Если родил ты меня, отец, не велико благодеяние. Ибо для всех, и для людей, а равно и для бессловесных, от начала положен один закон — покоряться любви. По воле же премудрого Слова, и рождаемым и рождающим должно влачить однодневную жизнь, а умирая, продолжать ее в своих прозябениях.
Но ты, родив, воскормил меня! Впрочем, и у сильной коровы скачущий телец упиряет головой в сосцы, и она по сладостной необходимости переносит это беспокойство. И птица над милым гнездом вокруг неоперившихся птенцов не дает крыльям покоя, туда и сюда за кормом порхает эта тощая и давно не евшая кормилица. И родителей и детей связала природа узами любви, приискав то врачевство для родителей, что тяжелые скорби облегчают они усладой любви. Поэтому и рассерженная матерь за юную телицу, и собака за милых ей щенят, и птица за птенцов объявляют страшную войну; пестрая рысь с яростью бросается из древесной чащи; сильный вепрь приходит в бешенство: лесом встает у него щетина, сверкают глаза, пар валит от зубов, изощряемых один о другой, и челюсти пеной брызжут, когда идет он отмстить за детей или встретить смерть. Это внушает им горячая любовь по незаученным законам. Осы, сидя на камнях, как скоро видят, что приближается кто-нибудь, хотя и не замышлявший зла новорожденным их детям, всем ополчением высыпают вдруг из камней, шумят перед лицом у путника и поражают его немилосердными жалами. И в морских глубинах есть закон любви, если справедливо рассказываемое о дельфине, этом царе обитателей моря. Если какой-нибудь морской зверь приближается к его не укрепившимся еще в силах детищам, дельфин расширяет свой зев и, как снедь пожирая собственное порождение, прячет его в своей внутренности, чтобы не дать в добычу зверю, и дотоле не изрыгает из себя этого невероятного бремени, пока не избегнет страшной угрозы могучего врага, тогда только без мук рождения возвращает из утробы свой плод.
Посему, добрейший родитель, не говори мне ни о рождении, ни о малом количестве пищи, которую даешь ты и своим рабам, и своим волам. Я, как человек, как сын доброго отца, желаю иметь что-нибудь лишнее перед ними. Извини же, если не потаю, но скажу какое-нибудь и оскорбительное слово.
Не пo моей воле родил ты меня и, родив, воскормил по необходимости. А если бы, родив, покинул одного на свете, это значило бы, что родил ты смертного на место смертного. Не желаю я ни золота, ни серебра, ни шелковых нитей, ни блеска, переливающегося внутри драгоценных камней, ни большого участка доброкласной земли, волнующейся подобно равнинам Египта, ни множества рабов, ни четвероногих. Другим предоставляю заботиться о знатном супружестве, о том, чтобы привести в дом госпожу — это почетное бремя; другие пусть домогаются престола, который, попирая немногих, сам попирается многими, и часто людьми худыми, что всего более возмущает сердце. Всякий кичится чем-нибудь своим, но все мы низки, не имеем ничего верного на завтрашний день, жаждем забав, которые для нас чужды и пролетают мгновенно. Погибай же все то, что приносит вихрь горькой жизни, которым здесь и там клубится неверный для всякого прах! Все это видел я своим слабым умом, а тo же слышал и от мудрых, и еще больше сведений принесет мне время, которое все называют учителем однодневных тварей. Взамен всего желаю теперь, родитель, одного, именно — быть сильным в слове. Прекрасна пламенная сила красноречия в речах народных, судебных и похвальных, но прекрасно также иметь ум, обогащенный историей, потому что история — складчина мудрости, ум многих. Но немаловажна и грамматика, которая превосходно споспешествует благородному языку Эллады, сглаживая слово и умягчая варварские звуки. Немаловажны и состязания логического искусства, которые закрывают сперва истину, пока через возможное превращение понятия не поставят ее в полном свете. Немаловажна и та наука, посредством которой усовершившиеся мужи образуют в человеке добрые нравы, как творог, который принимает вид плетеного сосуда. Немаловажно и то, что мудрые мужи парящим умом, посредством остроумных изысканий, обозревая каждый свою область, открыли в глубинах и предали книгам. Они уразумели природу вещей и воздушных и земных, и морских и