Охотничий праздник (Рид)

Охотничий праздник
автор Томас Майн Рид, переводчик неизвестен

Оригинал: англ. The Hunter’s Feast, or, The Conversations around the Camp Fire, опубл.: 1855. — Перевод опубл.: 1896. Источник: az.lib.ru

Томас Майн Рид

Охотничий праздник

Роман

Компьютерный набор/OCR, редактирование, спелл-чекинг Б. А. Бердичевский

Источник: Золотой век, Харьков, «ФОЛИО», 1996

http://citycat.ru/litlib/cbibl_.html

Компьютерная литбиблиотека Б. Бердичевского

Глава I
ОБЩЕСТВО ОХОТНИКОВ

Недалеко от места, где Миссури впадает в Миссисипи, стоит город Сент-Луи — главный пункт на границе. Индейцы постоянно посещают этот город и выменивают здесь свои поделки на шерстяные одеяла, бусы, ружья, порох и свинец. Эмигранты, направляющиеся на Далекий Запад, тоже охотно отдыхают в этом городе. Здесь же организуются все охотничьи экспедиции. В конце лета население Сент-Луи сильно увеличивается за счет приезжих из Нового Орлеана, которые бегут на Север, преследуемые желтой лихорадкой.

Увлеченный одним из этих потоков, я тоже прибыл в Сент-Луи летом 18… года. Оказалось, что все гостиницы были переполнены беглецами из Нового Орлеана, приезжими из Европы художниками, искавшими живописные местности, учеными, покинувшими свои кабинеты в погоне за коллекциями, и, наконец, охотниками, которым надоело гоняться за мелкой дичью и которые были не прочь принять участие в охоте на буйволов. К этим последним принадлежал и я.

Через несколько дней после моего прибытия в Сент-Луи я уже познакомился с пятью охотниками, и у нас образовалось маленькое общество. Мы немедленно занялись обсуждением плана предстоящей экспедиции. Решено было, что каждый из нас может экипироваться сообразно со своими вкусами и средствами, но покупка лошади или мула была признана обязательной для каждого охотника. Затем организовали общую кассу, чтобы на собранные деньги приобрести фургон, упряжку, палатки, съестные припасы и кухонную посуду. Кроме того, мы решили пригласить с собой двух профессиональных охотников, хорошо знакомых с прериями и могущих служить нам проводниками. Приготовления наши заняли около недели, и, наконец, из предместья Сент-Луи по дороге, ведущей к прериям, выехала маленькая кавалькада и вскоре исчезла из виду за холмами, окружавшими город.

Восемь всадников сопровождали фургон, запряженный шестью сильными мулами. Ими управлял Джек, свободный негр, черный как ворон, с густыми всклокоченными волосами и двумя рядами белых зубов, которые почти постоянно были на виду, так как улыбка всегда присутствовала на лице этого веселого человека. Из-под холщовой крыши фургона выглядывало другое лицо, нисколько не походившее на возницу фургона. Когда-то это лицо было красного цвета, но под воздействием солнца оно приняло золотисто-желтую окраску. Густые ярко-рыжие волосы этого субъекта частично спрятаны под старой приплюснутой шляпой. Хотя, как уже было сказано, негр не принадлежал к числу меланхоликов, тем не менее лицо его казалось печальным в сравнении с оживленной физиономией обладателя рыжих волос. Эта физиономия казалась необыкновенно комичной, так как один глаз постоянно подмигивал, а в другом было так много лукавства, что его хватило бы для обоих. Коротенькая глиняная трубка все время торчала во рту Мики Ланти — самого веселого из ирландцев, когда-либо переселявшихся в Америку.

Что касается всадников, то шестеро из них по своему рождению и воспитанию были истыми джентльменами, кроме того, половина из них — ученые. Последние два всадника не могли претендовать ни на знатность рода, ни на ученость, так как это были простые трапперы — грубые охотники и наши проводники. Скажем несколько слов о каждом из членов этого общества. Упомянем прежде всего о высоком и широкоплечем англичанине, с правильными чертами лица, хотя и не очень красивыми, но несшими на себе печать добродушия. Румяные щеки говорили о цветущем здоровье англичанина.

Это был истый джентльмен, один из тех, которые, путешествуя по Соединенным Штатам, оставляют дома свои титулы, но не забывают захватить свой зонтик. Мы его звали Томпсоном, вел он себя сдержанно и скромно, хотя, как потом выяснилось, у себя на родине он занимал видное место и носил громкий титул. Одет он был в клетчатую охотничью куртку с восемью карманами. В фургоне находилась принадлежавшая ему кожаная коробка из-под шляпы, запертая на замок. Мы вначале подсмеивались над Томпсоном, полагая, что в коробке находился его цилиндр, но оказалось, что коробка была наполнена платяными, сапожными и зубными щетками, а также бритвенными приборами и мылом. Под мышкой у Томпсона всегда находился зонтик, под которым он в джунглях Индостана охотился на тигра, в пустынях Африки — на льва, в Южной Америке — на страуса, и теперь под тем же самым зонтиком он намеревался в прериях охотиться на буйвола. Кроме зонтика, Томпсон имел еще при себе тяжелую двустволку и сидел в английском седле на крепком коне бурой масти с укороченным хвостом.

Для большинства участников нашей экспедиции английское седло и подрезанный хвост лошади представляли невиданные редкости.

Другой из наших товарищей был родом из Кентукки и превосходил нас всех своим ростом. У него были резкие черты лица, он не носил ни усов, ни бакенбардов. Если бы не его высокая и мощная фигура, то из-за черных длинных волос его можно было бы принять за индейца. Он сидел на лошади несколько сгорбившись, а его длинные руки и ноги казались приделанными к туловищу; но тем не менее было ясно, что владелец этих мощных членов никоим образом не должен был опасаться медвежьих объятий. Лицо его было суровым, но причиной тому был не столько мрачный характер, сколько загорелая кожа и темные полосы от жевания табака, которые от углов рта опускались к подбородку. В обращении он был так же весел и развязен, как и остальные члены нашего общества.

Кентуккиец был одет в широкий балахон из тонкой шерстяной ткани, а его голову покрывала войлочная шляпа с широкими полями. Некогда эта шляпа стоила, должно быть, дорого, но теперь была уже порядком изношена и сплюснута, так как очень часто служила своему владельцу сиденьем и подушкой. Кентуккиец управлял высокой и худощавой лошадью, которая была ему под стать и своими размерами превосходила всех остальных лошадей нашего отряда. На широкой груди ее владельца перекрещивалось несколько ремней, на которых висели пороховница, мешок с пулями и ягдташ. Тяжелое ружье было так длинно, что приклад упирался в ногу всадника, а ствол доходил до его плеча. На своей родине кентуккиец имел обширные плантации и считался хорошим охотником на оленя; поэтому неудивительно, что он пристал к нам, желая побаловать себя охотой на буйвола.

Третьим нашим товарищем был доктор, но не тощий, какими обычно бывают его коллеги, а толстый, краснощекий и веселого нрава. Добрый доктор имел маленький недостаток, так как любил иногда выпить, но это ему прощалось за его добродушие к веселость. Доктор был в черном костюме, несколько порыжевшем от длительной носки. Коричневые штиблеты плотно обхватывали полные ноги нашего друга. Он ехал на маленькой и худой лошаденке, так как его средства не позволяли ему обзавестись чем-нибудь получше. Доктора звали Джоном Джоппером.

Четвертым из наших товарищей был красивый молодой человек с черными глазами и густыми вьющимися волосами. Его видная и мужественная фигура еще более выигрывала от изящного костюма, состоящего из узкой куртки и широких шаровар, какие обыкновенно носят в Луизиане. Дорогая панамская шляпа бросала тень на его красивое лицо с румянцем во всю щеку, а плащ из тонкого сукна был небрежно наброшен на плечи. Это был креол из Луизианы и страстный любитель естествознания. Его звали Жюль Безансон, и он принял участие в нашей поездке, в надежде обогатить новыми сведениями любимую науку ботанику.

Среди нас был еще один естествоиспытатель, имя которого одинаково известно и в Новом и в Старом свете. Хотя это был уже пожилой человек, но выглядел он еще очень бодро, и в руках его было достаточно сил, чтобы владеть винтовкой. Он был в темно-синем костюме и в собольей шапке, из-под которой спокойно глядели умные глаза, что всякий сразу чувствовал, что находится в обществе выдающегося человека. Это был мистер Адюбсон, известный охотник и зоолог, надеявшийся увеличить свои коллекции во время нашей увеселительной поездки. Между ним и молодым Безансоном завязалась искренняя дружба. Креол относился к своему ученому товарищу с явным почтением.

Что касается меня лично, то я не буду долго останавливаться на описании моей особы. Я был тогда еще очень молод, получил неплохое образование, любил природу, но главным образом лошадей, а потому и сидел теперь на прекрасном коне. На мне была легкая охотничья куртка из вышитой кожи, ярко-красные штиблеты и вязаная шерстяная шапка с темным пером. Моя пороховница и мешок с пулями были хорошо подобраны, а за поясом, обхватывавшим мой стан, торчали охотничий нож и револьверы. Одной рукой я держал легкое ружье, а другой — правил моим вороным конем, которого средневековый трубадур охотно воспел бы в своих стихах. Мое снаряжение дополняли глубокое испанское седло, уздечка из медвежьей кожи, а также красное шерстяное одеяло, лассо и дорожный мешок, свернутые и прикрепленные к луке седла.

Мне остается еще описать наших двух проводников. Их звали Исаак Брадлей и Марк Редвуд. Оба они были трапперами, но внешне сильно отличались друг от друга. Редвуд был высокий и плотный мужчина, сильный, как бык. Его же товарищ — небольшой и сухощавый. Открытое лицо Редвуда дышало мужеством и обросло густыми бакенбардами, а безбородое и медно-красное лицо Брадлея напоминало индейца. Оба проводника были в кожаных костюмах, но в совершенно разных. Куртка, штиблеты и мокасины Редвуда были просторны и хорошего покроя. На енотовой шапке торчал кверху пушистый хвост. Одеяние Брадлея было очень узко, и казалось, что оно составляет одно целое со своим владельцем. Его штиблеты, куртка и мокасины были сильно поношены и грязны. На нем висел ягдташ из лоснившейся от жира кожи и маленький буйволовый рог, служивший пороховницей, а за поясом торчал большой охотничий нож с рукояткой из оленьего рога. Старинное ружье Брадлея имело ствол длиной около шести футов. Ружье Редвуда тоже отличалось значительными размерами, но было новейшего устройства, а также пороховница, пояс и ягдташ были подобраны с большим вкусом, чем у Брадлея, который, по-видимому, не придавал большого значения своей внешности.

В описании наших проводников нет ничего вымышленного, но все взято прямо с натуры, так как Марк Редвуд пользовался тогда славой лучшего проводника, а Исаак Брадлей, известный под кличкой «старый Ика, избиватель волков», считался лучшим и храбрейшим из западных охотников. Редвуд сидел на сильной охотничьей лошади английской породы, а старый избиватель волков ехал на одной из тех неоценимых кобыл, которые попадаются среди мустангов в прериях Техаса.

Глава II
ВОКРУГ ПОХОДНОГО КОСТРА

Мы направлялись к юго-западу, и ближайший пункт, в котором можно было рассчитывать на встречу с буйволами, находился от нас на расстоянии двухсот миль. В настоящее время можно проехать еще триста миль и не встретить ни одного буйвола, но в описываемое нами время в Сент-Луи проникли слухи, что буйволов видели на берегах Озели. Туда-то мы и направлялись, в надежде встретить нужную нам дичь дней через двадцать. Читатель согласится, что надо было быть страстными охотниками, чтобы предпринять двадцатидневное путешествие в поисках буйволов. Путешественнику, покинувшему Сент-Луи, легко было добраться до границы цивилизованных местностей. Для этого требовался всего один день. Кое-где, правда, попадались еще поселения, но это случалось так редко, что вся местность казалась необитаемой пустыней. Поэтому нам нечего было в дороге рассчитывать на чье бы то ни было гостеприимство, но это нас нисколько не пугало, так как мы везли в своем фургоне несколько палаток.

В американской пустыне есть мало местностей, где бы путешественник мог наверняка прокормить себя собственной добычей от охоты. Нужно много времени для того, чтобы осторожно подкрасться к дичи, а затем не промахнуться. И хотя мы проезжали по местности, весьма пригодной для пребывания диких животных, но тем не менее отряд наш сделал первый привал, а свежего мяса пока у нас не было. Мало заманчивого в этом невольном и продолжительном бездействии; но оно не могло иметь печальных последствий, так как провизии у нас имелось в достаточном количестве: в фургоне находились мешки с сухарями и мукой, копченые окорока, сушеные бычьи языки, порядочные запасы кофе, сахара и соли. Были и кое-какие лакомства, которые каждый припасал для себя по своему усмотрению, но излишней роскоши не было, так как большинство из нас являлись опытными путешественниками, умевшими довольствоваться немногим. Большая часть груза нашего фургона состояла из корма для наших лошадей и мулов.

В первый день мы проехали целых тридцать миль по очень удобной дороге. Путь наш пролегал по слегка волнообразной местности, усеянной черными камешками и поросшей небольшими дубами с потрескавшейся корой. Дубы эти не годятся для построек, но очень украшают местность, образуя нечто вроде парков. Наш юный ботаник Безансон меньше других мог пожаловаться на вынужденное бездействие, так как он встретил много новых для него растений и цветов. Обогащению его коллекций во многом способствовал Адюбсон. хорошо знакомый с ботаникой — наукой, родственной зоологии. Мы разбили свой лагерь на берегу чистого ручейка и раз навсегда установили порядок и расположение всех наших будущих бивуаков.

Каждый из нас прежде всего собственноручно расседлал свою лошадь, так как в прериях слуг нет. Обязанности Ланти не выходили за пределы кулинарии, коей он обучался в качестве повара на одном из торговых судов Нового Орлеана. Джеку было достаточно возни с его мулами, а что касается наших проводников, то было бы большой смелостью предложить которому-нибудь из них расседлать наших лошадей. Виданное ли дело, чтобы вольный траппер исполнял лакейские обязанности!

Наши мулы и лошади были привязаны на открытой местности, и длинные веревки позволяли им пастись на значительном пространстве. Наши две палатки были поставлены рядом, так что вход в них был со стороны ручья, а сзади они были защищены фургоном. Между палатками и фургоном мы разложили костер, а по обеим его сторонам вбили колья, раздвоенные на концах, куда поместили длинную перекладину для котелков: это была кухня нашего Ланти. Позвольте мне несколько подробнее описать нашу первую стоянку, которая была, так сказать, типичной, и все последующие походили на нее. Конические палатки старой модели всегда ставились одна возле другой. Для их установки требовалась всего одна жердь.

Ужин был уже почти готов, и в такие минуты Ланти занимал среди нас самое почетное место: наклонившись над огнем, он жарил кофе, помешивая его железной ложкой, вода в котелке начинала уже закипать, и оставалось только поставить на горячие угли большую сковородку с ветчиной, нарезанной ломтиками. Наш друг Томпсон сидит на колоде и, раскрыв свою коробку от шляпы, вынимает оттуда щетки и гребенки. Этот обстоятельный англичанин успел уже помыться, расчесать свои волосы, усы и бакенбарды, а также почистить зубы и даже ногти. Это называется путешествовать со всеми удобствами. Что касается кентуккийца, то он занят совершенно другим делом; в одной руке у него нож, а в другой — продолговатый предмет темного цвета: это настоящий табак Джемса Ривера, и кентуккиец, приготовляя свою жвачку, приятно проводит время перед ужином.

Но где же доктор? А он отправился к ручью за водой, чтобы разбавить ею свой коньяк. Надо полагать, что доктор уже основательно приложился к бутылочке, так как круглые глаза его неестественно блестят, и он кажется необыкновенно веселым. Безансон и его ученый друг заняты сортировкой собранных растений и укладыванием их для просушки в большую кипу бумаг. Разговор этих двух естествоиспытателей очень занимателен, но в эту минуту каждого больше интересуют свои собственные дела. Проводпики сидят около фургона. Мика чистит свое ружье, а Редвуд перекидывается шутками с негром. Что касается меня, то я был весь поглощен заботами о моем любимом коне и смазывал ему копыта жиром, чего в будущем я, может быть, и не смогу делать за недостатком времени. К счастью, мой любимец в этом и не особенно будет нуждаться, так как за время путешествия его копыта успеют достаточно огрубеть.

В воздухе несколько свежо, а потому мы охотно откликаемся на приглашение Мики сесть вокруг костра и выпить кофе. Каждый из нас, не исключая и проводников, приносит с собой тарелку, ножик и чашку, после чего мы жадно набрасываемся на еду и быстро уничтожаем весь приготовленный для нас ужин. Несмотря на усталость, мы все очень веселы и наслаждаемся новой для нас обстановкой. После ужина начался перекур, и кое у кого во рту появились сигары, но большинство довольствовалось скромными трубками. Доктор, обладавший прекрасным тенором, не заставил себя долго просить спеть, и мы с удовольствием послушали его. Нет сомнения, что никогда еще такой мелодичный мужской голос не пробуждал эхо этой пустынной местности.

Несмотря на все это, усталость взяла свое и мы забрались в палатки для отдыха. Но предварительно пришлось спутать лошадей. Мы сделали это не из-за боязни воров, а просто потому, что в начале путешествия лошади легко пугаются и мчатся обратно к тому месту, откуда они выехали. Это было бы непоправимым несчастьем, но большинство из нас были опытные и бывалые путешественники, и потому были приняты все меры, чтобы избежать подобных неприятностей. В этот раз мы не оставили часового у своего лагеря, но мы отлично знали, что скоро наступит время, когда эта мера предосторожности станет неизбежной.

Глава III
ПРИКЛЮЧЕНИЕ БЕЗАНСОНА

Человек, путешествующий в прериях, всегда встает с восходом солнца. Нам прежде всего предстояло сложить палатки и постели, позаботиться о завтраке и тогда уже седлать лошадей. Ланти разложил костер. Вода для кофе уже закипала, и с большой сковороды распространялся по всему лагерю запах, который был для нас приятнее всех благовоний Аравии. Все собрались вокруг огня, где Томпсон еще заканчивал чистку своих ногтей, кентуккиец приготовлял табак для жевания, доктор успел уже подкрепить себя добрым глотком из оловянной фляжки, Безансон укладывал растения, в чем ему помогал Адюбсон, покуривая свою длинную трубку, а я хлопотал около своего коня.

Через полчаса завтрак был окончен, палатки и посуда уложены в фургон, лошади оседланы, мулы взнузданы, и мы тронулись в путь. Но сегодняшняя езда не походила на вчерашнюю, так как теперь попадались топкие места и многочисленные холмы, густо поросшие кустарниками. Пришлось переезжать через несколько речек, и все это так затрудняло наше движение, что в этот день мы проехали всего двадцать миль. Опять пришлось остановиться лагерем, не убив и даже не увидев никакой дичи. Мы почувствовали себя несколько разочарованными, тем более, что даже наши проводники, несколько отставшие от нас, возвратились в лагерь с пустыми руками.

Наш второй лагерь, как и первый, был расположен на берегу небольшой речки. Вскоре после остановки Томпсон взял свое ружье и отправился в путь. На небольшом расстоянии от лагеря он заметил болотистое место и надеялся раздобыть там нескольких куликов. Нам долго ждать не пришлось, и вскоре четыре выстрела, следовавшие один за другим, возвестили, что англичанину посчастливилось напасть на какую-то добычу, иначе он попусту не стал бы тратить свои заряды. И действительно, через несколько минут англичанин возвратился в лагерь, неся трех птиц, которые с виду очень походили на куликов. Томпсон и думал, что ему посчастливилось убить куликов, но Адюбсон вывел его из заблуждения, объявив, что принесенные птицы американские ржанки. Но для нас было все равно, как они назывались, важно то, что мы могли приготовить из них жаркое. Мясо этих птиц оказалось довольно вкусным, и нам оставалось только пожалеть, что его было очень мало.

После ужина у нас завязался разговор о разных птицах, водящихся на американских болотах, и, наконец, речь зашла об ибисе.

При этом Безансон упомянул, что индейцы часто приносили ибисов в Новый Орлеан и продавали их там как американских ржанок. Это, по словам Адюбсона, был белый ибис, очень распространенный в Соединенных Штатах. Но попадаются два других вида этих птиц: лесной ибис, очень похожий на того, которому поклонялись египтяне, а также красный ибис, встречающийся реже других. Наш ученый спутник, знавший наперечет всех американских птиц, сообщил нам много интересных подробностей о привычках красного ибиса. Когда Адюбсон окончил свою речь, в разговор вмешался молодой креол, говоря, что ему на ум приходит удивительное происшествие, которое с ним приключилось на охоте за красным ибисом. Мы, конечно, попросили рассказать нам об этом, на что молодой ботаник охотно согласился.

«Однажды, во время каникул, — начал свое повествование Безансон, — отправился я на экскурсию в юго-западную часть Луизианы. Перед отъездом из дому я обещал одному приятелю раздобыть для него парочку красных ибисов, из которых он хотел сделать чучела. Южная часть Луизианы представляет собой огромный лабиринт болот, баюсов и лагун. Баюсы — это мутные, лениво текущие реки. Эти баюсы отличаются иногда глубиной и шириной, а середина их усеяна островами. Нечего и говорить, что в баюсах и в прилегающих к ним болотах водится огромное количество аллигаторов. Над всем этим носятся стаи болотных и водяных птиц, которые постоянно ныряют в эту мутную воду. Здесь можно также встретить орла-рыболова, отнимающего добычу у белоголового орла. В некоторых местах баюсы образуют целую сеть каналов, по которым можно очень удобно двигаться в небольшой лодочке. Часто это единственный способ сообщения между поселениями.

В первые два дня моей экскурсии мне не удалось раздобыть ни одного красного ибиса. Это пугливое существо старательно избегает охотников, и за все время моего путешествия мне удалось видеть всего два экземпляра и то на очень большом расстоянии от меня. Однако я еще не терял надежды. На третий или на четвертый день утром я выехал в лодке из небольшого поселка, стоявшего на берегу широкого баюса. Со мной было только мое ружье, а собаку пришлось оставить в поселении, так как накануне ее укусил аллигатор. В этот день я не особенно занимался сбором растений, но зато неусыпно поглядывал по сторонам, в надежде увидеть красного ибиса. Я некоторое время спускался вниз по течению, но так как нигде не было и следов нужной мне птицы, то я свернул в один из боковых каналов и стал подниматься вверх по течению. Это привело меня в пустынную местность, представлявшую из себя обширное болото, поросшее камышом. Вдали не виднелось ни малейшего поселка, и очень может быть, что я был первым человеческим существом, проезжавшим в лодке по этим мрачным водам. Я вволю настрелял всякой дичи, так как она совершенно не боялась присутствия человека, но нужного мне ибиса нигде не было видно.

Я собирался уже повернуть назад, но вдруг заметил, что канал, по которому я ехал, постепенно расширялся. Любопытство увлекло меня дальше, и вскоре я очутился возле большого озера. Берега его оказались болотистыми, судя по всему, оно было глубоким и кишмя-кишело аллигаторами. Я видел их безобразные туловища с заостренной спиной и наблюдал, как они шныряли во всех направлениях, пожирая рыбу и друг друга. Но за время своего путешествия я уже успел привыкнуть к этому зрелищу, и не оно привлекало теперь мое внимание. Глаза мои жадно остановились на небольшом острове, помещавшемся почти посредине озера: там виднелось множество птиц с ярко-красным оперением. Ослепительные солнечные лучи ввели меня в заблуждение, и мне казалось, что передо мной были фламинго. Но я вскоре понял, что ошибся, когда рассмотрел клювы, изогнутые, наподобие сабель. Да, это были нужные мне красные ибисы! По своему обыкновению, они стояли на одной ноге и, по-видимому, дремали под жгучими солнечными лучами. Нечего и говорить, что я подъехал со всеми нужными предосторожностями и, тихонько подняв ружье, почти одновременно спустил оба курка.

Когда дым рассеялся, я мог удостовериться, что все птицы улетели, за исключением одной, которая лежала у самого берега. Не покидая своего ружья, я прыгнул на остров и направился к тому месту, где лежала моя добыча. На это потребовалось всего несколько секунд, но когда я возвратился к лодке, то оказалось, что ее подхватило течением, и она, тихо покачиваясь, была уже в четверти мили от острова. Моей первой мыслью было броситься в воду и догнать удалявшуюся лодку. Но оказалось, что даже у самого берега озеро было очень глубоким, и я в ту же минуту понял, что лодка была для меня безвозвратно потеряна. Однако я не сразу осознал весь ужас своего положения. Я находился на уединенном острове среди озер, в полумиле от его берега, один и без лодки. Но что же в этом было особенного? Многим, верно, случалось находиться в подобном положении, и они от этого не приходили в отчаяние!

Таковы были мои первые мысли; но они вскоре уступили место соображениям другого рода. Лодку мою уносило все дальше и дальше. Осмотревшись кругом, я заметил, что озеро было в центре огромного болота, по которому нельзя было пройти, если бы я даже смог добраться до него, но об этом нечего было и думать, так как на острове не было ни деревьев, ни кустов, ни каких бы то ни было жердей, из которых можно было бы построить плот. Когда я все это принял во внимание, то в моей душе все перевернулось. Правда, что я находился на озере, имевшем в ширину всего одну милю; но при моей беспомощности это было все равно, как если бы я находился на небольшом утесе среди Атлантического океана. Я отлично знал, что в этих непроходимых болотах на много миль в окружности не было никаких поселений, я знал, что ни одна человеческая душа не увидит и не услышит меня. Не было ни малейшей надежды, что кто-либо вздумает приблизиться к этому озеру, и мне легко было убедиться, что я был первым человеческим существом, вздумавшим посетить эти мрачные воды. Об этом красноречиво свидетельствовало то, что птицы смело пролетали почти над самой моей головой. У меня больше не было ни малейших иллюзий относительно моей участи, ясно было, что без помощи мне не удастся выбраться из этого ужасного озера и придется погибнуть на острове или утонуть, при попытке добраться до ближайшего берега.

Эти мысли быстро пронеслись в моей голове; факты были налицо, расчеты вполне основательны и выводы неопровержимы. Не оставалось ни одного обстоятельства, на котором я мог бы основать хотя бы слабую надежду. Нечего было и ожидать, чтобы кто-нибудь заметил мое отсутствие и отправился на поиски. Скромные жители деревушки, которую я утром покинул, меня совершенно не знали; я был для них чужим, и притом они смотрели на меня как на чудака, любившего уединенные прогулки и собиравшего сорные травы, птиц, насекомых и пресмыкающихся, на которых они не обращали ни малейшего внимания. Если бы мое отсутствие продолжалось даже несколько дней, то и тогда никто не вздумал бы меня искать, так как все привыкли к моим исчезновениям и появлениям через более или менее продолжительное время. Невеселые мысли теснились в моей голове, и я чувствовал, что отчаяние охватило меня. Я начал громко кричать, но скорее бессознательно, чем в надежде быть услышанным.

Мне ответили только эхо и безумный хохот белоголового орла.

Я перестал кричать, бросил ружье на землю и сам упал около него. Я понимаю, что чувства человека, брошенного в тюрьму, не должны быть оптимистичными. Мне иногда случалось блуждать в прериях, не зная, куда направить свои стопы. Это еще хуже тюрьмы, ибо чувствуешь себя одиноким.

Но я готов лучше двадцать раз заблудиться в прериях, чем снова очутиться покинутым на уединенном островке. В самой мрачной тюрьме заключенный знает, что около него есть люди, хотя бы это были только его тюремщики; человек, заблудившийся в прериях, чувствует себя однако же свободным в движениях, но на своем островке я испытывал и отчаяние и безысходность.

Убитый горем, я пролежал, должно быть, несколько часов в полубессознательном состоянии. Солнце начинало уже садиться, когда я понемногу стал приходить в себя. Странное обстоятельство заставило меня очнуться: я был со всех сторон окружен отвратительными пресмыкающимися. Я не сразу сообразил, что это явь, казалось, что я вижу все это в плохом сне, но когда до моего слуха дошли разнообразные звуки, издаваемые безобразными созданиями, то я пришел в себя окончательно. Я понимал всю опасность такого соседства. В темноте что-то пыхтело, точно кузнечные мехи, и время от времени раздавался рев, похожий на бычий. Возле меня было около сотни аллигаторов, и некоторые из них отличались чудовищными размерами. Во время моего забытья они так осмелели, что подступили ко мне очень близко; их тусклые глаза светились в темноте жутким блеском.

Я инстинктивно вскочил на ноги, и чудовища, напуганные этим, поспешили укрыться в глубоких водах озера. Это меня несколько ободрило. Я чувствовал себя теперь не столь одиноким и первый раз в жизни понял, что даже крокодилы могут человеку составить общество. Я начал несколько спокойнее смотреть на ситуацию, в которой оказался, обошел весь остров, но опять-таки пришел к заключению, что выбраться отсюда не было ни малейшей возможности.

Остров представлял из себя не что иное, как песчаную мель, которая понемногу начинала выступать из воды. Вся растительность острова состояла из нескольких кустиков травы, так что пришлось отказаться от мысли построить плот. Нечего было и думать о переправе вплавь, так как огромные крокодилы, сопя и фыркая, плавали во всех направлениях и в своей родной стихии чувствовали себя гораздо смелее, чем на суше. Если бы я вздумал плыть, то аллигаторы, окружив меня, живо покончили бы со мной.

Я ходил по острову взад и вперед, прислушиваясь к новым звукам, раздававшимся в ночной тиши. Но самым ужасным был плеск и рев плававших аллигаторов, это напоминало мне о близкой опасности и о том, что я не должен ни на минуту смыкать глаз. Стоило мне просидеть неподвижно несколько минут, как эти чудовища вылезали на берег и дерзко приближались ко мне. В этих условиях было бы безумием думать о сне. Время от времени я вскакивал на ноги, кричал, размахивал ружьем и прогонял аллигаторов в воду, куда они прыгали с легким плеском, но не выказывая особого страха. С каждой новой попыткой с моей стороны спугнуть этих непрошеных гостей, они становились все смелее и смелее, так что в конце концов ни мои крики, ни угрожающие жесты не могли заставить их удалиться с острова: они только отступили от меня на несколько футов, образовав живое кольцо вокруг того места, где я сидел.

Это соседство начинало меня беспокоить, а потому, зарядив ружье, я выстрелил, но не убил ни одного из осаждавших меня аллигаторов. Чтобы смертельно ранить это животное, надо попасть ему в глаз или между передними ногами. Темнота не позволяла мне прицелиться в нужное место, и пуля отскочила от панциря, не причинив ни малейшего вреда. Однако громкий выстрел и огонь произвели-таки значительный переполох среди моих неприятелей, и они поспешно убрались в воду, не смея оттуда показываться в продолжение довольно долгого времени. Несмотря на явную опасность, я чувствовал такую усталость, что глаза мои начали слипаться. Воспользовавшись этим, аллигаторы снова вылезли на берег и так близко подошли ко мне, что я начал задыхаться от неприятного мускусного запаха, который исходил от животных. Одно из чудовищ, видимо, собиралось напасть на меня, о чем я догадался по изогнутой форме его спины. Я едва успел отскочить в сторону и избежать удара могучим хвостом, которым крокодил начал в ту же минуту размахивать в том месте, где я только что сидел и собирался уснуть. Пришлось снова выстрелить, чтобы обратить аллигаторов в бегство.

Я дал себе слово быть осторожнее и не поддаваться сну, хотя очень сильно в нем нуждался, так как в этот день мне пришлось долго грести под знойными лучами тропического солнца, усталость моя была так велика, что я мог бы уснуть стоя или на первой попавшейся куче ила, в котором здесь не было недостатка. Но сознание грозной опасности заставило меня сделать над собой невероятное усилие, и я больше не смыкал глаз за всю эту ночь, в продолжение которой мне не раз еще пришлось вступать в битву с пресмыкающимися и прогонять их выстрелами из ружья. Солнце, наконец, показалось, но наступивший день не принес никаких изменений в моем положении. При свете дня я опять осмотрел свою „темницу“, но не увидел ни малейшей возможности выбраться из нее. Собственно говоря, положение мое даже ухудшилось, так как солнечные лучи, падая на меня почти перпендикулярно, немилосердно жгли мне кожу, и она вся покрылась пузырями. Болотные мухи и москиты всю ночь тучами носились вокруг меня и до того меня искусали, что все мое тело покрылось красными пятнами. На небе не было ни одного облачка, которое могло бы бросить на меня благодатную тень.

К вечеру на второй день я почувствовал сильный голод. Ничего удивительного в этом не было, так как я ничего не ел со времени моего отъезда из поселка. Для утоления жажды пришлось пить мутную воду из озера, но она была такой теплой, что только увлажняла мне горло, и ничего больше. Как бы то ни было, воды здесь имелось в достаточном количестве, а вот с пищей совсем плохо. И я решил съесть виновника моей теперешней трагедии — ибиса. Но на чем его изжарить? Нечего было и думать об огне на острове, где не валялось ни щепочки, ни хворостинки. Ну делать нечего! Я обошелся и без жарения, которое есть своего рода роскошь и придумано избалованными гурманами. В случае нужды можно есть и сырое мясо, что я и сделал, ощипав предварительно ненавистного мне ибиса. Он, конечно, был безвозвратно потерян для коллекции, но в эту минуту я был далек от науки и проклинал ту минуту, когда дал обещание раздобыть эту дьявольскую птицу. Мой ибис весил фунта три вместе с костями и внутренностями, и я съел его в два приема, впрочем, второй раз, по правде говоря, я обглодал только кости.

А что будет дальше? Придется голодать! Ну, нет, на это я не соглашался! Во время моих ночных битв с аллигаторами один из них был смертельно ранен, и труп этого безобразного пресмыкающегося лежал на берегу. В крайнем случае можно будет питаться и этим мясом. Несмотря на сильный голод, я в продолжение двух дней не мог преодолеть того отвращения, которое во мне возбуждало мясо аллигатора с сильным мускусным запахом. Но голод не тетка — пришлось достать нож и отрезать себе кусок мяса из хвоста аллигатора. Это уже был второй убитый мною экземпляр, а к первому противно было и подойти, так как он начал быстро разлагаться под жгучими солнечными лучами. Вскоре зловоние стало невыносимым, и к тому же не было ни малейшего ветерка, который бы уносил в сторону удушливый воздух. Не было больше возможности оставаться на острове, и я, применив свое ружье как рычаг, сбросил полусгнивший труп в озеро, в надежде, что он будет подхвачен и унесен течением. Надежда моя оправдалась, и я вздохнул свободнее; но при этом в голове моей зародился вопрос: почему труп аллигатора плавал на поверхности воды, а не шел ко дну? Потом я сообразил, что его вздуло от образовавшихся внутри его газов. Тогда мне пришла в голову одна из тех счастливых мыслей, которые появляются в экстремальных ситуациях.

А что, если бы я попробовал надуть внутренности аллигатора и превратить их в своего рода плавательные пузыри? Ведь благодаря этому я смогу покинуть ненавистный остров… Не теряя ни минуты, я принялся за дело с отчаянной энергией. Прицелившись в глаз одному из плававших поблизости крокодилов, я убил его, вытащил на берег и вскрыл ему живот своим охотничьим ножом. При помощи пера, взятого из крыла ибиса, я начал надувать внутренности, вынутые из живота аллигатора, и вскоре вокруг меня лежала масса предметов, похожих на длинные колбасы. Связав их вместе, я прикрепил их к своему телу и бросился в воду, которая понесла меня вниз по течению. Мой импровизированный плот был так устроен, что я преудобно сидел на воде, держа обеими руками свое ружье, которым я намеревался действовать как дубиной в случае, если бы аллигаторы вздумали напасть на меня. Но, к счастью, дело было в полдень, и эти противные создания дремали в полурасслабленном состоянии.

После получасового плавания, к счастью, я увидел свою лодку, которая застряла в иле, а потому течение и не смогло унести ее очень далеко. Я, конечно, перебрался в свою лодку и благополучно возвратился в селение, а дня через два раздобыл обещанную мною птицу».

Было уже достаточно поздно, когда Безансон закончил рассказывать о своих приключениях. Поскольку среди нас находились бывалые люди, которые могли поведать много интересного, то мы условились, что каждый, кому случилось быть героем или участником какого-нибудь охотничьего приключения, должен рассказать об этом, чтобы скоротать длинные вечера, которые нам еще предстояло провести у костра до прибытия в нужное место. При этом было поставлено условием, чтобы эти рассказы были связаны с птицами и четвероногими, их привычками, способами охоты на них, применяемых туземцами. Такое предложение внес почтенный ученый Адюбсон, который и сам обладал удивительным талантом рассказчика, так что даже необразованные трапперы относились всегда к его словам с большим вниманием.

Поскольку на следующий день мы собрались выступить очень рано, то все отправились спать.

Глава IV
ПЕРЕЛЕТНЫЕ ГОЛУБИ

Позавтракав и закурив, мы тронулись в путь. Часа через два после того, как взошло солнце, жара стала несносной. Приходилось ехать среди дубов-карликов, которые не только не давали никакой тени, но еще и закрывали нас от ветра, который хоть сколько-нибудь мог освежить нас. Нам пришлось переезжать вброд небольшую речушку, и в этом месте капризная лошадь доктора начала вдруг яростно лягаться, так что бедному доктору грозила опасность вылететь из седла; однако ударами хлыста удалось ее усмирить. Бедное животное, как оказалось, было ослеплено лошадиными мухами, которых на берегах рек, впадающих в Миссисипи, очень много. Лошади боятся этих мух больше, чем хищных зверей. Через пару часов мы спустились в долину довольно широкой реки, с обеих сторон которой густо росли буковые деревья. Их гладкие прямые стволы поднимались к небу наподобие колонн. Мы очень обрадовались, узнав от проводников, что нам предстояло ехать в прохладной тени этих деревьев еще на протяжении нескольких миль.

Бук принадлежит к самым красивым деревьям, растущим в Америке. Поселенцы, имеющие обыкновение не щадить леса, оставляют в покое буковые деревья. Это объясняется тем, что в местах, где растет это дерево, всегда почва неплодородная. К тому же бук горит гораздо хуже дуба, клена или тополя, так что очистить площадь от буковых деревьев дело нелегкое и в физическом и в материальном отношении.

