это было животное, достигшее преклонных лет; хребет его был лишь кое-где покрыт клочками шерсти; потоки крови лились у него из боков. Но, несмотря на тяжелые раны, он был готов дорого продать свою жизнь; доказательством служило пять волков, распростертых у его ног.

Несчастный вид животного возбуждал жалость, и пуля, пущенная чьей-то сострадательной рукой, прекратила его страдания.

Мясо старого бизона было слишком жестко для того, чтобы мы им воспользовались. Но Ик не мог думать спокойно о том, что эта богатая добыча достанется волкам; он вынул кишки бизона, надул их и подвесил к палке над его трупом, так что при малейшем дуновении ветерка они колебались. По его словам, это было вернейшее предохранительное средство от волков.

Приведя в исполнение эту предосторожность, мы двинулись дальше и скоро наткнулись на еще более интересную картину.

Действующими лицами были, как и прежде, волки и бизоны; но на этот раз действие происходило в местности, покрытой травой; пыли поднималось меньше, и мы прекрасно могли следить за борьбой.

Стая волков осаждала трех бизонов: самку, детеныша и могучего, рослого самца. Целью их нападения были, по-видимому, самка и теленок. Несмотря на все мужество и силы быка, с отчаянием защищавшего свою семью, исход борьбы был очевиден: на место убитых и раненых волков, стекались новые и новые полчища, и рано или поздно они должны были одолеть.

Наши симпатии к несчастному семейству не изменили, однако, нашего намерения — убить и съесть самку с теленком. Движимые общим стремлением, мы пришпорили лошадей и врезались в свалку. Волки мгновенно рассеялись во все стороны, и самка, и теленок пали, убитые нашими выстрелами.

Разъяренный взгляд быка встретил новых врагов, но удостоверившись в бесполезности новой борьбы, бык прорвал цепь охотников и помчался в степь. Никто не хотел упустить такого редкого случая, и развернутая цепь охотников понеслась галопом вслед за животным. Никто не успел зарядить ружья, но все держали наготове пистолеты.

Бешеная скачка через холмы и долины не приводила ни к каким результатам: ни одна из лошадей не была в состоянии догнать бизона, как вдруг, без всякой видимой причины, он тяжело грохнулся на землю и остался без движения. Первой нашей мыслью было, что он споткнулся и просто упал; но, подъехав ближе, мы удостоверились, что животное было мертво: эта неистовая скачка была предсмертной вспышкой угасающей жизни.

Трое из нас остались для того, чтобы снять с буйвола кожу и вырезать лучшие куски, а остальные поспешно возвратились к тому месту, где были оставлены самка с теленком. Но какова была наша ярость, когда мы увидели, что нас опередили волки! От нежного тела теленка оставалось лишь несколько жалких лохмотьев. Самые лучшие части буйволицы были выедены. Мы могли видеть вдали этих степных хищников, пожиравших нашу добычу у нас на глазах.

Ик в ярости осыпал их проклятиями, но хитрецы держались на почтительном расстоянии, и потому ему пришлось отложить свою месть до более удобного случая.

Мы возвратились к убитому бизону и расположились здесь на ночлег. Плотно поужинав мясом бизона, показавшимся нам, несмотря на свою жесткость, чрезвычайно вкусным, мы улеглись спать.

ГЛАВА XXXII
Охотничьи уловки

Когда мы на другое утро собрались в путь, то увидели на расстоянии мили, на вершине одного холма, стадо бизонов, штук двенадцать. Наши проводники уверяли нас, что это буйволицы, и так как нам очень хотелось запастись их вкусным мясом, то обстоятельство это нас очень обрадовало.

Ввиду того, что наши лошади, утомленные и ослабевшие по истощении запасов овса, пострадали бы от усиленного галопа, решено было по совету наших проводников не пускаться открыто на стадо, а подкрасться к нему хитростью, подползти к нему. Местность для этого была очень подходящая, так как повсюду были разбросаны кусты.

Удачно было и то, что мы стояли против ветра; иначе бизоны, отличающиеся тонким чутьем, почуяли бы нашу близость. Наши проводники уже подготовились; они вытащили две волчьи шкуры, сохранявшиеся у нас с головами и хвостами, и натянули их на себя.

