М., Государственное издательство географической литературы, 1948
Под редакцией, со вступительной статьей и примечаниями Э. М. Мурзаева
В книге содержится описание четвертой последней, экспедиции Н. М. Пржевальского в Центральную Азию в 1883—1885 гг., маршрут которой в 7 800 км схватил огромную территорию малоисследованных и неисследованных территорий Внутренней Азии. Экспедиция пересекла с севера на юг пустынную Гоби, проникла к истокам Желтой реки, прошла по северной окраине Тибета и через Лоб-нор и бассейн Тарима вышла к пределам России — Каракалу. За два года был собран богатейший физико-географический, этнографический и Картографический материал, послуживший важным дополнением к скудным познаниям о природе и населении центральной Азии и ценным источником сведений, использованных крупнейшими учеными-географами.
Строгое и систематическое изложение научного материала, сочетающееся с увлекательной литературной формой, представляет собой классический образец научной и в то же время популярной географической работы, доступной и интересной широким кругам читателей.
Э. М. Мурзаев. Второе Тибетское путешествие Н. М. Пржевальского
Предисловие
Глава I. Поперек великой Гоби
Общий план путешествия. — Снаряжение экспедиции в Петербурге, Кяхте и Урге. — Описание этого монгольского города. — Путь наш по северной Гоби. — Характеристика монголов. — Настоящая пустыня. — Механическая работа бурь. — Великолепная варя. — Переход по северному Ала-Шашо. — Пребывание в г. Дынь-юань-ин. — Следование через южный Ала-шань. — Интересное случайное сведение. — Поверка абсолютных высот пройденного пути. — Зимний климат Гоби.
Глава II. Через Гань-су, Куку-нор и Цайдам
Окрайний к Ала-шаню хребет. — Степь Чагрынская. — Новая антилопа. — Пребывание в горах Северно-Тэтунгских. — Стоянка близ кумирни Чертын-тон. — Погода в феврале. — За хребтом Южно-Тэтунгским. — Опять в кумирне Чейбсен. — Дальнейшее наше движение. — Ожидание близ д. Бамба. — Следование из Куку-нор. — Слепыш и пищуха. — Климат ранней весны. — Путь по северо-западному берегу оз. Куку-нор. — Бедный пролет птиц. — Переход до кумирни Дулан-кит. — Следование по восточному Цайдаму. — Прибытие к князю Дзуе-засак. — Вынужденные крутые меры. — Погода в апреле и начале мня. — Сведения о хошуне Шан.
Глава III. Исследование истоков Желтой реки
Неизвестность впереди лежащих местностей. — Разделение нашего отряда. — Подъем на хребет Бурхан-Будда. — Легенда о происхождении этого названия. — Топографический рельеф прилежащей части Тибета. — Переход до котловины Одош-тала. — Истоки Хуан-хэ. — Жертвоприношения китайцев. — Наш бивуак. — Неудачный разъезд. — Местность к водоразделу Голубой реки. — Флора и фауна. — Трудный путь. — Суровый климат. — О тибетском медведе. — Горная страна к югу от водораздела. — Следование по ней. — Остановка на р. Ды-чю. — Описание этой реки. — Летняя флора окрестных гор.
Глава IV. Исследование истоков Желтой реки (продолжение)
Сведения о тангутах кам и голык. — Наш обратный путь. — Охота за горными баранами. — Опасная случайность. — Вновь на Тибетском плато. — Местность по р. Джагын-гол. — Разведочные поездки. — Тяжелая служба казаков. — Большие озера верхней Хуан-хэ. — Нападение тангутов. — Дальнейшее наше движение. — Вторичное нападение тангутов. — Путь по берегу озер Русского и Экспедиции. — Климат тибетского лета. — Следование к Бурхан-Будде. — Переход через этот хребет. — Продолжительная остановка в северной его окраине. — Предание о народе мангасы.
Глава V. Путь по южному и западному Цайдаму
Второй период путешествия. — Сборы и выступление на дальнейший путь. — Неожиданная задержка на р. Номохун-гол. — Климат августа. — Общий характер южного Цайдама. — Переход до р. Найдяши-гол. — Осенний пролет птиц. — Тайджинерский хошун. — Легенда о происхождении русских. — Следование к р. Уту-мурень. — Урочище Улан-гаджир. — Бесплодный район к северо-западу от него. — Наш здесь путь. — Погода за сентябрь и октябрь. — Таинственное урочище Гас. — Наше в нем пребывание. — Разъезд к Лоб-нору.
Глава VI. Зимняя экскурсия из урочища Гас
Топографический рельеф главного кряжа среднего Куэн-люня. — Новый наш склад. — Путь по р. Зайсан-сайту. — Погода в ноябре. — Хребты: Чамен-таг, Цайдамский, Колумба и Московский. — Вновь на плато Тибета. — Озеро Незамерзающее. — Хребет, моего имени. — Следование по Долине ветров. — Ее описание. — Удобный здесь путь в Китай. — Обратное наше движение. — Климат декабря. — Экскурсия на р. Хатын-зан. — Аргали далай-ламы. — Возвращение на складочный пункт. — От Гаса до Алтын-тага. — Переход через этот хребет. — Прибытие на Лоб-нор.
Глава VII. Лоб-нор и нижний Тарим
Первое мое здесь путешествие. — Очерк нижнего течения Тарима. — Озеро Лоб-нор. — Его флора и фауна. — Местные жители. — Их численность и управление, наружный тип, одежда, жилище, домашняя обстановка, пища, занятия, обычаи, языки, верования, умственные и нравственные качества; характеристика Кунчикан-бека. — Сведения о пребывании русских староверов на Лоб-норе.
Глава VIII. Весна на Лоб-норе
Унылая зимняя картина Лоб-нора. — Наш бивуак на берегу Тарима. — Сношения с туземцами. — Первые вестники весны. Валовой прилет. — Охота-бойня. — Ловля уток местными жителями. — Вскрытие Тарима. — Вечерняя охота на стойках. — Быстрый отлет к северу. — Появление других видов птиц. — Раннее утро в тростниках Лоб-нора. — Характеристика климата здешней весны. — Общие выводы из наблюдений пролета.
Глава IX. От Лоб-нора до Кэрии
Третий период путешествия. — Выступление с Лоб-нора. — Поселение Чар-халык. — Урочище Ваш-шари. — Сыпучие пески. — Среднее течение Черченской реки. — Наш здесь путь. — Оазис Черчен. — Следы древних городов. — Хребет Русский. — Двойная дорога. — Большой безводный переход. — Погода в апреле. — Следование к золотому прииску Копа. — Ущелья рек: Моль-джа, Бостан-туграк и Толан-ходжа. — Движение к оазису Ния. — Его описание. — Общий характер здешних оазисов. --Стоянка в д. Ясулгун. — Климат мая. — Прибытие в Кэрию.
Глава X. Летняя экскурсия в Кэрийских горах
Оазис Кэрия. — Наше здесь пребывание. — Переход к д. Ачан. — Дальнейшее движение. — Камень юй, или нефрит. — Колония Полу. — Неудачный разъезд. — Погода в июне. — Хребет Кэрийский. — Флора и фауна его северного склона. — Племя мачин: наружный тип, одежда, пища, жилище, утварь и домашняя обстановка, занятия, характер и обычаи, язык и грамотность, религия и суеверия, болезни, администрация и подати. — Наш путь вдоль Кэрийских гор. — Постоянные дожди. — Переход в оазис Чира. — Посылка за складом в Кэрию.
Глава XI. Посещение Хотана. Путь на Аксу и далее за Тянь-жань
Идем опять с верблюдами. — Оазис Сампула. — Наблюдение осеннего пролета птиц. — Климат августа. — Переход в Хотан. — Сведения об этом оазисе. Крутые меры относительно китайцев. — Дальнейшее движение. — Река Юрун-каш. — Оазис Тавек-кэль. — Описание Хотанской реки. — Наш здесь путь. — Тигр и его привычки. — Климат сентября. — Вновь на Тариме. — Следование по оазису Аксу. — Оазис Уч-турфан. — Подъем на Тянь-шань. — Переход границы.
Примечания и комментарии редактора
Список латинских названий животных с указанием их русских названий
Список латинских названий растений с указанием их русских названий
Таблицы перевода мер, употреблявшихся Н. М. Пржевальским, в метрические меры
«Второе Тибетское путешествие» — так назвал Николай Михайлович Пржевальский свою последнюю экспедицию в Центральную Азию. Это его лебединая песнь. Как известно, на пороге пятого путешествия в Центральную Азию, на берегу живописного оз. Иссык-куль, смерть настигла отважного русского путешественника. Заветная мечта — исследование Южного Тибета — так и осталась не претворенной в жизнь. Сколько в этом неожиданности и грусти!…
Четвертое путешествие в Центральную Азию Пржевальский совершил в 1883—1885 годах. В это время ему было уже 45 лет; он выетупал как опытный путешественник, известность и слава которого были признаны во всем мире. Еще в третьем путешествии начала формироваться школа русских научных географических рекогносцировок в Центральной Азии. С третьего путешествия принял участие в экспедициях Пржевальского В. И. Роборовский, также известный исследователь Центральной Азии; в четвертом путешествии начинает свою исследовательскую работу П. К. Козлов, позже прославившийся как один из выдающихся русских исследователей-путешественников. Это значение тибетских экспедиций Пржевальского, особенно последней, следует подчеркнуть.
«Четвертое путешествие по Центральной Азии представляет собою продолжение научных рекогносцировок, которые ранее произведены были мною в той же части азиатского материка», — так начинает автор эту свою книгу.
Пржевальский сам выработал методику своих комплексных географических исследований в Центральной Азии, развив идеи, полученные от Петра Петровича Семенова-Тян-Шанского — основоположника метода комплексных географических исследований в Азии. Эта методика исследований Пржевальского затем была успешно применена в работах М. В. Певцова, В. И. Роборовского, Г. Н. Потанина, П. К. Козлова, Г. Е. Грумм-Гржимайло. Если внимательно просмотреть отчеты этих путешественников, то мы заметим, что и писательская манера Пржевальского оказала свое влияние на их творчество. Своеобразная структура книг Пржевальского, в которых главы с описанием маршрута путешествия сочетаются с тематическими главами, где строго научный материал прекрасно увязан с увлекательными рассказами об охоте, приключениях и с описанием встреч, привлекала внимание читателей и делала книгу интересной для всех.
Такая структура отчета стала обычной почти у всех путешественников, исследовавших Центральную Азию в конце прошлого ив начале нашего века. В этом отношении очень показательны работы Г. Н. Потанина, замечательного русского путешественника. Его «Очерки Северо-западной Монголии» написаны в результате путешествия 1876—1877 гг. Они имеют форму дневниковых записей, содержащих большой фактический материал. Но читать эти записи, специально не занимающемуся районом исследований, трудно и порой скучно. В деталях, представляющих большой научный интерес, слабо проглядывает романтика путешествия, жизнь экспедиции, ее люди и быт. Здесь нет и обобщающих тематических разделов; это только полевые дневники, очень нужные и полезные, но требующие еще окончательной обработки. Между тем вторая известная работа этого же путешественника «Тангутско-тибетская окраина Китая и Центральная Монголия», написанная в результате путешествия 1884—1886 гг. (СПб., 1893), существенным образом отличается от предыдущей. Эта книга построена автором в плане работ Пржевальского, по структуре, принятой этим путешественником, в его манере и стиле.
«Тангутско-тибетская окраина Китая и Центральная Монголия» — сочинение, выдающееся среди аналогичных работ по Центральной Азии. Оно читается с увлечением, легко; внимание читателя приковано к экспедиции Потанина с первого до последнего дня путешествия. В то же время книга содержит большой познавательный материал, поданный автором уже в обобщенном виде.
Второе тибетское, или четвертое путешествие Н. М. Пржевальского в Центральную Азию, продолжалось два года — с 21 октября (2 ноября) 1883 г. по 29 октября (10 ноября) 1885 г. За это время экспедиция прошла на верблюдах и лошадях громадный путь в 7 815 км. Выйдя из Кяхты, Пржевальский проторенной и хорошо известной ему дорогой прошел через Монголию к Куку-нору, откуда сделал большой кольцевой маршрут к истокам Желтой реки и к Янцзы. Далее он пересек Цайдам и Алтын-таг, вышел к Лоб-нору, прошел вдоль Алтын-тага, сделал меридиональное пересечение пустыни Такла-макан и через Тянь-шань вышел к Караколу (ныне Пржевальску). Основная цель этого путешествия заключалась в исследовании истоков Желтой реки, Алтын-тага и Кашгарии (Восточного Туркестана). Это подчеркивал и сам путешественник, когда называл отчет по четвертому путешествию: «От Кяхты на истоки Желтой реки, исследование северной окраины Тибета и путь через Лоб-нор по бассейну Тарима».
В истоках Хуан-хэ Пржевальский открыл и описал два больших озера--Джарин-нур и Орин-нур, которым он дал названия: Русское и Экспедиции.
Богато географическими открытиями путешествие по северной окраине Тибета. Здесь путешественник обнаружил мощную и сложную горную страну, где открыл и назвал ряд хребтов и вершин русскими именами. Именно в результате этого путешествия и появились названия, сейчас обычные на картах Центральной Азии: хребет Русский, хребет Московский с горой Кремль, гора Шапка Мономаха, хребет Колумба, озеро Незамерзающее, хребет Загадочный, названный по решению Русского Географического общества хребтом Пржевальского.
Спустившись с Алтын-тага, Пржевальский пошел к Лоб-нору, этому любопытному кочующему водоему, открытому им в 1876 г. Еще свежа была в памяти полемика с Ф. Рихтгофеном относительно положения Лоб-нора. Пржевальский вновь отправился в низовья Тарима и к берегам Лоб-нора, проверил данные, добытые во время второго путешествия, заполнил дневники новыми записями и убедился в правоте своих прежних исследований. На Лоб-норе его с радостью встретили старые знакомые, особенно расположенный к нему Кунчикан-бек. Материалы второго путешествия в Центральную Азию Пржевальский частично включил в настоящий отчет.
С берегов Лоб-нора опять новый путь: р. Черчен, предгорья Алтынтага, цветущие оазисы Восточного Туркестана — Кия, Кзрия, знаменитый древний Хотан.
Программа работ Пржевальского во втором тибетском путешествии оставалась такой же, как и в прежних, и заключалась в маршрутной съемке, определении астрономических пунктов, к которым привязывалась съемка. Барометрические наблюдения по маршруту позволяли выяснить гипсометрию района путешествия. Регулярные метеорологические наблюдения расширили наши познания климата Центральной Азии, а по ряду мест дали совершенно новый материал. Продолжались зоологические и ботанические сборы, которые пополнили коллекции русских музеев редчайшими экземплярами животных и растений.
Этнографические наблюдения, изучение населения, его хозяйства, быта, занимавшие в прошлых путешествиях Пржевальского небольшое место, в данном путешествии проводились довольно широко. Этому, конечно, способствовал маршрут по Восточному Туркестану, в ряде мест пересекавший многолюдные и густо населенные оазисы Кашгарии. Эти оазисы нравятся Пржевальскому, с симпатией он пишет и о трудолюбивом земледельческом населении, порабощенном китайскими завоевателями.
В предлагаемой вниманию читателя книге Пржевальский остается верен своей манере письма и изложения материала. Местами чтение книги настолько увлекательно, что забываешь о том, что это солидный научный труд большого географа. Достаточно прочитать отрывки из четвертой главы — «Охота за дикими баранами» или «Нападение тангутов», чтобы убедиться в этом.
Пржевальский великолепный наблюдатель. Но его наблюдения не остаются описательными, он старается связать их с явлениями природы, нуждающимися в объяснениях. Вспомним хотя бы отрывок из первой главы «Механическая работа бурь»:
«Нужно видеть воочию всю силу разгулявшегося в пустыне ветра, чтобы оценить вполне его разрушающее действие. Не только пыль и песок густо наполняют в это время атмосферу, но в воздух иногда поднимается мелкая галька, а более крупные камешки катятся по поверхности почвы. Нам случалось даже наблюдать, как камни, величиной с кулак, попадали в углубление довольно крупных горных обломков и, вращаемые там бурей, производили глубокие выбоины или даже протирали насквозь двухфутовую каменную толщу. Те же бури являются главной причиной образования столь характерной для всей Внутренней Азии лёссовой почвы…» и т. д.
Пржевальского нередко обвиняли в недостаточном внимании к геологическому строению и геологическим условиям местности по проходимым им маршрутам. Второе, что ставилось ему в вину критиками, — это небольшое количество этнографических материалов, собираемых путешественником, и часто пренебрежительное отношение к культуре местного населения Центральной Азии. Пржевальский сам неоднократно писал в своих работах, что главной его целью были географические исследования, изучение природы, а этнографические наблюдения им могли быть выполнены только урывками, — ведь большая часть маршрута проходила по ненаселенным, пустынным или высокогорным районам Тибета.
Чувствуя справедливость упреков в отношении изучения геологии, Пржевальский, уже будучи известным путешественником с громким именем и овеянный славой, скромно является к крупнейшему русскому геологу конца прошлого столетия Ивану Васильевичу Мушкетову и покорно просит его преподать несколько уроков по геологии и методике геологических исследований в поле. Мушкетов соглашается, и начинаются совместные занятия геолога с путешественником. Пржевальский оказался примерным учеником. Он старательно записывает содержание уроков, внимательно читает монографию «Туркестан» Мушкетова. Пржевальский прячет свое самолюбие, слушая указания Мушкетова, — учитель ведь на 11 лет был моложе своего ученика[1].
Уроки Мушкетова и критика пошли Пржевальскому на пользу. В этом отношении особенно интересно именно второе тибетское путешествие Пржевальского. В отчете об этом путешествии, в книге, предлагаемой читателю, нередко можно заметить указания на состав пород, слагающих горы, или на деятельность геологических агентов, видоизменяющих внешний облик земной коры. Много внимания уделено характеристике населения, отдельных племен, их быта и хозяйственной деятельности человека и, что нам важно, в большинстве случаев симпатии автора на стороне простого люда — дехканина в оазисах Восточного Туркестана, горца в Алтын-таге, лобнорца на берегах Лоб-нора.
Радостно, как старых знакомых, встретили экспедицию Пржевальского лобнорцы, а их правитель Кунчикан-бек стал большим приятелем Николая Михайловича и при уходе экспедиции с Лоб-нора провожал своих русских друзей, пройдя с ними несколько переходов. С большой теплотой и симпатией дан автором портрет Кунчикан-бека, «человека редкой нравственности и доброго до бесконечности» (глава седьмая). Трогательна дружба экспедиции с жителями оазиса Полу, где русские пробыли пять дней. Не могу не привести следующий краткий, но замечательный отрывок:
"Дружба наша с жителями Полу вскоре возросла до того, что они дважды устроили для казаков танцовальный вечер с музыкой и скоморохами. На одном из таких балов присутствовал и я со своими помощниками. Местом для залы избран был просторный двор сакли и устлан войлоками. Музыка состояла из инструмента, вроде гитары, бубна и простого русского подноса, в который колотили по временам. Все гости сидели по бокам помещения; для нас были отведены почетные места. На середину выходили танцующие — мужчина и женщина. Последняя приглашается кавалером вежливо, с поклоном. Пляска состоит из довольно вялых движений руками и ногами в такт музыки. Зрители выражают свое одобрение криком во все горло; иногда же вдобавок к музыке поют песни. В награду музыкантам собираются деньги на подносе, который, по обычаю, проносят над головами танцующих. Наши казаки также принимали участие в общем веселье и лихо отплясывали по-своему под звуки гармонии; инструмент этот приводил слушающих в восторг. В антрактах танцев появлялись скоморохи: один наряженный обезьяной, другой козлом, третий, изображавший женщину, верхом на лошади; выделывали они очень искусные штуки. Сначала наше присутствие немного стесняло туземцев, которые даже извинялись, что их женщины не могли хорошо нарядиться, ибо лучшее платье, вследствие китайских наветов, далеко спрятано в горах; потом все освоились и веселились от души. Вообще наши казаки до того очаровали местных красавиц, что когда мы уходили из Полу, женщины плакали навзрыд, приговаривая: «Уходят русские молодцы, скучно нам без них будет».
Интересны и полны фактов описания оазисов и населения Восточного Туркестана; еще геолог Тибетской экспедиции, ученик И. В. Мушкетова К. И. Богданович, писал, что этнографическая характеристика мачинцев (таглыков или горцев) — жителей Алтын-тага — сделана мастерски и живо (глава десятая).
Во время своего четвертого путешествия Пржевальский убедился, что Восточный Туркестан переживает трагическое время. Освободительное движение, возглавлявшееся Якуб-беком, подавлено с большой жестокостью. Путешественник слышит, что говорит местный трудовой люд, ругая продажную китайскую администрацию, китайских торговцев, ростовщиков. Симпатии населения, отмечает путешественник, на стороне Якуб-бека, который хотя и был суров, но справедлив к бедным, а богатых облагал большими налогами. «Приехавшие старшины соседних мачинских родов сами мне теперь говорили: У нас каждый китайский чиновник, даже каждый солдат могут безнаказанно бить кого угодно, отнять имущество, жену, детей. Подати с нас берут непомерные. Мы не можем долго вынести подобное положение. У многих из нас заготовлено и спрятано оружие. Одно только горе — нет головы, общего руководителя. Дай нам хотя простого казака; пусть он будет нашим командиром». Таковы были мысли угнетенного дехканства Восточного Туркестана; они могли быть высказаны только другу. Таким другом был Пржевальский. Местные жители видели в Пржевальском и его спутниках представителей великого русского народа, единственно способного помочь им в борьбе за свою свободу, язык, древнюю культуру. Массовый уход из китайского Восточного Туркестана (Кульджи) уйгуров, дунган и представителей других народов в Россию в 70—80-х годах прошлого столетия показывает, что в России они видели силу, способную защитить их от врага, а в русских — гостеприимных друзей, с которыми можно было вместе жить и трудиться. Конечно, не только своими личными качествами Пржевальский привлекал симпатии местных жителей, но и тем, что был русским, а с русскими, как описывает сам Пржевальский, население Восточного Туркестана познакомилось уже давно, и питало к ним дружеские чувства.
По поводу этнографических наблюдений Пржевальского очень интересны высказывания П. П. Семенова-Тян-Шанского, руководителя Русского Географического общества. Приводим их в цитате, которая прекрасно характеризует Пржевальского как путешественника-исследователя и как человека. Это свидетельство тем более ценно, что оно сделано человеком, хорошо знавшим Пржевальского, всемерно помогавшим ему в организации экспедиций. К советам и наставлениям Петра Петровича всегда внимательно прислушивался Пржевальский. Вот что писал П. П. Семенов:
«Пржевальский, по меткому выражению Академии наук, был первым исследователем Центральной Азии, но отнюдь не оседлых обитателей ее городов и культурных оазисов. Этнографии он оказал несомненные услуги своими наблюдениями над бытом кочевых и горных племен Средней Азии (с которыми он охотно имел общение) и зависимостью этого быта от природных условий, но культурные центры, с их китайской администрацией, он старался обходить и во всяком случае держался от них в стороне, не только потому, что, наученный опытом, он не хотел приходить ни в какие соприкосновения с лицемерными китайскими властями, но и потому, что, не обладая знанием туземных языков, он не мог ожидать никаких важных для науки результатов от сношений с жителями городов Центральной Азии.
Упрекали Н. М. Пржевальского и в пренебрежении не только к китайской администрации, но и к китайской цивилизации и ко всей китайской исторической и географической литературе. Собственно пренебрежение Пржевальский высказывал только к существующим ныне китайским административным порядкам и к боевым силам Китая, особливо в Застенной империи, где китайские администраторы, с одной стороны, коварно создавали русским путешественникам всякие препятствия и затруднения, а с другой — опасались их, главным образом, потому, что нравственная сила русских заключалась в их обходительности и гуманности по отношению к туземцам и в ненависти сих последних к китайцам. При таких условиях Н. М. Пржевальский указывал на совершенное бессилие Китайской империи в Застенном Китае… к истории же Китая и его древней цивилизации пренебрежения Пржевальский никогда не имел…
Наконец, упрек, делаемый некоторыми Пржевальскому уже не с научной точки зрения, а как к начальнику экспедиции, заключался в приемах его путешествия и его отношениях к туземным властям и туземцам.
И в этом отношении нельзя не признать, что приемы Пржевальского в тех обстоятельствах и местных условиях, в которых он находился, были единственным залогом успеха его экспедиций и безопасности вверенных ему людей, о которых он, держа их в строгой дисциплине, заботился с трогательной гуманностью, как это ясно видно, например, из его рассказа о заблудившемся на охоте и едва не погибшем казаке Егорове[2]. Счастливое соединение строгой дисциплины с истинно братской заботливостью о людях, входящих в состав его экспедиций, имело последствием то, что, при всех трудностях и опасностях его путешествий, ни один из его спутников не погиб и все сохранили к нему такое чувство любви, уважения и преданности, какие достаются в удел только немногим. Гуманным был Пржевальский и по отношению к туземцам, в которых он видел безыскусственных детей природы, которую он так любил и понимал, перенося эту любовь и на своих инородных братьев по человечеству. Честно и прямо он упрекал тибетцев в том, что они нехорошие люди, если не хотят пропустить в свою землю чужеземцев, которые никому зла и обиды не делают, а напротив стараются принести всем людям такую пользу, какую только могут…
В других отношениях находился Пржевальский с туземцами, проживающими в Застенной империи и уже совершенно не признающими власти Китая. К таким туземцам принадлежали горные племена тангутов, подобно ёграям, издавна привыкшие жить грабежами мирных караванов, идущих из разных областей Китая в Лхасу, на поклонение далай-ламе. Но и по отношению к этим разбойникам Н. М. Пржевальский действовал, можно сказать, с рыцарской безукоризненностью. Он не заходил в их гнезда, не вступал с ними ни в какие сношения, не предъявлял к ним никаких требований; но когда они первые нападали на него, действовал против них с тем мужеством и энергией, которые присущи всякому честному бою, и когда они, действуя вооруженной силой, ставили перед ним враждебные засады и преграды, то сокрушал эти преграды отважным приступом.
Совершенно иначе отнесся Н. М. Пржевальский к тибетцам, когда они, встретив его мирной толпой, преградили ему путь и от имени правительства страны не пропускали в нее русских путешественников. С своей беспредельной отвагой Пржевальский мог бы пробиться через массы, оказывавшие ему не агрессивное, а пассивное сопротивление, и рассеять всю эту толпу теми же залпами, какими он так успешно рассеивал несравненно более мужественных и закаленных в боях ёграев; но здесь человеколюбие не позволило ему прибегнуть к насилию и заставило его отказаться от заветной, любимой, взлелеянной им мечты добраться до Лхасы»[3].
В июне 1888 г. Пржевальский подписал предисловие к книге «От Кяхты на истоки Желтой реки» и уже 5 августа того же года попрощался со своим домом в имении «Слобода», отправляясь в новый путь, в новую экспедицию. Как отшельник, скучающий в городах и грустящий о милых пустынях, путешественник спешит в Центральную Азию. Фанатически преданный делу науки, делу исследования Центральной Азии, Пржевальский торопился. Но в год издания этой его последней книги, — ее автора не стало. Болезнь сломила его. В ее течении и печальном исходе сказалась тяжесть путешествий в высоком нагорье Тибета и пустынях Центральной Азии. Укатали лошадку крутые горы.
Настоящее издание последнего труда великого путешественника подготовлено в соответствии с изданием 1888 г. Текст основных глав книги оставлен без изменений. Весьма небольшому сокращению подверглись только некоторые абзацы. Редактор не считал нужным сохранить в книге списки дорожных станций, перечень цен на рынках Кашгарии и еще несущественные детали, которые в настоящее время кажутся устаревшими и ненужными, не имеющими научной и практической ценности. В первом издании в книге было 13 глав, в настоящем издании оставлено только 11 глав. Две выпущенные нами главы (первая и тринадцатая) не имеют отношения к описанию путешествия и прямо не связаны с ним[4]. Они излагают взгляды автора на вопросы техники и методики экспедиционных исследований в Центральной Азии и на политическое и экономическое положение в этой далекой редко населенной стране. Материал этих двух глав представляет небольшой и узко-специальный интерес. С того времени, как они написаны, прошло 60 лет; за это время техника полевых исследований, особенно их методика, коренным образом изменилась, и взгляды Пржевальского по ряду вопросов, изложенные им в гл. XIII, ныне оказываются практически мало пригодными. Поэтому редактор счел возможным подготовить настоящее издание без этих двух глав[5], отметив в этой статье только интересующие нас ценные места.
Остановимся кратко на содержании этих двух глав.
Первая глава озаглавлена «Как путешествовать по Центральной Азии». Здесь содержатся «рецепты», советы, проверенные опытом путешественника.
Говоря о личности путешественника, автор пишет: «Не ковром там будет постлана ему дорога, не с приветливой улыбкой встретит его дикая пустыня, и не сами полезут ему в руки научные открытия. Нет! Ценою тяжелых трудов и многоразличных испытаний, как физических, так и нравственных, придется заплатить даже за первые крохи открытий. Поэтому для человека, ставшего во главе подобного дела, безусловно необходимы как крепость физическая, так и сила нравственная». Путешественник должен обладать рядом качеств, без которых невозможно выполнить задачу исследования. По мнению Пржевальского, качествами этими должны быть: цветущее здоровье, сильный характер, энергия, решимость, хорошая научная подготовка, любовь к путешествию, беззаветное увлечение своим делом, охотничья страсть и умение отлично стрелять. Путешественник не должен избегать любой работы, он должен уметь ставить палатки, вьючить верблюдов, седлать лошадь и т. д. Как видно из этого перечня, нелегко стать настоящим путешественником. «Откровенно говоря, путешественником нужно родиться, да и пускаться вдаль следует лишь в годы полной силы», — заключает Пржевальский данный раздел главы.
Но этого мало. Еще ряд условий обеспечивает успех путешествий. Многое зависит от внутренней спаянности в экспедиции, в подборе спутников, дисциплины, личного примера начальника, к которому должны быть искренне привязаны остальные участники. В этом отношении, по мнению автора, организация военного отряда экспедиции более оправдана, чем экспедиции, составленной из штатских лиц[6]. Смелость, риск, необходимость быстрого изменения планов и решений в зависимости от местных обстоятельств также необходимы путешественнику. Пржевальский считает, что не нужно организовывать большие экспедиции, предпочтение следует отдавать маленькой, компактной экспедиции, — в этом случае можно дальше пройти в пустынные районы, меньше брать громоздкого снаряжения и продовольствия.
Обслуживающий персонал должен быть хорошо подобран и надежен. Пржевальский считает, что «наши солдаты и казаки — это идеальные для трудных и рискованных путешествий люди: они смелы, выносливы, неприхотливы и легко дисциплинируются; кроме того, из тех же казаков выходят хорошие препараторы и сносные переводчики»
В этих набросках характера и качеств, необходимых путешественнику, конечно, много автобиографического; без сомнения, что портрет путешественника Пржевальский писал с себя, стараясь быть объективным, что ему удалось в той мере, в какой можно быть объективным в оценке собственных достоинств.
Но вот что о качествах Пржевальского и его отношении к спутникам говорит П. П. Семенов:
«Поставленный в необходимость итти, можно сказать, на приступ и на пролом… препятствий и принимая на себя тяжелую ответственность за жизнь и безопасность вверенных ему спутников, Н. М. Пржевальский пришел к убеждению, что единственной гарантией успеха его предприятий было их безусловное подчинение одной энергической воле, а потому, относясь с братской гуманностью к своим спутникам, он держал их в строгом дисциплинарном подчинении. Очевидно, что при таких условиях не было места в его экспедиции для человека, ему равного по научному образованию и развитию»[7].
Далее в главе «Как путешествовать по Центральной Азии» Пржевальский приводит соображения по снаряжению вещевому, продовольственному и научному, заготовляемому дома и на границе. Здесь и одежда, и обувь, и брезенты, и палатки, и оружие, и продовольствие, и научный инструментарий, и ящики, и вьюки. Все это нужно с умом уложить, упаковать и правильно навьючить на верблюдов. От умения хорошо сделать такую операцию многое зависит.
Особое внимание обращает Пржевальский на «движущие силы экспедиции», понимая под этим домашних животных. «Один только верблюд — этот всем известный хотя по имени „корабль пустыни“ — способен выполнить долгую и надежную службу для путешественника, лишь бы он умел как следует обращаться со столь своеобразным животным».
Самые хорошие верблюды для долгих и трудных путешествий — это халхаские двухгорбые верблюды Северной Монголии. В других местах Центральной и Средней Азии — верблюды гораздо хуже, они мельче и слабее. Условиям покупки этих животных, их особенностям в работе автор посвящает несколько страниц.
Порядку в пути, дисциплине, питанию и гигиене отряда Пржевальский придает большое значение.
Нельзя полностью согласиться с советами Пржевальского в отношениях с местным населением. Некоторые из них не могут быть приняты для руководства; но, конечно, Пржевальский абсолютно прав, когда пишет что «путешественник в далеких и диких странах Азии, помимо научных исследований, нравственно обязан высоко держать престиж своей личности, уже ради того впечатления, из которого слагается в умах туземцев общее понятие о характере и значении целой национальности».
В Центральной Азии Пржевальский представлял русский народ и, как русский человек, он заботился о престиже России и своей нации всюду, где ему приходилось бывать за долгие годы путешествий.
Полезные рекомендации содержит раздел «Система научных работ». Необходимо собирать факты, — это главное; записывать свои наблюдения всегда на свежую память, а не откладывать на последующее время.
Размах научных работ и интересов виден из следующего: «маршрутно-глазомерная съемка, астрономические определения широт, а причетвертом путешествии и долгот; барометрическое определение абсолютных высот; метеорологические наблюдения; специальные исследования над млекопитающими и птицами; этнографические изыскания, насколько было возможно; общий дневник; собирание коллекций — зоологической, ботанической и частью минералогической; наконец, при третьем путешествии, мой помощник поручик Роборовский, насколько умел, рисовал, а во время четвертого путешествия, при удобных случаях, делал фотографические снимки».
Полевые наблюдения Пржевальский сразу записывал в небольшую записную книжку. Ежедневно на стоянках все записи разносились в специальные дневники: в общий — физико-географические наблюдения за день и движение каравана. Зоологические наблюдения заносились в отдельные тетради, посвященные описанию млекопитающих и птиц. Специальная рубрика в дневнике отводилась метеорологическим наблюдениям, в конце месяца обобщалась характеристика климата.
Съемка требовала большого напряжения и аккуратности, и Пржевальский всегда ее проводил сам, никому не передоверяя. Ежедневно съемка за день пути переносилась на чистый планшет. При составлении ботанической, зоологической и геологической коллекций требовалась большая тщательность. Все аккуратным образом регистрировалось, анкетировалось, укладывалось. Особенно много хлопот доставляло коллекционирование млекопитающих, птиц, пресмыкающихся, рыб, моллюсков, яиц. Для всего этого имелась своя методика коллекционирования и свои специфические условия хранения.
В заключение вводной главы Пржевальский намечает задачи будущих исследований Центральной Азии. "Переживаемый нами эпический, так сказать, период путешествий по Центральной Азии, вероятно, протянется недолго. Уже и теперь сравнительно немного осталось здесь местностей, не посещенных европейскими путешественниками. Дальнейшие работы по изучению Центральной Азии должны осуществляться двумя методами: методом научных рекогносцировок тех районов, которые остались совсем еще неизвестными науке, и методом детального изучения уже «разведанных быстролетными путешествиями стран». Научный результат таких исследований будет громадный. Последующие специализированные исследования Центральной Азии показали, что Пржевальский был абсолютно прав, и недаром эта часть азиатского материка привлекает внимание исследователей и по сей день… «Соединенные усилия, с одной стороны, пионеров науки, а с другой — ее присяжных жрецов, снимут окончательно, вероятно, в недалеком будущем, темную завесу, еще так недавно покрывавшую почти всю Центральную Азию, и прибавят несколько новых блестящих страниц к истории прогресса нашего века».
После Пржевальского в Центральной Азии побывало немало экспедиций, изучавших ее природу и население. На этом поприще особенно отличились русские ученые, продолжавшие работы Пржевальского. Не будет преувеличением сказать, что русские ученые для познания Азии сделали больше, чем западно-европейские и американские путешественники, вместе взятые. Но справедливость требует отметить, что и до сих пор Центральная Азия изучена гораздо хуже, чем соседняя с ней Средняя Азия, где за последние 30 лет была проведена громадная по масштабу научно-исследовательская работа, охватившая как горные, так и равнинные территории Туркестанского края.
Последняя, тринадцатая, глава первого издания книги «От Кяхты на истоки Желтой реки…» озаглавлена автором «Очерк современного положения Центральной Азии», В этой главе Пржевальский постарался обобщить некоторые свои наблюдения над размещением населения, китайским владычеством и положением китайских резидентов и войск в этой окраине. Пржевальский определяет границы Центральной Азии, как проходящие по Гималаям и Памиру, по Западному Тянь-шаню и Табагатаю. На востоке границей Центральной Азии является Большой Хинган и пограничные в сторону Гоби хребты собственно Китая. Эти обширные территории населены крайне редко; хотя точная цифра населения неизвестна, но она, видимо, в то время не превышала, по мнению путешественника, 8—9 млн человек, а в настоящее время приблизительно исчисляется в 10—15 миллионов. Население Центральной Азии главным образом кочевое, пастушеское, только островки оазисов под горами густо населены оседлым земледельческим населением. Пустыни Гоби, Тибета, солончаки Цайдама, пески Тарима, Ала-шаня и Джунгария — мало пригодны для хозяйственной деятельности человека, и даже скотовод-кочевник со своим несложным хозяйством местами избегает этих обширных и бесплодных пустынь.
Пржевальский подчеркивает, что Гоби на севере и востоке является не пустыней, а степью, где условия для скотоводства сравнительно хорошие, и эта часть Гоби населена монголами.
Несмотря на кажущуюся бесплодность, Центральная Азия населена очень давно, еще в глубокой древности здесь жил и работал человек, и издавна главной отраслью хозяйства центрально-азиатских народов было кочевое скотоводство, хотя и земледелие подгорных оазисов Гань-су или Кашгарии так же очень древнее; но оазисы перенаселены и не могут дальше расти, так как для этого не хватает воды.
«Таким образом, Центральная Азия, несмотря на свою громадную площадь, представляет весьма мало местностей, годных не только для оседлой, но и для кочевой жизни. Скудная цифра здешнего населения не может увеличиться значительно, ибо пустыня останется непригодной для человека навсегда». Таков печальный вывод, к которому приходит Пржевальский и с которым невозможно согласиться. История говорит об обратном. Именно в пустынях более всего ярко и резко проявляется воздействие человека на природу, на изменение географического ландшафта. За прошедшие 60 лет после написания Пржевальским этой книги, вопреки его пророчеству, население в оазисах растет, растут сами оазисы, выросло население и в Центральной Азии в целом. Конечно, рост оазисов, борьба с пустынями — это колоссальный труд, особенно в условиях колониальных или полуколониальных стран, к которым относится большинство стран Центральной Азии; борьба с пустынями не всегда под силу для человека в условиях капиталистического общества.
Но зато как грандиозны изменения ландшафтов в пустынях Советской Средней Азии. В условиях социалистического общества человек проводит громадную созидательную работу, которую не мог предвидеть Пржевальский. Большой Ферганский и Чуйский каналы, Фархад, Каттакурганское водохранилище — эти и другие грандиозные гидротехнические сооружения сужают площадь пустынь, растут оазисы, растет их население. Когда будет осуществлено строительство Большого Каракумского канала и орошение правобережья Аму-дарьи за счет ее вод, — границы оазисов вновь сильно расширятся.
Объясняя причины, приведшие население Центральной Азии к пассивности, созерцательности, Пржевальский видит причину в тлетворном воздействии религии на народные массы. И буддизм и магометанство — каждая из этих мировых религий — по-своему воздействует на психику населения. Оценивая воздействие буддизма на народы Азии, Пржевальский говорит: «Буддизм, как известно, проповедует учение о суетности и эфемерности всего существующего; говорит, что мир — иллюзия, а жизнь тяжелое бремя; что несчастье лежит в самом факте существования; что истинно только одно — нирвана… Высшая задача жизни каждого человека, по учению буддистов, стремиться к уничтожению всех личных желаний, чувствований, идеалов, словом, приготовиться к нирване, к небытию». Как буддизму, так и магометанству, этой воинственной религии, обращающей «неверных» в лоно ислама огнем и мечом, Пржевальский дает сильную и справедливую оценку: «Одна религия требует меча и насилия; другая кроткая, но в то же время едва ли не более опасная в смысле подрыва энергии, труда и лучших стремлений человека».
В таких утверждениях много правды, но Пржевальский упускает более важные причины, объясняющие тяжелое положение населения Ц. Азии. Он ошибочно считал также, что характер кочевников, населяющих эту обширную страну, определяется неблагоприятными физико-географическими, особенно климатическими условиями: «Дикая природа пустыни, нигде не дающая простора деятельности человека, наоборот, всюду приводящая его лишь к пассивной выносливости, выработала и закрепила вполне пассивный характер своего обитателя. Никогда и нигде от него не требуется здесь активной энергии: выносить постоянно холода, жары, бури и другие климатические невзгоды можно лишь пассивно; ездить по целым месяцам шагом на верблюде, терпеть при этом голод и жажду, можно также лишь пассивно; созерцать всю жизнь одну и туже бесплодную пустыню нужно пассивно и т. д. При таких условиях жизни энергичный характер не только непригоден, но послужит даже во вред индивидууму, — он скоро сломится, скоро погибнет в неподходящей для него борьбе. Как для всякой грубой работы, здесь нужен не острый резец, а тупое, прочное долбило».
Нельзя отказать Пржевальскому в образности, но нельзя и согласиться с ним. Конечно, здесь дело не в географических или климатических условиях. Географические условия воздействуют на человека через способ производства, через экономические и общественные отношения. Пржевальский в своих объяснениях не был оригинален, он применил к Центральной Азии идеалистические концепции о влиянии географической среды на человека, господствовавшие в то время. Классическое сталинское определение влияния географической среды на человека и общество имеется в Кратком курсе «Истории ВКП(б)»: «Географическая среда, бесспорно, является одним из постоянных и необходимых условий развития общества и она, конечно, влияет на развитие общества, — она ускоряет или замедляет ход развития общества. Но ее влияние не является определяющим влиянием, так как изменения и развитие общества происходят несравненно быстрее, чем изменения и развитие географической среды»[8].
Наш путешественник очень мало где говорит о том, что народы Центральной Азии переживали (частично они ее переживают и в настоящее время) феодальную стадию общественных отношений. К тому же вся Центральная Азия являлась (частично и ныне является) колонией Китая. Феодальные отношения, колониальное порабощение и господство религии, пронизавшей всю жизнь кочевника, — вот главные причины замедленного прогресса народов Центральной Азии.
Пример с Монгольской Народной Республикой в этом отношении весьма поучителен. Народы этой страны, освободившись от колониального господства Китая, покончили с феодализмом и теократическим засильем и смогли создать у себя народно-демократическое государство. Результаты этого не замедлили сказаться. Страна прошла большой путь экономического и культурного возрождения. Те самые монголы, которые, по мнению Пржевальского, имеют малые задатки к прогрессу и цивилизации, создали свою фабрично-заводскую промышленность, организовали сотни школ, открыли университет и в ближайшие годы предполагают полностью ликвидировать неграмотность в своей стране и открыть национальную Академию наук.
Переходя к характеристике политического положения в Центральной Азии, Пржевальский отмечает, что китайцы, покорившие в XVII—XVIII вв. Центральную Азию (кроме Тибета), за это время не смогли укрепить своз политическое влияние и колонизировать эту обширную часть Азии, полностью подчинить ее себе. Крупные недостатки китайской администрации, порочность ее методов в отношении к местному населению, произвол, неоднократно отмечает внимательный путешественник в этой книге и в ранее вышедших его отчетах. Понятно поэтому, что история китайского господства в Центральной Азии, населенной народами, в этнографическом, языковом и религиозном отношениях резко отличающимися от завоевателей, полна восстаниями и освободительными войнами. Одним из крупнейших государственных образований, которое возникло в результате такого движения, и было эмирство Джеты-шаар, возглавлявшееся Якуб-беком.
Взоры порабощенного населения Центральной Азии обращены к России, отмечал с гордостью Пржевальский:
«При всех четырех здесь путешествиях мне постоянно приходилось быть свидетелем большой симпатии и уважения, каким пользуется имя русское среди туземцев, за исключением лишь Тибета, где нас мало знают, зато среди других народностей Центральной Азии их стремления к России достигают весьма высокой степени…
Замечательно и весьма важно, что ведь никто и никогда не агитировал в нашу пользу среди народов Центральной Азии; к такому результату привел самый ход событий».
Весьма нелестного мнения Пржевальский о китайских войсках, в связи с чем вспоминает народную китайскую пословицу: «Из хорошего железа не делают гвоздей; из честных людей не делают солдат» и приводит подробные данные о составе, организации, оснащении китайских войск и характеризует их отдельные части. Характеристики Пржевальского вспоминаются и теперь, когда читаешь о продажных гоминдановских войсках, ведущих борьбу против Национально-освободительной армии Китая.
По мнению Пржевальского, задача России — расширить свою торговлю в странах Центральной Азии и Китая, даже несмотря на скрытое сопротивление последнего. Особенно может хорошо развиваться торговля с внешними владениями Китая и в некоторых провинциях Северного Китая (территориально расположенных вдали от берегов Тихого океана), где торговля будет преобладать заморская, — товарами, идущими по морям и океанам. Многие русские товары уже в восьмидесятых годах пользовались большой популярностью у местного населения Центральной Азии. Таковы сукно, ситцы, плис, шерстяные и хлопчатобумажные ткани, железо в изделиях и другие.
Многочисленные латинские названия животных и растений, часто встречающиеся в книге, специально проверены для настоящего издания. За время, прошедшее с первого издания, зоологическая и ботаническая систематики сильно изменились, — это получило отражение в списках животных и растений, приведенных в конце книги.
Проверку латинских названий выполнили в части зоологической доцент А. Г. Банников, в части ботанической --старший научный сотрудник Ботанического института Академии наук СССР Л. Е. Родин. Оба они проделали большую работу, потребовавшую от них много терпения и времени. Однако в ряде случаев все же полное сопоставление названий могло бы иметь место только при пересмотре всех коллекций, привезенных Пржевальским из Центральной Азии и сохранившихся в музеях и гербариях Академии наук СССР. Названия растений из семейства Hymen ophyllaceae до семейства Leguminosae изменены по «Флоре СССР», а все остальные — по работе В. Л. Комарова, обрабатывавшего сборы Пржевальского[9].
В тексте книги редактор оставил те латинские названия, которые были и в первом издании, изменив только ошибочные, согласно отмеченным опечаткам. В прямых скобках мною проставлены русские названия растений и животных там, где это представлялось возможным. В дополнение к тексту Пржевальского сделаны примечания и комментарии. Примечание 55 написано специально для этого издания доцентом Московского института востоковедения К. А. Усмановым, который в кратких чертах изложил историю образования Джеты-шаара. За это приношу ему мою благодарность.
Следует отметить также труд редактора издательства Б. В. Юсова, который провел большую работу по подготовке к изданию всех пяти томов сочинений Н. М. Пржевальского.
Мы не переводили старых мер длины и веса, употреблявшихся Пржевальским, в новые. Это очень загромождает текст и создает ряд неудобств, но в конце книги приложены соответствующие таблицы. По ним, в случае надобности, легко и быстро это можно сделать.
Выпуском данного последнего труда Н. М. Пржевальского издательство Географической литературы завершает переиздание всех основных сочинений путешественника. Вторым изданием вышли: «Монголия и страна тангутов», «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», «Путешествие в Уссурийском крае»[10], «Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки» и настоящее сочинение, впервые увидевшее свет ровно 60 лет назад. Первые издания трудов Пржевальского уже давно стали библиографической редкостью. Теперь читатель получил возможность изучать работы Пржевальского в оригиналах и по достоинству оценить их. Путешествия Пржевальского — это целая эпоха в развитии географической науки, и мы по праву гордимся Пржевальским и его работами, прославившими русское имя, русскую науку.
Это прекрасно понимал и сам Пржевальский, когда писал, что дорога странника не ковром устлана, но что в интересах науки, во славу родины, русский человек должен итти трудными, непроторенными путями.
В связи с этим хочу в заключение привести слова Пржевальского, изложенные им в приказе по экспедиции по случаю благополучного окончания четвертого путешествия по Центральной Азии и возвращения на родину.
«Мы выполнили свою задачу до конца — прошли и исследовали те местности Центральной Азии, в большей части которых еще не ступала нога европейца. Честь и слава вам, товарищи! О ваших подвигах я поведаю всему свету. Теперь же обнимаю каждого из вас и благодарю за службу верную — от имени науки, которой мы служили, и от имени родины, которую мы прославили…».
В полевом дневнике от 29 октября (10 ноября) 1885 г. Николай Михайлович записал: «Так сегодня окончилось мое четвертое путешествие по Центральной Азии. Ровно два года провели мы в пустынях вдали от цивилизованного мира. Но мила и сердцу дорога свободная странническая жизнь. Как в прежние годы, так и теперь жалко, больно с нею расставаться, — быть может надолго, если только не навсегда. Тяжело подумать о последнем, но годы налегают один за другим и, конечно, наступит время, когда уже невозможно будет выносить всех трудов и лишений подобных путешествий. Пусть же — если только мне не суждено более итти в глубь Азии — воспоминания о виденном там и сделанном в течение долголетних странствований будут для меня отрадой до конца жизни. Пусть с именами Лоб-нора, Куку-нора, Тибета и многими другими будут воскресать в моем воображении живые образы тех незабываемых дней, которые удалось мне провести в этих неведомых странах, среди дикой природы и диких людей на славном поприще служения науке…
Снова бури миновали,
Снова невредим пловец…
Снова, снова не сказали,
Что для бурь настал конец…»
Грустные предчувствия не обманули путешественника, его нога больше не ступила на дорогую ему землю Центральной Азии. Друзья советовали ему жениться и окончить свои скитания, но не это прельщает Пржевальского, который пишет А. М. Лушникову в Кяхту, где он обычно гостил перед переходом границы Монголии: «…речь о генеральше вероятно останется без внимания, не те уже мои года (46 лет), да и не такая моя профессия, чтобы жениться. В Центральной же Азии у меня много оставлено потомства — не в прямом, конечно, смысле, а в переносном: Лоб-нор, Куку-нор, Тибет и пр. — вот мои детища».
С отеческой заботливостью думал Пржевальский о своих спутниках; он писал теплые, полные любви и участия, письма казаку Телешову, все время руководил учебой Роборовского и Козлова, видя в них продолжателей своего любимого дела. Оба они оказались достойными учениками своего великого учителя.
Замечательные, пророческие слова писал он за два года до смерти П. К. Козлову: «Воображаю, как тебе бывает грустно при хорошей погоде. Но нечего делать, нужно покориться необходимости. Твоя весна еще впереди, а для меня уже близится осень. Пожалуйста, не часто пиши, лучше учись к экзамену, после же экзамена пиши каждую неделю…».
Надолго запомнилось это письмо Петру Кузьмичу. Уже будучи всемирно известным путешественником, он в 1907—1909 гг. совершает свое знаменитое путешествие в Центральную Азию, следуя путями Пржевальского и прокладывая новые, дотоле неизвестные науке пути. В своем отчете об этой экспедиции: «Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото» он эпиграфом избирает слова своего учителя — Николая Михайловича: «Твоя весна еще впереди, а для меня уже близится осень».
Четвертое путешествие по Центральной Азии представляет собой продолжение научных рекогносцировок, которые ранее произведены были мною в той же части азиатского материка. Самый характер экспедиции и система исследований оставались прежние. Вместе с тем и описание вновь совершенного путешествия сделано в прежней повествовательной форме.
При составлении настоящей книги я пользовался, как и прежде, широкой помощью со стороны специалистов, а именно: наблюдения широты (16 пунктов) и долготы (4 пункта) вычислены астрономом Пулковской обсерватории В. К. Делленом; барометрические определения высот[11] — генерал-майором К. В. Шарнгорстом; две карты маршрутно-глазомерной съемки, равно как и отчетная карта[12] четырех моих путешествий, исполнены в Военно-топографическом отделе Главного штаба; рисунки с фотографий Роборовского сделаны фототипией Классеном; горные породы определены профессором А. А. Иностранцевым; растения — академиком К. И. Максимовичем; из млекопитающих грызуны и некоторые другие мелкие виды определены ученым консерватором Зоологического музея Академии наук Е. А. Бюхнером[13]; пресмыкающиеся — академиком А. А. Штраухом; рыбы — ученым консерватором того же Академического музея С. М. Герценштейном. Всем этим лицам и учреждениям приношу искреннюю признательность.
Научные коллекции, добытые в настоящее путешествие, распределены мною попрежнему: зоологическая передана музею Академии наук, ботаническая — Ботаническому саду, небольшой минералогический сбор — Геологическому кабинету С.-Петербургского университета.
К разработке зоологических результатов ещё ранее было приступлено[14] и, вероятно, в нынешнем году появятся первые выпуски. Вскоре также будут изданы Географическим обществом первые выпуски монгольской и тангутской флоры, описываемой[15] академиком К. И. Максимовичем, как равно и обрабатываемые ныне А. И. Воейковым мои метеорологические наблюдения (1).
Июнь 1888 г. С.-Петербург
Общий план путешествия. Успех трех предшествовавших моих путешествий по Центральной Азии, обширные, оставшиеся там еще неведомыми, площади, стремление продолжать, насколько хватит сил, свою заветную задачу, наконец, заманчивость вольной страннической жизни — все это толкало меня, окончив отчет о своей третьей экспедиции, пуститься в новое путешествие. Его район и программа намечались сами собою при взгляде на карту Центральной Азии, с обозначенными там уже пройденными мною путями. Все они оканчивались более или менее глубоко на нагорье Тибета, графически, так сказать, указывая на трудную, но в то же время наиболее заманчивую площадь для предстоящих исследований. Вместе с тем ближайшее знакомство с путешествиями по Тибету убедило меня в необходимости устраивать в известных местах опорные, складочные пункты и из них уже предпринимать экскурсии сравнительно налегке.
В феврале 1883 года представлен был мною Русскому Географическому обществу план нового четвертого путешествия, задачей которого ставилось исследование Северного Тибета от истоков Желтой реки до Лоб-нора и Хотана с побочными, если будет возможность, путями, даже до столицы далай-ламы(2). Однако эта последняя цель опять от нас ускользнула; притом на этот раз мы не особенно к ней стремились ввиду обширности и научной важности главной задачи.
Хотя при первом взгляде на карту Центральной Азии нетрудно заметить, что ближайший путь к Тибету ведет из пределов нашего Семиречья или Ферганы, но мною была избрана более кружная, зато и более верная дорога через Кяхту. Причиной этому служили многие веские обстоятельства. Начать с того, что, двинувшись из Кяхты, мы направлялись до самого Тибета знакомым, дважды, местами даже трижды, нами пройденным путем, следовательно, в крайнем случае могли обойтись и без вожаков; затем до самой Гань-су нигде не встречали китайцев, с деморализованными солдатами которых легко могли бы иметь столкновение, следуя по Восточному Туркестану; далее, мы приобретали в Северной Монголии наилучших, приученных к постоянным караванным движениям, верблюдов; в Забайкалье можно было лично выбрать конвойных казаков, из которых многие знают монгольский язык, употребляемый и в Тибете; наконец, следуя из Кяхты, мы меньше возбуждали подозрений в китайских властях, даже в Пекине, чем направляясь в Тибет с ближайших к нему местностей нашей границы по враждебному китайцам магометанскому населению Кашгарии. Здесь китайцы могли затормозить наше движение, не давая проводников, без которых нам едва ли удалось бы пробраться даже на Лоб-нор. Между тем, когда мы вышли на тот же Лоб-нор со стороны Тибета, китайцы волей-неволей должны были выпроводить от себя непрошенных гостей и провести нас по неисследованным еще частям Восточного Туркестана. Все эти соображения побудили меня накинуть лишнюю тысячу верст караванного пути, зато действовать с большими шансами успеха.
Снаряжение экспедиции в Петербурге. Как при прежних моих путешествиях, так и теперь, Географическое общество и Военное министерство оказали мне полное содействие к осуществлению проектируемой экспедиции, командировав как меня лично, так равно моих помощников: поручика В. И. Роборовского, сопровождавшего меня в третьем путешествии, и вольноопределяющегося П. К. Козлова. Также конвойных казаков и солдат и на отпуск для расходов экспедиции из государственного казначейства 43 580 руб.[16]. Сверх того, нам и нижним чинам экспедиции сохранено было все получаемое на службе содержание, с выдачей такового мне я поручику Роборовскому за два года вперед золотой монетой; затем мне, названному офицеру и вольноопределяющемуся Козлову выданы были двойные прогоны от Петербурга до Кяхты и обратно от конечного пукта выхода на нашу границу; ординарные же прогоны отпущены были для перевозки в передний путь экспедиционного багажа с четырьмя конвойными солдатами, а в обратный — собранных во время путешествий коллекций; из Военно-топографического отдела Главного штаба выдана нам была часть инструментов (2 хронометра, зрительная груба Фраунгофера, барометр Паррота, несколько буссолей) для научных работ; наконец, для вооружения экспедиции отпущены были 23 винтовки Бердана и 25 револьверов Смита и Вессона с 15 тыс. патронов для первых и с 4 тыс. для вторых[17].
Благодаря широким материальным средствам мы могли достаточно хорошо снарядиться по части одежды, обуви, добавочных научных инструментов, препаратов для коллекций, походных и охотничьих принадлежностей и пр. Суматоха всей этой заготовки, вместе с проволочками казенных отпусков и небольшим отдыхом в деревне, заняла более четырех месяцев времени. Лишь в начале августа могли мы выехать из Петербурга, а 9-го числа[18] этого же месяца почтовый поезд Нижегородской дороги умчал нас из Москвы к Нижнему. Багажа набралось более 150 пудов. Персонал экспедиции состоял пока из меня, двух вышеупомянутых моих помощников, четырех солдат, выбранных в Москве из гренадерского корпуса, старшего урядника Забайкальского казачьего войска Иринчинова и переводчика для тюркского и китайского языков — таранчинца из города Кульджи Абдула Юсупова; остальные казаки и солдаты должны были поступить в состав экспедиции из Забайкалья.
Грустные минуты расставанья с людьми близкими при отъезде из Москвы скользнули темной тучкой по ясному небу нашего радостного настроения: впереди на целых два года, или даже более, предстояла нам жизнь, полная тревог, новизны, свободы, служения славному делу… На следующий день мы сели в Нижнем-Новгороде на пароход и через четверо суток были в Перми. Затем перевалили по железной дороге за Урал, проехали на шести почтовых тройках от Екатеринбурга [Свердловск] до Тюмени и, за мелководьем р. Туры, еще на 130 верст далее до д. Иевлевой, где 21 августа снова поместились на пароход. Этот последний, имея баржу с пятьюстами ссыльных на буксире, повез нас вниз по р. Тоболу. Невдалеке от Тобольска мы пересели на другой, более сильный пароход и, буксируя все ту же арестантскую баржу, поплыли вниз по Иртышу до его устья, а затем вверх по мутной, довольно быстрой Оби. Следуя днем и ночью, мы вошли на десятые сутки своего пароходного от д. Иевлевой плавания в устье р. Томи, за мелководьем которой еще раз переменили пароход и вскоре прибыли в Томск. Здесь трое суток употреблены были на покупку экипажей (два тарантаса и четверо ходов), зимнего для нас и казаков одеяния, как равно и некоторых мелочей экспедиционного заготовления. Затем на шести почтовых тройках, следовавших попарно, на расстоянии нескольких часов пути, мы выехали к Иркутску. Лошади по станциям были для нас заготовлены. Тем не менее правильное следование эшелонами вскоре нарушилось по причине сквернейшей дороги. Погода стояла отвратительная — постоянные дожди, иногда со снегом. Ехать по ночам оказалось решительно невозможным. Да и днем тяжело нагруженные экипажи нередко ломались или увязали в грязи. Ради всего этого тринадцать суток употреблено было на проезд 1 500 верст между Томском и Иркутском. Проведя в этом последнем пятеро суток опять в различных хлопотах, мы двинулись, на почтовых же, далее; благополучно и скоро переправились на пароходе через Байкал, снова сели на почтовых и 26 сентября прибыли в Кяхту, чем закончились наши переезды в пределах отечества.
В Кяхте. В Кяхте предстояло окончательное снаряжение экспедиции, по крайней мере относительно ее персонала и вьючного багажа. По рекомендации прежних моих спутников выбраны были семь новых надежных казаков, а трое солдат взяты из линейного батальона; кроме того, для собирания насекомых, растений и для прислуживания при небольшой фотографии, которую имел с собой В. И. Роборовский, нанят был один из обывателей соседнего Кяхте г. Троицкосавска (3).
Таким образом окончательно сформировался личный состав экспедиционного отряда из 21 человека, а именно: начальник экспедиции; его помощники — поручик В. И. Роборовский и вольноопределяющийся П. К. Козлов; препаратор — младший урядник Пантелей Телешов, уже сопутствовавший мне при третьем путешествии; старший урядник Дондок Иринчинов — спутник всех моих прежних путешествий; новые казаки — Кондратий Хлебников, Никита Максимов, Григорий Соковиков, Бани Дарджеев, Семен Жаркой, Владимир Перевалов и Семен Полуянов; солдаты-гренадеры, привезенные из Москвы — Петр Нефедов, Гавриил Иванов, Павел Блинков, Михаил Бессонов; солдаты, выбранные из линейного батальона в г. Троицкосавске — Алексей Жарников, Григорий Добрынин и Евстафий Родионов; наконец, вольнонаемные — обыватель г. Троицкосавска Михаил Протопопов и таранчинец Абдул Юсупов.
Тотчас по выборе новых солдат и казаков приступлено было к ежедневным упражнениям их в стрельбе из берданок и револьверов. Умение хорошо стрелять из тех и других ставилось, помимо всего прочего, непременным условием для окончательного зачисления в экспедиционный отряд. Казаки твердо это знали и, что называется, лезли вон из кожи, чтобы не ударить лицом в грязь при окончательном испытании. Последнее произведено было мною перед выступлением из Кяхты. Результаты оказались весьма удовлетворительными, в особенности ввиду того, что впереди предстояла еще широкая практика стрельбы при охотах за зверями.
Другая половина наших забот в Кяхте обращена была на изготовление вьючных и походных вещей: ящиков, сум, палаток и пр., как равно на закупку дополнительного багажа, а именно: сахара, чая, спирта, муки, крупы, войлоков и т. п. По приказанию тогдашнего генерал-губернатора Восточной Сибири, генерал-лейтенанта Д. Г. Анучина, в мое распоряжение предоставлены были рабочие из местного казачьего отдела и из линейного батальона. Они изготовили нам 3 палатки, 24 деревянных ящика, 26 кожаных сум и несколько десятков холщевых мешков, сшили недостававшую часть теплого одеяния, сработали разные мелочи и пр., словом — окончательно снарядили нас для похода. Материалы, потребные для всех этих работ, частью были привезены нами с собой, в большинстве же приобретены в Кяхте, где они, кстати сказать, очень дороги и по большей части плохого качества. Относительно закупок дополнительного багажа нам помогли кяхтинские купцы, попрежнему весьма радушно принявшие нас, как своих гостей. В особенности много и обязательно содействовал нам А. М. Лушников, у которого мы купили также двенадцать пудов китайского серебра для расходов за границей(4).
Тем временем урядник Иринчинов был командирован мною в Ургу для покупки вьючных верблюдов. Остальные казаки, помимо стрельбы в цель, занимались собственным снаряжением в предстоящий путь; кроме того, обучались у прежних моих спутников увязке вьюков и исполнению различных мелочных работ экспедиции. Когда все было настроено и приготовлено, потребовалось еще два дня на окончательную рассортировку и укладку экспедиционного багажа. Для перевозки его в Ургу мы наняли обратный монгольский караван, привозивший в Кяхту чай. Выгодно было подобное обстоятельство еще тем, что новые казаки и солдаты могли по пути научиться от монголов вьюченью и обращенью с караванными верблюдами.
Выступление из Кяхты назначено было на 21 октября. В этот день весь экспедиционный багаж, увязанный и рассортированный по вьюкам, выложен был с утра на дворе нашего обширного помещения. Нанятые монголы подогнали к Кяхте своих верблюдов и ожидали только приказания вести их для вьючения. По желанию казаков отслужен был напутственный молебен, а затем предложен всей экспедиции кяхтинскими старшинами прощальный обед. Ровно в три часа пополудни верблюды были завьючены и выстроены на улице. Там собрались в большом числе провожавшие казаков их родственники и посторонние зеваки. Начались прощания, напутствования… у многих показались слезы… Наконец, караван двинулся и через несколько минут был уже на китайской земле. Так началось четвертое мое путешествие по Центральной Азии. Опять неведомое лежало впереди; опять судьба всего дела не один раз должна была висеть на волоске; но опять счастье не отвернулось от меня…
Девять суток употреблено было нами на переход от Кяхты до Урги, где расстояние верст 300 с небольшим. Местность эта несет тот же характер, как и в прилежащей части Забайкалья, начиная от самого Хамар-дабана, который ограничивает собою область сибирской тайги. Далее к югу, тотчас за прорывом р. Селенги, путник впервые встречает лёссовую почву, характерную для всей Внутренней Азии, и прекрасные степи, залегающие между горными хребтами. Эти последние местами довольно высоки, имеют в общем восточно-западное направление и покрыты лесами (преимущественно хвойными), главным образом на северных склонах, частью и на склонах южных верхнего своего пояса. В нижней же горной области залегают прекрасные луга.
На пространстве между Кяхтой и Ургой горные хребты составляют западные отроги Кэнтея [Хэнтэя] и намечают собою долины левых притоков Орхона, из которых наибольшие — Иро, Хара-гол и Тола. Лесов по горам (белая береза, сосна, лиственица, реже береза черная, осина и кедр) еще довольно много, но страна в общем имеет более степной характер. Приволье для кочевой жизни здесь полное. Земледелие же существует лишь в небольших размерах на реках Баяп-гол и Хара-гол у поселившихся там китайцев. Абсолютная высота местности, поднятой в Кяхте на 2 400 футов, держится по долинам главных рек приблизительно около той же цифры и лишь в Урге [Улан-Баторе] поднимается до 4 000 футов(5).
Погода во все время нашего пребывания в Кяхте, да и в первой половине пути к Урге, стояла отличная, постоянно ясная и теплая. В последних же числах октября выпал небольшой снег, и сразу начались сильные морозы.
В Урге. Прибыв в Ургу, мы поместились в доме нашего консульства, который стоит особняком, недалеко от берега р. Толы, в середине расстояния между монгольской и китайской частями той же Урги. Присланный сюда заранее из Кяхты урядник Иринчинов сторговал у монголов 56 отличных верблюдов, за которых мы заплатили 6 757 кредитных рублей. Вьючные седла для этих верблюдов сшили экспедиционные казаки. Помимо целой кучи войлоков, потребовавшихся на такие седла, мы закупили в Урге недостававшие нам предметы походного снаряжения, как-то: семь верховых лошадей, две юрты, 30 баранов для еды, дзамбу, муку, рис, немного ячменя лошадям, треноги, вьючные веревки и пр. Исключая лошадей, почти за все остальное приходилось платить страшно дорого. Достаточно сказать, что пуд ячменя стоил пять рублей; сквернейшая дзамба покупалась по той же цене; за пастьбу своих верблюдов в окрестностях Урги мы платили монголу с подпаском более трех рублей в сутки и т. д.
В Урге также сделано было распределение экспедиционной службы казаков на дежурства, варку пищи, пастьбу верблюдов, седлание наших верховых лошадей и пр. Затем, накануне выступления, я прочел своему маленькому отряду следующий приказ: «Товарищи! Дело, которое мы теперь начинаем — великое дело. Мы идем исследовать неведомый Тибет, сделать его достоянием науки. Государь император и вся Россия, мало того, весь образованный мир с доверием и надеждой смотрят на нас. Не пощадим же ни сил, ни здоровья, ни самой жизни, если то потребуется, чтобы выполнить нашу громкую задачу и сослужить тем службу как для науки, так и для славы дорогого отечества». Будущая деятельность моих спутников оправдала такие надежды.
Описание этого монгольского города. Теперь несколько слов о самой Урге.
Этот город, называемый монголами Богдо-курень, или Да-курень[19] [Да-хурэ], составляет, как известно, религиозный центр всей Монголии; кроме того, служит важным административным и торговым пунктом для центральной и северо-восточной ее части, т. е. Халхи. Расположена Урга в обширной, обставленной горами, долине р. Толы и состоит из двух частей: монгольского города, или собственно Куреня, и города китайского, отстоящего от первого верст на пять к востоку и называемого Маймачэн[20]. Монгольский город лежит на небольшой р. Сельби, недалеко от впадения ее справа в р. Толу. В восточной, населенной исключительно ламами (то есть лицами духовными), части этого города живет высший святитель Монголии — хутухта, представляющий собой третье после далай-ламы лицо буддийской иерархии. Здесь же находится училище для приготовления лам и построены важнейшие кумирни, из которых наибольшая — храм Майдари. Громадный, сделанный из желтой позолоченной меди, идол этого божества, представляющий собой сидящего человека, имеет 7½ сажен высоты и весит, как говорят, до десяти тысяч пудов. Статуя эта была отлита в г. Долон-норе и по частям перевезена в Ургу. Позади главного идола, помещающегося в средине названной кумирни, расположено еще пять больших идолов, а на восточной и западной стенах в шкафах расставлены 10 000 (по словам лам) маленьких, также литых божков.
Из других кумирен (сумэ) в той же восточной части Куреня находятся: Цокчин, вроде нашего кафедрального собора; Дучин-галабыйн с позолоченным куполом и четырьмя, также позолоченными, башенками по углам крыши; Барун-ёрго, состоящая из войлочной юрты, в которой, по преданию, некогда жил Абатай-хан, первый распространитель буддизма в Монголии; затем 4 кумирни лекарей, астрологов и других специальностей; наконец, маленькие аймачные кумирни (дугуны) числом 28. Эти последние помещаются каждая в простой юрте, с деревянной к ней пристройкой вроде алтаря. За исключением дворца хутухты и главных кумирен, остальные жилища описываемой ламской части Куреня состоят или из небольших глиняных мазанок, или из войлочных юрт. Те и другие обнесены высоким частоколом. Улицы и переулки между такими постройками крайне грязны и тесны. На них, как и в других китайских городах, выбрасываются все нечистоты; тут же обыватели, нисколько не стесняясь, отправляют свои естественные надобности.
Общее число лам во всей Урге доходит, как говорят, до 10 000 человек. Все эти ламы, равно как сам хутухта и кумирни, содержатся за счет добровольных приношений монголов. Кроме того, на содержание хутухты идут доходы со всего шабинского ведомства, заключающего в себе около 125 тысяч душ, подаренных ургинскому святителю разными монгольскими князьями. Эти подданные хутухты живут как в окрестностях Урги, так и в других частях Северной Монголии. Ведает ими шандзиба.
Несколько лучше выглядит соседняя ламскому кварталу торговая часть того же Куреня, где живут, кроме монголов, китайские торговцы, а также несколько русских купцов. Здесь находится рыночная площадь, обстроенная лавками китайских и наших торговцев. Последние, впрочем, имеют лишь с десяток лавок, да и то не в собственных, а в нанимаемых у китайцев помещениях[21]. На самой площади производится разная мелочная торговля, и монголы продают свой скот; тут же постоянно шляются, кроме покупателей и зевак, нищие, разные музыканты, странствующие ламы и т. п. сброд. Воровство и драки, иногда до убийства, случаются здесь нередко.
Самую западную часть Куреня составляет Гандан, где живут ламы, изучающие цанит, то есть высшую догматику буддизма. На площади здесь находятся две большие кумирни, посвященные этому учению; тут же погребаются ныне и ургинские хутухты. Для бренных останков простых монголов и неважных лам имеется верстах в двух к северо-востоку от Куреня, в ущелье Кундуй, кладбище, куда вывозят трупы и оставляют поверх земли. Их съедают полудикие собаки, во множестве живущие здесь в норах.
Недалеко от западной окраины Куреня выстроена в недавнее время китайская крепость, представляющая собой небольшое, квадратной формы, глиняное укрепление, нелепо расположенное вблизи командующих высот. Гарнизон этого форта состоит из нескольких сот китайских солдат.
Другая часть Урги, то есть Маймачэн, лежит, как выше упомянуто, верстах в пяти к востоку от Куреня, также недалеко от правого берега р. Толы. Этот город, как и все китайские города, состоит из кучи тесно сплоченных глиняных фанз, помещающихся за глиняными же заборами. Форму Маймачэн имеет квадратную и пересекается грязными, кривыми, местами довольно широкими улицами. Внутренняя часть города, в которой живут более богатые китайские купцы и частью помещаются их лавки[22], обнесена высоким деревянным тыном. Вне этого тына китайцы живут смешанно с монголами[23] и торгуют в мелочную, или занимаются разными ремеслами (скорняки, кузнецы, столяры, портные и др.); здесь же находится базар и харчевни. Кроме того, в Маймачэне имеются две гостиницы для приезжих, 4 кумирни (3 китайские и 1 монгольская) и китайский театр, в котором по временам играют наезжие актеры.
Общее число жителей в Маймачэне простирается до 8 тысяч человек; в Курене же и около него, где живут власти, насчитывается 22 тысячи душ. Впрочем, цифра здешнего населения сильно изменяется, смотря по большему или меньшему наплыву торговцев и богомольцев. К празднованию Нового года (в феврале) и в особенности летом (в июле), к празднику в честь Майдари, в Ургу стекаются, как говорят, до 100 тысяч человек. Однако ныне эти празднества много сократились вследствие всеобщего обеднения монголов.
Маймачэнские и другие китайцы, проживающие в Урге, занимаются, как выше сказано, главным образом торговлей, в меньшем числе разными ремеслами. По сведениям нашего ургинского консула Шишмарева в Урге ныне 215 торговых китайских домов и лавок и 120 китайских же домов, занимающихся ремеслами, огородничеством и т. п. Общий оборот здешней китайской торговли определяется в 9 млн руб. ежегодно. Предметами этой торговли служат обиходные для монголов, равно как и другие, товары, получаемые или из России с ярмарок сибирских и нижегородской[24], или товары китайские из Пекина (шелковые материи, предметы китайской роскоши и пр.), или, наконец, товары иностранные (дриллинг, далемба, ситцы), идущие сюда через Тянь-дзин и Калган. Торговля с монголами ведется почти исключительно меновая. Китайские купцы рассылают по улусам с товарами своих приказчиков, чего не делают наши ургинские торговцы. Последние торгуют исключительно в лавках, и некоторые наши товары, как-то: железные, чугунные и медные изделия, юфть, плис и частью сукно, довольно хорошо покупаются монголами. Впрочем, сбыт товаров русскими купцами за последние три года был невелик — на 75 тыс. руб. ежегодно[25]. Кроме того, наши торговые дома в Урге, равно как и некоторые китайские, занимаются транспортировкой чая отсюда в Кяхту. Чай этот в количестве более миллиона пудов[26], доставляется из Калгана в Ургу зимой монголами на вьючных верблюдах, в меньшем количестве летом китайскими подрядчиками на быках, запряженных в телеги. Первый способ доставки несравненно быстрее, зато почти вдвое дороже[27]. В последние годы, вследствие особенно холодных зим, бескормицы и падежа верблюдов, перевозка чая через Гоби сильно затрудняется. Притом этот транзит много подрывает морская доставка того же чая из мест его производства — Хань-коу и Фу-чжоу — в Одессу. Тем не менее движение русских чаев по Монголии ежегодно увеличивается[28]. За перевозку этого чая наши купцы уплачивают монголам до 2 мил. руб., главным образом чистым китайским серебром, в меньшем количестве кирпичным чаем. Торговыми делами китайцев в Урге ведает особый маньчжурский чиновник (дзаргучей), который получает ничтожное казенное жалованье, но имеет очень большие доходы с купцов, так что за назначение на названную должность в Пекине платят солидные суммы.
Земледелия в окрестностях Урги нет, вероятно, по причине сурового климата; лишь в Маймачэне китайцы имеют небольшие огороды, на которых выращивают капусту, картофель, лук, чеснок и другие огородные овощи.
Ходячей монетой в Урге, кроме китайского серебра и наших кредитных рублей, служат чайные кирпичи, весом каждый в китайский гин (1½, наших фунта) и стоимостью средним числом в 60 коп. Эти кирпичи, кроме того, еще распиливаются на 30 кусочков, называемых шара-цай и стоящих по две копейки. Неудобство подобной монеты вынуждает более солидные торговые китайские дома выпускать от себя особые, ценящиеся на число чайных кирпичей, кредитные билеты, называемые тезцы[29].
Все китайцы, живущие в Урге (как равно и возле нашей Кяхты), люди бессемейные, ибо по закону не могут вывозить сюда из отечества своих жен и семейства. Взамен этого они обзаводятся наложницами из монголок. Кроме того, безбрачные ламы сильно способствуют развитию разврата среди тех же монголов. Сифилис здесь сильно распространен, и несчастные, им зараженные, даже в лучшем случае пользуются только варварским лечением лам; в большинстве же разносят эту болезнь по улусам, или нередко погибают от нее.
Управление Ургою, а вместе с тем и двумя восточными аймаками (Тушету-хана и Цыцен-хана) Халхи, находится в руках двух амбаней: одного — из манчьжур, другого — из местных монгольских князей. Впрочем значение последнего падает с каждым годом. Тяжелым бременем ложится вся эта администрация на подведомственные названным управителям аймаки и шабинское ведомство. Так, для маньчжурского амбаня, получающего лишь 600 лан в год казенного жалованья, ежедневно полагается 27 баранов, вместо которых амбань берет деньгами от ¾ до 1 лана (1½ — 2 наших серебряных рубля) за каждого; кроме того, отпускаются за счет монголов деньги на приправы к столу; затем полагается прислуга, а от каждого из 48 подведомственных хошунов ежегодно должны доставить одну, две или даже три хороших лошади, вместо которых опять выдаются деньги — по 50 лан (100 серебряных рублей) с головы. Немало стоят также 12 маньчжурских секретарей, служащих в управлении (ямыне) того же амбаня.
В Урге, как известно, находится русское консульство, которое помещается в двухэтажном доме с флигелями и службами. Расположена эта постройка на возвышенном месте, недалеко от берега р. Толы, в средине расстояния между монгольским и китайским городами. В этом промежутке раскиданы, кроме того, и другие здания, принадлежащие частью местной администрации и духовенству, частью монгольским князьям, приезжающим в Ургу на праздники и сеймы. При консульстве находится также почтовое отделение. Другие почтовые отделения в пределах Китая содержатся нами в Калгане, Пекине и Тянь-дзине. Почту — тяжелую — однажды в месяц, а легкую трижды в течение месяца — возят по подряду от Кяхты до Калгана монголы, а далее китайцы, преимущественно мусульмане.
Из примечательностей в окрестностях Урги можно указать на горный кряж Хан-ула [гора Богдо-ула], который стоит на левом берегу р. Толы и протянулся с востока на запад верст на 30. На обоих своих склонах он покрыт густым лесом хвойных пород, как-то: лиственицы, сосны, ели и пихты. Лес этот последний к стороне Гоби. В нем водятся в изобилии звери: косули, маралы, кабаны, волки, медведи и, как говорят, даже соболи. Охота и порубка деревьев здесь строго запрещены, ибо Хан-ула с давних пор почитается монголами священной. Ежегодно два раза приносятся здесь жертвы, а для охраны заповедного леса, вокруг подошвы всей горы, поставлены юрты сторожевых монголов(6).
Путь наш по северной Гоби. В Урге мы получили паспорт из пекинского цзун-ли-ямына и утром 8 ноября двинулись в путь. В караване состояло 40 завьюченных верблюдов, 14 под верхом казаков, 3 запасных и 7 верховых лошадей. Багажа набралось более 300 пудов. Все вьючные верблюды были разделены на 6 эшелонов, сопровождаемых каждый двумя казаками. Остальные казаки ехали частью в средине каравана вместе с вольноопределяющимся Козловым, частью в арьергарде, где постоянно следовал поручик Роборовский. Сам я ехал немного впереди каравана с вожаком-монголом и урядником Телешовым. Старший урядник Иринчинов, назначенный мною вахмистром экспедиционного отряда, вел головной эшелон и соразмерял ход всего каравана. Наконец, позади завьюченных верблюдов, то-есть в арьергарде нашей колонны, один из казаков на верховой лошади гнал кучку баранов для продовольствия. Таков был обычный порядок нашего движения по пустыням Центральной Азии. Сначала, конечно, многое не ладилось, в особенности относительно вьючения верблюдов; но скоро казаки привыкли к этой немудреной работе, и дело пошло как следует.
Мы направлялись теперь поперек Гоби тем самым путем через Алашань, где я проходил уже дважды: в 1873 г. при возвращении из первого путешествия и в 1880 г., возвращаясь из третьей своей экспедиции. Да и далее из Ала-шаня, вплоть до Тибета, наш путь должен был лежать по местам, трижды нами пройденным при прежних путешествиях. Вот почему нынешний рассказ о пути через Гоби и далее в Цайдам в настоящей книге будут носить весьма сжатый характер; лишь вскользь будет упоминаться о том, о чем уже говорено было в описаниях моего первого и третьего путешествий[30].
Сделав первый переход в 21 версту и передневав затем на берегу р. Толы, там, где находятся сенокосы нашего консульства и где в последний раз до самой Гань-су мы встретили лесные и кустарные заросли с их специальной фауной, мы двинулись далее по степному району северной Гоби. Этот район, широкой полосой окаймляющий собой с севера и востока восточную часть центральной азиатской пустыни, появляется здесь благодаря сравнительно достаточному количеству летних дождей, которые приносятся с севера ветрами Сибири, а с востока юго-восточным китайским муссоном. Смачиваемая этой водой песчано-глинистая почва пустыни прорастает прекрасной для корма скота травой, и дикая бесплодная Гоби превращается в привольную для номадов степь. По нашему пути, прямо на юг от Урги, такая местность залегала в ширину верст на триста, приблизительно до почтовой улясутайской дороги. Впрочем, вполне хорошая степь тянется лишь верст на сотню от Урги; затем травяной покров становится беднее, местами вовсе пропадает, и пустыня мало-помалу является во всей своей неприглядной наготе.
С выступлением нашим из Урги начались сильные морозы, доходившие до замерзания ртути. Снег же лишь тонким (⅓ — ¼ фута) слоем покрывал землю, да и то местами не сплошь. Верст через 150 от Урги снеговой покров начал чаще прерываться и еще через полсотню верст исчез окончательно. Вместе с тем стало гораздо теплее, ибо днем почва все-таки нагревалась солнцем при постоянно почти ясной погоде[31].
Короткие зимние дни вынуждали нас итти от восхода до заката солнца. Дневок сначала мы вовсе не делали, да и в дальнейшем движении через Гоби дневали изредка, ибо при следовании по пройденному уже дважды пути, притом зимой, научной работы по части географических и естественно-исторических изысканий было мало. Из крупных зверей нам попадались лишь антилопы — дзерены, по которым мы много раз пускали свои неудачные выстрелы. Звери были напуганы монголами, да притом на просторе степи даже дальнобойная берданка иногда не доносит пулю до цели. Зимующих птиц почти не было видно, кроме единичных сарычей, да изредка встречавшихся лапландских пуночек. Местность от невысоких гор, сопровождающих левый берег р. Толы, всюду имела одинаковый характер и представляла собой хаос холмов и мелких горок, насыпанных без всякого определенного порядка. Поближе к почтовой улясутайской дороге начали попадаться солончаки и на них характерные растения пустыни — бударгана, хармык и Reaumuria[32], сразу все вместе, невзрачными стелющимися кустиками. Рек или речек не было вовсе, но довольно часто встречались колодцы и небольшие ключи. Один из них, именно Тугулым-булэ[33], считается целебным, и летом возле него живут больные монголы.
Навстречу нам иногда попадались богомольцы, направлявшиеся в Ургу, и монголы, гнавшие туда же продавать свой скот. Кроме того, мы встретили два, довольно больших (всего 120 верблюдов), каравана алашанцев, которые везли из г. Нинг-ся (7) рис и просо для продажи в той же Урге. Подножного корма в степной полосе, где мы шли, всюду еще было достаточно, в особенности на безводных местах; к весне трава эта будет съедена дочиста многочисленными стадами скота. Разбросанные в одиночку, или по две-три вместе, юрты монголов всюду встречались нам по пути. Принадлежали эти монголы сначала шабинскому ведомству, а затем аймаку Тушету-хана, владения которого простираются от пределов нашего Забайкалья через Ургу и центральную часть Гоби до земли уротов.
Характеристика монголов. Не стану описывать жилища монгола, его одежды, пищи, занятий, общественного строя и т. п., о чем вкратце говорено уже во второй главе моей «Монголии и страны тангутов» и гораздо подробнее можно найти у других путешественников; попытаюсь набросать здесь лишь характерные черты этого кочевника по своим личным наблюдениям и впечатлениям.
Подобно тому как у других номадов, так и у монголов, вследствие пивелирующих условий кочевой жизни, общая характеристика внешних и внутренних качеств целого народа почти одинакова для различных его племен и сословий. Монгольский народ отличается от соседних кочевников тем, что достиг сравнительно более высокой стадии развития, имеет собственные письмена, печатные законы, изучает тибетскую грамоту, всецело предан вопросам религии. В то же время национальная жизнь у монголов почти забыта, и родовой быт уже исчез.
Обитая в стране, имеющей хотя и незавидный, но тем не менее здоровый климат, не зная извращенного склада и треволнений нашей жизни, сызмальства приученный ко всем трудностям родной пустыни, полной грудью вдыхающий ее чистый воздух, монгол пользуется довольно крепким физическим складом, хорошим здоровьем и нередко достигает глубокой старости. Правда приращение населения в Монголии идет туго вследствие стесненных экономических условий, безбрачия лам, иногда эпидемических болезней (оспа, тиф) и т. п., но зато среди нарождающихся младенцев, при суровых условиях быта и обстановки, несомненно происходит строгий естественный подбор сильнейших, и не выживает, как в наших городах, всякая калечь на горе себе и другим. Только ламы при кумирнях, в особенности те, которые более строгого посвящения, выглядят, как и наши кабинетные сидни, болезненными и тщедушными. Истый же сын пустыни, коренной монгол, всегда здоров, беспечен и счастлив, гарцуя на своем коне по безграничным равнинам.
Внешний облик монгола достаточно известен из различных описаний. Скажу только, что северные монголы, то есть халхасцы и наши буряты, всего лучше сохранили коренной тип своей расы. Те же монголы, которые живут вблизи собственно Китая, много окитаились как по наружному виду, так еще более относительно своих нравственных качеств.
Войлочная юрта составляет подвижное жилище монгола; домашний скот обусловливает все его существование. Земледелия монголы не знают вовсе(8), в ремеслах же ограничиваются лишь выделкой немногих предметов домашнего обихода.
Кирпичный чай, завариваемый с солью и молоком с маслом или салом и мукой, равно как молоко в разных видах, не исключая и опьяняющего кумыса, наконец мясо баранов, иногда рогатого скота и лошадей, или еще реже верблюдов, составляют обыденную пищу того же номада.
Из внешних чувств у монголов всего лучше зрение. Остальные чувства не особенно тонки, да им и невозможно развиться: обоняет монгол только аргальный дым в своей юрте; осязает лишь войлок, шкуры, шерсти, аргал и т. п. о вкусе мало имеет понятия, ибо всю жизнь потребляет только соленый чай, кислое молоко и кумыс, да изредка обжирается бараниной; наконец, слух номада не изощряется ничем, кроме ржания лошадей, мычания коров, блеяния баранов, отвратительного крика верблюдов, диких звуков шаманского бубна, да глухого завыванья бури в пустыне.
Бедна, незавидна жизненная обстановка монгола, беден и его внутренний мир. Впрочем, здесь не может быть приложима строгая оценка по европейской мерке.
В глубине своей родной пустыни, вдали от развращающего влияния нашей или китайской жизни, монгол обладает довольно многими похвальными качествами: он добродушен, гостеприимен, достаточно честен, хороший семьянин, ведет жизнь почти патриархальную, доволен и счастлив по-своему. В общем и все монголы, противоположно другим кочевникам, нрава весьма мирного: крупные преступления, в особенности убийства, здесь очень редки; нет даже специально организованного, как, например, у киргизов, воровства скота, так называемой баранты. Однако удаль мужчины и здесь много ценится прекрасным полом. Этот последний, по нашим понятиям, далеко не может похвалиться своей нежностью и красотой. У монголов, подобно тому, как и у других народов, понятие о красоте сообразуется с преобладающим типом своей расы: поэтому плосколицая и скуластая женщина здесь всего привлекательнее. Нравственная распущенность монгольских девушек весьма большая, но специальной проституции нет, исключая разве городов. На женщинах лежат все домашние заботы и уход за детьми; в другие дела они не вмешиваются. Вообще женщины в Монголии гораздо деятельнее мужчин. Последние ленивы до крайности. Эта лень проглядывает на каждом шагу обыденной жизни номада. Дома, в своей юрте, он решительно ничего не делает, лишь изредка съездит взглянуть на скот, который пасется поблизости. Затем большую часть дня проводит в чаепитии, составляющем для монголов какое-то священнодействие, или в поездках по соседним юртам для того же чаепития зимой, а летом, — чтобы напиться доотвала кумыса или ареки[34].
Пешая ходьба во всеобщем презрении у монголов, конечно, ради той же лени. Поэтому номад, если только имеет возможность, шагу не сделает без верховой лощади, постоянно привязанной возле его юрты. Даже во время пастьбы скота, на что обыкновенно употребляются совершенно бедные люди по найму, или подростки семьи, изредка женщины, пастух сидит по целым дням на лошади или корове, которая пасется вместе со веем стадом. Немного оживает номад лишь осенью или зимой, когда отправляется с караваном верблюдов транспортировать чай, соль и китайские товары.
При всей своей лени монголы весьма любопытны и словоохотливы, но далеко не веселого нрава. Даже дети здесь резвятся очень мало. Песни слышатся также редко; притом они обыкновенно заунывные или воспевают предметы быта и обстановки номада. Общественные веселья, так называемые байга (состязания в скачке, борьбе, стрельбе в цель и пр.), устраиваются лишь в Урге и других важных религиозных пунктах, раз или два в год, во время больших праздников, да и то с каждым годом эти традиционные празднества становятся беднее.
Вежливость у монголов выражается во взаимном угощении нюхательным табаком или закуренной трубкой, иногда в обмене хадаками (небольшие, в виде полотенца, куски шелковой материи), которые заменяют наши визитные карточки, в обоюдных расспросах о здоровье скота и т. п. Угощают гостей, прежде всего чаем, а летом молоком или кумысом. Для хорошего приятеля или своего начальника монгол не поскупится зарезать, барана, который обыкновенно съедается дочиста.
Насчет лекарств номады вообще весьма падки; считают целебной всякую дрянь (желчь медведя или дикого яка, сердце горного барана,, высушенную летучую мышь или жабу и т. п.) и охотно прибегают к варварскому лечению своих лам.
Номад, как и вообще неразвитый человек, отличается удивительной способностью помнить мелочи из собственного быта и обстановки. Так, монгол не только знает «в лицо» всех своих лошадей, но легко отыщет своего заблудившегося барана в тясячном стаде другого владельца, припомнит масть и отличительные признаки лошади, на которой ездил много лет тому назад, подробно опишет свое платье, надевавшееся в молодости и т. п. Кроме того, монголы весьма памятливы на местность и легко ориентируются в пустыне; наконец, подмечают и знают многие явления природы. Точных измерений для времени и расстояний не понимают. Время считается по дням, ночам, неделям, месяцам и годам; большие расстояния, определяются по числу дней езды на верблюде или на верховой лошади, а малые обыкновенно лишь словами «близко» или «далеко», иногда же и по дневному движению солнца. Ориентировка, хотя бы в юрте, всегда производится по странам света; нашей «правой» или «левой» стороны монголы не знают.
Рядом с ленивым и апатичным складом характера трусость и ханжество составляют самые присущие монголу качества. Первое из них, то-есть трусость, помимо общего ее господства в характере всех азиатцевг сильно развита ныне у монголов вследствие отсутствия политической для них деятельности, усыпляющего воздействия китайцев, наконец и вследствие влияния самой пустыни, нигде не представляющей простора для активной работы человека. На той же самой почве ленивого, пассивного склада характера номада прочно укоренилось и широко развилось религиозное ханжество, в которое погружена вся жизнь нынешнего монгола. Помимо бесчисленного множества лам, составляющих, по крайней мере, треть мужского населения описываемой страны, здесь все, от простолюдина до владетельного князя, отдают религиозному культу как свои лучшие стремления, так и большую часть своих материальных средств. Но рядом со столь широким господством буддизма, или, вернее, современного ламаизма, у монголов уживаются немалые остатки прежнего шаманства и фетишизма. Не говоря уже про поклонение горам, рекам, озерам и другим предметам неодушевленной природы, монголы веруют во многое множество различных примет, гаданий и волшебств, начиная от лопаточной кости барана, играющей большую роль в суевериях этого народа, до различных отчитываний лам и диких представлений исступленного шамана.
В общем резюме: отсутствие энергии и настойчивости, рядом с мимолетностью впечатлений и неразвитостью, словом, чисто детская натура — вот крупные черты характера монгола. Но путешественник мирится с этим, когда встречает в глухой пустыне его гостеприимство и видит перед собой простого бесхитростного человека. Грустно лишь то, что даже у номадов, как и при сложном строе цивилизованного быта, в практической жизни обыкновенно выигрывает нравственно худший человек. Там, как и у нас, прогрессируют пороки проходимство в ущерб добрых сердечных качеств. Конечно, встречаются и исключения, но они ничтожны сравнительно с огульным пошибом(9).
Настоящая пустыня. Через 18 дней по выходе из Урги мы оставили позади себя степной район северной Гоби и вступили близ колодца Дыби-добо в настоящую пустыню, ту самую, которая залегает с востока на запад через всю Центральную Азию, а по нашему пути протянулась без перерыва до окрайних гор Гань-су. Южная, большая часть этой пустыни изобилует сыпучими песками, наполняющими то спорадически, то чаще громадными сплошными массами, обширные пространства от западных пределов Таримского бассейна до восточной части Ордоса. Меньшая, то есть центральная, часть Гоби, еще более бесплодная, покрыта щебнем и галькой; местами встречаются здесь солончаки и небольшие площади лёссовой глины, песчаные же наносы попадаются лишь кое-где и притом необширные.
Относительно топографического рельефа местность как южной, так и центральной Гоби, представляет собой волнистые равнины, по которым там и сям разбросаны отдельные горки, группы холмов и небольшие хребтики, изредка вырастающие в довольно значительные горные хребты. Поднятие над уровнем моря, то-есть абсолютная высота всей страны, различна в различных ее частях, но в общем, исключая гор, не превышает 5 500 футов и не опускается ниже 2 000 футов. Бедность водою весьма велика, в особенности в центральной Гоби. Атмосферные осадки составляют всегда здесь большую редкость. Флора и фауна также бедные, но притом резко типичные и оригинальные, конечно, в зависимости от исключительных условий своего существования.
Почти целый месяц тащились мы поперек центральной Гоби до северной границы Ала-шаня. Помимо холодов и иногда бурь пустыня давала постоянно себя чувствовать своим бесплодием и безводием. Степные пастбища исчезли и лишь местами, в распадках холмов или по руслам бывших дождевых потоков, наконец, по окраинам солончаков и сыпучего песка, росли невзрачные травы и корявые кустарники; между последними, тотчас за хребтом Хурху, встретился саксаул. Обширные, совершенно оголенные площади иногда раскидывались на десятки верст. Ни ручьев, ни рек, ни даже ключей по нашему пути не встречалось. Зато нередки были колодцы, всегда неглубокие (от 3 до 7 футов) и обыкновенно с дурной водой. Однако привычные к подобным невзгодам наши верблюды шли хорошо, и только лошади немного уставали. Животная жизнь также обеднела до крайности, хотя и появились новые, исключительно пустыне свойственные, виды млекопитающих и птиц. По пути всюду попадались кочующие вразброд монголы, и их стада, повидимому, чувствовали себя хорошо, несмотря на скудость пастбищ. Простор этих последних, обилие соли в почве, сухой климат, отсутствие летом докучных насекомых и подножный корм в течение круглого года — вот те факторы, которые делают возможным существование скота номадов даже в самой дикой пустыне. Впрочем, здешние стада были немногочисленны, и сами монголы жили гораздо беднее, чем их собратья в северной Гоби.
Из научных работ мы производили теперь лишь метеорологические наблюдения, проверяли барометром абсолютные высоты местности, собирали образчики горных пород и почвы да кое-какие семена; кроме того, препарировали изредка попадавших птиц. Из зверей добыли пока только одного дзерена. Специально устроенные нами охоты: в горах Хурху за горными козлами, а немного южнее этих гор за баранами Дарвина[35], оказались неудачными, главным образом, вследствие сильных холодов.
Проводников мы брали от самой Урги из местных монголов. Пройти без вожака в здешних пустынях, где нет резко очерченных рельефов местности, а следовательно и прочной ориентировки, почти невозможно в особенности летом в период сильной жары.
По южную сторону гор Хурху пустыня несколько изменила свой характер, именно тем, что сделалась более песчаной. В песках же появились, иногда довольно обширные, заросли саксаула, а по сухим руслам дождевых потоков местами стали появляться ильмовые деревья, которые чаще растут в западном углу земли уротов, прилегающей к северному Ала-шаню.
Погода во время нашего следования, как по средней, так и по северной Гоби, стояла почти постоянно ясная. Сильные морозы, встретившие нас близ Урги, вскоре полегчали, хотя ночное охлаждение атмосферы все-таки почти постоянно было велико. В тихую же погоду днем становилось довольно тепло, но при ветре и днем всегда чувствовался холод. Снег, как у же было говорено, лежал лишь в окрестностях Урги да в северной половине степной Гоби. Далее к югу пустыня была совершенно свободна от зимнего покрова. Только близ гор Хурху и в самых этих горах небольшие снежные бураны вновь побелили почву. Вслед затем ветер сдул этот снег с открытых мест и наметал лишь небольшие сугробики возле кустов и камней. В южной же части земли уротов, по саксаульным зарослям, да и в других здесь местах, мы встретили сплошной снег глубиной до ½ фута, а в сугробах от 1 до 2 футов. Затишья нередко выпадали в ноябре; в декабре бури случались чаще. Вообще осень наиболее спокойное относительно ветров время для Гоби и для всей Центральной Азии. Весной же здесь бури бывают всего сильнее и чаще[36].
Механическая работа бурь. Эти бури, обыкновенно западные или северо-западные, являются могучими деятелями в геологических образованиях и в изменениях рельефа поверхности пустыни, словом, производят здесь ту же активную работу, какую творит текучая вода наших стран.
Нужно видеть воочию всю силу разгулявшегося в пустыне ветра, чтобы оценить вполне его разрушающее действие. Не только пыль и песок густо наполняют в это время атмосферу, но в воздухе иногда поднимается мелкая галька, а более крупные камешки катятся по поверхности почвы. Нам случалось даже наблюдать[37], как камни, величиною с кулак, попадали в углубления довольно крупных горных обломков и, вращаемые там бурей, производили глубокие выбоины или даже протирали насквозь двухфутовую каменную толщу.
Те же бури являются главной причиной образования столь характерной для всей Внутренней Азии лёссовой почвы. Продукт этого лёсса получается частью из выдуваемых прежних водяных осадков, не менее же вырабатывается бурями из разрушающихся горных пород. Такое разрушение, при большой интенсивности климатических влияний, идет в пустыне сравнительно быстро. Громадные каменные глыбы дробятся сначала на крупные, потом на более мелкие куски, наконец, на кусочки, образующие щебень и гальку на поверхности почвы. Тут-то и начинается наиболее активная работа ветров. Неустанной, живой силой действуют они из года в год на инертную массу камня и дробят гальку пустыни, постоянно ударяя в нее песком или хрящом, или сталкивая мелкие камешки друг с другом, или, наконец, перекатывая их с места на место. Крайности холода и тепла, нередко являющиеся в пустыне крупными скачками, также помогают разрушающей силе ветров. В результате получается дробление горных пород на самые мелкие частицы. Бури поднимают их в воздух, перетирают здесь еще более в смеси с готовым песком и осаждают, наконец, полученный мельчайший порошок в лёссовые толщи. Таким образом постепенно сглаживается рельеф пустыни, с одной стороны, разрушением здешних горных хребтов, а с другой, — засыпанием долин, ущелий, котловин и вообще неровностей горного скелета как крупными продуктами разрушения, так и лёссовой пылью.
Те же бури постоянно работают и над песчаными массами, залегающими в южной Гоби. Только здесь работа ветров менее, так сказать, продуктивна, ибо, помимо образования материала для лёсса провеиванием песка и выдуванием разрыхлений почвы, она выражается в непроизводительном взбалтывании песчаных залежей, которые только по своим окраинам оказывают незначительное поступательное движение. На высоком нагорье Тибета активная работа бурь также всюду выражается весьма резко, тем более, что здесь в подспорье к атмосферическим деятелям сухой Гоби, присоединяются во многих местах постоянные летние дожди.
Великолепная заря. Во время движения через северную и среднюю Гоби и по северному Ала-шаню, словом, в ноябре и декабре 1883 г., мы бывали почти ежедневно свидетелями великолепной вечерней и утренней зари. В прежние свои путешествия по Центральной Азии я ни разу не наблюдал здесь такого явления. По всему вероятию оно обусловливалось теми самыми причинами, которые породили подобные же, быть может только менее интенсивные, зари, наблюдавшиеся одновременно с нашими в других частях земного шара. Вот как происходило это явление в Гобийской пустыне.
После ясного, как обыкновенно здесь зимой, дня, перед закатом солнца, чаще же тотчас после его захода, на западе появлялись мелкие перистые или перисто-слоистые облака. Вероятно эти облака в разреженном состоянии висели и днем в самых верхних слоях атмосферы, но теперь делались заметными вследствие более удобного для глаза своего освещения скрывшимся за горизонт солнцем. Вслед затем весь запад освещался ярко-бланжевым светом, который вскоре становился фиолетовым, изредка испещренным теневыми полосами. В это время с востока поднималась полоса ночи — внизу темнолиловая, сверху фиолетовая. Между тем на западе фиолетовый цвет исчезал, вблизи же горизонта появлялся здесь, на общем светлобланжевом фоне, в виде растянутого сегмента круга, цвет яркооранжевый, иногда переходивший затем в светлобагровый, иногда в темнобагровый или почти кровяно-красный. На востоке тем временем фиолетовый цвет пропадал и все небо становилось мутнолиловым.
Среди изменяющихся переливов света на западе ярко, словно бриллиант, блестела Венера, скрывавшаяся за горизонт почти одновременно с исчезанием зари, длившейся от захода солнца до своего померкания целых полтора часа. Почти все это время дивная заря отбрасывала тень и особенным, каким-то фантастическим светом освещала все предметы пустыни. Утренняя заря часто бывала не менее великолепна, но только переливы цветов шли тогда в обратном порядке; иногда же эта заря начиналась прямо багровым светом. При полной луне описанное явление было менее резко. В пыльной атмосфере северного Ала-шаня оно наблюдалось нами реже, чем в центральной и северной Гоби.
Путь по северному Ала-шаню. Перейдя за хребтом Хурху через Галбын-гоби, а затем через юго-западный угол аймака уротов, мы вступили близ кумирни Баян-тухум в северные пределы Ала-шаня. Местность, как и прежде, несла дикий, вполне пустынный характер; бесплодие всюду было ужасное. Вместе с сыпучими песками появилась к югу от гор Хурху через весь Ала-шань почти постоянная пыль в воздухе. Севернее названных гор, где преобладает галечная почва, эта пыль наполняла собой атмосферу лишь во время сильной бури. Когда буря стихала, быстро оседала и пыль, вероятно недостаточно еще здесь мелкая, чтобы подольше держаться в воздухе. В Ала-шане же, да н во всей южной Гоби, со включением бассейна Тарима, пыльная атмосфера составляет в течение круглого года самое обыденное явление, ибо после каждой бури, даже небольшого сравнительно ветра, мельчайшая пыль, уже вполне переработанная и выдутая из песков или с обширных лёссовых площадей, долго висит в атмосфере и оседает очень медленно.
По случаю крайней бескормицы, длившейся более месяца, наши верховые лошади сильно ослабели, и две из них были брошены; верблюды же шли молодцами, несмотря на тяжелые вьюки.
Миновав широкую гряду бесплодных холмов, которыми расплывается к стороне Ала-шаня хребет Хара-нарин-ула, мы спустились на несколько меньшую абсолютную высоту и остановились дневать возле ключа Аршанты, у подножия довольно высокой изолированной горной группы Хан-ула. На ней водится множество куку-яманов (Pseudois burrhej), впервые в нынешнее путешествие нами встреченных. Охоте за названными зверями была посвящена дневка. Однако добычи оказалось мало — всего один куку-яман, несмотря на обилие выстрелов. С непривычки казаки горячились, да и сам я сделал из берданки несколько промахов сряду по великолепному экземпляру аргали Дарвина. Здесь кстати заметить, что монголы нередко также охотятся за зверями. У записных охотников мы видали в Халхе, да и в Ала-шане, малокалиберные кремневые винтовки, которые изготовляются в Тобольске и славятся по всей Сибири. Монголы покупают эти винтовки в Урге от наших торговцев и, вероятно, уже сами иногда переделывают кремневое ружье на фитильное.
На том же ключе Аршанты нам повстречался монгольский лама, ходивший пешком на богомолье в знаменитую кумирню Гумбум, близ Синина, и теперь возвращающийся обратно. Дорогою такие странники пользуются гостеприимством в попутных стойбищах. Встреченный лама тащил за плечами тяжелую ношу, в которой, кроме необходимой одежды, в изобилии имелись разные тибетские святости — лекарства, курительные при богослужении свечи, писанные молитвы или заклинания и т. п. Все это лама, конечно, продаст на родине с хорошим барышом и таким образом, кроме отмоленных своих грехов, попользуется и материальными выгодами.
Дальнейший наш путь лежал попрежнему на юг мимо озера осадной соли Джаратай или, как его теперь нам называли, Джартатай. Местность, как и перед тем была отвратительная: сыпучие пески, кое-где поросшие саксаулом, сменялись площадями соленой лессовой глины, по которой росли хармык и бударгана; поближе к горам залегала голая галька. Бедность водою доходит здесь до крайности. Само озеро Джаратай, где добывается превосходная осадочная соль, было так занесено песками и пылью, что почти не отличалось по цвету от соседней пустыни. На берегу названного озера, в солончаковом песке, найдены нами были два вида пресноводных раковин — Limnaeus sp., Planorbis sp., уже вымерших здесь но, вероятно, принадлежащих к живущим еще ныне видам. Местами эти раковины, выдутые ветром, насыпаны были, словно галька, на твердом солончаковом лёссе.
Снег в Ала-шане попадался лишь местами, да и то в небольших сугробиках возле кустарников и вообще выдающихся предметов на поверхности почвы. В голых сыпучих песках такие сугробики были занесены песком иногда на два фута глубиной. Тем не менее антилопы хара-сульты умеют находить подобные снеговые залежи и, раскапывая заметавший их песок, пользуются снегом взамен воды.
Погода попрежнему стояла ясная, холодная по ночам и довольно теплая днем, когда не было ветра. Солнце, несмотря на зиму, грело ощутительно, и в затишье сыпучий песок на крутых скатах, обращенных к солнцу, нагревался, несмотря на конец декабря, до +27,5 °. До такой же цифры или даже более нагревалась во время пути наша одежда на стороне тела, обращенной к солнцу; между тем как на стороне теневой в это самое время термометр показывал мороз[38].
От сзера Джаратай до алашанского города Дынь-юань-ин, где имеет свое пребывание местный владетельный князь и куда мы теперь направлялись, расстояние немного более сотни верст. Дорога, хорошо наезженная, идет сначала по бугристой местности, поросшей хармыком, а затем по сыпучему песку, покрытому редким саксаулом. Последний до того был засыпан лёссовой пылью, что стоило лишь тряхнуть дерево, чтобы с него слетел целый столб этой пыли. Местами среди саксаульника попадаются небольшие солончаковые площадки лёссовой глины, обильно поросшие зеленеющими и зимой кустиками Haloxylon [саксаула]. На таких площадках обыкновенно живут пустынные жавороночки (Alaudula cheleensis); саксаульные сойки (Podoces hendersoni) и саксаульные воробьи (Passer stoliczkae) обитают сними по соседству и составляют всегдашнюю принадлежность здешних саксаульных зарослей.
Не доходя 8 верст до колодца Тарлын (засыпанного ныне песком), нам встретился новый колодезь Шыни-худук, через который пролегает вновь открытый, а быть может и прежний, теперь возобновленный, путь из г. Дын-ху на Желтой реке в г. Сого. История с этим последним городом только теперь разъяснилась для нас окончательно[39]. Оказывается, что именем Сого монголы называют небольшой китайский городок Чжен-фань, относящийся к провинции Гань-су и лежащий в изгибе Великой стены, верстах в 40—50 к северо-востоку от г. Гань-чжоу(11). В описываемом городке от 7 до 8 тысяч жителей китайцев; в окрестностях много китайских деревень, обитатели которых занимаются земледелием. Вода, орошающая поля и самый город, приходит от Гань-чжоу, затем теряется в песчаной пустыне. Через Ала-шань в Сого ведут два пути: вышеуказанный из г. Дынь-ху и другой из г. Дынь-юань-ина. Оба они трудные для караванных животных. Кроме того, из Сого ходят на верблюдах прямиком через пустыню к устью р. Эцзинэ, где лежат два больших соленых озера. Путь этот еще труднее, ибо в одном месте приходится трое суток следовать без воды.
Вскоре за колодцем Тарлын сыпучие пески отходят в сторону от дороги и тянутся, верстах в 30 или 40 от нее, далее к югу. Исчезает на время и саксаул, взамен которого на почве, еще достаточно песчаной, местами же солончаковатой, появляются Arlemisia campestris, Reaumuria, Salsola [полынь чернобыльник, реамюрия, солянка] и другие солянковые; в изобилии вскоре начинает попадаться страшно колючий Oxythropis acyphylla [остролодка], образующий вследствие наноса пыли и песка большие (3—5 футов в диаметре) кочки, много напоминающие ощетинившегося ежа, именем которого (дзара) монголы называют это растение. Ближе к г. Дынь-юань-ину местность делается волнистее, плодороднее и обильнее прорастает полынью, как мелкой (Artemisia pectinata), так и кустарной (Art. campestris). Громадный Алашанский хребет, до сих пор мало заметный в пыльной атмосфере, теперь стоял уже возле нас совсем близко; он был покрыт снегом до своего подножия.
На предпоследнем к г. Дынь-юань-ину переходе нас встретили с приветствием посланцы от алашанского князя (вана) и двух его братьев. За день перед тем совершенно неожиданно, дорогою повстречался нам старый приятель монгол Мыргын-булыт, с которым в 1871 г., при первом посещении Ала-шаня, мы охотились в здешних горах. С тех пор прошло уже более двенадцати лет, но старик первый узнал меня и чрезвычайно обрадовался, хотя, к сожалению, был изрядно пьян по случаю какой-то выгодной торговой сделки. На бивуаке я хорошенько угостил своего приятеля и сделал ему небольшие подарки. Затем Мыргын-булыт отправился в Чаджин-тохой[40], где ныне постоянно живет и куда теперь следовал с караваном.
На третий день нового 1884 года мы достигли наконец г. Дынь-юань-ина и в полутора верстах от него разбили свой бивуак. От Урги пройдено было, средним числом, 1 050 верст[41].
Пребывание в г. Дынь-юань-ине. В пятый уже раз пришлось мне быть в названном алашанском городе. Разоренный в своей внестенной части дунганами еще в 1869 г., он обстроился лишь за последние два-три года. Внутри же стены, где город уцелел от неприятельского погрома, все осталось по-старому. Как прежде, так и теперь, там живет владетельный князь со своим штатом и помещаются лавки китайских торговцев.
Расположен Дынь-юань-ин среди пустыни невдалеке от алашанских гор. Вода, питающая город, как равно разбросанные вокруг него жилища и небольшие поля, получается из ключей; изредка во время сильного дождя или быстрого таяния выпавшего в горах снега сюда добегает р. Бугутуй. Население описываемого города едва ли превышает четыре или пять тысяч душ. Оно состоит из лам, княжеских чиновников и торгующих китайцев; здесь же ютятся и простые монголы. Эти последние, как и во всем Ала-шане, живут бедно. Притом алашанские монголы, уже получившие достаточную китайскую закваску, далеко не походят на халхасцев.
На другой день после прибытия в Дынь-юань-ин, мы имели свидание с владетельным князем и двумя его братьями. Встретились как старые знакомые, хотя, конечно, не малую долю дружеского приема со стороны алашанских князей обусловили наши хорошие им подарки. Впрочем, младший и лучший из этих князей--гыген, как кажется, был рад непритворно. Он даже угостил нас, к немалому нашему удивлению, шампанским. Оказывается, что алашанские князья, воспитанные вполне на китайский лад, познали, в одну из своих поездок в Пекин, веселящее действие названного вина и с тех пор получают его, равно как и коньяк, из Тянь-дзина. Старший же князь (ван) вошел во вкус до того, что, как говорят по секрету, нередко напивается допьяна.
Как в прежние мои посещения Ала-шаня, так и теперь, все три князя оказались бесстыжими попрошайками и постоянно клянчили через переводчика о новых подарках; притом выведывали, какие у нас имеются хорошие вещи. К сожалению, теперь у князей уже не было их близкого доверенного и нашего старинного приятеля ламы Балдын-сорджи, столь искусного во всех разведываниях и выпрашиваниях. Он умер на пути в Пекин. Погиб также и другой здешний наш приятель, Мукдой, сопровождавший нас осенью 1880 г. в Ургу. Там он наделал каких-то плутней и, возвратившись в Ала-шань, повесился ввиду неминуемой кары.
В алашанском городе мы повстречали европейца, агента торговой английской компании, немца Грезель, занимавшегося здесь покупкой шерсти, главным образом верблюжьей. Собирается ее в Ала-шане (по сообщению того же Грезеля) ежегодно от 500 до 700 пудов; цена стоит от 3 до 4 металлических рублей за пуд на наши деньги. Монополия продажи шерсти в руках князей, которые, как справедливо объяснял нам тот же немец, большие плуты и кругом в долгах. Вся купленная в Ала-шане шерсть (верблюжья и баранья) свозится в феврале в г. Ше-тцуи-дзе (на р. Хуан-хэ близ г. Дун-ху) и отсюда, лишь только вскроется Желтая река, отправляется на барках вниз по ней в г. Бауту [Баотоу].[42] Там эта шерсть немного очищается от грязи и затем транспортируется в Тянь-дзин, где уже окончаетельно выбивается машинами на европейских фабриках (причем теряется около 10 % по весу), прессуется и отправляется в Англию. Алашанская верблюжья шерсть по качеству наилучшая — нежная и песочного (красновато-желтого) цвета; у верблюдов же Северной Монголии шерсть более темная и грубая. Кроме шерсти, вышеназванный агент покупает и ревень, для чего ездит в г. Синин.
Целую неделю простояли мы возле Дынь-юань-ина, запасаясь необходимыми в дальнейший путь покупками, которые хотя были и незначительны, однако приобретение их требовало больших хлопот. Едва-едва, и то с помощью гыгена, мы купили для себя 23 пуда дзамбы, по нескольку пудов риса, проса, пшеничной муки, ячменя для корма лошадей и т. п. мелочей. Сам же ван продал нам 11 хороших верблюдов, так что теперь в нашем караване считалось 67 этих животных. Хлопотал я купить еще штук 8—10, но более хороших верблюдов в продаже не нашлось.
Пока совершались торговые сделки, которыми специально заведывали урядник Иринчинов и переводчик Абдул Юсупов, мы производили экскурсии в окрестностях своего бивуака и однажды съездили в соседние алашанские горы, в ущелье р. Бугутуй. Эта речка, как было упомянуто выше, только при сильном в горах дожде или при быстром таянии снега добегает до Дынь-юань-ина; в обыденное же время вода теряется в почве вскоре по выходе из гор. Но все-таки в течение долгих лет названная речка вырыла в наносной и лёссовой почве западного подножия Алашанских гор глубокую и широкую лощину по направлению своего течения. Бока этой лощины, расходящиеся под острым углом от гор к пустыне, почти отвесны и имеют от 30 до 50 сажен высоты; поперечник же самой ложбины в средней ее части простирается от 3 до 5 верст. Подобные овраги, только гораздо меньших размеров, вымыты по направлению всех других ущелий Алашанских гор, в которых летом иногда случаются сильные ливни.
Подробно Алашанский хребет описан в моей «Монголии и стране тунгутов», стр. 171—175 и 363—368[43]. Скажу здесь только, что достаточное плодородие, вместе с отсутствием голых каменных осыпей в нижнем и среднем поясе названных гор, составляет характерное их отличие от близко лежащих на севере того же Ала-шаня хребтов Хан-ула и Хара-нарин-ула, да и от многих других горных групп Центральной Азии. Причина этого явления заключается в том, что на западный, ближайший к пустыне, склон Алашанского хребта, вздымающегося высокой, отвесной стеной, в изобилии оседает лёссовая пыль, приносимая господствующими западными ветрами, а летние дожди добегающего еще сюда юго-восточного китайского муссона смачивают эту почву и делают ее пригодною для растительности.
Леса, которые покрывают собой средний пояс как западного, так и восточного склона Алашанского хребта, со времени усмирения дунганской смуты, сильно истребляются китайцами и у же много поредели[44]. Также усердно преследуются местными охотниками здешние звери — куку-яманы, кабарга и маралы. Словом, теперь Алашанский хребет был далеко не таким девственным, каким мы нашли его при первом посещении Ала-шаня в 1871 г. Тогда, благодаря разбоям дунган, эти горы целый десяток лет стояли безлюдными, леса росли спокойно и звери в них множились привольно.
При настоящей своей поездке в Алашанский хребет мы пробыли здесь только один день. Однако довольно далеко поднимались вверх по ущелью р. Бугутуй. Неглубокий (⅓ — ½ фута) снег покрывал лишь северные склоны гор и несколько обильнее лежал на дне ущелий. Птиц в горах нашли мы мало; зверей не видали вовсе.
Вечером, когда мы возвратились к тому месту, где ожидал нас казак с лошадьми, случилась довольно комичная история. Собираясь уезжать из гор, мы неожиданно заметили, шагах в пятистах или шестистах от себя, какого то крупного зверя, кормившегося на крутом горном склоне. По случаю наступивших сумерек нельзя было даже в бинокль разобрать, какое именно это животное; по белому же брюху и неясно различаемым рогам я принял его за большого самца аргали. Подкрадываться по засыпанной снегом круче было невозможно, притом темнело, так что, не сходя с места, я пустил из берданки несколько пуль в загадочного зверя. Последний убежал, но вскоре опять показался повыше на скале. Тогда я решил оставить зверя в покое до утра, и мы поехали на свой бивуак. Здесь я назначил к бывшему с нами казаку еще двух человек и приказал всем им ехать с полуночи в горы туда, где мы оставили зверя, и утром убить его. Казаки с радостью приняли такое поручение и еще до рассвета были уже на месте; затем, когда повиднело, оставили лошадей в ущелье и осторожно полезли в горы искать желанную добычу. Но каково же было их разочарование, когда, подкравшись со всеми предосторожностями к ближайшим скалам, они увидели перед собой небольшого домашнего яка вероятно, отбившегося от своего стада и бродившего где попало по горам. «Хотели даже застрелить эту язву», — говорили по возвращении на бивуак сконфуженные охотники, на которых еще долго потом сыпались насмешки товарищей.
Следование через южный Ала-шань. Покончив со своими сборами в Дынь-юань-ине, мы выступили отсюда 10 января и направились прежним путем через южный Ала-шань к пределам Гань-су. Дорога, удобная и для колесного движения, была отлично наезжена, благодаря тому, что по ней часто ходят теперь караваны монгольских богомольцев из Халхи и других частей Монголии в кумирню Гумбум и обратно; реже следуют здесь караваны торговые. Сыпучие пески, отошедшие на время к западу, снова придвинулись к самой дороге и местами пускали через нее неширокие рукава. Слева высокой стеной тянулся Алашанский хребет. Местность же, по которой мы теперь шли, представляла равнину, кое-где волнистую и полого поднимавшуюся к названным горам. По этой равнине, на лёссовой солончаковой почве, как и в других подобных местах южного Ала-шаня, мы встретили теперь довольно хороший для здешней местности подножный корм. Монголы объясняли, что причиной такой для них благодати были частые, сравнительно с другими годами, дожди, падавшие минувшим летом в южном Ала-шане.
Погода, как теперь, так и во время нашего пребывания в Дынь-юань-ине, словом, в течение всей первой половины января, стояла отличная, чисто весенняя. Хотя ночные морозы доходили до —22 °, но днем, даже в тени, термометр поднимался до +5,9 °; в полдень на солнечном пригреве показывались пауки и мухи; в незамерзающих близ Дынь-юань-ина ключах плавали креветы и зеленела трава; по утрам слышалось весеннее пение пустынного жавороночка. Все это обусловливалось затишьями при ясной, хотя и постоянно пыльной атмосфере; со второй же половины января опять задули ветры и снова наступили холода.
Сделав три перехода до колодца Шангын-далай, памятного мне еще от первого путешествия, когда в июне 1873 г. наш караван едва не заблудился в пустыне и нашел спасение возле названного колодца[45], мы остались теперь здесь на дневку. Как в день прихода, так и на следующий день охотились в небольшой горной группе, находящейся вблизи Шангын-далая. Эта группа состоит исключительно из песчаников, и высшей овоей точкой, на которой сложен монгольский «обо», не поднимается (на-глаз) более тысячи футов над окрестной местностью. В нижнем и даже среднем поясе описываемая горная группа, подобные которой разбросаны кое-где островками по песчаному морю Ала-шаня, занесена сыпучим песком. Из него торчат голые скалы, а на поверхности того же песка, врассыпную, растет флора соседней пустыни. Из зверей держались здесь только лисицы, которые охотились за горными куропатками (Caccabis chukar); из птиц мы добыли десятка два хороших экземпляров и между ними новый вид завирушки, названный впоследствии мною именем одного из моих помощников — Aocentor koslowi.
От Шангын-далая путь наш лежал через кумирню Сокто-курэ попрежнему по волнистой лёссовой равнине, в изобилии поросшей мелкой полынью и кое-где бударганой, спорадически же корявыми кустарниками, свойственными южному Ала-шаню. Между ними у Pyptanthus chinensis [пиптантус] уже начинали разбухать цветочные почки. Сыпучие пески опять потянулись влево от нас и, наконец, рукавом, верст на 12 шириною, стали поперек дороги. Затем снова раскинулась обширная лёссовая площадь, по которой мы свернули вправо с большой дороги и, перейдя через две неширокие песчаные гряды, вышли на ключевое урочище Баян-булык, лучшее из всех, виденных нами в Ала-шане. Нужно при этом заметить, что последний переход мы сделали на старую память без проводника, ибо наш вожак, отпросившийся, по случаю нового года, съездить в ближайшие монгольские юрты, исчез бесследно.
На Баян-булыке мы провели четверо суток специально для того, чтобы сделать астрономическое определение положения этого места. К сожалению, хорошая погода, как нарочно, испортилась — небо сделалось облачным, задул холодный ветер и даже шел небольшой снег. Так желаемое наблюдение и не удалось. Хорошо еще, что место было отличное — кормное и с прекрасной ключевой водой. По окрестным пескам держались в большом числе антилопы хара-сульты, приходившие ночью и даже днем к Баян-булыку на водопой и покормку. Монголы, которые в числе нескольких семейств живут в описываемом урочище, ловят этих антилоп в капканы. Мы же охотились с винтовками и убили пять отличных экземпляров. Кроме того, на Баян-булыке держалось довольно много мелких птичек и, ежедневно по утрам, прилетали сюда на водопой большие стада больдуруков [саджа] (Syrrhaptes paradoxus). Последние не попадались нам ранее в северной и средней Гоби, зимовали же в южном Ала-шане вследствие обилия здесь сульхира, мелкие семена которого служат пищей для названных птиц. Вообще по пути через Гоби мы встретили очень мало зимующих пернатых, да и то нередко лишь единичными экземплярами. Главная тому причина — бескормица, частью же и сильные холода пустыни.
Урочище Баян-булык вкраплено в юго-западной окраине одной из самых обширных песчаных площадей Ала-шаня, называемой местными монголами Тынгери. По своей архитектуре эти сыпучие пески представляют, как и в других местах, бесчисленное множество невысоких холмов и увалов, с выдутыми между ними то воронкообразными, то удлиненными котловинами. Преобладающее направление песчаных увалов в Тынгери меридиональное, но много встречается и исключений. Отдельные холмики имеются от 50 до 70, иногда до 100 футов высоты, увалы же всегда ниже; тянутся они обыкновенно от 15 до 30 сажен; глубина котловин сажен 5—7. С наветренной стороны покатость песка всегда пологая, и самый песок сбит здесь довольно твердо; со стороны же подветренной, в особенности у холмов, песок всегда рыхлый и образует крутую осыпь. Иногда по вершинам увалов тянутся невысокие острые гребни. Наветренная поверхность как холмов, так и увалов, почти всегда испещрена волнистыми, обыкновенно перпендикулярными к направлению господствующего ветра, линиями, много напоминающими собою легкую зыбь на поверхности тихой воды. На дне котловин иногда обнажается подпочва, состоящая из твердой лёссовой глины. По котловинам же, преимущественно на их западных скатах, кое-где растут плотными кучками сульхир (Agriophyllum gobicnm) и обыкновенный тростник; реже торчит здесь деревцо Hedysarum arbuscula [копеечник] или куст Myricaria platyphylla [мирикария]. Все это встречается лишь недалеко в глубь песчаных залежей. На самых их окраинах, где к песку более примешана лёссовая глина, растительность пустыни сравнительно обильнее. Затем внутри сплошных песчаных площадей царствует бесплодие и безводие. Впрочем, по словам монголов, кое-где в песках южного Ала-шаня попадаются ключевые урочища, подобные Баян-булыку; изредка соленую воду можно добывать, выкапывая неглубокие ямы в лёссовой подпочве.
Тропа от Баян-булыка через южный рукав песков Тынгери, всего на протяжении 14 верст, была хорошо проторена. Она вьется здесь по увалам и скатам песчаных холмов. Песок был снизу подмерзшим, и наши верблюды шли по нему легко.
Перейдя вслед затем через невысокую гряду наносных холмов, окаймляющих собою возвышенное лёссовое плато, протянувшееся до окрайних гор Гань-су, мы держали, более чем на сотню верст, путь почти прямо на запад вдоль все тех же сыпучих песков. Лёссовая почва равнины, по которой мы теперь шли, была покрыта, благодаря дождям минувшего лета, обильнее, чем прежде, растительностью. Из новинок нам встретились на первом переходе несколько поперечных дорог, которые, по сообщению проводника, вели из разных частей южного Ала-шаня в г. Дырисун-хото. Затем, следуя далее, мы встретили два новых или, правильнее, прежних, ныне возобновленных, колодца — Баян-тохой, в 115 футов, и Элум-туту-хум[46], в 92 фута глубиной. Подстать к ним лежал и третий, известный из прежних моих путешествий, колодец возле фанзы Ян-джонза; он имеет глубину в 180 футов. Температура воды в этих колодцах, измеренная нами 24, 25 и 26 января 1884 г., была: для первого +10,0 °, для второго +12,2 ° и для третьего +10,3 °. Вероятно, такие же глубокие колодцы вырыты в здешней лёссовой почве и в других оседлых местах западной части описываемой равнины. Здесь, до дунганского разорения, кое-где жили китайцы и занимались земледелием. Поля их орошались частью дождями, частью же скопленной в известных резервуарах дождевой водой. Урожай в дождливый год бывал хороший, в засуху же хлеб почти пропадал.
От фанзы Ян-джонза, где, как нам теперь сообщали, пролегает южная граница Ала-шаня[47], сыпучие пески уходят к западу и северо-западу оставляя неширокую культурную полосу вдоль северного подножия Нань-шаня. Мы же направились к югу и, перейдя полуразрушенный вал Великой стены, разбили свой бивуак близ китайского г. Даджина, принадлежащего уже провинции Гань-су.
Интересное случайное сведение. Незадолго перед тем пришлось нам выслушать от своего вожака очень интересное сведение, которое было проверено нами еще у нескольких туземцев. Узнали мы следующее.
Верстах в двадцати к северу от фанзы Ян-джонза, среди голых песков, лежит довольно плодородная для здешних местностей лёссовая площадь, выгодная для пастьбы скота, но вовсе лишенная воды. Лет пятьдесят тому назад один богатый монгол вздумал выкопать здесь колодец и нанял для этой цели китайских рабочих. Последние приступили к делу и рыли усердно. Почва состояла из слоев лёссовой глины и чистого песка; камней или гальки не было вовсе. Когда прорыли землю до глубины 50 ручных сажен, то рабочие неожиданно наткнулись на очаг, сложенный из трех камней, по древнемонгольскому обычаю, практикуемому при случае и доныне. Под очагом лежала зола, и земля была красноватого цвета — знак, что огонь на этом месте клали довольно долгое время. Испугавшись подобной находки, китайцы прекратили работу, так что колодец остался неоконченным, и ныне, вероятно, опять уже засыпался. Положим, что цифра в 50 сажен преувеличена. Тогда возьмем среднюю величину из трех измеренных нами вышеназванных колодцев[48]. Получится 130 футов, и это будет вероятно, глубина, на которой найден был очаг. Теперь спрашивается: сколько времени нужно было для наслоения этой толщи, принимая даже в расчет сравнительно быстрый ветровой нанос песка и лёсса? Когда жили люди, раскладывавшие найденный очаг, и кто они такие были?
Вернемся ненадолго опять к пройденной пустыне.
Поверка абсолютных высот пройденного пути. Как выше упомянуто, мы производили по своему пути довольно часто (через переход или два) определения абсолютных высот местности посредством барометра Паррота. При первом здесь путешествии те же наблюдения делались анероидом и гипсометром (точкою кипения воды). Затем, при вторичном следовании через Гоби, осенью 1880 г., абсолютные, высоты определялись также посредством барометра Паррота. Эти высоты, как равно и все другие для трех последних моих путешествий, вычислены генерал-майором К. В. Шарнгорстом(12). Соответствующими пунктами для барометрических наблюдений второго и третьего путешествий приняты были таковые же наблюдения в Пекине и Ташкенте. Но с 1884 г. метеорологических наблюдений в названных пунктах не производилось; поэтому для четвертого моего путешествия лишь ноябрь и декабрь 1883 г. отнесены к Пекину. Для соответствующих же наблюдений 1884 г. приняты наблюдения в Иркутске, а для 1885-го — в Барнауле; кроме того, взяты в расчет изобары. В результате, как и следовало ожидать, получились цифры, немного измененные против прежних наблюдений. Но так как ни для тех, ни для других вычислений нет достаточно верного критерия, то всего лучше принять пока средние высоты из прежних и нынешних моих барометрических определений. Эти высоты (в футах) для главнейших пунктов пройденной Гоби будут следующие[49]:
г. Урга — 4 300
ключ Хайрхын — 4 200
кл. Тугрум-булэ — 4 400
кол. Тирис — 4 530
кол. Будун-шабактай — 5 230
кол. Дебер — 4 900
кол. Дзере-худук — 5400
кол. Су-чжан . . . . …. 3 200
кл. Чургу-булык — 3 700
оз. Джаратай-дабасу — 3 400
г. Дынь-юань-ин — 4 900
кл. Баян-булык — 4 900
кол. Шургул-хуцук — 5 600
фанза Яя-джонза — 5 600
близ г. Даджина — 6300
Зимний климат Гоби. В заключение несколько слов о климате, по нашим бродячим, как их можно назвать, метеорологическим наблюдениям. Эти наблюдения в течение трех зимних месяцев — ноября, декабря и января — по пути через Гоби, хотя и не вносят особенно новых данных относительно климатических явлений пустыни, но все-таки несколько дополняют прежние отрывочные сведения, тем более, что подобных зимних наблюдений в поперечнике Гоби никем еще не делалось до сих пор[50].
В общем характеристику зимнего климата пройденных местностей составляли: постоянно низкая ночная температура, рядом с довольно иногда высокой температурой при затишье днем и нередкими крутыми скачками от тепла к холоду; преобладающая ясная атмосфера; малое количество выпадающего снега и сильная сухость воздуха; частые затишья и нечастые сравнительно бури исключительно от северо-запада или запада. Притом наиболее суровыми оказались северная и средняя Гоби; в Ала-шане же, как и вообще в юго-восточной окраине Монголии, зима гораздо слабее.
Детально, по месяцам, нынешние наши наблюдения дают следующие выводы.
В первой трети ноября холода в Северной Гоби стояли умеренные, в Урге до —24,5 ° на восходе солнца[51]. Затем, после сильного северо-западного с заметелью ветра, термометр на солнечном восходе 9 ноября упал до —33,5 °, на следующее утро до —37 ° (ночью, же, вероятно, и более), а 11 ноября, не только на восходе солнца, но даже при наблюдении в 8 часов утра ртуть замерзала. Столь низкую температуру, при всех своих путешествиях по Центральной Азии, я наблюдал до сих пор лишь однажды, именно в Чжунгарской пустыне в первой трети декабря 1877 г., когда ртуть термометра замерзала по утрам и даже по вечерам пять суток сряду.
Вышеуказанному охлаждению атмосферы северной Гоби отчасти способствовал и снег, который, как уже было говорено, не толстым (¼-- ½ фута) слоем почти сплошь покрывал землю в окрестностях Урги и верст на 150 далее к югу. Этот снег выпал в конце октября, когда сильный сибирский буран пронесся внутрь Гоби до хребта Хурху, быть может и далее. В открытых равнинах пустыни снег вскоре был сдут ветром в овраги, частью смешался с песком и уничтожился на солнце, частью же прямо испарился в здешней сухой атмосфере.
Лишь только исчез снежный покров, как сразу стало теплее, ибо почва днем отчасти нагревалась солнцем. В особенности делалось тепло в тихую ясную погоду в последней трети ноября, когда термометр, при наблюдениях в 1 час пополудни показывал в тени до —1,8 °, но все-таки не выше точки замерзания. Однако местные монголы сообщали нам, что подобное тепло в это время года составляет у них (под 45 и 44 ° с. ш.) явление исключительное. Средняя температура описываемого месяца, выведенная из трех ежедневных наблюдений[52], составляет —18,1 °, максимум средней температуры дня —9,7 °, минимум —34,1 °.
Буря в ноябре случилась лишь одна, но дней с сильным ветром[53], то-есть почти бурей, считалось еще семь. Как эти ветры, так и другие, более слабые, имели преобладающее западное направление, с редкими отклонениями к северу и югу. Затишья выпадали также нередко. Атмосфера стояла почти постоянно ясною. Вполне облачных дней в течение всего ноября было только 4, полуоблачных 3. Облака чаще всего являлись слоистыми и перисто-слоистыми. Снег за весь месяц падал лишь однажды, еще в окрестностях Урги, да и то небольшой.
В декабре, который мы провели в средней Гоби и северном Ала-шане между 44 и 39 °с. ш., холод распределялся равномернее, хотя по временам случались весьма крутые скачки температуры. Так, 2 декабря в 1 час пополудни термометр в тени поднялся до +5,8 °, на следующий день в тот час наблюдения было —10,0 °, а еще через день —16,8 °; или 20 декабря в 1 час пополудни наблюдалось в тени +2,0 °, а на другой день в тот же час —10,8 °. При этом следует оговорить, что в течение всего описываемого месяца выше нуля в тени замечено лишь два вышеуказанных раза. Минимум ночной температуры доходил в декабре лишь до —27,7 °. Средняя температура всего месяца была значительно меньшая, чем для ноября, всего —13,0 °; максимум средней дневной температуры равнялся —5,7 °, минимум —19,5 °. Ветры в декабре дули гораздо чаще, чем в ноябре. Между ними преобладали западные и северо-западные; в северном же Ала-шане нередко случались ветры юго-западные и южные. Настоящих бурь было 4; дней с сильным ветром также 4 и столько же ночей. В средней Гоби, севернее гор Хурху, лишь при буре атмосфера наполнялась пылью и песком; как только стихал бушевавший ветер, воздух становился чистым. Южнее же названных гор, где залегают обширные песчаные и лёссовые площади, не только каждая буря, но даже иногда слабый ветер поднимали в воздухе более или менее густую пыль, от которой атмосфера уже не очищалась. Пыль эта в тихую погоду держалась слоем не толще 600—700 футов от земли, как это пришлось нам наблюдать с высоких Алашанских гор.
Снег в декабре падал пять раз, всегда мелкими, сухими, как песок, кристалликами и в небольшом количестве. Приносился он северо-западными ветрами. Несколько дольше и ровнее лежал лишь в саксаульных зарослях. В более же открытых местах сдувался бурями в небольшие, в форме валиков или языков, сугробики на подветренной стороне кустов, камней и других неровностей почвы, представляющей тогда невообразимую пестроту. Непогода и облачность в описываемом месяце выпадали сериями; затем все-таки ясных дней было 22 и полуясных 2. Теплее в декабре стало в последней его трети, когда мы вошли в Ала-шань. Здесь, в тихую, ясную погоду при —7,0 ° в тени в 1 час пополудни, песок на крутых склонах, обращенных к солнцу, нагревался до +27,5 °. Миражи в декабре случались нередко в тихую, ясную погоду на галечных и солончаковых равнинах средней Гоби; реже замечалось названное явление в песках Ала-шаня.
В этом последнем, именно в средней и южной его частях, мы провели почти весь январь, который при значительно меньшем, чем предыдущий месяц, холоде вообще характеризовался сравнительно теплой погодой в первой своей половине и более холодной во второй. Средняя температура для всего января была лишь —8,4 °; максимум средней дневной температуры —1,9а, минимум —12,9 °. Хотя по ночам морозы и в первой половине января стояли довольно значительные (до —22,0 °), но при наблюдениях в 1 час пополудни термометр десять раз показывал выше нуля (до +5,9 °); погода почти постоянно была (ясная хотя и пыльная) тихая или маловетреная. Снегу в южном Ала-шане не встречалось вовсе. Хотя он и выпадал здесь ранее нашего прихода (вероятно, при буранах в половине декабря), но был задут песком и уничтожен солнцем.
Со второй половины января стало гораздо холоднее, ибо погода сделалась облачной и начали дуть ветры, преимущественно северо-западные иногда же и восточные. Однако собственно бурь в январе случилась лишь одна. В последней трети описываемого месяца по временам шел небольшой снег, обыкновенно после значительной, как и всегда в Гоби, предварительной потуги. Замечательно, что этот снег падал хлопьями, если был принесен восточным ветром, то есть из собственно Китая. Всего дней ясных в январе (за исключением четырех последних его суток, когда мы были уже на нагорье Гань-су) считалось 13, полуясных 3; так что облачность в этом месяце была гораздо значительнее, чем в ноябре и декабре.
Окрайний к Ала-шаню хребет. Южной границей песчаной пустыни Ала-шань служит хребет Нань-тань, образующий восточную часть громадной., нигде не прерывающейся горной стены, которая огораживает собой все нагорье Тибета к стороне южной Гоби и котловины Таримского бассейна. Эта гигантская ограда, принадлежащая системе Куэн-люня [Куэнь-луня], несет по местностям различные названия и имеет различный физико-географический характер. Но общий топографический ее склад одинаков на всем протяжении и представляет, подобна тому как для некоторых других хребтов Центральной Азии, только в большем масштабе, полное развитие дикого горного рельефа к стороне-низкого подножия; наоборот, несравненно меньшее распространение тех же горных форм в противоположном склоне на высокое плато[54].
Та часть Нань-шаня, через которую как теперь, так и в прежние путешествия нам пришлось подниматься от г. Даджина на нагорье Гань-су называется китайцами Мо-мо-шань[55] и нигде не достигает снеговой линии. Вечноснеговые группы Кулиан и Лиан-чжоу лежали западнее нашего пути и теперь вовсе не были видны в пыльной атмосфере.
Подъем от Даджина через окрайний хребет весьма пологий; он идет ущельем небольшой речки; дорога колесная. Через 28 верст от входа в названное ущелье лежит на абсолютной высоте около 8 тыс. футов перевал; от него небольшой спуск к маленькому китайскому городку Да-и-гу. Отсюда колесная дорога направляется на г. Сун-шань и далее в г. Лань-чжоу, но мы свернули к западу, чтобы следовать на Куку-нор прежним горным путем, достаточно нам знакомым. Двигаясь в этом направлении, мы вскоре пересекли еще две рядом лежащие ветви окрайнего хребта, из которых задняя имеет перевал на абсолютной высоте около 10 тыс. футов.
Весь окрайний хребет в направлении, нами пройденном, состоит исключительно из песчаников, и только в ближайшем к г. Даджину нижнем поясе встречается тальковый сланец. Эти горные породы лишь изредка обнажены, но большей частью засыпаны лёссовой пылью, постоянно приносимой из соседней пустыни. Части хребта, ближайшие к Ала-шаню почти совершенно бесплодны, но далее в глубь гор, с увеличением абсолютной высоты, лёссовая почва, смачиваемая летними дождями, становится плодородной и покрывается травой. В самом верхнем поясе наружного хребта и следующей затем его ветви появляются небольшие еловые леса, и в изобилии растут свойственные горам Гань-су кустарники--Garagana jubata, Potentilla, Salix [карагана--верблюжий хвост, лапчатка и ива]; луга здесь превосходные. При этом необходимо заметить, что по ущельям как описываемых, так и других гор Гань-су растет ядовитая трава (Lolium? [Stipa inebrians--ковыль]), которую местный скот не трогает, но пришлые животные едят без разбора и через то сразу слабеют, иногда же издыхают, если много наедятся.
Во время нашего прохода небольшой снег лежал лишь на северных «клонах верхнего и среднего пояса окрайнего хребта. Сюда, на хорошие пастбища, прикочевали теперь во множестве, вероятно из более высоких енеговых гор, куку-яманы (Pseudois nahoor), несколько штук которых мы убили по пути.
Степь Чагрынская. Оставив позади себя окрайний хре-*бет, мы вышли на довольно обширное холмистое степное плато, которое приходит с востока и залегает по левому берегу среднего течения р. Чагрын-гол — одного из левых притоков верхней Хуан-хэ. Средняя абсолютная высота посещенной нами части этого плато около 9 тыс. футов. Оно прорезано нескольким небольшими речками, стекающими с окрайнего хребта к Чагрыну. Эти речки текут в узких, довольно глубоких долинах. Шире, но с меньшей (около 8 тыс. футов) абсолютной высотой, лишь долина самого Чагрына, обильно усеянная китайскими деревнями, большей частью возобновленными после дунганского разорения. По боковым же притокам на плато много этих деревень лежит еще в запустении., Также заброшены до сих пор и золотоносные шахты, иногда во множестве встречающиеся со стороны Чагрын-ской степи у подножия окрайнего хребта. Помню хорошо, что когда в июне 1872 г. мы впервые проходили через описываемую местность, то здесь не было ни души человеческой. Лишь разоренные жилища, да местами валявшиеся черепа и скелеты свидетельствовали тогда об ужасах недавней беспощадной резни.
По правому берегу Чагрына, где встречаются остатки древней глиняной стены, пролегает большая колесная дорога из г. Лань-чжоу на Желтой реке в города Лянь-чжоу, Гань-чжоу, Су-чжоу и далее в западные владения Китая. Эта дорога хорошо содержится, и движение по ней ныне весьма значительное.
Сама степь Чагрынская всюду порастает отличной кормной травой, которая при нашем теперь проходе стояла почти нетронутой. Домашнего скота нигде не было видно. Лишь в изобилии бродили на более открытых местах антилопы, да нередко попадались волки и лисицы. Чтобы поохотиться за этими зверями, кстати же дать покормиться и отдохнуть караванным животным, мы провели трое суток в описываемой степи. За это время убито было девять антилоп, в том числе один превосходный старый самец.
Новая антилопа. Сверх ожиданья, но к большой нашей радости, здешняя антилопа, которую ранее мы принимали (в летней шкуре) за гобийского дзерена (Antilope gutturosa), оказалась новым видом. Названа она теперь мною именем великого натуралиста Кювье--Antilope cuvieri (u).
Ростом эта антилопа немного меньше, чем Antilope gutturosa1. Самец в зимней шерсти: цвет туловища светлопесчаный, брюхо и зеркало на заду белые. Бока и перед шеи серовато-бурые; волосы спереди шеи удлинены и образуют подобие гривы, как у марала и некоторых аргали; притом эти волосы более мягки, чем на других частях тела. Морда тупая, как у А. gutturosa, в общем с окраской немного более светлой, чем туловище; переносица иссера-бурая; почти такого же цвета широкие полосы от глаз по щекам; впереди и сзади глаз белые пятна. В передней части щек и подбородка волосы удлинены, образуют небольшие баки и род бороды, как у тибетской А. picticauda [тибетский дзерен]. Подбородок и верхняя часть горла, где кадык (который заметно не выдается), белые. Уши средней величины, спереди белые, сзади светлопесочного цвета, как и волосы задней части шеи, которые немного удлинены. Слезных ямок нет. У основания рогов мало заметные удлиненные пучки волос. Рога довольно отлого поставлены, мелко-рубчаты и круто заворочены концами внутрь. Ноги светлопесочного цвета, снаружи бурые; копыта маленькие и тонкие, почти черного цвета. Возле мужского органа большая железа. Хвост с боков белый, сверху — цвета туловища.