Мы молча продолжали наш путь, как вдруг внимание наше было привлечено необычайным шумом. Казалось, что хлопали тысячи рук, потом послышались свистящие звуки, точно неожиданный порыв сильного ветра пролетел по деревьям. Мы увидели, в чем дело, и вслед за единодушным криком: «Голуби, голуби!» раздались выстрелы, после которых упало на землю десятка два птиц. Оказалось, что случайно мы наткнулись на то место, где отдыхали перелетные голуби. Вскоре мы очутились в самой середине стаи, и каждый из нас мог настрелять голубей столько, сколько ему хотелось. Но в лесу не так-то легко было собрать убитых птиц, мы разбрелись в разные стороны, и только часа через два снова собрались у фургона, в который сложили всю свою добычу. В ожидании прекрасного ужина мы тронулись в путь, не обращая больше внимания на голубей, стаи которых продолжали летать над нашими головами взад и вперед.

Обычно Ланти готовил нам на ужин жаркое, но в этот раз он решил угостить нас вкусным паштетом из голубиного мяса и свиного сала, положенного туда для вкуса. Нечего и говорить, что мы быстро разделались с паштетом, оставив тарелки пустыми. В этот вечер мы разговаривали в основном о диких американских голубях, и Адюбсон сообщил нам о них следующее:

«Перелетный голубь размерами своими несколько уступает домашнему и при полете напоминает маленького сокола, если не принимать во внимание его раздвоенный хвост, напоминающий хвост ласточки. У самцов перья на шее отливают зеленым, золотистым и пурпуровым блеском, но эта блестящая окраска сразу же пропадает, если голубь убит или попадает в неволю. Самка меньше самца и не так красива, как он. Но удивительнее всего многочисленность перелетных голубей: попадались стаи, в которых насчитывали более миллиона птиц! Это число не должно казаться баснословным; напротив, оно ниже, чем должно быть.

Но откуда же берутся эти огромные стаи? Дикие голуби водятся во всех местностях Америки и высиживают там своих детенышей по нескольку раз в год. Иногда на одном дереве можно видеть сотни гнезд. Часто голуби просиживают целый год на одном и том же месте, покидая его только для поисков пищи, даже если для этого приходится лететь за сотни миль. Но что значит это расстояние для голубя, свободно перелетающего через Атлантический океан и заглядывающего иногда в Англию!

Понятно, что хищные птицы охотно посещают места, в которых живут дикие голуби и высиживают своих детенышей. Коршуны, стервятники, ястребы, соколы и даже большие белоголовые орлы охотятся на голубей и опустошают их гнезда. В некоторых местностях фермеры ружьями и длинными палками убивают голубей тысячами и нагружают своей добычей целые фургоны. Ночью на голубей охотятся при свете факелов или же расставляют в разных местах горшки с горячей серой. Эти ночные охоты отличаются большим оживлением и шумом: хлопанье миллионов крыльев, похожее на громовые раскаты, выстрелы, хриплый крик мужчин, веселый писк женщин и детей, лай собак, ржанье лошадей, треск горящих факелов и стук топоров — сливаются в один общий гул. Когда людям надоедает подобная охота и они удаляются на покой, то место их занимают волки, лисицы, еноты, кугуары и большие черные медведи. Можно подумать, что перелетные голуби, имея столько врагов, должны были бы окончательно исчезнуть с лица земли, но плодовитость этих птиц так велика, что и без этих врагов они все равно погибали бы тысячами от недостатка пищи. Для прокормления тех громадных голубиных стай, о которых упоминалось выше, требуется зерна не менее восемнадцати миллионов четвертей.

Дикие голуби питаются главным образом лесными плодами и ягодами, а на юге они часто опустошают рисовые плантации; но любимую пищу голубей составляют орешки букового дерева. А так как буковые леса Америки еще почти не тронуты, то в их чаще долго еще будут гнездиться стаи диких голубей. Очень многие совершенно ошибочно полагают, что перелетные голуби принадлежат к ручным птицам и не боятся человека. Это можно сказать о молодых голубях, которые живут в густой чаще и приходят в замешательство от блеска факелов и давки, вызываемой ночными охотами на голубей. Но во время перелетов по открытой местности дикие голуби показывают себя с совершенно иной стороны: к ним так же трудно подступиться, как и убить их. Отдельных птиц, сидящих неподалеку, охотнику удается, конечно, подстрелить, но к большим стаям нет возможности подойти ближе, чем на сто шагов. Но кому охота стрелять в отдельных птиц, когда вдали виднеются деревья, которые кажутся черными от сидящих на них голубей? Жаль только, что не за что спрятаться, и охотнику приходится делать длительный обход вдоль опушки леса. Он тихонько подкрадывается к стае, проклиная в душе сухие листья и сучки, которые хрустят у него под ногами и заставляют птиц вытягивать шею, точно они готовятся вспорхнуть.

Наконец охотнику кажется, что он уже подошел достаточно близко, он тихонько поднимает ружье и прицеливается; но прежде чем он успеет нажать на спуск своей двустволки, голуби, точно по данному знаку, взмахивают крыльями и с шумом перелетают на соседнее дерево. Экая досада! Приходится стрелять в двух-трех голубей, которые почему-то не нашли нужным последовать за своими собратьями. Но охотник сердит и находится в возбужденном состоянии и поэтому не может прицелиться как следует, так что и эти голуби беспрепятственно улетают, потеряв только несколько перьев. Ружье опять заряжается, и охотник пробует еще раз подкрасться к большой стае, но обычно его ждет такая же неудача, как и в первый раз. Голуби точно насмехаются над охотником, и, вне себя от досады, он отказывается, наконец, от бесполезного преследования».

Глава V
ОХОТА С ГАУБИЦЕЙ

Разговоры о голубях уже почти прекратились, когда кто-то из нас предложил, чтобы, согласно условию, было рассказано какое-нибудь приключение, связанное с охотой на этих птиц. К нашему удивлению, в роли рассказчика выступил доктор.

«Да, милостивые государи, — начал он, — я могу вам кое-что порассказать из собственного опыта. Я занимался тогда врачебной практикой в Цинциннати и, между прочим, довольно удачно вылечил одного богатого плантатора, бывшего в чине полковника. С тех пор у нас завязалась тесная дружба, и вот однажды я получил приглашение принять участие в охоте на голубей, которые громадной стаей прилетали в буковые леса, принадлежавшие полковнику. Но прежде позвольте мне сказать несколько слов о самом полковнике и его доме. Полковник был видный мужчина и, по своему воспитанию, настоящий джентльмен. В его деревянном гостеприимном доме перебывало столько же народа, сколько в ином мраморном дворце большого города. Дом стоял среди леса, за которым тянулись обширные поля, засеянные пшеницей, маисом, табаком и хлопчатником. Около дома был прекрасный огород, за ним фруктовый сад и виноградники. Поблизости от дома находились конюшни, хлев, амбар, коптильня и склады для табака и хлопчатой бумаги. Таково было жилище полковника, устроившего для своих друзей охоту на голубей.

Когда я приехал, общество было уже почти в полном сборе и состояло из тридцати дам и кавалеров, среди которых преобладала молодежь. Голуби еще не прилетели, но их ожидали с часу на час, так как на дворе стояла осень и в лесу созревали плоды букового дерева, до которого, как уже было сказано, голуби большие охотники. В ожидании голубиной стаи, всем мужчинам были предложены на выбор легкие ружья или тяжелые карабины, и даже некоторые дамы пожелали принять участие в охоте и запаслись ружьями. Чтобы заинтересовать охотников, полковник предложил мужчинам разделиться на две равные группы, и в первый день охоты дамы могли по своему усмотрению сопровождать одну из групп, но на следующий день дамское общество являлось наградой той группе, которая принесет домой наибольшее число убитых голубей. Кроме того, победители имели право выбирать себе дам, возле которых они сидели за обедом и с которыми танцевали по вечерам.

Наконец, в одно прекрасное солнечное утро прилетели голуби, и на дворе вдруг стало темно от этой чудовищной стаи, растянувшейся на несколько миль. Согласно условию, обе группы охотников направились в противоположные стороны, и началась учащенная стрельба. Группа, в которой был я, состояла из восьми охотников, вооруженных частично карабинами, частично легкими ружьями, заряжавшимися мелкой дробью, и хотя этому трудно верить, но на деле оказалось, что тяжелые карабины производили среди голубей больше опустошений, чем легкие ружья, из которых стреляли дробью. Дело в том, что охотники, вооруженные карабинами, целились только в отдельных птиц, а таковых в лесу было много, и они легко подпускали к себе на расстояние выстрела, так что оставалось только хорошенько прицелиться, подобрать убитую птицу и снова заряжать свое ружье; тогда как охотники, стрелявшие мелкой дробью, теряли массу драгоценного времени, стараясь поближе подойти к деревьям, на которых сидело много голубей. К вечеру охота наша прекратилась сама собой, так как голуби, наевшись, улетели в непроходимую чащу. Наша добыча состояла из 640 штук убитых голубей. Но представьте себе нашу досаду, когда вторая группа преспокойно положила на стол 726 таких же голубей! Мы почувствовали себя униженными в глазах дам, без общества которых нам приходилось обходиться весь следующий день.

Мы снова отправились на охоту, с твердым намерением быть на второй день победителями. Мне, между прочим, удалось заметить, что иногда голуби садятся на землю, и их набирается такое множество и подымается такая давка, что многие из них вынуждены вскакивать на спину своим собратьям, и вся эта масса медленно двигается среди деревьев. Если охотнику посчастливится выстрелить в такую кучу, то каждая дробинка несет с собой смерть, и на земле остаются десятки убитых голубей. Отделившись несколько от товарищей, я как раз наткнулся на такое сборище голубей, и вся эта живая масса продвигалась ко мне. К несчастью, у меня был в руках карабин, так что я мог рассчитывать на очень скромную добычу, тем не менее я выстрелил и, к великому своему удивлению, заметил, что голуби и не думали улетать, а продолжали приближаться. Тогда я бросился в самую середину стаи и там перебил и передавил около тридцати голубей. Я вернулся к своим товарищам, которые собирались уже уходить домой, и, сложив всю добычу вместе, насчитал 800 штук. Предоставляю вам судить о нашем стыде и гневе, когда у наших конкурентов оказалось на 100 штук больше…

Полковник входил в конкурирующую группу и, будучи отличным стрелком, во многом способствовал ее торжеству над нами.

Нам оставалось одно: или признать себя окончательно побежденными, или прибегнуть к какой-нибудь военной хитрости, которая дала бы нам возможность одержать верх над нашими противниками. Тут я вспомнил, что голуби, сидящие целой стаей на дереве, позволяют охотнику приблизиться к ним на каких-нибудь сто шагов, но не ближе. Если бы иметь под руками какое-нибудь ружье дальнего боя, то, зарядив его дробью, можно было бы рассчитывать на несметную добычу. Но где достать такое ружье? Тогда меня осенила гениальная мысль: а что, если нам воспользоваться гаубицами горной батареи, стоявшей в соседнем местечке? Как раз этой батареей командовал один из моих приятелей, и мне оставалось только сообщить ему о моем желании с первым пароходом, который проходил по реке, протекавшей мимо плантаций полковника. Я был вполне уверен, что мой приятель не откажется одолжить мне на несколько дней одну из своих гаубиц. Нечего и говорить, что этот план был единодушно одобрен всеми моими товарищами и оставалось только привести его в исполнение. Как раз в это время вверх по реке подымался пароход, направлявшийся к тому местечку, где стояла батарея. Туда был немедленно отправлен посланец, и на следующее утро с обратным пароходом прибыла желанная гаубица, в сопровождении молодцеватого капрала, умевшего с ней обращаться.

Это горное орудие было незаметно доставлено в лесную чащу и вполне оправдало те надежды, которые я на него возлагал. После каждого выстрела на месте оставалась куча убитых голубей, так что к вечеру мы насчитывали их до трех тысяч штук. Теперь мы были вполне уверены, что на следующий день будем находиться в дамском обществе. Но прежде чем возвращаться домой и торжествовать нашу победу, следовало еще обдумать одно обстоятельство. Так как на следующий день дамы должны были нас сопровождать, то не разболтают ли они нашей тайны? Мы воспользовались своим „большим ружьем“ только тогда, когда отошли на значительное расстояние и не боялись, что громкий выстрел обратит на себя внимание конкурентов. Как же быть теперь? Не стрелять же нам из пушки в присутствии дам! Тогда мы пришли к решению, что, в сущности, могли теперь обходиться без гаубицы, — стоило только сложить в надежном месте достаточный запас убитых голубей. Недалеко от поместья полковника жил поселенец, которого мы посвятили в свою тайну и дали ему на хранение 1500 голубей. Из этого запаса мы могли ежедневно брать сотни две и таким образом обеспечивали себе перевес над нашими противниками.

Они в этот день очень недурно поработали, но куда им тягаться с нами, когда мы из своих ягдташей вывалили полторы тысячи голубей! Понятно, что дамы должны были перейти на нашу сторону. Так дело продолжалось до самого конца охоты, к великой досаде и удивлению наших противников: большинство из них стреляли без промаха и никак не могли понять, почему наша группа, состоявшая из посредственных стрелков, тем не менее постоянно оставалась победительницей. Еще одно обстоятельство сильно смущало этих господ, а также многих из окрестных жителей, которые слышали в лесу сильный треск, похожий на громовые удары. А так как описываемые события происходили через несколько лет после сильного землетрясения в долине Миссисипи, то многим казалось, что они слышали в лесу подземные толчки. Вы легко поймете, что все эти толки вызывали в нашей группе неудержимое веселье, и мы раскрыли свою тайну только тогда, когда охота была окончена и гости полковника собирались разъезжаться. Трудно описать досаду наших противников, но зато наш бравый полковник хохотал от души и всем охотно рассказывал про историю с гаубицей, хотя сам и не состоял в нашей группе охотников».

Глава VI
ВСТРЕЧА С КУГУАРОМ

Отъехав пять миль от того места, где мы охотились на голубей, решено было остановиться на ночлег, хотя нам все еще не удалось выбраться из окружающей нас громадной стаи. Ночью мы слышали, как кругом летали птицы, потревоженные, должно быть, хищными зверями. Мы, было, думали поохотиться на голубей при свете факелов, но пришлось отказаться от этого намерения, так как у нас под руками не оказалось подходящего горючего материала, а известно, что такого рода охоты удаются только в том случае, когда птицы ослеплены сильным светом. Их тогда можно брать голыми руками. Ночью те из нас, которым не спалось, слышали в отдалении неясные звуки, походившие не то на собачий лай, не то на мяуканье разгневанной кошки. В то же время слышались более низкие звуки, напоминавшие фырканье черного медведя. Один только Мика утверждал, что по соседству с нами находится не медведь, а пантера, как он называл кугуара, и в этом не было ничего невероятного, так как известно, что этот зверь очень любит мясо голубей.

Ранним утром мы тронулись в путь. Над нами все еще порхали голуби. Вскоре нам пришлось проезжать по дороге, окруженной с обеих сторон непроходимой чащей. И вдруг навстречу нам летит огромная стая голубей, не обращая ни малейшего внимания на наше присутствие. Что за чудо? Оказывается, с противоположного конца показались два белоголовых орла, которые гнались за голубями. Мы все почти одновременно выстрелили в хищников, но они заметили нас вовремя и скрылись между вершинами деревьев. Спустя мгновение после этой неожиданной встречи раздался крик Мики, ехавшего впереди нас:

— Клянусь Богом, да это никак пантера! Я же вам говорил, что ночью слышал ее голос!

При этих словах Мика указал на густой кустарник и велел нам окружить то место, где, по его мнению, находится зверь.

Мы быстро исполнили приказание Мики; надо было еще узнать, прячется кугуар в зарослях или успел уже шмыгнуть в недоступную для нас чащу. Но как это узнать? Собак у нас не было, а самим отправляться в заросли было делом довольно опасным. Однако наш проводник Редвуд был на этот счет другого мнения: он слез с лошади, велел нам держать ухо востро и смело вошел в заросли. Прошло минуты две, но из зарослей не доносилось ни единого звука, так как Редвуд двигался в кустах с осторожностью индейского воина. Но вот раздался выстрел, и вслед за ним послышался голос Редвуда:

— Не зевать, там!.. Черт возьми, я промахнулся!

В то же мгновение раздался второй выстрел, и Мика воскликнул веселым тоном:

— А я таки не промахнулся! Полюбуйтесь-ка на этого красавца!

Мы все поскакали к тому месту, где находился Мика, и увидели у его ног мертвого кугуара. Потревоженный Редвудом, он думал было улизнуть и выскочил как раз напротив Мики, который, пользуясь случаем, послал кугуару свою смертельную пулю. Мы все поспешили поздравить Мику с удачным выстрелом. Затем сняли великолепную шкуру с этого зверя. Адюбсон заглянул во внутренности кугуара и нашел там полупереваренные останки перелетных голубей.

Глава VII
КУГУАР

Кугуар был единственной длиннохвостой кошкой, обитающей в северной части Америки. Этот зверь в разных странах именуется по-своему. Так, англо-американские охотники называют его пантерой, в Мексике его величают львом, а в Перу — пумой. На теле кугуара нет ни полос, свойственных тигру, ни пятен, характерных для леопарда и ягуара. На свете найдется мало животных, отличающихся такой однообразной окраской, как кугуар, шерсть которого всегда бывает темно-рыжего цвета. Его никак нельзя причислить к животным, сложенным пропорционально. На вид он, конечно, не кажется неуклюжим, но его длинная вогнутая спина и короткие сильные лапы далеко не так хороши, как у других представителей кошачьей породы. Кугуар редко бывает длиннее шести футов, включая хвост, который составляет около трети всей длины. Водится этот хищник на довольно обширном пространстве, от Парагвая до больших озер Северной Америки. Впрочем, встретить кугуара не так-то легко, так как на добычу он выходит ночью и, к счастью, водится в незначительном количестве, мы говорим — к счастью, так как появление кугуара в какой-либо местности приводит ее жителей в такой же переполох, как и появление бешеной собаки.

Кугуар прекрасно лазит по деревьям и, несмотря на свои размеры и вес, взбирается туда, цепляясь за кору одними только острыми когтями. Нередко можно видеть его лежащим на ветке, нависшей над тем местом, где проходят олени или какие-нибудь травоядные животные. Он любит также взбираться на скалы, находящиеся у водопоя, и там поджидать антилоп и буйволов. Выждав удобный момент, кугуар прыгает своей жертве на спину и вонзает ей когти в шею. Испуганное животное бросается куда-нибудь в чащу, но все усилия оказываются напрасными: кугуар разрывает кожу и мясо и во время этой бешеной скачки пьет кровь своей жертвы, которая вскоре падает на землю в изнеможении, и тогда кугуар преспокойно доканчивает свою трапезу.

Но есть одно маленькое животное, борьба с которым заканчивается иногда смертью кугуара: это канадский дикобраз. Некоторые люди совершенно ошибочно думают, что он может бросать на значительное расстояние свои колючки. Но этого и не требуется; достаточно уже и того, что колючки эти, втыкаясь в язык, губы и челюсти кугуара, часто ведут к неминуемой гибели. Говорят, что одна только канадская выдра умеет справляться с дикобразом: она его предварительно опрокидывает на спину, а потом прыгает ему на живот, совершенно не защищенный колючками.

Так же точно ошибаются и те, которые думают, что кугуар отличается трусливостью и никогда не нападает на человека. А между тем в Перу и на восточных склонах Андов многие поселения были покинуты, так как поблизости от них появился кугуар. На него обычно охотятся с собаками, и когда он чувствует себя в опасности, то вскакивает на дерево и ждет там своих преследователей, пока меткая пуля не сбросит его на землю. Ночью кугуар время от времени издает гортанные звуки, сильно напоминающие произношение слогов «ку-а» или «ку-гар».

Глава VIII
РАССКАЗ СТАРОГО МИКИ

Вечером у костра продолжался разговор о пантерах, и Мика рассказал нам следующее:

«Ну-с, господа, вы, понятно, догадываетесь, что это не первая пантера, с которой мне приходится иметь дело. Лет пятнадцать тому назад я поселился в Луизиане, где, как вам известно, бывают сильные наводнения. Каждый год вода заливает громадные пространства, так что из нее торчат только верхушки кипарисов. Как раз перед наводнением я построил себе хижину в долине Красной речки и намеревался весной перевезти туда свою жену и двоих детей, оставшихся на родине. Я был совершенно один, если не считать моей старой кобылы. Хижина была уже проконопачена, и дымовая труба почти выведена, как вдруг началось это проклятое наводнение. Случилось это ночью, когда я спал на полу своей хижины. В полудреме я почувствовал какую-то странную сырость, которая проникала сквозь мое старое шерстяное одеяло: мне казалось, что или идет дождь, или я погружаюсь в Миссисипи. Еще несколько секунд, и я понял, в чем дело. Сон как рукой сняло, и я поспешил открыть дверь. Глазам моим представилась жуткая картина. Я очистил от леса несколько квадратных миль, и на образовавшейся лужайке торчали только пни вышиной в три фута. Теперь не было видно ни одного пня: все было покрыто водой, и она сверкала повсюду между деревьями, насколько глаз мог видеть в ночной темноте.

Прежде всего я вспомнил о своем ружье и, вернувшись в хижину, взял его с собой. Следовало теперь подумать и о кобыле. Ее нетрудно было найти, так как она была привязана к дереву около хижины и теперь фыркала от страха. Вода доходила уже бедному животному до живота, и оно беспокойно вертелось вокруг дерева. Седло и уздечку унесло водой, так что мне пришлось на скорую руку сделать уздечку из той веревки, которой кобыла была привязана. Надо еще было решить, в какую сторону направиться. Вся местность была покрыта водой, и мой ближайший сосед жил в десяти милях от меня. Я знал, что его дом стоял на возвышении; но как туда проехать? Дело было ночью, я мог заблудиться и попасть в реку. Приняв все это во внимание, я полагал, что лучше всего будет подождать утра, и пока что — привязать кобылу к навесу, чтобы ее не унесло водой, а самому взобраться на крышу. Пока я раздумывал над этим, вода начала прибывать так, что, чего доброго, моя кобыла могла бы утонуть. За себя я не боялся, так как мне стоило взобраться на дерево, и там я мог спокойно ожидать того момента, когда вода спадет. Но лошади грозила неминуемая гибель, и так как я был сильно привязан к этому животному, то решил не рисковать. Вот почему я и решил двигаться по прерии, залитой водой. Нельзя было терять ни минуты. Вскочив на лошадь, я отправился в путь.

Ночь была не очень темная, так что легко можно было увидеть те знаки, которыми я отметил дорогу, ведущую из леса на открытую местность. Моя кобыла знала эту дорогу так же хорошо, как и я. Умное животное понимало, что время дорого, а потому живо продвигалось вперед. Через пять минут мы выбрались на опушку леса, но, как я и ожидал, вся прерия была залита водой и выглядела как громадный пруд. К счастью, вдали можно еще было различить темную группу кипарисов, росших поблизости от того места, где стояла хижина моего соседа. Туда-то я и направился. В этом месте вода доходила лошади только до коленей. Я, конечно, ожидал, что нам долго еще придется брести по воде, но мне и в голову не приходило, что так быстро она будет подниматься. В этом-то и заключалась моя ошибка. Я не проехал и двух миль, как заметил это по своей лошади. Нечего теперь было и думать о возвращении назад, и я отлично понимал, что лишусь своей кобылы, если нам с ней не удастся достигнуть какого-нибудь возвышенного места. Бедное животное сознавало опасность и напрягало все свои силы, а тем временем вода поднималась ему уже до загривка. Это обстоятельство начинало меня сильно беспокоить, так как я успел проехать всего полпути, и если вода не перестанет прибывать, то придется путешествовать вплавь. Мои предположения оказались верны: лошадь погружалась все глубже и глубже, наконец она почти совершенно исчезла под водой, которая доходила уже мне до самой груди. По движению ног кобылы я догадался, что они не достают дна и что мы плывем.

Дело начинало принимать скверный оборот, и я вскоре пришел к такому заключению, что мне и моей кобыле не сдобровать, так как у бедного животного наверное не хватит сил, чтобы вместе со мной переплыть то пространство, которое отделяло нас от хижины моего соседа. Приходилось, значит, покончить свои счеты с этим миром, и я невольно вспомнил маленький домик, в котором меня ждала Мария и двое детей… Потом мне пришло в голову, что я значительно облегчу участь своей лошади, если буду плыть за нею, держась за хвост. Я так и сделал, и кобыла действительно бодрее поплыла вперед. Прошло еще несколько минут, как вдруг, несмотря на темноту, я заметил вдали какой-то предмет, сильно смахивавший на ствол плавающего его дерева. Когда мы ближе приблизились к нему, я перестал держаться за хвост кобылы и направился к плававшему стволу, на который мне и удалось взобраться, а тем временем кобыла продолжала свой путь, но я и не думал звать ее к себе, боясь, как бы она, приблизившись к дереву, не запуталась ногами в его ветвях. Вскоре кобыла исчезла в темноте, и тут только я заметил, что ствол дерева, на котором я сидел верхом, несло вниз по течению.

Полагая, что посередине ствола сидеть мне будет удобнее, я думал уже перебраться туда, но оказалось, что место там было занято какой-то темной фигурой. Небо заволокло тучами, но тем не менее я сразу решил, что моим спутником было какое-то животное, хотя какое, я не знал. Сомнения мои продолжались недолго, так как течением нас вскоре принесло на более освещенное место, и в это мгновение глаза животного сверкнули таким характерным блеском, что по ним я тотчас же узнал пантеру. Я сидел не шевелясь и старался как можно меньше обращать на себя внимание такого опасного соседа. К несчастью, со мной не было другого оружия, кроме ножа, так как мое ружье соскользнуло у меня с плеча и пошло ко дну еще в то время, как я плыл, держась за хвост моей кобылы. Я решил не двигаться с места, и мы таким образом просидели друг возле друга более часа и только по временам вежливо кланялись один другому, когда набегавшей волной покачивало ствол, на котором мы сидели. Пантера не спускала с меня глаз, и я в свою очередь платил ей взаимностью, отлично зная, что это была единственная возможность не быть застигнутым врасплох.

Пока я раздумывал о том, каким образом мне избавиться от моего страшного соседа, наш ствол начал приближаться к какому-то темному предмету, который издали смахивал на маленький остров. Я немедленно вспомнил, что в этом месте прерии возвышался довольно большой холм, и впереди нас виднелась, должно быть, его верхушка, не залитая водой. По моим расчетам, ствол наш должен был пронестись шагах в двадцати от острова, и я решил добраться до него вплавь, предоставив пантере продолжать свой путь без меня.

Но что за чертовщина? На острове темнели какие-то кусты, а я отлично знал, что на вершине холма не было никакой растительности… Но вот мы уже совсем близко от острова, и я понял свою ошибку: эти кусты оказываются рогами оленя, который спасся на острове от наводнения. Рядом с оленем виднелось еще какое-то животное гораздо больших размеров — не то лошадь, не то бык. Начинаю присматриваться и в большом животном действительно узнаю лошадь, и к тому же свою собственную. Надо полагать, что течением ее тоже понесло к острову, и теперь она там стояла вся блестящая, точно ее смазали салом.

Когда ствол, на котором я сидел, достаточно приблизился к острову, я тихонько сунулся в воду и поплыл. Но не успел я и раза два взмахнуть руками, как за спиной у меня послышался сильный плеск, и пантера, следуя моему примеру, тоже бросилась в воду — с целью добраться вплавь до спасительного острова. Полагая, что пантера имеет притязания на мою особу, я, на всякий случай, одной рукой вытащил свой нож, а другой продолжал грести. Но пантера не была искусным пловцом и в эту минуту не столько думала о нападении, сколько о том, чтобы поскорее выбраться на сушу. Таким образом мы плыли себе рядышком, не обращая друг на друга особого внимания. Я, конечно, не собирался держать с пантерой пари, кто из нас двоих скорее достигнет острова, а потому, из предосторожности, несколько отстал, чтобы не дать животному возможности напасть на меня сзади. Таким образом пантера раньше меня выбралась на берег, и, судя по стуку копыт, произвела среди находившихся там животных такой же переполох, как будто бы среди них появился сам черт. Однако никто из животных не думал искать спасения в воде, надо полагать, что всем она порядком надоела.

Я проплыл несколько дальше, чтобы не выходить на берег в том месте, где вылезла из воды пантера. Едва только мне удалось взобраться на остров, как моя верная кобыла узнала меня и, подбежав ко мне, начала, в виде приветствия, тереть свою морду о мою мокрую одежду. Я отвел лошадь в сторону и вскочил ей на спину, считая себя там несколько в большей безопасности. Рассвет приближался, и я мог теперь рассмотреть то общество, среди которого я так неожиданно очутился. Вершина холма, свободная от воды, представляла из себя такое маленькое пространство, что там от моего внимания не могла укрыться даже мышь. Я, господа, право не знаю, поверите ли вы мне, если я вам назову тех животных, которые помещались на этой маленькой площадке. Я не верил собственным своим глазам и думал, что нахожусь в Ноевом ковчеге. Кроме меня и моей кобылы, на острове нашли себе спасение: четыре оленя, моя старая знакомая — пантера, дикая кошка и черный медведь, почти такой же громадный, как буйвол. Тут же сидели два серых волка, енот, кролик и — чтоб ей пусто было! — отвратительная вонючка. Она принадлежала, конечно, не к самым опасным, но к самым неприятным животным, так как распространяла вокруг себя нестерпимое зловоние. Я хорошо знаком с нравами всех выше перечисленных животных, но, признаюсь, пришел в несказанное удивление, видя, что пантера смирнехонько сидит возле оленей, которые составляют ее обыкновенную пишу, а медведь и волки так равнодушно смотрят друг на друга и на кролика, как будто бы всю жизнь провели в одной компании.

Зрелище это было до того необычайным, что я невольно вспомнил библейский рассказ, который мать моя часто читала мне в детстве: там говорилось о льве, который зачастую сидел около ягненка, не причиняя ни малейшего вреда этому беззащитному животному. Надо полагать, что мои хищные соседи были порядком таки напуганы водой, потому что они сидели почти не шевелясь. Опасаясь, чтобы пантера или медведь — об остальных я не заботился — не выказали своего характера, я все время держался поблизости от своей кобылы. Однако прошел день, опять наступила ночь, но ни медведь, ни пантера не выказали ни малейших следов свойственной им свирепости. Заметьте, что все это общество сильно проголодалось, а что касается меня, то я охотно полакомился бы куском говядины, вырезанной из задней ноги оленя; но я боялся подать дурной пример, так как он нарушил бы мирное настроение, и оно сменилось бы отчаянной борьбой не на жизнь, а на смерть.

На утро второго дня я с удовольствием заметил, что вода начала убывать, и при первой возможности я тихонько ввел свою кобылу в воду, вскочил ей на спину и молча простился со своими товарищами по заключению. Воды было еще так много, что она поднималась моей кобыле выше живота; из этого я заключил, что ни одно из животных, находившихся на острове, не осмелится следовать за мной, так как для этого пришлось бы плыть, что было им не по нраву. В трех милях от острова виднелся дом моего соседа, и я прямехонько направился туда. Потребовалось больше часа времени, чтобы добраться до этого жилища, но нельзя еще было думать об отдыхе. Я первым делом взял ружье, которое имелось у моего соседа, пригласил его с собой, и моей бедной кобыле пришлось опять брести по брюхо в воде по направлению к острову.

Теперь он представлял из себя иную картину. Когда вода начала спадать, пантера, дикая кошка и волки значительно приободрились и дали волю своему аппетиту. От кролика осталось только немного пуха, и один из оленей был уже наполовину съеден. Мы с соседом обошли остров, не выходя из воды, и я с первого же выстрела уложил пантеру на месте, а мой товарищ так же поступил с большим черным медведем. Так же точно мы расправились с волками, с енотом и с оленями. В конце концов мы пристрелили и вонючку, чтобы она не отравляла нам воздух в то время, как мы были заняты потрошением наших оленей. Нагруженные добычей, мы благополучно возвратились в хижину моего приятеля, а через несколько дней, когда вода окончательно спала, мне посчастливилось найти и мое ружье, которое лежало среди прерии, наполовину завязнув в иле. Из этого неприятного приключения я понял, что хижина моя была построена не в надлежащем месте, а потому я поспешил исправить свою ошибку и выстроил новое жилище на некотором возвышении. Весной все было готово к приезду моей жены и детей, за которыми я не замедлил отправиться. Переезд совершился благополучно, и мы мирно зажили в своем маленьком домике».

Интересное приключение Мики подтверждало тот давно уже замеченный факт, что хищные звери, не исключая и кугуара, становятся необыкновенно кроткими, когда природа заговорит с ними грозным языком. В таких случаях страх подавляет кровожадность, свойственную хищникам, так что они совершенно не трогают даже тех животных, которые составляют их обычную пищу. Почти каждому из нас случалось наблюдать подобные факты, и знаменитый Гумбольдт рассказывает, что он собственными глазами видел на Ориноко ствол дерева, на котором сидел ягуар с несколькими другими животными; но все они до того были напуганы захватившим их наводнением, что не обращали ни малейшего внимания друг на друга.

Рассказ Мики так понравился доктору, что он поспешил наградить нашего проводника добрым глотком из оловянной фляжки, а потом она пошла гулять из рук в руки, пока не обошла всех. Таким образом мы отпраздновали нашу удачную охоту на кугуара, который даже в диких местностях считается редким зверем.

Глава IX
МУСКУСНАЯ КРЫСА

Наше дальнейшее путешествие не было прервано никакими особыми происшествиями. Мы уже оставили за собой густой лес и ехали теперь среди небольших дубовых зарослей. По дороге нам не встретилось никакой дичи, если не считать мускусной крысы, которая при нашем приближении поспешила нырнуть в соседний пруд. Это было как раз в том месте, где мы собирались остановиться лагерем на ночь, и как только палатки были разбиты, кое-кто из нашего общества вздумал позабавиться охотой на крыс. Без большого труда было найдено гнездо, выстроенное целым семейством этих замечательных зверьков, но попытка выманить их из гнезда, находящегося в том месте, где берег пруда круто спускался к воде, не привела ни к каким результатам, и казалось, что все его обитатели точно сквозь землю провалились.

Мускусная крыса получила это название из-за сходства с обыкновенной крысой. Из двух желез, помещенных между задними лапами, исходит мускусный запах. Так как эта крыса в то же время несколько смахивает и на бобра, то некоторые натуралисты называют ее мускусным бобром. Во всяком случае, оба эти животные настолько похожи друг на друга своей внешностью, что индейцы уверяют, будто между ними существует двоюродное родство. Мускусная крыса представляет собой толстое, приземистое животное, с округленными формами и короткими ушами, которые почти совершенно исчезают под густой шерстью. Тупая морда, украшенная кошачьими усами и маленькими темными глазами, сидит на короткой шее, и все туловище покоится на небольших лапах, вооруженных острыми когтями. К этому надо еще прибавить, что задние лапы мускусной крысы длиннее передних, и между их пальцами замечается неполная плавательная перепонка, тогда как бобры наделены полной плавательной перепонкой. Оба эти зверька имеют замечательные хвосты и пользуются ими при постройках с такой же ловкостью, как каменщик своей лопаткой. Хвосты эти покрыты чешуйками и имеют плоскую форму, с той разницей, что у бобра хвост закруглен, а у мускусной крысы заострен. Эта крыса наполовину меньше бобра и вместе с хвостом бывает длиной до двадцати дюймов. Она обладает замечательной способностью уменьшать величину своего тела почти наполовину и таким образом пролезает сквозь отверстия, недоступные животным, гораздо меньшим, чем она. Шерсть у нее темно-рыжая, хотя встречаются крысы совершенно черные и даже белые. Их пушистый и мягкий мех похож на бобровый, но несколько грубее, ибо в нем попадаются длинные жесткие волоски рыжего цвета. Мускусная крыса ведет такой же образ жизни, как и ее собрат — бобр, про которого, по правде сказать, сложилось много невероятных рассказов. Надо также признаться, что ручные мускусные крысы выказывают гораздо больше ума, чем бобры. Они принадлежат к водяным животным, а потому никогда не встречаются в сухих местностях. В Северной Америке они водятся везде, где есть трава и вода; очень вероятно, что они есть и в Южной Америке, но ее фауна до сих пор еще мало исследована. Мускусную крысу не так легко уничтожить, как бобра, который в Америке попадается теперь только в самых отдаленных необитаемых местах. Что же касается мускусной крысы, то она живет и среди людных поселений. Едва ли найдется такой ручей или пруд, на берегах которого не было бы нескольких гнезд этих крыс. Самец мало чем отличается от самки, хотя больше ее ростом и шерсть у него пушистее.

В начале весны самец выбирает себе супругу, и они общими силами принимаются за постройку своего жилища. Место выбирается где-нибудь на берегу под корнями дерева или в каком-нибудь укромном уголке, куда прибывающая вода не могла бы попасть. Вход в гнездо часто находится под водой, так что найти его довольно трудно. Внутри оно выложено мхом и мягкой травой. Здесь самка выводит на свет пять-шесть детенышей, которых она заботливо кормит и приучает к будущей жизни. Самец не принимает в этом никакого участия и все лето ведет жизнь беззаботного холостяка. К осени детеныши оказываются достаточно возмужавшими, чтобы самим заботиться о своем пропитании, но семья не распадается, более того, с приближением холодов самец возвращается в лоно семьи, и они приступают к постройке зимнего помещения, так как оно устраивается иначе, чем то гнездо, в котором были выведены детеныши. Для зимнего жилища самым пригодным местом оказываются болота с проточной водой, так как они не так скоро замерзают. Среди такого болота мускусные крысы выстраивают себе куполообразное помещение, внутри пустое и с виду очень похожее на постройки, возводимые бобрами. Строительными материалами служат трава и ил, добываемый со дна пруда или болота. В таких жилищах имеется обыкновенно несколько подводных выходов. Во время наводнений полгнезда часто оказывается залитым водой, и тогда крысам приходится строить себе внутреннюю лесенку, на ступеньках которой они могли бы обсохнуть. Выход из гнезда остается, конечно, всегда открытым, чтобы животные имели возможность выходить на поиски пищи.

