От Наполеона Бонапарта хранительному Сенату
править«Сенаторы! Мы повелели нашему министру внешних дел сообщить вам договоры, заключенные нами с королем саксонским и разными владетельными князьями, к дому его принадлежащими.
Саксонский народ лишился вольности своей 14 октября 1756 года, и обратно получил ее в 14 же день октября 1806. Спустя пятьдесят лет Саксония, обеспеченная Познанским договором, перестала быть Прусскою провинциею».
Тут никакого нет смысла. Правда, что саксонское войско сдалось по договору 15 октября 175б, оставивши свой стан под Пирною; однако тогда Саксония отнюдь не лишилась свободы, и прусский двор не имел власти над дрезденским. Великий муж, повинуясь влечению души своей, без нужды изрыгает яд злобы. К чему служит напоминать саксонцам несчастное происшествие, случившееся за пятьдесят лет перед сим и уже всеми забытое!
«Герцог Саксен-Веймарский, без предварительного объявления, прилепился к стороне наших неприятелей. Участь его должна служить наставлением для малых князей, кои, не будучи соединены узами прочных законов, мешаются в дела великих народов; но мы не восхотели противиться нашему желанию примириться со всем домом саксонским, без исключения.
Князь Саксен-Кобургский умер. Мы повелели наложить опись на владение сына его, который находится теперь в неприятельском войске».
Все это написано для того, чтобы чем-нибудь извинить расхищение Веймара. Злодейские поступки, сделанные в сем городе, должны служить наставлением для малых князей. Все послание наполнено нелепыми выражениями: но слова малые князья превосходят все нелепое. Человек благовоспитанный не скажет простолюдину, вышедшему в знать: вы сын малого стряпчего. Если стряпчего неприлично называть малым; то пристойно ли говорить: малый князь?
«Мы также повелели предложить вам на рассмотрение донесение нашего министра внешних дел об опасностях, грозящих Оттоманской Порте. С юных лет быв зрителем бедствий войны, мы полагали счастье наше, славу и честолюбие в покорении областей и в приобретении мира. Но важность нынешних обстоятельств достойна всего нашего внимания и попечительности. Надлежало пятнадцать лет сряду побеждать, чтобы доставить Франции удовлетворение за раздел Польши, которому помешать мог бы один поход, предпринятый в 1778 году».
Раздел Польши случился 1772; каким же образом в 1778 году можно было бы помешать сему разделу? но дело состоит не в хронологии. В течение ста лет, предшествовавших разделу Польши, Франция приобретала постепенно Франш-Конте, Алзацию, Лотарингию, три епископства, часть Фландрии и Корсику. Вот чем она заблаговременно себя удовлетворила. Но к чему тут говорить о Франции? Мир между Европою и Франциею был бы заключен очень скоро: Европа ведет войну не против Франции, но против Наполеона и его сообщников.
«Ах! кто в состоянии вычислить продолжение войны и походы, которые надлежало бы некогда предпринять для отвращения бедствий, могущих произойти от завоевания Константинополя, если бы изнеженность и забавы взяли верх над мудрою предусмотрительностью? Мы оставили бы внукам нашим в наследство войну и несчастья. Греческая Тиара, вознесшаяся и торжествующая от моря Балтийского до Средиземного, могла бы то сделать, что мы увидели бы толпы варваров и фанатиков стремящиеся к нашим провинциям. Если бы просвещенная Европа, от медленного сопротивления, погибла, то потомство имело бы справедливую причину обвинять наше равнодушие, и мы помрачили бы себя в истории».
Сочинитель сего послания, ежели начинает войну, то делает это не по пустому, но чтобы отмстить обиды, нанесенные народам лет за пятьдесят перед сим, или же для предотвращения бедствий, которые могли бы случиться впредь за пятьдесят лет. Но когда тот же сочинитель несет чепуху, то в самой бестолковщине его какое-нибудь скрывается намерение. Здесь, например, хочет уверить, что на берегах Вислы он сражается с толпами фанатиков и варваров!
«Император персидский (которого беспокоит политика петербургского кабинета, как беспокоила она Польшу целые шестьдесят лет, и как уже двадцать лет беспокоит Турцию) одушевлен теми же чувствами, какими Порта; он принял такие же намерения и сам идет к горе Кавказу, защищать свои пределы».
Мудрено решить, что утомительнее в сем периоде, длинная вставка между вместительными знаками, или плохой слог, или злонамеренность — сии обыкновенные отличия всего, что ни вытекает из пера великого мужа!
Во-первых надобно знать, что в Персии никогда не бывало императоров. В сем государстве господствуют две стороны Занова и Кежиарова. Ныне последняя имеет превосходство. Правители областей обеих сторон признают одного между собою начальником, но иначе не называют его как ханом, и сам начальник принимает сие титло.
Петр І вступил в Персию, чтоб защитить царствовавший дом Софиев от хищничества авганов. С того времени Россия уже не вмешивалась во внутренние дела Персии. В 1795 году евнух Ага Мегемет Хан напал на Грузию, и захватил в неволю 30 000 жителей. Сие происшествие подало случай к пограничной неважной войне, которая продолжается до сих пор.
Ежели французское правительство надеется на сильный отвод со стороны Персии, то очень ошибается. Кавказ обитаем народами дикими и воинственными. Россия обыкновенно держит там 22 000 человек войска строевого, и 36 000 нестроевого; следственно персы не страшны для России даже и тогда, когда имели бы над собою французских генералов.
«Уже честолюбие наших неприятелей унижено: их ополчение разбито при Пултуске и при Гольмине, и устрашенные их батальоны бегут при появлении наших орлов (т е. знамен)».
Здесь и приличности в рассуждении слога и историческая истина равно нарушены. Сочинитель сего послания на поспешном бегу своем от места сражения к Яблонной уже очень поздно узнал, что российское войско двинулось с места. Великий муж иногда может быть принужден направить лыжи; но не похвально, когда великий муж подвергает себя уличению в явной лжи.
«При таких обстоятельствах надобно, чтобы мир был порукою в совершенной независимости обеих великих империй; тогда только он будет для нас прочен. Если же неправда и чрезмерное властолюбие наших неприятелей еще продлит воину, то наши народы усилиями своими и любовью к нашей особе всегда явят себя достойными того высокого назначения которым труды наши увенчаются: тогда только мир твердый и продолжительный сделает, что дни славы уступят место дням счастья и тишины для нашего народа. 29 января 1807».
Итак, сочинитель сего послания заключит мир только тогда, когда Порта останется при своей независимости, которой никто у нее и не отнимает. Судя по участию, которое г. Бонапарт, или правильнее Буонапарте, принимает в Персии, думаем, что ему приятно будет узнать имя государя, которого он называет императором. По сей причине пользуемся благоприятным случаем, и извещаем Наполеона, что любимец его называется не Фат-Али-Шах, как именуют его все под смотрением французского правительства издаваемыя газеты, но что имя его есть Баба-Ханд-Сердар. Сердар не значит ни императора, ни короля, но просто начальника. В Турции дают сие имя начальникам крепостей.
От Наполеона Буонапарте хранительному Сенату: (Из Journ. du Nord печат. в С.Петерб.) // Вестн. Европы. — 1807. — Ч. 33, N 11. — С. 211-218.