небесных, а сверх всего постигли мысль неизреченного Бога, постигли, как Бог управляет вселенной, к чему ведет ее и какой конец положен для целого мира, исполненного многих красот. Они изучили, уразумели то, что выше разумения смертных. Но, изучив сие в юности, предам мысль свою Божественнейшему Духу, буду изыскивать следы сокровенных красот, непрестанно восходить к свету и Божественные внушения приму мерилом жизни, чтобы, и помощником, и сопутником, и вождем имея Христа, с легкими надеждами вознестись мне отселе, сподобиться жизни чистой и непрекращающейся, не издали, как бы в зеркале и в воде, видеть слабые изображения истины, но созерцать чистыми очами самую истину, в которой первое и последнее есть Троица, единочтимое Божество, единый Свет в трех равно Божеских Сияниях. Посмотри на великого деда моего по матери: украшенный многообразными сведениями обо всем, собранными со всех концов земли во время пребывания у многих народов, последним ключом своего учения соделал он Христа и высокую жизнь, к которой и я, родитель, простираю взоры. И хотя они не достигают еще до такой высоты, однако же благоразумному человеку свойственно мерить жизнь свою великими мерами. Лучше быть вторым между великими, нежели первым между нищими, как лучше летать ниже высоко парящего орла, нежели рассекать воздух выше вьющихся по земле мотыльков.
Вот чего желаю, родитель; исполни мою надежду. Умоляю тебя и касаюсь твоей брады (2 Цар. 20:9). Умоляю тебя, воспользуемся временем, которое можно ловить, пока приближается, и которого напрасно станем искать, когда оно пройдет. Свое есть время — садить сад, время — возделывать землю, время — отрешать вервь кораблей мореходных, время — звероловам ловить зверей на горах, время — и для войны. Цветы родятся весенней порой. Так и людям есть приличное время учиться, когда пламенная любовь согревает душу, когда внутренности сердца не избороздили еще многообразные начертания, но украшают его одни новописанные красоты. Юноша сам для себя полагает в землю и добрый и худой корень жизни. Это особенно и надобно иметь во внимании.
Убедил ли я? Или к сказанному присовокупить еще более убедительное слово? Высоко ценю твое красноречие, родитель, в котором ты превосходен, потому что у тебя не отстают друг от друга и язык, и слух, и быстрая мысль, следуешь ли законам речи немерной или мерной, и, что составляет верх чуда, все это бывает у тебя без больших усилий. Знаю, что ты предстоял великим царям и приобретал почести с храбрыми, когда бывал в рядах их, когда стремительным копьем своим разил Ахименидов. Знаю, что ты возвеличен богатством, и родом, и умом, что наружностью и величием уподоблялся древнейшим Эакидам или этолийцу Мелеагру. Но всего более прославило тебя твое красноречие; оно приобрело тебе твердую, непоколебимую, нестареющуюся, неизменную, непрестанно с годами возрастающую славу.
И я желаю иметь отцово наследие: оно для меня то же, чем было для спартанцев копье, для Пелопсовых потомков — Пелопсово плечо, для царей — скипетр и для коренных Кекропидов[2] — вплетаемый в волосы кузнечик, как сын земли. И наружностью походить на отца составляет уже славу.
Уважь мое желание, оно невинно. А я видал, что иной родитель уступал и худым желаниям детей, как врачующий болезни к полезному примешивает приятное, чтобы приятным прикрасить врачевство и изгнать большее зло — недуг злом меньшим. Видал, что иной, и не знакомый с мудростью, соглашается нередко на просьбу сына, желающего учиться, и в угодность своему порождению уступает добрым его желаниям, хотя они чужды ему самому. А я прошу тебя, родитель, уступить и подать руку сыну, который желает превосходнейшего. Но если бы стал я увеселяться худым, исключи меня из числа своих детей, как сына, который признан незаконнорожденным по испытанию в водах благородного Рейна[3], или как птенца, которого солнечный луч показывает не настоящим порождением чистых орлов. Окажи, превосходнейший, милость, которая будет милостью сколько сыну, столько и отцу, потому что от сына опять перейдет к родителю. Ибо слава детей вменяется в честь родителям, равно как и слава родителей — в честь детям. И награда им общая, и бесславие общее.