1Вот главнейшие размеры Antilope cuvieri (в дюймах):
| Самец | Самка | |
| Длина головы | 9,5 |
|
| » шеи |
|
|
| « туловища |
|
|
| Высота у загривка |
|
|
| » у задних ног |
|
|
| Объем туловища посредине |
|
|
| Хвост (без волос) |
|
|
| Длина рогов по изгибу |
|
|
| Расстояние между верхними концами рогов |
|
Самка отличается лишь малозаметным буроватым цветом спереди шеи, но более явственным, чем у самца, на переносице, снаружи передних и задних ног. Паховой железы у нее нет.
В летней короткой шерсти описываемая антилопа имеет красновато-песочную_ окраску туловища. Бурый цвет на переносице, спереди шеи (удлиненных волос тогда здесь нет) и ног мало заметен.
Антилопа Кювье обитает спорадически в Центральной Азии и притом в ограниченных районах. Она найдена была нами, кроме Чагрынской степи, на оз. Куку-нор. Кроме того, как оказывается, тот же вид встречен был нами в 1871 г. в Ордосе, в долине северного изгиба Желтой реки. Подобно другим антилопам описываемая держится стадами иногда в 30—50 голов, иногда же маленькими кучками в 5—10 экземпляров. Живет исключительно в плодородных степях. Не особенно осторожна, и убить ее, тем более на пересеченной местности, довольно легко. Только зверь этот, как и другие звери Центральной Азии, весьма вынослив на рану, в особенности из малокалиберной винтовки Бердана.
Нами замечено, что по количеству антилоп Кювье самки далеко преобладают над самцами, несмотря на то, что эти последние гораздо осторожнее. В стаде старые самцы исполняют роль вожаков и охранителей; при бегстве всегда следуют позади; после же выстрелов обыкновенно бросают самок, вероятно, как менее осторожных, и уходят в стороны.
Вновь открытая антилопа, как кажется, может завершить собою список этих животных для Центральной Азии. Новый из них вид едва ли здесь еще найдется, разве какой-нибудь горный в Южном Тибете. Из семи же видов, обитающих во всей Центральной Азии, специально ей свойственны только четыре, а именно: дзерен (А. gutturosa) в Северной и Юго-восточной Монголии; антилопа Кювье (А. cuvieri) в Ордосе, Гань-су и на Куку-норе; оронго (А. hodgsoni) и ада (А. picticauda) в Северном Тибете; последняя также в горах к северу от Куку-нора. Затем в той же Центральной Азии распространяются из других областей: антилопа горная (А. caudata) из собственно Китая; найдена была нами лишь в горах Муни-ула и Сырун-булык на северном изгибе Желтой реки; сайга (А. saiga), встречающаяся только в западной Чжунгарии, где находит свою восточную границу; наконец, хара-сульта (А. subgutturosa), распространенная от китайского моря до собственно Китая, обитает по Центральной Азии: в Чжунгарии, в бассейне Тарима, в средней и южной Гоби с Ордосом, а также на нагорье Тибета — в Цайдаме и в урочище Гас к югу от Лоб-нора(14).
Пребывание в горах Северно-Тэтунгских. Тотчас за р. Чагрын, в направлении нашего пути, т. е. к западу, высились два громадных параллельных хребта, составляющие расширенные ветви того же Нань-шаня и сопровождающие по обоим берегам течение другого притока верхней Хуан-хэ — р. Тэтунг-гол, или Датун-хэ. Оба эти хребта — Северно- и Южно-Тэтунгский — уже описаны ранее мною[56]. Здесь упомяну только, что они обильно орошены, имеют весьма богатую флору, фауну и значительное население, словом, несут характер, свойственный многим другим горным хребтам верхнего бассейна Желтой реки.
Мы вошли в Северно-Тэтунгский хребет ущельем р. Ярлын-гол и провели пять суток в среднем поясе гор, там, где появляются прекрасные леса, свойственные этой части Гань-су. Место нашего бивуака было отличное; охоты и экскурсии по окрестным горам ежедневно доставляли много ценных экземпляров для коллекции. Впервые от самой Урги встретили мы теперь благодатный уголок и радовались этому, как дети. Погода днем стояла довольно теплая. Однако все северные склоны гор были засыпаны снегом, в верхнем поясе от 2 до 3 футов глубиной. Склоны же южные всюду были бесснежны, и почва здесь на солнечном пригреве не замерзала. Такое обстоятельство, то есть бесснежие, в течение всей зимы, южных горных склонов весьма выгодно как для местных зверей, так и в особенности для птиц. Те и другие находят достаточно для себя пищи в суровое время года, да притом на солнечном пригреве, несмотря на ночные морозы, днем довольно тепло. Поэтому в горах Гань-су встречаются зимой нежные виды пернатых: Ruticilla nigrogularis, Accentor rubeculoides, A. nipalensis, Carpodacus dubius, С davidianus, С rubicilloides, Merula kessleri, ets. [седоголовая горихвостка, завирушка, непальская завирушка, чечевица, вьюрок Давида, большая чечевица, дрозд Кесслера], не улетевших на юг. Выгодно для птиц в тех же горах и обилие ягодных кустарников, а для зверей труднодоступность местности. Впрочем, крупных зверей здесь сравнительно немного, хотя нельзя сказать, чтобы было и мало.
По горам всюду прекрасные пастбища, в особенности в верхнем альпийском поясе. Здесь кочуют тангуты в своих черных палатках со стадами яков и баранов. В нижних долинах, где возможно земледелие, обитают всего более китайцы, впрочем, лишь в восточной части описываемых гор. Плодородие этих последних обусловливается двумя главными причинами: постоянным наносом лёссовой пыли из недалекой Гоби, а затем ежегодными летними дождями, доставляемыми сюда юго-восточным китайским муссоном. Зимой же снега выпадает сравнительно немного, и сухость воздуха весьма велика, так что трава даже на альпийских лугах растирается руками в пыль; в лесах же опавший лист и мох высушены бывают, как «ухарь.
Перевал через Северно-Тэтунгский хребет лежит на абсолютной высоте 11 500 футов[57]. Подъем и спуск здесь отличные, доступные для колесной езды. Только как на этом перевале, так и в горных ущельях, частые накипи льда много задерживали наше движение, ибо на таких местах приходилось насыпать землей тропинку для верблюдов. Однако весь наш караван следовал благополучно, и верблюды еще раз доказали, что при умелом обращении с ними можно проходить очень высокие горы.
Вслед за спуском с главного хребта пришлось пересекать его боковые отроги числом три. В среднем из них тропинка вьется на протяжении более трех верст по живописнейшему ущелью. Здесь опять в изобилии были встречены разные птицы, и между ними красивый китайский франколин, или, по-тангутски, сермун (Ithaginis sinensis)[58]; не мало также было ушастых фазанов (Crossoptilon auritum) и еще более фазанов Штрауха (Phasianus etrauchi). Последние держатся преимущественно по горным долинам и в нижнем поясе альпийских кустарников. Охотясь здесь за этими фазанами, мой помощник В. И. Роборовский случайно набрел на небольшую пещеру, в которой жил буддийский отшельник. Последний, встревоженный выстрелами, сначала что-то с жаром и жестикуляцией говорил; затем снял свою туфлю и отряс с нее прах в сторону чужеземца, видимо, проклиная его за нарушение своего покоя. Жилища подобных аскетов изредка встречаются в горах Гань-су и Куку-нора.
Стоянка близ кумирни Чертынтон. Сделав еще небольшой переход, мы вышли 13 февраля на р. Тэтунг-гол, которая срединой своего русла уже очистилась в это время от льда. По счастью, в двух местах лед еще уцелел, и наш караван переправился по нему на другую сторону названной реки. Там мы расположили свой бивуак, как раз напротив кумирни Чертынтон, в прекрасном живописном месте, о котором мечтали еще от самой Урги. Действительно, как в короткое предыдущее время путешествия, так и во все последующее, мы ни разу не имели такой отличной стоянки и даже нигде во всей Центральной Азии не встречали столь очаровательной местности, как по среднему течению Тэтунг-гола. Здесь прекрасные обширные леса, с быстро текущими по ним в глубоких ущельях ручьями, роскошные альпийские луга, устланные летом пестрым ковром цветов, рядом с дикими, недоступными скалами и голыми каменными осыпями самого верхнего горного пояса; внизу же быстрый, извилистый Тэтунг, который шумно бурлит среди отвесных каменных громад, — все это сочетается в таких дивных, ласкающих взор формах, какие не легко поддаются описанию. И еще сильнее чувствуется обаятельная прелесть этой чудной природы для путешественника, только что покинувшего утомительно-однообразные, безжизненные равнины Гоби… Стойбище наше устроено было теперь на абсолютной высоте 7 600 футов, на ровной сухой площадке возле ильмовой рощи, за которой тотчас протекал красавец Тэтунг. С другой же стороны нашего бивуака тянулся в горы вековой хвойный и смешанный лес[59], в котором, по случаю близости кумирни, охота для туземцев запрещена. На продовольствие мы покупали у тангутов домашних яков, мясо которых превосходное; соседние китайцы доставляли нам яйца и булки. Словом, выгодно было для нас во всех отношениях. Только для верблюдов не имелось подножного корма, и мы, взамен его, покупали солому в ближайших китайских фанзах; кроме того, давали своим животным соль, предусмотрительно привезенную из Ала-шаня. Но все-таки верблюды много похудели в продолжение двухнедельной стоянки на описываемом месте. Все это время посвящено было охоте в соседних лесах, на что мы получили согласие донира (управителя) кумирни Чертынтон, прежнего нашего знакомца. Помимо охотничьих экскурсий в одиночку, мы устраивали и небольшие облавы. Загонщиками служили поочередно казаки. Убито было таким способом несколько косуль, лисиц и две кабарги. Но маралов, за которыми главным образом мы охотились, добыть не могли, несмотря на то, что зверь этот здесь не редок. Ходить по горным лесам теперь было крайне трудно; подкрасться к осторожному зверю почти невозможно. На северных склонах ущелий почва была засыпана снегом или обледенела; в лиственных же лесах сухой наваленный на землю лист немилосердно шумел под ногами охотника; к этому еще прибавлялся, даже при малейшем ветре, громкий шелест отвислой коры красной березы (Betula Bhojpattra). Когда же выпадал снег, то скользота всюду на крутых склонах не давала возможности пройти, как следует, несколько десятков шагов.
Гораздо удачнее были наши экскурсии за птицами, ибо последних всюду по лесам встречалось во множестве, и они держались в более доступных местах. Помимо мелких пташек, ежедневно десятками попадавших в коллекцию, мы добывали по временам и осторожных ушастых фазанов. Однажды казак Телешов случайно наткнулся на стадо красивых сермунов (Ithaginis sinensis) и убил их 11 штук.
Охотники тангуты приносили нам на продажу звериные шкуры, и таким путем мы получили шесть видов, о существовании которых в здешних горах ранее не знали. Эти виды следующие: каменная куница (Mustela foina) и рысь (Felis lynx), довольно здесь обыкновенные; красный волк (Canis alpinus), как и всюду редкий; дикая кошка (Felis chaus?)[60] и барс обыкновенный (Felis uncia), встречающиеся не часто; наконец, великолепный, очень редкий барс китайский (Felis fontanieri). Последний был убит туземцами на верховьях Тэтунга стрелою, настороженной возле приманки на тропе зверя.
Как ни хороши были сами по себе горные леса окрестностей Чертын-тона, но в них во время нашего теперь здесь пребывания, то есть во второй половине февраля, все еще спало зимним сном. Лишь кое-где на солнечном пригреве начинали распускаться почки березы, но их побивали ночные морозы. Пения птиц вовсе не было слышно, за исключением свиста хый-ла-по (Pterorhinus davidi), да изредка ранним утром отрывистого крика ушастых фазанов. Из прилетных местных птиц появились за это время только горные кулики (Ibidorhyncha struthersii), а из пролетных в течение всего февраля замечены лишь крохаль (Mergus merganser), два вида уток (Ana» boschas, А. penelope) и азиатский коршун (Milvus melanotis). Впрочем, необходимо оговорить, что водяные и голенастые птицы, которые обыкновенно характеризуют собой ранний весенний перелет, несомненно проносились, не останавливаясь и даже не заглядывая в те горы, где мы теперь находились.
Погода в феврале. Погода в течение февраля, который весь мы провели на высоком нагорье Гань-су, в общем была холодная, в особенности в первой половине этого месяца. Однако днем, когда было тихо и ясно, солнце грело довольно сильно, и температура в тени в 1 час пополудни доходила в конце февраля до +12,7 °; по ночам же термометр падал в первой половине описываемого месяца, до —24,0 °, а во второй до —15,7 °. Снегу, как сказано выше, нигде не было по долинам и на южных склонах гор, даже до самых высоких вершин. На северных же скатах не только гор, но и всех ущелий, снег лежал везде до самого дна глубоких долин. В нижнем горном поясе он имел толщину несколько дюймов, в среднем — от ½ до 1 фута, а в самом верхнем насыпан был на два, местами, на три фута глубины. Новый снег в течение февраля падал (всегда хлопьями) шесть, раз и обыкновенно небольшой; днем он растаивал на солнце и только однажды пролежал сутки в долине Тэтунга.
Ясных дней в продолжение февраля считалось 16, да пять дней были ясны наполовину. Вообще ясность и облачность быстро сменяли одна другую. Притом нередко атмосфера наполнялась густой пылью, приносимой из соседней пустыни. Обыкновенно после этого падал снег, и воздух очищался на несколько суток. Буря случилась только одна; сильных ветров было два; часто выпадали затишья или дул только слабый ветер. Преобладающее направление ветров трудно было определить, ибо оно зависело от положения ущелий, в которых производились наблюдения.
Повторяю, — в ясную, тихую погоду в феврале сильно отзывалось, весной; на солнечном пригреве показывались пауки и мухи, а 21-го числа замечена была первая ночная бабочка. Но лишь только задувал ветер или набегали облака, сразу становилось холодно, и все проблески ранней весны быстро исчезали.
За хребтом Южно-Тэтунгским. Покинув 27 февраля свою прекрасную стоянку в долине Тэтунга, мы направились вверх по ущелью р. Рангхта на перевал через хребет Южно-Тэтунгский. Узкая, местами каменистая тропа для верблюдов была довольно затруднительна, тем более, что нередко попадались накипи льда, а взад и вперед сновали китайцы с вьючными ослами, на которых они возят отсюда лес в ближайшие города. Деревянные избы тангутов и еще чаще их черные палатки всюду были рассыпаны по ущелью, в средине которого мы провели двое суток для экскурсий на границе лесной области. Приблизительно эта граница проходит здесь на абсолютной высоте 10—10½ тыс. футов; лишь можжевеловое дерево (Juniperus pseudo Sabina) поднимается вверх по южным горным склонам до 12 тыс. футов абсолютной высоты. Здесь предел альпийских кустарников; выше их тысячи на полторы футов следуют альпийские луга, которые в верхнем своем районе мешаются с каменными россыпями и, наконец, вполне уступают место как каменным осыпям, так и голым скалам, венчающим высшие части гор. Переночевав у самой подошвы перевала, мы взошли на него ранним утром следующего дня, пока еще почва была подмерзшей и мало встречалось китайских караванов. На протяжении около версты подъем был весьма крут; тропинка по нему вьется зигзагами. Вьючным верблюдам всходить было очень трудно, и одного из них мы бросили; остальные взобрались благополучно. Абсолютная высота самого перевала равняется 12 400 футам. Спуск на противоположную сторону гораздо легче. Мы быстро сошли по нему и вскоре расположились в небольшом боковом ущелье, где бивуакировали уже несколько раз в прежние свои путешествия.
Отсюда на следующий день я послал переводчика и одного из казаков в г. Синин к тамошнему амбаню (губернатору), который ведает вместе с тем Куку-нором, Цайдамом и тангутами на верховьях Желтой реки. Посланные должны были предъявить наш пекинский паспорт, известить амбаня о нашем прибытии и просить вожаков из Цайдама на истоки Желтой реки. "Сами же мы остались на прежнем стойбище в горах и провели здесь четверо суток: раз--для охотничьих экскурсий в альпийской области, а затем по случаю нездоровья В. И. Роборовского, который, однако, вскоре поправился. Тогда мы вышли из гор и двинулись к кумирне Чейбсен |Чойбзен] прежним знакомым путем по густому населению из китайцев, частью оседлых тангутов и племени далдов. Выпавший перед тем и растаявший на солнце снег развел на дороге сильнейшую грязь, так что мы с верблюдами ползли по-черепашьи. Приходилось даже местами при спусках насыпать на жидкую грязь более сухую землю, иначе верблюды вовсе не могли пройти: их плоские подошвы скользили, как ледянки.
Забыл я еще сказать, что перед выходом из Южно-Тэтунгских гор нас посетил мой старинный приятель тангут Рандземба, тот самый, с которым в 1872 г. впервые мы шли из Ала-шаня в Чейбсен[61]. Этот прекрасный человек живет попрежнему в Тэтунгских горах, но охотой уже не занимается, ибо получил довольно высокий духовный сан.
Опять в кумирне Чейбсен. Придя к Чейбсену, мы расположили свой бивуак в расстоянии около версты от кумирни на знакомом лугу, где и прежде много раз бивуакировали. Абсолютная здесь высота местности 9 300 футов. Старые знакомцы, и в том числе монгол Джигджит, встретили нас очень радушно. В самой кумирне, помимо прежних своих приятелей, мы посетили нового гыгена, который оказался большим тупицей. Другой гыген из кумирни Ян-гуань-сы, лежащий недалеко от Чертынтона [Чортентан], человек нам вовсе незнакомый, но умный и энергичный, нарочно приехал в Чейбсен, чтобы повидаться с нами.
Кумирня Чейбсен стоит попрежнему — ни лучше, ни хуже; прилегающие же к ней постройки, некогда разоренные дунганами, теперь большей частью возобновлены. Число лам более двухсот, и они живут, как во всех кумирнях, словно трутни в пчелиных ульях. Жаль только, что отношения рабочих пчел к своим дармоедам гораздо умнее, нежели отношения людей к подобным же субъектам. Как обыкновенно в кумирнях, в Чейбсене ежедневно совершаются моления и очень часто религиозные процессии. Во время одной из них нам случайно привелось быть свидетелями возмущающей сцены: тут же, на расстоянии нескольких шагов от этой процессии, собаки пожирали труп недавно умершего мальчика (15). Никто из мимо проходивших молельщиков не обратил на это внимания. Самое грубое оскорбление нравственного человеческого чувства прошло бесследно, а между тем ламы большого пострижения считают за грех убить собственного паразита.
На другой день прибытия к Чейбсену вернулись наши посланцы из Синина, и с ними приехал китайский чиновник, присланный амбанем нас приветствовать и передать письма, полученные на наше имя из Пекина. По обыкновению, китаец не скупился на разные обещания и уверения в желании услужить нам. В действительности же на этот раз, как и в прежние мои путешествия, сладкие китайские речи далеко не приводились в исполнение. Правда, сининский амбань не препятствовал нашему движению на Куку-нор и далее в Цайдам, но отказывался дать проводников на истоки Желтой реки, отговариваясь неимением людей, знающих тамошнюю местность. При этом тот же амбань, заботясь будто бы о нашей безопасности, назначил, несмотря на все протесты моего переводчика, к нам конвой из нескольких десятков китайских солдат при двух офицерах. Нечего и говорить, что конвой этот был дан исключительно с целью соглядатайства; в действительности же ни от какой серьезной опасности защитить не мог, да в этом мы и не нуждались. При отъезде китайского чиновника обратно в Синин я поручил ему передать амбаню мою просьбу убрать ни к чему не нужных нам солдат.
Несмотря на дурную по большей части погоду и нередко падавший сдег, пролет птиц усилился: с 9 марта начали большими стадами лететь даурские галки (Monedula daurica), грачи (Frugilegus pastinator) и серые журавли (Grus cinerea); показались также черные аисты (Ciconia nigra) и водяные щеврицы (Anthus aquaticus).
Дальнейшее наше движение. Простояв четверо суток возле Чейбсена, мы направились отсюда на Куку-нор тем самым путем, которым шли в июле 1880 г. Этот путь пролегал через городок Шин-чен до большой дунганской деревни Бамба, за которой далее к западу оседлое население не встречается. В районе же восточнее Бамба всюду густое земледельческое население, которое по нашему пути состояло от Чейбсена до г. Шин-чен из тангутов, а западнее Шин-чена--из дунган; между теми и другими живут китайцы. Деревни обыкновенно не очень большие, но частые; кое-где встречаются жилища> выкопанные в лёссовых обрывах. Все холмы и даже частью горы сплошь здесь обработаны, поля на них расположены террасами. В половине марта, во время нашего прохода, земледелие уже началось, и везде по полям рабочие развозили как удобрение пережженный дерн, который добывается с недоступных для пахания залежей. Такое средство практикуется, вероятно, многие века, так что полевые террасы образовались, быть может, подобным способом. Почва всюду лёссовая. Обилие летних дождей устраняет необходимость искусственной поливки посевов и через то многократно увеличивает площадь обрабатываемой земли.
Всюду среди жителей мы видели множество ребят и подростков, народившихся уже после дунганского разорения. Его следы здесь теперь совершенно незаметны. Излишняя густота населения вместе с нечистотой, вероятно, и порождает накожные болезни, столь обильные между здешними китайцами. На вид они также весьма плюгавы. Дунгане своим типом гораздо красивее, притом бодрее и чище. Оседлые же тангуты почти совершенно окитаились.
Во всех попутных нам деревнях жители высыпали на дорогу смотреть невиданных людей. На бивуаках эти зрители также невыносимо надоедали своим назойливым любопытством. Опять почти ежедневно падавший спег сильно мешал движению нашего каравана. Дважды, именно после первого небольшого перехода от Чейбсена, а затем, верстах в 12 к юго-западу от г. Шин-чена, мы принуждены были дневать вследствие совершенной невозможности итти с верблюдами по размокшей лёссовой глине. На первой дневке местность оказалась весьма обильной фазанами (Phasianus strauchi), и мы, отлично поохотившись, убили 54 экземпляра этих красивых птиц. На другой невольной остановке за г. Шин-ченом мы пробыли даже двое cуток. Во второй день вышли с бивуака, но, пробившись часа два при подъеме на гору, вынуждены были вернуться к покинутому стойбищу. Здесь, как и всегда после нашего ухода, китайцы, собаки, вороны и коршуны собирали разные остатки. Завидя наше возвращение, все это общество бросилось врассыпную на уход.
Вблизи того же бивуака находилось старинное китайское кладбище, на котором сохранились каменные ворота и несколько довольно высоких (около 10 футов) каменных столбов, врытых в землю. На некоторых из этих столбов высечены грубые изображения лошадей и бурханов (идолов). У первых были отбиты сравнительно недавно ноги, а у последних головы. Сделано это было, по объяснению местных китайцев, потому, что каменные бур ханы пасли по ночам на ближайших полях своих каменных лошадей. Поселяне обратились с жалобой к начальству и получили разрешение отбить ноги и головы у этих воров.
Ожидание близ деревни Бамба. Миновав большую, населенную дунганами, д. Бамба, мы вошли в ближайшие горы и здесь, верстах в четырех от названной деревни, разбили свой бивуак в ущелье на берегу р. Рако-гол — левого притока Сининской реки. Абсолютная высота нашего стойбища равнялась 8 800 футам. Окрестные горы, составляющие боковой отрог южной цепи Нань-шаня и протянувшиеся отсюда к г. Донкыру, сплошь почти были покрыты невысоким лесом из березы, лозы, врассыпную ели. частью и других деревьев; по дну же ущелий, не мало и по горам, растут здесь густейшие кустарные заросли, среди которых преобладают облепиха и барбарис. Однако эти леса своей красотой, да и качеством, далеко не похожи на те, которые мы встретили близ кумирни Чертынтон. Здесь, то есть в окрестностях д. Бамба, и далее к г. Донкыру, деревья сильно вырубались во время дунганской смуты местными жителями. Теперь порубка эта, как говорят, запрещена. Зверей в описываемых лесах мало. Из птиц в окрестностях нашего стойбища встречались те же виды, что и прежде, но более редких куриных (Crossoptilon auritum, Ithaginis sinensis, Tetraophasis obscurus) [ушастый фазан, фазан-сермун и фазан-кундык] здесь не было; однако фазаны Р. strauchi [Штрауха] в изобилии держались по кустарникам; возле самой д. Бамба попадались: серые цапли (Ardea cinerea var. brag.), турлушки (Turtur sp.) и китайские скворцы (Sturnus cineraceus). Только стрелять птиц вблизи жилья было дочти невозможно, ибо за охотником всюду следовала густая толпа зрителей.
Впрочем здешние дунгане, сильно угнетаемые китайцами, всюду старались выразить нам свое сочувствие. Местный дунганский начальник, человек весьма почтенный, не один раз, иногда украдкой, приезжал в наш лагерь и горько жаловался на злосчастную судьбу своих единоверцев. Симпатии этого дунганина к русским были очень велики. Китайский конвой, который все-таки следовал за нами, расположился также в д. Бамба. Здесь солдаты принялись пьянствовать и грабить жителей. Завязалась драка, в которой несколько дунган было ранено. Тогда я послал нарочного к сининскому амбаню с повторительной просьбой убрать от нас своих солдат, творящих подобные безобразия. Тем не менее конвой не убрали, и я впоследствии отделался от него лишь крайней мерой — угрозой стрелять, если грабители-солдаты не уйдут восвояси.
За деревней Бамба нам уже не предстояло более встречать культурных земледельческих местностей вплоть до оазисов Восточного Туркестана; следовательно, необходимо было обеспечить себя продовольствием на целый год. Небольшая часть этого продовольствия (чай, рис и др.) была закуплена в Синине при поездке туда нашего переводчика. Но главный запас — всего более дзамбы и муки — предстояло сделать теперь в ближайшем торговом пункте, именно в г. Донкыре. Туда и был отправлен для этой цели В. И. Роборовский с переводчиком и несколькими казаками.
В ожидании возвращения этих посланных мы занимались на бивуаке экскурсиями по окрестным горам. Несмотря на дурную погоду (по ночам «нег, днем пыльная мгла), весна начала заявлять свои права; 20 марта была замечена первая дневная бабочка, и в тот же день я нашел первый цветок--генциану (Gentiana equarrosa). Вообще погода стояла холодная и до крайности сырая. Эта сырость вредно действовала на верблюдов; притом же и корм для них был плохой. Поэтому, простояв четверо суток вблизи д. Бамба, мы перекочевали верст на пятнадцать вверх по р. Рако-гол и устроились в нижнем поясе альпийской области. Здесь хотя кустарников и частью березовых деревьев росло еще много, но горы, главным образом, были покрыты прекрасными лугами. Однако специально альпийских птиц и зверей почти не было, ибо они всегда предпочитают держаться в самом верхнем поясе своей области. Внизу ее мы встретили теперь тарбаганов (Arctoinys robustus), только что проснувшихся от зимней спячки. Ожили также и муравьи в своих небольших муравейниках, изредка попадавшихся по горным лугам.
На пятые сутки нашего пребывания на новой стоянке вернулись посланные из Донкыра. Там все устроилось как нельзя лучше, хотя и не обошлось без больших хлопот. Притом денег потрачено было не мало, несмотря на сравнительную дешевизну местных произведений; привозные же, главным образом пекинские, товары здесь очень дороги[62]. Все закупки препровождены были в Цайдам, к князю Дзун-засаку на 34 верблюдах, нанятых у цайдамских монголов, приезжавших в Донкыр и теперь возвращавшихся обратно. С этим караваном отправился один из наших казаков и китайский переводчик из числа двух, командированных сининским амбанем для сопровождения нас по Куку-нору и Цайдаму.
Следование на Куку-нор. Как только вернулся В. И. Роборовский со своими спутниками, мы в этот же день завьючили караван и пошли далее ущельем р. Рако-гол. По мере поднятия вверх, луга все более и более заполняли собой горы; кустарники же росли лишь небольшими площадками на северных склонах ущелий; среди этих кустарников попадались в одиночку довольно крупные ели.
Верстах в тридцати от д. Бамба, на абсолютной высоте около 10 тыс. футов, ущелье р. Рако-гол оканчивается, и далее к западу раскидывается плато, составляющее как бы преддверие более обширных степей Куку-нора. Леса и кустарники исчезают окончательно; взамен них всюду отличная трава, во многих местах даже не скормленная скотом. Вместе со степью появляются свойственные здесь ей млекопитающие и птицы: антилопы Кювье (Antilope cuvieri), хуланы (Asinus kiang), всюду во множестве пищухи (Lagomys ladacensis) и земляные вьюрки (Onychospiza tacza-nowskii, Pyrgilauda ruficollis), а далее на Куку-норе крупные тибетские жаворонки (Melanocorypha maxima), достигающие до полутора футов в размахе крыльев самца. Кочевников на описываемом плато нигде теперь, не было.
Несмотря на привольные степи, верблюды наши попортились вовремя почти двухмесячного пребывания на малопригодном для них корме и в особенности на сырости пройденной гористой области Гань-су. Один из этих верблюдов был уже оставлен в Бамба; теперь пришлось сразу бросить четырех усталых, да столько же имелось кандидатов на подобную участь.
Перевал наш к оз. Куку-нор лежал на перешейке между горным хребтом с восточной стороны этого озера и коротким отрогом южной ветви Нань-шаня. Абсолютная высота этого перевала равняется 11 200 футам. Как подъем, так и спуск здесь весьма пологие, даже мало заметные, ибо указанный перевал лишь на 500 футов выше уровня самого Куку-нора. Небольшой снег, быть может давно выпавший, везде лежал на северных склонах гор; в степях же Куку-нора снега вовсе не было. Само озеро, по случаю пыльной атмосферы, чуть виднелось белой полосой еще нерастаявшего зимнего льда.
Тотчас за вышеописанным перевалом раскидываются прекрасные солончаковые степи, которые широкой полосой облегают северный и западный берега оз. Куку-нор; к южному его берегу довольно близко придвигаются горы, а на восточном, также не слишком удаленном от гор, в двух местах, лежат обширные сыпучие пески.
Лишь только мы вышли в кукунорскую степь, здесь установилась на трое суток прекрасная теплая и сухая погода, какой мы давно уже не видали. Соблазнившись такой погодой, как равно обилием антилоп и хуланов, мы устроили дневку, специально посвященную охоте за названными зверями. Последние были, однако, достаточно напуганы, а степь слишком открыта; поэтому, как обыкновенно в подобных случаях, стрельбы оказалось много, добычи же сравнительно мало. Затем в один переход мы вышли к самому берегу Куку-нора на устье р. Балемы. К немалому нашему удивлению, русло названной реки оказалось совершенно без воды, тогда как в начале июля 1880 г., когда мы провели несколько дней на устье той же Балемы, река эта имела, по случаю летних дождей, от 15 до 20 сажен ширины и при быстром течении была почти непроходима вброд.
Слепыш и пищуха. Одним из характерных обитателей степей Куку-нора, как равно и высокого нагорья Северного Тибета от верховьев Желтой реки до Ладака, служит пищуха (Lagoniys ladacensis)[63], небольшой грызун, ростом с обыкновенную крысу, только куцый. Другой, не менее замечательный грызун--слепыш (Siphnaeus fontanieri), величиной равный с предыдущим, подземный житель, как наш крот, обитает в соседней Куку-нору гористой области Гань-су, распространяясь отсюда на верховья Желтой реки и далее в Сы-чуань, словом, по всей тангутской стране. Оба названных зверька водятся в чрезвычайном обилии, только районы их распространения строго разграничены. Лишь местами--на западной стороне Куку-нора: по долинам Бухайн-гола и Цайцза-гола, да на высоких луговых степях верховья Желтой реки--нам приходилось встречать пищуху и слепыша, живущих совместно. В других сопредельных местностях они исключают один другого, или, вернее, требуют различных условий для своего существования.
Местожительством слепыша, которого монголы называют номын-цохор, а тангуты--псюлун, служат луговые горные склоны и горные долины с мягкой не каменистой почвой. В таких местах описываемые зверьки выкапывают весной (начиная с февраля) бесчисленное множество кучек земли. Часто эти кучки в буквальном смысле стоят одна возле другой, так что луговая местность совершенно обезображивается, раз--по внешнему виду, а затем потому, что трава растет гораздо хуже, иногда, и вовсе пропадает; кроме того, поверхность почвы делается Шероховатой.. В такое безобразное состояние приведена, например, большая луговая равнина возле кумирни Чейбсен и многие другие луга по южному склону Южно-Тэтунгских гор. Слепыш заходит также в альпийскую, отчасти даже в лесную горную область и здесь творит по лугам то же самое, что и в междугорных долинах. Одна только культура успешно борется с вредным зверьком и вытесняет его с местностей обрабатываемых.
Живет слепыш, как выше упомянуто, подобно кроту, под землей и только изредка показывается на поверхность почвы — ночью или в сумрачную погоду. Случалось не раз, что этот зверек во время ночи вскапывал землю в нашей палатке. Однако поймать его очень трудно, разве попадется случайно (16).
Лишь только оканчивается гористая область Гань-су и начинаются высокие степи Куку-нора, как тотчас же исчезает слепыш, а взамен него появляется, едва ли еще не в большем изобилии, вышеупомянутая пищуха, называемая монголами ама-цаган, или оготоно[64]. Этот зверек поселяется в норах, не слишком глубоких, и всего чаще расположенных на покатых луговых склонах; менее охотно, но все-таки в значительном числе, обитает на совершенных равнинах, вероятно потому, что здесь сильные дожди иногда заливают норы и губят множество их жильцов[65]. В Северном Тибете описываемая пищуха держится как по луговым, преимущественно северным склонам гор, так и по кочковатым здесь болотам (мото-ширикам), только не чересчур водянистым; восходит, например, на Тан-ла, до 17 тыс. футов абсолютной высоты. Ниже 9 тыс. футов кукунорская пищуха нигде не встречается.
В местах, привольных для обитания этого зверька, его норы сплошь дырявят землю. Иногда на площади нескольких квадратных верст приходится, по меньшей мере, две-три норы на каждую квадратную сажень поверхности почвы. Ехать рысью верхом по таким залежам решительно невозможно, ибо лошадь постоянно спотыкается, проваливаясь в норки. Сами зверьки беспрестанно снуют перед путешественником, перебегая из одной норы в другую, или сидят неподвижно у отверстия тех же нор. Впрочем пищуха довольно осторожна и выходит из своего убежища лишь убедившись в безопасности. Для этого зверек обыкновенно высовывает из норы сначала одну головку и, подняв ее вверх, долго осматривается вокруг; уверившись, что все спокойно, вылезает совсем и кормится или греется на солнце; в бурю или непогоду вовсе не показывается из норы. Голос кукунорской пищухи протяжный, довольно громкий, но тонкий писк, варьируемый на несколько тонов. Период течки бывает весной, но он проходит незаметно, как вообще у мелких грызунов.
Несмотря на достаточно хитрый нрав описываемого зверька, его во множестве истребляют как четвероногие, так и крылатые хищники. Тибетские медведи, волки, лисицы, кярсы и даже барсуки добывают пищух, выкапывая их из нор; орлы, сарычи и соколы ловят тех же зверьков с налета. Названные птицы, специально ради обилия пищух, держатся во множестве во время перелетов по степям Куку-нора, частью остаются здесь и на зимовку. Однако плодливость зверька быстро вознаграждает опустошения, причиняемые вышеназванными хищниками, а по временам и сильными летними дождями. При крайней мокроте пищухи иногда переселяются целыми стаями на более сухие места[66].
Там, где появляются пищухи, они выедают дочиста траву и все ее корни, выкапывая их из земли, так что обширные луговые площади как на Куку-норе, так и в Северном Тибете нередко становятся совершенно голыми. Тогда зверьки переселяются по соседству, выеденная же ими ловерхность понемногу вновь зарастает и со временем, вероятно, опять будет занята пищухами. Замечательно, что эти последние всегда живут вместе с двумя или даже тремя видами земляных вьюрков (Onychospiza taczanowskii, Pyrgilauda ruficollis, Pyrgilauda barbat а), которые ночуют, спасаются при опасности, да и гнездятся в норах описываемых зверьков. Как ни ничтожна кукунорская пищуха сама по себе, но в массе эти зверьки оказывают немаловажное влияние на переработку и видоизменение местностей своего обитания. Так, оголенные площади глинистой почвы, равно как и глина, выкапываемая миллионами пищух из своих нор, доставляют обильный материал для лёссовой пыли, которая уносится бурями со степей Куку-нора в соседний Китай или понемногу засыпает самое озеро. В Северном Тибете копательная работа тех же пищух является причиной всегдашней изборожденности луговых горных склонов, откуда бури и летние дожди выносят разрыхленную зверьками почву. Большая часть ее оседает в междугорных долинах и таким образом, в связи с другими факторами, способствует быстрейшему засыпанию этих долин.
Климат ранней весны. Первый весенний месяц--март, проведенный нами, кроме трех последних дней, в горной области Гань-су, отличался обилием выпадающего снега, низкой температурой и крайним непостоянством погоды вообще.
Всего в марте считалось 16 снежных суток (дождя ни одного); притом снег падал хлопьями и иногда (в особенности ночью) в значительном количестве. Днем же, лишь только проглядывало солнце, этот снег быстро растаивал, и почва очень скоро просыхала. Столь быстрое испарение доставляло материал для новых облаков и нового снега. Притом, быть может, уже начинал пригонять сюда влагу юго-восточный муссон Китайского моря. Если же действия этого муссона еще не было, то обилие влаги можно объяснить таянием зимнего снега как в самых горах Гань-су, так и в соседних им местностях.
Частое выпадение снега, вместе с быстрым его таянием и нередко облачной погодой (ясных дней в марте было 12, полуясных 8), обусловливало низкую температуру для всего описываемого месяца. Ночные морозы, правда, не были велики, только до —13,7 °; зато и днем тепло в тени не превосходило +13,7 °. Притом в течение марта термометр, при наблюдениях в 1 час пополудни, четыре раза показывал ниже нуля, а 25-го и 26-го числа упал в тот же час до —2,3 ° и —2,1 °. Между тем, на соседнем, более сухом, хотя также весьма высоком, Куку-норе, при наших здесь наблюдениях в марте 1873 г. в 1 час пополудни, ни разу не было замечено ниже нуля. Вывод средней месячной температуры за март для Куку-нора (+0,2 °) также выше, нежели для Гань-су (—0,3 °) за тот же месяц.
Вообще погода в марте отличалась своим непостоянством. Обыкновенно после выпавшего ночью снега утро было ясное; затем поднимался ветер, приносивший большее или меньшее количество пыли. На следующий день пыль эта сгущалась в атмосфере и опять падал ночью снег, ненадолго очищавший воздух. Ветры в марта дули почти поровну как с востока, так и с запада; с последнего обыкновенно приходили бури. Их случилось в течение всего месяца 5 (из которых две на Куку-норе), да дней с сильным ветром было также 5. Нередко выпадали и затишья, в особенности в первой половине этого месяца.
Несмотря на переменяющиеся холода и на значительный перевес их над теплом, весенняя жизнь начала пробуждаться со второй половины марта: на солнечном пригреве с этого времени стала пробиваться зелень; насекомые (пауки, мухи), когда выпадала хорошая погода, появлялись даже на альпийских лугах; 20-го числа, как выше говорено, встречена была первая дневная бабочка и найден первый цветок. Но вообще до самого конца марта весна в горах очень мало была заметна: северные горные склоны были тогда еще значительно покрыты снегом, часто подновляемым; новый снег нередко засыпал даже долины, хотя обыкновенно и на короткое время; речки, которые побольше, очистились к концу месяца от льда до 10 тыс. футов абсолютной высоты, но на маленьких речках и на ключах еще лежал толстый лед. Даже оз. Куку-нор, на берег которого мы вышли 31 марта, сплошь было покрыто зимним льдом, и только вдоль берегов тянулись узкие полосы талой воды.
В более низких частях той же Гапь-су, как, например, в равнине Сининской или вниз по Хуан-хэ к г. Лань-чжоу, весна в марте, конечно, наступала энергичнее, но наши наблюдения не относятся к тем местностям и захватывают исключительно более высокую горную область.
Путь по северо-западному берегу Куку-нора. В тот самый день, когда мы пришли на устье р. Балемы, поднялась перед вечером сильная буря, продолжавшаяся с небольшими перерывами всю ночь и весь следующий день. Как обыкновенно, воздух наполнился тучами пыли и мелкого песка; вместе с тем сделалось холодно. Той же бурей много поломало лед на Куку-норе и очистило вдоль северного берега его полосу верст на 5—6 шириной. Через это сделалось невозможным ранее предполагавшееся нами измерение по льду глубины озера[67] на значительное расстояние от берега (17). Определена была опять лишь абсолютная высота Куку-нора и в среднем выводе она дала 10 700 футов[68]. Помимо льда на самом озере, болота на берегу его также были еще замерзшими. Вообще нынешняя весна на Куку-норе наступала гораздо позднее, нежели та, которую мы наблюдали здесь в 1873 г. Тогда лед взломало 25 марта, и через неделю озеро было совершенно свободно. Между тем нынче тот же лед поломало лишь 1 апреля; очистилось же озеро, вероятно, не ближе половины этого месяца (18).
Простояв трое суток на устье р. Балемы, мы пошли далее, направляясь не самым берегом Куку-нора, но наискось от него к большой тибетской дороге, куда и вышли по речке Дунду-нарын[69]. По пути, как и ранее при следовании к устью р. Балемы, нам часто попадались стойбища тангутов, реже монголов. Первые сильно теснят последних и с каждым годом становятся все более и более хозяевами Куку-нора. По обширной степи, поросшей дырисуном и другими кормными травами, всюду паслись большие стада (яки, хайныки, коровы, бараны, лошади), принадлежавшие тем же тангутам. Завидя наш караван, они поспешно отгоняли эти стада в стороны, вероятно, вследствие разных нелепых слухов, впереди нас пущенных китайцами. Последние, как и прежде, всюду уверяли туземцев, что истинная цель нашего путешествия — отыскивание золота и драгоценных камней; Глупая толпа, конечно, верила этим басням и подозрительно на нас смотрела.
Встретив большую тибетскую дорогу, мы пошли по ней прежним знакомым путем, пересекая речки Улан-хошун[70], Дэль, Бага-улан и вышли на р. Бухайн-гол--самый большой из всех притоков Куку-нора. Эта река в своем низовье лишь срединою русла (да и то не везде) очистилась от зимнего льда, хотя вверх по тому же Бухайн-голу льда почти уже не было. Несмотря на первую треть апреля, пять дней сряду падал снег, сильно замерзавший по ночам. Ранним утром являлась зима настоящая: сплошная белая пелена, мороз и холодный ветер, свинцового цвета, низко нависшие облака. Мерзли мы хуже, чем зимой, несмотря на то, что ехали в теплом одеянии, которое вновь было вынуто из вьюков. Однако на холмах степи начали уже пробиваться зеленые ростки лапчатки (Potentilla sp.); другого пробуждения растительной жизни на Куку-норе в эту пору года еще не было. Среди пернатых также царствовало затишье, и лишь в короткие сроки сносной погоды можно было услышать в степях плохое пение рогатых жаворонков и земляных вьюрков, или плаксивый писк Podoces humilis [саксаульной сойки]; на болотах же изредка раздавалось пение большого тибетского жаворонка, звонкий свист красноногих куликов и хриплый крик горных: гусей.
На Бухайн-голе мы провели трое суток по случаю светлого праздника [Пасхи]. Христосуясь с казаками, я дал каждому, вместо красного яйца, по полуимпериалу. Из запасов еще московских, до сих пор почти нерасхо-довавшихся, мы полакомились теперь коньяком[71] и кое-какими презервами [консервированными продуктами]; поделились, конечно, и с казаками. Словом, праздник встречен был и проведен с некоторым комфортом. После полудня ловили рыбу в очистившихся от льда заливах Бухайн-гола и поймали более сотни довольно крупных (от 1 до 2 футов) рыб, между которыми, кроме ранее открытого мною Schizopygopsis przewalskii, оказались еще два новых вида — Seh. leptoeephalus n. sp., Seh. gracilis n. sp. Помимо экземпляров, положенных в спирт для коллекции, мы сварили вечером отличную уху. Названная рыба весьма вкусная; только икра ее, как и у некоторых других рыб, обитающих в водах высоких нагорий Центрального Азии, не годится для еды, ибо очень вредно действует на желудок. Мне приходило на мысль — не служит ли такое свойство способом сохранить икру от истребления после нереста?
Бедный пролет птиц. Следующий после праздника день нашей стоянки на Бухайн-голе посвящен был охоте. Но как теперь, так и до сих пор наши охоты на Куку-норе были не особенно добычливы по причине сравнительно малого количества пролетных птиц, хотя бы водяных. То же самое было замечено нами в марте 1873 г. и в феврале 1880 г. Даже столь обыденных в весеннюю пору больших утиных стай мы не видали на Куку-норе ни разу. Притом для гнездения уткве не остаются здесь вовсе. Горные же гуси (Anser indicus), турпаны (Casarca rtitila) и чайки (Larus ichthyaetus, L. bruimeicephalus) плодятся в достаточном числе, равно как и красноногие кулики (Totanus calidris) по болотам. Кроме этих птиц, из других пролетных чаще встречаются на самом озере бакланы (Phalacrocorax carbo), а по степями орлы (Aquila bifasciata, А. clanga?) и сарычи (Arehibuteo aquilimis. Buteo sp.); летом для ловли рыбы являются сюда орланы (Ha]iaetus maeei).
К 1 апреля, т. е. ко дню нынешнего нашего прихода на Куку-нор, в прилете здесь замечено было лишь 18 видов пернатых[72]. Проходя в марте по гористой области Гань-су, мы также очень мало встречали здесь пролетных птиц[73]. Словом нынешняя весна относительно орнитологических наблюдений дала лишь отрицательные результаты. В Гань-су, вовремя нашего там пребывания, прилет мелких лесных пташек еще не начинался; водяные же породы, вероятно, держались на своих временных остановках, более открытых и низких речных долинах, куда мы не заходили.
Что же касается до Куку-нора, то причина крайней бедности здешнего весеннего (да, вероятно, и осеннего) пролета обусловливается, во-первых, долгим замерзанием как самого озера, так и его притоков; во-вторых, отсутствием удобных мест для отдыха и покормки; наконец, быть. может, и неудобным положением этого озера к стороне высокого нагорья Северного Тибета и как раз на меридиане наиболее широкого места бесплодной Гоби. Все это заставляет пролетные стаи держать свой путь восточнее по собственно Китаю вплоть до северного изгиба Желтой реки в Ордосе и уже отсюда перелетать пустыню в кратчайшем направлении.
Между тем другой торный путь пролетных, преимущественно водяных, птиц лежит гораздо западнее через Лоб-нор, опять-таки по возможности облетая высокое и холодное нагорье Сзверного Тибета. Однако это последнее не безусловно избегается пролетными птицами, в особенности осенью. Некоторые виды (Crus cinerea, Grus virgo, Aquila, Buteo, Mota-cilla ets.) [серый журавль, журавль-красавка, подорлик, канюк, трясогузка] летят тогда здесь в довольно большом количестве; да и весной, в особенности поздней, быть может, часть пернатых пролетает из-за Гималаев прямиком на север.
Переход до кумирни Дулан-кит. Перейдя поперек широкой долины Бухайн-гола, мы вошли в горы Южно-Кукунорские и здесь остались дневать на берегу р. Цайцза-гол под высокими отвесными скалами. На этих скалах несколько пар горных гусей устроили свои гнезда и уже высиживали яйца. Возле самки, занятой этим делом, обыкновенно находился и самец. Соседние пары иногда прилетали в гости друг к другу. Присутствием нашим гуси почти вовсе не стеснялись. Зато им приходилось зорко оберегать свои гнезда от воронов. Однажды на наших глазах двое этих нахалов, пользуясь тем, что гусыня на минуту слетела с гнезда, мигом бросились к нему, схватили в клювы по яйцу и пустились на уход. Заметившие покражу гуси погнались за своими грабителями. Тогда вороны поспешно спрятали уворованные яйца в расселинах скал, а сами улетели в сторону.
На той же Цайцза-гол мы заметили вечером 10 апреля первую летучую мышь и впервые слышали голос лягушки. Вообще даже с небольшим удалением от ледяной площади Куку-нора стало заметно теплее. Начали появляться и летние птицы. — Gorydalla richardii, Ruticilla rufiventris, Budytes sp. [степной конек, горихвостка-чернушка, трясогузка].
Окрестные нашему бивуаку горы были безлесны; поэтому в день дневки мы предприняли экскурсию верст за десять от своей стоянки на противоположную сторону долины Цайцза-гола и там в кустарниках, обильно покрывающих горы, убили отличного самца тибетского медведя (Ursus lagomyiarius). Добытый экземпляр, будучи раненым, пролежал в кустах, пока его опять отыскали, часа три, и за это время от боли и злости изгрыз и съел поврежденную пулей свою переднюю лапу и часть другой лапы здоровой.
Дальнейший путь наш по большой тибетской дороге, которою мы теперь следовали, лежал сначала верст на 20 вверх по отличной луговой долине Цайцза-гола, а затем на перевал через хребет Южно-Кукунорский. Этот последний в верхнем поясе своего северного, да немного и южного склона, был засыпан снегом, частью зимним, частью вновь наваленным недавними метелями. Впрочем, снег покрывал лишь северные склоны гор и их ущелий, хотя на альпийских лугах достигал глубины от 1 до 2 футов. На самом перевале, имеющем 13 тыс. футов абсолютной высоты, снега было немного. Как подъем, так л спуск здесь очень хорошие и пологие. Жителей от Куку-нора до сих пор мы нигде не встречали, несмотря на прекрасные, часто нетронутые пастбища.
По южную сторону Южно-Кукунорских гор или, правильнее, между главным здесь хребтом и его южным рукавом, залегает на абсолютной высоте, приблизительно равной Куку-нору, обширная степная равнина Дабасун-гоби. Почти посредине ее находится большое (около 40 верст в окружности) озеро осадочной соли. Местность названной равнины и на ближайших склонах окрестных гор принимает степной, частью даже пустынный характер. Воды здесь мало, почва лёссовая, местами солончаковая; из растений, кроме дырисуна, нередко встречаются хармык, бударгана и Reaumuria; появляются антилопы хара-сульты и саксаульные сойки (Podoces hendersoni); довольно много ящериц и, к удивлению, не мало весной клещей, которых мы также встречали и на степях Куку-нора. В северо-западной части описываемой равнины, поближе к горам, заметны следы нескольких старых арыков (канав), которыми некогда орошались небольшие пашни, ныне поросшие дырисуном. Впрочем, в недальнем расстоянии отсюда монголы и ныне обрабатывают несколько клочков земли, на которых засевают ячмень и бобы.
В Дабасун-гоби стало гораздо теплее: только западные бури дули попрежнему, преимущественно с полудня до вечера; на обширной равнине в это время бегали, кроме того, частые и большие вихри.
За невысоким (12 100 футов абсолютной высоты), даже мало заметным со стороны Дабасун-гоби, перевалом тибетская дорога выходит к небольшой кумирне Дулан-кит — ставке кукунорского вана. Окрестные здесь горы покрыты, в поясе от 11½, до 12½ или 13 тыс. футов, довольно обширными лесами, состоящими исключительно из можжевелового дерева (Juniperus pseudo Sabina, арца по-монгольски) и ели (Picea obovata[74]). В этих лесах водятся маралы и кабарга, но ни тех, ни других добыть нам не удалось.
В Дулан-ките мы встретили несколько старых знакомых и между ними прежнего тосалакчи [помощника], который все еще правил восточной частью кукунорской земли, ибо новый ван (князь), ныне выбранный на место умершего несколько лет тому назад, до сих пор не получал своего утверждения из Пекина.
Потеплевшая еще в Дабасун-гоби погода теперь сделалась даже жаркою, так что мы, наконец, могли, впервые от самой Кяхты, вымыть свои до невозможности грязные головы и надели летнее платье. Вместе с тем начался и сбор насекомых, а для предстоящего ботанического сбора приготовлена была пропускная, уложенная в доски, бумага.
Верблюды наши в большинстве оказались теперь уставшими и исхудалыми. Из них восемь мы бросили на Куку-норе, а десять, наиболее слабых, оставили в Дабасун-гоби на попечение тамошних монголов[75]. Для дальнейшего же пути по восточному Цайдаму наняты были в Дулан-ките 23 новых верблюда. Вместе с тем урядник Иринчинов послан был с одним из казаков к западно-цайдамскому князю Курлык-бейсе, чтобы купить там новых верблюдов.
Следование по восточному Цайдаму. От кумирни Дулан-кит путь наш лежал по восточному Цайдаму и в первой своей половине проходил по местности более возвышенной, покрытой голыми площадями лёссовой глины или гальки с вкрапленными там и сям солончаками и довольно обширными залежами сыпучих песков. На последних местами рос саксаул, которого мы не видали от Ала-шаня. Бесплодие везде царило ужасное. Общий пейзаж местности был тот же, что и зимой, — всюду серо, желто, без зелени, почти без жизни. Погода также стояла отвратительная: густая пыль постоянно наполняла атмосферу, западные бури дули почти ежедневно, сухость воздуха была крайняя, днем донимали жары, по ночам морозы.
В южной половине того же восточного Цайдама на совершенной равнине, с средней абсолютной высотой в 9 200 футов, залегают обширные солончаки, иногда совсем голые и покрытые твердой, как камень, соляной корой, или в меньшем количестве появляются те же сыпучие пески или, наконец, еще реже встречаются ключевые болота, представляющие здесь собой сравнительно лучшие уголки, по крайней мере относительно обилия подножного корма.
По нашему пути такая местность начиналась от болота Иргыцык, более других обширного. Многочисленные здесь ключи сливают свою воду в р. Балгатын-гол, которая далее принимает название Булунгир-гола и впадает справа в Баян-гол — наибольшую реку во всем. Цайдаме. Однако мало отрадного нашли мы и на Иргыцыке, где провели трое суток для зоологических исследований. Хотя болото было оттаявшим (однако не вполне), но зелени на нем не имелось вовсе. Иссохший прошлогодний тростник, местами поломанный бурями, весь был занесен соленой пылью, которая обдавала охотника на каждом шагу. Внизу на почве лежал тот же грязный полугнилой тростник, а под ним — мутная вода и липкая лёссовая грязь. Из птиц обильны были только гнездившиеся красноногие кулики (Totanus calidris), да фазаны (Phasianus vlangaljii); последние держались более сухих мест и по утрам усердно токовали. Из других гнездившихся птиц найдены здесь, но большей частью в ограниченном количестве: серые гуси (Anser cinereus), яйца которых оказались почти вполне насиженными; кряковые утки (Anas boschas), черношейные журавли (Grusnigricollis), лысухи (Fulica atra), хохлатые гагары (Podiceps cristatus), речные крачки (Sternahirundo), камышовки (Galamodyta certhiola) и болотные овсянки (Cynchramus pyrrhuloides): из пролетных же — береговые ласточки (Gotyle riparia), и неожиданно встречен был, также на пролете, каменный дрозд (Petrocincla saxatilis). В ключевых руслах Иргыцыка мы наловили довольно много рыбы — Schizopygopsis stoliczkai и Schizopygopsis sifanensis n. sp. В других местностях того же восточного Цайдама, именно на р. Баян-гол и в ключах близ хырмы Дзун-засак, нами были немного позднее еще добыты два вида губачей (Diplophysa dispar n. sp., D. scleropteran. sp.) и два вида гольцов (Nemachilus stoliczkai, N. chondrostoma п. sp.).
От болота Иргыцык мы прошли по своей прежней (зимней) дороге только 12 верст и затем свернули влево в обход солончаковых болот, которые в эту пору года были непроходимы. Впрочем, и по новому пути также довольно часто встречались небольшие болотца, иногда озерки в котловинах между сыпучими песками.». Эти последние весьма напоминали собой Ала-шань, только были несколько плодороднее. Кроме саксаула, по здешним пескам росли: чагеран (Hedysarum arbuscula), мохнатый тростник (Psamma villosa) и кустарный чернобыльник (Artemisia campestris); по солончаковым же местам: тамариск (Tamarix Pallasü, Т. laxa), хармык (Nitraria Schoberi), кендырь (Apocynum venetum), сугак (Lycium ruthenicum, иногда L. turcomanicum) и обыкновенный тростник (Phragmites communis). Несмотря на конец апреля, кустарники еще не распускали своих почек; лишь кое-где начинали, почти не заметно, зеленеть мохнатый тростник да кустарный чернобыльник. Впрочем, в одном месте на солнечном пригреве мы встретили несколько цветущих кустиков тамариска (Tamarix laxa)? --и это были лишь вторые за всю нынешнюю весну цветы после генцианы, найденной нами в горах Гань-су еще 20 марта. Столь позднее для Цайдама развитие весенней растительности обусловливается сильной сухостью здешней атмосферы и почти постоянными в течение всего апреля ночными морозами.
Во второй половине своего пути к Баян-голу мы встретили небольшой его приток — Шара-гол, о котором прежде не знали. Эта речка притекает из окрайних восточному Цайдаму высоких гор. На ее низовье теперь кочевали монголы со своими стадами. Их юрты, как и на Куку-норе, стояли более или менее скученно для лучшей совместной защиты от тангутских разбойников, известных здесь под именем оронгын.
На переправе через Баян-гол мы снова вышли на свой прежний (1872—1873 гг.) путь. Сама переправа совершилась благополучно благодаря малой воде. Плес реки имел от 120 до 150 сажен в поперечнике, но главное на нем русло расширялось не более как на 15 сажен при глубине около двух футов; дно было довольно крепкое. Летом, при большой воде, вследствие дождей в тибетских горах, откуда притекает Баян-гол, переправа через него весьма затруднительна, иногда, пожалуй, и вовсе невозможна[76].
Прибытие к князю Дзун-засаку. Переночевав, после переправы, на небольшой речке Хара-усу, мы прибыли наконец утром 1 мая к хырме[77] князя Дзун-засака, бывшей уже дважды (в 1872 и 1879 гг.) базисом наших путешествий по Северному Тибету. Отсюда и ныне, по заранее составленному плану, должно было начаться исследование неведомых местностей того же Тибета непродолжительными экскурсиями в стороны от опорных складочных пунктов. Такой способ наиболее здесь удобный при неминуемой грузности всего экспедиционного каравана и при необходимости давать по временам продолжительный отдых вьючным верблюдам.
Теперь закончился предварительный, так сказать, акт нашего путешествия. Поперек двух третей Центральной А.зии перетащены были все необходимые для выполнения главной цели средства и запасы. Для этого потребовалось более шести месяцев времени, в течение которого нами пройдено (от Кяхты до хырмы Дзун-засак) 2 400 верст. Переходов было сделано 119, так что средним числом на каждый из них приходится 20 верст. Эта цифра может быть принята за нормальную для далеких научных экспедиций в Центральной Азии.
Местность, в которой мы теперь намеревались устроить свой складочный пункт, т. е. юго-восточный угол Цайдама, принадлежит двум наследственным князьям: Дзун-засаку и восточному его соседу Барун-засаку. Оба эти князя очень неважные, так как во владении (хошуне) каждого из них имеется лишь по 30 юрт или семейств. Подати в княжескую казну поступают здесь натурой: по одному барану и по несколько фунтов масла в год с каждой юрты. Более зажиточный из Цайдамских князей — Курлык-бейсе, во владении которого считается около 500 юрт. Он же состоит и старшим над четырьмя остальными цайдамскими хошунными владетелями (засаками).
Погода в апреле и начале мая. Обратимся еще раз назад, специально для характеристики климата второй половины весны в местностях, нами в это время посещенных.
На Куку-норе мы провели первую треть апреля и встретили там лишь два состояния погоды: облачность и снег при восточном ветре; безоблачнее небо, пыль и бури — при ветре западном. При этом восточный ветер дул чаще, а вместе с ним и часто падал снег[78] мокрыми хлопьями, как в наших странах. Этот снег быстро таял на солнце; от земли тогда валил пар, из которого вновь образовывались облака и вновь разрешались снегом. Озеро Куку-нор, как уже говорено выше, к началу апреля еще сплошь было покрыто толстым льдом, и только неширокие полыньи тянулись вдоль берегов. Затем сильной бурей 1-го числа значительно раздвинуло эти полыньи и много поломало лед вообще. Но все-таки 7 апреля, при нашем последнем переходе вдоль северо-западной части описываемого озера, оно еще сплошь было покрыто здесь льдом. Совершенно очистился Куку-нор в этом году, вероятно, не ближе половины апреля; громоздкие же валы льда, обыкновенно выбрасываемого на берега, вероятно, пролежали здесь до начала мая, быть может и дольше. Таким образом обилие и долгое залегание льда на обширной площади Куку-нора обусловливает низкую весеннюю температуру окрестностей этого озера.
С переходом нашим за хребет Южно-Кукунорский, в Дабасун-гоби вдруг стало теплее и гораздо суше. Дневное тепло еще более усилилось, когда мы перевалили вторую ветвь тех же Южно-Кукунорских гор и вышли в Цайдам. Вместе с тем здесь наступила и сильная сухость воздуха. Снег со второй трети апреля уже не падал вовсе, равно как не было и дождя. На севере же над Нань-шанем всегда (при не слишком пыльной атмосфере) видны были тучи, в особенности с полудня до вечера.
Однако, хотя дневное тепло в Цайдаме достигало в апреле в 1 час пополудни до +25,2 ° в тени, но по ночам почти постоянно бывали морозы[79], доходившие, даже в последние дни описываемого месяца, до —9,7 ° на восходе солнца. Вместе с тем часто дули бури почти исключительно с запада; таких бурь в апреле считалось 10, кроме 7 дней с сильным ветром, также почти все западным. Атмосфера постоянно была наполнена более или менее густой пылью, так что даже громадные горы, как Бурхан-Будда, видны бывали лишь изредка, не надолго и неясно.
Не лучшая погода стояла в восточном Цайдаме и в первой трети мая — те же бури и пыльная сухая атмосфера, жара днем (до +26,3 °), по ночам иногда морозы (до —2,8 °). Цветов и зелени также еще не имелось, как в апреле. Лишь по ключевым солончаковым болотам начинала в это время пробиваться молодая травка. Вода в таких болотах заметно прибывала с каждым днем, вероятно, вследствие наполнения подземных ключей таявшим на окрайних тибетских горах снегом. По словам монголов, подобная прибыль воды замечается на цайдамских болотах ежегодно в течение мая и июня; с средины же лета вода идет опять на убыль.
Сведения о хошуне Шан. Случайно узнали мы теперь и о новом в Цайдаме владении, о котором в прежние здесь путешествия не знаю почему, никто не заикнулся нам ни единым словом.
Новооткрытое игрушечное княжество (хошун) называется Шан и лежит в самом юго-восточном углу цайдамской котловины. Жителей в Шане около 300 семейств; тангуты, тибетцы, монголы и разные беглые. От китайцев они не зависят, но подчиняются тибетскому банчин ирембучи, который назначает сюда на десятилетний срок доверенного ламу для управления. Этому ламе платятся и подати, часть которых, однажды в три года, отсылается в Тибет. Главное занятие жителей Шана — скотоводство; в небольшом количестве сеют они ячмень для собственной потребы.
По временам приезжают сюда торгующие китайцы из г. Донкыра и дунгане из д. Бамба.
Неизвестность впереди лежащих местностей. В редких случаях, в особенности в наше время, доводится путешественнику стоять у порога столь обширной неведомой площади, каковая расстилалась перед нами из юго-восточного Цайдама. Прямиком отсюда к западу до меридиана Кэрии и от параллели Лоб-нора до южных частей Тибета залегала местность, где, за исключением лишь небольшой восточной части, никогда еще не ступала нога европейца. Да и для самих китайцев страна эта представляет полнейшую terra incognita. Мало того, даже неприхотливый дикарь обитает здесь лишь кое-где по окраинам, ибо громадная абсолютная высота и ужасный климат, к тому же большей частью крайнее бесплодие, делают на этих заоблачных нагорьях жизнь невозможною для человека. Только стада диких зверей, иногда в баснословном обилии, бродят по скудным пастбищам и живут привольно вдали от тесноты и беспощадных гонений культурных стран[80].
Наиболее заманчивой, да кстати и ближайшей теперь к нам частью неведомого района был его северо-восточный угол, где лежат истоки знаменитой Желтой реки Китая. Исследовать эти истоки китайцы пытались еще в глубокой древности — во II в. до нашей эры, при династии старших Ханей. В результате получилось тогда нелепое представление, которого, быть может, и до сих пор держатся китайцы, что настоящие истоки Желтой реки лежат в верховьях Тарима, вода которого, притекая в оз. Лоб-нор, скрывается под землей и, пробежав таким образом чуть не тысячу верст, снова выходит на поверхность почвы в виде многочисленных ключей котловины Одонь-тала в северо-восточном углу Тибетского нагорья. Дальнейшие исследования истоков Желтой реки или, как ее китайцы называют Хуан-хе, были произведены в IX в. нашей эры при Танской династии, затем в XIII в. при династии Юань и, наконец, в прошлом веке при нынешней Маньчжурской династии. Эти описания, в особенности последнее, довольно подробные в топографических деталях, лишены научной основы, а потому и на географические карты наносились лишь приблизительно. Что же касается до исследований по части физической географии и естествознания, то в этом отношении китайцы всегда и везде были до крайности слабы.
Наконец, недавно, именно в 1881 г., через истоки Желтой реки прошел один из пундитов (обученный съемке индус), которых по временам секретно снаряжает в Тибет Ост-Индское геодезическое бюро. Этот пундит еще хуже, чем китайцы, изобразил верховья Желтой реки, показав здесь вместо двух больших озер только одно (19).
Разделение нашего отряда. Поставив целью предстоящей нашей летней экскурсии исследование истоков Желтой реки и местности далее к югу, насколько окажется возможным, мы устроили свой складочный пункт, как упомянуто в предыдущей главе, в хырме князя Барун-засака. Резиденция эта, как и у Дзун-засака, представляет десятка два небольших глиняных конур, обнесенных невысокой глиняной же стеной. Внутри имеется колодец, но воды в нем мало; хороший ключ лежит версты за три. Там же в обилии и корм для верблюдов.
Весь оставленный багаж наш поместился в двух наиболее просторных конурах. Для караула назначены были 6 казаков под начальством старшего урядника Иринчинова. Двое из этих казаков ежедневно пасли верблюдов; остальные находились на складе. Для развлечения от крайней скуки казакам даны были народные книжки для чтения и семена кое-каких овощей на посев. Впрочем, казаки оказались плохими огородниками. Читать же книжки большей частью любили как теперь, так и во всякое свободное время путешествия. Несколько человек безграмотных, бывших в нашем экспедиционном отряде, даже выучились во время похода читать, а некоторые и писать.
С конца мая или начала июня, когда на цайдамских болотах появляется уже чересчур много оводов, комаров и мошек, оставленные при складе верблюды должны были откочевать на один переход в северную окраину гор Бурхан-Будда, где гораздо прохладнее, нет мучающих насекомых, и подножный корм в устьях больших ущелий местами очень хороший. Для караула и пастьбы при верблюдах имели следовать пятеро казаков; двое же, со сменою через 20 дней, находились в карауле на складочном пункте. Такова была инструкция, данная мною остающимся казакам.
Другие участники экспедиции, числом 14 человек, в сопровождении вожака-монгола и одного из сининских переводчиков-китайцев, знавшего тангутский язык, должны были отправиться в предстоящую экскурсию, срок для которой определялся от 3 до 4 месяцев. Снарядились мы налегке, да не совсем. Имея все данные рассчитывать на недружелюбную и даже враждебную встречу со стороны независимых тангутских племен, мы должны были запастись продовольствием (кроме мяса) на четырехмесячный срок и достаточным количеством боевых патронов; затем различные препараты для коллекций, ящики для их помещений, охотничьи принадлежности, инструменты и пр. представляли собой не малое количество багажа. Между тем в разреженном воздухе высоких нагорий Тибета вьюк даже для сильного верблюда не должен превышать 6—7 пудов.
В новый наш караван поступило 26 завьюченных верблюдов, 2 запасных, 1 верховой (для вожака переднего эшелона) и 15 верховых лошадей. Тронулись мы в путь 10 мая.
Подъем на хребет Бурхан-Будда. Чтобы попасть на плато Тибета, нам необходимо было перевалить через хребет Бурхан-Будда, составляющий западную часть той горной окраины, которая высокой, двойной, местами даже тройной стеной ограждает с юга котловину Цайдама. Хребты этой окраины принадлежат главному кряжу центрального Куэн-люня, и о них будет рассказано впоследствии. Теперь же относительно Бурхан-Будды упомянем[81], что названный хребет тянется с запада на восток верст на 150, от прорыва западного Номохун-гола[82] до окрестностей оз. Тосо-нор, и несет всюду крайне дикий характер. Южный склон на плато Тибета, как обыкновенно в окрайних азиатских горах, гораздо короче и сравнительно мягче, нежели обширный северный скат в цайдамскую котловину. Нигде описываемый хребет не переходит за снеговую линию и лишь касается ее несколькими вершинами своей восточной части. Впрочем, исключительно выдающихся точек в Бурхан-Будде нет, и весь хребет, как хорошо видно при ясной погоде, представляет собой подобие гигантского вала, поднимающегося, средним числом, от 7 до 7½ тыс. футов над равнинами Цайдама. Затем крайнее бесплодие, в особенности западной части северного склона, составляет другую характеристику Бурхан-Будды, в котором из горных пород нами найдены: гранит, гнейс, сиенит, сиенитовый порфир, порфирит, диорит, зелено-каменная порода, мелкозернистый грюннпейн, глинистый и кремнистый сланцы. Дикие, глубоко врезанные ущелья бороздят северный склон описываемого хребта. По ним иногда текут небольшие речки, которые, по выходе из гор, тотчас же теряются в почве[83]. Только две более значительные речки — Номохун-гол и Алак-нор-гол, притекающие с плато Тибета, прорывают Бурхан-Будда и впадают в цайдамский Баян-гол.
Вдоль северного подножия описываемого хребта, как у многих других центрально-азиатских гор, залегает широкой полосой покатая бесплодная равнина, почва которой состоит из хряща, гальки, местами лёсса и валунов. По нашему пути такая равнина имела верст 20 в поперечнике и при устье ущелья р. Номохун-гол возвышалась на 1 300 футов над своим подножием[84]. Немного ниже устья названного ущелья, равно как и соседнего, образуемого речкой Хату-гол, лежат небольшие пашни, на которых монголы Барун-засака сеют ячмень и пшеницу. Кое-где на пройденной равнине встречались крупные (3—4 фута высоты) кусты ягодного хвойника (Ephedra glauca), а по сухому руслу Номохун-гола, ближе к горам, росли балга-мото (Myricaria germanica var. squamosa) и сугак (Lycium sp.), начинавшие цвести; кроме того, был найден, уже одевшийся листвой, одиночный тополь. Вообще, несмотря на значительное повышение местности, кустарная растительность была в это время более здесь развита, нежели на солончаковых равнинах Цайдама.
От входа в ущелье Номохун-гола до высшей точки перевала через Бурхан-Будда расстояние 32 версты. Подъем пологий и делается более крутым лишь на последних 8—9 верстах. Итти с верблюдами довольно удобно, хотя, конечно, огромное поднятие над морским уровнем много затрудняет вьючных животных. Высшая точка перевала имеет 16 100 футов абсолютной высоты; окрестные вершины поднимаются еще (на-глаз) футов на 600—800. Значительно же восточнее лежат, сколько кажется, несколько высшие горы, имеющие даже летом небольшой снег на северной стороне своих вершин. Описываемый перевал называется Номохун-дабан. Спуск по южную его сторону на плато Тибета также не крутой и удобный для караванного хождения. Само ущелье Номохун-гола не широко, местами даже узко. Почва здесь, равно как и по скатам окрестных гор, состоит из мелкого наноса и лёссовых отложений. Ближе к наружной окраине горы почти совершенно бесплодны, но в средней части хребта, благодаря, вероятно, чаще, нежели далее к западу[85], падающим во время лета дождям, растительность сравнительно лучше; здесь по ущелью растет дырисун, горные же скаты нередко покрыты двумя или тремя видами мелких злаков, иногда образующих сносные луга. Только цайдамские монголы лишь изредка пасут по ним свой скот, опасаясь разбойников тангутов. Кроме того, на северных склонах ущелий встречаются небольшие леса можжевелового дерева (Juniperus pseudo Sabina) и площади кустиков курильского чая (Potentilla fruticosa). В верхнем поясе Бурхан-Будды расстилаются довольно скудные альпийские луга, которые на северном склоне не доходят футов на 500—600 до перевала, на склоне же южном не достигают того же перевала лишь на 200—300 футов. Теперь, во время нашего прохода (в половине мая) растительная жизнь альпийской области еще вовсе не пробуждалась. По ущелью же Номохун-гола, в среднем поясе гор, мы встретили цветущие кусты (7—9 футов высоты) балга-мото (Myricaria germanica var. squamosa), которое восходит здесь до 11½ тыс. футов абсолютной высоты[86]; затем в ничтожном количестве найдены были в цвету два вида касатика (Iris Bungei, Iris Tigridia var. flavesceng), одуванчик (Taraxacum sp.), твердочашечник (Androsace tapete n. sp.) и первоцвет (Primula pumilio). Вообще свежей зелени даже в среднем поясе описываемых гор было еще очень мало. По Номохун-голу, вверх от 11½ тыс. футов, еще держались большие пласты льда, а на самом перевале лежал глубокий снежный сугроб. Однако все окрестные нашему пути горы были свободны от зимнего снега, который, впрочем, и выпадает здесь лишь в незначительном количестве.
Из зверей, по ущелью Номохун-гола, мы видели куку-яманов (Pseudois nahoor), волков, зайцев и тарбаганов (Arctomys robustus); на перевале и за перевалом попались, впервые за нынешнее путешествие, два небольших стада диких яков (Poephagus mutus n. sp.). Из птиц встречались по ущелью: горихвостки (Ruticilla rufiventris), горные вьюрки (Montifringilla adamsi, Leucosticte haematopygia), завирушки (Accentop nipalensis), Garpodacus rubicilla [большая чечевица] и др.; возле перевала найдены были улары (Megaloperdix thibetanus), бородачи (Gypaetus barbatus), снежный и бурый грифы (Gyps nivicola, Vultur monachus). Но вообще орнитологическая фауна, как и во всем Северном Тибете, была очень бедная.
На подъем по ущелью р. Номохун-гол и отсюда на перевал нами употреблено было два дня. Как люди, так и животные взошли благополучно. Только у всех нас, с непривычки к подобной высоте, разболелись головы, и чувствовалась общая слабость организма. Однако за перевалом все это скоро прошло.
Легенда о происхождении этого названия. Узнали мы теперь от цайдамских монголов легенду о происхождении названия описываемых гор. Эта легенда гласит следующее[87]. Много лет тому назад далай-лама послал своего батырь-ламу (богатырь-лама) на север разыскать двух гыгенов (воплощенное божество) и оставить одного из них в Богдо-курени (Урге), другого же привезти в Тибет. Последнего, если он будет ребенком или мальчиком, строго-настрого приказано было во все время пути держать на руках и не садить ни разу на землю.
Приехав на Куку-нор, посланный лама созвал цайдамских и куку-норских лам с их учениками. Затем посадил всех собравшихся в ряд на землю и, вынув свою саблю, начал, подходя к каждому, делать этой саблей как бы удар в грудь. У одного юноши-ламы сердце сильно забилось, и это было указанием на то, что он и есть желаемый гыген. Распустив собрание, батырь-лама повез своего избранника в Богдо-курень и водворил его там кутухтою. Затем отыскал в Монголии таким же способом другого гыгена-мальчика и, держа его на руках, повез в Тибет. Благополучно достигнув Цайдама, батырь-лама направился далее через окрайние горы, встретил здесь множество зверей и, будучи страстным охотником, вздумал на них поохотиться. Так как это неудобно было сделать, имея на руках святого мальчика, то посланец рискнул нарушить запрещение далай-ламы, рассчитывая, что ничего худого из того не выйдет. Посадив гыгена на камень, батырь-лама вдоволь поохотился; затем возвратился и хотел опять взять на руки мальчика, но последний, как оказалось, прирос к камню, так что оторвать тело не было никакой возможности. Тогда батырь-лама отсек саблей верхнюю половину туловища и повез ее с собой в Тибет. Приросшая же часть тела окаменела и ее до сих пор, по уверению рассказчиков, можно видеть где-то в горах, получивших с тех пор название Бурхан-Будда, т. е. «Бог-Будда».
Топографический рельеф прилежащей части Тибета. Топографический рельеф прилежащей сюда части Тибета, т. е. той, которая залегает от вышеописанного хребта до истоков Желтой реки и больших озер ее верхнего течения, в общем тот же самый, как и для многих других частей Северно-Тибетского плато. Вслед за спуском по южному склону Бурхан-Будды в высоколежащую (13 400 футов абсолютной высоты) долину р. Алак-нор-гол далее к югу тотчас же начинается новое повышение местности, достигающее вскоре обычной для плоскогорья Северного Тибета цифры 14—15 тыс. футов. По южную сторону той же долины и к югу от оз. Алак-нор, из которого вытекает упомянутая речка, стоит на протяжении 60 верст невысокий горный кряж, служащий связью между двумя большими хребтами на западе и востоке. Первый, т. е. западный хребет, обрывисто упирающийся к стороне оз. Алак-нор громадными, отчасти снеговыми вершинами Бурла-абгай[88], составляет, по всему вероятию, восточный угол гор Шуга. Восточный же от Алак-нора хребет, известный в ближайшей сюда своей части под монгольским названием Хара-сай, и отдельными вершинами также касающийся снеговой линии, стоит, в достаточном, впрочем, удалении, к северу от больших озер верхней Хуан-хе. Далее к востоку этот хребет соединяется в окрестностях оз. Тосо-нор, быть может, с горами Бурхан-Будда, или, вероятно, с восточно-снеговой группой Амне-мачин (также Амне-мусун), которая наполняет большой верхний изгиб Желтой реки. Таким образом и в северо-восточном углу Тибета сохраняется характерное для всей этой страны западно-восточное направление главных хребтов и двойственность горной ограды к стороне цайдамской котловины.
К югу от этой ограды в районе, ныне описываемом, поднимается, как выше сказано, волнистое плато, часто покрытое небольшими обыкновенно в беспорядке насыпанными, горами. Более значительную высоту и более определенное направление имел только лежавший несколько западнее нашего пути хребет Акта, дугообразно протянувшийся от северо-востока к юго-западу верст на сорок. Кроме того на самом нашем пути высилась довольно большая (около 16½ тыс. футов абсолютной высоты) одиночная гора Урундуши, заменившая собой, как теперь оказалось, целый хребет, о котором нам прежде много толковали цайдамские проводники.
Недалеко от гор Акта и Урундуши лежат истоки Желтой реки, как равно и большие озера ее верхнего течения. Что же касается до самого плато, то оно продолжается к югу до спуска в горную область р. Ды-чю, т. е. верхнего течения Голубой реки, к востоку охватывает вышеназванные озера, а на западе, вероятно небольшим вздутием, составляет водораздел истоков Хуан-хэ от рек, принадлежащих Цайдаму.
Переход до котловины Одонь-тала. Переночевав в день перехода через Бурхан-Будда недалеко за перевалом, мы спустились на следующее утро по южному склону названного хребта в долину р. Алак-нор-гол. Итти с верблюдами было довольно хорошо, хотя в средней части спуска тропинка направляется по узкому ущелью. Окрестные горы имеют несравненно более мягкий характер, нежели на северном склоне того же Бурхан-Будды. Зато там несколько плодороднее. На южном же склоне описываемых гор почва (лёссовая) покрыта лишь рассыпанными, едва на вершок от земли поднимающимися кустиками Kochia prostrata [кохия простертая, прутняк] да, кое-где мелким злаком Ptilagrostis sp. [птилагростис]. Тем не менее здесь в достаточном числе держатся аргали, какой вид — неизвестно, ибо мы не добыли экземпляра.
Озеро Алак-нор оставалось несколько западнее нашего пути. Оно образуется, вероятно, из ключей и речек, стекающих с окрестных гор, и имеет около 20 верст в окружности; вода в нем, по словам нашего проводника, пресная. Из северо-восточного угла названного озера выбегает небольшая речка Алак-нор-гол[89], которая течет сначала верст на 50 прямо к востоку между хребтами Бурхан-Будда и Хара-сай, по неширокой глинисто-солончаковой долине; затем прорывает восточный край Бурхан-Будды и впадает в р. Баян-гол[90].
Перейдя тотчас за долиной Алак-нор-гола сквозным ущельем безводной в то время речки через невысокий хребет, в котором тангуты летом копают золото, мы начали опять полого подниматься на плато и вскоре очутились за 14 тыс. футов абсолютной высоты. Путь был трудный, ибо помимо движения в разреженном воздухе, приходилось следовать с караваном, как и во всем Северном Тибете, без тропинки, напрямик, нередко по рыхлой глинистой почве, изрытой бесчисленным множеством пищуховых (Lagomys ladacensis) нор, в которые верховые лошади беспрестанно проваливались своими копытами. Бесплодие вокруг являлось ужасное; почва большей частью была вовсе оголена, и лишь кое-где попадались небольшие клочки кочковатых болот (мото-шириков), или маленькие площадки тощего злака, или, наконец, там и сям пестрели небольшие желтоватые пятна твердочашечника (Androsace tapete n. sp.) или красноватые — стелющегося кустарничка Myricaria prostratа [мири-кария]. Этот единственный здесь представитель кустарной флоры кое-где начинал цвести, несмотря на ежедневные ночные морозы, холода днем и нередко поднимавшиеся метели.
Влажная болотистая почва оттаяла в это время не более, как на один фут, по ключам лежали накипи льда, и небольшие озера еще были замерзшими. Нам приходилось зябнуть хуже, чем зимой, в сырой, морозной палатке без топлива, за неимением почти оного. Ежедневно у кого-нибудь из членов экспедиционного отряда являлась небольшая простуда или головная боль, но прием или два по 5 гран хины быстро уничтожали болезнь. К довершению трудностей теперь приходилось делать по пути глазомерную съемку, которую при этом путешествии я начал от хырмы Дзун-засак в Цайдаме[91].
Почва местности по которой мы теперь шли от южного склона хребта Бурхан-Будда до истоков Желтой реки, большей частью солончаковая. Далее к югу от названных истоков солончаки на том же высоком плато не встречаются. В описываемом же теперь районе образованию солончаков способствует приносимая ветрами из Цайдама и в обилии оседающая соляная пыль. Другое влияние сухой, летом раскаленной атмосферы Цайдама на ближайшие части Тибета проявляется в уменьшении здесь летних водных осадков, вследствие чего количество болот (мото-шириков) в описываемом районе гораздо меньшее, как равно и вся местность бесплоднее, чем в более удаленных от Цайдама частях того же Северовосточного Тибета. Во время нашего теперь здесь прохода, т. е. в половине мая, период летних дождей еще не наступил; зимняя же и осенняя засухи испарили всю воду не только на мото-шириках но и во многих ключах.
Несмотря, однако, на крайнее бесплодие местности, с подъемом нашим на высокое плато тотчас началось баснословное обилие тибетских зверей — диких яков, хуланов, антилоп и др. Перед нами опять явилась первобытная картина животной жизни, еще не тревожимой человеком. После долгой зимы звери теперь были исхудалые; некоторые начинали линять, так что шкуры часто не годились для коллекции. Для еды же мы гнали с собой из Цайдама небольшое стадо баранов, мясо которых несравненно лучше и питательнее звериного. Ради всего этого охота-бойня была воспрещена казакам, да и сами мы, по возможности, от нее воздерживались.
Миновав высокую столовидную гору Урундуши и перейдя затем неширокую гряду в беспорядке насыпанных горок, мы вышли к восточному устью обширной болотистой котловины Одонь-тала, на которой лежат истоки знаменитой Желтой реки Китая. Это был первый крупный успех нынешнего нашего путешествия, да и в общем прибавилось для нас решение еще одной важной географической задачи.
Истоки Хуан-хэ. Теперь об истоках Хуан-хэ. Согласно китайскому описанию, сделанному в конце прошлого века, Желтая река берет свое начало с восточного склона хребта Баян-хара-ула под именем Алтын-гола[92]. Этот последний протекает к северо-востоку около 150 верст (300 китайских ли)[93], принимает в себя несколько незначительных речек и проходит обширную, более 150 верст (300 ли) в окружности, наполненную ключами, котловину, называемую монголами Одонь-тала, китайцами же — Син-су-хай. Первое название означает в переводе «звездная степь», второе — «звездное море». То и другое даны по случаю многочисленных родников, бьющих из-под земли и похожих, для смотрящего с высоты, на звезды, рассеянные по небосклону. Ключи Одонь-тала сливаются в тот же Алтын-гол, который протекает затем более 50 верст (100 ли) к северо-востоку и впадает в оз. Цзярын-нор. По выходе из этого озера описываемая река, пробежав от 15 до 25 верст (30—50 ли) на юго-восток, впадает в другое озеро Н’орын-нор и, вылившись отсюда, называется монголами Хатунь-гол [Хатын-гол], т. е. Царица река[94]. В дальнейшем своем течении Хатунь-гол направляется сначала к югу, потом к востоку вдоль южной подошвы высочайших гор Амэ-малзинь-мусунь-ола (Амне-мачин). Пробежав здесь более 350 верст (700 ли) и приняв несколько десятков речек, Хатунь-гол круто поворачивает к северо-западу, потом опять к северо-востоку до китайской границы в Синин-фу, где и вступает в пределы собственно Китая. Здесь описываемая река, протекшая уже от истока Алтын-гола около 1 200 верст (2 300 ли), получает китайское название Хуан-хэ, т. е. Желтой реки, вследствие желтоватого цвета своей воды[95], взмучиваемой лёссовой глиной. Таково вкратце китайское описание, в общем довольно верное. Но, повторяю, здесь мы имеем лишь топографические детали, да и то без надлежащей их установки на карте.
Обратимся к собственным исследованиям.
Как упомянуто выше, мы вышли в восточную окраину котловины Одонь-тала, которая называется тангутами Гарматын[96] и протягивается в направлении от юго-востока к северо-западу верст на 70; в ширину же имеет около 20 верст. Вся эта площадь, некогда бывшая дном обширного озера, ныне покрыта множеством кочковатых болот (мото-шириков), ключей и маленьких озерков. В общем Одонь-тала представляет, только в увеличенных размерах, то же самое, что и бесчисленные мото-ширики, разбросанные по всему Северо-восточному Тибету в высоких горных долинах и на северных склонах гор. Абсолютная высота местности по нашему барометрическому определению равняется для Одонь-тала 14 тыс. футов. Вся котловина, за исключением лишь выхода в ее северо-восточном углу, окружена невысокими горами, составляющими с южной стороны отроги водораздельного к бассейну Ды-чю хребта, вероятно, Баян-хара-ула, или более восточных его продолжений; на севере к той же Одонь-тала близко подходит хребет Акта, а на западе и востоке ее замыкают невысокие горные группы, в беспорядке разбросанные по соседнему плато.
Вечно снеговых гор в области истоков Желтой реки нет вовсе (2l), они являются (по расспросным сведениям) только далее вниз по верхнему течению этой реки, вскоре по выходе ее из больших озер. Кроме озерков и мото-шириков, по Одонь-тала вьются небольшие речки, образующиеся частью из тех же ключей, частью сбегающие с окрайних гор. Все эти речки сливаются в два главных потока, из которых один приходит с северо-запада, другой — от юго-юго-запада. Оба эти потока, названия которых мы узнать не могли, по величине равны. Первый из них вытекает, по расспросным сведениям, двумя ветвями из гор Хара-дзагын и Уджай-махлацы, вероятно небольших хребтиков на водораздельном вздутии плато; второй, по всему вероятию, вытекает из водораздельного к стороне Ды-чю хребта и, быть может, есть Алтан-гол китайских описаний. Но только ни в каком случае он не больше северной ветви, с которой соединяется в северо-восточном углу Одонь-тала у подошвы горного отрога, вдающегося клином с юго-востока. Отсюда, т. е. собственно от слияния всей воды Одонь-тала, и зарождается знаменитая Желтая река, получающая у своей колыбели монгольское название Салома [Сал-ама]. Здесь же высится только что упомянутая гора, на которой ежегодно китайцы совершают жертвоприношения духу истоков Желтой реки, о чем будет рассказано немного далее. Географическая широта, определенная мною по полуденной высоте солнца и по высоте полярной звезды на бивуаке, в трех верстах ниже слияния истоков Желтой реки, равняется 34 °55’3", а долгота, полученная прокладкой нашего маршрута[97], найдена равной 96 °52' к востоку от гринвичского меридиана.
По выходе из Одонь-тала Желтая река тотчас принимает с севера небольшую речку и, направляясь к востоку, верст через 25 впадает в большое озеро, рядом с которым, далее к востоку, лежит другое обширное озеро; через него также проходит описываемая река. Об этих озерах будет подробно рассказано в следующей главе. Теперь же будем продолжать о новорожденной Хуан-хэ.
На коротком протяжении самого верхнего своего течения, т. е. от истока из Одонь-тала до впадения в западное озеро, Желтая река разделяется на несколько рукавов, которые быстро бегут невдалеке друг от друга и нередко между собой соединяются. Таких рукавов, поблизости нашей переправы, было два-три, местами четыре. Каждый из них весной имел от 10 до 13 сажен ширины, при глубине 1—1½ футов; кое-где встречались омутки фута 3—4 глубиной. Ширина всего русла, покрытого галькой, простиралась до полуверсты; однако такая площадь сполна никогда не заливается. Вода весной весьма светлая, но мутится после выпавшего и растаявшего снега; летом же, в период дождей, вода в р. Салома постоянно очень мутная от размываемой лёссовой глины. Тогда число рукавов реки и глубина их увеличиваются, так что переправа вброд часто невозможна.
Долина, сопровождающая описываемое течение Хуан-хэ, имеет от 5 до 10 верст ширины и представляет степную равнину, в изобилии покрытую на южной стороне реки мото-шириками и маленькими озерками, так что в сущности она является восточным продолжением той же Одонь-тала. Подножный корм здесь весьма хороший, но жителей нигде нет.
Несмотря на незначительные сравнительно размеры р. Салома, мы встретили в ней множество рыбы, вероятно вошедшей сюда из большого озера. Вся эта масса принадлежала главным образом к одному роду Schizopygopsis — расщепобрюхих карповых, исключительно свойственных высокому нагорью Северного Тибета, со включением Цайдама, Куку-нора и горной области Гань-су. Нами теперь добыто было четыре вида, все новые — Schizopygopsis extremus n. sp., Seh. gasterolepidus n. sp., Seh. labiosus n. sp., Seh. maculatus n. sp.
Из них три первых принадлежат специально истокам Желтой реки и, вероятно, также большим здесь озерам; четвертый же вид (Seh. maculatus) найден был нами ранее в других частях Северо-восточного Тибета и в бассейне верхней Хуан-хэ близ Гоми, Гуй-дуя и на р. Тэтунг-гол. Наконец, в ключах долины той же р. Салома, частью и в ней самой, добыт был теперь нами один вид гольца (Nemachilus stoliezkai), широко распространенного по горной области верхней Хуан-хэ, на Куку-норе, в Цайдаме и во всем Северном Тибете. Замечено нами, что после еды здешней, как и другой рыбы высоких водоемов Центральной Азии, всегда сильно клонит ко сну.
Жертвоприношения китайцев. На северо-восточной окраине Одонь-талы, там, где из слияния двух главных истоков родится Желтая река, стоит, как выше сказано, невысокая (на-глаз футов 700—800 над окрестностью) гора, составляющая угол незначительного хребта, протянувшегося сюда с востока от большого озера. На вершине этой горы сложен из камня маленький «обо», и здесь ежегодно приносятся жертвы духам, питающим истоки великой китайской реки. Для этой цели наряжается из г. Синина, по распоряжению тамошнего амбаня, чиновник в ранге генерала с несколькими меньшими чинами. Они приезжают в Цай-дам, забирают с собой хошунных цайдамских князей, или их поверенных, и в седьмом месяце, т. е. в конце нашего июля или в начале августа, отправляются на Одонь-тала. Сюда же к жертвенной горе стекаются в это время монголы Цайдама и еще более тангуты из ближайших местностей.
Оправившись немного с дороги, посольство восходит на священную гору, становится возле «обо» и читает присланную из Пекина на желтой бумаге за подписью богдохана молитву, в которой духи Одонь-талы упрашиваются давать воду Желтой реке, питающей около сотни миллионов населения Китая. Затем приносится жертва — из одной белой лошади, белой коровы, девяти белых баранов, трех свиней (их привозят тушами) и нескольких белых же куриц. Все это закалывается, мясо разделяется между богомольцами и съедается {}По прежним нам сообщениям — «Монголия и страна тангутов», стр. 306 [252]-- жертвенные животные отпускаются на свободу; впрочем, последние сведения гораздо вероятнее.. Тем оканчивается вся церемония. На Одонь-тала посольство проводит двое или трое суток и возвращается обратно. На путевые его издержки высылается из Пекина 1 300 лан серебра. Кстати сказать, что одновременно подобное же моление производится и на оз. Куку-нор по следующему, как гласит предание, случаю.
В начале прошлого столетия китайский император Кан-си послал своего дядю с конвоем солдат в Тибет, чтобы описать эту страну. Посланец успешно выполнил поручение и вышел из Тибета в Сы-чуань, но здесь был убит тангутами. В ту же самую ночь Кан-си увидел во сне убитого дядю, который объяснил императору, что исполнил свое дело, но погиб от разбойников. Кан-си опечалился этим сном, однако немного. Тогда правая половина его трона вдруг потемнела и оставалась такой в течение трех суток. Приняв подобное знамение за гнев божий о малой печали по убитом дяде, император приказал ежегодно два раза, в третьем и седьмом месяцах, производить моление за покойника на оз. Куку-нор. Так исполнялось при жизни самого Кан-си. Ныне же богослужебный обряд в третьем месяце делается только в Синине, возле западных ворот. Но в седьмом месяце моление, более торжественное, устраивается в кумирне Хой-тин-цза, лежащей в горах, недалеко от западного берега Куку-нора. В названную кумирню приезжает тогда сининский амбань со своим штабом и собираются монгольские князья как с Куку-нора, так и из пяти кукунорских же хошунов, кочующих по южную сторону Желтой реки; кроме того, стекаются в большом числе богомольцы--монголы и тангуты. Для угощения этих молельщиков и на другие расходы из Пекина отпускается тысяча лан серебра. Из Пекина же высылается желтое с драконом знамя и написанная на желтой канфе, скрепленная подписью богдохана, молитва; в ней бог воды Хэ-лун-ван упрашивается помогать убитому дяде Кан-си. Канфа эта по прочтении молитвы сжигается. Затем приносятся в жертву две белых коровы, четыре свиньи и двенадцать белых баранов. Кроме того, монгольские князья делают разные жертвы, каждый по своему состоянию. Тем же князьям выдаются здесь и награды от богдохана.
Наш бивуак. Еще не поздним утром 17 мая перешли мы вброд несколько мелких рукавов новорожденной Хуан-хэ и разбили свой бивуак на правом ее берегу, в трех верстах ниже выхода из Одонь-талы. Таким образом, давнишние наши стремления увенчались, наконец, успехом: мы видели теперь воочию таинственную колыбель великой китайской реки и пили воду из ее истоков. Радости нашей не имелось конца. К довершению наслаждения и погода выдалась как нарочно довольно хорошая, хотя по ночам попрежнему продолжали стоять порядочные (до —9,6 °) морозы. Сама Хуан-хэ была свободна от зимнего льда и замерзала лишь ночью на мелких рукавах; притом ранним утром по реке обыкновенно шла небольшая шуга; недалеко же вверх от нашего бивуака еще лежал зимний лед в 2—3 фута толщиной.
Рыбы в реке, как выше упомянуто, битком было набито. Сейчас, конечно, устроилось и рыболовство, поистине баснословное обилием улова. Небольшим бреднем, всего в 13 сажен, притом в омутах не длиннее 15—25 шагов, мы вытаскивали сразу пудов шесть, восемь и даже десять рыбы, каждая от 1 до l½, изредка до 2 футов величиной. Так можно было ловить по всей реке, переходя от одного омутка к другому. Во время протягивания бредня куча метавшейся рыбы чуть не сбивала с ног вошедших в воду казаков. Без особенного труда мы могли бы наловить в течение дня несколько сот пудов рыбы. Сколько же ее в соседних больших озерах, в которых от самого их создания никто из людей не ловил, да притом и нет хищных рыб! Но такое богатство пропадает пока задаром, ибо китайцы сюда не показываются, а монголы и тангуты рыбы вовсе не едят.
Ради обилия той же рыбы возле нашего бивуака во множестве держались орланы (Haliaetus macei) и обыкновенные чайки (Larus brunneice phalus). Последние, как весьма искусные рыболовы, без труда находили себе добычу, но ее сейчас же отнимали у них орланы, которые только таким способом и продовольствовались. Впрочем, при обилии рыбы ее хватало вдосыть как для названных птиц, так и для крохалей (Mergua merganser), которых также здесь было не мало. Даже медведи, весьма изобильные в Северо-восточном Тибете, искушались неподходящим для них промыслом рыболовства и нередко с этой целью бродили по берегу реки.
Экскурсии вверх и вниз по ней помешали нам побывать в день прихода на вершине жертвенной горы. Туда ходил только наш проводник и, возвратившись, уверял, что ничего вдаль не видно. На следующий день перед вечером я взошел на эту гору вместе с В. И. Роборовским. Широкий горизонт раскинулся тогда перед нами. К западу, как на ладони, видна была Одонь-тала, усеянная ключевыми озерками, ярко блестевшими под лучами заходившего солнца; к востоку широкой гладью уходила болотистая долина Желтой реки, а за ней величаво лежала громадная зеркальная поверхность западного озера. Около часа провели мы на вершине жертвенной горы, наслаждаясь открывшимися перед нами панорамами и стараясь запечатлеть в своей памяти их мельчайшие детали. Затем, по приходе на бивуак, мы призвали к допросу проводника, но последний, как ловкий плут, начал клятвенно уверять, что на больших высотах у него «застилает глаза», и потому вдаль видеть он ничего не может.
Неудачный разъезд. Для обследования, сколько возможно, виденного озера решено было на завтра отправиться в разъезд. Поехал я сам с двумя казаками. Провизии мы взяли на трое суток, захватили также с собой и шубы на случай столь обыденной в Тибете непогоды. Всеми запасами была навьючена одна лошадь; три другие шли под верхом. До полудня мы сделали 17 верст вниз по долине левого берега Желтой реки; встретив хорошее, кормное для лошадей, местечко, остановились здесь на привал. Живо были расседланы лошади, стреножены и отпущены на траву; сами же мы собрали немного аргала, вскипятили на нем чай и вместе с тем хорошо закусили привезенной с собой бараниной. Затем, пока накормятся лошади, двое из нас задремали; один же оставался на карауле. Вскоре этот караульный разбудил меня и указал на двух медведей, спокойно прогуливавшихся в расстоянии от нас немного более версты. Сон мой как рукой сняло. Живо забросил я на плечи свой штуцер Express и вместе с казаком Телешовым отправился к заманчивым зверям. Придя на место, где они были, мы встретили, вместо двух, четырех медведей и, постреляв довольно по ним, убили самца и самку; другой самец, набежавший с испугу прямо на наш бивуак, был убит остававшимся там казаком. Таким образом мы добыли в коллекцию сразу трех редкостных тибетских медведей — Ursus lagomyiarius n. sp. Шерсть у них, несмотря на вторую половину мая, была еще превосходная.
Как на самой охоте, так и гораздо более при обдирании потом шкур мы провозились до наступления сумерок. Пришлось остаться ночевать на месте привала, но такая задержка оказалась к нашему благополучию.
После хорошей и теплой, в течение целого дня, погоды к вечеру заоблачнело, а когда совсем стемнело, неожиданно поднялась гроза (первая в нынешнем году) и притом с сильной метелью. Гром вскоре перестал, но метель, вместе с бурей от северо-запада, не унималась в течение целой ночи. К утру снег выпал на 1 фут глубиной; сугробы же намело в 2—3 фута. Я спал на войлоке в ложбинке, и меня совершенно занесло снегом. Под такой покрышкой было тепло, хотя и не совсем приятно, когда таявший от дыхания снег начинал пускать капли воды под бок, иногда и за шею. Казакам приходилось еще хуже, так как они поочередно караулили и сильно мерзли. С рассветом едва-едва могли мы развести огонь из запасенного с вечера аргала; напившись чаю, немного согрелись. Затем остались на том же месте ждать пока уймется метель и можно будет с ближайших гор осмотреть и засечь буссолью, по крайней мере, ближайшие части озера. Однако метель не унималась, а наши лошади, простоявши на холоде без корма целую ночь, сильно озябли. Поэтому в 9 часов утра решено было ехать обратно. Но не на радость был для нас этот путь. Бедствовали мы еще целых пять часов: верховые лошади беспрестанно спотыкались, идя по глубокому снегу, прикрывшему бесчисленные норы пищух; по временам мы залезали в топкие болота, из которых едва назад выбирались; резкий северо-западный ветер со снегом бил прямо в лицо, самый же снег блестел нестерпимо; направление пути пришлось угадывать чутьем, ибо по сторонам ничего не было видно. Порядочно измученные вернулись мы лишь к двум часам пополудни к своей стоянке. Здесь обогрелись и обсушились. Только несколько дней потом у меня и у обоих казаков болели глаза от нестерпимого снежного блеска.
Метель стихла лишь к вечеру, затем небо разъяснело, и к утру грянул мороз в 23 °; на горах же, вероятно, еще более. И это случилось 20 мая под 35 ° с. ш. Весьма красноречивый факт для характеристики климата Тибетского нагорья! Весь следующий день зима вокруг нас была полная — все бело, ни одной проталины, санный путь отличный. Лишь к вечеру снег немного стаял на южных склонах гор. Итти вперед нечего было и думать, пока не сойдет снег, по крайней мере хотя в долинах. Между тем наши верблюды не ели уже двое суток, да и лошадям отпускалось лишь по три пригоршни ячменя на утреннюю и вечернюю дачи. Не сладко приходилось теперь и зверям, в особенности антилопам оронго, которые, пробегая по обледенелому ночью снегу, резали себе в кровь ноги и, вероятно, легко доставались в добычу волкам. От холода и недостатка пищи погибло также много птиц, в особенности мелких пташек.
Местность к водоразделу Голубой реки. От котловины Одонь-тала местность далее к югу снова поднимается на абсолютную высоту, близкую к 15 тыс. футов. На этом плато попрежнему всюду стоят невысокие (на глаз футов тысячу, чаще же и того менее над окрестностью) горы, то как попало набросанные, то вытянутые в небольшие хребты, имеющие в общем все-таки восточно-западное направление. Характер этих гор также прежний: отсутствие скал и крутых недоступных масс, луговые или совершенно оголенные пологие скаты и всюду удободоступность. Только в описываемом районе гораздо больше, нежели к северу от Одонь-тала, ручьев, речек и кочковатых болот, т. е. мото-шириков[98]. Эти последние залегают здесь всюду как по долинам, так и по горным склонам; летом, в период дождей, сплошь наполняются водой. Кроме того, на мото-шириках встречается множество маленьких луж и озерков. Происхождением они обязаны главным образом диким якам, которые своими могучими рогами копают болотистую почву, частью для того, чтобы поваляться в грязи, частью же в период возбужденного состояния во время течки. Многими тысячами быков ежегодно выкапываются эти сначала небольшие ямы, которые затем размываются летними дождями и выдуваются зимними бурями. Но те и другие сносят лишь мягкий, поверхностный слой почвы, под которым всегда лежат более крупные обломки горных пород. Поэтому все озерки на мото-шириках неглубоки — от 1 до 2, реже до 3 футов.
Другой, повидимому, ничтожный зверек, но играющий большую роль в переработке почвы Северо-восточного Тибета — это пищуха (Lagomys ladacensis), о которой уже было говорено в предыдущей главе. Бесчисленное количество этих пищух нередко сплошь дырявит своими норами обширные площади на Тибетском плато. Осыпавшиеся или залитые дождем норы постоянно заменяются новыми. Вырытая же рыхлая глина уносится ветром или смывается с горных склонов дождями — остаются оголенные места и более или менее значительные ямки. Затем сами зверьки, выкапывая корни травы, также рыхлят и обезображивают почву. Вот почему во всем Северо-восточном Тибете так часто встречаются, в особенности на горных склонах, голые плеши, и нет нескольких квадратных сажен ровной луговой поверхности. Кроме того, работа пищух, в связи с атмосферными деятелями, уже уничтожившими в Северном Тибете почти все скалы, вероятно понемногу, в течение веков, способствует засыпанию горных долин и через то сглаживанию рельефа страны.
Болотистый характер описываемого плато не прерывается до самого водораздела к бассейну Ды-чю, т. е. к верховью Голубой реки. Этот водораздел образуется восточным продолжением хребта Баян-хара-ула; по нашему же пути обозначался лишь небольшим горбылем с абсолютной высотой в 14 700 футов. Жителей на плато к югу от Одонь-тала, так же как и к северу от этой котловины, нет вовсе. Что касается до флоры и фауны той же местности, то они одинаковы с другими частями Северного или, вернее, Северо-восточного Тибета. Общая характеристика здешнего растительного и животного царств сделана в описании моего «Третьего путешествия», стр. 188—197. Теперь добавлю лишь вновь добытые частности.
Флора. Относительно своей весенней флоры плато Северо-восточного Тибета представляет большую бедность. Даже в конце мая зелень здесь почти не показывалась, и все было серо, как зимой. Только кое-где на мото-шириках боязливо выглядывал цветущий первоцвет (Primula nivalis var. farinosa), а по косогорам на солнечном пригреве иногда встречались также цветущий адонис (Adonis coerulea) и чуть заметный молочай (Euphorbia sp.); на голых глинистых скатах гор врассыпную торчали полузеленые пучки Przewalskia tangutica; по берегам речек изредка цвели: лапчатка (Potentilla nivea?), розовый лютик (Ranunculus involucratus. n. sp.) и Saussurea sorocephala [соссюрея]; здесь же кое-где вылезали из земли листья лекарственного ревеня (Rheum spiciforme) и ползучими кустиками залегала Myricaria prostrata [мирикария стелющаяся] с мелкими, но красивыми розовыми цветочками; наконец на влажных песчано-глинистых местах скупо цвели Oxygraphis glacialis [оксиграфис ледниковый], синий и палевый касатики (Iris Tigridia, Iris Tigridia var. fluvescens).
Все эти невзрачные представители весенней флоры Тибетского плато[99] обыкновенно являлись карликами, запрятанными почти сполна от непогоды в почве и выставляющими наружу лишь цветки да немногие листья. Впрочем, здешние растения (как и в альпийской области высоких гор) удивительно приучены к климатическим невзгодам своей родины. Не говоря уже про снег и небольшие холода, которых нисколько не боятся тибетские цветы, даже после случившегося в 23 ° мороза и снега на 1 фут глубиной, более двух суток покрывавшего почву, лишь немногие иа выше названных цветов погибли. Большая же их часть невредимо красовалась, как только растаял снежный покров.
Фауна. Животная жизнь описываемой местности, как и во всем Северном Тибете, весьма бедна разнообразием видов, но очень богата массой индивидуумов. По мото-ширикам всюду здесь пасутся дикие яки (Poephagus mutus n. sp.), нередко стадами в несколько сот, иногда даже более тысячи экземпляров; много также хуланов (Asinus kiang), еще более антилоп оронго (Pantholops hodgsoni); весьма обыкновены — антилопа ада (Peocarpa picticauda), медведь (Ursus lagomyiarius n. sp.), тибетский волк (Ganis chanko) и кярса (Vulpes eckloni n. sp.); бесчисленное множество пищух (Lagomys ladacensis), а местами полевок (Arvicola blytbii) чуть не сплошь дырявят почву своими норами; по горам кое-где живут тарбаганы (Arctomys robustus); там же водятся куку-яман (Pseudois nahoor) и белогрудый аргали (Ovis hodgsoni?). Вследствие сурового климата лишь, немногие из этих млекопитающих приступили к линянию даже в конце мая, медведи же в течение всего июня, иные даже в начале июля еще носили хорошую зимнюю шерсть.
Среди птиц на плато Северо-восточного Тибета также большая бедность относительно разнообразия видов, да и количество экземпляров, за исключением лишь некоторых пород, большей частью весьма ограниченное. Всему этому причиной крайне невыгодные физико-географические условия страны, главное же — недостаток удобных мест для жительства и бедность корма. Как теперь, так и при обратном (в июле) следовании по тому же плато нами найдено было лишь 40 видов пернатых; из них 12 оседлых, 19 гнездящихся и 9 пролетных. Среди оседлых наиболее здесь обыкновенны: грифы (Gypaetus barbatus, Vultur monachus, Gyps nivicola), вороны (Corvus corax), большие тибетские жаворонки (Melanocorypha maxima), земляные вьюрки (Onychospiza taczanowskii, Pyrgilauda ruficollis, P. barbata n. sp.) и Podoces humilis [саксаульная сойка]. Все они плохие певуны, так что весьма мало оживляли, даже в мае, унылые тибетские пустыни. Из гнездящихся видов чаще других нам встречались: красноногие кулики (Totanus calidris) по мото-ширикам; по речкам и озерам — турпаны (Casarca rutila), индийские гуси (Anser indicus), чайки (Larus brunneicephalus, L. ichthyaetus) и крачки (Sterna hirundo); по открытым степным долинам — монгольские зуйки (Aegialites mongolicus); изредка по мото-ширикам — черношейные журавли (Grus nigricollis). Из пролетных в значительном количестве найдены были лишь задержавшиеся на верхней Хуан-хэ по случаю обилия рыбы орланы (Haliaetus macei) и крохали (Mergus merganser).
Как оседлые, так и прилетающие на лето птицы Северно-Тибетского плато гнездятся очень поздно, вероятно, по случаю сильных и продолжительных весенних холодов. Так, до начала июня мы не нашли здесь молодых ни одного вида, да и яйца встретили лишь у Otocoris nigrifrons, Archibuteo aquilinus?[100], Grus nigricollis [рогатый жаворонок, центрально азиатский канюк, черный журавль]. Гнездо этого вида журавлей, найденное 26 мая, сделано было из сырой травы на мелком плесе небольшого озерка. Два яйца, в нем находившиеся, оказались уцелевшими от недавнего мороза в 23 ° и глубокого в то же время снега. Вообще в самых суровых условиях приходится большей части тибетских птиц высиживать свои яйца и воспитывать молодых. Тех и других, вероятно, гибнет не мало, хотя здешние птицы весьма, повидимому, привычны к климатическим невзгодам. Мне случалось находить гнезда Leucosticte haematopygia, в которых небольшие еще птенцы были совершенно мокры от падавшего на них снега; на мото-шириках мы встречали в холод и метель молодых Melanocorypha maxima [Больших тибетских жаворонков] почти в пуху, однако уже оставивших свое гнездо.
Но странно, почему в Северном Тибете, при столь невыгодных условиях, остаются гнездиться те виды птиц, которые почти все главной массой летят на север и, конечно, находят там несравненно большее для себя приволье? Или почему гнездятся в том же Тибете Totanus calidris, Aegialites mongolicus, даже Gotyle riparia [травник, зуек, береговая ласточка], когда под боком в Цайдаме летуют многие их собратья в обстановке гораздо более выгодной?
Для жизни пресмыкающихся и земноводных плато Северо-восточного Тибета почти совершенно невыгодно. Ни змей, ни лягушек или жаб здесь нет вовсе; только в долине верхней Хуан-хэ и на ее здесь озерах найдены были нами два вида ящериц — Phrynocephalus roborowskii n. sp., Phrynocephalus n. sp. [круглоголовки]. Рыбы, наоборот, всюду много. Помимо видов, поименованных при рассказе об истоках Хуан-хэ, нами еще добыты в других здесь речках: два новых вида расщепохвостов (Schizopygopsis maculatus n. sp., Schizopygopsis n. sp.) и два (один новый) вида губачей (Diplophysa kungessana, D. scleroptera n. sp.). Насекомых весной встречалось очень мало, да и летом они здесь немногочисленны относительно разнообразия видов.
Трудный путь. Двое лишних суток провели мы на Одонь-тале в ожидании, пока немного растает столь некстати выпавший снег и вьючным верблюдам можно будет двигаться хотя с горем пополам. Действительно, трудно и очень приходилось нашим караванным животным на выходе из долины Хуан-хэ. Корм был крайне плохой — только прошлогодняя ощипанная дикими яками и твердая как проволока тибетская осока (Kobresia) по мото-ширикам; затем ледяная кора, покрывавшая ночью во многих местах еще уцелевший снег, резала в кровь ноги лошадям и в особенности верблюдам. Не лучше было этим последним шагать с вьюками по обледенелым кочкам мото-шириков или вязнуть на растаявшей днем рыхлой почве бестравных площадей. Ползти нам приходилось по-черепашьи, беспрестанно исправляя вьюки или поднимая падавших животных. Двое из них — верблюд и лошадь — вскоре были брошены окончательно. Огромная абсолютная высота и холодная дурная погода отражались на нашем здоровье головной болью и легкой простудой. Вероятно, от последней у нескольких казаков на лице, преимущественно же на губах и ушах, появилась сыпь, которую мы прижигали раствором карболовой кислоты; внутрь давалась хина. Ходить много пешком было весьма трудно, ибо одышка и усталость чувствовались очень скоро.
Проводник наш хотя в общем знал направление пути, но решительно не сообщал, отговариваясь своим неведением имен ни гор, ни речек, ни каких-либо попутных урочищ. Едва-едва могли мы добиться от него названия (да и то исковерканного, как оказалось впоследствии) наибольшей из встреченных теперь нами речек, именно Джагын-гола. Дорогой всюду попадалось множество зверей, в особенности диких яков, но мы без нужды их не стреляли. Птиц для коллекций добывалось мало, как равно и растений. Последних до конца мая собрано было на Тибетском плато лишь 16 видов.
На седьмые сутки по выходе из Одонь-тала мы перешли через водораздел области истоков Хуан-хэ к бассейну верхнего, течения Ян-цзы-цзяна, или Ды-чю [Дре-чу, монгольское название — Мур-усу], как называют здесь эту реку тангуты. Восточное продолжение хребта Баян-хара служит таким водоразделом. На месте же нашего перехода значительных гор не было, так что перевал со стороны плато вовсе незаметен. Абсолютная высота этого перевала, как выше сказано, 14 700 футов.
Суровый климат. Погода, как и прежде, продолжала стоять отвратительная. Вообще в течение двух последних третей мая, проведенных нами на плато Северо-восточного Тибета, лишь урывками перепадало весеннее тепло. Обыкновенно же стояли холода не только ночью, но и днем при ветре или облачности. Из записанных тогда нами метеорологических наблюдений видно, что, помимо безобразного для этого времени года мороза в 23 °, термометр до конца мая ни разу не показывал на восходе солнца выше нуля, да и в 1 час пополудни только однажды поднялся до +17 °; случалось же, что в это время температура не превышала +0,7 ° Солнце, стоявшее близко к зениту, если выглядывало из-за облаков, жгло очень сильно, но его лучи, вероятно, вследствие, разрежения воздуха, являлись весьма бледными, много похожими на свет полной луны; при том и ясное небо казалось голубовато-серым. Однако ясных дней мы наблюдали только 1, да 7 дней были ясны наполовину. По ночам же небо более очищалось от облаков.
В местностях, ближайших к Цайдаму, в атмосфере обыкновенно стояла пыль, но к югу от Одонь-тала этой пыли не замечалось, впрочем воздух, быть может, очищался тогда чаще падавшим снегом. Во второй половине мая считалось 11 снежных дней и только однажды, да и то за перевалом к р. Ды-чю, шел дождь.
Первая гроза, довольно сильная, случилась вместе с метелью 20 мая; затем еще две небольшие грозы выпали до конца описываемого месяца. Вообще теперь, видимо, наступал период атмосферных осадков, столь обильных летом в Северо-восточном Тибете. Быстрому образованию облаков способствовало и быстрое таяние выпадавшего снега под отвесными, почти солнечными лучами.
Ветры днем дули часто, но не имели какого-либо значительно преобладающего направления; притом достигали лишь средней силы. Обыкновенно ветер (всегда холодный) налетал порывами и несколько раз менялся в один и тот же день; по ночам большей частью было тихо. Сырость в почве и атмосфере к югу от Одонь-тала стояла очень большая. К северу же от этой котловины, по соседству с Цайдамом, как выше было говорено, гораздо суше; там и мото-шириков, вероятно по той же причине, несравненно меньше.
О тибетском медведе. Драгоценной зоологической добычей, которую мы приобрели при проходе через плато Северо-восточного Тибета, были прекрасные, почти ежедневно в нашу коллекцию поступавшие, шкуры тибетского медведя (Ursus lagomyiarius n. sp.), открытого мною в 1879 г. и отчасти уже описанного в моем «Третьем путешествии»[101]. Теперь добавлю некоторые новые данные об этом животном.
Во всем Северо-восточном Тибете, не исключая и горной области Ды-чю, названный медведь встречается часто, иногда даже и очень. Держится как в горах, так и в открытых долинах высокого плато в местностях совершенно безлесных, хотя не избегает и лесов в бассейне верхней Хуанхэ и по р. Ды-чю, вообще в тангутской стране. Распространен, вероятно, во всем Северном Тибете, где нами был найден к западу до окрайних гор Лоб-нора, а к югу — за Тан-ла. Туземцами не преследуется. Наоборот, монголы Цайдама называют медведя тынгери-нохой, т. е. «божья собака» и считают его священным животным; то же мнение отчасти разделяют и тангуты. У тех и других, равно как у китайцев, сердце и желчь описываемого зверя почитаются очень хорошим лекарством, вылечивающим даже от слепоты.
Нрав тибетского медведя трусливый. Только медведица от детей иногда бросается на охотника; самец же, будучи даже раненым, всегда удирает. Притом описываемый медведь и не кровожаден. Нам иногда случалось видеть этого зверя возле самого стада пасущихся хуланов, которые не обращали даже внимания на опасного соседа.
Главную пищу тибетского медведя составляют пищухи (Lagomys ladacensis), которых он добывает из нор; затем копает и ест разные коренья; весной любит касатик, летом крапиву, не брезгует и рыбой, если удастся ее поймать. Крупных зверей не трогает, по крайней мере до тех пор, пока не представится удобный случай полакомиться больным или издохшим животным. Не давит также в местах, обитаемых тангутами, домашний скот, хотя бы баранов.
Цвет шерсти описываемого медведя весьма изменчив. В общем преобладает темнобурый у самца и более светлый, белесый у самки; притом у последней шерсть всегда длиннее, мягче и гуще. Случилось мне видеть также почти черного самца и совсем сивую самку. Линяют тибетские медведи, как выше было сказано, очень поздно; даже в средине лета мы убивали экземпляры еще с хорошей зимней шерстью. Новая шерсть отрастает вполне также поздно — не ближе октября. К этому времени медведи, как и у нас, делаются очень жирны; затем залегают в зимнюю спячку по скалам и пещерам в горах[102]. Из местностей Северного Тибета, ближайших к восточному Цайдаму, медведи приходят сюда осенью есть сладко-соленые ягоды хармыка; объедаются ими до полного расстройства желудка.
При самке ходят обыкновенно два, реже один или трое молодых — нынешних или прошлогодних. Однажды осенью нами была встречена медведица с пятью медвежатами, часть которых, вероятно, она приняла к себе из сострадания. Самцы в качестве пестунов при медвежатах в Тибете не состоят. Рев описываемого зверя я слышал только от раненых экземпляров, да и то не громкий.
Не преследуемый человеком, тибетский медведь вовсе не осторожен; притом же он плохо видит; зато отлично чует по ветру. Заметив что-либо подозрительное, обыкновенно становится на-дыбки. Ходит неуклюже, как и наш косолапый; при нужде бегает в галоп довольно быстро, но не продолжительно. Случайно разрознившаяся пара, или медведица от молодых, отыскивают друг друга по следу чутьем, как собаки. На рану этот зверь, как и у нас, весьма вынослив, в особенности от малокалиберных пуль Бердана. Тем не менее, при обилии медведей в Тибете их можно настрелять вдоволь. Так, однажды, именно в юго-восточной части Одонь-тала, с полудня до вечера, я убил трех старых медведей и трех медвежат, да еще трех медведей убили в то же время мои помощники. Случались и незабвенные для охотника выстрелы: дуплетом из штуцера Express я убил однажды на полтораста шагов большого медведя и такую же медведицу; или таким же дуплетом свалил на двести шагов пару старых аргали; или раз за разом, не сходя с места, убил медведицу и трех бывших с нею медвежат и пр. Притом охоты за более редкими зверями, как медведи или аргали, даже в Тибете весьма заманчивы, между тем на других здесь зверей, встречающихся на каждом шагу, почти не обращаешь внимания. Но что сильно мешает охотам в Тибете — это огромное поднятие страны над уровнем моря, вследствие чего в разреженном воздуха вскоре появляются у охотника при пешей ходьбе одышка и усталость, сплошь и к ряду устраняющие меткость выстрела.
Как теперь, так и при обратном следовании по плато Северо-восточного Тибета, мы лишь изредка отправлялись специально на охоту за медведями; обыкновенно же били их, встречая ежедневно во время пути с караваном. Всего убито было нами и некоторыми из казаков около 60 медведей. Половина лучших из этих шкур поступила в нашу коллекцию.
Горная страна к югу от водораздела. Почти вовсе незаметный по нашему пути со стороны Тибетского плато водораздел истоков Желтой реки и верховья Ян-цзы-цзяна резко разграничивал собою характер прилежащих местностей: к северу от этого водораздела залегает плато, общее для всего Северного Тибета; к югу тотчас же является горная альпийская страна. Здесь горы сразу становятся высоки, круты и трудно доступны, хотя все-таки сначала не достигают снеговой линии, которая проходит в этих местах на абсолютной высоте, близкой 17 тыс. футов. Впрочем, дикий характер описываемых гор растет с каждым десятком верст вниз по р. Ды-чю; там вскоре является и снеговая вершина Гаты-джу. Вместе с тем хребты, сбегающие от водораздела, принимают меридиональное направление и становятся богаче как своей флорой, так и фауной. Однако скал в поясе, ближайшем к плато, сравнительно немного, да и горные породы попрежнему состоят почти исключительно из сланцев. Быстрые речки текут в каждом ущелье; все они впадают в Ды-чю; летом весьма многоводны. Такой характер, по всему вероятию, несут горы и на противоположном, т. е. левом берегу той же Ды-чю. Вверх по этой реке горная область исподволь становится более мягкой в своих рельефах и постепенно переходит к однообразию Тибетского плато. Климат описываемой горной местности отличается, как и для всего Тибета, своей суровостью. По словам туземцев, зимой выпадает здесь глубокий снег[103] и стоят (вероятно по ночам) сильные морозы; весной господствуют морозы и бури; летом каждый день дождь или снег; осенью также мало бывает хорошей погоды. Относительно здешнего растительного и животного царств в общем можно сказать, что по Ды-чю, как и по верхней Хуан-хэ, высоко поднимается западно-китайская флора и фауна; но к той и к другой, в особенности же к последней, примешаны виды, свойственные Северно-Тибетскому плато. Впрочем, вниз по Ды-чю эти виды, вероятно, скоро исчезают и заменяются специально китайскими или восточно-тибетскими; притом и разнообразие форм, несомненно, быстро увеличивается.
Вероятно, вследствие близкого соседства Тибетского плато, значительно отодвигающего высоту снеговой линии для здешней широты, и более южного положения описываемой горной области, растительные в ней пояса поднимаются гораздо выше, нежели в бассейне верхней Хуанхэ[104]. Так, альпийские луга, правда, уже очень скудные, восходят на абсолютную высоту до 16 тыс. футов; альпийские кустарники — лоза (Salix ар.), таволга (Spiraea sp.) и крошечная жимолость (Lonicera parvifolia?) поднимаются до 14½ тыс. футов; немного ниже их растет колючий верблюжий хвост (Garagana jubata); можжевеловое дерево (Juniperus pseudo Sabina) восходит до 13½ тыс. футов. Здесь же появляются еще некоторые кустарники; два вида жимолости (Lonicera hispida, L. rupicola), желтый курильский чай (Potentilla fruticosa var.), карагана (Garagana n. sp.), встречающаяся и в Монголии; изредка барбарис (Berberis cbinensis var. crataegina), еще реже смородина (Ribes sp.), а по берегу самой Ды-чю — балга-мото (Myricaria germanica var. daurica). Других древесных или кустарниковых пород в пределах нами обследованных, т. е. от спуска с плато до левого берега Ды-чю, где абсолютная высота 13 100 футов, нет вовсе. Травянистая же флора в намеченном районе хотя довольно разнообразна, но все-таки несравненно беднее, чем на горных лугах верхней Хуан-хэ. Притом, конечно, вследствие высокого поднятия над уровнем моря, здешняя растительность, даже в первой трети июня (при нашем следовании по этим местам), мало была развита. Альпийские кустарники в это время еще даже не распускали свои почки, да и травянистые породы цвели очень скупо. Лишь кое-где на солнечных оголенных скалах горных ущелий красовались крупные цветы розовой Incärvillea compacta [инкарвилия] и палевого мака (Meconopsis integrifolia); здесь же цвел, отлично пахучий, низенький кустарничек жимолости (Lonicera parvifolia?) и часто пестрили почву, издали похожие на ситец, кучки мелких белых или розовых цветочков твердочашечника (Androsace tapete n. sp.). Затем помимо палевого и синего касатика (Iris Tigridia) в тех же ущельях встречались:, два вида лютика (Ranunculus pulchellus, R. tricuspis); хохлатка (Corydalis scaberula n. sp.), очиток (Sedum quadrifidum), три вида Oxytropis, Hypecoum leptocarpum [остролодки, житники], сумочник (Gapsella Thomsoni), гулявник (Sisymbrium humile), песчанка (Arenaria kansuensis?), лапчатка (Potentilla nivea), курослепник (Caltha scaposa), мытник (Pedicularis versicolor), Parrya villosa n. sp., изредка адонис (Adonis coerulea), настурция (Nasturtium thibeticum), Thermopsis alpina, Rheum pumilum [термопсис или мышьяк альпийский, ревень] и крошечная генциана (Gentiana squarrosa). В верхнем поясе альпийской области в это время: начинали цвести: желтоголовник (Trollius pumilus), мыкер (Polygonum viviparum var.), сухоребрица (Draba glacialis?), яснотка (Lamium rhomboideum?), лук (Allium n. sp.), два вида камнеломки (Saxifraga unguiculata?, S. Przewalskii?), два вида хохлатки (Corydalis pauciflora var. latiloba, C. conspersa n. sp.), астрагал (Astragalus sp.), Oxytropis melanocalyx, Oxytropis leucocyanea? [остролодки], Goluria longifolia, Lagotig. brachystachya, лютик (Ranunculus affinis var. thibetica), василистник (Thalictrum rutaefolium) и анемон (Anemone imbricata n. sp.); последний замечательно варьирует колерами своих цветов[105]. Повторяю, что многие из вышеназванных растений цвели теперь в ограниченном количестве и, подобно тому как на соседнем плато Тибета, обыкновенно прятались своими стеблями в почву от постоянных непогод.
В животном царстве описываемый горный район представляет гораздо менее разнообразия прежде всего потому, что собственно лесная область, с ее специальной фауной, здесь только зарождается. В особенности же мало пребывает видов млекопитающих, даже мелких грызунов. Из крупных зверей вновь появляются только кабарга (Moschus sifanica n. sp.), обильная всюду по кустарникам, и беломордый марал (Cervus albirostris n. sp.), довольно редкий. Зато дикий як, хулан и антилопы исчезают. Тибетский же медведь (Ursus lagomyiarius n. sp.) весьма обыкновенен. Много также по открытым горным склонам ущелий тарбаганов (Arctomys-robustus) и зайцев (Lepus sp.), обыкновенны волк и лисица; местами множество пищух (Lagomys ladacensis) дырявят почву долин своими норами. В редких скалах верхнего горного пояса обильно держатся куку-яманы (Pseudois nahoor); там же встречаются барс (Irbis sp.) и рысь (Lynx sp.). Последняя попадается и на плато Тибета, где иногда даже днем ловит антилоп оронго {}Такой случай мы видели на открытой долине в половине мая 1884 г. по пути от р. Алак-нор-гол к Одонь-тала..
Среди птиц несколько разнообразнее, хотя все-таки весьма бедно. Нами найдено, правда за короткое время пребывания[106] в описываемой горной области, 49 видов пернатых, гнездящихся и оседлых. Из них 15 видов свойственны исключительно Западному Китаю и Гималаям; остальные обитают также на соседнем плато и в других местах Центральной Азии. Чаще других встречались: в верхнем альпийском поясе — грифы (Gyps himalayensis, Gypaetus barbatus), улар (Megaloperdix thibetanus), клушица (Fregilus graculus) и горные вьюрки (Leucosticte haematopygia. Fringillauda nemoricola, Montifringilla adamsi); по высоким же долинам — тибетский и чернолобый жаворонки (Melanocorypha maxima, Otocoris nigrifrons), земляные вьюрки (Onychospiza taczanowskii, Pyrgilauda ruficollis) и Podoces humilis [саксаульная сойка]; в кустарниковой и лесной области — горихвостки (Ruticilla rufiventris, R. frontalis), дрозд Кесслера (Merula kessleri), дубонос (Mycerobas carneipes), Carpodacus davidianus, кукушка (Guculus conorinus), пеночка (Abrornis affinis), синичка (Leptopoecile sophiae), чечотка (Linota brevirostris), желтая плисица (Budytes citreola), завирушка (Accentor fiüvescens), ласточки (Cotyle rupestris, Cecropis daurica), сорока (Pica bottanensis), коршун (Milvus melanotis), удод (Upupa epops), даурская галка (Monedula daurica), ворон (Gorvus corax) и сифанская куропатка (Perdix sifanica).
Пресмыкающихся и земноводных, как следует ожидать, очень мало в суровой горной области. Мы добыли здесь лишь один вид ящерицы (Phrynocephalus n. sp.), лягушку (Rana sp.) и одну змею (Trigonocephalus blanhoffii). Рыбы также мало в быстротекущих горных речках, но в самой Ды-чю довольно много. Всего в пройденном горном районе нами добыто семь видов рыб[107], а именно: в р. Дяо-чю — расщепохвост (Schizopygopsis-sifanensis n. sp.), голец (Nemachilus stenurus n. sp.) и губач (Diplophysa gracilis n. sp.); в Ды-чю — маринка (Schizothorax dolichanema n. sp.), два вида расщепохвоста (Schizopygopsis malacanthus n. sp., Seh. microcephalus n. sp.) и красивый с мелкими крестообразными черными пятнышками Ptychobarbus conirostris [осман]. Из насекомых в июне довольно обильны были лишь жесткокрылые; много также встречалось пауков. В описываемых горах появляются и жители — кочевые тангуты. О них будет рассказано в следующей главе.
Следование по р. Голубой. Миновав водораздел двух великих китайских рек, мы вошли через 20 верст пути в настоящую альпийскую область гор, там, где р. Дяо-чю прорывает высокий поперечный хребет, по всему вероятию, отделяющийся от водораздельного. Круто теперь изменился характер местности и природы: взамен утомительного однообразного плато встали горы, с их изборожденным рельефом, мото-ширики исчезли, на смену им явились зеленеющие по дну ущелий лужайки, показались цветы, насекомые, иные птицы. От самых Южно-Кукунорских гор мы ничего подобного не видали. В гербарий сразу прибавилось более 30 видов цветов, тогда как до сих пор, т. е. за апрель и май, мы нашли лишь 45 видов цветущих растений. Притом хотя мы спустились теперь только на тысячу футов против высоты Тибетского плато, но все чувствовали себя гораздо лучше, быть может также и вследствие перемены местности. Однако, несмотря на наступавший уже июнь, по горным речкам встречались толстые (до 2 футов) пласты зимнего льда, альпийские кустарники еще не трогали своих почек, снег падал попрежнему, почти ежедневно, и нередко толстым слоем устилал верхний горный пояс.
После дневки на берегу р. Дяо-чю, вода которой в это время стояла довольно высоко и была совершенно красного цвета от размываемой в верховье красной глины, мы пошли вниз по названной речке, наугад, ибо проводник вовсе не знал здешней местности. Встречавшиеся теперь нередко недавние стойбища тангутов подавали надежду, что вскоре мы доберемся до этих кочевников. Однако через 14 верст пути пришлось остановиться, ибо наша речка впала в другую, гораздо большую, через которую мы едва переправились; впереди же виднелись скалы и теснины, следовательно местность предстояла еще худшая для верблюдов. Решено было послать обоих проводников, Абдула и китайца, разыскать тангутов, чтобы взять от них вожака. Посланные возвратились на следующий день и привели тангутского старшину (бей-ху) со свитой около 20 человек. Сначала эти тангуты вели себя довольно нахально, но когда увидели, что с нашей стороны поблажки не будет, то сделались более приветливыми и повели нас вниз по р. Бы-чю[108]. Последняя имела при средней воде около 15 сажен ширины и глубину на бродах в 2—3 фута; ложе реки каменистое и течение очень быстрое; в большую воду бродов нет вовсе; в сухое же время года воды в Бы-чю немного. Вытекает эта река, вероятно, из водораздельного хребта и впадает слева в Ды-чю.
Отношения наши с тангутами вскоре улучшились настолько, что они продали нам несколько лошадей, десятка два баранов и довольно много сарлочьего[109] масла; притом же их старшина вызвался быть нашим проводником. Небольшие подарки и угощение русским спиртом окончательно упрочили нашу дружбу с этим старшиной. Однако на расспросы про окрестную страну он отвечал уклончиво или отговаривался незнанием; уверял только, что через Ды-чю переправиться с верблюдами, при настоящей большой воде, нам будет невозможно. Эту горькую истину мы и сами предугадывали, видя, как затруднительно переходить теперь с верблюжьим караваном даже небольшие горные речки. Никто и никогда на верблюдах здесь еще не ходил. Многие из тангутов вовсе не видали этих животных и даже брали их помет на показ своим домочадцам.
Большие услуги при сношениях с тангутами оказал нам сининский китаец-переводчик, проведший в молодости девять лет в плену у тех же тангутов и отлично знавший их язык. Цайдамский проводник, также говоривший по-тангутски, оказался, как переводчик, никуда не годным и был теперь от нас рассчитан. Он отправился сначала к тангутам, где имел знакомых, а затем пробрался обратно в Цайдам.
Вниз по р. Бы-чю мы могли пройти только 15 верст, да и то с большим трудом; затем свернули вправо на обходный путь к р. Ды-чю. Здесь тотчас же пришлось взойти на перевал в 15 500 футов абсолютной высоты. Далее мы спустились на р. Тала-чю, а по ней на р. Бы-джун — правый приток Бы-чю. В ущельях изредка попадались черные палатки тангутов. Их многочисленные стада яков и баранов дочиста выели молодую траву, так что наши караванные животные часто голодали. Притом же трудная дорога сильно утомила вьючных верблюдов; один из них устал совершенно и был брошен.
Окрестные нашему пути горы несли прежний характер: они были высоки и круты, но почти вовсе лишены скал в своем верхнем поясе; здесь залегали только оголенные скаты; пониже те же скаты становились луговыми; местами на северных склонах появлялись вниз от 14½ тыс. футов абсолютной высоты небольшие площадки кустиков таволги (Salix sp.). Цветущих растений вообще было немного, притом все прежние, уже нами собранные для гербария. Птиц также мы добывали сравнительно мало, а из зверей встречали лишь кабаргу да изредка медведей.
Погода стояла попрежнему отвратительная — часто выпадал снег, нередко глубокий, ночные морозы достигали —5,7 °. Но, как вообще в высоких горах, лишь только проглядывало солнце и сгоняло снежный покров, мигом появлялись цветы, пауки, насекомые, даже бабочки и начинали петь птицы, словом, весенняя жизнь закипала во всю ширь до новой непогоды.
Провожавший нас тангутский старшина вскоре возвратился обратно, оставив проводником своего родственника — управителя соседнего хошуна. На прощанье тот же приятель по секрету сообщил нам быть осторожными на всякий случай. Новый вожак оказался также хорошим и услужливым. Вскоре мы узнали, что в молодости это был славный воин между тангутами; одно его имя наводило страх на неприятелей. «Удалой я был без конца, — говорил нам этот теперь уже хилый старик, — бывало, один кидался на сотни врагов». Любил он страстно также и охоту за зверями. Однажды на такой охоте раненый дикий як бросился на смельчака и своими рогами пробил ему живот. «Я схватил, — говорил нам тот же старик, — этого яка за другой рог и саблей перерезал ему горло; затем лишился чувств». Товарищи подняли раненого и отвезли домой. Здесь страшную рану зашили шерстяными нитками, и больной выздоровел, но с тех пор сильно ослабел и почти не владеет ногами, хотя все-таки ездит верхом.
С новым вожаком мы прошли сначала немного вверх по р. Бы-джун, а затем свернули влево по ее притоку Чюм-ча-ума, на перевал через большой хребет, который тянется здесь параллельно левому берегу Ды-чю и, вероятно, принадлежит системе южного склона водораздельных гор. Перевал этот называется Кон-чюн-ла и имеет 15 900 футов абсолютной высоты. Окрестные вершины поднимаются (на-глаз) еще футов на тысячу или около того, но все-таки не достигают снеговой линии. Однако теперь на северных склонах этих вершин лежал еще большой снег, частью зимний, частью вновь выпавший. Самый перевал был совершенно бесснежен; на речке же Чюм-ча-ума вверх от 14½ тыс. футов местами попадались пласты зимнего льда, иногда толщиной в 3—4 фута. Как подъем, так и спуск на описываемом перевале весьма затруднительны для вьючных верблюдов; зимой же, при глубоком снеге, на этих животных, вероятно, и вовсе нельзя здесь пройти.
Под самым перевалом мы остановились ночевать и собрали десятка полтора вновь цветущих растений. Однако многие растительные виды высокой области еще не расцветали, и вообще альпийский пояс здешних гор еще вовсе не был наряжен по-летнему.
Обождав на следующий день до полудня, пока растает выпавший ночью снег, мы вскоре поднялись на гребень перевала и по другую его сторону пошли вниз ущельем р. Кон-чюн-чю. Наклон этого ущелья верхней его части крутой; окрестные горы высоки и дики; скаты их луговые, вверху голые. Небольшие скалы начали попадаться лишь в средней части описываемого ущелья, которое здесь же делается и каменистым. Вместе с тем появляются на горах кустарники — сначала Salix, Spiraea и Caragana [ива, таволга, карагана], затем другие прежде поименованные; еще ниже показываются и можжевеловые деревья. Протяжение всего ущелья равняется 23 верстам — от высшей точки перевала до устья р. Кон-чюн-чю. Здесь мы вышли, утром 10 июня, на берег р. Ды-чю. составляющей, о чем уже говорено было, верховье знаменитого Ян-цзы-цзяна, или Голубой реки, как назвали ее французы. Место нашего выхода лежало на 13 100 футов абсолютной высоты; по географическим же координатам — под 83 °47,1' северной широты и под 95 °54,5' восточной долготы от Гринвича[110].
Остановка на р. Ды-чю. Для бивуака нашего выбрано было прекрасное местечко под скалами в расстоянии полуверсты от берега Ды-чю. К ней тотчас же я и отправился вместе с В. И. Роборовским. Полюбовавшись красивым видом нижележащего ущелья, мы определили засечками буссоли ширину реки, измерили температуру в ней воды и затем спокойно уселись на камень. Вдруг со скал противоположного берега раздался выстрел, и пуля ударила в песок возле нас. Сначала мы не знали, в чем дело, но вскоре последовали еще два выстрела, и пули опять прилетели к нам. Теперь не оставалось сомнения, что тангуты предательски стреляют именно в нас; сами же разбойники спрятались в скалах. Лишь спустя немного показалось несколько человек, перебегавших от одной скалы к другой, и я пустил в них с десяток пуль из бывшей с нами берданки. Были ли убиты или нет — не знаю.
Случай этот ясно показал, что кругом нас теперь враги, и что, следовательно, необходимо быть на-стороже. Поэтому, прежде всего, мы перенесли свой бивуак из-под скал, откуда тангуты могли задавить нас камнями, на открытое место; ночной караул был усилен, да притом все спали не раздеваясь и с оружием наготове; увеличено также было число казаков, ежедневно наряжаемых пасти верблюдов. С такими предосторожностями мы могли считать себя почти в безопасности.
Обычным чередом потекли наши занятия на новом бивуаке, где проведена была целая неделя. Ежедневно мы производили экскурсии по ближайшим окрестностям, собирали здесь растения, стреляли птиц, иногда охотились за зверями и ловили рыбу в Ды-чю. Сравнительно с Тибетским плато, научная добыча теперь была многократно лучшая, хотя сама по себе не особенно богатая. Вновь цветущих растений собрано было 73 вида, птиц настреляно с полсотни экземпляров, а из зверей убит был казаками прекрасный экземпляр беломордого марала; в спиртовую коллекцию попало несколько ящериц и десятка два рыб из Ды-чю. Только рыболовство в этой реке оказалось весьма затруднительным вследствие большой глубины, быстрого течения и отсутствия заливов или рукавов. Корм в окрестностях нашей стоянки был превосходный, так что верблюды и лошади наедались досыта и отлично отдыхали. Погода теперь хотя стояла довольно теплая (до +21,3 ° в 1 час дня), но дождь, иногда сопровождаемый грозой, лил по нескольку раз в течение суток. Все дождевые тучи приносились с запада. Постоянная сырость много мешала просушиванию наших коллекций, да и багаж трудно было уберечь от непогоды. Пастухи днем и караульные ночью также постоянно мокли, но молодцы-казаки не обращали на это внимания.
В продолжение двух суток после перестрелки с тангутами никого из местных жителей мы не видали. Даже черные палатки, стоявшие на противоположном берегу Ды-чю, укочевали куда-то. Наконец, к нам приехал лама из недалекой тангутской кумирни Джоу-дзун. Этот лама объяснил нашему китайцу-переводчику, что тангуты стреляли в нас по ошибке, приняв за разбойников, нередко приезжающих сюда для грабежа. Конечно, подобное объяснение было чистый вздор, и я велел передать тому же ламе, что если подобное стреляние повторится, то оно не дешево обойдется нападающим. Некоторое вразумление, вероятно, уже получилось и при ответной нашей стрельбе, иначе тангуты не преминули бы вновь побеспокоить нас хотя ночью.
На следующий день из той же кумирни пришли несколько лам. По нашей просьбе они доставили местную лодку, чтобы попробовать возможность переправы через Ды-чю. Лодка эта внешним своим видом сильно напоминала большой кузов простых саней и была сделана из деревянных, скрепленных между собой обручей, обтянутых невыделанными шкурами домашних яков. В таких ладьях переправляются через здешние реки люди и мелкий скот; лошади же и яки обыкновенно следуют вплавь. Переправить подобным образом верблюдов через быстротекущую, глубокую Ды-чю нечего было и думать. Да притом уставшие наши животные даже после (почти невозможной) благополучной переправы не в состоянии были пройти далеко по трудно доступной горной стране. Потеряв же своих верблюдов, мы могли очутиться в положении почти безвыходном. Двинуться вниз по Ды-чю ее берегом было также нельзя, ибо путь этот не далее версты от нашего бивуака преграждали высокие скалы[111]. Следование вверх по той же реке, хотя, быть может, и удалось бы, только несомненно с большим трудом, но для нас подобное направление являлось бесцельным, ибо приводило к ранее нами обследованной части Тибетского плато.
Ввиду всех этих данных я решил отложить попытку переправы череа Ды-чю или движения вверх по ней. Взамен этого намечено было вернуться прежним путем к истокам Желтой реки и заняться исследованием больших озер ее верхнего течения.
Описание этой реки. Теперь о самой Ды-чю.
Эта река, в том месте, где мы на нее вышли, т. е. при устье маленькой речки Кон-чюн-чю, стеснена горами и имеет при большой летней воде от 50 до 60 сажен ширины[112]. Течение весьма быстрое, хотя большей частью ровное; лишь местами вода бешено скачет по камням, загромождающим русло. Плавание вдоль по реке, хотя бы в лодках, почти невозможно. Вода летом чрезвычайно мутная, совершенно желтая. Ее температура в половине июня колебалась днем от +8,8 ° до +12,8 °. После сильного дождя уровень реки быстро повышался на 3—4 фута.
Общее направление Ды-чю в части описываемой — с запада-северо-запада к востоку-юго-востоку[113]; зигзаги русла, иногда крутые, многочисленны; рукавов нет. Лишь в семи днях пути вверх по течению, следовательно, недалеко от устья Напчитай-улан-мурени, описываемая река, как нам сообщали, разделяется на семь рукавов, которые, при малой воде, переходимы в брод. Место это называется Чамар-абдан и представляет единственный брод в рассматриваемой части Ды-чю.
Уровень названной реки, как уже было дважды упомянуто, лежит при устье р. Кон-чюн-чю на 13 100 футов абсолютной высоты. Между тем та же Ды-чю при переходе через нее караванной тибетской дороги у северной подошвы Тан-ла протекает на абсолютной высоте 14 600 футов[114]. Расстояние названных пунктов, не считая мелких зигзагов реки, немного более 400 верст; следовательно, падение Ды-чю на плато Тибета равняется почти 4 футам на версту. Вниз же от устья Кон-чюн-чю до Батана, лежащего отсюда в расстоянии около 500 верст и на абсолютной высоте 8 150 футов, Ды-чю спадает почти на 5 тыс. футов; так что средний наклон реки в верхней части горной ее области простирается до 100 футов на версту прямого протяжения.
