Хвалю твое любопытство, другъ мой; только незнаю, какъ мнѣ быть съ нимъ. Ты слишкомъ многаго отъ меня требуешь; ты желаешь, чтобъ я сообщилъ тебѣ мое систематическое умозрѣніе объ изящныхъ искусствахъ. Легко сказать: систматическое умозрѣніе! Всякаго другаго я отослалъ бы къ выворочаннымъ на изнанку Словено-Россійска-Нѣмецкаго мастерства начертаніямъ Естетики. Но на благосостояніе твоего вкуса, другъ мой, посягать не смѣю. Помню давишній разговоръ нашъ, когда мы берегу Москвы у подошвы горъ Воробьевыхъ мы сравнивали разныя системы; какъ теперь гляжу на бывшую въ рукахъ у тебя Кантову Философію, объясненную Виллерсомъ для Французовъ. Мы тогда согласились единодушно, что каждой народъ долженъ имѣть свою собственную философію, соотвѣтствующую свойствамъ природнаго языка и степени его образованности; что философическіе сочиненія Канта, Шеллинга и ихъ послѣдователей, по естественному вещей порядку, должны быть на нашемъ языкѣ непонятными, или казаться странными уродами; и что наконецъ подобно сочинять непремѣнно на своемъ языкѣ учебныя книги, до умозрительной философіи относящіяся, а отнюдь не переводить отъ слова до слова не только мозголомнаго Канта, или Шеллинга, но ниже Сульцера, ниже Ешенбурга. Такъ, любезный другъ! мы ударили по рукамъ, и поклялись Фебомъ, опускавшимся тогда за башни Петровскаго дворца, — мы поклялись во всю жизнь свою нн переводить добрыхъ Немцовѣ, а особливо тѣхъ, которыхъ понимать трудно даже и на ихъ природномъ языкъ. Я и теперь остаюсь при томъ же мнѣнія; но могъ ли я предвидѣть, что ты отъ меня же самаго потребуешь умозрѣнія объ изящныхъ искусствахъ и притомъ такъ неотступно? Какой я философъ? и что могу написать самъ собою, не окруживши себя раскрытыми книгами, и отчасти даже тѣми, о которыхъ мы же съ тобою, произносили весьма невыгодные приговоры?
Быть такъ, я тебѣ повинуюсь. Для меня весьма приятно сообщать другу — если не мысли свои, то по крайней мѣрѣ — соображенія. Буду размышлять, буду наслаждаться духовнымъ бытіемъ своимъ; что я говорю? скажу лучше: буду жить, ибо время, проведенное не въ размышленіи, вовсе не принадлежитъ къ жизни человѣка, какъ существа разумнаго; буду записывать своя умозрѣнія для собственной пользы и для удовольствіи моего Филалета. Но, другъ мой, теперь я имѣю новое право возложить и на тебя нѣкоторыя обязанности. Ты живешь въ Кіевѣ , въ городѣ знаменитомъ древностію, мѣстоположеніемъ, историческими событіями; ты любишь отыскивать слѣды давно протекшаго времени, ты смотришь на оставшіеся памятники и на повѣсти о древнихъ происшествіяхъ проницательными очами здравой критики: извѣщай же меня о новыхъ мысляхъ твоихъ, о новыхъ открытіяхъ по сему предмету наиболѣе мною любимому изъ числа всѣхъ, принадлежащихъ къ полезнымъ твоимъ упражненіямъ.
Приступаю къ дѣлу; но будь на первой случаи малымъ доволенъ.