Когда дом готов и наступает холодная зима, то вся семья — родители и дети — занимает внутреннее помещение и не покидает его, пока длятся сильные холода. Заметим кстати, что мускусные крысы никогда не проводят двух зим в одном и том же жилище. Однако в нем живется недурно, так как стены его иногда бывают толщиной более фута и непроницаемы для дождя; при такой толщине стен холод тоже не страшен, и к тому же крысы сидят всегда сбившись в кучу, а иногда просто друг на дружке. На юге, где болота и реки не замерзают, мускусные крысы не строят себе зимних жилищ, и весь год довольствуются теми гнездами, в которых выводят своих детенышей. Другое дело на севере, где реки и пруды в продолжение долгих месяцев бывают покрыты толстым слоем льда. В этих странах мускусные крысы начинают строить свои жилища, как только вода покроется слоем льда, достаточно толстым, чтобы выдержать их тяжесть. Прежде всего во льду делается отверстие, через него крыса опускается на дно пруда и достает оттуда нужный строительный материал. Таким образом, хотя жилище мускусных крыс уже издали бросается в глаза, попасть в него можно только из-подо льда, и выходное отверстие старательно предохраняется от замерзания, этому способствует движение крыс взад и вперед.

Эти своеобразные жилища, с их подводным выходом, предохраняют крыс от их обычных врагов, какими являются большинство хищных животных. Но все эти предосторожности не помогают, когда крысам приходится иметь дело с человеком. Мускусные крысы особенно любят корни водяных лилий, но не брезгуют также и моллюсками, остатки которых встречаются иногда в большом количестве поблизости от крысиных гнезд. Крысу легко сделать ручной, она быстро привязывается к человеку. Индейцы и канадские поселенцы охотно держат ее в домах, и она позволяет брать себя в руки, доверчиво ласкаясь к своему хозяину. Многие однако же недолюбливают это животное, так как оно слишком уж смахивает на обыкновенную крысу и весной распространяет вокруг себя неприятный запах мускуса. Удержать эту крысу в неволе оказывается делом нелегким, так как она в одну ночь прогрызает стенки ящика, сделанного из соснового дерева. Индейцы и белые охотники часто употребляют в пищу ее мясо, хотя оно и сильно попахивает мускусом, но эти люди отличаются неприхотливостью и без разбора кушают все то, что живет, дышит и движется, поэтому не удивительно, что некоторые жители Канады считают мясо этой крысы своего рода лакомством.

Но если многие охотники так усердно преследуют это животное, то не из-за мяса, а из-за меха. По своему качеству он очень напоминает мех бобра и оплачивается настолько хорошо, что индейцы и белые трапперы считают для себя выгодным охотиться на эту крысу. Мех ее идет на изготовление боа и муфт, а так как он смахивает на мех лесной куницы и американского соболя, то в продаже часто встречается под этим названием. Тысячи этих шкурок продаются ежегодно. На мускусную крысу охотятся иначе, чем на бобра, но она часто попадает в западни, поставленные для него, что составляет большое неудобство для охотника, так как в таких случаях он должен вынимать западню и подвергать ее основательной чистке, иначе ни одно животное не попадется туда больше. На крыс часто охотятся с собаками или же разрывают их гнезда. Но эта тяжелая работа нисколько не вознаграждается получаемым от нее удовольствием. Охотник-любитель, проходя мимо гнезда мускусных крыс, пробует иногда стрелять в этих животных, но почти всегда дает промах, так как они отличаются таким проворством, что успевают нырнуть, прежде чем пуля успеет долететь до них. Индейцы, преследующие мускусных крыс, применяют особые приемы для ловли этих животных, и наш естествоиспытатель подробно рассказал нам об этом. Ему случилось однажды провести зиму в форте, расположенном недалеко от индейского поселения, и это обстоятельство дало нашему ученому возможность участвовать в одной из таких охот.

Глава Х
ОХОТА НА КРЫС

«Наш форт, — начал свой рассказ Адюбсон, — часто посещал индеец, которого звали Старая Лисица. Среди своих соплеменников он пользовался славой знаменитого охотника. Между мной и Старой Лисицей вскоре установилась прочная дружба, и связующим звеном служило наше обоюдное пристрастие к охоте. Упрочению нашей дружбы во многом способствовал старый и никуда не годный нож, который я подарил индейцу, и в благодарность за это он делился со мной результатами своего многолетнего охотничьего опыта. Я никогда еще не участвовал в охоте на мускусных крыс, а потому, когда наступил сезон, с удовольствием принял приглашение Старой Лисицы. Мы взвалили себе на плечи нужные охотничьи снасти и направились к тому месту, где можно было встретить крыс. Ноша состояла из железного наконечника с длинной ручкой, служившего для пробивания льда, из острого топора-кирки и прямого эластичного шеста, имевшего в длину около двенадцати футов. Мы направились к болотистой долине, по которой на протяжении двенадцати миль тянулся целый ряд маленьких озер и прудов. Так как мы предполагали провести там всю ночь, то захватили с собой шерстяные одеяла, а также все для разведения огня.

Погода была холодная, и, пройдя несколько миль по замерзшим озерам и рекам, мы добрались, наконец, до большого болота, которое было покрыто таким толстым слоем льда, что по нему можно было бы безо всякой опасности проехать в тяжело нагруженной телеге. Вскоре мы добрались до куполообразных куч, подымавшихся на поверхности льда. Они были построены из ила, перемешанного с травой и листьями тростника, вся эта масса на холоде замерзла и приобрела значительную твердость. Старая Лисица отлично знал, что в каждой из этих круглых куч помещалось полдюжины, а может быть и больше, мускусных крыс, которые там жили и грелись, сбившись в кучу. Но так как в затвердевших кучах не замечалось ни малейшего отверстия, то невольно возникал вопрос: как добраться до животных, помещавшихся посреди этих куч? Я полагал сначала, что придется разбивать гнезда, и это казалось мне тяжелой и неблагодарной работой. По словам моего спутника, и стены и крыша этих маленьких построек имели в толщину до трех футов, а клейкий ил приобрел на морозе крепость кирпича. Кроме того, было очевидно, что животные не будут спокойно ожидать окончательного разрушения их жилищ, а при первой тревоге поспешат убраться. Таково же было и мнение моего спутника, который объяснил мне, что каждое гнездо соединялось с водой одним или несколькими отверстиями, проделанными во льду, и что через это отверстие мускусные крысы при первом же подозрительном звуке имеют обыкновение нырять в воду. В то время как я находился в недоумении, мой опытный товарищ преспокойно бросил свои охотничьи снаряды около одной из куч и живо принялся за дело.

Избранное им жилище крыс стояло на льду в некотором отдалении от берега, и все усилия охотника должны были быть направлены к тому, чтобы помешать крысам нырнуть в воду через имеющееся во льду отверстие. Но как это сделать? Вот вопрос, над которым я ломал себе голову, а потому мне оставалось только внимательно присматриваться ко всем действиям индейца. Вместо того, чтобы разбивать гнездо мускусных крыс, он в двух футах от него пробил во льду дыру, пользуясь тем железным наконечником, который принес с собой. Таким же способом были пробиты во льду еще три дырки, так что они образовали четырехугольник, внутри которого находилось избранное нами гнездо. Покинув его, индеец направился ко второму, потом к третьему и, наконец, к четвертому гнезду и около каждого из них пробил во льду такие же точно четыре дырки. Закончив это, охотник бесшумно приблизился опять к первому гнезду, предварительно достав из своего мешка четырехугольную сеть, сделанную из ремней, вырезанных из оленьей кожи. Сеть эта была величиной с обыкновенное одеяло. Индеец аккуратно подвел свою сеть под лед, так что ее четыре угла показались в четырех дырках, сделанных во льду. От каждого угла сети шли крепкие веревки, и оставалось только связать их вместе и стянуть потуже. Подводя свою сеть под лед, охотник пользовался тем гибким и длинным шестом, о котором я упомянул выше. Индеец шил им, как исполинской иголкой, и веревка, привязанная к шесту, послушно появлялась то в той, то в другой дырке, пробитой во льду. Все это делалось с уверенностью и ловкостью, которые говорили о том, что Старая Лисица не был новичком в деле охоты на крыс.

Так как кожаная сетка плотно прилегала теперь к нижней поверхности льда, закрывая выходное отверстие из гнезда, то из этого следовало, что мускусные крысы, если только гнездо было обитаемо, находились в наших руках. Мой спутник был вполне уверен в том, что гнездо не пустовало, и тут же объяснил мне, почему нельзя подводить сеть под лед сразу же после того, как были сделаны четыре дырки вокруг гнезда. Дело в том, что крысы, испуганные шумом, ищут спасения в воде, а потому следует им дать время собраться с духом и снова вернуться в гнездо. Индеец был убежден, что теперь уже крысы вернулись, так как они не могут долго оставаться под водой и должны часто возвращаться в свое жилище, чтобы подышать воздухом. Я вскоре имел возможность удостовериться в правильности такого подхода. При помощи топора-кирки и палки с железным наконечником мы быстро разрушили свод и стенки гнезда, в котором оказалось восемь взрослых крыс. Все они страшно щурились от сильного света, неожиданно нахлынувшего в их темное жилище. Не успел я сосчитать этих животных, как индеец уже покончил с ними, пользуясь той временной слепотой, в которой они находились. После того мы направились ко второму гнезду, около которого были пробиты дырки во льду. Тут были сделаны такие же приготовления, как и с первым гнездом, и, в награду за свои труды, мы нашли тут шесть взрослых крыс. В третьем гнезде оказались только три обитательницы. В четвертом гнезде глазам нашим представилась удивительная картина: в живых была только одна крыса, и та едва дышала. Сморщеная кожа и кости свидетельствовали о том, что бедное животное давно уже не видело никакой пищи. На полу гнезда лежали обглоданные скелеты нескольких меньших крыс, в которых я легко узнал детенышей. Оказалось, что выходное отверстие здесь окончательно замерзло, что и вызвало эту ужасную катастрофу. Надо полагать, что, благодаря случайному недосмотру, в отверстии образовался тонкий слой льда, но потом начал утолщаться, и крысы оказались совершенно отрезанными от внешнего мира. Наступил, конечно, голод, началась отчаянная борьба за существование, и из нее победительницей вышла только одна крыса, должно быть, самая сильная, а потому и съевшая остальных.

Сосчитав скелеты, я убедился, что в этой ледяной тюрьме жило не менее одиннадцати животных. Индеец уверял меня, что в очень холодные зимы можно довольно часто наблюдать подобные явления: если в продолжение двух часов животные не чувствуют необходимости выходить из гнезда, то отверстие во льду быстро замерзает, и крысам остается или умирать с голоду или пожирать друг друга.

Мы достигли цели своего путешествия довольно поздно, и день быстро клонился к концу, а потому мой товарищ предложил отложить дальнейшие работы до следующего дня. Я, конечно, согласился на это, и мы направились к группе сосновых деревьев, стоявших на возвышенном месте берега, где предполагали провести ночь. Мы сильно проголодались. Здесь мы разложили большой костер. Я с грустью заметил, что большая часть принесенных мною припасов исчезла еще за обедом, так что к ужину остались одни только объедки. Это обстоятельство, однако же, очень мало опечаливало моего товарища, и он, недолго думая, ободрал нескольких крыс, слегка поджарил на огне и съел с таким удовольствием, как будто это были рябчики. Хотя мне и хотелось есть, но голод мой не достиг еще той степени, когда человек набрасывается на подобную пищу, и я смотрел на индейца с удивлением, смешанным с легким отвращением. На дворе стояла одна из самых светлых лунных ночей, какие я когда-либо видел. Земля была покрыта лишь тонкой пеленой снега, и на склонах холмов красиво вырисовывались пирамидальные ели.

Я любовался этой картиной, как вдруг нестройные звуки, похожие на вой и собачий лай, вывели меня из задумчивости. Я вопросительно взглянул на своего товарища. „Волки“, — спокойно ответил он, уплетая своих крыс. Вой все приближался, затем послышался треск в лесной чаще и стук многих копыт по замерзшему снегу. В ту же минуту мимо нас промчался большой олень, направляясь к озеру, покрытому льдом. Видно было, что бедное животное начинало уже изнемогать, и пар подымался от него клубом. Едва олень успел пробежать мимо нас, как из кустов выскочило штук двенадцать темных фигур, которые неслись за оленем, точно стая собак по кровавому следу. Их длинные морды, стоячие уши и худые туловища ясно вырисовывались на белом снегу, так что можно было сразу узнать серых крупных волков. Сообразив, в чем дело, я живо вскочил на ноги, вооружился острой пикой и бросился вслед за полками, чтобы отбить у них добычу. Во мне заговорил охотничий инстинкт, и я не обратил никакого внимания на предостережения, с которыми было обратился ко мне мой товарищ. К тому же я не терял еще надежды раздобыть себе на ужин вкусного жаркого.

Спускаясь с берега, я увидел, что волки уже догнали оленя и повалили его на лед. Бедное животное не могло быстро двигаться по скользкой поверхности и падало при каждом скачке, тогда как его преследователи, вооруженные острыми когтями, могли двигаться по льду, как кошки. Олени часто ошибаются и, принимая лед за воду, делаются легкой добычей волков, собак и охотников. Я продолжал бежать, в надежде, что мне легко удастся прогнать волков и завладеть оленем. В несколько прыжков я очутился среди хищников и начал действовать пикой; но, к великому моему удивлению, некоторые из них продолжали разрывать оленя, тогда как другие предерзко смотрели на меня, раскрыв пасти и сверкая глазами. Я успел ранить нескольких волков, но от этого они сделались еще свирепее и злее, так что ни мои крики, ни мое копье не произвели на них никакого впечатления. Некоторое время продолжалась еще эта неравная борьба, но я начинал уже чувствовать, что силы покидают меня. Ужас, охвативший меня, еще больше парализовал мои движения, и я думал, что приближается мой последний час. Но в это время на льду показалась высокая фигура индейца, который спешил мне на помощь, и это настолько придало мне мужества, что я успел своим копьем убить еще нескольких волков. Остальные искали спасения в бегстве, испугавшись диких криков индейца и его палки с железным наконечником. Рядом с трупами убитых волков лежал и полусъеденный олень, но, во всяком случае, от него осталось еще достаточно, мне и моему товарищу хватило на ужин. Индеец снова принялся за еду с таким аппетитом, как будто бы он не ел целую неделю и как будто бы вокруг нашего костра не валялись кости трех мускусных крыс».

Глава XI
МОСКИТЫ И СРЕДСТВО ПРОТИВ НИХ

На следующий день нам снова пришлось проезжать по прибрежной долине, поросшей лесом. Плодородная и глинистая почва этой местности была влажной, и это затрудняло движение нашего фургона. Подчас ом не мог сдвинуться с места, так что нам приходилось слезать с лошадей и помогать мулам.

Понукая их, наш черный возница издавал также громкие звуки, что всякая дичь уже знала о нашем приближении. Кроме того, мы и не могли удаляться далеко от фургона, ведь каждую минуту могла понадобиться наша помощь. К этому надо еще прибавить, что москиты страшно надоедали нам всем, и в особенности бедному доктору, кровь которого была им, как видно, особенно по вкусу. Давно уже замечен тот факт, что из двух лиц, сидящих в одной и той же комнате, одно жестоко страдает от кровожадных москитов, тогда как другое даже и не знает об их присутствии. Трудно сказать, чему эти счастливцы обязаны своей неуязвимостью: толщине ли кожи или каким-нибудь особенным свойствам их крови. Мы много беседовали на эту тему, и доктор, ссылаясь на свой собственный пример, утверждал, что москиты суть отличные знатоки человеческой крови и набрасываются только на тех людей, у кого она здоровая. Это невинное самовосхваление вызвало всеобщий смех, и доктор стал предметом веселых шуток со стороны противников своей теории. Ей противоречило то обстоятельство, что москиты сильно преследовали также и старого Мику, кровь которого едва ли была хорошего качества.

Многие из нас курили все время, в надежде отогнать от себя рои этих кровопийц, но, хотя москиты и не любят табачного дыма, ни сигара, ни трубка не избавляют курящего от укусов насекомых. Если бы человек мог постоянно окутывать свое лицо облаками табачного дыма, только тогда он избавился бы от преследователей. Не надо думать, что эти насекомые водятся только в тропических странах Америки, нет, их не меньше и на берегах полярных морей, но, конечно, появляются они там только в летнюю пору. Москитов особенно много на берегах рек, медленно и лениво текущих по болотистой местности. Эти насекомые делают иногда невозможным пребывание поблизости некоторых южноамериканских рек, тогда как жители других прибрежных местностей, расположенных на той же широте, совершенно незнакомы с этим бедствием. Многие притоки Ориноко и Амазонки имеют воду черного цвета, и вот поблизости от этих riosnegros москиты никогда и не появляются.

Наш англичанин, объездивший всю Южную Америку, сообщил нам эти сведения, пока мы ехали дальше. По его словам, он испытывал настоящее облегчение, когда приближался к одной из riosnegros. Некоторые индейцы нарочно поселяются на берегах этих черных рек, чтобы раз и навсегда избавиться от москитов. Те же индейцы, которым приходится жить в местностях, где обитают москиты, раскрашивают свое тело и натирают его маслом, чтобы предохранить себя от укусов этих несносных насекомых. Они играют такую видную роль в жизни туземцев, что человек, расспрашивающий о какой-нибудь местности, прежде всего справляется о москитах. Несчастные жители таких местностей иногда зарываются в песок до самого рта, лишь бы только избавиться от москитов, ядовитое жало которых прокалывает даже краску, если слой ее не очень толст. Безансон и кентуккиец сомневались в том, чтобы какое-нибудь втирание могло предохранить кожу от укусов, и доктор вполне согласился с ними. Они при этом заявили, что в свое время испробовали всевозможные средства: камфару, эфир, скипидар и тому подобное, но это не дало никаких результатов.

Однако остальные охотники были на этот счет другого мнения, и Мика поддержал их, тут же доказав, что есть возможность избавиться от москитов. Как было уже сказано, старый охотник особенно страдал от этих насекомых, о чем можно нетрудно догадаться по громким пощечинам, которыми он себя наделял, и по злобным проклятиям, постоянно вылетавшим из его уст. Мика утверждал, что знает прекрасное средство от москитов, какую-то траву. И действительно глаза старого охотника во время дальнейшего путешествия чего-то искали на земле, и вскоре радостный крик возвестил нас о счастливой находке.

— Вот она, чертовщина! — воскликнул он, соскакивая с лошади и срывая стебли низенькой травки, которая в этом месте росла в изобилии.

На вид это было однолетнее растение с листьями, которые своей формой и величиной напоминали суковые, но отличались от них своим светло-зеленым цветом. Мы в этом растении узнали обыкновенную траву, известную в народе под названием «королевской пенни». В западной части Северной Америки нет почти ни одного луга, где бы она ни встречалась. Редвуд тоже соскочил с лошади и принялся собирать эту траву, свойства которой, как видно, были ему известны из личного опыта. Мы все остановились и с любопытством наблюдали за действиями наших проводников. Оба делали все совершенно одинаково: набрав немного самых нежных и сочных листков, они растерли их в своих грубых руках и полученной массой намазали открытые части тела, шею, лицо. Кроме того, Мика сделал из стебельков этой травы два пучка, раздавил их каблуком и прикрепил к своей шляпе, так что эти пучки болтались у него на щеках. После этого оба проводника сели на своих коней, и мы поехали дальше.

Естествоиспытатель, я и англичанин решили последовать примеру проводников, несмотря на громкий смех и шутки, которыми осыпали нас Безансон, кентуккиец и доктор, но вскоре им пришлось замолчать, так как чудесная травка совершенно избавила нас от москитов, которые теперь с удвоенной яростью набросились на наших насмешливых приятелей. Они в конце концов должны были уступить очевидности, и укусы москитов оказались сильнее, чем боязнь насмешек с нашей стороны, а потому эти господа поспешно соскочили с лошадей и набросились на спасительную траву, как только она встретилась по дороге. Трудно сказать, почему москиты не переносят запах этой травы, может быть, он слишком резкий, а может, ее сок раздражает их «чувствительные тела», но во всяком случае нельзя отрицать того факта, что москиты никогда не садятся на кожу, натертую этим соком.

С тех пор я не раз испытал на себе результаты этого средства, и теперь всегда запасаюсь флаконом этой эссенции, когда мне приходится проезжать через местности, в которых водятся москиты. Эссенция оказывается еще эффективнее, чем сама трава, и это снадобье можно раздобыть в любой аптеке. Двух или трех капель вполне достаточно, чтобы натереть все незащищенные части тела и позволить себе несколько часов спокойного сна, о котором иначе нечего и думать.

Натерев себе лицо спасительной эссенцией, я иногда долго и неподвижно лежал, прислушиваясь к жужжанию москитов и каждую минуту ожидая почувствовать их прикосновение ко лбу или на щеке, но напрасно, — насекомые старательно избегали приближаться к лицу, так как испарения благодетельной эссенции уже издали предупреждали москитов о неприятном угощении, приготовленном для них.

Единственное отрицательное качество этой эссенции заключается в том, что она причиняет коже жгучую боль, и в жарком климате это особенно чувствуется. Но над этим обстоятельством мы в данном случае не задумывались, и, избавившись от москитов, все наше общество значительно повеселело, чему еще больше способствовала удачная охота на енота. Хотя он и принадлежит к ночным животным, но иногда бродит и днем, особенно в тех местах, где много высоких деревьев и где в лесу царят мрак и темнота. Попавшийся нам енот так мало ожидал нашего появления, что не имел времени вскочить на дерево и укрыться в его глубоком дупле. Он чересчур был занят своими собственными делами и, по-видимому, лакомился яйцами дикого индюка, о чем можно было догадаться по скорлупе, валявшейся вокруг гнезда. Наши проводники чуть было не наехали на этого енота, и он в испуге вскочил на первое попавшееся дерево, но к нашему счастью, в нем не оказалось дупла, в которое животное могло бы спрятаться, так что меткая пуля Редвуда настигла его, и он тяжело рухнул на землю. Мы так мало встречали дичи, что самое незначительное происшествие становилось для нас целым событием. Но никто из нас не испытал такого удовольствия, как наш черный возница, глаза которого заблистали радостью при виде убитого енота. Для негра это животное является самой лакомой дичью, и жаркое из него считается у чернокожих деликатесом. Наш возница прекрасно знал, что среди нас не найдется охотников до подобного блюда, а потому мог вполне основательно рассчитывать на роскошный ужин, и енот был старательно припрятан в фургоне. Но оказалось, что и наши проводники были охотниками до свежего енотового мяса, так что Джеку пришлось поделиться с ними. Больше не нашлось любителей этого жаркого, так как мясо енота своим вкусом напоминает мясо лисицы. После ужина завязался разговор о еноте, и многие факты из жизни этого животного нам сообщил черный Джек.

Глава XII
ЕНОТ И ЕГО ПРИВЫЧКИ

Из всех диких животных Америки енот пользуется наибольшей известностью и встречается во всех лесистых местностях, начиная от берегов Северного Ледовитого океана и кончая Огненной Землей. Во всех странах, где общаются на английском языке, енот известен под именем раккуна, и едва ли найдется тот взрослый или ребенок, которые бы не знали «старого и лукавого куна». Своими размерами енот мало чем отличается от лисицы, но только более сбитый. По отношению к туловищу лапы енота кажутся коротковатыми, и так как они заканчиваются плоскими ступнями, то походка енота напоминает кошачью. Заостренная морда отличается необыкновенной длиной и вполне соответствует привычке енота заглядывать во все щели, чтобы вытащить оттуда паука, жука или тому подобную живность. На спине шерсть бывает темно-бурого, почти черного цвета, с легкой проседью, на животе шерсть значительно светлее. На лбу, между глазами, тянется черная полоса и продолжается вдоль шеи, на краях этой полосы появляются белые волоски и резко отграничивают ее, что придает морде енота особое выражение. Замечателен пушистый и точно разрисованный хвост этого животного, на нем черные и белые полосы чередуются между собой. Охотники и жители «Границы» очень любят енотовые шапки и украшают их енотовым хвостом, который свободно свешивается и придает головному убору очень эффектный вид.

Самка енота крупнее и красивее самца, а ее мех более блестящий и ценный. Енот лазит по деревьям с завидной ловкостью, и вход в его убежище всегда находится на верхушке какого-нибудь дуплистого дерева. В американских лесах нет недостатка в подобных деревьях, и на них-то самка енота устраивает нечто вроде гнезда, в котором появляются на свет детеныши, от трех до шести штук. Енот не встречается в открытых прериях и водится только в густых лесах. Кроме того, еноту нужна вода, потому что он никогда не принимается за еду, не пополоскав своей пищи, и очень часто купается, так что енот отличается чистоплотностью. Что касается еды, то енот почти ничем не брезгует и без различия набрасывается на лягушек, ящериц, насекомых, на дикую и домашнюю птицу. Он любит также поесть что-нибудь сладкое и истребляет плантации сахарного тростника и маиса. Пока маис не созрел, целые стаи енотов нападают на плантации и лакомятся сладкими и сочными головками. При случае енот ловит зайцев, кроликов, белок и немилосердно опустошает птичьи гнезда. Значительную часть его пищи составляют створчатые животные, которые в большом количестве водятся в американских реках. Своими когтями енот раскрывает пойманную добычу с такой быстротой, что ему мог бы позавидовать любой торговец устрицами, вооруженный хорошим ножом. Большое пристрастие чувствует енот к крабам, покрытым мягкой скорлупой, а также и к черепахам, водящимся в пресных водах Америки. Джек рассказывал нам о той хитрости, к которой прибегает енот при ловле маленьких черепах, но этот рассказ показался нам маловероятным. Тем не менее Джек утверждал, что енот ловит черепах на удочку, которой ему служит его собственный хвост, опущенный в воду: голодная черепаха хватает, будто бы, енота за хвост, и хитрое животное ловким движением выбрасывает черепаху на берег и затем расправляется с ней по-своему.

Енота легко приручить, и тогда с ним можно так же обращаться, как с кошкой или с собакой, но если дети очень дразнят его, то он ворчит и кусается, как злая дворняжка.

Приоритет в охоте на енота принадлежит исключительно неграм. Чернокожий всюду, где может, убивает молодого енота и лакомится его мясом, которое напоминает свинину, мясо старого енота немного горчит, хотя негры не обращают и на это никакого внимания, особенно если его хозяин скуповат и, вместо мяса, дает негру один только рис. Кроме того, негр еще получает прибыль от шкуры енота, которую охотно покупает любой лавочник. Охота на енота ведется главным образом ночью, а потому нисколько не отражается на дневной работе, ночь же по праву принадлежит чернокожему, и он может этим временем распоряжаться по своему усмотрению. Но так как негру не дозволяется иметь при себе огнестрельное оружие, то белка может смело раскачиваться перед ним на высоком суку и вызывающе помахивать своим длинным хвостом, быстроногому зайцу тоже немудрено удрать от негра, и дикий индейский петух безнаказанно дразнит его своим бешеным криком; один только енот может быть убит без ружья, даже если он и взберется на свое дерево. Чернокожим не воспрещено применение топора, и никто лучше негра не умеет обращаться с ним. Поэтому енот легко делается его добычей, и охота на этого зверя доставляет невольнику многие приятные минуты, сокращает длинные зимние ночи и является светлым лучом, слегка озаряющим печальное однообразие невольничьей жизни.

Что касается меня лично, то я часто присоединялся к неграм и принимал участие в настоящих охотах на енота, но самой интересной из них была та, в которой я впервые на практике ознакомился с привычками этого животного. Об этом я и поведал моим товарищам.

Глава XIII
ОХОТА НА ЕНОТА

Одно время мне пришлось жить среди плантаций и здесь-то впервые и довелось охотиться на енота. Я в этом деле был совершенным новичком, и мое любопытство было, конечно, сильно возбуждено предшествовавшими приготовлениями. Моим спутником и проводником был старый негр, которого все звали дядя Абе. Своей внешностью он очень походил на нашего теперешнего возницу Джека. Едва ли, господа, нужно мне объяснять, что почти в любом месте Запада есть свой знаменитый охотник на енотов. Как правило, это старый и опытный негр, который отлично знаком со всеми хитростями и тайнами этих животных, он или имеет свою собственную собаку или выдрессировал для этой охоты одну из собак своего хозяина. Порода собаки не имеет при этом никакого значения, и мне самому случалось видеть обыкновенных дворняжек, которые замечательно справлялись с охотой на енота. Для этого достаточно, чтобы собака обладала хорошим нюхом, была быстрая и сильная. Этого не может, конечно, сделать очень маленькая собака, так как енот храбро защищается и сдается только после отчаянного боя. Лучшими собаками считаются бульдоги, датские доги и помеси легавых.

Дядя Абе был великим охотником, чем-то вроде Нимрода в той местности, в которой я жил, а его собака — крысолов — пользовалась известностью на двадцать миль в окружности. Поэтому я был вполне уверен, что охота в обществе дяди Абе доставит мне немало удовольствия.

С одной стороны плантация примыкала к лесистой долине, по которой извивался ручей, известный у нас под общим названием «эрек». В этой долине водилось много енотов, так как здесь не было недостатка ни в воде, ни в высоких дуплистых деревьях. Кроме того, с одного дерева на другое перекидывались гирлянды из толстых виноградных лоз, на которых висели сочные ягоды, очень любимые енотами. К этой-то долине я и направился в сопровождении негра, который вел на привязи своего пса Помпо.

Абе, вместо всякого оружия, имел при себе обыкновенным топор, но я захватил с собой двустволку. Казалось, что Помпо не хуже нас знал о цели путешествия; во всяком случае, глаза его радостно сверкали, и время от времени он делал нетерпеливые прыжки, пытаясь вырваться на свободу. Чтобы добраться до леса, нам приходилось пройти добрую полумилю маисовым полем. Оно отделялось от леса бревенчатой оградой, какие обычно строятся на американских фермах. Непосредственно за оградой тянулись невысокие заросли, постепенно переходящие в густой лес, которым были покрыты берега ручья. Там и находилось любимое местопребывание енотов. Но опытный негр, отлично знавший привычки этих животных, и не думал направляться туда. Дело в том, что маис еще не созрел, и его сочные головки должны были привлечь к себе лакомку-енота.

Поэтому мы решили следовать вдоль забора, в надежде, что собака наткнется на свежий след, ведущий к маису или в лес. Солнце зашло уже давно, и наступила ночь, то есть самое подходящее время для охоты на енота. Днем енот бродит крайне редко, и то, как правило, в укромных уголках леса, где он иногда греется на солнце, лежа на высокой ветке дерева. Мне самому случалось убивать енотов, спавших в этом положении.

На небе в эту ночь стояла полная луна, но свет ее мало помогал нам в нашем предприятии, так как в густом лесу царила темнота, в которой нечего надеяться на то, чтобы увидеть собаку или енота. Собака, конечно, полагается на свое обоняние, а охотнику приходится рассчитывать только на свои уши, так как единственным указателем в данном случае является лай четвероногого помощника.

Помпо был отпущен в маис, а сами мы направились к забору, причем один из нас должен был всегда оставаться по одну сторону, а другой — по ту сторону ограды. Абе не покидал поля, чтобы в случае нужды помочь собаке перескочить через забор, который имел в вышину около десяти футов. Енот легко перескакивает через подобную ограду, но собаке такой подвиг оказывается не по силам. Не успели мы пройти и ста шагов, как резкий лай Помпо известил нас, что собака на кого-то наткнулась в маисовом поле.

— Скотина!.. Скотина!.. — воскликнул негр, и в ту же минуту показалась собака, быстро бежавшая по направлению к забору. — Скотина, масса! — повторял Абе, помогая собаке и сам перескакивая через забор.

Я сообразил, что на охотничьем языке негра енот почему-то назывался скотиной, и, следуя за негром, я начинал волноваться как настоящий охотник на енота.

Но это волнение продолжалось недолго — каких-нибудь пять минут, — так как вслед за отдельными звуками, которыми собака давала знать о себе, последовал непрерывный лай. Услыхав его, Абе сказал спокойным тоном:

— Скотина успела взобраться на дерево.

Нам следовало как можно скорее добраться до этого дерева, но мы еще не знали, каких размеров было дерево, на которое вскарабкался наш енот. От этого зависел успех или неуспех нашей охоты. Если бы дерево оказалось значительных размеров, то енот мог безнаказанно посмеиваться над всеми нашими усилиями добраться до него. Абе это отлично понимал и по дороге к дереву начал уже сомневаться в успехе.

Лай Помпо слышался в ста шагах от нас, в том месте долины, где лес казался гуще всего. Поэтому трудно было ожидать, чтобы енот взобрался на маленькое дерево, когда кругом было множество больших. Мы могли только надеяться на то, что енот укрылся на таком дереве, в стволе которого не было дупла. В этом случае мы могли бы воспользоваться нашей двустволкой.

Собака, пригодная для охоты на енота, должна непременно отличаться скоростью. Сотню-другую шагов енот пробегает очень быстро и редко удаляется от своего дерева на большое расстояние. Если на этом пространстве он не даст собаке настичь себя, то может считать, что он в безопасности. Чтобы выгнать енота из дупла, нет другого способа, как срубить дерево, но ввиду его значительных размеров от этого отказывается даже самый пылкий охотник, времени, потраченного на эту работу, хватило бы на поиск десяти новых енотов. Хорошая собака должна быстро догнать этого зверька и заставить его вскарабкаться на первое попавшееся дерево, которое обыкновенно оказывается таких размеров, что с него можно легко стряхнуть енота или, в крайнем случае, приходится рубить дерево. Иногда охотник взбирается на него и заставляет енота спрыгнуть на землю, где ему не миновать собачьих зубов.

Абе казался совершенно обескураженным и сказал, обращаясь ко мне:

— Масса, я был убежден, что енот вскочил на свое дерево и что в верхней части его ствола находится отверстие, ведущее в дупло. Во всем этом виноват проклятый забор. Не будь его, Помпо никогда не позволил бы еноту взобраться на дерево!

Не будь забора, Помпо, по мнению Абе, мигом загнал бы енота на ближайшее дерево и не дал бы ему времени добраться до его собственного логова…

— Не говорил ли я вам, масса, — бормотал негр жалобным тоном, — вот оно, наше дерево, полюбуйтесь на него: ствол будет толщиной с сорокаведерную бочку!

Я посмотрел туда, куда указывал мой спутник, и увидел, что Помпо стоял под высоким деревом, поглядывая вверх, махая хвостом и время от времени издавая тревожный лай. Не успел я хорошенько осмотреться, как негр закричал у меня над ухом:

— Черт возьми! Да это козье дерево! Ну, брат, Помпо, на этот раз ты дал маху: енот никогда не взбирается на такие деревья, и тебе это, старому дураку, давно уже следовало бы знать!

Сказанные слова заставили меня присмотреться к дереву, и я увидел, что это один из видов платана, известных в народе под названием козье дерево; только я никак не мог понять, почему енот никогда не взбирается на них, а потому обратился за разъяснением к своему спутнику.

— Да потому, что кора гладкая. Енот любит дуб, тополь и вообще деревья с шероховатой корой. Но будь я проклят, если енот все ж таки не сидит на нем! А, понимаю! Енот взобрался туда по толстой лозе. Молодец, Помпо, ты прав! И теперь меня, старого негра, следует назвать дураком! Ура, собачка, ура!

Я посмотрел в направлении, указанном негром, и увидел большое растение, толстую лиану, которая, извиваясь, доходила до самого верха платана и там соединялась с ним. Надо полагать, что это и была та лестница, по которой енот вскарабкался на дерево. Это открытие никоим образом не облегчало нашу участь, так как енот находился на высоте пятидесяти футов над землей и давным-давно уже успел прошмыгнуть в отверстие, которое виднелось в стволе в том месте, где молния или ветер сразили верхушку платана. Внизу ствол был такого огромного размера, что нечего было и думать о том, чтобы срубить дерево, а потому, без малейших разговоров, мы оставили его в покое и снова направились к маисовому полю. Достигнув его, собака некоторое время не подавала голоса, но мы не теряли надежды, что Помпо удастся выгнать из маиса еще одного енота. Наши ожидания оправдались, через несколько минут собака опять спугнула зверя, и он, что было мочи, мчался по направлению к забору, в надежде достигнуть ближайших зарослей. Помпо следовал за ним по пятам, и минуты через две второй енот был тоже на дереве. Прислушиваясь к лаю собаки, мы пришли к тому заключению, что это дерево находилось поблизости от того платана, на котором нашел спасение первый енот, но досаднее всего было, когда, прибыв на место, мы убедились, что оба енота нашли себе убежище на одном и том же дереве! После некоторых выразительных проклятий мы снова направились к маисовому полю, из которого Помпо вскоре выгнал третьего енота, и он, конечно, прямехонько направился к лесу. Помпо следовал за ним с яростным лаем, который вскоре резко изменился, из чего мы заключили, что и третий енот успел добраться до своего дерева. Мы со всех ног побежали туда, пробираясь сквозь колючий кустарник. Оказалось, что и третий енот спасся на том же проклятом дереве! Перед нами висела все та же лиана, и Помпо лаял у подножия толстого ствола, в огромном дупле которого сидели теперь три енота.

— Ай, масса! — в ужасе воскликнул негр. — Это не еноты, а черти! Ради Бога, масса, уйдем отсюда.

Я, конечно, последовал его совету, так как не было физической возможности добраться до енота. Мы снова направились к маисовому полю, но зверьков в нем больше не оказалось.

Возвращаться домой было еще рано, и я решил продолжать охоту, пока мне не удастся присутствовать при поимке хотя бы одного енота. По совету негра мы направились к той части леса, где деревья были несколько ниже, там можно было рассчитывать па встречу с каким-нибудь енотом, занятым опустошением птичьих гнезд. Наши ожидания оправдались, и вскоре Помпо погнал четвертого енота. Через две минуты характерный лай собаки возвестил нам, что и этот енот сидел на дереве, но по направлению звуков легко было догадаться, что на этот раз нам не придется иметь дело с тем заколдованным платаном. Действительно, дерево оказалось не из высоких, так что среди его ветвей можно было видеть спрятавшегося енота. Я уже было поднял ружье, чтобы выстрелить в зверя, но он, точно угадав мое намерение, перепрыгнул на соседнее дерево, соскочил с него на землю — и был таков. Помпо, конечно, погнался за ним, и мы были уверены, что через несколько мгновений енот должен будет искать спасения на дереве. Так оно и случилось, и мы, ориентируясь на лай, бросились бежать, но к величайшему моему удивлению и нескрываемому ужасу негра, мы опять очутились у проклятого платана, который дал убежище еще одному еноту.