Флора окрестных гор. Теперь, за неделю нашего пребывания на р. Ды-чю и при обратном отсюда следовании к плато Тибета, словом, во второй половине июня, флора рассматриваемой горной области быстро подвинулась вперед в своем летнем развитии. Прежде всего бросалось в глаза, что недавние изжелта-серые горные склоны, от глубоких долин вплоть до бесплодных россыпей верхнего пояса, теперь всюду позеленели; зелеными стали, наконец, и те кустарники (Salix sp., Spiraea ер.) [ива, таволга], которые растут небольшими площадками в нижнем поясе альпийской области. Но, как уже говорено было, флора описываемых гор главным образом травянистая; при том же здешние, как и другие альпийские, травы не достигают большого роста, обыкновенно же являются карликами в несколько дюймов высоты. Нет нигде здесь густых травянистых зарослей даже по долинам; нет сплошного ковра цветов, столь украшающих в летнюю пору года луга наших стран. Как и вообще в горах, флора местности описываемой довольно богата разнообразием видов, но, сравнительно, бедна количеством экземпляров. Лишь кое-где на пространстве нескольких квадратных футов можно встретить сплошные пятна цветов одного и того же вида; обыкновенно же здешние цветы мало пестрят почву своими колерами и всегда являются в разнообразном смешении пород. Они обречены проводить свою кратковременную жизнь среди самых неблагоприятных климатических условий. Но ни ночные морозы, ни снег, часто выпадающий в верхнем горном поясе, ни постоянные почти холода, быстро сменяющиеся жгучими лучами солнца, — ничто это не может погубить даже самых нежных видов — до того унаследовали, через длинный, конечно, ряд генераций, горные растения способность применяться ко всем климатическим невзгодам своей родины.
В общем флора гор левого берега Ды-чю значительно сходствует с альпийской флорой горной области верхнего течения Желтой реки, хотя, конечно, в рассматриваемом районе встречаются и виды, исключительно свойственные Северо-восточному Тибету.
Из наиболее характерных растений, цветших во второй половине июня, можно отметить: для нижнего горного пояса все поименованные на стр. 93 кустарники, присоединив к ним вьющийся по обрывам ломонос (Clematis orientalis), по луговым горным склонам — альпийскую хохлатку (Corydalis capnoides var. thibetica), мелколепестник (Erigeron uniflorus), буркун (Medicago platycarpos), крестовник (Senecio campestris), голубой мак (Meconopsis racemosa), колокольчик (Campanula aristata), астрагалы (Astragaluss cythropus, А. confertus, Astragalus n. sp.), Oxytropis kansuensis, Oxytropis heterophylla [остролодки], Lloydia serotina, Parrya villosa n. sp. ets; по речным здесь долинам и по дну ущелий — разноцветные Oxytropis, мытник (Pedicularis amoena?), змееголовник (Dracocephalum heterophyllum?), лютик (Ranunculus pulchellum var. pseudohi-rcuius), одуванчик (Taraxacumsp.), молочай (Euphorbia sp.), чернобыльник (Artemisia n. sp.), колосник (Elymus n. sp.), мятлик (Роа annua), два вида осоки (Carex sp.), Saussurea arenaria, Morina sp., Triglochin maritimum, Pleccstigma pauciflorum; на старых же стойбищах — джума (Potentilla anserina), живучка (Ajuga lupulina), а повыше — живокость (Delphinium albocoeruleum); на гальке и песке возле речек — ревень (Rheum spiciforme), фиалки (Viola biflora, V. tianschanica), куколь (Melandryum apetalum), красивый очиток (Sedum algidum), Anaphalis Hancockii, отлично пахучая Stellera Chamaejasme [стеллера].
В области альпийских кустарников: мытники (Pedicularis cheilanthifolia, Р. Przewalskii, Р. sima), из которых последний пахнет мускусом, Cremanthodium discoideum, лиловый касатик (Iris gracilis), красивая хохлатка (Corydalis dasyptera), маленький ревень (Rheum pumilum), лилово-розовый астрагал (Astragalus scythropus), белая генциана (Gentiana n. sp.), синий лук (Allium cyaneum), еще не расцветший, крупный, прекрасно пахучий первоцвет (Primula nivalis var. farinosa), лапчатка (Potentilla nivea), молоточник (Deschampsia koelerioides var.), Avena n. sp. [овсюг] и довольно редкий пунцовый мак (Meconopsis punicea n. sp.); здесь же по скалам — красивая лещица (Isopyrum grandiflorum), селезеночник (Chrysosplenium uniflorum), камнеломка (Saxifraga Przewalskii), два вида папоротников (Asplenium sp., Gystopteris fragilis, последний редко) и весьма жгучая гималайская крапива (Urtica hyperborea).
В верхнем поясе альпийских лугов, частью и по соседним россыпям, крошечный мыкер (Polygonum viviparum var.) и анемон (Anemone imbricata n. sp.), пониже в горах также весьма обыкновенные, но более крупные, камнеломки (Saxifraga tangutica, S. flagellaris), прелестные хохлатки (Corydalis scaberula, С. crista galli, С. melanochlora, G. mucronata), мытник (Pedicularis versicolor), василистник (Thalictrum rutaefolium); три вида Saussurea, из них одна с весьма хорошим запахом; гималайская буковица (Trollius pumilus), маленький с мохнатыми листьями ревень (Rheum pilosum n. sp.), сухоребрица (Draba alpina var. algida), яснотка (Lamium rhomboideum), генциана (Gentiana barbat а), вероника (Veronica sp.), Parrya prolifera n. sp., Koenigia fertilis. Pomatosace Filicula, Dilophia fontana. Многие названные виды переходят из одной области в другую, так что растительность здешних гор достаточно между собой перетасована.
Сведения о тангутах кам. Встреченные нами в горной области Ды-чю тангуты значительно отличаются от своих собратий, живущих в Гань-су и на Куку-норе, но гораздо ближе стоят к ёграям на Тан-ла и к голыкам, обитающим на верхней Хуан-хе от выхода этой реки из больших озер[115]. Описываемые тангуты носят общее название кам[116] и распространяются от плато Тибета вниз по р. Ды-чю, а также за Тан-ла до границы собственно далайламских владений. Разделяются на 25 хошунов, управляемых родовыми старшинами бэй-ху. Всеми ими заведует общий начальник чан-ху. Каждый хошун называется по имени своего управителя, реже по имени главной кумирни, в нем находящейся. Эти кумирни, возле которых обыкновенно заведено небольшое земледелие, составляют общественные и религиозные центры и заменяют собою города, которых здесь нет вовсе. Количество населения во всех 25 хошунах определить, конечно, нельзя; но цифра эта должна быть невелика, так как в пройденном нами хошуне Ням-цу[117], по сообщению его начальника, считается лишь около 200 палаток.
Все тангуты кам подчинены ведению сининского амбаня. Они освобождены от поставки солдат и отбывания повинностей натурой, но платят однажды в три года по сто лан серебра с каждого хошуна. Для сбора этой подати приезжают в конце трехлетия два китайских чиновника в сопровождении небольшого отряда солдат.
По наружному своему типу описываемые тангуты представляют; рост средний, реже большой, сложение плотное, коренастое; глаза большие, но не косые и всегда черные; нос не сплюснутый, иногда даже орлиный; скулы обыкновенно не слишком выдаются; уши средней величины; таких безобразных по величине ушей, как у тангутов по верхней Хуан-хэ к югу от Гуй-дуя и Гоми, мы нигде здесь не видали; волосы черные, грубые, длинные, спадающие на плечи; подстригаются эти волосы лишь на лбу, чтобы не лезли в глаза, косы вовсе не носят; усы и борода почти не растут, притом, вероятно, их выщипывают; зубы отличные белые, но не так безобразно спереди посаженные, как у тибетцев за Тан-ла[118]; череп в общем более удлиненный, нежели округлый; цвет кожи, как у всех других хара-тангутов, грязно-светло-коричневый, чему отчасти способствует и то, что тело никогда не моется. Замечательно, что описываемые тангуты (как, быть может, и другие их собратья) издают сильный, противный запах, более резкий и иной, чем у монголов, которые также не отличаются благовонием.
Китайцы называют тангутов кам--хун-морл[119], т. е. «краснокожие». Некоторые из них своими физиономиями с длинными, рассыпанными по плечам волосами, много напоминали мне краснокожих индейцев Северной Америки, каковых случалось видеть на картинках; всего же более эти, как и другие тангуты, походят на цыган, с примесью монгольского типа. Женщины здесь также весьма безобразны[120]; они заведуют хозяйством и детьми; вне домашней обстановки ничего не значат.
В семейном быту практикуется многомужие (полиандрия). Иногда у одной женщины бывает до семи мужей, которые должны быть непременно братьями; лица посторонние в такой союз не допускаются. Обычай многомужия нам объяснили, как и прежде, тем, что с каждой палатки, в которой имеется замужняя женщина, взимается большая подать, размер которой определяется достатком плательщицы. Женщины же незамужние, или наложницы, никаких податей не платят. Поэтому тангуты, в видах необходимой экономии, стараются заводить общих жен или чаще живут с наложницами. Дети этих последних называются «божьими детьми» и пользуются правами детей законных. Родство считается только с мужской стороны (2S).
Одежда мужчин состоит из бараньей шубы, которая, ради холодного климата, носится круглый год. Шуба эта надевается на голое тело и подпоясывается таким образом, что образует на спине мешок, куда кладутся чашка, кисет с курительным или нюхательным табаком, иногда разные другие предметы. За поясом впереди живота заткнута сабля. При непогоде сверх шубы накидывается плащ из грубого сукна бараньей шерсти. Панталон многие вовсе не знают; сапоги же носят все из цветной шерстяной ткани с подошвами сыромятной кожи. Голова обыкновенно остается непокрытой; изредка надевается войлочная шляпа с узкой высокой тульей и широкими полями. Одежда женщин, вероятно, не особенно отличается от мужской.
Жилищем, как и для других тангутов, служит сделанная из грубой ткани яковых волос черная палатка. Вверху ее продольный разрез для выхода дыма с глиняного очага, на котором днем постоянно горит аргал; здесь варится и пища. На земляном полу той же палатки часто нет ни шкур, ни войлоков. Всю свою одежду тангуты носят на себе и в ней же засыпают, обыкновенно прямо на земле, лицом вниз и скорчившись как животные. Вместе с людьми в палатке помещаются молодые барашки и телята яков. Вонь и грязь в подобном жилье невообразимые, в особенности во время дождя.
Для пищи служит главным образом молоко в разных видах; затем чай, дзамба и реже мясо. Едят по нескольку раз в день, сообразуясь с аппетитом. Дзамба, приготовленная из ячменя, составляет единственную и весьма любимую мучную пищу. Заваривают ее, как и везде, горячим чаем с солью. Подобная еда в Тибете до того во всеобщем употреблении, что, например, тангуты, желая укорить своего подростка, обыкновенно говорят: «дзамбы еще замесить не умеешь».
Исключительное занятие описываемых тангутов — скотоводство, главным образом разведение яков и баранов (не курдючных); в гораздо меньшем числе содержатся козы, а для верховой езды — лошади. Последние небольшого роста и без хороших статей, но сильные и выносливые. Кроме скотоводства, кое-где возле кумирен те же тангуты засевают в небольшом количестве ячмень для собственного пропитания. Затем некоторые из них копают золото, вообще изобильное в Тибете. Многие, вероятно вся молодежь, промышляют грабежом богомольцев, направляющихся в Лхасу, или торговых караванов, затем цайдамских монголов, частью же и своих собратий. Впрочем, сами тангуты умалчивали о подобных подвигах; зато постоянно жаловались на ежегодные грабежи голыков с верховья Желтой реки. Действительно, вероятно, не мало бывает здесь разных драк, ибо почти все мужчины, нами виденные, имели нередко значительное число заживших ран. Для лучшей обороны при нападениях в некоторых ущельях сложены невысокие поперечные загородки из камней.
Язык описываемых тангутов, по словам нашего китайца-переводчика, разнится от говора тангутов, живущих на Куку-норе, в Гань-су и на верховьях Желтой реки близ Гуй-дуя, но много сходствует с языком чистых тибетцев.
Во время приветствия лица важного тангуты кам, так же как и тибетцы, высовывают язык; при прощании же с приятелем стукают друг друга головами (24). Хадаки при знакомствах и встречах во всеобщем употреблении. «Обо» на горных перевалах складываются довольно часто (25). За малым количеством камней в горах эти «обо» делаются небольших размеров, и на них обыкновенно сносятся куски кварца. Кроме того, те же тангуты собирают отколовшиеся плиты сланца, вырезывают на них надписи, вероятно религиозные, и складывают эти плиты всего чаще по долинам, в продолговатые (иногда сажени 4—5 в длину и от 1 до 2 сажен в ширину) кучи, называемые амне (26).
Голык. Другое тангутское племя, обитающее в том же северовосточном углу Тибета, — это голыки, кочевья которых находятся по обоим берегам верхнего течения Желтой реки, от выхода ее из больших озер до прорыва через хребет Амне-мачин включительно. По собранным сведениям названное племя еще недавно жило в Сы-чуани, но во время последнего дунганского восстания перекочевало на верхнюю Хуан-хэ. Китайской власти над собой голыки не признают. Управляются наследственным князем и имеют родовых старшин. Численность всего племени, как нам говорили, весьма значительна — от 14 до 15 тыс. палаток, быт кочевой; занятия — скотоводство, частью промывка золота, всего же более грабеж прилегающих местностей Цайдама, Куку-нора, Восточного Тибета и Сы-чуани. Словом, племя это вполне разбойничье.
Китайцы боятся проникнуть к голыкам; самих их казнят, если случайно попадутся в руки. В Лхасу голыков не пускают. Если же голык будет встречен там среди богомольцев, то его садят на чучело лошади из соломы и возят по городу, чтобы осрамить.
До последнего времени голыки признавали духовное главенство далай-ламы, хотя имели собственных лам. Несколько же лет тому назад у них народился свой далай-лама, вследствие чего произошел раскол[121]. Усмирить этих раскольников, а кстати подчинить непокорное племя своей власти, пытались китайские войска из г. Хо-чжеу, но безуспешно. По образу жизни и обстановке голыки не отличаются от тангутов кам; сходствуют с ними также и по своему наружному типу. Язык отличен от говора тангутов кукунорских.
Вот все, что мы могли расспросами узнать об этом интересном племени, с которым нам пришлось иметь впоследствии лишь вооруженное столкновение.
Наш обратный путь. Порешив возвратом к истокам Желтой реки, мы покинули 18 июня берега Ды-чю и направились прежним путем вверх по ущелью р. Кон-чюн-чю. Однако на первый раз продвинулись только семь верст и остались дневать ради экскурсий по окрестным горам. К удивлению, погода четверо суток сряду стояла хорошая, ясная. Богатый ботанический сбор добыли мы теперь по кустам и лугам альпийской горной области. Птиц же попрежнему встречали сравнительно немного. Удачно поохотились только за уларами (Megaloperdix ihibetanus) и даже нашли гнездо этой интересной птицы. В нем лежало шесть сильно уже насиженных яиц. Само гнездо помещалось на мелкой горной осыпи под небольшим камнем, где выгребена была маленькая ямка, и дно ее усыпано несколькими перьями того же улара. Самка сидела на яйцах так крепко, что В. И. Роборовский схватил ее руками, но сильная птица вырвалась и улетела.
На перевал Кон-чюн-чю взошли мы благополучно; только здесь нас угостила сильная метель. По речкам близ перевала еще встречались остатки зимнего льда, а на окрестных горах лежал снег, значительно, впрочем, меньший, чем две недели тому назад, когда мы впервые этими местами проходили. Альпийские луга вблизи того же перевала, следовательно в самом верхнем своем поясе, являлись уже крайне тощими. Из цветущих трав по ним теперь преобладали — мыкер (Polygonum viviparum var.) и мытник (Pedicularis versicolor), оба немного более дюйма высотой; на голых же глинистых скатах, несколько, впрочем, пониже, местами в изобилии цвела яснотка (Lamium rhcmboideum?) с грубыми, напоминающими ревень, листьями.
Еще два небольших перехода привели нас к р. Бы-джун. Здесь дневали поневоле, ради покупки баранов у тангутов. Последние укочевали с нашего пути в сторону, так что пришлось посылать их разыскивать. Однако бараны были куплены без особенных препятствий. Гораздо труднее было нам управляться с этими баранами дорогой. Привыкшие постоянно лазить цо горам и дикие по своей натуре, глупые животные ни за что не шли в хвосте каравана, но постоянно убегали в стороны. То же самое повторялось и во время пастьбы на бивуаке. Связывание за рога попарно мало усмиряло тех же баранов. Нескольких из них пришлось застрелить, а двое ушли в горы и пропали бесследно. Таковы, впрочем, были все бараны, покупаемые нами у тангутов; монгольские же, наоборот, почти всегда вели себя смирно и отлично шли дорогой.
Как прежде в горах Ды-чю, так и теперь, ежедневно, лишь только мы начинали вьючить свой караван, отовсюду слетались снежные грифы (Cyps himalayensis), садились на ближайших вершинах и ожидали нашего ухода. Затем, лишь только караван начинал трогаться, эти громадные птицы[122] опрометью, на захват друг перед другом, бросались на наш бивуак, чтобы поживиться здесь разными остатками. Жадность грифов была настолько велика, что они не обращали внимания на оставшихся еще возле бивуака людей и не улетали иногда даже после первого выстрела. Наповажены они подобным образом тангутами, которые, равно как и монголы, считают грифа священной птицей и никогда его не убивают.
Подвигаясь попрежнему весьма медленно, вследствие постоянно почти дурной погоды и трудности вьючным верблюдам ходить в диких горах, мы перешли еще один высокий перевал и спустились на р. Бы-чю. По обоим склонам этого перевала, который лишь на 400 футов ниже Кон-чюн-ла, теперь во множестве цвели в верхнем поясе альпийских лугов и на соседних россыпях маленькая буковица (Trollius pumilus), желтая хохлатка (Gorydalis n. sp.) и желтый мытник (Pedicularis versicolor); между ними рассыпаны были белые пятна твердочашечника (Androsace tapete n. sp.). Вообще растительность в горах теперь находилась в полном летнем развитии, и подножный корм, благодаря также отсутствию, тангутских стад, укочевавших на другие места, всюду был превосходный.
Вверх по Бы-чю мы прошли также очень удобно, ибо вода в этой реке, вероятно временно, стояла теперь значительно ниже, чем в начале июня. Донимали нас только постоянные дожди, падавшие всего чаще после полудня и ночью. Все дождевые тучи приносились с запада и нередко были грозовыми; в самом верхнем поясе гор дождь заменялся снегом. Температура вообще была низка не только ночью, но и днем при облачной погоде. Зато мы вовсе не видели комаров, мошек или мух, словом, каких-либо мучающих насекомых.
Охота за горными баранами. На р. Бы-чю мы опять дневали на том самом месте, где почти месяц назад впервые встретили нас тангуты. Здесь высится большая, состоящая из сланца, мергеля и конгломерата, гора, на которой водится множество горных баранов; за ними решено было поохотиться.
Это зверь, называемый монголами куку-яман, тангутами рнаа, а по-тюркски кукмек, представляет собой характерное животное высоких горных хребтов южной половины Центральной Азии; встречается здесь часто и притом в двух видах, научное название которых — Pseudoisburrhel и Pseudois nahoor. Впрочем, различие этих видов не велико и заключается главным образом в измененном погибе рогов, которые у Р. nahoor подняты своими концами вверх, тогда как у Р. burrhel направлены теми же концами вниз; однако встречаются и переходные формы тех же рогов. Кроме того, окраска черных частей туловища у Р. nahoor более бледная; наконец, ростом он несколько крупнее — с большого домашнего барана (27).
По своему характеру и образу жизни тот и другой куку-яманы совершенно сходны. Голос у них также одинаков и притом весьма странный — громкий, отрывистый свист, который обыкновенно издает самец (изредка свистит и самка), заметив опасность. Оба вида занимают различные районы географического распространения. Так, Р. burrhel найден был нами в Центральной Азии лишь в хребте Алашанском, затем в горной группе Хан-ула в северной части того же Ала-шаня и, наконец, в хребте Хара-нурин-ула, ограждающем левый берег Желтой реки на ее северо-западном изгибе в Ордосе. Здесь же проходит и северная граница куку-ямана — но вообще этого зверя нет в других хребтах Монголии и в Тянь-шане. Наоборот, Р. nahoor широко распространен по всему Тибетскому нагорью. Мы встречали названного барана по всей северной ограде этого нагорья--в Нань-шане, Алтын-таге и западном Куэн-люне, как равно в горах на верховьях желтой и Голубой рек, на Тан-ла, Бурхан-Будде и в других хребтах Северного Тибета.
Всюду куку-яман является жителем диких неприступных скал альпийской области высоких гор и лишь в Северном Тибете иногда встречается в горах более доступных, хотя все-таки скалистых. Лазит по скалам превосходно. Держится стадами более или менее многочисленными. Весьма чуток и осторожен. Более доверчив лишь в Северном Тибете, где не преследуется человеком[123].
На таких-то непуганных куку-яманов нам и пришлось теперь поохотиться. Жаль только, что нельзя было вдоволь пострелять, ибо в мясе мы не нуждались, да и возить его с собой не могли; требовалось лишь добыть несколько хороших экземпляров для коллекции.
Почти у самого подножия обетованной горы разбили мы свой бивуак. Громадные отвесные скалы, венчающие ее вершину и рассыпанные на западном склоне, гордо поднимались в вышину; широкими полосами сбегали от них каменные осыпи; кое-где небольшими площадками являлись скудные лужайки; на противоположном же скате залегали отличные луга. Далеко по сторонам во всем сонме окрестных гор не было видно подобной каменной вершины, хотя последняя и не выделялась своей высотой. Коренные жители скал — куку-яманы, грифы и улары — нашли здесь для себя привольное убежище, тем более, что сама гора, сколько кажется, считается священной у местных тангутов.
С самого прихода осматривали мы в бинокль заповедные скалы, откуда изредка доносился громкий крик уларов; громадные грифы садились по тем же скалам или плавно кружили в вышине над нашей стоянкой; по временам пролетала крикливая стайка клушиц или одиночный ворон — и только.
Но вот солнце порядочно уже опустилось к западу, и словно из земли выросло на той же горе стадо куку-яманов. Они паслись на небольшой лужайке возле скал. Простым глазом даже хорошо было от нас видно, как звери щипали траву, старые самцы пристально осматривались по сторонам, молодые барашки резвились… Трудно было не искуситься подобным соблазном — и, уступая общей просьбе своих спутников, я отпустил несколько человек на охоту; сам отправился с П. К. Козловым на ту же гору, но только за птицами для коллекции; поэтому мы взяли гладкоствольные ружья. Казаки пошли несколько раньше в обход наверх скал; мы полезли к тем же скалам снизу. План был тот, что спугнутые нами куку-яманы побегут вверх и наскочат на засевших там охотников.
Когда мы разошлись, звери, сметившие недоброе, куда-то исчезли. Я поднимался вверх западным боком горы, Козлов лез ее срединой. Условлено было первым нам не стрелять, разве по какой-нибудь редкой птице, но таковой не отыскалось; мало было даже птиц вообще. Раскаяние брало меня, что не пошел со штуцером за куку-яманами, но теперь дело это было непоправимо. Однако, на всякий случай, я вложил в свое Пёрде пульные патроны и присел за камень на боковом скате горы. Через несколько времени вверху прогремели выстрелы, немного спустя раздалось эхо сброшенных вниз камней и, наконец, послышался глухой топот большого убегавшего стада куку-яманов. Опрометью неслись они возле высоких верхних скал, перебежали на моих глазах чуть не по отвесной каменной круче, спустились в небольшое ущелье, а затем… о, великая радость прямехонько направились в мою сторону. Пуще прежнего притаился я в своей засаде; даже боялся глядеть через камень и только слушал, как приближался ко мне топот зверей. Думалось — подпущу их как можно ближе и уложу пару из обоих стволов. Так действительно и случилось, только в несколько измененном виде. Предательский ветерок выдал чутким животным мое присутствие… Все стадо сразу приостановилось, а затем быстро шарахнулось в сторону и снова остановилось, столпившись плотной кучей шагах в полутораста от моей засадки. Тогда раз за разом пустил я две пули, рассчитывая, что они найдут виноватых. После этих выстрелов куку-яманы бросились на прежние скалы; двое же остались на месте убитыми наповал.
Вскоре наверху опять начались выстрелы, — то казаки палили по возвратившимся зверям, но при наступавших уже сумерках сделали много промахов. Один из казаков в это время даже стрелял, как он объяснял, «большую лисицу с длинным хвостом», оказавшуюся барсом, пробежавшим потом невдалеке от Козлова.
Тем и закончилась наша вечерняя охота.
Назавтра, утром, мы снарядились опять на ту же гору за куку-яманами. Подзадоривала нас также и надежда встретить виденного накануне барса, но отыскать его не удалось. Опять несколько охотников зашли наперед вверх на скалы; другие полезли снизу. Стрелять велено было лишь крупных самцов; самок даром не бить.
Я взял винтовку Бердана и отправился в засадку невдалеке от вчерашнего места. Здесь высилась громадная скала конгломерата и по ее лишь слегка наклонному боку, там, где разве можно пробраться мыши, вчера пробежало благополучно целое стадо куку-яманов. Несомненно, звери знали эту дорогу, и после выстрелов наших охотников должны были опять здесь спасаться. Ожидать пришлось довольно долго. Тихо и спокойно было вокруг; лишь по временам накрапывал дождик из пробегавших туч. Ягнятники и грифы, чуявшие добычу, то высоко парили в облаках, то спускались ниже скал и налетали на меня совершенно близко. Я следил за полетом этих могучих птиц и любовался ими. Наконец, отрывисто раздался гул одиночного выстрела… Довольно заниматься грифами, нужно пристально сторожить ближайшие скалы… Высоко на них вскоре показалась стройная фигура куку-ямана и быстро исчезла. Еще напряженнее сосредоточилось мое внимание, еще сильнее забилось сердце страстного охотника… Вот-вот, думалось, явятся желанные звери, и руки невольно сжимали приготовленную винтовку… Но куку-яманов нет как нет. Видно, бросились они на другую сторону горы и не подойдут к засадке… Сомнение начинало брать верх над надеждой, радостное настроение заменялось унынием, ажиотация проходила… Вдруг, как ошпаренный, выскочил впереди меня большой самец куку-яман, постоял несколько секунд и пустился легкой рысью поперек отвеса конгломератовой стены, повыше ее средины. За вожаком показалось целое стадо и тем же невероятным путем бежало в недальнем от меня расстоянии. Несколько мгновений я смотрел совсем озадаченный на такое необычайное искусство куку-яманов; мне казалось, что это двигались тени, а не животные, и только жалобное блеяние барашков разрушило иллюзию. Передовые звери миновали уже средину каменной стены, когда я наконец опомнился и выстрелил в рогатого вожака. Словно оторванный от скалы камень, громыхнулся он вниз, сделал два-три рикошета по стене и, кувыркаясь, покатился далеко по крутому луговому скату. Стадо на мгновение приостановилось… Я послал второй выстрел — и другой самец еще с большим грохотом полетел с высоты, но, попавши внизу на камни, вскоре остановился. Между тем стадо частью продолжало бежать вперед, частью повернуло по той же стене вверх и взобралось по такой отвесной каменной круче, что у меня, глядя снизу, мороз драл по коже. Я даже не стал более стрелять, соображая, что упавший с подобной высоты зверь едва ли будет годен для коллекции. Вернувшиеся назад куку-яманы вскоре опять попали под выстрелы наших охотников, пока, наконец, не залегли в неприступных скалах.
Всего в этот день убито было с десяток зверей, но некоторых из них достать мы не могли. Шерсть на шкурах, несмотря на конец июня, была еще хорошая, зимняя. Мяса взяли немного, остальное пошло на добычу грифам, которые еще во время нашей охоты слетелись сюда во множестве и устроили пир горой, лишь только мы возвратились на свой бивуак.
Опасная случайность. После охотничьей дневки мы проползли в продолжение четырех суток только 23 версты. Постоянные сильные дожди крайне затрудняли движение каравана, да притом воды в речках прибыло так много, что о переправах вброд, по собственному желанию, нечего было и думать. Пришлось местами обходить броды по горам или ожидать временного спада той же воды. Тогда наудалую мы лезли в быстрину и кое-как переправлялись. Однако на одной из подобных переправ чуть было не приключилось великое для нас несчастье — В. И. Роборовский едва не утонул в р. Дяо-чю.
Вода в названной речке в этот памятный нам день к утру немного сбыла, и верховые казаки отыскали бред, глубиной более трех футов, при ширине русла около 15 сажен. Течение было очень быстрое; дно усыпано крупными валунами. Однако караван прошел благополучно; остались на той стороне реки лишь наши бараны, которых казаки вскоре также вогнали в воду, но здесь их понесло вниз по течению. Тогда В. И. Роборовский и несколько казаков бросились в реку, чтобы перехватить уплывавших баранов. Двое из них сразмаха ударились в лошадь Роборовского, и та вместе с седоком повалилась в воду. Быстрое течение подхватило и понесло. По счастью, Роборовский успел высвободить свои ноги из стремян, иначе он захлебнулся бы наверное. Лошадь вскоре справилась и вышла на берег. Роборовский же, барахтаясь изо всех сил, никак не мог совладать с быстриной; тем более, что винтовка, висевшая у него через плечо, сползла ремнем на руки и мешала плыть. Раза два-три Роборовский прятался с головой в мутную воду реки и срывался с валунов, за которые хотел уцепиться. Все это было делом одной-двух минут. Казаки, находившиеся на той и на этой стороне реки, бросились на помощь, но испуганные лошади не лезли теперь в воду, веревки же или чего другого на первых порах ни у кого не оказалось. Между тем Роборовский значительно приблизился к берегу, где глубина поменьше; тогда один из казаков вбежал в воду и вытащил Всеволода Ивановича. Последний сначала немного отдохнул, затем переехал прежним бродом на нашу сторону, переоделся здесь и, отделавшись лишь ушибом колена, как ни в чем не бывало продолжал путь с караваном.
Так в путешествии, подобном нашему, беда может грянуть во всякую минуту нежданно-негаданно…
Вновь на Тибетском плато. Утром 3 июля мы поднялись прежним путем на водораздел Желтой и Голубой рек и взошли опять на плато Тибета. Здесь мало что напоминало летнюю пору года: трава на мото-шириках едва отросла на один дюйм, дожди нередко заменялись снегом, по ночам порядочно морозило. Притом обилие атмосферных осадков было до крайности велико, ради чего болота, топи, разлившиеся речки встречались чуть не на каждом шагу и сильно тормозили движения каравана. В особенности труден был для нас первый переход — от названного водораздела до р. Джагын-гол. Расстояние здесь только 15 верст, но мы шли их семь часов и измучились ужасно. Все попутные мото-ширики сплошь были залиты водой, а оголенные площади рыхлой глины с щебнем размочены в топкую грязь; словом, пришлось итти по сплошному почти болоту. Затем, лишь только мы тронулись с места, как пошел снег, который, при сильном северо-западном ветре, вскоре превратился в метель, залеплявшую глаза. Холод пронизывал до костей не только нас, но и облинявших теперь верблюдов. Последние беспрестанно спотыкались, падали и вязли в грязи. Приходилось их развьючивать и вытаскивать; намокшие седла и вьюки делались значительно тяжелее; верблюды выбивались из сил. Едва-едва добрались мы перед вечером до Джагын-гола. Здесь должны были удовольствоваться самым скромным, даже для экспедиции, ужином, ибо намокший аргал вовсе не горел. Ночью небо разъяснело, и к утру мороз в —4 ° не только закрепил выпавший накануне снег, но даже покрыл стоячую воду довольно прочной ледяной корой.
Местность по р. Джагын-гол. По выходе на р. Джагын-гол решено было следовать по ней до самого устья. Вытекает названная река, вероятно, от водораздельных к стороне Ды-чю гор и впадает в восточное из двух больших озер верхней Хуан-хэ. Длина всего течения не более 140—150 верст. Притоки — мелкие речки, и лишь одна более значительная приходит с юга, вероятно, от водораздела. В среднем своем течении Джагын-гол имел при большой летней воде от 25 до 30 сажен ширины и глубину на бродах в три фута; там, где горы сжимают русло, ширина его уменьшается местами почти вдвое. В низовье река делается шире и глубже; притом разбивается на небольшие рукава; броды здесь встречаются реже. Впрочем, при малой воде Джагын-гол, несомненно, всюду переходим вброд, тем более, что течение здесь далеко не такое быстрое, как в речках горной области Ды-чю.
Верстах в двадцати выше своего впадения в восточное озеро тот же Джагын принимает слева небольшую протоку из озера западного, а еще верст через десять ниже отделяет справа рукав, который соединяется, близ самого восточного озера, с рекой, притекающей с юга, из высоких гор, стоящих, по всему вероятию, также на водоразделе. В низовье этой реки, равно как и по Джагын-голу после отделения правого рукава, залегают сплошные мото-ширики, усеянные множеством небольших озерков.
В общем бассейн Джагын-гола представляет, как и другие соседние части Тибета, местность холмистую и гористую, в которой долины составляют подчиненную форму поверхности. Горы имеют мягкие формы, пологие скаты и вовсе лишены скал; поэтому здесь нет настоящих осыпей; но голые площадки, состоящие, как и везде в Тибете, из рыхлой глины со щебнем, часто занимают значительные пространства или являются как плеши на луговых горных склонах. В дождливую летнюю пору года эти оголенные места нередко представляют топи, в особенности на ровных площадях, или у подножия скатов. Затем большая часть высоких междугорных долин, равно как и самых склонов гор не слишком крутых, заняты мото-шириками.
Растительность на этих мото-шириках, как уже не раз говорено было, крайне бедная. Все заполняет здесь тибетская осока (Kobresia thibetica), в июле только начинающая отрастать; затем врассыпную попадались теперь на тех же болотах — лютик (Ranunculus sp.), мелколепестник (Erigeron uniflorus) и твердочашечник (Androsace tapete n. sp.). Более разнообразная, хотя все-таки весьма бедная, карликовая по своему росту флора цвела в сравнительно низких долинах и по горным склонам. Там и здесь встречались: несколько новых видов Saussurea, а также Saussurea sorocephala и Saussurea arenaria, полынь (Artemisia n. sp.), лапчатка (Potentilla nivea?), зеленоцветный прикрыт (Aconitum Anthora), василистник (Thalictrum rutaefolium), астра (Aster alpinum), розовый и палевый мытники (Pedicularis sima?, Pedicularis n. sp.), прижатое к земле какое-то зонтичное, мыкер (Polygonum viviparum var.), сухоребрица (Draba glacialis), песчанка (Arenaria kansuensis), синий мак (Meconopsis racemosa), гималайская крапива (Urtica hyperborea), Tretocarya pratensis, Oxytropis leucocyanea?, Avena n. sp., Nasturtium thibeticum n. sp., Przewalskia tangutica var., начавшая уже надувать свои плодовые коробки и, обыкновенно густыми, небольшими площадками на рыхлой глине, Gremanthodium plantaginoides, только что теперь зацветавший.
О животной жизни этой местности было говорено во второй главе настоящей книги. Теперь прибавились лишь насекомые, но в ограниченном весьма количестве; только шмелей встречалось довольно много, да на мото-шириках местами в изобилии ползли черные гусеницы какой-то бабочки. Из крупных зверей, вылинявшие вполне в начале июля, были хуланы и антилопы-ада. Медведи же и антилопы оронго ещё носили плохую зимнюю шерсть, но она уже лезла и заменялась новым густым подшерстком; изредка в более низких долинах случалось, впрочем, встречать медведей вполне облинявших. Замечательно, что теперь, т. е. летом, мы ни разу не встретили во всем Северо-восточном Тибете молодых оронго, тогда как детеныши антилопы-ада попадались нередко. Даже самки оронго в июле встречались лишь изредка. Между тем в половине мая при следовании на истоки Желтой реки мы встречали большие (200—300 экземпляров) стада исключительно из самок оронго. Как кажется, они шли на запад, вероятно, чтобы метать там детей, быть может, в бесплодной долине между хребтами Марко Поло и Гурбу-найджи, о чем упомянуто в описании моего «Третьего путешествия», стр. 295 и 296.
Жителей на Джагын-голе нигде нет, и не встречается даже следов прежних кочевий.
Разведочные поездки. Направившись, как вышеупомянуто, вниз по Джагын-голу, и не имея теперь с собой проводника, мы должны были прибегнуть к средству, не раз уже нами практиковавшемуся, именно к предварительной разведке местности посредством разъездов. В такие разъезды отправлялись обычно втроем — я, или один из моих помощников и двое казаков. Ввиду почти постоянно ненастной погоды и крайней необходимости быть на-стороже, теперешние наши разъезды не отдалялись от бивуака более как на один караванный переход, так что, отправившись поутру, к вечеру того же дня возвращались обратно. Снаряжались налегке и брали с собой по сотне патронов на человека. Дорогой иногда случалось убивать медведей; других зверей не трогали. Их же, как обыкновенно в этой части Тибета, всюду было множество. Однажды В. И. Роборовский во время подобного разъезда встретил большую редкость, именно двух белых диких яков. Они паслись довольно далеко на противоположный стороне Джагын-гола, брода через который в этом месте не оказалось, да притом нужно было спешить на бивуак. Так заманчивые яки и остались нетронутыми; на другой день мы их не нашли.
Вовремя разъездов съемка не производилась; зато подробно обследовались перевалы, броды на реках, болота и т. п., словом местность изучалась относительно удобства движения каравана. Ездили всегда только скорым шагом, но не рысью, чтобы не истомлять лошадей. Обыкновенно к полдню отъезжали верст 20—25; делали здесь привал — кормили лошадей и сами закусывали, затем, отдохнув часа два, возвращались обратно тем же путем или новым, если не сразу находилась удобная для верблюдов дорога. На следующий день караван передвигался по обследованному пути на новое место, откуда опять посылался разъезд. Если же впереди лежащая местность могла быть осмотрена с недалекой от бивуака горы или вообще по соображению не представляла особенных препятствий, тогда мы шли вперед временно без разъездов.
Вниз по Джагын-голу путь был довольно удобный. Здесь даже нашлась по левому берегу реки тропинка, проторенная, вероятно, партиями грабителей. Однако мы передвигались медленно, раз по случаю необходимых разъездов, а еще и потому, что наши верблюды за последнее время много устали и испортились. Пятеро из них уже были брошены: кроме того, имелись новые кандидаты на подобную же участь.
Тяжелая служба казаков. Не легко теперь было и всем нам. Помимо громадной абсолютной высоты и неминуемого ослабления здесь организма, нас донимали постоянные дожди, нередко заменявшиеся снегом; изредка перепадавшие ясные ночи, несмотря на июль, сопровождались морозами (до —5 °), по утрам тогда падал иней, стоячая вода покрывалась льдом. Сырость всюду была ужасная. Спали мы на мокрых войлоках, носили мокрое платье. Оружие наше постоянно ржавело; собираемые в гербарий растения невозможно было просушить; вьюки и войлочные седла верблюдов также почти не переставали мокнуть и чрез то значительно прибавляли своей тяжести.
Еще сильнее отзывались все эти невзгоды на казаках. На бивуаке двое из них ежедневно пасли караванных животных, нередко под проливным дождем или сильной метелью. Дежурный и повар на таком же дожде или снеге варили чай и обед. Наконец, после всех дневных трудов, измокшие, озябшие и усталые казаки становились поочередно, обыкновенно также при непогоде, на две смены ночного караула.
Достаточно мучений приносила казакам и возня с единственным топливом здешней местности — аргалом диких яков или хуланов. Смачиваемый постоянными дождями, этот аргал вовсе не горел. Приходилось разламывать его на кусочки и урывками просушивать на солнце, которое, изредка проглядывая, жгло довольно сильно. Такой полусухой аргал собирался потом в мешки и сохранялся, как драгоценность. Его подбавляли в аргал сырой и раздували огонь кожаным мехом. Обыкновенно при подобной процедуре требовалось более часа времени, чтобы вскипятить чай. Когда же падал снег или дождь, то приходилось иногда делать из войлока навес над очагом и возиться вдвое дольше с раздуванием того же аргала. Случалось, что на такую работу ночные караульные употребляли почти целую ночь. Словом, служба казаков теперь была до крайности тяжелая, но они, как и прежде, держали себя молодцами и честно исполняли свой долг.
Теперь о больших озерах верхней Хуан-хэ.
Большие озера верхней Хуан-хэ. В предыдущей главе говорено было, что Желтая река, образовавшись из ключей и речек Одонь-тала, вскоре затем проходит через два большие озера. В них скопляются воды значительной площади верховья новорожденной реки и сразу увеличивают ее размеры. Оба эти озера издревле известны китайцам под именами — западное Цзярын-нор и восточное Н’орин-нор. Но так как положение тех же озер на географических картах правильно установлено не было и никем из европейцев они не посещались, то, по праву первого исследователя, я назвал на месте восточное озеро Русским, а западное — озером Экспедиции. Пусть первое из этих названий свидетельствует, что к таинственным истокам Желтой реки впервые проник русский человек, а второе — упрочит память нашей здесь экспедиции, которая, как будет рассказано ниже, оружием завоевала возможность научного описания тех же озер (28).
Оба они лежат на абсолютной высоте 14 тыс. футов рядом друг с другом и разделяются лишь горным перешейком, шириною верст на десять, местами быть может и менее. По величине как то, так и другое озера имеют около 130 верст в окружности. Формой своей каждое из них образует неправильную, напоминающую эллипсис фигуру, с той разницей, что оз. Экспедиции вытянуто по направлению от запада к востоку, Русское же от юга к северу. Берега обоих озер почти сплошь гористы и значительно изрезаны, в особенности в южной части оз. Русского. Здесь же лежат три маленьких островка; два других, несколько больших, находятся близ западного берега оз. Экспедиции. Береговые горы не поднимаются, сколько можно судить на-глаз, выше 400—600 футов над уровнем обоих озер. Эти горы то подходят к самому берегу и образуют здесь небольшие скалистые (сланец) мысы, то отступают немного в сторону, окаймляя котловины некогда бывших заливов тех же озер, ныне обыкновенно занятые небольшими высыхающими озерками. Там где горы не придвигаются к самим озерам, по их берегам тянется наносный увал от 7 до 10, местами же от 15 до 20 футов высотой. Глубина описываемых озер, вероятно, не особенно велика; измерить ее, хотя бы недалеко от берега, мы не могли без лодки. Вода совершенно пресная. Ее температура во второй половине июля колебалась (у берегов) между +10,5 ° и +17,8 °.
В оз. Экспедиции впадают с севера, кажется, две, быть может, порядочные речки[124]; с запада в него вливается р. Салома, т. е. новорожденная Хуан-хэ. Эта последняя вытекает вновь из восточной заливообразной части того же озера и, прорвав гористый перешеек, впадает в северную часть оз. Русского. Последнее принимает сверх того на юго-западе р. Джагын-гол и рядом другую, пока безыменную, приходящую с юга. Обе эти реки, равно как и Хуан-хэ в оз. Эспедиции, окрашивают летом своей мутной, почти желтой, водой широкую (5—6 верст в поперечнике) полосу вдоль южных берегов обоих озер; остальная же их вода светлая, темнозеленого цвета[125].
Однако, несмотря на обилие воды, притекающей в особенности летом в описываемые озера, оба они, подобно многим другим озерам Внутренней Азии, уменьшаются в своих размерах, другими словами усыхают. Наглядно об этом свидетельствуют: постепенно высыхающие озерки в береговых котловинах, некогда также бывших заливами, обширные болота по р. Салома, в низовьях Джагын-гола и соседней при устье ему речки, наконец, береговые увалы как нынешний, так и прежние; следы последних местами можно заметить в некотором расстоянии от настоящей береговой черты.
Желтая река окончательно выходит из озер в северо-восточной части оз. Русского. Далее эта река называется тангутами Ма-чю; стремясь к востоку, она делает крутую дугу (вероятно, не столь большую, как обыкновенно изображают на картах) для обхода вечноснегового хребта Амне-мачин, прорывает поперечные гряды Куэн-люня и направляется в пределы собственно Китая. Неизвестные ныне части описываемой реки лежат от выхода ее из оз. Русского до устья р. Чурмын, где мы были в 1880 г. На этом протяжении, занимающем (не считая мелких извилин течения), вероятно, около 400 верст, Хуан-хэ спадает на 4 800 футов[126]. Большая часть такого падения, несомненно, приходится на прорывы горных хребтов, где течение Желтой реки, сколько нам приходилось видеть при третьем путешествии, чрезвычайно стремительное (29).
Окрестности описываемых озер, как выше было сказано, гористы, но ближайшие горы не высоки, имеют мягкие формы, луговые скаты и почву глинисто-песчаную; подножный корм отличный, в особенности на оз. Русском. Здесь по горам в изобилии растут злаки: Ptilagrostis mongolica var., Ptilagrostis n. sp. [птилагростис], Avena n. sp. [овсюг], Elymus n. sp. [колосник], Triticum cristatum? [пырей гребенчатый], Trisetum n. sp., Poa? sp., Poa trivialis [мятлики], Elymus junceus [колосник]; два последние встречаются кустиками по берегу самого озера; там же и кустарниковый чернобыльник (Artemisia laciniata?), а по небольшим скалам — ломонос (Glematis Orientalis var.), очиток (Sedum Rhodiola) и лук (Allium monadelphum). По горным склонам в половине июля цвели: синяя и палевая генцианы (Centiana n. sp.), альпийская астра (Aster alpinus), темнорозовый и желтый мытники (Pedicularis labellata, Pedicularis n. sp.?), палевый Oxytropis sp., синий лук (Allium cyaneum), зеленоцветный прикрыт (Aconitum Anthora), два вида чернобыльника (Artemisia rupestris?, А. macrobotrya?), Saussurea apus var., Saussurea n. sp. [соссюрея]; местами обилен был также мышьяк (Thermopsis alpina), уже отцветший. По береговым мото-ширикам, которые здесь выглядят лучше и покрыты другим видом тибетской осоки (Kobresia digyna n. sp.), в это время красовались: золотисто-желтые Cremanthodium plantaginoides и Cremanthodium lineare, Saussurea pygmaea, Saussurea uniflora var. pumila и камнеломка (Saxifraga hirculus var. vestita). Из кустарников по горам встречались лишь низенькие (в ½ фута) кустики белолозника (Eurotia? n. sp.); кроме того, на западном берегу оз. Экспедиции мы нашли небольшую песчаную площадку, поросшую тальником (Salix sp.) от 1 до 2 реже до 3 футов высотой, да на р. Салома встретили крошечную (⅓--½ футов) облепиху (Hippophae rhamnoides). Однако, несмотря на прекрасные пастбищные места, тангуты на тех же озерах не живут, быть может по причине сравнительно открытой местности, не представляющей надежного убежища при постоянных взаимных грабежах.
Рыбы в обоих озерах очень много; вероятно, здесь те же виды, которые водятся в р. Салома и Джагын-гол[127]; быть может, есть и новые.
Из водяных птиц много гнездится индийских гусей (Anser indicus) и частью больших крохалей (Mergus merganser); обильны также речные крачки (Sterna hirundo) и обыкновенные чайки (Larus brunneicephalus); нередки чайка-рыболов (Larus ichthyaetus), чайка серебристая (Larus argentatus?), бакланы (Phalacraccrax carbo) и турпаны (Casarca rutila); но уток летом нет вовсе. По береговым болотам много куликов-красноножек (Totanus calidris), а по степным местам — тибетских жавороночков (Calandrella thibetana). Вообще орнитологическая фауна здесь бедная, как и во всем Тибете. Из насекомых в половине июля мы встретили по берегам описываемых озер множество каких-то некусающихся мошек; на мото-шириках, так же как по Джагын-голу, местами чрезвычайно обильны были черные гусеницы, обыкновенно дочиста поедавшие тибетскую осоку.
Нападение тангутов. Пробравшись вниз по Джагын-голу, мы разбили 11 июля свой бивуак на правом берегу этой реки, там, где слева в нее впадает протока из оз. Экспедиции. Впереди нас виднелись обширные болота, следовательно, необходимо было разъездом осмотреть местность. На такую разведку отправился на следующий день В. И. Роборовский с двумя казаками. Сам же я ездил за день перед тем на оз. Экспедиции; теперь решил вновь отправиться туда с двумя казаками и проехать возможно дальше по перешейку, разделяющему оба озера. Поездка моя рассчитывалась на двое суток, но Роборовский должен был в тот же день возвратиться к бивуаку. Ранним утром мы направились каждый в свою сторону. Однако мне скоро пришлось вернуться, ибо вода в Джагын-голе ночью много прибыла, так что переправа вброд, несмотря на старательные поиски, оказалась невозможной. Удовольствовался я лишь тем, что проехал немного вниз по Джагын-голу и с небольшой там горки сделал буссолью засечки ближайших частей оз. Русского; пробраться к нему также было невозможно по топким болотам. Перед вечером возвратился Роборовский с известием, что пройти напрямик через болота и через реку, по ним протекающую, нельзя; нужно будет двигаться в обход вверх по этой реке. Вместе с тем Роборовский сообщил, что видел большую партию тангутов, расположившихся на ночлег верстах в двадцати от нашего бивуака. Предполагая, что это был проходящий караван, я не обратил на такое известие особенного внимания, тем более, что по ночам мы имели возле себя оружие наготове, казаки держали караул, и обе наши собаки отлично сторожили.
Наступившая теперь ночь была облачная и очень темная; прошла она благополучно; только собаки сильно лаяли, но часовые наши этим не тревожились, предполагая, что кругом бивуака бродят дикие яки, которых днем очень много паслось по окрестным долинам. На рассвете дежурный казак разбудил Козлова посмотреть показание термометра и побудил также своих товарищей, чтобы вставать; сам же пошел к огню и начал раздувать его ручным мехом. В эту минуту вдруг послышался лошадиный топот, и тотчас же часовой увидел большую толпу всадников, скакавших прямо на наш бивуак; другая куча неслась на нас сзади. «Нападение!» — крикнул казак и выстрелил. Тангуты громко, но как-то пискливо, загикали и пришпорили своих коней. В один миг выскочили мы из обеих палаток и открыли учащенную пальбу по разбойникам, до которых в это время расстояние было около полутораста шагов. Не ожидая подобной встречи и, вероятно, рассчитывая застать нас врасплох спящими, тангуты круто повернули в стороны и назад от нашего бивуака. Мы провожали негодяев частой пальбой. К сожалению, утро стояло серое и еще слабо рассвело, так что нельзя было метко прицелиться, в особенности вдаль. Однако возле нашего бивуака валялись две убитые лошади и один убитый тангут. Кроме того, видно было, как падали и другие разбойники, но их ловко подхватывали с собой товарищи. Таков обычай у тангутов, промышляющих грабежами. По их поверью, если убитый не будет привезен домой в свою палатку[128], то его душа станет вредить всему хонгуну. Над товарищами погибшего наряжается в данном случае строгое следствие. Во время стрельбы и суматохи восемь наших верховых лошадей, именно те, которые были куплены в бассейне Ды-чю, услыхав знакомое гиканье и испугавшись пальбы, сорвались с привязей и удрали к тангутам; еще одна лошадь оказалась раненной в живот, так что пришлось ее дострелить.
Выбравшись из сферы наших выстрелов, разбойники разделились на несколько куч и с вершин ближайших холмов стали за нами наблюдать. Мы же прочистили свои винтовки, напились чаю, завьючили верблюдов и решили сами теперь напасть на тангутский бивуак, перекочевавший ночью не далее как верст на шесть от нашей стоянки. Необходимо это было сделать, чтобы отогнать негодяев от близкого соседства и отбить у них охоту к дальнейшим на нас нападениям.
Лишь только караван наш двинулся в направлении тангутского бивуака, все до единого разбойники мигом поскакали на свое стойбище. Мы продолжали медленно туда двигаться с винтовками в руках, с револьверами на поясе и с сотней боевых патронов у каждого в запасе; вьючные верблюды и уцелевшие верховые лошади шли плотной кучей. Когда таким образом мы приблизились к стойбищу разбойников версты на две, то в бинокль видно было, что вся их ватага, человек около 300, выстроилась впереди бивуака верхом в линию; сзади же стояли кучей запасные и вьючные лошади. Казалось, что тангуты решили дать нам отпор, но не тут-то было. Подпустив нас еще немного, разбойники повернули своих коней и ну удирать. Но так как позади тех же разбойников протекала непроходимая вброд река, то они вынуждены были двинуться наискосьмимо нас в расстоянии около версты. Тогда, видя, что тангуты уходят, догнать же их нам невозможно, я решил палить отсюда, и раз за разом мы пустили 14 залпов. Несмотря на дальнее расстояние, пули наши ложились хорошо в кучу всадников, которые в топи мото-шириков не могли быстро ускакать. Наконец, тангуты вышли за предел самого дальнего полета наших пуль, и мы прекратили стрельбу. Всего, как теперь, так и утром, нами было выпущено около 500 патронов. Число же убитых и раненых разбойников мы полагали в десять человек; убито было также несколько лошадей.
Кто именно были нападавшие на нас тангуты, мы, конечно, не знали. Быть может, они пришли с Ды-чю и давно уже следили за нами. Подтверждением подобной догадки служит то обстоятельство, что несколько дней сряду на нижнем Джагын-голе большие стада диких яков постоянно шли от востока к западу поперек нашего пути. Теперь мы соображали, что этих зверей пугали, вероятно, разбойники, следовавшие стороной параллельно с нами и выжидавшие удобного случая для нападения. На убитом утром, возле нашего бивуака, тангуте казаки нашли саблю, пику, фитильное ружье, порох и полный мешочек (около 50) пуль[129]; видимо, разбойник еще не расходовал этот запас и только недавно снарядился.
Разделавшись с тангутами, мы вскоре вышли на сухое место, где и раскинули свой бивуак. На общей радости все солдаты и казаки были произведены мною за военное отличие в унтер-офицеры и урядники. Грозная беда миновала удачно. Счастье опять нам послужило, хотя бы и тем, что накануне я не мог переправиться через Джагын-гол и уехать втроем от своего крошечного отряда.
Дальнейшее наше движение. На следующий день мы пошли далее и, спустившись немного к югу, переправились вброд через ту же самую реку, которая впадает о оз. Русское, близ устья Джагын-гола. В память нападения тангутов я назвал эту реку Разбойничьей. Притекает она, как выше сказано, вероятно, из высоких, частью снежных гор[130], которые теперь виднелись на юге, быть может, на водоразделе к бассейну Ды-чю. На месте нашей переправы названная река имела около 30 сажен ширины при глубине на бродах в три фута.
Теперь в караване у нас осталось 7 верховых лошадей и 24 верблюда, но пятеро из них были очень плохи; да и прочие достаточно уже устали. Для облегчения вьюков мы принуждены были бросить половину всего запаса дзамбы; дорогой же шли поочередно пешком. При таком положении, конечно, нельзя пробраться куда-либо далеко, но для нас крайне желательно было обследовать хотя отчасти оз. Русское. На случай нового нападения тангутов усилены были прежние меры предосторожности, разъезды не посылались, чтобы нам не разделяться, бивуак располагался на открытой местности тылом к непроходимому болоту или озеру: по ночам дежурили парные часовые, все слали одетыми с оружием наготове, караванных животных пасли возле самого бивуака, на экскурсии или на охоту далеко не уходили.
Сделав один переход с р. Разбойничей на оз. Русское, мы направились ощупью по его южному берегу. Препятствий для движения каравана здесь не встречалось. Только дожди сильно донимали попрежнему. Они мешали делать съемку и не дали вовсе фотографировать прекрасный вид самого озера. Жителей не было; даже зверей встречалось сравнительно мало. На озере местами во множестве плавали индийские гуси. Однажды, во время пути, мы застали на береговом озерке большое стадо этих гусей и выводки молодых со стариками. Искушение было слишком велико, чтобы не поохотиться. Живо достали мы из вьюков дробовики и втроем в течение получаса убили 85 гусей. Полсотни взяли с собой на продовольствие; остальных бросили за невозможностью возить, их съели впоследствии медведи.
Вторичное нападение тангутов. На берегу оз. Русского нам пришлось испытать вторичное нападение тангутов, на этот раз уже днем. Теперь мы имели дело с голыками: тем самым разбойничьим племенем, которое в числе, как говорят, 14 тыс. палаток обитает по Желтой реке вниз от выхода ее из оз. Русского. Трудно сказать — знали или нет эти голыки о бывшем недавно на нас нападении. Вернее, что знали и, быть может, теперь выискалась партия удальцов, чтобы отомстить нам за недавнее побитие своих собратий да кстати уничтожить подозрительных людей и попользоваться их караваном. Малочисленность наша, конечно, ободряла разбойников. С своей стороны мы решили, если уже не миновать нам нового нападения, то стараться вызвать его днем, когда скорострельные берданки могли как следует быть пущены в дело. Случай помог такому решению.
Именно на третий день пути по берегу оз. Русского, перед полуднем, когда уже подходило время становиться бивуаком, замечены были вдали трое тангутов, которые, по уверению нашего китайца-переводчика, несомненно составляли один из разъездов, следивших за нами. Расположив свой бивуак на берегу озера, я отправил поручика Роборовского с тем же переводчиком-китайцем и четырьмя казаками к замеченным тангутам и приказал ни в каком случае не стрелять по ним, наоборот, стараться всеми мерами показать, что мы их боимся. Так и вышло. Разбойники с зажженными у своих ружей фитилями проехали мимо нашего разъезда, издали спросили у переводчика, много ли всех нас и куда мы идем; наконец, видя, что даже при двойном числе людей, их не осмеливаются тронуть, погнали своих коней и ускакали в горы. Наш же разъезд возвратился на бивуак.
Часа через два после этого казаки, пасшие караванных животных, заметили опять трех тангутов, которые выехали из ближайшего ущелья и направились в нашу сторону. Подозревая недоброе, пастухи тотчас же стали отгонять к бивуаку верблюдов и лошадей. Тогда один из тангутов, подскакав поближе, начал кричать и махать руками, чтобы животных не угоняли, однако казаки продолжали свое дело. Когда верблюды с лошадьми были к нам пригнаны, из того же ущелья, версты за две от нашего бивуака, показалась шайка человек в 300 конных тангутов и направилась, в нашу сторону. Быстро изготовились мы принять непрошенных гостей. Успели даже привязать верблюдов, а лошадей крепко стреножить, чтобы не удрали во время стрельбы. Озеро обеспечивало наш тыл, впереди же бивуака лежала довольно широкая, окаймленная горами, равнина. Невыгодно было нам лишь то, что по этой равнине протягивалось несколько параллельных прежних береговых валов от 10 до 15 футов высотой. Тангутский разъезд теперь показался опять вблизи нас; сделан был по нему выстрел, но безуспешно.
Между тем вся шайка разбойников, приблизившись к нам на расстояние около версты, с громким гиканьем бросилась в атаку. Гулко застучали по влажной глинистой почве копыта коней, частоколом замелькали длинные пики всадников, по встречному ветру развевались их суконные плащи и длинные черные волосы… Словно туча, неслась на нас эта орда дикая, кровожадная… С каждым мгновением резче и резче выделялись силуэты коней и всадников… А на другой стороне, впереди своего бивуака, молча с прицеленными винтовками, стояла наша маленькая кучка — 14 человек, для которых теперь не было иного исхода как смерть или победа…
Когда расстояние между нами и разбойниками сократилось до 500 шагов, я скомандовал «пли», и полетел наш первый залп; затем началась учащенная пальба. Однако тангуты продолжали скакать, как ни в чем не бывало. Их командир скакал несколько влево от шайки берегом самого озера и, ободряя своих подчиненных, громко кричал (как нам потом переводил китаец): «Бросайтесь, бросайтесь, с нами бог (курьезно), он нам поможет!». Через несколько мгновений лошадь под этим командиром была убита, и сам он, вероятно раненый, согнувшись побежал назад. Тогда вся шайка, не доскакавши до нас менее двухсот шагов, сразу повернула вправо и скрылась за ближайший увал. Там разбойники спешились и открыли в нас пальбу на расстоянии около 300 шагов. Мы же не могли стрелять в закрытых увалом тангутов. Тогда я решил наудалую штурмом выбить их из этой засады. Все равно — тангуты могли нас перестрелять на совершенно открытой местности или, ободрившись нашей нерешительностью, снова броситься в атаку. Теперь же роли выгодно для нас переменялись — мы сами шли на разбойников и такой дерзостью искупали свою малочисленность.
Оставив для прикрытия бивуака поручика Роборовского с пятью казаками, с остальными семью я отправился выбивать тангутов. Эти последние, увидев, что мы бежим к ним, открыли по нам частую пальбу, которая затем вдруг стихла. Когда же первый из нас, именно урядник Телешов, взбежал на увал, то оказалось, что разбойники бросили свою отличную позицию, чтобы успеть во-время сесть на коней. Конечно, при этом произошла не малая суматоха, пользуясь которой мы открыли с занятого теперь увала пальбу в кучу разбойников и убили нескольких. Но, как и прежде, тангуты подхватывали на всем скаку почти всех погибших или раненых товарищей и увозили их с собой.
Отбитые с ближайшей к нам позиции, разбойники скрылись за следующий увал. Тогда, воспользовавшись несколькими свободными минутами, мы живо протерли смоченными тряпками закоптелые, сильно нагревшиеся стволы своих винтовок и пополнили запас патронов. Их принес к нам на увал переводчик-китаец, тот самый, который, при первом ночном нападении, забился в палатке под войлоки и долго не выходил оттуда. Теперь же он набрался храбрости и, кроме патронов, притащил ведро воды для питья.
Засевшие на втором увале тангуты вскоре открыли опять по нам стрельбу. Пришлось их снова выбивать. Но нельзя было оставить и занятый увал, иначе мы могли быть отрезанными от своего бивуака. Тогда я остался сам-третий на этом увале и послал вольноопределяющегося Козлова с четырьмя казаками вперед и несколько в сторону, на небольшую горку, откуда пальбой берданок разбойники вскоре были прогнаны из новой своей засады. Между тем часть шайки, человек около 50, полагая, что наш бивуак оставлен без прикрытия, бросились туда, но были встречены пальбой оставленных людей и отбиты. Тогда, видя всюду неудачу, тангуты начали отступать к горам, останавливаясь, где можно за бугорками и небольшими увалами. Мы провожали негодяев пальбой, пока только могли долетать пули берданок. Наконец, вся орда выбралась из сферы наших выстрелов и, собравшись в кучу, остановилась, вероятно, для перевязки раненых. В это время выехала из гор новая партия человек в пятьдесят, вероятно остававшихся на бивуаке; они присоединились теперь к своим товарищам. Мы оставались на прежних позициях — я с семью казаками на увале, Роборовский с пятью на бивуаке, ожидая нового нападения. Но тангуты, простояв еще немного, направились в наступавшие уже сумерки, в горы тем самым ущельем, которым выехали. Когда разбойники скрылись, мы вернулись на свой бивуак. Здесь оказалась раненой одна лошадь, которой тангутская пуля попала в ногу. Все же мы опять уцелели. Стычка продолжалась более двух часов, и за это время мы выпустили около 800 патронов. Разбойников было убито и ранено, по нашему общему заключению, до 30 человек.
Но испытания наши еще не кончились. С большим вероятием можно было рассчитывать, что тангуты попробуют атаковать нас ночью, и мы продежурили ее напролет, усевшись в две кучки на обоих флангах своего бивуака. Начавшийся вскоре дождь лил почти не переставая, тьма стояла, кромешная. Однако разбойники так были удовольствованы днем, что не решились сделать ночное нападение, которое давало им большие шансы, избавляя от губительного действия наших винтовок на значительном расстоянии.
Утром дождь еще более усилился, и нам пришлось поневоле не трогаться с места. Вперемежку непогоды показывались разбойничьи разъезды по горам. К полудню немного разъяснело. В это время с противоположной вчерашнему нападению стороны нашего бивуака опять появились тангуты. Несколько человек их направилось прямо к нам. Мы уже чуть было не открыли стрельбу, как эти новые тангуты начали махать своими шляпами и вслед за тем подъехали поближе. Весь отряд наш стоял наготове, подозревая обман. Но оказалось, что то были передовые большого каравана, который следовал сзади на 500 вьючных яках. Везли они на р. Ды-чю покупки (дзамба, рис, просо, чай, табак и пр.), сделанные в Синине. Вскоре пришел и сам караван, при котором следовало около 160 тангутов, вооруженных фитильными ружьями, саблями и частью стрелами. Нашлись даже знакомые нашего китайца-переводчика. Узнав о близости разбойников и о вчерашнем на нас нападении, караванные тангуты, которых также грабят голыки, сильно струсили и послали на ближайшие горы разъезды.
Важную вещь сообщили нам прибывшие тангуты, именно, что на верблюдах теперь в большую воду невозможно переправиться через Желтую реку по выходе ее из оз. Русского. Караванные яки перебрались через ту же реку вплавь. Ввиду такого обстоятельства нам пришлось отказаться от прежнего намерения пройти северным берегом обеих больших рек. Удачно было и то, что, кроме снятого южного берега, общая фигура оз. Русского, приблизительный выход из него Желтой реки, абсолютная высота и пр. были уже определены; южный же берег оз. Экспедиции мы могли снять при возвратном теперь пути, как равно определить засечками главные пункты северного берега того же озера.
Путь по берегу оз. Русского и Экспедиции. По уходе тангутского каравана мы завьючили своих верблюдов и, распрощавшись с памятным для нас местом, пошли обратно южным берегом оз. Русского. Хотя до склада нашего в Цайдаме еще лежало 300 верст, но раз мы повернули в эту сторону, подобное расстояние казалось не слишком далеким, ибо надежда на отдых подкрепляла силы. Попрежнему мы шли на половину пешком; по ночам же дежурили теперь все вместе на две смены — одна половина отряда с вечера до полуночи, другая с полуночи до утра. Не надолго выпавшая хорошая погода несколько облегчала эти ночные дежурства. Ради той же погоды вода в речках немного сбыла, и мы перешли благополучно вброд как р. Разбойничью, так и Джагын-гол в его низовье. Иногда по пути случалось встречать свежие следы небольших конных партий. Вероятно разбойники следили за нами своими разъездами, но нападать более не решались.
На пятые сутки вышли мы к южному берегу оз. Экспедиции. Окрестности здесь менее плодородны, чем на оз. Русском, хотя все-таки пастбища хорошие. Мутная вода р. Салома резкой, широкой полосой проходит вдоль всего берега; за ней виднеется чистая, зеленоватая вода самого озера. Даже после бури эти воды не перемешиваются.
Водяных птиц на оз. Экспедиции также много. По небольшим береговым болотам изредка гнездятся и черношейиые журавли (Grus nigricollis). Мы поймали 24 июля пару молодых этого вида еще в пуху, несмотря на близкий конец лета для здешних местностей. Вероятно, то был вторичный, поздний вывод; яйца же первой кладки погибли от весенних холодов. Такое явление, конечно, здесь обыденно, чем, мне кажется, и можно объяснить сравнительную редкость названных журавлей, никем не преследуемых в районе их распространения, исключительно по высокому Тибетскому нагорью.
Два дня шли мы берегом оз. Экспедиции и затем направились к месту прежней переправы через р. Салома. Сносная погода, побаловавшая нас несколько дней, теперь опять закрутила попрежнему. Падал не только дождь, но даже и снег, как зимой; по утрам же морозило. Впрочем, в Северо-восточном Тибете такое состояние погоды летом нормальное, о чем свидетельствуют и наши здесь метеорологические наблюдения. Для общих из них выводов относительно летнего климата пройденных местностей вернемся несколько назад.
Климат тибетского лета. Перпый летний месяц — июнь — весь был проведен нами в гористой области Ды-чю на абсолютной высоте от 13 или 13½ тыс. футов в долинах, до 16 тыс. футов на перевалах. Весь этот месяц характеризовался обилием атмосферных осадков и низкой своей температурой.
Подобно тому, как в продолжение всего мая, так и в первой трети июня падал еще снег вместо дождя, затем снег выпадал лишь вверх от 14½ тыс. футов, да и то не постоянно в последней трети описываемого месяца. Грозы, числом 13, случались всегда после полудня и приходили с запада или, реже, от северо-запада. С запада же, с редким сравнительно отклонением к югу или северу, приносились и все атмосферные осадки, несмотря на то, что внизу иногда дул противный ветер[131]. Таким образом нынешние наши наблюдения подтверждают мою прежнюю догадку, что обильные летом атмосферные осадки на Северно-Тибетском нагорье приносятся из-за Гималаев юго-западным муссоном (30) Индийского океана[132]. Быстрому образованию облаков и скоплению в них электричества способствовало также быстрое испарение выпадавшей влаги в разреженном воздухе под жгучими лучами здешнего солнца. Всего снежных суток в июне считалось 7, дождливых 19; притом дождь исключительно шел после полудня и ночью. Град, всегда с грозой, падал 4 раза, мелкий, не крупнее горошины. Ветры дули обыкновенно слабые; бурь (небольших) случилось три из-под грозовых туч; кроме того, дважды ветер достигал средней силы. Затишья стояли часто как днем, так и ночью. Пыли в атмосфере не было вовсе.
За исключением четырех случайно сряду ясных суток (16, 17, 18 и 19-го чисел), безоблачная погода всегда выпадала лишь урывками на несколько часов, не более. В это время вертикально почти стоявшее солнце грело очень сильно; но в тени термометр ни разу не показывал, при наблюдениях в 1 час дня, выше +21,3 °, да и то лишь в сравнительно глубокой долине Ды-чю. Притом едва только солнце закрывалось тучей, или хотя облаком, температура быстро понижалась. В редкие ясные ночи термометр на рассвете всегда показывал ниже нуля и даже в последней трети июня упадал до —4,8 °, на абсолютной высоте в 14 тыс. футов. На северных склонах гор вверх от 16 или 16¾ тыс. футов в первой половине июня везде лежал снег, частью зимний, частью вновь выпадавший; только к концу описываемого месяца этого снега стало меньше. На горных же речках и в это время, вверх от 14½ тыс. футов, встречались нередко большие и довольно толстые (до 2 футов) пласты зимнего льда. Средняя температура за весь июнь, выведенная из наших бродячих наблюдений, равняется +9 °.
Другой летний месяц — июль — мы провели на плато Северо-восточного Тибета в районе от водораздела к бассейну Ды-чю до хребта Бурхан-Будда. Абсолютная высота местности колебалась здесь между 14 и 15 тыс. футов. Общая характеристика этого месяца та же, что и для июня — низкая температура и обилие водных осадков. Даже в редкие ясные дни июльское тепло, в 1 час дня в тени, не превосходило +20,9 °; в конце месяца температура падала в тот же час наблюдения до +2,5 °. Средняя температура за весь июль равнялась +7,9 °. В ясные ночи всегда бывали морозы (до —5,3 °), и почва нередко покрывалась инеем: вода на мото-шириках тогда замерзала; случалось, что лед этот растаивал лишь к полудню. Ветры в июле дули обыкновенно умеренные или слабые; бурь считалось только две; ветров сильных пять. Преобладающее, хотя и не особенно, ветровое направление было западное и северо-западное. Затишья стояли нередко. Атмосферные осадки падали очень часто. Всего в течение июля считалось 13 дождливых суток и 10 снежных. Да притом в метеорологическом нашем журнале помечались ненастными лишь те дни, когда дождь или снег падал ла нашем бивуаке. На высоких горах те же осадки бывали почти ежедневно, в продолжение всего месяца. В начале и конце его разражались метели как зимой. С последних чисел июля снег везде заменял дождь, даже в более низкой (13 400 футов) долине р. Алак-нор-гол. С этого времени на плато Тибета уже наступила осень, хотя выпадавший снег всегда таял даже на высоких горах. Гроз в июле считалось девять, иногда они бывали сильны и сопровождались дважды мелким градом. Радуга появлялась лишь изредка, обыкновенно перед вечером.
Все атмосферные осадки приносились, как и в бассейне Ды-чю, с запада, хотя бы внизу дул иной ветер. Притом быстрому образованию облаков способствовало и быстрое испарение выпадавшей влаги. Обилие последней было так велико, что весь Северо-восточный Тибет, не только в долинах, но даже и на горах, часто представлял непроходимые топи. Вода в реках и речках стояла очень высоко; мото-ширики были налиты ею через край, тогда как зимой многие из этих речек, равно как и все мото-ширики, совершенно высыхают.
В районе, ближайшем к Цайдаму, т. е. от верховья Желтой реки до хребта Бурхан-Будда, излишнее выпадение влаги парализовалось сухой пылью, приносимой сюда ветрами из цайдамских равнин. Поэтому, в указанной местности, как было говорено в предыдущей главе, сравнительно мало мото-шириков, но довольно обильны солончаки, которых нет к югу от верховьев Желтой реки.
Следование к Бурхан-Будде. Покинув оз. Экспедиции, мы в тот же день перешли через р. Caлома, немного ниже места прежней нашей переправы; здесь больше рукавов, следовательно брод удобнее. По счастью никогда нас не покидавшему, названная река незадолго перед тем порядочно сбыла, да и то в одном месте пришлось переходить на 4-футовой глубине. Вода была совершенно мутная от размываемой красной глины, которая, при высоком уровне реки, осаждается на низких ее берегах. Прежнего обилия орланов и чаек здесь теперь не нашлось, вероятно потому, что в мутной воде для птиц не легко ловить рыбу. Кроме того, орланы (Haliaetus macei) большей частью улетели гнездиться на север. Впрочем, немногие из них еще остались, но промышляли другим способом, именно сопровождали иногда медведей, копавших пищух, и ловили этих зверьков, когда те выскакивали из своих нор.
От р. Салома мы направились в Цайдам прежним своим путем. Теперь голыки остались позади; поэтому ночные дежурства всем отрядом на две смены были отменены и ставились только парные часовые.
Местность, где мы теперь проходили, представляет, как уже говорено было в предшествовавшей главе, высокое плато, служащее разделом вод с одной стороны к верховью Желтой реки, а с другой текущих в Цайдам. Несмотря на летнюю пору, скудость цветущих трав и растительности вообще была поразительная. Даже на мото-шириках тибетская осока едва поднималась от земли. Там и сям на рыхлой почве встречались цветущие Gremanthodium plantagineum и маленькая генциана (Gentiana n. sp.); изредка попадался невзрачный прикрыт (Delphinium albocoeruleum), растущий кочками очиток (Sedum algidum), или прижатое к земле зонтичное; обильнее были лишь мелколепестник (Erigeron uniflorus) и Saussurea n. sp. по мото-ширикам. Затем большая часть долин и горных склонов стояли совершенно оголенными.
Цайдам уже приветствовал нас своей пылью, которая приносилась северными ветрами и иногда довольно густо наполняла атмосферу. Рядом с тем по утрам стояли морозы, а днем урывками шел снег. Однажды, именно 29 июля, разыгралась совершенно зимняя метель: снег сплошь покрыл землю; холод стоял такой, что даже средняя температура этого дня вышла ниже нуля (—0,5 °), Но, как и прежде, замороженные и засыпанные снегом цветы не погибли: даже водяной лютик (Ranunculus aquatilis), тот самый, который растет в наших стоячих водах, благополучно цвел, лишь только растаивал лед на мото-шириках.
Приближение осени напоминали появившиеся в последней трети июля пролетные птицы — удоды (Upupa epops), которые попадались довольно часто, одиночный кроншнеп (Numenius major), замеченный еще 17 июля, и кулички (Totanus ochropus, Tringa temminckii, Aclitis hyppoleucus), изредка встречавшиеся в одиночку или небольшими стайками.
Перед выходом в долину Алак-нор-гола, в 8 верстах к югу от ключа Олон-булык, там, где еще при следовании в передний путь замечены были нами следы разработок золота, мы встретили теперь партию человек в 30 тангутов, занимавшихся этим промыслом. Прииск лежит перед прорывом через горный хребет небольшой речки, в которой вода бывает только летом в период дождей. Золотоносная почва состоит из песка с галькой известкового глинистого сланца; в боковых стенах ущелья залегает песчаник. Разработка производилась тангутами до невероятности примитивным способом. Почва копалась прямо с поверхности не глубже как на 2 фута. Орудиями для такой работы служили несколько маленьких деревянных лопат вроде нашего совка, главным же образом развороченные на широком своем конце рога дикого яка. Для промывки употреблялись небольшие (фута 2 в длину и от 1 до 1½ футов в ширину) деревянные корытца. Их наполняли золотоносной почвой и ставили тут же в речку под наклонную струю воды, которая уносила песок и гальку, оставляя на дне лишь более крупные кусочки золота; мелкий золотой песок также уносился водой, да за ним не стоило и гоняться при обилии крупных зернышек. Тангуты показывали их нашему переводчику горстями, предлагая променять на серебро. По словам тех же тангутов, золота всюду много в Северо-восточном Тибете. Например, на р. Ды-чю один рабочий (нужно заметить, весьма ленивый) может добыть в день от 7 до 8 золотников драгоценного металла. Так по крайней мере нас уверяли.
Переход через этот хребет. Из долины Алак-нор-гола нам пришлось опять переходить через хребет Бурхан-Будда. Употреблено было на это четверо суток — так долго по причине усталости верблюдов, а затем, чтобы подробнее ознакомиться с флорой самих гор. На первый день мы поднялись до перевала Номохун-дабан и здесь ночевали. Южный склон Бурхан-Будды теперь был также бесплоден, как и весной; только в ущельях возле речек, да в самом верхнем поясе вблизи россыпей встречались небольшие, скудные растительностью лугорые площадки. Отличная ясная погода вполне благоприятствовала трудному для верблюдов подъему через названный перевал. Взошли мы на него утром 1 августа. Снегу не было вовсе по окрестным горам; лишь на самом перевале в защите от солица лежал небольшой пласт того сугроба, по которому мы шли здесь в половине мая.
Альпийские луга на северном склоне Бурхан-Будды несколько лучше, хотя все-таки бедны и далеко не могут сравняться с теми же лугами Нань-шаня или соседних гор на верхнем течении Желтой реки. Всего нами теперь было собрано в альпийской области северного и южного склона пройденного перевала 30 видов цветущих растений, еще не бывших в гербарии нынешнего лета. Из них можно назвать: вс семь видов Sauesurea (S medusa. S. tangulica, S. phaeanlha, S. pygmaea. S. sorocephala? еще три новых) (31) весьма характерного растительного рода для Северо-восточного Тибета; пять видов генцианы (Centiana falcata, G. Olivieri var., G. algida?, G. tenella, G. detonsa?); три вида Gremanthodium (Cremanthodium plantagineum, G. humile, G. discoideum); Polygonum Bistorta var. [горец], местами сплошь растущая, камнеломка (Saxifraga unguiculata), скерда (Grepia glomerata), Pleurogyne spathulata, лютик (Ranunculus affinis var. Stracheyanus), красивый синий прикрыт (Aconitum rotundifolium), желтый и розовый мытники (Pedicularis lasiophrys, Р. labellata).
Зверей в альпийской области теперь мы не встречали вовсе. Из птиц же, впервые за все лето, добыли новый вид, именно красного горного, вьюрка, которого я назвал именем своего достойного помощника — Leucosticte roborowskii.
Вместе с перевалом за Бурхан-Буддой круто изменился и климат: взамен недавнего холода и сырости теперь наступили сухость и тепло, все более усиливающиеся по мере нашего спуска ущельем Номохун-гола. Физиономия гор, относительно их растительности, также изменялась, хотя и не столько резко. Пониже альпийских лугов, в районе 13½ — 12½ тыс. футов, горные склоны по ущелью, где мы теперь проходили, одеты были довольно сносными лугами, на которых растут злаки — овсянка (Festuca sp.) и мятлик (Роа sp.). лук (Allium Przewalskianum) и кустиками касатик (Iris sp.), в нынешнем году не цветший. Возле самой реки и на ближайших горных скатах вниз от 12½ тыс. футов начинает попадаться дырисун (Lasiagrostis splendons), который вскоре становится обыкновенным растением узкой долины Номохун-гола.
В средней части того же ущелья, в полосе от 13 до 12 тыс. футов, редким насаждением лепится по скалам можжевеловое дерево (Juniperus pseudo Sabina), а по северным горным склонам нередко сплошь растут невысокие кусты курильского чая (Potentilla fruticosa). Но в общем горы здесь все-таки бесплодны. Лишь кое-где в узких ущельях, запертых сиенитовыми скалами, прокидывается на маленьких площадках лучшая растительность. В таких укромных уголках попадаются представители горной флоры верхнего течения Желтой реки, достигающие здесь своей западной границы, каковы: жимолость (Lonicera hispida) и горная лоза (Salix sp.); из трав же — валериана (Valeriana officinalis?), мытники (Pedicularis tornata, Р. longiflora), бубенчики (Adonophora) трех видов и астрагал (Astragalus scythropus); по скалам растет нелекарственный ревень (Rheum spiciforme); кроме того, найдены были еще три вида Saussurea (S. pulvinata, S. Przewalskii?, S. sylvatica?).
Ниже лесного и кустарникового района северный склон пройденной части Бурхан-Будды делается совершенно бесплодным. На голой, желтовато-бурой лёссовой почве, которою засыпаны здесь все горные породы, произрастают редкими кустиками лишь Reaumuria kaschgarica var. Pzrewalskii, Reaumuria songarica, бударгана (Kalidium caspium), Halogeton glomeratus, словом — растения пустыни, да и те встречаются всего чаще на ближайших к Номохун-голу горных скатах. Далее, возле самой реки и по соседним склонам гор растут: хармык (Nitraria Schoberi), сугак (Lycium chinense, L. turccinanicum), чагеран (Hedysarum multijugum), полынь (Artemisia n. sp.), Galimeris alyssoidos и Galimeris altaica [два вида астры] — все вниз от 11½ тыс. футов абсолютной высоты. Отсюда же берега самого Номохун-гола нередко густо окаймлены саженными кустами балга-мото (Myricaria germanica var. squamosa), по которым вьется роскошный ломонос (Glematis orientalis var.). Кроме того, в узкой полосе орошенной почвы, в особенности возле ключей, встречаются небольшие площадки, густо заросшие травами, среди которых и в зарослях балга-мото найдены были теперь цветущими: астрагал (Astragalus adsurgens), генциана (Gentiana barbata?), ежесемянка (Echinospermum sp.), очиток (Sedum Roborowskii), лактук (Lactuca tatarica, L. versicolor), лебеда (Ghenopodium bryoniaefolium?), крестовый корень (Gnicus sp.), Saussurea crassifolia, Scorzonera divaricata, Acroptilon Picris, наш обыкновенный тмин (Carum carvi), костер (Bromus japonicus), луговой ячмень (Hordeum pratense), сумочник (Gapsella procumbens), полынь(Artemisia Sieversiana, Artemisia n. sp.); кое-где торчали мясистые стебли Gynomorium coccineum [циноморий], а на старых стойбищах густо росли наши же сорные травы — жеруха (Lepidium latifolium) и лебеда (Chenopodium album). Все это сопровождает берег Номохун-гола еще версты на две-три по выходе из гор, затем исчезает вместе с самой рекой, вода которой теряется в почве.
Птиц в пройденных горах встречалось, как и прежде, мало. Обыкновенны были лишь горные куропатки (Gaccabis magna), стенолазы (Tichedroma muraria), сорокопуты (Lanius arenarius), белые плисицы (Motacilla paradoxa) и водяные дрозды (Ginclus kashmiriensis).
Продолжительная остановка в северной его окраине. Спустившись по Номохун-голу до выхода из гор, мы перекочевали в соседнее ущелье р. Хату-гол, где в это время паслись оставленные на складе наши верблюды. Место здесь было довольно прохладное (11 тыс. футов абсолютной высоты) и кормное; вода и топливо имелись в изобилии. Ради всего этого мы решили сами там устроиться, чтобы немного отдохнуть и обождать до второй половины или до конца августа, пока уменьшатся жары, а главное пропадут мучающие скот насекомые, которые летом кишат по цайдамским болотам.
На складе нашем все оказалось благополучно. Целое лето казаки поочередно вдвоем караулили багаж в хырме Барун-засака, остальные пять человек жили с верблюдами в северной окраине Бурхан-Будды. Разбойники тангуты ни разу не осмелились напасть ни на склад, ни на наших верблюдов, хотя в окрестностях грабили монголов и даже убили несколько человек. Оставленные при складе верблюды отлично отдохнули и откормились. Таких имелось 50, остальные же 16, из числа пришедших теперь с нами, были утомленные и исхудалые. Требовалось приобрести еще хотя десяток хороших верблюдов и с этой целью был командирован в Дабасун и в ставку кукунорского вана урядник Иринчинов с тремя казаками. С ними же отправился обратно в Синин и китаец-переводчик, хорошо вообще служивший нам в Тибете. С этим китайцем мы послали теперь письма на родину через Синин и Пекин.
На новом стойбище мы провели две недели. Сначала занимались просушиванием собранных в Тибете коллекций и пополнением заметок о пройденном пути; казаки тем временем починяли износившиеся вьючные принадлежности, как равно одежду и обувь. Вскоре все это было кончено; затем мы отдыхали и благодушествовали, запасаясь силами на дальнейший путь. Великим наслаждением было теперь для нас чтение литературных книг, несколько которых привезли нам со склада. Казаки также читали народные книжки; вечером же утешались гармонией, песнями и даже иногда пляской. По утрам мы обыкновенно ходили на охоту, в окрестностях бивуака, за горными куропатками или подкарауливали грифов на издохшем недавно верблюде; кроме того, стреляли для коллекции пролетных жавороночков (Galandrella brachydactyla) и щевриц (Corydalla richardii). Ботанические экскурсии также очень мало доставляли добычи — раз, по бедности окрестной флоры вообще, а затем потому, что большая часть растительных видов уже окончила период своего цветения. Помимо балга-мото, в изобилии росшего по реке, и вообще растений, поименованных для нижней части ущелья Номохун-гол, теперь здесь были найдены: мышьяк (Thermopsis alpina), пижма (tanacetum n. sp.), несколько видов полыни (Artemisia pectinata, А. campestris, Artemisia n. sp.), подорожник (Plantago mongolica?), гвоздика (Silene conoidea), цапельник (Erodium Stephanianum), Pleurogyne brachyanthera, Kochia mollis [кохия].
Жителей вблизи нас не было, за исключением одного ламы, прикочевавшего к нашему бивуаку, чтобы без опаски пасти своих баранов и пользоваться остатками нашей кухни. У этого ламы мы купили в добавление к двум своим караульным собакам нового пса, который сразу заявил свои способности к путешествию. Именно отправился вместе с посланными покупать верблюдов казаками и прошел с ними в Дабасун-гоби, следовательно за 200 верст от нашего бивуака. Там на бедного Дырму, так звали нового пса, напали злые собаки и порядком его погрызли. Во избежание новой трепки Дырма махнул один назад, нигде не сбился с пути, сделал даже безводный переход в 50 верст и на другие сутки явился благополучно к нашей стоянке. Впрочем, как оказывается не одни псы предаются здесь столь дальнему бегству по диким пустыням. То же самое случается и с лицами прекрасного пола. Так недавно владетель западно-цайдамского Тайджинерского хошуна ездил в Пекин и оставил часть своей свиты в Ала-шане. Прельстившись тамошними красавицами, многие оставшиеся монголы женились и повезли потом новых жен в свой Цайдам. Здесь одна из алашанок, соскучившись по родине, тихомолком оседлала лошадь своего супруга и без всякого вожака махнула обратно. Беглянка была поймана лишь за 300 верст от места своего побега.
Иногда к нам приезжали монголы, которые караулят перевалы через Бурхан-Будда от разбойников тангутов или, как их здесь называют, оронгын. Лишь только завидят этих последних, караульные тотчас дают знать в Цайдам; там все прячутся, куда могут. Подобные караулы содержатся летом в главных ущельях Бурхан-Будды от обоих прилегающих к этим горам хошунов — Дзун-засака и Барун-засака. Кроме того, цайдамские монголы стараются кочевать в топких болотах, куда конным оронгынам трудно пробраться. Однако разбойники ежегодно грабят и убивают тех же монголов. Эти постоянные грабежи довели несчастных цайдамцев до того, что они при нас собирались подавать через сининского амбаня богдохану просьбу о дозволении переселиться на Алтай.
Предание о народе мангасы. В окрестностях нашего бивуака было засеяно монголами хошуна Барун-засак несколько десятин ячменя. Здесь же встречалось довольно много старых оросительных для полей канав (арыков), прекрасно устроенных, быть может китайцами или каким-либо другим народом, некогда в этих местах обитавшим. По местному преданию, во времена Чингис-хана, в нынешнем Цайдаме жил народ мангасы, занимавшийся, кроме скотоводства, и земледелием. Виденные теперь нами остатки арыков цайдамцы относят к тем временам, хотя это едва ли верно, ибо арыки, правда, местами выложенные камнем, не могли бы так долго и хорошо сохраниться, разве их потом возобновляли. Кроме того, жители Барун-засака уверяли нас, что недалеко от ставки их хошунного князя находятся развалины хырмы, некогда принадлежавшей тем же мангасы. Теперь эти развалины занесены песком и пылью, из-под которых цайдамцы достают кирпичи и пишут на них заклинания против оронган. Дальнейшие предания относительно мангасы говорят, что последним правителем этого народа был Шара-гол-хан, имевший свою ставку в южном Цайдаме, там, где ныне урочище Тенгелик. Когда, сиустя немного, мы проходили через это урочище, то на полпути между ним и р. Номо-хун-гол (западным) встретили небольшую глиняную постройку квадратной формы с куполом наверху и входным отверстием внизу. Внутри этого помещения ничего не было; купол же оказался пробитым с одной стороны. Проводник объяснил нам, что здесь похоронен великий шаман древних мангагы. Этот шаман творил своими чарами много зла как китайцам, так и монголам. Тогда один святой лама превратился в хищную птицу и заклевал колдуна. Мангасы потеряли в нем свою силу и их без труда покорил Гэсэр-хан (32).
Второй период путешествия. Исследованием северо-восточного угла Тибета закончился первый акт нынешнего нашего путешествия[133]. Дальнейший путь намечался теперь к западу в таинственное урочище Гас, о котором мы часто слышали в прежние свои странствования. Минувшей весной добавились новые сведения от дунган д. Бамба, сообщивших нам, что до последнего магометанского восстания их торговцы нередко ездили из Синина на Лоб-нор и далее. Часть предстоящего пути, именно по южному Цайдаму от хырмы Дзун-засак до р. Найджин-гол, мы прошли в 1880 г. при возвращении из Тибета. Теперь решено было дойти до Гаса, устроить там новый склад и в течение зимы заняться исследованием окрестных местностей, к весне же перекочевать на Лоб-нор (33).
Сборы и выступление в дальнейший путь. Покинув долгую стоянку на р. Хату-гол, мы перешли к хырме Барун-засак и верстах в четырех от нее раскинули свой бивуак на хорошем, кормном для верблюдов месте, обильном ключевой водой. Сюда перевезен был весь остававшийся летом на складе багаж, и мы занялись новой его сортировкой по вьюкам. Работа эта продолжалась несколько дней. В особенности много было возни с разными мелочами и с окончательной укладкой собранных коллекций. Теперь нам приходилось таскать эти коллекции с собой до самого окончания путешествия.
Вскоре возвратился урядник Иринчинов и привел 13 верблюдов, купленных им с большим трудом, местами чуть не силою, ибо монголы боялись продавать. Теперь, за исключением издохших и брошенных верблюдов, налицо у нас имелось 75 этих животных; из них 64 были очень хорошими, вполне надежными для дальнего пути.
Относительно продовольствия мы также были обеспечены по крайней мере на полгода, за исключением лишь мяса, которое в жилых местах можно было добыть покупкой баранов, в безлюдных же — охотою. Только для корма предстоящей зимой лошадей едва-едва могли купить 8 пудов ячменя. Мы предлагали Барун-засаку и его подданным, у которых имелись запасы этого зерна, променять нам на лишнюю дзамбу, привезенную еще весной из г. Донкыра, по два мешка дзамбы на один мешок зерна. Однако здешние выжиги-монголы, привыкшие драть с богомольцев, не соглашались на такое условие, ни на продажу ячменя, рассчитывая даром попользоваться запасом, который мы не могли весь забрать с собой. Тогда, чтобы не давать потачки, я приказал высыпать лишнюю дзамбу в ближайшее болото. На другой день те же монголы охали и ахали, что упустили столь выгодную для себя сделку.
26 августа двинулись мы в новый путь. Сначала прошли мимо хырмы Дзун-засак, а затем направились к западному Номохун-голу. До этой реки расстояние от Дзун-засака равняется 60 верстам. Торная тропинка вьется по зарослям тамариска и хармыка; иногда выдаются болотистые, образуемые подземными ключами, площади, поросшие мелким тростником и довольно сносным подножным кормом. За исключением таких мест, почва всюду — лёссовая глина пополам с солью, притом высохшая словно камень, так что даже звенит под ногами. Для животных беда ходить по такой земле, тем более во время летней жары. Теперь же еще стояла таковая, несмотря на порядочные (до —7,5 °), впрочем случайные, как нам говорили туземцы, ночные морозы.
Неожиданная задержка на р. Номохун-гол. Быть может, от сказанных причин, а быть может, и от чего другого, наши верблюды по пути к Номохун-голу вдруг начали заболевать особенной болезнью, известной монголам под именем хаса [ящур]. Ей подвержены здесь и в Монголии, кроме верблюдов, рогатый скот и бараны, но лошади так не заболевают. Наружным образом названная болезнь выражается в опухоли ступни и нижней части голени всех четырех ног животного; внутри у него в это время жар; аппетит однако не совсем пропадает, разве при сильной степени заболевания; в таком случае изо рта иногда идет пена. Болезненный период продолжается от одной до двух или трех недель, смотря по напряженности болезни, возрасту и силе животного; притом в жаркую погоду хаса вообще бывает упорнее. Проходит эта болезнь или без всяких последствий, кроме временной слабости или, при сильной степени развития, у болевшего верблюда сходят подошвы лап, а у баранов и рогатого скота копыта; изредка животное даже издыхает. Сама болезнь, как говорят, заразительна. Рациональных способов лечения хасы монголы не знают. Нам советовали прокалывать опухшие ступни и выпускать оттуда кровь; держать верблюдов больными ногами по нескольку часов в холодной воде; поить и кормить тех же верблюдов через трое суток; давать больным животным отвар заячьего мяса или гороховой муки; наконец, окуривать их дымом сушеной рыбы. По нашему же опыту всего лучше предоставить болезнь ее собственному течению, только не вьючить в это время верблюдов и пасти их на мягкой почве. К счастью, таковая именно и нашлась на Номохун-голе.
Здесь нежданно-негаданно нам пришлось провести 18 суток, ибо после первого появления хасы в течение нескольких дней в нашем караване заболели 54 верблюда. Нечего и говорить, насколько это перепугало нас, тем более, что новых верблюдов достать было негде; следовательно, от того или другого исхода верблюжьей болезни вполне зависело наше дальнейшее путешествие. Почти одновременно с нами та же болезнь постигла большой тангутский караван, который на 2 000 яках шел из Тибета в Синин. Теперь этот караван стоял близ Дулан-кита и в Дабасун-гоби, ожидая, пока выздоровеют вьючные яки. Кроме того, по сообщению монголов, хаса появилась и в хошунах восточного Цайдама. Однако от всего этого нам становилось не легче. Даже при благоприятном исходе болезни верблюдов мы все-таки теряли более полумесяца лучшего для путешествия осеннего времени и вместе с тем опаздывали своим приходом в Гас. Но иного исхода не было — приходилось покориться необходимости и терпеливо ждать. Местность, где мы теперь бивуакировали, была та самая, которую мы посетили почти в ту же пору года в 1879 г.[134]. Как тогда, так и теперь мы встретили здесь засеянные монголами поля ячменя, всего около 20 десятин. Обработка земли отвратительная, но ячмень, благодаря прекрасной лёссовой почве, намытой Номохун-голом, и обильному орошению арыками из той же реки, родится очень хороший — высокий, густой и с крупным колосом. Эти пашни расположены вблизи глиняных стен пустой хырмы Номохун-хото. По новым сведениям, названная хырма была выстроена здесь для китайского гарнизона, который, однако, не мог долго удержаться против нападений голыков. По уходе китайцев монголам достались поля, довольно обширные и хорошо обработанные, но теперь до крайности запущенные.
Благодаря достаточному орошению в описываемой местности, т. е. на нижнем Номохун-голе, развивается несколько лучшая, по крайней мере для Цайдама, растительность. Тамариск (Tamarix Pallasii) является здесь деревом от 20 до 25 футов высотой — при толщине у корня своего корявого ствола от 1 до 1½ футов; кроме того, здесь же обилен хармык (Nitraria Schoberi) и три вида сугака (Lycium chinense, L. ruthenicum, L. turccmanicum). Ближе к наружной окраине этих сопровождающих реку зарослей, на более соленой почве, в изобилии растут: белолозник (Eurotia ceratoides), чагеран (Hedysarum multijugum) и ломонос (Chmatis orientalis var.); из трав же — Saussurea crassifolia [соссюрея], Korhia mollis, Kochia seoparia var. [кохия], Salicornia herbacea [солерос], Suaeda salsa [шведка солончаковая], Salsola kali (34) и еще четыре или пять видов солянок. На засеянных ячменем полях, в особенности по арыкам, роскошно развиваются те же, что и у нас, сорные для хлеба травы[135]: костер (Bromus japonicum), острица (Asperugo procumbens), осот (Sonchus oleraceus), лебеда (Ghenopodium album), воловик (Lycopsis sp.), ежесемянка (Echinospermuia sp.), Acroptilon Picris, лактук (Lacluca tatarica), крестовник (Senecio resedifolius), спорыш (Polygonum aviculare), жеруха (Lepidium latifolium), крестовый корень (Cnicus sp.) и полынка (Artemisia maritima?, A. Sieversiana); четыре последние вида растут преимущественно по старым пашням. Кое-что из названной флоры попало в наш гербарий, который мы теперь и закончили для нынешнего года. В этом гербарии считалось 542 растительных вида.
Ввиду продолжительной стоянки на Номохун-голе бивуак наш был устроен здесь более тщательно. Палатки помещались, первый раз за все нынешнее лето, в тени высоких кустов тамариска, багаж уложен был в порядке, кухня отведена поодаль. Чтобы иметь воду не столь грязную, какая текла в ближайших арыках, иногда же вовсе в них пропадала, когда поливали дальние поля, казаки выкопали несколько ям, глубиной около сажени. Эти ямы наполнялись из тех же арыков водой, которая здесь хорошо отстаивалась, хотя обыкновенно держалась не дольше суток, вследствие просачивания в почву. Лишь спустя немного, когда осевшая лёссовая муть покрыла стенки и дно наших импровизированных колодцев, вода в них стала держаться подольше.
Охотничьи экскурсии в ближайших окрестностях бивуака мало доставляли добычи для зоологической коллекции. Из оседлых и гнездящихся птиц достаточно было лишь саксаульных соек (Podoces hendersoni), сорокопутов (Lanius isabellinus), славок (Sylvia minuscula), Rhopophilus deserti [кустарница], полевых воробьев (Passer montanus) да фазанов (Phasianus vlangalii) на полях ячменя. Этих фазанов мы били специально для еды, ибо они, как и другие местные птицы, находились еще в сильном линянии и на чучела не годились. Осенний пролет, несмотря на горячую его пору, был весьма бедный. В значительном лишь количестве летели, в первой трети сентября, те же птицы, что и в августе — удоды (Upupa epops), белые плисицы (Motacilla baikalensis) и жавороночки (Galandrella brachydactyla); водяные породы вовсе не показывались; другие же пернатые являлись обыкновенно лишь единичными особями. Удачно только мы добыли теперь целый десяток экземпляров красивого маленького голубка (Turtus humilis), очень редкого в Центральной Гоби. Рыбы в нижнем Номохун-голе не было вовсе. Из пресмыкающихся же найден здесь только один вид ящерицы — Phrynocephalus roborowskii n. sp., общий для всего южного Цайдама.
Сюда пришли теперь по ежегодному своему обычаю медведи (Ursus lagomyiarius) из Тибета, специально на ягоды хармыка. Косолапый зверь объедается этими ягодами в продолжение двух осенних месяцев и затем возвращается на зимнюю спячку в Тибет; вероятно, также залегает и в окрайних к Цайдаму тибетских горах. Монголы сильно боятся этих медведей, иногда даже укочевывают от их близкого соседства, или угоняют зверя верхами в другое место; стрелять же не решаются. Во время нынешней нашей стоянки на одного из солдат, пасших верблюдов, монголы нагнали, таким образом, медведя на несколько шагов, и зверь был убит из берданки. За неделю перед этим казаки убили еще одного медведя, до того занявшегося ягодами хармыка, что охотники подошли к нему близко вовсе незамеченными. Однако в нынешнем году медведи в Цайдаме пробыли недолго, только до конца сентября, ибо ягоды хармыка рано осыпались вследствие августовских морозов.
Свободное от экскурсии, охоты и других занятий время посвящалось чтению, которое, как я уже говорил, доставляет здесь большое наслаждение; да притом мы заметили, что память, напряженно не работающая в пустынях, отличается особенной впечатлительностью. Среди однообразно протекавших дней, большим праздником для нас был приезд посланца сининского амбаня с письмами, высланными из Пекина еще 19 мая; из России же эти письма были отправлены семь-восемь месяцев тому назад. Вместе с тем мы получили от пекинского посольства немного газет. К сожалению, из них мы узнали, что мало доброго творится на белом свете.
Томительное пребывание наше на р. Номохун-гол продолжалось, как выше сказано, 18 суток. Заболевшие верблюды через неделю начали выздоравливать и наконец поправились настолько, что можно было продолжать путь. У семерых сошли подошвы лап, и мы променяли монголам этих верблюдов на лошадей. Последних теперь имелось в нашем караване 19, верблюдов же 67. Однако большую часть наших верблюдов еще нельзя было вьючить, пока они не окрепнут после болезни. Ввиду этого мы наняли у монголов Дзун-засака 45 лошадей, чтобы перевезти на них часть вьюков (главным образом продовольствие) в урочище Галмык, лежащее в 145 верстах к западу от Номохун-гола.
Погода во все время нашего здесь пребывания стояла отличная — ясная и очень теплая. Кстати вспомним и о погоде минувшего августа.
Климат августа. Первая половина этого месяца (до 18-го числа) проведена была нами в северной окраине Бурхан-Будды, на абсолютной высоте 11 тыс. футов; вторая — в котловине Цайдама, при абсолютной высоте около 2 тыс. футов ниже. Отсутствие атмосферных осадков, почти постоянно ясная погода, резкие контрасты между морозами ночью и жарами днем, частые затишья и огромная сухость воздуха — вот характерные черты климата описываемого месяца. Действительно, погода сразу круто изменилась, лишь только 1 августа мы перевалили с плато Тибета через Бурхан-Будду к Цайдаму. Вместо прежних каждодневных дождей или снега теперь, в течение всего августа, дождь только моросил три раза, да и то лишь в северной окраине Бурхан-Будды[136]; в цайдамской же равнине дождя не падало вовсе. Его не было здесь ни разу в течение всего лета, по словам казаков, карауливших наш склад. Между тем не только на весьма близком Цайдаму плато Тибета, но даже и на более удаленном Куку-норе, летом падают обильные дожди, приносимые, как показали наши настоящие и прежние наблюдения, юго-западным муссоном Индийского океана. В Цайдаме, именно в восточной его части[137], эта влага осадиться не может вследствие сильного нагревания обширных солончаковых или песчано-галечных равнин.
Результатом отсутствия атмосферных осадков во всем Цайдаме является летом крайняя сухость воздуха и постоянно почти безоблачное небо, хотя атмосфера всегда более или менее бывает наполнена лёссовой пылью, поднятой довольно частыми и сильными (как сообщали караульные казаки) ветрами. Жара здесь также в это время очень велика, и солончаковые болота (за исключением ключевых) к началу осени совершенно высыхают.
В августе, при тихой и ясной погоде, днем также всегда было жарко на солнце, хотя при наблюдениях в 1 час пополудни термометр в тени ни разу не показывал выше +23 °. В тихие, ясные ночи постоянно случались морозы до —3 ° в первой и до —7,5 ° в последней трети описываемого месяца. Словом, климат является вполне континентальным. Ветры дули слабые, преимущественно с запада и северо-запада[138]; четыре раза случались ветры более сильные и однажды была буря; затишье стояло нередко. Гроз в продолжение августа не замечено. Сухость воздуха постоянно была очень велика. Ясных дней в течение описываемого месяца считалось 22, да кроме того три дня были ясны наполовину; по ночам же облачность случалась чаще.
Общий характер южного Цайдама. Южный Цайдам, по которому лежал теперь наш путь, представляет собой обширную солончаковую котловину, протянувшуюся верст на 400 от востока к западу при средней ширине около сотни верст[139]. Вся эта площадь несомненно бывшая, притом сравнительно недавно, дном обширного озера, поднята на одинаковую абсолютную высоту, около 9 тыс. футов. Ее окаймляют на юге окрайние горы Северного Тибета; на востоке западные продолжения некоторых хребтов верхней Хуан-хэ; на севере и западе обширный пустынный район того же Цайдама. С пограничных южных и частью восточных хребтов сбегают речки, обыкновенно теряющиеся в почве при выходе из гор. Только три из них, более значительные — Баян-гол, Найджин-гол и Уту-мурень — протекают внутрь описываемой котловины и образуют на своих устьях небольшие соленые озера. Впрочем, местные монголы ныне говорили нам, что три названные речки образуют посредине южноцайдамских солончаков общее довольно обширное оз. Дабасун-нор, которое увеличивается и уменьшается в своих размерах, смотря по притоку воды[140], зимой же не замерзает вследствие большой солености. Насколько это сведение верно, сказать трудно.
Но и терявшиеся при выходе из гор речки не пропадают для Цайдама бесследно. Пробравшись под землей через покатую равнину, сопровождающую, как обыкновенно в Центральной Азии, подножие горных хребтов, эти речки выходят снова на поверхность почвы в виде ключей более или менее значительных и частых. Такие ключи, промывая излишнюю соль и доставляя влагу окружающей почве, образуют сравнительно лучшие болотистые площади[141], поросшие, как уже было говорено, тростником, колосником (Elymus), осокой, местами злаком (Alopecurus longiaristatus), вообще сносным подножным кормом. На этих только болотах и возможно пасти свои стада местным монголам. Изредка те же ключи располагаются вдоль по сухим речным руслам, которые летом, при сильных в горах дождях, временно превращаются в настоящие реки[142].
Орошенная подземной водой небольшая часть южноцайдамской котловины обозначается, помимо ключевых болот, зарослями кустарников, главным образом тамариска и хармыка; реже встречаются здесь кендырь и сугак; травы между этими кустами нет вовсе, кроме мелкого тростника, да и то не везде. Такая сравнительно лучшая в Цайдаме площадь тянется вдоль покатой от южных гор бесплодной глинисто-песчаной и галечной равнины лентой верст на 10—15—20 в ширину. К северу от нее залегают голые солончаки, наполняющие собой все остальное пространство цайдамской котловины. В большей части этих солончаков, вероятно, никогда не ступала нога человека. Поперечные пути имеются лишь в крайней восточной и крайней западной части описываемой котловины. Западный путь ведет с р. Уту-мурени в ур. Сыртын. По словам монголов, здесь приходится итти два дня (60—70 верст) поперек голых сильно взъерошенных солончаков; воду и дрова необходимо брать с собой; местами соль стоит на пути кубами в 5—6 футов высотой. Вообще весь Цайдам богат так солью, как ни одна из других местностей Центральной Азии (35).
Переход до р. Найджин-гол. Наняв, как было выше сказано, у монголов Дзун-засака 45 лошадей под вьюк до р. Найджин-гол, мы отправили туда утром 15 сентября этот караван. В конвой было назначено шесть казаков. В тот же день после полудня выступили сами, завьючив не болевших верблюдов и более сильных из выздоровевших. Как обыкновенно после долгой стоянки, сначала вьюки не ладились, так что мы прошли в первый день только пять верст до главного русла Номохун-гола. Здесь воды не оказалось, но поздно вечером она пришла из гор. В ту же ночь поднялась сильная западная буря, наполнившая воздух тучами пыли и песка. После недавних жаров сразу стало прохладно, даже холодно, ибо на следующий день несколько раз моросил снег; на горах же Бурхан-Будды этот снег выпал до самого их подножия. Вообще осень, видимо, наступала, о чем свидетельствовали также пожелтевшие листья кустарников и засохший тростник на болотах.
Подвигаясь весьма тихо, чтобы не утруждать слабых еще верблюдов, мы употребили девять суток на переход до Найджин-гола. Местность по всему пути была отвратительная: сплошная равнина, поросшая тамариском и кое-где хармыком; иногда выдаются здесь непокрытые кустарником площади, на них часто растет мелкий тростник, реже кендырь; изредка встречаются ключи, вода которых почти всегда более или менее соленая. Почва — сплошь солончаковая глина, твердая как камень; кое-где соль залегает и в чистом виде среди голых солончаков. По всему пути вьется узкая тропинка, довольно хорошо наезженная. Без такой тропинки пройти здесь невозможно; трудно также и без вожака, ибо поперечные, ведущие к кочевьям, тропинки нередко пересекают главную. Жителей по нашему пути нигде не было. Они откочевали в стороны из боязни разбойников, которые грабят в Цайдаме всего более осенью.
На четвертые сутки после бури, круто переменившей ясную и жаркую летнюю погоду на прохладную и (сначала) облачную осеннюю, нам пришлось испытать большую в Цайдаме редкость, именно сильный дождь, который шел с полуночи до рассвета. Этот дождь так размочил солончаковую глину, что итти сделалось весьма трудно — верблюды скользили и падали, к нашим же сапогам липли тяжелые куски грязи. Едва доползли мы до Найджин-гола, куда казаки с караваном лошадей пришли тремя сутками ранее. Общий наш бивуак был устроен теперь на р. Дульцин-гол, составляющей рукав Найджин-гола и теряющейся в солончаках. Долина этого рукава, там, где мы стояли, имела с полверсты ширины, поросла кустарником балга-мото и изобиловала ключами. Кроме фазанов (Phasianus vlangalii), здесь в изобилии водились зайцы (Lepus sp.); в лёссовых же обрывах (20—30 футов высотой), обставляющих бока названной долины, держались филины (Bubo sp.). Сама река Найджин-гол[143] протекает двумя, вскоре, впрочем, соединяющимися рукавами; первый из них лежит западнее Дульцин-гола в расстоянии одной версты, а второй верстах в трех еще далее. Оба эти рукава по величине почти равны и имели при средней воде от 10 до 12 сажен ширины, глубину же на бродах в 2 фута. Судя по береговым наносам вода во время прибыли повышается здесь на 3—4 фута. Кустарников на описываемых рукавах нет. Рыбы в них много, так что западный рукав носит местное название «Загасун-гол», т. е. рыбья река. Впрочем, мы нашли здесь лишь один вид расщепохвоста (Schizopygopsis eckloni n. sp.), встреченный при третьем путешествии в р. Шуга на плато Тибета; в ключах же добыли два вида гольца (Nemachilus stoliczkai, N. chondrostoma n. sp.) и два вида губача (Diplophysa dispar n. sp., D. scleroptera n. sp.). На левом берегу обоих рукавов Найджин-гола находятся небольшие пашни монголов тайджинерского хошуна. Эти монголы живут также в урочище Галмык, которое лежит на западной стороне вышеописанной реки и представляет собой обширную, более 30 верст от востока к западу, болотисто-солончаковую площадь, изобилующую ключами и поросшую мелким тростником.
Осенний пролет птиц. С прибытием на р. Найджин-гол, т. е. в конце сентября, уже почти окончился осенний пролет птиц для здешних местностей. Этот пролет, как выше было говорено, отличался большой своей бедностью. То же самое наблюдалось нами в Цайдаме и в 1879 г. Тогда, в августе, замечено было 28 пролетных видов, в сентябре 10[144]. Ныне в августе наблюдалось на пролете 18 видов пернатых, а в сентябре 15. Из этого общего числа только пять видов — жавороночки (Galandrella brachydactyla), удоды (Upupa epops), белые плисицы (Motacilla baikalensis), серые и малые журавли (Grus cinerea, Grus virgo) — летели в большем количестве; остальные же являлись в ничтожном числе или даже единичными, быть может, заблудившимися экземплярами. Пролетных гусей и лебедей вовсе не было видно; утки показывались как редкость, в одиночку, или маленькими стайками на немногих речках и на более обширных ключевых болотах. Из голенастых несколько чаще замечены ржанки (Charadrius xanthocheilus) да вышеназванные журавли, которые с 18 по 25 сентября большими стадами высоко, не останавливаясь, неслись к югу и, вероятно, за один мах перелетали через весь Тибет[145].
Впрочем, не для одних только журавлей, но вообщее поспешность составляет в Центральной Азии характерную черту пролета как весеннего, так даже и осеннего. Притом пролет осенью начинается рано — с первых чисел августа. Обусловливается все это невыгодными физико-географическими условиями здешних пустынь, где очень мало, часто вовсе нет мест, удобных для покормки и отдыха, а климат также крайне неблагоприятен. С другой стороны, ничтожный пролет в Цайдаме зависит от невыгодного положения этой страны в глубине Центральной Азии. Сюда птицам, проводящим лето в нашей Сибири, вовсе не дорога, ибо они должны лететь поперек самых диких частей Гоби и Тибета. Вот почему, за немногими исключениями, пернатые странники направляются, как показали наблюдения наших путешествий, или восточнее на Ордос и Ала-шань, или далеко западнее — частью (водяные) на Лоб-нор, гораздо же более к верховьям Тарима. Средина Гоби и прилежащие к ней с юга также средние части Тибетского нагорья остаются для пролетных птиц запретной страной, куда в общем попадают или сильные летуны (хищники, журавли, турпаны), или неопытные и заблудившиеся экземпляры[146].
Тайджинерский хошун. Тайджинерский хошун, о котором было упомянуто выше, занимает большую часть Цайдама и весь Цай-дам западный[147] с урочищем Гас, даже несколько далее. Словом, этот хошун своей площадью превосходит остальные четыре цайдамских хошуна, вместе взятых. Однако число жителей в нем незначительно, всего около 500 семейств. Хотя эти монголы, равно как и прочие цайдамцы и куку-норцы, по своему происхождению принадлежат к племени олютов, но по наружному типу отличаются от своих собратий. Тайджинерцы нередко напоминают тюркский тип, в особенности те индивидуумы, у которых хорошо растут усы и борода. Такая закваска тюркской крови могла произойти от помеси с лобнорцами или другими туркестанцами; с ними до дунганского восстания сношения здесь были частые.
Сами тайджинерцы объясняли нам, что их предки жили на Куку-норе, откуда ушли под начальством восставшего против китайцев Дан-джин-хун-тайджи или просто хун-тайджи[148]. Этот последний направился начала через Курлык и Сыртын в Са-чжеу, взял и разграбил названный город. Затем через Гас пошел на Лоб-нор и далее к Турфану, в котором поселилась часть его сподвижников. Они приняли магометанство, равно как и сам хун-тайджи; о дальнейшей судьбе его неизвестно. Во время движения к Лоб-нору около сотни спутников того же хун-тайджи остались на жительство в западном Цайдаме и были вновь приняты в китайское подданство. Их начальник получил титул засака, а хошун стал называться по имени хун-тайджи — Тайджинерский.
Однажды мы купили здесь масла и, когда упрекнули продавцов в том, что это масло полно шерсти и грязи, то они не задумавшись отвечали: «нужно жить, как велит бог: он посылает грязь, ее следует и принимать. Хороший, праведный кочевник должен в течение года съесть фунта три шерсти от своих стад, а земледелец-китаец столько же земли со своего поля». Женщины тайджинерцев далеко не целомудренны, в особенности пастушки, которые нередко делаются матерями, имея лишь 13 или 14 лет от роду.
В тот же хошун, лет 30 тому назад, пришли из Тибета около 30 семейств длинноволосых тангутов. Они стали кочевать в горах на верховьях Уту-мурени, держали стада яков и баранов, вели себя мирно. Прожив лет десять, ушли обратно в Тибет. По другим сведениям, восемь палаток этих тангутов живут на занятых местах и поныне. Так, в глубине Азии, до сих пор еще шляются мелкие орды с одного места на другое.
Легенда о происхождении русских. Интересную сообщили нам тайджинерские монголы легенду о происхождении русских. Впрочем, под этим именем, быть может, разумелись все вообще европейцы. Из них монголы знают только русских, как своих пограничных соседей. Поэтому людей разных европейских национальностей те же номады зовут общим именем «орос-хун», т. е. русский человек. «В давние времена, --говорили теперь нам, — жил где-то в Центральной Азии, отшельником в пещере, добродетельный лама, проводивший, вдали от людей, все свое время в молитвах к богу. Случайно к тому же месту прикочевала семья номадов, состоявшая из старухи-матери и ее дочери. Дочь эта, пасши свой скот, наткнулась на пещеру, в которой жил святой лама, бывший в это время больным. Сострадательная девушка принесла больному кислого молока, но лама не хотел вкусить подобной пищи. Наконец, уступая просьбам девицы, съел принесенное молоко и продолжал питаться им каждый день, пока не выздоровел. Затем, в благодарность за свое спасение, лама женился на доброй девушке. Когда об этом узнал царь той страны, то послал войско убить ламу, совершившего для своего звания великий грех женитьбы. Лишь только войско начало приближаться к жилищу ламы, этот последний нарвал метелок тростника и обтыкал ими вокруг своей юрты. Затем, помолившись богу, превратил все эти метелки в воинов, которые побили царское войско. Разгневанный царь послал другую рать, а за ней и третью, но все они также были побиты, ибо сотворенные молитвами ламы воины в свою очередь ломали метелки тростника и превращали их в людей, так что в непродолжительном времени у святого ламы составилось войско многочисленное. После побития третьей рати царь оставил в покое ламу; но этот последний не пожелал более жить на земле и улетел на небо в верхнее отверстие своей юрты с дымом очага. Оставшейся жене своей лама предоставил править сотворенным из тростника народом, от которого и произошли русские. У них, поясняли рассказчики, тело белое и волосы нередко русые, потому что стебли тростника желтоватые, а метелки лишь немного темнее».
Следование к р. Уту-мурень. Нанятые у Дзун-засака монголы с вьючными лошадьми были отпущены обратно по приходе нашем к Найджин-голу. Оставил я лишь на время при себе того переводчика, который недавно привез нам письма из Синина. Этот переводчик, родом дунганин, был весьма услужлив и полезен при сношениях с туземцами. От своего амбаня он имел поручение, помимо доставки писем, съездить на р. Ды-чю в кумирню Ням-цу и разузнать там, кто именно нападал на нас в Тибете. Вероятно, сининский амбань опасался официальной жалобы с моей стороны и желал подробно разузнать дело, чтобы впоследствии «отписаться».
Названный переводчик отправлен был теперь вперед на р. Уту-мурень заготовить там для нас вожака на дальнейший путь и купить на продовольствие баранов. Вслед за тем двинулись и мы, завьючив своих верблюдов, которые почти совсем оправились после недавней болезни. Только еще у семерых стали сходить подошвы лап, и эти верблюды пресмешно шлепали своими ногами, словно шли в калошах. Экспедиционные казаки ехали теперь на лошадях, за исключением лишь головного вожака каравана, каковым при всех экспедициях был у меня старший урядник Иринчинов. Много, очень много услуг оказал этот человек делу наших путешествии и, как бурят родом, незаменим был при сношениях с монголами.
Пройдя по южной окраине болотистого урочища Галмык, мы снова вошли в полосу кустарников, по которым и лежал наш путь до р. Уту-мурень. Расстояние здесь 177 верст. Общий характер местности тот же, что и прежде, почва та же. Только хармык и тамариск еще хуже — корявее и реже рассажены. Зато попутные ключи были обильнее водой, правда, солоноватой, но на вкус не противной. Местами по этим ключам рос тростник, в котором во множестве держались фазаны. Охотились мы за ними весьма усердно, и мне случалось убивать в продолжение нескольких часов, притом без лягавой собаки, до пятидесяти экземпляров. Старые самцы были очень жирны, но еще не вполне вылиняли. Фазанами продовольствовался теперь весь наш отряд.
Общее восточно-западное направление нашего пути изменилось с Найджин-гола на северо-западное или, правильнее, западо-северо-западное. Окрайние горы с юга попрежнему стояли высокой крутой стеной; только расстояние до этих гор теперь несколько увеличилось. На этой расширенной площади ближе к р. Уту-мурень высилась небольшая горная группа Хоргоин-ула, с запада много занесенная песком.
Погода во время нашего пути стояла довольно хорошая — в конце сентября облачная, в начале же октября ясная. Дневное тепло доходило до +15,2 ° в тени; ночные морозы до —12,9 °. Пыль более или менее наполняла атмосферу. В особенности в конце сентября эта пыль бывала так густа, что высокие окрайние горы иногда чуть виднелись. Как эта пыль, так и общий равнинный характер местности сильно затрудняли съемку, ибо не на что было ориентироваться. Приходилось орудовать компасом и иногда довольствоваться только направлением собственной тени; буссолью же делались засечки гор и их выдающихся мысов.
1 октября мы заменили свою палатку войлочной юртой, уцелевшей еще от прошлой зимы. В юрте гораздо теплее и удобнее во время холодов; несносно только ежедневно ставить и разбирать это жилье во время пути. Для казаков на Уту-мурени была куплена также юрта, но весьма плохая; притом в ней могла помещаться лишь половина экспедиционного отряда; остальные казаки провели зиму в палатке.
Наконец, 7 октября, мы пришли к р. Уту-мурень, которая по новым сведениям, сколько кажется, более достоверным, вытекает из снеговой группы Харза в хребте Марко Поло на Тибетском нагорье[149]. По пути в горах и у подножия их в цайдамской равнине Уту-мурень пополняется водой многих ключей, а затем в северо-восточной части урочища Улан-гаджир принимает слева р. Батыганту. Эта последняя берет свое начало также в окрайних тибетских горах на обширной, залегающей между двумя параллельными хребтами, высокой долине Цаган-тохой. Здесь, как нам говорили, много ключей и прекрасные пастбища, на которых летом пасется монгольский скот из Улан-гаджира.
В среднем своем течении Уту-мурень, там, где мы ее переходили[150], гораздо меньше Найджин-гола. Она имеет всего от 2 до 3 сажен ширины и, при малой воде, глубину 1—2 фута; течение очень быстрое, вода светлая; ложе реки врезано в почву на сажень, иногда более. Летом, во время дождей в горах, вода в описываемой речке много прибывает и, по словам монголов, делается красной от размываемой глины. По тем же сведениям, Уту-мурень течет от Улан-гаджира еще верст 50—60 к северо-востоку и затем впадает в оз. Дабасун-нор.
Из рыб в описываемой реке мы добыли только один вид губача (Diplophysa dispar n. sp.), а в ключах Улан-гаджира нашли два вида гольца (Nemachilus stoliczkai, N. chondrostoma n. sp.).
Урочище Улан-гаджир. Не один раз вышеупоминавшееся урочище Улан-гаджир лежит на левом берегу той же Уту-мурени и протягивается от юго-востока к северо-западу верст на 50. Название его в переводе означает «красный гриб» и дано описываемому урочищу потому, что на южной стороне часто встречаются невысокие, по мнению монголов, на грибы похожие, бугры из песка и лёссовой глины (36). По своему характеру Улан-гаджир совершенно походит на Галмык, подобно которому образуется подземной водой, вероятно отделяющейся от Уту-мурени и ее притока Батыганту. Вся площадь описываемого урочища изобилует ключами, обыкновенно глубоко (от 5 до 7 футов) бьющими из-под земли, и имеет болотисто-солончаковую почву, поросшую всего более низким тростником; возле же ключей, вода которых большей частью солоноватая, этот тростник выше и гуще. Абсолютная высота местности почти одинакова, как и для всего южного Цайдама, именно 8 800 футов. Пастбища в Улан-гаджире довольно хороши, в особенности вблизи Уту-мурени; поэтому здесь всегда живут монголы. Есть даже две небольшие глиняные хырмы, но они лежали в стороне от нашего пути. По дальности расстояния разбойники оронгыны приезжают грабить в Улан-гаджир лишь изредка и перед нашим сюда приходом три года сряду не появлялись.
От близко лежащих при выходе из гор ущелий рр. Уту-мурень и Батыганту, вплоть до Улан-гаджира, следовательно верст на 25, расстилается совершенно бесплодная равнина с почвой из лёссовой глины, песка и гальки. Летом, во время сильных дождей, в горах вода бежит по всей этой равнине; тогда пути здесь нет. Нельзя также пройти с караваном и по самому Улан-гаджиру, пока болота не замерзнут. Вообще поздняя осень, которая теперь уже наступила, может считаться единственным лучшим временем для путешествия по всему южному Цайдаму. Весной и летом пройти с верблюдами здесь почти невозможно — болота топки, жарко, гибель мучающих насекомых; зимою вьючным животным также трудно, ибо корм на ночлегах уже съеден местным скотом.
Из Улан-гаджира ведут два пути: один путь в урочище Гас, другой в урочище Сыртын. Этот последний, о котором было упомянуто выше направляется, как говорили нам монголы, вниз по Уту-мурени до ее устья, затем обходит оз. Дабасун-нор и пересекает урочище Махай.
В Улан-гаджире мы провели пять суток. Местные монголы, сведав о скором прибытии к ним нашей экспедиции, откочевали в стороны и попрятались со своими стадами так что их едва можно было разыскать. Однако, видя, что мы дурного не делаем, вскоре возвратились на прежние свои места. С помощью сининского переводчика мы купили у тех же монголов 60 баранов, юрту для казаков, немного масла и променяли трех усталых лошадей на свежих. Гораздо затруднительнее было отыскать проводника на дальнейший путь в Гас. Однако и это самое важное для нас дело уладилось, после настоятельных с нашей стороны требований и при содействии того же сининского переводчика. Последний был вознагражден за свои услуги и отправлен обратно.
В Улан-гаджире (на берегу Уту-мурени) удалось сделать астрономическое определение широты и долготы, так что место это хорошо теперь установлено по географическим координатам. Широта получилась равной 36 °55,8'; долгота же вышла 93 °13' от Гринвича.
В ближайших к нашему бивуаку тростниках водилось множество фазанов (Phasianus vlangalii) — тот самый вид, что и для всего Цайдама. Охота за ним была так добычлива, что я брал с собой казака, иногда же двух, с мешками, собирать убитых; притом еще довольно часто подстреленные убегали в тростник. Кроме фазанов, по болотам держались в небольшом числе пролетные, быть может даже оставшиеся на зимовку, утки, главным образом кряквы (Anas boschas) и нередко попадались водяные коростели (Rallus aquaticus).
13 октября, в сопровождении нового вожака и другого монгола, назначенного ему в товарищи, выступили мы с Уту-мурени в Гас. По самому Улан-гаджиру, еще не совсем замерзшему, с верблюдами итти нельзя было; поэтому мы направились южной окраиной той же болотистой площади. Прошли здесь 47 верст. Затем ключевые болота заменились голыми солончаками и такими же залежами лёссовой глины; на севере еще ранее почва начала волноваться невысокими увалами и холмами. Наконец, еще через полсотни верст мы вступили в бесплодный район, по которому следовали до самого урочища Гас.
Бесплодный район к северо-западу от него. Этот район простирается к северо-западу и северу до окрайних гор системы Алтын-тага и охватывает широкой полосой с севера болотисто-солончаковые равнины южного Цайдама[151]. Столь обширная площадь характеризуется крайним безводием и бесплодием, так что монголы называют ее общим именем «шала», т. е. глина (37). Почва состоит здесь из лёсса, песка и мелкой гальки выступающих наружу горных пород мы не видали.
Абсолютная высота колеблется от 9½ до 11½ тыс. футов, иногда может быть и более. Форма поверхности в общем волнистая и холмистая, нередко равнинная, всегда изборожденная частыми бурями. Даже слабый ветер поднимает здесь более или менее густую пыль. При постоянном господстве западных ветров эта пыль уносится далеко к востоку и образует лёссовые толщи в ближайших частях собственно Китая или, осаждаясь там на горах и смачиваемая дождями летнего муссона, обусловливает обильную растительность этих гор. В описываемый же район периодические дожди не заходят, поэтому здесь является совершенная пустыня. Ее поверхность почти вовсе лишена растительности и только кое-где можно встретить одинокие кустики белолозника, бударганы и Reaumuria [реамюрия], изредка, впрочем, скученные узкой полосой вдоль сухих русел, намечающих сбег воды при крайне редком здесь дожде. Зато разрушающее действие ветров видно на каждом шагу. Они изрыли рыхлую почву пустыни неширокими долинами, ущельями и оврагами; местами насыпали массы песка, местами обделали лёссовую глину в форму башен или кубов, то в одиночку, то кучами разбросанных.
Летом здесь страшные жары, зимой сильные морозы, крайняя же сухость воздуха господствует круглый год.
Из живых существ в описываемой пустыне бродят лишь дикие верблюды да изредка залетают вороны и грифы. Но и среди столь ужасной местности кое-где выдаются, как бы оазисами, небольшие площади, на которых выступает в виде ключей подземная вода, сбегающая со снеговых вершин окрайних северных и южных гор. Таким путем образовались лежавшие по нашему пути урочища Гансы и Гас. В более удаленных от гор частях той же пустыни, вероятно, нет и подобных оазисов; там могильное царство в полном смысле этого слова.
Наш путь по урочищу Гансы. От небольшого соленого озерка Гашун-нор, встреченного в крайнем западном углу южноцайдамских солончаков, нам предстоял безводный переход, как оказалось потом в 67 верст. Запасшись водой, мы прошли это расстояние в три приёма: с места вышли в полдень и ночевали, сделав 25 верст; на следующий день, пройдя еще 25 верст, отдыхали часа два и, наконец, в поздние сумерки добрались в довольно плодородное урочище Гансы. Верблюды все время оставались без корма, лошадям трижды дали по три пригоршни ячменя. Итти каравану было очень хорошо. Так и везде в Центральной Азии — чем хуже и бесплоднее местность, тем лучше по ней путь с верблюдами и наоборот. Однако дорогой теперь немало встречалось костей баранов и рогатого скота. Те и другие гибнут здесь от безводия во время перекочевок тайджинерских монголов на нестравленный корм в урочище Гансы.
Это урочище лежит на абсолютной высоте 9300 футов среди бесплодной пустыни и представляет собой впадину, имеющую около 50 верст в окружности и, вероятно, некогда бывшую днем озера. Теперь здесь находится только в юго-восточной части небольшое соленое озерко, вода которого пополняется маленькой речкой, образующейся из ключей. Ключи находятся также и в западной части описываемой котловины. Почва здесь всюду солончаковая; местами чистая соль занимает порядочные площади. Растительность возле ключей и там, где соли поменьше, довольно хорошая для Цайдама. Кроме тростника, здесь растет колосник (Elymus), несколько видов мелких злаков и сложноцветных, кое-где попадается хармык, но тамариска нет. Из птиц мы встретили небольшие стада запоздалых пролетных уток (Anas beschas, А. acuta, Querquedula circia, Fuligula cristata) и пару, вероятно заблудившихся, лебедей (Cygnus bewickii?); среди местных пернатых найдены были саксаульная сойка (Podoces hendersoni) и два вида жавороночков (Alauda arvensis?, А. cheleensis?); фазанов здесь нет вовсе. Из млекопитающих в Гансы держатся хара-сульты (Antilope sutgutturcsa); кроме того, встречаются мелкие полевки — Arvicola sp., А. blythyi; первые живут по болотам, последние в норах на сухих лугах возле ключей.
На другой день прихода в описываемое урочище, именно 19 октября, мы праздновали годовщину своего путешествия. Со дня выхода из Кяхты пройдено было до сих пор караванного пути 3 980 верст. В общем дело экспедиции шло удачно, да и шансы на успех в будущем теперь наметились уже довольно рельефно.
От ключей западной окраины урочища Гансы до восточного угла урочища Гас нам опять предстоял безводный переход в 57 верст. Местность здесь также совершенная пустыня, вздутая почти в средине указанного расстояния до 11½ тыс. футов абсолютной высоты. Подъем со стороны Гансы весьма пологий и ровный; спуск же к Гасу во второй своей половине несколько хуже, ибо почва становится рыхлее и появляются бугры. Выступив из Гансы перед полуднем, мы сначала немного заблудились, но проводники вскоре заметили свою ошибку и по небольшим обо, поставленным как приметы пути, отыскали истинную дорогу. Последняя местами здесь заметна, местами совершенно задута ветрами. Таким образом, обычай буддистов ставить обо по дорогам и на перевалах теперь много пригодился. До вечера того же дня мы прошли почти половину всего безводного расстояния и ночевали с запасной водой, но без корма для животных; в особенности худо было лошадям, ибо ночью поднялся снежный буран и сделалось очень холодно[152]. На следующий день вторая половина пути была благополучно пройдена, и после полудня мы поставили свой бивуак в восточной окраине урочища Гас.
Погода за сентябрь и октябрь. Между тем уже близился конец октября, первая половина которого, равно как и весь сентябрь, проведены были нами в солончаковых равнинах южного Цайдама; вторую половину октября мы пробыли в бесплодном районе Цайдама западного и в урочище Гас.
Начнем с сентября. В общем в первой половине этого месяца погода стояла ясная и днем жаркая; во второй же половине, наоборот, было облачно и прохладно.
После ночных морозов (до —7,5 °), случившихся в последней трети августа, в продолжение всего сентября ночная температура не падала ниже —6,5 °; чаще же (19 раз) стояла выше точки замерзания. При том дневное тепло в сентябре достигало, при наблюдении в тени в 1 час пополудни, большей цифры (+25,4 °), нежели в августе[153].
В первой, ясной половине сентября, обыкновенно после нескольких почти безоблачных жарких дней, задувал довольно сильный западный ветер и не надолго небо покрывалось облаками. На окрайних тибетских горах и, вероятно, на самом плато Тибета в это время падал снег, который, однако, стаивал даже в верхнем поясе ближайших гор. Но после ночной бури с 17-го на 18-е число наступила серия непогоды, продолжавшаяся около двух недель. В это время в Цайдаме почти постоянно было облачно и воздух наполнен пылью; на тибетских же горах каждодневно падал снег. В Цайдаме ночью с 21-го на 22-е число шел проливной дождь; помимо этого небольшой дождь падал дважды в описываемом месяце да трижды только крапал; утром 18-го числа моросил снег. При всем том сухость воздуха, в особенности в ясную погоду, была очень велика. Ветры в сентябре преобладали западные, иногда (6 раз) довольно сильные; настоящая буря случилась только одна; затишья стояли часто; гроз не было вовсе, но над Тибетом дважды по вечерам замечена сверкавшая молния.
По словам местных монголов осень в нынешнем году наступила в Цайдаме рано, что, по приметам тех же номадов, предвещает теплую зиму и раннюю весну.
В октябре ночные морозы, постепенно увеличиваясь, достигли во второй половине этого месяца до —22,3 ° на восходе солнца. Дневное тепло падало несколько быстрее: после +15,2 ° в тени в 1 час пополудни 3-го числа в тот же час наблюдения в первой половине октября термометр понижался до +5,0 °, во второй же половине октября, именно 24-го числа, в первый раз в 1 час дня замечено ниже нуля (—0,7 °) и затем эта полдневная температура упала в конце описываемого месяца до —3 °. Впрочем, солнце грело довольно сильно и при тихой погоде днем было тепло, но становилось холодно, лишь только поднимался хотя бы незначительный ветерок. Болота замерзли окончательно около 20-го числа; оз. Гас, вода которого очень солона было совершенно свободно от льда даже в начале ноября. В общем погода в октябре стояла почти исключительно ясная (ясных дней 23, полу ясных пять, облачных три), но нередко атмосфера была наполнена, словно дымом, пылью, которую поднимал даже слабый ветер. Облачность случалась всего чаще к вечеру или во второй половине ночи. На окрайних тибетских горах в это время падал снег, иногда до самой их подошвы, но обыкновенно небольшой. Днем сильно преобладали затишья, по ночам же часто дул слабый западный ветер; то же западное направление ветра почти исключительно замечено и днем; бурь наблюдалось только две. Атмосферных осадков собственно в Цайдаме за весь октябрь было крайне мало; только однажды ночью случился снежный буран, да в другой раз утром моросил снег.
Таинственное урочище Гас. Урочище Гас[154], куда мы теперь пришли и о котором часто слышали в прежние путешествия на Лоб-норе и в Цайдаме, лежит в северо-западном углу этого последнего, там, где северные и южные окрайние горы, т. е. Алтын-таг и главный кряж среднего Куэн-люня, значительно сближены между собой. Подобно Гансы, Гас представляет солончаковую равнину, или, вернее, впадину с абсолютной высотой около 9 тыс. футов. Только площадь, занимаемая солончаками, здесь обширнее. Она протягивается верст на 70 с востока на запад, при ширине верст в 20 или около того. В северной части и почти в средине общего протяжения этих солончаков лежит оз. Гас, имеющее до 45 верст в окружности и своей формой напоминающее зерно фасоли. Это озеро очень мелко, так что у берега, по крайней мере южного, где мы проходили, на расстоянии нескольких сажен глубина не превосходит 2—3 дюймов. Притом вода чрезвычайно соленая, ради чего не замерзает и зимой. Большие отложения соли находятся на дне самого озера и разбросаны по его берегам. Последние везде представляют голый солончак, и лишь на юго-западном берегу лежат небольшие тростниковые болота, сопровождающие низовье единственной, в оз. Гас впадающей, речки, образуемой подземными ключами, верстах в 30 западнее. Эта-то речка, пополняя притоком своей воды сильное летнее испарение, поддерживает существование описываемого озера, которое в прежние времена, вероятно, было гораздо обширнее и занимало все окрестные солончаки. Ныне по этим солончакам много ключей, образуемых подземной водой, сбегающей как с ближайших, так и значительно к западу удаленных снеговых вершин Чамен-тага и окрайних тибетских гор[155]. На северной же стороне оз. Гас, где снеговых вершин нет, площадь солончаков весьма узкая, и за нею тотчас лежит совершенно бесплодная пустыня. Отсюда, т. е. с северной окраины Гаса, существует путь в Курлык-цайдам. Путь этот, по словам нашего вожака-монгола, весьма трудный, ибо пролегает по бесплодной пустыне, в которой лишь изредка встречаются небольшие солончаковые площади с ключевой водой. В самом Гасе, там, где соль сплошь лежит на поверхности почвы иногда толстым слоем, подобные места, конечно, совершенно бесплодны и издали кажутся покрытыми снегом или льдом. Там же, где соли поменьше и в особенности возле ключей, или на небольших болотах, ими образуемых, растет в изобилии хармык, а из трав, кроме тростника, колосник, иногда дырисун, кое-какие другие злаки и сложноцветные, так что пастбища в подобных местах довольно хороши.
Из зверей в описываемом урочище водятся в большом числе хулан (Asinus kiarig) и зайцы; довольно много также хара-сульт и волков; изредка попадаются лисицы; осенью на ягоды хармыка являются из Тибета медведи (Ursus lagomyiarius), которые залегают на зимнюю спячку в норах, выкапываемых в лёссовых буграх близ юго-западного берега большого озера. Здесь же летом держатся в тростниках кабаны, ежегодно весной приходящие с Лоб-нора и на зиму отправляющиеся обратно. Среди мелких грызунов попадаются в большом числе оба вида полевок, найденных в урочище Гансы; кроме того, встречены два новых вида грызунов — Gerbillus roborowskii n. sp. и осторожный Gerbillus przewalskii n. sp. [песчанки].
Птиц в Гасе вообще мало. Найдены здесь были: саксаульная сойка (Podoces hendersoni) и жаворонки (Otocoris longirostris?, Galandrella cheleensis, изредка Alauda arvensis? и Melanocorypha maxima); в кустах хармыка попадались зимующие сорокопуты (Lanius sphaenocercus?), а на незамерзающих ключах также зимующие: водяной пастушок (Rallus aquaticus)[156], бекас-отшельник (Scolopax solitaria), водяная щеврица (Anthus öquaticus) и утки (всего более Anas boschas), за которыми охотятся соколы (Falco hendersoni); кроме того, здесь встречены вероятно случайно залетевшие: стайка (5 экз.) обыкновенных скворцов (Sturnus Vulgaris) и пара пестрозобых песочников (Pelidna cinclus), одинокий бекас (Scolopax gallinago) и одинокие дрозды — рябинник (Turdus pilaris) и большой черный (Merula maxima). На покормку семенами ситника (Scirpus maritimus), растущего по берегам западной речки, прилетали довольно большие стада больдуруков (Syrrhaptes paradoxus). Фазанов в Гасе нет вовсе; они не могли пробраться сюда через пустыни — ни с Лоб-нора, ни из Улан-гаджира. Не нашли мы также в здешних ключах и рыбы; не было также гольцов (Nemachilus), которые повсеместно встречаются в ключах Цайдама и Тибета; впрочем, быть может, они запрятались по случаю наступавшей зимы.
Климат Гаса тот же, что и в соседней пустыне, т. е. сухой и крайне континентальный. Зима здесь бесснежная, но с большими ночными морозами. Летом, по словам нашего вожака, некогда прожившего в Гасе два года сряду, дожди здесь случаются, как большая редкость. Таким образом, эта местность, равно как и весь западный Цайдам, да вероятно и прилегающие части Тибета, лежат вне области юго-западного индийского муссона, проливающего столько влаги на Тибет Северо-восточный. С другой стороны, выпадению в Гасе летом хотя бы слабых дождей, вероятно, препятствует, как и во всем Цайдаме, сильное нагревание почвы на окрестных обширных бесплодных площадях.
В административном отношении Гас принадлежит Цайдаму, именно Тайджинерскому хошуну, но монголы живут здесь лишь изредка и временно. Объясняли они нам это отдаленностью местности и большим затруднением, в особенности для мелкого скота, перейти через обширные безводные и бесплодные пространства. Кроме того, в период дунганской смуты те же монголы опасались нападений магометан, которые, действительно, вырезали несколько монгольских семейств, живших тогда в Гасе. Ныне здесь нет постоянных жителей. На ключевых же истоках западной реки[157] видны развалины древней хырмы и следы прежних пашен. Летом в горах, окаймляющих обширную, к западу от Гаса лежащую долину, появляются тайком из Восточного Туркестана золотокопатели. В самый Гас, как сообщал нам монгол-вожак, осенью приходят охотники с Лоб-нора и из оазиса Черчен; изредка они остаются здесь зимовать; охотятся специально на хуланов, шкурами которых платят подать китайцам. Наконец, по тем же сведениям, лет 25 назад в Гасе несколько времени кочевали тангуты, в числе около 20 палаток; явились они сюда из Тибета, куда и ушли обратно.
Хотя сам по себе Гас ничуть не лучше других местностей Цайдама, например, урочищ Галмык или Улан-гаджир, но цайдамские монголы почему-то особенно им восхищаются. У них даже существует про это место песня, восхваляющая подвиги вышеупомянутого Данджин-хун-тайджи и, как говорят, им самим сочиненная перед походом на Лоб-нор. Песня эта в переводе следующая:
«Белый гасынский дырисун колышется ветром. Один маленький данджин отправляется отсюда к северу. Ветер, сбрасывающий верхние юрточные войлоки, он за ветер не считает. Дождь, промачивающий шубу, дождем не считает. Обширную безводную глину, на которой устает хулан, глиной не считает. Лебедь блудит в пыльном тумане — туманом не считает. Сининские ворота саблей рубил, сам виноват стал и убежал. Бурю бурею не считаю. Мороз, в который щеки отмерзают, морозом не считаю. О, господи! помилуй и прости мою душу!».
Наше пребывание в урочище Гас. Перекочевав из восточной окраины урочища Гас ближе к большому озеру на ключ Ихын-дырисун-намык, где в изобилии встречались подножный корм, хорошая вода и хармык для топлива, я послал урядника Иринчинова, переводчика Абдула и вожака монгола вдоль по тому же Гасу разыскать кого-либо из людей, если таковые здесь имелись. Сам же с двумя казаками поехал в окрайние, к югу лежащие горы, до подошвы которых от нас теперь было лишь около 20 верст. На этом хребте, названном мною впоследствии Цайдамским, высилась в том же южном направлении вечноснеговая группа, известная монголам под именем Ихын-гасын-хоргу, т. е. «вершина Гаса сальная». Такое имя дано потому, что речка, сбегающая с этих снеговых гор, доставляет подземным путем свою воду в урочище Гас; ледники же, по мнению монголов, издали блестят, как застывшее сало. Другая снеговая вершина того же хребта, называемая Ихын-гансын-хоргу (вершина Гансы сальная), лежит восточнее и подземной водой питает урочище Гансы.
Мы отправились в ущелье, образуемое речкой, сбегающей с западной снеговой группы. Путь лежал по покатой от гор совершенно бесплодной равнине. Ну, и поработали же здесь ветры! Все решительно попадавшиеся нам камни, крупные и мелкие, притом, нужно заметить, гранитные, были исковерканы и представляли собою формы блюд, чашек, башмаков, раковин и т. п. Сами горы в нижнем и среднем поясе совершенно бесплодны и засыпаны лёссом, из которого наружу выдаются отдельные гранитные скалы. По дну же ущелья возле быстрой речки, которая тотчас пропадает вне гор, растут: дырисун, изредка колосник и в небольшом количестве кустарники — балга-мото, белолозник(Р), Reaumuria, бударгана и хармык. Из зверей в тех же горах водятся куку-яманы, аргали и дикие яки. Из птиц мы встретили кэкликов (Caccabis magna), стенолазов (Tichodroma muraria), завирушек (Accentor fulvescens); конечно есть ягнятники и бурые грифы; снежный же гриф держится на плато Тибета и только изредка залетает в Цайдам.
Переночевав в горах, мы возвратились на следующий день к своему бивуаку. Вернулись также и посланные разыскивать людей. Они никого не нашли, но встречали следы весьма недавних стойбищ. Как оказалось впоследствии, то были охотники и золотоискатели из оазисов Черчен и Чархалык. Большей частью они ушли из Гаса ранее нашего туда прихода; оставшиеся же заметили по дыму наш бивуак и удрали, не зная, какие появились здесь люди.