Хотя у бизона и нет более злейшего врага, чем волк, — он безбоязненно подпускает его к себе. Волки всегда бродят вокруг бизонов, и те привыкли к ним. Только больной или отделившийся от стада бизон может иногда стать жертвой волка; при других обстоятельствах бизон не удостаивает волка вниманием. Поэтому одеть на себя волчью шкуру — считается у краснокожих одним из лучших способов, чтобы подкрасться к бизонам. Так поступили и наши проводники.

В волчьем наряде отправились они к холму, на котором паслись бизоны, а мы верхом наблюдали за ними издали. Пройдя некоторое расстояние Редвуд и Ик стали дальше двигаться на четвереньках, а потом и ползком.

Движения их стали очень осторожны, медленны, и мы еле сдерживали нетерпение, готовые каждую минуту пустить своих лошадей вслед за ними.

Между тем бизоны, не подозревая приближения врагов, продолжали мирно пощипывать траву. Это были действительно самки и один вожак самец. Был момент, когда нам показалось, что этот часовой заметил наших товарищей, но это было напрасной тревогой. Опасность явилась с другой стороны. Второй самец-бизон появился вдруг с соседнего холма и, сосредоточив все внимание на стаде, охотники заметили его только тогда, когда он пересек им дорогу. Очевидно, это нарушило их план атаки, а вероятно, и несколько испугало, потому что они сразу вскочили, и оба одновременно выстрелили. В ту же минуту животное снова исчезло за холмом.

Понятно — маскарадная хитрость пропала.

Все бизоны поскакали прочь за своим вожаком, но, по счастью, они понеслись не в противоположную от нас сторону, и нам оставалась возможность на лошадях их преследовать, пустившись им наперерез.

Нам пришлось проскакать около пяти миль, чтобы приблизиться к животным на расстояние выстрела. Только лошади Безансона, кентуккийца, ученого и моя выдержали это испытание и донесли нас до цели. Каждый из нас наметил бизона, и четыре крупные самки остались на месте, вознаградив нас за долгую скачку. Продолжать ее наши лошади были уже не в состоянии, и мы должны были отказаться от преследования остальных бизонов.

Итак, у нас образовался обильный запас прекрасного мяса. Мы решили установить свой лагерь в этой местности, чтобы дать отдых лошадям, и только когда они наберутся свежих сил, выследить снова бизонов и устроить на них еще две-три охоты.

ГЛАВА XXXIII
Неожиданные гости. Жаркое из волчьего мяса

Выбрав место для лагеря, мы перенесли туда мясо бизонов, и у нас был ужин, какого уже мы давно не имели.

Мы расположили свои палатки на берегу ручья, впадавшего в один из притоков Арканзаса. Несколько дальше находился холм, и на простиравшейся за ним прерии мы оставили наших лошадей и мулов, так как трава была там несравненно мягче и сочнее, чем по берегу ручья. К ночи мы, конечно, собирались их привести ближе к палаткам.

До заката солнца оставалось еще часа два. Довольные собой, мы перебирали события дня и говорили о том, что делать дальше. Предполагалось пробыть на этом месте для охоты на бизонов не больше недели. Ночи стояли уже холодные и, зная как неожиданно и резко в прериях осень сменяется зимой, мы не хотели излишне затягивать свое пребывание в этих местах. За неделю мы могли убить совершенно достаточное количество бизонов, чтобы запастись их мясом на весь обратный путь и иметь соответствующее количество их шкур и рогов для торжественного возвращения в цивилизованные страны. Таковы были наши горделивые надежды в эти часы охотничьего досуга.

Грустно признаться, что планам этим не суждено было осуществиться. Когда мы достигли ближайшего поселения — что произошло только через шесть недель, --наш отряд меньше всего походил на триумфальное шествие. Все — пешие, ободранные, отощавшие, полузамерзшие, с истертыми до крови ногами--вот какими мы вернулись! Правда, у нас было еще несколько шкур бизонов, но на плечах и не как трофеи, а для прикрытия наготы. Но не будем упреждать событий и вернемся к лагерю на берегу ручья.

Мы сидели вокруг костра, обсуждая приемы пред- стоящей охоты. Время шло, и ночь была уж совсем близка. Пора было пойти за нашими лошадьми. Кто-то предложил оставить их еще попастись на хорошем корме. «Следов индейцев нигде не видно, — говорил этот охотник, --следовательно, опасаться за лошадей нечего, хотя для верности, можно кого-нибудь отправить к ним на стражу».