Густые волнистые волосы негра поднялись дыбом, и суеверный Абе был глубоко убежден, что мы имели дело не с четырьмя енотами, а с одним-единственным, который и был воплощением самого дьявола. Негр страстно любил охоту на енота, но теперь немедленно отправился бы домой, если бы я ему это позволил. Многократно обманутый в своих ожиданиях, я пришел в возбужденное состояние и решил во что бы то ни стало вынудить енотов покинуть дупло.

«Оно будет срублено, — говорил я себе, — если бы даже нам пришлось всю ночь проработать над этим».

С этим намерением схватил я топор и яростно всадил его в дерево. Представьте себе мое удивление и восторг, когда от этого удара внутри послышался пустой звук, говоривший о том, что дупло доходило до самого основания дерева. При дальнейшей работе оказалось, что с той стороны, где я рубил, дерево состояло из одной только коры. Вскоре в ней образовалось отверстие, достаточное для того, чтобы туда просунуть голову. Из этого мы заключили, что не требуется особого труда, чтобы срубить это дерево, и работа может быть окончена через час. Моя решимость придала мужества старому негру, и он, в свою очередь, схватив топор, начал им действовать с таким упорством, что отверстие достигло вскоре значительных размеров.

— А знаете, масса, что я вам скажу, — обратился ко мне Абе, отдыхая от своей работы, — если только дупло идет до самого верха, то теперь очень легко добраться до енотов, так как сухой травой и хворостом можно выкурить самого черта. Не попробовать ли нам, масса?

— Отлично! — воскликнул я, соглашаясь с этим предложением, и через две минуты в отверстии, сделанном в стволе, был разведен огонь из сухих листьев и травы.

Дым вначале показался тоненькой струйкой из верхнего отверстия, в которое входили еноты, а потом повалил оттуда клубами; внутри дупла послышалось какое-то царапанье, и несколько темных фигур выскочило оттуда, повисло на лиане, не решаясь спускаться на землю.

Оказалось, что в дупле было шесть енотов, а это представляло редкое зрелище. Но нельзя было терять ни минуты, и я в одно мгновение ока разрядил оба ствола своего ружья, что стоило жизни двум енотам. Третьего из них свалил Помпо в то время, как испуганный зверек скользнул вниз по лиане, надеясь спастись бегством. Негр тоже не зевал и ударом топора раскроил череп четвертому еноту, который вздумал было спускаться на землю, оставшиеся два енота сунулись опять в дупло, но вскоре выскочили оттуда и попали как раз под выстрелы ружья, которое я успел перезарядить. Таким образом все еноты очутились в наших руках, что положило конец этой необычной охоте. Абе говорил потом, что эта охота была у него самая замечательная.

Глава XIV
ДИКИЕ СВИНЬИ

На следующий день нам пришлось проезжать дубовым лесом, и внимание наше было привлечено странными звуками, исходившими из чащи и похожими на хрюканье испуганных свиней. Со всех сторон послышались крики:

«Медведь! Медведь!» Даже опытные проводники были введены в заблуждение и думали, что нам действительно предстоит встреча с медведем. Но наши ожидания не оправдались, так как оказалось, что эти подозрительные звуки издавал дикий или, вернее, одичавший убежавший в лес кабан. Шерсть на нем страшно ощетинилась, и вид у него был свирепый, хотя мы успели бросить на него только беглый взгляд, и кабан после того мгновенно исчез в густых зарослях. Вслед ему раздалось с полдюжины выстрелов, и часть зарядов без сомнения попала в него, но тем не менее кабану удалось спастись, и появление его послужило нам только темой для разговора.

В американских лесах можно встретить много полудиких свиней, но они большей частью заперты в бревенчатых загородках и являются собственностью какого-нибудь плантатора. Зимой они становятся почти ручными, когда недостаток пищи заставляет их приблизиться к жилищу плантатора, который в таких случаях приказывает в определенных местах разбрасывать для свиней маис. Путешественник, проезжающий мимо лесных поселений, часто за целую милю слышит громкий зов, на который свиньи радостно откликаются и весело бегут к месту кормления.

Но большую часть года свиньи находят себе пищу в лесу, которая главным образом состоит из ягод и желудей.

Змеи почти бесследно исчезли в местностях, где водятся свиньи. Эти животные нисколько не боятся змей и, кроме того, чувствуют к ним какую-то особенную ненависть. Заметив змею, свинья бросается на нее, убивает ее ударами копыт и преспокойно съедает свою добычу. Замечательно, что пеккари, представители диких свиней, точно так же поступают со змеями. Толстая кожа свиней предохраняет их, по-видимому, от ядовитых укусов, и они так же смело нападают на гремучую змею, как и на невинного ужа. Весьма распространено ошибочное мнение, что свиньи съедают только туловище змеи и не трогают ее головы с ядовитыми зубами. Но на деле оказывается, что свиньи съедают змей полностью, так как змеиный яд только тогда опасен, когда попадает в кровь, а в желудке не производит на организм никакого действия.

Большую часть этих сведений нам сообщил кентуккиец, который сам владел многочисленными стадами полудиких свиней.

Вот что, между прочим, пришлось кентуккийцу лично наблюдать в его родных лесах:

«Как-то я бродил по лесу, охотясь на диких индейских петухов, а когда устал, присел отдохнуть. Прошло несколько минут, и вдруг в чаще раздался треск, извещавший о приближении крупного зверя. Я приготовил ружье в надежде подстрелить оленя, но к великому моему разочарованию мимо меня прошло с полдюжины моих собственных свиней! Я не обратил бы на них никакого внимания, если бы в следующее мгновение они не устремились вперед, точно преследуя какую-то добычу. Оказалось, что на некотором расстоянии от свиней черная змея быстро ползла к молодому деревцу и, наконец, нашла спасение на нем, обвившись вокруг ствола. Я уже собирался вмешаться в это дело и угостить змею дробью, но в это время одна из свиней обхватила ствол деревца своими мощными челюстями и начала трясти его, желая сбросить змею на землю. Убедившись в невозможности этого, свинья принялась грызть дерево, в чем ей усердно помогали остальные, так что минуты через две деревцо лежало на земле, и змея была моментально разорвана на части и съедена».

Охота на них принадлежит к ежегодным развлечениям, в которых принимают участие все рабочие, друзья и соседи плантатора. В поисках свиней охотники, вооруженные ружьями и сопровождаемые собаками, углубляются в лес, продираются сквозь непроходимую чащу и, как правило, топкие болота. Собакам удается выгнать свиней на просторное место, и тогда начинается бешеная скачка по пням и оврагам, напоминающая охоту на лисиц. Охота продолжается иногда несколько дней, и в результате оказываются сотни убитых свиней, которых взваливают на фургоны, сопровождающие охотников. Часть добычи плантатор оставляет себе, а остальное отправляет в Цинциннати на рынок.

Глава XV
СПАСИТЕЛЬНОЕ ДЕРЕВО

После встречи с кабаном разговор естественным образом перешел к пеккари и их привычкам. Существуют две разновидности пеккари, которые различаются между собой размерами и цветом шерсти: у одних животных она серая, у других — темно-коричневая. Обе эти породы ведут одинаковый образ жизни, питаются корнями и плодами растений, лягушками, жабами, ящерицами и змеями. Пеккари принадлежит к животным, которые живут стадами, но эти стада оказываются теперь очень немногочисленными, так как всякий охотник считает своим долгом истреблять пеккари, не столько из-за мяса или шкуры, сколько из-за грабительских привычек этих животных. Они в одну ночь могут испортить маисовое поле или плантацию сахарного тростника. Пеккари не переносят холода, а потому встречаются только в тропической и субтропической полосе. Любимым местопребыванием этих животных являются лесистые холмы западного Техаса, где нет недостатка в скалистых пещерах, дающих приют стадам пеккари. За неимением пещер пеккари иногда устраивают свои логовища в дуплах больших деревьев. Внешне пеккари очень похожи на домашних свиней, тем не менее пеккари отличаются большей ловкостью и подвижностью. На их могучих челюстях сидят грозные клыки и, выступая из углов рта, придают животному дикий и опасный вид. Все тело пеккари покрыто длинными щетинками, которые на спине поднимаются дыбом и даже наклоняются вперед, когда живо гное приходит в ярость.

Летом встречаются небольшие семейства пеккари, состоящие из самца, самки и двух детенышей. Осенью несколько таких семейств объединяются в одно стадо для взаимной безопасности, и тогда горе тому, кто вздумает неосторожно напасть на них, — будь это охотник, ягуар или рысь: разгневанные животные пускают тогда в ход не только свои зубы, но и острые копыта передних ног, и действуют ими с такой силой и ловкостью, что становятся крайне опасными. Случается иногда, что стадо пеккари разрывает на куски ягуара, и поэтому он предпочитает нападать только на отставших и избегает близкого знакомства с зубами и копытами рассвирепевшего стада. Если пеккари в опасности, то его громкое хрюканье, которое слышно за милю, дает знать об этом остальным, и те со всех ног бросаются на помощь и общими силами одолевают врага. В Техасе пеший охотник никогда не отваживается нападать на стадо пеккари, да и конному часто приходится искать спасения, рассчитывая на быстроту своей лошади. Тем не менее истребление пеккари быстро подвигается вперед, так как на них организуются охоты целыми обществами. Если собакам и охотникам удается загнать стадо пеккари в какую-нибудь пещеру, то у входа в нее животные всегда оставляют одного часового, сраженный меткой пулей, он вскоре падает замертво, но место его немедленно занимает новый часовой и тоже, конечно, погибает, пока та же участь не постигнет все стадо. С собаками пеккари не церемонятся, часто обращают их в бегство и даже убивают, если собак не поддерживают охотники. Пеккари — небольшие животные и имеют в длину не более двух футов, но тем не менее редкому бульдогу удается справиться с этим созданием. Мне самому пришлось однажды присутствовать при битве пленного пеккари с шестью дворняжками и бульдогами; но пеккари по очереди так отделал всех собак, что они оказались неспособными продолжать дальнейшую битву. Кентуккийцу пришлось однажды очень близко познакомиться с пеккари, и вот что он нам рассказал об этом:

«Я, кажется, никогда не забуду этого охотничьего приключения, и оно доставило мне среди жителей Техаса славу великого охотника; но, судите сами, насколько я ее заслужил. Мне пришлось в продолжение нескольких дней гостить у одного плантатора, жившего в долине Тройцы. Мы уже несколько раз побывали в лесу и поохотились на медведей, оленей и диких индейских петухов, но нам еще не посчастливилось встретиться со стадом пеккари, хотя следы их виднелись везде. Эти животные наделены отличным обонянием и скрываются в свои убежища, прежде чем охотнику удастся приблизиться или даже просто увидеть стадо. Я еще никогда не охотился на пеккари, а потому мне страстно хотелось встретить этих животных. Желанию суждено было сбыться, и даже в такой мере, которая превосходила мои самые смелые ожидания. Дело было осенью, и однажды утром я был разбужен криком дикого индейского петуха, сидевшего где-то поблизости от дома. Хотя в моей комнате и не было окна, но солнечные лучи, проходившие в щели между бревнами, говорили мне о том, что на дворе была прекрасная погода, а потому я быстро оделся, взял ружье и вышел из дому, не говоря никому ни слова. Мне хотелось доказать приятелю мою ловкость и доставить ему к завтраку жирного индейского петуха. Повернув за угол строения, я заметил целую стаю нужных мне птиц. Оставалось только подобраться к ним на расстояние выстрела. Вся стая, поклевывая маисовые зерна, тихонько подвигалась к лесу, и мне легко было бы застрелить одного или двух петухов, если бы мне удалось раньше, чем они, добраться до леса. Это не представило больших трудностей, и я вскоре сидел в лесу, на расстоянии мили от дома моего друга. Мне удалось значительно перегнать всю стаю и, поджидая ее, я уселся на древесном стволе, откуда меня совершенно не было видно из-за густой листвы соседнего дерева.

Через несколько минут внимание мое было привлечено шелестом сухих листьев, и из кустов показалось длинное туловище змеи. Я еще не видел ее хвоста, но по цвету узнал в ней полосатую гремучую змею. Я охотно убил бы ее, но боялся испугать индейских петухов, которые были уже недалеко от меня. Я уже приготовил ружье, как вдруг в кустах раздалось странное хрюканье, и на поляне появилось маленькое, бесхвостое животное, в котором я сразу узнал пеккари. Пока я к нему присматривался, на поляне появился второй экземпляр, за ним третий и так далее. Заметив их, гремучая змея попробовала укрыться в траве, но пеккари уже успели ее увидеть, бросились к ней с угрожающим видом и окружили ее сплошным кольцом. Змея свернулась спирально и начала быстро поворачивать голову во все стороны, не зная еще, откуда последует нападение. Изогнув спину и ощетинившись, пеккари начали подскакивать кверху и всеми четырьмя ногами падали на змею, так что кольца ее вскоре развернулись, и она испустила дух под ударами нападавших, которые потом разорвали ее на части и моментально съели безо всякого остатка.

Теперь наступила моя очередь, и я, совершенно забыв об индейских петухах, прицелился в самого крупного пеккари и положил его на месте. Перед смертью он жалобно взвизгнул, и все стадо ответило ему тем же самым звуком, но и не думало убегать, а напротив того, устремилось ко мне с самыми недвусмысленными намерениями. В одно мгновение ока я был окружен рассвирепевшими пеккари, которые издавали пронзительное хрюканье, щелкали зубами и хватали меня за ноги. Я вскочил на ствол, на котором я прежде сидел, но пеккари тоже последовали за мной, и вскоре от моих брюк и сапог остались одни обрывки, несмотря на то что я, действуя своим ружьем как дубиной, успел уже уложить нескольких из этих каналий. Тут только я понял, какой опасности я подверг себя своим неосторожным выстрелом, а потому начал громко кричать о помощи. В то же время я старался держаться на самой толстой части ствола, так как там всему стаду не было возможности разом нападать на меня. Тем не менее мои неприятели так яростно и безостановочно преследовали меня, что я только с невероятными усилиями спасал свою жизнь и чувствовал приближение той минуты, когда я в изнеможении упаду на землю и буду разорван на части.

Машинально размахивая ружьем, я вдруг почувствовал, что оно стукнулось о какой-то твердый предмет над моей головой. Оборачиваюсь — и с радостью вижу толстую ветку, которая как раз нависла над местом этой отчаянной битвы. Глубоко вздохнув, собрал я свои последние силы, подскочил кверху, ухватился за ветку и в следующее мгновение уже сидел на ней, прислонившись к стволу. Около получаса просидел я в этом положении, наслаждаясь сознанием своей безопасности и поглядывая на пеккари, которые и не думали удаляться, а напротив того, бегали вокруг дерева, сердито грызли его ствол и портили воздух отвратительным запахом мускуса. Он обильно выделяется из специальных желез всякий раз, когда эти животные приходят в раздражение. Ясно было, что мои неприятели собирались подвергнуть меня осаде, время от времени они возвращались к своему убитому товарищу, но вид его, казалось, еще больше возбуждал их гнев, и они с пронзительным хрюканьем возвращались к тому дереву, на котором я нашел себе убежище. Я сначала тешил себя надеждой, что мой товарищ уже проснулся и явится мне на помощь; но потом я сообразил, что мое продолжительное отсутствие никому не покажется странным, так как все привыкли, что на охоте я пропадал иногда целыми днями. Таким образом мне предстояло самому позаботиться о своем освобождении, тем более что ветка, на которой я сидел, резала мне тело, и солнце страшно припекало, вызывая нестерпимую жажду. К счастью, карабкаясь на дерево, я инстинктивно удержал при себе ружье, и оставалось теперь воспользоваться им. Старательно зарядив и насадив пистон, я прицелился в ближайшего пеккари и уложил его на месте. Это нисколько не испугало остальных, и они еще теснее окружили мое дерево, угрожающе подымая кверху свои противные морды и точно напрашиваясь на выстрел. Осмотрев свою пороховницу и мешок с пулями, я увидел, что смело могу сделать еще двадцать выстрелов. Двух пеккари я уже убил, и стадо состояло еще из семнадцати штук, так что мне представлялась полная возможность покончить со всеми моими неприятелями. Я так старательно целился, что промахнулся только один раз, и вскоре все пространство под деревом было усеяно трупами и походило на громадную бойню.

Когда пал последний из моих неприятелей, я с облегченным сердцем соскочил на землю и в ту же минуту услыхал голос моего хозяина, который, растопырив ноги и вытаращив глаза, с изумлением смотрел на это небывалое зрелище. Весть об этом происшествии быстро распространилась по всей долине Тройцы, и жители ее объявили меня великим охотником, хотя, вы сами видите, что заслуга моя не особенно велика, и эта встреча с пеккари могла закончиться для меня самым печальным образом».

Глава XVI
НЕУДАЧНАЯ ОХОТА НА УТОК

На следующий день нам встретилось еще несколько голубиных стай, что дало нам возможность возобновить наши запасы. Сухая солонина нам всем уже порядком надоела, и мы не прочь были полакомиться паштетом, которым нас уже угощал Ланти. Нам посчастливилось также застрелить несколько диких уток, и от них разговор перешел к знаменитым канифасовым уткам. Американцы чувствуют особое пристрастие к этим птицам и ставят их даже выше гагар; это, может быть, следует приписать тому обстоятельству, что американец не особенно любит валяться на мягких перинах, тогда как всякий охотно лакомится вкусным и несколько пряным мясом канифасовых уток. Они встречаются вдоль всего американского берега Атлантического океана и редко весят более трех футов. Цветом своим канифасовая утка похожа на обычную дикую, только у канифасовой утки спина и верхняя поверхность крыльев испещрена синими и серыми полосками, которые, пересекаясь, образуют нечто вроде канвы, откуда произошло и само название канифасовой утки. Она принадлежит к перелетным птицам и весной направляется к прохладному прибрежью Гудзонова залива, а в октябре возвращается на юг громадными стаями. Эти утки не любят пресных вод Америки, а держатся главным образом при впадении в море мелких рек, устье которых зарастает диким сельдереем. Его листья темно-зеленого цвета и такой же ствол, а корень этого растения своим вкусом напоминает огородный сельдерей и составляет основную пищу канифасовых уток; где нет сельдерея, там нет и этих птиц.

В поисках своей любимой пищи утки опускаются на дно реки и, вынырнув со своей добычей на поверхность воды, клювом обрывают длинные ланцетовидные листья дикого сельдерея, после чего они или идут в пищу другим породам диких уток, или образуют громадные скопления, которые волнением мало-помалу прибивает к берегу. Дикий сельдерей придает мясу канифасовых уток тот прекрасный вкус, благодаря которому спрос на них до того увеличился, что на рынках Нью-Йорка и Филадельфии за пару этих уток приходилось платить три доллара. За треть этой цены можно на тех же рынках купить прекрасного индюка, и из этого видно, как высоко ценят американцы свою любимую дичь. Понятно, что при таких ценах на канифасовых уток охотятся не только ради удовольствия, но и ради денежных выгод. При этом употребляются различные приемы: переодевание, заманивание собакой и даже специальная лодка с адской машиной, состоящей из множества ружейных стволов. Дело в том, что канифасовые утки отличаются пугливостью, и приблизиться к ним на расстояние выстрела можно только после целого ряда остроумных приспособлений и охотничьих кунстштюков. Эти утки отлично ныряют и спасаются от охотника, даже будучи ранеными. Но пугливость канифасовых уток компенсируется их прирожденным любопытством. Если выдрессировать собаку так, чтобы она бегала по берегу взад и вперед, то это так заинтересует канифасовых уток, что они не замедлят приблизиться к берегу на расстояние выстрела. Случается иногда, что бегание собаки не производит на уток желаемого действия, тогда вокруг туловища животного или на хвост ему привязывают какую-нибудь цветную тряпочку, но если охотники часто появлялись в данной местности, то осторожные птицы держатся вдали от берега и не обращают внимания ни на какие заманивания.

Мне самому, в погоне за утками, пришлось однажды быть героем замечательного приключения. Я жил тогда в доме одного из моих приятелей, имевшего плантации около устья небольшой речонки. Мне страстно хотелось поохотиться на знаменитых канифасовых уток, которых я никогда не видел в природных условиях, хотя и неоднократно лакомился их вкусным мясом. Трудности этой охоты еще больше возбуждали мое желание, и вот в одно прекрасное утро я отправился к тому месту, где водились знаменитые утки. Безо всяких провожатых сел я в небольшую лодку и взял с собой дворняжку, вид которой не радовал глаз, однако она считалась самой подходящей собакой для охоты на уток. Мой приятель был занят своими делами и, к несчастью, не мог сопровождать меня, но так как основные приемы этой охоты были мне хорошо известны, то я надеялся и один справиться с предстоявшими трудностями. Отчасти гребя, отчасти позволяя течению нести себя, достиг я наконец большого пространства, поросшего диким сельдереем, среди которого плавали водяные птицы всевозможных пород. Здесь были обычные дикие и канифасовые утки, а также так называемые американские красногрудки. Найдя подходящее место, я пристал к берегу, привязал лодку к дереву и подыскал себе закрытое местечко в густых кустах. Устроившись надлежащим образом, я послал собаку заманивать уток, но она мало обращала внимания на мои слова и жесты. Животное имело очень дикий и напуганный вид, но я приписал это тому обстоятельству, что собака не успела еще привыкнуть ко мне, и надеялся, что при ближайшем знакомстве она станет послушнее. Однако мне пришлось разочароваться в своих ожиданиях, потому что, несмотря на все мои усилия, собака не трогалась с места, забилась возле меня в кусты и упорно отказывалась идти в воду.

Я имел все основания сердиться на собаку, так как стая в несколько тысяч уток как раз расположилась в полумиле от берега. Если бы собака исполняла свои обязанности, то я мог бы рассчитывать на прекрасную добычу. Но с этим упрямым животным ничего нельзя было поделать, и я только напрасно терял время. Видя, что на берегу дело не ладится, я возвратился к лодке, но к великому моему изумлению, собака последовала за мной и, прыгнув в лодку, заняла там свое прежнее место. Я был так сердит на эту противную дворняжку, что хотел было ее прогнать, но почему-то передумал. Мало-помалу гнев мой улегся, и я задумался, в которую сторону мне теперь направиться. Утки, плававшие как пробки, имели самый заманчивый вид и сидели так густо, как того мог желать самый требовательный охотник. Меткий выстрел уложил бы сразу штук двадцать. Эх, кабы можно было приблизиться к ним! Я ломал себе голову, чтобы найти для этого подходящий способ, и вдруг меня осенила счастливая мысль: прикрыть лодку зелеными ветками и предоставить ветру или течению нести меня вместе с ней. Охотясь на обыкновенных диких уток, я уже неоднократно и с успехом прибегал к этой хитрости. Может быть, поддадутся на нее и канифасовые утки! Ветер дул как раз с надлежащей стороны, и я надеялся, что лодку, прикрытую зелеными ветками, трудно будет отличить от зарослей дикого сельдерея.

Поработав с полчаса, мне удалось придать лодке такой вид, что издали любой принял бы ее за плавучий остров, поросший зеленью. Вначале я помогал течению веслами, но, приблизившись к уткам, перестал грести и улегся на дно лодки, откуда мне представлялась полная возможность видеть между ветками все, что происходило вокруг меня. Ветки, привязанные к лодке, служили как паруса, и лодка, хотя и медленно, продолжала подвигаться вперед даже тогда, когда очутилась в густых зарослях сельдерея, — очевидно, ветер был для меня благоприятен и нес меня к уткам. Помню только, что солнце сильно припекало. На дворе был уже ноябрь месяц, но еще не прошло так называемое индейское лето, и жара была нестерпимой. Ветки не позволяли прохладному ветерку освежать меня, и не будь у меня надежды на стоящий выстрел, я, конечно, не стал бы так мучиться. Утки, не предчувствуя ни малейшей опасности, сами понемногу подвигались мне навстречу. Оказалось, что канифасовые утки были не одни, их всюду сопровождали так называемые американские красногрудки, и меня живо заинтересовала война, которую постоянно ведут между собой эти две породы птиц. Красногрудки не умеют хорошо нырять и в этом отношении не могут тягаться с канифасовыми утками. Это не мешает тем и другим птицам одинаково любить корни сельдерея, но красногрудки могут только путем грабежа раздобыть себе это лакомое кушанье. Но открытое нападение не привело бы ни к чему, так как канифасовые утки гораздо сильнее красногрудок, поэтому приходится рассчитывать только на внезапность нападения.

Ныряя, канифасовая утка должна некоторое время оставаться под водой, прежде чем ей удастся вырвать сельдерей с корнем, после того она спешит выбраться на поверхность воды, где в первый момент находится в состоянии временной слепоты. Красногрудка этим пользуется, набрасывается на сельдерей, который утка держит в своем клюве, и спешит куда-нибудь подальше от ограбленной, чтобы на свободе воспользоваться плодами ее трудов. Утка иногда сердится и преследует воровку, но в большинстве случаев канифасовая утка относится к этим проделкам с философским спокойствием и, подышав воздухом, снова опускается на дно.

Присматриваясь к этой борьбе, я увидел еще одну породу уток, известных среди охотников как красноголовки. Они не едят корней сельдерея, но довольствуются его листьями, которыми пренебрегают первые две породы птиц. Несмотря на эту разницу в пище, мясо красноголовок ценится почти так же высоко, как и мясо канифасовых уток, на рынках их часто путают люди, не обращающие внимания на форму и цвет клюва этих двух птиц: у красноголовок он голубоватого, а у канифасовых уток — темно-зеленого цвета.

Пока я занимался этими наблюдениями, лодку мою понесло к уткам так близко, что оставалось только хорошо прицелиться и спустить курок. Из одного ствола я намеревался выстрелить по плавающим птицам, а другой заряд приберегал для стаи, когда она вспорхнет. Сказано — сделано, и в результате оказалось, что на воде плавало штук двадцать убитых уток. Но ни одна из них не попала в мои руки, так как в следующее мгновение внимание мое было привлечено таким обстоятельством, которое заставило меня совершенно забыть о красноголовых, диких и канифасовых утках. Еще раньше, приближаясь к этим птицам, я несколько раз с удивлением посматривал на странное поведение моей собаки. Она лежала в тени веток, забившись в переднюю часть лодки, но время от времени вскакивала, как-то по-особому взвизгивала, поглядывала вокруг рассеянным взором, и опять ложилась на свое прежнее место. Кроме того, время от времени ее начинало так сильно трясти, что даже зубы ее непроизвольно и неприятно щелкали. Занятый своими утками, я хотя и видел все это, но не придавал никакого значения, полагая, что собака не особенно привыкла к речным прогулкам. Но не успел я разрядить свой второй ствол, как собака до такой степени привлекла к себе мое внимание, что в продолжение доброй секунды я не мог думать ни о чем другом. При звуке выстрела животное вскочило на ноги и теперь с жалобным воем стояло всего в трех шагах от меня. Глаза его неподвижно остановились на мне с диким, неестественным выражением, из раскрытой пасти свесился воспаленный язык, и изобильная пена текла по губам. Тут только я понял, что собака неожиданно взбесилась!

Мне уже не раз случалось видеть бешеных собак, и признаки водобоязни были мне хорошо известны. Я ожидал неминуемой гибели и первое время находился в состоянии полного оцепенения.

Смерть, ужасная смерть смотрела на меня глазами этого животного! Потом инстинкт самосохранения заговорил во мне, и я, подняв ружье, взвел курок. Но, как видно, страх отшиб у меня память, и я совершенно забыл, что за минуту перед этим разрядил оба ствола, стреляя в уток. Собака находилась так близко от меня, что при малейшей попытке зарядить ружье она имела полную возможность броситься на меня и помешать этому намерению. Оставалось только повернуть ружье прикладом вверх и действовать им как дубиной в случае необходимости. Я осторожно сделал это и в то же время отступил назад к самому рулю. Но от этого мое положение мало улучшилось, ибо моя лодка была таких маленьких размеров, что достаточно было одного неосторожного движения, чтобы опрокинуть ее. А мне к тому же приходилось стоять и готовиться к битве с бешеной собакой! Да при этих условиях даже и искусный канатоходец, и тот бы не смог сохранить равновесие! А собака по-прежнему продолжала стоять, опираясь передними лапами на одну из скамеек и вытаращив на меня свои жуткие глаза. Я боялся пошевелиться, опасаясь, что какое-нибудь неосторожное движение с моей стороны даст повод для нападения. Первое время я было хотел покинуть лодку и броситься в воду; место было довольно мелкое, не глубже пяти футов, но зато дно было покрыто мягким илом, так что ноги мои, чего доброго, могли погрузиться еще на целый фут, так что здесь нечего было и думать о том, чтобы перейти вброд.

Не попробовать ли мне достигнуть берега вплавь? Но лодка отстояла от него на добрую полумилю, и едва ли кому-нибудь удалось бы в одежде проплыть подобное расстояние. А с другой стороны, я был почти уверен, что при первой попытке с моей стороны раздеться собака не преминет броситься и искусать меня. Но если бы мне даже и удалось снять одежду и броситься в воду, то что мешало собаке перескочить через борт лодки и напасть на меня в воде? Я содрогнулся при одной мысли об этом… Таким образом, пришлось отказаться от всяких попыток к бегству и неподвижно ждать решения своей участи; я боялся даже сильно дышать, чтобы этим не нарушить нашего временного перемирия. Так прошло несколько минут, которые показались мне вечностью. К довершению ужаса я заметил, что лодку быстро несло вперед, и она, выйдя из зарослей дикого сельдерея, направлялась в открытое море. А там как раз виднелся целый ряд скал, и было ясно, что лодка, предоставленная самой себе, через десять минут неминуемо должна была наскочить на эти скалы. Мне, таким образом, предстоял выбор: или прогнать собаку, которая мешала мне взяться за весла, или избежать битвы с нею и дать лодке разбиться вдребезги. В последнем случае меня ожидала верная смерть, тогда как борьба с собакой могла еще закончиться в мою пользу. Собака точно поняла мысли, которые с быстротой молнии пролетели в моей голове; животное переменило свое положение, соскочило со скамейки и с пугливым видом опять забилось в свой угол.

Первым моим движением было броситься к веслам, но потом я решил, что на всякий случай не мешает зарядить ружье. Это, конечно, было сопряжено со значительной потерей времени, так как шум прибоя уже явственно доносился до моих ушей. Я быстро зарядил оба ствола, взвел курки, ни на минуту не теряя из виду малейших движений собаки. Если бы болезнь не лишила свойственного ей ума, то она, конечно, поняла бы, к чему клонятся те движения, которые я проделывал, и прервала бы их немедленным нападением.

Хотя шум прибоя грозно напоминал о близкой опасности, но я не смел спешить и решился даже приложить приклад к плечу, чтобы прицелиться в собаку, тихонько наклонил ружье и, когда мне показалось, что дуло приняло надлежащее направление, быстро спустил курок.

За шумом прибоя выстрела почти не было слышно, но я увидел, что собака опрокинулась на бок и судорожно задвигала ногами; красное пятно между ребрами указывало на то место, куда попал заряд, и надо полагать, что рана была смертельной. Но для большей безопасности я вторично прицелился и разрядил на собаку второй ствол ружья. С этого момента движения ее прекратились, и она вытянулась на дне лодки во всю свою длину. Но и я тоже находился на волосок от смерти, так как лодка достигла уже пенистой полосы и вертелась на воде как перышко. К счастью, я умел отлично грести и с силой отчаяния налег на весла. Понемногу лодка начала мне повиноваться, и я, вздохнув свободно, направился к берегу. После такого страшного происшествия мне и в голову, конечно, не приходило разыскивать моих убитых уток, да и течение унесло их. Я благополучно добрался домой с твердым намерением никогда больше не отправляться на охоту с собакой, с которой я хорошо не знаком.

Глава XVII
ОХОТА НА ВИГОНЕЙ

На следующий день у нас сломался фургон, что значительно замедлило наше путешествие. При помощи проводников Джек так ловко исправил его, что он стал еще крепче, чем был прежде. Тем не менее мы потеряли много времени и в этот день проехали всего десять миль. На протяжении этого пути нам не встретилось ни одного животного, на которого стоило бы охотиться, и таким образом мы остались без темы для нашего вечернего разговора. К счастью, англичанин вызвался рассказать об охоте на вигоней, на которой он сам присутствовал, путешествуя по высоким плоскогорьям перуанских Андов.

«Когда Пизарро и его испанцы впервые проникли в гористые местности Перу, то они с удивлением узрели новых для них животных: ламу, гуанако и вигонь. У гуанако шерсть плохого качества, и мясо ее считается безвкусным, зато из прекрасной шерсти вигони делаются плащи, которые продаются потом по двадцать и даже тридцать фунтов стерлингов за штуку. В тех краях каждый считает своей обязанностью обзавестись подобным плащом или пончо; понятно, что только богачи могут носить плащи из чистой шерсти вигони, а индейцы, пастухи и углекопы довольствуются пончо из шерсти ламы. Ввиду большого спроса на вигоней, в Андах обитает много людей, занятых исключительно охотой па это животное. Но надо иметь в виду, что охота на вигоней никоим образом не может быть причислена к легким. Охотнику приходится отказаться от удобств цивилизованной жизни и постоянно пребывать в местностях, лежащих высоко над уровнем моря и отличающихся суровым климатом. Нередко приходится ночевать под открытым небом и в лучшем случае довольствоваться пещерой или хижиной, построенной собственноручно. В этих местах почти нет никакого топлива, и холодное время года здесь напоминает лапландскую зиму. В случае неудачной охоты приходится иногда знакомиться со всеми ужасами голода и питаться корнями и ягодами. Кроме того, охотника на каждом шагу ждут бездонные пропасти, ненадежные мосты, скользкие дорожки и предательские горные потоки. Словом, жизнь человека, занятого охотой на вигоней, полна трудов, неприятностей и опасностей.

Тем не менее, проезжая через Перу, я непременно хотел принять участие в охоте на вигоней. Покинув один из южноамериканских городов, расположенных у подножия Андов, я начал взбираться по склонам этих гор и после больших трудов достиг возвышенной и безлюдной местности, известной под названием Пуна. Когда я поднялся на высоту 14.000 футов над уровнем моря, то кругом меня исчезли последние следы хлебопашества, и виднелись только стада полудикого скота под охраной пастухов, имевших не менее дикий вид. Пуна считается любимым местопребыванием вигони, а потому и охотникам на этих животных приходится проводить большую часть своей жизни в этой негостеприимной местности. У меня было рекомендательное письмо к одному из таких охотников, а также я получил указания, где мне его найти. Переночевав в хижине одного пастуха, я на следующий день сделал еще миль десять по гористой местности и наконец-таки разыскал жилище нужного мне охотника. Он только что возвратился с охоты и был занят снятием шкур с убитых животных, у его ног сидело около десятка маленьких собак, похожих на лисиц. Я имел возможность немедленно познакомиться с их злобным нравом, так как, завидев меня, они бросились мне навстречу с яростным лаем и мешали моей лошади подвигаться вперед. После долгих ругательств и нещадных побоев хозяину удалось наконец успокоить своих собак и дать им понять, что я приехал сюда не для того, чтобы быть разорванным на части. После этого я слез с лошади и вошел или, вернее, вполз в хижину.

Она представляла из себя круглый навес, стена которого была сделана из камней и глины, балками, поддерживающими крышу, служили стволы американских алоэ, единственного древовидного растения, встречающегося в окрестностях Пуны. На балках лежал толстый слой сухой травы, которая, на случай ветра, была привязана толстыми канатами, скрученными из той же травы. Пара больших камней, лежащих на полу хижины, служила очагом, а дым выходил через небольшое отверстие, оставленное в крыше. Владелец хижины принадлежал к одному из тех горных племен, которые никогда не были окончательно подчинены испанцами, и только миссионерам удалось превратить этих диких индейцев в послушных католиков.

После скромного завтрака, приготовленного нами самими, мы с индейцем отправились на охоту. Дорога наша часто приводила к замерзшим и скользким тропинкам, проходившим по самому краю высоких утесов, нависших над пропастью. Вскоре внимание мое привлекли к себе какие-то двигавшиеся предметы. Присмотревшись хорошенько, я увидел целое стадо довольно крупных животных, покрытых рыжеватой шерстью. Они с ловкостью серн прыгали со скалы на скалу и стрелой проносились по самым узким и опасным тропинкам. Я полагал, что это вигони, но мой товарищ разочаровал меня, сказав, что это гуанако, и что на них пока не стоит тратить выстрела, так как он мог напугать вигоней, которые, по мнению индейца, должны были находиться где-нибудь поблизости.

Гуанако и вигони принадлежат к одному и тому же семейству, с той разницей, что вигони живут в равнинах, тогда как гуанако чувствуют себя хорошо только в скалистых местностях и плохо бегают по равнинам, что, конечно, зависит от их вывернутых копыт, удобных только для прыгания со скалы на скалу.

Вскоре мы вышли на ровную местность и увидели вдали пасущееся стадо вигоней. Эти красивые животные своей стройностью напоминали благородных оленей. Кто хоть раз в жизни видел вигоней, тот никогда не забудет красно-оранжевого цвета их шелковистой шерсти. Перед нами было штук двадцать этих животных, и все они мирно паслись, за исключением предводителя и патриарха стада, который заботился об общей безопасности и, высоко подняв голову, недоверчиво поворачивал ее во все стороны.

— Ну, сеньор, — сказал охотник, обращаясь ко мне, — если только нам удастся подстрелить предводителя, то все стадо будет в наших руках.

— Каким же это образом? — спросил я.

— Увидите потом, а пока имейте в виду, что стадо направляется к тому утесу, — ответил индеец, указывая на скалу, которая лежала отдельно на краю равнины. — Туда-то нам и надо теперь поспешить!

Мы осторожно пробрались к указанному месту, так что теперь утес лежал между нами и приближавшейся дичью. Нам удалось взобраться на самый утес, и его зазубренные края представляли из себя естественные бойницы, которыми нам оставалось воспользоваться надлежащим образом. Тем временем стадо успело подойти к нам на расстояние выстрела. Мой проводник шепнул мне, что я должен стрелять только после него и что мы оба должны целиться в предводителя. На этом индеец особенно настаивал, и я обещал следовать его совету.

Не предчувствуя опасности, стадо подходило к нам все ближе и ближе, и я невольно любовался предводителем, шедшим впереди, его огненными глазами и гордыми поворотами головы, когда он, поглядывая назад, приглашал стадо следовать за собой.