Пройдя затем по южному берегу оз. Гас, мы остановились верстах в пяти от юго-западной оконечности этого озера на ключах Айхын. Название это в переводе означает «страшный», но чем страшны описываемые ключи, проводник объяснить нам не мог, хотя уверял, что их боятся даже звери и никогда здесь не пьют воды. Собственно Айхын — два ключа в расстоянии около 400 шагов один от другого. Оба они сильно бьют из-под земли и образуют, вокруг себя порядочные и довольно глубокие озерки. Притом западный ключ, вероятно, минеральный, так как пахнет сернистым водородом; его температура в полдень 2 ноября была +11,2 °; восточного же ключа +5,1 °. На обоих ключах мы встретили водяных пастушков (Rallus aquaticus) и довольно много зимующих уток, главным образом крякв; они попадались нам и потом на ключах и речках западной части Гаса. Вблизи нашей стоянки по низовью расплывшейся здесь речки рос большой тростник. В нем летом держатся кабаны. Теперь же В. И. Роборовский встретил в этом тростнике медведицу с пятью медвежатами и убил одного из них; желудок этого медвежонка был набит мелкими семенами ситника (Scirpus maritimus), в изобилии здесь растущего. Медведи, как выше было сказано, приходят в Гас осенью на ягоды хармыка и остаются здесь на зимнюю спячку. Мы видели теперь несколько десятков нор, выкопанных этими зверями в лёссовых буграх невдалеке от ключей Айхын. Однако эти норы оказались пустыми, ибо медведи ложатся в них несколько позднее, во второй половине ноября; кроме того, ягоды хармыка в нынешнем году рано осыпались, так что медведи ушли обратно в Тибет, где, вероятно, и залегли на зиму.
В окрестностях тех же тростниковых болот держались большие табуны хуланов, которых вообще очень много в Гасе. По словам нашего вожака эти звери съедают к весне здешний корм дочиста.
От ключей Айхын мы пошли далее к западу в урочище Балгын-баши, откуда, сделав еще 9 верст, добрались в урочище Чон-яр, лежащее на ключевом истоке речки Ногын-гол. Место это отличное — обильно кормом, водой и хармыком для топлива; в окрестностях много антилоп хара-сульт, которых можно бить на продовольствие, словом — удобно во всех отношениях для продолжительной стоянки. Здесь и решено было устроить новый наш склад на время зимней экскурсии к Тибету.
Разъезд к Лоб-нору. Но предварительно отправления на такую экскурсию необходимо было разведать дорогу к Лоб-нору. До него, судя по проложенному на карте новому нашему пути, оставалось сравнительно недалеко, по крайней мере до тех местностей Алтынтага, которые посещены были мною в 1877 г.[158]. Во всяком случае разъезд предстоял гигантский, ибо необходимо было ощупью разыскать удобный для вьючных верблюдов переход через Алтын-таг, словом — тот заброшенный калмыцкий путь в Тибет, о котором я слышал во время лобнорского путешествия. Верный мой сподвижник урядник Иринчинов и казак Хлебников назначены были на такое важное для нашей экспедиции дело; к ним придан был улан-гаджирский вожак-монгол, который хотя и искусился хорошей платой, но, как потом оказалось, служил только лишней обузой. Посланные отправились на верблюдах и взяли с собой продовольствия на две недели; ночевать должны были под открытым небом.
Одновременно урядник Телешов и еще один казак посланы были в другой разъезд — к западу, в направлении предстоящего нам пути. Им велено было проехать на два-три перехода вперед и настрелять для еды антилоп, ибо теперь мы должны были экономить своих баранов на предстоящую зимнюю экскурсию. Этот разъезд вернулся через трое суток. Посланные осмотрели местность верст на 70 от нашей стоянки, убили семь антилоп оронго, часть мяса которых и четыре отличные для коллекции шкуры привезли с собой. Только с одним из казаков, именно Телешовым, чуть было не приключилась беда: на него неожиданно бросился смертельно раненный самец оронго и пробил своими острыми рогами шубу на высоте ляжки левой ноги, так что даже эта нога застряла между рог. Ударь зверь немного повыше в живот, и Телешов был бы ранен смертельно[159].
В ожидании возвращения посланных отыскивать дорогу на Лоб-нор мы занимались на складе сортировкой багажа, отбирая из него лишь самое необходимое на новый путь; затем производили небольшие экскурсии и охотились в окрестностях своего бивуака. От прежнего склада у Барун-засака мы находились теперь на расстоянии 723 верст. Погода стояла почти постоянно ясная и днем довольно теплая; ночные же морозы прибывали с каждым днем и достигали в первой половине ноября —29,2 ° на восходе солнца; затишья выпадали часто; дважды случилась сильная буря от севера и северо-запада. Животные наши, как верблюды, так и лошади, отлично теперь отдыхали на прекрасном подножном корме.
На двенадцатые сутки после отправления вернулись люди из дальнего разъезда и принесли радостную весть, что путь к Лоб-нору найден. Большим трудом был куплен такой успех. На протяжении около 50 верст по гребню Алтын-тага казаки лазили во все ущелья, нередко спускались по ним на другую сторону хребта и, встретив здесь непроходимую местность, возвращались обратно, пока наконец, не напали на истинный путь. По нему посланные проехали верст 60 до выхода из Алтын-тага. Судя ло приметам, этот путь лежал ущельем р. Курган-сай, где я проходил в 1877 г., что и действительно подтвердилось впоследствии (38).
Таким образом, счастие вновь послужило нам как нельзя лучше. Случайно найденная тропа через Алтын-таг отворяла теперь для нас двери в бассейн Тарима, да притом в ту его часть, где еще не бывали европейцы от времени знаменитого Марко Поло.
Топографический рельеф главного кряжа среднего Куэн-люня. Знаменитый Куэн-люнь, этот «позвоночный столб Азии», как называет его барон Рихтгофен (39), до последнего нашего путешествия оставался совершенно неизвестным на 12 ° по долготе, считая от меридиана цайдамской р. Найджин-гол почти до меридиана оазиса Кэрия в Восточном Туркестане. Ныне нам удалось пройти вдоль этой неведомой полосы древнейшего из хребтов Азии и, до некоторой степени, выяснить здесь топографический рельеф главного его кряжа. Этот последний, в районе нами рассматриваемом, представляет собой дугообразный выгиб, восточная и западная оконечности которого лежат почти на одинаковой широте около 36 параллели, тогда как поднятая северная часть касается как раз 38 ° с. ш. Немного западнее отсюда, на 87 ° в. д. (от Гринвича), там, где от главной цепи описываемого хребта оделяется еще севернее лежащий Алтын-таг, может быть проведена западная граница той средней части Куэн-люня, которая, по изысканиям барона Рихтгофена[160], простирается к востоку приблизительно до 104э в. д. (от Гринвича) и характеризуется широким разветвлением на систему параллельных цепей. Главная из них, т. е. собственно Куэн-люнь служит, как и во всей западной своей части, гигантской оградой высокого нагорья Северного Тибета, на этот раз к стороне пустынь и солончаковых равнин Цайдама; затем прорезывает верховья Желтой реки и далеко уходит к востоку внутрь Китая. Что именно указанная цепь — главная, это подтверждает ее непрерывное протяжение, в связи с восточными и западными частями того же Куэн-люня, более чем на 40 ° по долготе, тогда как другие хребты расширенного среднего пояса рассматриваемой горной системы оканчиваются немного восточнее или западнее меридиана г. Лан-чжеу. Даже тот громадный снеговой хребет, который, по добытым в нынешнее наше путешествие сведениям[161], отделяется в западном Куэн-люне близ прорыва карийской реки и тянется в направлении к юго-востоку на целый месяц пути, соединяясь, быть может, с хребтом Тан-ла или с горами, лежащими севернее оз. Тенгри-нор, не может считаться за главную цепь описываемых гор, ибо во всяком случае он оканчивается гораздо ранее, упираясь в меридиональное направление хребтов на верховьях индо-китайских рек и соседней части Ян-цзы-цзяна.
Таким образом, главный кряж среднего Куэн-люня, заметить нужно, везде двойной, местами даже тройной, составляет, как выше упомянуто, почти на всем своем протяжении, северную ограду Тибетского плато к более низкому Цайдаму. Притом, как обыкновенно для окрайних гор в Центральной Азии, характеризуется полным развитием дикого горного характера лишь к стороне ниже лежащего подножия, т. е. в данном случае к северу, тогда как южный, тибетский склон тех же гор гораздо короче и принимает более мягкие формы.
Восточная половина рассматриваемой части Куэн-люня к западу до р. Найджин-гол, или даже до р. Уту-мурень, была уже описана в моем «Третьем путешествии»[162]. Напомню теперь только, что к стороне Цайдамской котловины здесь стоят в восточно-западном направлении наружные хребты: Бурхан-Будда, Го-шили, Толай, Торай, Цозсонэ и Дзуха. Два последних, как оказалось, заменили собой хребты Юсун-обо и Цаган-нир, здесь прежде мною помещаемые, согласно расспросным сведениям. По новым расспросам, отчасти также сбивчивым, Юсун-обо стоит между верховьями Уту-мурени и Батыганту; название же Цаган-нир (в переводе «белое лицо») (40) присвоено трем снеговым группам — Шара-гуи, Умыкэ и Харза — в хребте Марко Поло.
Параллельно передовой ограде, в той же восточной части среднего Куэн-люня, стоят хребты: Шуга, с восточным безыменным продолжением к горам Амне-мачин; затем Гурбу-гундзуга и Гурбу-найджи. Наконец, третью параллельную цепь составляет хребет Марко Поло, который возникает от слияния рек Шуга и Уян-харза и прослежен нами к западу от снеговой группы Харза. От меридиана этой группы и р. Уту-мурень рассматриваемая северо-тибетская ограда принимает западно-северозападное направление, сохраняя прежний двойственный, иногда же и тройственный характер своего строения. В ближайшей к Цайдаму наружной ее части вскоре высится громадная снеговая вершина Джин-ри, к которой по всему вероятию, примыкает с востока хребет Гарынга. Между названным хребтом и западной частью гор Марко Поло лежит, по сообщению монголов, узким коридором, сначала бесплодная, а затем обильная ключами долина, где находится урочище Цаган-тохой и берет начало р. Батыганту, выбегающая в Цайдам к Уту-мурени.
К западу-северо-западу от Джин-ри тянется, верст на 200, до прорыва р. Зайсан-сайту, хребет, названный мною именем Колумба[163]. Верстах в 50 к югу от той же Джин-ри высится обширный снеговой хребет, уходящий отсюда к западу и составляющий, быть может, главную цепь этой части Куэн-люня. Он назван был мною первоначально Загадочным[164]. Затем, по инициативе некоторых членов Русского Географического общества и по решению его совета, этот хребет окрещен моим именем[165]. Высшая же его точка, виденная нами, как и весь хребет, лишь издали, названа мною, по своей форме, Шапкой Мономаха.
Севернее хребтов Колумба и Гарынга, параллельно им, стоит уже упомянутый в предыдущей главе хребет Цайдамский, который на востоке оканчивается узким клином в пустыне Цайдама, на западе примыкает к р. Зайсан-сайту, а от двух вышеназванных хребтов отделяется на всем своем протяжении узкой долиной; по средней ее части протекает р. Хатын-зан. Подобные коридорообразные долины, с восточно-западным направлением, составляют характерную черту главного кряжа среднего Куэн-люня.
Далее, на продолжении хребта Колумба, за прорывом р. Зайсан-сайту, встает новый, опять-таки вечноснеговой хребет, который я назвал Московским, а высшую его точку горой Кремль. Этот хребет тянется к западу верст на 100 и примыкает к Токуз-дабану, вероятно там, где от главного кряжа Куэн-люня отделяется к северу Алтын-таг, вскоре после того соединяющийся с Чамен-тагом. Токуз-дабан имеет уже юго-западное направление и, приблизительно, от выхода Черченской реки из гор соединяется с громадным, частями вечноснеговым хребтом, который принадлежит западному Куэн-люню, огораживает собой котловину Тарима и назван мною до прорыва Кэрийской реки Русским хребтом[166]. К нему или, быть может, к соседнему Токуз-дабану, вероятно, примыкает и хребет моего вмени (42).
Преобладающие горные породы описываемой западной части главного кряжа среднего Куэн-люня[167] суть кремнистый сланец и гранит, иногда с прослойками кварца. Общий характер тех же гор, относительно их восточной половины, состоит в большей высоте и через то в большем обилии вечноснеговых вершин; в сравнительно малом количестве скал, по крайней мере в вечноснеговых группах; в малом числе и размерах речек, стекающих с этих групп, и в крайнем бесплодии местности вообще. Рядом с бедностью флоры является здесь и бедная фауна. Зато всюду много золота, которое в будущем, скорее чем что-либо другое, приманит сюда алчного европейца.
Новый наш склад. По возвращении разъезда, отыскивавшего дорогу на Лоб-нор, оба улангаджирские проводника были отправлены обратно с приличным вознаграждением за свои услуги. Мы остались одни среди дикой пустыни и на предстоящей зимней экскурсии должны были сами разыскивать для себя путь. Впрочем, дело это было привычное, а зимой, когда можно возить запас льда, даже не особенно трудное.
На складе в урочище Чон-яр оставлены были, под заведыванием урядника Иринчинова, шесть казаков и переводчик Абдул Юсупов; затем верблюды, лошади, продовольственные бараны и багаж. Казаки поочередно должны были пасти экспедиционных животных и держать по ночам караул; в свободное же время занимались кое-какими работами, грамотой и охотились за хара-сультами. Но все-таки, несмотря на относительно большее спокойствие, оставляемые казаки сильно завидовали своим товарищам, которые шли теперь в поход. Там предстояла ежедневная новизна и разные приключения, словом — более активная жизнь; на складе же изо дня в день все шло раз заведенным порядком, и скука, особенно в зимнее время, иногда являлась непрошенной гостьей.
Караван на предстоящую экскурсию был сформирован небольшой. Мы брали с собой лишь 25 верблюдов[168], четыре верховые лошади и десятка полтора баранов для еды; багаж был также уменьшен до крайности, и все запасы рассчитаны только на два месяца.
Путь по р. Зайсан-сайту. 19 ноября мы тронулись в путь, определив первоначально пройти к западу по обширной, из глаз уходившей долине, названной впоследствии мною, ради постоянных здесь ветров и бурь, Долиною ветров.
От урочища Чон-яр сразу же предстоял 35-верстный безводный переход по совершенно бесплодной равнине, покрытой песком, лёссом и мелкой галькой; притом местность на этом протяжении полого повышалась на 1 300 футов. Вышли мы после полудня; ночевали в средине с запасной водой и дровами; на следующий день еще рано пришли на р. Зайсан-сайту к тому месту, где эта река, вследствие более крутого наклона местности, скрывается под землей с тем, чтобы вновь выйти на поверхность в виде многочисленных ключей урочища Чон-яр и других, лежащих в западной части, солончаковых болот Гаса. Эти ключи образуют здесь несколько ручьев, сливающихся затем в одну речку, впадающую, как уже было говорено, в юго-западный угол названного озера.
Сама р. Зайсан-сайту[169] вытекает из ледников южного склона г. Кремль в хребте Московском, отделяет его от хребтов Колумба и Цайдамского, затем направляется к востоку по Долине ветров и скоро теряется в почве; пройдя подземным путем верст 20, снова выходит многочисленными ключами на поверхность и течет довольно порядочной рекой до нового вышеописанного подземного исчезновения. Недалеко отсюда к той же Зайсан-сайту приходит с юго-востока р. Хатын-зан[170], которая вытекает с г. Джин-ри и сбирает в себя воду южного склона ледников хребта Колумба. Однако и эта река зимой не добегает верст на десять до Зайсан-сайту; летом же обе они несомненно открыто соединяются.
В том месте, где мы пришли теперь на Зайсан-сайту, т. е. в нижнем ее течении, названная река имела по льду от 20 до 25 сажен ширины[171]; самый лед был толщиной до 2½ футов; под ним вода текла не глубже как на 1½ фута. По обоим берегам реки залегает долина, вся от 1 до 2 верст в ширину. Почва здесь — лёсс и песок, надутые ветрами. Растительность — злак, похожий на дырисун, кое-где мелкий тростник и несколько видов сложноцветных; из кустарников же Myricaria и Oxytropis [мирикария и остролодка]. Пастбища вообще хороши, тем более, что летом нет комаров и мошек, обильных, как говорят, в самом Гасе. Справа и слева рассматриваемой долины, вплоть до окрайних северных и южных гор, залегают, с довольно крутым наклоном, бесплодные равнины. При устье же Хатын-зана, на левом берегу Зайсан-сайту, высится небольшая отдельная группа, также бесплодная. На описанной выше долине держится много тибетских антилоп оронго, бывают и хуланы; дикие яки заходят лишь случайно.
Мы направились вверх по Зайсан-сайту и сначала шли хорошо, имея под рукой подножный корм, воду и топливо; но все это сразу кончилось, лишь только миновались ключевые истоки нашей реки. Голая пустыня сразу явилась впереди, и как далеко она простиралась, мы не знали. Пришлось вернуться на те же ключи и отправиться в разъезд. Поехал я сам с двумя казаками. К большой радости, мы в тот же день отыскали неожиданно пропавшую реку, да кроме того, пользуясь ясной погодой, осмотрели далеко протянувшуюся к западу Долину ветров и снеговые хребты, ее окаймляющие. Вслед за тем мы передвинулись всем караваном ко вновь найденной воде. Оказалось по барометрическому измерению, что местность здесь, на протяжении 23 верст, повышается на 800 футов, ради чего водой небогатая река скрывается под землей.
В общем мы поднялись теперь до 11½ тыс. футов абсолютной высоты. Бесплодны тут стали даже берега реки, и для наших караванных животных наступила трудная пора. Кроме того, помимо ежедневных ночных морозов, участились сильные ветры, все западные, прямо нам навстречу. В особенности трудно было делать в такую погоду съемку; леденящий ветер до того надувал в лицо, что после дневного перехода нередко болели и глаза и голова. Пошли мы вверх по разысканной части Зайсан-сайту галечной равниной, где лишь изредка торчали уродливые кустики бударганы, белолозника и Reaumuria. Здесь случайно найдена была мертвая перепелка (Coturnix communis), вероятно, погибшая от истощения во время перелета; ранее того, в столь же бесплодной местности, мы нашли мертвого дрозда (Turdus pallens). Видно, немало гибнет в здешних пустынях мелких пернатых, даже из числа тех сравнительно немногих экземпляров, которые по неопытности решаются лететь прямиком на юг.
Прежнее западное направление нашего пути изменилось теперь сначала на юго-западное, а затем на южное, там, где р. Зайсан-сайту прорывает окрайние тибетские горы. Мы направились сюда, рассчитывая сначала побывать на соседнем плато Тибета, а затем уже итти по Долине ветров, которая теперь оставалась вправо и далеко уходила к западу. По этой долине, при осмотре с гор, виднелись местами накипи льда, следовательно, можно было двигаться с караваном и без предварительного разъезда.
Ущелье р. Зайсан-сайту, куда мы вскоре вошли, оказалось весьма удобным для прохода даже с верблюдами. Главный кряж среднего Куэн-люня, в единственном здесь месте, значительно понижается и смягчается в своих диких, недоступных формах. Все ущелье тянется на 17 верст и служит разделом (конечно, условным) хребтов Цайдамского и Московского. Окрестные горы почти совершенно бесплодны и в большей своей части засыпаны лёссом. Лишь по берегу самой реки попадались нам небольшие площадки осоки, да и те были выедены зверями. Близ южной части описываемого ущелья снова исчезает (по крайней мере зимой) р. Зайсан-сайту на протяжении 17 верст довольно широкой бесплодной долины. К западу от нее тянется хребет Московский; к югу же и востоку, за невысокими горами, местами прерванными крутыми взъемами, залегает плато Тибета, на котором, невдалеке отсюда, стоит западный угол хребта Колумба.
Погода в ноябре. Между тем минул ноябрь, который в первых двух третях был проведен нами в урочище Гас на абсолютной высоте около 9 тыс. футов; в последней же трети — в западной части Долины ветров при абсолютной высоте от 10 до 12 тыс. футов.
Подобно октябрю, ноябрь отличался ясной погодой; в течение этого месяца считалось 24 ясных дня и только 6 облачных. Частые непогоды над Тибетом, случавшиеся в октябре, теперь кончились, хотя в окрайних тибетских горах все-таки больше являлись облака, нежели в Гасе и в Долине ветров.
Снег здесь не падал вовсе в течение ноября, да и в продолжение всей зимы снег идет в описываемых местах как редкость, притом в самом ничтожном количестве; сухость же воздуха постоянно весьма велика.
Во время ясной тихой погоды солнце в ноябре грело довольно сильно, хотя при безветрии термометр, наблюдавшийся в 1 час пополудни, опускался в тени до —6,5 °. Если же днем поднимался умеренный ветер, только не с раннего утра, но когда солнце обогревало почву, то температура в указанный час наблюдений достигала в тени иногда до +3,9 °. Ветры преобладали западные, хотя днем нередко случались затишья; по ночам же почти всегда дул слабый или умеренный западный, иногда юго-западный ветер. Бурь, также западных и северо-западных, считалось 7, следовательно, гораздо больше, чем в октябре. Но вообще бури выпадали сериями, как это и прежде замечено нами в Тибете и Цайдаме, относительно хорошей или дурной погоды. При буре атмосфера всегда наполнялась тучами пыли. Впрочем, учащение бурь и ветров началось с последней трети ноября[172], когда мы вошли в Долину ветров, где самая конфигурация местности обусловливает почти постоянный западный ветер. Ночные морозы в Гасе доходили до —29,2 °; в Долине ветров, при отсутствии ночного затишья, температура в последней трети ноября не падала ниже —26 °.
Теперь о горах, поблизости которых мы находились.
Хребет Чамен-таг. Северной оградой пройденной нами восточной половины Долины ветров служит хребет Чамен-таг, о котором я слышал еще во время своего лобнорского путешествия (43). Этот хребет протягивается от востока к западу более чем на 100 верст и соединяется с одной стороны с Алтын-тагом, а с другой — с тем безводным и бесплодным, не имеющим названия хребтом, который стоит к северу от Гаса. Ширина Чамен-тага не превосходит 10—15 верст; тем не менее описываемый хребет на всем протяжении достигает громадной абсолютной высоты, и в трех группах — на обеих своих оконечностях и посредине — переходит за пределы вечного снега. Судя по положению ледников, самая высокая из этих групп западная. С северного ее склона, как нам говорили, течет речка, которая прорывает Алтын-таг и выбегает к Лоб-нору. Вероятно, это Чархалык-дарья (44). С того же склона восточной снеговой группы подземная вода образует озерко Гашун-нор и солончаки возле него. Наконец, южный склон ледников описываемого хребта питает подземной водой также р. Зайсан-сайту.
Как сказано выше, Чамен-таг стоит узкой и крутой стеной; но от долин северной и в особенности южной его подошвы поднимаются к подножию высоких гор довольно крутые скаты на тысячу — местами, быть может, и на две тысячи — футов по вертикалу. Эти скаты несут характер прилежащих к ним долин, т. е. совершенно бесплодны. Бесплодие же характеризует и весь Чамен-таг, по крайней мере южный его склон. Ключей или ручьев здесь нет вовсе; скаты гор везде очень круты и в верхнем поясе усыпаны россыпями; ущелья также крутые, узкие и почти бесплодные. В них и по склонам нижнего горного пояса лишь изредка торчат невзрачные кустики ягодного хвойника (Ephedra), чернобыльника, белолозника (?), Reaumuria и бударганы; кое-где прокидываются Glematis, Statice [ломонос, кермек] мелкие злаки и сложноцветные.
Из млекопитающих в Чамен-таге держатся хуланы, аргали (Ovis dalai-lamae n. sp.), вероятно и куку-яманы; кроме того, волки, лисицы, зайцы и пищухи; в небольшом количестве попадаются также дикие яки. Из птиц замечены нами бурые грифы (Vultur monacbus), ягнятники (Gypaetus barbatus), клушицы (Fregilus graculus), рогатый и чернолобый жаворонки (Otocoris albigula, О. teleschowi n. sp.), улары (Megaloperdix thibetanus, M. himalayanus) и Carpodacus rubicilla [большая чечевица]. Вообще фауна описываемых гор, как равно их флора, весьма бедные, так что тюркское название Чамен-таг, т. е. «цветочный хребет», не оправдывается на деле.
Цайдамский хребет. На южной стороне той же восточной половины Долины ветров и северо-западного Цайдама стоит другой обширный хребет, названный мною, как уже было говорено, Цайдамским [Пиазлык, Луковые горы]. Он тянется от востока к западу на 320 верст параллельно хребтам Колумба и Гарынга, отделяясь от них неширокой долиной. На востоке описываемый хребет теряется узким рукавом[173] в Цайдамской равнине, недалеко от урочища Улан-гаджир; на западе же примыкает к хребту Московскому, от которого отделяется ущельем р. Зайсан-сайту, или, вернее, поперечной продушиной, лежащей верстах в пяти восточнее этого ущелья.
В общем Цайдамский хребет узок, особенно в своей западной половине; к востоку же от прорыва р. Хатын-зан делается несколько шире и выше. Здесь лежат две снеговые вершины — Ихын-Гансын-хоргу и Ихын-Гасын-хоргу. Между ними тот же хребет несколько понижается и представляет с севера из Цайдама как бы выровненный вал, южный склон которого действительно состоит из массива, покатого к долине Хатын-зана. Здесь же, недалеко от восточной снеговой вершины, лежит, как нам говорили цайдамские проводники, перевал Шара-гол, который приводит в названную долину, вероятно, из урочища Гансы. Кроме того, верстах в 25 западнее прорыва Хатын-зана, сколько кажется, находится еще одно поперечное ущелье в самой узкой части описываемого хребта. Общий его характер — бесплодие и безводие. Горные здесь породы, гранит и сланцы, в своих наружных частях изуродованы атмосферными деятелями, главным образом бурями, и большей частью засыпаны лёссом[174].
Колумба [хребет]. Параллельно Цайдамскому хребту стоит к стороне Тибетского плато новый громадный хребет, названный мною именем великого человека, открывшего Новый Свет. Этот хребет Колумба, как уже было сказано, отделяется от снеговой вершины Джин-ри к северо-западу, а затем со своей средины поворачивает прямо на запад и оканчивается острым клином, не доходя верст 25 до ущелья р. Зайсан-сайту. Общее протяжение всего хребта до 200 верст. Северным склоном он обрывается в долину Хатын-зана и на западное ее продолжение; южным, более коротким, высится стеной к плато Тибета.
Везде описываемый хребет узок, так что имеет лишь около 20 верст в более расширенной своей средине. Притом западная половина ниже восточной, покрытой в большей части вечным снегом. Здесь, на протяжении верст 25 от Джин-ри, ледяные вершины хребта Колумба, пожалуй не менее обильны снегом, чем сама названная гора. Западная половина того же хребта, только в своей крайней западной части, переходит за снеговую линию в небольшой группе, да и то лишь на северном ее склоне.
Общий характер хребта Колумба одинаков с другими цепями западной половины главного кряжа среднего Куэн-люня; здесь преобладают те же горные породы; так же сравнительно мало скал, в особенности на южном склоне; то же бесплодие и, вероятно, то же обилие золота.
Московский [хребет]. Третий хребет, стоящий на продолжении двух вышеописанных и ограждающий с юга Долину ветров, получил название Московского. Как выше было сказано, он тянется в восточно-западном направлении верст на 100, или немного более, до соединения с Токуз-дабаном. За исключением небольшой восточной части, новый хребет сплошь покрыт ледниками, еще более обширными в его средине, где поднимается и высший здесь пик — гора Кремль. Она имеет, если смотреть с востока, со стороны высокого плато, правильную форму тупого конуса и по своей высоте, пожалуй, не ниже Джин-ри. Громадные ледники покрывают как северный, так и южный скаты этой горы, а на восточной ее стороне лежит обширное ледяное поле.
Южный склон хребта Московского, сколько кажется, расширенного близ соединения с Токуз-дабаном (45), крут и обрывист, по крайней мере в своей восточной части; склон же северный, хотя и крутой, но довольно ровный, в особенности против наивысшей средины этих гор. Здесь частые бури Долины ветров засыпали многие ущелья, уничтожили скалы и вообще сгладили горный рельеф. Впрочем, и на южном склоне Московского хребта скал сравнительно немного, что составляет также его характерную черту, как в двух соседних хребтах — Цайдамском и Колумба, да и во многих других на плато Тибета. Каменная порода, встреченная в восточной и западной частях описываемого хребта, одна и та же — кремнистый сланец.
С южного склона ледников горы Кремль вытекает, как еще прежде говорено, р. Зайсан-сайту. Что именно и куда течет с того же склона всей западной части Московского хребта — неизвестно (46). С северной же его стороны, несмотря на обилие здесь ледников, не сбегает ни одной речки, хотя несколько сухих речных русел, встреченных нами зимой в Долине ветров, показывали, что летом в них бывает вода во время редких дождей и таяния ледников. В общем хребет Московский весьма бесплоден особенно на своем южном склоне. На Северном склоне тех же гор, в нижнем их поясе, кое-где попадаются мелкие злаки — Carex, Avena, Ptilagrostis, а также крошечные Oxytropis, Tanacetum, Androsace, Saussurea, Saxifraga [осока, овсюг, птилагростис, остролодка, пижма, твердочашечник или проломник, соссюрея, камнеломка]; две последние восходят до 15 тыс. футов абсолютной высоты. Из кустарников на прорыве р. Зайсан-сайту найдены были какой-то бобовый, едва выползающий из земли, и белолозник? (Eurotia?) в ½ фута высотой. Тибетской осоки (Kobresia), столь обильной по мото-ширикам Северо-восточного Тибета, здесь нет вовсе, как равно в других теперь описываемых хребтах и прилежащих к ним местностях. Нет и самих мото-шириков, т. е. кочковатых болот, что опять-таки служит веским указанием на отсутствие периодических летних дождей.
Фауна Московского хребта, как всей этой части Куэн-люня, весьма бедная и почти не разнится от фауны Северо-восточного Тибета. Из крупных зверей в описываемых горах живут хуланы, аргали (Ovis dalai-lamae n. sp.), куку-яманы и в небольшом числе дикие яки; водятся еще волки, зайцы, тарбаганы и мелкие грызуны. Птиц встречено было также очень мало как по числу видов, так и по количеству экземпляров. Тому главная причина бесплодие местности, частью и ужасный климат. Собственно в горах попадались грифы (Vultur monachus), ягнятники (Cypaetus barbatus), клушицы (Fregilus graculus), улары (Megaloperdix thibetatius), горные вьюрки (Montifringilla adamsi), рогатые жаворонки (Otocoris albigula?) и, весьма редко, тибетские больдуруки (Syrrhaptes thibetanus).
Жителей в тех же горах и прилежащих к ним местностях нет вовсе. Но везде в ущельях мы находили следы недавних стойбищ туркестанцев, которые летом приходят сюда, украдкой от китайцев, из ближайших оазисов Таримской котловины и занимаются добычей золота.
Вновь на плато Тибета. Через два маленьких перехода, к югу от ущелья р. Зайсан-сайту, мы взошли на плато Тибета. Высшая точка этого подъема, окаймленного небольшими горами, имела 13 800 футов абсолютной высоты; между тем как пологий взъем, лежащий немного отсюда севернее и которым мы возвращались обратно, оказался на 700 футов ниже.
Обширная широкая равнина раскинулась теперь перед нами и уходила к востоку за горизонт. С севера ее резко окаймлял хребет Колумба, который в этой западной своей части стоит в стороне Тибета, хотя обрывистой, но сравнительно невысокой стеной. На юго-востоке и юге виднелись в беспорядке набросанные холмы и гряды невысоких гор; за ними выглядывал своими снеговыми вершинами громадный хребет, впоследствии названный моим именем. Наконец, среди упомянутой равнины, вдоль по ней, раскидывалось большое озеро, к удивлению нашему еще непокрытое льдом. Озеро это я тут же назвал Незамерзающим[175]. К нему мы и направились по бесплодной полого-покатой равнине. Впрочем, сначала на протяжении верст около десяти срединой этой равнины, там, где пролегает сухое русло речки и почва песчаная, встречались, порядочные площадки мелкой осоки, еще не съеденной зверями; затем мы шли по голой гальке. До озера все время казалось вот-вот рукой подать, а между тем мы ночевали, не дойдя еще 18 верст до него, среди небольшой случайно попавшейся площадки кустарникового чернобыльника. Голодные верблюды и лошади обрадовались даже такому корму, который вместе с тем служил нам и дровами; воду добыли из привезенного с собой льда. Назавтра мы продолжали свой путь к тому же озеру, еще не зная, найдем или нет годную для питья воду; запасный же лед почти весь вышел. К нашему благополучию, близ западного берега новооткрытого озера, которое оказалось весьма соленым, нашлись среди солончаков несколько замерзших ключей, на которых лед был совершенно пресный; его натаяли мы для себя, дали по ведру воды и лошадям. Последние уже много исхудали от бескормицы и холодов, но верблюды шли молодцами.
Переночевав близ оз. Незамерзающего, о котором будет рассказано несколько ниже, мы пошли к юго-востоку, в направлении еще с перевала виденной речки. Однако на деле оказалось, что то было сухое русло, местами покрытое солончаками, которые издали походили на лед. Пришлось остановиться в окраине совершенно бесплодных лёссовых холмов. Опять наши животные принуждены были довольствоваться ничем. Несколько еще уцелевших баранов до того проголодались, что рвали клочьями и жадно ели шерсть с уложенных на ночь верблюдов.
По приходе на этот бивуак я отправился с Роборовским на рекогносцировку окрестной местности. Верстах в трех от своего стойбища мы взобрались на вершину одного из глиняных холмов, откуда расстилался широкий горизонт. Но мало для себя утешительного мы здесь увидели. Насколько хватал глаз, к юго-востоку и югу сплошь тянулись те же лёссовые холмы. Они были бесплодны и, как обыкновенно, изуродованы всевозможным образом: здесь стояли башни, крепости, конусы различных форм и величин, мосты, подземные ходы, вертикальные стены, коридоры в т. п. Средняя высота этих холмов достигала от 300 до 500 футов; некоторые же из них поднимались футов на 800 или даже на тысячу. Притом к стороне оз. Незамерзающего эта гряда холмов обрывалась отвесной стеной. Местами рыхлый лёсс был сцементирован в твердую массу, местами попадались небольшие слои гипса; на вершинах же холмов и по дну рытвин, сверх лёсса, лежала крупная галька.
Осмотрев тщательно в подзорную трубу все окрестности, мы пришли к убеждению, что дальше итти нам нельзя. Бесплодные лёссовые холмы залегали к югу далеко; за ними виднелись горы, а там вставал снеговой хребет; словом, местность, по всему вероятию, представляла большие, иногда, быть может, непреодолимые трудности, в особенности для наших значительно истомленных животных. Затем, в другом направлении — к востоку, вдоль по южному берегу оз. Незамерзающего, хотя заметны были кое-где площадки травы, а также лед на ключах и, повидимому, не представлялось препятствий для движения каравана, но итти сюда нам было не к чему, ибо окрайняя гряда хребта Колумба без того видна была верст на сто; пройти же далее этого, во всяком, случае, мы не могли. Да, наконец, необходимо было, спешить, пока еще не устали верблюды, осмотром западной половины Долины ветров и окрестных ей гор. Ввиду всего этого решено было вернуться с плато Тибета и продолжать путь к западу от р. Зайсан-сайту. На следующий день мы опять бивуакировали на берегу оз. Незамерзающего.
Озеро Незамерзающее. Это озеро лежит, при абсолютной высоте 11 700 футов, на обширной высокой равнине, раскинувшейся у южного подножия хребта Колумба. Своей формой оно походит, сколько это можно видеть издали, на рукав, вытянутый от востока к западу. Длина в сказанном направлении более 50 верст, ширина же, по крайней мере в западной части, довольно равномерная, всего лишь около 10 верст[176]. Вода чрезвычайно соленая[177], издали прекрасного темноголубого цвета". Вследствие своей излишней солености описываемое озеро, вероятно, никогда не замерзает. По крайней мере, при нашем здесь посещении в первой трети декабря, несмотря на бывшие уже морозы в —34,4 °, лишь возле самого берега тянулась неширокая (местами до ½ версты) полоса рыхлого льда в 1 фут толщиной. Температура воды под этим льдом, измеренная нами 8 декабря в 2 часа пополудни, была —11 °. В тихие, сильно морозные ночи над всем озером поднимался густой туман, представляющий издали красивую, яркобелую пелену при освещении взошедшим солнцем.
Вблизи юго-западного своего берега оз. Незамерзающее очень мелко; да, вероятно, и все оно неглубоко; притом значительно уменьшается в размерах, насколько об этом можно судить по обширным, некогда покрытым водой солончакам, прослеженным нами к югу, вплоть до гряды бесплодных лёссовых холмов. Западная часть того же озера не имеет притоков; но в восточную его половину, вероятно, впадают некоторые речки[178], вытекающие со снеговой части хребта Колумба и с хребта моего имени; кроме того, подземная вода является здесь в виде ключей.
Берега описываемого озера, как и вся прилегающая к ним равнина, представляют собой пустыню, только не тибетского, а скорее западно-наньшанского (близ Са-чжеу) характера. Помимо невзрачных солянок и изредка Polygonum [горец], здесь кое-где встречаются площадки мелкой осоки (заменяющей восточнотибетскую Kobresia), а на гальке местами растут корявые кустики Arteruisia, Eurotia?, Reaumuria, иногда и Охуtropis [полынь, терескен, реамюрия, остролодка]. Звери, как например, хуланы, бывают здесь лишь проходом; из птиц мы встретили только больдуруков (Syrrhaptes paradoxus) да рогатых жаворонков (Otocoris albigula?). Словом, во флоре и фауне бедность полная. Таково, вероятно, и вплоть до южных снеговых гор, т. е. до хребта моего имени.
Хребет моего имени. Этот хребет, как уже было говорено, назван мною первоначально «Загадочным», потому что мы видели его лишь издали и нанесли на свою съемку только приблизительно. Нам удалось отметить, да и то лишь одной засечкой, здесь гору, как кажется, самую высокую, которая по своей форме, напоминающей большую меховую шапку, названа мною Шапка Мономаха. К востоку от нее виднелось еще несколько снеговых вершин; крайняя из них лежала, как казалось, не далее 40 верст от г. Джин-ри; следовательно, можно было предположить, что описываемый хребет примыкает к этой горе, чего в действительности[179] не оказалось. Затем, верстах в 70 к югу от оз. Незамерзающего, мы ясно видели ряд снеговых вершин, опять-таки всего вернее того же самого хребта, промежуточная часть которого, к горе Шапка Мономаха, была от нас закрыта ближайшими, сравнительно невысокими, горами. Далее к западу об описываемом хребте ничего положительного неизвестно. Лишь от р. Зайсан-сайту и потом с перевала на плато Тибета мы видели далеко в юго-западном направлении высокий, острый по своей форме, снеговой пик, который, быть может, принадлежит тому же хребту в его крайней западной части. В таком случае, судя по аналогии с другими ветвями главного кряжа среднего Куэн-люня, можно предполагать, что хребет моего имени протягивается к западу до соединения с Русским хребтом или с Токуз-дабаном.
Таким образом хребет, о котором идет теперь речь, составляет южную ветвь западной части главного кряжа среднего Куэн-люня или, быть может, именно и есть главная здесь его цепь. Косвенным подтверждением последнего предположения служит то обстоятельство, что местность, окрестная к оз. Незамерзающему, несет не вполне тибетский характер, но частью и западноцайдамский; да и само названное озеро образовалось в обширной выемке между двумя хребтами. К собственно Тибетскому плато, вероятно, прилегает самый южный из них, т. е. хребет моего имени, который во всяком случае не ниже, если только не выше хребтов Колумба и Московского (48).
Следование по Долине ветров. На возвратном пути от оз. Незамерзающего мы несколько сократили свою дорогу и прямиком вышли на р. Зайсан-сайту; затем, спустившись вниз по ее ущелью, свернули к западу в Долину ветров. На два-три перехода местность здесь была еще ранее с гор осмотрена, так что явилась возможность двигаться без разъезда; тем более, что подножный корм на песчаных площадках возле ключей встречался пока довольно сносный, да и сами эти ключи, иногда с большим ледяным наплывом, попадались нередко; топливом же служили корявые кустики белолозника и стелющейся мирикарии.
Дневок мы давно уже не делали, но каждый день подвигались небольшими переходами. Походным жилищем нашим была войлочная юрта; казаки же, кроме тех, которые при нас находились, помещались в палатке. Ежедневные дежурства, пастьба верблюдов с лошадьми и ночные караулы шли у казаков обыденным чередом. Молодцами они держали себя попрежнему, несмотря на все трудности и лишения. Те и другие увеличивались для нас с каждым днем, ибо, с одной стороны, взятые лишь в обрез запасы поневоле заставляли экономить такие предметы нашего довольствия, как кирпичный чай и дзамба, а с другой, сильные холода и бури донимали нас теперь почти без перерыва.
Уже в первой половине декабря ночные морозы четыре раза переходили за —30 °; вскоре затем усилились до замерзания ртути. Притом леденящий ветер, исключительно западный, постоянно дул нам навстречу; выпадавший иногда небольшой снег еще более усиливал стужу. Бури также случалась нередко. В особенности памятна нам осталась такая буря 15 декабря, т. е. вскоре по выходе в Долину ветров. Началась она с утра и продолжалась до вечера, всего же более разыгралась между 11 и 3 часами дня. Сильнейшие порывы ветра подняли в воздух тучи песчаной пыли, до того густой, что, несмотря на средину дня, наступила какая-то желто-серая мгла. Ничего не было видно за 30—40 шагов; навстречу бури невозможно было повернуться, ибо захватывало дыхание, песок же залеплял глаза; притом мороз даже в час дня достигал —11,3 °. Небо все время было покрыто облаками, и в 3 часа дня пошел снег. Тогда буря отрывисто стихла, а пыль также быстро исчезла из атмосферы. Затем, спустя часа полтора, буря вновь поднялась в прежнем направлении, но уже с меньшей силой и, постепенно ослабевая, стихла к полуночи. Нечего и говорить, что наш бивуак до того занесло песком и пылью, что назавтра пришлось лопатой откапывать этот нанос.
По мере движения нашего к западу Долина ветров полого повышалась, вместе с тем увеличивалось её бесплодие. В нижнем поясе северного склона Московского хребта, вдоль которого мы шли теперь близко, местами виднелась трава, в особенности по ущельям. Громадные ледники средней части тех же гор сильно блестели на полуденном солнце. От них к Долине ветров шел довольно крутой, но совершенно ровный скат, по которому, пожалуй, можно было въехать верхом до вечных льдов, только не на наших усталых лошадях. Впрочем, мы и не думали теперь о такой поездке, имея главной целью добраться до перевала чрез окрайние горы в Таримскую котловину. К большой своей радости, да притом и не ожидая так скоро, мы дошли 19 декабря до этого перевала, который со стороны Долины ветров совершенно незаметен, хотя лежит на абсолютной высоте 12 900 футов. Отсюда далее к западу идет сначала также весьма пологий скат, а затем верст через 15—20, там, где хребет Алтын-таг придвигается к Токуз-дабану, начинается ущелье Черченской реки, выбегающей в Таримскую котловину. Вместе с тем Алтын-таг, который вскоре оканчивается, упираясь в заворот названной реки, вздымается в обширную вечноснеговую группу — единственную во всем этом хребте. По расспросным впоследствии сведениям указанная снеговая группа туземного имени не имеет и ее, пожалуй, можно назвать Черченский, так как своей водой она питает реку и оазис того же имени. С северного склона названной снеговой группы другая речка бежит, вероятно, в урочище Ваш-шари. От вершины спуска с Долины ветров до ближайшего восточнотуркестанского оазиса Черчен, где расстояние около 200 верст, путь удобен для вьючных ослов и лошадей; с несколько большим трудом здесь можно пройти и на верблюдах. Так, по крайней мере, впоследствии нас уверяли жители Лоб-ноpa и Черчена. Да и сами мы видели достаточно проторенные тропинки с Долины ветров и окрестных ей гор в Черченское ущелье. Здесь ездят взад и вперед на вьючных ослах золотопромышленники, о которых уже упоминалось ранее.
Как ни соблазнителен был для нас путь к теплому Черчену, где притом в обилии можно было достать продовольствие и лично осмотреть дорогу по ущелью, но мы не могли всем этим воспользоваться, ибо без того много удалились от своего склада, истомили бывших теперь с нами лошадей и отчасти верблюдов; наконец, должны были во-время попасть на Лоб-нор. Вот почему мы только взглянули на желанный спуск к Черчену и на следующий день повернули обратно по Долине ветров (49).
Ее описание [Долины ветров]. Эта новооткрытая долина, о которой уже несколько раз было урывками говорено, тянется верст на 200 от востока к западу, с небольшим уклонением на юг в своей западной половине. Ее ограждают хребты Чамен-таг и частью Алтын-таг с севера, Московский и западная часть Цайдамского с юга; восточная же сторона открывается в котловину оз. Гас. Средняя ширина той же долины, если считать и скаты от окрайних гор, простирается до 20 верст в западной ее половине и до 40 верст в половине восточной, более расширенной. Абсолютная высота значительно, но в общем постепенно, увеличивается от востока к западу: вблизи урочища Чон-яр она достигает 9½ тыс. футов, тогда как на спуске в Черченское ущелье поднимается почти до 13 тыс. футов.
В углубленной ложбине, занимающей средину Долины ветров, почти на всем ее протяжении, течет в восточной половине р. Зайсан-сайту, дважды скрывающаяся здесь под землей. В западной части той же долины продольная ложбина обозначается зимой лишь широким, покрытым галькой, руслом речки, по которому нередко встречаются замерзшие ключи. Летом, во время таяния снегов на хребте Московском, по этому руслу, вероятно, бежит вода, как равно и по боковым притокам, стекающим с тех же снеговых гор.
Климат Долины ветров, помимо своей суровости, отличается, по крайней мере во время зимы, постоянным господством западных ветров, ради чего дано мною и само название этой долине. Затишья выдаются здесь как редкость, на час или два, не больше; иногда же ветер превращается в бурю, которая, как обыкновенно в Тибете, бушует только днем. Такая постоянная ветреность, притом исключительно в западном направлении, объясняется общим протяжением описываемой долины с запада на восток, как раз по преобладающему в Северном Тибете движению ветров; затем близостью громадных снеговых гор, с которых вниз стремится более холодный, следовательно, и более тяжелый воздух. То же обстоятельство, вместе с большим абсолютным поднятием, обусловливает здесь и суровость климата. Правда, в восточной, более низкой части рассматриваемой долины теплее, как и в самом урочище Гас; в западной же ее половине, более высокой, мы наблюдали во второй половине декабря мороз, достигавший точки замерзания ртути, чего в прежние путешествия ни разу не замечали во всем Северном Тибете, не исключая и Тан-ла. Летом здесь также, вероятно, холодно, и по ночам случаются морозы; дожди же, судя по бесплодию местности, падают лишь изредка.
Почва описываемой долины состоит из песка лёсса и гальки. Вдали от воды она большей частью совершенно бесплодна, или местами покрыта врассыпную корявыми кустиками белолозника (?), бударганы и Reaumuria. Последняя вверх от 12 тыс. футов заменяется ползучей тибетской Myricaria; да и белолозник (?) здесь едва уже поднимается от земли. В нижнем течении р. Зайсан-сайту по ней встречается, как было говорено, несколько лучшая растительность и довольно хорошие пастбища. Далее к западу лишь возле ключей растет мелкая осока, а еще выше появляются кучки твердочашечника (Androsace sp.), доставляющие корм многочисленным пищухам. Вообще, по характеру своей флоры, как равно и по абсолютной высоте, восточная половина Долины ветров (до прорыва через горы р. Зайсан-сайту) может быть отнесена к Цайдаму, западная же — к Северному Тибету.
Фауна той же долины бедная, как и в соседних здесь местностях. Обильны только антилопы оронго, которых мы вовсе не нашли вблизи оз. Незамерзающего; нет их также в урочище Гас, да и во всем Цайдаме. Хуланы, волки и зайцы в описываемой долине также нередки; дикие яки бывают здесь лишь проходом из одних гор в другие. Вблизи перевала к Черченскому ущелью мы встретили норы тарбаганов (Arctomys sp.) и нашли в большом количестве три, сколько кажется, новых вида пищухи (Lagomys). Птиц также мало во всей Долине ветров. Нами найдены здесь были лишь земляные вьюрки (Pyrgilauda ruficollis, Р. barbata n. sp., Onychospiza taczanowskii), рогатые жаворонки (Otocoris albigula?) и тибетские больдуруки (Syrrhaptes thibetanus); редко показывались даже грифы и вороны.
Человека манит сюда лишь золото, которого, как нам говорили, особенно много в урочище Бугулук. Местами мы сами видели недавние раскопки, обыкновенно не глубже 1—2 футов от поверхности почвы. Работа производится, конечно, самым первобытным способом. По следам иногда видно было, что промышленники таскали золотоносную почву на себе в мешках за версту и более к текучей воде.
Удобный здесь путь в Китай. Вышеописанная Долина ветров весьма замечательна тем, что здесь, как оказалось, пролегает лучший и наиболее короткий путь из южных оазисов Восточного Туркестана через Цайдам в Западный Китай. Этот путь прослежен нами до спуска в Черченское ущелье, караванное движение по которому согласно многократным нашим расспросам, также не представляет особенных затруднений. Правда, новооткрытый путь, в значительной своей части, пролегает по солончакам южного Цайдама и имеет два больших безводных перехода в Цайдаме северо-западном, но ведь в пустынях Центральной Азии нигде нет совершенно удобной дороги на большом протяжении, на то здесь и пустыня. Притом указанные неудобства ничтожны сравнительно с крайним безводием песков Кум-таг и трудной горной дорогой по бесплодному Алтын-тагу на более северном, в тот же Китай, лобнорском пути. Южнее же, на плато Тибета, пройти с караваном еще более трудно вследствие разреженного воздуха огромной абсолютной высоты, отсутствия древесного или кустарникового топлива и общего бесплодия местности. При этом необходимо оговорить, что летом по всем трем отмеченным направлениям караванное движение одинаково должно быть приостанавливаемо: в Северном Тибете по случаю дождей, от которых разливаются реки и мокнет аргал (сухой помет), единственное здесь топливо; в Цайдаме солончаковые болота в это время обильны водой и кишат мучающими насекомыми; наконец, на лобнорском пути, в бесплодном Кум-таге, чересчур жарко, а в Алтын-таге всегда бескормица и трудные ущелья. Но следует также помнить, что в летние месяцы по всем пустыням Центральной Азии ходить с караванами весьма трудно, и туземцы в это время никогда не пускаются в далекий путь.
Хотя на предыдущих страницах настоящей книги подробно описаны местности, нами пройденные, следовательно, и новооткрытый путь, но ввиду исключительного интереса, позволю себе повторить здесь в сжатом виде более важные данные, касающиеся этой дороги.
Начну с востока от г. Донкыра, как исходного пункта Западного Китая к Цайдаму. От этого города весьма удобный путь ведет на плато из Куку-нора, разветвляясь, огибает его с севера и юга, а затем, соединившись близ устья р. Бухайн-гол, весьма пологими подъемом и спуском, переваливает, на абсолютной высоте 12 900 футов, через хребет Южно-кукунорский в степную долину Дабасун-гоби. Следуя к западу по этой долине, та же дорога вскоре пересекает, опять-таки весьма удобным перевалом, другую ветвь Южно-Кукунорских гор; далее идет по небольшому ущелью р. Дулан-гол, затем на протяжении 15 верст по солончаковой равнине и, прорезав небольшой горный отрог, выходит, верст через 30 отсюда, к урочищу Иргицык, где уже начинаются солончаковые болота Цайдама. Путь по юго-восточной его части, на протяжении 70 верст до хырмы Дзун-засак, не представляет особенных трудностей, если иметь хорошего вожака, знающего обходы топких мест; переправа вброд чрез протекающую здесь р. Баян-гол также не затруднительна, за исключением высокой летней воды. Всего от г. Донкыра до хырмы Дзун-засак, у подножия гор Бурхан-Будды, 465 верст[180]. Эта дорога та самая, по которой давным-давно ходят в Лхасу караваны монгольских богомольцев, частью и торговцев из Тибета в г. Синин и обратно. Везде на вышеописанном пути подножного корма, воды и топлива достаточно; словом, пройти с вьюками удобно не только на верблюдах, но также на яках или лошадях.
От хырмы Дзун-засак новый путь сворачивает к западу и на протяжении 380 верст[181], именно до урочища Улан-гаджир на р. Уту-мурень, следует вдоль южной окраины бесплодных солончаковых равнин южного Цайдама по кустарниковой полосе, где, благодаря близкому соседству высоких тибетских гор, ключи, иногда в виде маленьких речек, встречаются на расстоянии 10—15 верст, и лишь один 37-верстный переход[182] безводен. Кроме того, здесь лежат три порядочные речки --Номохун-гол, Найджин-гол и Уту-мурень; на двух последних подножный корм в изобилии. Его большей частью достаточно, по крайней мере осенью, и на ключах; кустарниковое же топливо всюду в обилии. Путевая тропа, хорошо наезженная местными монголами, выбита в твердой, как камень, солончаковой глине. Топкие болотные места, по крайней мере более обширные, встречаются лишь изредка, и их везде можно обойти.
От урочища Улан-гаджир, которое заканчивает собой болотисто-солончаковые равнины Цайдама, дальнейший путь изменяет свое прежнее западное направление на северо-западное; вместе с тем вскоре является более возвышенная холмистая пустыня с бесплодной песчано-галечной почвой. Здесь сразу лежат два больших безводных перехода: один в 67 верст от крайних болот Улан-гаджира[183] до урочища Гансы, обильного кормом и водой; другой в 57 верст от урочища Гансы до урочища Гас. Это последнее, довольно обширное, изобилует водой, хорошими пастбищами и местами хармыком для топлива, так что представляет отличное место для более продолжительного отдыха караванных животных. На соседних же реках Зайсан-сайту и Хатын-зан эти животные могут хорошо откормиться в течение лета. Всего от р. Уту-мурень до урочища Чон-яр (где был наш складочный пункт), в западной части Гаса, 316 верст. За исключением двух вышеуказанных безводных переходов, по пути нет недостатка ни в воде, ни в топливе, ни в подножном корме.
От урочища Чон-яр дальнейший путь в Восточный Туркестан разделяется: прямиком к северу можно пройти на Лоб-нор; следуя же к западу, приходят в оазис Черчен. То и другое направления удобны для караванного движения даже на верблюдах. О пути на Лоб-нор будет подробно рассказано ниже, при описании нашего туда следования из урочища Чон-яр. Теперь упомяну только, что расстояние от этого урочища до деревни Абдал на Лоб-норе 252 версты, на протяжении которых встречаются два безводных перехода: один в 72 версты, другой в 52 версты; притом местность гораздо бесплоднее, чем на пути западном к Черчену.
Здесь первый, 35-верстный от урочища Чон-яр, переход приводит к обильному водой и подножным кормом нижнему течению Зайсан-сайту, по которой следуют вверх на протяжении 60 верст. Далее описываемый путь направляется по той же Долине ветров, в западной половине которой корм и топливо скудны, но сама местность весьма удобна для движения каравана. Через 225 верст от урочища Чон-яр лежит начало спуска в Черченское ущелье. О дальнейшей здесь дороге мы имеем лишь расспросные сведения. По ним, как было говорено выше, движение через окрайний к Черчену хребет не представляет затруднений для вьючных ослов или лошадей; несколько труднее пройти здесь на верблюдах. От высшей точки спуска до названного оазиса около 200 верст. Проходят их в восемь дней, а именно: два дня от начала спуска с Долины ветров до истока Черченской реки из многочисленных ключей, питаемых соседними ледниками Алтын-тага и Токуз-дабана; затем три дня идут вниз по новорожденной реке; далее переваливают через западный угол Алтын-тага[184] и, спустившись вниз по той же Черчен-дарье, приходят на третий день (вместе с перевалом) в оазис Черчен. Сюда, по описанному от г. Донкыра пути, всего около 1 590 верст, а до Лоб-нора через Гас 1 413 верст.
Таков пройденный теперь нами путь из Западного Китая в Восточный Туркестан. Странно, что китайцы, сколько известно, им не пользовались для своих сношений с названной страной, начавшихся еще во II в. до н. э. при династии старших Ханей. Эти сношения, то мирные, то завоевательные, то оживленные, то иногда вовсе прекращавшиеся, в зависимости от политических комбинаций, как в Центральной Азии вообще, так и в самом Китае, производились в первые века нашей эры исключительно через Лоб-нор. Дорога шла от нынешнего г. Са-чжеу на Лоб-нор, нынешний Черчен, Хотан (Юйтянь), Яркенд (Соцзюй), Кашгар (Сулэ) и далее в западные страны. Тем же самым путем, продолжавшимся через Балх (Бактра) и Мервь (Маргиана) к южному берегу Каспийского моря, направлялась древняя торговля запада с Китаем. С VIII в. н. э. лобнорский путь потерял свое исключительное значение для сношений Китая с далеким Западом и заменился более удобным направлением по Тянь-шаню, но все-таки не окончательно затерялся. Здесь проходил в конце XIII в. знаменитый Марко Поло, а в первой четверти XV в. проехало обратно из Китая в Герат посольство шаха Рока. Из дневника названного посольства имеются последние сведения об этой дороге. Только едва ли она была с тех пор совершенно покинута[185].
Мне кажется, что главная причина, почему китайцы всегда предпочитали несколько более кружную и, на пространстве от Са-чжеу до Лоб-нора, весьма трудную по пустыне дорогу пути, нами описанному, заключалась в том, что лобнорский путь, кроме указанной пустыни, сплошь шел по культурным местностям к востоку от Са-чжеу, да и от Лоб-нора к Черчену встречал, вероятно, более оседлых пунктов, чем теперь; позднее же имел прекрасную станцию в г. Лоб. Кроме того, быть может, в древности пустынная полоса к востоку от Лоб-нора до Са-чжеу не была так безводна, как в нынешнее время. Да, наконец, болота Цайдама в те времена могли быть более недоступны, чем ныне; кочевые же племена, здесь и на Куку-норе обитавшие, могли безнаказанно грабить торговые караваны, как и до сих пор то делают голыки в Тибете.
Ныне все это переменилось. Вследствие всеобщего обеднения Центральной Азии водой (50) пустыня к западу от Лоб-нора сделалась почти непроходимой, а г. Лоб давно уничтожен; следовательно, каравану из Са-чжеу придется итти по крайне безводной и бесплодной местности около 600 верст до первого встречного восточнотуркестанского оазиса Чархалык. Да и далее, к оазису Черчен, дорога наполовину (до р. Черчен-дарья) весьма маловодная и малокормная. Так что ныне путь из южных оазисов Восточного Туркестана в Китай наилучший по направлению, нами рекомендуемому. Еще большее значение приобретает этот путь ввиду того, что р. Тарим, как в нынешнее путешествие нами дознано, почти наверное судоходна для небольших речных пароходов от слияния рек Яркендской и Аксуйской вплоть до Лоб-нора.
Обратное наше движение. Повернув от перевала с Долины ветров в обратный путь, мы зашли прежде всего на ближайшую часть Московского хребта, чтобы измерить здесь нижний предел ледников. Забравшись всем караваном в окраину гор, я и Роборовский отправились пешком к ледникам, до которых казалось совершенно близко. Между тем пришлось лезть четыре версты в кручу, большей частью по голой россыпи, на сильном морозе с ветром. После двухчасового пути, мы достигли нижнего края одного из ледников. Барометр показал здесь 15 500 футов абсолютной высоты. Нужно только заметить, что ледник этот лежал в ущелье северного склона гор.
Итти вниз по Долине ветров было гораздо легче уже потому, что постоянный западный ветер дул в спину, а солнце, хотя сколько-нибудь, грело навстречу, да и не требовалось делать съемки обратной дорогой. Однако короткие зимние дни и усталость наших лошадей не позволяли двигаться большими переходами. Погода попрежнему стояла очень холодная; но 25-го и 26 декабря атмосфера наполнилась густой пылью, принесенной, вероятно, бурей, разразившейся в котловине Тарима, и эта пыль, нагревшись солнцем, быстро нагрела воздух, так что 27 декабря, даже при облачном небе, термометр в 1 час дня показывал +7,8 °. Затем вскоре опять наступил холод, но менее сильный, чем был до сих пор. Зависело это счастье и от того, что мы спустились Долиной ветров более чем на 2 тыс. футов по вертикали до ключевых истоков нижнего течения р. Зайсан-сайту. Здесь устроена была на двое суток дневка, чтобы отдохнуть, а главное настрелять антилоп оронго для продовольствия, как в дальнейшем пути, так и по приходе на склад. На первой же охоте убиты были 23 названные антилопы; больше стрелять не стали, ибо некуда было вьючить мясо. Через два затем перехода вниз по р. Зайсан-сайту мы встретили новый 1885 г., правда, при обстановке более чем скромной, зато с радостным сердцем, ввиду уже исполненного за год истекший и с лучшими надеждами на успехи в году наступающем.
Климат декабря. Минувший декабрь, проведенный нами до 13-го числа в горах по р. Зайсан-сайту и в окрестностях оз. Незамерзающего, а затем на Долине ветров, в общем при абсолютной высоте от 10½ до 13 тыс. футов, относительно климатических явлений, характеризовался сильными холодами, постоянными почти ветрами, нередко превращавшимися в бури, и скудостью атмосферных осадков.
В Долине ветров, за все время нашего там пребывания, лишь урывками, на час или два, выпадало затишье; затем днем и ночью постоянно дул ветер, все западный (с небольшим уклонением от юга) по направлению названной долины. Восемь раз в течение описываемого месяца этот ветер превращался (всегда днем) в бурю, поднимавшую в воздух тучи пыли и песка; кроме того, восемь раз днем и два раза ночью, западный ветер достигал также значительной силы. Каждой почти буре предшествовала и сопутствовала обыкновенно небольшая облачность; перед бурей же и во время ее по Долине ветров бегали частые, довольно большие вихри.
В двух первых третях декабря небо большей частью оставалось ясным. Но в последней трети этого месяца наступила почти постоянная облачность. В то же время, с 25-го числа, при довольно тихой погоде, атмосфера наполнилась густой пылью, вероятно, принесенной бурей, разразившейся в бассейне Тарима. Пыль эта продержалась в воздухе шесть суток и, нагреваясь солнцем, иногда проглядывавшим сквозь облака, нагрела атмосферу, как уже было сказано выше, до +7,8 ° в тени в 1 час дня 27 декабря. Та же пыль уравновесила распределение тепла, по крайней мере, в нижних слоях воздуха, так что теперь стояли единственные затишья, наблюдавшиеся нами в Долине ветров. Барометр же упал на 10—12 мм сравнительно с его показаниями на тех же самых местах месяцем ранее.
Другую характерную черту декабря составляла его весьма низкая температура: в ночь с 19-го на 20-е число ртуть замерзла, а в течение всего этого месяца мороз на восходе солнца восемь раз переходил за 30 °, да, кроме того, шесть раз был более 25 °; даже в 1 час пополудни термометр упадал до —18 °. Притом следует оговорить, что морозы могли бы быть еще сильнее, если бы по ночам почти постоянно не дул западный ветер. Однако, и при этом повышающем ночную температуру явлении и при меньшей абсолютной высоте, средняя температура нынешнего декабря (—15,5 °) все-таки несколько ниже, чем была средняя температура (—14,5 °) в 1872 г. того же месяца, проведенного нами на плато Северо-восточного Тибета, по пути от р. Шуга до болота Хыйтун-ширик, между 13½ — 15 тыс. футов абсолютной высоты, и лишь немного не достигает средней температуры (—16,3 °) декабря 1879 г., когда мы были за хребтом Тан-ла и на пути отсюда до хребта Думбуре на абсолютной высоте от 14½ до 16½ тыс. футов.
Снег в описываемом месяце шел всего пять раз и только побелял землю; даже в горах он выпадал не глубже, чем на 1—2 дюйма. В долинах снег этот вскоре сдувало ветром, смешивало с песком и пылью, так что он быстро пропадал.
Экскурсия на р. Хатын-зан. На другой день Нового года я отправил двух казаков с несколькими вьючными верблюдами на складочный пункт, в урочище Чон-яр. Сами же мы предприняли непродолжительную экскурсию по р. Хатын-зан, чтобы выяснить окончательное расположение окрестных ей хребтов и проследить названную реку. Эта последняя, как уже было говорено, зимой не добегает верст на 10 до р. Зайсан-сайту. Пройдя это расстояние, мы встретили широкие накипи льда, образуемые постоянным, небольшим притоком воды. По обоим берегам реки здесь густо растет балга-мото (Myricaria) и местами колосник (Elymus); попадаются также ломонос (Glematis) и Ephedra [хвойник], а на песке колючий Oxytropis [остролодка]; в кустарниковых зарослях иногда выходят из-под земли незамерзающие ключи. С таким характером Хатын-зан прорывает и хребет Цайдамский коротким, но довольно широким ущельем. Далее вверх описываемая река течет по широкой долине, между хребтами Колумба на юге и Цайдамским на севере. Эта долина в виде коридора, значительно повышающегося, притом изборожденного, по крайней мере в восточной своей части, глиняными холмами и увалами, продолжается к западу, разделяя все те же хребты, до самого ущелья р. Зайсан-сайту. К востоку долина Хатын-зана, от заворота этой реки (если смотреть вверх по течению) к своим истокам с горы Джин-ри, расширяется и продолжается также на всю длину хребта Цайдамского; затем сливается с бесплодными равнинами Цайдама. Невдалеке перед тем в описываемую долину выбегает с ледников Джин-ри р. Баян-гол, которая вскоре теряется в почве. Всего в длину с востока на запад рассматриваемая долина имеет около 270 верст. Лучшая ее часть лежит по Хатын-зану. Здесь по обоим берегам реки, которая зимой изредка, на короткие промежутки, также теряется в почве, растут балга-мото и колосник до 12 тыс. футов абсолютной высоты; кроме того, встречаются стелющаяся Myricaria, ревень (Rheum sp.), несколько злаков и кочками травянистый Oxytropis.
По ближайшим к Хатын-зану частям ее долины, почва которой состоит из лёсса, песка и мелкой гальки, растут редкими кустиками: кустарниковый чернобыльник (Artemisia sp.), Reaumuria [реамюрия, бударгана, изредка Ptilagrostis и Statice [птилагростис и кермек]. Из зверей держатся здесь хуланы; иногда приходят аргали (Ovis dalai-lamae n. sp.), яки и оронго; зайцев и мелких грызунов мало. Среди птиц, кроме общих всей здешней местности и уже несколько раз поименованных, найдены были: саксаульные сойки (Podoces hendersoni) и одна пара Podoces humilis, завирушки (Accentor fulvescens), вьюрки (Erythrospiza mongolica, Passer stoliczkae), а по ключам — бекас-отшельник (Scolopax solitaria). Летом сюда приезжают золотоискатели, как то видно было по раскопкам почвы и следам недавних стойбищ.
По Хатын-зану пролегает почти заброшенный ныне путь западно-монгольских богомольцев через Лоб-нор в Лхасу. Перейдя Алтынтаг, эти богомольцы идут на западную окраину Гаса или на низовье р. Зайсан-сайту и отсюда вверх по Хатын-зану; через хребет Колумба переваливают, вероятно, в районе между западной снеговой его частью и меридианом восточной оконечности оз. Незамерзающего[186]. Дальнейших подробностей о той же дороге узнать мы не могли. Лишь впоследствии нам говорили на Лоб-норе, что несколько лет тому назад указанным путем прошла в Тибет и обратно партия торгоутов, человек около сотни[187]; семеро из них умерли дорогой.
От сворота р. Зайан-сайту мы сделали вверх по Хатын-зану 80 верст. Далее не пошли, ибо наши лошади вконец устали, да и продовольственные запасы почти совсем истощились. Но чтобы осмотреть, насколько возможно, местность еще впереди, я отправился с последнего бивуака в недалекую окраину Цайдамского хребта и, поднявшись здесь тысячи на полторы футов, сделал все необходимые засечки буссолью. Случайно выпавшая на несколько часов хорошая, ясная погода вполне благоприятствовала этой экскурсии. Высокие горы вверх и вниз по долине Хатын-зана были отлично видны на далеком протяжении. Между ними громадная Джин-ри рельефно выделялась на светлоголубом фоне неба. Ее ледники блестели на солнце, словно гигантские зеркала. Гривой протягивалась от названной горы к западу, верст на 25—30, такая же громадная ледниковая масса, вероятно, зачаток хребта Колумба. Долина наша к востоку-юго-востоку уходила за горизонт. В ближайшей ее части замерзший Хатын-зан тянулся серебряной лентой и, заворачивая круто к югу, прятался в горах, вблизи своих истоков. К северу совсем близко высилась западная снеговая группа Цайдамского хребта и заслоняла собой далекий в эту сторону горизонт.
Таким образом, в связи с предшествовавшими изысканиями, достаточно выяснилось теперь положение как ближайших к нам хребтов, так и долины Хатын-зана. Можно было возвратиться и на склад.
Аргали далай-ламы. Незадолго перед тем мне удалось убить в долине же Хатын-зана самца и самку аргали; месяцем ранее пара названных зверей была добыта нами в ущелье р. Зайсан-сайту. Если принять во внимание сравнительно небольшие признаки, которыми различаются уже известные виды аргалей, то вновь найденный может составвить также особый вид (51). Предлагаю его назвать именем земного божества Тибета аргали далай-ламы (Ovis dalai-lamae n. sp.).
Этот аргали отличается своими небольшими рогами[188]; затем темно бурыми, у иных экземпляров даже черными возле пахов пятнами, напоминающими такого же цвета волосы у куку-яманов. Белая манишка на груди самца мало заметна; гораздо белее конец морды, брюхо, весь зад, задняя сторона передних и задних ног. Окраска остальной части туловища, равно как шеи и головы, серовато-бурая, более темная, черноватая на спине, в особенности по ее передней части и на загривке, где волосы удлинены. Высота самца у передних ног почти четыре фута, старой самки 3 фута 5 дюймов; длина туловища самца 5 футов 5 дм, самки 5 футов 1 дм; вес самца от 5 до 5½ пудов, самка приблизительно на один пуд легче.
Помимо западной части главного кряжа среднего Куэн-люня новый аргали водится в Чамен-таге и, вероятно, в Алтын-таге; быть может, тот же вид обитает в Русском и Кэрийском хребтах. В районах своего распространения описываемый зверь встречается только изредка, притом лишь парами или две пары вместе; стад, хотя бы небольших, мы ни разу не видали; очень редко попадались нам даже черепа, погибших экземпляров. По образу жизни и характеру аргали далай-ламы совершенно сходствует с другими своими собратьями[189]. В пустынных горах своей родины держится, по возможности, на лучших местах нижнего горного пояса, откуда заходит и в соседние долины.
Возвращение на складочный пункт. Если бы от конечного нашего пункта на р. Хатын-зан можно было перевалить на северную сторону Цайдамского хребта, то мы сократили бы вдвое свой обратный путь. Но такой возможности не представилось, и нужно было возвращаться прежней дорогой. Однако это неудобство как-то забывалось ввиду ожидаемого вскоре прибытия на склад, где мы надеялись хотя немного успокоиться от трудов и невзгод зимнего путешествия. За последнее время эти невзгоды обострились до крайности. Помимо холодов и постоянной грязи везде и во всем, у нас уже не осталось никаких продовольственных запасов, кроме кирпичного чая и сквернейшей дзамбы, смолотой из неочищенного ячменя с остями; казаки метко называли этот продукт «мохнатая дзамба». В зверином мясе хотя мы не нуждались, но это мясо, обыкновенно вареное для еды, также опротивело донельзя, чего, нужно заметить, никогда мы не испытывали относительно баранины. Притом верблюды наши уже достаточно устали, и, вероятно, от постоянного вьюченья сделались почти все невыносимыми упрямцами и крикунами; верховые лошади едва переставляли ноги и беспрестанно спотыкались дорогой, так что ехать на них было чистым наказаньем.
При такой обстановке сделали мы три перехода обратно вниз по Хатын-зану, а отсюда в два приема перешли безводной местностью, до урочища Чон-яр, где радостно встретились с остававшимися людьми нашего отряда. Это было 11 января 1885 г. В отсутствие, т. е. на зимней экскурсии, мы провели 54 сутки, обошли 784 версты и удачно обследовали один из самых неведомых уголков Центральной Азии.
На складе нашем все оказалось благополучно. Оставшиеся казаки были живы и здоровы. Верблюды совершенно отдохнули и поправились на хорошем подножном корме, что весьма важно было для дальнейшего пути, ибо рассчитывать достать свежих верблюдов в бассейне Тарима мы не могли, как то и подтвердилось впоследствии. Относительно же лошадей вышло не так удачно. Те, которые ходили с нами, совершенно истомились, да и оставшиеся на отдыхе далеко не поправились как следует; четырех из них пришлось бросить.
По приходе на склад, где и погода сделалась теплее, тотчас же началась стрижка, умывание и пр., словом — приведение себя в образ человеческий; после этого мы воспользовались лучшими продуктами из своих запасов. Все минувшие невзгоды теперь стушевались, и лишь в отрадном образе являлся в воспоминании успех совершенного путешествия.
Трое суток употреблено было на переустройство багажа, просушивание собранных зоологических коллекций, дополнительные писания и пр. Затем мы покинули свою прекрасную стоянку и направились к северу на Лоб-нор, по пути, отысканному разъездом еще в ноябре прошлого года.
От Гаса до Алтын-тага. На другой день по выходе из урочища Чон-яр мы перешли в самом узком месте тот хребет, который служит непосредственным продолжением Чамен-тага и, протягиваясь к востоку-северо-востоку верст на 160, по всему вероятию, соединяется с Алтын-тагом; если же не доходит до него, то лишь на самый незначительный промежуток. Хребет этот не имеет туземного имени (по крайней мере узнать таковое мы не могли), и я назвал его Безыменным [Чимен-таг], тем более, что еще в 1877 г, лобнорцы сообщали нам[190] о не имеющих имени горах, соседних Алтын-тагу. Общий характер описываемого хребта — крайнее безводие и бесплодие. В западной своей части он значительно понижается и прилегает здесь к котловине урочища Гас. В средине же и далее к востоку поднимается (судя на-глаз) быть может до 13—14 тыс. футов абсолютной высоты. К востоку от этой восточной половины Безыменного хребта залегает пустынная площадь северо-западного Цайдама, где, как уже было говорено в предыдущей главе, по всему вероятию, больших гор нет и местность представляет перепутанную сеть оголенных холмов и увалов, рядом с бесплодными равнинами более или менее обширными. Такая же равнина является по северную сторону описываемого хребта и Чамен-тага вплоть до Алтын-тага.
Перевал чрез Безыменный хребет, где мы теперь проходили, лежит в западной, низкой части этих гор и возвышается лишь на 700—800 футов над ближайшей местностью урочища Гас. Подъем отсюда весьма пологий; спуск же на противоположную сторону круче и идет, на протяжении 2—3 верст, узким ущельем. Горы здесь состоят из конгломерата и сланца, сильно разрушенных и засыпанных лёссом. Местами, в особенности к востоку, залегают значительные, как кажется, лёссовые толщи.
По западную сторону описываемого перевала встречается довольно обширная котловина, занятая солончаками. В южной ее окраине, ближе к восточной снеговой части Чамен-тага, изобильны ключи и лежит небольшое, теми же ключами образуемое, озерко Гашун-нор. Вода в нем чрезвычайно солена и не замерзает вовсе. По ключам растет немного травы и густой тростник, который теперь был истоптан и съеден хуланами.
Запасшись льдом на ключах Гашун-нора, мы двинулись отсюда поперек той обширной долины, о которой упомянуто выше. Она залегает до Алтын-тага на севере; с запада же на восток протягивается верст на 150. Рыхлая здесь почва состоит из щебня, песка и лёсса; воды нет вовсе, равно как нет растительной и животной жизни; лишь изредка встречаются следы диких верблюдов. В окрестностях нашего пути, т. е. от Гашун-нора прямо на север до южного подножия Алтын-тага, описываемая долина имеет более 40 верст в поперечнике. С той же шириной она тянется и на запад; к востоку значительно суживается. Абсолютная высота, при двойном скате от окрайних северных и южных гор к средине равнины, опять-таки по направлению, нами пройденному, колеблется между 10—11 тыс. футов; но к востоку и западу местность, быть может, несколько повышается.
Два дня употребили мы на переход вышеописанной долины. Во второй половине этого пути шли тропинкой, по которой ездят лобнорцы в Гас. Здесь же ходят, по крайней мере прежде чаще ходили, богомольцы торгоуты в Тибет. Мы даже видели давний колесный след. Это, вероятно, ехал в телеге какой-нибудь важный лама или богатый князь на поклонение в Лхасу; в непроходимых для двуколки местах ее, конечно, разбирали и клали на вьюк. Таким образом важные монгольские особы изредка до сих пор путешествуют из Урги в столицу далай-ламы.
Переход через этот хребет. Хребет Алтын-таг, о котором не раз упоминалось выше и возле которого мы теперь находились, был открыт мною в конце 1876 г., во время лобнорского путешествия. Его название в переводе означает «золотой хребет»[191] и дано, вероятно, вследствие обилия здесь золота. При общем направлении от запада-юго-запада к востоку-северо-востоку описываемый хребет тянется на 700 верст — от верховья р. Черченской до снеговой группы Анембар-ула, близ Са-чжеу. Здесь Алтын-таг соединяется непосредственно с Нань-шанем, на западе же примыкает к Токуз-дабану с его дальнейшими продолжениями. Таким образом, является непрерывная, огораживающая с севера высокое нагорье Тибета, цепь гор от верхней Хуан-хэ до Памира. Алтын-таг лежит как раз в средине этой громадной цепи и, подобно другим окрайним горам Центральной Азии, пускает на высокое плато лишь незначительный скат, но вполне развивается к стороне своего низкого подножия, т. е. к Лобнорской пустыне. За снеговую линию тот же хребет переходит лишь в крайней западной части, близ истока Черченской реки; но тем не менее на всем своем протяжении весьма высок, дик и труднодоступен. Из поперечных проходов нам известен здесь лишь тот, по которому мы теперь спускались; он же, как говорят, и самый удобный. К западу от этого прохода лежит (по расспросным сведениям) также поперечный путь вверх по р. Джахан-сай, но там трудно пройти даже на вьючных ослах или лошадях. Быть, может, в рассматриваемом хребте существуют и другие поперечные тропы, во всяком случае их немного, и для караванных верблюдов они недоступны.
Характеристикой Алтын-тага могут также служить его высокие, обыкновенно продольные общему направлению хребта, долины с лёссовой почвой, но безводные, а потому чрезвычайно бедные растительностью[192]. Вообще описываемый хребет очень беден водой. Ключи здесь, встречаются лишь изредка; притом вода в них иногда горько-соленая. Из речек же, помимо Черчен-дарьи, огибающей западный угол Алтынтага, по порядку отсюда к востоку следуют лишь незначительные: Ваш-шари-дарья, Чархалык-дарья, Джахансай-дарья, Курган-булак и Джа-скансай-дарья. В восточной половине того же Алтын-тага, совершенно неизвестной, воды, по всему вероятию, еще меньше. При таком маловодий, обусловленном отсутствием вечноснеговых вершин и малым количеством водных осадков, растительная и животная жизнь описываемых гор весьма бедные. Проведя здесь в 1877 г. весь январь мы нашли всего 13 видов млекопитающих и 18 видов птиц[193]. Те и другие почти все встречаются в соседних хребтах Тибетского нагорья. Жителей в Алтын-таге нет; но летом и осенью приезжают сюда охотники с Лоб-нора и из оазиса Чархалык.
В направлении, нами пройденном, южный склон Алтын-тага имеет всего лишь несколько верст в ширину, и подъем здесь со стороны плато Тибета на перевал к Лоб-нору совершенно незаметен. Вершина этого спуска лежит на абсолютной высоте 11 100 футов. Главная же ось Алтынтага, обозначенная грядой высоких скалистых (черный известняк, реже, мрамор) пиков, проходит верстах в четырех севернее и прорывается узким ущельем, по которому мы спускались. Итти здесь с верблюдами было затруднительно, ибо кое-где боковые стены наноса обвалились и засыпали-дорогу; пришлось в нескольких местах ее расчищать. Далее препятствий для движения каравана уже не встречалось. Как долины, так и большая часть склонов верхнего пояса здешних гор засыпаны лёссом. Воды нет[194], бесплодие ужасное. Из растений встречаются врассыпную лишь Reaumuria, кустарная Artemisia, белолозкик (?), бударгана; изредка по скалам ломонос. Птиц мы не видели вовсе. Из зверей же держатся куку-яманы (Pseudois nahoor) и аргали (Ovis dalai-lamae n. sp.); заходят также дикие яки и дикие верблюды. Снег на южном склоне Алтын-тага лежал только в верхнем поясе, в ущельях и рытвинах северных скатов гор, да и то небольшими пластами.
Через 26 верст от вершины спуска, понизившись почти на 3 тыс. футов, мы пришли на ключевой исток р. Курган-булак или Курган-сай, в то самое место, чрез которое пролегал наш путь в январе 1877 г. Тогда мы продвинулись отсюда еще на 93 версты к востоку[195], в направлении к г. Са-чжеу. Дорога эта для верблюдов очень трудная; местность бесплодная и маловодная. Но все-таки пройти здесь в названный оазис лучше, чем другим от Лоб-нора путем — чрез безводные пески Кум-таг.
Встретив при входе в ущелье Курган-сай хороший для верблюдов подножный корм, мы остались здесь дневать. В ту же ночь, несмотря на значительно меньшую, чем до сих пор, абсолютную высоту, грянул на рассчете мороз в —29,7 °. Такого холода мы еще не наблюдали в январе, даже по ту сторону Алтын-тага. Впрочем, лишь только поднялось солнце, температура быстро повысилась и в 1 час дня термометр в тени показывал уже +0,9 °.
Возле нашего теперь бивуака, на небольшом холме, лежало маленькое, полуразрушенное глиняное укрепление[196], которое некогда запирало здесь лроход. По собранным сведениям, такие же древние заставы встречаются в некоторых других ущельях Алтын-тага.
В следующие затем два перехода мы спустились по Кургансайскому ущелью к выходу из описываемого хребта. Местность понизилась до 5 800 футов абсолютной высоты. Сама р. Курган-булак течет прерывисто — то исчезает в почве, то вновь появляется; в окраине же Алтын-тага вовсе пропадает. Вода в этой речке горько-соленая. Накипи льда местами были довольно велики, и для перехода их с верблюдами пришлось, как всегда в подобных случаях, насыпать тропинку землей или песком. Боковые горы того же ущелья, в верхней его части, высоки и скалисты; они состоят из гранита, доломита и роговообманковой породы; в среднем поясе скал меньше, и здесь преобладает мрамор; наружную окраину к стороне Лоб-нора занимают холмы из гальки и лёсса.
Рассматриваемые горы совершенно бесплодны, но по ущелью растут: мирикария (Myricaria germanica var.), которая встретилась нам еще на абсолютной высоте в 9 тыс. футов, вниз же от 7 тыс. футов заменяется тамариском (Tamarix laxa?); футов на 500 отсюда пониже впервые попадается, хотя изредка, разнолистный тополь или, по-местному, туграк (Populus diversifolia). В этом же ущелье найдены: хармык (Nitraria Schoberi), сугак (Lycium sp.), ягодный хвойник (Ephedra sp.), Halostahys caspia в 7 футов высотой, Zygophyllum sp. [парнолистник] (в верхнем поясе), чагеран (Hedysarum sp.), Reaumuria, бударгана; в изобилии тростник (Phragmites communis), который восходит до 9 тыс. футов абсолютной высоты, дырисун, или по-тюркски чий (Lasiagrostis splendens) в небольшом количестве; жеруха (Lepidium sp.), Karelinia caspica [карелиния каспийская] и, при выходе из гор, джантак (Alhagi camelorum).
Из зверей мы встретили только обыкновенного волка; видели следы барса, тигра и кабанов. Птиц также нашли немного — кэклика (Caccabii chukar), клушицу (Fregilus graculus), ворона (Gorvus corax), завирушку {Accentor fulvescens), пустынную синичку (Leptopoecile sophiae) и, вероятно, зимующую, горихвостку (Ruticilla sp.). Судя по наносам кустарникового лома на заворотах ущелий, летом в Алтын-таге падают, хотя вероятно изредка, значительные дожди.
Прибытие на Лоб-нор. По выходе из ущелья Курган-сай дальнейший путь наш лежал к западу-северо-западу поперек обширной, покатой от подножия Алтын-тага к Лоб-нору, равнины. Двойным переходом, с ночевкой посредине, прошли мы здесь 52 безводных версты до ключа Ащи-булак. Вначале, верст на восемь от Курган-сая, тянулись глиняные холмы; в их окраине мы встретили место своего здесь бивуака зимой 1877 г. Несмотря на то, что с тех пор минуло уже восемь лет, еще хорошо сохранились следы нашей юрты и лежбищ верблюдов; целы были уголья нашего костра и даже оставшиеся тогда лишние дрова.
Почва равнины, по которой мы затем шли, состоит из гальки, лёсса и песка, рыхло насыпанных; местами валяются камни, обделанные бурями в разные причудливые формы, как, например, седел, башмаков, блюдец и т. п. Иногда встречаются протянувшиеся от гор русла, обозначающие собой направление редких дождевых потоков. Сама равнина бесплодна; лишь в районе, ближайшем к горам, врассыпную растут корявые кусты саксаула, Calligonum, Reaumuria и Ephedra [джузгун, реамюрия, хвойник]. Тропинка хорошо наезжена и притом часто обозначена сложенными из камней кучами (обо), иногда весьма большими.
На ключе Ащи-булак, вода которого горько-соленая, мы спустились, уже до уровня Лоб-нора, т. е. на 2 600 футов абсолютной высоты. Так низко не были от самой Кяхты. Нечего говорить, что теперь стало теплее, хотя в нынешнем году зима на Лоб-норе стояла холодная и даже на несколько дней выпадал снег. До сих пор еще лежали, в укрытых от солнца местах, занесенные лёссовой пылью, снежные сугробики.
От Ащи-булака мы прошли сначала 10 верст до южного берега Лоб-нора, а затем 27 верст вдоль поэтому берегу. Местность здесь отвратительная — голый солончак, взъерошенный на своей поверхности, словно застывшие волны. Такая полоса, бывшее дно озера, облегает верст на десять в ширину южный берег Лоб-нора в местности, нами пройденной; к востоку же, вероятно, значительно расширяется. На самом Лоб-норе еще лежал теперь сплошной лед более фута толщиной. Замерзшая полоса чистой, не поросшей тростником воды, протянувшаяся вдоль южного берега названного озера и имевшая в 1877 г. от 1 до 3 верст в ширину, ныне стала более чем на половину уже вследствие обшего уменьшения воды в Лоб-норе.
Здесь мы теперь радостно увидели первых вестников ранней весны — небольшое стадо уток и две стайки лебедей. Люди же еще не показывались, хотя по временам из тростников озера поднимался дым, обозначавший присутствие жилья человеческого. Как оказалось потом, лобнорцы вскоре нас заметили, но, не зная, кто идет к ним, попрятались в тростниках. Подозревая это, я послал с последней ночевки вперед переводчика Абдула и урядника Иринчинова (бывших со мной в 1877 г. на Лоб-норе) в д. Абдал, резиденцию лобнорского правителя Кунчикан-бека. Посланные нашли названную деревню совершенно пустой; только после громких приглашений нашего переводчика жители вылезли из тростников. Узнав, в чем дело, они весьма нам обрадовались, поспешно поехали навстречу и даже вынесли только что испеченный хлеб. В сопровождении этой свиты мы сделали еще несколько верст и около полудня 28 января 1885 г. раскинули свою стоянку возле д. Новый Абдал, лежащей в четырех верстах западнее старого. Абдала, где мы бивуакировали всю весну 1877 г.
С выходом теперь на Лоб-нор замкнулась третья линия моих путей: по Центральной Азии. Все они ведут в Тибет от разных пунктов нашей с Китаем границы: первый направляется из Кяхты чрез Ургу, Ала-шань, Гань-су, Куку-нор и Цайдам; второй — из Кульджи чрез Юлдус, Курлю, Лоб-нор и Гас; третий — из Зайсана чрез Хами, Са-чжеу и Цайдам. Наконец, в том же 1885 г. прибавлен был нами четвертый путь, также в Тибет, из пределов Семиречья, чрез Аксу и Хотан.
Первое мое здесь путешествие. Немного более десяти лет тому назад местности, о которых ниже пойдет речь, представляли собой один из самых неведомых уголков Центральной Азии. Хотя по китайским описаниям[197] известно было, что р. Тарим собирает в себя воды главнейших рек обширной котловины Восточного Туркестана и впадает в оз. Лоб-нор, но положение этого озера и направление к нему нижнего Тарима показывались на китайской карте, а с нее скопированы были и на карты европейские, совершенно неверно. Мало того, даже громадный Алтын-таг, стоящий вблизи головного берега Лоб-нора и протянувшийся на восток к г. Са-чжеу, а на запад, в связи с другими хребтами, к гг. Кэрии и Хотану, был совершенно неизвестен[198], несмотря на то, что вдоль всех этих гор еще в глубокой древности пролегал оживленный караванный путь в Китай. Относительно природы рассматриваемой местности, т. е. о ее климате, флоре и фауне, также не имелось почти никаких сведений {}Сообщаемые на этот счет данные в вышеназванной китайской книге Си-юй-вынь-цзянь-лу крайне отрывочны, иногда же просто нелепы.. Мне лично выпала счастливая доля быть первым, после венецианца Марко Поло, европейцем — очевидцем и исследователем таинственного Лоб-нора с нижним Таримом, как равно неведомых местностей, лежащих отсюда к юго-западу до Хотана. Последний путь пройден в нынешнее наше путешествие. На Лоб-норе же и Тариме я был впервые в конце 1876 г. и в первой трети 1877 г. во время своего второго путешествия по Центральной Азии[199].
Бегло вспоминая об этом путешествии, скажу, что исходным нашим пунктом был тогда временно принадлежавший России г. Кульджа. Отсюда мы выступили, в числе 9 человек[200] с 24 караванными верблюдами, в половине августа 1876 г. и, пройдя вверх по долинам рек Иро и Кунгеса, а затем вдоль по Малому Юлдусу через Тянь-шань, спустились в половине октября в долину Хайду-гола близ г. Карашара. Очутившись таким образом во владениях кашгарского Якуб-бека, мы тотчас же попали здесь под самый строгий надзор, который почти не прекращался во все время нашего шестимесячного пребывания в пределах Джитышара[201]. Однако Якуб-бек, занятый в это время усиленными приготовлениями к борьбе с китайцами и не желавший ради того делать что-либо неприятное русским — тем более, что тогдашний генерал-губернатор нашего Туркестана К. П. Кауфман письменно просил оказать мне содействие, — не воспрепятствовал нашему движению на Лоб-нор. Счастливым случаем напали мы сверх того на одного из близких к владетелю Джитышара людей — Заман-бека, выходца из нашего Закавказья. Этот Заман-бек назначен был сопутствовать нам на Лоб-нор и насколько мог постоянно действовал в нашу пользу[202]. Тем не менее мы были почти всегда изолированы от местного населения и окружены постоянным шпионством со стороны других клевретов [приспешников Якуб-бека]. Научные исследования, в особенности этнографические изыскания, весьма много через то тормозились, иногда совершенно были невозможны. Так даже я не делал в передний путь съемки, чтобы не возбудить излишних подозрений. Притом нас повели сначала самой трудной дорогой, вероятно, с целью заставить добровольно вернуться. Однако наружно нам оказывался известный почет и, по азиатскому обычаю, отпускалась безденежно провизия; снабжены были также свежими верблюдами взамен уставших из нашего каравана.
Перейдя из долины Хайду-гола в г. Курля, мы выступили отсюда 4 ноября к Лоб-нору. Сначала следовали 85 верст до Тарима; на этом пути дважды переправлялись с верблюдами вплавь через реки Конче-дарья и Инчике-дарья. Дальнейший путь наш лежал по левому берегу Тарима до переправы через него, называемой Айрылган. На этом пространстве изредка встречались поселения туземцев; пришлось также переправляться (на плоту) через значительный рукав Тарима — Кюк-ала-дарья, в который вскоре впадает р. Конче-дарья. Самый же рукав соединяется вновь с Таримом возле названной переправы, за которой мы шли по правому берегу Тарима почти до самого впадения его в оз. Кара-буран. Затем, минуя совершенно против воли, названное озеро, а вместе с ним и Лоб-нор, мы спустились еще верст 40 к югу до д. Чархалык, где наши спутники нашли для себя удобным зимовать. Оставив большую часть багажа, переводчика и трех казаков в том же Чархалыке, я налегке предпринял в конце декабря экскурсию к западу в горы Алтын-таг, чтобы познакомиться с этим хребтом и убить дикого верблюда. Последнее не удалось[203], но местность мы осмотрели более чем на 250 верст по пути от Чархалыка к оазису Са-чжеу. Вернувшись в начале февраля 1877 г. к Лоб-нору, мы пробыли здесь до последней трети марта, наблюдая весенний пролет птиц; затем прежним путем направились вверх по Тариму и 23 апреля прибыли в г. Курлю. Здесь я имел свидание с Якуб-беком, который принял меня весьма ласково и любезно. Несомненно, что влияние Заман-бека много помогло такому настроению этого коварного, но вместе с тем весьма замечательного человека. Звезда его была теперь уже на закате. Через три недели после нашего свидания Якуб-бек скончался скоропостижно[204]. Вслед за тем рушилось и царство, им созданное (55).
Из Курли мы пошли в начале мая прежней дорогой за р. Хайду-гол и в Тянь-шань, где оставались несколько дольше по случаю падежа караванных верблюдов. Получив новых вьючных животных, мы ускорили свой путь и в начале июля 1877 г. прибыли обратно в Кульджу.
Главнейшие географические результаты этого путешествия заключались: в определении истинного положения нижнего Тарима и оз. Лоб-нора, которое передвинулось на географических картах на целый градус к югу по широте и столько же, даже немного более, к востоку по долготе; в открытии громадного Алтын-тага, через что Тибетское нагорье поднялось к северу почти на 3 ° широты, выяснилась связь между Куэн-люнем и Нань-шанем, и определилось направление древних здесь путей.
Начнем о нижнем Тариме[205].
Очерк нижнего течения Тарима. Почти на меридиане г. Карашара и немного выше 41-й параллели, там, где приходящая из ледников Мусарта река, известная в нижнем своем течении под именем Уген-дарьи, впадает при абсолютной высоте местности около 2 900 футов в Тарим[206], последний круто изменяет свое прежнее западно-восточное направление на юго-восточное, а потом на южное и пробегает таким образом еще около 250 верст (не считая извилин течения) до впадения в оз. Кара-буран. Это нижнее течение Тарима, помимо общего изменения его направления, характеризуется значительной глубиной как главной реки, так равно ее рукавов и притоков. Все они текут довольно быстро по рыхлой лёссовой или песчаной почве и вырыли себе корытообразные русла. Средняя глубина самого Тарима на описываемом протяжении не менее 2—3 сажен, хотя ширина его, достигающая при впадении Уген-дарьи 50— 60 сажен, уменьшается по мере удаления к югу. Но и в самом узком месте, именно на переправе Айрылган, тот же Тарим все-таки имеет от одного берега до другого 15 сажен при глубине в 21 фут; вслед за тем опять расширяется вдвое и более, соединившись с своим главным рукавсм Кюк-ала-дарья. Этот последний отделяется от описываемой реки верстах в 50 ниже устья Уген-дарьи и вскоре принимает слева р. Конче-дарью, составляющую сток оз. Багараш (Баграч-куль, или по-монгольски Денгис). В ту же Конче-дарью значительно выше впадает справа р. Инчике-дарья, которая, по расспросным сведениям, представляет отделившийся далеко западнее рукав Уген-дарьи[207]. Эта Инчике-дарья на месте нашей переправы в ноябре 1876 г. имела при большой воде 7—8 сажен ширины и глубину около 10 футов; в конце апреля следующего года глубина той же реки была вдвое меньше. Конче-дарья, через которую мы переправлялись в том же ноябре 1876 г., имела глубину от 10 до 14 футов при ширине от 7 до 10 сажен. Наконец, Кюк-ала-дарья, вскоре после своего отделения от Тарима, имела 20—25 сажен ширины (иногда суживалась до 12 сажен), а после принятия р. Конче-дарья расширялась на 30—35 сажен[208]; глубина этого рукава нами не измерена, но она также весьма значительная. Ниже Айрылгана Тарим идет одним руслом до впадения в оз. Кара-буран, куда в том же месте притекает с юго-запада р. Черчен-дарья.
Помимо вышепоименованных притоков и разветвлений, других значительных рукавов нижний Тарим не имеет. Нет их также, судя по массе воды, которую приносит к Айрылгану Кюк-ала-дарья, и к востоку от этой последней или от нижней Конче-дарьи. Так было во время первого нашего здесь путешествия. После же того согласно сведениям, полученным нами ныне на Лоб-норе, гидрография нижнего Тарима несколько изменилась. Именно лобнорцы уверяли нас, что верстах в 40 выше переправы Айрылган Кюк-ала-дарья прорвала свой левый берег и часть ее воды, выливаясь, через этот прорыв, течет верст на пять к востоку, где образует порядочное замкнутое озеро в урочище Чибилек. Причиной этого прорыва, по сообщению лобнорцев, служило то обстоятельство, что несколько ранее сам Тарим образовал близ д. Кара-кыр новый значительный рукав, который направляется теперь в р. Конче-дарью и увеличивает здесь массу воды. Конечно, все это может быть принято окончательно за истину лишь после засвидетельствования очевидцем.
По обоим берегам нижнего Тарима, отчасти по его рукавам и притокам, залегают более или менее обширные тростниковые болота и озера, которые почти все искусственно устроены туземцами (для рыболовства и пастьбы скота) отводом воды на более низкие площади окрестностей реки[209]. Эти-то болота, при сильном летнем испарении, поглощают значительную массу воды нижнего Тарима. Кроме того, много воды расходуется на орошение оазисов, через которые протекают верховья главных рек, образующих своим слиянием реку описываемую.
По словам туземцев вода в Тариме ежегодно прибывает летом (конечно, от дождей и таяния снегов в горах, где лежат главные истоки); осенью же уменьшается и достигает низшего уровня ко времени своего замерзания[210]. Последнее обыкновенно происходит на нижнем Тариме в конце ноября или в первой половине декабря; весеннее вскрытие бывает в начале февраля[211], так что река остается под льдом месяца два или немного более.
Помимо ежегодной своей прибыли и убыли Тарим периодически то богатеет, то беднеет водой и в общем, судя по размерам нынешнего Лоб-нора, приносит теперь сюда гораздо меньше воды, чем в прежние времена, хотя, вероятно, не особенно отдаленные.
Пробежав, как выше сказано, после соединения с Кюк-ала-дарьей, одним руслом шириной от 30 до 40 сажен, верст более 70 прямо на юг, Тарим круто поворачивает к востоку-северо-востоку и тотчас же образует своими разливами сначала оз. Кара-буран, а немного далее озеро Лоб-нор. Причиной крутого поворота описываемой реки служит повышение местности к подножию Алтын-тага. Вдоль этого повышения и залегают оба названных озера. О последнем пойдет речь впереди. Относительно же Кара-бурана скажу, что это озеро, ныне, как говорят, уменьшившееся, подобно Лоб-нору, в своих размерах, имело в 1877 г. в длину от 30 до 35 верст при ширине верст 10—12; глубина всюду здесь незначительная. По берегам, в особенности на южном, залегают обширные солончаки, которые на востоке соединяются с солончаками, окаймляющими Лоб-нор, так что в давние времена, при большей массе воды в Тариме, оба озера, вероятно, составляли одно целое.
С запада, кроме Тарима, в Кара-буран впадает р. Черчен-дарья. Сам же Тарим в описываемом озере теряется лишь местами и не надолго. Однако столь широкий разлив, тем более при сильном летнем испарении, много ослабляет главную реку, которая при выходе из Кара-бурана делается почти вдвое уже, хотя все-таки сохраняет прежнюю значительную глубину. Так протекает Тарим еще верст 15 и затем начинает образовывать разлив оз. Лоб-нора, в котором исчезает окончательно. Однако возле д. Старый Абдал, т. е. перед вступлением в Лоб-нор, Тарим имеет еще от 15 до 18 сажен ширины, при глубине в 2—3 сажени и при скорости течения от 170 до 150 футов в минуту. Таким образом все нижнее течение описываемой реки, от впадения в нее Уген-дарьи до Лоб-нора, вполне удобно, если к тому представится когда-либо надобность, для плавания речными пароходами. Топливо для них доставят туграковые леса, которые растут по Тариму почти до оз. Кара-бурана.
Что касается до сухопутных дорог с нижнего Тарима, то, помимо вьючного пути из г. Курли на Лоб-нор[212] с ветвью от оз. Кара-буран в д. Чархалык и далее, существуют, по словам туземцев, еще две дороги в г. Турфан: одна, колесная, из д. Маркат; другая, вьючная, от переправы Айрылган. По первой ежегодно приезжают из Турфана за сбором податей; по второй несколько лет тому назад прошла партия богомольцев торгоутов[213] в Лхасу и обратно. К западу же и востоку от нижнего Тарима путей нет вовсе; там недоступная песчаная пустыня, по которой лишь изредка бродят дикие верблюды.
Перейдем к описанию самого Лоб-нора.
Озеро Лоб-нор. Это озеро представляет собой обширное тростниковое болото, образовавшееся, как выше сказано, разливом последней воды Тарима. Такому обстоятельству много способствуют боковые канавы, прорываемые от берегов реки местными жителями для удобства рыбной ловли. Многие из этих канав выкопаны недавно; другие же существуют от старых времен. Таким образом, почти вся западная половина Лоб-нора образована более или менее искусственно рукой человека. Иначе, весьма вероятно, Тарим не расплывался бы еще некоторое время и на своем устье образовал бы озеро менее обширное.
Нынешний Лоб-нор[214] протягивается от юго-запада к северо-востоку (по расспросным сведениям) верст на 100, или немного менее. Западный край озера возле деревни Старый Абдал лежит под 39 ° 31,2' с. ш. и под 88 ° 59,8' в. д. от Гринвича[215]. Абсолютная здесь высота 2 600 футов[216]. Наибольшая ширина Лоб-нора достигает, по словам туземцев, до 20 верст в середине общего протяжения этого озера. Здесь Тарим, как река, исчезает, но образует в направлении к северо-востоку обширный разлив очень мелкой воды, сплошь поросший огромным тростником. По расспросным сведениям, вода эта застоявшаяся, красноватого цвета и весьма соленая. В западной же половине Лоб-нора, постоянно освежаемой из Тарима, вода совершенно пресная; лишь немного солновата она возле отмелых берегов, следовательно, также на месте застоя.
Постепенно беднея водой, восточная половина Лоб-нора от меридиана поселения Кара-курчин начинает суживаться; наконец, верст через 40 (как нам говорили) вода совсем пропадает. Лет 8—10 тому назад, когда воды в описываемом озере было больше, восточный его край протягивался, по сообщению туземцев, нешироким (5—7 верст в поперечнике) клином значительно далее к северо-востоку[217]. Ныне воды здесь нет, тростник высох и поломан бурями. В западной, пресной половине Лоб-нора по крайней мере ¾ всей его площади также поросли густым тростником от 1 до 2, иногда до 3 сажен высотой. Свободные от тростника водные пространства, обыкновенно необширные, разбросаны по этим зарослям, притом скученнее к западному краю описываемого озера. Вдоль южного его берега протягивается здесь неширокая (ныне от ½, до 1 версты в поперечнике) полоса чистой воды. Кроме того, довольно обширная водяная площадь образовалась (о чем будет сказано ниже) между деревнями Кум-чапкан и Уйтун.
Глубина по всему Лоб-нору незначительная — обыкновенно от 3 до 5, иногда до 7 футов, изредка футов до 15; в отмелях южного берега всего на 1—2 фута. Вода, как и в Тариме, светлая. Вообще воды в Лоб-норе, при нынешнем нашем посещении этого озера, было значительно меньше, чем восемь лет тому назад. Убыль эта, по словам туземцев, началась лет через пять после нашего ухода и зависит, конечно, от уменьшения количества воды, приносимой Таримом. Последнее явление те же туземцы объясняют прорывом в сторону части Кюк-ала-дарьи в 40 верстах выше Айрылгана, а еще и тем, что ныне, с умножением земледелия в оазисах под Тянь-шанем и Куэн-люнем, больше требуется верховой таримской воды для орошения полей. Впрочем, периодическая прибыль и убыль воды, как в Тариме, так и в Лоб-норе, замечена здешними стариками-туземцами. Да кроме того, описываемое озеро постоянно, хотя и медленно, уменьшается в своих размерах, другими словами — усыхает. Об этом явлении наглядно свидетельствуют большие солончаки, облегающие тот же Лоб-нор. В особенности обширны, по словам туземцев, эти солончаки на северо-востоке озера, где они уходят от последних тростников за горизонт. Здесь местами соль лежит, как говорят, большими кучами. Воды пресной нет, нет также и подножного корма; следовательно, обойти вокруг Лоб-нора, хотя бы на верблюдах, очень трудно.
Тарим, как выше упомянуто, пробегает рекой вдоль всей западной половины Лоб-нора. В 1877 г. я проехал здесь в лодке до д. Кара-курчин, за которой река вскоре исчезает; но даже и перед этим исчезанием русло ее резко обозначено и имело от 3 до 4 сажен ширины при глубине от 7 до 10 футов. Ныне лобнорское течение Тарима несколько изменилось. Именно верстах в 3—4 ниже деревни Кум-чапкан лобнорцы прокопали в 1878 г. канаву, в которую хлынула большая часть таримской воды. Вскоре канава эта была размыта в глубокое русло, имеющее до 10 сажен ширины, при весьма быстром течении. Пробежав таким образом менее ½ версты, новый рукав Тарима образовал по направлению к д. Уйтун, на месте голой песчаной площади, озеро верст до 12 в окружности, при глубине от 3 до 5 футов. Ради такого уклонения в сторону значительной массы воды и ее большого испарения на обширной площади нового озера, затем вследствие уменьшения общего количества воды, приносимой к Лоб-нору Таримом, русло этого последнего, вниз от описанного прорыва, ныне сузилось против 1877 г. вдвое, местами даже втрое: так что до д. Кара-курчин теперь можно пробраться только в маленьком челноке.
Помимо Тарима оз. Лоб-нор не имеет других притоков, хотя в древности сюда, быть может, добегали вытекающие из соседнего Алтын-тага речки — Джахансай, Курган-булак и Джаскансай, ныне теряющиеся в почве по выходе из гор[218].
Что же касается до предположения о существовании другого Лоб-нора в прямом направлении Тарима к востоку от заворота при устье Уген-дарьи, как о том высказался в 1878 г. барон Рихтгофен[219], то, помимо возражений, мною тогда представленных[220], мы подробно расспрашивали теперь на этот счет лобнорцев, и они единогласно давали ответ отрицательный, объясняя притом, что, насколько доходят местные предания, обитаемое ими озеро всегда было на нынешнем месте (58).
Его флора. Относительно своей флоры и фауны Лоб-нор представляет еще большую бедность, нежели сам Тарим, который также далеко не может похвалиться обилием и разнообразием органической жизни. В особенности бедна флора описываемого озера. Правда, оба раза мы были здесь ранней весной, когда растительность почти еще не пробуждалась, но по всем данным и летом на Лоб-норе едва ли можно найти среди растений особенно лишнее против того, что состоит налицо зимой. Тем более, что в других частях таримского бассейна, именно в апреле 1877 г., на всем нижнем Тариме и в апреле же 1885 г. на Черченской реке, мы почти ничего не могли собрать для своего гербария.
Вот список найденных нами на Лоб-норе растений: в самом озере — тростник (Phragmites communis) наиболее здесь обильный, ситовник (Scirpus sp.), который часто растет по неглубоким озеркам, куга (Typha latifoka), также довольно обыкновенная, водяная сосенка (Hippuris vulgaris), частуха (Alisma sp.) и ряска (Lemna sp.), встречающиеся лишь изредка; по берегам и ближайшим окрестностям: солянка (Salicornia herbacea) нередко сплошными площадями, ситник (Scirpus maritimus) в меньшем количестве и кое-где Karelinia caspica; затем кустарники — кендырь (Apocynum venetum, быть может есть и А. pictum), из волокон которого туземцы ткут холст для своей одежды, тамариск (Tamarix laxa) и Halostachys caspia[221]. Всего, следовательно, девять видов трав и три или четыре вида кустарников[222].
Фауна. Фауна Лоб-нора, как и во всей таримской котловине, много сходствует, по крайней мере относительно млекопитающих и птиц, с фауной Западного Туркестана, несмотря на то, что обе эти страны разделяются громадным Тянь-шанем. Отчасти та же фауна заключает в себе виды общие для всей Гоби, но существенно разнится от соседней фауны Тибетского нагорья. Затем имеет немногие виды, специально ей свойственные — как, например, Nesokia brachyura n. sp., Gerbillus przewalskii n. sp., Podoces biddulphi, Phasianus insignis [степная крыса, песчанка, таримская сакраульная сойка, фазан] и др.[223]. При этом нужно заметить, что зоологические изыскания в Восточном Туркестане произведены до сих пор лишь урывками[224], следовательно не могут считаться достаточно полными, хотя с другой стороны, однообразие физических условий всей равнинной части таримского бассейна не сулит значительных добавлений к тому, что уже здесь найдено среди позвоночных животных.
Относительно млекопитающих оз. Лоб-нор да и весь внегорный бассейн Тарима весьма бедны как числом видов, так большей частью и по количеству экземпляров. Главная тому причина — крайнее однообразие и пустынность страны. Вот список диких млекопитающих Лоб-нора[225]: летучая мышь (Vesperugo sp.), еж (Erinaceus auritus?), кутора (Sorex sp.), ласка (Mustela vulgaris), выдра (Lutra sp.), нами не добытая, но которую хорошо знают туземцы; волк (Canis lupus), лисица (Vulpes vulgaris), тигр (Felis tigris); два вида дикой кошки (манул — Felis shawiana и F. caudata), степная крыса (Nesokia brachyura n. sp.); два вида песчанок (Gerbillus przewalskii n. sp, G. meridianus), мышь (Mus wagneri), заяц (Lepus stoliczkanus?), кабан (Sus scrofa); дикий верблюд (Gamelus bactrianus ferus)[226], марал (Gervus n. sp.?), хара-сульта (Antilope subgutturosa). Всего, следовательно, 19 видов. Для других частей восточной половины таримского бассейна сюда пока прибавятся только — летучая мышь (Plecotus auritus), тушканчик (Dipus sp.), песчанка (Gerbillus lepturus n. sp.) и, быть может, новый вид зайца (Lepus sp.), найденного нами на Хотан-дарье. Из домашних млекопитающих частью на Лоб-норе и всюду по оазисам Восточного Туркестана встречаются: собака, кошка, лошадь, осел, мул, верблюд (изредка), рогатый скот, коза и овца; кроме того, китайцы кое-где завели ныне свиней.
Орнитологическая фауна Лоб-нора сравнительно богаче, чем по другим классам млекопитающих; но опять-таки она та же самая, что и для всей восточной части таримской впадины. Здесь за оба путешествия нами найдено 134 вида птиц, располагающихся следующим образом по отрядам: хищные — 21, воробьиные — 50, кричащие — 2, голубиные — 4, куриные — 3, голенастые — 26, водяные — 28 (60). Из этого общего числа лишь 25 видов оседлы; более 10 видов являются на зимовку; до 60 видов остаются большим или меньшим количеством особей гнездиться; остальные бывают только на пролете[227]. Из числа зимующих пернатых обильнее на Тариме лишь черногорлый дрозд (Turdus atrogularis); остальные попадаются в незначительном количестве. Причина этому — недостаток корма. В оазисах зимовых птиц больше, но все-таки мало сравнительно с тем, на что, повидимому, можно рассчитывать при бесснежье и теплой здешней зиме. Относительно весеннего пролета на Лоб-норе будет подробно рассказано в следующей главе; о птицах гнездящихся поговорим попутно при дальнейшем описании путешествия. Здесь же назову только наиболее характерные для Лоб-нора и Тарима виды из оседлых пернатых[228].
В тростниковых зарослях всюду в изобилии встречается усатая синица (Panurus barbatus) и два вида камышевой овсянки (Cynchramus schoeniclus, G. pyrrhuloides); по окраинам тех же тростников обыкновенно держится фазан (Phasianus insignis); на солончаках встречаются стайки маленьких жаворонков (Galandrella leucophaea?), между тем как крупный хохлатый жаворонок (Galerita magna) держится предпочтительно жилых мест; здесь и наш полевой воробей (Passer montanus), вместе с своим собратом Passer stoliczkae, который живет также в тростниках Лоб-нора и в туграковых лесах. Черная ворона (Corvus sp.), нередко с выцветшими от жары и сухости в коричневый цвет крыльями, на Лоб-норе гнездится на тростнике за неимением деревьев; между тем ворона серая (Corvus cornix), весьма обыкновенная по оазисам западной части таримского бассейна, восточнее Хотанской реки составляет исключительную редкость. На Лоб-норе же встречается и дятел (Picus leptorrhynchus), весьма обыкновенный в туграковых лесах Тарима; в густых зарослях колючки и тамариска почти всюду раздается звонкий свист Rhopophilus deserti; наконец, в местах более пустынных держимся белохвостая степная сойка (Podoces biddulphi), специально принадлежащая бассейну Тарима.
Из класса пресмыкающихся в той же восточной части таримской котловины найдены были нами восемь видов ящериц и один вид змеи. Собственно на Лоб-норе встречены: Phrynocephalus axillaris [ящерица круглоголовка], распространяющаяся отсюда до Хотана и по Хотанской реке в Аксу; Eremias pylzowi [ящурка] к западу до Хотана; Stellio stoliczkanus [подкаменщик], добытый нами близ Лоб-нора в оазисе Чар-халык, далее встреченный в оазисе Ния; затем два вида из семейства гекконов — Teratoscincus przewalskii, там же, где и предыдущий вид, и Alsophylax przewalskii — на Лоб-норе, по Черченской реке и в оазисе Черчен. Помимо Лоб-нора из ящериц найдены: Phrynocephalus roborowskii n sp. [круглоголовка] в оазисе Кэрия, в предгорьях Русского и Карийского хребтов; два, быть может, новых вида Eremias, частью в тех же местах, кроме того в Хотане на реках Хотанской и Акруйской. В последних местностях добыт единственный вид змеи — Tropidonotus hydrus. Из земноводных встречена на нижнем Тариме, в Чархалыке, Ния, Хотане и на Аксуйской реке одна и та же жаба — Bufo viridis.
Среди рыб в восточной части таримского бассейна нами найдено 13 видов (из них 7 специально свойственные бассейну Тарима), принадлежащих к двум семействам — карповых (Cyprinoidae) и вьюновых (Cobitidae), почти исключительно господствующих в водах Центральной Азии. Притом среди всех вообще центральноазиатских рыб встречается мало родов, зато большое разнообразие видов. Так и на Лоб-норе с Таримом: все 13 видов, здесь собранные, принадлежат, по исследованию Герценштейна, четырем родам — Schizothorax, Aspiorrhynchus, Nemachilus, Diplophysa.
На самом Лоб-норе добыто нами семь видов рыб, один вид на нижнем Тариме и пять видов в других реках таримской котловины. Семь лобнорских видов, встречающихся, по всему вероятию, сполна и в нижнем Тариме, следующие: Aspiorrhynchus przewalskii, называемый туземцами тазек-балык — новый род и вид, установленные покойным проф. Кесслером. Это самая крупная рыба здешних местностей; достигает, как говорят, до полутора пудов весом. По словам туземцев, держится более в Тариме, в озера мало заходит. Ловят ее в сети и на удочку; нрава хищного; мясо очень вкусное, напоминает судака; найдена также в Черчен-дарье. Далее следует четыре маринки, а именно: Schizothorax lacustris, Seh. chrysochlorus, Seh. altior n. sp., Seh. punetatus. Держатся они преимущественно в озерах. Наичаще встречается Schizothorax altior, которую лобнорцы зовут отур-балык (средняя рыба); мясо ее довольно вкусно. Среди Schizothorax punetatus попадаются нередко экземпляры с закругленным близ хвоста туловищем и односторонне лишь развитым хвостовым плавником. Лобнорцы не считают такие экземпляры уродами, но особым видом, который зовут минлай-балык[229]. Еще вид маринки — Schizothorax microlepidotus, найденный нами в 1877 г. на нижнем Тариме, по всему вероятию, также встречается в Лоб-норе. Наконец, и на нижнем Тариме водятся два вида гольца — Nemachilus tarimensis, N. yarkandensis; последний встречается также в реках Черченской, Кэрийской, Хотанской и Аксуйской; кроме того, найден был нами в оазисе Са-чжеу.
Помимо вышепоименованных рыб, восточной части таримского бассейна свойственны еще пять видов: две маринки — Schizothorax latifrons n. sp., Seh. malacorrhynchus n. sp., обе встречаются в Аксуйской реке; два гольца — Nemachilus bombifrons n. sp., N. strauchi n. sp.; первый добыт в Черченской реке, в оазисе Ния, в предгорьях Кэрийского хребта в в р. Аксуйской; последний — в реках Черченской и Аксуйской. Наконец, губач Diplophysa scleroptera n. sp., ныне добыт в р. Аксуйской, а вне таримского бассейна найден в Гань-су, Куку-норе, Цайдаме и Северовосточном Тибете.
По количеству — рыбы в Лоб-норе и в Тариме вообще много. Однако лобнорцы жалуются на ее постепенное уменьшение, причиной чего считают обмеление их озера. По словам тех же лобнорцев, местная рыба ежегодно совершает периодические переходы: лобнорская направляется вверх по Тариму, таримская же идет в Лоб-нор; последняя всегда бывает менее жирна, нежели первая.
От животного мира Лоб-нора перейдем к его обитателям.
Местные жители. Нынешнее незначительное население Лоб-нора, как равно и нижнего Тарима, мало имеет достоверных преданий о своем прошлом даже в ближайшую к нам эпоху. О древних же здесь временах скудные сведения почерпаются лишь из китайских источников. По ним известно, что еще за столетие до нашей эры, при открытии Китаем сношений с бассейном Тарима, на Лоб-норе существовало небольшое государство Лэу-лань, позднее называвшееся Шань-шань. Через него пролегала потом главная дорога из Китая в Хотан, Кашгар и далее в западные страны. С заменой в VII или VIII в н. э. этого пути более северным вдоль Тянь-шаня о Лоб-норе почти забыли. Лишь в конце XIII в. здесь проходил Марко Поло, который повествует о большом г. Лоб, населенном магометанами и принадлежавшем великому хану[230]. В этом городе караваны, следовавшие к востоку, отдыхали и запасались всем необходимым на целый месяц пути страшной пустыней до г. Са-чжеу.
В первой четверти XV столетия через Лоб-нор проехало обратно из Китая в Герат посольство шаха Рока, сына знаменитого Тимура. Затем о Лоб-норе опять нет сведений. Со второй же половины XVIII столетия, после завоевания Западного края китайцами, появились китайские описания Восточного Туркестана, а вместе с тем и Лоб-нора. В главнейшем из этих описаний, именно в книге Си-юй-вынь-цзянь-лу, о жителях Лоб-нора говорится: "При этом озере (т. е. Лоб-норе) лежат только два селения, каждое в 500 дворов. Жители не занимаются ни земледелием, ни скотоводством, а лишь одним рыболовством; кроме того, они делают шубы из лебяжьего пуха, ткут холсты из дикой конопли и привозят пойманную ими рыбу на продажу в г. Курлю. Они не могут есть ни хлеба, ни мяса, подобно другим людям, потому что желудок их извергает эту пищу. Хотя они говорят тюркским языком, но магометанского закона не держатся[231]. Местные предания нынешних лобнорцев об их происхождении сбивчивы и неопределенны. Одни из них считают своими предками монголов, отделившихся от некоего Ал-батая и пришедших на Лоб-нор с Или; другие говорят, что их предки-монголы, были одноплеменны с калмыками и принадлежали четырем родам: Тымет, Емет, Аиннас и Гаиннас; наконец, по третьему сказанию, пришельцы-монголы встретили на Лоб-норе племя мачин, с которыми вскоре и смешались[232]. Жили лобнорцы первоначально в г. Лоб, назывались кеврия, исповедовали буддизм. Затем были силой обращены в магометанство имамом Джафер-Садыком, впоследствии ими же убитом[233]. Новообращенные магометане-лобцы принадлежали к секте суннитов, но в делах веры оказались не тверды. Зато на них ополчился маулана Юсуп Секкаки и подступил с войсками к городу. Испуганные жители хотели откупиться данью, но маулана ее не принял и разорил г. Лоб.[234] Случилось это, по местному преданию, за три года перед тем как Туглук-Тимур-хан принял магометанство, следовательно в 1373 г. н. э.[235] Из небольшого числа уцелевших жителей г. Лоб 15 семейств маулана увел в Аксу и поселил их близ этого города в д. Яр-бапш; немногие ушли в Кэрию, где водворились в д. Кагалык[236], а также в Хотан, где образовали поселение Лоб[237]; наконец, еще часть перебралась в тростники Лоб-нора, и потомки этих беглецов живут там доныне. По другому сказанию, уже после разорения г. Лоб, на Лоб-норе существовало небольшое самостоятельное государство, из правителей которого прославился Оттогуш-хан, имевший свою столицу на месте нынешнего поселения Чархалык[238]. На сына и наследника[239] названного хана напал из Гаса монгольский (олютский?) князь Хун-тайджи[240], победил лобнорского владетеля и разорил его город. Из уцелевших жителей одна часть убежала тогда в Хотан[241], другая в тростники Лоб-нора, где и теперь живет в седьмом уже поколении.
Трудно сказать, какое из двух преданий достовернее. Скорее всего, что при обеих выше изложенных катастрофах часть побежденных скрывалась на Лоб-норе, а также по болотам нижнего Тарима и оставалась там на жительство. Позднее, когда китайцы, уничтожив чжунгар, завладели Восточным Туркестаном, они ссылали в те же местности преступников, которые нередко женились на туземках; частью приходили сюда и беглые. Таким образом сложилось небольшое, но весьма разнородное по своему типу, нынешнее население Лоб-нора и нижнего Тарима. Обе эти местности составляют одно целое и называются туземцами общим именем Лоб (62).
По собранным сведениям, еще в половине нынешнего столетия жителей здесь было гораздо больше, чем теперь. Тогда на самом Лоб-норе считалось, как говорят, слишком 500 семейств; но вскоре оспа уничтожила значительную часть этого населения. Немного ранее такого бедствия близ Лоб-нора была основана д. Чархалык, выходцами из Хотана. Под их цивилизующим влиянием лобнорцы научились сеять хлеб и вообще начали понемногу выходить из состояния полной дикости. Ныне лишь внутри самого Лоб-нора осталось немного семейств, живущих по-старинному. На Тариме таких дикарей почти нет, ибо здешнее население более подвергалось наплыву, а следовательно, и влиянию беглых и ссыльных из оазисов Восточного Туркестана.
Их численность и управление. В 1876—1877 гг., при первом моем здесь путешествии, на нижнем Тариме находилось 9 поселений, в которых состояло 134 двора, а в них 1 184 жителя[242]; на Лоб-норе с оз. Кара-бураном было 10 деревень (еще одна в Чархалыке) с населением в 70 семейств, считавших в себе около 300 душ обоего пола[243]. Ныне, по сообщению лобнорского правителя Кунчикан-бека, под его ведением также около 70 семейств и в них до 400 душ. Распределение дворов по деревням значительно изменилось; затем, деревни Кум-лук и Шакел брошены; основаны же новые — Кая-куюк, Тукмак-кюль и Новый Абдал; в последней живут лишь зимой для удобства пастьбы скота. На нижнем Тариме, по словам Кунчикан-бека, деревни Кутмет-кюль и Уйман-кюль брошены; кроме того основаны новые — Ени-кюль и Улук-кюль; дворы по деревням тоже перетасовались[244]. В общем число дворов во всех нижне-таримских деревнях ныне от 180 до 200.
В административном отношении население Лоб-нора и нижнего Тарима разделяется на два участка: собственно лобнорцев, или каракурчинцев[245], и таримцев или каракульцев[246]. Теми и другими управляют наследственные беки: лобнорцами — Кунчикан-бек (из рода Джахан), каракульцами — Насыр-бек; последний считается старшим. Общий же князь Джун-ган (Дзюн-ван?) обоих участков живет в Турфане. В свою очередь он подчинен тарачинскому вану (ныне ваньша[247]) — в Хами.
Помимо содержания обоих своих беков, лобнорцы и таримцы платят ежегодно турфанскому князю по 40 теньге[248] с мужчины; кроме того, посылают подарки — меха, скот и пр. Турфанский князь отсылает каждый год хамийской ваньще: 9 выдр, несколько других звериных шкур и стадо баранов; в отдарок получает шелковые материи.
Кроме вышеупомянутых податей, с тех же лобнорцев и таримцев ныне идут неопределенные, но весьма большие поборы для китайцев. Эти последние приезжают сюда ежегодно, иногда по нескольку раз, и привозят разное дешевое тряпье в виде подарков; в обмен же забирают, часто силой, скот, меха, деньги, что у кого найдется; наконец, по временам, китайцы производят сборы для разных случайных своих надобностей[249].
Словом, описываемое население до того отягощено ныне поборами, что немало мужчин бросили свои жилища и превратились в нищих, или ушли с Лоб-нора в д. Чархалык, в наемные работники.
Наружный тип. По своему наружному типу лобнорцы и таримцы представляют пеструю смесь физиономий. В общем, однако, преобладает тюркский тип с большой примесью монгольского. Последний выражается всего резче в выдающихся скулах и малом количестве волос на лице.
Рост описываемого населения средний и ниже; высокие редки. Сложение вообще неплотное, грудь впалая; тем не менее руки сильные, вероятно, вследствие постоянной гребли в лодках; кожа тела белая или, вернее, грязнобелая. Череп формы эллиптической по наклонной оси, так как затылок у большинства сильно выдается назад; лоб низкий, брови правильные; глаза большие, черные, реже карие; нос высокий, прямой, иногда горбатый; скулы большей частью выдающиеся, но менее чем у кровных монголов; губы толстые, зубы мелкие и белые, уши средней величины; баки почти вовсе не растут, борода и усы также плохие. Волосы на голове черные[250], нередко с более светлым, кофейным оттенком, в особенности у женщин, у мужчин борода иногда бывает еще светлее. Мужчины бреют свою голову[251], усы и бороду оставляют. Женщины-девушки разделяют волосы на голове пополам и заплетают их сзади в мелкие косички, концы которых связывают на спине в пучок. Замужние женщины носят две косы. Каракурчинцы, обитающие внутри Лоб-нора, представляют тот же тип, только более плюгавый — мельче ростом, корявее и слабосильнее; кроме того, цвет кожи у них темнее, быть может от постоянной грязи.
Несмотря на невыгодные физические условия своего существования, обитатели Лоб-нора и Тарима пользуются хорошим здоровьем. Мы видели здесь стариков более 70 и даже в 90 с лишком лет, которые были еще очень бодры[252]. Только женщины на Лоб-норе нередко умирают при родах, а девочки — в детском возрасте; оттого женщин по числу меньше, нежели мужчин. Но вообще детей достаточно как в д. Абдал, так и в ближайших к ней поселениях Лоб-нора. Из местных болезней самый страшный здесь бич оспа; обыкновенные — воспаление глаз и язвы на теле, преимущественно на голове; лихорадки и горячки лобнорцы не знают. Язвы на теле лечат ртутью, принимая ее внутрь; от той же болезни и от некоторых других пьют отвар какого-то иерусалимского корня, привозимого в Восточный Туркестан из России. Лечения оспы не знают; заболевшего бросают на произвол судьбы, вся же деревня перебирается на другое место.
Одежда. Главным материалом для одежды всех лобнорцев[253] служит кендыревый холст собственного приготовления. Из него шьются панталоны и рубашки, которые всегда носят как мужчины, так и женщины. Из того же холста делаются армяки или халаты, составляющие верхнее одеяние для обоих полов. У более цивилизованных лобнорцев — жителей д. Абдал и ближайших к ней[254] — халаты иногда шьются из дабы или маты синего, коричневого, реже красного цвета; кроме того, абдалинцы приготовляют для халатов грубую ткань из бараньей шерсти, или из шерсти диких верблюдов. Зимой абдалинцы надевают бараньи шубы, составляющие редкость в Кара-курчине. Там для теплоты кендыревый холст подбивается лишь утиными шкурками. Немногие же старухи каракурчинки, придерживаясь старины и по крайней бедности, всю свою одежду, не исключая рубашек и панталон, шьют из утиных шкур, предварительно выделывая их рыбьим жиром или солью. На голову каракурчинцы надевают зимой шапку из лисьего меха, летом — матерчатую или войлочную тюбетейку. Женщины Кара-курчина зимой носят шапочки из утиных (реже лебединых) шкурок, перьями наружу; летом повязывают голову платком из кендыря. В Абдалах мужчины носят зимой бараньи, реже лисьи шапки, летом тюбетейки[255]; женщины повязывают головы платками на манер наших деревенских баб. Даже платки теперь здесь обыкновенно московских фабрик, полученные от китайцев в обмен на баранов[256]. Обувью в Кара-курчине служат у мужчин и женщин чирки (вроде калош или лаптей) из звериной шкуры; голень обматывается, как у наших крестьян, носящих лапти, большой онучей из кендыря и окручивается сверху веревкой. Абдалинцы носят ичиги, даже самодельные сапоги с каблуками; у женщин, которые и здесь не прочь щегольнуть, каблуки делают выше. Летом жители Лоб-нора большей частью ходят босыми, не исключая и самого Кунчикан-бека.
Жилище. Все обитатели Лоб-нора и нижнего Тарима живут в тростниковых помещениях, называемых по-местному сатма. Такое жилье представляет квадратную загородку длиной в 5—6 сажен больших фасов, обращенных обыкновенно к северу и югу, и сажени 3—4 по длине фасов меньших, расположенных на восточную и западную стороны горизонта[257]. По углам и в самых фасах на некотором расстоянии вкопаны корявые, часто не очищенные от коры, стволы туграка, поддерживающие всю постройку. В Кара-курчине вместо туграковых столбов, за неимением этого дерева, ставятся плотно связанные снопы тростника. Стены описываемого жилья обставляются тростником высотой в сажень или немного более. Вместо потолка настилается тот же тростник; в середине оставляется небольшое (фута 1½ в поперечнике) отверстие для света и выхода дыма от огня. В одном из фасов, обыкновенно южном, делается вход, прикрываемый тростниковой же дверью. Внутренность всего жилища разделяется тростниковыми перегородками на три или четыре отделения, смотря по зажиточности хозяина. Первое от входа самое большое отделение, на средине которого в ямке расположен очаг, предназначается для обыденного пребывания семьи и для приема посетителей. Из других, меньших отделений, одно служит спальней, другое кухней, где находится глиняный очаг для приготовления пищи, третье кладовой; нередко кухня делается особо от жилого помещения. Вместо полок на внутренних стенах сатма подвешиваются обломки старых лодок. Вокруг очага большой комнаты постлан для сиденья тростник; он же служит взамен подушек и постелей в спальне; изредка, впрочем, для постели собираются метелки тростника и утиные перья.
У более зажиточных близ сатма делаются глиняные загоны для скота с тростниковой покрышкой. Впрочем, такие загоны мы видели лишь в д. Абдал, которая считается столицей Лоб-нора. Здесь тростниковые жилища просторнее и чище, нежели в Кара-курчине. Там иногда сатма стоят даже на болоте за неимением сухого места; в таком случае в жилом помещении тростник настилается толстым слоем на сырую почву.
Как на Тариме, так и на Лоб-норе вышеописанные сатма скучиваются в деревни, обыкновенно небольшие. Места таких деревень непостоянны; они находятся в зависимости от удобства рыбной ловли и пастьбы скота. Сами жилища защищают своих обитателей лишь от летнего зноя, но не спасают от холода и бурь. При небольшом ремонте служат 3—4 года. Часто подвержены пожарам от малейшей оплошности в обращении с огнем.
Домашняя обстановка. Из предметов домашнего обихода мы встречали в обиталище лобнорца: чугунную чашу для варки пищи, медный чайник (кунган) для кипячения воды, чугунок в виде сковороды для печения хлеба, волосяные сита для просеивания муки, топор, деревянные ведра, такие же блюда, чашки и ложки, цыновки из стеблей куги (Typha), служащие вместо скатерти во время еды и в редкость — войлоки; быть может, имеются еще кое-какие хозяйственные мелочи, но их во всяком случае немного. У каракурчинцев даже подобный инвентарь обыкновенно бывает неполный, так что, взамен чугунной чаши, иногда употребляется большой черепок от чаши разбитой, а медного чайника или сковороды часто нет вовсе.
Исключительной собственностью женщин, кроме их платья, служат — веретена, прялки, иногда грубый ткацкий станок, немного иголок и других мелочей. Мужчины, почти все, имеют огнива, бритвы и ножи; последние носят за поясом в кожаных ножнах[258], а за пазухой жестяную, деревянную или кожаную коробочку с табаком, который не курят, но жуют. Необходимую принадлежность каждого семейства составляют еще лодки, выдолбленные из стволов туграка, сети и удочки для рыболовства; также связки сухой рыбы и холстины из кендыря; затем нередки капканы для ловли хара-сульт, лисиц и волков. Ружья имеются на всем Лоб-норе лишь у семи человек — фитильные с мелкими прямыми нарезами. Кара-курчинцы обыкновенно носят все свое платье на себе; в нем и спят, не раздеваясь. Абдалинцы, помимо обыденного платья, почти все имеют праздничную одежду. Денег, вероятно, ни у тех ни у других нет. Притом лучшие свои вещи лобнорцы не держат дома, во избежание случайности от пожара или грабежа от китайцев, но зарывают эти вещи в песок в местах, известных лишь самим хозяевам.
Противоположно монголам и тангутам абдалинцы опрятны и чистоплотны. Летом купаются часто, зимой постоянно умываются. Посуду содержат в чистоте, пищу также чисто приготовляют; перед едой и после нее моют руки. Одежда у них хотя простая, но, сколько возможно, чистая; праздничное же одеяние весьма опрятное. Каракурчинцы — те грязны и оборваны, притом сильно пахнут рыбой, как и все вообще обитатели Лоб-нора и Тарима. От их деревень рыбный запах слышен по ветру довольно далеко.
Пища. Действительно рыба составляет здесь главный продукт питания. Исключая зимнего времени, она ловится ежедневно; на зиму заготовляется в сухом виде. Свежую рыбу обыкновенно варят; сушеную нередко поджаривают, предварительно смочив ее соленой водой. Рыбий отвар пьют вместо чая. Из рыбы также добывают жир, который употребляется взамен масла. Подспорьем к рыбной пище служат весной и осенью утки, а зимой отчасти мясо зверей — хара-сульт, диких верблюдов и др.; кабанов здешние жители, как магометане, не едят. Абдалинцы ко всему этому добавляют баранье мясо (изредка) и пшеничный хлеб, который все более и более входит здесь в употребление. Зерно имеют со своих пашен и мелют его на своих же крошечных водяных мельницах[259]. Каракурчинцы хлеба не знают; некоторые из них вовсе не могут его есть, равно как и баранье мясо. Зато они едят, как и все впрочем лобнорцы, мясо пеликанов и выпей (Botaurus stellaris)[260]; последнее считается полезным от кашля и боли живота; вкусом, как говорят, походит на фазанье. Наконец, на Лоб-норе и Тариме все жители употребляют в пищу поджаренные корни кендыря, а весной молодые побеги тростника, которые считаются даже лакомством[261]. Из метелок тростника летом изредка вываривают темную тягучую массу, сладкую на вкус. Следует также упомянуть, что лобнорцы и таримцы, противоположно монголам, охотно пьют сырую воду.
Занятия. Как выше сказано, рыба служит главной пищей описываемого населения; поэтому рыболовство составляет специальное здесь занятие в течение весны, лета и осени. Ловят рыбу сетями и на удочку. Сети небольшие, собственного приготовления из ниток кендыря, устраиваются таким образом, что рыба сама в них запутывается[262]; удочки грубой работы делаются сколько кажется, в Чархалыке. Ежедневно утром и вечером мужчины осматривают свои снасти и собирают попавшую рыбу. При обилии ее редко кто возвращается без добычи. Для удобства рыбной ловли устраиваются (как было уже упомянуто) на Тариме, частью и на Лоб-норе, искусственные озера в тех местах, где уровень Тарима, вследствие оседания на берегах и в самом ложе реки приносимой ветром пыли, как равно выдувания почвы по соседству, выше окрестной местности. Тогда стоит лишь прокопать в береге небольшую канаву, и вода, сюда хлынувшая, затопит большую или меньшую площадь. Обыкновенно это делается весной; затем спускная канава засыпается. Вместе с водой в новообразованное озеро заплывает и рыба, которая проводит здесь лето, отъедается и жиреет. Между тем площадь озера, подвергнутая сильному испарению в течение целого лета, значительно уменьшается, рыбе становится тесно и душно. Тогда спускная канава вновь отворяется и здесь ставят сети, в которые кучами лезет рыба, почуявшая свежую воду. Подобная операция повторяется в одном месте несколько лет сряду. Впоследствии на таких озерах вырастает тростник, который служит здесь главным кормом для скота. Большая часть нижнетаримских озер образовалась подобным образом.
Для рыболовства, конечно, необходимы лодки, которые все здесь малых размеров (12—14 футов в длину; фута 1½, иногда и того менее, в ширину) вроде наших душегубок; выдалбливаются они из стволов туграка; на зиму, во избежание растрескивания от сухости воздуха, закапываются в песок. Лобнорцы управляют своими лодками в высшей степени искусно; ездят в них как сидя, так и стоя.
Ловля уток нитяными петлями, в особенности при весеннем и осеннем пролете, составляет также обыденное занятие лобнорцев. Зимой или, чаще, осенью, некоторые из них ездят на охоту в Алтын-таг за дикими верблюдами и яками; дома же промышляют зверей капканами, в особенности каракурчинцы. Они скотоводством вовсе не занимаются. Но абдалинцы держат значительное количество баранов, затем рогатый скот, немного лошадей и ослов. Еще больше развито скотоводство на Тариме, главным образом разведение баранов. Последние на Лоб-норе курдючные, большого роста, очень жирны и дают превосходное мясо; таковые же вероятно и на Тариме[263].
С каждым годом абдалинцы усиленно начинают заниматься хлебопашеством. Удобных для этого мест на самом Лоб-норе нет. Поэтому обрабатывают землю в Чархалыке и на р. Джахансай, недалеко от развалин г. Лоб. Сеют всего более пшеницу, затем ячмень, кукурузу и хлопок; садят также в небольшом количестве овощи — арбузы, дыни, лук и морковь.
Все сообщения и перекочевки производятся главным образом на лодках, зимой — по льду Тарима. Тогда под лодки подделываются небольшие салазки. На таких салазках абдалинцы возят по льду и дрова (тамариск) для топлива; в Кара-курчине топливом служит тростник.
Вообще среди описываемого населения мужчины исполняют все работы вне дома. Женщины же ведают демашними занятиями — ухаживают за детьми, варят пищу, прядут нитки и ткут холст из кендыревого волокна, шьют одежду и пр.; иногда собирают поблизости дрова и осматривают сети в отсутствие мужчин. Притом женщины постоянно сидят дома и ни в какие общественные дела не вмешиваются.
Обычаи. Многоженство, как вообще у магометан, дозволяется, но на Лоб-норе, сколько кажется, не практикуется, быть может по отсутствию достатка. Впрочем, и здесь муж волен прогнать свою жену и взять другую; вообще жениться можно на самое короткое время, зато распутство сильно наказывается. В брак мужчины вступают с 16 лет, а женщины с 15, не ранее; при этом требуется лишь согласие родителей обеих сторон. Жених лет за пять до свадьбы, следовательно еще мальчиком поступает в дом невесты к ее отцу для различных работ. С ним в виде калыма дают лодку, сети, пленки для ловли уток, сушеную рыбу, рыбий жир и связки кендыревого волокна; у абдалинцев к этому присоединяются еще корова, лошадь или осел. Накануне свадьбы жених подносит своей невесте две лисьих шкуры, немного хлеба печеного или в зерне и при этом в виде хадака[264], пучок связанных косичек серой цапли, называемый кош.
Свадьба совершается в жилище невесты. Молодые садятся против входа у задней стенки. Справа от жениха помещаются мужчины, а слева от невесты — женщины и девушки. Отец невесты угощает гостей рыбой и утками, а также бараниной и хлебом, если имеются эти продукты. После трапезы тот же отец невесты закрывает молодых двумя халатами, и ахун или лицо, его заступающее, читает молитву; молодые и гости в это время стоят. По совершении молитвы венчание считается оконченным; гости расходятся, кроме двух женщин, которые провожают новобрачных на противоположную сторону Тарима[265], где ставится небольшая кендыревая палатка. В ней молодые остаются ночевать. Утром те же женщины приносят им для мытья воду. Затем новобрачные отправляются с визитами по домам своей деревни. Здесь им дарят, смотря по достатку, рыбу, кендырь, холст, деревянную посуду и пр. После визитов молодые отправляются в свое жилище, где новая жена подносит мужу 12 рубах из кендыревого холста и 12 таких же панталон; вместе с тем отец бывшей невесты дарит своему зятю лодку, сети, домашнюю утварь и пр.; абдалинцы, кроме того, дают скот. Празднуется свадьба только один день. В это время устраиваются гонки на лодках, а в Абдалах — скачки на лошадях и ослах. Молодые также принимают участие в этих увеселениях.
Из детей мальчики находятся преимущественно на попечении отца, девочки же на попечении матери. Тех и других учат молиться, затем правилам вежливости и уважения к старшим. В Абдалах мы застали теперь даже школу, которой заведовал ахун из Хотана, вскоре, впрочем, опять покинувший Лоб-нор. Мальчики с отроческого возраста пасут баранов, помогают своим отцам ловить рыбу и уток; сделавшись постарше, ходят также на охоту. Девочки прислуживают матерям и обучаются ими домашнему хозяйству. Обрезание мальчиков совершается на седьмом году жизни, иногда раньше или немного позже, если некому в срок сделать операцию.
При похоронах у тех же лобнорцев покойника прежде всего моют, затем одевают в пять белых рубах из маты; первая такая рубаха достигает лишь до пояса, остальные постепенно удлиняются, так что пятая закрывает босые ноги. В Кара-курчине, за неимением маты, рубахи делаются из кендыря. Голова у мертвого мужчины окружается белой повязкой, у женщины сокрывается лишь платком спереди. Потом покойника несут на носилках к ахуну или к лицу, его заменяющему, и тот читает молитвы. В головах носилок приделывается шест, на который у мужчин надевается чалма, а у женщин платок. Хоронят в день смерти или же на следующий.
Для могилы выкапывают на кладбище яму, приблизительно равную кубической сажени. В этой яме с западной стороны делается ниша, в которую кладут покойника (на тростниковой подстилке) на бок, лицом к западу, головой к югу; потом ниша заделывается и яму засыпают. Прежде могилы не засыпали, но обставляли внутри тростником и делали тростниковую покрышку.
В Кара-курчине умершего кладут в лодку, покрывают ее другой лодкой и этот гроб ставят в густом тростнике; кругом обтягивают сети. Поминки по усопшем совершаются на 1, 3, 7 и 40-й дни после смерти. Тогда ходят на могилу; в доме же покойника его родственники и близкие знакомые получают угощение. На кладбищах втыкаются шесты с привязанными к ним хвостами диких яков, цветными тряпками и тому подобными украшениями. Наследство получается лишь после смерти обоих родителей, ибо если один из них умрет, то домом управляет другой, будет ли то отец или мать, все равно. При дележе наследства сыновья получают поровну, но от каждой их части отделяется ⅑ доля для дочерей. Впрочем, все это применимо лишь к более зажиточным абдалинцам.
Приветствуют лобнорцы друг друга при встрече, как и другие мусульмане, словами «ассаляу-маликэм», на что получается ответ «валикем-ассалям»; при этом делают руками жест, словно гладят бороду, затем складывают руки внизу груди и наклоняют туловище немного вперед, как у нас при легком поклоне. Обращаясь один к другому, те же лобнорцы говорят «доакль» (сделай одолжение). Когда женщина обращается с какой-нибудь просьбой к мужчине, то считается вежливостью, если она слегка ударит кавалера рукой по спине или между плеч и приговаривает: «чик, чик, чик, чирак-як», что собственно смысла не имеет, а в переводе означает «выходи и зажги светильник». Если же мужчина обращается к женщине, то, кроме обычного «доакль», вежливый кавалер говорит: «джиним санга» (в переводе — «я жертвую собой для тебя»).
В свободное от обыденных занятий время лобнорцы ходят один к другому в гости, всего чаще мужчины к мужчинам, женщины к женщинам. При особых торжествах те и другие сходятся вместе. Во время угощения гостей хозяин сидит[266] с ними, но сам не ест; хозяйка прислуживает. Игр и плясок здесь нет, также нет и музыкальных инструментов. Песни поются редко, обыкновенно при езде в лодке; мотив их заунывный. Абдалинцы, сколько мы заметили, любят шутить друг над другом. Женщины нередко ссорятся, как и у нас, причем попрекают одна другую разными сплетнями; бедность, как и при ссорах наших простолюдинов, служит не малым укором при ругатне.
Суд на Лоб-норе производится выборными старшинами под председательством Кунчикан-бека. Обычаи заменяют незнание шариата. Забавно было видеть, как на одном из судебных разбирательств все судьи кричали: «Магомет сказал, Магомет сказал», но ни один из них не знал, что именно сказал Магомет.