Хоть я и не люблю такихъ книгъ, въ которыхъ начинается повѣствованіе отъ яицъ Леды; здѣсь однакожъ самъ нахожусь принужденнымъ теорію изящныхъ искусствъ начать отъ предмета совершенно отъ противуположнаго, а именно отъ Натуры или лучше сказать отъ ея произведеній. Теперь я неслышу твоихъ возраженій; но будучи здѣсь, ты непремѣнно воскликнулъ бы съ обыкновенною своею улыбкою: ето какой ради причины? Такъ, мои другъ! все что ни видимъ передъ собою, всѣ окружающіе насъ предметы суть или произведенія Натуры, безпрестанно дѣйствующей по волѣ правящаго ею Создателя, или же произведенія искусства человѣческаго. Первыя существуютъ безъ нашего произвола и участія: небо, воздухъ, земля, воды наполнены твореніями руки невидимой. Непроходимыя лѣса и степи, пылающая Етна и Швейцарскій ледникъ, разлитія широкаго Нила и разрѣшеніе поднебесныхъ тучь отъ дождей и молніи — сіи предметы, сіи дѣйствія находятся внѣ круга человѣческой возможности. Истина совсѣмъ не новая, соглашаюсь; но и ты конечно согласишься, что въ систематическомъ изложеніи опредѣляемый предметъ надобно совершенно отдѣлить отъ всѣхъ постороннихъ. Пусть Натурою занимаются ея испытатели; а мы обратимся къ произведеніямъ искусства, получающимъ бытіе свое отъ произвола, отъ душевныхъ силъ, отъ рукъ существа разумнаго. Искусствомъ воздвигнуть Казанскій Соборъ и вырѣзанъ на мѣди величественный его образъ, — изваянъ ликъ Петра Великаго и сложены стихи къ его изображнію, размѣщены звуки въ духовномъ концертѣ Бортнянскаго и сотворена ода Державина; етаго мало: искусствомъ сдѣланъ самой листокъ бумаги, теперь лежащій передо мною, очинено перо, которымъ пишу къ тебѣ въ сію минуту; однимъ словимъ, все что ни сдѣлано по произволу, съ намѣреніемъ, для извѣстной цѣли, по извѣстнымъ правиламъ, все то сдѣлано искусствомъ. Изъ етаго можешь видѣть, что оно, ежели разсматривается въ самомъ человѣкѣ (subjective), есть ни иное что какъ умѣнье, приобрѣтенное посредствомъ изученія и многократно повторенныхъ опытовъ; такъ, другъ мой, посредствомъ опытовъ: ибо самое искусство произведено отъ слова искусъ — опытъ, проба, искушеніе. Внимательное разсматриваніе производства словъ, а особливо въ прекрасномъ языкѣ нашемъ и въ другихъ нарѣчіяхъ Славянскаго, можетъ привести къ различнымъ, скажу смѣло, важнымъ открытіямъ. Слова изобрѣтаемы и производимы были всегда по поводу новаго понятія; слѣдственно исторія словъ можетъ служить къ объясненію исторіи вещей и происшествій. Здѣсь нѣкоторымъ образомъ ето и подтверждается; Искусство есть плодъ искуса, многократно повтореннаго, и часто не однимъ человѣкомъ, но длиннымъ рядомъ поколѣній. Сіи-то опыты для наблюдательнаго ума служатъ матеріаломъ при начертаніи правилъ; изъ нихъ, мой другъ. составлены всѣ науки, какъ умозрительныя, такъ и практическія. Разсмотри внимательно, и ты увидишь, что всякая наука ведетъ или къ искусству, то есть умѣнью что ни будь сдѣлать, или къ познанію духовнаго и вещественнаго міра; увидишь, что наука есть собраніе правилъ признанныхъ за лучшія, расположенныхъ систематическимъ порядкомъ. Слѣдственно искусство и наука суть слова значеній весьма различныхъ и недолжны быть употребляемы одно вмѣсто другого, какъ то на примѣръ бываетъ въ нѣкоторыхъ чужестранныхъ языкахъ (Ars, Wissenschaft). Сбивчивость въ словахъ несовмѣстна съ точностію, необходимо нужною тамъ, гдѣ говорятся объ отвлеченныхъ предметахъ: иначе, не мудрено завести читателей своихъ въ лабиринтъ пустословія. Я виноватъ, мой другъ! забылъ упомянуть выше, что и у насъ искусство принимается не только въ смыслѣ умѣнья, неразлучно находящагося съ человѣкомъ, но еще и отдѣльно (objective); на примѣръ мы говоримъ аллегорія составляетъ самую принадлежность живописнаго искусства. Вдохновенный Славяно-Россъ сказалъ бы: мнится мнѣ здѣ быти словоизвитію; а я скажу просто: это тропъ, именно метонимія: тутъ искусство принимается за собраніе всѣхъ картинъ съ аллегорическими изображеніями, бывшихъ, нынѣ существующихъ и будущихъ. Такимъ же образомъ можно отдѣлять искусство отъ человѣкъ, говоря: я предпочитаю живописи музыку (т. е. искусство музыки) и проч.
[Каченовский М. Т.] От любителя изящных искусств к его другу: (Письмо первое) / Т. // Вестн. Европы. — 1817. — Ч. 91, N 4. — С. 263-269.