— Надо полагать, что его мучают паразиты, — тихонько сказал мой товарищ, — в таком случае он подойдет сюда, чтобы потереться о скалы.

И действительно, к нашей несказанной радости стадо рысью подвигалось по направлению к утесу. Но вдруг предводитель остановился, и хотя ветер нам благоприятствовал, животное почувствовало, должно быть, близкую опасность. Закинув голову назад, патриарх стада топнул ногой и испустил свист, похожий на звук, издаваемый оленем. В ту же минуту мой товарищ выстрелил из своего ружья, и предводитель стада, подпрыгнув вверх, упал на землю.

Полагая, что остальные животные обратятся в бегство, я собрался было стрелять в них, хотя они и находились еще далеко от меня. Но индеец не дал мне привести в исполнение это намерение и воскликнул:

— Стойте! Вскоре будет лучшая цель для ваших выстрелов. Посмотрите-ка туда. Ну, сеньор, теперь давайте, если вам угодно!

К моему великому удивлению, стадо и не думало убегать, но рысью приближалось к тому месту, где пал предводитель. Окружив его труп, животные подняли жалобный вой, и их грустный вид растрогал бы всякого, но не охотника, который, как известно, не знает сострадания. Нимало не задумываясь, я выстрелил из обоих стволов моего ружья, заряженного крупной дробью, и когда пороховой дым рассеялся, то около предводителя лежало еще несколько убитых и раненых. Но остальные по-прежнему оставались на месте, и нам с индейцем оставалось только поочередно стрелять и заряжать свои ружья, пока мы не покончили со всем стадом.

Индеец имел полное право сказать, что в этот день мы не потратили даром своего времени, и наша добыча могла быть оценена не менее как в сто долларов. Но мой спутник тут же заявил, что такие счастливые случаи крайне редки, и ему приходилось иногда бродить целыми неделями, не подстрелив ни одной вигони. За всю свою долгую охотничью жизнь ему всего два раза удалось убить целое стадо. Однажды, одев на себя шкуру вигони, мой индеец близко подошел к стаду и успел перебить значительную часть его, прежде чем оно обратилось в бегство.

Нам следовало вернуться теперь в хижину и взять лошадей для перевозки добычи. Чтобы держать в страхе волков и кондоров, мой товарищ применил очень простое средство, к которому прибегают также и охотники Севера: вынутые из животных пузыри были наполнены воздухом и привязаны около трупов к высоким жердям, так что ветер постоянно играл этими пузырями. Как ни хитер горный волк, но это пугало наводит на него страх, так же как и на кондора. Было уже совершенно темно, когда мы достигли хижины моего индейца. Жаркое из вигони оказалось очень вкусным; мы запили его несколькими глотками настоящей каталонской водки и, выкурив по сигаретке, легли спать, очень довольные охотой этого дня».

Глава XVIII
ОБЛАВА НА ВИГОНЕЙ

«Весь следующий день, — продолжал англичанин, — мы посвятили охоте на гуанако. После долгих трудов нам удалось убить многих этих животных. Они отличаются большой осторожностью и в горах всегда находятся на самых возвышенных местах, чтобы иметь возможность издали заметить приближение охотника. Кроме того, надо иметь в виду, что раненые гуанако стремительно взбираются на крутые скалы и отправляются умирать в места, совершенно недоступные для человека, поэтому охотник на гуанако должен быть хорошим стрелком, чтобы сразу убить это животное.

Во время этой охоты я узнал от моего приятеля-индейца, что его одноплеменники устраивают иногда целые облавы на вигоней. Само собой понятно, что во мне тотчас же проснулось желание присутствовать на подобной облаве. Оказалось, что через несколько дней мой индеец должен был отправиться на одну из таких облав, устраиваемых его племенем ежегодно.

Накануне назначенного дня мы прибыли в деревушку этого племени, которая состояла всего из нескольких хижин, разбросанных на дне глубокой пропасти Кордильеров. Благодаря такому положению, климат здесь был мягче, чем в районе Пуны, а потому жители деревни могли возделывать маис и сахарный тростник. Эти индейцы считались мирными, но признавали христианство только на словах, хотя церковь с крестом и составляла главное украшение их деревни. Священник был единственным белым, жившим в этой деревне, и сопровождавший меня индеец представил меня этому почтенному патеру, который отнесся ко мне дружески. К величайшему моему изумлению, это духовное лицо должно было принять участие и даже играть главную роль в предстоявшей облаве, он больше всех интересовался успехом этой охоты и, как я узнал это потом, имел к тому вполне основательные причины: прибыль от этой облавы составляла часть ежегодного дохода почтенного патера.

Накануне предстоявшей охоты священник всячески помогал своим прихожанам в их приготовлениях и щедро наделял их разными советами.

Я жил в доме патера, и он делил со мной трапезу, которая состояла в основном из жирных куриц, приправленных крепким испанским перцем.

На другой день перед выступлением охотников был отслужен молебен, после чего наш караван начал взбираться по крутым дорожкам, ведшим в Пуну. Наше шествие имело очень живописный вид, так как с нами было много лошадей, мулов и лам, среди которых теснились мужчины, женщины, дети и собаки. Казалось, будто деревню покинули все живые существа. Это последнее замечание вполне соответствовало действительности, ибо охота на вигоней продолжается не один день, а целые недели. Поэтому приходится брать с собой палатки, одеяла, кухонную посуду, и присутствие женщин на облаве оказывается таким же необходимым, как и присутствие мужчин. Они должны заботиться о порядке в лагере, варить пищу и, при случае, оказывать услуги на самой охоте.

Некоторые из мулов были нагружены предметами, назначения которых я никак не мог понять. Тут были груды тряпок, длинные и короткие канаты и пучки колье. Мне некогда было расспрашивать обо всем этом, так как мне стоило немало труда править моей лошадью по скользким и крутым тропинкам. Спустя некоторое время наше путешествие было прервано неожиданной остановкой.

— В чем дело? — спросил я.

— Гуаро, — спокойно ответили мне люди, находившиеся впереди меня.

Это название особого рода моста, по которому нам предстояло проходить. Мне никак не верилось, что можно переправляться по такому мосту, хотя патер и уверял меня, что часа через два мы все будем уже находиться по ту сторону пропасти, которая зияла перед нами.

Гуаро состоял только из толстого каната, протянутого над пропастью; при помощи блока по этому канату скользило выдолбленное бревно, имевшее форму корыта; привязанная к корыту веревка позволяла протягивать его то к тому, то к другому краю пропасти. Я никогда не забуду неприятного чувства, которое я испытывал, пока меня переправляли в этом корыте.

Сначала меня привязали к нему лицом кверху, а ногами велели обхватить главный канат, и в таком приятном положении я повис над бездной. После долгих подергиваний и вздрагиваний корыто благополучно достигло противоположного края, и я мог снова встать на ноги.

В награду за это неудобное путешествие я вволю нахохотался над толстым и пузатым патером, который имел необыкновенно забавный вид, когда его переправляли в том же корыте. Но почтенный священник нисколько за это не обиделся и уверял меня, что вполне привык к такого рода путешествиям, а потому и не испытывает ни малейшего страха.

Только к вечеру мы добрались до места нашей охоты, и потому она была отложена до следующего дня, а пока все занялись устройством лагеря. Лучшая палатка была разбита для патера, и он любезно пригласил меня ночевать у него. Вечер был холодный, да, кроме того, мы находились еще на значительной высоте, а потому следовало подумать о разведении огня для того, чтобы погреться и сварить ужин. Поблизости не было другого топлива, кроме навоза, и детям не стоило никакого труда набрать его в достаточном количестве, так как равнина, на которой мы остановились, служила пастбищем стадам лам и рогатого скота. Наутро, еще задолго до восхода солнца, часть индейцев направилась к соседним высотам в сопровождении женщин и детей, которые несли вышеупомянутые колья, веревки и связки тряпок. Час спустя туда же направились и настоящие охотники, то есть загонщики со своими собаками. Я охотно пристал бы к этому отряду, но патер заявил притязание на мое общество и обещал провести меня в такое место, откуда я могу прекрасно видеть все подробности интересовавшей меня облавы, а пока что мы сели на коней и отправились туда, где работали женщины и дети. Все они были заняты устройством ограды из кольев и канатов, на которые потом были повешены куски бумажной ткани. Они свешивались почти до земли и развевались по ветру. Эта ограда имела круглую форму и осталась открытой с той стороны, откуда ожидалась дичь.

Когда все приготовления были окончены, рабочие разделились на две части и вытянулись в две линии, начиная от входа в ограду, так что получилось нечто вроде исполинской воронки, имевшей в своем широком конце около двух миль. После того дети и женщины, не покидая своих мест, уселись на земле в ожидании той дичи, которую должны пригнать взрослые охотники. Они понемногу приблизились к ограде и тоже развернулись полукругом с тем расчетом, чтобы концы этого полукруга пришли в соприкосновение с краями той живой воронки, которая выстроилась у входа в ограду. Благодаря этому образовалось замкнутое помещение громадных размеров, внутри которого, обезумев от страха, металось стадо вигоней. Бедные животные не знали, в которую сторону им напра виться, так как впереди их ожидала ограда, а с боков и сзади они натыкались на охотников и их помощников, которые встречали животных громкими криками и заставляли их снова возвращаться к ограде. Мы с патером стояли на возвышенном месте и могли отлично видеть, что наша добыча состояла из нескольких стад вигоней. Это привело почтенного патера в прекрасное настроение, и он то и дело выкрикивал:

— Смотрите! Смотрите! Одно, два, три, четыре стада, и все большие!

Но вдруг голос патера изменился, и он воскликнул жалобным тоном:

— Jesus, Maria! Как сюда попали проклятые гуанако?!

Присмотревшись хорошенько, я действительно увидел среди вигоней стадо гуанако, но никак не мог понять, почему присутствие этих животных вызывало гнев и проклятия благочестивого патера.

— Ах, — сказал он, вздыхая, — эти гуанако испортят всю охоту, и она не даст никаких результатов!

Продолжая стонать и называя гуанако еретиками, патер объяснил мне, что эти безбожные животные не питают никакого уважения к канатам, перескакивают через ограду или прорывают ее и таким образом указывают путь к бегству и остальным животным. Вигоней было штук пятьдесят, и потеря подобной добычи была, конечно, весьма чувствительной для патера и для всего индейского племени. Но теперь уже не было возможности отделить гуанако от остальных животных, так как все они густой толпой понеслись ко входу в ограду и были загнаны в нее надвигавшимися охотниками. Все же удалось выгнать гуанако из ограды, и вход в нее был быстро заделан при помощи новых кольев и канатов. После этого началось избиение вигоней, для чего охотники вооружились своими „бола“, тяжелыми шарами, привязанными к длинной веревке. Размахивая шарами над головой, охотник бросал их в намеченное животное, и вскоре вся внутренность ограды была усеяна мертвыми и умиравшими вигонями. Затем наступили взаимные поздравления, и всюду слышался радостный говор.

Мясо вигоней было распределено между различными индейскими семействами, а кожи принадлежали церкви, т. е. патеру, что, конечно, было львиной долей добычи. Веревки и колья, из которых была сделана ограда, пришлось перенести на другое место, так как облава должна была продолжаться еще девять дней. За это время были убито 500 вигоней, 20 гуанако, несколько оленей и с полдюжины черных медведей, случайно попавших».

Глава XIX
ОХОТА НА БЕЛКУ

Нам приходилось ехать теперь среди невысоких гор, и дорога с каждым шагом становилась тяжелее, так как приходилось спускаться в глубокие овраги и подниматься по крутым склонам. Дороги, в прямом смысле этого слова, не было, и приходилось довольствоваться едва заметной тропинкой, по которой направляются индейцы, посещающие пограничные поселения. Все это не мешало нам при первой возможности углубляться в лес и искать дичь, но пока что приходилось довольствоваться только одними белками, и нам удалось настрелять их достаточное количество, чтобы приготовить из них вкусный паштет. Это были большие белки пепельного цвета, самые вкусные из всего беличьего рода. В лесу не было недостатка в орехах, ягодах и всевозможных семенах, так что убитые нами белки оказались жирными и вкусными, как куропатки. По словам нашего естествоиспытателя, в Северной Америке имеется около сорока пород различных белок, считая в том числе не только лесных, но и земляных, и летающих белок. Серая белка не отличается такой подвижностью и ловкостью, как рыжая, которая в одно мгновенье ока взбегает на вершину самых высоких деревьев, с нею, конечно, не может тягаться более крупная серая белка, которая только в крайнем случае покидает нижние ветки дерева и укрывается от охотника, прячась за ствол или за толстый сук. Если собака преследует серую белку, то она почти всегда старается добраться до знакомого ей дерева, где она бесследно пропадает в широком и гостеприимном дупле, достать ее оттуда может только куница.

Но большинство других белок, в случае преследования, вскакивают на первое попавшееся дерево и, постоянно перескакивая с места на место, посмеиваются над охотником, которому случается иногда выпустить до двадцати зарядов и все-таки возвратиться домой с пустыми руками. Многие стреляют в белок мелкой дробью, но опытный охотник предпочитает для этой цели маленькую пулю, которая убивает белку на месте, тогда как раненый зверек удирает в свое гнездо, чтобы там спокойно умереть. Надо однако же признаться, что едва ли найдется какое-нибудь другое животное, не исключая и кошки, которое отличалось бы такой же живучестью, как белка. Раненая белка упорно цепляется за кору когтями и иногда висит на них даже и тогда, когда испустит последнее дыхание. Всякому случалось, конечно, наблюдать, что белки часто прыгают с чудовищной высоты и при этом избегают каких бы то ни было ушибов. Белка не чувствует себя оглушенной, спрыгнув с высоты в сто футов и более; даже самая бдительная собака не может поймать этого зверька на земле, так как после прыжка белка немедленно вскакивает на соседнее дерево и мчится на его вершину с такой быстротой, что глаз не успевает следить за этим удивительным акробатом. Почти все белки, и в особенности летающие, обладают замечательной способностью увеличивать поверхность своего тела, благодаря чему увеличивается и сопротивление воздуха, который поддерживает белку во время ее опасных прыжков.

Охотясь на белку, следует иметь при себе собаку, она, конечно, белки не поймает, но своим лаем указывает то дерево, на которое взобралась белка. Собака должна при этом отличаться быстрым бегом, чтобы загнать белку на первое попавшееся дерево и не дать ей достигнуть того ствола, в котором имеется дупло. Хорошо выдрессированная собака оставляет в покое кроликов и другую дичь и лает только тогда, когда ей удается загнать белку на дерево. При этом белка как будто бы понимает, что собака не может взобраться на дерево, а потому этот хорошенький зверек сидит себе на самых нижних ветвях, опустив хвост и помахивая им как бы в насмешку над беспомощностью собаки. Появление охотника сразу изменяет дело и заставляет белку искать спасения на верхних ветвях.

Наш кентуккиец рассказал нам, что на его родине устраивают большие охоты на белок, так как эти животные сильно вредят маисовым и другим полям, в некоторых штатах полагается даже особая плата за каждую убитую белку. Иногда охотники держат между собой пари и разделяются на две группы, человек по шесть в каждой. В результате таких соревнований к концу недели насчитывают до десяти тысяч убитых белок. Такие охотничьи подвиги возможны только в тех местностях, где раньше почти совершенно не охотились на белок. Что касается вопроса о переселениях этих животных, то он пока еще мало исследован.

Эти переселения не носят четкого характера, и причина их совершенно неизвестна. Как бы то ни было, но иногда случается видеть, как огромные стада серых белок передвигаются лесом и даже по открытой местности. Эти передвижения носят чисто стихийный характер, и их не могут остановить ни бурные потоки, ни широкие реки. Обычно белки боятся воды не меньше кошек, но во время передвижений тысячи белок безрассудно бросаются в воду, их уносит течением и они тонут, а те из них, которым удается благополучно достигнуть противоположного берега, оказываются такими усталыми, что окрестные жители, сбежавшиеся посмотреть на это небывалое зрелище, убивают беззащитных животных прямо палками, и добыча насчитывается сотнями и тысячами.

Глава XX
МЕДВЕДЬ НА ДЕРЕВЕ

Один только доктор не принимал участия в нашем разговоре о белках: он ехал несколько впереди и, должно быть, разыскивал какой-нибудь ручеек, чтобы его водой разбавить содержимое своей фляжки. Вдруг доктор, повернув свою лошадь, поскакал к нам обратно, и на лице его явно были написаны удивление и беспокойство.

— В чем дело, доктор? — почти в один голос спросили охотники.

— Я видел медведя, — пыхтя, воскликнул доктор, — серого медведя, и я уверяю вас, что он имел самый ужасный вид!

— Так это был медведь! — закричал Мика, пришпоривая свою старую кобылу.

— Так это был медведь! — хором повторили остальные, пуская своих лошадей галопом.

Один только естествоиспытатель недоверчиво отнесся к этому известию, говоря, что мы все находимся очень далеко от местности, где обитают серые медведи, и что здесь мы могли бы только рассчитывать на встречу с его черным собратом. Но доктор даже не обиделся, когда его сочли неспособным отличить черного медведя от серого. Тем временем мы успели уже достигнуть того места, где, по словам доктора, должен был находиться медведь. Только опытный глаз проводников мог на опавших листьях различить след этого животного. Мика, ведя коня на поводу, шел, сильно нагнувшись вперед, и по его виду можно было подумать, что при поиске следа он скорее руководствовался обонянием, чем зрением.

След вскоре повернул в сторону от нашей дороги, и мы прошли по нему шагов сто в глубь леса. Большинство из нас, в том числе и я, были того мнения, что медведь успел уже далеко уйти вперед, и что поэтому не было никакой надежды догнать его. Но наши опытные проводники были совершенно иного мнения и с уверенностью утверждали, что медведь медленно подвигался вперед, часто отдыхал, и что логовище его находилось где-нибудь тут, поблизости. Это заставило нас еще дальше проникнуть в лес, а Ланти и Джек остались при фургоне, который продолжал медленно двигаться по дороге. Через какое-то время след круто повернул к опушке леса, и мы снова очутились около своего фургона. Вдруг оттуда раздались нестройные возгласы, и мы узнали испуганные голоса Ланти и Джека: они увидели медведя и громко извещали нас об этом. Мы стремились в ту сторону, откуда слышались голоса, но медведь успел уже скрыться в густом тростнике. Кентуккиец крикнул нам, чтобы мы отрезали медведю путь к бегству и окружили то место, куда он успел забраться. Мы быстро исполнили это приказание, и так как нигде не видно было помятой травы, надо полагать, медведь находился внутри зарослей. Мика смело проник туда, но двигался так осторожно, что в продолжение целых десяти минут ни малейший звук не указывал на то место, где находился охотник.

Наконец послышался его громкий голос:

— Живо: все сюда! Медведь сидит на дереве!

После этого приглашения мы радостной толпой устремились в заросли, так как встречи с медведем бывают не каждый день, и всякий надеялся пустить в зверя первую пулю. Но потом у нас невольно зародился вопрос: почему Мика не пользуется таким редким случаем и почему мы не слышим его выстрела? Ответ на этот вопрос мы получили только тогда, когда добрались до того места, где находился старый охотник. Оказалось, что он выразился не совсем точно и что медведь находился не на дереве, но в дереве, то есть внутри огромного ствола, лежавшего тут же и имевшего в диаметре более десяти футов. Свежий след приводил как раз к отверстию в стволе, из чего мы заключили, что внутри него находилось логовище медведя и сам он «был теперь дома».

Некоторые из нас с ружьями наготове расположились у входа в логовище, тогда как другие, взобравшись на этот исполинский ствол, стучали по нему ружейными прикладами, в надежде спугнуть мишку. Но он был не дурак, не подавал никаких признаков жизни и, очевидно, не имел ни малейшего желания познакомиться с пулями ожидавших его охотников. После того в ствол была засунута длинная жердь, но она не вызвала ожидаемого эффекта, так как оказалась чересчур короткой и не достигла самого логовища. Медведь оказался вполне не чувствительным и к дыму, которым мы его щедро угощали, так что нам оставалось теперь прибегнуть к последнему средству и вооружиться топорами. Добрых два часа провозились мы с этой работой, так что руки наконец отказывались служить. К счастью, мы начали рубить как раз в надлежащем месте, и сделанное в стволе отверстие оказалось над самым логовищем: но медведь исчез куда-то таинственным образом. Мы истыкали логовище во всех направлениях длинными палками и в конце концов должны были уступить очевидности и признать, что вся наша тяжелая работа пропала даром.

Лица у всех вытянулись, и с разных сторон слышались сдержанные проклятия. Больше всех, конечно, негодовал Мика, стыдясь теперь той уверенности, с какой он нам объявил о найденном медведе. Некоторые из нас подумали, что медведь успел убежать, прежде чем нам удалось окружить его логовище; другие же полагали, что Ланти и негр были сильно напуганы появлением медведя и потому не разглядели хорошенько, в какую сторону он побежал. Но где же был наш естествоиспытатель? Что сталось с Адюбсоном? Все глазами искали его, как будто бы он один был в состоянии разрешить мучившую нас загадку. Но ученого нигде не было видно, и отсутствие его продолжалось уже довольно долго. Вдруг до слуха нашего долетел резкий звук ружейного выстрела, за которым быстро последовал шум от падения на землю какого-то тяжелого тела. Этот шум испугал даже наших уставших лошадей, и некоторые из них, порвав свои привязи, убежали от нас.

— Господа, идите сюда! — кричал между тем знакомый нам голос. — Медведь здесь!

Забыв о вырвавшихся лошадях, мы всей толпой бросились туда, откуда исходил голос Адюбсона. Там, наконец, мы узрели того медведя, который таким таинственным образом исчез из своей берлоги: он без движения лежал под деревом, и алая кровь сочилась из свежей ранки между его ребрами. Указывая на высокий дуб, Адюбсон сказал:

— На нем-то медведь и сидел; если бы мы немного поразмыслили, то избавили бы себя от излишней работы. Медведь чересчур умен, чтобы прятаться от охотников в своей берлоге: когда дым оказался бессильным выгнать зверя из его логовища, то я был вполне уверен, что он спрятался где-нибудь поблизости.

Все удивились охотничьей опытности Адюбсона, и доктор спросил его:

— Уверены ли вы в том, что это не серый медведь?

— Вполне, — ответил натуралист, — так как серый медведь никогда не лазает по деревьям.

Глава XXI
ЧЕРНЫЙ АМЕРИКАНСКИЙ МЕДВЕДЬ

За ужином мы, конечно, лакомились медвежьим мясом, и знатокам хорошо известно, что на свете нет ничего вкуснее медвежьего окорока. Черный медведь больше всего знаком публике, так как он водится в местностях, откуда его очень удобно доставлять в зверинцы и большие зоологические сады. Черный медведь принадлежит ко всеядным животным и одинаково питается как мясом, так и фруктами, орехами и различными корнями. До меда он такой охотник, что готов искать его даже на вершине высокого дерева. Густая шерсть избавляет косолапого лакомку от неприятного знакомства с пчелиными жалами. Черный медведь любит лесистые местности и оставляет открытые прерии своему серому брагу. Период зимней спячки зависит от климата, и в теплых странах, не знакомый с морозами, черный медведь бродит по лесу круглый год. На человека медведь почти никогда не нападает, но раненый он приходит в ярость, и горе неосторожному охотнику, который попадает в его мощные объятия! Нос медведя является очень чувствительным органом, и охотники уверяют, что ловкого удара по носу совершенно достаточно, чтобы смутить медведя и заставить его покинуть пойманную добычу. Черного медведя ловят иногда в западни, состоящие из тяжелых чурбанов, которые или убивают зверя на месте, или сильно ранят его, как только он тронет положенную к западне приманку. Редвуд рассказал нам, что однажды в своей молодости он так неудачно охотился на медведя, что на всю свою жизнь остался хромым.

Глава XXII
НЕ РОЙ ДРУГОМУ ЯМУ, А ТО САМ В НЕЕ ПОПАДЕШЬ

«Я тогда не достиг еще совершеннолетия, — начал Редвуд свой рассказ, — и жил с матерью на нашей родине в восточном Техасе. Мне не было еще и двенадцати лет, когда я в первый раз убил из ружья черного медведя. С тех пор я порядком вырос, и зверь этот сделался довольно редким, так что нельзя было рассчитывать каждый день на встречу с ним. Однажды на мягком болотистом берегу ручья в глаза мне бросились медвежьи следы. Я, конечно, пошел по этим следам, и они привели меня к таким густым зарослям, что даже и кошка затруднилась бы пробраться через них. Я основательно осмотрел эти заросли, но в них нигде не было видно отверстия, через которое мог бы пройти такой крупный зверь, как медведь. Из этого я заключил, что медведь перешел ручей вброд, и сам собирался последовать его примеру, как вдруг внимание мое было привлечено толстым стволом, торчавшим из зарослей. Конец этого ствола был довольно запачкан, что указывало на то, что какой-то зверь часто лазил по нему в заросли. Взобраться на ствол и по нему спуститься в кусты было для меня делом одной минуты. Тогда только я увидел отверстие, через которое пролез медведь, а также глазам моим представилась длинная и хорошо утоптанная дорожка, ведшая, без всякого сомнения, в его логовище. Оно, — думал я, — находится в каком-нибудь дереве, и если мне сегодня не удастся выкурить оттуда зверя, то ничто не помешает мне вернуться сюда завтра с топором и пилой. Однако пробираться по узкой дорожке было чертовски трудно, так как в зарослях на каждом шагу встречались репейник, крапива и острые колючки. Местами приходилось ползти на четвереньках, и я не без смущения подумывал о возможности встретить медведя, находясь в подобной позе. Но вскоре дорожка стала шире и привела меня к большой скале, в которой, к великому моему неудовольствию, и оказалось логовище медведя.

Я не имел ни малейшей охоты входить в эту берлогу, а потому, спрятавшись в кустах, прилег на землю, в надежде, что зверь, может быть, и сам выйдет из дому поискать какой-нибудь добычи. Но эта надежда не сбылась, и, прождав напрасно до сумерек, я возвратился домой ни с чем. На другой день повторилась та же история, но в третий раз я уже не имел никакой охоты оставаться в дураках, а потому захватил с собой топор, кружку сиропу и пару молодых маисовых головок, до которых медведь большой охотник. Делая как можно больше шума, я приступил к работе, раздобыл себе большой и тяжелый чурбан и при помощи рычага доставил его ко входу в медвежью берлогу. Оставалось еще пробраться в самую западню и положить там приманку. Пока я был занят этой работой, за спиной у меня раздалось фырканье, которое заставило меня обернуться, и я увидел медведя. В то же мгновенье меня чем-то так хватило по спине, что я растянулся на земле во всю свою длину. Сначала я подумал, что на меня сзади кто-нибудь напал, но дело оказалось и того хуже: я попал в свою собственную западню, и тяжелый чурбан так придавил мне ноги, что не было никакой возможности вытащить их оттуда; при малейшем движении я испытывал страшную боль в ногах, так что мне приходилось лежать на животе и совершенно отказаться от всякой попытки сдвинуть придавивший меня чурбан.

Положение мое было крайне опасным, так как во всей нашей долине не было другого поселения, кроме хижины моей матери, да и та находилась в двух милях от места происшествия, а потому не было никакой надежды, чтобы кто-нибудь явился мне на помощь, а без посторонней помощи я не мог выбраться из той беды, в которую я попал. Не имея надежды быть услышанным, я тем не менее принялся кричать отчаянным голосом, что испугало медведя и заставило его возвратиться в свою берлогу. Прокричав добрый час, я должен был отдохнуть, потом опять принялся кричать и так дальше, весь Божий день. Мне было очень хорошо известно, что мать моя не заметит моего отсутствия и не отправится разыскивать меня, так как мне уже не раз случалось проводить вне дома по нескольку дней. Меня поддерживала только слабая надежда, что кто-нибудь из наших соседей будет случайно проходить долиной и услышит мой отчаянный призыв; в противном случае меня ожидала голодная смерть или удовольствие быть съеденным медведем.

Наступила ночь, и надо признаться, что это была одна из самых длинных ночей, какие я когда-либо переживал. Боль в ногах значительно усилилась, и совы, летая надо мной с громким криком, как бы насмехались над моими страданиями. Время от времени до слуха моего долетало фырканье медведя, и вскоре я убедился, что мне придется иметь дело не с одним, а с двумя медведями. Под утро я уже хорошо различал их фигуры, когда они, поднявшись на задние лапы, смотрели на меня точно как на черта. Уже совсем рассвело, когда один из медведей так близко подошел ко мне, что я начал опасаться нападения. К счастью, ружье мое лежало около меня, и я, хотя и не без труда, прицелился в медведя и уложил его на месте; выстрел был так удачен, что чудовище, точно сраженное молнией, моментально повалилось в нескольких шагах от меня. Я, конечно, не забыл снова зарядить свое ружье, так как отлично знал, что второй медведь не замедлит напасть на меня, чтобы отомстить за смерть павшего товарища. Вскоре показался мой второй противник; он с жалобным воем обнюхал труп убитого медведя и, поняв в чем дело, готовился броситься на меня. Но я ожидал этого момента, и меткая пуля, попав в глаз, навеки успокоила и второго медведя.

Эта победа избавила меня от немедленной опасности, но, в общем, мало улучшила мое положение, так как чурбан по-прежнему лежал на моих ногах и не позволял мне двигаться. Я опять попробовал кричать и звать на помощь, но голос мой стал слабее. Ко всему я услышал волчий вой, а тут, как назло, медведи лежали всего в нескольких шагах от меня. Но как до них добраться? Нужда изобретательна, и я воспользовался куском веревки, которую принес с собой для устройства западни. Сделав петлю, я после нескольких неудачных попыток сумел набросить ее на шею одному из медведей; подтащив его к себе, я вырезал ему язык и съел его сырым. Чтобы несколько обмануть свою жажду, я лизал холодное лезвие ножа и жевал свинцовую пулю. Потом мне пришло в голову напиться медвежьей крови, но она так загустела, что даже и не капнула из шейной артерии, которую я вскрыл медведю. Прошел опять целый день, и мучительная ночь, казалось, не имела конца. Меня поддерживала только мысль о моей старой матери, для которой я был единственной опорой.

Снова наступил день, и где-то через час после восхода солнца, когда я отдыхал, изнуренный отчаянными криками о помощи, до слуха моего долетели слабые звуки человеческого голоса. Неужели это правда?! Сердце готово было выскочить из моей груди, и я снова принялся кричать с удвоенной силой. Слава Богу, голос приближался ко мне.

— Черт возьми! Кто это там кричит? — спрашивал знакомый мне голос.

— Сюда, сюда! — отвечал я.

— Редвуд, это ты? — продолжал допытываться приближавшийся человек, в котором я узнал нашего ближайшего соседа. — Чтоб тебе пусто было!.. До тебя не так-то легко добраться… как ты сюда попал?

Понятно, что сосед сейчас же освободил меня из западни, но ноги у меня совершенно отняло, так что ему пришлось на спине нести меня домой, где я и пролежал целых шесть недель. Так что теперь, как видите, я порядком прихрамываю», — закончил Редвуд свой печальный рассказ.

Глава XXIII
АМЕРИКАНСКИЙ ОЛЕНЬ

На следующий день нам удалось убить пару оленей — самца и самку. Они принадлежали к породе рыжих оленей, весьма распространенных в Соединенных Штатах. Кроме того, в Калифорнии и в Скалистых горах встречаются еще две другие породы оленей, носящих название чернохвостых и длиннохвостых. Все эти олени меняют свои рога ежегодно: сбрасывают их зимой, а к весне у них вырастают новые. Молодые олени имеют прямые рога, наподобие пик, на втором году жизни на рогах появляется первое разветвление, и с течением времени число их доходит до 15 или 16. Американский олень принадлежит к числу самых полезных животных: кожа и рога его находят множество применений, а мясо составляет почти единственную пищу многих индейских племен. Но не один только человек постоянно преследует оленя: ему приходится также остерегаться рыси, волка и кугуара. Можно только удивляться, что олень не исчез совершенно на американской территории, имея стольких врагов. В нью-йоркском штате число оленей даже увеличивается, может быть, потому, что здесь за каждого убитого волка полагается определенная плата, и закон позволяет охотиться на оленей в продолжение нескольких месяцев в году. Олени отличаются пугливостью; но иногда они приходят в ярость и могут убить охотника своими ветвистыми рогами. Замечательно, что олени хотя и не едят змей, но убивают их копытами при всяком удобном случае, как это делают свиньи и пеккари.

Питаются олени листьями и травой, но в особенности любят водяные лилии и, чтобы раздобыть себе этого лакомства, охотно бросаются в воду, в которой отлично плавают и нередко ищут спасения от врагов и москитов. В мае или июне самка производит на свет одного, двух и редко трех детенышей, к которым относится с нежностью и любовью. Охотники рассказывают, что одна самка оленя, чувствуя за собой погоню, бросилась в воду и благополучно достигла противоположного берега; но, видя, что детеныш не поспевает за нею, она продолжала неподвижно стоять под выстрелами, пока детеныш не выплыл на берег, после чего оба они скрылись из виду. На оленя охотятся как из-за его вкусного мяса, так и ради простого удовольствия. В холодную зиму легко настичь оленя, так как замерзший снег больно режет ему копыта, вследствие чего бедное животное скоро делается добычей волков или охотников. На оленей устраивают также охоты с факелами, которые темной ночью зажигают в лесу, посещаемом этими животными. Любопытство заставляет оленя приблизиться к огню, и зоркий охотник, заметив два глаза, которые в темноте сверкают как два горящих угля, немедленно стреляет в этом направлении и редко дает промах. По поводу охоты с факелами доктор рассказал нам забавное происшествие, приключившееся с ним.

«Вам хорошо известно, — начал доктор, — что я неважный охотник, но так как мне пришлось однажды жить в местности, где дичь была в изобилии, то я понемногу тоже начал увлекаться охотой, как и мои знакомые. Мне столько наговорили об удовольствиях охоты на оленя при свете факелов, что мне непременно захотелось принять участие в одной из таких охот. Нас собралось шесть человек, но мы разделились по два и разошлись по лесу в разных направлениях. Один охотник нес ружье, а другой — факел. Ночь была такая темная, что нам вначале приходилось разыскивать свою дорогу ощупью, так как факел нельзя еще было зажигать. Мой товарищ был опытный охотник, но из вежливости он выбрал себе скромную роль и в одной руке нес сковороду, а на спине мешок с кусками смолистого дерева; мне же предоставлялось право стрелять в оленей, которые будут иметь неосторожность приблизиться к нам. Наконец, мы зажгли огонь, но счастье нам не благоприятствовало: мы долго бродили по полянам и оврагам, и моему товарищу порядком-таки надоело держать в руках сковороду с длинной ручкой. Нас это тем более злило, что мы держали пари, и, согласно условию, те, кому не посчастливится на охоте, должны будут угостить остальных хорошим ужином. Вдруг в темноте сверкнули два огненных глаза. Не слушая моего товарища, который кричал мне что-то издали, я прицелился и выстрелил в предполагаемого оленя. В ту же минуту раздается страшный рев, и мой товарищ воскликнул смеясь: „Черт возьми, доктор, вы подстрелили быка, принадлежащего эсквайру Робину!“ Чтобы не подвергать меня насмешкам, мой товарищ обещал умолчать об этом приключении. Но надо было еще расплатиться с эсквайром Робином, который не видел никакого основания щадить мое самолюбие, так что весть о нашей охоте с факелом быстро разнеслась по всему поселению и сделалась предметом нескончаемых острот».

Глава XXIV
ОРИГИНАЛЬНАЯ ОХОТА НА ОЛЕНЯ

Мы приближались теперь к местности, где водились длиннохвостые и чернохвостые олени. Последние из них крупнее и бегают или, вернее, прыгают, поднимая кверху сразу все четыре ноги, тогда как длиннохвостые олени делают прыжок, потом бегут рысью, потом опять прыгают. Нашему естествоиспытателю случалось охотиться на длиннохвостого оленя, и благодаря этому мы узнали много подробностей из жизни этого животного.

"Длиннохвостый олень, — начал Адюбсон, — мало чем отличается от обычного, примечателен только его хвост, достигающий в длину восемнадцати дюймов. Когда этот олень бежит, то всегда поднимает кверху свой длинный хвост и забавно раскачивает им вправо и влево. Несколько лет тому назад мне случилось охотиться на длиннохвостого оленя. Я направлялся тогда из Скалистых гор к форту Ванкувер, и обстоятельства сложились так, что мне пришлось довольно долго прожить в небольшом торговом пункте на берегу одного из притоков Колумбиевой реки. Дело в том, что я вынужден был ждать отъезда целой партии торговцев пушниной, с которыми я путешествовал, а этим господам нужно было немало времени, чтобы приготовить тюки своих товаров. В этом торговом поселении было всего два или три жалких блокгауза, в которых не могла поместиться и половина нашего общества. Я страшно скучал, видя вокруг только связки всевозможных шкурок и слыша удивительный жаргон из смеси французских, английских и индийских слов, на котором говорят канадские охотники.

Прибавьте ко всему этому, что пища наша была довольно скудной, и что никаких других напитков, кроме воды из соседнего источника, у нас не было. Все эти неприятности в какой-то степени возмещались красотой местности, окружавшей наш поселок. Она имела вид культивированного парка, так что глаз, скользя по этим живописным холмам, невольно искал старинный замок, в котором жили счастливые владельцы этого прекрасного и обширного поместья.

В таких местностях, как правило, водятся олени всевозможных пород, между прочим и длиннохвостые; и действительно, в нашем поселке никогда не было недостатка в свежем оленьем мясе. Приняв все это во внимание, я, не теряя времени, начал делать свои приготовления к охоте. К сожалению, у меня не нашлось товарищей, так как все эти купцы и их слуги чересчур были заняты. Мне пришлось довольствоваться обществом одного метиса, который, однако же, оказался прекрасным проводником и охотником. Мы сначала пошли вдоль берега реки, где виднелось много свежих оленьих следов, но тем не менее мы прошли добрую милю, не встретив ни одного оленя. Это меня сильно обескуражило, и я охотно согласился с предложением моего проводника, который советовал покинуть речной берег и попытать счастья в лесистой местности промеж холмов. Вскоре мы очутились среди зарослей, состоявших из кустов дикой розы и смородины, до нас начали доноситься издали свистящие звуки, издаваемые оленями, и в ответ им неслось блеяние оленьих самок, несколько похожее на козье меканье. Наконец вдали показалось несколько групп оленей, но они были так пугливы, что нам не удалось подстрелить ни одного из них; а день, между тем, уже приближался к концу. Впоследствии мы узнали, что в этой местности два дня тому назад охотилась большая партия индейцев, и, надо полагать, они-то и напугали оленей, так что эти животные до сих пор еще не могли оправиться от своего страха.