Язык и верования. Язык обитателей Лоб-нора и нижнего Тарима тот же тюркский, как и во всем Восточном Туркестане; отличается лишь значительной примесью монгольских слов[267]. Впрочем, слова, эти теперь понемногу выводятся и заменяются словами хотанских поселенцев, живущих в Чархалыке. Ныне лобнорцы нас уверяли, что лучше понимают говор жителей Курли, нежели хотанцев[268]. Со своей стороны могу заметить, что наш переводчик, родом таранчинец из Кульджи, свободно объяснялся как на Лоб-норе, так и в Хотане. Кроме того, у лобнорцев есть собственный язык, которым они объясняются между собой и которого не понимал наш переводчик. Мы слышали, что этот язык тот же тюркский, но только исковерканный, как бывает искаженный русский говор у наших офеней (64). Всегда лобнорцы говорят громко и скоро, притом нередко сразу несколько человек, в особенности если желают сообщить что-либо интересное.
Относительно своей религии обитатели Лоб-нора и Тарима — магометане суннитского толка, господствующего во всем Восточном Туркестане (65). Религиозным фанатизмом не отличаются. Ежедневный намаз совершается лишь в Абдалах. Посты соблюдаются только стариками. Есть и пить с нами лобнорцы также не гнушались. Суеверий у них, как кажется, немного; в злого духа не верят.
Высокочтимую святость всего Лоб-нора составляет небольшой мазар[269], находяшийся близ д. Старый Абдал, в одной от нее версте вверх по Тариму. Здесь, шагах в пятидесяти от левого берега реки, на небольшом глинисто-песчаном бугре, верхушка которого выровнена площадкой, сделана из тростника, с туграковыми столбами, по фасам квадратная загородка, имеющая сажени три в стороне каждого фаса и около одной сажени высоты; плоская крыша также тростниковая. С южной стороны оставлен вход, запираемый тростниковой дверью, а с запада приделана другая небольшая загородка, отделенная от главной тростниковой стеной западного фаса. В этой-то небольшой загородке закопана в землю главная святость — медная чашка и, кроме того, лежит небольшой красный флаг, также святой. К стенке западного фаса, отделяющего большое помещение от малого, приделаны, на высоте футов трех от земли, небольшие туграковые подмостки, на которых в порядке разложены: несколько десятков маральих рогов, головы хара-сульт и домашних баранов, а также несколько хвостов яков и пара их рогов. В маленькой загородке также находятся подобные приношения; снаружи же ее на туграковых подмостках набросана куча маральих рогов. Наконец, кое-где по сторонам всей постройки торчат невысокие шесты с привязанными к ним яковыми хвостами.
По местному преданию, в давние времена проходили из Хотана через Лоб-нор шестеро магометанских святых с одной при них собакой. Эти святые и подарили за какую-то услугу одному из предков Кунчикан-бека вышеупомянутую медную чашку, а затем прислали из Турфана красный флаг и бумагу на владение обеими подаренными драгоценностями. Бумага зта завернута в шелковую материю и положена в небольшой весьма грубой работы туграковый ящик, поставленный между маральими рогами в стенке западного фаса большого помещения. Сами святые, как гласит легенда, ушли в пещеру недалеко к северу от Турфана, сказав, что «мы еще вернемся»; собака лежит окаменелой у входа в эту пещеру. По тому же преданию, во время пути святых в Турфан, их преследовали, с целью убить, монголы. Разбойники эти искали намеченные жертвы по следу собаки. Тогда у нее были отрублены ноги, но собака все-таки не отстала от своих хозяев. Лобнорцы весьма чтят эту святость и уверяли нас, что только она одна удерживает их жить в таком худом месте, как Лоб-нор. Каракурчинцы же почти не имеют понятия, за что именно почитается выше описанный мазар. «Знаем только, что святое, а в чем эта святость заключается — не понимаем», — говорили они нам.
Умственные и нравственные качества. На Лоб-норе, более нежели в чем либо, заметна значительная роль духовных способностей между абдадинцами и каракурчинцами. Первые обладают достаточной умственной сметкой, хитры и отчасти уже плутоваты; последние гораздо проще и умственно ограниченнее. Приведу здесь дословно нравственную характеристику каракурчинцев, сделанную мною при первом знакомстве с этими людьми[270].
«Бедный и слабый физически, каракурчинец беден и нравственно. Весь мир его понятий и желаний заключен в тесные рамки окружающей среды, вне которой этот человек ничего не знает. Лодки, сети, рыба, утки, тростник — вот те предметы, которыми только и наделила несчастного мачеха-природа. Понятно, что при такой обстановке, притом без влияния извне, невозможно развитие ни умственное, ни нравственное. Тесный круг понятий каракурчинца не переходит за берега родного озера; остальной мир для него не существует. Вечная борьба с нуждой, голодом, холодом наложила печать апатии и угрюмости на характер несчастного: он никогда почти не смеется. Умственные способности также не идут далее того, сколько нужно, чтобы поймать рыбу или утку, да исполнить другие житейские заботы. Иные даже считать не умеют далее сотни, быть может того менее». Вдобавок к этому про всех вообще лобнорцев можно сказать, что они весьма миролюбивы, гостеприимны и живут согласно между собой. Нередко достаточный помогает бедному, чему большой пример подает сам Кунчикан-бек. Крупные преступления, как, например, убийство, здесь неизвестны; мелкое воровство начало случаться лишь в последнее время, когда, вследствие тяжести налогов, появились нищие.
Как и все вообще азиатцы, лобнорцы достаточно ленивы, а вместе с тем очень любопытны и словоохотливы. К удивлению нашему, абдалинцы знали теперь через хотанцев про Макарьевскую (Нижегородскую) ярмарку, а также слышали о железных дорогах, телеграфах и воздушных шарах. Не чужда тем же лобнорцам и удаль физическая. «Мы радуемся, молодеем, — говорили они нам, — когда наступит лето и можно вдоволь ездить на лодках по Лоб-нору и Тариму». Быстрота такой езды весьма здесь ценится, и многие лобнорцы, нередко мальчики, удивляли нас искусством управлять, даже при ветре, своими маленькими и вертлявыми челноками (66).
Характеристика Кунчикан-бека. Не полон будет сделанный выше очерк лобнорцев, если не привести здесь характеристику их правителя Кунчикан-бека[271], человека редкой нравственности и доброго до бесконечности. Как выше было упомянуто, этот бек из рода Джахан, имел в 1885 г. уже 73 года от роду, но еще находился в полной силе и обладал отличным здоровьем. Своими подчиненными он любим как отец родной, да и сам смотрит на них как на собственных детей, — никаких поборов не требует, кроме поставки дров и подмоги во время посева или собирания хлеба; при всякой же нужде пособляет неотложно. Ради этого живет сам в большой бедности[272]. Прежде, во времена Якуб-бека, достояние лобнорского правителя заключалось в шести ямбах серебра, тысячном стаде баранов и 12 лошадях. Ныне все это китайцы отобрали разными вымогательствами частью от самого Кунчикан-бека, частью за неисправную уплату податей его подчиненными. В особенности много пришлось заплатить за отмену приказания носить косы. Такое украшение до того не понравилось лобнорцам, что сам Кунчикан-бек, у которого коса выросла уже в ¼ аршина, нарочно ездил в г. Курлю, отдал тамошним властям последние деньги и едва добыл разрешение снова брить головы. Ранее того, вскоре после завоевания Кашгарии. китайцы вздумали переселить лобнорцев на Тарим в окрестности д. Ахтарма. Для этой цели сначала был уведен туда Кунчикан-бек со своим семейством. Тогда лобнорцы стали умолять китайцев возвратить их «отца родного» и получили на это согласие лишь за большую взятку.
Характерную черту Кунчикан-бека составляет еще то, что он терпеть ну может городов и страшно боится всякого начальства. Как говорят, за всю свою жизнь правитель Лоб-нора лишь раза два-три был в г. Курле, дальше Чархалыка не ездит, и ни один крупный начальник его в глаза не видал. В случае требования явиться, например, в Турфан, Кунчикан-бек обыкновенно спешно собирается в путь и уезжает с посланным за ним человеком. Станции три-четыре едет как ни в чем не бывало. Затем тихомолком выпивает слабый раствор табаку, после чего подвергается рвоте и даже обмороку. Болезнь, следовательно, налицо, и Кунчикан-бек возвращается обратно; начальству же высылается взятка.
Двое сыновей Кунчикан-бека умерли, двое других при нем находятся. Старший из них — Тохта — исполняет должность ахуна на Лоб-норе, младший — Джахан — будет наследовать своему родителю[273]. О том же Кунчикан-беке лобнорцами сложена песня, в которой восхваляется его доброта рядом с небывалым богатством и доблестями. Нам удалось записать лишь первую половину этой песни. Вот она:
«Кунчикан-бек, восходящее солнце, солнце наш господин! Облагодетельствовал ты весь мир; как голос ласточки, ты лелеешь слух всех; запер ты в своем загоне тридцать лошадей-меринов (налицо всего одна кляча); не отказываешься, видя нужду, помогать сиротам. Прежде один ты был наш князь, нынче их много (подразумеваются китайцы). Тохта-ахуна и Джахана (сыновья) бог тебе дал. Твои приятели китайцы (ирония) посылают тебе дары, за которые берут деньги. Шэхин-яз и Абдурахман (умершие сыновья) похожи были на ястребов. Во дворе твои бараны — что может сравниться с ними. Постели хорошую постель, окутайся хорошей шубой. Когда работники пашут твои пашни, никто проехать не может (смысл — так обширны пашни, в которых всего несколько десятин). Тридцать батманов[274] хлеба выдал ты на посев, завьючьте ими скот. Надень на себя латы, иди воевать в Рум[275]. Просейте муку, напеките хлеба в дорогу. Живешь ты в большом богатстве, о тебе сплетничают в народе, иные ненавидят твое доброе сердце. Сидишь ты на ковре (это тростниковая цыновка), халат на тебе цвета полной луны (из кендырного холста, окрашенного в желтый цвет корою джиды)» и т. д. — Песня продолжается еще столько же.
Сведения о пребывании русских староверов на Лоб-норе. При нынешнем посещении Лоб-нора, равно как и при первом здесь путешествии, нам удалось собрать сведения о пребывании в этих местах, в начале шестидесятых годов, партии русских староверов. Новые данные несколько пополняют прежние[276], частью же изменяют их.
Года за два с небольшим до начала магометанского восстания в Восточном Туркестане, следовательно в 1860 г., как говорили теперь нам лобнорцы, к ним неожиданно пришли четверо русских и осматривали местность. Затем двое из них отправились обратно, двое других остались на Лоб-норе. Спустя восемь месяцев русские вновь явились сюда партией около сотни человек, считая женщин и детей. Все они отлично говорили по-киргизски и объяснили, что пришли из лежащих далеко к северу гор, в которых живут киргизы и торгоуты — следовательно, из Алтая. Причиной переселения выставляли гонение своей веры. Поселились пришельцы на р. Джахансай — близ развалин г. Лоб и в Чарха-лыке, где вскоре выстроили себе деревянный дом[277], по другим сведениям даже несколько домов; занялись хлебопашеством. С туземцами жили в согласии, но мало или вовсе не помогали друг другу, так что некоторые побирались милостыней в Чархалыке.
Однако недолго пришлось новым колонистам жить на Лоб-норе. Через год после их прибытия сюда явился из Турфана, по приказанию китайского губернатора с китайским же войском, князь всех лобнорцев и таримцев и разорил поселение староверов. Эти последние сначала хотели сопротивляться силой и приглашали жителей Чархалыка действовать совместно. Для вящего соблазна к такому союзу староверы уверяли, что у них есть колдунья, которая может сотворить сколько угодно воинов. Чархалыкцы полюбопытствовали сначала увидеть такое чудо, а затем уже обещали свою помощь. Тогда была призвана сама чародейка, которая, не смущаясь, заявила, что действительно может сделать требуемое количество людей, но для этого необходимо иметь пух куги (Typha), из которого следует замесить тесто. Куга не растет в Чархалыке, и плутоватая баба, конечно, рассчитывала, что за неимением нужного материала основательно можно уклониться от исполнения требуемого чуда. На несчастье же колдуньи куги очень много на Лоб-норе, куда чархалыкцами был отправлен нарочный гонец. Вскоре целый мешок требуемого растения был привезен, и чародейка, видя себя припертой к стене, поневоле приступила к таинственной работе. Нетерпение туземцев относительно того, что выйдет, было всеобщее. Еще же более оказалось их разочарование, когда старуха, спустя немного, объявила, что потеряла свою волшебную книгу и не может сотворить людей, не зная требуемых знаний на память. Тогда чархалыкцы, видя себя обманутыми, наотрез отказались от помощи русским. Те не решились одни драться с китайцами, которые сожгли их дома и жестоко всех избили. «Стон и вопль стояли всеобщие», — говорили нам чархалыкцы. Лишь четыре семьи ушли в Са-чжеу, где, по приказанию китайского начальника, все мужчины были казнены; куда делись женщины, лобнорцы не знают. Уничтожив поселение староверов, китайцы отвели их самих в Турфан. Что сталось далее с этими несчастными — неизвестно, ибо вскоре началось здесь восстание магометан против Китая. Говорят, несколько человек из тех же русских пробрались впоследствии на Или, где выдали себя за магометан и были ласково приняты Кульджинским султаном (67).
Унылая зимняя картина Лоб-нора. Немного найдется во всей Центральной Азии местностей, столь заманчивых для путешественника издали и, в сущности, так мало оправдывающих его надежды, как Лоб-нор. Казалось бы, что масса воды, приносимой сюда Таримом, должна была образовать обширное и глубокое озеро, отрадный оазис среди пустыни; но далеко не то вышло в действительности. Остановленный в своем стремлении к югу вздутием Алтын-тага, Тарим круто поворачивает к востоку и тотчас же начинает расплываться в этом направлении. На многие десятки верст расходятся воды названной реки и образуют обширные отмелью разливы — сначала оз. Кара-бурана, а потом и самого Лоб-нора. Это последнее тянется к северо-востоку до тех пор, пока просачивающаяся почва и испарение окончательно не поглотят доставляемую сюда влагу. Тогда снова является безводная пустыня. И не только в этой пустыне, но даже на ее площадях, покрытых водой, органическая жизнь, в особенности растительная, встречает крайне неблагоприятные условия для своего существования. Чересчур соленая лёссовая почва или голый песок, вместе с крайней сухостью атмосферы в течение круглого года, сильными бурями, в особенности весной, и необычайными жарами летом — все это как раз противодействует развитию даже скудной флоры. Она действительно существует здесь на сухопутье только в немногих свойственных пустыням формах. Не лучше и на самом Лоб-норе, где почти сплошь порастают — огромный тростник, куга и ситник; местами выпадают небольшие и неглубокие площади чистой воды; по берегам стелются голые солончаки, за которыми тотчас залегает дикая пустыня, а на юге встает громадный хребет, также почти совершенно бесплодный.
Животная жизнь описываемой местности много разноообразнее растительной, но в общем все-таки бедная, за исключением лишь краткого периода весеннего и осеннего перелета птиц. Наконец, человек обитает здесь лишь по горькой нужде, хотя и свыкся с своей злосчастной судьбой. Таков общий вид и характер Лоб-нора. Для полноты следует еще указать на постоянно пыльную, словно дымом наполненную, атмосферу, окрашенную солнцем в буровато-желтый цвет; во время же бури здесь наступает совершенная пыльная мгла.
Еще более унылый характер имеет описываемое озеро зимой, когда холод угонит на юг всех гнездящихся и перелетных птиц, зеленеющий же летом тростник пожелтеет и засохнет. Покроется тогда и вода Лоб-нора льдом более фута толщиной, соберется в кучи и уйдет на свои становища вся здешняя рыба; даже лов ее туземцами прекращается. Словом, не только в окрестной пустыне, где мертвое царство господствует от века, но даже и на самом озере в это время водворяется подавляющая тишина и безжизненность. Правда, в густых тростниках попрежнему бродят кабаны, за которыми нередко охотится тигр; лисица, манул и волк подкарауливают зайцев и мелких грызунов; наконец, по солончакам кое-где пробежит хара-сульта или в редкость забредет дикий верблюд, — но все эти проблески животной жизни весьма скрытны, мимолетны и случайны.
Несколько более заявляют тогда о себе лишь оставшиеся пернатые Лоб-нора; в тростниках раздается по временам оригинальный писк усатых синиц, нередки камышовые стренатки и саксаульные воробьи; тихим, неслышным полетом промелькнет иногда зимующий лунь; изредка можно вспугнуть фазана; возле жилья держатся черные вороны, иногда и полевые воробьи; по береговым солончакам попадаются стайки малых жаворонков, а в кустах тамариска можно найти дятла, услышать свист Rhopophilus [кустарница] или отрывистое трещание саксаульной сойки — но и только! Даже туземцы зимой на Лоб-норе как-то мало заметны. Лишь поднимающийся по временам из тростников озера дым свидетельствует о присутствии здесь человеческого жилья, которое без проводника весьма трудно и отыскать.
Наш бивуак на берегу Тарима. Как раз в конце такого мертвого сезона, именно в последних числах января 1885 г., пришли мы на Лоб-нор. Лишь одной неделей позднее явились мы сюда и в 1877 г. при первом посещении описываемого озера. Таким образом в обе весны мы захватили самый ранний пролет птиц и наблюдали его на одном и том же месте. Уступая просьбам лобнорцев, мы первоначально поставили теперь свой бивуак немного ниже по Тариму возле д. Новый Абдал, где и пробыли десять суток. Время это было посвящено приведению в порядок записок о зимних исследованиях и ближайшему знакомству с местными жителями; отправлены также были через Кунчикан-бека известия на родину о нашем путешествии, но они, к сожалению, не сразу туда дошли. Охотничьи экскурсии в ближайших окрестностях нашей стоянки еще мало доставляли добычи. Неудачна также была и охота за тигром, который ночью задавил у нас собаку, а у туземцев две коровы. Выследить зверя без снега оказалось невозможным; поэтому мы караулили вечерами у задавленной добычи, но тигр рано не приходил; являлся же сюда ночью, когда темь стояла, хоть глаз коли. Пробовали мы настораживать заряженную винтовку, но и это ни к чему не привело; так зверь и ушел совершенно безнаказанно.
К наступлению валового прилета птиц мы укочевали на прежнее место, где стояли бивуаком в 1877 г. — на правом берегу Тарима, в одной версте от д. Старый Абдал. Здесь опять дважды было произведено астрономическое определение широты и долготы, так что ныне пункт этот довольно верно установлен на географических картах.
Новый наш бивуак находился в нескольких шагах от берега Тарима. Две палатки и две юрты поставлены были просторно; в средине сложен багаж; кухня устроена в растрепавшейся юрте, где частью помещались и казаки; верблюжьи седла и другие принадлежности вьючения сложены были несколько в стороне. Сами верблюды, числом 64, за неимением для них достаточного корма на Лоб-норе, отправлены были на р. Джахансай под присмотром четырех казаков, сменявшихся еженедельно. Предварительно, однако, мы привезли к бивуаку на своих верблюдах запас дров {тамариска) на все время стоянки. Наконец, следует сказать, что место, где мы теперь бивуакировали, как показал опыт еще первого нашего здесь пребывания, было отличное для наблюдения пролета птиц и для охоты за ними.
Насчет своего продовольствия мы также устроились хорошо. Еще вскоре по прибытии на Лоб-нор променены были туземцам восемь наших усталых лошадей и два таких же верблюда на 36 отличных баранов, которые пошли для еды[278]; к ним впоследствии в изобилии присоединились утки и частью рыба; пшеничную муку мы покупали у лобнорцев[279], а хлеб из нее для нас пекла жена самого Кунчикан-бека. На продовольствие оставшихся лошадей, которых теперь необходимо было хорошенько откормить, покупалась у туземцев пшеница и снопы высушенного зеленого тростника. Сами мы помещались в более уцелевшей юрте; казаки проводили день обыкновенно на дворе, спали же частью в дырявой юрте, которую чуть не ежедневно чинили, частью в соседней палатке; другая палатка назначена была для просушки коллекций и для препарирования птиц.
Обыденный порядок нашей жизни оставался ненарушимым за все время долгой стоянки на Лоб-норе. На восходе солнца мы вставали и пили чай; потом занимались писанием, расспросами туземцев, препарированием птиц и пр., словом — каждый своим делом часов до 9 утра, когда завтракали. Вслед затем отправлялись на охоту[280]; часов около трех или четырех пополудни возвращались на стойбища и обедали, после чего принимались за прежние занятия; затем пили снова чай и, наконец, часов в 8 вечера все ложились спать. Очередные казаки, в одиночку на три смены, держали караул до утра. Такая спокойная жизнь и обильная пища вскоре выгодно подействовали на наше здоровье. Только с приходом на Лоб-нор, быть может вследствие крутой перемены климата и абсолютной высоты, у многих из нас появились на лице прыщи и лишаи; в течение месяца болезнь эта прошла без последствий.
Сношения с туземцами. Выше уже было говорено, что в нынешнее посещение Лоб-нора туземцы приняли нас весьма радушно, совершенно противоположно тому, как они вели себя при первом моем здесь путешествии. Тогда, по наивному теперь признанию самих лобнорцев, «им было велено ничего нам не рассказывать или сообщать ложь». Под влиянием такого приказа от своих властей, туземцы и сами смотрели на нас как на людей подозрительных. Ныне же мы явились на Лоб-нор совершенно неожиданно, так что китайцы не успели по-своему настроить местных жителей, да притом эти последние на опыте убедились, что ничего дурного мы не делаем. К тому же еще прибавилась столь широко распространенная во всем Восточном Туркестане ненависть к самим китайцам и надежда на русских, как на возможных избавителей от гнета китайского. Словом, в нынешнее наше путешествие как на Лоб-норе, так и далее по Восточному Туркестану обстоятельства весьма благоприятно сложились в нашу пользу.
Прежде туземцы Лоб-нора и Тарима вовсе к нам не показывались и даже старались по возможности избегать нашей встречи; теперь лоб-норцы, в особенности жители д. Абдал и ближайших к ней, постоянно посещали наш бивуак, дружились с казаками, приносили им хлеб или рыбу и не отказывались от нашего угощения. Несколько человек пришли к нам даже из Кара-курчина, а также приехали из Чархалыка, собственно для того, чтобы повидаться[281]. Кунчикан-бек чуть не постоянно при нас находился и всегда рад был исполнить каждое наше желание. Словом, непритворное радушие выказывалось нам на каждом шагу. Обо всем, что сами знали, лобнорцы теперь откровенно нам рассказывали; прежней подозрительности не осталось и следа. Те же лобнорцы, даже женщины, охотно согласились снять с себя фотографии, а впоследствии наперебой лезли фотографироваться. Доверие и дружба к нам туземцев простирались до того, что они позволили выбрать для коллекции пару маральих рогов из числа собранных в своем высокочтимом мазаре. Когда мы перешли на другой бивуак от д. Новый Абдал, ее жители ускорили свою перекочевку в д. Старый Абдал, чтобы быть к нам поближе. Затем, как только начала ловиться рыба, нам почти ежедневно приносили в подарок лучшие из пойманных экземпляров. С своей стороны мы старались ласково обходиться с добродушными лобнорцами, не скупясь за все им платили и делали подарки старшинам. Так Кунчикан-беку были подарены карманные часы и стереоскоп. Старик был в восторге и, похваставши этими подарками перед своими приближенными, живо шмыгнул в маленькой лодочке вверх по Тариму, где в укромном месте закопал в песок полученные вещи.
Однако не беспечально продолжались искренние, доброжелательные к нам отношения лобнорцев. Один из них, совсем еще молодой, украл у нас для изготовления капкана три железных колышка от палатки и был пойман казаком на месте преступления. Не только Кунчикан-бек, но и вся д. Абдал, родня виновного до крайности были возмущены подобным поступком. Тотчас собрался суд старшин и единогласно приговорил воришку к смертной казни. Только мое заступничество спасло несчастного. Но все-таки его сильно наказали палками и выселили в «отдаленные» места Лоб-нора. В продолжение двух-трех часов суд, приговор и его исполнение были окончены.
Немного спустя после этого происшествия неожиданно были возвращены посланные мною, вскоре по прибытии на Лоб-нор, письма в Россию. Вероятно, они дошли до г. Курли, откуда их вернули вспять китайцы. Официально же Кунчикан-бек, отправлявший эти письма, получил от старшего над ним таримского управителя Насыр-бека, конечно по приказанию китайцев, бумагу следующего содержания:
«Кунчикан-беку от Насыр-бека».
«Вы свои распоряжения оставьте. Вы послали пакет от русских для отправки в Кульджу. Я посылаю этот пакет вам назад. Вы нашли себе нового да-женя[282]. Наши начальники--китайцы; Кульджой управляют они же. Когда есть наши начальники китайцы, вы не должны слушать русских. Приехали 20 русских, хотя бы приехало их две тысячи, нам все равно. Как смели вы служить им самовольно, зная русские мысли[283]? Получивши это письмо, поезжайте ко мне день и ночь отдать отчет не дальше трех суток. Насыр-бек Кадырис».
Сам Кунчикан-бек не поехал по этому требованию, но отправил вместо вебя доверенного человека. С ним я опять послал те же письма для доставки их в наше кульджинское консульство. Впоследствии эти злополучные письма вновь к нам вернулись с комическим объяснением китайцев, что «в трактате у них с Россией нет обязательства препровождать русские письма с Лоб-нора»[284].
С этого времени начались постоянные относительно нас каверзы и подвохи со стороны китайцев, в особенности, когда мы пошли на Хотан. Об этом не один раз будет речь впереди. Теперь упомяну только, что неожиданное появление наше на Лоб-норе произвело немалый переполох среди туземцев ближайших частей Восточного Туркестана. С одной стороны до Кэрии и даже далее, а с другой через Курлю и Карашар к Турфану, быстро разнеслась весть, что на Лоб-нор пришло русское войско воевать против китайцев. Туземцы охотно поверили этой нелепости и местами, как, например, в Кэрии, готовы были даже произвести восстание. Китайцы струхнули не на шутку. Для разъяснения дела из Кэрии командирован был на Лоб-нор китайский чиновник с переводчиком. Когда эти посланцы явились к нам, мы показали им свой пекинский паспорт и объяснили цель своего путешествия. Китаец уехал обратно несколько успокоенный. Тем не менее он всячески старался, конечно безуспешно, отговорить нас от пути с Лоб-нора в Хотан, предлагая взамен итти через Курлю на Кульджу.
Первые вестники весны. Полным контрастом зимнего запустения Лоб-нора является кипучая здесь суматоха перелетных птиц в период ранней весны. Там, где за неделю или две перед тем почти в редкость можно было встретить живое существо, теперь, словно по мановению волшебника, вдруг появляются целые тучи пернатых созданий. Их гонит сюда из теплых стран юга тот всемогущий голос природы, который пробуждает в каждой перелетной птице неудержимое стремление поскорее попасть с места зимовки на свою северную родину, на радость брачной там жизни и трудную пору вывода детей, а также собственного линяния. И вот лишь только солнце заметно начнет пригревать охолодевшие пустыни Лоб-нора, как уже сюда являются пернатые гонцы из Инду-стана. Быстро снуют они вдоль замерзшего еще озера и опять большей частью на время исчезают затем, как говорят туземцы, чтобы снова вернуться за Гималаи и поведать своим собратьям о результатах осмотра.
Как бы там ни было, но уже 27-го и 28 января мы встретили на Лоб-норе небольшие стайки лебедей (Gygnus olor?) и уток-шилохвостей (Anas acuta). Сплошной лед еще покрывал тогда всю воду, так что прилетным гостям решительно негде было присесть, разве только в незамерзающих, как говорят, местами тростниках Кара-курчина. Туда и направлялись замеченные стайки, но вскоре летели обратно, спешно и суетливо, видимо отыскивая талую воду. Вслед затем появившиеся птицы исчезли до 7 февраля, когда опять появились уже значительные стада тех же шилохвостей. Они хотя и не гнездятся на Лоб-норе, но на весеннем прилете составляют решительно преобладающий вид над всеми другими породами уток. Лебедей же здесь вообще немного[285]; в течение как настоящей весны, так и весны 1877 г. мы видели их лишь изредка и в малом числе. Однако туземцы говорят, что тех же прилетных лебедей бывает гораздо больше в Кара-курчине и на оз. Кара-буран.
Одновременно с первыми лебедями и утками показались на Лоб-норе и орлы (Aquila fulva?) сначала изредка, а затем несколько чаще, когда начался валовой пролет водяных пород. Не запоздали и турпаны (Gasarca rutila) — первый единичный экземпляр замечен был 31 января; до половины февраля их было очень мало; несколько больше прилетело во второй половине этого месяца[286]; гнездятся на Лоб-норе изредка, но гораздо чаще в дуплах туграка по Тариму и Черчен-дарье. 2 февраля прилетели, также в одиночку, чайка рыболов (Larus iehthyaetus) и серый гусь (Anger cinereus). Первая встречается на Лоб-норе лишь изредка, хотя, быть может, здесь гнездится; серые же гуси на пролете как весной, так (по расспросам) и осенью держатся большими стаями; многие гнездятся. Замечательно, что на Лоб-норе лишь в редкость появляется весной пестроголовый индийский гусь (Anser indicus), гнездящийся в большом числе в Тянь-шане и Хангае. Нынешней весной этот гусь вовсе нами не был замечен[287]; осенью же, по словам лобнорцев, посещает их озера в большом числе.
В период со 2-го по 9 февраля в прилете не было замечено ни одного нового вида; не прибывало также ничтожное количество и прилетевших уже пород, исключая только уток шилохвостей. Погода в это время стояла еще холодная, ночные морозы доходили до —22,1 °, перепадали также и бури. Вообще, по случаю более суровой зимы[288], весна на Лоб-норе в нынешнем году несколько опоздала. Несмотря на то, что уже минула первая треть февраля, на самом озере и на Тариме еще лежал сплошной лед и вовсе не было хотя бы малых полыней или заберегов. Между тем в 1877 г. Тарим уже вскрылся 4 февраля. Туземцы, основываясь на своих приметах, пророчили нам теперь, что теплая погода наступит не ранее того, как февральская луна пройдет созвездие Ориона, что и действительно исполнилось.
По мере того, как близилось желанное тепло, прилетали на Лоб-нор и новые птицы, но все-таки еще в самом малом числе. Так 9 февраля показались утки-красноноски (Fuligula rufina), которые весной составляют после шилохвостей преобладающий здесь вид; ныне же, за поздним вскрытием Лоб-нора, эти утки нередко улетали на оз. Кара-буран или вверх по Тариму; многие из них остаются в этих местах и для вывода молодых. 10-го числа прилетели красивые утки-пеганки (Tadorna cornuta) и бакланы (Phalacrocorax carbo). Первые бывают на Лоб-норе в ограниченном числе, хотя здесь и гнездятся. Бакланы же весьма изобильны на пролете во второй половине февраля и в начале марта; однако выводить детей не остаются, разве изредка по Тариму. 11-го появились нередко здесь гнездящиеся обыкновенные чайки (Larusbrunneicephalus), а 12-го чирянки (Querquedula crecca) и кряковые утки (Anas boschas). Те и другие при пролете бывают на Лоб-норе в ограниченном числе, хотя вероятно и гнездятся. 13 февраля впервые услышали мы гуканье выпи (Botaurus stellaris). По уверению лобнорцев, эта плохо летающая птица зимует в значительном числе по незамерзающим кое-где тростникам Кара-курчина, и ее весеннее гуканье слышится с конца января, недели за две до начала валового прилета уток. Ныне возле д. Абдал голос выпи совпал как раз с первыми днями такого прилета.
Валовой прилет[289]. Хотя еще 6-го и 7 февраля выпала довольно теплая погода, но вслед затем опять захолодело почти на целую неделю. Наконец, с 12-го числа тепло начало прибывать постепенно, изредка, впрочем, также нарушаясь холодами и бурями; вместе с тем и лед стал сильно таять. С этого времени, т. е. с 12 февраля, ныне начался валовой прилет водяных птиц на Лоб-норе[290]. Как весной 1877 г., так и теперь, главную массу составляли шилохвости, затем красноноски и серые гуси; несколько позднее значительно умножились бакланы, а также утки-полухи, утки-свищи и отчасти белоглазые нырки. Другие же виды уток как-то терялись в громадной массе преобладавших пород. Затем чайки и белые цапли хотя были весьма заметны, но числом своим незначительны, как равно и некоторые голенастые, прилетевшие на Лоб-нор в феврале. Вообще, чтобы продолжать вышепоименованный порядок пролетных птиц в описываемом месяце, назову их в последовательности прилета: 14 февраля появились — крачка чеграва (Sterna caspia) и чайки серебристые (Larus argentatus?), 15-го — нырки белоглазые (Fuligula путоса), 16-го — утки-полухи (Anas strepera), 17-го — утки-свищи (Anas penelope), 18-го — кулики-красноножки (Totanus calidris), 20-го — чернохвостые сукалени, (Limosa melanura), 21-го — белые цапли (Ardea alba), 22-го (быть может, немного раньше) — красноголовые нырки (Fuligula ferina), 25-го — утки соксуны (Anas clypeata), 28-го — приморские зуйки (Aegialites cantianus). Всего в нынешнюю весну в прилете на Лоб-норе к 1 марта состояло 23 вида птиц, а весной 1877 г. 27 видов.
Но как прежде, так и теперь прилетные стаи появлялись на Лоб-нор исключительно с запада-юго-запада, а не с юга, как, повидимому, следовало бы ожидать. Причина этому, конечно, та, что птицы, зимующие в Индии, не решаются ранней весной лететь из-за Гималаев прямо на север к Лоб-нору через высокое и холодное нагорье всего Тибета, но пересекают эту трудную местность вероятно там, где она наиболее сужена, именно к Хотану и Кэрии, минуя притом громадные ледники Кара-корума[291]. Спустившись в теплую котловину Тарима и встретив здесь с одной стороны убегающую за горизонт пустыню, а с другой — громадный хребет, высокой стеной ее окаймляющий, словом — местность совершенно для себя непригодную, пролетные стаи, руководимые, быть может, бывалыми товарищами, летят вдоль окрайних гор к Лоб-нору и являются сюда с запада-юго-запада. Осенью же, как говорили нам туземцы, гуси нередко направляются с Лоб-нора прямо на юг за Алтын-таг[292], следовательно через Тибет, где в это время достаточно тепло, и вода еще не замерзшая.
Валовой прилет водяных птиц на Лоб-норе продолжается весной недели две или около того. В этот период утки и гуси появляются здесь в таком громадном количестве, какое мне приходилось видеть, при весеннем же пролете, только на оз. Ханка в Уссурийском крае. Но там страна совсем иная, поэтому и иная картина весенней жизни пернатых[293]. В общем на Ханке им несравненно привольнее, чем на пустынном Лоб-норе. Здесь только по нужде, за неимением чего лучшего, табунятся пернатые странники, выжидая, пока начнут хотя немного таять льды и снега нашей Сибири. Тогда чуть не мигом отхлынет вся масса водяных птиц с Лоб-нора на север. Но во всяком случае как Лоб-нор, так и Тарим служат великой станцией для перелетных птиц, которые, если бы не существовало таримской системы, конечно не могли бы за один мах переноситься в этом направлении от Гималаев за Тянь-шань и обратно.
В горячую пору прилета стаи уток и гусей являются на Лоб-нор почти беспрерывно в течение целого дня, вероятно, также и ночью. Лишь в сильную бурю, которая обыкновенно дует здесь от северо-востока, прилет временно останавливается, да и то не всегда[294]. Однако всего более происходит тот же прилет по утрам часов до десяти. Стаи уток и гусей обыкновенно несутся торопливо, но не более как шагов на 100—150 над землей. Иногда, впрочем, утиное стадо летит очень высоко и нередко с шумом бури бросается вниз к своим собратьям. Случается, что сильно утомленные утки, усевшись на лед. заворачивают всем обществом головы под крылья и, вероятно, спят.
В начале валового прилета, когда талой воды на западном Лоб-норе еще нет, все прилетные стаи направлялись вдоль озера в Кара-курчин. Там, на небольших полыньях, проводили ночь и следующее утро. К полудню те же стада возвращались кормиться на западный край озера в окрестности нашего бивуака, где всего изобильнее росла низкая солянка — Salicorniaherbacea, составляющая весной на Лоб-норе главную пищу уток, частью и гусей. Только птицы эти не едят названную солянку сухой и пыльной, но лишь размокшую и обмытую в воде, как это бывало на всех оттаивавших днем лужах и закрайках льда. Сюда собирались громаднейшие стада почти исключительно шилохвостей, ибо красноноски, прилетавшие также в большом количестве в начале второй половины февраля, не садились на лед, но улетали вверх по Тариму или в Кара-курчин. Когда же, с последней трети февраля, лед на Лоб-норе начал сильно таять и заберегов по озерам образовалось много, да притом они не слишком замерзали ночью, утки и гуси уже не улетали на ночь в Кара-курчин, но держались круглые сутки приблизительно одних мест.
Теперь с полудня, а тогда весь день, те же птицы, в особенности утки, роем летали над тростниками Лоб-нора. На местах покормки, также и на чистинах льда, нередко собирались стада шилохвостей в несколько тысяч экземпляров; издали еще бывало слышно их глухое бормотанье или шлепанье по грязи; стада красноносок в то же время с шумом пролетают взад и вперед, разыскивая свободную от льда воду; селезни-полухи гоняются за самками, издавая голос, похожий на грубое трещанье; изредка свистят самцы утки-свища; стада серых гусей, пролетая с зычным криком, то направляются вдоль Лоб-нора, то опускаются на чистины льда; по временам громко голосят турпаны или забавно кричат чайки; лениво взмахивая крыльями, пролетают белые цапли, резко бросающиеся в глаза своей матовой белизной; бакланы, большими, вытянутыми в линию стадами, направляются вверх и вниз по Тариму; наконец, изредка слышится шум тяжелого взмаха крыльев нескольких мимо летящих лебедей — такова ежедневная картина ранней весенней жизни пролетных птиц на Лоб-норе. Однако в общем здесь далеко нет того птичьего веселья, какое бывает у нас весной. «Правда, глаз наблюдателя всюду близ воды видит движение и суету, целый птичий базар, но воздух мало оглашается радостными песнями и голосами весны наших стран. Все пернатые гости Лоб-нора держатся кучами, не играют, не веселятся, зная, что здесь для них только временная станция, что впереди еще лежит далекий трудный путь»[295].
Охота-бойня. С началом валового прилета уток начались и наши каждодневные охоты за ними. Они были также баснословно удачны, как и весной 1877 г.; нынче, пожалуй, даже удачнее, ибо теперь, при меньшей воде в Лоб-норе, уменьшились площади чистого льда, так что к птицам легче было подкрадываться из тростника; затем, по случаю более поздней весны, лед на озерах дольше не трогался, ради чего гуси и утки держались скученнее по оттаявшим закрайкам тех же озер.
На охоту мы отправлялись обыкновенно часов с десяти утра, когда в окрестностях нашего бивуака начинали собираться утиные стаи на покормку. Притом о эту пору дня уже достаточно тепло, что особенно важно для охотника, если случится, как и бывало нередко, провалиться сквозь лед иногда до пояса. Облекались мы в самое худое одеяние, так как приходилось часто ползать по тростнику, по льду и грязи. Серое же запачканное платье всего пригоднее в этом случае еще и потому, что мало приметно издали; притом как обувь, так и одежда пачкались и рвались на подобных охотах без конца.
Заметив, где сидит утиное стадо, к которому обыкновенно прилетают все новые и новые кучи тех же уток, идешь, бывало, туда и, приблизившись на несколько сот шагов, начинаешь подкрадываться, сначала согнувшись, а потом ползком из-за тростника. Если приходится ползти по чистому льду, поверхность которого от действия пыли и солнца здесь, обыкновенно ноздреватая, то рукам и в особенности коленям достается немало. В ветреную погоду подход всего лучше, ибо шелест тростника мешает уткам услышать шорох охотника. Впрочем, занятые едой, утиные стаи вообще мало осторожны. В течение нескольких дней мы изучили излюбленные места этих стай, как равно и подходы к ним, так что действовали наверняка. Кроме того, у нас устроены были засадки, но в них убивалось сравнительно немного, да и сидеть там скука одолевала, в особенности когда над головой беспрестанно пролетают утки. Последние обыкновенно снуют во всех направлениях над тростниками Лоб-нора и отчасти напоминают издали летние рои комаров на наших болотах.
Присутствие большого утиного стада слышится за несколько сот шагов по глухому бормотанию, а поближе — по щекотанью клювов и шлепанью самих птиц в грязи. Подобравшись к такому стаду шагов на сотню, или около того, украдкой посмотришь сквозь тростники и сообразишь, отсюда ли стрелять или можно подкрасться поближе; в последнем случае ползешь дальше еще осторожнее. Сердце замирает от опасения, как бы птицы не улетели; но они попрежнему спокойно шлепают в грязи, пощипывая солянки… Вот, наконец, до стаи не больше 60—70 шагов, нужно стрелять отсюда. Опять осторожно посмотришь, где птицы сидят кучнее, и, наконец, посылаешь один выстрел в сидячих, а другой в поднявшееся с шумом бури стадо. С убитыми и ранеными, часть которых удастся изловить, добыча обыкновенно бывает от 8 до 14 уток; однажды, впрочем, двойным выстрелом я убил 18 шилохвостей. Притом многие, даже тяжело раненые, сгоряча разлетаются в стороны и достаются орлам или воронам; последние нередко следят издали за стрелком.
Таскать с собой убитую кучу уток тяжело и неудобно; поэтому спрячешь их поблизости в тростник на замеченном месте, а сам отправляешься дальше к новым стаям, где повторяется то же самое. Выстрелы мало пугают утиные стада, они только перелетают с места на место. Одиночек и даже в небольшие кучки не стреляешь, жадничая на добычу. Но вообще при стрельбе, даже в большие кучи и на расстоянии не слишком далеком, убивается все-таки меньше, чем можно ожидать, ибо туловище каждой утки обыкновенно спрятано в грязи или солянках, так что дробь бьет главным образом по шеям и головам; взлетевшее же стадо всегда не так густо, как сидячее на земле. Здесь иногда значительная площадь до того бывает покрыта утками, что в буквальном смысле негде ткнуть пальцем. Если такая стая сидит на чистом льду, то близко к ней подкрасться невозможно; тогда пускаешь два заряда самой крупной дроби шагов на полтораста, даже далее; иногда случалось убивать на таком расстоянии от 3 до 5 экземпляров. Гораздо труднее достаются гуси. Хотя их также очень много на Лоб-норе, но эти осторожные птицы не лезут так легко под выстрелы, как глупые утки. Обыкновенно гуси садятся на более просторных чистинах льда и подальше от тростника, так что подкрасться к ним в меру хорошего выстрела удается лишь изредка; притом эта птица чрезвычайно крепка на рану. Гораздо чаще приходилось убивать гусей в лет, когда отправляешься, бывало, на стойку стрелять птиц по выбору для коллекции.
К концу охоты, обыкновенно часов около трех пополудни или немного позднее, приходит с бивуака казак с мешком и забирает добычу. Иногда же и сам на обратном пути до того обвешаешься утками, что насилу домой добредешь. Впрочем, такая бойня скоро надоедает, так что после нескольких подобных охот мы сделались довольно равнодушны к тем массам птиц, которые ежедневно можно было видеть возле нашего бивуака. С другой стороны, в последней трети февраля утиные стаи более рассыпались по талой воде, а лед днем мало держал человека, так что охота стала труднее и менее добычлива; да, наконец, набивать через край мы по возможности остерегались. Однако в период валового пролета, т. е. с 12 февраля по 1 марта, нами было принесено на бивуак 655 уток и 34 гуся[296]. Весь наш отряд продовольствовался этими птицами; излишнее отдавалось лобнорцам.
Ловля уток местными жителями. Эти последние добывают уток в нитяные петли, которые ставят по залитым водой солянкам, где птицы исключительно кормятся с прилета. Устройство подобной ловушки до крайности просто. Именно, на данной местности к земле прикрепляют на высоте груди сидячей утки две тростничины в одну поперечную линию, оставляя в средине между их концами проход, куда ставится петля. Эта петля привязывается к небольшому тамарисковому прутику; одним концом его крепко втыкают в почву, а другим настораживают вместе с петлей. На покормке утка, идя по земле, встречает положенные тростничинки, не может перелезть через них и направляется в проход, где залезает в петлю, которая тотчас же задергивается настороженным прутиком. Попадается птица обыкновенно своей шеей, реже лапкой или даже за большие маховые перья. В первом случае утка бывает задавлена; при двух же других нередко отрывается и летает с ниткой на ноге. Подобных ловушек на Лоб-норе весной ставится множество. Ежедневно туземцы их осматривают и выбирают попавших уток. Последних ловят в течение весны обыкновенно по сотне, а прежде лавливали и по две сотни на человека. Попадаются в те же петли иногда кулики, турпаны, гуси и даже бакланы; только сильные птицы переедают нитку или прямо отрываются и улетают.
На гусей ставят петли из более крепких ниток и с сильным тамарисковым прутом, так, чтобы пойманная птица сразу была задавлена или приведена в невозможность перекусить петлю. Много мешают подобной ловле вороны, орлы, даже кабаны, которые съедают попавшихся птиц. Кроме весны, туземцы Лоб-нора ловят в петли на осеннем пролете, а также летом, молодых уток и гусей. Тех и других иногда откармливают к зиме; особенно хорошо привыкают серые гуси. Случается также добывать в петли экземпляры с зажившими дробовыми ранами. «Через это мы давно знали, что птицы улетают в ваши страны и там их стреляют дробью», — говорили нам лобнорцы.
Вскрытие Тарима. В нынешнюю сравнительно холодную зиму и более позднюю весну лед на Тариме и Лоб-норе держался значительно дольше, нежели весной 1877 г. Тогда Тарим вскрылся возле д. Абдал 4 февраля, хотя до половины этого месяца, в наступивший затем холод, по реке иногда шла шуга и даже местами вновь появлялся сплошной лед. Ныне по льду Тарима, правда, уже посиневшему и растрескавшемуся, можно было ходить до 20 февраля; окончательно уничтожился этот лед только 27-го числа. Так же и на самом Лоб-норе. Весной 1877 г. лед уже много растаял здесь к 20-му или 23 февраля; совершенно очистилось озеро бурей 4 марта. Между тем в нынешнем году лобнорский лед был еще совсем почти цел в половине февраля, да и к концу этого месяца растаял большей частью лишь в заберегах и в небольших полыньях; совершенно исчез только к половине марта.
Но как на Тариме, так и на Лоб-норе зимний лед уничтожается исключительно солнечным пригревом при пособии падающей после каждой бури на тот же лед песчаной пыли. Частички этой пыли, более нагреваясь солнцем, протаивают внутрь льда, поверхность которого становится через это ноздреватой[297]. С другой стороны, весной лед, в особенности на Тариме, протачивается снизу водой. Та и другая причины в совместном результате делают, что перед своим разрушением лед Лоб-нора становится много похожим на пчелиные соты, легко разламывается и окончательно растаивает на солнце.
Ледохода по нижнему Тариму почти не бывает, разве ничтожный, вроде шуги. После вскрытия того же Тарима вода в нем временно делается несколько мутной и немного (на 1 фут или около того) прибывает, вероятно от таяния осенней прибыли в соседних верхних частях реки. В это время таримская вода направляется по отводным канавам и постепенно заливает высохшие или обмелевшие площади искусственных озер.
Вечерняя охота на стойках. С конца февраля, когда Тарим вскрылся и озера уже значительно оттаяли, прежняя наша охота-бойня прекратилась. Взамен ее мы пользовались хотя не особенно добычливой, но весьма заманчивой охотой за утками на вечерних стойках. Лучшее место для таких стоек — промежуток среди двух или нескольких озерков, на которых утки привыкли кормиться; притом необходимо выбрать место посуше и с тростником, где бы можно было спрятаться; наконец, стойка не должна быть возле самой воды, ибо упавших туда птиц без собаки трудно будет достать. Такие удобные места находились невдалеке от нашего бивуака.
На закате солнца мы отправлялись вдвоем или втроем, каждый к своему местечку, и рассаживались в тростнике. Пока еще светло, утки довольно осторожны, а потому спрятаться нужно получше; даже фуражку с головы следует снять, чтобы меньше быть заметным. Ждать перелета обыкновенно приходится недолго. Смотришь — то там, то здесь промелькнут утки — одиночки, пара или небольшая стайка, но все еще стороной или высоко. С лихорадочным волнением следишь за этими утками; ждешь не дождешься, пока которая-нибудь налетит в меру выстрела. И вот, наконец, прямо на охотника летит пара шилохвостей или несколько селезней-полух гонят самку. Мигом ружье наготове; сам же еще более притаишься в засадке. Но напрасна такая осторожность — птицы не подозревают опасности и плавно налетают на несколько десятков шагов. Блеснет огонь выстрела, и одна из уток, свернувшись клубком, упадет на землю. Быстро вложишь в ружье новый патрон и ждешь новых уток, спугнутых тем же выстрелом. Если они не налетят, то поднимешь убитую птицу и снова спрячешься в засадке. Опять напряженно смотришь впереди себя и по сторонам. Вот мелькнул длинной струей огонь из ружья соседа, и загремел выстрел… Опять суматоха между утками, успевшими было снова усесться на озерках… Между тем все больше и больше надвигаются сумерки; утки начинают летать тише и ниже; все чаще и чаще раздаются по ним выстрелы… На соседних болотах тем временем идет пир горой, в особенности у гусей, громкое гоготанье которых не умолкает ни на минуту; кроме того, свистят полухи и шилохвости, крякают утиные самки, по временам гукает выпь… Все хлопочет, радуется, суетится для одной и той же великой цели природы — размножения.
Незаметно проходит более часа времени; вечерняя заря погасает, звезды одна за другой зажигаются на небосклоне. Стрелять теперь уже нельзя в темноте. Тогда выходишь из засадки и, забрав убитых уток, отправляешься вместе с товарищами на бивуак; по пути передаются друг к другу рассказы об удачах или неудачах минувшей охоты.
При хорошем лёте мне приходилось убивать за вечер по восьми уток. Случайно, но только редко, налетают на засадку гуси и также попадают под выстрел. Пораженные неожиданностью, эти осторожные птицы, как шальные, бросаются в сторону, и еще долго после того слышится в вечерней тишине тревожный крик улетающего стада…
Быстрый отлет к северу. Вскрытие Тарима, спешное таяние льда по озерам, а главное, ежедневно значительно прибывавшее тепло напомнили пернатым гостям Лоб-нора, что наступило время дальнейшего отлета. И начали пролетные стаи спешить в новый путь, теперь уже прямо на север, через пустыни и горы, на раздолье малолюдной Сибири. Там многие из этих странников вскоре найдут места своего летованья; другие же полетят все дальше и дальше, через лесные дебри или по многоводным рекам на пустынные тундры Полярного моря, быть может даже на его острова, и, наконец, осядутся здесь на время короткого лета. Быстро промелькнет оно всюду на севере, и вновь наступит для птиц отлетная пора. Опять покинут они свои облюбленные места и двинутся обратно к югу, но уже не спешно и радостно, как летели сюда весной, наоборот — медленно, лениво, нередко с большими остановками, видимо неохотно, по горькой лишь нужде покидая свою родину…
Нынешний отлет с Лоб-нора совпал как раз с тем же отлетом весной 1877 г. Начался он с последних дней февраля и всего сильнее происходил в первых числах марта. Днем мало было заметно улетавших стад; зато ночью почти постоянно слышался в вышине шум их спешного полета. К 5-му числу марта уток на Лоб-норе уменьшилось примерно на 2/3 против того, сколько их было здесь в феврале; к первому же дню нашей весны, т. е. к 9 марта, едва ли осталась и десятая доля прежнего обилия. Гуси улетали не так спешно, быть может потому, что многие из них остаются гнездиться на Лоб-норе. Притом здесь в течение первой половины марта еще продолжался, конечно, сравнительно слабый, пролет запоздавших стаек уток и гусей.
Появление других видов птиц. Собственно с первых чисел марта наступила лора пролета мелких пташек, частью и голенастых. Относительно последних на Лоб-норе полная бедность, как при пролете, так еще слабее при гнездении. Из прилетных же летних пташек здесь, и более по нижнему Тариму, чаще других гнездятся лишь сорокопуты (Lanius arenarius), славки (Sylvia minuscula?), варакушки (Cyanecula coerulecula), камышовки (Acrocephalus turdoides), а также скворцы (Sturnus vulgaris) и стрижи (Cypselus murarius) в дуплах туграковых деревьев. Вот таблица нынешнего прилета на Лоб-нор в первых двух третях марта[298]:
1-го числа (быть может, несколько раньше) прилетели чирки (Querquedula circia) и краснозобые дрозды (Turdus ruficollis); оба вида здесь редки даже пролетом. 2 марта появились серые цапли (Ardea cinerea), также довольно здесь редкие и ныне запоздавшие почти на целый месяц против пролета весной 1877 г.; сорокопуты (Lanius arenarius), в большом числе здесь гнездящиеся; желтоголовые плисицы (Budytes citreola), также довольно обыкновенные на гнездении. 5 марта прилетели белые плисицы (Motacilla personata), на Лоб-норе редкие. 6-го — лысухи (Fulica atra), в большом количестве здесь гнездящиеся и также ныне запоздавшие более чем на две недели; скворцы (Sturnus vulgaris), которые на самом Лоб-норе не гнездятся, но по Тариму весьма обыкновенны; в тот же день замечены нырки-чернеть (Fuligula cristata), по всему вероятию раньше прилетавшие, но не обильные на Лоб-норе. 7 марта встречен чеккан-плешанка (Saxicola leucomela), весьма здесь редкий. 9-го — ходулочник (Hybsibates himantopus), также редкий. 10-го чеккан черногорлый (Saxiocola atrogularis), довольно обыкновенный здесь и на гнездении. 12-го — кроншнеп (Numenius arquatus), позднее не особенно редкий на пролете и, быть может, иногда гнездящийся на болотах Тарима. 18-го замечены три пеликана (Pelicanus crispus?), которые весной появляются здесь в редкость; в средине же лета, по словам туземцев, прилетают на Лоб-нор в большом числе и остаются до осеннего отлета.
Если прибавить сюда прилет в последней трети марта, уже вне Лоб-нора, по пути нашему к Черчену, то в это время были замечены только: 24-го числа коршуны (Milvus melanotis); 29-го славка (Sylvia minuscula?) и 31-го — стрижи (Cypselus murarius). Всего, следовательно, в нынешнем марте на Лоб-норе и по соседству с ним в прилете наблюдалось 17 видов птиц; в том же месяце 1877 г. встречено двумя видами больше. Но вообще в марте прилет на Лоб-норе стал мало заметен; тем более, что со второй трети этого месяца погода сделалась гораздо чаще бурной и атмосфера почти постоянно была наполнена густой пылью. Эта пыль, мелкая и липкая как мука, обильно наседала всюду на кустарники и тростник, так что в последнем невозможно было пройти без того, чтобы на залепило глаза; выстрел по птице, летящей над тем же тростником, сбивал целые клубы этой пыли; даже при ходьбе по низким солянкам вслед за человеком столбом поднималась пыль, словно на проезжей дороге во время сухого лета.
Однако в продолжение первой трети марта погода стояла хорошая, даже жаркая, как летом[299]. В это время более оживился и Лоб-нор. Правда, прежняя масса уток быстро уменьшалась с каждым днем, зато оставшиеся птицы, равно и вновь прилетевшие, более стали веселиться по-весеннему; на Тариме и по расстаявшим озерам начала плескаться рыба; всюду на влажных местах показывались в изобилии пауки, мухи, стрекозы и отчасти комары. Последние, по словам туземцев, вскоре начнут высыпать роями и в течение целого лета составляют бич здешней местности.
Раннее утро в тростниках Лоб-нора. Для нас в особенности заманчивы были теперь, кроме вечерних охот на стойках, такие же охоты на ранней утренней заре. Предпринимались они специально за гусями, цаплями и другими осторожными птицами, которые держатся обыкновенно вдали от берегов; поэтому и засадки устраивались возможно подальше в тростнике. Добычей своей мы часто не могли похвалиться, но в высшей степени оригинальна и интересна была самая обстановка такой охоты.
С вечера приготовлены ружье, патроны и охотничье одеяние. Дежурному на последней смене казаку приказано разбудить, чуть забрежжит заря. Быстро промелькнет ночь, и живо откликнешься на будящий зов дежурного. Оденешься и тихомолком выйдешь из юрты, в которой крепким сном спят товарищи. Едва заметная полоска света начинает отливать на востоке, но еще не слышно голосов птиц; только изредка гогочут гуси да гукает выпь. Поспешно отправляешься к своей засадке. Тропинки туда хотя нет, но местность хорошо знакома, так что в темноте знаешь, где перейти поперечную канаву или пролезть сквозь тростник. Несколько уток и гусей, вспугнутых по пути, шумно захлопали крыльями и отлетели в сторону. Но вот и засадка — маленький клочок полусырой земли среди разливов и тростника; последним заранее огорожено то место, где нужно спрятаться. Снимаешь фуражку, чтобы лучше укрыться, и садишься на тростниковую подстилку. Ждать приходится недолго. На востоке побелела уже порядочная полоса неба, и одна за другой начинают просыпаться птицы. Громче и усерднее загоготали гуси, запищали в тростнике лысухи, учащеннее раздается гуканье выпи и звонкий голос водяного коростеля, свистят, крякают и кыркают разные утки; затем, когда еще посветлеет, запоют жавороночки, камышовые стренатки и сорокопуты; по временам раздается отвратительное карканье вороны и крик лениво летящей чайки или серой цапли… Не разноообразна и не богата серия лобнорских певунов, но и таким радуешься в здешних пустынях; все-таки это жизнь, а не могильное молчание бесплодных равнин, где только завывание бури нарушает вековую тишину…
Однако наслаждение природой не совершенно поглощает внимание охотника. Он прислушивается и напряженно осматривается по сторонам, выжидая добычи. Несколько раз утки пролетали через засадку, даже садились возле на чистую воду, но на них не обращается внимания. Гуси то парами, то небольшими стайками перелетают с места на место; передовые самцы гогочут в знак успокоения товарищей. Но ошибся один из таких вожаков и навел стадо на роковое место. Охотник издали заметил добычу и еще более притаился в своем уголке. Когда же птицы налетели почти на голову, быстро вскинуто ружье, и выстрел или два загремели в тишине раннего утра. Тяжело шлепнулся на воду убитый гусь, с громким криком начали улепетывать остальные… Грохот выстрела переполошил и других птиц поблизости. Бросились они, которая куда, сами не зная, в чем дело и где опасность. По всем направлениям засновали утки; лысуха низко перелетела из одного тростника в другой; ближайшие гуси также поднялись и полетели в стороны… Охотник тем временем вложил в свое ружье новый патрон и ждет новой добычи. В суматохе нередко вновь налетают гуси, и опять раздаются по ним выстрелы. Затем понемногу все успокаивается и начинает веселиться попрежнему.
Между тем восходит солнце, но не яркое, как у нас, а каким-то мутным диском, сначала чуть заметным сквозь нижние слои пыльной атмосферы; вверху же небо довольно чисто и лишь кое-где по нем рассыпаны легкие перистые облака[300]. Теплота, несмотря на раннее утро, довольно значительная; росы нет, хотя кругом вода и болота. С восходом солнца начинается лёт уток вдоль Лоб-нора — это запоздавшие пролетные стаи направляются к северу, а некоторые из них только что сюда прилетели. Такие стада обыкновенно идут вне выстрела; шум их крыльев напоминает порывы сильного ветра. Местные же птицы летают низко, не торопясь и не в одном направлении, но как попало. Уток попрежнему не стреляешь, разве изредка пустишь заряд в стайку красноносок; ожидаешь белую цаплю или большую чайку, которые нужны для коллекции. Но эти птицы редки на Лоб-норе, так что, прождав иногда напрасно часов до семи утра, выходишь из засадка и со скудной добычей возвращаешься на бивуак.
Характеристика климата здешней весны. Теперь попытаемся сделать выводы относительно весеннего климата Лоб-нора по данным двукратных и притом одновременных здесь наших наблюдений[301]. В общем характерные черты этого климата составляют: раннее тепло с перемежающимися еще долго потом холодами, сильные бури исключительно от северо-востока, постоянно пыльная атмосфера, частая облачность и отсутствие водных осадков.
Раннее весеннее тепло на Лоб-норе обусловливается, помимо южного положения этой местности, ее сравнительно небольшим поднятием над морским уровнем, обилием быстро нагревающихся сыпучих песков, отчасти пыльной атмосферой, которая скорее воспринимает солнечное тепло. Те же причины много повышают дневную температуру и зимних месяцев, в особенности при безветрии, которое тогда здесь господствует. Впрочем, февраль, т. е. первый месяц лобнорской весны, не может похвалиться слишком теплой погодой, ибо средняя температура этого месяца в 1877 г. была только —0,5 °; для более же поздней весны 1885 г. —1,7 °. Ночные морозы в первом феврале достигали —15,3 °; во втором —22,1 °. Максимум дневного тепла, при наблюдениях в 1 час пополудни, для февраля 1877 г. равнялся +14 °; для того же месяца 1885 г. +12,9 °. Число дней, средняя температура которых выше нуля, в оба месяца было только по 12. Необходимо также заметить, что наши наблюдения производились на самом Лоб-норе, обширная ледяная поверхность которого, конечно, способствовала ощутительному понижению температуры, тем более при господстве здесь весной северо-восточных ветров, дующих вдоль озера[302].
Гораздо сильнее проявляется весеннее тепло на Лоб-норе в марте, средняя температура которого в 1877 г. была +8,l o, а в 1885-м +11,1 °; минимум температуры на восходе солнца для первого месяца —7,5 °, для второго —7,2 °; максимум тепла в 1 час пополудни для марта 1877 г. +24,3 °, для марта же 1885 г. +30,3 °. Однако равномерность мартовского тепла сильно нарушается частыми бурями и перепадающими ночными морозами, даже до —5,1 ° в конце этого месяца. Обе названные причины, вместе с крайней сухостью атмосферы, сильно задерживают развитие весенней растительности, которая начинает пробуждаться в здешних местах лишь со второй половины или даже с конца марта.
Другую характерную черту весеннего климата Лоб-нора составляют, как выше сказано, сильные бури, которые приходят здесь исключительно от северо-востока. В этом же направлении преобладают и более слабые ветры[303]. Только в феврале бури еще редки: в 1877 г. их было три, в 1885 г. одна[304]. Собственно бурный сезон начинается с марта и продолжается через апрель и май. В особенности сильны и продолжительны бывают, по словам туземцев, описываемые бури со второй половины апреля; летом бурь на Лоб-норе почти вовсе не случается.
Мы лично наблюдали в марте 1877 г. восемь бурных дней, в том же месяце 1885 г. — двенадцать[305]. Каждая такая буря обыкновенно начинается слабым ветром, который быстро усиливается; гораздо реже буря приходит вдруг после полного затишья. В том и другом случае барометр предварительно много падает. Притом во время бури постоянно бывает облачно и холодно. Почти всегда буря начинается днем и никогда не продолжается менее полусуток; гораздо чаще дует целые сутки, изредка же двое или трое суток, а иногда целую неделю. Стихает всегда быстро, по временам отрывисто; случается, что за таким отрывистым затишьем буря снова поднимается с прежней силой. Каждая буря наполняет атмосферу тучами песчаной, глинистой и солончаковой, словом — лёссовой пыли, иногда до того густой, что даже днем наступает совершенная мгла. Если буря приходит вдруг после затишья, то столбы этой пыли, темно-бурой и белой (последняя с голых солончаков), издали несутся исполинскими клубами, высоко поднимающимися вверх и быстро изменяющими свои контуры[306].
Причины частых весенних бурь на Лоб-норе, равно как их исключительно северо-восточное направление, зависят, помимо общего распределения воздушных течений, вероятно и от того, что здешняя, сравнительно низкая, а потому скорее согревающаяся весной местность лежит рядом с более холодными в это время частями высокой Гоби[307]. Такое обстоятельство нарушает атмосферное равновесие тем чаще, чем более становится согревание на Лоб-норе, да и вообще в Таримской котловине, по крайней мере в восточной ее части. Затем усиливающиеся в самой Гоби летние жары восстановляют равновесие воздуха; весьма редко нарушается оно также зимой и осенью, ибо разница температур обеих указанных местностей в те поры года далеко не так значительна, как весной.
После каждой бури густая пыль, обыкновенно еще сутки или даже несколько суток, держится в воздухе, потом является новая буря и опять несет тучи пыли, так что эта последняя в течение бурного сезона почти постоянно густо наполняет атмосферу Лоб-нора. Впрочем, здесь, как и во всей котловине Тарима, в продолжение круглого года более или менее густая пыль, поднимаемая в воздух даже слабым ветром, застилает, словно дымом, дальний горизонт; ясный круг остаться только близ зенита. Случается на Лоб-норе, что и при тихой погоде пыль в воздухе вдруг начинает густеть, а иногда, впрочем редко, даже сильный северо-восточный ветер не приносит пыли. В первом случае, вероятно, в верхних слоях атмосферы господствует достаточно сильный ветер и гонит эту пыль из высоких долин Алтын-тага; второе обстоятельство имеет место лишь после сильной бури, уже выдувшей слабый верхний слой почвы; нового же ее разрыхления еще не успело произойти.
При сильной буре, да и после нее, поднятая в воздух пыль, обыкновенно мелкая, как высеянная мука, проникает решительно всюду; от нее невозможно уберечь даже хронометры и другие инструменты, глаза от этой пыли становятся воспаленными, дыхание затрудняется. Солнечный диск, даже при ясном небе, кажется синеватым; при восходе и закате его подолгу вовсе не бывает видно. В редкость также видали мы с Лоб-нора и громадный Алтын-таг. Вместе с тем атмосферная пыль, под действием солнечных лучей, способствует быстрейшему нагреванию воздуха.
Во время каждой бури облака, как выше сказано, густо заволакивают собой весь небосклон[308]. Поэтому, с наступлением бурного сезона, на Лоб-норе является и частая облачность атмосферы. В феврале, когда бурь сравнительно немного, полная облачность случается лишь изредка. Но даже и при ясной погоде небо, в особенности по утрам, часто бывает подернуто, словно дымкой, легкими перистыми или перисто-слоистыми облаками. Притом ясность небесного свода всегда маскируется более или менее густой пылью, наполняющей атмосферу. В облачные дни, если нет бури, облака всего чаще только заволакивают небо как туманом, сквозь который тускло светит солнце. Такое состояние атмосферы, весьма обыкновенное в Центральной Азии, в нашем метеорологическом журнале обозначалось термином «пасность». Всего за оба февраля мы наблюдали 40 ясно-пыльных дней, 10 облачных или пасных и 6 с тучами пыли[309]. За оба же марта ясно-пыльных дней было только 20 (считая и полуясные), облачных и пасных — 22, с тучами пыли — 20.
Что касается до водных осадков, то они на Лоб-норе, как и во всей котловине Тарима, составляют большую редкость в течение круглого года. За обе лобнорские весны, несмотря на частую облачность, мы наблюдали лишь однажды, именно 22 марта 1885 г., и то близ поселения Чархалык, моросивший в продолжение двух часов дождь с небольшой притом грозой. Росы или тумана, даже на самом Лоб-норе, никогда не бывает. Сухость воздуха здесь настолько велика, что трупы, хотя бы больших животных (например, ослов), не гниют, но высыхают и притом довольно скоро (68).
Общие выводы из наблюдений пролета. В заключение настоящей главы сделаю несколько выводов относительно пролета птиц как на Лоб-норе, так и вообще в бассейне Тарима[310].
Главную характерную черту этого пролета весной составляет раннее появление больших стай водяных птиц и долгое их здесь пребывание. То и другое обусловливается теплым климатом Таримской котловины и обилием, по крайней мере на Лоб-норе, пищи (солянок) для громадной массы уток и гусей. В начале марта они быстро отлетают на север; лишь небольшое сравнительно число, да и то не всех видов, остается на гнездение. Помимо водяных птиц, представители других отрядов пернатого царства бывают при пролете на Лоб-норе, а по многим данным и на всем Тариме, большей частью в самом ограниченном количестве. Тому причиной, вероятно, служат, помимо трудности перелета для слабых пташек через высокое нагорье Тибета, недостаток в Таримской котловине для них корма (мало болот, мало насекомых, нет ягод и пр.) и мест, удобных для отдыха, а также пыльные бури, господствующие здесь в течение более поздней весны. Некоторые обыденные виды, как-то: бекас (Scolopax gallinago), чибис (Vanellus cristatus), журавль серый (Grus cinerea), журавль малый (Grus virgo), турухтан (Machetes pugnax), улит прудовой (Totanus stagnatilis), улит темный (Totanus fuscus), камнешарка (Strepsilas interpres), белый аист (Giconia boyciana), чепура-волчок (Ardeola minuta), вовсе не показываются на Лоб-норе, по крайней мере весной[311]. Притом, за исключением четырех первых видов, остальные ни разу не были найдены нами во всей Центральной Азии; впервые же встречены в Хотане на осеннем пролете. Таким образом Хотанская река составляет для этих видов крайнюю восточную черту их залета вглубь Центральной Азии[312].
Выше говорено было, что все прилетные на Лоб-нор стаи водяных птиц являются с запада-юго-запада из окрестностей Хотана и Кэрии. Тем же путем, вероятно, сюда следуют и другие позднее прилетающие птицы[313], но в количестве ограниченном. Весьма мало их также и по нижнему Тариму. Кроме того, наши наблюдения осенью 1885 г. на Хотанской реке показали, что пролет с севера в это время года здесь также крайне бедный. Наоборот, поздней осенью, в начале октября 1885 г., мы заметили на переправе через Тарим при слиянии рек Аксуйской и Яркендской, что вверх по этой последней направляются все пролетные в то время стада серых гусей, уток и бакланов. Вероятно, здесь лежит другой более западный для котловины Тарима путь пролета[314], по крайней мере водяных птиц.
Из этих и других отрывочных данных можно с известным вероятием заключить, что как весной, так и осенью пролетные по бассейну Тарима птицы главной своей массой пересекают высокое Тибетское нагорье в более узкой западной его части, да и здесь, вероятно, следуют двумя путями — восточнее и западнее громадных ледников Мус-таг (Каракорума). Ранней весной по обоим этим путям летят стаи водяных птиц, из которых одни следуют на Лоб-нор и нижний Тарим, другие по р. Яркендской[315] направляются к верхнему Тариму, затем вдоль него, также рассыпаются по рекам и озерам под Тянь-шанем. В Таримской котловине водяные птицы выжидают более теплой погоды и тогда, почти всей своей массой, быстро отлетают на север. Осенью те же водяные породы возвращаются прежними путями, с той лишь разницей, что, быть может, захватывают с Лоб-нора более широкую полосу Тибетского нагорья.
Весенний пролет мелких пташек, частью и голенастых, по восточному пути через Лоб-нор крайне незначительный; можно думать, что не обильнее этот пролет и по западно-таримскому пути. Гораздо вероятнее, как отчасти подтверждают исследования Северцова[316], что более поздние птицы главной массой направляются весной из Пенджаба к северу через Памир и Гиндукуш; осенью следуют обратно тем же путем. В Таримский бассейн залетают лишь сравнительно немногие представители тех же видов, частью остающиеся здесь гнездиться, частью врассыпную пролетающие дальше на север.
Третий период путешествия. Продолжительное 50-дневное пребывание на Лоб-норе среди добрых, приветливых туземцев отлично подкрепило наши силы на дальнейший путь. Пришлось это как нельзя более кстати после всех трудов зимнего путешествия в Тибете и перед началом исследований в местностях совершенно иного, чем до сих пор характера. Теперь открывался третий период нашего странствования, обнимавший собой движение по Восточному Туркестану до самого конца экспедиции. Помимо прежних обыденных условий путешествия, по временам видоизменявшихся в зависимости от изменения физических качеств страны, со стороны ее населения нам сопутствовали два постоянных фактора: большое расположение туземцев и, как прежде, скрытая ненависть китайцев. Пользуясь первым и по возможности игнорируя второе, наконец, все с прежним счастьем, мы достаточно успешно выполнили свою задачу.
Выступление с Лоб-нора. Выступление с Лоб-нора первоначально назначено было ранее половины марта. Требовалось только сделать повторительное астрономическое наблюдение и съездить в лодке вниз по Тариму. Первое сразу удалось, но поездку пришлось на время отложить вследствие сильной бури, дувшей целую неделю почти без перерыва. Наконец, буря эта стихла; тогда я и Роборовский, в сопровождении переводчика, казака и Кунчикан-бека со свитой, отправились в нескольких лодках в д. Уйтун, куда были вызваны каракурчинцы, чтобы снять с них фотографии. Проехать в самый Кара-курчин мы не могли, ибо спешили своим отходом, да и пробраться туда теперь трудно по случаю засорения Тарима. Сделав небольшой денежный подарок фотографировавшимся и переночевав в Уйтуне, где целую ночь вокруг нас гукали выпи и пищали лысухи, мы на другой день вернулись на свой бивуак. Здесь почти все уже было готово к выступлению, и наши верблюды, числом 64, пришли с р. Джахансай. Несмотря на довольно хороший там корм, эти верблюды нисколько не поправились телом, разве только отдохнули.
Еще одни сутки употреблены были на последние сборы, наконец, 20 марта 1885 г. в день моего ухода отсюда же в 1877 г., мы двинулись с Лоб-нора. Грустно было расставаться с обсиженным местечком, где так хорошо охотились мы всю весну, да притом пользовались искренностью и доброжелательством со стороны туземцев. Эти последние чуть не поголовно пришли из ближайших деревень прощаться с нами; Кунчикан-бек вызвался даже быть провожатым на несколько дней.
Теперь наш путь лежал к поселению Чархалык, до которого от Лоб-нора около сотни верст. Расстояние это было пройдено в три дня с небольшим. Местность представляет собой ровную площадь, в общем пустынную, но все-таки с различным характером. Сначала верст на десять к югу от д. Новый Абдал залегает глинисто-солончаковая равнина, совершенно бесплодная. Она тянется к востоку и западу вдоль Лоб-нора и Кара-бурана. Весьма вероятно, что эта равнина некогда была покрыта водой обоих названных озер, составлявших тогда одно целое. Вслед за указанной равниной является бугристая глинисто-песчаная полоса, поросшая чуть не всеми представителями кустарниковой флоры таримской котловины. Здесь мы нашли Halostachys caspia, тамариск (Tamarix laxa), колючку (Halimodendron argenteum) [джингил], кендырь (Apocynum venetum), джантак (Alhagi camelorum), солодку (Glycyrrhiza uralensis), сугак (Lycium turcomanicum?) и Calligonum mongolicum [джузгун монгольский]; местами попадался туграк (Populus diversifolia), а также тростник (Phragmites communis) и Karelinia caspica. Там, где подобные заросли погуще, туземцы Восточного Туркестана называют их джангал [т. е. лес].
Итти с караваном в кустарниковой полосе было очень трудно, тем более, что рыхлая почва мигом разминалась в пыль, которая залепляла глаза. Рады-радехоньки мы были, когда после 15 верст подобного пути добрались до солоноватого ключа Тулек-кули, некогда случайно открытого одним из лобнорцев и названного его именем. Назавтра лишь четыре версты пришлось следовать по кустарникам. Затем мы вышли на бесплодную галечную равнину, которая широкой полосой облегает подножие Алтын-тага. Путь здесь стал удобнее, хотя все-таки мы шли возле кустарниковой полосы. Сильная буря от северо-востока несла тучи пыли, но, по счастью, дула нам сзади. Ночевать пришлось в окраине тех же кустов, возле колодца Яндаш-как, который состоит из двух небольших ям, засыпанных, как казалось, песком. Воду откапывали и довольствовались ею в скудной порции. Следующий день выдался прохладный; притом часа два моросил дождь, хотя немного обмывший кустарники от насевшей на них пыли; после полудня даже гремел гром — все это редкость большая в здешних местах. Двойным переходом мы сделали еще 39 верст по той же галечной равнине, а на завтра утром пришли в Чархалык.
Поселение Чархалык. Эта деревня, или по-тюркски «кишлак» (70), посещенная мною еще в конце 1876 г., лежит на речке того же имени, вытекающей из недалекого Алтын-тагаили, быть может, с северного склона Чамен-тага, и впадающей в Черчен-дарью[317]. Основано названное поселение около половины текущего столетия выходцами из Кэрии[318]. Само место, как говорят, было случайно найдено кэрийскими охотниками, которые пробирались из Черчена в Гас, а оттуда через Алтын-таг к нынешнему Чархалыку. Здесь они встретили разрушенные стены небольшого города[319] и развалившиеся сакли, в которых много валялось изломанных прялок. Последние называются по-тюркски «чарх»; от этого и будущее поселение получило название Чархалык. Жителей не было вовсе ни здесь, ни далее к Черчену; в большом числе бродили только дикие верблюды. Лобнорцы в это время находились вполне изолированными в эту сторону и жили совершенно дикарями, как ныне живут они только в Кара-курчине. В дальнейшем своем пути к Черчену те же кэрийские охотники открыли следы другого древнего города и назвали его Ваш-шари (т. е. город Ваша), по имени одного из своих товарищей (Ваш-ваш), нашедшего это место. Возвратясь домой, те же охотники рассказали о своих открытиях. Тогда несколько семейств кэрийцев пожелали переселиться на новое место. В числе этих переселенцев находился некий Полат-бек, который первый завел в нынешнем Чархалыке земледелие, прокопал арыки (оросительные канавы) и посадил плодовые деревья. Впоследствии тот же Полат-бек был здесь аксакалом (волостным старшиной) и умер теперь при нас, имея более 70 лет от роду.
В настоящее время в Чархалыке живут 33 семейства лобнорцев и 8 семейств прежних поселенцев, всего около 150 душ обоего пола[320]. Главное занятие жителей — земледелие, частью скотоводство. Из хлебов сеют пшеницу, ячмень и кукурузу; кроме того, разводят табак, хлопок, арбузы, дыни, лук и морковь. В садах растут абрикосы, персики, сливы, виноград и гранаты; однако последние два сорта фруктов дают плохой сбор. Хлеба же и овощи родятся очень хорошо, как вообще на не слишком соленой лёссовой почве при достаточном ее орошении. Помимо того, здешний лёсс, по словам местных жителей, весьма прочен для построек. Из посторонних занятий у чархалыкцев, как и у лобнорцев, развита ловля мелких зверей (лисиц, манулов, волков, хара-сульт, в горах куниц) капканами; последних зимой ставится так много, что большая часть здешних кошек и собак имеют раненые ноги.
Между прочими обитателями Чархалыка мы встретили теперь здесь какого-то юродивого святошу с восемью при нем учениками (суфи). Их наставник считает себя потомком имама Раббану. Святостью и чудесами прославился, как говорят, дед чархалыкского святоши, живший в Кэрии и называвшийся Эиса-ходжа. Так, однажды во время молитвы из его рта вдруг вышло пламя и сожгло угол мечети. Умер он также чудесным образом. Именно в 1814 г., как сообщили нам рассказчики, в Кэрии появилась сильная холера. Смертность была так велика, что грудные младенцы сосали своих мертвых матерей. Тогда Эиса-ходжа собрал народ и объявил ему, что болезнь послана как божеское наказание, но что он принимает всю кару на себя одного. Затем сделал распоряжение относительно своих похорон, заболел и умер; эпидемия тотчас же прекратилась.
Благодаря более укрытому и удаленному от охлаждающего влияния Лоб-нора положению Чархалыка, растительность здесь начала развиваться уже по-весеннему: ива зеленела, на туграке распустились цветовые сережки, в садах цвели абрикосы. Показались также скорпионы, большие ящерицы (Stellio stoliczkanus) и множество клещей. Последние ползали всюду по земле и кучами впивались в голые пахи наших верблюдов, так что для этих бедных животных прибавилась новая серьезная невзгода.
В Чархалыке мы сделали кое-какие покупки продовольствия и при этом убедились, что здешние жители далеко не похожи на простодушных лобнорцев. Встречен был здесь также светлый праздник [пасха], гостем нашим был Кунчикан-бек. С ним вскоре пришлось расстаться окончательно, ибо на дальнейший путь до Черчена мы взяли теперь нового вожака, по имени Сэйфи, того самого, который в январе 1877 г. был моим провожатым в Алтын-таге. Однако выступление наше из того же Чархалыка было задержано на сутки сильной бурей, которая вдруг поднялась ночью. Конечно, воздух тотчас же наполнился тучами пыли, и наступила такая мгла, что на расстоянии двух шагов не было видно наших белых палаток. Последние едва держались под напором ветра, несмотря на то, что были обложены тяжелыми вьюками и привязаны к ним. На весь багаж и на нас самих нанесло в течение ночи толстый слой пыли; утром рдва можно было продрать глаза; нос и уши также были набиты этой пылью. Вместе с тем, как обыкновенно при буре, стало холодно, да таким крутым скачком, что утром 26 марта р. Чархалык-дарья покрылась льдом[321], а еще через сутки мороз на восходе солнца достигал —5,1 °. Вообще, с наступлением от второй трети марта сезона бурь, мы имели до сих пор, да и значительно вперед, лишь два состояния погоды: жар в затишье или бурю с холодом.
Урочище Ваш-шари. В четыре небольших перехода пройдено было нами 77 верст от Чархалыка до урочища Ваш-шари. Местность здесь такая же, как и от Лоб-нора: бугристая кустарниковая полоса к Черченской реке и к стороне Алтын-тага бесплодная галечная равнина. Тропинка лежит большей частью по этой последней. Вода на ночлегах добывается из колодцев, но ее мало; корм плохой даже для верблюдов.
Густая пыль попрежнему наполняла атмосферу; не видно было даже высокого Алтын-тага, вблизи которого лежал наш путь. Производство глазомерной съемки крайне затруднялось еще тем, что решительно невозможно было ориентироваться. Приходилось довольствоваться всего более частыми засечками дороги посредством компаса. Такое неудобство относительно съемки периодически продолжалось почти во все время нашего путешествия по Восточному Туркестану.
Вышеупомянутое урочище Ваш-шари лежит при абсолютной высоте в 3 400 футов, на речке того же имени, вытекающей из соседнего Алтынтага, или, быть может, из снеговой Черченской группы[322]. При большой воде эта речка добегает до Черчен-дарьи, при малой — немного раньше теряется в солончаках. Прекрасная лёссовая почва описываемого урочища разработана пока лишь в количестве нескольких десятков десятин. Все остальное покрыто крупными туграковыми деревьями и джангалом. Жителей при нас было только шесть семейств, четыре года тому назад переселившихся из Хотана и Кэрии, чтобы «быть подальше от начальства», как они сами нам объясняли. Кроме того, сюда же приходят некоторые чархалыкцы[323] сеять в конце марта пшеницу и ячмень; месяцем позднее садят кукурузу, арбузы и дыни; плодовые деревья только еще разводятся. Урожай бывает очень хороший (пшеница сам-25), но воды для орошения полей весной мало, ибо много ее теряется в песчаной почве пустыни, по которой протекает р. Ваш-дарья от Алтын-тага. Переселенцы рассчитывают, когда число их здесь умножится, выкопать от самых гор большой и глубокий арык, по которому вода могла бы притекать на поля, не пропадая понапрасну в песках.
В семи верстах к юго-западу от обитаемого ныне урочища Ваш-шари видны следы древнего города, через который тогда, вероятно, протекала и здешняя речка. Ныне это место покрыто множеством конических песчано-лёссовых бугров (барханов), футов 25—30 высотой; по ним растет тамариск. Кое-где на свободных площадках встречаются остатки саклей из глины, реже из обожженного кирпича. Тут же валяются черепки глиняной посуды и человеческие кости; иногда находят медные монеты; местами, как говорят, торчат иссохшие поломанные стволы тополей и абрикосовых деревьев. Каких времен этот город и кто в нем жил — для: туземцев неизвестно.
Из животного царства в туграковых лесах Ваш-шари встречается; довольно птиц, обыденных для таких лесов и в других частях таримского бассейна; достаточно также зайцев, но мелких грызунов очень мало; в соседней пустыне держатся хара-сульты, а в джангале кабаны, которые сильно портят хлебные поля переселенцев. Пресмыкающихся и земноводных мы здесь не видали.
Туграковые деревья вблизи воды теперь уже были покрыты цветовыми сережками; почки на джиде начали распускаться; кое-где пробивались зеленые ростки травы.
Новая сильная буря, продолжавшаяся двое суток, помешала предположенной нашей экскурсии в окрестностях описываемого урочища. Опять воздух наполнился густой пылью, и температура быстро понизилась: после жары в +29,3 ° в тени в один час пополудни 29 марта, через сутки на восходе солнца термометр упал на —2,2 °, еще же через сутки, как раз для 1 апреля, мороз был в —5 °.
Сыпучие пески. Тотчас за урочищем Ваш-шари перед нами явились сыпучие пески, которые до сих пор тянулись по левому берегу Черченской реки, а теперь перешли также на правую ее сторону и залегли здесь до Алтын-тага. Это те самые пески, которые наполняют собой по крайней мере ¾ всей площади таримской котловины и превращают ее в дикую недоступную пустыню. Они тянутся не прерываясь по правому берегу внегорного течения Яркендской реки и всего Тарима, а отсюда залегают сплошь к югу почти до окрайних гор Тибета. На левой стороне Тарима те же пески встречаются далеко меньшими площадями и только за Лоб-нором вновь группируются в обширный Кум-таг, раскинувшийся к оазису Са-чжеу. Но если даже взять площадь описываемых песков в районе собственно таримской котловины, то и тогда их протяжение с востока на запад от нижнего Тарима до Яркенда будет 950 верст; наибольшая же ширина на меридиане Кэрии 370 верст. Словом, эти сыпучие пески залегают сплошь на такое обширное пространство, как нигде во всей Средней Азии от Китая до Каспийского моря; притом по своей недоступности они также могут занять первенствующее место.
Как и в других частях Центральной Азии, таримские пески насыпаны то удлиненными увалами или грядами, то невысокими (от 20 до 60 футов) холмами (барханами)[324]. Наветренная сторона тех и других пологая, часто выпуклая, песок здесь обыкновенно крупнее и сплочен довольно твердо; сторона же подветренная, в особенности у холмов, крутая, нередко почти обрывом; песок здесь рыхлый. По положению как выпуклых, так и вогнутых частей холмов и увалов, затем по преобладающему (перпендикулярно господствующему ветру) направлению последних можно видеть исключительное появление бурь от северо-востока, по крайней мере в восточной части таримской котловины. Эти-то бури, отдувая песок к юго-западу, быть может, и спасают нижний Тарим от сильного засорения или перемещения русла реки более к северу.
За исключением узких окраин, прилежащих к рекам, таримские пески совершенно оголены. Однако, по словам туземцев, в этих песках попадаются котловины, покрытые скудной растительностью; здесь обыкновенно можно достать воду и не глубоко. Мы сами, при следовании от Ваш-шари к Черченской реке поперек довольно широкого (12 верст) песчаного мыса, встретили здесь несколько подобных площадок. По ним, равно как и по соседним пескам, росли — тростник, джантак, солодка и Karelinia caspica, изредка торчали одинокие кусты тамариска. Почва этих ложбин была рыхлая, песчано-солончаковая, местами сырая; вода держалась на глубине 3—4 футов. Твердых глинистых площадей, называемых в нашем Туркестане такырами, в таримских песках мы не видали. Из животных на тех же солончаковых площадках найдены: ящерицы, скорпионы, муравьи и жесткокрылые насекомые; в самых песках, даже в глубине их, держатся хара-сульты и дикие верблюды.
Нечего говорить, что сыпучие пески таримского бассейна представляют собой, как везде, самого страшного врага культуры. Здесь, как и в Западном Туркестане, многие процветавшие в древности местности уничтожены, и вообще район культурных площадей стесняется все более и более; область же сыпучего песка расширяется.
Причина столь рокового для туземцев явления заключается во всеобщем усыхании Средней Азии, начавшемся еще от той геологической эпохи, когда оба здешние бассейна — ханхайский и туранский — были покрыты водами внутреннего азиатского моря. С тех пор усыхание продолжается до наших дней и, быть может, теперь идет в таримском бассейне еще быстрее, ибо ничтожные атмосферные осадки далеко не уравновешивают здесь сильные испарения, причиняемые высокой температурой и сухими ветрами (72). Не говоря уже про Лоб-нор, некоторые речки, стекающие с южных окрайних гор, на памяти местных стариков были многоводнее. Еще красноречивее свидетельствуют путешественнику о том же уменьшении живительной влаги и о прогрессе мертвящих сил пустыни засыпанные песком некогда цветущие оазисы и города. Про многие из них известно из китайских летописей; некоторые мы видели сами; наконец, об иных слышали от туземцев, которые говорят, что в старину на площади между Хотаном, Аксу и Лоб-нором лежали 23 города и 360 селений, ныне не существующих. В то время, по местному преданию, можно было из г. Куча пройти на Лоб-нор «по крышам домов», — так густо сидело население на пустынном ныне Тариме. Еще и теперь жители Хотана, Кэрии, Нии и других пока уцелевших оазисов ежегодно осенью и зимой ходят в пески искать оголенные бурями остатки древних поселений. Там, как говорят, находят иногда золото и серебро. Попадаются даже уцелевшие сакли, а в них одежда и войлоки; то и другое обыкновенно истлело до того, что от прикосновения рукой рассыпается в пыль. Искатели отправляются пешком, но везут на верблюдах, иногда же несут на собственных плечах, вьюки шестов, которые, с навязанными на них красными или синими тряпками, втыкают на более высоких песчаных холмах и таким образом обеспечивают себе обратный путь. Один из подобных искателей прошел, как нам сообщали, даже до Тарима, направившись к северу из оазиса Ния.
Среднее течение Черченской реки. В 60 верстах к западу от урочища Ваш-шари мы вышли на среднее течение Черченской реки, к которому можно отнести все ее протяжение на прорыве через сыпучие пески. Здесь названная река, несмотря на свою быстроту, все-таки не может, подобно нижнему Тариму, провести для себя глубокую борозду в песчаной почве пустыни[325]; взамен того идет широким плёсом по зыбучему песчаному дну. Главное русло, обозначенное струей более быстрой воды, извивается от одного берега к другому; в промежутках этих изворотов (по крайней мере при невысокой воде) то текут узкие рукава, то спокойно стоят небольшие заливы, то всего чаще залегает мокрый песок, покрытый тонким слоем липкой глины. Ширина главного русла Черчен-дарьи, в описываемой части ее течения, 30—35 сажен, при глубине от двух до нескольких футов; местами, в особенности на заворотах реки, встречаются омуты в сажень или около того глубиной; всего же с незанятыми водой плесами расстояние одного берега до другого от 100 до 150, иногда до 200 сажен. Вода совершенно грязная вследствие примеси глины и мелкого песку. Дно, как сказано выше, зыбучее, так что ноги человека быстро увязают даже в более твердых местах; в заводях же, где течение тихо или его вовсе нет, пробраться совсем нельзя. Главное русло реки часто перемещается и, при более высоком летнем стоянии воды. отмывает на излучинах значительные площади берегов, как то можно видеть по прерванному направлению прежних тропинок.
Несмотря на все безобразие Черчен-дарьи (грязная вода, мелководье, зыбучее дно), в ней водится довольно много рыбы. Мы добыли здесь в свою коллекцию пять видов, а именно: маринку (Schizothorax chrysochlcrus), тазек-балык (Aspiorrhynchus przewalskii) и три вида гольца (Nemachilus yarkandensis, N. stoliczkai, N. bombifrons n. sp.), из них два последних на Лоб-норе не были найдены.
Берега описываемой реки сопровождаются полосой весьма бедной древесной и кустарниковой растительности. Такая полоса, обозначающая собой приречную долину, имеет на переправе Чархалыкского пути от 8 до 10 верст в ширину, но вскоре суживается на 2—3 версты; затем, ближе к Черчену, снова достигает прежних размеров. Из деревьев в описываемой долине растет лишь туграк (Populus diversifolia), да и то редким насаждением. Уродливое и корявое дерево это достигает 30—40, иногда 50 футов высоты, при толщине в 2—3, изредка даже в 4 фута; кора на нем почти всегда растрескавшаяся, у старых экземпляров часто отвислая и засыпанная пылью; на изломах же вместо сока выветривается белый соляной налет. Древесина на поделки не годна; притом взрослое дерево обыкновенно имеет внутри пустоту. В особенности безобразны старые туграковые деревья, у которых почти всегда обломаны верхушки и часть сучьев. Иногда такое дерево, растущее ближе к песчаной пустыне, бывает наполовину или совершенно засыпано песком. Случается, что целая площадь туграка засыхает, вероятно, от прекращения подземного питания водой. Такие иссохшие деревья стоят без сучьев, словно исковерканные столбы; они не гниют в здешнем крайне сухом воздухе, но распадаются на слои, пересыпанные песком и пылью. Лишь в молодости туграк бывает несколько красивее, в особенности, если растет на солончаковом лёссе и получает достаточно подземной воды; тогда, быть может, он годен и для построек.
В тех же туграковых лесах Черчен-дарьи растут местами скученно, местами врассыпную, два вида тамариска (Tamarix laxa, Т. elongata, последний преобладает) и Halostachys caspia; затем всюду попадается мелкий тростник, а на песках Karelinia caspica. В лучших местах, по "берегу самой реки и на небольших островах, кое-где ею образуемых, встречаются — облепиха (Hippophae rhamnoides) и изредка джида; обыкновенны — кендырь, джантак и солодка (Glycyrrhiza uralensis); кое-где попадается Sphaerophysa salshla и дикая спаржа (Asparagus sp.). Все эти кустарники и травы густо покрыты лёссовой пылью, так что к ним невозможно прикоснуться не испачкавшись. Притом почва здесь, как между кустами, так и в туграковых лесах — оголенная лёссовая глина с песком, то покрытая довольно твердой солонцеватой корой, то совершенно рыхлая как пепел. Под деревьями везде валяются груды обломанных бурями сучьев и кучи сухих листьев, которые звенят словно каменные, если их катит сильный ветер. Словом, крайне безотрадную картину представляла растительность Черченской реки даже весной, в первой трети апреля, когда мы здесь проходили. Несмотря на сильные жары (до +30,8 ° в тени), зелени почти вовсе не было видно; лишь кое-где на влажных местах пробивались ростки тростника да незаметно цвели туграк и облепиха[326]. Взамен весенних цветов и бабочек в обилии ползали скорпионы, в тихую же погоду роились тучи комаров. Не лучше было и в атмосфере; густая пыль постоянно наполняла воздух, застилала даль горизонта, а ближайшие предметы окрашивала в желтосерый цвет; небо почти всегда было подернуто облаками, солнце же, если проглядывало, то казалось матовым диском, хотя все-таки жгло немилосердно.
Животная жизнь как на самой Черчен-дарье, так и по ее долине, несмотря на время горячего пролета, в особенности мелких пташек, была весьма бедная. Из зверей нам попадались довольно часто хара-сульты; кое-где видны были следы маралов; водятся здесь также зайцы и песчанки (Gerbillus lepturus n. sp.); вероятно, есть волки и лисицы; тигры лишь случайно заходят. Из оседлых птиц обыкновенно были саксаульные сойки (Podoces biddulphi), саксаульные воробьи (Passer stoliczkae), дятлы (Picus leptorrhynchos) и Rhopophilus deserti [кустарница]; в зарослях джиды изредка попадались фазаны (Rhasianus insignis). Гнездящимися найдены также — сорокопуты (Lanius isabellinus), славки (Sylvia minuscula?), стрижи (Cypselus apus) и удоды (Upupa epops). Водяных и голенастых встречено было чрезвычайно мало, потому, конечно, что здесь нет тростниковых озер или болот, вообще мест удобных для отдыха, покормки и гнездения. Не только днем, но даже ранним утром в редкость слышался голос какой-либо из пташек. Могильная тишина постоянно царила как в сыпучих песках, так и на самом берегу злосчастной реки.
Наш здесь путь. Там, где мы вышли на берег Черчен-дарьи, она течет на абсолютной высоте 3 500 футов и, сузившись в одно русло, имеет около 35 сажен ширины, при глубине брода в 2 фута во время малой воды, каковая теперь стояла. Дно песчано-глинистое и довольно вязкое; однако наши верблюды переправились благополучно. Дальнейший путь наш до самого Черчена лежал все по левому берегу той же Черчен-дарьи. Итти здесь с караваном довольно трудно, в особенности, где нужно переходить небольшие песчаные гряды, упирающиеся в реку. Летом описываемый путь еще труднее, ибо прибавляется нестерпимая жара и тучи комаров.
Мы двигались небольшими переходами, иногда дневали, чтобы лучше обследовать местность. Но, увы! слишком бедна была научная добыча как среди растений, так и среди животных. От самого Лоб-нора до Черчена и далее до гор, словом — почти за весь апрель, мы собрали в свой гербарий только шесть цветущих видов растений, а именно: туграк, два вида тамариска, облепиху, одуванчик (Taraxacum comiculatum) и пузырчатку (Utricularia vulgaris); последняя добыта была со дна небольшого заливного от Черчен-дарьи озерка.
Немногим лучше стояло дело и по части зоологических изысканий. Крупных зверей, кроме хара-сульт, весьма здесь мало, да притом линявшие теперь их шкуры не годились для коллекции; среди же птиц попадались все прежние виды и лишь изредка прокидывались пролетные[327]; пресмыкающихся и земноводных почти не встречалось; насекомых также было очень мало по числу видов. Одно только рыболовство в Черчен-дарье несколько пополнило наш скудный сбор. Между прочими мелкими рыбами пойман нами здесь в небольшом и неглубоком заливе экземпляр тазек-балык длиной в 4 фута[328] и весом в 33 фунта.
На рыболовство мы отправлялись прямо с бивуака в одних рубашках и босыми, дабы легче ходить по вязкому и мягкому, как бархат, глинисто-песчаному грунту речного плеса. Тащить бредень против быстрой воды почти совсем нельзя было; поэтому мы пускали его вниз по течению, едва успевая следовать, иногда бегом, за своей сетью, которую затем поворачивали к отмелому берегу и вытаскивали. Ловить же в более тихих заводнях часто оказывалось невозможным по причине крайне топкого здесь грунта дна. Вместе с рыболовством происходило и купанье, правда, не особенно хорошее в мутной воде Черченской реки[329], но весьма подходящее при сильных жарах, которые теперь стояли.
Однако, несмотря на то, что термометр в тени в 1 час пополудни показывал до +30,8 °, в более ясные и тихие ночи на 10, 11 и 13 апреля, впрочем уже в последний раз, выпадали морозы от —2 до —2,9 °. Жаркая погода наплодила гибель комаров и очень много скорпионов. От первых невозможно было уберечься, в особенности при безветрии; от скорпионов же мы плотно закупоривали на ночь свои палатки и обсыпали их снизу землей, чтобы не быть укушенными во время сна, чего ни разу не случилось.
Жителей в пройденной нами до сих пор части среднего течения Черченской реки нет вовсе. Повстречался нам только небольшой караван, направлявшийся в Чархалык. У людей этого каравана, как и ранее у своего проводника, нам пришлось видеть оригинальный способ курения, практикуемый туземцами во время пути. Курильщик берет кусок лёссовой глины и, смочив ее водой, лепит на поверхности почвы небольшой валик около фута длины и от 1 до 2 дюймов высоты. Внутри этого валика посредством тростничины делается горизонтальная трубочка; в одном ее конце на поверхности того же лёссового валика выдавливается небольшое углубление, примерно на щепотку табаку. К противоположному концу горизонтальной трубочки пробивается одинакового диаметра трубочка вертикальная; туда вставляют очинённую тростничинку, служащую чубуком. Высохнув, лёсс твердеет как камень, так что эта машинка довольно прочна. Перед курением напускают через тростничину воды в снаряд, чтобы вымыть его от пыли; притом, по уверению курильщиков, мокрые здесь стенки способствуют улучшению вкуса табачного дыма. Затем воду вновь вытягивают (а если лёсс имеет щели, то она и сама уходит), насыпают в наружное углубление табак и, лежа на земле, курят через тростничину. Подобные курилки служат несколько времени многим путникам на местах остановки караванов.
Верст за 60 не доходя Черчена, изменяется, сначала исподволь, а потом резче, характер как самой Черчен-дарьи, так и ее долины. Последняя снова расширяется, туграковые леса попадаются реже и вскоре совсем исчезают. Остаются лишь густые заросли тамариска, а по излучинам понизившихся берегов реки и по островам, ею здесь образуемым, в изобилии растет облепиха; далее вверх появляются тростниковые болота и довольно сносные пастбища. Плесы Черчен-дарьи становятся вдвое уже, ближе к Черчену совсем пропадают. Тогда и река суживается местами сажен на 15; в русле ее начинает попадаться галька. Словом, выше названного оазиса Черчен-дарья вступает в область своего верхнего течения, большая половина которого принадлежит окрайним тибетским горам. Вместе с изменением к лучшему долины описываемой реки появляются кое-где пастухи со стадами баранов, а в 37 верстах не доходя Черчена лежит небольшая д. Татран. В ней живут восемь семейств, которые занимаются хлебопашеством, частью и скотоводством.
Сделав в Татране дневку, мы затем еще раз ночевали на средине пути до Черчена возле небольшого озерка Балык-куль. В нем много валялось издохшей рыбы, которую черченцы здесь добывают посредством отравы. Сюда же выехали к нам из Черчена несколько туземцев навстречу. В сопровождении этих посланцев пришли мы 14 апреля в самый Черчен, где были встречены местными властями — хакимом (уездный начальник) и аксакалом (волостной старшина) и разбили свой бивуак в тени ивовых деревьев, не доходя одной версты до главной части оазиса.
Оазис Черчен. Он лежит на абсолютной высоте 4 100 футов по обе стороны Черчен-дарьи, верстах в 60 по выходе ее из гор на небольшой лёссовой площади, окруженной сыпучими песками. Эти пески на правом берегу Черченской реки придвигаются к ней почти вплоть и так идут к горам; на левой стороне той же реки главные песчаные массы лежат несколько поодаль, хотя наносы от них подходят к самому оазису и превращают его окрестности в совершенную пустыню. В ней погребены остатки некогда процветавшей здесь обширной культурной площади[330]; но об этом будет речь впереди.
Нынешнее черченское поселение заключает в себе около 600 дворов и от 3 до 3½ тыс. жителей. Основано оно 90 лет тому назад[331] колонистами из Кэрии, Хотана, Кашгара и Аксу. По собранным сведениям, выходцы из двух первых оазисов принадлежат к племени мачин; двух последних — к племени ардбюль[332] (ныне это название почти вовсе не употребляется), которое обитает, как нам сообщали, от Аксу до Кашгара включительно. Мачинцы же, считающие себя коренным населением в Восточном Туркестане, живут от Черчена до Хотана и по соседним горам; попадаются также в Яркенде. Своим заметно скуластым лицом, расплывшимся (впрочем, лишь на конце) носом и малой растительностью волос на лице они напоминают монгольский тип, тогда как ардбюль, в особенности пожилые и старики, весьма походят на семитов. Те и другие, как все восточнотуркестанцы, говорят тюркским языком, но ардбюль держат речь скороговоркой; притом особенно отчетливо произносят звук «с».
По тем же рассказам туземцев, к востоку от Аксу — в оазисах Бай, Куча и частью Курля — живет племя хурасан[333], согласно преданию, пришедшее сюда еще в глубокой древности из Афганистана; оно, как говорят, отличается красотой, в особенности своих женщин. Сведения эти, конечно, требуют строгой проверки. Положительно же можно сказать, что во всем Восточном Туркестане среди его населения нет однородного сплоченного типа. Наоборот, здесь больше или меньше смешаны различные притекавшие в этот край народности — аборигены страны, быть может арийцы, затем уйгуры, китайцы, тибетцы, арабы, монголы, пришельцы из Западного Туркестана и другие. При том изолированное положение восточнотуркестанских оазисов, их постоянное соперничество и вражда также всегда мешали объединению населения. Оно и до сих пор называется не иначе, как по городам или оазисам, без обозначения одной общей национальности (75)
В Черченском оазисе нет города или вообще места, обнесенного стеной. При Якуб-беке выстроен здесь был небольшой глиняный форт[334], но теперь он совсем развалился. Нет также и торговых лавок; лишь некоторые из жителей торгуют у себя на дому, да дважды в неделю собирается базар. Глиняные сакли туземцев расположены, как обыкновенно в оазисах, отдельными фермами, неподалеку одна от другой. В промежутках лежат поля маленькими площадками, отлично обработанными. Все это орошено сетью арыков, которые, как и сакли, обсажены деревьями: ивой, джидой, туграком и тополем. Кроме того, разведены сады, в которых растут яблоки, абрикосы, персики, шелковица, груши, виноград и гранаты. По словам туземцев, хорошо родятся только три первые сорта плодов; гранаты же растут совсем плохо; их, как и виноград, на зиму прикапывают землей. Из хлебов в том же Черчене сеют: пшеницу, ячмень и рис; также кукурузу, бобы, клевер (люцерну) и табак; из овощей: арбузы, дыни, морковь и лук. Зерновые хлеба родятся хорошо, хотя весенние морозы и бури (последние заметают песком поля) вредят не мало; те же причины мешают и садоводству. В половине апреля, когда мы пришли в Черчен, тополь, ива и джида уже развернули свои листья; яблони, персики и шелковица цвели; абрикосы были величиной в лещинный орех; люцерна имела от 3 до 5 дюймов роста; пшеница и ячмень поднялись на 2—3 дюйма, но верхушки этих всходов были побиты морозом; для посева кукурузы и риса приготовлялись поля.
Всего обработанной земли в Черчене, мне кажется, едва ли наберется одна тысяча десятин. Здесь, как и во многих других оазисах Центральной Азии, поля скорее могут быть названы огородами по их миниатюрности и тщательности обработки. Вместе с тем, при скученности населения, в зависимости от тесной площади орошенного пространства, каждая семья производит лишь столько, сколько нужно для собственного пропитания; в лучшем случае избыток невелик, гораздо же чаще бывает недохват.
Среди некультурных растений в окрестностях Черчена мы встретили те же виды, что и на Черчен-дарье; вновь появились только: ягодный хвойник (Ephedra vulgaris), хармык (в малом количестве) и сульхир.
Птиц в описываемом оазисе также немного. Чаще других попадались: полевые и саксаульные воробьи, хохлатые жаворонки, горлицы (Turtur vitticollis?), удоды, скворцы и ласточки (Hirunclo rustica); на окрестных болотах держались в малом числе турпаны, чибисы[335], ходулочники и зуйки (Aegialites curonicus), желтые плисицы (Budytes citreola), крачки (Sterna hirundo) и другие.
На другой день нашего прихода в Черчен поднялась сильная буря и продолжалась с небольшими перерывами целую неделю: первые двое суток от северо-востока, затем двое суток от юго-запада и, наконец, еще трое суток опять от северо-востока. В особенности напряженна была эта буря на третьи сутки, когда после отрывистого часового затишья ветер вновь подул с страшной силой в противоположном чем до сих пор направлении, т. е. от юго-запада. Тучи песка и пыли густо наполнили атмосферу, которая на восходе солнца несколько времени была окрашена как бы мутным заревом пожара; затем на целый день наступила полная мгла. Палатки наши едва держались, несмотря на все прикрепы; против ветра невозможно было ни двигаться, ни дышать, ни открыть глаза; пыль и песок засыпали довольно толстым слоем наш бивуак, не исключая и верблюдов, которые лежали целые сутки привязанными на месте.
Эта буря поневоле продлила наше пребывание в Черчене. Притом необходимо было значительно пополнить здесь наши запасы и найти вожака на дальнейший путь. Относительно того и другого встретилось неожиданное препятствие со стороны весьма, повидимому, любезных к нам хакима и аксакала. Оба они сначала отговаривались бедностью жителей, скудостью прошлогоднего урожая, отсутствием людей, знающих дорогу в Кэрию, и тому подобными побасенками. Наконец, будучи припугнуты, откровенно заявили, что получили от китайцев приказание не продавать нам ничего съестного и не давать вожаков; в крайнем же случае велено вести нас самой трудной дорогой; затем, под страхом смертной казни, туземцам воспрещено было входить с нами в какие-либо сношения, а тем паче доставлять правдивые сведения на наши расспросы. Словом, повторялось то же самое, что обыкновенно предшествовало нам во многих других местах китайских владений. Повторился и с нашей стороны обыденный в подобных случаях прием: местному хакиму объявлено было, что при решительном с его стороны отказе доставить нам, конечно, за деньги, необходимое продовольствие, мы добудем это продовольствие силой; если же не найдется вожака, то станем разъездами отыскивать путь, но вместе с тем захватим с собой и хакима, чтобы он на всякий случай также узнал дорогу в Кэрию. Посоветовавшись с своим братом аксакалом, черченский хаким решил исполнить наши требования и доставил нам баранов, муку, ячмень для лошадей, разные другие мелочи, также двух провожатых. Кстати сказать, что в Черчене продукты довольно дороги, по крайней мере, так брали с нас.
Следы древних городов. Как было выше упомянуто, рядом с обитаемым ныне черченским оазисом, среди совершенной пустыни, отчасти покрытой лёссовыми песчаными буграми, видны следы древней культурной площади. Здесь на протяжении семи-восьми верст от севера к югу и около двух или более от востока к западу встречаются остатки башен, саклей и места прежних арыков. По туземному преданию, на указанном месте разновременно существовали два города[336]. Древнейший из них, остатки которого лежат более к северу, уничтожен был около 3 тыс. лет тому назад богатырем Рустем-дагестаном. Другой, более новый город, уже 900 лет как разорен монголами под начальством Алтамыша[337]. Последним царем самого древнего города был Аплап-сала. Но в особенности процветал этот город при Сия-вуш-хане, который, согласно преданию, считался потомком в седьмом колене от самого Ноя. Этот царь, равно как и жители описываемого города, исповедовали также веру Ноя. К западу от городских стен был выкопан огромный пруд[338], вода в который напускалась из Черчен-дарьи. Вокруг пруда расположены были сады, цветники, беседки, статуи, и здесь устраивались празднества, на которых присутствовал Сия-вуш-хан. Ему же приписывают основание обширного г. Шаристана, следы которого ныне видны в песках близ Хотана. Недалеко там был и убит столь прославленный хан по приказанию тестя своего Афраб-сияба. Из пролитой тогда крови выросла на месте преступления трава, называемая пыр-сия-вуш-хан и поныне, как говорят, употребляемая туземцами на лекарства. Кроме того, предание рассказывает, что когда о насильственной смерти Сия-вуш-хана узнал его друг и одноверец Рустем-дагестан, находившийся в то время в Кабуле, то собрал из преданных иранцев войско и отправился в поход. При этом он покрыл себя и свою лошадь трауром и произнес следующую клятву: «не сниму меча и траура, не остригу своих волос, не утру слезы с глаз, пока не отомщу за смерть друга». Действительно, когда Рустем-дагестан пришел со своими сподвижниками в Восточный Туркестан, то покрыл всю страну развалинами.
О более новом городе особых преданий мы не слыхали.
Нынешние жители Черчена производят иногда раскопки на месте вышеописанных городов; гораздо же чаще ходят туда на поиски после сильной бури, местами выдувающей песок на значительную глубину. Случается находить медные и золотые монеты, серебряные слитки[339], золотые украшения одежды[340], драгоценные камни (алмазы? и бирюзу), бусы, железные вещи[341], кузнечный шлак, медную посуду и, что замечательно, битое стекло в самом древнем городе; в более же новом черченцы добывают для своих надобностей жженый кирпич. Затем при раскопках встречаются склепы и отдельные деревянные гробы. В тех и других трупы (небальзамированные) обыкновенно сохранились очень хорошо, благодаря, конечно, чрезвычайной сухости почвы и воздуха. Мужчины весьма большого роста и с длинными волосами, женщины же с одной или двумя косами. Однажды открыт был склеп с 12 мужскими трупами в сидячем положении. В другой раз найдена была в гробу молодая девушка. У нее глаза были закрыты золотыми кружками, а голова связана от подбородка через темя золотой пластинкой; на теле надета длинная, но узкая шерстяная одежда (совершено истлевшая), украшенная на груди несколькими тонкими золотыми звездочками, около дюйма в диаметре; ноги оставлены босыми. Даже дерево гробов, как нам говорили, иногда так хорошо сохранялось, что черченцы употребляют его на кое-какие поделки. Вместе с человеческими трупами в могилах попадаются кости лошадей и баранов.
Туземцы уверяли нас, что следы древних поселений и городов встречаются также по всему среднему течению Черчен-дарьи. Эти остатки все лежат на западной стороне названной реки, в расстоянии 5—15 верст от нынешнего ее русла, отодвинувшегося, следовательно, к востоку. Старое русло Черчен-дарьи местами также видно между упомянутыми развалинами, ныне большей частью засыпанными песком пустыни. По преданию, здесь некогда жило племя мачин, как и далее вплоть до Лоб-нора.
Здесь же кстати прибавить сведение еще об одном древнем городе по имени Кутэк-шари, место которого туземцы указывают в песках да правой стороне Тарима, против д. Ахтарма. Согласно преданию[342], названный город некогда был обширный и весьма богатый. Жители его исповедовали языческую веру (буддизм?); капища их были так украшены, что некоторые колонны делались из чистого золота. Во время распространения магометанства в нынешнем Восточном Туркестане один из рьяных проповедников новой веры предложил владетелю и обитателям описываемого города принять учение пророка. Согласия на это не последовало. Тогда, по молитве того же магометанского миссионера, поднялась страшная буря и засыпала нечестивый город. Однако жители его не погибли. Они, как гласит легенда, живут до сих пор, питаясь корнями кендыря. Живы даже остались куры, так что из-под песка иногда слышится петушиное пение.
Хребет Русский. Тот хребет, у подножья которого лежал на значительном протяжении наш путь из Черчена в Кэрию, принадлежит[343] западному Куэн-люню и составляет непосредственное продолжение гигантских хребтов главного кряжа средней части этой системы.
Примыкая на меридиане западного угла Алтын-тага к Токуз-дабану[344], новый хребет тянется отсюда на 400 с лишком верст к западу-юго-западу до прорыва Кэрийской реки, за которой встают уже другие горные хребты. Одного общего имени хребет описываемый не имеет ни у туземцев, различающих названиями, обыкновенно по соседним урочищам, лишь отдельные части гор, ни на географических картах, где до сих пор наугад обозначались здесь безымянные горы, да и то лишь после открытия мною лобнорского Алтын-тага. Пользуясь правом первого исследователя, я назвал вновь открытую цель гор — Русским хребтом (76)
На всем своем протяжении этот хребет служит оградой высокого Тибетского плато к стороне котловины Тарима и, как обыкновенно для азиатских гор в подобных случаях, развивается вполне лишь к стороне более низкого своего подножия. Здесь, т. е. на северном склоне Русского хребта, общий его характер составляют — дикость, грандиозность форм и труднодоступность, тогда как южный тибетский склон несомненно короче и мягче в своем рельефе. Наиболее высокая, вечноснеговая часть того же хребта лежит в западной его окраине между реками Чижган и Кэрийской. Вблизи последней высится громадная покрытая ледниками вершина, поднимающаяся вероятно выше 20 тыс. футов [Люш-таг]. Немногим разве ее меньшие (да и то едва ли) вершины лежат в той же западной снеговой группе вблизи истоков рек Чижган и Ния-дарья. В восточной части Русского хребта находятся три снеговые группы: одна близ Токуз-дабана, две другие — в верховьях рек Кара-муран и Мольджа [Молча]. Наконец, по расспросным сведениям[345], еще две снеговые группы лежат: одна в верховье р. Бостан-туграк, а другая западнее прорыва р. Толан-ходжа.
Вышеназванные речки представляют полный перечень (за исключением лишь небольших ключевых ручьев) тех потоков, которые выбегают с северного склона Русского хребта. Впрочем, некоторые из них — Толан-ходжа по расспросным сведениям, а Кара-муран и Мольджа судя по количеству воды — быть может, приходят с плато Тибета (77). Все они текут чрезвычайно быстро, по диким, трудно доступным ущельям, как в самых горах, так отчасти и по выходе из них. Здесь от резко очерченной северной окраины рассматриваемого хребта, поднятой на абсолютную высоту от 8 до 9 тыс. футов, полого склоняется к пескам таримской котловины до абсолютной высоты в 4—4½ тыс. футов, насыпанная продуктами векового разрушения тех же гор, равнина. В этой-то пустынной равнине, по крайней мере в ближайшей к горам ее части, быстрые потоки Русского хребта вырыли себе чрезвычайно глубокие (от 800 до 1 000 футов) траншееобразные русла[346]. По мере удаления от гор эти траншеи мельчают, а сами реки вскоре добегают к сыпучим пескам, по которым еще текут некоторое время, сообразно количеству приносимой воды, а затем пропадают.
Преобладающую горную породу в описываемом хребте, по крайней мере в северной нами посещенной его окраине, составляет гранит; кроме того, здесь встречаются: сиенит, кварцит, доломит, кремнистый и известково-глинистый сланцы. Тот же хребет обилен нефритом, столь дорого ценимым в Китае, а из металлов — золотом. Подобно тому как в Алтынтаге, так и в Русском хребте, нижний и средний пояса обращенного к пустыне склона этих гор засыпаны слоем лёссовой пыли, за исключением лишь наиболее выдающихся скал. Эти последние хотя состоят всего чаще из гранита, но и такая твердая горная порода сильно здесь разрушается крайностями атмосферических влияний. Притом как Русский хребет в общем выше Алтын-тага, нередко достигает пределов вечного снега и близко прилегает к громадным снеговым массам соседнего Тибета, то здесь летом, вероятно, не бедно падают дожди (редкие в Алтын-таге), которые смачивают лёссовый осадок и образуют сносные луга в полосе от 10 до 12—12½ тыс. футов. В западной половине описываемых гор летние дожди, вероятно, обильнее, а потому эта часть Русского хребта несколько плодороднее восточной его половины. Однако в общем весь хребет может быть назван весьма бедным как по своей флоре, так и по фауне. Древесной растительности здесь нет вовсе. Из кустарников же, да и то лишь по дну ущелий наружной горной окраины, найдены были нами: тамариск (Tamarix Pallasii), мирикария (Myricaria germanica var. squamosa), золотарник (Garagana pygmaea? var.), чагеран (Hedysarum sp.), хармык (Nitraria Schoberi) и сугак (Lycium turcomanicum). Из трав по горным лугам растут, насколько то можно было видеть весной (начало мая) в восточной части хребта, главным образом злаки немногих видов и мелкая Artemisia [полынь]; затем здесь попадаются, обыденные для северо-тибетских гор, виды Androsace, Astragalus, Allium, Iris, Statice, Saxifraga Rheum [твердочашечник или проломник, астрагалы, луки, ирисы, кермек, камнеломка, ревень] и другие. Вообще травянистая флора рассматриваемых гор, в особенности западной их части, вероятно, весьма сходствует с флорой соседнего Кэрийского хребта, о которой будет говорено в следующей главе.
В районе, ближайшем к северной своей окраине, хребет Русский весьма беден млекопитающими; из них мы встретили здесь только тарбаганов (Arctomys himalayanus), зайцев (Lepus sp.) и пищух (Lagomys rutilus?). Ближе к гребню того же хребта и на южном его склоне нередко, как говорят, встречаются тибетские звери — дикие яки, куку-яманы, аргали и другие. Из птиц найдены были нами те же самые, что и в Алтын-таге, с прибавлением лишь немногих летних видов[347], притом тибетский улар (Megaloperdix thibetanus) заменяется здесь, сколько кажется, исключительно уларом гималайским (Meg. himalayensis). Причина сравнительной бедности птиц в описываемых горах заключается в отсутствии здесь лесных и кустарниковых зарослей; затем, вероятно, в невыгодном положении самого хребта среди двух обширных пустынь — тибетской и таримской. Во всяком случае, по характеру орнитологической и маммологической фауны (78) хребет Русский (как и Алтын-таг) должен быть отнесен к Тибету; тогда как высокая, покатая от подножия этих гор к сыпучим пескам равнина, с ее оригинальными ущельями, принадлежит в том же отношении таримской котловине.
Жители в Русском хребте — племя мачин. Их мало в восточной части гор до р. Бостан-туграк; гораздо более от названной реки к западу и в особенности западнее р. Ния-дарья. Занимаются скотоводстством, преимущественно разведением баранов; засевают также ячмень (черный с голым зерном); жилища свои выкапывают в лёссе и только в редких подгорных деревнях, да и то не везде, можно видеть настоящую глиняную саклю[348].
Что касается до южного, тибетского склона Русского хребта, то о нем мы не имеем никаких положительных сведений. Не выяснилось даже — примыкает ли сюда хребет моего имени в крайней восточной снеговой группе (Гасынга) или он соединяется с Токуз-дабаном. Доказано только, что близ прорыва Кэрийской реки, следовательно, в крайней западной части Русских гор, от них уходит в Тибет громадный снеговой хребет, который, по расспросным сведениям, тянется в юго-восточном направлении на целый месяц пути. Если это так, то новый хребет, быть может, соединяется с Тан-ла или с горами на северной стороне оз. Тенгри-нор. Этот интересный вопрос может быть разрешен, конечно, лишь очевидцем-путешественником, К северу от той части нового хребта, которая стоит вблизи хребта Русского, расстилается, как говорят, обширная и обильная солью равнина, называемая по-тюркски Кызиль-туз (79). Наконец, относительно проходов через Русский хребет мы могли узнать, что здесь существуют лишь немногие тропы[349], доступные, да и то с большим трудом, только для лошадей, ослов или яков; на верблюдах же пройти нигде нельзя. Вместе с тем нам сообщили, что вдоль южного склона описываемых гор в глубокой древности (еще до Чингис-хана) пролегал колесный путь из Яркенда в Синин. Дорога эта поднималась от Яркенда на плато Тибета и следовала здесь, с перевалом через вышеописанный снеговой хребет, вдоль южного подножия Русского хребта, быть может, урочище Гас, а оттуда в Синин. По ущелью р. Толан-ходжа[350] к указанной дороге примыкала другая, также колесная, пересекавшая Русский хребет. Оба эти пути давно заброшены и испорчены временем, но до сих пор еще, как говорят, по ним валяются ободки колес, железо от телег, иногда и верблюжьи кости.
Двойная дорога. Из Черчена в оазис Ния ведут две дороги — нижняя и верхняя, обе вьючные[351]. Первая, более короткая, направляется к западу-юго-западу вдоль сыпучих песков; вторая — окружная — достигает того же оазиса, следуя у подножия Русского хребта (80).
Нижняя дорога гораздо короче верхней; притом она пролегает по местности равнинной, изобилует кормом для верблюдов и топливом. Невыгода же этого пути заключается, помимо сыпучего песка, в малом количестве и дурном качестве воды некоторых колодцев, затем в сильных жарах и обилии мучающих насекомых летом. Ради этого в названную пору года здесь не ездят, предпочитая более кружной северный путь. На нем хотя воды достаточно, но корма гораздо меньше; кроме того, приходится переходить глубокие ущелья рек, что в особенности тяжело для вьючных верблюдов.
О северной дороге будет подробно изложено при дальнейшем описании нашего пути. Про южную же дорогу можно добавить, основываясь на расспросных сведениях, что недостаток воды в некоторых здесь колодцах легко устранить, если выкопать рядом колодцы новые; вода в таких местах, как говорят, держится не глубже как на 3—4 фута от поверхности почвы. Согласно преданию, в районе той же нижней дороги в древние времена лежало много оазисов, от которых ныне уцелели лишь местами незначительные следы.
Большой безводный переход. Перед выступлением нашим из Черчена переводчик Абдул Юсупов сильно заболел, так что мы принуждены были оставить его на попечение местного хакима. Затем выход задержался еще на сутки, ибо накануне ночью оба проводника удрали неизвестно куда. Взамен доставлены были два новых вожака. Один из них, родом афганец, по имени Айсахан, оказался довольно сметливым человеком. К сожалению, без переводчика, который лишь через месяц присоединился к нам, нельзя было выведать многого, объясняясь лишь пантомимами да несколькими десятками известных нам тюркских слов.
25 апреля мы, наконец, тронулись в путь по «верхней» дороге. На первых же порах пришлось здесь пройти в полтора суток 86 верст без воды, да притом еще с подъемом почти в 5 тыс. футов; ко всему этому добавилась жара и вначале сыпучий песок. Как обыкновенно, вожаки не знали точно расстояния и определили этот переход в 50 с небольшим верст. Но уже к полудню первого дня выяснилось, что безводный переход будет несравненно больший, чем нас уверили. Тогда мы, как говорится, приналегли и прошли к вечеру того же дня 41 версту. Переспрошенные чуть не в десятый раз вожаки с испугу бросились в другую крайность и объявили, что мы далеко еще не сделали половины всего перехода. Неутешительно было подобное сведение, хотя не вполне мы ему поверили. Однако ввиду того, что запасной воды еще на целый день нам нехватит, я отправил в полночь на лучших верблюдах двух казаков с одним из вожаков вперед, приказав им ехать возможно быстрее, набрать воды и везти ее к нам навстречу. Сами же мы вышли на рассвете и, сделав 25 верст, остановились; здесь сварили чай из последней воды и остались ждать возвращения посланных людей. Итти вперед к ним навстречу по жаре было невозможно, ибо наши лошади и запасные бараны изнемогали от жажды. Наконец, в 3 часа пополудни, вернулись посланные казаки и привезли два бочонка (ланхона) воды. Тогда мы сами напились вдоволь, напоили понемногу своих животных (кроме верблюдов) и пошли дальше, имея достоверные сведения, что впереди около 20 верст до места остановки. Добрались мы сюда уже впотьмах и, сверх ожидания, не особенно усталыми.
Местность, по которой мы шли, представляла собой пологую, поднимающуюся к горам равнину, каковая облегает все северное подножие Русского хребта. Первоначально верст на 20 нашего пути залегал сыпучий песок, который, вероятно, небольшой полосой, тянется вверх по левому берегу Черчен-дарьи; далее тропинка вошла в широкую рытвину и направлялась по ней также верст 20. Почва здесьи в окрестностях состояла из щебня с песком и лёссом; по ней, вначале даже часто, были наметаны песчаные сугробы. Ближе к горам песок сделался реже; взамен того прибавилось щебня и крупных валунов в сухих руслах дождевых потоков. Растительность встречалась лишь кое-где по дну рытвин, да и то крайне бедная — Galligonum, Ephedra, Reaumuria [джузгун, хвойник, реамюрия], изредка тамариск. Ближе к горам эти кустарники покучнели; у самых же гор показались дырисун и золотарник (Garagana pygmaea? var.). Из зверей мы видели только хара-сульт[352], а из птиц лишь Podoces hendersoni, вновь здесь появившуюся, тогда как ее сестрица Podoces biddulphi [саксаульная сойка монгольская и таримская] осталась пониже в песках таримской котловины.
Подъем, собственно говоря, был мало заметен, хотя на каждую версту мы повышались средним числом [на] 57 футов[353]. Вьючная тропа вне песков проторена хорошо.
Деревня Ачан, возле которой мы теперь остановились и дневали, лежит при абсолютной высоте 9 тыс. футов, на ключах у самого подножия восточной окраины Русского хребта, круто обрывающегося к стороне таримской котловины. Население этой деревни состоит из шести семейств мачинцев, которые засевают небольшие поля черного ячменя; всего же более занимаются разведением баранов. Эти последние от самого Лоб-нора уже не курдючные и мелки ростом. Сами обитатели Ачана, как и всех других мачинских горных селений, помещаются в жилищах, выкопанных в лёссе[354].
Погода в апреле. Близившийся теперь к концу апрель месяц проведен был нами на среднем течении Черченской реки и, лишь в последних своих днях, у подножия Русского хребта. Выше были сделаны кое-какие заметки о погоде за это время, но, мне кажется, лучше свести их в одно сжатое целое. В общем в апреле преобладала жаркая погода, хотя этот месяц, подобно марту, характеризовался крайностями дневной и ночной температуры, затем постоянной густой пылью в атмосфере, частой облачностью, а также господством ветров исключительно от северо-востока.
Дневные жары в апреле достигали +30,8 ° в тени; между тем по ночам в первой половине описываемого месяца четыре раза случались морозы до —5 ° (1-го числа). Эти морозы, пожалуй, были бы еще значительнее, если бы тому не мешала облачность атмосферы. Притом по ночам обыкновенно стояли затишья, но днем почти постоянно дули северо-восточные ветры, довольно сильные и всего чаще порывами. Восемь дней было вполне бурных; из них одна буря (в Черчене) продолжалась целую неделю. При буре, как обыкновенно, небо подергивалось облаками; атмосфера аде наполнялась тучами пыли. Эта пыль приносилась иногда даже не слишком сильным ветром и вообще в продолжение всего описываемого месяца так густо наполняла собой воздух, что даже громадный Алтын-таг, возле которого не далее 50—60 верст лежал наш путь, был виден только однажды, и то не надолго.
Облачность, как выше упомянуто, в апреле преобладала. Всего в этом месяце считалось ясно-пыльных дней 8, полуоблачных 3, облачных 12 и пасных 7. Водных осадков, хотя бы росы, не было вовсе. Такое обстоятельство, вместе со страшной сухостью воздуха и перепадавшими ночными морозами, обусловливало тугое и слишком позднее развитие растительности. Словом, погода в апреле была так же безобразна, как в марте, и так же мало походила на весеннюю в том смысле, как мы привыкли понимать это слово.
Следование к золотому прииску Копа. Дневка в д. Ачан и, через один переход, еще две дневки на р. Салганчи дали нам возможность немного ознакомиться с характером Русского хребта в северной окраине его восточной части. Однако экскурсии наши по крутым труднодоступным горам мало принесли научной работы. Растительность на горных высотах еще не пробудилась, местами под скалами попадался зимний снег, а по р. Салганчи, приблизительно на 10½ тыс. футов абсолютной высоты, встречен был даже толстый пласт льда, шагов около 200 длиной. Лишь на предгорьях, в укрытых и обращенных к солнцу скатах, начинал отрастать молодой дырисун, да низкорослый золотарник распускал свои листочки; кроме того, здесь же изредка прокидывались цветки касатика (Iris Bungei?) и твердочашечника (Androsace squarrosula n. sp.). Из птиц мы настреляли только оляпок (Cinclus leucogaster), горных щевриц (Anthus rosaceus) и пролетных пеночек (Abrornis indica); уларов же добыть не могли, хотя не мало полазили за ними.
Трудная для верблюдов подгорная тропинка от Ачана до Салганчи и, по расспросам, таковая же далее до урочища Копа вынудила нас итти туда южной дорогой. Последняя значительно удаляется от гор и несколько кружнее; зато вьючным верблюдам здесь гораздо удобнее, хотя первая половина пути лежит по местности, изобильной сыпучим песком. Это те самые пески, которые оставались вправо от нас на второй день следования из Черчена к Ачану. Они составляют как здесь, так и далее вдоль северного подножия Русского хребта, отпрыски главных песчаных масс, залегающих гораздо ниже по дну таримской котловины. Помимо обыкновенных песчаных гряд, правда, не особенно обширных, здесь всюду можно встретить вновь образующиеся песчаные наносы, в виде невысоких куч или валиков возле кустов и вообще выдающихся неровностей почвы. Формой своей эти младенцы-пески много напоминают наши зимние сугробы и совершенно походят на пески вполне сформировавшиеся: с подветренной стороны у них удлиненный пологий скат, со стороны, противоположной господствующему (северо-восточному) ветру, вогнутый обрыв, и песок здесь рыхлее. В районе, ближайшем к горам, те же пески покрыты редкими, но довольно высокими кустами белолозника, кустарного чернобыльника и Reaumuria; изредка попадается сульхир.
Сделав по описываемым пескам 27 верст, мы пришли на р. Кара-муран. Она вытекает, быть может, со снеговой группы, видневшейся на гребне Русского хребта от р. Салганчи; быть может, приходит и с плато Тибета — узнать об этом мы не могли (81). В среднем течении описываемая речка имела, там, где мы через нее перешли, при малой воде от 3 до 4 сажен ширины и глубину от 1 до 2 футов, летом Кара-муран, как говорят, сильно прибывает, так что переправа, при весьма быстром течении, делается невозможной. Впрочем, подобное повышение воды вероятно случается, как и в других горных речках, лишь в известные часы дня от таяния ледников или после сильного дождя в горах.
Подобно другим более значительным потокам Русского хребта, Кара-муран вырыл себе в наносной почве, покатой от тех же гор равнины, глубокое и широкое ложе, которое, вероятно, еще углубляется и притом перемещается, по крайней мере в среднем течении описываемой реки. Здесь нынешнее ее русло, покрытое крупными валунами и обозначенное отвесными береговыми обрывами от 10 до 25 сажен высотой, имеет около ¼ версты ширины; тогда как расстояние между самыми верхними ярусами прежде бывших берегов достигает до полуторы версты. Тот же Кара-муран пересекает «нижнюю» из Черчена в Нию дорогу и затем, как говорят, течет еще около сотни верст в сыпучих песках. Здесь по берегам описываемой реки, как равно и по другим речкам, забегающим с Русского хребта в большие пески, растут туграковые леса и густой джангал, водятся тигры, кабаны и дикие верблюды. Прямой путь из Черчена в урочище Копа лежит, как оказалось теперь по съемке да и по расспросам, прямо на Кара-муран в том месте, где мы переходили эту реку; только безводный район по этой дороге тянется слишком на сто верст.
На Кара-муран мы пришли 1 мая, но далеко не пригоден был здесь этот день для маевки: утром стояла пыльная мгла; с полудня поднялся сильный северо-восточный ветер, который гнал песок, как позёмка в наших странах метет снег зимой. Палатки, багаж, мы сами — все посыпалось песком до самой ночи; хуже всего, конечно, доставалось нашим глазам.
В следующий день пришлось сделать почти весь переход по сильно каменистой местности, где и тропинка притом была плохая. Через 9 верст от Кара-мурана перешли мы левый его приток р. Мит; затем еще через 14 верст достигли урочища Копа которое находится в предгорье Русского го хребта и славится как прииск золота. По словам туземцев, это золото было открыто здесь в начале прошлого столетия[355] и с тех пор разрабатывается то больше, то меньше. Центральное место прииска лежит на абсолютной высоте 8 400 футов и состоит из нескольких десятков сложенных из булыжника саклей, в которых во время нашего прохода помещались два китайских чиновника, надзиравшие за работами[356], аксакал [старшина, дословно белая борода], мулла, несколько торговцев и часть рабочих; остальные рабочие жили в ямах и саклях, выкопанных в лёссовых толщах. Всего в это время на описываемом прииске работало, как говорят, до 500 человек; во времена же Якуб-бека число рабочих простиралось будто бы до 4 000. Большая часть прииска отдается ныне китайцами в аренду купцам-сартам, которые имеют своих рабочих; меньшая часть находится в ведении самих китайцев, и рабочие сюда назначаются принудительно из жителей соседних оазисов, главным образом за неуплату податей. Как те, так и другие рабочие получают одежду, вообще все предметы обихода по двойной и тройной цене от своих хозяев, у которых находятся в постоянной кабале. Кроме арендной платы, часть добываемого золота арендаторы обязаны доставлять за уменьшенную плату серебром в китайскую казну; остальное могут сбывать куда угодно. С правительственных разработок золото прямо поступает в ту же казну через заведующих чиновников, которые при этом воруют немилосердно. Сильно, как говорят, развито воровство и между рабочими, хотя к ним применяются самые строгие кары и даже смертная казнь[357]. Замечательно, что рабочие на описываемом прииске, да по слухам и на других, живут весьма мирно между собой; обыденные драки бывают здесь редко, убийств же вовсе не случается. Обусловливается такое отрадное явление мирным характером туземцев и отсутствием водки. О количестве добываемого в Копа золота узнать расспросами мы не могли — сведения получались самые разноречивые: одни говорили, что золота здесь мало, другие, наоборот, много. Последнее, мне кажется, вероятнее. Самый способ добывания золота проследить также нельзя было, ибо по нашем приходе в Копа работы, по крайней мере в ближайших к нам шахтах, были прекращены. При том, конечно, по приказанию китайцев, местные власти следили за каждым нашим шагом и в буквальном смысле не спускали нас с своих глаз. Не желая возбуждать излишних подозрений, мы только переночевали в Копа и на завтра ранним утром пошли далее (83).
Ущелье р. Мольджа. Теперь нам предстояло итти довольно долго возле самого подножия Русского хребта, где местность, как уже было говорено, являет собой покатую от гор пустынную равнину, там и сям изборожденную оврагами и глубоко врезанными в почву ущельями рек. Вьючная, хорошо наезженная тропа по возможности обходит первые н поневоле пересекает последние. Путь, в особенности для верблюдов, трудный, тем более, что и подножного корма всюду недостаточно.
Первый переход в 36 верст привел нас на р. Мольджа, ложе которой возле гор лежит на абсолютной высоте 7 700 футов и врезано в наносную почву тройным ярусом уступов, футов на 800 или даже на тысячу глубиной. Ширина этого ущелья внизу от 130 до 200 сажен; далее по течению оно несколько расширяется, а вместе с тем понижаются и высокие берега. По расспросным сведениям, р. Мольджа вытекает из двойной снеговой группы Русского хребта, называемой Кок-муран и Сарык-кол. Пробежав от гор верст около 50, теряется в солончаках. Возможно также, что описываемая река приходит и с плато Тибета. В начале мая мы нашли ее ширину при малой воде от 5 до 6 сажен и глубину в 2—3 фута; местами русло расширяется вдвое; летом воды, конечно, гораздо больше; течение всегда очень быстрое (84). Дно, как самой реки, так и всего ущелья усыпано крупными валунами; лишь изредка выдаются небольшие площадки, густо заросшие кустами мирикарии (Myricaria germanica var. squamosa); здесь обыкновенно пробиваются и небольшие ключи с превосходной водой. Кроме того, кое-где в описываемом ущелье растут: хармык, тамариск, лоза (Salix microstachya?) и сугак (Lycium turcomanicum), местами дыри-сун; врассыпную изредка попадались нам — Gynomorium coccineum, Glaux maritima, Garex sp., Oxytropis leucocyanea?, Zygophyllum Rosowi, Asparagus sp., Ranunculus sp., Lactuca sp. [циноморий, млечник морской, осока, остролодка, парнолистник Розова, дикая спаржа, лютик, лактук]. Словом, это было первое за всю нынешнюю весну место, где мы собрали 14 видов цветущих растений. Однако окрестные горы, состоящие из гранита и кремнистого сланца, оказались совершенно бесплодными.
Из птиц в том же ущелье встретились: кэклики (Gaccabis chukar), клушицы (Fregilus graculus), славки (Sylvia minuscula?), сорокопуты (Lanius isabellinus), оляпки (Ginclus leucogaster)[358], а также запоздавшие пролетные — Totanus glottis, Totanus ochropus, Tringa temminckii, Motacilla personata [большой улит, черныш, белохвостый песочник, белая трясогузка]. По вечерам над ключами кружили летучие мыши. Вообще как ни беден был растительной и животной жизнью описываемый уголок, он все-таки среди окружающей пустыни производил весьма отрадное впечатление. Можно было даже раскинуть бивуак на зеленой лужайке, а глаза наши, вконец намозоленные желто-серым фоном бесплодных равнин, приятно отдыхали на свежей зелени кустарников. Для верблюдов нашелся довольно хороший корм, ради чего нами проведены были двое суток в ущелье р. Мольджа.
Бостан-туграк. Насилу выбрались мы отсюда по крутым подъемам береговых уступов и продолжали свой путь вдоль подножия Русского хребта. Густая пыль, поднятая накануне сильной бурей, совершенно скрывала от нас эти горы: производство съемки крайне затруднялось. Местность была прежняя, скудная растительность та же; прибавился лишь (от урочища Копа) кое-где по сухим оврагам чагеран (Hedysarum sp.), да чаще стал попадаться золотарник. Кустарники пустыни начинали развертывать свои листочки, но до того были засыпаны пылью, что зелени почти не замечалось. Такое обилие пыли на подножном корме вредно отзывалось для здоровья наших верблюдов. Последние уже значительно устали, а лазание по глубоким ущельям еще более надрывало их силы; раньше мы бросили нескольких; теперь пришлось сразу оставить 11 верблюдов на попечение местного аксакала в попутной небольшой мачинской деревне Уй-эйлак, расположенной возле гор по маленькой речке того же имени. При экскурсии в ущелье этой речки найдены были вновь прилетевшие птицы — каменный дрозд (Petrocincla saxatilis), земляная ласточка (Gotyle riparia) и полевая славка (Sylvia cinerea).
Дорогой от самого урочища Копа несколько раз нам встречались небольшие партии туземцев из оазисов Ния, Кэрия и др. Эти партии направлялись, тихомолком от китайцев, на целое лето в «Долину ветров» и в урочище Бугулук добывать там золото. Промышленники большей частью шли пешком и везли на ослах, изредка на лошадях, свою поклажу; некоторые тащили ее на себе, Черченские вожаки наши уже несколько раз отпрашивались вернуться домой; пробовали даже притворяться больными, но и это не помогло. Наконец, один из них действительно заболел и был отпущен; с нами остался афганец, который дошел до Кэрии.
Через 70 верст от ущелья р. Мольджа встретилось другое, не меньшее по размерам, ущелье р. Бостан-туграк. Эта река, опять-таки по расспросным сведениям (ибо за густой пылью самим решительно ничего не было видно), вытекает из больших снеговых гор на главной оси хребта Руского. По одним рассказам, указанная снеговая группа называется Чакты-таг, по другим просто Ак-таг, т. е. снеговой хребет [белые горы]. Размерами своими р. Бостан-туграк там, где мы ее переходили (2—3 сажени ширины, при глубине от 1½ до 2 футов), меньше, нежели Мольджа, но, по словам туземцев, протекает от гор далее, так что заходит в большие сыпучие пески[359]. На пересечении описываемой рекой «нижней» черченской дороги лежит урочище Андерэ [Ендере-лянгар], а верстах в 25 отсюда ниже находится, как говорят, деревня, в которой живут около 20 или 30 семейств, занимающихся хлебопашеством.
Невдалеке от окраины Русского хребта, там, где мы проходили, ущелье р. Бостан-туграк врезано в почву пустыни на глубину от 700 до 800 футов. Внизу это ущелье имеет не более 50—60 сажен ширины и обставлено совершенно отвесными стенами от 200 до 300 футов высотой. Эти вертикальные стены состоят из валунов, мелкой гальки и песка, сцементированных лёссом; иногда чистый лёсс залегает пластами и кубами в несколько сажен толщиной; местами огромные валуны наполовину торчат из отвесных скал, которые кое-где даже нависли ко дну ушелья; нередко те же стены изборождены поперечными трещинами и вообще везде представляют следы разрушения. Дно описываемого ущелья усыпано валунами и большей частью совершенно бесплодно. Лишь по берегу реки попадаются небольшие площадки мирикарии, да кое-где растет хармык; травы для корма нет вовсе. Среди птиц встретились здесь еще не бывшие у нас в коллекции, а именно: два вида стренатки (Emberiza brunniceps, E. hortulana)[360], сорокопут (Lanius sp.) и пеночка (Phylloscopus tristis); кроме того, казаки поймали вероятно заблудившуюся камышницу (Gallinula chlor opus), которая была отпущена обратно.
Толан-ходжа. Опять с большим трудом вылезли мы по расселинам береговых обрывов из ущелья р. Бостан-туграк и двойным переходом сделали 34 версты до новой такой же рытвины на р. Толан-ходжа. Дорога была хорошая, хотя больщей частью, как и прежде, песчаная; больших поперечных оврагов не встречалось. Тем не менее пришлось бросить еще четырех уставших верблюдов, всего 19 от Лоб-нора; налицо осталось 45 да и те большей частью были плохи. Пустынная равнина от гор попрежнему была покрыта довольно высокими (2—3 фута) кустами Artemisia, Eurotia?, Reaumuria, реже Garagana и Galligonum [полынь, терескен, реамюрия, карагана и джузгун]. Из зверей изредка встречались лишь хара-сульты и еще реже зайцы, а из птиц только саксаульные сойки (Podoces hendersoni) и черногорлые чекканы (Saxicola atrogularis), да кое-где пролетали больдуруки (Syrrhaptes paradoxus).
Река Толан-ходжа там, где мы ее перешли[361], течет на абсолютной высоте 8 400 футов по ущелью, врезанному в почву на глубину от 800 до 1 тыс. футов. Спуск и подъем сюда круты и очень трудны для верблюдов. Внизу описываемое ущелье представляет почти совершенно бесплодную рытвину не более как 10—20 сажен шириной. Бока ее обставлены отвесными конгломератовыми стенами от 150 до 200 футов высотой. Местами эта рытвина суживается даже на 3—5 сажен, так что река течет совершенным коридором. Своими размерами р. Толан-ходжа, как мы ее видели (1½—2 сажени ширины и 1 фут глубины), меньше не только Кара-мурана и Мольджи, но даже соседней р. Бостан-туграк. Тем не менее нас уверяли, что описываемая река приходит с плато Тибета; по другим сведениям, она вытекает из той же снеговой группы, откуда берет начало и р. Бостан-туграк (85).
Трудно, даже невозможно было разобраться в этом хаосе разноречивых показаний, тем более без переводчика, ничего не видя собственными глазами и ежедневно подвигаясь словно ощупью в пыльной мгле атмосферы. «Нижняя» черченская дорога переходит через р. Толан-ходжа в урочище Яр-тунгуз. Еще верст через 25 вниз по той же реке лежат, как мы слышали, пастбищные места в урочище Анджала; здесь в двух саклях живут пастухи со скотом из оазиса Ния. Рыбы во всех вышеописанных речках, по крайней мере там, где мы их переходили, нет вовсе.