Иные, по легкомыслию полюбив непрестанные пляски, убийственную борьбу с людьми и губительными зверями, целую жизнь свою провели на поприщах, чтобы снискать благоволение у сограждан и оспорить у других славу, которая ненадолго прогремит в народных устах. Иные истощили и жизнь и богатство на борцов, которые напрасно изнуряют себя на песчаном поприще, и на ездоков, которые в виду разделившихся на части зрителей и с обеих сторон потрясающих восклицаниями воздух рвутся друг друга превзойти неразумием. Иные ищут разнообразия забав в позоре мужей и жен, в поддельных пощечинах шутам, которые из разверстого рта вместо воплей издают громкий смех. Таковы занятия этих безумцев; так они, шутя, проводят бездельную жизнь! Чему учились, тому и других учат. И им одним наградой за злые дела не острый меч, но выгоды и богатство, потому что услуживают страстям. А между безрассудными нетрудно взять верх наиболее злонравным. Так поступают сии люди, и что худо приобрели, то хуже расточают. Впрочем, их ожидает праведный суд.
Тебе же да дарует Бог, чего желаешь, как человек добродетельнейший, то есть подать руку помощи детям и оказать добро всякому, кому только нужно. Но другим отдай излишнее, а мне предоставь то, что делает человека счастливым. Я желаю не многого, но чтобы самому стать достойным многого и не слишком далеко отстать от родителей. Что за приятность иметь у себя обезьяну — это безобразие в человеческом виде, разукрашенную золотыми петлями? Наряд не изменяет смешной и глупой наружности. Что за радость ослу носить на себе таланты золота? Осел, хотя и золотом увешан, не перестает кричать по-ослиному. Какая польза ни к чему не годный для сражающихся свинцовый меч спрятать в серебряные ножны? А таков и человек, который превозносится одной внешностью.
В заключение слова выслушай следующее, и Бог да будет свидетелем сказанного; ибо и Бог есть Слово, царствующее над смертными. С моей стороны, родитель, будут дарования, нрав, неутомимый труд и постоянное совокупление воедино дней и ночей; все же прочее да будет от тебя: Бог, и время, и лучшая надежда, и советы товарищей, непрестанно поощряющие на доброе. Ибо и дровосеку придает большую силу топор. Не бойся ни моря, ни дальнего пути; не жалей ни имущества, ни всего прочего, что может споспешествовать к стяжанию высокой добродетели. Похвалюсь, что я для тебя дороже большого имения, потому что я у тебя первородный и первый назван отцовым именем, если это, как думаю, имеет какую-нибудь приятность для родителей. Но если владеет тобой любовь к имуществу, или ежели любовь твоя к сыну походит более на женскую, материнскую, подобна огню, который вдруг воспламеняет солому и тотчас угасает, то в таком случае, неохотно правда, однако же тобой самим вынужденный к этому скажу, что никак тебе, родитель, не припишу имени чадолюбивого отца. Напротив того, отец мой, будь для своего сына не человеком, но Богом. Не заграждай источника, который готов произвести из себя большую реку, не дай померкнуть в светильнике свету от недостатка елея; не дай засохнуть растению оттого, что не напояется росоносными влагами. Открой родник, поддержи свет, ороси дающее побеги растение.
И ты, матерь моя, помоги просьбам моим, чтобы мне было за что возблагодарить вас обоих и именовать родителями не одного моего перстного состава (как говорят иные, замечая, что родители заботятся только о плоти), но и бессмертной души.
- ↑ За Никовулом-отцом была в супружестве Алилиана, дочь Горгонии, сестры св. Григория Богослова.
- ↑ Афинян.
- ↑ По германскому обычаю, муж, подозревавший жену в неверности, рожденного ею младенца погружал в воды Рейна в уверенности, что законнорожденный младенец не потонет, а незаконнорожденный немедленно пойдет ко дну.