Здесь всюду виднелись следы индейцев, и на одном из деревьев висела голова оленя с прекрасными рогами. При виде ее мой проводник, которого звали Голубым Диком, пришел в восторг, причины которого я никак не мог понять.

— Ну, сударь! — воскликнул он, — если мне посчастливится найти еще кое-что, то нам удастся убить оленя, как бы пуглив он ни был!

— Чего же вам еще не хватает? — спросил я.

— Кое-чего, что должно расти здесь поблизости, если я не ошибаюсь, — ответил Дик, указывая на болотистую местность.

Я последовал туда за Диком, и вскоре его радостный крик возвестил мне, что он нашел то, что искал.

— Вот оно — нужное мне растение! — воскликнул он, срезая высокий стобель, росший на краю болота. Это была так называемая коровья петрушка.

Я хорошо знал, что корни ее обладают возбуждающими свойствами, но никак не мог сообразить, что было общего между этим растением и охотой на оленя.

Тем временем Дик отрезал кусок от стебля я сделал из него обыкновенную дудку, какими забавляются маленькие дети.

Когда Дик приложил ее ко рту, то она издала звук, донельзя похожий на тот, каким олени дают знать о своем присутствии.

— Теперь, — весело сказал мой провожатый, — мы покажем оленям, где раки зимуют!

Говоря это, он взял оленьи рога и пригласил меня следовать за ним. А тем временем вдали послышался свист длиннохвостого оленя, и мы с Диком поспешили спрятаться в кустах.

Что касается оленьих рогов, то мы их подняли и держали над кустами в таком положении, что издали казалось, будто в кустах прячется олень. Устроив все это, Дик начал извлекать из своей дудки манящие звуки, на которые не замедлил откликнуться настоящий олень: послышался стук копыт, и на соседней поляне, шагах в ста от нас, показался могучий самец. Животное остановилось на минуту; закинув рога на спину и почти присев на задние ноги, олень искал чего-то, поворачивая во все стороны свою голову с красивыми выразительными глазами. В ту же минуту Дик опять заиграл на своей дудке и начал шевелить рогами, как будто бы это был олень, вызывающий соперника на кровавый бой. Дикий олень немедленно заметил врага, принял его вызов и гордо устремился к нам, чтобы вступить в битву. Шагах в двадцати от нас он, однако же, остановился, как будто в чем-то засомневался. Но я, не теряя времени, спустил курок, и олень упал. Мы выпотрошили свою добычу и развесили мясо на деревьях, чтобы волки не могли добраться до него. С помощью такой же хитрости мы вскоре убили второго оленя; но наши дальнейшие охотничьи подвиги были прерваны наступлением ночи. Взвалив на спину лучшие куски мяса, вырезанные из обоих оленей, направились домой. По дороге мы видели многих оленей, подходивших к реке на водопой. Тогда Дику пришло в голову устроить ночную охоту, которая, по его словам, должна была увенчаться успехом. Секрет был в следующем: охотники садились в лодку, разводили на корме хороший огонь и при его свете стреляли в оленей, подходивших к реке купаться или на водопой.

На другой день мы с Диком сделали нужные приготовления, но никого не посвятили в нашу тайну. Мы поступили так потому, что наша охота могла оказаться не очень удачной, и это дало бы нашим товарищам повод к бесконечным насмешкам. Труднее всего было найти лодку; но в конце концов нам ее одолжил один индеец, живший в селении; за наем лодки мы дали владельцу пороха на два ружейных заряда. Собственно говоря, это была не лодка, а ствол хлопкового дерева, грубо выдолбленный и заостренный с одного конца. Эта своеобразная лодка была уже сильно подержанной и находилась в плохом состоянии; но Дик тем не менее заявил, что она вполне пригодна для нашей ночной экспедиции. После этого мы отправились в соседний лес, раздобыли там большой кусок березовой коры и нарубили сучковатых веток смолистой ели. К сумеркам все приготовления были окончены, и мы, сев в лодку, без шума поплыли вниз по реке. Отплыв от селения на значительное расстояние, мы разложили огонь в жаровне, стоявшей на корме лодки. Яркое пламя прекрасно освещало наш путь, и на обоих берегах реки ничто не могло укрыться от нас.

Мы условились, что Дик будет поддерживать огонь и править лодкой, а я буду следить за тем, что делается на берегах реки. Ружье я держал наготове, и ничто не мешало мне теперь наслаждаться прелестью этой ночной экскурсии. Берега этой реки и днем показались бы живописными, по при вечернем освещении впечатление получилось до того сильное, что даже человек, совершенно лишенный эстетического чувства, пришел бы в неподдельный восторг от этих утесов и деревьев, залитых красноватым светом, и этой воды, струившейся подобно расплавленному золоту; прибавьте к этому, что была осень и что листья были наполовину зеленые, а наполовину красные и желтые.

— Посмотри, — тихо сказал Дик, выводя меня из моей поэтической задумчивости.

Рукой он показывал на правый берег. Действительно, вдали виднелись две светлые точки, резко выделявшиеся среди темной листвы, и я немедленно узнал глаза животного, в которых отражался огонь нашего костра. Я прицелился, и вслед за моим выстрелом послышался треск сухих веток и падение в воду тяжелого тела. Дик немедленно направил лодку к берегу, где мы увидели, что мой выстрел был точен и что течением уже подхватило убитого оленя, но Дик успел вовремя поймать его за рога, и мы втащили добычу в лодку. Потом опять выплыли на середину реки, и жертвой нашей охотничьей ненасытности стала на этот раз самка оленя; мы ее тоже втащили в лодку. Немного погодя, на небольшой песчаной мели я застрелил молодого оленя, рога которого еще не были разветвлены. Четвертому оленю удалось избежать смерти благодаря тому, что лодка наткнулась на подводный камень в тот момент, когда я стрелял.

Лишним было бы прибавлять, что охота эта была необыкновенно захватывающей, и поэтому мы совершенно забыли о том расстоянии, которое уже отделяло нас от нашего поселка. Сильное течение быстро уносило нас вниз по реке, и Дику оставалось только держаться ее середины. Но мы должны были возвратить лодку владельцу, — другими словами, нам предстояло на протяжении нескольких миль подниматься вверх по реке на этом неуклюжем бревне. Дрова наши кончались, и это сразу напомнило нам о неприятном возвращении домой. Да и плавание становилось небезопасным, так как речка имела много притоков, которые впадали в нее со значительной высоты, образуя шумящие и пенистые водопады, кроме того, мы имели основание предполагать, что и на самой реке были опасные пороги и водопады. А тем временем в кустах, покрывавших левый берег, сверкнула пара глаз, которые без всякого сомнения принадлежали животному, хотя я никак не мог определить какому. Особый блеск этих глаз, их незначительная величина и большое расстояние между ними говорили о том, что это не были глаза оленя. Во всяком случае, это был какой-нибудь дикий зверь, а известно, что охотнику только того и нужно, и вот я, недолго думая, прицелился и выстрелил, хотя Дик и издавал при этом какие-то неодобрительные звуки.

Таинственные глаза в кустах по-прежнему продолжали сверкать, и я начинал уже думать, что промахнулся. Но в то же мгновение с берега раздалось грозное ворчание, и мы сразу узнали голос серого медведя. На всем американском континенте нет животного, более опасного и свирепого. Вот почему Дик так неодобрительно отнесся к моему выстрелу. Но было уже поздно предаваться бесполезным сожалениям: медведь, как видно, был ранен, в кустах раздался треск, за которым послышались громкий всплеск, плесканье в воде, и рассвирепевшее животное бросилось в погоню за лодкой. Дик не на шутку испугался и изо всех сил налег на весла, чтобы не дать медведю догнать нас. Нам действительно удалось несколько уйти вперед, но тем не менее мы ясно слышали за собой сердитое фырканье преследователя. Я помогал Дику, как мог, гребя прикладом ружья, которое я не успел вновь зарядить.

Так проплыли мы шагов сто и начали уже думать, что ночное купание несколько охладило медведя, так как сзади уже не было слышно его грозного ворчанья. Но это происходило от того, что мы приближались к шумящему водопаду, и представьте себе весь ужас нашего положения, когда до нас дошло, что водопад этот находится не на одном из притоков, а на той реке, по которой мы плыли. Занятые медведем, мы заметили эту новую опасность только тогда, когда лодка находилась от водопада всего в каких-нибудь ста саженях. Хотя сильное течение уже нас подхватило, нам все же удалось остановить лодку, и мы решили направить ее к берегу, где встреча с медведем оставляла некоторые шансы на спасение, тогда как впереди нас ожидало падение с неизвестной нам высоты и верная смерть. Но пока останавливали лодку, медведь успел нас догнать, и теперь мы с ужасом почувствовали, что зверь схватил нашу лодку своими страшными лапами и собирается ее опрокинуть. Не теряя присутствия духа, я пустил в ход свое ружье и, действуя им как дубиной, нанес медведю по голове такие чувствительные удары, что он, не бросая лодки, на время должен был отказаться от своего желания опрокинуть ее. А Дик между тем направил все усилия к тому, чтобы пристать к берегу. Но, о ужас! За спиной моей раздается вдруг сильный треск, и я слышу отчаянный крик моего товарища. Оборачиваюсь и вижу, что в руках у него только кусок весла, а отломанная часть плавает в воде…

Я понял, что судьба наша решена, что мы больше не в состоянии бороться с течением и с каждым мгновением приближаемся к верной смерти в пенистых волнах водопада. Держась за края лодки, мы неподвижно сидели друг против друга, не обращая внимания на то, что лодка начала уже гореть от угольев, которые рассыпались по ней во время битвы с медведем. Он тоже, по всей вероятности, почувствовал близкую опасность и присмирел. Нам было не до медведя: лодка стрелой помчалась вперед, послышался страшный треск, как будто мы упали на скалы; затем все исчезло из виду в потоках пенистой воды, и в следующее мгновенье мы с восторгом почувствовали, что все еще сидим в лодке и быстро несемся вперед, но уже по совершенно гладкой водяной поверхности. Уголья в лодке совершенно потухли. Но, несмотря на темноту, мы увидели, что медведь продолжает плыть на некотором расстоянии от нас, однако падение с высоты весьма смутило нашего неприятеля, так что он решил оставить нас в покое и направился к ближайшему берегу. Проплыв еще немного вниз по реке, мы тоже пристали, но к противоположному берегу; при этом за неимением весел, нам пришлось грести руками и прикладом ружья.

Выбравшись на берег, мы привязали лодку к дереву, намереваясь оставить ее здесь, так как из-за водопада не было никакой возможности подняться на ней вверх по реке. Затем мы припрятали убитых оленей так, чтобы волки не смогли добраться до них, и отправились домой пешком вдоль берега. На следующий день целое общество поехало к месту происшествия, чтобы забрать убитых нами оленей и помочь нам перетащить лодку на другую сторону водопада. Оказалось, что она сильно пострадала во время падения и пришла совсем в негодность, а потому решено было ее бросить. Само собой понятно, что мне это было не по душе, так как пришлось уплатить владельцу лодки ее полную стоимость.

Глава XXV
МИКА И СЕРЫЙ МЕДВЕДЬ

Так как приключение Адюбсона закончилось встречей с серым медведем, то у нас завязался разговор об этом животном. На всем американском континенте оно — самый опасный враг не только для человека, но и для ягуара и кугуара, так как не уступает им в силе, зато превосходят их своей свирепостью. Он легко нагоняет пешего человека, и спастись от него можно только конному. Много людей погибло в когтях этого чудовища. Серый медведь принадлежит к крупным животным и в среднем весит до тысячи фунтов. С виду он гораздо коренастее черного или белого медведя, и его толстые передние лапы говорят об огромной силе. Когти у медведя длинны, но были бы еще длиннее и острее, если бы он не рыл ими землю, чтобы добраться до нор земляных животных и до корней съедобных растений. Но в любом случае эти когти достаточно остры, чтобы мигом содрать кожу с лошади или охотника, что уже не раз и случалось.

Шерсть этого медведя большей частью бывает коричневого цвета, но в ней попадается много белых волосков, так что она кажется сероватой, отсюда и название животного. Серый медведь водится главным образом в скалистых горах и не любит густых лесов, по деревьям он не лазит. Свое логовище он главным образом устраивает в зарослях орешника и дикой смородины, плодами которых так любит полакомиться. Впрочем, ест он все, что попадется: рыбу, мясо, птиц, лягушек, ящериц, которых разыскивает, переворачивая громадные стволы деревьев, поваленных бурей. Он роет землю не хуже свиньи, и в поисках индейской репы может изрыть целую десятину, а до сладкого он такой же охотник, как и черный медведь. Медлительность серого медведя не дает ему возможности охотиться на оленей и буйволов, но при случае он отнимает эту добычу у пантер и волчьих стай. Неоднократно делали попытки воспитать в неволе детенышей серого медведя, но это ни к чему не привело, так как медвежата, достигнув определенного возраста, начинали проявлять свой свирепый нрав, и, в конце концов, приходилось их убивать.

Долгое время белый медведь был своего рода знаменитостью, о которой полярные путешественники и китоловы рассказывали жуткие истории.

Но с тех пор как толпы людей, одержимых золотой лихорадкой, побывали в Калифорнии и в долинах Сьерра-Невады, серый медведь успел приобрести себе такую печальную известность, что она может совсем затмить даже репутацию белого медведя. Кроме того, тысячи поселенцев, направлявшихся на Запад, смогли ближе познакомиться с серым медведем, и он стал для них таким же интересным животным, как слон, бегемот или лев. Белые охотники нападают на серого медведя только верхом и хорошо вооружившись, а среди индейцев убивший серого медведя пользуется таким же уважением, как и тот, кому удалось скальпировать двуногого врага. Индейцы охотятся на серого медведя большой компанией и предварительно устраивают пирушку, сопровождаемую воинственными танцами.

Понятно, что обоим нашим проводникам приходилось неоднократно мериться силами с серым медведем, и Мика рассказал нам об одной из своих встреч с этим чудовищем.

«Да, господа, — начал он, — если вам случится встретиться с серым медведем, то советую сразу оставить его в покое. Другое дело, если вы сидите на хорошем коне и если перед вами расстилается гладкая местность, не особенно поросшая кустарником. Мне довелось однажды видеть, как серый медведь задрал прекрасного коня, который запутался в зарослях, охотник же спасся тем, что вскарабкался на дерево. Я вовремя подоспел тогда и ловко всадил медведю пулю в самый глаз, так что серый полетел вверх тормашками. Но лошадь это не спасло, медведь успел ободрать ее наполовину и вырвал из живота все внутренности. Картина была не из приятных».

Рассказывая, охотник раскрыл нож, отрезал табаку и заложил себе за щеку. Потом продолжал:

«В моей жизни мне частенько приходилось встречаться с серым медведем… Если те молодцы, что пишут книги, увидели бы на своем веку столько, как я, то могли бы написать целый том об этой серой каналье. Жаль, что за каждого убитого мною медведя мне не давали пачку табаку, а то мне хватило бы на целый год. Я вам, так и быть, расскажу еще об одной из моих встреч с серым медведем.

Я состоял тогда охотником и проводником при караване переселенцев, направлявшихся к Орегону. Я, понятно, всегда ехал впереди каравана и иногда довольно далеко оставлял его за собой, разыскивая место для ночной стоянки. И вот однажды я нашел уголок, несколько поросший деревьями, что в той местности считается большой редкостью. Лучше нельзя было ничего и придумать для ночлега, а потому я слез со своей кобылы, расседлал ее и, спутав, пустил в траву, чтобы она успела наесться до прибытия остальных животных нашего каравана. Тем временем мне посчастливилось убить чернохвостого оленя; я разложил огонь и принялся жарить кусок мяса. Караван все еще не давал о себе знать; а потому, поев, я взял ружье и решил побродить немного по окрестностям. Кобыла моя порядком устала, и я, пожалев ее, отправился пешком, что, конечно, было величайшей глупостью с моей стороны. Взобравшись на ближайший холм, я увидел открытую местность, на которой паслось стадо коз, или антилоп, как вы их называете. Подойти к ним не было никакой возможности, а потому я решил прибегнуть к хитрости и, вернувшись в лагерь, захватил с собой свое красное одеяло. Прикрывшись, я подошел к козам шагов на триста. Через дырку в одеяле я отлично видел все, что делалось передо мной, и немедленно остановился, как только козы проявили некоторое беспокойство при виде моего красного одеяла. Я захватил предварительно жердь и теперь повесил на нее одеяло; но при этом пришлось пустить в ход нож, чтобы взрыхлить землю и воткнуть в нее жердь. Прикрывшись одеялом, я спокойно ждал дальнейших событий, прекрасно зная, что козы отличаются большим любопытством. Побегав и понюхав хорошенько воздух, один толстый козлик подошел к моему одеялу шагов на пятьдесят. Эта смелость стоила ему жизни, так как мне было очень удобно стрелять через дырку, проделанную в одеяле. Я хорошо знал, что выстрел не напугает коз и что они разбегутся только при моем появлении, а потому я продолжал прятаться за одеяло и, зарядив ружье, собирался снова выстрелить в коз, которые приближались ко мне, несмотря на смерть их товарища. Вдруг все стадо круто повернуло от меня и обратилось в бегство, как будто за ним гналась стая волков. В ту же минуту за спиной у меня раздалось характерное фырканье, и, обернувшись, я увидел в двадцати шагах такого громадного серого медведя, какого мне еще никогда не случалось встречать.

Вы мне, конечно, не поверите, если бы я вам сказал, что в эту минуту не испытывал страха, нет, говоря по правде, я порядком-таки трухнул. Сначала мне пришло в голову дать тягу; но потом я сообразил, что серый легко догонит меня, так как деревья, на которые я мог бы вскарабкаться, находились от нас на расстоянии полумили. К тому же я заметил, что медведь подвигался все медленнее и медленнее, часто садился на задние лапы и обнюхивал воздух. Видно, мое красное одеяло сильно смущало эту каналью, а потому я прикрылся им хорошенько и не подавал никаких признаков жизни. Подойдя шагов на десять, медведь остановился и в нерешительности сел перед одеялом. Но во мне заговорил тогда охотничий инстинкт, и я не смог вытерпеть подобной дерзости со стороны этой бестии. Не долго думая, прицеливаюсь, стреляю и в то же мгновенье осознаю, что сделал большую глупость… Оставь я медведя в покое — он и сам убрался бы подобру-поздорову, побоявшись дотронуться до одеяла. А теперь был уже иной разговор: нервы мои расходились, рука дрогнула, и вместо того, чтобы смертельно ранить зверя в сердце, я лишь слегка оцарапал ему бок. Рассвирепев, медведь забыл о страхе, который ему внушало мое одеяло, заревел как бык, полизал свою рану и со всех ног бросился ко мне. Дело принимало дурной оборот, и приходилось вступить в рукопашный бой с этим чудовищем, а потому я выхватил охотничий нож и бросил ненужное мне ружье. Но вдруг в голову мне пришла счастливая мысль. Я бывал в Санта-Фе у желтолицых мексиканцев и два или три раза видел бой быков; мне вспомнилось, что матадоры бросают на быка свои красные плащи в ту минуту, когда разъяренное животное готово пронзить смельчаков своими рогами. Прежде чем медведь подбежал ко мне, я развернул одеяло, которое я обычно носил по-мексикански, а потому в нем имелось отверстие для головы. В тот миг, когда медведь готов был схватить меня своими страшными лапами, я так удачно набросил одеяло, что рыло чудовища прошло в ту дырку, в которую я просовывал свою голову. После этого я со всех ног бросился к лагерю. Сначала я бежал, не смея оглядываться, но потом, повернув голову, увидел, что медведь все еще сидел на том месте, где я его покинул. Немного погодя я снова обернулся, и — уверяю вас — картина, которая представилась моим глазам, заставила бы рассмеяться любого ипохондрика: одеяло по-прежнему висело на шее у медведя, и он изо всех сил ревел, стараясь сорвать с себя это неприятное украшение. Временами он поднимался на задние лапы, и тогда имел такой забавный вид в своей красной мантии, что я хохотал как сумасшедший, хотя несколько минут назад дрожал за свою жизнь. Мой серый приятель пробовал также бежать вдогонку, но при этом путался в одеяле и падал на землю. Полюбовавшись немного этой картиной, я благополучно достиг лагеря, прежде чем медведь успел освободиться от подарка, который я ему преподнес. Оседлав лошадь, я поехал разыскивать свое ружье, в надежде свести окончательные счеты с моим серым преследователем. Он все еще волочил за собой мое одеяло. Разыскав и зарядив ружье, я быстро догнал медведя, и он выказал прежнюю готовность вступить со мной в бой. Но теперь обстоятельства изменились, и рука моя не дрогнула, так как на лошади я чувствовал себя в безопасности. Дело, конечно, кончилось тем, что смертельно раненный медведь свалился на землю, все еще прикрываясь одеялом. Но — увы! — надо было видеть, в каком жалком состоянии находилось теперь мое великолепное красное покрывало! В нем не было ни одного целого местечка, и я желал одного: чтобы черт побрал всех серых медведей».

Глава XXVI
БИТВА С СЕРЫМИ МЕДВЕДЯМИ

Вслед за тем Адюбсон вспомнил происшествие, приключившееся с целым отрядом, которым командовал бравый капитан. Отряд этот был застигнут снежной бурей в горах Санта-Фе и должен был остановиться в глубокой долине, которая и в хорошую-то погоду была не особенно проходимой, а во время снежной бури превращалась в настоящую западню. Вот что об этом рассказывал сам капитан:

«Впереди нас и за нами лежал глубокий снег. Он заполнил собой громадные овраги, и малейшая попытка двинуться с места могла стоить жизни всему отряду; два смельчака, отправившиеся искать дорогу, чуть было не провалились в снег с головой. По обеим сторонам лагеря поднимались крутые склоны, по которым можно было бы взобраться в хорошую погоду, но не теперь, когда все выступы были покрыты слоем скользкого льда. Накануне был мороз, но в этот день температура повысилась, и мягкий снег не в состоянии был выдержать нашей тяжести. Таким образом, все наши попытки выбраться из долины оказались тщетными, и мы уже три дня голодные сидели вокруг огня. Небо было покрыто серыми облаками и снег продолжал валить большими хлопьями.

На площадке, давшей нам приют, росло штук пятьдесят сосен, принадлежавших к породе карликовых. Они послужили дровами для нашего костра; но — увы! — у нас не было ни куска мяса, чтобы изжарить их на этом огне. Мужчины съели уже ружейные чехлы, сделанные из мягкой кожи, и теперь добирались до подошв своих мокасин. Женщины, закутавшись в мантильи, тесно прижимались к отцам, мужьям и братьям. Последняя порция сушеного мяса, которую приберегали для женщин, была распределена между ними наутро третьего дня. Но что нас ожидало дальше? Временами среди женщин раздавался жалобный стон, но в общем на их лицах было спокойствие, свойственное женщинам, в жилах которых течет испанская и американская кровь. Многие мужчины проявили меньше стойкости и облегчали свои страдания энергичными проклятиями; глаза у них помутнели, что говорило о приближавшемся безумии, а тощие мускулы на щеках непроизвольно вздрагивали и начинали дрожать. К счастью, на небе показалась узкая золотистая полоса, свинцовые облака начали расходиться, и часа через два снег перестал падать. Некоторые мужчины, взяв ружья, отправились искать выход из долины, но снега было так много, а мы так ослабли, что попытки эти ни к чему не привели. Один из охотников по имени Гарри потрогал снег рукой и заявил уверенным тоном, что к ночи будет мороз и нам еще до солнечного восхода удастся выбраться из долины. При этих словах лица у всех прояснились, к тому же вскоре подул холодный ветер, и сопровождавшие нас индейцы взялись за свои томагавки, чтобы нарубить новый запас дров. Через некоторое время один из индейцев вдруг воскликнул;

— Ям! Ям! — и начал усердно рубить замерзшую землю своим торопом.

— А ведь индеец прав! — отозвался Гарри. — Он действительно нашел „человеческий корень“.

Так горные жители называют съедобный корень, который своей формой, а иногда и своей величиной, напоминает человеческое туловище. Немедленно к индейцу присоединилось еще с полдюжины мужчин, и все вместе деятельно принялись за работу, но топоры только портились и отскакивали от каменной и замерзшей земли, а потому решено было разложить хороший огонь в том месте, где находился драгоценный корень.

В эту минуту в скалах, нависший над нами, раздался треск, напоминавший падение дерева, и на нашу площадку свалилось какое-то животное, гулко ударилось головой о землю, потом еще подскочило кверху на несколько футов и, перевернувшись в воздухе, сразу стало на все четыре ноги. Громкое „ура“ встретило появление этого животного, в котором мы узнали горного барана; он в два прыжка слетел к нам со страшной высоты, причем всякий раз падал на свои большие и полукруглые рога. В первое мгновение баран и охотники смотрели друг на друга в недоумении, но потом последние схватились за ружья, а животное обратилось в бегство; но было уже поздно: раздалось несколько выстрелов, снег окрасился кровью, и мы, подобно стае голодных волков, бросились по следам своей добычи, чтобы притащить ее в лагерь. Но оттуда вдруг донеслись до нас крики оставшихся там мужчин, визг женщин, — словом, какая-то смесь проклятий и криков ужаса. Мы поспешили обратно в лагерь, и глазам нашим представилась такая картина, которая заставила содрогнуться даже самых мужественных. На одной из скал стояло пять горных чудовищ, именуемых серыми медведями! Может быть, сзади были еще и другие канальи, но и этих пяти было совершенно достаточно, чтобы истребить весь наш отряд, зажатый на небольшом пространстве и обессиленный голодом.

Надо полагать, медведи гнались за горным бараном, и теперь в их глазах светился голод и обманутое ожидание. Все мы бросились к оружию, но опытные охотники советовали воздержаться от нападения; однако было уже поздно, так как раздалось с полдюжины неудачных выстрелов, и слегка раненые медведи пришли в сильную ярость.

— Уведите женщин в безопасное место! — крикнул Гарри немцу-доктору, который сопровождал отряд и, по-видимому, был мало пригоден к битве с медведями. Тем временем другие охотники продолжали стрелять в животных, пока они спускались вниз, прыгая со скалы на скалу, но наши ружья были в неисправности, нервы перенапряжены, и пальцы окоченели от холода, так что мы расстреляли все заряды и, тем не менее, не смогли убить ни одного медведя. Самые мужественные из отряда, вооружившись ножами и топорами, ждали животных у подножия скалы. Еще мгновенье — и пять огромных и косматых тел с яростным ревом свалились в толпу полузамерзших и истощенных голодом людей. Битва не поддается описанию. Всюду слышались крики охотников, вопли индейцев, ворчанье медведей, стук топоров, лязг ножей и раздирающие душу стоны, когда ужасные когти разрывали людей. Люди и медведи падали на землю и качались в сугробах снега, окрашивая его потоками крови. Кое-где виднелись уже замертво упавшие в снег, и с каждым мгновением уменьшалось число способных к битве с медведями.

С самого начала я был повален на землю ударом могучей лапы; поднявшись на ноги, я увидел, что зверь, сваливший меня, придавил теперь своим телом моего близкого друга Годэ. Хотя я и чувствовал сильное головокружение, но, вцепившись в густую шерсть медведя, я успел всадить ему между ребрами свой охотничий нож. Медведь оставил Годэ в покое и набросился на меня. Избегая его страшных объятий, я отскочил в сторону и, попав во впадину, занесенную снегом, опрокинулся в ней на спину. В то же мгновение медведь повалился на меня всей своей тяжестью, острые когти вонзились мне в плечо, я задыхался от зловонного дыхания чудовища и правой, свободной рукой продолжал наносить ему удары. Силы покидали меня, кровь обильно текла из ран, снег залепил глаза, и я испустил слабый крик предсмертного отчаяния. Потом до слуха моего долетело шипение, сильный свет ослепил мне глаза, и какой-то горячий предмет скользнул по моему лицу и обжег кожу. В тот же миг меня поразил запах гари, и когти перестали раздирать мои раны. О чудо! С груди моей свалилась невыносимая тяжесть, я был один. Поднимаюсь на ноги, протираю глаза, но ничего не вижу, так как нахожусь в глубокой яме, продавленной в снегу во время борьбы. Вокруг все залито кровью; но что сталось с моим противником? Кто вырвал меня из его страшных объятий?

С трудом выбрался из своей ямы, и дивное зрелище представилось моим глазам. Какой-то господин престранного вида бегал по нашему лагерю, размахивая громадной головней и погоняя ею одного из медведей, который, ревя от страха и боли, делал невероятные усилия, чтобы взобраться на скалу. Два других медведя, истекая кровью, тоже искали спасения в бегстве и уже находились на скалах, нависших над нашим лагерем. Туда же поспешил забраться и третий медведь, которому этот господин прижигал шерсть и ляжки своей горящей головней. Покончив с ним, этот человек бросился к четвертому медведю и обратил его в бегство в ту минуту, как он уже начинал одолевать своих изнемогавших противников. После этого странный господин начал искать пятого медведя, но его нигде не было видно, точно он провалился сквозь снег. Гарри, который в начале битвы был повален на землю, вскочил теперь на ноги и бросился к человеку. Тот был совершенно лыс, так что голова его блестела на солнце, как шар из слоновой кости. Размахивая каким-то предметом, Гарри заключил лысого господина в свои объятия, крича:

— Доктор, вот ваш скальп! Клянусь Богом, вы наш избавитель!

Всматриваюсь ближе — и, действительно, узнаю доктора нашего отряда: потеряв свой парик, почтенный эскулап изменился до неузнаваемости. Однако нам было не до смеха, так как в разных местах начинали шевелиться и стонать наши израненные товарищи. Но где же был пятый медведь? Только четырем из них удалось взобраться на скалы.

— Он здесь! — крикнул чей-то голос, исходивший из снежной кучи, в которой человек продолжал еще борьбу с медведем. Многие бросились заряжать ружья, и доктор вооружился свежей головешкой. Но прежде чем были окончены эти приготовления, из снежной кучи раздался страшный крик, от которого кровь застыла у нас в жилах. Индейцы, схватив томагавки, первыми бросились к месту борьбы, они поняли значение этого крика: это был предсмертный призыв одного из членов их племени! Мы с трепетом следили за теми, которые бросились на помощь погибавшему. Вот они уже достигли рокового места и столпились вокруг него в зловещей тишине. В следующее мгновение жалобный вой индейцев возвестил нам о печальной судьбе, постигшей их товарища, и в нашем лагере раздались звуки похоронной песни, принятой у индейцев племени саскачеван. Храбрый воин умер, вонзив свой нож в самое сердце обнявшего его медведя!

Эта единственная человеческая жертва спасла жизнь многим из нас. В тот же вечер у нас был ужин из медвежьего мяса. Горного барана решено было припрятать до следующего дня. Затем нам представлялась возможность прокормиться еще один день тем съедобным корнем, который был найден вблизи нашего лагеря. А потом? Может быть, нас ожидала страшная необходимость питаться человеческим мясом! К счастью, дело не дошло до этой крайности, так как мороз усиливался, и начавший было таять снег покрылся корой льда, достаточно прочной, чтобы выдержать тяжесть человеческого тела. Благодаря этому мы выбрались из этой пропасти».

Глава XXVII
АМЕРИКАНСКИЕ ЛЕБЕДИ

Продолжая наш путь, мы направились к северу, чтобы избежать неприятного перехода по горам, и остановились лагерем на берегу одного из притоков Озага. Мы были полны приятных ожиданий, так как надеялись встретить буйволов по ту сторону означенной реки. Местность вокруг нашего лагеря оказалась болотистой, и везде виднелись пруды стоячей воды, в которых плавали лебеди, дикие гуси и другие водяные птицы. Мы, конечно, не зевали и успели подстрелить двух лебедей, серого гуся и пару уток. Лебеди принадлежали к крупной породе трубачей, и одного из них было совершенно достаточно для нашего ужина. После него разговор, понятно, зашел об этой крупной и благородной птице. Она, пожалуй, знакома каждому из нас с детства, но многие не знают, может быть, что далеко не все лебеди белы, и что среди них попадаются черные как смоль. Кроме того, в Европе встречаются еще четыре вида этой птицы. Среди американских лебедей особенное внимание обращает на себя лебедь-трубач. Своими размерами он превосходит всех остальных лебедей, так как часто достигает в длину шести футов, на клюве его есть своеобразный выступ, благодаря чему лебедь-трубач и издает тот трубный звук, из-за которого он и получил свое название. Все американские лебеди принадлежат к перелетным птицам. Осенью они покидают северные страны и направляются на юг, чтобы, в свою очередь, покинуть его весной и возвратиться на север. Иногда прилетевшие лебеди должны возвращаться обратно, так как северные реки оказываются еще покрытыми льдом, но это бывает редко, только в те годы, когда слишком затягивается зима.

Замечательно, что лебеди всегда направляются к полярному кругу, когда собираются нести яйца и высиживать детенышей. Мелкие породы лебедей строят себе торфяные гнезда, имеющие в вышину два, в ширину четыре и в длину шесть футов. Лебеди-трубачи любят гнездиться в местностях, где много болот и островков, на которых, как уже было сказано, любят строить свои жилища мускусные крысы. Когда эти животные покидают свои гнезда, то в них поселяются лебеди-трубачи, выводят детей и чувствуют себя там в полной безопасности от всех врагов, за исключением разве что орлов. Яйца лебедя-трубача так велики, что одного из них совершенно достаточно, чтобы накормить досыта человека, наделенного хорошим аппетитом. В гнезде никогда не бывает больше шести или семи яиц, и вышедшие из них птицы считаются прекрасной пищей, которой очень дорожат северные индейские племена и охотники за пушным зверем. Когда птенцы достаточно подрастут и реки холодных стран начнут покрываться льдом, то лебеди направляются к югу, но не совершают этого путешествия в один прием, а напротив того, часто отдыхают и ищут себе пищу на встречных реках и озерах. Тут их преследуют многочисленные охотники, так как пух лебедя ценится довольно высоко, да и перья этой птицы тоже находят сбыт. Кроме того, не надо забывать, что лебедь весит от двадцати до тридцати фунтов и потому принадлежит к крупной дичи, которая считается особо ценной добычей среди охотников за пушным зверем. Эти люди, как известно, часто находятся на краю голодной смерти, а потому никогда не упускают случая поймать лебедя, применяя силки, западни, приманки и всевозможные охотничьи хитрости.

Но лебеди принадлежат к числу очень умных созданий. Кроме того, они быстро летают, так что не всякий стрелок может убить их влет. Вот почему охотники предпочитают ловить лебедей в особого рода силки. Для этой цели избирают озеро или пруд, на котором лебеди отдыхают во время своих перелетов на юг. На некотором расстоянии от берега устанавливают целый ряд загородок, сделанных из ивовых прутьев, в промежутках между загородками ставят силки, изготовленные из оленьих жил и внутренностей. Чтобы ветер и течение не сдвигали силки, их привязывают к плетенкам тонкими веревками, свитыми из травы. Попав в силок, лебедь начинает, конечно, метаться, рвет эти веревки, но из силка вырваться не может, так как он крепко-накрепко привязан к шесту, вбитому в дно пруда или озера. Иногда силки ставятся в самих гнездах в то время, когда лебеди улетают в поисках пищи. Индейцы утверждают, что лебеди не возвращаются в гнезда и покидают свои уже насиженные яйца, если силок был поставлен нечистыми руками. Впрочем, многие другие птицы ведут себя таким же образом и старательно осматривают свои гнезда, прежде чем войти в них после некоторого отсутствия.

Охотясь на лебедя, следует применять очень крупную дробь; но прежде всего нужно придумать какую-нибудь хитрость, чтобы приблизиться к этим пугливым птицам, которые, вытянув свои длинные шеи, видят на большом расстоянии все, что делается вокруг. Опытные охотники прикрывают свои лодки зеленью и позволяют им нестись вниз по течению, а сами в это время стреляют в лебедей из-под своего зеленого покрова. Другие охотники надевают на себя оленью шкуру и подкрадываются к лебедям с берега, так как известно, что дикие птицы меньше боятся животных, чем человека. Весной лебеди охотно направляются к родникам, ключам и водопадам, так как остальные воды часто оказываются еще покрытыми льдом. В этих-то местах лебедей и поджидают охотники, спрятавшись под скалами и подражая крику лебедя-трубача. Адюбсон рассказал нам об одной своей удачной охоте на лебедя:

«Я жил тогда в уединенном поселке на берегу северной речки. Дело было осенью, и около нас останавливались на отдых лебеди-трубачи, направлявшиеся на юг. Я несколько раз пробовал приблизиться к ним, но эти робкие птицы оставались равнодушными к моим заманиваниям, звукоподражаниям и переодеваниям, так что я всякий раз возвращался домой с пустыми руками. Мое охотничье самолюбие было сильно уязвлено, так как большинству охотников нашего поселка удалось тем или иным путем убить немалое число дразнивших меня птиц. К счастью, никому из охотников не приходило еще в голову поискать лебедей ночью при свете факелов. Я решил при первой возможности осуществить эту мысль, но пока что надо было держать все в тайне. Я посвятил в нее только моего слугу, и мы вместе занялись нужными приготовлениями. После описанной уже охоты на длиннохвостого оленя я, понятно, имел некоторый опыт в подобного рода ночных экспедициях, только на этот раз наша лодка не представляла из себя выдолбленного древесного ствола, а была сделана из березовой коры. Мы приготовили надлежащий запас смолистого дерева и тайком снесли его в наш легкий челнок, в котором уже находилось все нужное для охоты. Отправились в путь, как только ночь накинула свой темный покров на наш поселок. Отъехав на некоторое расстояние от него, мы разложили огонь в жаровне, стоявшей на носу лодки, так что значительная часть водной поверхности была ярко освещена, тогда как мы сидели в тени, отбрасываемой бортами лодки. Я слыхал от опытных охотников, что лебеди не боятся огня, а напротив того, с любопытством приближаются к нему. Так оно на деле и оказалось.