В горах между реками Бостан-туграк и Толан-ходжа, верстах в 15 к югу от верхней Черченской дороги, находится мазар (святая гробница) Унчелик-пашим (или Унчелик-ханым), где погребена родная сестра весьма почитаемого в Восточном Туркестане святого Имам-Джафер-Садыка. Названный мазар расположен в ключевой долине; возле него, как говорят, лежат около сотни саклей. Богомольцы приходят сюда в большом числе не только из ближайших оазисов, но даже из Кашгара. Предание гласит, что сестра вышеназванного святого, преследуемая мачинцами, желавшими ее убить, убежала в горы и там, где ныне находится мазар, уже настигаемая своими врагами, махнула платком в одну из гор. Тогда эта гора расступилась и приняла в себя святую девицу, но затворилась вслед за ней так неудачно, что защемила косу спасенной. Кончик этой косы и поныне показывается верующим. Из той же скалы бьет ключ, вода которого выносит мелкие известковые камешки цвета красного, белого и желтого. Правоверные весьма ценят такие камешки и говорят, что это слезы скрывшейся святой, которая до сих пор плачет внутри горы о людских грехах (86). Через описанный мазар и далее по ущелью р. Толан-ходжа, по словам туземцев, в древности пролегала на плато Тибета колесная дорога, о которой уже было выше упомянуто. Быть может, и теперь здесь удобнее перейти, чем где-либо через Русский хребет, конечно только не на верблюдах.
Движение к оазису Ния. От р. Бостан-туграк до оазиса Ния нам уже не пришлось лазить по столь глубоким ущельям, как до сих пор, ибо дорога сначала лежала несколько поодаль от гор, а затем от р. Эяк повернула в диагональном направлении к юго-западу. Однако усталые верблюды все-таки вынуждали делать лишь небольшие переходы. Пыльная мгла, бури, бесплодие — все это, как и прежде, сопровождало нас.
На первых двух ночевках возле маленьких ключей Юлгун-булак и Сугет-булак мы встретили одиночные сакли мачинцев, которые засевают небольшие лёссовые площадки и орошают их водой, по временам добегающей сюда из гор. На ключе Юлгун удалось снять фотографии с нескольких горных мачинцев. Вечером над небольшой ямкой воды, образуемой тем же ключом, летало много летучих мышей трех видов; совместно с казаками мы набили их хворостинами достаточно для своей коллекции[362].
Возле ключа Сугет, лежащего только в шести верстах западнее Юлгуна, расположено старинное кладбище (мазар), на котором растут 20 громадных ив (Salix alba? var.). В высоту названные деревья имеют лишь от 40 до 50 футов, но замечательны толщиной своих стволов. Эти стволы поднимаются невысоко над землей; иногда от самой почвы делятся на части, змееобразно изогнутые и пускающие новые корни. В особенности велики семь деревьев из общего их числа. Два из них имеют: одно в окружности у корня 42½ фута, другое — 36½ футов; еще одно со своими пятью изогнутыми и наклоненными к земле стволами покрывает площадь в 135 шагов по окружности. Как ни быстро растет ива в здешнем климате, все-таки, мне кажется, что описанные деревья имеют возраст в несколько веков.
От небольшой речки Эяк[363], протекающей на расстоянии 11 верст от ключа Сугет, дорога в оазис Ния принимает, как выше упомянуто, северозападное направление (87). По мере удаления от гор растительность пустыни становится еще беднее, хотя почва вначале достаточно песчана. Так, до р. Чижган, где мы ночевали, названная речка вытекает из ледников Русского хребта и теряется, как говорят, не добегая немного «нижней» черченской дороги, в местности, поросшей туграком и джангалом. Вскоре по выходе из гор Чижган, конечно, течет в глубоком ущелье, но там, где мы переходили эту речку, русло ее врезано в почву не глубже как на 5—6 сажен; ширина такой рытвины от 10 до 15 сажен. Сама река имеет две-три сажени ширины и глубину от 1 до 1½ футов; течение весьма быстрое; дно и берега усыпаны крупными валунами; кое-где растут здесь тамариск и Ephedra [хвойник].
Лишь только мы поставили на Чижгане свой бивуак, как приехал лавстречу нам хаким оазиса Ния, Надим-бек, с несколькими приближенными. По мусульманскому обычаю, они привезли дастар-хан, т. е. угощение, состоявшее из шепталы, изюма, булок и т. п. Спустя около часа времени встречавшие уехали обратно. Наш вожак афганец почему-то недолюбливал Надим-бека и весьма наивно объяснял, за неимением переводчика, пантомимами, что названный бек сильно наживается на счет управляемого им округа. Совместно с непонятным для нас рассказом афганец выставлял три пальца своей правой руки, затем отгибал один, что обозначало только третью часть доходов, уделяемую китайцам; два же других пальца Айсахан прятал за пазуху, наглядно таким образом показывая, как Надим-бек набивает свой карман.
Кстати сказать, что этот довольно сметливый вожак все-таки весьма плохо, как и все туземцы, определял расстояния, особенно для более значительных переходов. Единицей линейной меры здесь, как и в Западном Туркестане, служит таш, который должен заключать в себе 12 тыс. шагов, следовательно, средним числом 8 наших верст. Но мера эта почти всегда произвольная, так что величина таша варьируется от 5 до 8 и даже до 9 верст.
От р. Чижган мы прошли двойным переходом в течение одного дня 36 верст до оазиса Ния. Местность попрежнему представляла покатую бесплодную равнину; только почва сделалась более щебневой. Местами на продолжении горных ущелий приходилось переходить широкие полосы наносного булыжника; последние же 10 верст этот булыжник лежал сплошь. Растительности по пути почти не было вовсе, лишь кое-где торчали одиночные кустики Reaumuria, Sympegma? и Ephedra [реамюрия, бударгана и хвойник].
Его описание. Оазис Ния расположен на абсолютной высоте 4 600 футов, по обе стороны реки того же имени, верстах в 50 по выходе ее из хребта Русского. Там эта река называется Улуксай и берет свое начало в обширных ледниках. Оросив оазис Ния, она пробегает еще верст 70 в сыпучих песках и наконец теряется в почве. За исключением летнего периода, Ния-дарья бедна водой. Во второй половине мая русло ее в описываемом оазисе было почти сухое: лишь местами имелись искусственные запруды, где, однако, воды было скоплено сравнительно немного. Жители главным образом пользовались водой из колодцев, которые выкопаны здесь почти при каждой сакле; кроме того, во многих садах имеются небольшие пруды (бостан). Летом, в период дождей в горах и усиленного таяния ледников, Ния-дарья, по словам туземцев, представляет собой реку в 25—30 сажен шириной, при глубине местами до 4—5 футов.
По расспросным сведениям в оазисе Ния считается от 1 000 до 1 200 дворов, следовательно, можно положить число жителей от 5 до 6 тыс. душ обоего пола (88). Все этомачинцы, но испорченные как физически, так еще более нравственно, главным образом отхожим промыслом на золотые прииски. В особенности сильно развит между здешними обитателями сифилис, который, как говорят, принесли с собой китайцы, и мер к его прекращению никаких не принимают. Нам самим приходилось видеть как мужчин, так и женщин, невообразимо изуродованных названной болезнью. Кроме того, жители Нии вообще мелки ростом и слабого сложения. Обыденное платье, по крайней мере летнее, носят почти все из белой, местного производства, дабы; между тем как в Черчене мы встретили более пестрое одеяние. Предметы же одежды там и здесь одинаковы: длинная рубашка и панталоны, сверху халат, подпоясанный кушаком, на ногах чирки или сапоги (с каблуками и железными подковками), на голове барашковая (черная или белая) шапка.
Как и в других оазисах, главное занятие жителей Нии составляет земледелие. Сорты хлеба и других посевов те же, что и в Черчене; прибавился здесь только рис. В садах те же фрукты. Из них в половине мая шелковица (белая и черная) уже поспела; абрикосы вполне сформировались, но еще были зелены; персики достигали величины мелкого грецкого ореха; виноград, джида и ююба [жужуба] — Zizyphus vulgaris — цвели. Полевые посевы, за неимением воды для орошения полей, были плохи; только люцерна поднималась в это время на ½ фута; пшеница и ячмень лишь кое-где достигали 1 фута высоты; арбузы и дыни только что засевались. По словам туземцев, так бывает почти каждый год, вследствие позднего появления воды в р. Ния-дарья. Помимо земледелия, здесь развито и скотоводство. На окрестных оазису болотах много пасется баранов, ослов, коров и частью лошадей; последние почти исключительно кобылы и жеребята, ибо жеребцов и меринов отбирают китайцы. Отхожий промысел обитателей Нии, как выше упомянуто, составляют работы на золотых приисках, всего более на ближайшем из них — Соргаке, который лежит на р. Ния-дарья при выходе ее из гор. На этом прииске, как говорят, скопляется от 700 до 1 000 рабочих, иногда больше, иногда меньше, смотря по времени года.
На той же Ния-дарье, верстах в 60 от оазиса, вниз по течению, следовательно в сыпучих песках, находится мазар, где похоронен Имам-Джа-фер-Садык высокочтимый туземцами магометанский святой. Ежегодно к названному мазару стекаются большие толпы богомольцев, даже из самых удаленных частей Восточного Туркестана.
Постоянной торговли в оазисе Ния нет. Только однажды в десять дней здесь бывает базар, на который приезжают торговцы из Кэрии. Торг производится ограниченный, предметами, необходимыми для обихода местных жителей; достаточно привозят русских красных товаров (ситцы, кумач, платки и пр.), бывает также наш сахар, зажигательные спички и т. п. Сам оазис ничего для вывоза не производит; лишь на золотой прииск Соргак доставляется отсюда скот и частью хлеб. Дикорастущая флора описываемого оазиса, весьма бедная. Чаще других здесь попадаются: тамариск (Tamarix Pallasii, Т. elongata), солодка (Glycyrrhiza uralensis), туграк, брунец (Sophora alopecuroides), Sphaerohysa salsula [буян], а по болотам тростник и куга; на тех же болотах, верстах в пяти пониже оазиса, в изобилии растут — белый шиповник (Rosa Beggeriana) и кендырь (Дросупша venetum, А. pictum, А. Hendersoni). Всего нами было собрано в Ние 27 видов цветущих растений. Из них к вышеназванным можно еще добавить наиболее обыкновенные: буркун (Medicago falcata), гусеночник (Eruca sativa), вьюнок (Convolvulus arvensis), девясил (Inula ammophila) на полях, козелец (Scorzonera mongolica n. sp.) по лугам; ситник (Scirpue uniglumis, S. litoralis, S. Tabernaemontani), жабик (Iuncus bifonicus), Triglochin palustre, Typha stenophylla (куга, рогоз) по болотам.
Из крупных млекопитающих, вниз по Ния-дарье водится, как говорят, много кабанов, а из мелких мы нашли в самом оазисе только летучих мышей и песчанок (Cerbillus przewalskii n. sp.). Среди птиц встречены те же, что и в Черчене, с добавлением розового скворца (Pastor rcseus), полуночника (Gaprimulgus europaeus), полевой славки (Sylvia cinerea), стренатки (Emberiza brunnieeps), варакушки (Gyanecula coerulecula), горлицы (Turtus auritus) и иволги (Oriolus kundoo)[364]. На обширных болотах, лежащих по р. Ния-дарья верстах в пяти ниже оазиса[365], мы нашли много гнездящихся горлиц (Turtus auritus), красноногих куликов (Totanus calidris), Rhopophilus deserti [кустарница] и фазанов (Phasianus insignis); последние представляют тот самый вид, что на Тариме, Лоб-норе, на Черченской и Хотанской реках, да, вероятно, и во всем таримском бассейне. Из земноводных в Ние найдена была только жаба (Bufо viridis), довольно здесь, обыкновенная; из пресмыкающихся — пять видов ящериц: Eremias intermedia, Е. pylzowi, Phrynocephalus axillaris, Stellio stoliczkanus, Teratoscincus przewalskii; змей, как говорят, здесь нет вовсе. Рыбы в Ния-дарье мало; та, которая есть, скопилась при нас в запрудах. Здесь были пойманы только два вида: маринка (Schizothorax chrysochlorus) и голец (Nemachilus bombifrons). Насекомых в описываемом оазисе немного, даже мошек и комаров; зато изобильны тарантулы.
В оазисе Ния мы провели целую неделю. Стоянка была отличная, возле одной из запруд на р. Ния-дарья. Здесь мы купались и ловили рыбу. Корм для караванных животных также имелся в обилии. Местные жители весьма к нам были расположены и при всяком удобном случае выражали такое расположение. У них мы покупали продукты и продовольствовались, отлично. Мальчишки постоянно таскали на продажу ягоды шелковицы — белые и черные. Сначала они нам не нравились, но потом мы вошли во вкус и объедались этими ягодами за неимением чего лучшего.
Общий характер здешних оазисов. Вышеописанный оазис Ния начинает собой на юго-востоке таримского бассейна длинный ряд таких же оазисов, которые с большими или меньшими промежутками тянутся здесь вдоль подошвы Куэн-люня, Памира и Тянь-шаня. Таким образом все они лежат по окраине таримской котловины, там, где притекающая с гор вода доставляет необходимую влагу для орошения (частью и для выщелачивания) весьма плодородной лёссовой почвы. Поэтому величина каждого оазиса зависит прежде всего от местного количества воды: на главных реках Восточного Туркестана расположены и наиболее обширные здесь оазисы; на малых же речках или ручьях лежат оазисы небольшие. Первые состоят из центрального места — города и большего или меньшего количества деревень, то скученных, то разбросанных иногда на значительном пространстве; в последних усадьбы всего чаще стоят отдельными фермами.
Общий вид и характер тех и других оазисов одинаковы. Главное занятие жителей — земледелие и садоводство. Благодаря обилию рабочих рук, теплому климату и необыкновенному плодородию лёссовой почвы, при достаточном ее орошении, земледельческая культура достигла здесь, еще в глубокой древности, высокой степени совершенства. Неутомимая нужда заставила туземцев до крайности изощриться в проведении оросительных канав (арыков), которые, разветвляясь словно вены и артерии в животном организме, оплодотворяют каждый клочок обрабатываемой земли. Удивительным для непривычного глаза образом перекрещиваются и распределяются эти арыки по оазису: они то текут рядом, только на разной высоте, то пробегают по деревянным желобам один над другим, то, наконец, струятся по тем же желобам через плоские крыши саклей. Всюду вода приносит здесь с собой жизнь — она не только поит почву, но и оплодотворяет ее лёссовым илом. Главные арыки, от которых отделяются меньшие, нередко приводятся в оазис издалека, за много верст от реки, которая, если затем течет по оазису, то уже на гораздо низшем уровне, чем поля и сады, орошаемые ее водой. Самая обработка полей, не говоря про сады и огороды, превосходная. Земля разрыхлена так, что в ней нет ни малейшего комочка; притом все поле выделано небольшими грядками, на которых сеется зерно, а бороздки наполняются водой. Когда напустить эту воду, когда запереть ее — зависит от усмотрения хозяина, до тонкости знающего свое дело. Поля, обыкновенно небольшие, нередко расположены террасами одно под другим для удобства поливки. Очередь пользования водой соблюдается строгая; за этим наблюдает в каждом оазисе особый старшина (мираб). Рисовые посевы делаются на самых низких местах и почти постоянно находятся под водой, как того требует возделываемое зерно.
В каждую саклю, в каждый садик и огород, мало того, к каждому большому дереву, если только оно стоит в стороне, всюду проведены арыки, то запирающиеся, то отворяющиеся для воды, смотря по надобности. Берега арыков обыкновенно обсажены тополями, ивой, джидой и шелковицей. Эти деревья доставляют тень и служат для топлива. Обращаются с ними самым ласковым, если так можно выразиться, образом. Зато деревья растут быстро и сильно. В течение семи-восьми лет тополь дает строевое бревно, а через 30—35 лет достигает двух обхватов в толщину, при высоте около 100 футов. Для топлива дерево (ива, тополь) срубают сажени на две от земли и самый сруб замазывают глиной, чтобы предотвратить высыхание. Такой ствол вскоре пускает новые побеги, которые быстро разрастаются густой, красивой шапкой, в особенности у ивы. Одни только засохшие деревья срубаются под корень.
Во всех оазисах засевают: на полях — пшеницу, ячмень, кукурузу, рис, горох, просо, клевер, арбузы, дыни, табак и хлопок; в огородах — лук, редис, редьку, морковь, огурцы, тыкву и зелень для кухни (90). В садах растут абрикосы, персики, виноград, яблоки, груши, сливы, гранаты, грецкие орехи, ююба [жужуба] и шелковица[366]; здесь же нередко имеются небольшие пруды (бостан), а также цветники, в которых разводятся розы, астры, бархатцы, бальзамины и другие цветы. Огороды возле саклей обыкновенно весьма миниатюрны, да и овощи, в них произрастающие, плохи. Несравненно лучше и обширнее в тех же оазисах сады. В них уход за деревьями самый заботливый, растут эти дереья превосходно и дают отличные плоды. Жаль только, что туземцы начинают рвать их еще сырыми, да в со зрелыми обращаются небрежно. Абрикосы, персики и виноград сушат, В таком виде эти плоды составляют неизменную принадлежность всякого дастар-хана (угощения). Яблоки, дыни и виноград сохраняются свежими всю зиму. Вообще свежие плоды летом, а сушеные зимой служат большим подспорьем в пище местного населения.
Однако, как ни очаровательны с виду все вообще оазисы, в особенности при резком контрасте с соседней пустыней, но в большей части из них бедность и нужда царят на каждом шагу. Теснота, вследствие многолюдства, служит тому главной причиной. Так, по крайней мере, в Хотане, Чире, Кэрии и других меньших оазисах по соседству[367]. Здесь на семью в 5—6 душ едва ли придется 1½ — 2 десятины земли; обыкновенно земельный надел еще меньше. Правда, недостаток этот отчасти пополняется отличным урожаем хлебов и двойным посевом в течение одного лета, а также умеренностью туземцев относительно пищи. Но все-таки множество семейств принуждены бывают перебиваться изо дня в день с весны до новой жатвы. Не говоря про то, что даже сырые абрикосы с добавкой ягод шелковицы составляют тогда обыденную пищу для многих обитателей оазисов[368], мы видали, как хозяева задолго до жатвы собирают на своих крошечных полях более зрелые колосья ячменя и, набрав их горсть или две, несут на продовольствие семьи. В тех же оазисах можно часто видеть привязанными под шелковичными деревьями ослов или коз, которые целый день подбирают изредка падающие на землю ягоды; сплошь и кряду встречаются также наарканенные на самой малой площадке чуть заметного корма ослы и одиночные бараны; нередко туземец держит в руках такой аркан и целый день переводит свое животное с места на место; или иногда встречается хозяин, который сбивает палкой листья с ивы, переходя от одного дерева к другому, а сзади следуют несколько его баранов и осел, поедая эти листья.
К столь незавидной доле многих туземцев следует еще прибавить полную деспотию всех власть имущих, огромные подати, эксплоатацию кулаков, притеснения от китайцев — чтобы понять, как несладко существование большей части жителей оазисов даже среди сплошных садов их родного уголка. И еще нужно удивляться, как при подобной обстановке, лишь немного видоизменяемой в течение долгих веков, не привились к населению крупные пороки, например, воровство, убийство и т. п. Или уже загнанный характер сделался пассивным к требованиям жизни и заменил безусловной покорностью всякие активные порывы (91).
Стоянка в д. Ясулгун. От Нии до Кэрии, где расстояние 93 версты, дорога попрежнему вьючная, хотя с трудом, пожалуй, можно проехать здесь и на двухколесной арбе. Первый безводный переход занимает 51 версту; для небольшого отдыха лежит на 15 верст ближе станция Аврас, где воды также нет и ее привозят с собой, иногда же летом вода временно сюда прибегает по соседнему ущелью. На дне этого ущелья пробовали копать колодезь и, как говорят, вырыли землю на 40 ручных сажен в глубину, но воды не достали; работы же были прекращены после того, как обвалом задавило двух рабочих.
Местность на описываемом переходе совершенная пустыня, большей частью песчаная; однако большие пески, придвинувшиеся к оазису Ния, лежат здесь несколько поодаль. Сама дорога вообще хороша и на случай пыльной бури обозначена воткнутыми в землю жердями. Сделали мы этот переход в три приема с ночевкой на ст. Аврас; воду привезли с собой. Хотя жара стояла сильная (+37,8 ° в тени в 1 час дня и +28,7 ° в 8 часов вечера), но верблюды наши прошли благополучно. На следующий день еще рано утром добрались мы до д. Ясулгун, где пробыли несколько суток, ожидая прибытия оставленного больным в Черчене переводчика Абдула[369], без которого трудно было обойтись в Кэрии.
Названная д. Ясулгун представляет собой отрадный уголок среди дикой пустыни. Всего здесь 8 дворов, скученных возле довольно большого и глубокого пруда, обсаженного ивами и несколькими тополями. Вода в этот пруд напускается в то время, когда приходит сюда из гор по сухому руслу, лежащему на продолжении р. Тумая; тогда же поливают и поля. Они расположены вокруг деревни и все вместе, пожалуй, не достигают одного десятка наших десятин. При саклях, как обыкновенно, разведены небольшие сады; вне их также растут абрикосовые и шелковичные деревья, достигающие до 50 футов высоты при диаметре ствола в 2 фута.
Жители в Ясулгуне мачинцы, весьма добродушные и приветливые, на золотые прииски не ходят. Стоянка выпала нам здесь отличная, под шелковичными деревьями на берегу пруда, в котором ежедневно по нескольку раз можно было купаться. Деревенская жизнь шла при нас обычным чередом. Женщины хлопотали по хозяйству; мужчины осматривали поля, исправляли арыки, копались в садах или сидели без всякого дела; ребятишки бегали нагишом, валялись в песке, купались, играли[370], иногда же и дрались между собой; притом словно обезьяны лазили по сучьям шелковицы, доставая ягоды. Возле саклей резвились ласточки, чирикали воробьи, ворковали голуби, пели петухи, клоктали наседки с цыплятами. Словом, сельская жизнь здесь та же, что и у нас; народ сельский также гораздо нравственнее городского.
В описанной деревне мы пробыли пять суток и весьма подружились за это время со здешними жителями. На наше предложение снять с некоторых из них фотографии, они согласились с условием не говорить об этом китайцам. Как и прежде, женщины охотнее фотографировались, да и сидели при снимании аккуратнее мужчин, мальчишки же обыкновенно убегали, иные с плачем. По вечерам казаки наши пели песни и играли на гармонии. Игра эта везде чрезвычайно нравилась жителям Восточного Туркестана; слух о столь удивительном инструменте шел далеко впереди нас, так что даже выезжавшие нам навстречу местные власти обыкновенно прежде всего просили «послушать музыку».
В Ясулгуне была отпразднована нами шестая тысяча верст пути от Кяхты. Такие празднества, конечно, по средствам, какие имелись налицо, мы устраивали после каждой пройденной тысячи верст.
Те же ясулгунцы сообщили нам теперь несколько интересных подробностей относительно нелепой трусости и секретных козней против нас со стороны китайцев. Эти последние не только всюду запретили туземцам входить с нами в близкие сношения и сообщать правду на наши расспросы, но даже приказали увести в горы местных верблюдов, также частью лошадей и вслед за ними прогнать стадо баранов, чтобы скрыть следы. Затем, узнав, что мы намерены пройти в Тибет из Кэрии, местный китайской начальник послал разрушить в горах мост и испортить дорогу. Тот же начальник, или, как его здесь величают, амбань, приказал собрать в Кэрии от жителей запасный хлеб, сложил его в восьми саклях и подложил мину, чтобы взорвать ее в случае восстания жителей по нашем приходе. Сам амбань несколько ночей сряду выезжал с конвоем из города и ночевал в палатке, опасаясь быть застигнутым врасплох. Ранее того полицейские в Кэрии отбирали у обывателей небольшие ножики, носимые на поясах, и отламывали у этих ножей острые концы, дабы сделать такое невинное оружие[371] еще более безопасным (92). Кроме того, китайцы, да и туземцы, были убеждены, что в больших ящиках, где возились собранные нами коллекции, спрятаны наши солдаты. Словом, как теперь, так и после не прекращались нелепые слухи и выходки, которыми китайцы, стараясь повредить нам, заявляли лишь свою трусость и дискредитировали себя в глазах местного населения. Для нас же ясно теперь стало, что из Восточного Туркестана мы не могли бы попасть в Тибет и что весьма предусмотрительно нынешнее путешествие начато было из Кяхты.
Климат мая. Минул между тем май, первая половина которого проведена была нами на пути вдоль северной подошвы хребта Русского на абсолютной высоте от 8 до 9 тыс. футов; вторая же в оазисах Ния и Ясулгун при абсолютной высоте в 4 500 футов. В зависимости от различия этих высот обе половины описываемого месяца различались между собой всего более относительно температуры. Хотя и в первой половине мая ночных морозов уже не было, но все-таки термометр понижался на восходе солнца до +2,3 °, а в 1 час дня до +13,5е. С прибытием нашим в оазис Ния (17-го числа) начались постоянные жары: на восходе солнца тепло стояло от +5,8 ° до +25 °, а в 1 час пополудни от +26 ° до +37,8 °; при этом только четыре раза было ниже +30°.
Облачная погода в мае решительно преобладала, в особенности в первой половине этого месяца. Всего считалось в нем облачных дней 17, полуоблачных 5, пасных 5 и ясно-пыльных 4. Притом атмосфера постоянно была наполнена густой пылью. Она поднималась с рыхлой песчаной почвы пустыни не только бурей, но даже и обыденным ветром. Будучи принесена к горам, пыль эта еще сильнее здесь сгущалась, вероятно, потому, что не могла по своей тяжести подняться в высшие слои воздуха.
Несмотря на постоянную почти облачность, дождь в течение всего мая лишь однажды только крапал в оазисе Ния; еще мы наблюдали здесь, также однажды за весь описываемый месяц, сверкавшую на севере горизонта молнию. Даже в высоких горах облака не разрешались, по крайней мере, сильным дождем, так как при подобном случае в сухих руслах на продолжении горных ущелий хотя бы временно появлялась вода, чего, однако, не случалось. Правда, во время нашего пребывания в Нии и Ясул-гуне в оба эти оазиса пришла по одному разу с гор вода, но это случалось после особенно жаркой погоды, следовательно, от таяния ледников. Сухость воздуха постоянно была настолько велика, что даже в куриных яйцах, пролежавших всего одну неделю, белок значительно усыхал.
Хотя в течение мая чаще дули северо-восточные ветры, но они не имели такого исключительного преобладания, как в апреле; притом же нередко стояло затишье. Да и сами ветры большей частью являлись порывами, в особенности в жаркие часы дня. В это время (часов с 11 до 4) бегали частые и нередко сильные вихри. Сколько мы заметили, эти вихри направлялись всегда по ветру; притом в гору, даже крутую, вихрь летел обыкновенно очень быстро; с горы же всегда спускался тихо. Бурь в описываемом месяце считалось восемь, из них четыре от северо-востока, две с юго-запада, две с запада и одна от северо-запада. Таким образом в юго-восточной части таримской котловины уже перестают исключительно господствовать, как на Лоб-норе, бури от северо-востока. Косвенным подтверждением тому служит также положение песчаных увалов в окрестностях Нии и далее к Кэрии. Здесь эти увалы указывают на преобладание западных ветров, ибо своей вогнутой обрывистой стороной большей частью обращены на восток.
Прибытие в Кэрию. Как только приехал к нам выздоровевший переводчик, на другой же день мы вышли из Ясулгуна в Кэрию. Это было 1 июня. После сильной бури, дувшей перед тем сутки с запада, юго-запада и юга, ночью, накануне выступления, и перемежками до полудня следующего дня, совершенно неожиданно шел довольно сильный дождь. Этот дождь осадил всю пыль из атмосферы, так что когда разъяснило, мы увидели, в первый раз от самого Лоб-нора, чистое голубое небо. Вместе с тем, также в первый раз, ясно был виден из оазиса Ой-туграк, куда мы в тот день пришли, хребет Русский в наиболее высокой западной своей части. Громадной белой полосой еще подновленной только что выпавшим снегом, тянулся названный хребет, в направлении от востока-северо-востока к западу-юго-западу. Снеговые вершины и ледники местами выделялись среди этой белой массы. В особенности высоки были: прямо лежавшая на юг от Ой-туграка вершина [Люш-таг], а также две, пожалуй, не меньшие вершины, между ущельями рек Чижган и Тумая. Затем по ущелью р. Пшкэ [Пишкэ] виднелась, уже на плато Тибета, высокая снеговая горная цепь, которая, как было выше говорено[372], отделяется от западной окраины хребта Русского и уходит к юго-востоку на целый месяц пути. Таким образом, нам удалось сделать важные географические открытия, благодаря лишь тому, что случайный дождь очистил на полдня атмосферу от пыли. Действительно, в ту же ночь подул с песков ветер, и опять все заволокло пыльным туманом.
Оазис Ой-туграк, лежащий в 15 верстах не доходя с востока до Кэрии, заключает в себе около 300 дворов мачинцев. Воды здесь мало, ибо она лишь временно приходит из гор по сухому руслу на продолжении р. Ачан. Вокруг оазиса пески, в северной части которых лежит мазар Камбер Пашима, будто бы ученика Алия (93). Вообще во всем Восточном Туркестане достаточно находится прославленных святых от времен арабского нашествия. Согласно преданию, из десяти тысяч арабов, пришедших тогда сюда водворить учение Магомета, после покорения ими страны, в живых осталось только 41 человек.
На пути из Ой-туграка в Кэрию нас встретили туземные власти и с ними китайский чиновник. По обыкновению, они предложили дастар-хан, который во всем Восточном Туркестане, не исключая даже Черчена и Лсб-нора, подается на русских подносах. Встречавшие были весьма вежливы и сладкоречивы, в особенности китаец. С ними мы сделали еще несколько верст и, перейдя вброд р. Кэрия-дарья, раскинули свой бивуак на ее берегу, вблизи самого оазиса. От Лоб-нора удалились мы теперь на 870 верст.
Оазис Кэрия. Оазис Кэрия лежит при абсолютной высоте 4 700 футов на левом берегу р. Кэрия-дарья, верстах в 50 по выходе ее из гор[373], там, где временно отделяющийся от названной реки рукав помогает обводнению значительной площади земли. От севера к югу описываемый оазис простирается верст на 14, при наибольшей ширине около 8 верст; к западу же по хотанской дороге неширокая культурная полоса тянется еще верст на 13 или около того. Население Кэрии составляют мачинцы, число дворов которых простирается ныне до 3000. Подобно тому как в Ние, так и здесь, жители испорчены нравственно--ленивы, плутоваты, развратны и сильно заражены сифилисом. Этому главная причина — отхожий промысел на золотые прииски Копа, Соргак и др. Туда же поставляется из Кэрии (также из Нии и других оазисов) зерновой хлеб, за удовлетворением местного потребления. Садоводство в Кэрии не обширно, так что не только сухие фрукты, но даже свежие в большом количестве, привозятся из оазиса Чира. Шелководство и разведение хлопка ныне также незначительны. Обрабатывающая промышленность (кустарная, как и в других оазисах), удовлетворяет лишь местным надобностям. Единственные, как нам говорили, предметы вывоза отсюда составляют золото и камень юй (нефрит).
В юго-восточной части описываемого оазиса находится базар, возле которого жилые сакли лежат скученнее; невдалеке помещаются китайские власти и китайцами же выстроена небольшая глиняная крепостца (импан), словом — здесь город. Однако торговля в нем не велика. Постоянно открытых лавок нет, кроме нескольких мелочных; но дважды в неделю, именно в четверг и пятницу, устраивается кочующими из одного оазиса в другой купцами торг вроде нашей ярмарки[374]. На этом базаре изобильны русские красные товары — ситцы, кумач, платки, плис и др., также зажигательные спички и сахар. Продаются они не дорого: так, например, аршин кумача стоит 2 теньге[375], аршин материи вроде чортовой кожи — 4 теньге, бумажный платок 2 теньге, гин (1½ наших фунта) сахара 6 теньге. Из местных произведений, кроме предметов одежды, много бывает на базаре мыла и съедобных продуктов; последние сравнительно не дешевы. Наши кредитные бумажки и мелкое серебро принимаются охотно.
В административном отношении Кэрия составляет центр отдела третьей степени, находящегося под управлением китайского чиновника, подведомственного начальнику Хотанского округа[376]. Кэрийский отдел захватывает обширную местность — к северо-востоку до Чархалыка, а к востоку почти до Хотанской реки с оазисом Сампула включительно; кроме того, сюда подчинены и горные мачинцы. Общее число жителей (все мачинцев) того же отдела простирается до 15 тыс. семейств по следующему приблизительному расчету: Черчен 600 семейств, Ния 1 000, Кэрия 3 000, Шивал 200(?), Гулакма и Домаку 800, Чира 1 000, Сампула 5 500: горных мачинцев: в Русском хребте 1 000, в Карийском 2 000 семейств.
Река, питающая своей водой Кэрийский оазис, притекает сюда с плато Тибета. По размерам она превосходит реки, которые мы пересекли у северного подножия Русского хребта, но меньше р. Черченской. На переправе дороги в оазис Ния Кэрия-дарья имела в начале июня, при средней воде, от 10 до 15 сажен ширины и глубину брода в 2 фута; когда же вода с гор прибывала, что обыкновенно случалось часов с 9 утра до 3 или 4 пополудни, тогда размеры и глубина той же реки значительно увеличивались. Течение у нее весьма быстрое; вода летом грязная. Тотчас за Карийским оазисом описываемая река вступает в сыпучие пески и, при большой летней воде, пробегает по ним в прямом северном направлении более 150 верст — до параллели упирающегося в левый берег соседней Хотанской реки небольшого хребта Мазар-таг[377]. На этом протяжении берега Кэрия-дарьи поросли туграком и джангалом; зимой кое-где живут здесь пастухи со скотом. Далее широты Мазар-тага русло Кэрийской реки, ныне совершенно безводное, заметно, как мы слышали, тянется, по сыпучим пескам почти до самого Тарима[378]. По преданию, в давние времена сюда добегала вода той же Кэрия-дарьи и лежал прямой путь из Аксуйского оазиса в Кэрийский. В 120 верстах ниже этого последнего еще поныне, как говорят, сохраняются остатки старого парома, на котором переправлялись через Кэрийскую реку в большую воду (95).
Верстах в 20-ти ниже Кэрийского оазиса выкопан недавно от правого берега Кэрия-дарьи большой арык, который, как говорят, тянется верст на семь и может обводнить площадь земли, годную для поселения 5 тыс. семейств. Предполагается расположить здесь город, и при нашем посещении Кэрии уже начинали строить на избранном месте лавки и сакли.
Флора и фауна Кэрии, как и вообще всех оазисов, весьма бедные. Из дикорастущих растений, кроме некоторых, поименованных при описании оазиса Ния, нами было собрано в Ясулгане, Ой-туграке и Кэрии в конце мая и в начале июня лишь 10 цветущих видов: лактук (Lactuca tatarica), песобойник (Gynanchum acutum), дикая рута (Peganum harmala), чина (Lathyrus sativus?), донник (Melilotus suaveolens), жеруха (Lepidium latifolium?), заразиха (Orobanche sp.), джантак (Alhagi camelorum), астрагал (Astragalus sp.) и какое-то зонтичное. Культурная растительность в начале июня находилась в Кэрии в следующем развитии: абрикосы поспевали, шелковица отходила, виноград достигал величины крупной горошины, дыни цвели (арбузы еще нет); пшеница и ячмень колосились, ранний ячмень кое-где поспевал; рис и кукуруза достигали (средним числом) ½ фута высоты; первый сбор клевера (люцерны) был уже скошен.
Из диких млекопитающих по соседству Кэрийского оазиса, в джан-галах, вниз по Кэрия-дарье, держатся кабаны; в самом же оазисе встречаются летучие мыши, изредка мелкие грызуны. Птицы здесь те же, что и в Ние; прибавилась лишь крачка малая (Sterna minuta). Рыбы в Кэрийской реке мы поймали только один вид — гольца яркендского (Nemachilus yarkandensis). Из пресмыкающихся найдены в описываемом оазисе три вида ящериц — Phrynocephalus roborowskii n. sp., Eremias pylzowi, Eremias velox?
Наше здесь пребывание. В Кэрии мы провели шесть суток, и все это время ушло на суетливые хлопоты по снаряжению в дальнейший путь. Цель наша заключалась теперь в том, чтобы пробраться на два-три месяца на соседнее плато Тибета; в случае, же неудачи решено было заняться в течение лета обследованием ближайших гор. Как для той, так и для другой местности равно непригодны были наши истомленные верблюды. Поэтому мы оставляли их на пастьбу в окрестностях Керии, где имел быть устроен новый наш склад. Для предстоящей же экскурсии необходимо было нанять 30 лошадей и снарядиться налегке.
Китайские власти, которым далеко не по нутру было наше здесь путешествие, тем более при большом расположении к нам со стороны туземцев, старались попрежнему исподтишка тормозить наш путь и творить недоброе. Так, незадолго до нашего прибытия в Кэрию, здесь было вывешено объявление, воспрещавшее жителям продавать нам съестные припасы и входить с нами в какие-либо сношения; в день нашего прихода утром полицейские громогласно повторяли по улицам Кэрии то же приказание с пояснением, что мы дурные люди, путешествуем с худым умыслом и т. п. Сведав об этом вскоре по прибытии на бивуак в Кэрию, я послал своего переводчика к местному китайскому начальству с предложением отменить подобные распоряжения; в случае же отказа с его стороны грозил добыть все необходимое для нас силой. При таком ультиматуме китаец вынужден был исполнить наши требования. На другой день сам кэрийский начальник, или, как его здесь величают, амбань, приехал ко мне с визитом. Посещение это было обставлено большой церемонией. Китаец ехал в двухколесной телеге, запряженной мулом, в сопровождении верхами нескольких чиновников и старших властей из туземцев. Сзади телеги шествовал отряд солдат[379], одетых в форменные красные и синие курмы, вооруженных трезубцами, секирами и несколькими заржавленными пистонными ружьями. Здесь же несли знамена, большой раскрытый красный зонтик (знак какого-то достоинства) и медный бубен, в который немилосердно колотили; по временам солдаты что-то кричали, вероятно вроде нашего «ура».
Я принял китайца в своей палатке, посадил его и местного хакима на разостланный по земле войлок и угостил чаем; остальные чиновники, туземные власти и переводчики стояли при входе в ту же палатку. После нескольких обычных вопросов со стороны китайца о нашем здоровье и благополучии пути я прямо перешел к делу. Объяснил, что путешествую с научной целью и что намерен теперь сходить на лето в Тибет; прошу местного начальника, здесь же при мне, отдать приказание кэрийскому хакиму нанять нам нужных для предстоящей экскурсии лошадей, отвести помещение под склад, продать съестные припасы и все, что будет нужно, О прежней истории с запрещением продажи я не находил нужным упоминать после того, как переводчик накануне объяснил наш ультиматум. Китаец начал уверять в своей дружбе и всегдашней готовности быть к нашим услугам; затем приказал хакиму исполнить наша требования. Таким образом дело это удалось без излишних проволочек. Обратно китайский начальник уехал с той же церемонией.
На другой день я отдал визит в сопровождении Роборовского, переводчика и нескольких казаков. Нам устроен был парадный прием. Помимо солдат, собраны были все власти Кэрии; в воротах помещения китайского начальника нам салютовали тремя взрывами и музыкой; хозяин встретил нас и проводил в свою фанзу, где сам подавал нам чай. Делалось все это главным образом для того, чтобы показать туземцам, что русские, мол, теперь наши приятели. Пробыли мы у китайца около часа времени; все присутствующие, кроме нас и самого хозяина, стояли. Разговор, как и прежде, происходил через двух переводчиков: я говорил своему по-русски, тот передавал по-тюркски китайскому переводчику, а этот последний переводил уж по-китайски. Сам китайский начальник, вероятно, желая блеснуть своей ученостью, предложил несколько нелепых волросов, на которые получил, конечно, уклончивые ответы. Так, между прочим, китаец спрашивал: правда ли, что можно узнать высоту положения данной местности по запаху земли? Словом, кэрийский начальник, быть может даже имеющий какую-либо ученую степень, оказался таким же невеждой в деле понимания самых простых явлений природы, как и многое множество тех китайских мандаринов и ученых, которые считаются познавшими всю суть человеческой мудрости, выдолбив наизусть несколько книг своих классиков, но без малейшего понятия даже об азбучных выводах истинной науки.
На прощанье я опять напомнил китайцу относительно скорейшего снаряжения нас в дальнейший путь, и опять было повторено хакиму прежнее приказание. Уехали мы с теми же парадными проводами. Вообще китайцы показали теперь себя весьма предупредительными и вежливыми, хотя, конечно, на душе у них было совсем другое. Попрежнему туземцам воспрещено было к нам ходить, и некоторые подверглись за это наказанию. Туземные власти также приезжали к нам не иначе, как по делам и в сопровождении соглядатаев. Добыть нужные сведения можно было лишь украдкой, да и то крайне скудные; шпионство постоянно окружало нас. С другой стороны, простой народ всячески выказывал нам свои симпатии. Во время экскурсий нас постоянно угощали абрикосами и различной едой; то же делали и для казаков, пасших верблюдов, или ходивших на базар. Заметив наш способ отдания чести прикладыванием руки к козырьку фуражки, туземцы при встречах с нами стали делать то же самое, не исключая иногда и женщин.
Провозившись еще несколько дней со снаряжением на предстоящую летнюю экскурсию, мы, наконец, кое-как устроились. Наняты были 30 вьючных и верховых лошадей[380] с платой по 120 теньге в месяц за каждую, и закуплена часть продовольствия. Все наши коллекции, помещавшиеся в 14 больших ящиках и нескольких мешках, сложены были в сакле, отведенной местным хакимом, и сданы ему на хранение. Остальной багаж, за исключением того, который шел с нами, должен был находиться на руках у казаков, оставляемых с верблюдами.
Переход к д. Ачан. Не имея возможности узнать достоверно насчет проходов в Тибет, я решил сначала поискать поперечной тропы в западной окраине Русского хребта, да кстати познакомиться с характером этой его части. Поэтому мы направились из Кэрии к юго-юго-востоку и на третьи сутки пришли к подножию высоких снеговых гор. Местность по пути залегала равнинная с пологим подъемом и сначала совершенно бесплодная; со второй же половины нашей дороги начали попадаться кустики Eurotia (?), Ephedra и Reaumuria songarica (терескен, хвойник, реамюрия джунгарская). Почва была вначале не надолго галечная, потом стала песчаной. Словом, описываемая равнина имела тот же характер, как и вдоль всей северной подошвы Русского хребта. Верблюды пока шли с нами, ибо мы рассчитывали найти вблизи гор хорошее и более прохладное, чем возле Кэрии, пастбище.
С приближением к высоким горам местность сделалась холмистой, и здесь на небольшой речке Ачан[381] мы встретили того же имени деревню; она вытянулась отдельными фермами верст на 10 и населена мачинцами. Всего, как говорят, в Ачане около сотни дворов. Жители сеют ячмень и пшеницу, но рис и кукуруза здесь не растут; нет также шелковицы и винограда, абрикосов же много; только теперь они были еще зелены, тогда как в Кэрии уже совсем поспели. Кроме земледелия, жители Ачана занимаются и скотоводством.
Мы разбили свой бивуак почти в средине общего протяжения описанной деревни, на абсолютной высоте 9 тыс. футов. Гигантские снеговые горы высились совершенно близко впереди нас, и между ними рельефно выделялась своей пирамидальной вершиной гора Люш-таг. Жаль только, что густые облака, почти постоянно окутывавшие эту гору, и пыльная атмосфера лишили нас возможности сделать тригонометрическое измерение вновь названной вершины. Мне кажется, что она будет не ниже 20 тыс. футов.
Одновременно с нашим прибытием в Ачан китайцы прислали сюда соглядатая, который пригрозил здешним жителям и их аксакалу, так что мы не могли решительно ничего толкового выведать относительно окрестных гор, возможности или невозможности пробраться через них в Тибет. Пришлось отправиться в разъезд. Поехал я с Козловым и двумя казаками вверх по ущелью р. Ачан. Рассчитывали мы проездить двое или трое суток, но вернулись в тот же день. Далее, как верст на десять от бивуака, проехать верхом оказалось невозможным, ибо высокие крутые горы стесняют здесь ущелье в узкий коридор, на дне которого бурлит река по огромным валунам. Горные породы, встреченные нами в посещенном ущелье, состояли из гранита и известково-глинистого сланца; скал много, но они более или менее разрушены и засыпаны лёссом. Тем же лёссом покрыт весь нижний и средний пояс описываемых гор. В наружной их окраине царствует совершенное бесплодие, и лишь тысяч от десяти футов появляются редкие кустики мелкой полыни, а поближе ко дну ущелья кое-где растет дырисун. Кроме того, по ущелью, где мы проезжали, встречались: барбарис (Berberis kaschgariea), золотарник (Caragana pygmaea? var.), изредка белый шиповник {Rosa Beggeriana) и ломонос (Clematis orientalis var. tangutica); все эти кустарники цвели; цветущих травянистых растений мы не нашли вовсе. Вообще хребет Русский как прежде, так и в западной своей окраине, оказался также весьма бедным флорой. Лишь в полосе от 10 до 12 или 12½ тыс. футов встречаются здесь сносные альпийские луга, да и то, по всему вероятию, небогатые разнообразием травянистой растительности. Бедна и горная фауна даже относительно птиц.
Таким образом наша поездка принесла отрицательный результат. Теперь можно было почти наверное рассчитывать, что нет проходов на плато Тибета и во всей западной снеговой части Русского хребта. Необходимо было искать такой проход еще западнее, всего надежнее там, где пробрался в 1871 г. из Ладака в Кэрию пундит, отправленный на географические разведки за Гималаи Ост-Индским геодезическим бюро.
В Ачане мы окончательно снарядили свой новый караван на лошадях. Верблюды наши оставлялись здесь же под присмотром пяти казаков. Однако немного спустя эти верблюды перекочевали опять вниз к оазису Ой-туграк, ибо возле Ачана корм был плох и притом, как оказалось, вредный для названных животных.
Дальнейшее движение. 16 июня мы двинулись в путь с новым своим караваном, в котором состояло 15 верховых лошадей, 22 вьючных[382] и 5 ослов у погонщиков. Сначала все не ладилось, да и впоследствии мало было порядка при хождении с непривычными ко вьюкам лошадьми, так что не один раз приходилось вспоминать нам про своих верблюдов. В два небольших перехода, каждый по 18 верст, прошли мы теперь из Ачана по предгорью Русского хребта до р. Кэрийской, там, где в нее впадает слева р. Лю-ши; посредине пути ночевали в небольшой (около 20 дворов) д. Соктоя, разбросанной по ущелью речки того же имени, впадающей в Кэрийскую реку. Местность нашего следования представляла собой широкую полосу в беспорядке набросанных увалов и холмов, между которыми иногда выдавались небольшие плато. Лёссовая почва скудно была покрыта мелкой полынью (Artemisia frigida) и белоцветным луком (Allium oreoprasum); повыше горные склоны местами зеленели, вероятно, от тех же самых трав, только гуще растущих. По этим пастбищам в большом числе бродили бараны, пастухи которых жили здесь же в конурах, выкопанных в лёссе. В оба наших перехода, как и ранее того в Ачане, шел небольшой дождь, который временно очищал атмосферу от пыли, так что можно было видеть соседние снеговые вершины и сделать кое-какие засечки для съемки. Подобная возможность выпадала как теперь, так и после, лишь изредка и случайно.
Тропинка, и без того нередко весьма трудная, местами была испорчена по приказанию китайцев. Об этом мы слышали еще в Ачане, откуда я написал карийскому начальнику письмо с предложением исправить попорченную дорогу. Теперь ее чинили впереди нас те же самые мачинцы, которые несколько дней тому назад портили этот путь. Нечего и говорить, насколько они проклинали китайцев. Приехавшие старшины соседних горных мачинских родов сами мне теперь говорили: «Прикажи — мы сейчас пойдем резать китайцев». Подобное предложение мы слышали и в Кэрии. Как там, так и здесь, да вообще всюду, где только туземцы могли украдкой от китайцев беседовать с нами, они твердили одно и то же: «Мы ничего не желаем, как только быть под властью белого царя» [т. е. России]. «Мы знаем, какая справедливость теперь водворилась в русском Туркестане. А у нас — каждый китайский чиновник, даже каждый солдат могут безнаказанно бить кого угодно, отнять имущество, жену, детей. Подати с нас берут непомерные. Мы не можем долго вынести подобное положение. У многих из нас заготовлено и спрятано оружие. Одно только горе — нет головы, общего руководителя. Дай нам хотя простого казака; пусть он будет нашим командиром».
Карийская река, на которую мы теперь вышли при устье р. Лю-ши течет здесь на абсолютной высоте 8 300 футов[383] в глубоком ущелье, местами вырытом узкой траншеей иногда в два-три яруса. Вытекает описываемая река, как уже было говорено, с плато Тибета и прорывает окрайние к Таримской котловине горы, сколько кажется, в прямом южном направлении; при устье же Лю-ши делает крутую излучину к западу, а затем снова стремится на юг. Ширина Кэрийской реки, там, где мы теперь через нее перешли, благодаря случайно уменьшившейся летней воде, была от 10 до 12 сажен при глубине в 3 фута; дно усыпано крупными валунами. Местами береговые гранитные скалы сжимают речное ложе на 5—6 сажен; там вода бурлит и клокочет. Во время высокой воды, каковая стоит в течение целого лета, переправы вброд почти не бывает, и уровень той же реки повышается иногда, как говорят, на целую сажень. Туземцы переправляются тогда по канату, высоко натянутому с одного берега на другой. На этом канате скользит кольцо, к которому прикрепляется пассажир, и его перетягивают веревками[384]. Накануне нашего перехода через Карийскую реку, когда вода в ней еще была высока, нам также предлагали подобный способ переправы. При этом туземцы наивно показывали приготовленный запасный канат на тот случай, если ранее протянутый оборвется.
Ущелье горного течения Кэрийской реки недоступно; но по р. Лю-ши, недалеко вверх от ее устья, тянется небольшая деревня мачинцев. Здесь мы дневали. Окрестные горы хотя вообще бедны флорой и фауной, но все-таки мы собрали здесь 21 вид цветущих растений для своего гербария, в котором общее число растений нынешнего года только теперь перевалило за сотню видов. Сгруппирована несколько лучшая растительность описываемой местности на обрабатываемых небольших полях, а затем маленькими клочками по дну речных ущелий, частью и в нижнем поясе их боковых скатов, словом близ воды. По арыкам, орошающим пашни туземцев, и возле немногих ключей красовались теперь темнозеленые площадки еще цветущего касатика (Iris ensata), между которым попадались: розовый ятрышник (Orchis salina), маленький белозор (Parnassia Laxmanni), темнолиловый астрагал (Astragalus zacharensis), подорожники (Plantago maritima, P. paludosa) и сизозеленка (Glaux maritima). На более сухих местах, по дну ущелий и на ближайших боковых их скатах, цвели: лапчатки (Potentilla bifurca, Р. multifida), астра (Galimeris altaica), ковыль {Stipa orientalis) и полынь (Artemisia Sieversiana); по обрывам лепились кучки ломоноса (Clematis orientalis var. tangutica) с красивыми яркожелтыми цветами; в двух местах маленькие площадки возле ключей, сбегающих с кручи, были выстланы двумя видами мха (Hypnum), которого мы не видали от восточной части Бурхан-Будды. На полях, засеянных ячменем, как сорные травы в этом хлебе, цвели встреченные еще в Ачане: сурепица (Brassica napus), гвоздика (Silene conoidea), жерухи (Lepidium draba, L. latifolium), костер (Bromus? sp.), еще не цветущий, спорыш (Polygonum aviculare), буркунчик (Medicago lupulina), Lepyrodiclis holosteoides, Pennisetum hordeiforme, Malcolmia africana и растение солончаковой пустыни Kochia mollis [кохия]. Из деревьев здесь растет только тополь возле жилых саклей; из кустарников — какой-то солянковый[385], достигающий 4 футов высоты и обыденный вдоль всего северного подножья Русского хребта.
Воспользовавшись, как выше упомянуто, случайной большой убылью воды в Кэрийской реке, мы переправились через нее вброд[386] и пошли вниз по левому берегу той же реки. Здесь она вышла из высоких гор и течет уже в предгорьях, совершенным коридором сажен 10—15, иногда того менее, шириной. Отвесы боков этой траншеи, пробитой в наносной почве, местами и в горных породах, высятся на 30—40 сажен; выше еще поднимается горная круча, по которой лепится тропинка. Так на протяжении 18 верст до устья р. Кураб, в ущелье которой мы и свернули.
Камень юй, или нефрит. В области своего горного течения Кэрийская река замечательна обилием нефрита, который у многих восточных народов почитается талисманом и весьма дорого ценится в Китае. Известно, что еще в глубокой древности этот камень играл большую роль в торговых и даже политических сношениях названного государства с Хотаном[387]. Горы к югу и юго-западу от этого оазиса по рекам Юрун-каш и Кара-каш славились с незапамятных времен обилием нефрита, настоящая родина которого действительно находится в западном Куэн-люне. Однако известия о месторождении этого камня ограничивались до сих пор лишь вышеупомянутыми Хотанскими горами, да отчасти нахождением нефритовых валунов в р. Яркендской. Ныне мы можем засвидетельствовать более обширный район распространения того же нефрита. По сведениям, добытым в настоящее наше путешествие, обильные местонахождения описываемого камня встречаются в западном Алтын-таге, всего более по рекам Ваш-дарья и Черченской; затем во всем хребте Русском, в особенности на реках Кара-муран и Мольджа, наконец в горах Кэрийских[388]. По словам туземцев, описываемый камень встречается в вышеназванных местностях прослойками или жилами, изредка даже значительными глыбами в скалах среднего, еще же чаще верхнего пояса гор, иногда вблизи вечных снегов; случайно попадается и в виде валунов по руслам горных речек. Промышленники добывают нефрит в горах только летом. Сначала отыскивают жилу этого камня, а затем выламывают большие или меньшие его куски самыми первобытными инструментами[389]. Для облегчения труда иногда накаливают огнем обрабатываемое место скалы. Добытые куски перетаскивают на вьючных ослах или на собственных плечах.
Китайцы называют нефрит юй, или юй-ши, а туркестанцы каш, или каш-таш[390]. Различаются три сорта: юй-ши (яшил-каш) — зеленый, зэ-ши (ак-каш) — молочнобелый, и юй-тан-ши — желтовато-маслянистого цвета[391]; последний — самый дорогой. Высоко ценится и молочнобелый нефрит; зеленый же самый обыденный, хотя цена его в Китае также значительна. Кроме разницы в цвете, лучшим считается нефрит без трещин и заметных жилок. Незадолго до нашего прихода в горы на Карийской реке там был найден в жиле зеленого юй-ши кусок зэ-ши, имевший, как нам говорили, пять четвертей в длину, две четверти в ширину и столько же в толщину. Китайцы ценили такую находку в сто ямбов серебра, т. е. в десять тысяч наших металлических рублей. Лучший нефрит отправляется, как и прежде, из Хотана в Китай; остальной расходится по городам таримского бассейна и вывозится в другие страны. Помимо различных поделок из этого камня (табакерки, серьги, блюдца, чашечки, ларчики, мундштуки, кольца и пр.), браслет, из него, надетый на руку покойника, предохраняет, по верованию туркестанцев, труп от гниения. Богатые туземцы делают иногда, как нам сообщали, подушку в гробу из того же нефрита, рассчитывая, что чудодейственная его сила станет тогда еще больше (97).
Колония Полу. Повернув с Кэрийской реки вверх по ее левому притоку — Кураб, мы встретили в пяти верстах отсюда небольшую колонию магометан Полу. Всего их 50 семейств, живущих в одной деревне. По своему происхождению эти полу — тибетцы и попали на нынешнее место, как гласит предание, следующим образом.
В давние времена в Западном Тибете существовал обычай выбирать царя, и по истечении десяти лет правления умерщвлять его, будь он хороший или дурной правитель, все равно. Один из таких царей, по имени Хатам, незадолго до ожидавшей его горькой участи, убежал с тремястами своих приверженцев и основал колонию на верховье Кэрийской реки[392]. Но вскоре монголы напали на это поселение, разорили его и перебили жителей. Спасся только сам Хатам с женой, сыном и двумя дочерьми. Эти беглецы ушли вниз по Кэрийской реке за окрайние тибетские горы и, вступив в браки с местными мачинками, основали нынешнюю колонию Полу. Ее обитатели живут здесь уже в восьмом колене.
По своему наружному типу нынешние полусцы представляют, как и другие восточно-туркестанцы, пеструю смесь физиономий, среди которых преобладает мачинский тип; лишь немногие напоминают собой тибетцев[393]; женщины нередко походят на киргизок.
Одежда полу та же, что и мачинцев. Мужчины носят рубашку, панталоны и халат, подпоясанный кушаком; на голове баранья шапка, на ногах сапоги. Женщины имеют таксе же одеяние и обувь; только халат обыкновенно цветной (бумажный или шелковый), не подпоясывается; кроме того, голова у женщин или повязана белым покрывалом, или покрывало это спущено на спину; поверх же его надета на голову шапка из белого или черного барашка, у богатых иногда из меха выдры. Волосы свои замужние женщины (как и все мачинки) заплетают в две косы сзади; девушки носят четыре или шесть кос: две сзади головы, по одной или по две спереди на висках. Как женщины, так и девушки украшают свои головы и шеи ожерельями из камней и другими драгоценностями. Замечательно, что полуски очень долго кормят грудью своих детей — до двух, даже до трехлетнего, как нам говорили, возраста; поэтому случается, что два младенца сосут одну и ту же мать. По образу жизни и обычаям полусцы почти не отличаются от мачинцев; их же языком и говорят; тибетскую речь совсем забыли. Однако в браки ныне вступают только между ссбой. Характер описываемого племени веселый; песни, музыка и пляска составляют любимые удовольствия.
Деревня Полу расположена при слиянии рек Кураба и Тереклика на абсолютной высоте 8 200 футов. Глиняные сакли в этой деревне тесно скучены; садов нет[394], но много землепашества. Вокруг поселения и по обеим названным речкам разбросаны поля, всего, я полагаю, около сотни десятин. На них засевают ячмень, пшеницу и горох; другие хлеба здесь не растут.
Помимо земледелия, жители Полу занимаются скотоводством — содержат много баранов, в меньшем числе коров и лошадей. Последние хотя небольшого роста, но славятся своей крепостью и выносливостью. Теперь лошадей у полусцев немного, ибо китайцы, заняв по смерти Якуб-бека Восточный Туркестан, озаботились прежде всего уничтожить туземных лошадей, дававших возможность быстро действовать в случае восстания. Лошади отбирались китайцами для себя, частью же умерщвлялись: их расстреливали, иногда же, по словам полусцев, заводили зимой в реки, или прямо обливали на морозе водой и замораживали. Хозяевам оставлены были лишь в небольшом числе кобылы, от которых имеется нынешний приплод.
В одной версте от деревни Полу, вверх по р. Тереклик, находится мазар, где похоронен Клич-бура-хан, сын черченского царя Аллик-мази. Мазар этот, утыканный, как обыкновенно на здешних магометанских кладбищах, жердями с привязанными к ним тряпками и хвостами яков, лежит на вершине довольно высокого и крутого холма, внизу которого видны две небольшие пещеры; в них иногда временно поселяются желающие спасаться от мирских сует. Затем также в расстоянии версты от описываемой деревни, но уже вверх по р. Кураб, видны небольшие остатки некогда бывшего здесь городка мачинцев.
Колония Полу входит в состав Кэрийского округа. Общественными делами этой колонии заведует выборный аксакал. Старше же его некий халпэ (т. е. настоятель, или игумен монастыря), старик, который хотя и не занимает определенной по администрации должности, но советы его слушаются охотно.
В Полу проведены были нами пять суток. Подобно тому как некогда в Ясулгуне, так и здесь, мы вскоре подружились с туземцами. Они теперь откровенно говорили, что за несколько дней до нашего прихода получено было из Кэрии от китайцев приказание ничего нам не продавать и не давать вожаков; притом китайцы чернили нас самым гнусным образом. Полусцы отчасти поверили этому; даже спрятали свои лучшие вещи и одежду в горах, опасаясь грабежа с нашей стороны; попрятали также и своих женщин. Видя теперь совершенно противное, те же полусцы не знали, как услужить нам, продали все, что было нужно, и назначили вожаков. Китайцам же в Кэрию хитро написали: «Мы не можем исполнить ваши приказания относительно русских, ибо они грозят нам силой; сами мы сопротивляться не в состоянии. Если вы сильнее русских, то придите сюда и расправьтесь с ними».
Дружба наша с жителями Полу вскоре возросла до того, что они дважды устроили для казаков танцевальный вечер с музыкой и скоморохами. На одном из таких балов присутствовал и я со своими помощниками. Местом для залы избран был просторный двор сакли и устлан войлоками. Музыка состояла из инструмента вроде гитары, бубна и простого русского подноса, в который колотили по временам. Все гости сидели по бокам помещения; для нас были отведены почетные места. На средину выходили танцующие — мужчина и женщина. Последняя приглашается кавалером вежливо, с поклоном. Пляска состоит из довольно вялых движений руками и ногами в такт музыки. Зрители выражают свое одобрение криком во все горло; иногда же вдобавок к музыке поют песни. В награду музыкантам собираются деньги на подносе, который, по обычаю, проносят над головами танцующих. Наши казаки также принимали участие в общем веселье и лихо отплясывали по-своему под звуки гармонии; инструмент этот приводил слушающих в восторг. В антрактах танцев появлялись скоморохи: один наряженный обезьяной, другой козлом, третий, изображавший женщину, верхом на лошади; выделывали они очень искусные штуки. Сначала наше присутствие немного стесняло туземцев, которые даже извинялись, что их женщины не могли хорошо нарядиться, ибо лучшее платье, вследствие китайских наветов, далеко спрятано в горах; потом все освоились и веселились от души. Вообще наши казаки до того очаровали местных красавиц, что, когда мы уходили из Полу, женщины плакали навзрыд, приговаривая: «Уходят русские молодцы, скучно нам без них будет».
Неудачный разъезд. Расспросами в Полу мы узнали, что вверх по ущелью р. Кураб существует проход в Тибет, но что дорога эта крайне трудная, да притом недавно еще умышленно испорчена китайцами. В прежние времена тем же ущельем пробирались на плато Тибета золотоискатели; изредка тибетцы привозили на продажу лекарства; в 1871 г. здесь прошел из Ладака в Кэрию и обратно пундит; в 1877 г. курабская тропинка была немного исправлена по приказанию хотанского правителя Нияз-бека, рассчитывавшего этим путем удрать в Индию по падении царства Якуб-бека; затем вскоре та же тропа пришла в прежнюю негодность. Вот все, что мы могли узнать насчет столь важного для нас пути. Чтобы окончательно убедиться в его недоступности, я отправился с двумя казаками в разъезд вверх по Курабу. Первые 9 верст от д. Полу пройти, даже со вьюком, [можно] довольно хорошо. Затем, от впадения справа в тот же Кураб р. Там-чю, начинается дикое и узкое (местами лишь сажен 20—30 в поперечнике) ущелье. С обеих сторон его стесняют громадные скалистые горы; дно же усеяно крупными валунами, по которым с шумом бежит быстрый Кураб. Перейти эту речку вброд, во время высокой воды, невозможно.
Боковые скалы описываемого ущелья в нижнем его поясе состоят из сланца, повыше из сиенита. Все эти скалы изборождены трещинами и выбоинами, да притом посыпаны, словно мукой, лёссовой пылью, так что сплошь имеют одинаковый серовато-желтый цвет. Местами залегают крупные осыпи. Узкие же ущелья, то безводные, то с речками, впадающими в Кураб[395] от снеговых вершин, бороздят те же горы. Бесплодие царит здесь всюду. Лишь кое-где, под навесом скал, или на более отлогих горных скатах, выдаются небольшие площадки, по которым растут чахлые кустики мелкого злака и врассыпную встречаются альпийские формы растений, каковы: ревень (Rheum spiciforme), твердочашечники (Androsace sarmentosa var. flavescens, A. squarrosula n. sp.), пижма (Tanacetum fruticosum?), молочай (Euphorbia sp.), очиток (Sedum quadrifidum), астрагалы (Astragalus sulcatus? Oxytropis chionobia?), Lloydia serotina, Omphalodes sp. Так в среднем поясе описываемых гор. В нижнем же их поясе скаты, засыпанные лёссом, порастают редкими кустами мелкого лука (Allium oreoprasum) и мелкой полыни (Artemisia frigida), так что издали иногда кажутся совсем зелеными; здесь же красивыми пятнами пестреет цветущий твердочашечник (Androsace squarrosula n. sp.), но других цветов мы не видали. Несколько лучше относительно растительности по самому ущелью Кураба, да и то лишь в нижней его части. Там встречаются, опять-таки в ничтожном количестве, кустарники: белый шиповник (Rosa Beggeriana), барбарис (Berberis kaschgarica), золотарник (Garagana pygmaea var.) и кое-где облепиха; местами вьется ломонос; из трав, кроме лука и мелкой полыни, растет дырисун, а в одном месте, под влажным навесом скалы, мы нашли цветущую герань (Geranium Pylzowianum). Собственно по ущелью мы проехали с великим трудом лишь 12 верст. Приходилось то переходить вброд или по крупным валунам р. Кураб[396], то итти вдоль нее по тем же валунам, то, наконец, тропинка вилась по узким карнизам над крутыми обрывами. Даже для верховых лошадей здесь чрезвычайно трудно; с навьюченными же местами вовсе нельзя пройти. Подножный корм встречался лишь кое-где в нижних частях ущелья; далее вверх этого корма не было вовсе. От ночлежного нашего бивуака (в 21 версте от Полу) я ходил с вожаком еще версты за две через высокий и крутой перевал к тому месту, где, как нам давно уже говорили туземцы, был мост, умышленно разрушенный китайцами. Оказалось, что, вместо моста, здесь лежало несколько бревен для расширения короткого и узкого каменного карниза над обрывом. Это приспособление было уничтожено; тропинка же в нескольких местах завалена камнями[397]. Но ни то, ни другое не могло бы нас задержать: камни с тропинки можно было сбросить, а через карниз перетащить багаж на руках. Несравненно более препятствовал самый характер всего ущелья. Здесь, повторяю, с небольшим даже багажом, каковой необходим при научных исследованиях, пройти почти невозможно, в особенности летом при большой воде. Да, наконец, если бы мы и пробрались, рискнув погубить часть багажа и вьючных животных, на плато Тибета, то уцелевшие лошади после столь трудного перехода сделались бы совершенно негодны на дальнейший путь. Все эти причины заставили меня отказаться от намерения пройти в Тибет по Курабу. Взамен того, по заранее намеченному плану, решено было направиться к западу вдоль высоких снеговых гор и поискать там, по правде сказать, с малой надеждой на успех, более доступного прохода. Во всяком случае мы должны были провести наступавший июль в Кэрийских горах.
Погода в июне. Вспомним теперь о погоде в минувшем июне. Первая треть этого месяца была проведена нами почти сполна в Кэрии на абсолютной высоте 4 700 футов; последние две трети — в северной окраине хребтов Русского и Кэрийского на абсолютной высоте от 8 до 10 тыс. футов.
В Кэрийском оазисе, как и следовало ожидать, стояли постоянные жары, не превышавшие однако +33,7 ° в тени в 1 час пополудни и +24,3 ° на восходе солнца. С поднятием нашим на большую абсолютную высоту и с приближением к снеговым горам сделалось, конечно, гораздо прохладнее, хотя все-таки при ясной погоде солнце жгло сильно, и термометр в 1 час дня поднимался в тени до +26,9 °. Холодно становилось в горах лишь во время дождя, в особенности если при этом выпадал снег в верхнем или даже в среднем горном поясе. Так 29 июня на нашем бивуаке, при абсолютной высоте в 10⅓ тыс. футов, в 1 час пополудни наблюдалось лишь +8,9°, а на восходе солнца следующего дня, после дождливой ночи, температура упала до +3,9 °. Однако ночных морозов в горах до вышеуказанной абсолютной высоты не случалось, потому, конечно, что ночи выпадали облачные или ветреные.
Погода в течение описываемого месяца стояла большей частью облачная; яснопыльных дней считалось 11, облачных 13 и пасмурных 6. Атмосфера, как и за всю весну, постоянно была наполнена более или менее густой пылью. Поднималась эта пыль в воздух даже слабым ветром, не говоря уже о бурях. Последних в продолжение июня случилось только четыре, да дважды дул сильный ветер. Затишья стояли часто; на них падает более половины общего числа наблюдений. Ветры исключительного преобладания не имели, хотя чаще других случались южные с отклонениями к востоку или западу.
Резче всего отличался июнь от мая тем, что в описываемом месяце, как бы после долгой предварительной потуги, выражавшейся в преобладании облачности весной, начали, наконец, перепадать дожди. Всего в июне считалось 10 дождливых дней[398], хотя необходимо заметить, что дождь большей частью только моросил, да и то почти исключительно в горах. Настоящий сильный дождь наблюдался нами лишь дважды — 1-го и 29-го чисел; после него атмосфера на несколько часов совершенно была свободна от пыли, и небо являлось голубым. Слабый дождь, в особенности при своем начале, падал совершенно грязным от лёссовой пыли, которую дождевые капли захватывали в воздухе. Случалось даже нам наблюдать, что вместо дождя сыпались мелкие, как мак, сухие крупинки грязи, сцементированные тем же дождем в верхних слоях атмосферы (98). Барометр перед дождливой погодой не только не падал, но даже повышался, вероятно потому, что дожди приносились исключительно южными ветрами с холодного Тибетского плато. Гроз в июне не было вовсе; роса также не падала; сухость воздуха, за исключением дождливых дней, была очень велика даже в горах.
Хребет Карийский. Та наружная часть западного Куэн-люня, которая лежит между реками Карийской и Юрун-каш[399], не имеет у туземцев одного общего названия. Но так как эти горы, по крайней мере их северный склон, принадлежат в административном отношении Кэрийскому округу, притом своей водой питают оазисы того же округа, наконец через них существует проход из Тибета в Кэрию, то, мне кажется, всего удобнее назвать рассматриваемый хребет Кэрийским. Он тянется от востока к западу на 160 верст и примыкает с одной стороны к Русскому хребту, с другой к Каранга-тагу[400]. По всей длине описываемый хребет представляет сравнительно узкую, но весьма высокую и крутую стену гор, сплошь переходящих на своем гребне за снеговую линию. В особенности обширны ледяные массы в средней и западной частях того же хребта. Исключительно выдающихся в нем вершин мы не заметили, хотя местами поднимаются над общей снеговой громадой еще более высокие группы, быть может, достигающие 19—20 тыс. футов абсолютной высоты. Собственно главный хребет занимает район вверх от 11 тыс. футов абсолютной высоты, ниже до 8 тыс. футов, залегает верст на 15—20 в ширину пояс предгорий. Обе эти части одних и тех же гор резко между ссбой различаются.
Верхняя горная область состоит, как выше сказано, из громадных недоступных масс, покрытых вечными ледниками. Из каменных пород в полосе от 11 до 13 тыс. футов абсолютной высоты нами здесь найдены: известняк, мрамор, сланец, гранит, сиенит, змеевик, антигорит (?) и дидит (99). В той же полосе встречаются и альпийские луга. Вверх от 13 тыс. футов растительность исчезает — здесь только изборожденные, посыпанные лёссом скалы и, как продукт их разложения, обширные россыпи. Местность совершенно недоступна, и по ней во многих местах никогда не ступала нога человека. Еще выше раскидываются громаднейшие ледники, нижний предел которых, судя по аналогии с Сачжеуским Нань-шанем и другими тибетскими горами, лежит на абсолютной высоте между 15½ — 16 тыс. футов[401]. Однако речки, вытекающие от тех же ледников в таримскую котловину, все небольшие, быть может потому, что за исключением дождливого лета в остальные времена года здесь господствует сильная сухость. Наиболее значительные из этих речек — Аксу, Ашкэ-эмэ, Нура, Улук-сай, Генджи-дарьяи Аши-дарья (100).
Пояс предгорий Карийского хребта представляет собой сбегающие от высоких гор к пустыне гривы холмов и увалов, разделенных продольно глубокими речными ущельями. Почва здесь — нанос, засыпанный лёссом. Благодаря обильному летнему орошению, предгорья в полосе от 11 до 9½ тыс. футов покрыты хорошими лугами, привольными для пастьбы скота; в нижнем районе тех же предгорий, в полосе от 9½ до 8 тыс. футов, где летние дожди уже слабее, растительность скудная. Речки, пересекающие описываемый пояс, текут, как сказано выше, в глубоких (иногда до 1 тыс. футов) ущельях. С удалением от высоких гор эти ущелья мельчают и расширяются, сами же речки бегут спокойней. По ним лежат на окраине предгорий, и еще тысячи на две футов по вертикалу вниз отсюда земледельческие деревни мачинцев. Далее до песков таримской впадины тянется покатая и бесплодная волнистая равнина, почва которой состоит из гальки с песком. На этой равнине выбегающие из Кэрийских гор наиболее значительные речки протекают только летом при большой воде; в остальные времена года, они прячутся в почве и выходят вновь на ее поверхность в оазисах, лежащих вблизи сыпучих песков.
Верстах в 30 к северу от подножия западной части высокого Кэрийского хребта высится, словно передовой форт, изолированная горная группа Тэкелик-таг. Она протягивается от запада к востоку и затем к северо-востоку более чем на 50 верст, при наибольшей ширине в 20 верст; в средине поднимается выше снеговой линии. Впрочем, снега здесь немного, хотя, по словам туземцев, от него стекают несколько небольших речек. Дикость и труднодоступность составляют общий характер описываемых гор; их крутые склоны сплошь изборождены скалами; притом нижний и средний пояса совершенно бесплодны. Лишь в поясе верхнем появляются, как нам сообщали, скудные луга, на которых пасется скот мачинцев, живущих в небольшом числе в том же Тэкелик-таге. Восточный угол этой горной группы омывает Аши-дарья, западный — р. Юрун-каш; обе они текут здесь в глубоких коридорах.
Флора. Несмотря на обилие летних дождей, Кэрийский хребет беден своей флорой. Причинами тому, вероятно, служат: резкий контраст, на небольшом сравнительно пространстве, сухой и жаркой пустыни с громадными холодными горами, а также чересчур крутая стена этих гор, на которых узкие по вертикалу пояса много различаются между собой относительно температуры и орошения; притом последнее даже в высоком горном поясе обильно только в летние месяцы; остальное время года здесь господствует засуха.
Общую характеристику описываемой растительности составляют полное отсутствие деревьев[402], большая бедность кустарников и исключительное преобладание травянистой, всего более альпийской флоры. Притом растительный пояс занимает здесь, как выше было говорено, неширокую полосу предгорий в наружной части главного хребта, в районе от 8 до 13 тыс. футов абсолютной высоты. Почва этого пояса одна и та же — лёсс, образуемый постоянным оседанием атмосферной пыли. В зависимости, вероятно, от сравнительно меньшего количества летних дождей и большего влияния засухи соседней пустыни, нижняя полоса вышенамеченного пояса, в районе от 8 до 9½, иногда до 10 тыс. футов абсолютной высоты, весьма бедна разнообразием своей флоры. Здесь по лёссовым холмам и увалам растут только: лук (Allium oreoprasum), мелкая полынь (Artemisia frigida) и дырисун. Но лишь в этом поясе встречаются, всего чаще по дну ущелий, кустарники: золотарник (Garagana pygmaea var.), мирикария (Myricaria germanica var. squamosa), белый шиповник (Rosa Beggeriana), барбарис (Berberis kaschgarica, редко Berberis integerrima), ягодный хвойник (Ephedra vulgaris?), изредка ломонос (Clematis orientalis var. tangutica) и какой-то солянковый[403]. Кроме того, здесь же в мачинских деревнях, лежащих по наружной окраине предгорий, в устьях речных ущелий, растут тополь и абрикосы, а из хлебов на полях засеваются ячмень, пшеница и горох. Два последние вида не поднимаются выше 8 тыс. футов, тогда как ячмень по ущельям рек восходит до 10 тыс. футов абсолютной высоты. По этим хлебам, так же как и у нас, в изобилии встречаются сорные травы, уже поименованные при описании горного течения Кэрийской реки; прибавить только следует ежесемянку (Echinospermum sp.), лебеду (Ghenopodium Botrys), гусеничрик (Eruca sativa) и полынь (Artemisia palustris?).
Вверх от 9½ или 10 тыс. футов дожди летом, вероятно, обильнее и, совместно с близким здесь соседством вечных снегов, много понижают среднюю температуру названного времени года. Оттого в этом районе не могут расти кустарники и является лишь травянистая растительность, нередко густо одевающая горные склоны и образующая прекрасные пастбища. Однако эта растительность не богата разнообразием видов, и здешние луга, даже в июле, нигде не представляют сплошного ковра цветов, хотя бы на маленьких площадках. Притом для этих лугов замечается то же явление, что и для всех горных лесов Центральной Азии, именно: склоны гор и ущелий, обращенные на север, одеты лучшей растительностью, нежели склоны южные, на которые прямо ударяют солнечные лучи.
В общем описываемый луговой район может быть разделен на два пояса: верхний и нижний. Первый из них принадлежит предгорьям в полосе от 9½ до 11 тыс. футов абсолютной высоты; второй поднимается вверх от 11 тыс. футов до предела растительности. Выше 12 тыс. футов верхний луговой район переходит в область россыпей и скал, с которыми появляются и новые травы. Преобладающими растительными видами в нижнем луговом поясе служат: овсянка (Festuca altaica?), растущая отдельными кустиками, мало поедаемая скотом; лапчатка (Potentilla bifurca, Р. multifida), порезная трава (Leontopodium alpinum), сиреневого цвета астрагал (Astragalus sp.), розовый и малиновый Oxytropis, гулявник (Sisymbrium humile), жеруха (Lepidium ruderole mar. micranthum), западнотибетская крапива (Urtica hyperborea) по ущельям, обыкновенно возле груд больших камней; анемон (Anemone obtusiloba) и твердочашечник (Androsace squarrosula n. sp.), в июле уже отцветший. В верхнем поясе лугов чаще других встречаются: мыкер (Polygonum viviparum), палевый твердочашечник (Androsace sarmentcsa var. flavescens), крошечная фиалка (Viola tianschanica), желтый, реже розовато-лиловый Oxytropis, Omphalodes по скалам, палевый мытник (Pedicularis versicolor), местами астра (Aster alpinum), ежесемянка (Echinospermum sp.), голубовато-лиловая герань (Geranium Pylzowianum), горицвет (Lychnis opetala) обыкновенно в одиночку, кое-где Lloydia serotina; на местах прежних стойбищ и нередко в лёссовых стенах старых жилищ гнездятся кучами шампиньоны. По россыпям и возле них растут: ревень (Rheum spiciforme), мышьяк (Thermopsis alpina) густыми площадками в ложбинах между скал; изредка курильский чай (Potentilla fruticosa) кустарничком в ⅓ фута высотой; пижма (Tanacetum fruticosum?), валериана (Valeriana dioica), белозор (Parnassia Laxmanni), Braya sinuata n. sp., Lagotisglauca, сухоребрица (Draba alpina), очиток (Sedum quadrifidum), маленький Oxytropis chionobia [остролодочник], осока (Garex sp.) Ha более мокрых местах, вероника (Veronica ciliata), лютик (Ranunculus affinis var. dasycarpa), камнеломки (Saxifraga n. sp., S. oppositifolia, S. sibirica), генцианы (Gentiana tenella var., Gentiana n. sp., G. falcata) и др.
Фауна северного склона. Хотя Кэрийский хребет помещен между двумя различными зоологическими областями — тибетской и таримской, притом поднимается до громадной абсолютной высоты, следовательно представляет (по крайней мере на северном склоне) разнообразные физические условия, но он беден, кроме флоры, и своей фауной. Причинами этого явления опять-таки служат: чересчур дикий, недоступный характер верхнего пояса описываемых гор и узкий сравнительно район их предгорий, более удобных для животной жизни; отсутствие лесов и кустарников; затем сильные почти непрерывные дожди летом при значительно низкой температуре, так что мелкие пташки не могут добыть себе и детям пищи (насекомых), в особенности при отсутствии зерновых трав; наконец, крупным зверям мешает населенность предгорий, пастбища которых летом заняты скотом туземцев.
В общем северный склон описываемого хребта относительно своей фауны может быть разделен на два пояса: нижний, обнимающий луговые предгорья в полосе от 8 до 11 тыс. футов абсолютной высоты и верхний, к которому относится альпийская область до вечных снегов. Из млекопитающих в нижнем луговом поясе всего более тарабаганов (Arctomys himalayanus); на зиму сюда приходят аргали (Ovis sp.), откочевывающие летом в верхний горный пояс; встречаются лисицы и, вероятно, волки; изредка мы видали летучих мышей — и только. Замечательно, что мелких грызунов вовсе нет на лугах предгорий, хотя, повидимому, местность для них привольная[404]. Весьма много на тех же лугах летом домашних животных, в особенности баранов и коз; в меньшем гораздо числе встречается здесь рогатый скот (коровы, яки) и ослы. Летом стада поднимаются по лугам изредка до самых россыпей, на зиму же спускаются в окраину луговой области; частью их угоняют для корма на низовья рек в джан-галы. В верхнем горном поясе обитаютг куку-яман (Pseudois nahoor) в большом количестве; барс (Irbis sp.), который охотится за куку-яманами и, как везде, редок; хорек (Mustela alpina); пищуха (Lagomys rutilus?) по россыпям и валунам возле речек; наконец, в Тэкелик-таге водится, как нам сообщали, дикий козел (Capra sp.), которого нет в хребте Карийском, но много, по расспросным сведениям, в Каранга-таге.
Из птиц в поясе предгория Кэрийского хребта чаще других летом попадаются: горная щеврица (Anthus rosaceus), горная чечетка (Linota brevirostris), Podoces humilis [саксаульная сойка], завирушка (Accentor fulvescens), белая плисица (Motacilla personata), чеккан (Pratincola indica), вьюрок (Montifringilla leucura?), коршун (Milvus melanotis), кэклик (Gaccabis chukar). В деревнях мачинцев, расположенных по долинам нижнего пояса предгорий, водятся пернатые, свойственные оазисам: удод (Upupa epops), деревенская ласточка (Hirundo rustica), розовый скворец (Pastor roseus), полевой воробей (Passer montanus), красный вьюрок (Garpodacus erythrinus) и др.; кроме того, здесь же найдена нами Dumeticola major? [камышовка], голос которой весьма походит на трещанье веретена у прялки. В верхнем альпийском поясе обитают: ягнятник (Gypaёtus barbatus), грифы (Vultur monachus, Gyps nivicola), гималайский улар (Megaloperdix himalayanus), горный голубь (Golumba rupestris), клушица (Fregilus graculus), непальская завирушка (Accentor nipalensis), Leucosticte haematopygia, Fringillauda altaica (вьюрок алтайский), Pyrrhospiza punicea [красный вьюрок]. Водяные и голенастые в описываемых горах не держатся. Мы видели здесь только (в июле) несколько пролетных кроншнепов (Numenius arquatus?), да однажды встретили, вероятно заблудившуюся, крачку (Hydrochelidon hybrida), ранее не найденную нами в Центральной Азии.
Из рыб в речках предгорий Кэрийского хребта добыт нами лишь голец (Nemachilus bombifrons n. sp.). Из пресмыкающихся в тех же предгорьях найдены только два вида ящериц — Phrynocephalus roborowskii n. sp., Eremias intermedius?. Змей и земноводных мы не встречали здесь вовсе; мало было также и насекомых.
Племя мачин. Жители в Карийских горах принадлежат исключительно племени мачин или мальчи, как они иногда здесь называются. Выше уже говорено было, что это племя считает себя давнишним коренным населением Восточного Туркестана[405] и обитает в юго-восточной его части как в оазисах, так и в горах. Последние, т. е. горные мачинцы, более сохранили свой тип; кроме того, отличаются от городских или оазисных лучшей нравственностью, как равно большей простотой одежды, пищи и самой жизни. Впрочем, все эти различия не особенно велики. Нижеследующее описание будет относиться главным образом к горным мачинцам, которых мы лучше могли наблюдать во время своей летней экскурсии.
Наружный тип. По наружному типу эти более чистокровные мачинцы представляют монгольскую расу в смеси с арийской, но с преобладанием, как кажется, последней над первой. Их лицо заметно скуластое, нос расплывшийся на конце, хотя переносица не вдавлена, как у настоящих монголов; рост волос на лице сравнительно слабый, в особенности на баках и усах; глаза большие и не косо прорезанные, брови правильные, уши часто большие и значительно оттопыренные; череп угловатый с плоским затылком, лоб также чаще плоский, губы довольно толстые; кожа на теле темная, но светлее чем у монголов; цвет глаз и волос преобладает черный; однако нередко, местами даже часто, встречаются у мужчин (про женщин не знаю) голубые или серые глаза и каштановые, рыжеватые, изредка даже совершенно русые волосы[406]. Эти типичные черты много сглаживаются у жителей больших оазисов и городов, конечно, от посторонних примесей. Но как в горах, так и в оазисах, мачинцы отличаются малым или только средним ростом и слабым сложением.
Мужчины бреют голову, усы подстригают, баки и бороду не трогают; иногда же баки на передней части щек бывают подбриты. Девушки носят от четырех до шести кос (сзади и на висках), смотря по густоте волос. По выходе в замужество такая прическа оставляется до времени беременности; затем женщина заплетает только две косы сзади. Женский тип горных мачинцев некрасивый[407]; в оазисах же попадаются смазливые физиономии. Для красоты мачинки накрашивают себе брови и соединяют их выше переносицы; также румянят лицо[408]; иные делают себе небольшие букли на висках, или подстригают волосы на лбу, как наши модницы.
Одежда. Одежда горных мачинцев отличается от одежды живущих в больших оазисах и городах только тем, что у первых она проще, чем у последних. Универсальным одеянием как мужчин, так и женщин, служит халат, сшитый из белой или крашеной (всего чаще темносиней) маты [материи], из ситца, русского тика или чортовой кожи, наконец из шелковой материи у достаточных. У женских халатов для украшения нашиваются на груди (по 3—4 с каждой стороны) широкие (около вершка) поперечные полосы из шелковой или шерстяной зеленой тесьмы. Обыкновенно халат делается стеганный на вате, реже на одной только подкладке. У мужчин он подпоясывается кушаком из цветной материи; тем же кушаком бывает подпоясана и рубашка, если халат надет нараспашку; сбоку на кушаке всегда висит кисет с табаком, ножик (в ножнах) и огниво. Женщины носят халат нараспашку. В холод иногда надеваются два халата, один поверх другого. Под халатом у мужчин надеты панталоны из той же маты и длинная, также вроде халата, распашная из белой, реже цветной, материи рубашка; иногда ворот этой рубашки бывает вышивной или покрыт материей другого цвета. У женщин те же панталоны и та же рубашка, но только нераспашная, а с прямым посредине груди, воротом, который застегивается двумя, реже тремя или четырьмя большими пуговицами (иногда серебряными) в форме жолудя. На ногах оба пола носят одношовные сапоги, похожие на наши, но сшитые на прямую колодку с пришивной подошвой и нередко с подковами на каблуках. Иногда сапоги бывают с калошами — у старшин, мулл и вообще у зажиточных людей; случается, что женщины носят сафьяновые сапоги, узорчато вышитые тонкой медной проволокой.
Зимой оба пола надевают бараньи шубы, изредка покрытые какой-либо материей, или теплые халаты. Кроме того, бедные мачинцы в горах шьют себе для защиты от летних дождей войлочные плащи. На голове мужчины носят зимой и летом барашковые шапки (черные, белые и пегие) с высоким околышем; иногда в городах и больших оазисах надевают арак-чин (тюбетейку); чалму мы видели только у мулл. Женщины носят такие же, как у мужчин, бараньи шапки; в праздничные дни некоторые достаточные щеголихи являются в шапках с широким околышем из меха выдры. Сверх головы под шапку женщины надевают короткие или длинные покрывала — белые, ситцевые, реже шелковые. Однако эти покрывала редко употребляются для завешивания лица; так по крайней мере в горах.
Из украшений женщины носят: в ушах довольно большие, серебряные с бирюзой, серьги, которые у иных соединяются ниткой цветных бус позади шеи; на пальцы надевают кольца серебряные или золотые, но браслетов не знают. Иногда голову украшают красными лентами (чашвак), которые повязываются через лоб сзади головы и отсюда спускаются по спине между двумя косами до пяток; на конце эти ленты оторачиваются бахромой. Дети обоего пола одеваются в распашные рубашки; часто бегают и нагишом.
Все мачинцы держат себя довольно опрятно, часто моются и вообще воды не боятся.
Пища. Пищу горных мачинцев составляют: летом — кислое молоко (баранье, реже коровье или яковое), булки из ячменя, пшеницы, или кукурузы и мучная болтушка на вскипяченной воде с добавлением того же кислого молока; зимой молоко заменяется чаем, который пьют с маслом, собранным во время лета. Дзамбы, столь употребительной в Тибете, здесь вовсе не знают. Мясо едят в редкость, всего более по скупости. Иногда варят рис и делают с примесью в него бараньего мяса вкусную колбасу из бараньих же кишек. Кислое молоко разбалтывается еще в воде; в таком виде едят его с булками или пьют вместо нашего квасу; не брезгают также и сырой водой для питья. Вообще молоко употребляется здесь главным образом кислое; притом с него предварительно снимают отстой для масла[409], которое приготовляется чисто, не так, как у монголов. Еда обыкновенно производится три раза в день — утром, в полдень и вечером.
У жителей оазисов, в особенности городских, пища лучше и разнообразнее. Там важное подспорье для еды составляют фрукты, частью огородные овощи; затем в большом употреблении чай и рис. На базарах продают баранье мясо[410], с которым приготовляется любимейшее кушанье — плов (пилав), а также пельмени; из муки, кроме булок, делают пироги, оладьи и род толстой вермишели; варят разные супы; зажиточные едят кур или уток и их яйца. Много есть мяса все вообще мачинцы не могут, у них делается расстройство желудка. Пища приготовляется чисто, равно как чисто содержится и посуда.
Жилище. В оазисах и городах жилища мачинцев состоят из глиняных, реже из сырцового кирпича, саклей, называемых по-местному юй. Замечательных архитектурных построек, нередких в нашем Туркестане, здесь нет. Горные же мачинцы выкапывают свои обиталища в лёссе, и только в подгорных деревнях, да и то не везде, можно видеть настоящую глиняную саклю.
Для устройства лёссового жилья выбираются подходящие к тому места, именно балки, обрывы или крутые склоны небольших холмов, обращенные преимущественно на юг. Здесь в лёссовой почве, отличающейся, как известно, весьма большим сцементированием своих частиц, выкапывается жилое помещение[411]. Для потолка оставляется, сводом фута в три толщиной, слой того же лёсса[412], или (реже) потолок делается из настилки (жерди и хворост), поверх которой насыпается и утрамбовывается опять-таки лёсс. В потолке проделывается небольшая наклонная отдушина[413] для света, который, кроме того, попадает в описываемое жилье через коридорообразный вход. Во время холода и на ночь этот вход завешивается войлоком; при хорошей же погоде, да и вообще летом остается на весь день открытым. В одной из боковых стен жилья устраивается очаг с трубой, выведенной наружу; на этом очаге горит бараний аргал и варится еда. В другой стене, обыкновенно противоположной входу, делается ниша, куда складывают лишнюю одежду и войлоки. Рядом с главной комнатой выкапывается кладовая для помещения запасов и еще одна или две такие же комнаты, служащие спальнями и для обыденного пребывания семьи. Здесь возле стен оставляются пласты лёсса вроде нар для сиденья и спанья; в стенах же делаются ниши для склада пожитков.
Возле жилого помещения выкапывают небольшие ямы для хранения аргала и делают для скота загон; последний изредка устраивается также под землей. Если описанное жилье помещено в лёссовых ямах или балках на местности равнинной, то оно даже вблизи мало заметно. Зимой в подземном лёссовом жилище довольно тепло, летом же прохладно. Притом подобное обиталище может служить, как нам говорили, лет до сорока без всякого ремонта; затем потолок и стены начинают разрушаться.
Каждая семья мачинцев имеет обыкновенно несколько, расположенных в разных местах, подземных саклей и перекочевывает в них, смотря по времени года и обилию корма для скота. Притом лёссовые жилища не скучиваются, но располагаются или в одиночку или совместно в небольшом числе.
Утварь и домашняя обстановка. Как неприхотлива жилье горного мачинца, так же незатейлива его утварь и домашняя обстановка. Посуда (чашки, ложки, ковши, корыта и кадушки) вся деревянная, притом грубой работы; лишь для почетных гостей имеется в каждой семье одна или две фарфоровые китайские чашки. Затем чугунный котел для варки пищи, кунган (медный кувшин) для чая, сита (волосяные, из льна, кисеи или шелка), небольшая железная лопата для выгребания угольев и золы из печки, ночник (в форме башмака), в котором горит сало или баранье масло, наконец, неизменный кэтмень (род лопаты) — вот полный инвентарь лёссовой сакли. Даже сундуков для складывания лишнего добра здесь нет. Их заменяют, как выше сказано, ниши в лёссовых стенах жилищ, и только у более достаточных возле одной из тех же стен устраивается большой деревянный рундук с крышкой.
Садятся мачинцы или прямо на пол, где постилается тогда войлок, или на нары для спанья, наконец, на особые подмостки из досок, также покрытых войлоком, иногда ковром, если случится почетный гость. Для спанья у всех имеются круглые подушки; покрываются ночью большей частью своей же одеждой. У жителей оазисов или городских домашняя обстановка лишь немного лучшая, даже у людей достаточных.
Занятия. Главное занятие горных мачинцев — скотоводство, всего более разведение баранов и в меньшем числе коз; рогатого скота (коровы, яки) здесь мало, ибо он выпал в последние годы; немного также и лошадей; ослов же довольно; они, как и в оазисах, составляют вьючное верховое животное.
Бараны, в большом весьма количестве содержимые горными мачинцами, двух пород: с грубой шерстью, называемые кыльчак, и с тонким руном — гырдэ[414]. Последние встречены были нами лишь в Кэрийском хребте к западу от р. Нура; первые же исключительно приводились нам на продажу в хребте Русском, где тонкорунные овцы составляют, как говорят, редкость. Впрочем, быть может, тонкорунных овец и там довольно, но от нас это скрывали; или такие овцы разводятся лишь в Кэрийском хребте и соседнем ему Каранга-таге, потому что здесь лучше пастбища.
Оба названных вида достигают только среднего роста и имеют маленький продолговатый курдюк[415]; рога у них походят на аргалиные. Преобладающий цвет шерсти у того и другого вида белый, хотя нередко морда и уши, или вся голова, иногда же и шея окрашены в черный цвет; изредка встречаются совершенно черные экземпляры.
У тонкорунных баранов (гырдэ) шерсть довольно длинная, нежная и спирально завитая. Однако из нее приготовляют лишь хорошие войлоки и материю чакмень; на тонкую пряжу и тонкую ткань эта шерсть почти не употребляется, так как ее трудно скручивать в нитки, по объяснению туземцев. Зато в большом ходу мех этих баранов: из него делают шубы, шапки и подбой для теплых халатов. Шкура ценится, когда шерсть выросла только наполовину, что бывает в июле после весенней стрижки[416]; вторичная стрижка производится в сентябре. В горах хорошая белая шкура стоит пять теньге, черная же вдвое более. Из грубой шерсти другой породы баранов (кыльчак) делают войлоки и также чакмень; из шкур шьют шубы, которые носят люди победней. Мясо мачинских баранов обеих пород на вкус грубо; очень жирными они также не бывают. Продают этих баранов на золотые прииски, а также на базарах в больших оазисах.
Козы, содержимые мачинцами, доставляют отличный пух, из которого приготовляются в Хотане известные кашмирские шали и материя дака. Обстригают козью шерсть очень коротко, затем отделяют пушистый подшерсток, варят его для очищения от грязи и пускают в работу. По словам туземцев, много коз, так же как и рогатого скота, истреблено недавним падежом, так что козлиный пух и производства из него стали гораздо дороже.
Лошадей у горных мачинцев мы видели довольно хороших — сильных и статных, хотя и не крупного роста; только лошади эти малочисленны и притом почти исключительно кобылы, ибо, кроме недавнего истребления описываемых животных китайцами, эти последние и теперь постоянно отбирают, конечно даром, жеребцов или меринов для собственной верховой езды.
Помимо скотоводства, горные мачинцы занимаются земледелием в удобных для того местах. Сеют более всего ячмень, затем пшеницу, реже горох. Вымолоченный хлеб, кроме расходового, ссыпается в ямы на тех же полях; здесь складывается в кучу и солома, которую, в защиту от бурь, покрывают сверху слоем земли. Земледельческие деревни, как уже было говорено, расположены на речках в окраине предгорий и пониже отсюда. Система орошения и обработка полей та же, что во всех оазисах. Лишний хлеб сбывается на золотые прииски. Тихомолком и сами мачинцы занимаются разработкой золота, которым, как говорят, весьма богаты их горы.
Обрабатывающая промышленность у описываемых мачинцев, как в горах, так и в оазисах-деревнях ограничивается приготовлением необходимых для домашнего обихода предметов одежды, частью, быть может, и утвари. Баранью шерсть сучат здесь с помощью палок и веретен, хлопчатую бумагу (в деревнях) прядут на прялках. Из того и другого как мужчины, так и женщины ткут мату и грубое сукно; кроме того, мужчины катают из шерсти войлоки. Оба пола сами шьют для себя одежду и обувь, за исключением щегольской. В городах и больших оазисах, населенных мачинцами, имеются портные, сапожники, ткачи, кузнецы, серебреники, шорники и другие ремесленники. Все они работают у себя по домам, нередко прямо на улице — в одиночку или с небольшим числом работников. Фабрик и заводов здесь нет вовсе; обрабатывающая промышленность всюду кустарная.
Торговых мест в Карийских горах (да и в Русском хребте) нигде нет. Сюда только приезжают по временам купцы из Кэрии, Чиры и Хотана. Они привозят на продажу материю, табак, чай, мыло и другие мелочи; сами же покупают овчины, шерсть, масло, баранов и тайком золото. Кроме того, горные мачинцы иногда ездят сами за покупками в ближайшие оазисы-города.
Характер и обычаи. По своему характеру мачинцы как горные, так и живущие в оазисах, представляют смесь качеств хороших и дурных, с значительным, впрочем, преобладанием последних над первыми. Прежде всего бросается здесь в глаза ужасная болтливость народа, относительно которой мужчины, кажется, даже перещеголяли женщин. Затем все мачинцы большие трусы и гуляки. Песни, музыка {Музыкальные инструменты горных мачинцев[417] и танцы составляют любимейшие утехи даже в самых диких городах. «Счастиег что этот народ не знает водки, а то бы совсем с пути сбился», — говорили наши казаки, метко определяя разгульный характер мачинцев. Впрочем, горные мачинцы все-таки нравственнее, чем жители больших оазисов и городов. С другой стороны, в характере описываемого народа похвальную черту составляет любовь к детям и вообще родственников между собой. При нужде они всегда помогают друг другу. Родители и старшие весьма здесь уважаются. Воровство составляет редкое преступление. Пьянство неизвестно, но табак курят все мужчины, в больших оазисах нередко и женщины. Там же сильно распространено курение одуряющей наши[418], но горные жители не знают этой отравы.
Относительно умственных способностей трудно похвалить мачинцев. Хотя они достаточно хитры и плутоваты, но мало показывают смётки во всем, что только выходит из узких рамок их обыденных понятий и обыденной обстановки. Нельзя сказать, чтобы горные мачинцы были народ вялый, но женщины здесь вообще бойчее мужчин, да и трудолюбивее их. На женщинах лежат все заботы по домашнему хозяйству и по воспитанию детей. Последних мачинки кормят грудью очень долго — до двух, даже до трех лет, когда ребенок уже сам ходит и хорошо говорит.
Согласно магометанскому закону, многоженство у мачинцев допускается, но им пользуются только люди богатые. Обыкновенно держат одну жену, реже две-три; зато их часто меняют, ибо развод весьма свободен. Нередко можно здесь встретить женщин за шестым или седьмым мужем; за двумя же или тремя мужьями перебывала почти каждая мачинка. Замуж девушки выходят между 12—15-летним возрастом; мужчины также женятся, начиная лет от пятнадцати. Разведенные супруги могут завтра же вступать в новые браки. Родство, даже двоюродное, не считается препятствием, так что дядя может жениться на племяннице, или племянник на тетке, не говоря уже о двоюродных сестрах и братьях. Только самые близкие родные, именно братья и сестры от одних родителей, не могут вступать в браки между собой. Обряд бракосочетания тот же, что и у других мусульман; особого угощения не полагается, так что свадьбы стоят дешево.
Похоронные обряды также общемусульманские. Отличие в том, что после похорон близкие, родственники покойника должны жить 40 дней на его могиле. Однако обычай этот, за малыми исключениями, соблюдается только отчасти. Затем, в четверг каждой недели, те же родственники посещают могилу усопшего, молятся ему и просят помогать в здешней жизни. Приносят тогда с собой пищу (всего чаще масляные лепешки) и оставляют ее на могиле; этой пищей обыкновенно пользуются бедные.
При своей склонности к разгульной жизни мачинцы весьма любят ходить в гости один к другому и устраивать общие веселья. Так всюду, даже в горах; в оазисах рабочие берут нередко с собой в поле тот или другой музыкальный инструмент и обыкновенно поют песни во время работы. Главным предметом песнопений служит любовь. Наиболее распространенная песня называется назугум. Вот ее перевод, не совсем впрочем гладкий: «О милая моя, твои черные волосы спустились на виски. Без спроса целовать тебя нельзя. Как бы мне не убиться, если целовать себя не позволишь. О тебе ли, милая моя, стал я страшно тосковать. Всюду ты мне мерещишься, так и хочется броситься к тебе. Мы оба ровесники, будто выросли вместе. Если мы соединимся, составим распустившийся цветок. Поймаю сеткой сокола, парящего в воздухе. Милая моя, черноглазая, проглочу тебя с водой. Был бы золотой браслет, надел бы его себе на руку. Груди моей милой буду, как лекарство, прижимать к своему сердцу. Не видал бы ее раньше, не отдал бы ей душу, сохранил для себя. Я говорил душе — „разлучись“, не разлучается; отвечает же мне: „Эй, юноша, можно ли соединившиеся души разлучить“. Я слышал — ты безжалостная, привязал к своему сердцу камень. За тебя, безжалостную, чуть свет плачу кровью».
Язык и грамотность. Язык мачинцев тот же тюркский, который господствует во всем Восточном Туркестане; вероятно, он имеет свои особенности, но подметить их, при личном незнакомстве с вышеназванным языком, мы не могли. Переводчик же наш везде свободно с мачинцами объяснялся, хотя, по его уверению, попадались слова «не подходящие» к кульджинским. Кроме того, мы заметили, что скороговорки, как на Лоб-норе, здесь нет. Впоследствии, уже в Хотане, говорили нам, что язык мачинцев, помимо мелкой собственной разницы по оазисам, много отличается от говора кашгарского и аксуйского, т. е. от языка ардбюль. Грамотность у горных мачинцев мало развита. Лишь более достаточные посылают своих детей учиться в школы, которые заведены (иногда по две-три) во всех подгорных деревнях, не говоря уже об оазисах и городах. Там почти все грамотны. В Кэрии, Хотане и мазаре Имам-Джафер-Садыка устроены высшие духовные училища (медрессе), в которых преподают также персидский и арабский языки. В эти училища поступают юноши и взрослые; выпускают их на должности мулл. В каждом из названных училищ от 50 до 150 учеников. Кроме того, в Кэрии, Хотане да и в других городах Восточного Туркестана китайцами заведены школы для туземных мальчиков, которых воспитывают и обучают на казенный счет по-китайски. Цель этого учреждения — иметь хороших переводчиков и на мелких административных должностях лиц, знающих китайский язык. Родителей таких мальчиков освобождают от уплаты податей, но все-таки, как нам мачинцы говорили, они неохотно отдают своих детей, ибо китайцы сильно их развращают.
Религия и суеверие. Все мачинцы — магометане секты суннитов. По преданию, они обращены в магометанство в 390 г. геджры (в начале XI в. н. э.) четырьмя арабскими имамами, запечатлевшими насильственной смертью свое здесь поприще. Гробницы (мазар) этих имамов находятся неподалеку от Полу, в д. Чахар-имам, где и поныне живут в качестве охранителей (шейхов) святых гробниц потомки тех же имамов[419]; сюда стекается немало богомольцев. Часть мачинцев, не желавших принять магометанство, ушла к востоку, неизвестно куда. Ранее появления проповедников новой веры, те же мачинцы были, как они сами говорят, огнепоклонники и идолопоклонники (буддисты?); много имелось тогда у них волшебников. В колдовство мачинцы верят поныне, как равно и в злого духа, которого называют пари (102). Местопребыванием его считают пещеры, темные углы жилищ и мрачные места вообще. Сильная болезнь и сумасшествие признаются исходящими от злого духа. Для изгнания его поступают следующим образом: в сакле больного зажигают сначала ночник, который ставят в нише лёссовой стены; в то же время темные углы завешиваются цветными тряпками; затем на эти тряпки, на ночник и кругом по стенам брызгают сахарной водой; наконец, снимают с пациента панталоны, зажигают их и, обмахнув сначала больного, а потом вокруг стен, выбрасывают эти панталоны на двор; во время своей церемонии громко молятся, поют, кричат, бьют в бубен и вообще стараются произвести как можно больше шуму. О других суевериях мачинцев мы мало могли узнать положительного. Видели только (еще в Черчене), что беременная женщина пролезла трижды, взад и вперед, под нашего верблюда, что считается здесь симпатией для благополучных родов; говорили нам также не один раз, что если человек съест, хотя бы сваренные или изжаренные, ослиные мозги, то сума сойдет; еще слышали мы некоторые поверья, но неудобные для описания.
Относительно религии мачинцы далеко не фанатики; даже намаз в горах совершается лишь изредка. В оазисах и городах моления делаются аккуратнее, потому что там больше духовенства, заинтересованного в подобном деле.
Болезни. Из болезней у горных мачинцев всего чаще бывает простуда, выражающаяся лихорадкой, болью зубов (флюсом), иногда горячкой; затем обыкновенные язвы на голове[420] и боль живота. Глазных болезней здесь мало, как равно и сифилиса. То и другое царствует в больших оазисах, где также мы видали зобатых. В горах таковых нет вовсе, но очень много, как говорят, в Яркенде. По словам горных мачинцев, в 1873 г. у них свирепствовала болезнь (вероятно, эпидемическая заушница), заключавшаяся в опухоли желез (гланды) позади щек; больной, умирал через четверо суток от удушья.
Лечение болезней у тех же мачинцев производится собственными, нередко шарлатанскими средствами. Так, язвы на голове посыпают пеплом сожженной особенным образом змеи; или вдувают в нос больного порошок из белого сахара, растертого с юфтовой кожей и мелко нарезанным конским волосом. Раны мажут кислым молоком; сифилис лечат тем же молоком, но главным образом окуриванием больного ртутью и другими ядовитыми снадобьями. Этим, впрочем, занимаются уже в городах, где есть специальные доктора. От боли головы и живота горные мачинцы пьют разные местные травы. Когда после родов у женщины болят ноги, на них прикладывают согретый свежий помет черной коровы. При родах и после них большую помощь оказывает, как думают мачинцы, принимаемый внутрь порошок из пантов (кровяных маральих рогов). Тот же порошок служит для укрепления здоровья и вообще играет немаловажную роль в мачинской медицине, как равно и в медицине китайцев.
Администрация и подати. Мачинцами, живущими в Карийском хребте, управляет таг-хаким (горный начальник), имеющий свое пребывание в д. Чахар. Мачинцы Русского хребта подчинены прямо Муса-беку кэрийскому, который вместе с тем ведает всеми горными матанцами кэрийского отдела; городские же и оазисные подчинены кзрийскому хакиму (уездному начальнику) ак-беку. Меньшими административными чинами из туземцев состоят, как и в других частях Восточного Туркестана, мин-беки и юз-баши (вроде наших волостных и сельских старшин); в горах же — падша-шаб-бек (начальник полиции, царь ночи). его помощник, начальники кварталов и десятники; городничие назначаются из китайцев. Все туземные власти никакого казенного содержания не получают, пользуются же поборами (обыкновенно произвольными) с народа.
Что касается до податей и повинностей, то они для мачинцев ныне так же тяжелы, как и для всего оседлого населения Восточного Туркестана. Как горные мачиицы, так и оазисные платят: с земли, которую обрабатывают, натурой (зерном, соломой и дровами), иногда деньгами по расценке; со скота при его продаже, а в горах, как нас уверяли, даже при убое для собственной еды или если издохнет скотина[421]; наконец, исполняют натуральные повинности высылкой рабочих, доставкой перевозочных средств и материалов для казенных сооружений. Кроме того, китайцы делают произвольные поборы (мэй-лян) в виде вознаграждения за почетные подарки[422]. Сюда же следует прибавить бесконечные взятки со стороны переводчиков, которые служат главными посредниками между туземцами и китайскими властями. (103).
Наш путь вдоль Кэрийских гор. Простояв пять суток в колонии Полу и убедившись, что пройти отсюда в Тибет ущельем р. Кураб невозможно, мы двинулись вдоль северного подножия Кэрийского хребта. Без малого целый месяц употреблен был на эту экскурсию, но ее результаты далеко не оправдали наших ожиданий. В сжатом очерке эти результаты изложены на предыдущих страницах. Теперь приходится рассказать вкратце о самом путешествии.
Весь путь наш лежал в верхнем поясе предгорий на средней абсолютной высоте от 10 до 11, местами до 12 тыс. футов, словом — возле самой подошвы главного хребта, который высился громадной недоступной стеной. Местность же нашего следования представляла собой холмы или горы, увалы, пади, лога[423] и глубоко врезанные в почву речные ущелья. Последние, в особенности на более значительных речках, сильно затрудняли движение нашего каравана. Притом почти беспрерывные дожди многократно увеличивали трудности пути, ибо, кроме постоянной мокроты и сырости, в которой мы пребывали, вьюки становились более тяжелыми, крутые спуски скользкими, вода в речках сильно прибывала, единственное же здешнее топливо — аргал, будучи измоченным, не горел. Те же дожди постоянно мешали экскурсиям и съемке, а иногда удерживали нас на одном месте по нескольку суток.
Вообще описываемый эпизод нашего путешествия был настолько затруднителен и неблагоприятен во всех отношениях, что в течение 28 суток мы прошли только 135 верст.
Под стать ко всем невзгодам, со стороны трудного характера местности и отвратительной погоды, оказались и наши караванные животные, т. е. лошади, нанятые в Кэрии. Никогда не ходившие под вьюком, эти кони то брыкались во время завьючивания, то ложились со вьюком на землю, то во время пути бегали в стороны щипать траву, то, наконец, не привыкши лазить по горам, нередко обрывались с кручи. Несколько лучше шли только те кони, которых вели под уздцы, но для всего каравана набрать вожаков было невозможно. И без того казаки большей частью шли теперь пешком; их же верховые лошади, для облегчения собственно вьючных, были также завьючены. Притом несколько человек туземцев, отправившихся из Кэрии вместе с нанятыми лошадьми, вскоре совсем раскисли от холода и непогоды; пришлось отпустить их назад и заменить новыми рабочими, но и эти, пробыв несколько дней на дожде, оказались не лучше прежних. Еще счастье наше, что местные жители доставляли нам из подгорных деревень в небольшом количестве дрова, так что можно было сварить чай и пищу, иначе пришлось бы вовсе отказаться от намеченного пути за неимением топлива.
Всего более трудны были, как вышеупомянуто, переходы ущелий, которые сопровождают здесь течение каждой горной речки, а при наиболее значительных из этих речек достигают страшной глубины футов на тысячу или около того. Правда, боковые скаты таких ущелий вне высоких гор большей частью луговые, но они везде очень круты и весьма часто совершенно недоступны; там же, где эти бока принимают несколько пологий откос, спуск и подъем по тропинкам, вьющимся зигзагами[424], нередко весьма опасны, в особенности для навьюченных животных. Не один раз наши лошади скатывались с крутизны, и одна из них при таком падении убилась до смерти. На дне описываемых ущелий также далеко не все обстояло благополучно. Здесь обыкновенно мчится горный поток, переход через который вброд, даже при убылой воде, небезопасен, ибо дно завалено большими, местами огромными, валунами и течение крайне быстрое. Если же вода на прибыли, что обыкновенно происходит при не слишком сильном дожде, часов с трех пополудни и до утра следующего дня, тогда переправа совершенно невозможна. Нередко такая высокая вода приходит с гор вдруг валом, и случается, что уносит целыми десятками застигнутый врасплох скот туземцев. Дикую, грандиозную картину представляет в это время подобный поток. Грязные желтовато-серые волны с грохотом бешено мчатся вниз, наскакивают одна на другую и на берег, рассыпаются брызгами или пеной, растирают в песок мелкую гальку и катят громадные валуны. Нам случалось видеть вынесенные из гор в ущелья, вероятно, при исключительной прибыли воды, каменные глыбы, страшно сказать, до десяти кубических сажен по объему. По грудам всюду наметанных крупных валунов можно заключить, какое гигантское разрушение творит здесь вода, та самая, которая, пробежав несколько десятков верст вниз, мирно орошает хлебное поле или фруктовый сад туземца.
Кстати более подробно перечислить те речки, которые вытекают с северного склона Кэрийского хребта и через которые нам пришлось переходить: Араллык — левый приток Кураба; Кара-су — правый приток Ак-су, последняя течет в глубоком ущелье, в окраине предгорий на ней лежит мазар и д. Чахар-имам; два безыменных левых притока[425] той же Ак-су; Ашкэ-эмэ (течет в глубоком ущзлье) с двумя левыми безыменными притоками; Лалун, с правым безыменным притоком, впадает в Далун или Нура, последняя течет в глубоком ущелье; Кызыл-су с правым притоком и Хан-ют, обе текут в глубоких ущельях и впадают слева в Нура; двойной безыменный правый приток р. Улуксай (течет в глубоком ущелье); Юлчун-дарья, с правым и левым безыменными притоками, впадает слева также в Улуксай; безыменная речка — правый приток Генджи-дарьи, которая течет в глубоком ущелье; Сырек-булун (в глубоком ущелье) с правым безыменным притоком и с левым — Отуркыр; Улук-ачик впадает справа в р. Кара-таш (течет в глубоком ущелье), и по принятии справа же Сырек-булуна с Отуркыром называется Аши-дарья.
Все невзгоды нашего трудного теперь пути не окупались хотя бы посредственной научной добычей. Птиц в горах было мало, и они большей частью уже линяли, следовательно не годились для чучел; немногие звери днем держались в недоступном верхнем поясе гор; цветущих растений, несмотря на лучшую для них пору года, встречалось также очень мало. Притом, как было упомянуто, непрерывные дожди без конца мешали нашим экскурсиям; даже скудную добычу местной флоры и кое-каких птиц невозможно было просушить хотя бы немного[426]. В палатках наших стояла постоянная мокрота; одежда, багаж, вьюки также не просыхали; часовые по ночам промокали до костей, по утрам же приходилось кутаться в шубы, ибо вверх от 12 до 13 тыс. футов, взамен дождя, постоянно выпадал снег. Крайне трудно было делать и съемку даже в том случае, когда дождь стихал на короткий срок. В это время со стороны пустыни обыкновенно являлась довольно густая пыль; высокие же горы оставались попрежнему закутанными в облаках. Если случайно открывались эти горы, то со дна глубоких ущелий иногда нельзя было видеть и засечь нужные вершины, или, раз засекши их, приходилось тотчас терять из виду; через несколько же дней, когда снова урывком разъяснивало, обыкновенно невозможно было узнать прежние засечки, ибо панорама гор изменялась с каждым нашим переходом. Более успешным занятием могло бы быть изучение местных жителей, которые притом были к нам достаточно расположены, но этому также явились помехи — раз по неимению толкового переводчика, затем вследствие скрытности самих туземцев, а главное потому, что параллельно нашему пути в подгорных деревнях ехали два китайских чиновника, посланные специально для соглядатайства за нами. Эти китайцы приказывали туземцам возможно больше сторониться нас. Тем не менее почти все, что написано выше о горных мачинцах, разведано было при настоящей летней экскурсии.
На всех наших переходах мы встречали жителей; большие стада баранов попадались очень часто, но лошадей и рогатого скота было немного; в глубоких ущельях до абсолютной высоты 10 тыс. футов даже маленькие клочки земли, пригодные для обработки, были засеяны ячменем. Туземцы всюду помещались в лёссовых жилищах, изредка и в естественных пещерах прочно сцементированной наносной (галька и валуны) почвы. На р. Аши-дарья мне удалось посетить такое жилище. Оно состояло из большой полусферической выемки в вертикальном обрыве наноса. Огромный камень в несколько сот пудов весом висел, держась лишь в верхней своей половине, как раз над срединой жилья. Ежеминутно он мог упасть, равно как и другие также крупные (2—3 пуда) валуны, но об этом никто из жильцов не заботился. Хозяйка объяснила мне, что их семья живет здесь благополучно уже 14 лет, и хотя за это время иногда падали с потолка крупные камни, но никого не задевали; на маленькие же камешки, которые валятся довольно часто, не обращается внимания.
23 июля мы достигли урочища Улук-ачик[427], которое сделалось крайним западным пунктом нашего движения вдоль Кэрийских гор. Хотя до р. Юрун-каш (Хотанской) оставалось, по расспросным сведениям, немного более 30 верст, но итти туда не было настоятельной необходимости: общее направление Кэрийского хребта уже было определено, его топографический характер, флора и фауна достаточно обследованы; при том дознано, что проходов в Тибет здесь нет. Между тем наши караванные лошади вконец измучились, и почти половина из них были вовсе негодны для дальнейшего пути. Отправить до вышеназванной реки разъезд также было неудобно, ибо при постоянно дождливой погоде каждая горная речка могла задержать посланных. Ввиду всего этого решено было спуститься из гор на кэрийско-хотанскую дорогу в оазис Чира, привести туда из Кэрии верблюдов с оставшимся багажом и двинуться к Хотану.
Постоянные дожди. Но прежде чем окончательно расстаться с Кэрийскими горами, вернемся еще раз к тому неожиданному явлению, которое мы здесь встретили, именно к обильным летним дождям. Эти дожди начались в горах еще с половины июня, а может быть и ранее; всего же более усилились в июле. В названном месяце дождь падал в продолжение всех 25 суток (с 29 июня по 24 июля) нашего пребывания в высокой области Кэрийского хребта[428]; да притом в первые 20 суток стихал лишь изредка на короткое время нескольких часов; затем вновь лил иногда по целым суткам без всякого перерыва. Вверх от 12 до 13 тыс. футов взамен дождя падал снег. К стороне таримской впадины дождевой район захватывал всю полосу предгорий главного хребта и спускался даже ниже ее, приблизительно до 6 тыс. футов абсолютной высоты, а перемежками, вероятно, еще более.
Помимо туч, приносимых из Тибета, обилию дождей в Кэрийских горах способствовало то обстоятельство, что выпадавшая на лессовую почву влага быстро опять испарялась в разреженном воздухе здешних высот[429], в особенности если проглядывало солнце; соседние же снеговые горы вновь охлаждали эти испарения и превращали их в облака, падавшие новым дождем. Этим объясняется замеченное нами явление, что сильный дождь иногда приносился слабым северо-восточным или северным ветром, следовательно со стороны крайне сухой таримской пустыни. Выпавшая там на окраине дождевого района влага быстро испарялась, а затем вновь выделялась, лишь только происходило охлаждение с поднятием сравнительно теплого воздушного тока в горы на большую абсолютную высоту.
В той горной области, где мы в июле находились, во время описываемых дождей преобладали затишья; ветры же, дувшие с разных сторон горизонта[430], достигали лишь средней силы. Гроз не было ни одной[431]. Град очень мелкий, скорее снежная крупа, падал лишь дважды вместе с дождем. Небо постоянно было облачное, за исключением лишь четырех раз, когда ночью или с утра разъяснивало на короткое время. В зависимости от дождей и облачности температура постоянно была очень низка для этого времени года: в 1 час дня термометр иногда показывал лишь + 7,2 ° и ни разу не поднимался выше + 16,7 °. Однако, вследствие той же облачности, ночных морозов не было до абсолютной высоты в 11 тыс. футов; но они случались вверх от 12 тыс. футов. Когда стихал дождь, то воздух лишь на самое короткое время оставался свободным от пыли; обыкновенно же она быстро являлась из соседней пустыни. Затем вновь начинавшийся дождь падал сначала совершенно грязными каплями.
По словам местных жителей, летние дожди идут у них ежегодно и продолжаются до половины, иногда до конца августа.
При беглом даже взгляде на карту Азии можно догадаться, что эти дожди приносятся не иначе, как с Индийского океана тем самым юго-западным летним муссоном, влияние которого прослежено было мной в Северо-восточном Тибете, на верхнем течении Желтой реки и в бассейне оз. Куку-нор. Здесь, или немного восточнее, названный муссон находит свою восточную границу; тогда как северный его предел, вероятно, определяется стеной высоких нередко снеговых хребтов среднего Куэн-люня, окаймляющих богатое водой Северно-Тибетское плато, к стороне котловин Цайдама, Гаса и частью таримской[432].
Переход в оазис Чира. Передневав в урочище Улук-ачик на абсолютной высоте 11 200 футов, мы пошли отсюда в оазис Чира. На первом переходе, вниз по р. Кара-таш, встретились разработки золота, которые тянутся верст на 8—10, как то видно было по старым и новым шахтам. Рабочих летом остается здесь менее сотни человек; осенью же, после уборки хлеба в соседних оазисах, число этих рабочих возрастает, как говорят, до нескольких сот. На одном из приисков, по имени Кап-салан, мы видели самый способ работы. Золотоносная почва выкапывается в береговых обрывах реки неглубокими (от 2 до 3 сажен) вертикальными, или наклонными и недлинными (также лишь в несколько сажен) горизонтальными шахтами. Почву эту таскают даже дети лет десяти в небольших кожаных мешках к реке, где производится промывка. Для этого от быстро текущей воды отводится маленькая канавка, куда воду можно пускать по произволу. На дно такой канавки, насыпают сначала тонкий слой лёссовой глины[433] и сверх нее от 5 до 10 пудов золотоносной почвы; затем пускают воду и деревянными граблями, а также чекменем взмешивают насыпанную почву так, чтобы вода уносила крупную гальку и щебень; мелкие же камешки, песок и золото остаются на дне канавки. Спустя немного эту последнюю плотно закладывают в вершине, и вода сразу пропадает. Тогда собирают со дна в большую деревянную конической формы чашку уцелевший остаток почвы и легонько промывают его в реке. Земля и щебень уносятся водой; крупинки же золота остаются в воронкообразном углублении на дне чашки; самородков, как говорят, не бывает. Вообще описываемый прииск считается более бедным, чем Соргак и Копа, лежащие в Русском хребте.
От Капсалана мы спустились до 7 500 футов абсолютной высоты двумя небольшими переходами вниз по той же р. Кара-таш, которая, как было упомянуто, после впадения в нее справа р. Сырек-булун, принимает название Аши-дарья. Теперь стало совершенно сухо и тепло, даже жарко; мы могли, наконец, просушить свои скудные летние коллекции и весь багаж.
На 8 тыс. футов абсолютной высоты предгорья главного хребта кончились; их заменила волнистая и покатая от гор бесплодная равнина. В наносной здесь почве р. Аши-дарья вырыла себе ущелье шириной местами в ½ версты или немного менее. Бока этого ущелья обставлены отвесными (сажен от 50 до 70 высотой) обрывами, в которых иногда на большом протяжении видны толстые (сажен 10—15) слои красного известняка. По дну самого ущелья, кроме реки, которая при средней воде имела от 6 до 7 сажен ширины и глубину в 2—4 фута[434], часто встречаются ключи; на них в изобилии растет касатик; много также и дырисуна. Там, где почва ущелья удобна для обработки, засеяны поля ячменя (еще не вполне выколосился) и пшеницы (только начинала цвести). Сакли мачинцев, то в одиночку, то по две-три вместе, встречались по дну того же ущелья довольно часто. Появились здесь также не найденные в Карийских горах растения: хармык вниз от 9тыс. футов; Lycium [лициум], бударгана, Gynomorium [циноморий] вниз от 8 500 футов; Myricaria [мирикария], тополь, ива (два последние саженые) от 8 тыс. футов; туграк и тамариск от 7 800 футов; почти от этой же высоты начали попадаться сады, в которых абрикосы были теперь, т. е. в конце июля, еще зелены, тогда как в Кэрии они поспели в первой трети июня. Впрочем, хорошие сады, в которых растут также персики, грецкие орехи и айва, стали встречаться нам лишь от 7 тыс. футов по р. Генджи-дарья[435], на которую мы перешли с Анш-дарьи, для обхода глубокого и недоступного ущелья этой последней вдоль Тэкелик-тага.
По Генджи-дарье население стало еще гуще. Здесь же в д. Чахар живет управитель (таг-хаким) всех мачинцев Карийских гор. Жители встречали нас по пути весьма приветливо, угощали фруктами и едой. Жара теперь началась сильная — до 30,1 ° в тени; сухость воздуха была очень велика; атмосфера стояла пыльная; начали перепадать и бури. Пшеница на абсолютной высоте 6 500 футов уже поспела, тогда как за два дня перед тем, на 8 тыс. футов, вблизи обильных дождями гор, только еще цвела. Из растений вновь появились: от 7 тыс. футов облепиха и джида; джантак (Alliagi camelorum) от 6 500 футов абсолютной высоты. Футов на 500 еще ниже, население по Генджи-дарье, как кажется, прекращается до выхода названной реки в оазис Гулакма.
В одной из последних на той же Генджи-дарье деревень, именно Чёрюш, мы дневали. Стоянка выпала здесь превосходная, в абрикосовом саду. Деревья были усыпаны совершенно зрелыми плодами, которыми мы объедались далеко не в меру. Недавние трудности горного пути теперь уже были забыты, словно все это случилось бог знает как давно.
От д. Чёрюш пришлось опять перейти на р. Аши-дарья, которая попрежнему течет в глубокой рытвине, сглаживающейся лишь верст за 12 от оазиса Чира. Вода в нижнем течении названной реки бывает только летом, как и в других речках, стекающих с Кэрийских гор. Местность по нашему теперь пути представляла пустыню (почва — щебень и песок) без всякой растительности. Лишь не доходя верст десяти до Чира встретилась на берегу Аши-дарьи станция (лянгер) Авак, где расположено несколько саклей и при одной из них разведен отличный фруктовый сад. На следующий день (2 августа) ранним утром пришли мы и в самый оазис Чира.
Этот последний лежит на кэрийско-хотанской дороге при абсолютной высоте в 4 500 футов. Число жилых саклей простирается до тысячи и немного более. Кроме мачинцев — главного населения, в западной окраине того же оазиса живут так называемые кул[436], т. е. рабы. По преданию, они были приведены в древности военнопленными из Балту (Балтистана) и сделались рабами. С водворением магометанства в Восточном Туркестане потомки этих балту получили свободу и теперь совершенно слились с мачинцами, хотя не утратили своего старинного прозвища.
Между жителями Чира мы видели довольно много зобатых. Женщины здесь носят покрывала. Однажды в неделю бывает базар. Описываемый оазис славится своими садами; фрукты в них отличные[437]. Шелководство также процветает, но шелк здесь только разматывают; ткани же из него делают в Хотане. Недостаток воды весной значительно тормозит хлебопашество; рис даже вовсе не засевается.
По приходе в Чира мы устроили свой бивуак в западной части оазиса в тени абрикосовых деревьев. Летняя наша экскурсия теперь была окончена. В продолжение ее, т. е. в июне и июле, мы обошли 450 верст. За наемных лошадей пришлось заплатить около 900 руб. на наши деньги.
Посылка за складом в Кэрию. После одних суток отдыха Роборовский и Козлов с переводчиком и двумя казаками отправлены были в Кэрию за нашим там складом и верблюдами. Я же остался с прочими казаками в Чира и занялся пополнением краткого отчета о путешествии нынешнего года. Этот отчет, вместе с письмами на родину, послан был (для дальнейшей отправки) в Кашгар нашему консулу Н. Ф. Петровскому, много и обязательно содействовавшему нам в Восточном Туркестане (104).
Жара, которую мы встретили вскоре по выходе из гор, теперь еще увеличилась, хотя все-таки в самом оазисе не было наблюдаемо более +35,3 ° в тени и +68,5 ° в песчаной почве. Утомительно действовала на организм высокая температура еще потому, что она стояла день в день, да и ночи не давали прохлады. Притом купаться было негде, ибо вся вода из Аши-дарьи расходилась по арыкам; случалось даже, что ее не хватало местным жителям. Последние, несмотря на свой кроткий характер, иногда вступали из-за той же воды между собой в драку; только драки эти, по выражению казаков, были «не настоящие».
Теперь, т. е. вначале августа, персики в Чира большей частью поспели, дыни также; винограда и арбузов было еще мало. Дешевизна фруктов здесь поразительная. Так на одну теньге, т. е. на наш гривенник, мы покупали 220 отличных персиков, и одну также теньге платили за чарык (18¾ фунтов) винограда; дыни и в особенности арбузы продавались несколько дороже.
Через восемь суток вернулись наши посланцы, ездившие в Кэрию. С ними прибыли в исправности верблюды, казаки и остававшийся на лето багаж. Компасная съемка пройденного пути была сделана Роборовским. Расстояние от Чира до Кэрии оказалось 85 верст. Специально колесного пути здесь нет; но на колесах можно проехать довольно удобно; изредка проходят туземные арбы. Местность достаточно оживлена, благодаря тому что реки, сбегающие с ледников Кэрийского хребта и теряющиеся в почве по выходе из гор, вновь появляются в виде ключей у подошвы покатой от гор бесплодной равнины. Эти ключи доставляют воду в оазисы, хотя главная масса воды для орошения полей приносится самими же речками при большой летней воде. Встреченные по пути от Чира оазисы были: Гулакма и Домаку с промежуточными деревнями Лайсу и Пунак; во всех этих поселениях около 800 дворов; вода доставляется сюда речками Генджи-дарья, Улуксай и Нура. Далее по той же дороге лежат станции Кара-кыр[438] и Я-лянгер, а немного в стороне, к северу, оазис Шивал на р. Кара-су. Верстах в восьми или девяти отсюда начинается Кэрийский оазис, который под различными названиями (Шамбир-базар, Фундра и др.) тянется верст на 20 слишком от запада к востоку и весь орошается водой Карийской реки. В промежутках названных оазисов дорогу сопровождают на несколько верст в ширину (местами больше, местами меньше) заросли тростника, реже тамариска[439], питаемые подземной водой. Далее к северу залегают сыпучие пески сплошной, как и прежде, массой.
Идем опять с верблюдами. С прибытием в оазис Чира верблюдов, багажа и казаков, остававшихся летом на складе, экспедиция наша опять собралась воедино. Вместе с тем близился самый конец путешествия, так как, согласно давнишнему плану, мы должны были теперь итти в Хотан, затем вниз по Хотанской реке на Аксу, а далее за Тянь-шань в родные пределы.
Несмотря на продолжительный отдых в окрестностях оазиса Ой-ту-грак, наши верблюды мало поправились[440]; несколько штук издохли; семеро плохих были проданы. Всего теперь у нас осталось 39 верблюдов, но уже не тех гигантов, с которыми мы пошли из Кяхты; наоборот — слабосильных и полубольных, словом — таких, которые могли еще протащить облегченные вьюки по ровной местности до Тянь-шаня, но не перевалить через названный хребет. Ввиду этого я отправил через Кашгар в Семиречье тамошнему военному губернатору А. Я. Фриде письмо с просьбой выслать нам в Аксу в половине октября 40 свежих верблюдов.
Пересортировка вьюков и разные мелочи по снаряжению задержали нас в Чира еще на несколько дней. Да и спешить особенно не следовало, ибо по Хотанской реке, как туземцы единогласно уверяли, итти почти невозможно ранее сентября, когда спадет окончательно летняя вода, полегчают жары и уменьшатся тучи комаров. Наконец, 16 августа мы тронулись в путь. Почти все верблюды шли под вьюком; для казаков же наняты были до Хотана верховые лошади.
Местность от Чира на протяжении 40 с лишком верст до большого оазиса Сампула представляет пустыню, кое-где поросшую тамариском и совершенно безводную. Здесь Тэкелик-таг заслоняет собой снега Кэрийского хребта, вода с которого течет или в Аши-дарью, или в Юрун-каш. Дорога сильно песчана; по ней хотя и можно проехать на колесах, но с большим трудом. Кое-где дорога эта обозначена вехами; на расстоянии же трех-четырех, местами — двух верст, словом, как попало, поставлены сделанные из сырцового кирпича небольшие (сажени 4 в основании каждой стороны фундамента и сажени 3 высотой) пирамиды, называемые туземцами потай. Эти потай служат здесь мерой расстояний взамен таша. Кроме того, недалеко один от другого имеются станционные дворы (лянгер)[441], состоящие из 1—2 саклей и колодца. В этих колодцах (иногда до 50 футов глубиной) воды мало и она дурного вкуса. Впрочем, говорят, что в большие дожди вода иногда временно прибегает с Тэкелик-тага, как, например, в лянгере Бэш-туграк. На месте же лянгера Яильган, по словам туземцев, лет 35 тому назад стояла деревня из 35 дворов; при ней были пашни и сады. Вода приходила летом с Тэкелик-тага; ныне эта вода не добегает, ибо русло речки занесено песком.
Вправо от нашего пути сплошные сыпучие пески танулись невдалеке. На окраине этих песков, в 6—7 верстах к северу от лянгера Бэш-туграк, находятся, как говорят, следы древнего города Шаристан, о котором было упомянуто в девятой главе настоящей книги[442]. Предание гласит, что этот город, основанный Сия-вуш-ханом, был весьма обширен и имел 24 ворот; при каждых из них стоял караул в тысячу человек. В средине города лежал огромный пруд. Вода проведена была, вероятно, из р. Юрун-каш, орошающей и поныне недалеко (15 верст) отсюда находящийся оазис Сампула. Жители Шаристана были мачины, наполовину огнепоклонники, наполовину веры Ноя. Время разорения этого города, как кажется, неизвестно.
Оазис Сампула. Вышеупомянутый оазис Сампула, куда мы пришли, миновав пустынную к западу от Чира полосу, лежит при абсолютной высоте 4 500 футов, на левом берегу р. Юрун-каш, и весь орошается ее водой. Эта вода отведена от названной реки четырьмя большими арыками, которые выкопаны, вероятно, очень давно и ныне уже превратились в настоящие речки. Крайняя из них к востоку называется Кара-усу и составляет в административном отношении границу описываемого оазиса, принадлежащего Кэрийскому округу, с оазисом Юрун-каш, который подчинен Хотану.
По своей величине оазис Сампула самый обширный из всех до сих пор нами виденных. Он состоит из 15 волостей (кэнт), управляемых каждая особым мин-баши; все они подчинены одному хакиму. Отдельные волости имеют следующие названия: Дол, Лоб, Рахман-пур, Хангуй, Гапа, Нава, Джама, Чаваг Акчи, Гиджа, Кико, Бизлия, собственно Сампула, составляющая резиденцию местного хакима и заключающая в себе еще две волости — Алтын и Буя. Общее число жителей во всех волостях простирается, как нам сообщали до 5 500 семейств. Все это мачинны, за исключением лишь волостей Лоб и Хангуй[443]. В первой из них, считающей 275 дворов, живут потомки беглецов разоренного города Лоб[444]; вторая, имеющая 130 дворов, населена, по местному преданию, потомками богатыря Рустем-дагестана. Те и другие ныне не отличаются от прочих оазисных мачинцев, в особенности лобцы. Между жителями Хангуя еще попадаются, даже нередко, мужчины со светлыми волосами; случайно мы видели здесь даже женщину блондинку; но все-таки черный цвет волос преобладает.
Легенда о происхождении жителей Хангуя следующая: «У Рустем-дагестана был сын, которого он оставил в нынешнем Восточном Туркестане маленьким вместе с матерью, отправляясь куда-то в дальний поход. Прошли годы, ребенок вырос, сделался юношей и занимался посевом дынь, которыми продовольствовался сам и кормил мать. Возвратившись после долгого отсутствия, Рустем-дагестан не мог разыскать оставленных жену и сына. Лишь случай помог этому. Именно, названный герой, при одном из своих поисков, встретил незнакомого юношу, с которым вздумал ратоборствовать, одолел его и хотел уже убить, как услышал мольбу побежденного: „Пощади сына Рустем-дагестана“. Обрадованный отец признал таким образом своего сына, от которого впоследствии пошло многочисленное потомство, основавшееся на месте столь счастливой встречи. Место это сначала называлось Маган, позднее же переименовано в Хангуй».
По приходе нашем в Сампула случилась довольно неприятная история, в которой главными виновниками несомненно были китайцы; пострадавшим же явился местный хаким. Вот как произошло все дело.
Не доходя 7 верст до описываемого оазиса, мы свернули от станции Ак-лянгер с большой дороги вправо, чтобы итти в поселение Хангуй, где, как нам давно уже говорили, живут рыжеволосые потомки Рустем-дагестана. Вскоре нас встретили аксакал и другие старшины названной деревни и предложили дастар-хан (угощение) из фруктов. Немного погодя приехал хаким всего Сампула и вызвался быть нашим вожаком. С ним мы прошли сначала несколько верст по дороге между разбросанными саклями; затем вдруг круто свернули вправо и двинулись напрямик по указанию того же хакима. Этот последний вскоре уехал вперед, оставив вместо себя нового проводника, с которым нам пришлось итти не только по пустырям, но и через поля туземцев, засеянные кукурузой или клеверсм. Позади нашего каравана оставался широкий пояс истоптанного хлеба; прекратить такое безобразие нельзя было, ибо не находилось годного места для бивуака, жара же стояла страшная. Строго допрошенный вожак, а с ним и выехавшие навстречу старшины откровенно теперь нам объяснили, что дело это не случайное, но умышленное со стороны хакима, получившего в свою очередь приказание от китайцев всеми силами дискредитировать нас в глазах туземцев. А чем же больше можно оскорбить земледельца-азиата, как не порчей его излюбленного поля? Наконец, уже на окраине д. Хангуй встретилось удобное для бивуака местечко, и мы остановились. Сюда был тотчас вытребован виновный хаким. Он начал отговариваться своей сшибкой и незнанием местности, что, конечно, был чистейший вздор. Ввиду необходимости действовать в подобном случае круто и показать как туземцам, так и китайцам, что мы можем за себя постоять, я приказал арестовать хакима и его помощника мин-баши, умышленно сотворивших с на"ми подобную историю. Обоих их казаки привязали веревками к деревьям возле нашего бивуака; к арестованным приставлен был часовой с ружьем. В то же время велено было нашему переводчику и одному из местных старшин собрать у хозяев истоптанных полей сведения об их убытках. Часа через два сведения эти были доставлены и потерпевшим заплачено. Между тем весть, что хаким сидит на привязи, быстро облетела ближайшие деревни, и толпы туземцев украдкой там и сям выглядывали на такое необычайное зрелище, большей частью радуясь злополучию своего управителя, всей душой, как говорят, преданного китайцам.
Я хотел продержать арестованных до следующего утра и заставить их вывести нас обратно отсюда; но перед вечером пришли местные старшины и многие почетные туземцы с просьбой простить «виновного» (их собственное выражение) хакима. Последний был посрамлен уже достаточно, поэтому получил освобождение с надлежащим внушением перед собравшейся толпой. Тут же явились и два китайца, присланные хотанским амбанем «узнать о нашем здоровье»; но эти посланцы, ввиду явного криводушия, с китайской стороны нам оказываемого, не были мной приняты.
Кстати еще о китайцах. Прежние нелепые слухи, которые они впереди нас распускали, не только не унимались, но даже возрастали. Так, в Сампуле ходил теперь приказ о том, чтобы не продавать нам, если пожелаем, ни малейшего клочка земли, хотя бы в один квадратный аршин. Китайцы уверяли туземцев, что мы посадим на таком клочке иву, которая станет расти необычайно быстро и вскоре оттенит своими ветвями большое пространство. Тогда, по словам китайцев, русские никого не станут пускать под эту тень и всю ее площадь объявят своей собственностью. Затем попрежнему шел слух, что в больших ящиках, где везлись наши коллекции, спрятаны солдаты, которые, для экономии места и продовольствия, замурованы в большие яйца, как цыплята. Невежественная толпа, конечно, верила подобным нелепостям и в больших оазисах заметно сдержаннее выражала нам свои симпатии; тем более, что туземцам воспрещено было теми же китайцами без нужды показываться нам на глаза. Когда после истории с хакимом мы перешли на прежнюю большую дорогу, то по пути почти никого из жителей не встречали; даже базар, бывший в тот день в поселении Лоб, оказался временно пустым.
Наблюдение осеннего пролета птиц. Ввиду сильных жаров, которые еще день в день стояли, и невозможности при такой погоде итти вниз по Хотанской реке, мы решили провести целую неделю в восточной окраине оазиса Сампула на болотистом урочище Кутас, где можно было с удобством наблюдать усилившийся теперь осенний пролет птиц. Вышеназванное урочище лежит недалеко к югу от большой кэрийско-хотанской дороги и представляет собой довольно обширную солончаковую площадь, обильно поросшую тростником, местами же покрытую болотами, образуемыми, как и при всех почти оазисах, стоком воды, их орошающей. Только болота этого рода совершенно не походят на наши, ибо перегноя в них нет вовсе; взамен его лежит тонкий слой размокшей и липкой лёссовой почвы. Водяным и голенастым птицам здесь мало поживы; но они при своих перелетах поневоле временно останавливаются на таких местах, за неимением лучших. Кроме тростника (Phragmites communis), который всюду теперь жали туземцы для зимнего корма скота, на том же урочище росли: стелющийся по влажной солончаковой глине колючий Grypsis aculeata, ситовник (Scirpus uniglumis), жабик (Juncus bufonius), сизозеленка (Glaux maritima), одуванчик (Taraxacum sp.), Triglochin palustre, словом — обыкновенные представители здешней болотной флоры.
Обращаясь собственно к осеннему пролету птиц, следует сказать, что общие выводы относительно этого пролета уже изложены в конце VIII главы настоящей книги. Теперь можно дополнить их лишь некоторыми частностями, которые, для избежания разрозненности, будут обнимать наши наблюдения за всю осень 1885 г. Начну с того, что еще в конце июля в Кэрийских горах встречено было нами несколько пролетных удодов (Upupa epops)[445]; отлет их из котловины Тарима, вероятно, происходил во второй половине августа и в начале сентября. В первых двух третях августа в пролете замечено было только шесть видов: славка (Sylvia minuscula), которая часто попадалась по зарослям тамариска, обыкновенно была и на Хотанской реке в сентябре; белая плисица (Motacilla personata), осенний пролет которой продолжался до половины, а единичными экземплярами до конца сентября, встречалась также часто; деревенская ласточка (Hirundorustica), отлет которой, вероятно, происходил во второй половине августа и в начале сентября, но как-то был мало замечен; береговик серый (Actitis hypoleucus), полуночник (Gaprimulgus europaeus) и каменный дрозд (Petrocincla saxatilis) — встречались изредка единичными экземплярами.
В последней трети августа пролет усилился. В особенности теперь летели голенастые, а в конце месяца (с 26-го числа) разные утки (Anas boschas, А. acuta, А. querquedula, и др.), стайки которых большей частью пролетали прямо на юг, мало останавливаясь на болотах возле Сампула и Хотана; валовой утиный пролет происходил в первой половине сентября. Всего, кроме уток, которых при высоком их пролете, трудно было распознать, в последней трети августа наблюдалось в пролете 16 видов птиц, а именно: песочник Темминка (Tringa temminckii), единичный экземпляр которого еще в конце июля был встречен в Кэрийских горах; два вида ржанок (Gharadrius xanthocheilus, Eudromias crassirostris;) четыре вида куликов-улитов (Totanus glottis, Т. glareola, Т. fuscus, Т. stagnatilis), зуек приморский (Aegialitis cantianus), два вида бекасов (Scolopax gallinago, S. stenura), турухтан (Machetes pugnax), белый аист (Giconia iboyciana), чепура-волчок (Ardeola minuta), стриж башенный (Gypselus murarius), черногорлый чеккан (Saxicola atrigularis) и сарыч (Buteo vulgaris). За исключением уток, впрочем, также не особенно многочисленных, из других вышепоименованных птиц несколько чаще встречались лишь — зуек приморский, улит большой, улит болотный, турухтан, бекас, и черногорлый чеккан.
Та же бедность птичьего пролета продолжалась и через весь сентябрь, проведенный нами до 7-го числа в Хотанском оазисе, а затем в пути вниз по рекам Юрун-каш и Хотанской. В первой трети названного месяца в пролете наблюдались: серая и белая цапли (Ardea cinerea, А. alba), первая на болоте возле Хотана в достаточном числе, последняя там же лишь в нескольких экземплярах; сукалень чернохвостый (Limosa melanura), однажды стадом более сотни экземпляров; водяная курочка (Ortygometra Bailloni), камнешарка северная (Strepsilas interpres) и орлан долгохвостый (Haliaetus macei) — в незначительном количестве. Во второй трети сентября по р. Юрун-каш на отлете замечены: черногорлый дрозд (Turdus atrigularis), в большом числе также зимующий в котловине Тарима; несколько маленьких стаек обыкновенных скворцов (Sturnus vulgaris), часто здесь гнездящихся; черный аист (Giconia nigra) в одиночку и парами, но немного; баклан (Phalacrocorax carbo), лысуха (Fulica atra) и серый гусь (Anser cinereus)[446] — три последних вида лишь по нескольку экземпляров. Наконец, в последней трети сентября на Хотанской реке встретились единичными экземплярами, вероятно, запоздавшие: лесная щеврица (Anthus arboreus), серебристая чайка (Larus argentatus?) и скопа (Pandion haliaetus).