Предложение это было принято, и Ланти отправился к нашим животным.

Едва он достиг холма, как мы услышали какой-то шум. Сердца наши замерли… Все сразу вскочили… Не могло быть сомнения: то были крики индейцев, с которыми смешалось ржанье наших лошадей, топот их копыт и отчаянные крики нашего сторожевого.

— Индейцы! — воскликнул Ик, схватив свой карабин; и точно по сигналу, мы все бросились за оружием.

В несколько мгновений мы взбежали на холм и тут встретили Ланти, бежавшего во все лопатки с криками:

— Индейцы! Множество индейцев! Они угнали всех наших лошадей и мулов! Всех!..

Это известие было ужасно, и мы убедились тотчас же, что оно было совершенно верно! Достигнув места, где паслись наши лошади, мы увидели, что там не осталось ни одной уздечки, ни одного колышка, а вдали, на равнине, виднелась темная группа всадников, и до нас долетали звуки их торжествующих криков и смеха. Мы больше не видели ни лошадей, ни воров!..

Если бы индейцы напали на наш лагерь, мы, без сомнения, не вышли бы из этого столкновения с малыми потерями; но, очевидно, краснокожих было немного, и они удовольствовались похищением наших лошадей. Вероятно, они собирались, отведя добычу в надежное место, вернуться и произвести нападение на наш лагерь, если бы Ланти не увидел их. Теперь, поняв, что мы будем настороже, они на это не решились.

Это было самое печальное происшествие, какое только могло случиться! Остаться без лошадей в прерии, за сотни миль от всякого цивилизованного места — какая ужасная перспектива! А между тем еще другое несчастье — не меньшее — ожидало нас. Опасаясь, что индейцы произведут новое нападение, мы не вернулись к своему костру, а расположились на холме, с одной заботой — наблюдать за всеми пунктами, откуда они могли бы появиться.

Вдруг мы услышали за собой треск и, обернувшись, увидели свой лагерь в огне! Кусты, окружавшие его, давали обильную пищу распространившемуся пламени костра, и в несколько минут весь лагерь со всем, что в нем находилось, исчез в огне.

Мы даже не пытались спасать свое имущество; это было бы напрасно: нельзя было подойти к лагерю, кругом до ручья охваченному огнем. Когда стало возможно, мы спустились в котловинку, где стояли прежде наши палатки и фургон, и на обуглившейся почве, среди еще дымившихся углей, нашли только железные скрепы фургона. Наша одежда, запасы — все погибло!

Положение наше стало отчаянным. Нам не осталось ничего иного, как вернуться к убитому накануне бизону, чтобы вырезать из него мясо, но, увы, за ночь его успели съесть волки, и нам достался только мозг из костей.

Что было нам делать? Единогласно мы решили направиться к ближайшему поселению, находившемуся на берегу Миссури, милях в трехстах от нас. По нашим расчетам мы могли достичь его через двадцать дней; но нечего было думать идти напрямую, так как в этом направлении мы рисковали умереть голодной смертью. Было решено остаться еще несколько дней на месте, чтобы запастись свежим мясом бизонов, и тогда отправиться в путь. Весь день мы пробродили в различных направлениях, но, к великому огорчению, все возвратились с пустыми ягдташами.

Единственная дичь, принесенная одним из охотников, были две луговые собаки; но этого было слишком мало для всей компании. Таким образом, пришлось обойтись без ужина. Я думаю, нет ничего удивительного в том, что люди, почти ничего не евшие в течение целого дня, испытывали волчий голод. Мысль, что эта страшная смерть от голода ближе к нам, чем мы думаем, пришла нам на ум.

В течение дня нам встречались бизоны, но такие осторожные, что мы не рисковали к ним приблизиться. Мы чувствовали, что если и охота следующего дня ничего нам не даст, то будем близки к отчаянию.

С этими тяжелыми размышлениями молчаливо сидели мы вокруг костра. Вдруг старый Ик встал и тихо, приказав нам не шевелиться, пополз в сторону. Очевидно, он что-то увидел; силуэт его исчез в темноте, и через несколько минут звук выстрела заставил нас вздрогнуть; опасаясь, что наш проводник наткнулся на индейцев, мы повскакали, схватили ружья, но сейчас же успокоились, увидев Ика, волочившего за собой какую-то большую тушу.

— Ура! — закричал кто-то. — Ик принес дичь!