Проплыв около мили, мы при ярком освещении легко заметили на воде несколько белых лебедей, и они нисколько не думали обращаться в бегство, а только перестали есть и, вытянув шеи, с удивлением смотрели на непривычное для них зрелище. Я велел слуге грести как можно тише, и когда мы приблизились к лебедям, то они выказали некоторое беспокойство и начали издавать своеобразные звуки, похожие на свист оленя. При этом я почему-то подумал о той лебединой песне, которая якобы является предвестницей смерти… Лебедей было около пяти; они сбились в кучу и почти сплелись своими длинными шеями. Лучшего момента для выстрела нельзя было и придумать, а потому я поспешил прицелиться и разом спустил оба курка ружья. Успех превзошел все ожидания, так как два лебедя оказались убитыми, а третий, смертельно раненный, судорожно бил крыльями по воде, разбрасывая вокруг себя белую пену. Еще два лебедя взмахнули крыльями и, издав трубный звук, высоко поднялись над нами и долго еще виднелись на темном фоне вечернего неба. Мы быстро подобрали добычу, которая, как оказалось, состояла из взрослого самца и двух молодых лебедей. Немного спустя, мне опять удалось подстрелить одного из трех лебедей, которые тоже больше с удивлением, чем со страхом, смотрели на нашу ярко освещенную лодку. Далее, разрядив оба ствола моей двустволки, я убил еще двух лебедей, а затем — пару серых гусей.

Так мы проплыли вниз по реке миль десять, стреляя птиц и любуясь ландшафтом, который казался еще живописнее при необычайном вечернем освещении. Но наши дрова уже кончились, и приятная прогулка должна была смениться теперь тяжелой работой, так как нам предстояло подниматься вверх по реке и бороться с быстрым течением на протяжении десяти миль. Но эту работу нам облегчала надежда на триумф, который ожидал нас по возвращении в поселок. И действительно, в глазах всех местных охотников светилась нескрываемая зависть, когда они на другое утро увидели, что нам удалось убить пять гусей и пятнадцать лебедей. Я, конечно, скромно молчал и ни словом не упомянул о том способе охоты, который дал такие прекрасные результаты; но жаровня и обгоревшая березовая кора вскоре выдали мою тайну, так что у меня нашлись последователи, и уже следующей ночью целая дюжина лодок плыла вниз по реке, освещая ее берега красным заревом».

Глава XXVIII
ОХОТА НА АМЕРИКАНСКОГО ЛОСЯ

Проезжая по болотистой местности, мы заметили следы странной формы; некоторые из нас считали, что эти следы принадлежали лосю; но наш опытный естествоиспытатель опроверг это мнение, говоря, что лось никогда не заходит так далеко на юг. Тем не менее лось принадлежит к таким интересным животным, что мы долго еще беседовали о нем. Это самый крупный представитель оленьей породы, и попадались лоси, которые весили около 1200 фунтов, больше, чем весит обыкновенная лошадь. В то же время лось принадлежит к самым некрасивым животным оленьей породы. Голова и ноги его несоразмерно длинны, тогда как шея удивительно коротка. На этой некрасивой голове висят ослиные уши, имеющие в длину около фута. Глаза очень малы, а четырехугольная морда кажется раздвоенной благодаря глубокой борозде, которая проходит по ее середине. Верхняя губа лося значительно свешивается над нижней и отличается большой подвижностью; в том месте, где голова соприкасается с шеей, заметен большой бугор, покрытый грубой шерстью, такая же жесткая шерсть тянется и вдоль всей шеи, напоминая собой гриву шотландского пони. Необычны рога у лося: они плоские, как лопата, и расстояние между их заостренными верхушками достигает четырех футов; попадались лоси, рога которых весили до шестидесяти фунтов. Это удивительное украшение прекращает рост у животных, достигших семилетнего возраста. Лось, как и обыкновенный олень, сбрасывает свои рога каждый год, и они вновь вырастают в каких-нибудь две недели.

Что касается привычек и местонахождения лося, то в этом отношении он значительно отличается от остальных животных оленьей породы. Начать хотя бы с того, что лось не может пастись на ровной местности: шея лося так коротка, что головой он только тогда может достать до земли, когда станет на колени или необыкновенно широко раздвинет свои длинные ноги. Вот почему лось любит пастись у подножия крутых холмов. Но трава не составляет его любимой пищи, он гораздо охотнее набрасывается на листву и побеги молодых деревьев, в особенности березы, ивы и клена. Лось не брезгует и корой этих деревьев. Его можно назвать жирафом холодной полосы. Лось никогда не встречается в прериях, редко заглядывает в открытые равнины и водится главным образом в лесах. На ровной местности охотник легко настигает лося, так как он плохо бегает и скоро запыхается; вот еще одна из причин, почему это животное охотно забирается в густую чащу и непроходимые болота. Летом лося беспокоят всевозможные мухи и москиты, а потому он любит забираться в воду, но здесь он становится легкой добычей охотников, стреляющих в него из своих лодок.

В теплое время года лоси живут небольшими семействами, состоящими из самца, самки и двух, редко трех, детенышей. Но зимой эти животные образуют большие стада и общими усилиями утаптывают снег на значительном пространстве, что дает им возможность добираться до веток и древесной коры. Охотники называют такие места «загонами», и здесь лося несложно подстрелить. Для охотника особенно благоприятны глубокие снега, успевшие сверху покрыться тонкой корой льда, которая может выдержать тяжесть человека, но не лося: он проваливается, и тонкая ледяная кора режет ему ноги до крови. Тогда лось останавливается и ждет преследующих его собак; но горе им, если они позволяют себе очень уж приблизиться к разъяренному зверю: одним ударом своих копыт он убивает самую сильную собаку, да и охотника ждет та же участь, если он удачным выстрелом не уложит лося на месте. В местностях, где лоси водятся в большом количестве, индейцы устраивают на них облавы, для чего предварительно огораживают значительную часть леса, оставляя входное отверстие в виде воронки, куда и загоняют животных, напуганных криками охотников и яростным лаем собак. Однако надо иметь в виду, что подкрасться к лосям не так-то легко, ибо они наделены прекрасным зрением и обонянием и еще лучшим слухом. Охотник должен всегда принимать во внимание, с какой стороны дует ветер, иначе легкий треск какого-нибудь сучка или шелест сухого листа известят лосей о приближающейся опасности. Зимой индейцы охотятся на лосей, надевая лыжи. Я принимал участие в одной из таких охот и рассказал о ней моим товарищам.

«Как-то зимой мне пришлось посетить одного из моих приятелей, жившего в северной части штата Мэн. Мой друг выстроил себе просторный и удобный блокгауз, возделывал маис, разводил рогатый скот и свиней, но при всем этом никогда не пропускал случая поохотиться в лесах, окружавших его владения. Я уже неоднократно охотился на медведя, на кугуара, на обыкновенного оленя, на енота и опоссума, но мне еще никогда не приходилось встречаться с благородным лосем, а потому я с большим удовольствием узнал от моего приятеля, что этот зверь часто попадается в лесу, вблизи которого я находился. Уже на следующий день после моего приезда мы вооружились охотничьими ножами, тяжелыми ружьями дальнего боя и отправились разыскивать стада лосей. Глубокий снег покрывал землю, так что пришлось оставить лошадей дома, но зато мы одели на ноги индейские лыжи. Не знаю, видели ли вы их когда-нибудь. Они имеют продолговатую форму с заостренными концами и сделаны из двух обручей, соединенных между собой сеткой из оленьих ремней и жил. Длина лыж три фута, а наибольшая ширина их посредине достигает одного фута, в этом месте приделаны деревянные колодки, на которые охотник ставит свои ноги. Лыжи имеют широкую поверхность и, благодаря этому, дают человеку возможность двигаться даже и по сравнительно мягкому снегу.

Привязав к сапогам по паре таких лыж, мы с приятелем отправились на поиски, взяв с собой двух сильных охотничьих собак. Нам пришлось направиться в ту часть леса, где в изобилии рос полосатый клен, так как лось особенно охотно питается его ветками и корой. Полосатый клен не принадлежит к высоким деревьям. Ствол его покрыт зеленой корой, испещренной светлыми и темными линиями, откуда и произошло название этого дерева. Во многих местностях Канады и Соединенных Штатов полосатый клен образует густые заросли, куда плантаторы и выгоняют ранней весной своих лошадей и рогатый скот: дело в том, что полосатый клен покрывается зелеными листьями прежде, чем покажется трава на лугах и пастбищах.

Но я несколько отклонился от своего рассказа и теперь возвращаюсь к нему.

Пройдя на лыжах около двух миль, мы добрались, наконец, до той части леса, где преобладал полосатый клен. По дороге мы вспугнули кое-какую мелкую дичь, но оставили ее в покое, приберегая свои заряды для лося. Следы его начали попадаться довольно часто, и там и сям виднелись обкусанные ветки и обглоданная кора, но, по словам моего приятеля, лоси проходили здесь еще до появления снега, а свежих следов пока еще не замечалось. Когда мы достигли открытой поляны, то в глаза нам бросились следы, оставленные на снегу раздвоенными копытами, и мой опытный товарищ сейчас же узнал в них следы лося и даже с уверенностью сказал, что это был самец. Следы привели нас в отдаленную часть леса, где было много снега. Мы прошли еще с полмили, и тогда показались новые следы. Дальше они сходились, так что получилась протоптанная дорожка, точно по ней передвигался домашний рогатый скот. Я с некоторым недоверием прислушивался к словам моего попутчика, который, однако же, решительно заявил, что по этой дорожке прошли четыре лося, а именно: самец, самка и два детеныша.

— Вы сейчас сами убедитесь в этом, — продолжал мой товарищ, — а пока советую вам делать как можно меньше шума, так как лоси находятся где-нибудь поблизости. Да вот они! Тише… стойте!

Говоря это, мой приятель указал на заросли, от которых мы находились шагах в трехстах. Я посмотрел туда, и вначале не увидел ничего, кроме веток полосатого клена. Но через несколько мгновений среди веток показалась спина животного и его громадные рога, потом из чащи выглянуло еще трое животных, и мне оставалось только удивляться точности, с какой мой спутник сделал свои выводы. Мы остановились на минуту, с трудом сдерживая собак, которые уже почувствовали близость дичи. Нам нельзя было оставаться на месте и надо было на что-нибудь решиться. Лоси находились от нас на таком расстоянии, что пуля не долетела бы до них, а подкрасться к животным поближе тоже не было никакой возможности, так как нас отделяла от них открытая поляна. Таким образом, нам оставалось только спустить собак и гнать лосей до тех пор, пока они не остановятся, что, по нашим соображениям, должно было случиться довольно быстро, так как снег был мало пригоден для бега таких тяжелых животных, как лоси. Услышав лай собак, наше маленькое стадо немедленно обратилось в бегство и, пересекая поляну, направилось к чаще. Самец бежал впереди, а остальные следовали за ним гуськом, причем раздвоенные копыта лосей громко щелкали друг о друга, напоминая трескотню детских пистолетов. Самец энергично продирался сквозь чащу, вытянув вперед морду и закинув свои рога чуть не на спину. Так как лоси бежали почти со скоростью скачущей лошади, то мы вскоре потеряли их из виду и в своей погоне руководствовались лаем собак и следами, оставленными на снегу. Пробежав около мили, мы услышали резкий, прерывистый лай, извещавший нас о том, что лоси остановились. Это придало нам бодрости, и мы рванулись вперед, в надежде на удачный выстрел. Догнав лосей, нам, однако же, пришлось несколько разочароваться в своих ожиданиях, так как оказалось, что остановился один только самец и своими страшными рогами держал собак на почтительном расстоянии. Что же касается самки и ее двух детенышей, то их нигде не было видно, и надо полагать, что они искали спасения в дальнейшем бегстве. Увидев нас, самец тоже последовал их примеру и вскоре исчез.

Дойдя до того места, где только что останавливался старый лось, мы увидели, что следы здесь расходились в две противоположные стороны. Может, лось намеренно увлек собак за собой, чтобы избавить от них самку и детенышей. А может быть и то, что при нашем появлении самец пришел в такое замешательство, что совершенно забыл, в какую сторону надо бежать. Как бы то ни было, но в этом месте мне пришлось расстаться с моим товарищем, так как он больше преследовал практические цели и погнался за самкой и ее детенышами, удачная охота на которых сулила много вкусного мяса. Что касается меня, то я находил гораздо больше удовольствия в погоне за самцом, а потому и побежал за ним, не обращая внимания на те предостережения, с которыми при расставании обратился было ко мне мой приятель. Через несколько мгновений нас уже разделяло такое пространство, что мы не могли ни видеть, ни слышать друг друга.

Мне пришлось пробежать еще с полмили, ориентируясь по следам и лаю собак. Но вот лай этот опять стал гневным, резким и прерывистым, что означало вторичную остановку лося. При моем приближении лай, однако же, начал ослабевать, потом послышался продолжительный и жалобный вой, после чего одна собака совершенно затихла и лаяла только вторая. Добежав до места происшествия, я увидел причину этой перемены: одна из собак, страшно израненная, бросилась мне навстречу, ковыляя на трех ногах. Лось стоял в яме, вырытой в снегу во время битвы, и у ног его лежал изуродованный труп другой собаки; но лось и теперь еще не оставлял ее в покое и, повинуясь своей слепой ярости, по-прежнему бил копытами мертвое животное и притом с такой силой, что при всяком ударе ребра собаки страшно хрустели. Завидев меня, лось снова обратился в бегство; но на этот раз силы стали ему изменять, и из ног его, изрезанных тонкой ледяной корой, начала сочиться кровь. К тому же мы вскоре попали на место, где снег был очень глубок, так что лось проваливался, тогда как я быстро подвигался вперед на своих лыжах.

Еще немного — и лось должен был остановиться. Он быстро закинул свои рога на спину, а шерсть и грива так на нем ощетинились, что придали ему необыкновенно свирепый вид; а потому, недолго думая, я решил покончить с ним свои счеты и выстрелил из ружья. Я целил лосю в грудь, но оттого ли, что пальцы мои окоченели от холода и солнце светило как раз в глаза, я лишь слегка ранил лося. Разъяренное животное бросилось на меня, не дав, конечно, мне времени снова зарядить ружье. Само собой разумеется, что я не стал дожидаться удара, а поспешил спрятаться за толстое дерево в то самое мгновение, как животное чуть было не подбросило меня вверх своими страшными рогами. Ослепленный яростью, лось стукнулся о дерево с такой силой, что оно вздрогнуло. После того он отошел от дерева шага на два и вызывающе смотрел своими сверкавшими глазами. А я думал воспользоваться этим временем и зарядить свое ружье, но к великой своей досаде заметил, что у меня не было пороха, так как нашу общую пороховницу унес с собой мой приятель. Таким образом, в эту минуту мое ружье могло мне принести не больше пользы, чем простой железный брус.

Положение мое было не из приятных. Вооружиться охотничьим ножом и вступить с лосем в битву — значило рисковать своей жизнью ни за грош, так как большие рога и острые копыта этого животного представляли из себя более грозное оружие, чем мой короткий нож, при первой стычке я был бы повален на землю, где меня ожидала самая жестокая смерть. Ввиду всего этого, благоразумие советовало не покидать защищавшего меня дерева и ждать того момента, когда мой противник успокоится и добровольно удалится. Но сколько времени могла продолжаться эта осада? Рана, которую я нанес лосю, возбудила в нем жажду мести, и может быть, только сильный голод смирит его злобные чувства. В этих ожиданиях прошел добрый час, но лось по-прежнему стоял в трех шагах от моего дерева и не выказывал ни малейшего желания оставить меня в покое. Это становилось несносным, я начинал сердиться и терять терпение. На небольшом расстоянии от меня стояло дерево, такое же толстое, как и то, за которым я скрывался. Улучив минуту, я быстро перебежал с места на место и спрятался за второе дерево, но при этом ловкость моя была подвергнута серьезному испытанию, так как мой неприятель преследовал меня по пятам и чуть было не задел своими рогами. Надо, однако же, признаться, что, переменив место, я ни на йоту не улучшил своего положения, и лось по-прежнему стоял в двух шагах от меня с таким же угрожающим и свирепым видом, как раньше. Я пробовал было кричать, но голос мой нисколько не пугал мстительного зверя, и только лесное эхо передразнивало меня. Я потерял всякую надежду быть услышанным моим приятелем.

Отдохнув несколько минут и собравшись с силами, я снова перебежал за соседнее дерево, преследуемый по пятам неутомимым противником. Следы, оставленные на снегу, указывали мне то направление, в котором находился дом приятеля. Туда я и стремился, перебегая от дерева к дереву, и таким образом приблизился к дому на добрую милю. Но это нисколько не смущало лося, который сторожил и преследовал меня с таким же рвением, как и вначале. Однако я не терял еще надежды добраться до жилища. Каково же было мое разочарование, когда глазам моим вдруг представилась обширная поляна, на которой нельзя уже было придерживаться моей системы перебегания от дерева к дереву! Теперь мне уже не оставалось другого выбора, как терпеливо ожидать моего приятеля, который, по моим соображениям, должен был вскоре прийти мне на помощь. Я чувствовал сильную усталость, но нечего было и думать о том, чтобы присесть на землю отдохнуть. К довершению ужаса, снег вдруг начал падать большими хлопьями, так что под его белым покровом должны были вскоре исчезнуть все следы, оставленные мною с того момента, как я расстался с приятелем, и таким образом он лишался возможности разыскать меня и оказать мне какую-нибудь помощь.

А лось между тем по-прежнему стоял так близко от меня, что я почти мог дотронуться до него моим длинным ружьем. Это навело меня на счастливую мысль, и я удивился, почему она раньше не пришла мне в голову. У меня за поясом был острый охотничий нож, и он сразу выручил бы меня из неприятного положения, если бы мне только удалось воткнуть его в сердце моего противника. Теперь мне и пришло в голову пустить в ход то копье, которое у меня имелось под руками, и я поспешил привязать охотничий нож к стволу моего длинного ружья. Но, как вы думаете, откуда я взял нужные для этого ремни? А очень просто: я воспользовался подтяжками, которые поддерживали мои панталоны! Теперь у нас с лосем был уже иной разговор. Едва я немного показался из-за дерева, как зверь свирепо бросился на меня. Но я не зевал и в то же мгновенье пустил в ход мое длинное копье и вонзил его лосю почти в самое сердце. Он еще корчился в предсмертных судорогах, как до слуха моего долетел громкий зов, и на противоположной стороне поляны я увидел своего приятеля. Он благополучно закончил охоту, успел уже выпотрошить убитых им животных и развесил мясо на деревьях, чтобы оно не стало добычей волков. Мы так же точно поступили и с моим лосем, после чего нам оставалось только возвратиться домой и послать людей забрать из лесу нашу добычу».

Глава XXIX
СТЕПНЫЕ ВОЛКИ

Мы уже вышли из леса, и местность, по которой двигался теперь наш караван, имела вид обширных лугов, обставленных группами деревьев. Прежде лес состоял из ольхи, дуба, орешника, каштанов, ив и платанов. Теперь же Безансон обратил наше внимание на то обстоятельство, что все эти древесные породы начинали быстро исчезать, и чем дальше мы продвигались на запад, тем чаще попадалось знаменитое хлопковое дерево. Я назвал его знаменитым потому, что это — почти единственное дерево значительной величины, попадающееся в прериях, так что степные охотники и всякого рода путешественники чувствуют к этому дереву особое расположение. Группа хлопковых деревьев всегда радует взор уставшего бродить по бесконечным и однообразным прериям. Путешественник находит в такой роще защиту от ветра и от солнца, дрова для походного костра и, главным образом, воду для утоления своей жажды. Если моряк радуется при виде тихой гавани, то степной путешественник испытывает такие же чувства, завидев где-нибудь в прериях серебристую зелень хлопковых деревьев.

Проехав сотни маленьких прерий, разделенных между собой хлопковыми рощами, мы достигли, наконец, возвышенной местности на берегу маленького Озага, притока большой реки с тем же названием. До сих пор нам не удалось еще встретить буйволов, и мы начинали уже сомневаться в достоверности сведений, полученных в Сент-Луи.

Но вот нам посчастливилось встретить отряд мирных индейцев, которые вступили с нами в дружеский разговор. От этих индейцев мы узнали, что в начале года буйволы действительно были на берегах маленького Озага, но что охотники частью их перебили, а частью разогнали, так что теперь этих животных можно встретить только по ту сторону одного из северных притоков Арканзаса. Это известие не было особенно приятным, так как нам теперь нужно было одолеть еще около ста миль, прежде чем мы могли надеяться на встречу с нужной нам дичью. Но тем не менее никому из нас и в голову не пришла мысль отказаться от намеченной цели и возвратиться домой. Напротив, мы все готовы были ехать хотя бы до Скалистых гор, и даже опасность быть убитыми дикими индейцами не смогла бы заставить нас отказаться от охоты на буйволов. Поблагодарив индейцев за информацию, мы продолжали наш путь на запад. Деревья становились все реже и реже и, наконец, они виднелись только по берегам рек. Иногда за целый день нам не случалось встретить ни одного деревца, так как теперь мы находились уже в настоящих прериях.

Мы достигли местности, указанной нам индейцами, но буйволов все еще не было видно, и с каждым шагом возрастало наше желание поохотиться на этих животных. Редкие олени, которых удавалось убивать, давали нам свежее мясо в недостаточном количестве, а солонина и сало надоели хуже горькой редьки. А тем временем наши проводники наперебой расхваливали мясо молодых и жирных буйволов, и нам всем хотелось отведать этих лакомых кусков. Но буйволы и не думали показываться, и мы, сдерживая свое нетерпение, продолжали жевать надоевшую нам солонину. Вид окружавшей нас местности сильно изменился. Деревья попадались редко, но зато начали появляться разные виды кактусов и других не знакомых нам растений, которые привлекали к себе все внимание нашего друга Безансона. Но более всего радовало нас появление небольшого растения, при виде которого наши проводники издали радостные крики: это была знаменитая буйволовая трава. По словам проводников, наши желания должны были теперь скоро осуществиться, так как буйволы особенно охотно приходят в местности, где растет любимая ими трава. Ввиду этих сведений, мы каждую минуту ожидали встречи с буйволами и потому находились в возбужденном состоянии, хотя за последние дни было уже несколько ложных тревог. Прозрачный воздух прерий особенно способствует обману зрения, и отдаленные предметы не только изменяют свою величину, но и форму. Нужно быть опытным охотником, чтобы издали узнать буйвола. Новичку в этом деле кажется, что каждый куст представляет собой дикого буйвола. Что касается нас, то мы приветствовали радостными возгласами пару ворон, сидевших на гребне соседней возвышенности, ибо были уверены, что это пара буйволов. Представьте себе наше разочарование, когда эти буйволы взмахнули вдруг крыльями и улетели!

Нам уже не раз случалось встречать волка, водящегося в прериях между долиной Миссисипи и берегами Тихого океана. К востоку от Миссисипи встречается только обыкновенный большой волк, любящий лесистые местности.

Волк, который водится в прериях, похож скорее на шакала и может в Новом свете считаться представителем этого знаменитого животного. По размерам степной волк занимает что-то среднее между большим волком и лисицей, которой он не уступает в хитрости. Этот волк никогда не попадается в западни, но подкапывается под них и благополучно вытаскивает приманку, положенную для более глупых животных. Целая стая степных волков обычно сопровождает всякий караван путешественников, проезжающих через прерии. Как только люди покинут свой лагерь, волки жадно набрасываются и пожирают все остатки и отбросы. В прериях волки довольно смело приближаются к каравану, так как знают, что охотники не любят тратить на них своих зарядов, и разве какой-нибудь искатель приключений, направляющийся в Калифорнию, без толку палит во всякого зверя, попадающегося на дороге, в том числе и в волка. Стада буйволов тоже постоянно окружены волчьими стаями, которые при случае набрасываются на отсталых и ослабевших. Иногда раненый буйвол становится добычей волков, но предварительно он, конечно, перебьет многих из них.

Обыкновенно, проезжая по прериям, путешественник не видит вокруг себя ни одного волка. Но выстрелите из ружья — и словно по мановению волшебного жезла двадцать или тридцать волков мгновенно выскочат из своих убежищ, в надежде разделить с вами вашу добычу. Ночью они «развлекают» путника ужасными концертами, в которых тянущий за душу вой перемежается с собачьим лаем. Вот почему некоторые естествоиспытатели называют этих животных лающими волками. При всей своей свирепости они принадлежат к трусливейшим созданиям в мире и только в случае крайнего голода позволяют себе зимой нападать на одинокого или заблудившегося путешественника, а потому охотники и приберегают свои заряды для более опасных противников. Однако старый Мика составлял исключение из этого правила: как только какой-нибудь волк неосторожно приближался к нашему каравану, Мика сейчас же прицеливался, и волк платил жизнью за свою дерзость. Мы однажды спросили старого охотника, сколько волков уложил он на своем веку. Вместо ответа Мика вытащил из своей сумки небольшую палочку и предложил нам сосчитать находившиеся на ней зарубки.

— Так вы, значит, убили сто сорок пять волков? — воскликнули мы не без некоторого удивления.

— Да, — отвечал Мика, тихо хихикая, — я убил сто сорок пять дюжин волков, ибо имею обыкновение делать на моей палочке одну зарубку только тогда, когда расправлюсь с целой дюжиной этих животных.

При всей кажущейся невероятности этого числа, никто из нас и не думал сомневаться в правдивости слов старого охотника, которому незачем было нас обманывать.

Глава XXX
ОХОТА НА ТАПИРА

Однажды после ужина наш друг англичанин рассказал нам кое-что о тапире. Кто хотя бы однажды видел на картинке изображение этого животного, тот никогда не забудет его морды, вытянутой наподобие хобота, его шеи с жесткой гривой и его неуклюжего свиноподобного тела. Взрослый тапир весит немногим меньше быка средней величины. Зубы этого животного расположены как у лошади, но только ноги оканчиваются не копытами, а тремя или четырьмя пальцами. Тапир покрыт такой же толстой кожей, как и гиппопотам. На ней растет очень скудная шерсть, за исключением шеи и хвоста. Верхняя челюсть тапира гораздо длиннее нижней, очень подвижна и имеет для тапира почти такое же значение, как хобот для слона. Хотя тапир и принадлежит к самым крупным четвероногим Южной Америки, но ученые еще мало знакомы с ним, частью потому, что он очень пуглив, а главным образом потому, что тапир живет далеко за пределами цивилизованных стран. Родиной его считается тропическая полоса Южной Америки, и он никогда не удаляется от рек и болотистых местностей, ибо проводит свою жизнь частью на суше, частью в воде, где отлично плавает и ныряет.

Целый день тапир спит или лежит где-нибудь в укромном и тенистом уголке тропического леса. С наступлением ночи покидает он свое убежище и направляется к реке всегда по одной и той же им самим протоптанной дорожке. До самого рассвета он находится в воде и ищет себе пищу, которая главным образом состоит из водяных растений. При случае ест он также молодые побеги и фрукты некоторых лесных деревьев. Тапир, подобно свинье, очень любит валяться в болоте, с той лишь разницей, что после столь приятного занятия тапир всякий раз бросается в чистую воду и старательно обмывает свое неуклюжее тело. Тапир так же силен, как и пуглив, а потому при нападении почти всегда ищет спасения в бегстве, хотя мог бы причинить нападающему немало вреда своими мощными челюстями. Южно-американские индейцы усердно охотятся на тапира, но мясо его жестко и имеет неприятный вкус, так что даже неприхотливые индейцы пренебрегают им, предпочитая питаться мясом обезьян, попугаев и черепах. Зато кожа тапира ценится очень высоко, благодаря своей толщине. Туземцы применяют ее для щитов, сандалий и других предметов домашнего обихода. Но убить тапира не так-то просто: нырнув в воду, он легко спасается от преследования. Индейцы Южной Америки начинают смотреть с уважением на молодого охотника, которому удалось убить тапира, такой юноша в их глазах сразу превращается во взрослого мужчину, который имеет право гордиться своим подвигом.

На тапира охотятся с ружьем или с луком, иногда пускаются в дело трубки, из которых сжатым воздухом или простым выдуванием выбрасываются отравленные стрелы. Местопребывание тапира легко найти, благодаря протоптанной им дорожке. Охотнику остается только сесть в засаде где-нибудь поблизости от этой дорожки, ибо известно, что, направляясь к реке и возвращаясь оттуда, тапир никогда не меняет направления. На этом пути вырывают иногда глубокие ямы и прикрывают их ветками и пальмовыми листьями. Самое сложное, конечно, разыскать эту дорожку. Но если она найдена, то индейцы устраивают целую облаву на тапира и выходят на охоту всем племенем, не исключая женщин и детей.

Глава XXXI
ПОЯВЛЕНИЕ БУЙВОЛОВ

Наконец настал желанный день охоты на буйволов, и мне первому посчастливилось не только увидеть, но и убить пару этих животных. Но это было сопряжено для меня со значительной опасностью. В последние дни нашего путешествия мы разбились на небольшие группы по два или по три человека, которые отправлялись на охоту в разные стороны. Таким образом мы могли исследовать прерии на значительном пространстве, и шансы на встречу с буйволами сильно увеличивались. Иногда некоторые из нас и в одиночку отправлялись побродить вокруг лагеря. Однажды под вечер, накормив коня, я покинул нашу сто янку, чтобы поискать какой-нибудь дичи к ужину. Я ехал по плоскогорью, и вскоре наш лагерь исчез у меня из виду за небольшой возвышенностью. Однако я не обратил на это никакого внимания, так как во многих местах показались свежие следы буйволов, и все мои мысли направлены были к тому, чтобы добраться до них. Дальше в глаза мне бросилось одно место, где земля была изрыта, точно здесь паслось стадо свиней, но я догадался, что тут происходила битва двух буйволов за обладание буйволихой. Я уже отъехал от лагеря довольно далеко, как вдруг до слуха моего долетел рев буйвола, и в то же время послышались резкие удары, как будто бы два твердых предмета сталкивались между собой. Пришпорив коня, я поднялся на гребень соседней возвышенности и с радостью увидел двух буйволов, которые сводили свои счеты, награждая друг друга жестокими ударами. Осмотрев ружье и уверенный в быстроте ног своего коня, я смело приблизился к этим свирепым дуэлянтам. Завидев меня, они на время прекратили свою битву и бросились бежать, но при этом не выказывали большого страха и поминутно оборачивались ко мне с грозным ревом, как бы давая мне понять, что присутствие мое здесь является совершенно неуместным.

Не обращая внимания на эти угрозы, я прицелился на скаку и так удачно выстрелил в одного из буйволов, что он после непродолжительных мучений свалился на землю и испустил дух. Другой буйвол, боясь разделить участь своего товарища, поспешно скрылся за соседними холмами. Я его не преследовал, так как конь мой устал после дневного переезда, а решил заняться убитым буйволом. Шагах в двадцати от него рос небольшой хлопчатник, к стволу которого было очень удобно привязать коня при помощи лассо, что я и сделал, а потом, вынув нож, собирался выпотрошить буйвола. Но мне не пришлось этим заняться, так как за спиной у меня послышался грозный рев, и я очутился почти лицом к лицу со вторым буйволом, который вернулся с явным намерением потребовать у меня отчета в убийстве его товарища и недавнего противника. Я собирался выстрелить в непрошеного гостя, но он, услышав храп моего испуганного коня, бросился с явным намерением распороть ему брюхо своими страшными рогами. Не дожидаясь этого удовольствия, конь рванулся, так что распустился узел, которым лассо было привязано к недоуздку, и исчез из виду с быстротой ветра. Тогда буйвол перенес на меня всю тяжесть своего гнева. Я попытался усмирить его свинцовой пилюлей, но прием оказался недостаточным: зверь, слегка раненый, сделался еще свирепее и готовился поднять меня на рога, так что мне оставалось только искать спасения в бегстве.

Я неплохо бегаю, но тем не менее чувствовал, что буйвол догоняет меня. Вдруг я вижу, что дорогу мне пересекает глубокий и достаточно широкий ров. Времени на раздумья у меня не было, и вот я напрягаю все свои усилия, делаю отчаянный прыжок и чувствую себя в безопасности на противоположной стороне рва. Мой противник не посмел последовать моему примеру, остановился на краю рва и, опустив голову, злобно смотрел на меня огненными глазами, яростно стегая хвостом свои крутые бока. Бросив быстрый взгляд направо и налево, я с досадой увидел, что опасность для меня не миновала, так как с обоих концов ров постепенно возвышался и, наконец, совершенно сливался с равниной, на которой мы находились с моим противником. Он тоже заметил это, быстро помчался в обход, перебрался на мою сторону и с удвоенной яростью устремился на меня. Делать нечего, пришлось несколько отступить от рва, разбежаться, — и вот я опять на той стороне, которую только что покинул мой преследователь. Он несколько озадачен таким оборотом дела, и я решил воспользоваться случаем, чтобы зарядить ружье, но к великому ужасу заметил, что пороховница моя осталась около убитого буйвола, когда я снял с себя все свое вооружение, чтобы налегке выпотрошить добычу. Бежать туда не было никакой возможности, так как буйвол догнал бы меня с первых же шагов. Он и не думал отказываться от мести, снова бросился в обход и заставил меня опять прыгать через ров. Это становилось несносным и крайне утомительным. Чудовищные прыжки требовали необыкновенного напряжения сил, и я, того и гляди, мог промахнуться, полететь на дно рва и разбиться об острые камни, находившиеся там. Раненый буйвол заставил меня сделать около дюжины отчаянных прыжков, но, наконец, я потерял терпение и со всех ног бросился бежать к ближайшему дереву, им оказался тот хлопчатник, от которого только что оторвался мой конь. Эта смелая попытка едва не стоила мне жизни, ибо не успел я ухватиться за нижние ветки хлопчатника, как буйвол со всего разбега ударился лбом о его ствол и чуть было не сбросил меня на землю. После больших усилий мне кое-как удалось усесться на ветках этого спасительного дерева.

На некоторое время положение мое значительно улучшилось, если не считать страшной жажды, для утоления которой я, кажется, готов был снова рисковать своей жизнью. Буйвол не выказывал ни малейшего желания удалиться и оставить меня в покое. Напротив того, он разгуливал под деревом, как бдительный часовой, время от времени издавая глубокий рев, хорошо известный охотникам и напоминающий хрюканье испуганной свиньи. Эта осада могла продолжаться всю ночь, может быть, весь завтрашний день! Если бы мои товарищи и отправились отыскивать меня, то едва ли преуспели бы в своем предприятии в виду надвигающейся темной ночи. Я был вполне уверен, что мой конь благополучно добежал до нашего лагеря и своим неожиданным появлением несколько встревожил моих товарищей; но попробуйте в потемках разыскать конские следы на бесконечной прерии, на которой еще недавно другие конные охотники оставили подобные многочисленные следы! А тем временем ночью может пойти сильный дождь, после которого уже, конечно, не будет никакой возможности разыскать меня на обширной прерии. Что тогда станется со мной, если буйвол не откажется от своих кровавых намерений и будет продолжать осаду с упорством, свойственным этим животным? Мои мрачные мысли были прерваны странным поведением буйвола, который усердно топтал ногами мое лассо; оно лежало под тем деревом, на котором я сидел, и одним концом все еще было прикреплено к его стволу, после того как другой конец этого лассо отвязался от уздечки моего коня. Счастливая мысль пришла мне в голову; надо только было позаботиться о том, чтобы привести ее в исполнение.

У меня была при себе толстая запасная проволока, и я, согнув ее, сделал крючок вроде того, какие применяются в удочках для ловли рыбы. Будь теперь у меня веревка или длинный ремень, я мог бы свободно поднять с земли лассо, которое было привязано к дереву почти у самых его корней. Нужда изобретательна, и я, достав нож, начал вырезать из моей кожаной куртки тонкие ремни. Связав их вместе и прикрепив крючок к одному из концов полученного таким образом длинного ремня, я получил возможность поднять с земли валявшееся лассо. Теперь я был почти уверен, что мне удастся выбраться из того неприятного положения, в которое я так неожиданно попал. В крепости лассо я нисколько не сомневался, так как оно было сделано из замечательно прочной кожи, но здесь речь шла о жизни или смерти, а потому я со всевозможной тщательностью сделал на свободном конце лассо живую петлю. Оставалось только набросить эту петлю на буйвола, и таким образом помешать ему гнаться за мной, когда я слезу с дерева. Криками и угрожающими жестами мне удалось привлечь буйвола под самое дерево и, улучив подходящую минуту, я быстро набросил петлю, которая ловко обхватила шею моего свирепого неприятеля.

Почувствовав на себе лассо, буйвол начал бешено рваться и бегать вокруг дерева с налившимися кровью глазами. Но лассо оказалось вполне надежным, так что я мог теперь свободно подумать о возвращении домой. Когда бешено прыгавший буйвол удалился от дерева на всю длину лассо, я быстро соскочил на землю и побежал в ту сторону, где находилась моя пороховница и остальное имущество. Я потратил только одно мгновение на то, чтобы поднять ружье, брошенное мной под деревом, и потом я долго бежал, не смея оглянуться на моего страшного врага. Понемногу я набрался смелости и, повернув на ходу голову, увидел, что лассо было сильно натянуто, и что петля до того стянула горло бившемуся буйволу, что он высунул язык и начинал уже задыхаться. При виде этого мне пришло в голову, что недурно было бы принести в лагерь пару буйволовых языков, а потому я зарядил ружье и выстрелил буйволу в грудь. Он только слегка вздрогнул и повалился на землю. В виду моей усталости, мне не хотелось обременять себя тяжелой ношей, а потому из всей своей добычи я взял только языки, повесил их на ствол своего ружья, вскинул его на плечо и отправился разыскивать дорогу в наш лагерь. Тем временем на небе показалась луна, и мне нетрудно было отыскать след моего коня. Но я не прошел еще и половины того пути, который отделял меня от нашей стоянки, как наткнулся на своих товарищей. Увидев моего коня, возвратившегося в лагерь, они сильно обеспокоились и теперь разыскивали меня, крича время от времени и стреляя из ружей. Успокоившись, наиболее лакомые до свежего мяса направились к буйволам, чтобы вырезать из них лучшие куски. К полуночи все собрались вокруг веселого костра, и за сочным жарким я рассказал товарищам все подробности моего приключения.