Река Хотанская неудобна для осеннего по ней пролета птиц — раз потому, что в большей части своего течения в это время года совершенно безводна; затем не имеет по берегам озер или болот; наконец, в туграковых здесь лесах и в джангалах нет ягод и очень мало насекомых (кроме комаров, а летом оводов) для пищи мелких пташек. На Яркендской же реке, обильной водой и более подходящей по своему направлению для пролетных из котловины Тарима птиц, мы застали еще 7 октября валовой пролет серых гусей, частью уток и бакланов; встречались еще в это время здесь и чайки (Larusichthyaetus, L. argentatus?). Пролетают ли осенью в достаточном числе вверх по той же реке мелкие пташки — не знаю. Вернее, что главный их путь лежит еще западнее.
Климат августа. Теперь уже близился конец августа, который сполна был проведен нами в районе от оазиса Чира до Хотана включительно на одинаковой абсолютной высоте в 4 500 футов.
Описываемый месяц, средняя температура которого вышла +24,1 °, прежде всего характеризовался сильными и постоянными жарами, доходившими до +35,3 ° в тени в 1 час пополудни. Песчаная же почва в оазисе Чира нагревалась в это время до +68,5 °[447]. Подальше от оазисов в сплошных сыпучих песках нагревание как воздуха, так и самого песка, вероятно, было еще сильней. Ночи также постоянно стояли жаркие, душные, ибо небо как днем, так и ночью оставалось весьма часто облачным или пасным. Ясно-пыльных дней считалось в августе 8; пасных также 8 и облачность, вероятно, происходила оттого, что дождевой период в соседнем Тибете в августе еще продолжался, и к пустыне выносились обрывки тибетских туч. Однако здесь в продолжение всего описываемого месяца лишь трижды крапал дождь. Та же облачность умеряла температуру, которая, конечно, была бы еще выше при непокрытом небе.
Гроз в течение августа не было ни одной. Бурь также не было, но дважды ветер достигал средней силы и поднимал в воздух тучи пыли. Впрочем, даже умеренный ветер взметал эту пыль, которая более или менее густо постоянно наполняла атмосферу[448]. Сами ветры (слабые или умеренные) дули почти исключительно с запада; затишья случались очень часто[449].
Лишь в конце описываемого месяца температура немного понизилась — днем до +23,8 °, ночью до +18,3 °. Однако наступление осени совершенно не было заметно, и листья на деревьях еще нисколько не пожелтели. Культурная же растительность в это время (в Хотане) находилась в следующем состоянии: виноград, арбузы, дыни поспели, персики отходили; гранаты, яблоки и груши еще не созрели; рис был зелен, кукуруза и хлопок поспевали.
Переход в Хотан. Проведя неделю в урочище Кутас, мы направились отсюда в Хотан, до которого оставалось только 20 верст. Весь этот путь лежал сплошными оазисами — сначала Сампула, а потом Юрун-каш. Наружный их вид был тот же, что и для всех здешних оазисов: глиняные сакли, мало заметные в сплошной зелени, глиняные же возле них заборы, арыки, обсаженные деревьями, сады, огороды, наконец, миниатюрные поля, засеянные теперь исключительно кукурузой, изредка хлопком. Ячмень и пшеница сжаты были еще в средине лета. На месте первого вторично засевается кукуруза; на пшеничном же поле сеют просо или редьку. Задержкой весенних посевов служит здесь неимение воды, которая в достаточном количестве является лишь с половины мая. Урожай, по словам туземцев, бывает для пшеницы и ячменя сам-10—16, для кукурузы сам-20—30. Однако цифры эти, вероятно, уменьшены против действительности. Возле жилых саклей нередко устроены небольшие цветники, иногда же беседки из тыквы; кроме того, цветы (бархатцы, астры) садят на крышах саклей, по заборам, над воротами, даже на глиняных стойках мелочных лавок. Благодатный лёсс всюду доставляет пригодную для того почву. Невысокие глиняные заборы обыкновенно огораживают лишь сакли и сады; поля же, хотя бы возле больших проезжих дорог, остаются открытыми. Помимо кукурузы на них местами мы видели теперь зрелые арбузы и дыни, которых, однако, никто здесь не ворует. Но изредка попадались нам сакли, где глиняный забор сверху был густо убран колючими ветками джиды. На вопрос: к чему это? — туземцы объясняли, что подобную защиту делают хозяева, имеющие красивых молодых жен, на верность которых особенно не могут полагаться.
Перейдя р. Кара-усу, мы вступили в пределы Хотанского округа, именно в оазис Юрун-каш, лежащий, как и Сампула, на правой стороне реки того же имени. Юрун-каш, считается городом, и здесь имеется довольно большой базар, через который нам пришлось проходить. Тянется этот базар почти на версту вдоль большой кэрийско-хотанской дороги; устройство его одинаково, как и в других здешних оазисах. Именно, по обе стороны дороги или улицы, шириной не более как 1½—2, реже 3 сажени, тянутся два ряда тесно скученных маленьких глиняных саклей или, вернее, конур — это лавки. Впереди каждой из них под небольшим навесом возвышается из лёссовой же глины небольшой прилавок, на котором собственно и продаются товары. Иногда базары бывают осенены деревьями; там же, где деревьев нет, делается на всю ширину продольной улицы покрышка из тростниковых рогож, положенных на поперечные жерди; кроме того, в жаркое время базар поливается водой.
Торговля на таких базарах, даже больших, как, например, в Хотане (в магометанском городе), до крайности мелочная: в одной лавчонке сидит продавец с десятком дынь и арбузов, маленькой кучкой персиков или каких-либо овощей; в другой высыпано на мешках по пуду, или того менее, пшеницы, риса, кукурузы, несколько пригоршней каких-то семян, связка чесноку, сушеные абрикосы, шептала и изюм; в третьей продаются пирожки, пельмени, суп, жареное мясо, все это тут же и стряпают; в четвертой выставлено несколько фунтов белого сахара, рядом с которым лежат — стручковый перец, табак и зажигательные спички; в пятой разложена кучка железного хлама, и при нем работает кузнец; в шестой продают и тут же шьют сапоги; в седьмой висит баранья туша; в восьмой торгуют меховыми шапками, халатами и другой одеждой как мужской, так и женской; в девятой разложены русские красные товары — ситцы, кумач, плис, тесемки и т. п.[450]; в десятой продаются серебряные браслеты, серьги, кольца, гребенки, зеркальца, румяна, пудра и другие принадлежности женского туалета; в одиннадцатой сидит цырюльник, совершающий публично свои операции — подстригание усов и бороды, а также бритье головы или волос в ноздрях и ушах; в двенадцатой продают глиняную посуду и сухие тыквы для воды; словом, до последней лавчонки все в том же роде. Кроме того, по базару снуют разносчики с разными мелочами (булки, фрукты, спички и т. п.) и выкрикивают о своих товарах; другие же предлагают за 2—3 пула покурить готовый кальян. Торгуют в Восточном Туркестане не одни мужчины, но нередко и женщины. Цен больших здесь не запрашивают, не то, что у китайцев. Толкотня всегда на базарах невообразимая. Для туземцев они представляют настоящий клуб, где передаются все новости. Многие приходят даже издалека исключительно затем, чтобы поболтать и узнать что-нибудь новенькое.
Река Юрун-каш[451], которая отделяет оазис того же имени от собственно Хотана, или Ильчи, и через которую нам пришлось теперь (29 августа) перейти, была уже при малой воде. Поперечник всего русла, занятого галькой и булыжником, здесь около версты. Сама река имела сажен 15 в ширину, глубину брода в 2 фута, воду светлую и течение быстрое; местами та же река суживалась еще вдвое, местами образовывала довольно глубокие омуты.
На каменном русле видны были, сложенные из булыжника длинные и до 5 футов высоты стены, вероятно для урегулирования высокой, летней воды. Последняя бывает здесь с начала или с половины мая до половины или до конца августа. Тогда описываемая река быстро мчится несколькими широкими рукавами, и глубина даже на бродах достигает 4 футов; вода делается мутной. Переправа совершается попрежнему вброд с помощью туземных перевозчиков, которые залезают в воду и поддерживают переправляющихся лошадей или ослов. Случается, что быстрина уносит этих провожатых, и они с трудом выплывают на берег. Зимой же, как нам сообщали, Хотанская река местами промерзает до дна.
На переправе нас встретил китайский чиновник, посланный местным окружным начальником. По другую же сторону Юрун-каша нас приветствовали уже не лицемерно, но с радушием, десятка два-три сартов (105) из числа наших подданных, торгующих в Хотане. Они предложили нам обильный дастар-хан и повели в заранее приготовленное помещение, откуда, впрочем, мы должны были вскоре перекочевать на открытый берег Юрун-каша[452].
Теперь о Хотане.
Сведения об этом оазисе. Этот обширный оазис, знаменитый еще в глубокой древности по своему торговому и политическому значению (106), лежит на абсолютной высоте 4 400 футов и орошается водой двух рек — Юрун-каш и Кара-каш, соединяющихся верст за сотню ниже в одну реку, называемую Хотан-дарья[453]. Кроме деревенских поселений, тот же оазис состоит из трех городов: собственно Хотана, или Ильчи, Юрун-каша и Кара-каша. Первый из них, наиболее обширный, служащий местопребыванием администрации всего округа, лежит на левом берегу р. Юрун-каш; второй, наименьший, расположен насупротив его, на правом берегу той же реки; наконец, третий находится в западной части описываемого оазиса на левом берегу р. Кара-каш. Во всех трех городах туземцы считают до 15 тыс. дворов — цифра, мне кажется, значительно преувеличенная. Невозможно было также добыть достоверных сведений и относительно числа всего населения Хотанского оазиса. Нас уверяли, что количество этого населения ныне достигает 650 тыс. душ обоего пола[454]. Другие же туземцы говорили, что при переписи во времена Якуб-бека, в Хотанском оазисе было насчитано 237 тыс. человек. Последняя цифра, вероятно, ближе к истине, но меньше действительности. Мне кажется, что нынешнее население всего Хотанского оазиса можно определить около 300 тыс. душ обоего пола[455].
Главный элемент населения составляют мачинцы; в небольшом числе встречаются здесь ардбюль, а также пришлые афганцы, индусы, андижане и др. Монголов и вообще буддистов нет; все магометане — сунниты.
Вера магометанская в Хотане весьма слаба; желающих учиться в медрессе мало. Несколько лучшими считаются жители Кара-каша. Они, как нам говорили, очень дружны между собой и гораздо честнее собственно хотанцев, притом красивее их; очень любят драки и слывут здесь храбрецами. Из болезней у обитателей Хотанского оазиса весьма обыкновенны — сифилис и опухоль горла, нередко смертельная. Кроме того, у здешних жителей часто болят зубы и почти у всех они гниют от 40-летнего возраста. Причиной этого, вероятно, постоянная еда изюма и других сладких сушеных фруктов.
При большой скученности населения и, в общем, крайней его бедности дешевизна рабочих рук в Хотане невообразимая. Обыденная плата годовому рабочему на готовом содержании всего 32 теньге, т. е. 3 р. 20 к. на наши деньги; женщины же идут в работницы из-за куска хлеба и одежды. Продажа в рабство, как нам говорили, практикуется в довольно больших размерах. Покупают детей у бедных более достаточные из туземцев, кроме того приезжие купцы и китайцы. Мальчик 5—12 лет стоит от 50 до 200 теньге; девочка того же возраста — втрое и вчетверо дешевле, если только она не особенно красива.
Самый г. Хотан, реже называемый Ильчи, лежит, как выше сказано, на левом берегу р. Юрун-каш и состоит из тесно скученных саклей и узких улиц между ними. Замечательных архитектурных построек здесь нет, как и в других городах Восточного Туркестана. Нет также городской стены, но виден старый вал, которым был обнесен прежний более обширный город. Нынешний разделяется на четыре части: гуджан — южная, сударваз — восточная, казылык — западная и хэйдка, или игда — северная. На восточной стороне города находится разваливающееся укрепление времен Якуб-бека, а на западной, немного в отдалении, выстроена китайцами крепость, так называемый Янги-шар[456]. Этот Янги-шар состоит из глиняной зубчатой стены квадратной формы со рвом и оборонительной стеной впереди. Высота главной ограды (на-глаз) около 35 футов; длина каждого фаса сажен 200; по углам, а также на протяжении фасов, выстроены фланкирующие башни; ворот (из жженого кирпича) четверо — по одним в средине каждого фаса крепости. Внутри ее помещаются казармы, новый базар и начальник Хотанского округа со своими чиновниками.
Земледелие в Хотанском оазисе весьма развито.[457] Сеют здесь всего более кукурузу, в меньшем количестве рис, пшеницу, ячмень и другие хлеба. Однако местной жатвы нехватает для годового продовольствия населения, так что хлеб доставляется еще из других оазисов, всего более рис из Аксу и Куча. Частью поэтому, частью вследствие спекуляций кулаков как хлеб, так и вообще жизненные продукты в Хотане гораздо дороже, чем, например, в Чира, или даже в соседнем Сампула (108). Хлопка в том же Хотане сеют немного; притом здешний хлопок, как нам говорили, не отличается добротой — волокно у него мелкое, грубое и синеватого цвета; объясняют это действием воды. Привозный хлопок доставляется из Куча, Аксу и Кашгара.
В садах описываемого оазиса фрукты растут хорошо. Помимо абрикосов, персиков и пр., здесь достаточно гранатов и много хорошего винограда, которого различают пять сортов. Его едят в свежем виде, несравненно же более сушат; делают также изредка вино, но плохого, как мы слышали, качества. Шелководство в Хотане процветает более, нежели в других местностях Восточного Туркестана, не исключая и Яркенда. Из шелка приготовляют здесь разные ткани — шаи, дарая, машруп (полушелковые), ковры и др. Кроме того, в Хотане развито шерстяное производство (войлоки, ковры, дака и пр.), а также выделка медной посуды и туземных музыкальных инструментов. Однако обрабатывающая промышленность только кустарная; лишь для тканья шелка некоторые держат рабочих, иногда десятка два или более. Горная промышленность незначительна и ограничивается небольшими разработками золота да нефрита в Каранга-таге.
Что касается до хотанской торговли, то она, как и для всего Восточного Туркестана, производится главным образом с Россией и через Ладак с Индией; с Внутренним Китаем торговля ничтожна. Предметами вывоза из Хотана всего более служат главные произведения мачинской земли[458] — золото, нефрит, шелк, бараньи меха и ковры. Золото почти исключительно направляется в Индию; туда же везут шелк, козий пух (в Кашмир), бараньи меха и ковры. В Китай, помимо золота, увозимого наворовавшими чиновниками, частью и купцами, идет почти исключительно нефрит. Наконец, в Россию вывозят: шелк-сырец и в изделиях, ковры, войлоки и бараньи меха. Предметами ввоза в Хотан служат преимущественно русские мануфактурные товары, которые ныне преобладают на рынках Восточного Туркестана: ситцы, платки, коленкор, кумач, плис, тик, демикотон, ластик и др.; затем сахар и зажигательные спички; в меньшем количестве от нас сюда доставляют: сукно, шерстяные материи, галантерейные мелочи, железные изделия, а также железо, сталь, олово, краски и стеариновые свечи. Из Индии везут — чай[459], краски, лекарства, желтый сахар и мануфактурные товары, но последние менее нежели наши раскупаются в Восточном Туркестане; ходко продаются лишь индийская кисея, парча и отчасти ситцы. Из Внутреннего Китая в Восточный Туркестан, а следовательно, и в Хотан, доставляют: чай, посуду (фарфоровую и деревянную) и некоторые материи; затем мелочи китайской кухни и принадлежности китайского одеяния уже специально для китайцев.
Русские товары идут в Хотан через Кашгар и в небольшом количестве через Аксу, китайские — через Хами, Турфан и Аксу; наконец, индийские направляются, единственным для всего Восточного Туркестана путем, через Ладак и Яркенд[460]. Торговля, как и во всем Восточном Туркестане, производится всего более в кредит или променом товаров. Кроме небольшого числа туземцев, торговцы в Хотане — бухарцы, афганцы, индусы, кашмирцы, но всего более наших подданных сартов (андижан)[461]. Последние держат в своих руках главную торговлю в Восточном Туркестане. Положение этих торговцев значительно улучшилось с учреждением в 1882 г. русского консульства в Кашгаре.
Крутые меры относительно китайцев. Придя в Хотан, мы расположились, как выше упомянуто, в заранее приготовленном торговцами-сартами помещении. Это был отличный сад, просторный и тенистый. Однако пробыть в нем пришлось лишь несколько часов, опять-таки вследствие вражды со стороны китайцев. Не успели мы еще развьючить своих верблюдов, как уже явились двое китайских солдат и с свойственной им наглостью полезли смотреть наши вещи. Конечно, они были выгнаны и уехали с ругательством. Во избежание повторения подобной истории я послал своего переводчика Абдула в китайский ямын (управление) заявить о случившемся и просить не пускать к нам солдат. С Абдулом отправились двое наших хотанских торговых аксакалов[462]. Посланные проехали в китайский город, т. е. Янги-шар, исполнили там свое поручение и возвращались обратно, когда в воротах того же Янги-шара на них совершенно неожиданно напала толпа китайских солдат. Будучи безоружными, наши посланцы не могли сопротивляться и были порядком отколочены, причем солдаты грозили тем же и каждому из нас. Абдул вернулся в ямын; оба аксакала прискакали на бивуак, и, под впечатлением испуга, не могли сначала толком рассказать, тем более без переводчика, в чем дело. Спустя немного приехал Абдул в сопровождении китайского чиновника, которого прислал ко мне амбань (окружной начальник) с уверением, что виновные будут наказаны. Верить искренности такого заявления мы не могли, по всем прежним опытам китайских относительно нас подвохов. Поэтому я объявил присланному чиновнику, что оставлю дело лишь в таком случае, если виновные будут наказаны на наших глазах или при нас будут просить прощение у переводчика и у обоих аксакалов. В то же время, считая небезопасным свой бивуак от нападения дерзких, распущенных солдат, которые при скученности городских построек, могли повести на нас атаку весьма удобно, мы перекочевали на открытый берег Юрун-каша, где на просторе были достаточно гарантированы берданками от подобных покушений.
Для того же, чтобы парализовать впечатление, произведенное на туземцев случившимся скандалом, я отправил с нового бивуака, под начальством поручика Роборовского, десять казаков, Козлова и переводчика Абдула в город «прогуляться» перед глазами китайцев. Посланные были вооружены винтовками, с примкнутыми к ним штыками и несли с собой каждый по сотне патронов. Роборовскому поручено от меня было: пройти через весь мусульманский город в китайский, отдохнуть немного там и вернуться обратно; в случае же нападения со стороны китайских солдат — стрелять в них. Странным, невероятным может казаться издали, в особенности по европейским понятиям, подобный поступок; но в Азии, тем более имея дело с китайцами, малейшая уступчивость несомненно приведет к печальным результатам, тогда как смелость, настойчивость и дерзость из десяти раз на девять выручат в самых критических обстоятельствах. Так было и на этот раз.
Стройно, при одобрительных возгласах со стороны туземцев[463], собравшихся в этот день на базар, прошел наш маленький отряд в китайскую крепость. Там был сделан привал, казаки поели купленных арбузов и тем же путем с песнями вернулись обратно. Не только какого-либо сопротивления или нападения не было сделано[464], но даже ни один из встречавшихся по пути китайцев не обмолвился дурным словом, без чего подобные встречи редко когда здесь обходятся.
На другой день к нам опять приехал, в сопровождении туземных властей, чиновник от китайского амбаня и опять стал упрашивать позабыть случившееся. При этом он объяснял, что солдаты не подчинены амбаню, ведающему лишь гражданское управление своего округа, что эти солдаты сильно распущены и даже иногда делают дерзости самому амбаню, что тот послал в Яркенд и Кашгар крупным воинским властям донесение о случившемся, что солдаты непременно будут наказаны и т. д. Я опять требовал, чтобы виновные были теперь же наказаны, или публично просили прощения у пострадавших. Чиновник уехал вместе со своей свитой. На следующий день повторилась та же история; только теперь ходатаями явились еще оба наших аксакала, несомненно по внушению самого амбаня. Последний, равно как и ближайшие начальники солдат, всего вернее не знали ранее о намерениях своих подчиненных, но были виноваты в том, что распускали про нас нелепые слухи, запрещали туземцам продавать нам съестное, словом — вредили исподтишка. Солдаты, конечно, про это знали и думали наглой дерзостью угодить своему начальству. На этот раз, при новом отказе с моей стороны войти в какие бы то ни было личные сношения с амбанем, посланный чиновник передал еще просьбу своего начальника — дозволить приехать к нему для переговоров хотя бы моему помощнику. Исполнить такую просьбу я согласился, тем более, что все эти переговоры до крайности надоели.
Назавтра утром Роборовский, в сопровождении переводчика и конвоя из десяти казаков, отправился в китайский город. Амбань встретил моего товарища с большой церемонией и с первых слов стал просить покончить неприятную историю, уверяя, что солдаты не минуют наказания. Тогда Роборовский объяснил амбаню, согласно моему поручению, что, веря теперь на-слово относительно наказания виновных солдат, я готов помириться, но лишь в том случае, если амбань первый сделает мне визит, который и будет считаться как бы извинением с его стороны. Важно это было не для меня лично, но для устранения среди туземцев возможных неблагоприятных для нас толков, которыми, конечно, воспользовались бы китайцы. Хитрый амбань не дал на подобное предложение прямого ответа, но с большим почетом проводил Роборовского. Лишь только этот последний возвратился в наш лагерь, как опять прибыл прежний чиновник и привез мне от амбаня визитную карточку. Такое криводушие окончательно меня возмутило, и чиновник был прогнан с надлежащим внушением. Весь этот день никто из китайцев к нам не показывался; на следующее же утро, наконец, приехал сам амбань со свитой из чиновников и местных мусульманских властей. Свидание наше продолжалось с полчаса. Амбань оказался довольно простым человеком и, как кажется, мало образованным даже по-китайски. Перед вечером я отдал визит, в сопровождении Роборовского и казачьего конвоя. Встреча и проводы были со всеми китайскими церемониями. Амбань на другой день опять приехал к нам в лагерь и рассыпался в любезностях, словом — отношения наши приняли наружно дружеский вид.
Дальнейшее движение. Во время вышеизложенных передряг мы продолжали свои сборы на дальнейшую дорогу и теперь были готовы к выступлению. При помощи двух наших аксакалов закуплено было необходимое продовольствие, а также наняты в подмогу к верблюдам вьючные ослы и верховые лошади[465], до Аксу. Утром 5 сентября мы двинулись в путь. Хотанский амбань выехал нас проводить, но в воротах Янги-шара его верховая лошадь испугалась салютных выстрелов и сбросила седока; амбань ушиб себе ногу и должен был вернуться; вместо него провожатыми были несколько китайских чиновников.
В первый день мы прошли только 10 верст до урочища Ишак-сэйте, лежащего в северной окраине того же Хотанского оазиса, между деревнями Кош-куль и Лаксуй. Остановились мы здесь и даже дневали, чтобы сделать астрономическое определение долготы, чему до сего времени мешали пыльная или облачная погода от самого Лоб-нора. Теперь счастие в этом отношении нам улыбнулось и как раз в столь важном пункте, как Хотан. По произведенному наблюдению, урочище Ишак-сэйте, находящееся в 9½ верстах к северу (с небольшим уклонением на запад) от хотанского Янги-шара, лежит под 37 ° 12,2' с. ш. и под 76 ° 56,4' в. д. от Гринвича.
На болотах, образуемых в том же урочище стоком воды из Хотанского оазиса, держалось довольно много пролетных уток, серых цепель, куликов-сукаленей (Limosa melanura), частью цапель белых, турухтанов и бекасов. Поохотились мы на этих птиц отлично. Несмотря на сентябрь, жара днем еще доходила до +30 ° в тени.
В четырех верстах от урочища Ишак-сэйте мы прошли небольшую д. Янги-арык и окончательно распрощались с Хотаном. Тотчас справа и слева явились сыпучие пески, которые залегают сплошной массой до самого Тарима, на 380 верст в поперечнике. В этих песках р. Юрун-каш, получившая по соединении с Кара-кашем название Хотан-дарьи, т. е. Хотанской реки, прокладывает себе почти меридиональный путь к северу, и делает возможным вьючное движение. Путь собственно по р. Юрун-каш, о которой будет подробно рассказано в следующей рубрике, лежит по обе ее стороны, ибо летом при большой воде переправа вброд невозможна. Тропинка левого берега, где мы теперь шли, очень хорошо проторена и до оазиса Тавек-кэль возможна для колесной езды. Здесь даже устроены были при Якуб-беке станции (лянгеры)[466] на обоих берегах Юрун-каша. Ныне эти станции заброшены, равно как и многие другие постройки (караван-сараи, казармы для войск и пр.) того времени. Китайцы стараются даже их разрушать, чтобы вконец изгладить память о своем заклятом враге. Однако простой народ теперь добром поминает Якуб-бека, ибо при нем имел все-таки лучшую жизнь, чем ныне.
Во время следования вниз по Юрун-кашу нам часто встречались небольшие партии вьючных ослов, которые возят верст за 70 в Хотан на продажу дрова, а также тростник и пух растения куга или палочника (Typha sp.). Этот пух употребляется, в смеси с известью[467], для штукатурки, как говорят, очень прочной.
Совершенно неожиданно на том же Юрун-каше нас постигло несчастье. Именно, незадолго перед тем Роборовский, садясь на верховую лошадь, сильно ушибся, и теперь этот ушиб принял серьезный характер: открылись частые кровоизлияния, и боль сделалась нестерпимой. Поневоле мы должны были остановиться и дневали трое суток. В это время я послал переводчика в оазис Тавек-кэль за арбой, ибо Роборовский совсем не мог сидеть верхом. На двухколесной же арбе он кое-как ехал, и таким способом дотащились мы до вышеназванного оазиса.
Река Юрун-каш. Река Юрун-каш, через которую мы перешли еще в Хотане и вниз по которой теперь следовали, вытекает на плато Тибета из высокой, как говорили нам туземцы, снеговой группы, дающей на восточной своей окраине начало Кэрийской реке (109). Пробежав недолго по Тибетскому плато, Юрун-каш прорывает окрайние к таримской котловине горы диким ущельем, совершенно, как мы слышали, недоступным; затем ударяется в западный угол Тэкелик-тага, делает через это небольшую излучину к западу и, выбежав, наконец, из гор, орошает оазисы — Хотан, Юрун-каш и Сампула. Здесь вода описываемой реки теряется в огромном количестве, так что, ниже названных оазисов, Юрун-каш представляет собой небольшую мелководную речку, которая зимой промерзает до дна, а весной и осенью иногда даже пересыхает. Лишь в период летних тибетских дождей та же река увеличивается вдесятеро или более в своих размерах и не оскудевает водой на всем своем протяжении.
В районе горного течения, равно как и далее до выхода из Хотанского оазиса, русло Юрун-каша покрыто валунами и галькой. Ниже Хотана, где описываемая река вступает в сыпучие пески, там и русло ее становится песчаным, часто зыбучим, как у р. Черченской. Ширина плёса здесь местами более версты, местами же вдвое уже. Летом, как говорят, по всему этому плёсу бежит вода. Во время нашего прохода, т. е. в первой половине сентября, р. Юрун-каш ниже Хотана имела не более 10—15 сажен ширины при глубине ½—1 фута; лишь кое-где, обыкновенно под береговыми обрывами, попадались небольшие омуты, вырытые высокой летней водой. Тогда вода эта, как говорят, бывает весьма мутной и бежит очень быстро; теперь течение было также довольно быстрое, но вода светлая. От лянгера Яман-бюк большой арык отводит много воды Юрун-каша в оазис Тавек-кэль; иногда осенью, как говорят, вся вода входит от реки по этому арыку.
По обе стороны Юрун-каша тянутся, как выше сказано, сыпучие пески, оставляя для реки долину не более 2—3 верст шириной. В местности, ближайшей к Хотану, по этой долине растут (да и то мало) лишь мелкие кустарники[468], но далее вниз по реке эти кустарники становятся выше и гуще. Между ними попадаются: тамариск двух видов (Tamarix laxa, T. elongata), колючка (Halimodendron argenteum), джантак, солодка и кендырь; по заливным, не поросшим травой песчаным плёсам, торчит отдельными прутиками мирикария (Myricaria platiphylla); из трав в изобилии растет тростник, а на более влажных местах близ Тавек-кэля появляется наша тростеполевица (Calamagrostis Epigejos). Песчано-лёссовая почва описываемой долины вообще пригодна для обработки, но вероятно какие-либо обстоятельства тому мешают. Деревья туграка начинают попадаться возле лянгера Яман-бюк[469]; настоящие же туграковые леса потянулись лишь за оазисом Тавек-кэль. Однако в ближайших его окрестностях все-таки много рубят названных деревьев и возят их на быках в Хотан для построек.
Ниже Тавек-кэля Юрун-каш суживает свой плёс сначала на 200—300 шагов (иногда еще менее), а потом расширяет его на полверсты или около того. Сама река текла здесь, во время нашего прохода, извилистой лентой сажен в десять шириной, местами вдвое уже, при глубине в полфута, реже на целый фут; кое-где попадались омутки. Общее впечатление было таково, что вот-вот река пересохнет, что и действительно временно случается осенью и весной; зимой же, как говорят, местами образуются довольно широкие накипи льда. Летняя вода здесь также высока и затопляет не только весь плёс, но нередко выходит и на низкие берега. В это время вверх по Юрун-кашу поднимается приходящая с Тарима рыба, ловлей которой занимаются некоторые хотанцы. К осени, со спадом воды, эта рыба уходит обратно; лишь в омутах остается немного гольцов, два вида которых — Nemachilus yarkandensis[470] и N. bombifrons n. sp. — были нами добыты.
Течет Юрун-каш в своем низовье весьма извилисто, поэтому дорога, обходящая излучины реки, также извилиста; местами она размыта водой, так что приходится итти без тропы по кустарным и туграковым зарослям. Зимой, когда вода и зыбучий песок замерзают, можно проходить напрямик как по плёсу Юрун-каша, так и Хотан-дарьи. Тогда путь от Аксу до Хотана сокращается на пять суток. Караваны ходят здесь часто.
Кроме вышепоименованных кустарников и тугракового леса вниз от Тавек-кэля, в долине описываемой реки, появляются Halostachys caspia и кое-где облепиха (Hippohae rhamnoides var. stenocarpa); по кустам иногда здесь вьется Cynanchum acutum [ластовень]; из трав всего более тростника, растущего врассыпную между кустами и туграком; на заливных влажных местах выдаются густые заросли тростеполевицы и маленькой куги (Typha stenophylla). Всюду на лучших пастбищах, как здесь, так и выше Тавек-кэля, мы встречали хотанских пастухов, прикочевавших из гор со стадами баранов. Сыпучие пески попрежнему стоят грядой справа и слева нижнего Юрун-каша, оставляя речную долину версты на три-четыре шириной.
Оазис Тавек-кэль. Оазис Тавек-кэль[471], о котором не раз уже было упомянуто, составляет последнее, вплоть до Тарима, жилое место по хотано-аксуйскому пути. Этот оазис лежит при 4 100 футов абсолютной высоты на правом берегу р. Юрун-каш, и вытянут вдоль ее верст на десять. Сюда же относится и небольшая д. Ислам-абат, расположенная на левом берегу той же реки, в 2½ верстах к северу от описываемого оазиса. Южный его край отстоит от хотанского Янги-шара на 75 верст.
По сведениям, добытым на месте, Тавек-кэль основан в 1839 г. еще при прежнем владычестве китайцев в Восточном Туркестане. Поселенцы — мачинцы и в небольшом числе дулэны[472] из Аксу — приведены были сюда по назначению властей в количестве от 1 000 до 1 200 семейств. В период неурядиц, сопровождавших в начале шестидесятых годов уничтожение китайского владычества, а затем временно опять наступивших по смерти Якуб-бека, много жителей Тавек-кэля ушли обратно восвояси. Теперь осталось лишь около 500 семейств, из которых десятая часть дуланы. Земли, годной для обработки, здесь много, но воды, за исключением лета, мало; зимой же вовсе не бывает. Это обстоятельство и послужило одной из главных причин ухода поселенцев.
Занятие обитателей Тавек-кэля — земледелие; много держат они также и баранов. Небольшой базар бывает здесь однажды в неделю. В административном отношении описываемый оазис подчинен Хотану.
Несмотря на половину сентября, дневные жары, при довольно прохладных ночах, достигали еще до +28,2 ° в тени и стояли день в день. Однако осень начала о себе заявлять среди растительности. Теперь кендырь уже был золотисто-желтый; изредка встречались пожелтевшая солодка и молодой туграк; метелки тростеполевицы также были желтые; начинал желтеть и тростник. Остальная флора еще зеленела (тамариск изредка даже цвел), не исключая и фруктовых деревьев. Плоды с последних были сняты; лишь кое-где висел на лозах виноград. Из хлебов кукуруза почти вся стояла в поле; хлопок поспевал, но еще много было и зеленых коробок. Сильно вредят посевам Тавек-кэля кабаны, которые днем держатся в джангалах (110), а ночью приходят в оазис, где поедают в особенности кукурузу, арбузы и дыни. Туземцы караулят свои поля, но ничего не могут сделать, ибо наглый зверь является украдкой, да притом мало боится ночных сторожей. Мы пробовали искать днем тех же кабанов, но не видали ни одного, только сильно устали; ночью же караулить не пришлось.
На небольших, хотя местами довольно глубоких, болотистых озерках возле Тавек-кэля держались в небольшом числе пролетные утки и бекасы; из других пролетных птиц встречены были лишь белые плисицы и черно-горлые чекканы. В тех же озерках по омутам мы видели довольно крупную рыбу, но не могли ее добыть. Фазаны (Phasianus insignis) также найдены были возле Тавек-кэля, однако, в малом числе; молодые, несмотря на осень, выросли еще только в половину старых.
Фрукты в описываемом оазисе прекрасные как виноград, так и персики, которыми мы опять объедались. За чарык (18¾ фунтов) винограда платили одну теньгу; столько же и за 24 десятка крупных персиков. Закупили мы здесь также дополнительное продовольствие, баранов и зерновой хлеб лошадям.
Первоначально решено было пробыть в Тавек-кэле несколько суток, до выздоровления Роборовского. Однако сильная его натура быстро переломила болезнь, и мы могли, после одной только дневки, пойти дальше. На всякий случай была взята наемная арба; но далее 14 верст проехать в ней оказалось невозможным. Тогда выздоравливающий кое-как уселся верхом и через два небольших перехода мы вышли на Хотан-дарью.
Описание Хотанской реки. Эта последняя получает свое название после соединения между собой рек Юрун-каш и Кара-каш, при урочище Кош-лаш. Западная ветвь, т. е. Кара-каш, приходит в таримскую котловину также с Тибетского плато, орошает соименный оазис, находящийся в непосредственной связи с оазисом хотанским, и затем, до вышеупомянутого слияния, пробегает сыпучими песками. Здесь новая река имеет тот же характер и тот же почти размер, как Юрун-каш, по которому мы теперь шли. Длина всей Хотан-дарьи 260 верст; направление к северу почти меридиональное; средний наклон русла немного более 3 футов на версту; окрестности — песчаная пустыня. Главную характеристику реки, по крайней мере большей ее части, составляет, странно сказать, безводие, за исключением только летних месяцев.
В общем Хотан-дарья весьма походит на описанный выше Юрун-каш. В частностях же несколько различается, даже по собственным урочищам, а именно: от Кош-лаша до Мазар-тага, отсюда до Беделик-утака и, на конец, до устья. Начнем с первого.
По соединении Кара-каша с Юрун-кашем новая река не увеличивается против последнего в своих резмерах и попрежнему держит плес от ½ до 1 версты в поперечнике. По этому песчаному, часто зыбучему плесу, русло Хотан-дарьи во время малой воды, каковая была здесь при нас, извивалась узкой речкой от 5 до 6, местами до 10 сажен шириной при глубине в ½ фута, иногда и того менее; кое-где под невысокими берегами плеса стояли вырытые еще летней водой небольшие, но изредка глубокие омуты. Так было на протяжении 52 верст до Мазар-тага — невысокого и узкого горного хребта, упирающегося в левый берег той же Хотан-дарьи[473]. Ниже этих гор описываемая река еще более уменьщилась и, наконец, верст через 25, совершенно иссякла. Подобное явление каждогодно обусловливают одни и те же причины для Юрун-каша и Кара-каша: главная — прекращение летних дождей в области истоков названных рек; второстепенная — развод воды в оазисах для осенней поливки пахотной земли. С окончанием такой поливки в октябре вода уцелевшей части Хотан-дарьи (равно как в Юрун-каше и Кара-каше) немного, как говорят, прибывает и, вероятно, дальше пробегает к северу, быть может до урочища Беделик-утак. Зимой прибылой сюда воды нет, остается только лед; весной до летнего половодья также почти сухо.
Ширина долины описываемой части Хотан-дарьи вместе с плесом реки около 4—5 верст. Растительность здесь та же, что и от самого Тавек-кэля: кустарные заросли и туграковые леса — то погуще вблизи реки, то редкие и совсем корявые вдали от нее. Почва всюду одна и та же: песок с примесью солончакового лёсса, рыхлая, как зола, там, где не смочена просачивающейся от реки водой. Нога человека в такой почве глубоко проваливается, в особенности где много нор песчанок (Gerbillus przewalskii n. sp.). Травяной растительности на окраинах описываемой долины нет вовсе, за исключением лишь низкого, редкими кустиками рассаженного и твердого, как лучина, тростника; из кустарников же здесь изобилен тамариск и кое-где попадается сугак (Lycium sp.). Несколько лучше становится возле самой реки, где она (обыкновенно на излучинах) летом заливает свои берега или дает почве подземную воду. Здесь и туграк растет хольнее (111), а молодые его деревья выглядывают совсем приличными. Из кустарников же, кроме двух видов тамариска (Tamarix laxa, Т. elongata), встречаются: кендырь, джантак, солодка; реже облепиха, лоза (Salix microstachya?) и Halostachys caspia. Высокий густой тростник и местами тростеполевица образуют подобия лугов, а по туграковым деревьям часто высоко вьется Gynanchum acutum [ластовень]; наконец, изредка попадаются Sphaerophysa salsula [буян] и Karelinia caspica. По заливным, песчано-глинистым, не поросшим травой площадкам на плесе самой реки врассыпную торчат одинокие стебли мирикарии (Myricaria platyphylla), летом украшенные метелками розовых цветов. Словом, здесь вода вызывает хотя бедную, но, за неимением лучшего, все-таки отрадную для путника растительную жизнь.
Вниз от Мазар-тага до урочища Беделик-утак, на протяжении 130 верст, Хотан-дарья почти без извилин направляется к северу и значительно расширяет, местами версты на две, свой плес. Однако летом при половодье, вероятно, не вся эта площадь бывает покрыта водой; но последняя течет большим или меньшим числом рукавов, часто изменяющих свое направление вследствие песчаных заносов во время весенних бурь. Собственно говоря, Хотан-дарья, в особенности в своем низовье, каждое лето должна вновь прочищать себе путь к Тариму. При нашем здесь следовании русло реки, хотя и безводное, все-таки ясно было обозначено до самого Беделик-утака. Это русло вилось по плесу от одного берега к другому и, при ширине от 5 до 10 сажен, вырыто было в песке лишь на 1—2, реже на 3 фута.
Как и прежде, Хотан-дарья в описываемом районе нередко подмывает свои берега, возвышающиеся на 4—5 футов и поросшие туграком и кустарниками. Между последними уже нет колючки и Halostachys caspia; взамен них обильнее становится облепиха, появляются джида (деревом) и вьющийся ломонос. Кое-где река образует острова, то лесные, то безлесные. На последних, кроме редкого тростника и тростеполевицы, врассыпную растут — Halogeton arachnoides [галогетон], Inula sp. [девясил] и сульхир (Agriophyllum arenarium?), развивающийся благодаря подземной влаге кустом в 3-4 фута высотой.
Болот или озер по всей долине Хотан-дарьи нигде нет, хотя бы самых небольших.
От южного края урочища Беделик-утак[474] заметное русло Хотан-дарьи теряется в песчаном плесе. Притом река образует своими прежними плесами довольно частые, иногда большие лесистые острова. Вследствие этого поперечник между окрайними песками долины становится шире. Впрочем, на Хотанской реке кайма сыпучих песков не так резко обозначена, как на Черчен-дарье, и туграковые деревья иногда довольно далеко заходят в те же пески. Направление Хотан-дарьи в районе ее низовья попрежнему северное. Вода бывает здесь лишь в течение трех летних месяцев. С Таримом наша река соединяется при урочище Торлык, верстах в 20 ниже слияния рек Яркендской и Аксуйской.
Оседлых жителей по Хотан-дарье нигде нет; не видали мы здесь даже и пастухов со стадами. Хотано-аксуйский путь, как выше было говорено, направляется осенью, зимой, да вероятно и весной, по сухому плесу описываемой реки; летом же по береговой тропинке. Однако в летний период здесь почти не ходят, ибо тогда жара в этой местности нестерпимая и леса кишат мошками, комарами, оводами, клещами, скорпионами и тарантулами — ад для путника настоящий. Говорят, что даже звери в это время укочевывают в пески, чтобы избавиться от невыносимых насекомых.
Животная жизнь на Хотанской реке (как и во всей котловине Тарима) бедна разнообразием видов. Из млекопитающих здесь держатся: марал, тигр, дикая кошка, кабан, лисица, волк, хара-сульта [джейран] (редко), заяц (Lepus n. sp.?), степная крыса (Nesokia brachyura n. sp.), песчанка (Gerbillus przewalskii n. sp.) и мышь (Mus wagneri). Из оседлых птиц найдены: фазан (Phasianus insignis), саксаульная сойка (Podoces biddulphi), саксаульный воробей (Passer stoliczkae), дятел (Picus leptorrhynchus), Rhopophilus deserti и черная ворона (Gorvus sp.); из птиц пролетных несколько чаще встречались нам лишь славка (Sylvia minuscula), черно-горлый чеккан (Saxicola atrigularis) и черногорлый дрозд (Turdua atrigularis). Из пресмыкающихся найдены были два вида ящериц (Phrynocephalus axillaris, Eremias velox?) и один вид змеи (Tropidonotus hydrus). Рыбы вовсе не было даже по уцелевшим от летней воды омуткам.
Окрестности той же Хотанской реки представляют собой песчаную пустыню, протянувшуюся к западу до р. Яркендской. а к востоку до Лоб-нора и нижнего Тарима. В этой пустыне, как уже было говорено в девятой главе настоящей книги, встречаются остатки древних городов и оазисов. По Хотан-дарье такие остатки чаще попадаются на восточной ее стороне и еще более по соседней Кэрийской реке, прежнее русло которой тянется отсюда на расстоянии 5—6 дней пешей ходьбы. Местами, как говорят, встречаются уцелевшие сакли, с провалившимися от тяжести нанесенного песка потолками; изредка попадаются даже древние кумирни, с глиняными, иногда вызолоченными идолами; случается также находить золото и серебро, — последнее в плоских слитках, формой своей похожих на верблюжью лапу; наконец, говорят, что в трех днях пути к востоку от лежащего на низовье Хотан-дарьи урочища Янгуз-кум стоит в песках целый город Талесмап (112), а в двух днях пути к востоку от урочища той же реки Кызиль-кум находится обширное ключевое и поросшее тростником болото Яшиль-куль, которое случайно будто бы отыскал заблудившийся охотник, но вторично затем найти уже не мог[475]. Эти сведения, конечно, большей частью вымышленные, или, в лучшем случае, порядком преувеличенные, доставляются искателями воображаемых богатств, ежегодно отправляющимися зимой в пески из Хотана, Кэрии и других оазисов. Ходят иногда до сотни человек или даже более. Ориентируются, как было в девятой главе говорено, втыкая по временам шесты на более возвышенных песчаных холмах. В самых песках, по словам тех же искателей, растут кое-где туграковые деревья (вероятно, есть кустарники), и нередко встречаются котловины, в которых можно достать воду неглубоко. Из животных попадаются довольно часто дикие верблюды, обыкновенно небольшими партиями от 5 до 7 голов.
Наш здесь путь. Выйдя на Хотан-дарью, мы направились вниз по ней береговой тропинкой то довольно наезженной, то чуть заметной — где эта тропинка вновь проложена для обхода береговых размывов при высокой летней воде. То же самое встречалось и на Юрун-каше вниз от Тавек-кэля. Вообще от названного оазиса до восточного мыса гор Мазар-таг, или немного далее, итти с караваном было затруднительно, раз по самому характеру местности, а во-вторых, по случаю непрекращавшихся дневных жаров. Последние, несмотря на вторую половину сентября, день в день стояли около 25 ° и выше в тени; при ясном теперь небе солнце жгло, как огонь, в здешнем крайне сухом воздухе. Ради такой жары множество еще было комаров, невыносимо все время нас донимавших, и клещей, которые кучами впивались в голые пахи верблюдов. Можно себе представить, каково бывает здесь летом для проходящих путников. Не даром один из них излил свою скорбь в надписи, виденной нами на обтесанном стволе туграка. Эта надпись категорически гласила: «Кто пойдет здесь летом в первый раз — сделает это по незнанию; если вторично отправится — будет дурак; если же в третий раз захочет итти — то должен быть назван кафиром (113) и свиньей». К счастью, перепадавшие уже теперь небольшие ночные морозы давали возможность хорошо отдохнуть ночью, хотя, с другой стороны, слишком резкие переходы к высокой дневной температуре, могли невыгодно отзываться на здоровье.
Местами, как и на нижнем Юрун-каше, попадались нам следы весенних пожаров, которые, вероятно, производят пастухи для лучшего роста новой травы; вместе с посохшей ветошью иногда горят кустарники и туграк. Однако теперь пастухов здесь еще не было; только кое-где встречали мы одиночных охотников, которые приходят сюда за маралами и для ловли в капканы лисиц или волков. Другие же специально занимаются ловлей хищных птиц — ястребов и соколов. Для этого на открытом песчаном плесе реки делается из невысокого тростника небольшая (3—4 фута в диаметре) круглая загородка; тростник втыкается в почву не часто и притом несколько наклонно внутрь круга. Затем снаружи обтягивается тонкая сеть, прикрепленная к земле; верхнее же отверстие остается открытым. В средину такой ловушки привязывается для приманки белый голубь[476], которому насыпается здесь же и корм. Голодный пролетный хищник, заметив приманного голубя, бросается на него сверху и запутывается в сетке. Охотник ставит несколько таких ловушек и в течение дня раза два-три их осматривает. На Хотан-дарье подобным способом всего больше ловят ястребов-тетеревятников (Astur palumbarius); возле же Хотанского оазиса чаще, как говорят, попадаются соколы. Тех и других обучают, после поимки, для охоты на зайцев и продают любителям. Вообще охота этого рода еще достаточно развита в Восточном Туркестане. Больших ловчих птиц, именно беркутов, ловят на пролете в горах в капканы, обвернутые войлоком, чтобы не повредить ногу хищника; приманкой служит кусок мяса. Посредством беркутов добывают хара-сульт, лисиц, даже кабанов, волков и диких кошек.
Через три небольших перехода вниз по Хотан-дарье мы достигли того места, где в восточный берег описываемой реки упирается обрывистым мысом невысокий хребет или, правильнее, горная гряда, известная туземцам под именем Мазар-таг. Эта гряда в восточной своей окраине имеет не более 1½—2 верст в ширину, при высоте около 500 футов над окрестностями, и состоит из двух параллельных, резко по цвету между собой отличающихся слоев: южный — красная глина с частыми прослойками гипса, северный — белый алебастр. В тех же горах, верстах в 25 от Хотан-дарьи, добывают, как нам говорили, кремень, который возят на продажу в Хотан. Описываемая двухцветная гряда уходит из глаз в песчаную пустыню, заворачивая притом к северо-западу, и, повышаясь немного в средине, тянется, по словам туземцев, до укрепления Марал-баши на р. Кашгарской. Растительности в Мазар-таге нет вовсе; притом горы эти снизу до половины засыпаны песком; обнаженная же их часть, в особенности красная глина, сильно разрушается. На мысе, который упирается в Хотанскую реку, видны остатки двух мазаров — древнего и более нового, выстроенного при Якуб-беке; последний разрушен китайцами. Старый же мазар, по преданию, построен каким-то арабским витязем, который, воюя на Хотанской реке с мачинцами, ежедневно приезжал сюда для ночевки. Вид от обоих мазаров на беспредельную песчаную пустыню крайне оригинальный, и место здесь самое подходящее для отшельнической жизни аскета.
Погода попрежнему продолжала стоять ясная, тихая и днем жаркая. Однако за десять дней нашего пути от Тавек-кэля, в особенности после нескольких ночных морозов (до —4,1 °), случившихся в двадцатых числах сентября, растительность быстро пожелтела, за исключением только облепихи да кое-где Gynanchum acutum [ластовень]. Вместе с тем окончился наш тощий ботанический сбор нынешнего года. В гербарии этом едва набралось 256 видов растений и было бы еще меньше без летней экскурсии в Кэрийских горах. Бедна оказалась и нынешняя зоологическая коллекция, копившаяся лишь по крохам от самого Лоб-нора.
В 25 верстах ниже Мазар-тага Хотанская река, еще струившаяся до сих пор малым ручейком, окончательно пересохла. Теперь до самого Тарима нам не предстояло видеть текучей воды; пользоваться же водой для питья приходилось из глубоких луж, оставшихся кое-где под берегами после летнего разлива; в низовье Хотан-дарьи даже эти лужи стали очень редки. Зато теперь мы имели отличную дорогу по сухому, широкому плесу реки и поэтому могли итти быстрее. Съемку также можно было делать буссолью; тогда как при следовании ломаной береговой тропинкой по туграковым зарослям работа эта производилась компасом.
В окрестностях Мазар-тага и далее вниз по Хотан-дарье часто попадались нам следы маралов, а также тигров и реже кабанов. Нечего говорить, с каким увлечением старались мы убить которого-либо из этих зверей, в особенности тигра; но увы! даже выстрелить по нему не пришлось. Между тем нередко по ночам названный зверь шлялся вокруг нашего бивуака; случалось, что и днем мы находили совершенно свежие его лежбища. Маралы, у которых в это время была течка[477], также попадались при поисках в туграковых лесах, но подкрасться к чуткому зверю решительно было невозможно вследствие хрупотни, которая сопровождала каждый шаг охотника по хламу и валежнику здешних зарослей. У водопоев, обыкновенно испещренных следами тех же маралов, мы не один раз караулили зверя, но также напрасно. Наконец, как единственное, и повидимому, самое надежное средство, производили иногда облавы: в загонщики посылались казаки; в стрелки, кроме меня, Роборовского и Козлова, поочередно также становились несколько казаков. Однако и тут не было удачи. Тигра ни разу не выгнали, а маралы хотя и попадались в загонах, но или проскакивали в стороны, или пробегали гущиной незаметно для стрелков; впрочем, раза два-три казаки стреляли по этому зверю, недалеко и безуспешно. Словом, немало потратили мы времени и труда для охоты за зверями во время пути по Хотан-дарье, но убили одного только кабана.
Из птиц иногда случалось добывать фазанов, которых здесь хотя и довольно, но они держатся вразброд. Там, где воды близко нет, эти сметливые птицы выкапывают ямки в сыром песке и таким способом устраивают для себя водопой. На том же сыром песке по плесу Хотан-дарьи вниз от урочища Беделик-утак, нам нередко встречались довольно обширные (иногда до сотни квадратных сажен) площадки, поверхность которых сплошь была изрыта мелкими жучками (Heterocercus dilutissimus Reitter n. sp.), вероятно кладущими здесь свои яйца.
В последних числах сентября неотступная дневная жара, длившаяся в продолжение почти всего этого месяца, прекратилась; после небольшой бури атмосфера сделалась облачной и наполнилась густой пылью. Итти теперь было прохладно, но уже недалеко оставалось и до Тарима. Незадолго до сворота хотанской дороги к переправе через эту реку нас встретил торговый аксакал из Аксу и с ним двое киргизов, вожатых от новых верблюдов, высланных для нашего каравана к названному городу из пределов Семиреченской области.
Тигр и его привычки. Расставаясь теперь с Хотанской рекой, а вскоре и со всем бассейном Тарима, не лишним будет подробнее рассказать о самом замечательном звере здешней местности, о котором вскользь упоминалось на предыдущих страницах. Речь идет о тигре.
Эта «царственная кошка» в районе наших путешествий по Центральной Азии найдена была лишь в Чжунгарии и Восточном Туркестане. В первой тигры довольно обыкновении по долине р. Или; затем спорадически попадаются в тростниковых зарослях к северу от Тянь-шаня, как, например, возле г. Шихо, или на болоте Мукуртай и в других местах; но вообще в Чжунгарии тигров немного. Несравненно обильнее этот зверь в Восточном Туркестане, где обширные джангалы представляют ему надежное убежище; теплый же климат, обилие кабанов и домашнего скота обеспечивают привольную жизнь. Возле больших оазисов, как, например, Хотан, Чира, Кэрия и другие, в окрестностях которых густые заросли большей частью истреблены, описываемый зверь почти не встречается. Всего же более тигров в таримской котловине, по самому Тариму, затем в Лоб-норе, а также по рекам: Хотанской, Яркендской и Кашгарской. Ростом здешний тигр, называемый туземцами джуль-барс, не уступает своему индийскому собрату. Мех же зверя представляет середину между короткой шерстью тигра тропических стран и довольно длинным густым волосом экземпляров из Амурского края.
Подобно большей части хищных зверей, тигр, как известно, избирает ночь для своей деятельности. Днем он лежит в джангале и только в исключительных случаях, при сильном голоде, или в удаленности от жилья человеческого, выходит на добычу. Обыкновенно же отправляется на свои поиски при закате солнца и рыщет всю ночь до утра. Ходит весьма осторожно — прутика не сломает, в густом тростнике пробирается как змея, голову держит вниз, обнюхивая почву[478], и лишь изредка настораживается, осматриваясь по сторонам. Заметив добычу, артистически подкрадывается к ней и делает огромный (до семи сажен, по уверению туземцев) прыжок, иногда другой поменьше и третий еще короче; более трех прыжков не бывает, ибо зверь устает по объяснению лобнорцев. Не пойманную сразу добычу, что, впрочем, случается редко, тигр не преследует. Не знаю насколько верно, но лобнорские охотники уверяли нас, что тигр иногда подражает голосу марала, зовущего свою самку, и таким образом старается обмануть осторожного зверя.
Любимую пищу того же тигра составляют кабаны[479], затем коровы и бараны местных жителей. Если скот загнан на ночь в глиняную или тростниковую загородь, то описываемый зверь нередко забирается туда и вытаскивает свою добычу. Кроме того, тигр изредка ловит маралов, а при голоде — зайцев, даже молодых гусей и уток; слышали мы также, что в желудке экземпляров, убиваемых летом, случалось находить рыбьи кости. С пойманной добычей тигр нередко сначала играет, подбрасывая ее вверх и в стороны, как то делают домашние кошки. Если добыча слишком велика, например лошадь или бык, то зверь оставляет ее на месте излова; в противном случае утаскивает и прячет в гущине. За исключением сильного голода, тигр не приступает тотчас же к еде, но дает трупу остынуть. Приходит его есть или на закате солнца (вдали от жилья) или гораздо чаще ночью, к остаткам возвращается и в следующие ночи, если их не успеют дочиста съесть волки; падали вовсе не трогает.
По общим отзывам туземцев Восточного Туркестана, на людей тигр здесь не нападает даже при голоде; встретив же человека, обыкновенно делает вид, будто его не замечает, и потихоньку отходит в сторону. Будучи раненым, зверь бросается на стрелка, схватывает его за что попало зубами и теребит лапами. Лобнорские охотники говорят, что тигр вообще мало вынослив на рану и иногда бывает убит одной пулей их малоколиберных фитильных ружей. Однако эти охотники лишь в исключительных случаях стреляют описываемого зверя, да и то обыкновенно из безопасной засадки или если случится загнать его в воду. Всего же чаще здесь отравляют тигра (челебухой) на задавленной им скотине.
Голос царственного зверя — отрывистый, довольно громкий неприятный звук, иногда повторяемый несколько раз сряду. Впрочем, тигр издает свой голос редко, обыкновенно рассердившись, например, когда ушла добыча. Время течки того же зверя бывает осенью. Ранней весной тигрица щенит от 2 до 4, реже до 6 котят; в последнем случае, как замечают туземцы, сама мать съедает двух своих детенышей. Молодые остаются при матери, пока порядочно подрастут и научатся сами ловить добычу.
Мне лично при многократных охотах за тиграми как в Восточном Туркестане, так и в Уссурийском крае ни разу не удалось даже выстрелить по этому зверю. Отыскать его днем без большой облавы — дело редкого случая. Тем более, что тигр, о котором, как известно, без числа рассказываются всякие страхи, в действительности весьма боится охотника и обыкновенно старается уйти незамеченным. Приходилось мне также несколько раз караулить описываемого зверя ночью, но опять-таки безуспешно. Хотя подобный способ охоты более верный, но и более опасный, ибо даже в лунную ночь невозможно быть уверенным в меткости выстрела.
Вот несколько случаев, сообщенных нам лобнорскими охотниками об их охотах за тигром.
Однажды этот зверь задавил на Лоб-норе корову. Всзле нее тотчас были насторожены четыре лука со стрелами. Ночью, когда тигр пришел к своей добыче, одна из стрел попала в переднюю часть его тела и увязла там. Зверь убежал. Утром следующего дня местный охотник случайно набрел на след раненого тигра и отправился его отыскивать. Пройдя немного, он увидел зверя, лежавшего в тростнике. Не успел еще стрелок поставить свое фитильное ружье на сошки, как тигр бросился к нему и схватил за левую руку. По счастью, стрела, сидевшая в ране, случайно уперлась в грудь несчастного своим свободным концом и через это, вероятно, причинила зверю столь сильную боль, что он тотчас оставил охотника, даже не переломив ему руки. Больной пролежал с полмесяца и выздоровел.
Несколько лет тому назад в д. Ахтарма на Тариме тигр повадился каждую ночь таскать баранов из загона. Наглость зверя дошла до того, что однажды он забрался в загон уже утром, когда скот еще не был выпущен, задавил барана и, вероятно, от голода, принялся тотчас его есть. Двое таримцев с ружьями прибежали к загону. Тигр, увидав людей, кинулся на них, схватил одного за голову и оторвал ее. Другой охотник тем временем успел скрыться.
Однажды таримцы положили отраву в задавленную тигром корову. Зверь ночью съел отравленное мясо и ушел. Двое охотников — отец с сыном — пошли утром его следить. Близко набрели они на одуревшего, однако, еще живого тигра, но не успели выстрелить, ибо он бросился на охотников, схватил ближайшего, именно отца, зубами и обнял лапами. Видя неминуемую гибель своего родителя, сын со всего размаха ударил зверя по спине длинным и увесистым ружьем. Получив сильный удар и ранее того ошеломленный отравой, тигр оставил жертву и скрылся в тростнике, где вскоре издох. Измятый же охотник, несмотря на сильные раны, выздоровел, хотя и болел довольно долго.
Иногда лобнорцы устраивают на тигра облавы. Однажды при такой облаве шесть человек стрелков разместились на узкой прогалине между тростником. Сначала все храбрились, но когда дело стало близиться к развязке, то, по собственному потом признанию, сильно трусили. Один из тех же стрелков убоялся до того, что, несмотря на холод (дело было зимой), снял халат и повесил его повиднее на тростник, рассчитывая, что тигр бросится на этот халат вместо человека. Несколько загонщиков были посланы кричать с противоположной стороны тростниковой площадки. Спугнутый тигр неслышно (был ветер) подошел к самым охотникам, как раз к тому месту, где висел халат, и в один мах перепрыгнул прогалину, занятую стрелками. Никто из них стрелять, конечно, не успел; халат же во время прыжка зверя свалился на землю. Увидав это, фланговые охотники, не знавшие о подобном ухищрении своего товарища, думали, что тигр смял его под себя и с испугом прибежали на помощь. Окончилась эта история общим хохотом, тигр же ушел благополучно.
Однажды лобнорцы застали тигра в тростнике, окруженном со всех сторон водой, так что зверю, куда бы он ни направился, приходилось плыть. Несколько охотников засели на противоположной стороне воды; другие пугнули тигра, который, нужно заметить, очень хорошо плавает. Зверь как раз поплыл на стрелков. Последние, увидав это, до того испугались, что вовсе не думали стрелять; один же спрятался в воду вместе со своим ружьем. Тигр переплыл пролив и ушел в тростник. В другой раз осенью лобнорцы загнали тигра в холодную воду, изморили его там на лодках и убили.
По словам тех же лобнорцев, весной и осенью, когда проваливается лед, тигр весьма боится по нему ходить, держится где-либо в одном месте, питаясь кабанами, если они есть, а то и голодая до полного замерзания или вскрытия воды.
Климат сентября. Незаметно, как и многие другие месяцы нашего путешествия, минул сентябрь, проведенный нами на реках Юрун-каш и Хотанской от оазиса Хотан до урочища Беделик-утак, на абсолютной высоте от 4 400 до 3 300 футов. Исключительную для здешних мест особенность этого месяца составляла совершенно ясная погода, длившаяся 16 суток сряду с 12-го до 28-го числа. Пыли в воздухе в это время не было, небо над нами расстилалось голубое, солнце ярко светило, и также ярко блестели ночью звезды. Ничего подобного мы не видали за все время своего пребывания в бассейне Тарима. Такое чудо обусловливалось, во-первых, продолжительным затишьем, во время которого вся пыль осела из воздуха, а во-вторых, прекращением тибетских дождей, ради чего неоткуда было взяться облакам; впрочем, последние и летом вероятно не далеко заходят от окрайних гор в глубь песчаной пустыни.
Ясная атмосфера и затишья породили сильные дневные жары, продолжавшиеся почти через весь сентябрь и достигавшие +32 ° в тени в 1 час дня в начале и + 28,9 ° в конце описываемого месяца; до 28-го числа, с которого опять заоблачнело и сделалось прохладнее, ни разу не замечалось в тот же час наблюдений ниже +23,2 ° в тени. Однако не столько велика была жара сама по себе, как сильно жгло солнце в здешнем страшно сухом воздухе. В то же время при сильном ночном лучеиспускании температура по закате солнца быстро падала. Первый ночной мороз (—0,8 °) случился 17 сентября; затем 21-го числа тот же мороз достигал —4,1 °; всего морозных ночей в описываемом месяце было шесть. Вообще контрасты дневной и ночной температуры в сентябре были очень велики: так, 17-го числа при морозе —0,8 ° на восходе солнца в 1 час дня было 25,6 ° в тени; или 21-го числа —4 ° на восходе солнца и 24,3 ° в тени в 1 час пополудни; в этот же день рыхлая голая почва в лесу (правда, в укрытой площадке) нагрелась еще до 56 °.
Температура воды в реках Юрун-каш и Хотанской вследствие их мелководия и того же жгучего действия солнечных лучей была в сентябре сравнительно очень высока: 24,8 ° 7-го числа, 22,9 ° 16-го и 23,2 ° 23-го числа[480]. Словом, сентябрь, средняя температура которого вышла 15,3 °, нисколько не был похож относительно погоды на осенний месяц, но более походил на июль наших стран.
Облачных и пасных дней в сентябре считалось только девять, да и то в начале и конце месяца. Дождя или грозы не было вовсе, но по берегу Хотан-дарьи в ясные холодные ночи иногда выпадала обильная роса. Затишья в сентябре сильно преобладали[481], ветры же дули слабые с различных сторон горизонта; лишь дважды (8-го и 28-го чисел) западный ветер достигал значительной силы. После такой маленькой бури на несколько дней сряду было облачно и густая пыль стояла в воздухе.
Вновь на Тариме. От урочища Зиль, в низовье Хотан-дарьи, путь на Аксу сворачивает к северо-западу на переправу через Тарим. Сюда пошли мы со своим караваном. Расстояние от сворота до переправы равняется 24 верстам. Местность эта поросла туграком и лишь в средине вдвигаются нешироким (версты 1½ в поперечнике) клином сыпучие пески, которые до тех пор тянутся по южную сторону дороги. Верстах в четырех не доходя Тарима лежит небольшой сухой рукав, отделяющийся от Яркендской реки. В этом рукаве вода бывает только летом; сам он порос туграком и мало заметен. Урочище, в виде острова, образуемого указанным рукавом и Таримом, называется Гас-кумы. Здесь сразу растительность становится обильнее и лучше, в особенности туграковые деревья. Теперь иссохшие на них листья имели совершенно золотой цвет; вообще вся флора была в полном осеннем уборе.
7 октября мы вышли на берег Тарима и тотчас же переправились в несколько приемов на другую его сторону на плашкоуте, выстроенном еще при Якуб-беке. Переправа эта находится как раз возле того места, где реки Яркендская и Аксуйская сливаются между собой. Первая притекает от юго-запада с ледников Мус-тага; вторая — от северо-запада с ледников Тянь-шаня. Хотя Аксуйская река гораздо короче Яркендской, но при устье многоводней и идет двумя рукавами по плесу в полверсты или более шириной. Яркендская же река здесь не имеет такого широкого плеса, зато, как говорят, глубже. Соединившись при абсолютной высоте 3 100 футов, обе названные реки образуют Тарим, который, однако, зовется здесь туземцами Аксу-дарья, по имени более крупной из слившихся рек. Вода в них осенью была мутная, так же как и в новорожденном Тариме. Ширина этого последнего на месте нашей переправы, при малой воде, каковая стояла в то время, равнялась 80 саженям. Яркенд-дарья имела около 30 сажен ширины; Аксу-дарья приходила, как выше сказано, двумя рукавами, каждый почти таких же размеров, как и Яркендская река.
Сам Тарим не идет здесь корытообразным руслом как в нижнем своем течении. Высота берегов этой реки в окрестностях переправы не более, чаще менее, одной сажени над малой водой; притом берега беспрестанно обваливаются и подмываются. Максимум глубины Тарима на той же переправе был 5¼ футов; средним числом описываемая река имела воды на 3—4 фута, и эта глубина наименьшая, по словам местных перевозчиков. Скорость течения равнялась 160 футам в минуту близ северного берега[482]; температура воды там же, в 1 час пополудни 7 и 8 октября, колебалась от 11,9 до 11,2 °. К площади, занятой текучей водой, примыкал на левом берегу Тарима топкий (из песка и намывного лёсса) плёс около 140 сажен шириной. Весь этот плёс, равно как и низкие части берегов, заливаются летней водой, которая в июне прибывает, как нам говорили, более чем на сажень против своего низкого уровня.
Сопоставляя вышеприведенные цифры размеров Тарима при его колыбели с того же рода данными, добытыми мной при первом (в 1876—1877 гг.) посещении низовья этой реки, где она всюду имеет от 2 до 3 сажен глубины, позволительно теперь с большим вероятием сказать, что по всему Тариму вплоть до Лоб-нора возможно, даже при малой воде, плавание речными пароходами, сидящими не глубже 3 футов. Опасаться широких мелководных разливов в непромеренной части того же Тарима от вышеописанной переправы до устья Уген-дарьи нет резона, ибо даже в подобном случае описываемая река для избежания своего засорения песком, изобильно приносимым как водой, так и весенними бурями, должна иметь и поддерживать собственное русло, как это делает тот же Тарим в оз. Кара-буран, частью и в Лоб-норе. Затем Яркенд-дарья, судя по ее глубине и размерам при устье, а также по расспросным данным, вероятно, доступна для тех же мелкосидящих пароходов, вверх от Тарима до впадения Кашгарской реки, а при большой летней воде, быть может, и дальше. По Аксуйской реке пароходы могут плавать лишь до ближайших окрестностей г. Аксу. Наконец, левый приток нижнего Тарима, р. Конче-дарья также судоходна от своего устья до г. Курли, быть может и до оз. Багараш, откуда эта река вытекает (114).
Берега как самого Тарима, так равно рек Яркендской и Аксуйской, при их слиянии, поросли, благодаря богатому орошению, сравнительно лучшей растительностью, чем на бедной водой Хотан-дарье; даже туграк выглядывает здесь более стройным и красивым деревом; из других древесных пород попадается только джида [лох]. Кустарники же — облепиха, кендырь, джантак, солодка, тамариск и колючка — растут здесь в изобилии и часто образуют непроходимые заросли. По заливным берегам Тарима местами встречаются площади, густо поросшие маленькой кугой (Typha stenophylla) и тростеполевицей (Calamagrostis Epigejos). В общем, однако флора весьма бедная. Бедна также и фауна. Оседлые звери и птицы те же, что на соседней Хотан-дарье. Для пролетных птиц, главным образом водяных и голенастых, Яркендская река, как раньше было говорено, служит большим путем весной и осенью. При нас теперь еще много здесь летело серых гусей, уток и бакланов. По словам туземцев, весной птиц летит еще больше, отчасти, вероятно, и потому, что тогда пролет идет гораздо быстрее. Рыбы в новорожденном Тариме много, как и во всей этой реке. Туземцы, переправлявшие нас, называли лобнорские виды — тазек-балык и минлай-балык; еще упоминали о какой-то лягам-балык, достигающей 60—70 фунтов весу. Сами мы добыли на переправе маринку (Sehizothorax chrysochlorus n. sp.) и гольца (Nemachilus yarkandensis); кроме того, в соседней Аксуйской реке, впрочем несколько выше ее устья, пойманы были еще два вида маринки (Sehizothorax latifrons n. sp., Seh. malacorrhynehus n. sp.), другой вид гольца (Nemachilus strauchi) и губач (Diplophysa scleroptera, n. sp.).
Возле самого таримского перевоза живут только четыре семейства дулан; вниз по реке кочуют пастухи со скотом. Затем в расстоянии немного большем сотни верст от той же переправы лежит, как нам говорили, на левом берегу Тарима селение Таллык-булун, в котором около сотни дворов. Жители здесь занимаются хлебопашеством и скотоводством. Вверх по Яркендской реке в ее низовье также встречаются лишь пастухи. Дороги в Яркенд здесь нет; иногда только ходят беспаспортные.
Замерзает верхний Тарим, по словам туземцев, в начале декабря и стоит подо льдом немного меньше трех месяцев. Сыпучие пески тянутся по правому берегу этой реки, не прерываясь во всю длину ее течения; на левом берегу те же пески несравненно меньше и не сплошные. Широкая долина, сопровождающая весь Тарим, покрыта туграковыми и кустарниковыми зарослями; местами изобильны здесь болота и озера.
Следование по оазису Аксу. Проведя двое суток возле таримской переправы, мы пошли в оазис Аксу. Дорога, возможная, хотя с трудом, и для колесной езды, направляется вверх по левому берегу Аксуйской реки на расстоянии от нее нескольких верст. В немного большем отдалении справа от нас, т. е. с востока, виднелись сыпучие пески, которые тянутся довольно далеко к северо-западу вдоль культурной полосы Аксуйского оазиса, а также и вниз по Тариму. Местность, где мы шли, была поросшая туграком и кустарниками, теми же, что и на Тариме; прибавился лишь Halostachys caspia, которого нет на низовье Хотанской реки. Кое-где видны были следы старинных пашен. Вообще лёссовая почва в районе, ближайшем к Тариму, удобна для обработки; несколько подальше она становится солончаковой, и местность принимает совершенно цайдамский характер; нет только хармыка. На правом берегу Аксуйской реки в значительном, впрочем, от нее удалении, поселения тянутся, как нам говорили, вплоть до Яркенд-дарьи. По нашему же пути южная окраина культурной полосы лежала от таримской переправы на расстоянии 27 верст. Здесь при д. Матан мы вошли в оазис Аксуйский, один из самых обширных и богатых во всем Восточном Туркестане.
Цифру населения этого оазиса, при неоднократных о том расспросах, туземцы определили нам в 56 тыс. семейств[483]. По народностям, согласно тем же сведениям, всего более — ардбюль; затем следуют выходцы из Кокана, или, как их называют, старинные сарты (до 10 тыс. семейств), дуланы (5 аймаков, всего около 1 тыс. семейств), оседлые киргизы (немного), хурасан[484] (очень мало, самые красивые), и наконец, какие-то матан[485] (до 600 семейств). Живут в Аксуйским оазисе просторно; земля здесь очень плодородна и ее много, как равно много воды для орошения полей[486]. На них засевают рис, пшеницу, ячмень, кукурузу, лен (мало), кунжут, горох, вообще хлеба, свойственные и другим здешним оазисам; посев бывает двойной в течение одного лета; урожай очень хороший. Садоводство также процветает; шелководство только начинается.
В северной окраине описываемого оазиса лежит его административный центр — г. Аксу. Сюда мы теперь и направились. От д. Матан потянулось сплошное население по обоим берегам Аксу-дарьи, в которую вскоре впадает справа довольно большая Таушкан-дарья. Плес главной реки, т. е. Аксуйской, здесь около версты в поперечнике; русло же воды не шире 40—50 сажен; бродов, вероятно, нет. Туземцы, как было видно, живут зажиточно. Сакли выстроены из пластов лёсса в виде больших кирпичей или реже, из необожженного кирпича. При всех саклях сады, фрукты в них очень хорошие. Мы в изобилии покупали яблоки, груши, персики, виноград, арбузы и дыни. Погода стояла превосходная. Несмотря на половину октября и на ночные морозы до —10 °, днем температура поднималась до 20,2 ° в тени; на полях местами еще стоял несжатый рис; с фруктовых деревьев только начинали осыпаться листья; ива же и тополь еще совершенно были зелены. Появились и птицы, старые знакомцы — серые вороны, сороки, а также в большом числе прилетевшие сюда на зимовку грачи, галки, голуби-клинтухи; немало было и скворцов, но фазаны (Phasianus insignis) попадались пока лишь изредка.
Вследствие опять наступившей ясной погоды, от д. Матан, следовательно верст за двести, стала нам видна, хотя еще в туманных очертаниях, самая высокая вершина всего Тянь-шаня — Хан-тенгри (115). Через два небольших перехода эта громада обрисовалась совершенно ясно обширным снеговым куполом. К востоку и западу от него (как казалось в перспективе) сбегали снеговые гряды, заканчивающиеся также высокими снеговыми вершинами.
Местные жители попрежнему дружелюбно встречали нас, хотя и не с такой откровенной сердечностью, как в мачинской земле. Китайцы же опять стали вредить исподтишка, распуская среди населения нелепые о нас слухи, запрещая туземцам ходить к нам, или продавать съестные припасы и пр. Всего же нахальнее оказывались китайские солдаты (исключая дунган), которых приходилось встречать по пути. Один из таких солдат без всякой уважительной причины осмелился даже броситься на нашего казака; виновный был тут же наказан. Вместе с тем я написал начальнику китайских войск в Аксу письмо об этом происшествии и просил прекратить своеволие солдат; в противном случае грозил стрелять негодяев. Через сутки явился китайский чиновник с словесным объяснением от того же войскового начальника, что он принял самые строгие меры и очень рад (воображаю как?!) нашей расправе с озорником-солдатом.
На последнем бивуаке перед Аксу нас встретили торгующие в этом городе русские подданные сарты и предложили обильный дастар-хан[487]. В следующий день мы вышли на большую кашгаро-аксуйскую колесную дорогу и сделали по ней почти весь свой переход. Аксу-дарья отошла здесь несколько к западу. Несмотря на близость большого города, население все-таки живет просторно. Местность носит название Яр-баши по причине высокого (от 10 до 12 сажен) лёссового обрыва, который резко ограничивает здесь культурную долину Аксуйской реки и, вероятно, некогда служил ее берегом. Восточнее указанного обрыва расстилается высокая равнина совершенно бесплодная. Верстах в десяти не доходя самого г. Аксу лежат два глиняных укрепления, выстроенные китайцами. Большее из них, находящееся возле самой кашгарской дороги, по западную ее сторону, имеет, как обыкновенно у китайцев, квадратную форму, зубчатую стену и фланкирующие башни по углам, а также в средине фасов. Длина каждого из них на-глаз около 600 шагов; высота стены 3—3½ сажени. Впереди главной ограды, шагах в 40—50, тянется оборонительная стенка около сажени высотой; перед ней выкопан ров (сажени 4—5 в ширину при глубине около сажени), который, вероятно, может наполняться водой. Напротив этого укрепления в расстоянии около версты лежит другое, гораздо меньшее, так называемый импан (вроде оборонительной казармы). В обоих укреплениях помещались китайские солдаты, которых в это время в Аксу было, как нам говорили, около тысячи человек.
Город Аксу, куда мы пришли 16 октября и устроились бивуаком на учтурфанской дороге, расположен, при абсолютной высоте 3 300 футов, возле того же отвесного обрыва Яр-баши, о котором было упомянуто выше. Вода сюда доставляется речкой, быть может даже арыком Танакак-су; Аксу-дарья (главное ее русло) лежит верстах в 15 западнее. Кроме старинного мусульманского города, в Аксу находятся еще два небольших, обнесенных высокими стенами, города китайских: Арсук, или Янги-шар, и Китай-шари[488]. Население мусульманского города, как нам говорили, простирается до 10 тыс. семейств. Базаров четыре, в том числе один китайский; главный торг бывает по пятницам. Число наших купцов-сартов изменяется от 100 до 300 человек. Из мануфактурных произведений Аксу славятся кожевенные изделия (сапоги, узды, седла и пр.) и медная посуда; вывозят также отсюда продукты земледелия, как например, рис в Хотан и к нам в г. Каракол. Торговля описываемого города довольно обширная. Через тяньшанские перевалы Мусарт и Бедель сюда приходят русские товары, из Хами через г. Куча китайские, местные же привозятся из Хотана, частью из Яркенда и Кашгара. Наконец, описываемый город замечателен еще тем, что составляет ныне местопребывание китайского дао-тая, заведующего четырьмя восточными округами (Карашар, Куча, Аксу и Уч-турфан) в Восточном Туркестане (116).
В Аксу мы только передневали, сделали кое-какие покупки и продали, кругом по десяти рублей, 37 уцелевших своих верблюдов, прошедших под вьюком 7 тыс. верст. Взамен были завьючены 40 новых верблюдов, высланных нам из Семиречья. Теперь кончилась и моя съемка, ибо дальнейшая дорога до г. Каракола (315 верст) была снята еще в 1877 г. капитаном Сунаргуловым (117).
Выступив из Аксу, мы сделали небольшой переход по местности, попрежиему просторно населенной, и остановились дневать на берегу Аксу-дарьи, где в густых зарослях облепихи встретилось много фазанов (Phasianus insignis), а также зимующих горихвосток (Ruticilla erythrogastra); здесь же впервые был найден обыкновенный в нашем Туркестане испанский воробей (Passer salicarius); кроме того, попадались зимующие черные дрозды (Merula maxima), корольки (Regulus flavicapillus), кряковные утки и другие птицы.
Аксуйская река была пройдена нами вброд, имевший теперь, при самой малой воде, около 3½ футов глубины; ширина главного русла простиралась до 25 сажен; течение очень быстрое, вода светлая. Летом река, как говорят, заливает весь свой плёс, усеянный мелкой галькой и имеющий здесь около версты в поперечнике; переправа тогда производится на пароме.
На западной стороне Аксу-дарьи опять потянулись деревни, сначала по обе стороны учтурфанской колесной дороги, затем лишь слева от нее; справа же раскинулся пустырь. Так продолжалось до р. Таушкан-дарья, которую мы перешли вброд[489]. Глубина его была 3 фута, ширина речного русла около 25 сажен, течение быстрое, вода светлая; летом перевозят здесь на пароме. За Таушкан-дарьей население появилось опять по обе стороны дороги, пройдя по которой 7 верст мы вступили при д. Танагач[490] в пределы оазиса Уч-турфан.
Оазис Уч-турфан. Этот небольшой оазис лежит в плодородной долине Таушкан-дарьи[491] и составляет собственно продолжение оазиса Аксуйского как по своему общему характеру, так и по составу населения. Количество последнего, согласно расспроеным сведениям, не велико — всего 3 600 семейств[492]. Тем не менее Уч-турфанский оазис выделен ныне китайцами в особый округ второй степени. Его управитель со своими чиновниками помещается в небольшом городишке того же имени, лежащем на расстоянии 80 верст от Аксу. Дорога в пределах описываемого оазиса попрежнему отличная колесная и даже сплошь обсаженная талом. Устроена она при Якуб-беке. От его времен возле той же дороги сохранился, ныне заброшенный глиняный форт Ачь-таг, рядом с которым мы ночевали. Форт этот лежит у подножия трех изолированных, совершенно бесплодных горок, поднимающихся (на-глаз) футов на 700 над окрестной местностью. По пути нам теперь довольно часто встречались дуланы, монгольский тип которых в особенности хорошо сохранился у женщин. Мужчины, как этого племени, так и других, живущих в Уч-турфанском оазисе, получили от местного китайского начальника приказание носить косы, и мы у многих видели уже довольно длинные волосы на голове.
Погода, несмотря на последнюю треть октября, стояла отличная — постоянно ясная[493] и днем теплая; ночью же перепадали небольшие (до —5,8 °) морозы. Днем на пригреве солнца летали бабочки, мухи и мошки; на болотах еще довольно много было цветущих одуванчиков, попадался а цветущий касатик; тут же держались зимующие кряковые утки, а по залитым рисовым полям везде копались грачи — совершенно как у нас весной.
Городишко Уч-турфан, посещенный нами 23 октября, лежит на абсолютной высоте 4 400 футов и состоит из китайской крепости, на восточной стороне которой скучено до сотни туземных саклей; здесь же и лавки; торговля, впрочем, ничтожная. Крепость, как обыкновенно, глиняная, квадратного очертания; высота зубчатой стены около 3½ сажен; длина каждого фаса шагов 400—500; в средине и по углам этих фасов (кажется, только на двух) стоят фланкирующие башни; впереди оборонительная стенка со рвом шириной от 3 до 4 сажен при глубине около одной сажени. Описываемая крепость (если только можно употребить здесь это название) расположена как раз возле командующей над ней скалистой (большей частью с отвесными боками) гряды, футов 500—600 (на-глаз) высотой. На высшей точке западной части этой гряды, в расстоянии 800 или 1 000 шагов от самой крепости, устроена крошечная, вероятно не имеющая воды, цитадель. Сюда проложена дорога и, как кажется, колесная. Гарнизон Уч-турфана во время нашего прохода состоял, как говорили туземцы, из 500 человек; наполовину этого числа были солдаты из дунган. Они гораздо приличнее и вежливее солдат собственно китайских, притом весьма русским симпатизируют.
Со стороны же китайцев опять пришлось нам испытать неприятности. Учтурфанский амбань не только запретил в городе продавать нам что-либо, но даже поставил для этой цели на базаре караульных. Кроме того, посадил под арест и впоследствии тяжело наказал встречавшего нас торгового аксакала. Наконец, лишь только мы устроили свой бивуак (пройдя версты две за крепость), как начали сюда являться китайские солдаты и вести себя весьма нахально. Нескольким прошло это даром, так как мы не желали затевать ссоры; но подобное миролюбие только подбодрило наглецов. Один из них прямо залез в наш багаж и, несмотря на приглашение переводчика, не хотел уходить, стал даже ругаться. Тогда я приказал казакам наказать негодяя, который затем с криком побежал в крепость. На всякий случай мы приготовили винтовки, и ночью казаки держали усиленный караул. Однако солдаты из крепости больше не показывались.
Утром следующего дня караван наш двинулся к западу, по дороге, которая ведет в Кашгар. Верстах в 15 от города Учтурфанский оазис оканчивается. Немного раньше этого каракольский путь сворачивает вправо, и мы опять перешли на левый берег Таушкан-дарьи, которая здесь называется Аксай, а также Уч-турфан-дарьей. Кашгарская дорога направляется довольно долго по ее долине и при урочище Акчи сворачивает на юго-запад через горы в Кашгар. По этой дороге можно пройти на верблюдах и даже проехать, но с трудом, как говорят, в двухколесной арбе.
Подъем на Тянь-шань. Справа и слева Таушкан-дарьи горы теперь значительно к ней придвинулись. Перейдя названную реку, мы направились в ущелье Уй-тал, по которому лежит дорога на перевал Бедель. Местность до этого ущелья, на протяжении около 30 верст нашего пути, представляла безводную и бесплодную, довольно круто от гор покатую галечную равнину. Здесь врассыпную торчат кустики Reaumuria, Ephedra, Eurotia?, Sympegma?, изредка Artemisia [реамюрия, эфедра или хвойник, терескен, бударгана, полынь]; по сухим руслам дождевых потоков, где названная, растительность гуще, к ней прибавляются Garagana и Glematis [карагана и ломонос]. Устье ущелья Уй-тал, куда крутым спуском выходит от вышеописанной равнины бедельская дорога, врезано в почву футов на 200—300; бока этих обрывов отвесны и состоят из конгломерата. По быстро текущей тут речке недолго тянутся густые заросли облепихи, лозы, шиповника и барбариса. Много встретили мы здесь горных куропаток или кэкликов (Gaccabis ehukar) и желтоносых клушиц (Pyrrhoeorax alpinus); попадались также зимующие черные дрозды (Merula maxima), Garpodacus rubicilla и Garpodacus rhcdochlamys [чечевицы]. Окрестные горы были совершенно бесплодны. Несмотря на то, что местность повысилась до 7 тыс. футов, дневное тепло еще доходило до 15 ° в тени.
Расстояние от устья ущелья Уй-тал до вершины перевала Бедель равняется 36 верстам. Дорога здесь довольно хороша для верховой езды; не особенно трудна и для верблюдов, хотя иногда идет по карнизам и камням. Впрочем, таких трудных мест сравнительно немного, и сгруппированы они в среднем поясе ущелья. Бока его обставлены высокими, крутыми горными склонами, которые изборождены скалами, состоящими из известняка и глинистого сланца; ближе к перевалу встречается слюдистый сланец. Маленькое подобие леса из пород вышепоименованных найдено было нами лишь при устье описываемого ущелья. Далее вверх, до абсолютной высоты в 9½ или 10 тыс. футов, как по дну этого ущелья, так и боковым скатам гор, всего более на их северных склонах, растут врассыпную: карагана (Garagana jubata, Garagana sp.), барбарис, шиповник, сабельник, кустарниковая полынь, жимолость и белолозник (?); в поясе от 8 до 9 тыс. футов также врассыпную попадается, исключительно на северных горных склонах, стелющийся можжевельник. Из трав мы заметили несколько видов полыни и других сложноцветных, ревень и разные злаки. Последние, впрочем, появляются в обилии лишь тысяч от десяти футов абсолютной высоты. Здесь пастбища, в особенности по логам, довольно хороши. В верхнем горном поясе показались и присущие ему птицы: улары (Megaloperdix himalayanus), грифы, бекас-отшельник (Scolopax solitaria), оляпка, горный вьюрок, ворон и др. — все, однако, в малом количестве. Из зверей мы встретили только горных козлов (Capra sp.); кроме того, судя по норам, здесь много тарабаганов.
Несмотря на конец октября, снегу по описываемому ущелью и на окрестных горных склонах не было; лишь в малом количестве лежал снег на вершинах, ближайших к перевалу. Лед по р. Уй-тал показался от 8 тыс. футов; больше его стало лишь от 10 тыс. футов абсолютной высоты.
Жителей в том же ущелье нет. Только в 9 верстах от входа в него расположен маленький глиняный редутик — или, как здесь называют, «курган» — Ибрай, запирающий дорогу. Он обнесен нешироким рвом, ворот имеет двое. В эти узкие ворота наши завьюченные ящиками (с коллекциями) верблюды пройти не могли. Тогда караульные из туземцев предложили нам расширить проход в глиняной стене и сами участвовали в этой работе, приговаривая: «все равно, скоро русским ломать здешнюю китайщину придется». Помимо названного кургана, далее по ущелью лежали еще два, но меньших размеров и притом теперь заброшенные; кроме того, мы видели несколько старинных завалов из камней. По пути встречались нам небольшие караваны на верблюдах и лошадях. Одни из них шли из Каракола, другие из Токмака, третьи из Кульджи. Вообще движение через Бедель довольно бойкое и производится круглый год, хотя иногда затрудняется снегом. Помимо различных привозимых товаров, из наших пределов много гонят здесь скота (баранов и лошадей) в Аксу, Кашгар и даже в Хотан.
Переход границы. Переночевав невдалеке от перевала, мы начали утром 29 октября свое восхождение на Бедель (118). С южной стороны подъем здесь двойной; сначала тропинка идет версты полторы каменистым ущельем; затем зигзагами, около версты длиной, поднимается на кручу, где на площадке стоит глиняный курган (форт) ныне заброшенный. От этого кургана та же тропинка идет около версты полого, потом делается круче и снова зигзагами, на протяжении менее версты, но более крутыми, чем прежде, восходит на самый перевал. Его абсолютная высота, по нашему барометрическому определению, 13 700 футов. Вечного снега здесь нет. Однако в укрытых ущельях северного склона окрестных гор, на указанной высоте, зимний снег вполне не растаивает[494]. Быть может, он лежит постоянно и на северном склоне Беделя. При нашем здесь проходе снег лежал, на протяжении слишком двух верст спуска, на 2—3 фута глубины и был сверху покрыт ледяной корой. Вьючным верблюдам итти было крайне трудно, в особенности на косогорах. Несмотря на то, что на подобных местах каждое животное сводили поодиночке, и притом двое казаков поддерживали его веревками, один верблюд все-таки скатился в пропасть сажен 30 глубиной. По счастью, там был надут глубокий снег, так что упавший верблюд остался цел, даже не поломал вьючных ящиков. Всего для подъема на описываемый перевал в четыре версты длиной и на спуск с него в две версты нами употреблено было семь часов времени.
Переходом через Бедель, где, как известно, пролегает теперь пограничная черта России с Китаем, закончилось нынешнее наше путешествие в Центральной Азии (119). В тот же день я отдал по своему маленькому отряду следующий, прощальный приказ:
«Сегодня для нас знаменательный день: мы перешли китайскую границу и вступили на родную землю. Более двух лет минуло с тех пор, как мы начали из Кяхты свое путешествие. Мы пускались тогда в глубь азиатских пустынь, имея с собой лишь одного союзника — отвагу; все остальное стояло против нас: и природа и люди. Вспомните — мы ходили то по сыпучим пескам Ала-шаня и Тарима, то по болотам Цайдама и Тибета, то по громадным горным хребтам, перевалы через которые лежат на заоблачной высоте. Мы жили два года как дикари, под открытым небом, в палатках или юртах, и переносили то 40-градусные морозы, то еще большие жары, то ужасные бури пустыни. Ко всему этому по временам добавлялось недружелюбие, иногда даже открытая вражда туземцев: вспомните, как на нас дважды нападали тангуты в Тибете, как постоянно обманывали монголы Цайдама, как лицемерно-враждебно везде относились к нам китайцы. Но ни трудности дикой природы пустыни, ни препоны со стороны враждебно настроенного, населения — ничто не могло остановить нас. Мы выполнили свою задачу до конца — прошли и исследовали те местности Центральной Азии, в большей части которых еще не ступала нога европейца. Честь и слава вам, товарищи! О ваших подвигах я поведаю всему свету. Теперь же обнимаю каждого из вас и благодарю за службу верную — от имени науки, которой мы служили, и от имени родины, которую мы прославили…»
1. Обработка материалов, собранных Пржевальским, осуществлялась не только этими лицами, которые перечислены автором в предисловии, а явилась предметом работы и других русских ученых, в частности В. Л. Комарова, опубликовавшего «Ботанические маршруты важнейших русских экспедиций в Центральную Азию», вып. 1; Маршруты Н. М. Пржевальского. Труды Ботанического сада, т. 34, вып. 1, Петроград, 1920. Главные же материалы путешествий Николая Михайловича содержатся в серии «Научные результаты путешествий Н. М. Пржевальского по Центральной Азии», изд. Русского Географического общества. Вышли из печати: Отдел зоологический, т. I — млекопитающие, ч. 1, обработал Е. Бюхнер, 1888; то же, ч. 2 — копытные, обработал В. Заленский. СПб., 1902; то же, том II — птицы, обработал Ф. Д. Плеске, вып. 1—3, 1889—1894; то же — птицы, вып. 4, обработал В. Бианки, 1905; то же, том III, ч. 1 — земноводные и пресмыкающиеся, вып. 1—4, обработал А. В. Бедряга, 1898—1912; то же, том III, ч. 2 — рыбы, вып. 1—3, обработал С. М. Герценштейн. СПб., 1888—1891. Отдел ботанический, т. I и II, 1889, обработал К. И. Максимович. Отдел метеорологический, обработал А. И. Воейков, СПб., 1895.
2. Н. М. Пржевальский 9/21 февраля 1883 г. представил отношение в Совет Русского Географического общества, в котором он писал: «Несмотря на удачу трех моих экспедиций в Центральной Азии и почтенные здесь исследования других путешественников, в особенности русских, — внутри Азиатского материка, именно на высоком нагорье Тибета, все еще считается площадь, более 20 тыс. кв. геогр. миль, почти совершенно неведомая. Приблизительные границы этого неизвестного пространства намечаются на юге 30 °, на севере 39 ° с. ш., а по долготе 82 ° и 102 °, считая к востоку от Гринвичского меридиана. Большую, западную часть такой terra incognita занимает поднятое на страшную абсолютную высоту (14—15 тыс. футов) столовидное плато Северпого Тибета, меньшая, восточная, половина представляет собой грандиозную альпийскую страну переходных уступов от Тибета к собственно Китаю…
…Продолжая раз принятую на себя задачу — исследование Центральной Азии, я считаю своим нравственным долгом, помимо страстного к тому желания, вновь отправиться в Тибет и поработать там, насколько хватит сил и умения, для пользы географической науки. Двинуться в путь рассчитываю, если не встретится особенных препятствий, в июне нынешнего года… В нынешнее путешествие я намерен приступить к исследованию Тибета, устраивая в благоприятных местностях этапные пункты, на которых будут оставаться, под присмотром и караулом нескольких казаков, лишние верблюды и лишний багаж. Экспедиционный же отряд налегке будет производить более или менее продолжительные экскурсии по радиусам от складочного пункта».
В план экспедиции входило изучение Северного Тибета, пути в Лхасу, изучение большого оз. Тенгри-нор, верховья Брамапутры, Ладака, оз. Дангра-юм-чо, отсюда пересечение Тибета на урочище Гас в Цайдаме, отсюда на Лоб-нор, после чего должен был начаться второй круг путешествия: опять Тибет, хребет Кара-корум, Хотан и, наконец, оз. Иссык-куль в Киргизии. Осуществить все это путешествие предполагалось в 2 года, смета, которую составил Пржевальский, предусматривала расход в 43 580 руб. — сумма весьма большая в то время. Как же в действительности удалось осуществить этот предварительный план и каковы результаты четвертого путешествия, лучше расскажет сама книга.
3. Ныне города Троицкосавск и Кяхта представляют один город под названием «Кяхта» (Бурят-Монгольская АССР).
4. А. М. Лушников — кяхтинский купец, отличавшийся широким гостеприимством. В его доме бывали Н. М. Пржевальский, Г. Н. Потанин, Д. А. Клеменц, В. А. Обручев и другие. У Лушникова была штаб-квартира русских путешественников, отправляющихся в Монголию или возвращающихся в Россию.
5. В долинах Хары и Баян-гола, а также Орхона и Селенги, земледелием сейчас занимаются не только китайцы, но и монголы, в последние 10 лет значительно расширившие посевные площади. Высота Урги (Улан-Батора), по современным данным, 1 297 м над уровнем моря.
6. Материал этого раздела («В Урге») частично повторяет то, что привел Пржевальский в своей книге «Монголия и страна тангутов» (М., 1946, стр. 47—50). Мы там же в примечаниях №№ 12—15 на стр. 306 отметили, что г. Урга, ныне Улан-Батор, сильно изменился за последние 20 лет, и поэтому данное описание монгольской столицы, может иметь только исторический интерес.
7. Нинг-ся (Нинься) — главный город одноименной провинции, входящей в состав Внутренней Монголии. Город расположен на р. Хуан-хэ.
8. Это замечание не совсем верно. Некоторые монгольские племена издавна знают земледелие, но занимались они им всегда как подсобной отраслью хозяйства, оставаясь в основном скотоводами. Особенно внедрилось земледелие у западно-монгольских племен.
9. Раздел, рассказывающий о монголах, частично повторяет содержание второй главы книги «Монголия и страна тангутов». Читатель должен помнить, что Пржевальский описывает обычаи и дает характеристики страны и населения второй половины XIX в. За время, прошедшее с момента путешествия (70 лет), многое изменилось в обычаях и развитии народов, населяющих Центральную Азию. В примечаниях к «Монголии и стране тангутов», №№ 29, 35, 38 и 47, мы попытались внести некоторые поправки в характеристику монголов, даваемую автором. Пржевальский не понимал, что многие качества, которыми он так щедро наделил монголов (леность, неразвитость и т. д.), являются результатом векового рабства монгольского народа, который был колониальным народом. Китай эксплоатировал Монголию и монголов, поощрял ламаизм, притуплял воинственный дух монголов, их свободолюбие, тормозил тягу к просвещению, которого в Монголии вообще не было, ибо Монголия совершенно не знала школ, и количество грамотных монголов насчитывалось единицами. Ламаизм оказал громадное отрицательное влияние на жизнь Монголии, феодализм был господствующей общественной формацией до самого последнего времени, а во Внутренней Монголии он и до сих пор в полном расцвете. Но достаточно было народам Северной Монголии взорвать старый общественный строй, уничтожить ламаизм — как экономическую и политическую силу, покончить с феодализмом, а заодно с китайским господством, ростовщичеством и засилием и создать новую революционную Монгольскую Республику, как в сравнительно короткий срок изменились условия, в которых живет монгольский народ, изменились его качества, быт, культура.
О достижениях Монгольской Народной Республики к ее 25-летию рассказано в небольшой нашей книге «Монгольская Народная Республика. Страна, люди, хозяйство». Ленинград, 1947 г. Ныне монголы начали строительство своей первой пятилетки. Достаточно сказать, что в 1952 г. в стране не должно остаться ни одного неграмотного взрослого человека, а после открытия в 1942 г. первого Монгольского университета в 1952 г. предполагается открытие Академии наук Монгольской Народной Республики.
10. Ныне в зоологической систематике не сохранилось этого названия дикого барана. Баран Дарвина принадлежит к виду Ovis ammon.
11. Чжен-фань — городок, носящий также название Минь-цинь, лежит в северном выступе Великой китайской стены у южной границы алашанских песков и в 100 км к северо-востоку от Ляпьчжоу (Увей), а не от Гань-чжоу.
12. Константин Васильевич Шарнгорст — русский геодезист, астроном, географ, член Русского Географического общества и профессор Академии Генерального штаба. Награжден медалями Общества за свои научные труды по определению долгот по телеграфу, за гипсометрические и астрономические определения.
18. При дальнейшем рассмотрении антилопа Кювье оказалась только местной формой газели дзерен, как и предполагал сначала Пржевальский. Латинское название этой антилопы — Procarpa gutturosa.
14. Ареал распространения антилопы хара-сульты значительно шире. Эта антилопа обычна в пустынных равнинах Средней Азии, Ирана, Азербайджана, в СССР она известна под названием джейрана. Сайга встречается гораздо восточнее, а именно в Котловине Больших озер Западной Монголии, а редкие экземпляры можно видеть и в гобийской «Долине озер» в МНР. Монгольская сайга — особый вид Saiga mongolica.
15. Обычай оставлять трупы, не зарывая в землю или сжигая их, широко распространен в буддийских странах Центральной Азии. Ламы гадали о судьбе умершего и считали, что если труп быстро съедается хищниками, то умерший — праведник и душа его угодна богу; наоборот, если труп долго лежит нетронутым — покойник был великим грешником. Поэтому никакого оскорбления нравственных чувств не было в описанном эпизоде.
16. Под названием слепыша Пржевальский описал цокора Myospalax fontanieri.
17. Измерение глубины Куку-нора было сделано участником экспедиции П. К. Козлова — А. А. Черновым, который нашел при пересечении озера с южного берега к о. Куйсу глубину в 37,5 м. На современных картах абсолютная высота уровня воды в Куку-норе принимается в 3 205 м, по другим источникам — 3 250, у Пржевальского же средняя отметка 3 261 м.
18. Подробное описание интересного альпийского оз. Куку-нор дано П. К. Козловым в его книге «Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото», главы XIII и XIV, стр. 178—210, М., 1947.
19. Здесь Пржевальский делает большую сноску о результатах съемки пандита (сейчас принята эта форма написания) А-К и об опубликованной Ост-индийским геодезическим бюро карте, в которой допущены многие ошибки. Это примечание мы полностью приводим здесь, так как оно очень большое и в основном тексте загромождает страницу.
«Revised Sketch map illustrating the explorations of A-K--in great Tibet and Mongolia 1879—1882 (in 3 sheets). Dehra Dun, June 1884. Нельзя обойти молчанием некоторых странностей, этой карты. Она издана (на трех листах) Ост-индским геодезическим бюро (Trigonometrical Branch, Survey of India) и заключает в себе маршрутно-глазомерную съемку славного путешествия, совершенного в 1879—1882 гг. в Тибете названным пундитом А-К (имена пундитов для их личной безопасности скрываются), с нанесением во многих местах прилегающих территорий и путей других путешественников. Цитируемая карта (масштаб 24 версты в английском дюйме) представляет уже второе исправленное (июньское) издание, долженствующее заменить, по словам заметки на полях той же карты, неверные январские оттиски. Вышеупомянутые же странности описываемой карты заключаются в следующем.
Пундит А-К в значительной части своего пути, именно от ключа Ниер-чувту (за хребтом Тан-ла) через урочище Тэнгелик в Цайдаме до оазиса Са-чжеу и от оз. Тосо-нор до окрестностей хырмы Дзун-засак, также в Цайдаме, шел тем самым путем, который в большинстве пройден был мною при третьем путешествии по Центральной Азии. Исправленное (июньское) издание карты появилось спустя около года после выхода в свет описания моего „Третьего путешествия“, к которому приложены две карты моей маршрутно-глазомерной съемки и одна из них относится к нагорью Северного Тибета. Из сличения этой карты с январским изданием маршрута пундита (General Report on the Operations of the Survey of India 1882—1883, стр. 40, и карта № 15 на трех листах) оказывается, что обе съемки много разнятся между собой. Тогда как в июньском, т. е. исправленном, издании той же съемки пундита является удивительное согласие его географических координат с моими не только по широте, но и по долготе. Подобное обстоятельство тем более странно, что А-К не определял долгот и, следовательно, эти долготы могли получиться лишь прокладкой на карте маршрута пундита. Можно было бы подумать, что этот маршрут, в его исправленном виде, представляет, с самыми изменениями, простое перемещение моей съемки на 2—3 минуты восточнее данного мною положения. Но в одном из замечаний на полях той же карты говорится, что „Куку-норский маршрут полковника Пржевальского заимствован из карты, появившейся в D-r Petermann’s Mittheilungen за июль 1883 г.“. Так как карта, приложенная к названной книжке Географических известий д-ра Петермана, заключает в себе маршрут всего моего третьего путешествия, то необходимо полагать, что британские картографы игнорировали этот маршрут, который даже и не обозначен на их карте, тогда как пути моих путешествий, первого и второго, и кусочек третьего (по южному берегу Куку-нора) проведены зеленой краской.
Между тем некоторые данные приводят к другим соображениям и выводам. Именно, при сличении исправленной карты пундита и моей, невольно бросается в глаза, что совершенно почти сходные наши маршруты вдруг расходятся по долготе на северной оконечности пути пундита — в хырме равнины Сыртын на 36 минут и в г. Са-чжеу на 25 минут в дуге. Оба эти пункта поставлены у англичан на вышеуказанные цифры западнее. Как раз в этом месте мой маршрут оказался неточным и на стр. 11 предисловия к „Третьему путешествию“ мною оговорено: „город Са-чжеу отнесен слишком на запад (курсив в подлиннике). Он должен быть подвинут верст на 50 к востоку и вместе с тем пропорционально подвинут к востоку же весь наш путь от колодца Ку-фи через Сыртын и северный Цайдам до оз. Курлык-нор“. Такой вывод сделан был мною, уже по отпечатании карты, из сличения расстояний от Са-чжеу до Ан-си-чжеу, на моей карте и на карте, приложенной к путешествию графа Сечени (Kreitner, Im fernen Osten), проследовавшего в 1879 г. между двумя названными городами. В вышеупомянутых же Географических известиях Петермана, на стр. 309, также указано разногласие между моим маршрутом и маршрутом Сечени относительно положения Са-чжеу на полградуса, но вместо востока на запад. Противоречие это произошло очевидно вследствие вкравшейся у Петермана ошибки: вместо „westlicher“ там следует читать „ostlicher“. Британские же картографы, позволительно думать, не вследствие простой случайности, отнесли на исправленной своей карте г. Са-чжеу, как раз по Петермановской опечатке вместо востока к западу еще на 25 минут против и без того слишком западной моей установки.
В вышедшем в 1884 г. подробном описании путешествия пундита А-К (Rep. оп the explorations in. G. Tibet and Mongolia by A-K 1879—1882, prepared by J. B. N. Hennessey, p. 1) (чересчур западное положение г. Са-чжеу (92 °30' от Гринвича) на неисправленной (январской) карте пундита объяснено неожиданно вкравшейся ошибкой — принятием вместо 2½ o восточного склонения магнитной стрелки тех же 2⅓ o склонения западного, ошибкой, конечно, непонятной для такого специального ученого учреждения как Ост-индское геодезическое бюро. Затем, в сообщении, сделанном в Лондонском Географическом обществе 8 декабря 1884 г. (Proceed. of. R. G. S. № 2, 185 p. 85, 86) генерал Walker объясняет новую ошибку слишком западной установки Са-чжеу (94 °2' от Гринвича) на исправленной (июньской) карте возрастанием магнитного склонения с увеличением широты места. На приложенной к тому же сообщению, третьей по счету карте Са-чжеу поставлен под 94 °22' от Гринвича, т. е. на долготе почти той же, которая дана мною (94 °28') на карте при „Третьем путешествии“ и, как выше сказано, ошибочна (по Крейтверу долгота Са-чжеу 94 °58', по прокладке нового маршрута на карте при настоящей книге — 94 °54'). Таким образом в обоих вышеприведенных объяснениях проглядывает очевидная натяжка для разъяснения темного вопроса по исправлению северной части маршрута пундита. Необычайное же сходство его исправленного маршрута с моим в других местностях остается неразъясненным.
Теперь далее. Из хырмы Барун-засак в юго-восточном Цайдаме я прошел в 1884 г. (при четвертом путешествии) через истоки Желтой реки до р. Ды-чю (Голубой) в окрестностях кумирни Нямцу. На этом пространстве съемка пундита, за три почти года передо мною здесь проходившего, как оказывается, весьма неверная. Желающие могут сравнить в деталях цитируемую английскую карту и карту моей маршрутно-глазомерной съемки, приложенную к настоящей книге. Сразу в глаза бросаются следующие важные ошибки английской карты: 1) показание на истоках Хуан-хэ одного большого озера, вместо двух, испокон века изображаемых на картах китайских; 2) озеро это неправильно нанесено по географическим координатам; 3) Одонь-тала изображена неверно; 4) р. Джагын-гол, впадающая в западное озеро, показана под именем Дукбулак, верховьем Ялун-цзяна — главного левого притока верхней части Голубой реки. Словом, в вышеуказанном районе, Ост-индское геодезическое бюро, руководствуясь, при составлении карты маршрута пундита, сведениями, только им одним доставленными, резко и неведомо для себя удалилось от действительности».
20. Пржевальский нередко делает ссылки на труды одного из крупнейших русских синологов Иоакинфа (Никиты Яковлевича Бичурина), который в течение долгого времени возглавлял русскую духовную миссию в Пекине. Иоакинф (1777—1853) путешествовал и всю жизнь посвятил изучению Китая и Монголии, их истории и географии. Прекрасно зная китайские источники и будучи хорошим наблюдателем-путешественником, Иоакинф создал ценные работы.
21. В верховьях Хуан-хэ вечноснежным хребтом является хребет Баяп-хара.
22. Кам, или Восточный Тибет, административно не входит в Автономный Тибет и образует ныне китайскую провинцию Сикан (центр г. Кандин). В географическом и этнографическом отношении относится к так называемому Большому Тибету. Кам характеризуется большим расчленением рельефа, где реки создали грандиозные ущелья, на километр и более углубившись в горы, стенами стоящими на водоразделах и достигающими заоблачных высот. В ботанико-географическом и зоогеографическом отношении Сикан характеризуется наличием переходных форм от собственно тибетских к южноазиатским субтропическим формам, которые количественно увеличиваются на юге. Обстоятельное описание природы и населения Кама принадлежит П. К. Козлову (Монголия и Кам, т. I ч. 2. СПб., 1906, или М., 1947). По Козлову, тибетцы, населяющие верховья Янцзы и Меконга, называются «Кам-ба», т. е. жители Кама. Название это произошло от слова кам-ба, т. е. дом, земледелец (стр. 262). Замечено, что в Тибете название племен часто дается по местности, где живет то или другое племя. В данном случае слово «кам», видимо, значит «река», сравним тувинское «кэм» или «хэм». Тарим в своих верховьях носит название «Раскем». Тибетцы пришли на Янцзы с бассейна оз. Намцо, что лежит севернее Лхасы, об этом говорят названия хошунов (владений) у племен кам-ба (хошун Ням-цу посетил Пржевальский). Тибетцы пришли к реке — «кам» и получили название камских монголов. Если же принять значение «кам-ба» в смысле «дом, земледелец», тогда непонятен перевод этого же слова в том же произношении, как «жители Кама». Ниже Козлов сам переводит «бокба» — кочевые жители, «и-ба» — оседлые, где всюду «ба» — народ, люди.
23. Полиандрия, или многомужество — редкое явление народов земного шара. О полиандрии мы сделали примечание № 102 к «Третьему путешествию по Центральной Азии» Н. М. Пржевальского (М., 1948). Любопытно, что полиандрия в Тибете сочетается с бесправием женщины, жены в семье, где господствует старший брат, т. е. старший из мужей. Все же положение женщины в Тибете несравненно лучше, чем в Китае или мусульманских странах. В хозяйстве тибетская женщина самостоятельна, но юридически и в общественном мнении считается низшим существом.
Характеристика тибетской семьи и семейных отношений, господствующих в Тибете, сделана Н. В. Кюнером в его этнографическом описании Тибета, вып. 1, Владивосток, 1908, стр. 81—88, и в примечаниях, стр. 43—50. Кюнер отмечает, что исследователи полиандрии находят массу причин, объясняющих этот институт, причем экономические причины являются, по мнению многих, определяющими.
24. У Н. В. Кюнера по этом поводу читаем: «странное приветствие и выражение почтения со стороны тибетца состоит в том, что он, насколько возможно дальше, высовывает язык и при этом чешет у себя за ухом или прогибает последнее вперед… Жестикуляция вообще играет большую роль у тибетцев: те же большие пальцы означают хорошее качество вещи, мизинцы — худшее, средние пальцы--посредственное, держание за щеку — высший признак удивления» (там же, стр. 95).
25. Хадак — плат счастья. При знакомстве или расставании с пожеланиями и напутствиями преподносят друг другу тонкие шелковые длинные платки, на которых часто вытканы или вытеснены изображения будды. Хадаки распространены в Тибете и Монголии.
«Обо» — слово, часто встречаемое в сочинениях Пржевальского, подробно объяснено нами в примечаниях к предыдущим его книгам. Напомним, что «обо» — священный знак, сооружаемый верующими в честь духа, хозяина гор, перевала, реки, дороги. «Обо» обычно представляет кучу камней, до 4—6 м высотой, укладываемую на видном месте. Иногда «обо» сооружается из ветвей, стволов деревьев, жерди втыкают также в камни, привязывают к жердям лоскутки материи и бумаги; в расщелинах между камнями прячут масло, сыр, деньги — как жертву духам. У особо почитаемых «обо», на священных горах, закалывают животных.
26. По мнению П. К. Козлова, «амнэ» — по-тибетски «дедушка». Сооружения тибетцев — амнэ — видимо, представляют памятники предкам.
27. Эти горные бараны, или куку-яманы (дословный перевод с монгольского — синий козел), ныне объединены систематиками в один вид — Pseudois nahoor. Описанные различия столь несущественны, о чем пишет и сам Пржевальский, что могут быть объяснены, главным образом, экологическими условиями обитания.
28. Монгольские названия озер: Джаринг-нур и Оринг-нур, они и употребляются на большинстве географических карт. Иногда картографы указывают и названия, данные им Пржевальским.
29. И до сих пор верхняя часть указанного здесь отрезка Хуан-хэ осталась плохо известной на протяжении от оз. Русского до поселка Варджи, т. е. там, где река с юга огибает вечноснежный хребет Амнэ-мачин.
30. По этому поводу отметим следующее. Крупнейший русский климатолог А. И. Воейков считает, что в Тибете нет четкой сезонной смены направлений ветров, которая характерна для муссонной циркуляции; поэтому считать, что Северный Тибет является муссонной областью — нельзя.
31. В. Л. Комаров, обрабатывавший коллекции Пржевальского, указывает, что два из трех новых вида соссюреи оказались S. pumila и S. tibetica и один еще неописанный.
32. Гэсэр-хан — непобедимый богатырь, герой монгольского эпоса, известного под названием Гэсэриады.
33. Пржевальский решил не тратить времени, сил и средств для достижения Лхасы. Гораздо разумнее было с пользой для науки заняться исследованием Куэнь-луня. «От посещения Лхасы отказываюсь ввиду важности намеченных исследований и возможности того, что нас опять не пустят в столицу Далай-ламы, в особенности после духкратного побития тангутов на Желтой реке» (из письма к И. Л. Фатееву от 8 августа 1884 г.).
34. Видимо, другой вид солянки, а не Salsola kali, так как эта солянка отсутствует в Центральной Азии.
35. Действительно, Цайдам представляет гигантский солончак, самый большой из всех известных в Центральной Азии. Солончак носит название Цай+дам, т. е. соленая грязь. Цайдамами монголы называют вообще солончаки, особенно топкие. Существует также термин «гуджир», что также значит — солончак. И этот термин встречается в географических названиях, упоминаемых Пржевальским. Скопление солей в Цайдаме легко объясняется, если учесть, что Цайдам представляет большую и высоко расположенную замкнутую котловину, куда стекает много рек, речек и временных потоков, приносящих с водой и много солей. Вода испаряется здесь быстро, лето жаркое, а соль остается и с течением времени скапливается в громадном количестве. В геологическом прошлом цайдамская котловина была, видимо, занята обширным озером.
36. Название «Улан-гуджир» Пржевальский переводит как будто неправильно. Такие названия обычны в землях, населенных монголами, и улан-гуджир значит — «красный солончак».
37. «Шала» в переводе с монгольского — пол. Глинистые площадки, такыры, монголы часто называют шала.
38. Хребет Алтын-таг был впервые открыт Пржевальским во время второго его центральноазиатского путешествия (Лоб-нор и Алтын-таг). Естественно, что исследование этого хребта и Куэнь-луня привлекало нашего путешественника.
39. Фердинанд Рихтгофен (1833—1905), исследователь Китая, президент Берлинского Географического общества, автор капитального труда «China» (Китай). По представлению Рихтгофена, ценившего исследования Пржевальского, он был награжден высшей наградой Берлинского Географического общества — золотой медалью Александра Гумбольдта.
40. Такой перевод названия горного хребта мне кажется мало обоснованным. Лицо по-монгольски «ну’р», но «Цаган-нуру» (а не «нир») переводится как «Белый хребет», что, видимо, соответствует действительности, ибо Пржевальский пишет, что Цаган-нир состоит из трех снеговых групп.
41. Кэри совместно с Дальглейшем совершил путешествие по Тибету в 1885—1887 гг. Они вышли из Индии (начальный пункт — г. Лэг в Ладаке), пересекли Тибет и Куэнь-лунь и вышли в г. Керию в Восточном Туркестане. Дальнейшее путешествие они совершили по Хотан-дарье, Тариму, вышли к Лоб-нору и Алтын-тагу. Маршрут Кэри лежал в Тибете и Цайдаме, откуда, повернув на север, они прошли к г. Хами и дальше к Яркенду. Из этого города обычной дорогой путешественники попали обратно в Лэг. Пржевальский неоднократно ссылается на показания Кэри, который не один раз пересекал его маршрут или шел по нему.
42. Орография этого сложного района Куэнь-луня еще до сих пор как следует не изучена. На современных картах названия, данные Пржевальским, получили всеобщее признание. В хребте Пржевальского вершина Улуг-мус-таг поднимается до высоты 7 723 м, что является высочайшей вершиной всей системы Куэнь-луня.
43. Здесь Пржевальский делает следующую большую сноску об орографии средней части Куэнь-луня:
"Только тогдашние расспросные сведения не сходятся с нынешними нашими исследованиями. Именно лобнорцы говорили мне, что «если итти к югу по старой дороге, которою прежде (до дунганского восстания) калмыки ходили в Тибет, то тотчас же за Алтын-тагом расстилается высокая равнина, шириной верст пятьдесят. За ней стоит опять поперечный хребет (верст 20 шириной), не имеющий особого названия, а за этим хребтом вновь является равнина, шириной верст до сорока. Эта равнина обильна ключевыми болотами и по южную ее сторону высится огромный вечноснеговой хребет Чамен-таг („От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор“). По этим данным, название Чамен-таг принадлежит хребтам Цайдамскому, Колумба и Московскому в совокупности. Так свидетельствует и Кэри. Между тем улан-гаджирские проводники, пришедшие с нами в Гас, прямо указывали на описываемый хребет, как на Чамен-таг, да и по нынешним расспросам на Лоб-норе дознано, что Чамен-тагом называется снеговой хребет, мимо которого нужно проходить с Лоб-нора в Гас, т. е. ближайший к Алтын-тагу. Вся эта бестолковщина еще раз подтверждает, как мало следует полагаться на расспроеные сведения. До окончательного выяснения, которой из этой части Куэн-луня принадлежит название Чамен-таг, я оставляю имена, данные мною описываемым хребтам на месте их открытия. В случае же, если Чамен-тагом туземцы называют горы, о которых говорили мне при первом посещении Лоб-нора и ныне указывал Кэри, тогда мои названия — Московский, Цайдамский и Колумба могут быть приняты как частные, ибо эти хребты отделены друг от друга и разнятся своим характером. Нынешний же мой Чамен-таг, т. е. тот хребет, который ограждает с севера Долину ветров, может быть тогда назван Безыменным, следовательно получит сполна то имя, которое дано мною лишь западному продолжению тех же гор (см. стр. 170 настоящей книги). Во всяком случае это не есть Алтын-таг, как показано у Кэри».
По этому поводу можно заметить, что на современных картах на меридиане 89 ° с севера на юг замечена следующая последовательность горных хребтов: хребет Алтынтаг, долина р. Ильбе-чимен, хребет Юсуп-алтын-таг (показанный еще на карте М. В. Певцова в трудах Тибетской экспедиции, 1895) с высотой 6 161 м. Этот хребет Пржевальский назвал Чамен-тагом. Далее протянулась широкая межгорная долина Тогры-сай нли Юсуп-алык, у Пржевальского это долина Зайсан-сайту. Далее протянулись хребты Пиазлык (т. е. луковые, с тюркского), которые названы нашим путешественником хребтом Цайдамским, а на западе хребтом Московским (местное название Ачик-кол). Южнее тянутся горы Наргун-алык. Горы Пиазлык и Наргун-алык и составляют хребет Чамен-таг, т. е. Колумба. Южнее Наргун-алыка в обширной межгорной депрессии лежит большое широтно-вытянутое оз. Аяг-кум, у Пржевальского — Незамерзающее. Его абсолютная высота 3 867 м. Добавим к этому, что хороших карт этого района нет и в настоящее время и «белые пятна» Среднего Куэнь-луня еще ждут исследователей. Так, на некоторых картах (например, у Певцова) хребет Чамен-таг показан как лежащий на север от озера и урочища Гас, на карте Азии (в масштабе 25 км в см) южнее этих пунктов.
Множественность названий и их различная приуроченность объясняются тем, что Пржевальский пользовался данными цайдамских монголов, Певцов и другие — показаниями тюркского населения Кашгарии.
44. С северного склона хребта Чамен-таг (Пржевальского) или Юсуп-алыка берут начало речки Чархалык, Тула-кудук (редко имеющая воду) и Ильбе-чимек (Джахан); все они глубокими ущельями прорывают Алтын-таг.
45. От хребта Московского (Ачик-кол) хребет Тогуз-дабан отделен верховьями р. Черчен и горами Музлук-таг.
46. С западной части Московского хребта собирают воды речки верховьев Черчена.
47. Размеры озера Незамерзающего 16x60 км. С южной стороны в озеро текут несколько рек, из которых крупнейшая Петелик-дарья под названием Кум-куль-дарьи впадает в восточную оконечность озера. Полное описание озера дано В. И. Роборовским, через пять лет вновь посетившим его.
48. Пржевальскому так и не пришлось посетить хребет своего имени. Он действительно оказался высочайшим хребтом Куэнь-луня, несущим снег и ледники. Хребет этот протянулся с запада на восток более чем на 500 км. На западе он соединяется с Русским хребтом, а на востоке с хребтом Бокалык (Марко Поло). Высочайшие вершины хребта Улуг-мус-таг (Великая ледяная гора) — 7 723 м, редкие перевалы череа него лежат на высоте 500 м. Местное название хребта Арка-таг (т. е. задние горы),
В 1899—1890 гг. в Куэнь-луне работала Тибетская экспедиция под руководством М. В. Певцова. Это была пятая центральноазиатская экспедиция Пржевальского, который, как известно, умер на пороге Центральной Азии в 1888 г.
Участник экспедиции В. И. Роборовский сделал специальную экскурсию к хребту Пржевальского для выяснения его положения. По его данным, хребет Пржевальского покрыт снегом и не имеет общего названия. Самая высокая вершина называется Тюмен-лик-таг, виденная Пржевальским с берегов озера Незамерзающего и названная Шапкой Мономаха. На северных склонах хребта добывают золото. Хребет богат зверем, поэтому сюда собирается много охотников и бьют яков, куланов, горных баранов. антилоп оронго, в капканы ловят барсов, волков, лисиц, рысей, сурков (Труды Тибетской экспедиции 1889—1890 гг. под начальством М. В. Певцова, ч. 3, СПб., 1896. стр. 50—52).
49. Этим путем как раз и воспользовался В. И. Роборовский, когда сделал свою третью экскурсию в горах Куэнь-луня к оз. Незамерзающему.
50. Обеднение Центральной Азии водой нужно рассматривать как результат деятельности человека. Человек разбирает воду в верховьях рек, обрекая низовье на безводие. Такой процесс начался уже давно и продолжается и сейчас в связи с ростом пашен и развернутым земледелием. Кроме того, войны и разрушение городов и оросительных систем приводят к исчезновению населения, перекочевки его с одних мест в другие, где сохранилась вода.
51. В настоящее время аргали далай-ламы не выделяется в особый вид, как это предложил Пржевальский, а объединяется видом Ovis ammon, имеющим большой ареал.
52. Это очень любопытное замечание. Действительно словом «курган» на тюркских языках обозначаются укрепления, в монгольском этот термин заменяется словом «хырма». Но последняя форма встречается как будто только у Пржевальского. Правильно «хэрым» или «хэрэм», что действительно по-монгольски значит крепостная стена, городская стена (но не стена дома или юрты-хана). Таким образом термин этот имеет значение для обозначения оборонительных сооружений.
53. Привожу указание на упомянутую литературу: Иоакинф, или Никита Яковлевич Бичурин, известный русский синолог, опубликовал «Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана» в 1829 г. в Петербурге. Кроме того, сведения из «Си-юй вый-дзян-лу» приведены в «Землеведении» К. Риттера — География стран Азии, находящихся в непосредственных сношениях с Россией. Восточный или Китайский Туркестан. В переводе с примечаниями крупнейшего русского востоковеда В. В. Григорьева. СПб., 1869. Второй выпуск этого тома целиком написан В. В. Григорьевым и состоит из содержательных дополнений; он вышел из печати в Петербурге в 1873 г. Григорьев использует также материал китайских географических источников.
Второе сочинение Си-юй-шуй-дао-цзи в извлечениях перевел на русский язык В. М. Успенский по предложению того же Григорьева и напечатал в Записках Русского Географического общества, т. 6, отд. 1, стр. 93—150. СПб., 1880.
54. О Заман-беке и его судьбе сказано в примечании 18 к новому изданию книги Пржевальского «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор» (М., 1947, стр. 138—139).
55. Н. М. Пржевальский во всех своих книгах, посвященных описанию путешествий в Центральную Азию, упоминает имя Якуб-бека и сообщает интересные подробности о дунганском восстании, о государстве Джеты-шаар и судьбе Восточного Туркестана. Якуб-бек — яркая фигура, и биография его крайне интересна. Между тем период «Джеты-шаара» плохо изучен и освещен в нашей исторической литературе. Поэтому редактор данного издания обратился к доценту Московского института Востоковедения К. А. Усманову с просьбой написать несколько слов о Якуб-беке я Джеты-шааре. Это целесообразно сделать в примечаниях именно к этой книге, где Пржевальский, оглядываясь на несколько прошедших мятежных лет в истории Восточного Туркестана, неоднократно приводит свои высказывания по поводу исторических судеб Восточного Туркестана, представляющего собой этнографическое образование совсем особое в составе Китая К. А. Усманов любезно согласился написать такое примечание, которое мы и приводим здесь.
«Якуб-бек родом из Средней Азии (г. Пскент, южнее Ташкента). По отцу таджик. С раннего детства остался сиротой и воспитывался у дяди. Сильно нуждался, был ремесленником, слугой беков и джигитом в кокандском войске. Впоследствии стал юз-баши (сотником) и одно время служил в Ак-мечети (ныне Кзыл-орда). В конце 1864 г., когда Якуб-беку было уже около 45 лет, правитель Кокандского ханства Алим-кул отправил его в Кашгар при следующих обстоятельствах.
Летом 1864 г. мусульманское население Синьцзяна восстало против господства маньчжуро-китайских завоевателей и добилось победы. Но Синьцзян распался на отдельные самостоятельные мусульманские владения: Дунганское ханство с центром в Урумчи, Кучинское ханство, Хотанское падишахство, Кашгарское владение во главе с киргизами. В Или впоследствии образовалось Таранчинское султанство. Между этими феодальными владениями начиналась борьба за власть над Кашгарией: на эту власть особенно претендовали кучинские ходжи. Стране, только еще освободившейся от столетнего господства Китайской династии Цинов, грозила междоусобица.
В эти беспокойные дни правители Кашгарского оазиса обратились в Кокандское ханство с просьбой прислать в качестве правителя Бузурук-ходжу, предки которого являлись правителями Восточного Туркестана вплоть до завоевания страны маньчжуро-китайскими войсками в 1759 г. Отец Бузурука Джехангир-ходжа еще в 1826 г. вторгнулся в Кашгарию, при поддержке уйгуров (местного мусульманского населения) он свергнул китайское господство и образовал Кашгарское государство, владение которого распространялось от Хотана до Аксу. Только через девять месяцев Цибэм удалось восстановить свою власть над Кашгарией. Джехангир попал в руки китайцев, был отправлен в Пекин и казнен. Уйгурский народ воспевал храбрость и подвиги Джехангира, оплакивал его трагическую смерть и ждал его сына Бузурука чтобы поднять восстание против китайских угнетателей. Но Бузурук-ходжа был слабохарактерным и не способным к государственной деятельности. Ему была бы не под силу роль объединителя Кашгарии, и скорее он сам мог превратиться в игрушку в руках отдельных феодальных группировок. Это прекрасно понимал Алим-кул. Поэтому он предложил Якуб-беку сопровождать Бузурука в качестве его первого помощника и военачальника. Выбор пал на Якуб-бека не случайно, последний выделялся своей исключительной предприимчивостью, организаторским талантом, умом и твердостью характера.
Бузурук-ходжа был радостно встречен кашгарцами. Тысячи людей вышли на улицы и за городские стены приветствовать ходжу.
В это время политическая обстановка в Кашгаре оказалась весьма сложной. Уйгурские и киргизские беки, пришедшие к власти после победы восстания, всерьез не думали об объединении страны; они увязли во взаимных интригах, и Бузурук, провозглашенный правителем Кашгара, превратился в орудие враждующих феодальных группировок. Беспечность и ограниченность отдельных беков-феодалов соответственно повлияли и на Бузурука, — он позабыл свои задачи и предался бесконечным дворцовым кутежам и празднествам.
Однако в стране было немало передовых представителей, понимающих необходимость создания единой государственной системы для нормального хозяйственного и культурного развития. Якуб-бек был овеян идеями этого движения. Он развертывает лихорадочную деятельность по созданию кашгарского войска и, как свидетельствует местный автор, „он не имел времени даже ни для еды, ни для сна“. Благодаря этим своевременным мероприятиям, кашгарцам удается, под руководством Якуб-бека, разгромить вблизи Кашгара крупную силу кучинских ходжей, пытавшихся захватить город.
Борьба за объединение Восточного Туркестана продолжалась около двух лет (1865—1867 гг.). Бузурук-ходжа, запутавшись в интригах отдельных группировок, открыто выступил против объединительной деятельности Якуб-бека. В результате Бузурук был отстранен от управления и во главе нового государства стал сам Якуб-бек. Это государство называлось Джеты-шааром („Семиградьем“) включавшим семь больших городов Кашгарии (Хотан, Яркенд, Янги-гисар, Кашгар, Аксу, Куча и Карашар). Якуб-бек в дальнейшем расширил территорию своего владения за счет дунганского ханства и включил в состав Джеты-шаара также Куня-турфан, Урумчи и Манас.
Это крупное мусульманское феодальное государство, возникшее в Центральной Азии, привлекло внимание сильных держав, прежде всего Англии и России, владения которых граничили с Джеты-шааром. Англичане пытались использовать Якуб-бека в борьбе против русского проникновения в Среднюю Азию. Однако Якуб-бек понял подлинную суть английского „благорасположения“ к Джеты-шаару и оценил дружбу с Россией. В 1872 г. было заключено торговое соглашение между Джеты-шааром и Россией, в 1874 г. — с Англией.
Якуб-бек заботился о благоустройстве своей страны. При его управлении рыли новые оросительные каналы, расширившие посевную площадь дехкан, улучшали пути сообщения, строили мосты, поощрялась промышленная деятельность и торговля; караван-сараи, построенные при Якуб-беке из жженого кирпича, выделялись от остальных глиняных построек Кашгарии; при нем были построены, впервые в истории Кашгарии. общественные бани в городах, он ликвидировал старые сложные налоги и ввел единый налог.
В создании и укреплении Джеты-шаара большую роль играли узбеки, принимавшие участие в управлении, в армии и в строительстве. Еще с древнейших времен жители бассейнов Тарима и Сыр-дарьи имели между собой тесные экономические связи, отсюда возникало и культурно-политическое единство. Узбеки в течение XIX в. не раз принимали участие в освободительной борьбе уйгуров против маньчжуро-китайского господства в Кашгарии. В силу этого появление Якуб-бека во главе Джеты-шаара вполне естественно.
В 1876 г. маньчжуро-китайские войска, двигавшиеся из Внутреннего Китая, заняли большие дунганские владения в Синьцзяне (Гучен, Урумчи, Манас и затем Турфан). Якуб-бек готовился дать генеральное сражение маньчжурским войскам, когда последние перейдут границу Джеты-шаара. Однако он этого не дождался, в мае 1877 г. Якуб-бек внезапно умер. Китайские войска восстановили свою власть в Кашгарии в декабре 1877 г. Страна опять подпала под тяжесть чужеземного гнета. Однако уйгуры не забывали совместную с узбеками и киргизами борьбу против маньчжуро-китайского господства в Восточном Туркестане и никогда не теряли надежды на окончательное освобождение страны от китайской опеки. Об этом несколько раз свидетельствует и Пржевальский в данной книге».
46. Вот что по данному поводу находим у А. Н. Куропаткина: «16 мая 1877 г. в 5 часов пополудни, Бадаулет (т. е. Якуб-бек. — Эд. М.) был сильно раздражен своим мирзой (секретарем) Хамалом, которого за неточное исполнение каких-то поручений он бил прикладом до смерти.
Убив Хамала, Якуб-бек набросился и начал бить своего казначея Сабир-ахуна. В вто время с ним сделался удар, лишивший его памяти и языка. Оставаясь в таком положении, Бадаулет 17 мая в 2 часа утра скончался. Слухи об отравлении Якуб-бека сыном его Хан-кулыбеком, и о том, что он сам, ввиду неудач против китайцев, принял яд, не имеют основания» (Кашгария, историко-географический очерк страны, ее военные силы, промышленность и торговля. СПб., 1879, стр. 211). Тут же Куропаткин приводит интересное письмо Заман-бека с яркой характеристикой Якуб-бека: «Покойный Якуб-бек был человек умный, деятельный, с удивительной памятью, но вместе с тем хитрый, лукавый; правды почти не говорил; в полном смысле был эгоистом и ни для кого не был другом. Полководцем же в последнее время он выказал себя плохим, а в отношении многоженства перещеголял персидского Фатали-шаха. В частной жизни жил он очень просто, без всяких претензий, довольствовался очень малым, по временам бывал добр и приветлив со всеми. Обряды религии своей исполнял усердно» В сутки отдыхал только около четырех часов, а остальное время был занят. Никому не доверял: во все дела, начиная от конюшни и кухни, до самых важных государственных дел, вникал сам…." (там же, стр. 211 и сл.).
67. О происхождении названия «Лоб-нор» сказано в примечании № 39. См. «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», М., 1947, стр. 145—146. Марко Поло упоминает о г. Лоп, о пустыне с этим названием, но озеро было неизвестно венецианцу, который ни единым словом не обмолвился об этом большом водоеме.
68. Картина Тарима и Лоб-нора, нарисованная Пржевальским, сейчас сильно изменилась. Гидрография лобнорского бассейна оказалась непостоянной, изменчивой, а Лоб-нор является примером блуждающего озера. Интересную историю полемики о положении Лоб-нора и нижнего течения Тарима и любопытнейшую картину их гидрографии мы постарались осветить в статье «Лобнорское путешествие Пржевальского и загадка Лоб-нора», помещенной в книге Пржевальского «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор» (М., 1947, стр. 3—23), почему и ограничиваемся здесь данной справкой. Напомним только, что статья Ф. Рихтгофена вышла в Берлине в 1878 г., а возражения Пржевальского изложены им в заметке под названием "Несколько слов по поводу замечания барона Рихтгофена на статью «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор».
59. На путешествия Форсайта Пржевальский ссылается и в предыдущих своих сочинениях. Форсайт возглавлял английскую миссию к Якуб-беку и прошел из Индии в Кашгарию дважды в 1870 и 1873 гг. В 1875 г. на английском языке вышло описание этих путешествий.
60. Это разделение птиц на группы устарело и не применяется в орнитологической классификации.
61. Геджра или гиджра — мусульманское летоисчисление, принятое во многих странах ислама. Имеет начало от времени бегства Мухамеда из Мекки в Медину в 622 г. Поэтому к указанному Пржевальским 754 г. нужно прибавить 622 г., что будет соответствовать 1376 г. нашего календаря. Слово «геджра» арабское, отсюда наше слово «эра».
62. Большой материал по истории Восточного Туркестана содержится в труде, В. В. Григорьева «Восточный или Китайский Туркестан», в «Землеведении» Риттера вып. 2, дополнения, отдел первый, географический (СПб., 1873), здесь можно найти и исчерпывающий обзор старых источников. Замечательные работы по древностям Восточного Туркестана выполнены русским генеральным консулом Н. Ф. Петровским. Исторические сведения о Западном Китае можно найти в обширном труде нашего известного путешественника Г. Е. Грумм-Гржимайло («Описание путешествия в Западный Китай», 3 тома. СПб., 1896—1907).
63. Некоторые из этих слов, приводимых Пржевальским как монгольские, являются также и тюркскими. Таковы «аха» (ака) — старший брат, уважаемый человек; тэльпэк — шапка и др.
64. Офеня — коробейник, мелкий торговец, разносивший свой товар по деревням, предлагая тесьму, пуговицы, резинки, лубки, ситец, ленты. Коробейники говорили между собой на особом жаргоне, известном под названием офенского языка.
65. Ислам разделяется на две главные секты: сунитскую и шиитскую. Суниты и шииты друг друга обвиняют в измене принципам ислама и враждуют другие другом. Вражда эта нередко приводила к большим войнам мусульман между собой.
66. Этнографический очерк таримцев и каракурчинцев представляет выдающийся интерес, как свидетельство очевидца. Небольшие дополнения к этому очерку сделал М. В. Певцов в Трудах Тибетской экспедиции, ч. 1, гл. 8. СПб., 1895. Пржевальский очень хорошо показал обнищание жителей низовьев Тарима и Лоб-нора в результате произвола и грабежей китайских чиновников и торговцев.
67. Приведенные данные о русских староверах несколько отличаются от приведенных Пржевальским в его отчете о втором центральноазиатском путешествии. Мф уже указали литературу, где рассказывается об этом интересном путешествии русских в глубь Центральной Азии. См. примечание 33 на стр. 143 нового издания «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор» (М., 1947). Добавим только, что П. И. Мельников (Андрей Печерский) использовал мотивы раскольничьих путешествий к Лоб-нору в своем романе «В лесах»: «Но дошли мы-таки до Беловодья. Стоит там глубокое озеро, да большое, ровно как море какое, а зовут то озеро Лопонским и течет в него от запада река Беловодье. На том озере большие острова есть, и на тех островах живут русские люди старой веры» (Полное собрание сочинений, т. 3. Изд. М. О. Вольф, СПб. — М., 1897, стр. 188).
68. Метеорологические наблюдения Пржевальского обработал А. И. Воейков, который обобщает материалы о климате Лоб-нора в следующих строках: «К сожалению, оба раза он был здесь почти в то же время, так что за последнюю часть зимы и первую половину весны мы имеем два ряда наблюдений, о лете же и осени ничего не знаем из наблюдений Пржевальского. Облачность в конце зимы и начале весны не особенно мала, а к апрелю значительно увеличивается, вообще если взять еще низовья Тарима к западу от озера, то Пржевальский наблюдал наименьшую в декабре, наибольшую в апреле (средние 2,9 и 6,6). По Тариму в начале ноября облачность еще меньше (1,6). В ноябре, декабре и январе господствует притом тихая погода, бурь наблюдаемо не было, а в марте и апреле ветры сильны, бури довольно часты и несут тучи пыля. Поздней осенью и зимой ветер наблюдается так редко, что трудно решить, какое направление преобладает. В сущности решительно преобладает затишье. Уже в феврале является изменение и ясно заметно, что северо-восточные ветры самые частые. Их преобладание и сила возрастают к апрелю. Еще больше средняя сила ветра и чаще бури по р. Конче-дарья, притоку Тарима у подножья Тянь-шаня, в средине мая…
Везде близ Лоб-нора и оттуда к северу до предгорий Тянь-шаня и к западу до оазиса Черчена поздней осенью, зимой и весной осадков нет или они редки и до крайности незначительны» (Научные результаты путешествий Н. М. Пржевальского по Центральной Азии, отд. метеор. СПб., 1895, стр. 263 и сл.).
69. Пржевальский ссылается на труд нашего знаменитого географа и зоолога Н. А. Северцова, исследователя Средней Азии, этот труд имеет следующее полное название: «Etudes sur le passage des oiseaux dan l’Asie Centrale particulierment parle Ferghanah et le Pamir» и напечатан в Bulletin de Societe des naturalistes de Moscou т. 55, вып. 1. M., 1880, стр. 234—287 с картой.
70. Тюркское «кышлак», или «кишлак», дословно — зимовка, т. е. зимнее поселение, в корне слова «кыш», т. е. зима.
71. На современных картах сохранилось название поселка Ваш-шари. Речка под таким названием действительно начинается в горах Алтын-тага.
72. Такое представление на геологическую историю Средней и Центральной Азии уже оставлено наукой, как несостоятельное и не подтвердившееся фактами, добытыми геологами при последующем изучении этих областей.
73. Приводим русские названия поименованных птиц в порядке их наименования: 5-го числа трясогузка, 6-го ласточка-касатка, 9-го ремез, 11-го речная крачка, 13-го сверчок и черныш, 15-го малый зуек, 20-го толстоклювый зуек, 22-го белохвостый песочник, 23-го кукушка, 27-го монгольский конек, 28-го пеночка.
74. Генри Юль — английский востоковед, исследователь и комментатор книги и путешествий Марко Поло.
75. Пржевальский правильно подметил антропологическую пестроту в населении Восточного Туркестана. Здесь в течение долгого времени смешивались приходившие сюда различные этнические элементы. Большинство востоковедов считает, что древними аборигенами Кашгарии были согдийцы, народ, говорящий на языке иранский группы. Ныне все население этой страны восприняло древний этнический термин — уйгуры.
76. путешественник К. И. Богданович пишет: «Часть Куэнь-луня, в которой сосредоточились мои исследования этого периода, чрезвычайно удачно выделена Пржевальским под общим названием Русского хребта… у туземцев эта часть гор… слывет под общим названием Ак-кар-чекьп-таг, т. е. белоснежного хребта. Это название метко определяет характер хребта; в самом узком месте, по меридиану Нии, хребет представляет только ряд острых гребней, повышающихся от 13 до 24 тыс. футов, между которыми рвутся бешеные потоки… Прямолинейность простирания хребтов, их обособленность и преобладание продольных долин, соединяющихся дикими поперечными ущельями, отличает хребет Русский от части гор, например, к западу от Полу (Карийский хребет) и в бассейне Тизнаба» (Труды Тибетской экспедиции 1889—1890 гг., ч. 2. СПб., стр. 26 и сл.).
«Главные вершины хребта поднимаются до высот свыше 6 тыс. м. Орография этой части Алтын-тага оказалась гораздо более сложной, чем представлял Пржевальский, который не углублялся во внутренние части гор. Горы здесь суровы, каменисты, сухи, богаты россыпями и бедны населением. Стойбища (агыл) пастухов, уединенные пашни их, да кое-где по долинам каменные стены жилищ приисковых рабочих напоминают еще о людях в Русском хребте и в Токуз-дабане; В долине Черчен-дарьи находятся последние стойбища пастухов, а дальше к востоку только одни обо (куча камней) указывают дороги, по которым проходят на промыслы в далекие горы Куэнь-луня и в Тибет охотники и золотоискатели. Неприветлив Куэнь-лунь, невесела и жизнь пастухов и золотоискателей в его дебрях» (там же, стр. 27).
77. Все эти реки берут истоки в Алтын-таге, который оказался гораздо шире в основании и сложнее в орографии, чем представлялось в прошлом столетии.
78. Т. е. фауны птиц и млекопитающих.
79. Хребет Пржевальского действительно подходит к Русскому хребту и топографически связан с ним. Обширные высоколежащие территории на юг от Русского хребта до настоящего времени еще не изучены и не описаны.
80. Здесь Пржевальский приводит список дорожных станций по обеим дорогам, с указанием расстояний между станциями в верстах. Редактор счел возможным изъять этот список.
81. Кара-муран (название монгольское Хара-мурэн — черная река) берет истоки на северных склонах хребта Пржевальского и прорезает ущельем северную цепь Алтын-тага.
82. Словом «копа» в Средней Азии обозначают заросшее растительностью озеро или большое болото. Отсюда название г. Копал.
83. О руднике Копа более подробные сведения приводит М. В. Певцов, который пишет, что ежедневно здесь добывают от 40 до 80 золотников (170—340 г) золота. В селении 50 домиков, в которых живет до 300 рабочих. Воды мало, поэтому породу разрыхляют и провеивают во время ветров, подбрасывая на больших деревянных чашах таким образом, что гравий, дресва и крупный песок с частицами золота падают на разостланные ткани или войлок. Затем руками выбирают крупинки золота из общей массы. Золото скупали здесь китайцы и богатые купцы из местного населения. Приезжали также сюда и русские купцы из г. Кэрии. Золото часто выменивали на привозимые товары, что давало купцам большой доход. Так как местность вокруг Копа сухая и каменистая, то все для жизни нужно было сюда привозить из оазисов Кэрии, Нии и Черчена (Певцов, цит. соч. стр. 247). В другом месте автор пишет, что беднейшие жители Нии летом уходят в горы на золоторазработки, но из-за бессовестной эксплоатации и кабалы со стороны нанимателей их заработки ничтожны (там же, стр. 194).
84. Певцов сообщает, что Мольджа в результате дождя так разлилась, что представляла реку до 300 м ширины и сильно подняла свой уровень, в узких местах почти на 2 м. От шума быстрой реки и передвигающихся камней трудно было слышать человеческую речь. Вечером вода так сильно прибывала, что экспедиция за 30 минут перенесла свой лагерь и багаж дальше от реки. «Во время этого перемещения пальба валунов и рев реки слились в один оглушительный вой, вынуждавший сильно выкрикивать приказания, чтобы они могли быть услышаны при таком страшном шуме. В полночь мы улеглись, как всегда, на войлоках, разостланных в палатках на земле, но долго не могли заснуть от сильного гула и дрожания земли, которая в то же время, как нам слышалось, будто тяжело стонала» (там же стр. 245). Истоки Мольджи лежат в ближайших горах Алтын-тага, они прорезают лишь передовой его уступ.
85. Реки Бостан-туграк и Толан-ходжа в их верховьях посетил в 1889 г. геолог Тибетской экспедиции К. И. Богданович. Он выяснил, что истоки их лежат на значительном расстоянии от передового уступа Русского хребта.
86. Эта легенда о красавице Люнджилик-ханум и святом имаме Джафар Садыке подробно изложена Певцовым (цит. соч. стр. 138—139).
87. В первом издании по ошибке сказано: юго-западное направление. Так как Пржевальский шел верхней дорогой, под горами, то естественно, что от ключа Сугек он пошел на северо-запад, к г. Ния.
88. По Певцову число жителей селения Ния достигает 1 850 человек. Подробное описание этого оазиса он привел на стр. 192—196 первого тома трудов Тибетской экспедиции.