— Что это? Олень? Антилопа? — посыпались вопросы.

— Ничего подобного, --отвечал Ик, --и показал нам «дичь», оказавшуюся степным волком.

Лучше поесть волчьего мяса, чем ничего, --было общее мнение, и в несколько минут волк уже висел над костром и жарился в собственной шкуре.

Это происшествие несколько ободрило и даже развеселило нас. Конечно, для проводников наших не было ничего нового в этом ужине, но остальные впервые пробовали жаркое из волчьего мяса, и, тем не менее, каждый уплел свой кусок с таким аппетитом, как будто ел фазана.

Перед сном Ик предпринял еще одну экскурсию и принес второго волка; таким образом наш утренний завтрак был обеспечен, и мы почувствовали себя после ужина еще бодрее физически и нравственно, и с большим интересом выслушали рассказы наших проводников, вдохновленных нашим положением. Они рассказали нам несколько приключений из своих далеких экспедиций, и я передаю здесь самое интересное из них.

ГЛАВА XXXIV
Зайцы и саранча

С двумя другими охотниками наши проводники предприняли как-то путешествие к западу от Скалистых гор.

Там на них напали индейцы и похитили не только их добычу, но и лошадей, и вьючных животных, и — что было хуже всего — даже их ружья и порох.

Ближайший американский форт находился от них не ближе трехсот миль, и безоружным охотникам грозила голодная смерть, прежде чем они могли бы пройти это расстояние.

Но они нашли выход из этого положения.

Недалеко от того места, где их ограбили индейцы, расстилалась обширная равнина, вся покрытая полынью — растением, очень любимым степными зайцами. Не имея под рукой материала для силков или западни, охотникам оставалось последовать примеру некоторых индейских племен, которые не знают ни оружия, ни других приспособлений для охоты.

Они имели терпение сплести из полыни ограду, которой окружили часть поля, оставив одну сторону открытой. Затем, спугивая зайцев из кустов, им удалось загнать нескольких в ограду и здесь перебить их палками.

Два-три дня такой охоты дали им штук двадцать зайцев, но затем и эта дичь стала редкой.

Высушив на костре остатки своей добычи, чтобы сохранить мясо еще на несколько дней, охотники отправились в путь. Но очень скоро истощилась и эта провизия, и путники очутились снова в безвыходном положении. Местность стала еще пустыннее, и даже зайцев не было видно. Изредка мелькал перед их жадными взорами степной глухарь, но без ружья о нем нельзя было и мечтать. В продолжение нескольких дней пришлось питаться корнями и ягодами, которые, к счастью, уже поспели в то время года.

Иногда они находили дикую репу, а в одном болоте им удалось собрать запас очень питательных корней. Всего этого, однако, было далеко недостаточно, так как предстояло еще дней пять пути по совершенно пустынной местности.

В этом критическом положении их выручила счастливая случайность.

Точно по волшебству, земля вокруг них вся покрылась вдруг крупными, темно-коричневыми насекомыми — степной саранчой, известной в Америке под названием семнадцатилетней, в силу народного поверия, что она налетает через каждые семнадцать лет. Эта саранча отличается тем, что не вредит растительности. Многие птицы и четвероногие питаются этим насекомым; наши охотники знали, что индейцы едят саранчу, и почувствовали успокоение при виде бесконечного количества этих насекомых. Вырыв несколько ям и сбрасывая туда компактные массы севшей на землю саранчи, охотники за короткое время набрали запас, вполне обеспечивавший их путешествие.

Индейцы имеют обыкновение давить саранчу и перемешивать ее с зерном. Нашим героям пришлось обойтись без всякой приправы и просто поджарить насекомых.

Каждый изготовил свой запас, и снова охотники пошли по прериям.

После долгих, утомительных переходов, сильно страдая от недостатка воды, они добрались, наконец, до форта.

Там они нашли друзей, которые помогли им добыть одежду и припасы и начать новую экспедицию.

Выслушав рассказ наших проводников, мы решили, что каждый из нас по очереди будет караулить ночью, и расположившись вокруг костра, заснули так же крепко, как будто лежали на мягких перинах.