Глава XXXII
БИЗОН

Из всех американских животных самым интересным оказывается бизон, неверно называемый буйволом. Огромная величина отдельных животных, обширные стада, какими они водятся, их местопребывание, ценность мяса и кож как для отдельных путников, так и для целых индейских племен, наконец, различные способы охоты на буйвола, — все это сделало из него ценное животное, которым интересуются как профессиональные охотники, так и простые любители естествознания. Кроме того, буйвол является в Америке представителем европейского быка, так как, за исключением мускусного быка, водящегося у северного прибрежья, в Америке нет других туземных пород крупного рогатого скота. Наружность буйвола знакома почти всякому: громадная голова имеет широкий треугольный лоб, на спине расположен большой шаровидный горб, небольшие глаза сильно блестят и смотрят очень умно, короткие рога изогнуты наподобие полумесяца, на шее и на груди масса косматых волос, отчего передняя часть тела кажется непропорционально широкой по сравнению с задней, которая украшена коротким хвостом с большим пучком волос на конце. Кому случалось видеть буйвола где-нибудь в густых зарослях, тот невольно отступал назад, вспоминая льва. Хотя своей фигурой буйвол не похож на европейского зубра, который уже почти совершенно истреблен, но по своей величине очень приближается к нему, и оба эти животные своим весом превосходят обыкновенного быка. Взрослый буйвол имеет в ширину шесть футов и весит до сорока пудов.

Мясо этого животного отличается сочностью и своим вкусом часто превосходит говядину хорошо выкормленного скота, а что касается буйволовых языков, то знатоки ставят их несравненно выше бычьих; особенно высоко ценятся также жирные куски между первыми ребрами и мозг, заключающийся в костях задних конечностей.

Буйволы некогда водились на всем пространстве между Скалистыми горами и Миссисипи, но теперь надвигающаяся цивилизация значительно стеснила вольное житье громадных буйволиных стад. Первых цивилизованных наблюдателей поражала необыкновенная многочисленность стад, которые занимали пространство в несколько миль. Там, где эти животные проходили своими бесконечными рядами, образовывались широкие дороги, которые размывались дождем и превращались в овраги, ведшие обычно к воде. Многие путешественники спасались от верной смерти, наткнувшись в безводных прериях на подобные овраги. Не менее замечательна привычка буйволов кататься по земле, таким образом они охлаждаются и избавляются от несносных паразитов. Скотоводы ставят обыкновенно столбы, о которые их скот мог бы «чухаться», но в прериях нет ничего подобного, нет даже деревьев, о которые животные могли бы потереться. Так нередко можно видеть, как буйволы, повалившись на спину и упершись в землю горбом и плечами, в продолжение нескольких часов вертятся на одном месте, вырывая нечто вроде круглой арены маленького цирка. В прериях, где водятся буйволы, такие арены встречаются на каждом шагу, часто они зарастают травой или наполняются водой.

Буйволы иногда предпринимают далекие странствования, которые, однако же, не носят определенного направления и главным образом обуславливаются недостатком пищи. Во время подобных переселений буйволы двигаются быстрой рысью, и ничто не в состоянии остановить их, — даже широкие реки с болотистыми берегами, из которых тысячи животных не в состоянии выбраться и гибнут голодной смертью или становятся добычей волков и других хищников. Подобные события являются настоящим праздником для охотников и индейцев, которые на берегах болотистых рек без всякого труда заготовляют себе мяса на долгое время. Буйволы водятся так далеко от цивилизованных стран, что белым охотникам нечасто приходится стрелять в этих животных. Что же касается индейцев, то они постоянно охотятся на буйволов с копьем и стрелами. Это занятие сопряжено, однако же, с большой опасностью, и к раненому буйволу опасно приближаться даже и на лошади. Охотник, выбитый из седла, имеет мало шансов на спасение, ибо буйвол догоняет пешего человека, подхватывает его на рога, топчет своими тяжелыми копытами. Подобные случаи, к сожалению, чрезвычайно часты.

Тем не менее число буйволов с каждым годом уменьшается, ибо охота на этих животных хорошо оплачивается, и кожевенные заводы охотно покупают косматые буйволовые шкуры, из которых потом выделываются всем известные одеяла, служащие для покрытия ног в экипажах и санях. Но от белых охотников буйволам не так достается, как от индейцев, целые племена которых живут и одеваются на счет этих животных. Буйволов спасет, может быть, цивилизация, способствующая исчезновению бродячих племен, живущих охотой; правда, с увеличением населения сотни тысяч десятин будут заняты под хлебопашество, но в Америке долго еще будут существовать обширные пустыни, в которых буйволы смогут размножаться и жить на воле.

Глава ХХХIII
ПО СЛЕДАМ БУЙВОЛОВ

На другой день мы за завтраком опять поели свежего мяса, вырезанною из убитых мной буйволов, и отправились на охоту, полные самых радужных надежд. На каждом шагу виднелись следы буйволов, проложенные ими дороги, места, где они катались, и свежий навоз. Проехав около двух миль по плоскогорью, мы встретили след целого стада буйволов, пересекавший под прямым углом то направление, по которому мы следовали. Наш маленький караван остановился, и хотя все были того мнения, что мы должны отправиться в погоню за буйволами, но следовало еще решить вопрос, насколько буйволы успели нас опередить. Если двигавшееся стадо в то же время и паслось, то мы могли легко догнать его. Если же это было стадо животных, переселявшихся в другую местность, то оно двигалось с такой быстротой, что находилось теперь от нас миль за сто. Оба проводника, нагнувшись к земле, тщательно исследовали следы, оставленные буйволами. Наконец они в один голос заявили, что большая часть стада прошла в этом месте вчера около полудня.

— Но откуда же вы это знаете? — спросили мы в недоумении.

— А очень просто, — ответили проводники, — вчера перед рассветом шел дождь, а эти следы, очевидно, были оставлены после дождя.

— Но из чего вы заключаете, что стадо проходило здесь около полудня, а не раньше? — допытывались новички.

— И на это есть свой резон, — спокойно объяснили наши опытные проводники, — если бы стадо проходило тотчас после дождя, то следы были бы гораздо глубже и полны грязи, чего в действительности не замечается, значит, земля успела уже хорошенько просохнуть, а это могло случиться не раньше полудня.

Рассуждение проводников было вполне логичным. Кроме того, выяснилось еще, что стадо буйволов проходило здесь не сплошной массой, а вразброд, что животных не преследовали никакие охотники и, наконец, что эти буйволы не переселялись в другую местность, а просто паслись и направлялись к одному из известных им водопоев, из которых нередко случается пить и томящимся жаждой путешественникам. Известно, что животные лучше людей умеют разыскивать воду, как это, я думаю, всякий замечал, проезжая верхом по местности, где водопои встречаются не часто.

Хотя буйволы были значительно впереди нас, но мы имели возможность догнать их, и трудности этого преследования нисколько нас не пугали. К тому же, прежде чем настичь главное стадо, мы надеялись встретить отставших или таких буйволов, которые не томились еще сильной жаждой, а потому не особенно спешили к водопою. Наши ожидания оказались вполне обоснованными. Немного погодя мы поднялись на гребень небольшой возвышенности и тотчас же увидели, что со дна долины, отделявшей нас от следующей возвышенности, поднималась сильная пыль, скрывавшая, должно быть, какую-нибудь отчаянную битву. Вскоре из столба пыли показался волк, за ним другой, и, наконец, вдали пробежала целая стая этих хищников с раскрытыми мордами, сверкавшими глазами и ощетинившейся шерстью, так что вид этих животных ясно говорил, что они или сражались против общего врага, или грызлись между собой. Но проводники решили, что тут в дело замешан какой-нибудь старый буйвол, а потому, пришпорив коней, все наше общество поскакало к месту битвы. По дороге туда мы, следуя примеру Мики, застрелили нескольких волков, а остальные в страхе разбежались. Пыль начала немного оседать, и теперь мы увидели то, чем были заняты волки. Среди круга, вырытого во время борьбы, стоял большой, старый и необыкновенно худой буйвол. Но в каком жалком состоянии находилось бедное животное! Кровь обильно текла из его многочисленных ран, нос и хвост были наполовину откушены, глаза вывалились из своих орбит, а из боков были вырваны куски мяса. Несмотря на эти раны, старый буйвол еще твердо стоял на ногах, и о его силе свидетельствовали те пять волков, которые валялись на земле без признаков жизни.

Нам стало жаль старого буйвола, и мы решили прекратить его страдания смертоносной пулей. Само собой понятно, что это сухое и жесткое мясо нисколько нас не соблазняло, а потому старый буйвол в конце концов должен был стать добычей волков. Но это нисколько не входило в расчеты старого Мики, и он решил сделать большую неприятность своим трусливым и заклятым врагам: большим ножом старый охотник вспорол буйволу живот, достал оттуда пузырь и несколько кишок, старательно надул все это и закрепил около убитого буйвола. После того Мика сел на свою кобылу, вполне уверенный в том, что, пока эти невинные страшилища будут развеваться по ветру, трусливые волки не посмеют приблизиться к лакомой для них добыче.

Мы тронулись в путь, и немного дальше внимание наше было привлечено новой битвой, происходившей на этот раз на зеленой траве, так что пыли не было, и мы могли видеть все хитрости, к которым прибегали волки, чтобы завладеть молодым буйволом, находившимся под защитой отца и матери. Буйвол и его подруга старались занять такое положение, чтобы их юное чадо было с двух сторон защищено рогами; но глупый теленок постоянно расстраивал эти планы и выскакивал в сторону, как только волки очень уж напирали на него. Исход этой битвы легко было предвидеть, так как со всех сторон прибегали волки со свежими силами, и уставшие буйволы должны были в конце концов стать добычей хищников. Не ожидая этого момента, мы приблизились к месту битвы, разогнали волков и начали стрелять в буйволов, не заметивших нашего приближения. Мать и ее детеныш почти одновременно свалились на землю, но буйвол вытянул шею и ускакал по открытой местности. Пришпорив коней, мы понеслись вдогонку за убегавшим, наслаждаясь всей прелестью этой новой для нас охоты. Ружья остались у всех незаряженными, но у нас были еще пистолеты, которыми мы и собирались воспользоваться. Однако прежде чем пустить их в ход, следовало еще догнать буйвола, а это оказалось делом довольно трудным, так как он мчался с такой скоростью, что наши уставшие кони едва поспевали за ним. Вдруг буйвол споткнулся, потом сделал еще прыжок вперед и, наконец, свалился на землю. Когда мы подскакали к нему, он был уже мертв; оказалось, что одна из наших пуль ранила его еще раньше, и необыкновенная быстрота, с которой он бежал, была лишь отчаянным проявлением покидавшей его жизни. Оставалось теперь только снять с буйвола кожу и вырезать из него лучшие куски. Некоторые из нас и занялись этим, а остальные отправились к буйволихе и теленку, которых мы убили несколько минут назад. Какова же была наша досада, когда оказалось, что от теленка ничего не осталось, а буйволиха была наполовину съедена стаей волков, сбежавшихся со всех сторон! Нам оставалось только менее вкусное жаркое, вырезанное из мяса буйвола, около него мы и остановились на ночлег с надеждой, что на следующий день наша охота будет удачнее.

Глава XXXIV
НЕУДАВШАЯСЯ ХИТРОСТЬ

На другой день мы готовились уже к отъезду, как вдруг в полутора милях от нас показалось небольшое стадо буйволов, состоявшее, по мнению наших проводников, из одних только самок. Нам только того и требовалось, мясо самок гораздо нежнее мяса самцов, и нам хотелось сделать хороший запас этой вкусной пищи. Ввиду этого мы устроили маленькое совещание, и некоторые из нас предлагали немедленно вскочить на коней, преследовать буйволих и убивать их на скаку. Но против этого были более опытные охотники, и в том числе оба наших проводника, утверждавшие, что скачка будет продолжительной и не под силу нашим коням, которые давно уже не видели маиса, питались одной травой и выглядели как скелеты, поэтому следовало всячески избегать бешеной скачки, после которой кони стали бы никуда не годными на весь день. По мнению проводников, к стаду можно было подкрасться незаметно, тем более, что местность была гористой и кое-где поросла кустарниками кактуса. Ветер нам благоприятствовал, а это было главное, так как обоняние буйволов несравненно лучше, чем зрение, в особенности у самцов, наделенных косматой челкой, которая свешивается им на глаза. Ввиду всего этого, наши проводники решили вдвоем попробовать счастья и подкрасться к стаду, которое и не подозревало о наших коварных замыслах. Что же касается нас, то мы должны были сесть на лошадей и быть готовыми к преследованию стада, если проводникам не удастся подойти к нему достаточно близко.

Проводники немедленно занялись нужными приготовлениями и облачились в волчьи шкуры. Хотя волк и принадлежит к самым страшным врагам буйволов, но эти животные не обращают на него никакого внимания, когда буйволов много, чтобы общими силами отразить нападение свирепых хищников, которые охотятся лишь на отсталых или раненых буйволов и оставляют в покое большие стада. Вот почему наши проводники надеялись под видом волков подкрасться к стаду и перестрелять его. Приступив к исполнению намеченного плана, охотники некоторое время смело шли вперед, но потом легли на землю и начали ползти, прячась за неровности почвы и кусты кактуса. Сначала все шло как нельзя лучше, и охотники находились уже так близко от стада, что мы каждую минуту ожидали услышать их выстрелы. Но вдруг из-за соседней возвышенности, как раз за спиной наших проводников, показался громадный и косматый буйвол. Он, очевидно, направлялся к дамам, чтобы засвидетельствовать им свое почтение, но по дороге должен был непременно наткнуться на наших охотников, которые и не подозревали, конечно, что к ним приближается этот опасный кавалер. Мы уже начинали тревожиться за участь наших проводников, но в это время буйвол подошел к ним так близко, что они, заметив его присутствие, поспешно вскочили на ноги и почти одновременно выстрелили в непрошеного гостя. Он, конечно, заплатил жизнью за свою неосторожность, но от этого нам не сделалось легче, так как все усилия наших проводников пропали даром, и коровы, испуганные выстрелами и появлением людей, бросились бежать. Делать нечего, мы пришпорили коней и поскакали, с тем расчетом, чтобы перерезать путь этой драгоценной дичи. Нам пришлось проскакать во весь опор около пяти миль, прежде чем некоторым из нас удалось настолько приблизиться к убегавшему стаду, чтобы можно было рассчитывать на удачный выстрел. Мне, Безансону, кентуккийцу и Адюбсону посчастливилось на этот раз, и четыре убитые буйволихи с избытком вознаградили нас за бешеную скачку. Остальные охотники, жалея своих коней, отказались от дальнейшего преследования, и мы в этом месте остановились на ночлег.

Глава XXXV
НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Разрезав убитую дичь на части, мы разложили большой огонь из веток хлопчатника и изжарили себе на ужин самые лакомые куски буйволового мяса. Лагерь наш был расположен на берегу небольшой речки, а в нескольких сотнях шагов от нее подымались довольно высокие скалы, мешавшие видеть то, что делалось в открытой прерии. В речной долине и поблизости от нашего лагеря росла жесткая и сухая трава, которую лошади едят только в случае крайности, тогда как за скалами она была несравненно лучше, а так как наши лошади нуждались в хорошем корме, то мы привязали их к кольям, вбитым за скалами, а на ночь собирались перевести лошадей поближе к лагерю, где был разведен костер, стояли две палатки и фургон. Что же касается мулов, то они тоже находились за скалами вместе с лошадьми. Мы были довольны результатами сегодняшней охоты и строили планы на завтра, попивая ром и покуривая трубки и сигары. Вечерняя свежесть напоминала нам, что приближалась зима, и мы могли посвятить всего какую-нибудь неделю нашей охоте на буйволов. Обстоятельства сложились так, что мы потратили на наше путешествие гораздо больше времени, чем предполагали, ибо буйволы оказались дальше, чем мы рассчитывали. В прериях переход от осени к зиме совершается самым неожиданным образом, и проводники советовали нам не засиживаться здесь, хотя, если бы это касалось их лично, они готовы были бы зимовать и в открытой прерии. Но нам подобное было не по силам, так как и теперь уже мы начинали страдать от ночных морозов.

Я уже сказал, что, сидя у огня, мы строили разные планы, и время летело быстро в веселых разговорах. А тем временем наступила ночь, и кто-то из нас напомнил, что следовало бы позаботиться о лошадях, но другой заявил, что кони сильно проголодались и что не мешало бы оставить их еще немного попастись на сочной траве за скалами. Мы все согласились с этим мнением, ибо полагали, что кони находятся в полной безопасности; и действительно, за последние дни нам не случалось видеть каких бы то ни было следов, из которых можно было бы заключить о близости индейцев. Но для спокойствия решено было, что один из нас отправится к скалам, поднимется на них и посмотрит оттуда, все ли в порядке с лошадьми. Это поручение выпало на долю Ланти, а мы по-прежнему продолжали сидеть и беседовать у огня. Ланти отправился к скалам; но не успел он еще подняться на них, как в некотором расстоянии от скал раздался крик, от которого у каждого из нас кровь прихлынула к сердцу; в то же время послышались отчаянные возгласы Ланти, ржанье лошадей и топот копыт.

— Клянусь Богом, это индейцы! — воскликнул старый Мика, хватая свое ружье.

Мы все последовали его примеру и бросились к оружию. В несколько секунд перебежали мы пространство, отделявшее нас от скал, вскарабкались на них и увидели Ланти, который кричал отчаянным голосом:

— Канальи! Их множество, и они увели всех наших лошадей и мулов!

Мы могли теперь собственными глазами убедиться в справедливости этого печального известия: даже колья, к которым были привязаны лошади, оказались похищенными, и вдали темнела толпа всадников, быстро удалявшихся. До нас ясно доносились их радостные крики и веселый смех. С тех пор мы больше никогда не видали своих лошадей и только потом узнали, что это была шайка индейцев из племени павниев. Они были недостаточно многочисленны, чтобы напасть на нас, а потому довольствовались только нашими лошадьми и мулами. Трудно описать ту резкую перемену, которая вдруг произошла в нашем настроении и в обстоятельствах, нас окружавших. Будущность представлялась нам в самых мрачных красках. Шутка ли сказать — в эту пору года очутиться без лошадей среди пустынной прерии и на таком огромном расстоянии от поселений! Нам предстояло нести на себе наш провиант; но прежде чем его нести, надо было еще раздобыть его, а это зависело от успешности нашей охоты, которая для пешего человека сопряжена с гораздо большими трудностями, чем для конного. Но об этом мы больше думали на следующий день, теперь же нам предстояло принять меры против более близкой опасности, угрожавшей нам со стороны индейцев: они могли возвратиться в гораздо большем числе и застать нас врасплох, если бы мы остались ночевать в том месте, где был расположен наш лагерь, а потому, забрав с собой оружие, мы перебрались на скалы, откуда можно было видеть, что делалось в открытой прерии. Мы всю ночь не смыкали глаз, тем более что за это время нас постигло еще и второе несчастье: мы, в буквальном смысле слова, лишились всего своего имущества. Перебравшись на скалы, совершенно позабыли об огне, который продолжал гореть в покинутом нами лагере; только тогда вспомнили о нем, когда на берегу реки загорелись сухие кусты, со всех сторон окружавшие наш лагерь. О тушении нечего было и думать, и мы с отчаянием в душе увидели, как загорелись наши палатки и фургон. Пожар быстро распространился вверх и вниз по речной долине и принял страшные размеры. К счастью, мы находились в безопасности на нашем возвышенном месте, вокруг которого росла лишь низкая трава, не представлявшая достаточной пищи ненасытному огню. К утру пожар отдалился от нас, но почерневшая речная долина еще кое-где дымилась, мы спустились со скал и направились к тому месту, где был расположен наш лагерь, но нашли там только оковку своего фургона, — все остальное исчезло бесследно, и даже убитая нами дичь превратилась в обуглившуюся и несъедобную массу.

Глава XXXVI
УЖИН ИЗ ВОЛЧЬЕГО МЯСА

Наше положение было в высшей степени печальным. Начать хотя бы с того, что утром нам нечем было позавтракать. Некоторые отправились к тому месту, где проводники убили вчера буйвола, но от него остались одни только кости; правда, в этих костях был еще мозг, а потому мы поспешили разбить также и те кости, которые остались от четырех убитых нами коров. Мы съели этот мозг сырым, ибо в таком виде он вкуснее, чем поджаренный на угольях, нечего и говорить, что мы далеко не насытились этим завтраком, и призрак голода начинал к нам придвигаться. Ближайшее поселение, известное под именем Индепенданса, находилось на берегах Миссури, в трехстах милях от нас, и по нашим расчетам нам нужно было не менее двадцати дней, чтобы добраться туда. При этом мы имели в виду только длину пути, не принимая во внимание болот, разлившихся рек и тому подобных препятствий, которые должны были в значительной степени удлинить этот путь. Впоследствии наши расчеты оказались совершенно ошибочными, и на этот переход нам потребовалось не двадцать, а более сорока дней. Но прежде всего следовало разрешить вопрос, чем мы будем питаться, когда покинем благословенную страну буйволов и направимся к поселениям? Конечно, время от времени нам удастся подстрелить оленя, кролика или какую-нибудь степную птицу; но этого могло бы хватить только для одинокого путешественника, а ведь нас было десять человек. Чем же прокормить всех этих людей в пустынной местности? Имей мы даже лошадей — и то еще неизвестно, пришлось ли бы нам каждый день есть досыта, а теперь?.. Страшно и подумать, что нас ожидало впереди… После долгих совещаний решено было посвятить еще несколько дней охоте на буйволов, пока нам не удастся заготовить значительного количества мяса; только тогда можно было двинуться в путь, причем каждому из нас предстояло нести на себе весь запас своего провианта. А пока что, решено было, что разойдемся в разные стороны и только вечером соберемся в заранее назначенном пункте. Мы имели в виду то обстоятельство, что, охотясь в одиночку, мы могли в короткое время исследовать гораздо большую часть прерии, чем двигаясь все вместе. Но в этот день счастье нам не благоприятствовало, и, пробродив до вечера, мы собрались в назначенном месте почти с пустыми руками; единственная дичь, которую нам удалось убить, была пара сурков; но этих зверьков не хватило бы на ужин и кошке, а тем более десяти проголодавшимся охотникам. Пришлось ложиться спать с пустым желудком. В этот вечер огонь освещал уже не общество беззаботных и веселых собеседников, вокруг костра виднелись грустные лица, побледневшие от голода, усталости и страха перед ожидавшей нас участью; не слышалось больше рассказов об опасных приключениях, ибо в эту минуту мы сами были героями драмы, которая могла иметь роковую развязку.

Пока мы, погрузившись в мрачные мысли, сидели вокруг огня, Мика взял ружье и, велев нам сидеть тихо, осторожно пополз на руках и ногах и вскоре исчез в ночной темноте. Через некоторое время раздался резкий выстрел, заставивший нас вздрогнуть и подумать об индейцах; но мы тотчас же успокоились, разглядев в темноте фигуру старого охотника, который медленно возвращался к огню, таща за собой добычу.

— Ура! — крикнул кто-то. — Мике удалось подстрелить какого-то зверя!

— Оленя? Антилопу? — спрашивали другие, в надежде на ужин.

— К сожалению, это не то, — отвечал Редвуд, — но я надеюсь, что никто из нас не откажется от куска мяса, какого бы оно ни было происхождения; что касается меня, то я готов съесть сырым хотя бы и старого осла.

В эту минуту Мика близко подошел к огню, и мы увидели, что старый охотник притащил убитого волка. Каждый из нас в душе своей решил, что лучше это, чем ничего, и минуту спустя волк висел уже над огнем, жарясь в собственной своей шкуре. Наше общество несколько повеселело в ожидании этого странного ужина, и по временам слышались даже веселые шутки, предметом которых было жаркое из волчьего мяса; но когда оно поспело, то никто из нас не отказался от своей порции, и все старательно обгрызли волчьи кости, точно это был фазан, приготовленный искусным поваром. Для нас это кушанье было новым; что же касается наших проводников, то они давно уже привыкли к подобной пище. Мика вторично пополз в темноту и убил еще одного волка, так что на завтра мы были до некоторой степени обеспечены, что придало нам веселости. Эти хищные канальи, причинявшие нам до сих пор одни только беспокойства и неприятности, превратились теперь в своего рода благодетелей, которых мы, однако же, при всяком случае убивали и с благодарностью съедали. По поводу волчьего жаркого наши проводники рассказали нам несколько удивительных случаев избавления от голодной смерти, грозившей людям, которые, подобно нам, находились в затруднительном положении. Из этих приключений особенно замечательно одно, героями которого были, между прочим, и наши проводники. Скажу о нем несколько слов.

Глава XXXVII
ОХОТА НА ЗАЙЦА И ЛОВЛЯ САРАНЧИ

Однажды наши проводники в обществе еще двух других товарищей охотились в Скалистых горах и подверглись там нападению многочисленной шайки диких индейцев, которые, конечно, завладели лошадьми, оружием и всем имуществом своих белых пленников. Очень может быть, что индейцы подвергли бы охотников мучительной смерти, если бы один из предводителей не был лично знаком с Микой, и благодаря этому обстоятельству пленники получили право убираться на все четыре стороны, что, впрочем, было почти равносильно медленной смерти от голода, так как охотники находились в пустынной местности без всяких средств к пропитанию и на громадном расстоянии от человеческого жилья.

Но наши охотники не принадлежали к числу людей, которые легко предаются отчаянию, и немедленно начали придумывать различные средства, чтобы улучшить свое положение. В местности, в которой охотники были покинуты индейцами, водились зайцы особой породы, отличавшиеся замечательным проворством. У наших охотников не было ни собак, ни ружей, но они обладали редким терпением и, благодаря этому, успели сплести из веток обширную загородку, открытую с одной стороны, куда и удалось загнать значительное число зайцев. Загородка была вышиной всего в три фута, но глупым зайцам почему-то и в голову не приходило перепрыгнуть через нее, и они только стукались головами в ее плетеные стенки, так что охотникам после продолжительной погони удалось перебить многих из этих животных.

Само собой понятно, что этот способ охоты был придуман не Микой и не Редвудом, но уже с давних пор применялся у тех жалких индейских племен, которые за все время своего существования не успели отличиться даже и на охотничьем поприще. Эти несчастные существа не имеют другого оружия, кроме палок с загнутым концом, которыми они вытаскивают ящериц из расселин между скалами; после этого дикари глотают свою добычу с жадностью, с которой голодный бульдог набрасывается на пойманную мышь. Эти-то индейцы и проводят значительную часть своего времени в устройстве загородок для ловли вышеупомянутых зайцев. И нашим четырем охотникам удалось тем же способом поймать более двадцати зайцев; но дальнейшая охота не дала никаких результатов, так как в этой бедной местности зайцы были не особенно многочисленны. Пришлось двигаться дальше, но предварительно убитые животные были высушены на слабом огне, благодаря чему мясо их могло сохраняться в дороге довольно продолжительное время. Однако запас провианта вышел гораздо раньше, чем охотники достигли ближайших поселений; к тому же путники находились в такой сухой и бесплодной местности, что нечего было и думать об охоте на каких бы то ни было животных — по той простой причине, что их там не было. И вот, чтобы не умереть с голоду, пришлось питаться корнями различных растений и ягодами, которые, к счастью, начали поспевать в эту пору года.

А между тем нашим смельчакам оставалось еще сделать пятидневный переход, прежде чем они могли считать себя в безопасности от голодной смерти; а тут, как назло, местность, по которой предстояло идти, представляла из себя голую пустыню, лишенную почти всякой растительности. Но в этой нужде охотников выручил счастливый случай, доставивший им пищу в таком количестве, что они могли смело сделать предстоявший им переход. Местность, в которой находились наши охотники, вдруг покрылась множеством насекомых коричневого цвета; они еще не имели крыльев и только ползли во всех направлениях. Это была американская саранча, известная в народе под именем семнадцатилетней, ибо существует совершенно ложное поверье, согласно которому эта саранча будто бы появляется только каждые семнадцать лет. Но что всего замечательнее, так это появление той же саранчи в больших городах; она туда не прилетает издалека, но неожиданно появляется, вылезая из трещин в каменных стенах и из промежутков между камнями мостовой. Эта саранча не очень вредит растительности, но напротив того, сама служит пищей многим птицам; свиньи пожирают ее в огромном количестве, и даже белки едят ее с таким же удовольствием, как и орехи. Наши охотники свободно вздохнули, когда увидели эту саранчу, ибо знали, что она очень часто служит пищей многим индейским племенам. Чтобы заготовить значительные запасы этой саранчи, индейцы делают в земле большие и глубокие ямы, куда и загоняют со всех сторон ползающих насекомых. Так же точно поступили и наши охотники и набрали этого добра более, чем его было нужно для их пропитания в дороге. После того оставалось только сушить саранчу на раскаленных камнях, благодаря чему она могла сохраняться довольно продолжительное время. Имея достаточный запас провизии, наши четыре путника тем не менее сильно страдали от жажды, но, в конце концов, благополучно достигли ближайшего поселения, где и нашли дружеский прием.

Глава XXXVIII
БОЛЬШАЯ ОХОТА

Наш лагерь был расположен на берегу небольшой речки; кроме того, для большей безопасности от индейцев мы разложили свой огонь в небольшой воронкообразной впадине, происхождение которой никак не могли определить. На берегу реки было много других подобных впадин; но нам было не до геологических исследований, мы спешили отдохнуть после утомительной, хотя и бесплодной охоты этого дня. Решено было, что ночью будем по очереди стоять на часах; а так как на бдительность доктора нельзя было особенно полагаться, то он должен был сторожить нас до двенадцати часов, когда всего меньше можно было опасаться нападения со стороны индейцев. Оказалось, что доктор не мог противиться одолевшей его усталости и заснул на своем ответственном посту. Это чуть было не имело для нас самых ужасных последствий; к счастью, наши проводники имели обыкновение спать только одним глазом, и они первые, заметив опасность, разбудили нас своим криком, в то время как доктор спал сном праведника на краю нашей впадины. Мы схватились за оружие, ожидая нападения индейцев, тем более, что невдалеке слышался как будто бы топот скачущих лошадей. Но мы тотчас же успокоились, заслышав знакомый нам рев буйволов; в то же мгновение оба проводника выстрелили из своих ружей и начали отчаянно махать ими во все стороны, крича нам, не успевшим еще выбраться из впадины:

— Сюда, сюда! Спешите скорее с ружьями и пистолетами!

Выбравшись на край нашей впадины и видя бегущих мимо нас буйволов, мы поняли ту страшную опасность, от которой избавились только благодаря бдительности наших проводников. Огромное стадо буйволов мчалось в двух шагах от впадины, на краю которой доктор спал так сладко; если бы наши проводники вовремя не выскочили из нее и не напугали буйволов своими выстрелами, то передние ряды этих животных, теснимые задними, начали бы падать в нашу впадину и передавили бы нас «в кашу», как выражался Мика.

Пара буйволов уже лежала на земле, и это препятствие заставляло остальных несколько уклоняться в сторону от нашей впадины; но уже надвигалась главная масса этого огромного стада, и нам надо было позаботиться о том, чтобы вокруг нас образовалась стена из мертвых буйволов, за которой мы могли считать себя в безопасности. И вот в течение четверти часа раздавалась учащенная стрельба из наших ружей и револьверов, пока стадо буйволов не начало редеть, и, наконец, мимо нас пронеслись последние животные и переплыли речку вслед за главной массой. Мы могли теперь спокойно смотреть на результаты этой столь же удивительной, как и неожиданной охоты: вся прерия была усеяна мертвыми телами, а вблизи нас поднялась целая груда из буйволовых туш. Животные лежали во всевозможных позах: на спине, на боку, на коленях, а некоторые буйволы даже стояли еще на ногах, хотя, по-видимому, были смертельно ранены. Мы хотели было выскочить из нашего заколдованного круга, но проводники помешали этому, крича:

— Если вам дорога жизнь, то оставайтесь на месте! В этих буйволах еще достаточно сил, чтобы отправить вас на тот свет!

После повторных выстрелов с нашей стороны все буйволы повалились на землю, и мы начали считать свою добычу; оказалось, что вблизи нашей впадины лежало более двадцати пяти буйволов, не считая тех, которые были рассеяны по всей прерии. Само собой понятно, что мы снова отправились спать только после того, как вволю поели свежего мяса, причем на бедного доктора, уснувшего на своем посту, сыпались со всех сторон веселые шутки. Перед самым рассветом мы снова спустились в свою впадину и уснули там богатырским сном.

Глава XXXIX
ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

Солнце было уже довольно высоко, когда мы проснулись в веселом расположении духа; будущее уже не рисовалось нам в таких мрачных красках, как раньше, ибо теперь нам представлялась полная возможность заготовить себе провизии на целый месяц; кроме того, сотни пудов мяса приходилось оставить на месте, и оно должно было, после нашего ухода, сделаться добычей волков, которые уже стекались к нам со всех сторон. Наши проводники умели очень хорошо заготовлять мясо так, чтобы оно без соли не портилось в дороге; для этого мясо нарезают длинными и тонкими ломтиками, которые потом в течение трех дней висят над слабым огнем; благодаря этому из мяса удаляется излишняя влага, и оно может сохраняться без порчи неделями и даже месяцами. Пока часть из нас занималась приготовлением мясных запасов, остальные деятельно работали над выделкой буйволовых шкур, которые должны были служить нам постелью и одеялами. Взвалив все это себе на спину, мы весело отправились в путь; но наше хорошее расположение духа начало постепенно исчезать, так как непривычная ноша сильно утомляла нас. Кроме того, дня через два после того, как мы покинули страну буйволов, с нами приключилось новое несчастье, повергшее нас на край гибели.

В прериях охотник окружен столькими опасностями, что предвидеть их нет никакой возможности. Путь нам пересекала неширокая, но очень глубокая речка; мы долго шли по ее берегу, надеясь найти такое место, где можно было бы перебраться вброд, но его нигде не было видно. Потеряв терпение и не желая попусту тратить драгоценное время, мы построили маленький плот, на который и сложили все свои вещи, ружья и съестные припасы.

К плоту была привязана веревка, и, перебравшись вплавь на противоположный берег реки, мы начали тянуть плот к себе общими силами. Однако течение было так сильно, что наша веревка лопнула в то время, как плот достиг середины реки; плот, конечно, понесся вниз по течению; это бы еще не беда, если бы на реке не было порогов. Налетев на них, плот остановился; потом его сильно тряхнуло, залило водой, и в следующее мгновенье, перескочив через пороги, плот уже тихо плыл дальше по гладкой водяной поверхности, где после некоторых усилий и удалось его остановить.

Представьте наш ужас, когда оказалось, что на плоту находится только немного сушеного мяса и несколько буйволовых кож; все же остальное, то есть почти все запасы, ружья, пули и порох, пропало для нас безвозвратно и лежало где-то на дне реки! Теперь наше положение было несравненно хуже, чем раньше, ибо мы лишились возможности прокармливать себя охотой, а оставшегося мяса, при большой экономии, могло хватить нам не больше как на неделю. Правда, у нас были ножи и пистолеты; но разве можно подстрелить из них быстроногого оленя?! Перспектива опять начала рисоваться нам в мрачных красках; кое-кто заикнулся было о том, чтобы вернуться к месту, где мы покинули стадо убитых буйволов; но ведь от них остались теперь одни голые кости, старательно обглоданные степными волками! Таким образом, нам не оставалось другого выбора, как продолжать наш путь, значительно уменьшить порции мяса и стараться раздобыть по дороге какой-нибудь живности. Хорошо еще, что осталось несколько буйволовых кож, а иначе мы замерзли бы, так как начались сильные холода, и за неимением дров мы уже две ночи провели без огня. Нас поддерживала только надежда достичь вскорости лесистой местности, где можно будет сколько угодно греться у большого костра.

Через три дня после нашего «кораблекрушения» пошел снег и продолжался всю ночь, так что трудности нашего путешествия еще более увеличились, ибо мы вязли в снегу чуть не по колено Мы видели много оленьих следов, но не обращали на них внимания после потери ружей. Однако наши проводники не пали духом и говорили, что оленя догнать легко, лишь бы только днем подтаяло, а к ночи был мороз. Так и случилось, а потому на следующее утро мы бодро отправились на охоту, разделившись на небольшие группы по два или по три человека в каждой. Однако к вечеру большинство из нас вернулось в лагерь с пустыми руками, и только нашим проводникам удалось убить оленя, которого они неутомимо преследовали целый день, пока он не изрезал себе в кровь ноги о ледяную кору; после того уже легко было застрелить его даже из пистолета. Позавтракав свежим мясом, мы на другой день снова отправились на охоту, в надежде убить несколько оленей, пока снег не начал таять. На этот раз счастье нам улыбнулось, и к вечеру у нас было столько мяса, что мы смогли бы им прокормиться даже и больше месяца. Случилось это самым неожиданным образом: не успели мы покинуть свой лагерь, как на соседней возвышенности показалось пять косматых фигур, в которых мы сначала не признали буйволов, полагая, что эти животные не заходят так далеко на восток; к тому же и вид у них был необыкновенно странный от сосулек, намерзших на их длинной шерсти. Узнав потом буйволов, мы решили попробовать, не удастся ли подкрасться к ним и подстрелить из пистолетов. Однако, заметив нас, буйволы скрылись за той возвышенностью, на которой находились. Мы быстро последовали за ними, взобрались на гребень возвышенности и с досадой увидели, что животные удалялись от нас быстрым галопом. Мы чувствовали себя совершенно обескураженными, как вдруг раздались радостные крики наших проводников, и они со всех ног бросились бежать к буйволам, которые начали вдруг шататься как пьяные и падать на снег. Оказалось, что они попали на место, покрытое льдом, где лишились возможности двигаться и где мы вскоре перебили их из пистолетов.

Эта удачная охота спасла нас от голодной смерти и дала возможность добраться до Индепенданса; правда, по дороге туда мы страдали от жажды, холода и усталости, так что, как уже сказано, пришли в этот город в самом измученном виде. Отдохнув и прилично одевшись в Индепендансе, мы вернулись в Сент-Луи, где понемногу забыли все невзгоды нашей охотничьей жизни и помнили только о ее радостях.

К О Н Е Ц

Примечания

ОХОТНИЧИЙ ПРАЗДНИК The Hunter’s Feast, or, The Conversations around the Camp Fire

На языке оригинала издано впервые в 1855 г. (London: Hodgson).

На русском языке издано впервые в 1873 году (СПб.: М. Вольф). Под названием «Охотничьи досуги» издано в 1908 г. (СПб.: П. Сойкин). Издано также под названием «Вокруг костра, или Охотники на бизонов».