89. Приводим русские названия птиц. 1 мая прилетели пестрый каменный дрозд, серая славка, ласточка, 9 мая пеночка-кузнечик, 10 мая овсянка, 14 мая козодой, 18-го иволга.
90. К этим растениям следует прибавить джугару, вид сорго, весьма распространенную и в Средней Азии, люцерну, лен, коноплю, кунжут, мак.
91. Такую же характеристику оазисов и их населения сделали и другие русские путешественники, посетившие Восточный Туркестан. См. этнографический очерк Кашгарии М. В. Певцова в Трудах Тибетской экспедиции, т. 1, гл. 5, 1895 г.
92. Все это с достаточной убедительностью характеризует положение китайских резидентов в Кашгарии, жители которой имели все основания ненавидеть китайских управителей. По этому поводу Певцов пишет:
«Вообще нынешний китайский режим крайне неприятен кашгагскому народу. Туземцы горько сетуют на китайцев за их тяжелые поборы, высокомерие, презрительное к ним отношение и постыдные вымогательства мелких китайских чиновников позволяющих себе во время командировок не только кормиться за счет населения, жестоко обращаться с ним, присваивать его ценные вещи, но и отбирать от него жен и дочерей себе в наложницы. Китайские чиновники, по уверению туземцев, берут взятки с торговцев предпочтительно деньгами, а за неимением их, и товарами, которые отсылают к бекам для продажи по высоким ценам, и эти последние по необходимости исполняют такие щекотливые поручения, пополняя выручку поборами. Мало того, местные китайские власти, пользуясь щедрыми приношениями богатых туземных купцов и золотопромышленников, относятся равнодушно к безжалостной эксплоатации этими богачами населения и даже к своеволию над ним. Богачи (баи), разумеется, вполне довольны своим привилегированным положением и хвалят китайский режим, но народ ропшет на него и с сожалением вспоминает Якуб-бека. По призванию самих туземцев, он был жесток и чрезмерно ревнив в охранении мусульманских традиций, но вместе с тем справедлив и снисходителен к бедным. При нем баи платили большие налоги, на счет которых преимущественно содержались войска, покупалось оружие и выплачивалось жалование иностранным офицерам (турецким и сипаям из магометан). Бедных же он строго воспрещал обременять налогами, а потому большинство населения при нем жило гораздо привольнее, чем теперь» (там же, стр. 191).
93. Алий-имам (мусульманский святой) — зять Мухамеда, основоположника ислама. Последователи Алия создали мусульманскую секту шиитов, которая называлась партией Алия (шиа Али); партия эта возникла в середине VII в. как политическая группа, защищающая принцип наследственности халифол; но власть эта может быть наследована только потомками Алея, так как только в них течет кровь Мухамеда.
Об Исламе см.: В. В. Бартольд. Ислам. П. 1918; Н. А. Смирнов. Современный ислам, «Безбожник», М., 1930, Евг. Беляев. Происхождение ислама (хрестоматия). М.-Л., 1931.
94. Весь Восточный Туркестан и Джунгария составляют провинцию Синьцзян, которая образована в 1884 г. В то время Кашгария была разделена на две административные области: Аксуйскую и Кашгарскую, куда и входил Кэрийский округ. Ныне весь Синьцзян обычно делят на две большие области, лежащие на север и на юг от Тянь-шаня: Тянь-шань бэйлу (Джунгария) и Тянь-шань наньлу (Кашгария или Уйгуристан). В последнюю сейчас входят шесть округов и два княжества — Турфанское и Хамийское. Столица Синьцзяна — г. Урумчи, расположенный у северного подножья Тянь-шаня.
95. Русло Кэрии действительно заметно далеко от города в песках Такла-макан, но не доходит 150 км до Тарима, куда раньше она несомненно доносила свою воду. Кэрия замирает, образуя небольшие озерки, в урочище Тонгус-басты. В нижнем течении Кэрия занесена песком, но долина все же заметна в рельефе; к ней приурочено значительное количество колодцев с пресной водой, питающихся грунтовыми водами, все же текущими под поверхностью земли на север к Тариму. К долине р. Кэрии и сейчас приурочен караванный путь, соединяющий оазисы Кэрия и Куча и пересекающий по меридиану Такла-макан. Высыхание Кэрии в низовьях, ее исчезновение объясняется главным образом разбором воды для нужд земледелия, расширяющегося посевного клина в оазисах Кашгарии за исторический период, а также изменением гидрологического режима реки, благодаря большому количеству рыхлого материала, выносимого рекой. В результате этого фильтрация вод с течением времени принимала все большие размеры.
96. К. Риттер. Землеведение Азии. Восточный Туркестан. СПб., 1869. И. В. Мушкетов. Туркестан, 1886. В новом издании 1915 г. вышла из печати только часть первая первого тома, не содержащая указанного Пржевальским материала, здесь приведена история исследования этого края. Второй том «Туркестана», СПб, 1906, весь посвящен описанию геологических исследований по маршрутам автора.
97. Нефрит — знаменитый камень древности, пользовавшийся большой славой на востоке. Китайцы называют его «юй», иранцы «иашм» (ср. русское — яшма), монголы «хаш». В Восточном Туркестане находятся богатейшие месторождения нефрита, отсюда его вывозили на мировые рынки.
О нефрите акад. А. Е. Ферсман пишет так: «Его поразительная однородность, его прочность при очень большой твердости, доступность выразить резьбой самый тонкий рисунок — все это влекло к себе восточные народы, подчинившие этому камню и свой резец и свои творческие замыслы…
Главным центром нефрита во всем мире была Центральная Азия — та область Хотана, поэтического города Восточного Туркестана, богатство которого составляют нефрит и мускус…» (А. Е. Ферсман. Самоцветы России, т. I, П. 1921). По нашему мнению, название «Кашгар» образовано из двух терминов: «кар», или камень; «каш» — нефрит, т. е. может быть переведено как «нефритовый камень».
98. Сухой дождь — характерное явление пустынь. Дождевые капли часто испаряются в воздухе, не достигая приземных горизонтов. Слишком сух воздух, и поэтому влага испаряется очень быстро. В пыльной атмосфере, когда легчайшая лёссовая пыль поднимается очень высоко, дождевые капли успевают промочить частицы пыли и образуются комочки. Во время падения комочки грязи высыхают и до земли достигают твердые сцементированные крупинки.
99. Сиенит — магматическая массивно-кристаллическая порода; змеевик — минерал темных окрасок, матовый, малопрозрачный; лидит, или пробирный камень, черный, плотный и твердый кремнистый сланец; антигорит (в первом издании Пржевальского было указано — антиколит) — серпентин, минерал пластинчатый, чешуйчатый, волокнистый, но не кристаллический.
100. Исследованию куэньлунских ледников посвящена специальная работа Г. Соболевского «К современному и древнему оледненению в Западном Куэнь-луне», где автор считает, что концы ледников в Куэнь-луне расположены очень высоко, в среднем на уровне 4 370 м, а высота снеговой линии на северном склоне 4 900 м, а на южном склоне 5 160—5 200 м (Известия Русского Географического общества, т. 54, вып. I. П., 1919, стр. 27—56). К. И. Богданович указывает высоту снеговой линии для Русского хребта 5 000—5 900 , а в Западном Куэнь-луне 4 900 м на северном склоне и 5 160 м на южном, Певцов же для среднего Куэнь-луня приводит соответственно цифры 5 400 и 5 700 м, что говорит об исключительной сухости этих гор.
101. Население, живущее в Куэнь-луне, называют в Кашгарии также тактиками, т. е. горцами. Вообще тюркское население Восточного Туркестана, объединившееся под названием уйгуров, часто именуется по географической местности, где оно обитает: яркендлык, кашгарлык, хотанлык и т. д., мальчи в переводе — скотоводы.
102. Это название духов заимствовано, конечно, из древнеиранской мифологии, где пери — добрые феи, защищающие людей от зла, болезней, насилия, от воздействия злых сил. Отсюда: пери — красавица, добрая, красивая девушка.
103. Этнографический очерк кашгарцев составлен М. В. Певцовым. Оригинальные и ценные материалы по этнографии Восточного Туркестана опубликованные в Записках Русского Географического общества по отделению этнографии (СПб., 1904), собрал Чокан Валиханов. У Певцова читаем:
«Кашгарский народ отличается кротким характером, честностью, гостеприимством и услужливостью. Эти симпатичные его черты в значительной мере преобладают над присущими ему, хотя в слабой степени, отрицательными нравственными качествами: лицемерием, корыстолюбием и раболепием. Но указывая на них, нельзя не оговорить, что развитию этих качеств, по всей вероятности, немало способствовал долговременный гнет, от которого многострадальный кашгарский народ не освободился еще вполне и до настоящего времени, а равно и беспримерная превратность его исторической судьбы. Во всяком случае, беспристрастный исследователь должен, по всей справедливости, признать нравственный уровень туземцев Кашгарии стоящим на весьма значительной высоте. Действительно, процент преступности, служащий верным критерием для суждения о народной нравственности, в Кашгарии очень мал. Тяжкие уголовные преступления: грабежи, убийства, поджоги и т. п., столь редки в этой стране, что совершение такого преступления считается прискорбным событием, о котором народная молва отзывается как о чем-то необычайном, приводящем в некоторый ужас кроткое туземное население. И не только такие возмутительные злодеяния, но даже самые обыкновенные у нас в Европе преступления, как, например, воровство, в Кашгарии случаются, говоря относительно, несравненно реже, чем в любом из европейских государств, исключая разве скандинавские. Дома в этой стране не имеют ни запоров, ни замков; хлеб почти всю зиму хранится в ямах на полях, и никто не опасается воров; на базарах нередко можно видеть открытые лавки, покинутые отлучившимися на время хозяевами, и товар в них остается в целости.
Приведенные факты несомненно свидетельствуют о нравственной чистоте обитателей Кашгарии, стоящих в моральном отношении, пожалуй, значительно выше многих цивилизованных народов нашей части света…
Кашгарцы очень чадолюбивы, часто ласкают своих детей, нежат их и вообще слишком балуют. Жестокое обращение родителей с детьми представляет редкое исключение; напротив, поблажки весьма обыкновенны». (М. В. Певцов. Труды Тибетской экспедиции 1889—1890 гг., ч. 1. СПб., 1895, стр. 161, 162, 164).
104. Николай Федорович Петровский — русский генеральный консул в Кашгаре, собравший уникальную археологическую коллекцию предметов древностей, которые поступили в Петербургский Эрмитаж.
105. Под сартами подразумевалось местное оседлое население Средней Азия или Западного Туркестана (в данном случае жителей Ферганы, г. Андижана).
106. Хотан — один из древнейших торговых городов Азии и богатейший оазис Кашгарии. Некогда он главенствовал в Восточном Туркестане, а слава о его богатствах и пышности простиралась далеко за пределы Центральной Азии. По-разному писали название этого города древние историки: Khotan, Khotian, Khoten, у арабов — Хотен.
107. М. В. Певцов определяет население Хотанского оазиса вместе с населением Зава-кургана и Кара-каша в 160 тыс. человек. Хотанский оазис больше Яркендского по площади, но населен реже. В конце прошлого столетия на одну усадьбу в Хотанском оазисе приходилось 3,5 десятины земли, а в Яркендском — 1,7 десятины.
По современным данным, Хотанский оазис занимает площадь 1,6 тыс. кв. км. с населением примерно 200—250 тыс. человек. Ныне в городе имеются предприятия, обрабатывающие местное сырье и выпускающие хлопчатобумажные ткани и шелка. Хотан издавна славится как центр торговли нефритом.
108. Здесь Пржевальский в длинной сноске сообщает цены на сельскохозяйственные продукты, бывшие в то время в Хотане. Эту сноску мы сократили, ибо интереса она большого сейчас не представляет, а любопытна только для специалистов по истории и торговле Кашгарии.
109. В верховьях Юрун-каша и Кара-каша расположен важный ледниковый узел Куэнь-луня. Здесь насчитывается до 60 ледников.
110. Джангаль, или джэнгель (энгель) — лес. С этим термином связан и термин «джунгли». Данное слово широко распространенно в тюркско-иранских странах. Здесь Пржевальский употребляет местное название пойменных зарослей по долинам рек Кашгарии.
111. Хольно — от слова «холить». В данном случае — растет пышно, чисто.
112. Сведения о мертвых городищах в пустыне Такла-макан подтвердились. Здесь действительно найдены древние города, полузанесенные песком, покинутые жителями и не имеющие источников воды. Население покинуло города вследствие военных событий, а также в результате исчезновения воды в реках и искусственных каналах, питавших древние города. Мы уже отмечали, что расширение оазисов в предгорной зоне, использование человеком всей воды для орошения полей и садов привело к иссяканию воды в низовьях и отмиранию нижних течений. Изучение древних городищ Такла-макана представляет выдающийся археологический интерес.
113. «Кяфирами» у последователей ислама принято называть немусульман, «неверных», исповедующих иные религии. В это слово вкладывается презрение, оно имеет оскорбительный смысл.
114. Как по Тариму, так и по Конче-дарье плавают местные баркасы — каюки. Однако пароходство здесь и до сих пор еще не организовано, хотя возможности для него очевидны.
115. Хан-тенгри — «царь небес» — высотой в 6 992 м, до самых последних лет считался высочайшей вершиной Тянь-шаня. Но ныне советские альпинисты открыли еще более высокую вершину в хребте Кок-шаал, которая названа «пиком Победы». Высота его 7 439 м над уровнем океана.
116. Аксу — один из важнейших городов Синьцзяна — лежит под южным склоном Тянь-шаня. Богатый земледельческий оазис и торговый центр; стоит на большой дороге Тянь-шань — Нань-лу, проходящей вдоль южной окраины Тяньшанского хребта. Через Аксу осуществляется связь между Кашгаром и административным центром Синьцзяна — г. Урумчи.
117. А. Сунаргулов — штабс-капитан, топограф экпедиции русского посольства А. Н. Куропаткина, посланного туркестанским генерал-губернатором К. П. Кауфманом к Якуб-беку в Кашгарию в 1876—1877 годах. Сунаргулов, выполняя поручение главы посольства, снял на карту путь из Аксу в Уч-турфан, откуда перевалил через Тянь-шань перевалом Бедель и через Зауку вышел к Караколу (Пржевальску). Пржевальский воспользовался этим уже обследованным путем через Тянь-шань, чтобы вернуться в пределы России. Подробное описание этого пути опубликовано А. Н. Куропаткиным в его книге «Кашгария». СПб., 1879, стр. 297—310.
118. Перевал Бедель (Бадаль) — один из самых известных перевалов, соединяющих Западный и Восточный Туркестан. Он лежит на хребте Кок-шаал, являющемся пограничным между СССР и Китаем. Сунаргулов определил высоту перевала около 15 тыс. футов (т. е. около 4 600 м), Пржевальский приводит цифру 13 700 футов (4 175 м). Но можно встретить определения высоты этого перевала в 4 275 м и другие. Это объясняется тем, что высоты определялись барометрическим методом, что в условиях высокогорного рельефа дает малую точность определяемых высот. Рядом с Беделем лежат перевалы через Кок-шаал — Кукуртук и Терек.
119. От Беделя караван Пржевальского прошел по территории Русского Тянь-шаня (ныне Киргизской ССР), где наш путешественник пересек верховья р. Нарына (Сыр-дарьи) и живописным ущельем Джуука спустился к замечательному тяньшанскому оз. Иссык-куль. Здесь, пройдя большую русскую д. Сливкино (ныне Покровское), Н. М. Пржевальский окончил свое четвертое центральноазиатское путешествие в зеленом Караколе. Известно, что через три года, в 1888 г., Пржевальский вновь прибывает со своими спутниками, чтобы начать путь пятого путешествия в Центральную Азию. Но смерть сразила отважного исследователя Азии на берегу Иссык-куля, где он и был похоронен. Город Каракол в честь путешественника был переименован в Пржевальск. Экспедицию же принял М. В. Певцов, который с помощниками К. И. Богдановичем, В. И. Роборовским и П. К. Козловым в 1889 г. ушел в пределы Центральной Азии для исследования северной окраины Тибета.
| Abrornis affinis | Phylloscopus affinis | пеночка |
| Abrornis indica | Phylloscopus griseolus | индийская пеночка |
| Accentor fulvescens | Prunella fulvescens | бледная завирушка |
| Accentor koslovi | Prunella koslovi | завирушка Козлова |
| Accentor nipalensis | Prunella nipalensis | непальская завирушка |
| Accentor rubiculoides | Prunella rubiculoides | завирушка |
| Acrocephalus turdiodes | Acroce] halus arundinaceus | дроздовидная камышовка |
| Actitis hypoleucus | Tringa hypoleucus | перевозчик |
| Aegialites cantianus | Charadrius alecsandrinus | морской зуек |
| Aegiaiites curonicus | Charadrius dubius | малый зуек |
| Aegialites mongolieus | Charadrius mongolieus | коротконосый зуек |
| Aegithaius pendulinus | Remiz pendulinus | ремез |
| Alauda arvensis | так ж£ | полевой жаворонок |
| Alauda cheleensis | Calandrella pispoletta | серый жаворонок |
| Alsophylax Przewalskii | так же | геккончик Пржевальского |
| Anas acuta | так же | шилохвость |
| Anas boschas | Anas platyrhyncha | кряква |
| Anas clypeata | Spatela clypeata | широконоска |
| Anas penelope | Merca penelope | свиязь |
| Anas querquedula | так же | чирок трескунок |
| Anas strepera | так же | серая утка |
| Anser cinereus | Anser anser | серый гусь |
| Anser indicus | так же | горный гусь |
| Anthus arboreus | Anthus trivialis | лесной конек |
| Anthus aquaticus | Anthus spinoletta | горный конек |
| Anthus rosaceus | так же | монгольский конек |
| Antilope caudata | Procapra picticauda | тибетский дзереп |
| Antilope Cuvieri | Procapra gutturosa | дзерен |
| Antilope gutturosa | Procapra gutturosa | дзерен |
| Antilope picticauda | Procapra picticauda | тибетский дзерен |
| Antilope saiga | Siiga tatarica | сайга |
| Antilope subgutturosa | Gazella subgutturosa | джейран |
| Aquila bifisciata | Aquila nipalensis | степной орел |
| Aquila clanga | так же | подорлик |
| Aquila fulva | Aquila chrysaetus | беркут |
| Archibuteo aquilinus | Buteo hemilasius | центральноазиатский канюк |
| Arctomys himalayanus | Marmota himalayana | гималайский сурок |
| Arctomys robustus | Marmota himalayana | гималайский сурок |
| Ardea alba | Egretta alba | белая цапля |
| Ardea cinerea | так же | серая цапла |
| Ardeola minuta | Ixobrynchus minuta | волчок |
| Arvicola sp.[495] | полевка | |
| Arvicola Blythii | Microtus (Phaiomys) blythii | полевка |
| Asinus kiang | Equus hemionus | полевка кулан |
| Aspiorrhynchus sp. | так же | |
| Aspiorrhynchus Przewalskii | так же | |
| Botaurus stellaris | так же | выпь |
| Brachyurus Przewalskii | Phoxinus przewalskii | гольян Пржевальского |
| Bubo sp. | так же | филин |
| Budytes cinereocapilla | Motacilla flava | желтая трясогузка |
| Budytes citreola | Motacilla citreola | желтоголовая трясогузка |
| Budytes sp. | Motacilla sp. | трясогузка |
| Bufo viridis | так же | зеленая жаба |
| Buteo sp. | так же | канюк |
| Buteo vulgaris | Buteo buteo | канюк |
| Caccabis chukar | Alectoris kakelik | кэклик |
| Caccabis magna | Alectoris magna | большой кэклик |
| Calamodyta certhiola | Locustella certhiola | сверчок Палласа |
| Calandrella brachydactyla | Calandrella cinerea | малый жаворонок |
| Calandrella chelleensis | Calandrella pispoletta | серый жаворонок |
| Calandrella leucophaea | Calandrella pispoletta | серый жаворонок |
| Calandrella thibetana | Calandrella acutirostris | тонкоклювый жаворонок |
| Camelus bactrianus ferus | так же | дикий верблюд |
| Canis alpinus | Cyon alpinus | красный волк |
| Canis chanco | Canis lupus | волк |
| Canis lupus | так же | волк |
| Caprimulgus europaeus | так же | козодой |
| Capra sp. | так же | козел |
| Carpodacus Davidianus | Montifringilla davidiana | вьюрок Давида |
| Carpodicus dubius | Erythrina thura | чечевица |
| Carpodacus erythrina | Erythrina erythrina | чечевица |
| Carpodacus rhodochlamys | Erythrina rhodochlamys | розовая чечевица |
| Carpodpcus rubicilla | Erythrina rubicilla | большая чечевица |
| Carpodacus rubicilloides | Erythrina rubicilla | большая чечевица |
| Casarca rutila | Tadorna ferruginea | красная утка |
| Cecropus daurica | Hirundo daurica | рыжепоясная ласточка |
| Cervus sp. | так же | олень |
| Cervus albirostris | так же | китайский олень |
| Charadtius xanthocheilus | Charadrius dominicus | бурокрылая ржанка |
| Ciconia Boyciana | Ciconia ciconia | белый аист |
| Ciconia nigra | так же | черный аист |
| Cinclus kashmiriensis | Cinclus cinclus | оляпка |
| Cinclus leucogaster | Cinclus cinclus | оляпка |
| Cobitidae | так же | |
| Columba rupestris | так же | скалистый голубь |
| Corvus sp. | так же | ворон |
| Corvus corax | так же | ворон |
| Corydalla Richardii | Anthus richardii | степной конек |
| Cotyle riparia | Riparia riparia | береговая ласточка |
| Cotyle rupestris | Riparia rupestris | горная ласточка |
| Cuculis canoris | так же | кукушка |
| Cuanecula coeruleuca | Luscinia svecica | варакушка |
| Cygnus Bewickii | Cygnus minor | малый лебедь |
| Cygnus olor | так же | лебедь-шипун |
| Cynchramus pyrrhuloides | Emberiza schoeniculus | камышовая овсянка |
| Cynchramus choeniculus | Emberiia schoeniculus | камышовая овсянка |
| Cyprinidae | так же | карповые |
| Cypselus apus | Apus apus | черный стриж |
| Cypselus murarius | Apus apus | черный стрbж |
| Diplophysa disper | Nemachilus disper | — |
| Diplophysa gracilis | Nemachilus gracilis | — |
| Diplophysa kungessana | Nemachilus dorsalis | — |
| Diplophisa scleroptera | Nemachilus scleroptera | — |
| Dipus sp. | так же | тушканчик |
| Dumeticola major | Lusciniola major | тонкоклювая камышовка |
| Emberiza brunniceps | так же | желчная овсянка |
| Emberiza hortulana | так же | садовая овсянка |
| Eremias sp. | так же | ящурка |
| Eremias crassirostris | так же | ящурка |
| Eremias intermedia | так же | средняя ящурка |
| Eremias Pilzowi | Eremias vermiculata | ящурка |
| Eremias velox | так же | быстрая ящурка |
| Erinaceus auritus | так же | ушастый еж |
| Erythrospiza mongolica | Bucanetes githagineus | пустынный снегирь |
| Eudromias crassirostris | Charadrius leschenautii | толстоклювый зуек |
| Falco Hendersoni | Falco cherrug | балобан |
| Felis caudata | Felis ocreata | степная кошка |
| Felis chaus | так же | камышовый кот |
| Felis lynx | так же | рысь |
| Felis scripta | Felis ocreata | степная кошка |
| Felis shawiana | Felis ocreata | степная кошка |
| Felis tigris | так же | тигр |
| Felis uncia | так же | барс |
| Fregilus graculus | Phyrrhocorax graculus | альпийская галка |
| Eringillauda altaica | Leucosticte nemoricola | гималайский вьюрок |
| Fringillauda nemoricola | Montifringilla nemoricola | горный вьюрок |
| Frugilegus pastinator | Corvus frugilegus | грач |
| Fulica atra | так же | лысуха |
| Fuügula ferina | Nyroca ferina | красноголовый нырок |
| Fuligula nyroca | Nyroca nyroca | белоглазый нырок |
| Fuligula rufina | Netta rufina | красноносый нырок |
| Galerida magna | Galerida cristata | хохлатый жаворонок |
| Gallinula chloropus | так же | камышница |
| Gerbillus lepturus | Pallasiomys meridianus | полуденная песчанка |
| Gerbillus meridianus | Pallasiomys meridianus | полуденная песчанка |
| Gerbillus Przewalskii | Brachiones przewalskii | песчанка Пржевальского |
| Gerbillus Roborowckii | Pallascimys meridianus | песчанка полуденная |
| Grus cinerea | Grus grus | серый журавль |
| Grus nigricollis | так же | черный журавль |
| Grus virgo | так же | журавль-красавка |
| Gypaetus barbatus | так же | ягнятник |
| Gyps himalayensis | Gyps fulvus | белоголовый сип |
| Gyps nevicola | Gyps fulvus | белоголовый сип |
| Hiliaetus Macei | Haliaetus leucoryphus | орлан-долгохвост |
| Heterocereus dilatissimus | так же | — |
| Hirundo rustica | так же | ласточка-касатка |
| Hybsibates himantopus | Himantopus himantopus | ходулочник |
| Hydrochelidon hybrida | так же | белощекая крачка |
| Ibidorhyncha Struthersii | так же | серпоклюв |
| Irbis sp. | Felis uncia | барс |
| Ithaginis Geoffroyi | так же | сермун |
| Ithaginis sinensis | так же | сермун |
| Lagomys ladacensis | Ochotona ladacensis | ладакская пищуха |
| Lagomys ogotono | Ochotona daurica | даурская пищуха |
| Lagomys rutilus | Ochotona rutila | красная пищуха |
| Lanius sp. | так же | сорокопут |
| Lanius arenarius | Lanius isabellinus | пустынный сорокопут |
| Lanius isabellinus | так же | пустынный сорокопут |
| Lanius sphaenocercus | так же | клинохвостый сорокопут |
| Larus argentatus | так же | серебристая чайка |
| Larus brunneicephalus | так же | тибетская буроголовая чайка |
| Larus ichtyaetus | так же | черноголовый хохотун |
| Leptopoeeile Sophia | так же | славковидный королек |
| Lepus sp. | так же | заяц |
| Le(ms stoliczkanus | Lepus tibetaims | заяц-песчаник |
| Leucosticte haematopygia | так же | |
| Leucosticte Roborowskii | Montifringüla roborowskii | вьюрок Роборовского |
| Limnaeus sp | так же | |
| Limosa melanura | Limosa limosa | большой веретейник |
| Linota brevirostris | Acanthis flavirostris | горная чечотка |
| Locustella sp. | так же | сверчок |
| Lutra sp. | так же | выдра |
| Lynx sp. | Felis lynx | рысь |
| Machetes pugnax | Philomachus pugnax | турухтан |
| Megaloperdix himalayanus | Tetraogallus himalayensis | гималайский улар |
| Meg üoperdix thibetanus | Tetraogallus thibetanus | тибетский улар |
| Melanocorypha maxima | так же | большой жаворонок |
| Mergus merganser | так же | большой крохаль |
| Merula Kessleri | Turdus kessleri | дрозд Кесслера |
| Merula maxima | Turdus merula | черный дрозд |
| Milvus melanotis | так же | черный коршун |
| Monedula dmrica | Goloeus monedula | галка |
| Montifringüla Adamsi | так же | вьюрок Адамса |
| Monlifringilla leucura | Montifringüla nivalis | альпийский вьюрок |
| Moschus sifanica | Moschus moschiferus | кабарга |
| Motacilla baikaiensis | Motacilla alba | белая трясогузка |
| Motacilla paradoxa | Motacilla alba | белая трясогузка |
| Motacilla personata | Motacilla alba | белая трясогузка |
| Mus Wjgneri | Mus musculus | домовая мышь |
| Mustela aipina | Mustela altaica | колонок |
| Muslela foina | так же | каменная куница |
| Mustela vulgaris | Mustela nivalis | ласка |
| Mycerobus carneipes | Mycerobas carnipes | арчевый дубонос |
| Myophoneus Temminckii | Myophoneus coeruleus | синий дрозд |
| Nemichilus bombifrons | так же | голец |
| Nemichilus Chondrostoma | Nemachilus stoliczkai | голец |
| Nemachilus | так же | — |
| Nemichilus Stenurus | Pygosleus sinensis | амурская колюшка |
| Nemachilus stoliczkai | так же | голец |
| Nemachilus Strauchi | так же | губач |
| Nemachilus tarimensis | Nemachilus yarkandensis | голец |
| Nem ichiius yarkandensis | так же | голец |
| Nesokia brachyura | Nesokia indica | земляная крыса |
| Numenius arquata | так же | большой кроншнеп |
| Numenius major | Numenius cyanopus | дальневосточный кроншнеп |
| Onychospza Talzanowski | Montifringüla mandelli | вьюрок Манделли |
| Oriolus kundo | Oriolus oriolus | иволга |
| Ortygometra Bailloni | Parzana pusilla | курочка-крошка |
| Ortigometra parva | Parzana parva | малый погоныш |
| Otnc ris albigula | Eremoi hila alpestris | рогатый жаворонок |
| Otocoris longirostris | Eremojhila alpeslris | рогатый жаворонок |
| Otocoris nigrifrons | Eremophila alpestris | рогатый жаворонок |
| Otocoris Teleschowi | Eremophila alpestris | рогатый жаворонок |
| Ovis sз. | так же | баран |
| Ovis Dalai-lamae | Ovis ammon | горный баран |
| Ovis Hodgsoni | Ovis ammon | горный баран |
| Ovis Polii | Ovis ammon | горный баран |
| Pandion haliaetus | так же | скопа |
| Pantholopus Hodgsoni | так же | антилопа оронго |
| Panurus barb atus | Panurus biarmicus | усатая синица |
| Passer ammodendri | так же | саксаульный воробей |
| Passer mo tanus | так же | полевой воробей |
| Passer salicaria | Passer hispaniolensis | испанский воробей |
| Passer Stoüczkai | Passer ammodendri | саксаульный воробей |
| Pastor rosens | так же | розовый скворец |
| Pelicanus crispus | так же | пеликан |
| Pelidua cinclus | Galidris alpina | чернозобик |
| Perdix sifa ica | Perdix hodgsoniae | южнотибетская куропатка |
| Petrocincla saxatilis | Monticola saxatilis | каменный дрозд |
| Phalacrocorax carbo | так же | баклан |
| Phtsianus insignis | Phasianus colchicus | фазан |
| Phisianus Strauch! | Phasianus colchicus | фазан |
| Phasianus Vlangalii | Phasianus colchicus | фазан |
| Phrynocephalus sp. | так же | круглоголовка |
| Phrynocephalus axillaris | так же | — |
| Phrynocephalus Roborowskii | так же | круглоголовка Роборовского |
| Phyllopneuste sp. | Phylloscopus sp. | пеночка |
| Phylloscopus tristis | Phylloscopus collibita | пеночка-кузнечик |
| Pica bottanensis | Pica pica | сорока |
| Picus leptorrhynchus | Dryobates leucopterus | белокрылый дятел |
| Planorbis sp. | так же | |
| Pleootus auritus | так же | ушан |
| Podiceps cristatus | так же | чомга |
| Podoces Biddulphi | так же | таримская саксаульная сойка |
| Podoces Hendersoni | так же | монгольская саксаульная сойка |
| Podoces humilis | так же | саксаульная сойка |
| Podoces tarimensis | Podoces biddulphi | таримская саксаульная сойка |
| Poephagus mutus | Poephagus grunniceps | як |
| Pratincola indica | Saxicola torquata | черноголовый чеккан |
| Procapra picticauda | так же | тибетский дзерен |
| Pseudois Nachoor | так же | куку-яман |
| Pterorhinus Davidi | Janthocincla davidi | |
| Ptychobarbus conirostris | Diptychus conirostris | осман |
| Pyrgilauda barbata | Montifringilla blanfordi | вьюрок Бланфорда |
| Pyrgilauda ruficollis | Montifringilla ruficollis | рыжешейный вьюрок |
| Pyrrhocorax alpinus | Pyrrhocorax pyrrhocorax | клушица |
| Pyrrhospiza punicea | так же | красный вьюрок |
| Querquedula circia | Anas querquedula | чирок-трескунок |
| Querquedula crecca | Anas crecca | чирок-свистунок |
| Rallus aquaticus | так же | пастушок |
| Rana sp. | так же | лягушка |
| Regulus flavicapillus | Regulus gerulus | желтоголовый королек |
| Rhopophilus deserti | Rhopophilus pecinensis | кустарница |
| Ruticilla sp. | так же | горихвостка |
| Ruticilla erythrogastra | Phoenicurus erythrogastra | краснобрюхая горихвостка |
| Ruticilla frontalis | Phoenicurus frontalis | белолобая горихвостка |
| Ruticilla nigrogularis | Phoenicurus schisticeps | седоголовая горихвостка |
| Ruticilla ruf iven Iris | Phoenicurus ochruros | горихвостка чернушка |
| Saxicola atrogularis | Oenanthe deserti | пустынная каменка |
| Saxicola leucomela | Oenanthe pleschanka | каменка-плешанка |
| Schizopygopsis sp. | так же | |
| Schizopygopsis Eckloni | так же | |
| Schizopygopsis extremus | так же | |
| Schizopygopsis gasterolepidus | так же | |
| Schizopygopsis labiosus | так же | |
| Schizopygopsis leptocephalus | так же | |
| Schizopygopsis maculatus | так же | |
| Schizopygopsis malacanthus | так же | |
| Schizopygopsis microcephalus | так же | |
| Schizopygopsis Przewalskii | так же | |
| Schizopygopsis sifanensis | так же | |
| Schizopygopsis Stoliczkai | так же | |
| Schizothorax sp. | так же | |
| Schizothorax altior | так же | |
| Schizothorax chrysochlorum | так же | |
| Schizothorax dolichanema | так же | |
| Schizothorax lacustris | так же | |
| Schizothorax latifrons | так же | |
| Schizothorax malacorrhynchus | так же | |
| Schizothorax microlepidotus | так же | |
| Schizothorax punctatus | так же | |
| Scolopax gallinago | Capella gallinago | бекас |
| Scolopax solitaria | Gapella stenura | азиатский бекас |
| Siphnaeus Fontanieri | Myospolax fontanieri | цокор |
| Sorex sp. | так же | землеройка |
| Stellio Stoliczkanus | Agama stoliczkanus | агама Столички |
| Sterna caspica | Hydropragne tschegrava | чеграва |
| Sterna hirundo | так же | речная крачка |
| Sterna mimita | Sterna albifrons | малая крачка |
| Strepsilas interpres | Arenaria interpres | камнешарка |
| Sturnus cineraceus | Spodiopsar cineraceus | серый скворец |
| Stumus vulgaris | так же | скворец |
| Sus scrofa | так же | кабан |
| Sylvia cinerea | Sylvia communis | серая славка |
| Sylvia minuscula | Sylvia curruca | славка-завирушка; |
| Syrrhaptes paradoxus | так же | саджа |
| Syrrhaptes thibetanus | так же | тибетская саджа |
| Tadorna cornuta | Tadorna tadorna | красная утка |
| Teratoscincus Przewalskii | так же | сцинковый геккон |
| Tichodroma muraria | так же | стенолаз |
| Totanus calidris | Tringa totanus | травник |
| Totanus glareola | Tringa glareola | фифи |
| Totanus glotis | Tringa nebularia | большой улит |
| Totanus ruscus | Tringa erythropus | щеголь |
| Totanus ochropus | Tringa ochropus | черныш |
| Totanus stagnatilis | Tringa stagnatilis | поручейник |
| Trigonocephalus Blomhoffi | Ancistrodon blomhoffi | восточный щитомордик; |
| Tringa Temminskii | Calidris temminskii | белохвостый песочник |
| Tropidonotus hydrus | Natrix tessellata | водяной уж |
| Turdus atrogularis | Turdus ruficollus | темнозобый дрозд |
| Turdus pilaris | так же | дрозд-рябинник |
| Turdus ruficollus | так же | темнозобый дрозд |
| Turtur sp. | Streptopelia sp. | горлица |
| Turtur auritus | Streptopelia turtur | обыкновенная горлица |
| Turtur humilis | Oenopopelia tranquebaria | короткохвостая горлица-* |
| Turtur vitticollis | Streptopelia chinensis | китайская горлица |
| Upupa epops | так же | удод |
| Ursus lagomyiarius | Ursus pruinosus | медведь-пищухоед |
| Vanellus cristatus | Vanellus vanellus | чибис |
| Vespertilio sp. | так же | летучая мышь |
| Vulpes Eckloni | Vulpes corsac | корсак |
| Vulpes vulgaris | Vulpes vulpes | лисица |
| Vultur monachus | Aegypius monachus | черный гриф |
СПИСОК ЛАТИНСКИХ НАЗВАНИЙ РАСТЕНИЙ
править| Aconitum Anthora | A. anthora | прикрыт, борец противоядный |
| Aconitum rotundifolium | так же | прикрыт, борец круглолистный |
| Acroptilon picris | так же | горчак |
| Adenophora | А. sp. | бубенчики |
| Adonis coerulea | так же | адонис голубой, заячий мак |
| Agriophyllum arenaria? | А. arenarium | сульхир, кумарчик песчаный |
| Agriphyllum gobicum | так же | сульхир, кумарчик гобийский |
| Ajuga lupulina | так же | живучка хмелевидная |
| Alhagi camelorum | А. kirgisorum | джантак киргизский |
| Alisma sp. | А. plantago aquatica | частуха подорожниковая |
| Allium | А. sp. | лук |
| Allium cyaneum | так же | лук синий |
| Allium monadelphum | так же | лук однобратственный |
| Allium oreoprasum | так же | белоцветный лук, лук горный |
| Allium Przewalskianum | так же | лук Пржевальского |
| Alopecurus longiaristatus | так же | злак, лисохвост длинностный |
| Anaphaüs Hancockii | так же | анафалис Ганкока |
| Androsace | А. sp. | проломник |
| Androsace sarmentosa var. flavescens | А. flavescens | твердочашечник, проломник желтоватый |
| Androsace sp. | так же | твердочашечник, проломник |
| Androsace squarrosula n. sp. | так же | твердочашечник, проломник растопыренный |
| Androsace tapete n. sp. | так же | твердочашечник, проломник ковровый |
| Anemone imbricata n. sp. | так же | анемон, ветреница черепичатая |
| Anemone obtusiloba | так же | анемон, ветреница туполопастная |
| Apocynum Hendersoni | так же | кендырь Гендерсона |
| A. pictum | так же | кендырь расписной |
| Apocynum venetum | А. lancifolium | кендырь ланцетолистный |
| Arenaria kansuensis? | так же | песчанка ганьсуйская |
| Artemisia | А. sp. | полынь |
| Artemisia campestris | так же | кустарниковый чернобыльник |
| Artemisia frigida | так же | полынь полевая, чернобыл полынь холодная |
| Artemisia laciniata? | так же | кустарный чернобыльник, полынь разрезнолистная |
| Artemisia macrobotrya? | А. macrobotrys | полынь крупнокистевая |
| Artemisia maritima? | так же | полынь морская |
| Artemisia n. sp. | так же | чернобыльник, полынь |
| Artemisia palustris? | так же | полынь болотная |
| Artemisia pectinata | так же | полынь гребенчатая |
| Artemisia rupestris? | так же | полынь каменистая |
| Artemisia Sieversiana | так же | полынь Сиверса |
| Artemisia sp. | так же | чернобыльник, полынь |
| Asparagus sp. | так же | дикая спаржа |
| Asperugo procumbens | так же | острица лежачая |
| Asplenium sp. | так же | папоротник-костенец |
| Aster aipinum | Heteropappus alpinus | астра альпийская |
| Astragalus | А. sp. | астрагал |
| Astragalus adsurgens | так же | астрагал приподнимающийся |
| Astragalus conferttvs | так же | астрагал густой |
| Astrag tlus scythropus | так же | астрагал бокальчатый |
| Astrag ilus sulcatus? | так же | астрагал бороздчатый |
| Astragalus sp. | так же | астрагал |
| Astragalus zacharensis | так же | астрагал чахарский |
| Avena | А. sp. | овсюг |
| Avena n. sp. | так же | овсюг |
| Berberis chinensis var crataegina | В. Poretii | барбарис китайский |
| Berberis integerrima | так же | барбарис цельнокрайний |
| Berberis к iscbgarica | так же. | барбарис кашгарский |
| Betula Rhojpattra | В. utilis | красная береза, гималайская береза |
| Brassica napus | так же | сурепица, брюква |
| Braya sinuata n. sp. | так же | брайя |
| Bromus jinonicum | В. japonicus | костер японский |
| Bromus sp.? | так же | костер |
| Butomus | Butomus sp. | сусак |
| Calamagrostis Epigejos | так же | тростеполевица, вейник наземный |
| Calimeris altaica | Aster altaicus | астра алтайская |
| Calimeris aJyssoides | Aster alyssoides | астра бурачковидная |
| Calligonum | С. sp. | джузгун |
| Calligonum mongolicum | так же | джузгун монгольский |
| Caltha scaposa | так же | курослепник, калужница стрельчатая |
| Campanula aristata | так же | колокольчик остистый |
| Capsella procumbens | Hymenolobus procumbens | многосемянник лежачий |
| Capsella Thomsoni | Hedinia tibetica | гединия тибетская |
| Caragana | С. sp. | карагана |
| Caragana jubata | так же | верблюжий хвост, карагана гривастая |
| Caragana n. sp. | Caragana sp. | карагана |
| Caragana pygmea? var. | С. polovrensis | золотарник, карагана |
| Caragana sp. | С. pleiophylla | карагана многолистная |
| Carex | С. sp. | осока |
| Carex sp. | так же | осока |
| Carum carvi | так же | тмин |
| Chenopodium album | так же | лебеда, марь белая |
| Chenopodium Botrys | так же | лебеда, марь душистая |
| Chenopodium bryoniifolium? | так же | лебеда бриониелистная |
| Chrysosplenium uniflorum | так же | селезеночник одноцветковый |
| Clematis | С. sp. | ломонос |
| Clematis | С. tangutica | ломонос тангутский |
| Clematis orientalis | так же | ломонос восточный |
| Clematis orientalis var. | С. tangutica | ломонос тангутский |
| Clematis orientalis var. tangutica | C. tangutica | ломонос тангутcкий |
| Cnicus sp. | Cirsium sp. | крестовый корень, бодяк |
| Coluria longifolia | так же | колюрия длиннолистная |
| Convolvulus arvensis | так же | вьюнок полевой |
| Corydalis capnoides var. thibetica | С. capnoides | хохлатка дымянкообразная |
| Corydalis consoersa n. sp. | так же | хохлатка |
| Corydalis crista galli | так же | хохлатка |
| Corydalis dasyptera | так же | хохлатка шероховатокрылая |
| Corydalis melanochlora | так же | хохлатка темноделеная |
| Corydalis mueronata | С. mucronifera | хохлатка острая |
| Corydalis n. sp. | С. scaberula | хохлатка острая |
| Corydalis pauciflora var. latiloba | так же | хохлатка малоцветковая |
| Corydalis scaberula | так же | хохлатка острая |
| Cremanthodium discoideum | так же | кремантодиум дисковидный. |
| Cremanthodium humile | так же | кремантодиум низкий |
| Cremanthodium lineare | так же | кремантодиум линейный |
| Cremanthodium plantagineum | так же | кремантодиум подорожниковый |
| Cremanthodium plantaginoides | С. plantagineum | кремантодиум подорожниковый |
| Crepis glomerata | так же | скерда скученная |
| Crypsis aculeata | так же | скрытница колючая |
| Cynanchum acutum | так же | песобойник, ластовень |
| Cynomorium | С. coccineum | циноморий краснеющий |
| Cynomorium coccineum | так же | циноморай краснеющий |
| Cystopteris fragilis | так же | пузырник ломкий |
| Delphinium albocoeruleum | так же | прикрыт, живокость белоголубая |
| Deschampsia koeleriodes var. | так же | молоточник, луговик тонконоговидный |
| Dilophia fontana | так же | |
| Draba alpina | так же | сухоребрица, крупка альпийская |
| Draba alpina var. algida | D. alpina | сухоребрица, крупка альпийская |
| Draba glacialis | так же[496] | сухоребрица |
| Dracocephalum heterophyllum? | D. fragile | змееголовник ломкий |
| Eehinospermum sp. | Lappula sp. | ёжесемянка, линучка |
| Elymus junceus | Psathyrostachys juncea | ложноколосник ситниковый |
| Elymus | E. sp. | колосник |
| Elymus sp. | так же | колосник |
| Ephedra | Eph. sp. | хвойник |
| Ephedra glauca | так же | хвойник сизый |
| Ephedra sp. | так же | хвойник |
| Ephedra vulgaris? | так же | хвойник |
| Erigeron uniflorus | так же | мелколепестник одноцветковый |
| Erodium Stephanianum | так же | цапельник, аистник Стефана |
| Eruca sativa | так же | гусеночник, индау посевной |
| Euphorbia sp. | так же | молочай |
| Eurotia? | Е. sp. | терескен, белолозник |
| Eurotia ceratoides | так же | белолозник, терескен |
| Eurotia? n. sp. | так же | белолозник |
| Pestuca altaica? | так же | овсянка, овсяница алтайская |
| Festuca sp. | так же | овсяница |
| Gentiana algida? | так же | генциана, горечавка холодная |
| Gentiana barbata? | так же | генциана, горечавка бородатая |
| Gentiana detonsa? | G. barbata | горечавка бородатая |
| Gentiana falcata | так же | генциана, горечавка серповидная |
| Gentiana n. sp. | так же | генциана, горечавка |
| Gentiana Olivieri var. | так же | генциана, горечавка Оливье |
| Gentiana squarrosa | так же | генциана, горечавка шерстистая |
| Gentiana tenella | так же | генциана, горечавка изящная |
| Gentiana tenella var. | так же | генциана, горечавка изящная |
| Geranium Pylzowianum | так же | герань Пыльцова |
| Glaux maritima | так же | сизозеленка, млечник приморский |
| Glycyrrhiza uralensis | так же | солодка уральская |
| Halimodendron argenteum | Н. halodendron | колючка, чингиль |
| Halogeton arachnoides | Н. arachnoideus | галогетон паутинистый |
| Halogeton glomeratus | так же | галогетон скученный |
| Halostachys caspia | Н. caspica | караоаркар каспийский |
| Haloxylon | так же | саксаул |
| Hedysarum arbuseula | так же | чагеран, копеечник кустарниковый |
| Hedysarum multijugum | так же | чагеран, копеечник многопарный |
| Hedysarum sp. | так же | чагеран, копеечник |
| Hippophae rhamnoides | так же | облепиха |
| Hippophae rhamnoides var. stenocarpa | Н. rhamnoides | облепиха |
| Hippuris vulgaris | так же | водяная сосенка |
| Hordeum pratense | Н. brevisubulatum | луговой ямень, ячмень короткоостный |
| Hypecoum leptocarpum | так же | житник тонкоплодный |
| Hypnum | Н. sp. | мох гипновый |
| Inkarvillea compacte | так же | инкарвилия плотная |
| Inula ammophila | так же | девясил |
| Inula sp.? | так же | девясил |
| Iris | I. sp. | касатик |
| Iris Bungei? | так же | касатик Бунге |
| Iris ensata | так же | касатик мечевидный |
| Iris gräeilis | так же | касатик тонкий |
| Iris sp. | так же | касатик |
| Iris Tigridia | так же | касатик тигровый |
| Iris Tigridia var. flavescens | I. tigridia | касатик тигровый |
| Isoporum grandiflorum | Paraquilegia grandiflora | лещица, лжеводосбор крупноцветный |
| Juncus buffonicus | J. bufonius | жабик, ситник лягушечий |
| Juncus bufonius | так же | жабик, ситник лягушечий |
| Juncus marvtimus | так же | ситник морской |
| Juniperus communis | J. sibirica? | можжевельник сибирский |
| Juniperus Pseudo-Sabina | J. pseudosabina | можжевельник ложно-казацкий, можжевеловое дерево |
| Juniperus rigida | так же | японский можжевельник, можжевельник твердолистный |
| Kalidium caspium | К. caspicum | бударгана, поташник каспийский |
| Karelinia caspica | так же | карелиния каспийская |
| Kobresia | Cobresia sp. | кобрезия |
| Kobresia? digina n. sp. | Cobresia digyna | тибетская осока, кобрезия двухпестичная |
| Kobresia thibetia | Cobresia tibetica | тибетская осока, кобрезия тибетская |
| Kochia mollis | Echinopsilon divaricatum | эхинопсилон растопыренный |
| Kochia prostrata | так же | прутняк |
| Kochia scoparia var. | так же | изень веничный |
| Koenigia fertilis | Rumex fertilis | щавель плодовитый |
| Lactuca sp. | L. tatarica | молокан татарский |
| Lactuca tatarica | так же | лактук, молокан татарский |
| Lactuca versicolor | так же | молокан пестрый |
| Lagotis brachystachya | так же | |
| Lagotis glauca | так же | |
| Lamium rhomboideum? | так же | яснотка ромбовидная |
| Lasiagrostis splendens | так же | дырисун, чий |
| Lathyrus sativus? | L. sp. | чина? |
| Lemna sp. | так же | ряска |
| Leontopodium alpinum | L. типа L. alpina | эдельвейс типа альпийского эдельвейса |
| Lepidium draba | так же | жеруха, клоповник крупновидный |
| Lepidium latifolium | так же | жеруха, клоповник широколистный |
| Lepidium ruderale var. micranthum | L. apetalum | жеруха, клоповник безлепестный |
| Lepidium sp. | так же | жеруха, клоповник |
| Lepyrodiclis holosteoides | так же | пашенник обыкновенный |
| Lloydia serotina | так же | лойдия поздняя |
| Lolium | Stipa inebrians | ковыль |
| Lonicera hispida | так же | жимолость щетинисто-волосая |
| Lonicera parvifolia | L. obovata | жимолость обратнояйцевидная |
| Lonicera rupicola | так же | жимолость скальная |
| Lychnis apetala | Melandrium apetalum | дрема безлепестная, горицвет |
| Lycopsis sp. | L. arvensis | воловик полевой |
| Lycium chinense | так же | сугак китайский |
| Lycium ruthenicum | так же | сугак, дереза русская, актыкен |
| Lycium sp. | так же | сугак |
| Lycinium turcomanicum | так же | дереза туркменская, акчингиль |
| Malcolmia africana | так же | малькольмия африканская мак |
| Meconopsis integrifolia | так же | мак |
| Meconopsis punicea n. sp. | так же | мак |
| Meconopsis racemosa | так же | синий мак |
| Medicago falcata | так же | буркун, люцерна желтая |
| Medicago lupulina | так же | буркунчик, медунка хмелевая |
| Medicago platycarpus | так же |
медунка широкоплодная, буркун |
| Melandryum apetalum | Melandrium apetalum | дрема безлепестная |
| Melilotus suaveolens | так же | донник душистый |
| Morina sp. | M. Contleriana | |
| Myricaria | M. sp. | мирикария |
| Myricaria | M. squamosa | мирикария чешуйчатая |
| Myricaria germanica var. | M. squamosa | мирикария чешуйчатая |
| Myricaria germanica var. | M. squamosa | мирикария чешуйчатая, |
| daurica | балга-мото | |
| Myricaria germanica var | M. squamosa | балга-мото, мирикария че- |
| squamosa | шуйчатая | |
| Myricaria platyphylla | так же | мирикария широколистная |
| Myricaria prostrata | так же | мирикария стелющаяся |
| Nasturtium thibeticumn. sp. | N. tibeticum | настурция тибетская |
| Nitraria Schoberi | так же | хармык, селитрянка |
| Omphalodes | О. sp. | омфалодес |
| Omphalodes sp. | так же | омфалодес |
| Orchis salina | так же | ятрышник солончаковый |
| Orobanche sp. | так же | заразиха |
| OxygrapMs glacialis | так же | оксиграфис ледниковый |
| Oxytropis | О. sp. | остролодка |
| Oxytropis aciphila | О. aciphylla | остролодка остролистная (дзара монг.) |
| Oxytropis ehinobia? | так же | остролодка |
| Oxytropis heterophylla | так же | остролодка разнолистная |
| Ohxytropis kansuensis | так же | остролодка каньсуйская |
| Oxytropis leucocyanea | так же | остролодка светловасильковая |
| Oxytropis melanocalyx | так же | остролодка черночашечная |
| Oxytropis sp. | так же | остролодка |
| Parnassia Laxmaimi | так же | белозор Лаксманна |
| Parrya prolifera n. sp. | так же | паррия выводковая |
| Parrya villosa | так же | паррия мохнатая |
| Pedicularis amoena | так же | мытник прелестный |
| Pedicularis cbeilantbifolia | так же | мытник хейлантолистный |
| Pedicularis labellata | так же | мытник губчатый |
| Pedicularis lasiophrys | так же | мытник |
| Pedicularis longiflora | так же | мытник длинноцветковый |
| Pedicularis n. sp. | так же | мытник |
| Pedicularis Przewalskii | так же | мытник Пржевальского |
| Pedicularis sima | так же | мытник |
| Pedicularis ternata | так же | мытник тройной |
| Pedicularis versicolor | Р. Oederi | мытник Эдера |
| Peganum Harmala | так же | дикая рута, адраспан (казахск). |
| Phragmites communus | так же | тростник обыкновенный |
| Picea obowata | так же | ель сибирская |
| Picea Schrenkiana | так же | ель тяньшанская |
| Plantago maritima | так же | подорожник приморский |
| Plantago mongolica? | так же | подорожник монгольский |
| Plantago paludosa | так же | подорожник болотный |
| Plecostigma paucfflorum | Gagea pauciflora | гусиный лук малоцветковый |
| Pleurogyne brachyanthera | так же | плейрогиния короткопыльниковая |
| Pleurogyne spathulata | так же | плейрогиния лопатчатая |
| Poa annua | так же | мятлик однолетний |
| Poa sp. | так же | мятлик |
| Poa trivialis | так же | мятлик обыкновенный |
| Polygonum | Р. sp. | гречиха |
| Polygonum aviculare | так же | спорыш, гусятница, птичья гречиха |
| Polygonum Bistorta var. | так же | рачьи шейки, горлец |
| Polygonum viviparum | так же | мыкер, гречиха живородящая |
| Polygonum viviparum var. | так же | мыкер, гречиха живородящая |
| Pomatosace Filicula | Р. filicula | |
| Popuhis diversifolia | Р. euphratica | туграк, тополь ефратский |
| Populus diversifolia | Р. Litwinowiana | туграк, тополь Литвинова |
| Potentilla | Dasiphora fruticosa | курильский чай |
| Potentilla . anserina | так же | джума, лапчатка гусиная |
| Potentilla bifurca | так же | лапчатка раздвоенная |
| Potentilla friticosa | Dasiphora fruticosa | курильский чай |
| Potentilla multifida | так же | лапчатка многонадрезная |
| Potentilla nivea? | так же | лапчатка снежная |
| Potentilla sp. | так же | лапчатка |
| Primula nivalis var. farinosa | Р. farinosa | первоцвет мучнистый |
| Primula pumilio | так же | первоцвет малорослый |
| Przewalskia tangutica var. | так же | пржевальския тангутская |
| Psamma villosa | Arundo villosa | мохнатый тростник |
| Ptilagrostis | Р. sp. | птилягростис |
| Ptilagrostis mongolica var. | так же | птилягростис монгольский |
| Ptilagrostis sp. | так же | птилягростис |
| Pyptanthus chinensis | Piptanthus mongolicus | пиптантус монгольский |
| Ranunculus affinis var. dasycarpa | R. affinis tanguticus | лютик сходный |
| Ranunculus affinis var. Stracheyanus | так же | лютик сходный |
| Ranunculus affinis var. thibetica | так же | лютик сходный |
| Ranunculus aquatilis | Batrachium divaricatum? В. mongolicum? | водяной лютик |
| Ranunculus involucratus n. sp. | так же | лютик обертковый |
| Ranunculus pulchellus | так же | лютик изящный |
| Ranunculus pulchellum var. Pseudo-hirculus | R. pseudoMrculus | лютик болотный |
| Ranunculus sp. | так же | лютик |
| Ranunculus sp. | R. pulchellus sericeus и R. pulchellus tibeticus | лютик изящный |
| Ranunculus tricuspis | так же | лютик трехконечный |
| Reaumuria | так же | реамюрия |
| Reaumuria Kaschgarica var. Przewalskii | так же | реамюрия кашгарская |
| Reaumuria songarica | так же | реамюрия джунгарская |
| Rheum | R. sp. | ревень |
| Rheum pilosum n. sp. | так же | ревень волосистый |
| Rheum pumilum | так же | ревень стелющийся |
| Rheum sp. | R. sp. | ревень |
| Rheum spieiforme | R. reticulatum | ревень сетчатый |
| Rosa Beggeriana | так же | белый шиповник, шиповник Беггера |
| Salicornia herbacea | так же | солерос |
| Salix | так же | ива |
| Salix alba? var. | так же | ива, ветла |
| Salix microstaehya? | так же | ива мелкосережчатая, лоза |
| Salix sp. | так же | лоза, ива |
| Salix sp. | так же | тальник, ива |
| Salsola | S. sp. | солянка |
| Salsola Kali[497] | так же | катун |
| Saussurea | S. sp. | соссюрея |
| Saussurea apus var. | S. apus | соссюр ея |
| Saussurea arenaria | так же (?) | соссюрея песчаная |
| Saussurea crassifolia | так же | соссюрея толстолистная |
| Saussurea divaricata | так же | соссюрея растопыренная |
| Saussurea medusa | так же | соссюрея медуза |
| Saussurea n. sp. | так же | соссюрея |
| Saussurea phaeantha | так же | соссюрея |
| Saussurea pulvinata | так же | соссюрея подушечная |
| Saussurea pygmaea | так же | соссюрея карликовая |
| Saussurea Przewalskii? | так же | соссюрея Пржевальского |
| Saussurea sorocephala | так же | соссюрея головчатая |
| Saussurea sorocephala?[498] | так же | соссюрея головчатая |
| Saussurea sylvatica? | так же | соссюрея лесная |
| Saussurea tangutica | так же | соссюрея тангутская |
| Saussurea uniflora var. pumila | так же | соссюрея одноцветковая |
| Saxifraga | S. sp. | камнеломка |
| Saxifraga flagellaris | так же | камнеломка усатая |
| Saxifraga hirculus var. vestita | так же | камнеломка болотная |
| Saxifraga n. sp. | так же | камнеломка |
| Saxifraga oppositifolia | так же | камнеломка супротивнолистная |
| Saxifraga Przewalskii | так же | камнеломка Пржевальского |
| Saxifraga sibirica | так же | камнеломка сибирская |
| Saxifraga tangutica | так же | камнеломка тангутская |
| Saxifraga unguiculata? | так же | камнеломка ноготковая |
| Scirpus littoralis | S. litoralis | камыш приморский |
| Scirpus maritimus | так же | ситник, камыш морской |
| Scirpus sp. | S. Tabernaemontani | камыш Табернемонтана |
| Scirpus Tabernaemontani | так же | камыш Табернемонтана |
| Scirpus uniglumis | Heleocharis euniglumis | болотница одночешуйчатая |
| Scorzonera mongolica n. sp. | так же | козелец монгольский |
| Sedum algidum | Rhodiola algida | родиола морозная, очиток |
| Sedum quadrifidum | Rhodiola quadrifida | родиола четырехмерная, очиток |
| Sedum Rhodiola | Rhodiola rosea | родиола розовая, очиток |
| Sedum Roborowskii | так же | очиток Роборовского |
| Senecio campestris | так же | крестовник степной |
| Senecio resedifolius | так же | крестовник резедолистный |
| Silene conoidea | так же | гвоздика конусовидная |
| Sisymbrium humile | Torularia humilis | гулявник-четочник низкий |
| Sonchus oleraceus | так же | осот |
| Sophora alopecuroides | Goebelia alopecuroides | брунец |
| Sphaerophysa salsula | так же | буян (казахск.) |
| Statice | S. sp. | кермек |
| Stellera Chamaejasme | так же | стеллера |
| Stipa orientalis | так же | ковыль восточный |
| Suaeda salsa | так же | шведка солончаковая |
| Sympegma? | S. sp. | симпегма |
| Tamarix elongata | так же | гребенщик вытянутый |
| Tamarix laxa | так же | тамариск, гребенщик редкий |
| Tamarix laxa? | так же | тамариск, гребенщик редкий |
| Tamarix Pallasii | так же |
гребенщик Палласа, тамариск |
| Tanacetum | Т. sp. | пижма |
| Tanacetum fruticosum? | Т. fruticulosum | пижма кустарничковая |
| Tanacetum fruticosulum? | Т. friticulosum | пижма кустарничковая |
| Tanacetum n. sp. | так же | пижма |
| Taraxacum corniculatum | T. corniculatum? | одуванчик |
| Taraxacum sp. | так же | одуванчик |
| Thalietrum rutaefolium | Т. latifolium | василистник широколистный |
| Thermopsis alpina | так же | мышьяк альпийский |
| Triglochin maritimum | так же | триостренник приморский |
| Triglochin palustre | так же | триостренник болотный |
| Trisetum n. sp. | так же | трищетинник |
| Triticum cristatum? | Agropyrum pectiniforme? | пырей гребневидный |
| Trollius pumilus | так же |
купальница стелющаяся, гималайская буковица |
| Tretocarya pratensis | так же | |
| Typha latifolia | так же | рогоз широколистный, куга |
| Typha sp. | так же | палочник, рогоз |
| Typha stenophylla | Т. Laksmanni | рогоз Лаксмана |
| Urtica hyperborea | так же | крапива |
| Utricularia vulgaris | так же | пузырчатка |
| Valeriana dioica | так же | валериана двудольная |
| Valeriana officinalis? | так же | валериана лекарственная |
| Veronica ciliata | так же | вероника ресничатая |
| Veronica sp. | так же | вероника |
| Viola biflora | так же | фиалка двуцветная |
| Viola tianschanica | так же | фиалка тяныпанская |
| Zygophylum Rosowi | так же | парнолистник Розова |
| Zygophyllum sp. | так же | парнолистник |
| Zizyphus vulgaris | так же | ююба (жужуба) |
- ↑ Этими интересными данными я обязан академику Б. Б. Полынову, рассказавшему о них со слов Ю. М. Шокальского.
- ↑ Рассказ о Егорове приведен в книге о третьем путешествии Пржевальского — „Из Зайсана через Хами в Тибет“.
- ↑ П. П. Семенов. История полувековой деятельности Русского Географического общества, ч. 2, СПб., 1896, стр. 544—548.
- ↑ Глава «Очерк современного положения Центральной Азии» первоначально была написана в виде самостоятельной статьи для специального издания, а затем уже включена в книгу «От Кяхты на истоки Желтой реки». Статья под названием «Современное положение Центральной Азии» была написана в 1886 г. и тогда же напечатана в Русском вестнике, т. 186, № 12, стр. 472—524, а в следующем 1887 г. в Москве вышла отдельным изданием. Глава «Как путешествовать по Центральной Азии» также была напечатана еще в «Сборнике географических, топографических и статистических материалов по Азии», вып. 32, СПб., 1888, стр. 142—233.
- ↑ В связи с этим нумерация глав в настоящем издании отличается на единицу. Глава вторая в старом издании соответствует первой в данной книге, третья — второй и т. д.
- ↑ Экспедиции Г. Н. Потанина и В. А. Обручева в Центральную Азию показали несостоятельность этого тезиса.
- ↑ П. П. Семенов, цитированная работа, стр. 544.
- ↑ История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), Краткий курс, стр. 113, Госполитиздат, 1945.
- ↑ В. Л. Комаров. Ботанические маршруты важнейших русских экспедиций в Центральную Азию, вып. 1, маршруты Н. М. Пржевальского. Труды Главного Ботанического сада, т. 34, вып. 1, П., 1920.
- ↑ Это уже третье издание (редактор М. А. Тенсин); второе издание вышло в Соцэкгизе в 1937 г.
- ↑ Список астрономических пунктов и абсолютных высот для IV путешествия помещен в XXIII томе Известий Русского Географического общества.
- ↑ Взята из карты Азиатской России, изд. Военно-топографическим отделом Главного штаба; нанесены вновь лишь мои пути.
- ↑ Крупные млекопитающие и все птицы определены мною.
- ↑ Академик А. А. Штраух обрабатывает пресмыкающихся и земноводных; ученые консерваторы: Е. А. Бюхнер описывает млекопитающих, С. М. Герценштейн — рыб. Насекомые частью уже описаны разными специалистами. Птицы будут обработаны мною, лишь только представится для этого значительный период свободного времени.
- ↑ «Diagnoses plantarum novarum asiaticarum», Bulletin de l’Academie Imperiale des siences de St.-Petersbourg. tt. XXIII—XXXI.
- ↑ Из них 10 тыс. руб. золотом по номинальной его цене.
- ↑ Патроны эти, как равно винтовки и револьверы, заранее были доставлены в Кяхту.
- ↑ [Все числа в этой книге по старому стилю].
- ↑ То есть «Священное» или «Большое стойбище», [хурэ — монастырь].
- ↑ В переводе «торговый город» [с китайского].
- ↑ Китайские торговцы, частью и ремесленники, все более и более поселяются в Курене. Русские купцы стали селиться в той же Урге со времени открытия здесь нашего консульства в 1861 г.
- ↑ Большая часть китайских лавок находится в Курене; Маймачэн служит главным образом складочным местом для товаров.
- ↑ Монгольские дворы обнесены частоколом, внутри которого располагаются жилые юрты; здесь же обыкновенно имеется и деревянное помещение (байшин) для летнего жилья.
- ↑ В 1885 г. привезено в Ургу китайцами русских товаров на 400 тыс. руб.
- ↑ По частному сообщению лица, близко знакомого с этим делом.
- ↑ По сведениям от того же урганского консула, чая, принадлежащего только русским купцам, транспортировалось через Ургу в 1883, 1884 и 1885 гг. от 254 до 281 тысячи ящиков (мест); каждый такой ящик байхового чая весит средним числом около 2½ пудов, кирпичного более 3½ пудов.
- ↑ Средняя цена за перевозку чая вьюками на верблюдах из Калгана в Ургу равняется 3 китайским ланам серебра (6 наших серебряных рублей) с каждого ящика. Срок доставки полагается от 30 до 40 дней.
- ↑ Судя по отчетам ургинского консула.
- ↑ Таких тезцов в последнее время китайцами выпущено на сумму до миллиона рублей.
- ↑ Так, к настоящей главе относятся почти сполна главы I, II, VI и XIV моей «Монголии и страны тангутов» и глава XVIII моего «Третьего путешествия». В этой последней главе более обстоятельно изложено о Гоби, как равно и о нашем пути из Ала-шаня на Ургу.
- ↑ Замечательно, что среди халхаских монголов, так же как и в разных местах южных окраин нашего государства (Туркестан, Кавказ, Крым), существует поверье, что сильные холода «русские с собой принесли».
- ↑ Эти растения впервые встретились в 8 верстах южнее кумирни Табитэ, следовательно, под 46½ o северной широты.
- ↑ На моей карте, приложенной к «Монголии и стране тангутов», этот ключ ошибочно назван Тугрум-булэ.
- ↑ Забродившее кислое молоко.
- ↑ Ovis Darvini, открытый мною здесь же осенью 1880 г.(10).
- ↑ Подробно о бурях в Центральной Азии и об их причинах см. мое «Третье путешествие», стр. 32—35, 185, 186 и 187.
- ↑ У северного подножия хребта Алтын-таг близ Лоб-нора.
- ↑ Так, например, 2 января в полдень, при следовании верхом с караваном, у меня за спиною, в тени, термометр показывал —3,0 °, а на груди, на солнечном пригреве, в то же самое время температура была +30,3 °.
- ↑ О г. Сого мы прежде неоднократно слышали в Ала-шане, но не могли толком узнать его положения.
- ↑ Довольно большая, населенная китайцами, культурная площадь на левом берегу Хуан-хэ в северо-восточном углу Ала-шаня.
- ↑ В 1873 г. расстояние от Дынь-юань-ина до Урги вышло по нашему измерению 1 066 верст, в 1880-м — 1 047 и 1883-м — 1 089 верст.
- ↑ Большим местом для скупки монгольской шерсти служит также г. Куку-хото [Гуйсуй, Гуй-хуа-чен].
- ↑ [В издании 1946 г., стр. 160—166 и 291—295: в дальнейшем цифры, указывающие страницы и взятые в прямые скобки, говорят о страницах в новых изданиях Н. М. Пржевальского].
- ↑ В этих лесах встречается, по определению академика К. И. Максимовича, японский можжевельник (Juniperus rigida); в моей «Монголии и стране тангутов», стр. 365 [292] он назван Juniperus communis.
- ↑ «Монголия и страна тангутов», стр. 361 и 362 [296—297]. Теперь вместо одного на Шангын-далае выкопано шесть колодцев.
- ↑ Первый из них лежит в двух или трех верстах западнее обозначенного на моей карте и ныне засыпанного песком колодца Цохор-тологой; второй находится еще на двадцать верст западнее.
- ↑ Эта граница, как оказывается по теперешним расспросам, идет несколько иначе, чем показано на карте моей маршрутно-глазомерной съемки, приложенной к первому тому «Монголии и страны тангутов». По новым сведениям, за полную достоверность которых также нельзя ручаться, южная алашанская граница в указываемом районе идет от фанзы Ян-джонза вдоль песков до колодца Цохор-тологой и уже отсюда сворачивает к востоку.
- ↑ Баян-тохой 115, Элум-тутухум 92 и возле фанзы Ян-джонза 180 футов.
- ↑ Подробные показания всех наших барометрических наблюдений будут напечатаны вместе с наблюдениями метеорологическими, обработкой которых ныне занят известный наш метеоролог А. И. Воейков.
- ↑ За все четыре путешествия по Центральной Азии мне удалось производить зимние метеорологические наблюдения в Гоби: во второй половине ноября и в декабре 1880 г., по пути из Урги в Калган; в ноябре и декабре 1871 г., при следовании из Ала-шаня по Юго-восточной Монголии также в Калган. Затем зимою 1876/77 г. я делал те же наблюдения на нижнем Тариме и Лоб-норе с горами Алтын-таг, а в ноябре и декабре 1887 г. в Чжунгарии.
- ↑ Повторяю, что наблюдения на восходе солнца ежедневно делались нами взамен ночного показания минимального термометра.
- ↑ В 8 часов утра, в 1 час пополудни и в 7 часов вечера.
- ↑ Обозначавшимися в нашем метеорологическом дневнике цифрою 3.
- ↑ Более подробно о тех же горах, как равно и о других местностях, описываемых в настоящей главе, см. «Монголию и страну тангутов», гл. IX, X, XI и XIII, «От Кульджи за Тянь-шаньина Лоб-нор», «Третье путешествие в Центральной Азии», гл. VI, VII, VIII, XIV и XVII; кроме того, конец гл. VI, гл. IX и X настоящей книги.
- ↑ Так, по крайней мере, китайцы зовут ближайший к г. Даджину окрайний хребет.
- ↑ «Монголия и страна тангутов», стр. 229—248 [202—216]; подробнее и с исправлениями — «Третье путешествие по Центральной Азии», стр. 405—420.
- ↑ По среднему выводу из барометрических наблюдений на этом перевале в 1880 г. и нынешнем. Повторяю, что все абсолютные высоты по пройденным ганее мною путям взяты ныне средние.
- ↑ Не Ithaginis geoffroyi [фазан-сермун], как прежде, была определена мною эта птица по худому ее экземпляру.
- ↑ Деревья лесов Южно-Тэтунгского хребта поименованы в описании моего „Третьего путешествия“, стр. 409 и 410. Следует только исправить опечатку на стр. 409, где ель (Picea Schrenkiana) покавана от 100 до 200 футов высотой, вместо 80—100 футов, как в действительности. Кроме названной ели, в тех же лесах растет и другой вид этого дерева--Picea obovata [сибирская ель].
- ↑ Другой вид дикой кошки (F. scripta) ранее был добыт нами в тех же горах Гань-су.
- ↑ «Монголия и страна тангутов», стр. 210 и 211 [стр. 197].
- ↑ Продовольственные запасы, сделанные в Синине и Донкыре, с покупкой нескольких лошадей и доставкой в Цайдам, стоили нам 740 лан, то-есть около 1 500 наших металлических рублей.
- ↑ Встречается также в северном Цайдаме и на верховьях р. Тэтунр-гол.
- ↑ Последнее название в переводе означает „куцый“. Специально оно принадлежит той пищухе (Lagomys ogotono), которая водится в степях Северной и Восточной Монголии.
- ↑ Такой случай мы видели в конце июня 1880 г. на Куку-норе. См. „Третье путешествие“, стр. 395.
- ↑ В начале июля 1880 г. В. И. Роборовский встретил на р. Ара-халдзын-гол (в 8 верстах восточнее перевала от д. Вамба к Куку-нору) в вечерние сумерки стадо около полусотни кукунорских пищух, спасавшихся от дождей и бежавших плотной кучей вверх по названной реке на более сухие места.
- ↑ Такое измерение сделано было нами на расстоянии трех верст от берега в конце февраля 1880 г. на южной стороне Куку-нора, недалеко от устья р. Галдын-хари, см. „Третье путешествие“, стр. 316.
- ↑ По барометрическому определению в 1880 г. высота Куку-нора равнялась 10 800 футам; менее точным способом (точкой кипения воды) абсолютная высота для Куку-нора найдена была мною в 1872 и 1873 гг. в 10 500 футов.
- ↑ Эта речка не показана на моей прежней (1872, 1873 и 1880 гг.) съемке Куку-нора, ибо она лежит между рр. Балема и Улан-хошун, где мы теперь впервые проходили.
- ↑ В этой довольно значительной летом реке так же, как и в р. Балема, текучей воды теперь не было.
- ↑ При путешествии зимой на постоянном холоде, даже непьющему человеку по временам хочется выпить чего-нибудь спиртного; летом такого позыва не бывает.
- ↑ Впрочем, вероятно, их было несколько больше. В 1873 г. при более подробном наблюдении весеннего прилета в феврале в Цайдаме, а в марте на Куку-норе, к 1 апреля в прилете считалось 39 видов птиц.
- ↑ Всего в феврале и марте нынешнего года, при следовании по Гань-су, наблюдалось нами в пролете и прилете также 18 видов птиц.
- ↑ Ранее была определена как Picea Schrenkiana [тяньшанская ель].
- ↑ Впоследствии из этих верблюдов мы получили только четырех, да и то плохо откормившихся.
- ↑ При переправах немного ниже, через тот же Баян-гол, в начале сентября 1879 г. и в начале февраля 1880 г., мы нашли эту реку в скромных размерах. См. «Третье путешествие», стр. 169, 170 и 308.
- ↑ Жилье, обнесенное квадратной глиняной стеной для защиты от разбойников.
- ↑ Всего пять снежных дней в первой трети апреля.
- ↑ В течение всего апреля только четыре ночи были безморозные.
- ↑ Подробнее о Северном Тибете см. мое «Третье путешествие», гл. IX.
- ↑ О Бурхан-Будде см. также «Монголия и страна тангутов», стр. 302—305 [249— 251] и «Третье путешествие», стр. 201.
- ↑ В восточной части Бурхан-Будды есть другая речка Номохун-гол, по ущелью которой мы и поднимались теперь на перевал через названный хребет.
- ↑ Из таких речек в средней части северного склона Бурхан-Будды нам известны: Сангин-гол, Бургасутай-гол, Улясутай-гол, Номохун-гол, Хату-гол и Ихэ-гол.
- ↑ Абсолютная высота хырмы Барун-засак 9 200 футов, устье ущелья р. Номохун-гол 10 500 футов.
- ↑ Как, например, по ущелью перевала, пройденного нами в 1872 и 1873 гг., и по ущелью западного Номохун-гола.
- ↑ По ущелью западного Номохун-гола кустарник балга-мото, постепенно мельчая, восходит до 13 тыс. футов абсолютной высоты.
- ↑ Легенда эта отлична от прежнего нам рассказа относительно названия Бурхан-Будда. «Монголия и страна тангутов», т. I, стр. 303 [249].
- ↑ В конце июля того же 1884 г., когда мы здесь обратно проходили, на северной стороне близ самой вершины угловой группы Бурла-абгай виден был нерастаявший зимний снег; то же замечено нами тогда и на некоторых вершинах восточного от Алак-нора хребта.
- ↑ Сажени три в ширину при глубине 1—2 фута во время малой воды. Впрочем таковы размеры Алак-нор-гола лишь вскоре по выходе из оз. Алак-нор.
- ↑ Баян-гол вытекает из оз. Тосо-нор и в верхнем своем течении называется Еграй-гол.
- ↑ До хырмы Дзун-засак мы шли от Кяхты по местности, уже снятой мною в прежние путешествия.
- ↑ Иоакинф. История Тибета и Куку-нора, ч. II, стр. 180—185. Его же. Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана, ч. I, стр. XXIII и XXIV и «Статистическое описание Китайской империи», ч. I, стр. 8—11. В двух последних, как и во всех решительно описаниях истоков Желтой реки, рассказывается одно и то же по китайским сведениям. Одинаково изображена эта местность и на всех географических картах (20).
- ↑ Китайская ли равняется 267 нашим саженям.
- ↑ Тангуты называют ее Ма-чю.
- ↑ Такой цвет, по китайскому описанию, Хуан-хэ получает несколько ниже по выходе из оз. Н’орин-нор, что неверно.
- ↑ В переводе также означает «звездная степь».
- ↑ Определить долготу истоков Желтой реки не удалось по случаю облачной или пыльной погоды. Прокладка маршрута произведена была от точно установленных по географическим координатам пунктов — Чертынтон в Гань-су и р. Уту-мурень (ур. Улан-гаджир) в южном Цайдаме.
- ↑ О происхождении мото-шириков см. «Третье путешествие», стр. 216.
- ↑ О летней флоре той же местности будет рассказано в следующей главе.
- ↑ Гнездо этого сарыча, за неимением других материалов, сделано было на скале из ребер разных зверей.
- ↑ Стр. 216—219.
- ↑ Интересное сведение насчет зимней спячки описываемого медведя сообщили мне еще при третьем путешествии тибетцы, живущие за Тан-ла. Здесь по р. Тан-чю, верстах в 30 ниже впадения в нее р. Сан-чю, есть скалы, в которые ежегодно собираются на зимнюю лежку до двухсот, по словам рассказчиков, медведей. Лежат они чуть не рядом друг с другом. Местные жители боятся и не ходят тогда в эти скалы. Насколько, такое сообщение верно, — сказать трудно.
- ↑ На южных склонах гор снег, вероятно, не лежит, как и в горах Гань-су.
- ↑ См. мое «Третье путешествие», стр. 406 в выноске.
- ↑ Так, мы встречали, в разное время и в разных местах Северо-восточного Тибета, цветы Anemone imbricata — белые, темвосиреневые, искрасна-бурые, буровато-розовые, лиловые, палевые и желтые.
- ↑ Весь июнь 1884 г.
- ↑ Из них только один был известен; остальные шесть оказались новыми. При прежних посещениях (в январе и декабре 1879 г.) на Тибетском плато той же Ды-чю мы не могли поймать в ней рыбы по случаю зимнего времени года.
- ↑ Или правильнее Бё-чю, т. е. «река букашек». Действительно, как теперь, так и при обратном следовании, мы собрали здесь довольного много жуков.
- ↑ Сарлоком монголы зовут домашнего яка.
- ↑ Долгота по случаю облачной погоды опять не была определена астрономически, но получилась прокладкой моего маршрута на карте.
- ↑ По словам тангутов, на расстоянии 3—4 дней пути вниз от устья р. Кон-чюн-чю, Ды-чю пробивается через такие громадные и недоступные скалы, что по ним могут лазить только дикие звери.
- ↑ На плато Тибета мы нашли (оба раза зимой) ширину той же Ды-чю: на переправе через нее караванной дороги северных богомольцев близ плато Тан-ла от 30 до 40 саженей, а при устье Напчитай-улан-мурени, где описываемая река, вероятно, временно расширяется, — 107 саж. «Монголия и страна тангутов», стр. 337 [273];: «Третье путешествие», стр. 233.
- ↑ Такое направление держится и несколько далее вниз по течению; затем Ды-чю, как известно, стремится прямо на юг.
- ↑ О верхней Ды-чю или Муруй-у’у см. «Третье путешествие», стр. 225, 226 и 233. На последней странице необходимо исправить опечатку — именно абсолютная высота уровня Ды-чю близ Тан-ла показана в 14 тыс. футов, следует же, как обозначено на приложенной к книге карте, 14 600 футов.
- ↑ По прежним сведениям, голыки обитают также и на Ды-чю («Третье путешествие», стр. 238). Быть может, под ними и разумелись описываемые тангуты. Вообще подробнее о тангутах в дополнение того, что будет изложено ниже, см. «Третье путешествие», стр. 252—261, 327, 328, 342—347.
- ↑ Тем же именем, как известно, называется и восточно-тибетская провинция(22).
- ↑ Кумирня того же имени, расположенная на р. Бы-чю, находилась несколько восточнее нашего пути. В ней, как нам говорили, до 400 лам.
- ↑ См. «Третье путешествие», стр. 252.
- ↑ Быть может, такое название приурочивается китайцами и к другим харн-тангутам.
- ↑ Впрочем, мы видели только двух здешних тангуток, да и то пожилых.
- ↑ Об этом мы слышали на верхней Хуан-хэ еще в 1880 г., «Третье путешествие», стр. 392.
- ↑ Подробно о снежном грифе см. «Монголия и страна тангутов» т. I, стр. 349—352 [281—283], т. II, стр. 6—8. «Третье путешествие», стр. 262—264.
- ↑ Подробнее о куку-ямане и об охоте за ним см. «Монголия и страна тангутов», т. I, стр. 174—179 [163—166]; т. II—рисунки обоих видов. «Третье путешествие», стр. 208—210.
- ↑ Хорошо рассмотреть нельзя было с южного берега; на северном же берегу мы не были.
- ↑ Вероятно, такой же мутной полосой обозначается и в северной части оз. Русского протекающая здесь вода Хуан-хэ.
- ↑ Уровень Желтой реки при устье р. Чурмын лежит на абсолютной высоте 9 200 футов («Третье путешествие», стр. 341); вообще о верхней Хуан-хэ см. там же, главы XV и XVI.
- ↑ Поименованные в предыдущей главе; в самых озерах рыбы мы не добыли.
- ↑ Где труп все-таки выбросят на съедение грифам и волкам.
- ↑ Камешки, облитые свинцом, дальность боя этими пулями из длинного фитильного ружья при большом заряде пороха до 300 шагов.
- ↑ Небольшой снег лежал на северных склонах этих гор близ самых вершин.
- ↑ Направление слабых ветров весьма трудно, иногда же вовсе нельзя было наблюдать в узких горных ущельях.
- ↑ См. «Третье путешествие», стр. 188 и 379 [и наше примечание в новом издании 1948 г., № 74].
- ↑ Переход от Кяхты в Цайдам по местностям, ранее нами посещенным, можно считать как бы вступлением к четвертому путешествию.
- ↑ «Третье путешествие», стр. 199 и 200.
- ↑ Сорной же травой растет здесь по ячменю обыкновенный овес.
- ↑ Ближе к гребню этого хребта дождь падал сильнее и чаще; иногда заменялся снегом; то же самое было и летом, по словам остававшихся при верблюдах казаков.
- ↑ Западный Цайдам не лежит в районе названного муссона.
- ↑ Отмеченное в нашем метеорологическом журнале направление ветров для первой половины августа, почти постоянно северное днем и южное ночью, обусловливалось, положением ущелья р. Хату-гол в северной окраине Бурхан-Будды, где мы тогда бивуакировали.
- ↑ Если принять административные границы Цайдама и отнести к нему урочище Гае к югу от Лоб-нора, равно как урочище Сыртын к югу от Са-чжеу, то протяжение всей этой страны с востока на запад выйдет более 700 верст, с севера же на юг до 300 верст. Подробнее о Цайдаме см. «Третье путешествие», гл. VIII, а также стр. 303 и 304.
- ↑ По словам тех же монголов, цайдамский Дабасун-нор имеет во время большой воды слишком сотню верст в длину при ширине от 15 до 20 верст.
- ↑ Подобным способом образования цайдамских ключевых болот можно объяснить факт, приведенный в конце II главы настоящей книги, именно, что вода в этих болотах без всякой видимой причины прибывает в мае и июне, с середины же лета уменьшается. В первом случае прибыль воды обусловливается сначала таянием снега, а потом обилием дождей в горах; убыль же зависит от излишнего испарения на летних жарах самого Цайдама при уменьшенном сравнительно притоке воды с гор, где снег стаял, дожди же к концу лета уменьшились.
- ↑ Таковыми по нашему пути от Найджин-гола до Уту-мурени были ключи: Торай, Дзуха, Хоргоин и Нарин-дзуха.
- ↑ О верхнем и среднем течении этой реки см. «Третье путешествие», стр. 291—302.
- ↑ Вторую половину сентября мы провели тогда на соседнем южному Цайдаму Тибетском нагорье.
- ↑ Почти в те же самые дни, т. е. во второй половине сентября, мы наблюдали в 1872 г. в горах Гань-су, а в 1879 г. в юго-восточном Цайдаме и ближайшей к нему части Тибета, пролетные стаи журавлей, высоко в облаках несшиеся на юг.
- ↑ Как дополнение сказанного см. «Третье путешествие», стр. 444—446.
- ↑ Восточной границей Тайджинерского хошуна служит западный Номохун-гол и хошун Курлык-бейсе.
- ↑ Быть может, один из князей олютов, господствовавших на Куку-норе в XVII в. н. э.
- ↑ А не из оз. Хыйтун-нор, лежащего в горах немного севернее названной группы («Третье путешествие», стр. 293). По добытым ныне сведениям, оз. Хыйтун-нор на указанном месте нет вовсе.
- ↑ Немного выше слияния с р. Батыганту.
- ↑ Протягиваясь мимо Сыртына через Курлык до болота Иргыцык и равнины Сырхэ к югу от Дулан-кита.
- ↑ На восходе солнца —17,8 °.
- ↑ Максимум температуры в августе в 1 час пополудни в тени равнялся +23 °. Однако следует помнить, что первую половину названного месяца мы провели в северной окраине Бурхан-Будды при абсолютной высоте почти на 2 тыс. футов большей, чем в Цайдаме.
- ↑ А не Гаст, как называли нам прежде.
- ↑ Об этих горах будет рассказано подробно в следующей главе.
- ↑ Вероятно, живет здесь оседло.
- ↑ В 6—7 верстах к северу от урочища Чон-яр.
- ↑ См. «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», стр. 38, также на карте, приложенной к этой брошюре [стр. 61 в издании 1947 г.].
- ↑ За все мои путешествия это был единственный случай нападения раненого оронго на охотника.
- ↑ «China», т. I.
- ↑ См. гл. IX настоящей книги.
- ↑ Стр. 178, 179, 201, 204, 210, 211, 292, 293, 296, 297 и 298 [в изд. 1885 г.].
- ↑ Новые названия даны мною тем хребтам, туземных имен которых узнать мы не могли, или таковых вовсе не имеется, как то нередко бывает для гор Центральной Азии, где местные жители обыкновенно отличают названиями лишь отдельные вершины, или перевалы, или, наконец, части одного и того же хребта.
- ↑ «Известия Географического общества», т. XXI, стр. 240. Я предполагал, основываясь частью и на расспросах, что рассматриваемый хребет отделяется от Джин-ри, к которой также примыкает с востока и хребет Марко Поло. Однако в недавно опубликованном отчете (Proceed. of. R. G. S. Decemb., 1887) о путешествии из Индии по Восточному Туркестану и прилежащей части Тибета г. Кэри (Carey), дошедшего до рассматриваемых снеговых гор, выяснено, что подобных связей не существует (41).
- ↑ «Известия Географического общества», т. XXII, стр. 200 и 480.
- ↑ Об этом хребте будет рассказано в IX главе настоящей книги.
- ↑ Горные породы восточной половины той же части Куэн-люня поименованы при описании этих гор в «Третьем путешествии», также в гл. III настоящей книги.
- ↑ 12 под вьюки, 9 верховых и 4 запасных.
- ↑ Такое название дано монголами потому, что на этой реке когда-то жил засак Сайту, временно прикочевавший сюда из Курлык-цайдама. Туркестанцы, как нам говорили впоследствии, называют эту реку Юсуп-аликае (охотничье место Юсупа).
- ↑ У туркестанцев эта река, как нам сообщали, известна под именем Ат-ат-кан (застрелил лошадь).
- ↑ Накипи льда, там, где р. Зайсан-сайту теряется в почве, были втрое, местами вчетверо шире.
- ↑ Собственно с 18-го числа.
- ↑ В направлении этого рукава стоит еще изолированная горка.
- ↑ В дополнение о том же хребте см. в предыдущей главе, стр. 146 и 147.
- ↑ В отчете Кэри оно названо Чон-кум-куль [на современных картах Аяг-кум].
- ↑ На восточной части того же озера Кэри определяет его ширину в 18 английских миль (27 наших верст)(47).
- ↑ Нами привезен образчик этой воды. Химический анализ ее сделан профессором Дерптского университета К. Г. Шмидтом и помещен в Ball. Acad. Sc. St. Retersboarg… XXXI, стр. 279—283 и в Mel. phys. et chim., т. XII, стр. 570—576.
- ↑ Кэри встретил здесь даже большую реку, вытекающую, как мне кажется с Джин-ри [Кум-куль-дарья].
- ↑ По исследованию Кэри.
- ↑ Это если итти по южному берегу Куку-нора, при следовании же по северной стороне названного озера путь удлиняется верст на 40.
- ↑ От хырмы Дзун-засак до р. Номохун-гол 57 верст, отсюда до р. Найджин-гол 146 верст, от Найджин-гола до р. Уту-мурени 177 верст.
- ↑ Между ключами Дзуха и Хоргоин.
- ↑ Болотисто-солончаковая местность тянется по описываемому пути еще на 95 верст к северо-западу от р. Уту-мурень.
- ↑ Перевал этот делается для того, чтобы избежать трудных подъемов и спусков через боковые отроги Токуз-дабана, упирающиеся в левый берег Черчен-дарьи. Таких отрогов, как говорят, девять, ради чего и сам хребет получил название Токуз-дабан, т. е. «девять перевалов».
- ↑ По сведениям, полученным нами в нынешнее путешествие на Лоб-норе, дунгане-торговцы ездили сюда из Са-чжеу до последнего магометанского восстания. По их словам, путь был весьма трудный — бескормица и нет хорошей воды. Лобнорцы также знали, что из Черчена через Гас можно проехать в Китай. Дорогу эту они назвали Кумюр-салды-иол и говорили нам по преданию, что здесь лет более сотни тому назад (вероятно, в половине прошлого века, при завоевании китайцами Восточного Туркестана), прошли отряды китайских войск для военных действий против Хотана и других южных оазисов Таримского бассейна.
- ↑ Вероятно, перевалом Амбань-ачкан, которым проходил Кэри.
- ↑ По другим сведениям, торгоутов было меньше — около 30 человек.
- ↑ Рога 5—6-летнего самца имеют по наружному изгибу 23½ дюйма при 13½ дюймов в окружности основания, у очень старой самки рога по наружному изгибу 18½ дюймов, в окружности основания 7½ дюймов.
- ↑ См. «Монголия и страна тангутов», т. I, стр. 321—323 [262—263].
- ↑ «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», стр. 36 [59—60].
- ↑ Алтын — «золото» по-монгольски [и по-тюркски], таг — «хребет» по-тюркски.
- ↑ Наибольшая из таких долин, нам известная — это Бектар, она лежит в 15—20 верстах к северо-востоку от ключевого истока р. Курган-булак.
- ↑ «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», стр. 37 и 38 [62]. Там поименованы эти виды. Следует только исправить: вместо Ovis polli — Ovis dalai-lamae, вместо Podoces tarimensis — Podoces hendersoni. Вообще дополнительно об Алтын-таге см. указанную брошюру, стр. 34—38 [59—63].
- ↑ Первый ключ по нашему пути встретился в 15 верстах от пройденного перевала, следовательно, в 72 верстах от ключей близ Гашун-нора. На всем этом пространстве воды нет вовсе.
- ↑ До ключа Галечан-булак.
- ↑ «Курган» по-тюркски, «хырма» по-монгольски (52).
- ↑ Из них главнейшие (по крайней мере из переведенных на европейские языки) для нынешнего Восточного Туркестана, как известно, есть книга Си-юй-вынь-цзянь-лу (Описание западного края), составленная в конце прошлого века маньчжурским чиновником, видевшим лично описываемую страну. Перевод и извлечение из этой книги на русском языке сделаны у Иоакинфа в «Описании Чжунгарии и Восточного Туркестана», помещены также в «Землеведении Азии» Риттера, в отделе «Восточный Туркестан», перевод Григорьева. О том же бассейне Тарима трактует и более новая китайская книга Си-юй-шуй-дао-цзи, написанная также китайцем-очевидцем и изданная в 1823 г. Перевод в извлечении этой книги, сделанный В. М. Успенским, напечатан в VI томе «Записок» Русского географического общества по отделению этнографии (53).
- ↑ Предполагалось, согласно китайским описаниям, что болота и топи Лоб-нора, перемешиваясь с песчаными площадями и горными грядами, тянутся на юго-восток и юг от названного озера до Куку-нора и Тибета. В северо-восточном углу последнего, согласно китайской гипотезе, вода Тарима, пробирающаяся от Лоб-нора под землей снова выходит на поверхность почвы в виде многочисленных ключей урочища Сив-су-хай или Одонь-тала и дает начало Желтой реке.
- ↑ Отчет об этом путешествии под заглавием «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор» представлен был мною в 1877 г. Географическому обществу и напечатан в XIII томе «Известий» этого Общества; издан также отдельной брошюрой [см. новое издание с включением дневниковых записей Пржевальского, Москва, 1947]. Теперь сжато повторяются некоторые изложенные тогда данные для связи с нижеследующим более полным описанием Лоб-нора. Некоторые изменения против названного отчета. в особенности относительно туземцев, явились теперь потому, что при нынешнем посещении Лоб-нора мы были гораздо свободнее в своих исследованиях, а местные жители относились к нам гораздо откровеннее.
- ↑ Я, мой помощник Эклон, переводчик и 6 казаков.
- ↑ Т. е. «Седьмиградия» — так называлось царство Якуб-бека до числу семи в нем городов.
- ↑ По смерти Якуб-бека и последовавшем затем покорении Восточного Туркестана китайцами Заман-бек был ласково принят в наших пределах и теперь состоит на службе в Семиречье (54).
- ↑ Впоследствии мы добыли для своей коллекции три прекрасные шкуры диких верблюдов и одного верблюжонка от лобнорских охотников.
- ↑ По одним сведениям (Куропаткин. Кашгария, стр. 211), Якуб-бек скончался от апоплексического удара. В нынешнее же путешествие мы неоднократно слышали от туземцев, что Якуб-бек был отравлен правителем Хотана Нияз-беком, подкупленным китайцами. Отраву, как говорят, положил в пищу один из любимых прислужников (бачей) Якуб-бека (56).
- ↑ Подробнее о той же части Тарима см. «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», стр. 17—24, 29, 31, 44, 45 и 47 [40—51, 69—76].
- ↑ По недавнему исследованию Кэри, Уген-дарья составляет рукав самого Тарима. Наши сведения о самостоятельности Уген-дарьи почерпнуты были в 1876—1877 гг. из расспросов туземцев.
- ↑ По сведениям Кэри, Инчике-дарья составляет продолжение Шах-ярской реки. При малой воде та же Инчике-дарья, как нам говорили, не добегает до Конче-дарьи, только едва ли это верно.
- ↑ Измерено в 16 верстах восточнее д. Ени-су, следовательно, в 35 верстах выше нового соединения Кюк-ала-дарьи с Таримом близ переправы Айрылган.
- ↑ Подробнее об этом см. «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», стр. 18 [41]..
- ↑ Однако в 1876 г. вода в Тариме в ноябре стояла довольно высоко.
- ↑ В 1876 г. нижний Тарим замерз окончательно между 15 и 20 декабря, вскрылся возле Лоб-нора 4 февраля. В исключительно холодную зиму 1884/85 г. Тарим (по словам лобнорцев) замерз еще в ноябре, вскрылся же близ Лоб-нора только 27 февраля.
- ↑ Сначала от г. Курли до переправы через р. Конче-дарья. быть может и до Ахтармы, идет колесная дорога. Впрочем, на колесах можно с трудом проехать вдоль всего нижнего Тарима.
- ↑ Та самая, о которой упомянуто в конце предыдущей главы.
- ↑ Туземцы называют его также Чон-куль (т. е. большое озеро) или Кара-курчин, по имени здешнего административного участка. Имя «Лоб», по словам тех же туземцев, дано монголами, но что оно значит — неизвестно. Согласно китайскому описанию «Лоб» по-тюркски означает «место соединения вод» (Записки Русского Географического общества по отделению этнографии, т. VI, стр. 148). В древности нынешней Лоб-нор назывался Пу-чан-хай, или Пу-ли-хай. Известен стал китайцам с II в. до н. э. Первые сведения о том же озере европейцы получили от Марко Поло (57).
- ↑ В нынешнее пребывание на Лоб-норе нам удалось дважды определить указанную долготу покрытием звезд луной, данные получились более точные, нежели в 1877 г., когда та же долгота была определена посредством зенитных расстояний луны.
- ↑ Взята средняя цифра, причем десятки менее полусотни отброшены. Из 41 ежедневных барометрических наблюдений в феврале и марте 1877 г. средняя абсолютная высота Лоб-нора получилась в 2 500 футов. Из 49 барометрических наблюдений на том же самом месте (вблизи деревни Старый Абдал), также в феврале и марте 1885 г., абсолютная высота (с принятием в расчет изобар) вышла равной 2 783 футам.
- ↑ До меридиана р. Джаскансай.
- ↑ Джахансай-дарья и ныне лишь верст на 25 не добегает до Лоб-нора.
- ↑ Лекция, читанная 6 апреля 1878 г. в Берлинском Географическом обществе и напечатанная отдельной брошюрой: Bemerkungen zu den Ergebnissen von Oberst-leutenant Przewalski’s Reise nach dem Lop-noor und Altyn-tagh.
- ↑ Известия Русского Географического общества 1879 г., вып. I, стр. 1—7 [т. 15, Спб., 1880].
- ↑ При первом на Лоб-нор путешествии это растение ошибочно было принято за саксаул, на который весьма походит. Кроме того, для Лоб-нора тогда поименован был Butomus, которого ныне мы не нашли.
- ↑ Колючки, туграки и джиды [тополь и лох], обыкновенных по Тариму, на Лоб-норе нет вовсе.
- ↑ Виды пресмыкающихся и рыб, свойственные восточной части таримского бассейна, будут подробно поименованы ниже.
- ↑ В юго-западной части страны — англичанами (две экспедиции Форсайта к Якуб-беку в начале семидесятых годов), в восточной — мною при двух здесь путешествиях (59).
- ↑ Более подробный и исправленный, нежели приведенный в моем отчете «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-нор», стр. 20 [43].
- ↑ О диком верблюде см. подробно в вышеназванном отчете, стр. 39—45 [63—68] и мое «Третье путешествие», стр. 43 и 44.
- ↑ Приведенные цифры могут быть приняты лишь приблизительно ввиду неразработанности пока добытого орнитологического материала.
- ↑ Список птиц для нижнего Тарима и Лоб-нора по данным, добытым в первое мое здесь путешествие, помещен в моем отчете «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», стр. 21—24, 60, 62, 63 [46, 47, 82—89]. Необходимо только сделать теперь в нем некоторые исправления, именно: вместо Podoces tarimensis n. sp. следует поставить Podoces biddulphi, вместо Myophoneus temminckii, неправильно определенного по молодому экземпляру, — Merula maxima, вместо Passer ammodendri — Passer stoliczkae; еще прибавить следует случайно пропущенного Phasianus insignis. Притом нужно оговорить, что список пернатых для восточной части таримского бассейна в нынешнее наше путешествие значительно пополнялся.
- ↑ Такие же экземпляры попадаются, как говорили нам туземцы, в верхнем Тариме при слиянии рек Яркендской и Аксуйской. По словам лобнорцев, в их озере и в Тариме изредка встречается еще рыба, туловище которой посредине выгнуто наподобие седла, поэтому ее называют егер-балык (седло-рыба). Длиной бывает до 1½ футов. Плавает плохо. Добыть такой уродливый экземпляр в свою коллекцию нам не удалось.
- ↑ В то время, как известно, в Восточном Туркестане властвовали потомки Чингис-хана по линии сына его Дшагатая.
- ↑ Землеведение Азии Риттера, пер. Семенова, ч. 1, стр. 17. То же самое у Иоакинфа. Описание Чжунгарии и восточного Туркестана, стр. 115.
- ↑ По тому же преданию, нынешние беки на Лоб-норе и Тариме прямые потомки мачинцев, простолюдины — помесь мачинцев и монголов. О племени мачин будет рассказано в X главе этой книги.
- ↑ Ныне гробница (мазар) этого, весьма почитаемого в Восточном Туркестане магометанского святого, находится верстах в 60 к северу от оазиса Ния.
- ↑ Следы этого города, или правильнее оазиса, видны поныне на р. Джахансай-дарья, верстах в 30 к югу от д. Старый Абдал на Лоб-норе. На правом берегу названной реки, среди совершенной пустыни, разбросанно торчат глиняные остовы саклей, стен, изредка башен. Эти руины тянутся верст на 6 в поперечнике от запада к востоку; в окружности имеют, как нам говорили, до 15 верст. Такую площадь, быть может и большую, занимал некогда цветущий оазис (т. е. город с окружающими его селениями Лоб. Теперь все это засыпано песком и мелкой галькой; даже р. Джахансай течет несколько западнее развалин. Лобнорцы называют это место «Коне-шари», т. е. старый город.
- ↑ Туглук-Тимур-хан был один из лучших монгольских властителей Восточного Туркестана. После принятия им в 754 г. геджры магометанства эта религия сделалась господствующей в бассейне Тарима (61).
- ↑ Предание повествует, что, когда лобские беглецы явились в Кэрию, тамошний владетель, подозревая в них людей хитрых и злоумышленных, решил испробовать простоту пришельцев. Он велел им подать для угощения два блюда — одно с черными ягодами шелковицы, другое с черными жуками. Лобцы стали есть жуков вместо ягод. Тогда кэрийский князь оставил свои подозрения и поселил беглецов в д. Кагалык близ Кэрии. Эта деревня существует поныне; жители ее называются кон-гуз-лык (жуковые люди).
- ↑ Ныне это поселение находится в оазисе Сампула, лежащем против Хотана на правой стороне р. Юрун-каш.
- ↑ Следы старинного небольшого города здесь видны до сих пор.
- ↑ По одному сказанию, имя этого наследника было Магомет Абдул Азис, по другому — Ахмет-хан.
- ↑ Тот самый, о котором было говорено в V главе этой книги.
- ↑ Где основано вышеупомянутое поселение Лоб.
- ↑ «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», стр. 26 [48].
- ↑ Там же, стр. 49 [76].
- ↑ Так, в д. Маркат вместо прежних 14 дворов ныне число их увеличилось до 60. Впрочем, окончательной веры этим расспросным сведениям о таримском населении давать не следует.
- ↑ Кара-курчин, или, правильнее, Кара-кошун, в переводе означает «черный хошун» (удел или княжество).
- ↑ По имени озера Кара-куль (близ д. Маркат), где живет управитель нижнего Тарима.
- ↑ Лобнорцы называют ее «ветка от дерева с золотыми корнями», разумея под этим царствующий в Китае дом и считая ваньшу родственницей богдохана.
- ↑ Мелкая серебряная монета, ценой равняющаяся приблизительно нашему гривеннику. Число плательщиков на Лоб-норе около сотни человек.
- ↑ Так в марте 1885 г., во время нашего пребывания на Лоб-норе, прислан был сюда китайский приказ — немедленно отправить всех взрослых мужчин с лошадьми в Турфан строить там крепость; вдобавок требовалось: 2 ямба серебра, 25 пудов птичьих перьев и 500 (?) пудов пушистых головок куги (Typha). Приказание это было исполнено лишь отчасти, притом дана взятка.
- ↑ Но густо-черных, как сажа, волос, обыденных у монголов, на Лоб-норе мы не видали.
- ↑ По словам лобнорцев, они стали брить головы лишь с тех пор, как поселились хотанцы в Чархалыке; в Кара-курчине же этот обычай принят еще позднее. Ранее того лобнорцы только подрезывали свои волосы, когда те слишком длинно отрастали.
- ↑ Так правителю Лоб-нора Кунчикан-беку, весьма живому и деятельному, притом без малейшей седины, в 1885 г. было 73 года; одному из его советников 91 год, другому 93 года; оба они еще вполне бодрые и совершенно здоровые. Притом последний (отец нашего проводника Эркиджана), будучи страстным охотником и рыболовом, до сих пор еще подолгу бродит в холодной весенней воде без всякой простуды. В Кара-курчине мы видели также 91-летнюю старуху, ее портрет здесь приложен.
- ↑ Одежда таримцев почти на разнится, она описана в моем отчете («От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», стр. 26 и 27 [49, 50].
- ↑ Для краткости буду называть тех и других абдалинцами, в отличие от более диких каракурчинцев, внутри оз. Лоб-нор. Притом теперь же оговариваю, что почти все рассказанное об абдалинцах может быть отнесено и к таримцам.
- ↑ Чалмы у лобнорцев мы не видали.
- ↑ За каждый ситцевый платок, ценою в Москве 10—15 коп., китайцы берут с лобнорцев по барану, которые здесь теперь стоят от 4 до 5 руб.
- ↑ Чаще же встречаются сатма меньшей величины.
- ↑ Иногда здесь же носятся бруски для натачивания этих ножей.
- ↑ Такие мельницы встречаются на Лоб-норе и нижнем Тариме. Устройство их весьма незатейливое: вода приводится жолобом, сделанным из выдолбленного ствола туграка, маленький жорнов движется посредством небольшого колеса, спицы которого имеют форму челнока для усиления удара воды, поверх жорнова поставлено коническое лукошко, куда ссыпаются зерна. На подобной мельнице можно смолоть не более нескольких пудов в день.
- ↑ Прежде, как говорят, ели даже бакланов.
- ↑ На Лоб-норе даже собаки и кошки едят свежие побеги тростника, рогатый скот лазит за ними по шею в воду, а при случае плавает через глубокие места.
- ↑ Иногда рыба загоняется в сети ударами весел по воде.
- ↑ При первом здесь путешествии, когда мы получали баранов от имени Якуб-бека, нам постоянно приводили мелких и часто худых, уверяя, что лучших на Тариме и Лоб-норе не водится. Конечно, то были плутни заведывавшего тогда нашим довольствием какого-то хаджи. Между тем в своем отчете («От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», стр. 28 [51]) я поместил, что туземные бараны мелки ростом и с малым курдюком, что для Лоб-нора, по крайней мере, совсем наоборот.
- ↑ Столь употребительного у монголов и тибетцев.
- ↑ Деревни лобнорцев почти все расположены на берегу Тарима который как было выше сказано, не теряется во всей западной половине Лоб-нора.
- ↑ Лобнорцы, подобно другим туркестанцам, всегда сидят на пятках, а не скрестивши ноги, как то делают монголы или тангуты.
- ↑ Так, например, на языке лобнорцев: брат — ахха, мать — эдже, сеть — гульмю, войлок — токум, веревка — аргамчи, пуговица — топчэ, доска — шал, угощение — хишик, подарок — бэлэк, глубокий — гюн, шапка — тэлпэк и пр.ч(63).
- ↑ При первом путешествии говорили наоборот. «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», стр. 51 [77].
- ↑ «Мазар» собственно означает «гробница» или «кладбище».
- ↑ «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», стр. 53 [79].
- ↑ Имя это в переводе означает «бек — восходяшее солнце».
- ↑ Все имущество Кунчикан-бека в 1885 г. состояло, кроме нескольких сетей и лодок, из десятка баранов, 1 лошади, 2 коров и 3 ослов; наличными деньгами было 1½ лана (4½ кредитных рубля), но и те пришлось отдать в уплату податей.
- ↑ На приложенной фотографии вместе с Кунчиканом снят и этот мальчик.
- ↑ Батман весит от 10 до 12 пудов.
- ↑ Рум — по-тюркски называется Турция.
- ↑ «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», стр. 33 [57—58].
- ↑ Быть может, церковь.
- ↑ Часть мяса этих баранов была высушена в запас на дальнейший путь.
- ↑ Ныне на Лоб-норе, как и везде в Восточном Туркестане, все стало несравненно дороже против прежнего. Так, баран, стоивший в 1877 г. на Лоб-норе 6—10 теньге, теперь продавался уже за 30—50 теньге, смотря по величине.
- ↑ Раньше на охоту ходить не стоило, ибо только к полудню слетались утки на жировку.
- ↑ О нашем прибытии на Лоб-нор сочинена была даже легенда, в которой рассказывалось, что за несколько времени ранее один из туземцев-стариков видел во сне надвигавшуюся с востока кучку мелких звезд с крупной звездой в средине; местные гадальщики объяснили, что это означает скорый приход русских под начальством русского офицера, уже бывшего на Лоб-норе.
- ↑ В переводе „большой начальник“, — речь идет обо мне.
- ↑ В словах „зная русские мысли“ достаточно обрисовалось то мнение, которое имеют о наших путешествиях азиатды.
- ↑ Те же письма были отосланы мною потом уже из Черчена в кашгарское наше консульство.
- ↑ Нам ни разу не удалось добыть лебедя на Лоб-норе, чтобы точно определить вид, судя же во описанию туземцев, здесь бывает только Cygnus olor.
- ↑ Вообще в нынешнюю весну турпанов на Лоб-норе было меньше, нежели в 1877 г.
- ↑ Весной же 1877 г. я видел на Лоб-норе несколько экземпляров индийских гусей.
- ↑ Лобнорцы говорили нам, что, помимо нынешней холодной зимы, в недавнее время у них были еще две такие же зимы. Из них одна случилась в 1877/78 г., когда в Кульджинском крае вымерзли сады, а в Чжунгарской пустыне мы наблюдали в начале декабря несколько ночей сряду морозы, переходившие точку замерзания ртути. В холодные зимы на Лоб-норе и в Алтын-таге погибло много зайцев, находили также замерзших фазанов.
- ↑ Термины «прилет» и «пролет» в настоящем описании нередко мешаются, потому что собственно для Лоб-нора появление сюда на временное пребывание громадной массы птиц следует назвать прилетом, тогда как сами по себе эти птицы были пролетными, т. е. такими, которые лишь частью или вовсе не остаются гнездиться в данной местности.
- ↑ Общая картина весеннего здесь пролета была почти одинакова как в первую весну (1877 г.), нами на Лоб-норе проведенную, так и в описываемую.
- ↑ По расспросам жителей оазисов Ния, Кэрия и Полу, весной здесь, высоко и не останавливаясь, пролетают к Лоб-нору большие стада водяных птиц.
- ↑ Тогда, по словам лобнорцев, в урочище Гас много бывает гусей. Самое имя «Гас» по-тюркски значит «гусь». Впрочем, ныне гусей там, как говорят, встречается меньше.
- ↑ См. мое «Путешествие в Уссурийском крае», гл. VII — «Весна на озере Ханка».
- ↑ Вероятно, если буря захватит пролетные стада там, где им решительно негде присесть, то они продолжают лететь.
- ↑ «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», стр. 60 [86].
- ↑ Если же добавить убитых еще в первой трети марта, то всего ранней весной мы добыли на Лоб-норе 743 утки и 42 гуся, не считая множества раненых.
- ↑ Вследствие того же протаивания песчаной пыли внутрь льда этот последний на Лоб-норе и Тариме, сделавшись после каждой бури совершенно грязным на своей поверхности, снова становится белым, лишь только хорошо пригреет солнце даже зимой.
- ↑ 20-го числа этого месяца, как ныне, так и весной 1877 г. мы ушли с Лоб-нора.
- ↑ До +30,3 ° в тени в 1 час пополудни.
- ↑ Такую хорошую погоду мы имели лишь в первой трети марта.
- ↑ С 4 февраля по 20 марта 1877 г. и с 28 января до 20 марта 1885 г., в последней трети марта 1877 г. наблюдения производились на нижнем Тариме, а в последней трети марта 1885 г. — по пути с Лоб-нора через Чархалык к р. Черчен-дарья.
- ↑ Местные жители, да и казаки, пасшие верблюдов на р. Джахансай в 25 верстах от Лоб-нора, говорили, что там гораздо теплее, чем на нашем бивуаке.
- ↑ При наших ежедневно три раза производившихся наблюдениях в продолжение февраля и марта 1877 г. и в те же месяцы 1885 г., всего из 354 наблюдений, — 119 pas дул северо-восточный ветер, 184 раза стояло затишье, падавшее всего более на утро и вечер; затем остальные ветры распределялись следующим образом: северный — 2, восточный — 14, юго-восточный — 9, южный — 0, юго-западный — 10, западный — 12, северозападный — 4.
- ↑ Кроме того, дней с сильным также северо-восточным ветром, обозначавшимся в нашем метеорологическом журнале цифрой 3 (при 5-балльной оценке), наблюдалось в феврале 1877 г. один, а в феврале 1885 г. — три. Эти ветры, так же как и бури, приносили, густую пыль.
- ↑ Сверх того, дней с сильным северо-восточным ветром в первом марте было четыре, а во втором — пять.
- ↑ Такой ураган наблюдался нами 26 марта 1877 г. на нижнем Тариме.
- ↑ Абсолютная высота Гоби между Хами и Са-чжеу достигает 5½ тыс. футов.
- ↑ Форму этих облаков, вследствие густой тогда пыли в воздухе, невозможно определить, во всяком случае они вместе с пылью совершенно заслоняют солнце.
- ↑ Т. е. таких, когда густая пыль совершенно закрывала собой даже небесный свод; иногда при подобном состоянии атмосферы временно наступала мгла.
- ↑ Здесь излагаются из наших наблюдений лишь самые краткие выводы, насколько они служат для общей характеристики пролета в описываемых местностях. Детально о том же предмете будет объяснено при специальном описании центрально-азиатских птиц.
- ↑ Весной 1877 г. нами были замечены на Лоб-норе две пары, вероятно заблудившихся, серых журавлей.
- ↑ В собственно Китае эти виды опять встречаются, кроме Machetes pugnax и Ardeola minuta.
- ↑ Хотя и не все. Так 4 апреля 1877 г. на нижнем Тариме нами сразу были встречены в достаточном числе по тростниковым болотам камышовки (Acrocepaalus turdoides) и погоныши (Ortygometra parva), которые, несомненно, летом живут на Лоб-норе. Между тем, следуя в апреле 1885 г. по Черченской реке, мы ни разу на встретили вышеназванных птиц; нет их также в оазисах Ния и Кэрия; лишь погоныши (Ortyg. bailloni) в конце августа найдены были в Хотане. Весьма вероятно, что оба трактуемых вида прилетают в Восточный Туркестан гораздо западнее Лоб-нора и подвигаются сюда уже вниз по Тариму.
- ↑ Гипотетически ранее указанный нашим известным орнитологом Н. А. Северцовым в его «Etudes sur le passage des oiseaux dans l’Asie Centrale» (69). Нужно еще заметить, что Хатанская река осенью во всем своем нижнем течении, частью и среднем, совершенно безводна.
- ↑ Частью, быть может, и по р. Хотанской.
- ↑ См. названную брошюру.
- ↑ При малой воде Чархалыкская река туда не добегает.
- ↑ Их здесь называют вообще хотанцами.
- ↑ Эти стены видны до сих пор. Узнать каких-либо о них преданий мы не могли более того, что уже написано на этот счет в VII главе настоящей книги.
- ↑ Многие из семейств лобнорцев живут одной половиной в Чархалыке, где обрабатывают землю, а другой на Лоб-норе. При первом моем посещении того же Чархалыка в конце 1876 г., во времена правления Якуб-бека, здешнее население состояло из 12 семейств прежних поселенцев, 9 семейств лобнорцев и около 150 человек ссыльных обоего пола. Последние жили в небольшом глиняном укреплении («курган» по местному) и обрабатывали землю для казны.
- ↑ Тогда как 24 марта вода в той же Чархалык-дарье имела в полдень 18 ° тепла.
- ↑ Туземцы говорят, что р. Ваш-дарья образуется из ключей на северном склоне Алтын-тага. Однако подобному показанию, как и вообще расспросным сведениям, много доверять нельзя. Так, даже относительно настоящего имени описываемого урочища мы не могли окончательно толку добиться: одни называли Гас-шари, другие Вас-шари, наконец, третьи (большинство) Ваш-шари (71).
- ↑ Они намерены также переселиться в Ваш-шари.
- ↑ В Восточном Туркестане, да быть может и вообще на тюрском языке, холмы сыпучего песка называются дём.
- ↑ В самом низовье та же Черчен-дарья течет по солончакам глубоким корытообразным руслом.
- ↑ Co второй трети апреля начал цвести тамариск.
- ↑ Всего в течение апреля наблюдалось в пролете и прилете 12 видов птиц, в следующем порядке их появления: 5-го числа Budytes cinereocapilla, 6-го — Hirundo rustica, 9-го Aegithalus pendulimis (встречена лишь однажды стайка из 5 экземпляров), 11-го — Sterna hirundo, 13-го — Locustella sp. и Totanus ochropus. 15-го — Aegialites curonicus, 20-го — Eudromias crassirostris, 22-го — Tringa temminckii, 23-го — Cuculus canopus, 27-го (уже в горах) — Anthus rosaceus, 28-го (там же) — Phyllopneuste sp. (73).
- ↑ 47,4 дюйма.
- ↑ Ее температура в это время доходила до +17 °.
- ↑ Впервые Черчен сделался известным со времени Марко Поло, называвшего его Ciarcian. Однако позднейшие переводчики и комментаторы великого венецианского путешественника неверно приурочивали такое название к Карашару. Лишь в недавнее время известный ориенталист Юль разрешил правильно такую путаницу (74).
- ↑ Считая от времени нашего посещения в 1885 г.
- ↑ Женщины в Черчене только мачинки; ардбюль приходят холостыми и здесь женятся.
- ↑ Название это ныне также не употребляется.
- ↑ В то время Черчен (как и Чархалык) служил местом ссылки преступников.
- ↑ Впервые встреченные нами в Восточном Туркестане. В более западных оазисах — Нин, Кэрия и Хотан — чибисы также найдены гнездящимися.
- ↑ Вероятно оазиса, т. е. города, окруженного деревенскими поселениями.
- ↑ Эпохи разорения того и другого города, по всему вероятию, следует значительно приблизить к нашему времени. Быть может, самый древний из обоих городов был разорен не далее VIII в. нашей эры, когда арабы силой вводили магометанство в Восточном Туркестане. Рустем-дагестан, рассказы о котором можно часто здесь слышать, вероятно был один из тогдашних арабских витязей. Разорение второго города монголами, вероятно, относится к эпохе покорения Восточного Туркестана Чингисханом в первой четверти XIII в., тем более, что проходивший здесь в конце того же XIII в. Марко Поло свидетельствует, что «область Ciarcian в прежнее время благоденствовала и отличалась производительностью, но татары опустошили ее». «Восточный Туркестан» Риттера, перевод и дополнения Григорьева, стр. 431.
- ↑ Ныне место это называется Кашкар-баш.
- ↑ Весом до 50 китайских лан (около 4½ наших фунтов), формой плоские, четыреугольные.
- ↑ Последняя, всегда истлевшая притом, исключительно шерстяная (хлопчатобумажной не находят) и узкого покроя.
- ↑ Как, например, кетмени — род лопаты, универсальное и поныне земледельческое орудие во всей Средней Азии. В самом старом городе железные вещи почти уничтожены ржавчиной.
- ↑ Это предание я слышал еще в 1876 г. при первом путешествии на Лоб-нор.
- ↑ Как уже было сказано в VI главе настоящей книги.
- ↑ Возле снеговой группы, которую нам хотя и называли Гасынга, но, как кажется, это название неверно.
- ↑ Необходимо оговорить, что во время нашего следования вдоль Русского хребта, как и в течение всей весны, атмосфера постоянно была наполнена густой пылью, так что лишь урывками и весьма редко приходилось видеть нам снеговые вершины; сплошь и кряду не было вовсе видно тех громадных гор, возле которых лежал наш путь. Поэтому даже замеченные снеговые группы определены на нашей карте лишь приблизительно, обыкновенно одной случайной засечкой. По счастливой также случайности, после неожиданно выпавшего 1 июня дождя, очистившего на полдня атмосферу от пыли, мы могли увидать и кое-как определить положение наиболее обширной западной части Русского хребта.
- ↑ То же явление было встречено мною в 1880 г. в бассейне верхнего течения Желтой реки.
- ↑ Которые будут поименованы при дальнейшем изложении нашего здесь пути.
- ↑ Подробно о племени мачин будет рассказано в следующей главе.
- ↑ Где именно — толком мы не добились.
- ↑ По другим же сведениям, по ущелью р. Бостан-туграк. В районе обеих рек хребет Русский, как говорят, несколько понижается.
- ↑ Вообще ни к Черчену, ни от него колесных дорог нет, даже в самом этом оазисе ездят только верхом на лошадях, ослах, иногда и на коровах, ни одной колёсной повозки мы здесь не видали.
- ↑ По-тюркски кара-курюк или джейран.
- ↑ Конечно, ближе к горам наклон был круче, а вдали от них меньше.
- ↑ Эти жилища будут описаны в следующей главе.
- ↑ Название «копа» в переводе означает «шалаш». Оно, как нам объясняли, дано описываемому урочищу потому, что первые промышленники золота жили здесь в шалашах (82).
- ↑ Перед нашим в Копа приходом оба эти чиновника удрали в Кэрию, забрав с собой все накопанное золото.
- ↑ Во времена Якуб-бека было еще строже. Тогда на путях, ведущих от урочища Копа, стояли караулы, на которых осматривали всех людей, возвращавшихся с прииска. Подозрительным личностям давали слабительное, через что быстрее получались проглоченные кусочки золота, кроме того, женщин заставляли прыгать через ров, и при таких прыжках иногда удавалось обнаруживать похищенные золотые самородки.
- ↑ У двух последних видов молодые в это время (5 мая) уже летали.
- ↑ Мольджа не пробегает в пески потому, что ранее расплывается в солончаках.
- ↑ Найдена лишь единичным экземпляром и более этот вид не встречался.
- ↑ Здесь, на левом берегу описываемой реки, стоит изолированная и довольно высокая сланцевая гора, на правом берегу той же реки горки гораздо меньше.
- ↑ Замечательно, когда убитая или раненая мышь падала на воду, ее хватали жабы (Bufo viridis) и утаскивали с собой.
- ↑ Эта речка, как говорят, образуется в горах из ключей и теряется немного ниже пересечения ее верхней черченской дорогой.
- ↑ Иволга, вероятно, закончила собой весенний прилет птиц в таримском бассейне. В мае здесь замечены в прилете следующие виды: 1-го числа — Petrocincla saxatilis, Sylvia cinerea, Gotyle riparia, 9-го — Phylloscopus tristis, 10-го — Emberiza brunnieeps, 14-го — Caprimulgus europaeus, 18-го — Oriolus kundoo; последняя прилетела быть может немного раньше (89).
- ↑ Здесь р. Ния-дарья уже вступает в сыпучие пески; ширина ее долины в указанном месте около трех верст.
- ↑ Миндаля и фисташек нет в Восточном Туркестане [нет и слив, зато много черешни и айвы].
- ↑ В притяньшанских оазисах, как, например, в Аксу, гораздо просторнее; там можно даже значительно увеличить количество обрабатываемой ныне земли.
- ↑ Когда же абрикосы и персики поспеют, то их зачастую едят вместе с косточками, лишь бы набить желудок.
- ↑ О том, что этот переводчик выздоровел и едет к нам, мы узнали еще в Ние.
- ↑ Замечательно, что ребятишки в Восточном Туркестане играют, устраивая маленькие арыки, примерные пашни и водяные мельницы, словом, будущий земледелец виден уже в ребенке.
- ↑ В Восточном Туркестане туземцам запрещено иметь какое-либо оружие.
- ↑ На основании расспросных сведений.
- ↑ Считая до южной оконечности описываемого оазиса; лишь небольшой его клочок переходит на правую сторону р. Кэрия-дарья.
- ↑ По субботам та же ярмарка переносится на другое место, в том же кэрийском оазисе, кажется, в западную его часть. Среди торгующих купцов встречаются наши подданные, уроженцы Западного Туркестана, известные в Восточном Туркестане под именем андижан [по имени г. Андижана в Фергане].
- ↑ Теньге — наиболее распространенная в Восточном Туркестане мелкая серебряная монета, средней стоимостью в 10 наших копеек металлом. Она заключает в себе 50 медных пул (у мачинцев только 30 тех же пул) или 25 китайских медных до-чан. Крупные кокандские и бухарские теньге (стоимостью в 20 коп.) здесь не ходят. Золотые монеты тилля, обыкновенные во времена Якуб-бека, теперь при китайцах почти исчезли из обращения. Китайские серебряные ямбы (около 4½ фунтов весом) мы меняли в Кэрии и Хотане [за] 1 200—1 250 теньге; между последними ныне встречается множество фальшивых. Кстати упомянуть, что главными единицами веса в Восточном Туркестане служат: китайский гин (1½ наших фунтов) и чарык. Последний бывает большой, заключающий в себе 16 гин, и малый — в 12½ гин; 64 чарыка составляют батман. Сыпучие тела и жидкости меряются также на вес. Линейные меры составляют: ачин — равный нашему аршину; разделяется также на четверти, вершки (сун) и полувершки (пун), гулачь — маховая сажень и таш для меры расстояний. Последний бывает в 12 тыс. шагов (8 наших верст) и в 6 тыс. шагов (4 версты). Первый, старинный, употреблялся при Якуб-беке, последний введен китайцами.
- ↑ По другим сведениям, начальник Карийского отдела подчинен прямо Кашгарскому дао-таю. В ведении этого последнего состоят четыре западных округа Восточного Туркестана — Кашгарский, Янгисарский, Яркендский и Хотанский. Четырьмя восточными округами — Учтурфанским, Аксуйским, Кучаским и Карашарским — управляет другой дао-тай, имеющий свое пребывание в Аксу (94).
- ↑ От восточного угла Мазар-тага Кэрия-дарья, как нам сообщали, отстоит не далее 60—70 верст.
- ↑ По одним сведениям до параллели лежащего на Хотанской реке урочища Янгуз-кум; по другим — еще севернее до широты урочища Зиль на той же Хотанской реке.
- ↑ При нашем посещении Кэрии здесь находились с полсотни китайских солдат и около двухсот таких же солдат из туземцев.
- ↑ Вдобавок к ним мы брали еще нескольких своих лошадей.
- ↑ Той самой, которая при большом дожде или при сильном таянии снегов горах доставляет воду в оазис Ой-туграк.
- ↑ Четыре под ящиками для коллекций, три под сумами с платьем, бельем, дробью, серебром и разными мелочами; три под патронными ящиками, сверх которых клались палатки; две под кухней, четыре под дзамбой, одна с мукой, одна с рисом, одна с сушеным мясом и три с ячменем для тех же лошадей.
- ↑ Следовательно, имеет падение до Кэрии около 40 футов на версту.
- ↑ Подобный способ переправы обыкновенно практикуется в горных местностях Тибета.
- ↑ Наружным видом весьма похожий на белолозник (Eurotia).
- ↑ Иначе пришлось бы спускаться довольно далеко вниз по течению и там искать брода.
- ↑ Подробные сгруппированные сведения о нефрите см. у Риттера «Восточный Туркестан» пер. Григорьева, стр. 82—97, и более новые в прекрасной книге Мушкетова «Туркестан», стр. 372—399 (96).
- ↑ Привезенные нами образчики нефрита с рек Кэрийской и Ваш-дарьи переданы, как и все минералогические наши коллекции, в геологический кабинет С.-Петербургского университета.
- ↑ В Хотанских горах, по словам туземцев, нефрит также копают в наносной почве подземными галереями.
- ↑ Как в первом, так и во втором сложных названиях слова «ши» и «таш» нарицательные и означают в переводе «камень».
- ↑ Черного нефрита, по уверению туземцев, у них нет, равно как и красного. Последнего цвета какой-то другой, очень дорогой камень, называемый по-тюркски лахэль (яхонт?), находится в Хотанских горах.
- ↑ В урочище Араш (Баба-хатым).
- ↑ Замечательно, что у этих субъектов передние зубы также выдаются вперед, хотя и не столь резко, как у тибетцев, виденных нами за Тан-ла (см. мое «Третье путешествие», стр. 252).
- ↑ Впрочем, мы видели несколько больших деревьев, кажется, айвы, и несколько молодых абрикосов.
- ↑ Сам Кураб, по словам полусцев, вытекает из ледников Карийского хребта, но не с плато Тибета.
- ↑ Вода в этой реке по случаю нескольких дней холодной погоды была невысока.
- ↑ Невдалеке отсюда видны были следы ночевки людей, приезжавших портить дорогу.
- ↑ Ночью дождь шел только дважды.
- ↑ Известно, что Куэн-люнь в указанном районе представляет собой двойной кряж высоких снеговых гор: один, наружный хребет, о котором теперь пойдет речь, служит высокой оградой Тибета к таримской впадине, другой стоит на самом Тибетском плато.
- ↑ Каранга-таг лежит между реками Юрун-каш и Кара-каш.
- ↑ Нам лично не удалось определить барометрически нижний предел ледников северного склона Карийского хребта; тому мешали постоянные в июле дожди и крайняя недоступность местности.
- ↑ Только в земледельческих деревнях на окраине предгорий встречаются посаженные тополя и абрикосы.
- ↑ Тот же, что и по всем предгорьям Русского хребта.
- ↑ Нет также здесь и зайцев.
- ↑ Существует также местное предание, что предки нынешних мачин в глубокой древности пришли сюда из Индии и затем смешались с китайцами. Последних называли чин; именем же ма, поясняли нам, вероятно назывался пришедший из Индии народ — отсюда и вышло мачин (101).
- ↑ Так на лице, голова же обрита.
- ↑ Причинами тому здесь считаются: высота местности, худая летняя погода, всегдашняя возня со скотом и грязная обстановка жизни вообще.
- ↑ Так в оазисах и подгорных деревнях. Собственно горные мачинки, кроме небольших исключений, не красятся и не румянятся.
- ↑ Масло очень дешево, мы покупали его в горах по одной теньге (10 коп.) за гин (1½ фунта).
- ↑ Мясо рогатого скота редко здесь употребляется в пищу, свинина изгнана магометанским законом. Лишь недавно китайцы стали заводить свиней, но пока их еще очень мало.
- ↑ Пастухи нередко выкапывают для себя маленькие конуры, где можно спасаться от непогоды и спать ночью.
- ↑ Лёсс так плотно держится, что мы видали насквозь промокшие от продолжительных дождей потолки, которые все-таки не осыпались.
- ↑ Над нею иногда делается небольшая, покатая на две стороны покрышка для защиты от дождя.
- ↑ Кыльчак считается породой из Хотана, гырдэ — специально мачинской горной, породой.
- ↑ Крупных баранов с большим курдюком мы не встречали от Лоб-нора или вернее, от поселения Чархалык, горные мачинцы их не держат, ибо, по словам тех же мачинцев, таким баранам трудно лазить по горам; притом в гористой местности они часто изранивают свои курдюки и в ранах заводятся летом черви.
- ↑ Шерсть у баранов гырдэ мягкая и завитая только в горах, где животных моют постоянные летние дожди, в ниже лежащих оазисах шерсть тех же баранов сильно и скоро портится от жары и пыли, даже завитки развиваются. Так случилось с баранами, купленными нами в горах для еды и пригнанными в оазис Чира.
- ↑ частью те же, что и у других туркестанцев): дап — бубен с кольцами внутри; дута — род балалайки с двумя струнами из кишек или шелковыми; играют на нем пальцами; ситэр — также вроде балалайки, 6—7 медных струн, играют смычком; робаб — у которого 6 струн (3 медных и 3 из кишек), играют при помощи небольшой деревяшки, калун — вроде большой цитры, много струн железных и медных, играют с костяжкой, надеваемой на большой палец. Кроме того, у городских мачинцев имеются: сурна — вроде флейты из меди, гыджак — вроде скрипки, играют на нем смычком, маленькие трубочки из тростника вроде свирели.
- ↑ Наша (гашиш, по-тюркски — банг) приготовляется из семянной пыли конопли.
- ↑ Мазар Чахар-имам (т. е. четыре имама) лежит на р. Аксу в 23 верстах к западу-северо-западу от Полу. По старым спискам здесь считалось 90 дворов шейхов, ныне это число еще больше. Они весьма уважаются мачинцами и, как мы слышали, достаточно сохранили свой арабский тип, несмотря на то, что женятся на мачинках. Своих женщин выдают за мачинцев лишь изредка, словом, стараются замкнуться, как полусцы.
- ↑ Мачинцы думают, что эти язвы происходят от бритья головы, на теле их не бывает.
- ↑ Не знаю, насколько верно, но горные мачинцы говорили нам, что со скота своего они платят подать не ежегодно с известного числа голов, а лишь в том случае, если эта голова каким-нибудь образом выключится из хозяйского стада, т. е. будет продана, съедена или сама издохнет.
- ↑ Каковыми иногда бывают наши ситцевые платки и разные другие мелочи.
- ↑ Западнее р. Нура все это крупнеет размерами.
- ↑ Все эти тропинки проложены пастухами; по ним ходят и ездят верхом туземцы, настоящей же дороги здесь нет.
- ↑ По всему вероятию, речки, обозначенные у меня «безыменными», имеют местные названия, но мы их не узнали.
- ↑ Не только пропускная бумага, взятая для сушки растений, но даже обыкнованная писчая в дневниках до того отсырела, что чернила расплывались.
- ↑ Лежит при абсолютной высоте 11 200 футов, на маленькой речке того же имени, впадающей справа в р. Кара-таш.
- ↑ Собственно в Кэрийских горах, от колонии Полу до урочища Улук-ачик, мы провели 29 суток.
- ↑ То же явление замечено было нами раньше и в Тибете.
- ↑ При трех, как обыкновенно, ежедневных метеорологических наблюдениях, в продолжение 25 дождевых июльских суток, нами наблюдалось: затишье 57 раз, а ветры: северные два раза, северо-восточные восемь раз, восточных не было, юго-восточные два раза, южные три раза, юго-западные два раза, западные один раз, северозападных не было.
- ↑ Совершенно противоположно тому, что наблюдалось нами в 1884 г. при июльских же дождях в Северо-восточном Тибете.
- ↑ В одном из заседаний Парижской Академии наук (Comptes rendus des seances de l’Academie des Sciences de Paris, 28 decembre 1885) наш известный географ М. И. Венюков представил интересную записку о приблизительных границах летнего юго-западного индийского муссона на основании добытых при моих путешествиях данных. По мнению Венюкова, названный муссон захватывает обширную часть Центральной Азии — от истоков Аму-дарьи и Тарима приблизительно до меридиана г. Лань-чжоу на Желтой реке, к северу же, на плато Тибета, ограничивается ломаной линией вдоль 37 ° с. ш., опускаясь через Хотан и Кэрию до 36-й параллели, а на восточной своей окраине поднимаясь почти до 40 ° с. ш. [с чем не согласился А. И. Воейков].
- ↑ Для того, чтобы лучше удержать крупинки золота.
- ↑ К вечеру вода прибывала.
- ↑ Здесь в д. Эмбар мы видели дерево грецкого ореха и другое — айвы, имевшие каждое, при высоте в 10—12 сажен, по две сажени в окружности ствола у корня. Немного выше его оба дерева разделялись --айва на два, орех на три ствола, каждый по 2—3 фута в диаметре. Местные старики говорили нам, что оба описываемые дерева 85-летнего возраста.
- ↑ Нам говорили, что те же кул живут и возле Яркенда.
- ↑ Однако яблоков очень мало, нам говрили, что они худо растут при здешней жаре. В тех же садах мы видели японскую софору (Sophora japonica), называемую по-тюркски тхуммек.
- ↑ В двух или трех верстах отсюда к северу находится мазар Баба-затэ-атам.
- ↑ Встречаются также и туграковые деревья.
- ↑ Вероятно, вследствие жары и докучливых насекомых. Более пригодного пастбища не нашлось, или его показать не хотели. Возле же д. Ачан, где первоначально были оставлены наши верблюды, корм для них оказался вредным.
- ↑ В следующем от Чира порядке: Хальпет (от базара в Чира) 6½ верст, Акин 5, Эйшма 9, Бэш-туграк 6½, Яильган 6½, Ак-лянгер 6, Дол (уже в оазисе Сампула) 7 верст.
- ↑ Стр. 226, Собственно о Шаристане узнали мы в оазисе Сампула уже пройдя Бэш-туграк.
- ↑ Первая лежит в восточной части оазиса Сампула; вторая занимает северовосточный его угол.
- ↑ См. стр. 186 настоящей книги.
- ↑ Ранее того, еще в первой половине июля, мы дважды встретили (о чем было упомянуто в предыдущей главе) в тех же Кэрийских горах, вероятно, случайно отлетавших на юг кроншнепов (Numenius arquatus?).
- ↑ В течение августа и сентября мы только однажды встретили стайку серых гусей из пяти экземпляров, журавлей за всю осень 1885 г. не видали ни разу.
- ↑ Это была наивысшая температура, замеченная нами в почве Центральной Азии, после того как 27 июля 1871 г. в Ордосе мы наблюдали в 2 часа пополудни +70 ° на поверхности голой глины, немного покатой к солнцу.
- ↑ Вследствие атмосферной пыли не только Карийских гор, но даже близкого к нашему пути Тэкелик-тага не было ни разу видно в продолжение всего августа.
- ↑ Распределяя по сторонам горизонта трижды в день наблюдавшиеся августовские ветры, получим: северных — 0, северо-восточных — 0, восточных — 1, юго-восточных — 0, южных — 1, юго-западных — 2, западных — 21, северо-западных — 3, затишье — 65.
- ↑ На базарах, нами виденных, эти товары всего обильнее.
- ↑ Чаще ее называют здесь Хотанской рекой, хотя это имя принадлежит собственно реке, образовавшейся из соединения Юрун-каша и Кара-каша, верстах в 100 ниже Хотанского оазиса.
- ↑ О причине этого будет рассказано немного ниже.
- ↑ Тем же именем, как было выше упомянуто, туземцы нередко называют и р. Юрун-каш.
- ↑ Из этого общего числа 350 тыс. душ приходится будто бы на Кара-каш и 300 тыс. на остальные две части Хотанского оазиса.
- ↑ К такому выводу приводят следующие соображения. Площадь всего Хотанского оазиса, от р. Кара-су на востоке до Зава-кургана на западе, можно приблизительно положить до 600 кв. верст, следовательно, около 60 тыс. наших десятин земли. Если из этого числа вычесть на пустыри и площади, занятые городами, то в остатке получится 50 тыс. десятин культивированной ночвы. Теперь нужно знать, что население в описываемом оазисе скучено до крайности. Средний посев каждой семьи, кроме немногих богатых, туземцы определяли нам в 5 чарыков хлеба, т. е. менее нашей полудесятины (жатва двойная, урожай очень хороший); столько же можно положить на саклю и сад. По этому расчету круглым числом в Хотане приходится на семью не более как по одной десятине земли. Тогда на всей площади оазиса получим 50 тыс. семейств; к ним нужно прибавить (уменьшенные против показаний туземцев цифры) 5 тыс. семейств безземельных, живущих в работниках, и 10 тыс. семейств — приблизительное население трех городов. В общем итоге получится 65 тыс. семейств. Если же положить по 1½ десятины земли на семью каждого земледельца, то выйдет немного более 33 тыс. семейств деревенского населения, а с прибавкой сюда же 15 тыс. семейств безземельных рабочих и населения городов в итоге будем иметь 58 тыс. семейств. Взявши среднюю цифру из обоих выводов, получим 56 тыс. семейств. Теперь, если на каждую семью положить по шести душ, то окажется 336 тыс.; если же по пяти — тогда будет 280 тыс. Средняя из обеих этих цифр даст с небольшим 300 тыс. душ обоего пола — как наиболее вероятное (за неимением лучших данных) количество населения для всего Хотанского оазиса (107).
- ↑ Также Янги-шар построены ныне китайцами во всех главных городах Восточного Туркестана [Янги-шар т. е. Новый город].
- ↑ Годная для обработки земля здесь очень дорога. Нас уверяли, что площадка, на которой можно засеять один чарык (18¾ фунтов) пшеницы, стоит около 230 теньге. На нашей десятине, при здешнем разреженном посеве, уложится 12 чарыков пшеницы; следовательно, цена такой десятины в Хотане будет около 2 700 теньге, т. е. 270 наших серебряных рублей.
- ↑ Т. е. Карийского отдела и Хотанского округа.
- ↑ Ныне ввоз англо-индийского чая в Восточный Туркестан, как кажется, воспрещен.
- ↑ По расспросным сведениям дорога из Хотана в Ладак через Каранга-таг также недоступна, как и через Кэрийский проход (по р. Кураб).
- ↑ Андижан в Хотане, как нам говорили, бывает от 100 до 200 человек; других вышепоименованных национальностей от 30 до 50 человек каждой.
- ↑ Так называются недавно поставленные в пяти главных городах (Кашгар, Янги-гиссар, Уч-турфан, Акеу и Хотан) Восточного Туркестана выборные торговые старшины, ведающие, в зависимости от нашего кашгарского консульства, делами русских подданных-торговцев.
- ↑ Происходили даже комические сцены. Например, одна старуха, увидя наш отряд, обратилась к нему с такой речью: «Русские молодцы, побейте поганых китайцев, я вам за это всех своих кур подарю».
- ↑ В воротах крепости выставлена была маленькая медная пушка, без лафета, лежала она просто на табурете, тут же в китайской караульне стояло несколько фитильных ружей с зажженными фитилями. Вероятно, все это было приготовлено против нашего отряда.
- ↑ С платой по 50 теньге за вьючного осла и по 100 теньге за верховую лошадь.
- ↑ Такие же лянгеры устроены были Якуб-беком, как говорят, и по Хотанской реке, но мы их там не видали.
- ↑ На одну часть (по весу) куги кладут 20 частей извести.
- ↑ Более крупные кусты все вырублены.
- ↑ Выше этого лянгера туграк истреблен.
- ↑ Этот вид добыт был нами также и в оазисе Сампула, еще нашли мы там один вид маринхи (Schizothorax malacorrhynchus n. sp.), который, по всему вероятию, водится и в Юрун-каше.
- ↑ Некоторые называли Тавек-куль.
- ↑ Народ монгольской расы, поселившийся в начале прошлого века в Восточном Туркестане при господстве здесь чжунгар.
- ↑ Об этом хребте будет рассказано в следующей рубрике.
- ↑ Это урочище тянется по Хотан-дарье верст на 20.
- ↑ Не по этому ли преданию изображается на географических картах к западу от верхней Хотан-дарьи большое оз. Яшиль-куль, которого в действительности здесь нет, да и быть не может при неимении в большей части года воды в самой Хотанской реке.
- ↑ Белый для того, чтобы был заметнее издали.
- ↑ Замечательно, что призывного голоса самца-марала, издаваемого им в это время, мы не слыхали ни разу на Хотан-дарье.
- ↑ Лобнорцы уверяли нас, что тигр имеет довольно хорошее обоняние.
- ↑ Не будь в Восточном Туркестане тигров, кабаны бы размножились здесь до крайности, так что туземцы-магометане остаются довольны присутствием в их стране тигров, сильно истребляющих «поганых» свиней.
- ↑ В этот день мы еще купались в омутках Хотан-дарьи.
- ↑ При трех ежедневных наблюдениях для сентября относительно ветров получилось: северных — 2, северо-восточных — 4, восточных — 1, юго-восточных — 3, южных — 2, юго-западных — 0, западных — 3, северо-западных — 1, затишье — 74.
- ↑ Возле южного берега эта скорость, вероятно, была немного больше, но там измерить нам не удалось.
- ↑ По Риттеру («Восточный Туркестан», стр. 176) население того же оазиса показано в 20 тыс. семейств, по Куропаткину («Кашгария», стр. 40) в 30 тыс.
- ↑ Как уже было говорено в девятой главе, названия ардбюль и хурасан теперь не употребляются, их заменили, как и для всего Восточного Туркестана, названия его обитателей по оазисам или городам.
- ↑ Пришли сюда давно в числе только семи семейств из какого-то на юге лежащего г. Матын — так объяснили нам туземцы.
- ↑ Местные жители говорят, что Аксуйская река после смерти Якуб-бека стала меньше давать воды.
- ↑ Разные местные кушанья, фрукты и даже чай из тульского самовара.
- ↑ Шар, или шари (т. е. город) — одинаково произносят туземцы.
- ↑ Ранее этого нужно перейти рукав той же реки. Немного не доходя этого рукава мы проходили через довольно порядочную д. Арал, в которой накануне был базар; теперь же все глиняные конуры, служащие лавками, стояли запертыми.
- ↑ Здесь китайская застава, на которой осматривают паспорта.
- ↑ Вытекает в Тянь-шане близ оз. Чатырь-куль, в верховье называется Аксай.
- ↑ Не знаю, насколько верно, но как здесь, так равно в Аксу и Хотане нам говорили, что среди местного населения число женщин значительно превосходит число мужчин.
- ↑ Хотя пыль достаточно наполняла атмосферу.
- ↑ Во время нашего прохода на северных склонах верхнего пояса гор, окрестных Беделю, лежал снег, недавно выпавший; через это невозможно было хорошо распознать снег нерастаивающий.
- ↑ Это могут быть полевки рода Microtus или рода Alticola.
- ↑ Повидимому, здесь другой вид, так как D. glacialis распространен на крайнем севере Евразии.
- ↑ Вероятно, здесь другой вид, так как S. Kali в Центральной Азии не встречается.
- ↑ См. примечание 31.