ГЛАВА XXXV
Стадо бизонов

Мы выбрали для ночлега низкий берег небольшой речки и зажгли костер шагах в двадцати от воды в круглой, с отлогими краями, обширной яме, точно вырытой рукой человека. Мы решили, что будем в большей безопасности, если зажжем наш огонь в этом углублении (так как все еще думали об индейцах). Мы улеглись на склонах ямы, упираясь ногами в ее дно. Первую часть ночного дежурства мы поручили доктору, не особенно надеясь на его бдительность и считая, что это время наиболее безопасное, так как краснокожие производят свои нападения обычно после полуночи, когда противник погружен уже в глубокий сон. Похищение наших лошадей было исключением, на которое дикари решились только, видя, что мы не выставили стражи. Итак, мы спокойно уснули после утомительного дня.

Очевидно, доктор тоже заснул на своем посту, иначе мы были бы подготовлены к тому нашествию, которое нагрянуло ночью. Я был разбужен неистовыми криками наших проводников и, вскочив, уверенный, что на нас напали индейцы, первым делом схватил свое ружье. Повскакали и все остальные с той же целью, а доктор лежал на краю ямы и храпел во всю мочь. Мы не могли понять, что все это значит.

Ик и Редвуд, которые всегда засыпали только на один глаз, уже выскочили из ямы и стояли наверху. Выстрелы, которые они в то же время дали, утвердили нас в мысли, что мы окружены краснокожими.

— Сюда! — кричал нам Редвуд, указывая места возле себя и своего товарища. — Возьмите ружья, пистолеты, все! Скорее!

Мы поспешили выкарабкаться из ямы и встали наверху в то мгновение, когда проснувшийся доктор, охваченный ужасом, скатился на дно ямы.

Поднимаясь, мы слышали глухой топот бесчисленных копыт и рев сотен бизонов. Была ясная лунная ночь, и как только наши глаза поднялись над краями впадины, мы увидели причину переполоха. Вокруг нас вся равнина была покрыта бизонами, которые продвигались двумя густыми колоннами по обе стороны от нас. Их было много тысяч. Они шли быстрой рысью, почти галопом, и местами ряды их были так сдвинуты, что они налезали один на другого; некоторые падали, опрокинутые товарищами.

— Сюда! Все сюда! — повторил Ик, — ко мне, или они войдут в яму и раздавят вас, как червей!

Мы сразу поняли, чего хотел наш проводник. В их стремительном движении ничто не могло остановить бизонов. Эта масса, подгоняемая сзади, не могла ни остановиться, ни изменить направления. Девять огромных бизонов уже было уложено выстрелами наших проводников, и их громадные туши несколько препятствовали другим продвигаться к нам. Мы последовали примеру наших руководителей, и беспощадный огонь был открыт по стаду из двустволок и револьверов. Вокруг нас образовалась стена из убитых бизонов, и мы получили возможность передохнуть и снова зарядить свое оружие.

Продолжая воздвигать вокруг себя укрепление из трупов, мы увидели, наконец, что число бизонов уменьшилось, и вот мимо нас прошел последний. Мы осмотрели результаты своей пальбы. Со всех сторон нагромождены были тела убитых и раненых бизонов; некоторые еще держались на ногах. Мы хотели броситься из своего заколдованного круга, чтобы докончить свои подвиги, но проводники остановили нас.

— Ни с места, если вы дорожите жизнью! — закричал Редвуд. — Ни шагу, пока мы всех не прикончим! У некоторых животных осталось еще достаточно силы, чтобы с нами расправиться!

И говоря это, метким выстрелом охотник убил одного из топтавшихся еще на месте бизонов. Мы прикончили таким образом всех наших врагов, оставшихся на поле сражения. Их было не меньше двадцати пяти. Конечно, мы не могли заснуть после того роскошного ужина, который был нам подан и который мы приправили упреками по адресу нашего заснувшего часового, все еще волнуясь по поводу происшедшего. Уже почти рассвело, когда мы собрались продолжать прерванный отдых.

ГЛАВА XXXVI
Возвращение в Сан-Луи

Мы проснулись с розовыми надеждами на будущее, имея провианта более чем нам было нужно. Вопрос был только в том, как его сохранить. Наши проводники научили нас, как высушить мясо и очистить шкуры бизонов, и, нагрузившись этой добычей, мы отправились в путь, довольные и бодрые. Но вскоре тяжесть нош стала подавлять нашу энергию. Мы не прошли и пятидесяти шагов, как новое несчастье опять предало нас отчаянию.

Мы подошли к ручью, меньше пятидесяти шагов в ширину, но очень глубокому; так как мы нигде не могли найти места, по которому можно было бы перейти вброд, то решили переправиться вплавь, а имущество сложить на связанный нами тут же плот. В тот момент, когда плот достиг середины ручья, веревка, за которую мы его тянули, вдруг лопнула, и быстрое течение подхватило плот. Мы не успели опомниться, как он был уже далеко, и мы с ужасом увидели, как, наткнувшись на подводный камень, он перевернулся — и почти вся наша добыча, все наши ружья исчезли в клокотавшей воде. У нас остались только три мешка с мясом, ножи и пистолеты. Что могли мы добыть с этим оружием? Мы уменьшили вдвое свои порции и решили ускорить шаги до крайней возможности. Счастливо было еще, что у нас сохранилось несколько шкур бизонов, так как наступила настоящая зима и мы начали сильно страдать от холода, а глубокий снег, покрывший прерию, затруднял наше движение вперед.

Однажды мы заметили на снегу следы оленей, и проводники обнадежили нас, что если снег немного стает и затем обледенеет, то нам, может быть, удастся добыть какого-нибудь оленя и без ружья. Поэтому мы очень ободрились, когда увидели, что белая равнина покрылась ледяной коркой, достаточно прочной, чтобы выдержать нас.

Мы сейчас же рассыпались в разные стороны в надежде встретить где-нибудь оленя. Но, увы! Один за другим возвращались мы с пустыми руками. Ик и Редвуд отправились вместе и вернулись последними. Можете себе представить нашу радость, когда мы увидели у них на плечах по половине великолепного лося! Они нашли следы животного на снегу и следовали за ним несколько миль, пока ноги его не были совершенно разбиты и ободраны ледяной корой, и охотники имели возможность приблизиться к нему на расстояние пистолетного выстрела. Это был крупный самец, мяса которого могло хватить нам на три дня. Впрочем, раньше этого срока наши запасы неожиданно пополнились мясом бизонов.

Мы шли с трудом по обледенелому снегу. Взобравшись на небольшой холм, мы увидели вдруг перед собой пять огромных бизонов. Тотчас же образовался совет: как нам раздобыть хоть одного из них, если не всех пятерых? Единственным способом было потихоньку приблизиться к ним и подползти на расстояние выстрела наших пистолетов; но разве возможно было это сделать на снегу, который хрустел под ногами? Придя к такому заключению, мы совершенно отчаялись в успехе.

Пока мы сговаривались, не приходя ни к какому решению, бизоны исчезли за соседним холмом. Мы поспешили на его вершину, с надеждой, что за холмом окажутся более благоприятные условия для охоты. Но глазам нашим представились галопом удалявшиеся от нас бизоны. Наше настроение упало, но наши проводники с радостным криком устремились за бизонами, призывая и всех нас за собой. Через минуту перед нами произошла удивительная вещь. Бизоны, то устремлялись вперед, то вдруг спотыкались, останавливались, расставив ноги, падали, качаясь как будто раненные невидимой пулей. Эти движения были бы для нас совершенно непонятны, если бы проводники одним возгласом не объяснили нам в чем дело.

— Бизоны попали на лед! — радостно воскликнули они.

Мы очень скоро приблизились к животным и с помощью ножей и пистолетов вышли победителями из борьбы, в которую вступили.

Это счастливое обстоятельство, может быть, спасло нам всем жизнь. Мы добыли себе запас мяса, который дал нам возможность достичь населенных мест. Правда, много лишений, много трудов пришлось вынести, много препятствий преодолеть; но хотя жалкие на вид в своих не поддающихся описанию лохмотьях, мы все вернулись в полном здоровье из нашего путешествия.

В форте, которого мы, наконец, достигли, нас снабдили всем необходимым, чтобы мы могли в приличном виде войти в Сан-Луи, куда и прибыли через несколько дней.

Там, сидя за обильным столом в гостинице, мы вскоре забыли все свои злоключения и вспоминали только наслаждение, которое нам приносила эта полная приключений жизнь охотников.

---

Компьютерный набор, редактирование, спелл-чекинг Б. А. Бердичевский

Источник: Майн Рид Библиотека П. П. Сойкина т. 8 Санкт-Петербург, издательство LOGOS

http://www.borisba.com/litlib/cbibl_.html

Компьютерная литбиблиотека Б. Бердичевского