C. C. Уваров.
Отчет по обозрению Московского университета
(4 декабря 1832 г.)
править
Во исполнение Высочайшей воли о подробном осмотре Московского Университета с подведомственными заведениями, руководствовался я преимущественно следующими двумя вопросами:
1) Может ли Московский университет оставаться в настоящем его виде? 2) Содержит ли Московский университет в себе средства к лучшему преобразованию и имеет ли Министерство народного просвещения возможность приступить к сему обновлению без чрезвычайных и, так сказать, насильственных мер?
Из сих двух вопросов проистекла, с одной стороны, необходимость вникнуть во все подробности нынешнего положения университета, с другой, обязанность сообразить и исследовать начала, из коих могло бы быть составлено обновление оного.
Таким образом, и самый отчет сей, который я имею счастье повергнуть к стопам Его Императорского Величества, разделяется на две части: в первой из них я представлю краткий обзор найденного мной порядка вещей, а во второй постараюсь изложить меры, которые, по моему убеждению, могли бы содействовать к лучшему устройству и предупредить дальнейший упадок сего важного отечественного заведения.
ОТДЕЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
правитьГлавные предметы, на кои я обратил особое внимание, суть: нравственность, ученье и общий дух университета.
О нравственном положении
правитьПо части нравственности уверился я, при самом прибытии в Москву, что усердием и деятельностью помощника попечителя, статского советника Голохвастова, произведена в иных отношениях счастливая перемена, и во все время моего пребывания в Москве не произошло ничего, могущего нарушить устройство и полную тишину между студентами. Строгость при экзаменах как при вступлении в университет, так и при получении студенческого аттестата, в мое присутствие усиленная, много содействовать будет к постепенному очищению университета, и, невзирая на некоторые неудовольствия со стороны публики и родителей, заслужила мое совершенное одобрение. Сию разборчивую строгость, полагаю я, необходимо нужным удержать и на будущее время.
Самая наружность студентов ясно доказала мне при первом взгляде, что начальство, наконец, обращает на них ближайшее внимание. При сем случае не могу я умолчать, что, когда я требовал, чтобы студенты были мне представлены каждый порознь и поименно, большую часть казенных наименовал мне Голохвастов, без помощи списков или инспектора, и что почти в каждом из них мог он мне дать некоторый отчет.
Вообще нашел я, что со стороны начальства приняты надлежащие меры как для пристойного содержания казенных студентов (в чем я уверился, бывши несколько раз при их обеде и вкушая их пищу), так и для надзора за ними, ныне порученного профессору Щепкину, деятельному и надежному по должности инспектора.
В классах, где я присутствовал почти ежедневно, не заметил я никакой разницы между казенными и своекоштными студентами; предположение поместить сих последних в особом казенном здании составляет в моих глазах один из важнейших вопросов, до благосостояния университета относящихся, о коем я предоставляю себе изложить далее мое мнение с надлежащей подробностью.
Касательно помещения и содержания казенных студентов нашел я, что соблюдается надлежащая пристойность; но расположение аудиторий в довольно тесных и разбросанных комнатах весьма неудобно, по причине большого пространства, занимаемого библиотекой (впрочем, весьма посредственной), некоторыми, довольно любопытными кабинетами и огромной, но холодной залой, для публичных собраний определенной. Необходимо было бы отделить библиотеку и кабинеты или же аудитории в другое здание; при умножающемся числе студентов, теперешнее помещение становится ежедневно неудобнее.
О преподавании
правитьКасательно преподавания должен я буду дозволить себе предварительно некоторое общее пояснение, дабы потом обнять одним взглядом все замечания, сделанные мной по внимательном и, как думаю, беспристрастном рассмотрении всех частей оного.
Университетское преподавание имеет две разные стороны: одну — собственно ученую и учебную, другую — моральную и, так сказать, политическую.
В отношении к сей последней должен я положительно сказать, что, при близком и внимательном рассмотрении сего важного предмета, при ежедневном посещении лекций, при частых, непосредственных беседах с профессорами, не замечал я ни малейшего отступления от хорошего духа и от добрых начал; я совершенно уверен, что, с сей стороны, преподавание в Московском университете не подлежит никакому нареканию.
Но сия часть тесно связуется с ученой, или, лучше сказать, учебной. Влияние добрых начал и хороших намерений тогда только имеет полную силу над умами, особенно молодых людей, когда оно сопровождается основательным образованием, счастливым выражением мыслей и запасом твердых познаний в профессоре; требовать всех сих условий от каждого из них было бы дело несбыточное, но желать и стремиться к возможному уравнению сих достоинств может и должно быть целью министерства народного просвещения. Таким образом, находится и в Московском университете довольно неравное распределение способностей между преподающими: иные стоят на степени желаемого образования по своей науке и владеют способностью передавать свои познанья; другие опоздали на собственном поприще, и сих опоздалых можно найти как между старыми, так и между младшими членами сего сословия. К первому разряду причисляю я по справедливости: ветерана Каченовского, трудолюбивого и даже остроумного знатока по своей части, не столько красноречивого, сколько прилежного преподавателя; Давыдова, более всех прочих владеющего языком и даром выражать мысли, полезного на кафедре русской словесности, некогда может быть легкомысленного, но созревшего через опытность, любимого публикой и студентами и в готовности коего быть, при хорошем направлении, хорошим во всех случаях орудием правительства, я не имею никакого повода сомневаться; астронома Перевощикова, образованного и умного профессора, с открытой головой и с благородным чувством, — человека, во всех отношениях заслуживающего внимание начальства; профессора математики Щепкина и восточных языков Болдырева; много обещающих и даже уже сдержавших, профессора Александра Фишера и адъюнктов: Погодина, Максимовичей, 1-го — по части зоологии, 2-го — по части Русской истории и 3-го — по ботанике; в факультете медицинском усердных и полезных Альфонского, отличного латиниста Рихтера и Эйнбродта, лучшего ученика Лодера. К разряду хороших преподавателей прибавлю профессора богословия, священника Терновского, лекциями коего я был совершенно доволен как в отношении полноты и ясности, так и в отношении языка и методы преподавания.
В числе опоздавших, большей частью устаревших, заметил я по медицинскому факультету Мухина и Котельницкого; в словесном — профессора греческой словесности Ивашковского, с довольно хорошими, но несвоевременными познаниями; в нравственно-политическом — Василевского, не способного к занятию кафедры, столь важной, политического и народного права и дипломатии, и который находился еще под моим начальством в бывшем Главном педагогическом институте и о благовидном удалении коего были приняты уже меры попечителем Московского университета; профессора латинской словесности Снегирева, не имеющего достаточных познаний по сей части; профессора русского законодательства Смирнова, едва ли обнимающего предмет, и несколько адъюнктов, отнюдь не обещающих быть отличными преподающими, и которые лишь по беспечности начальства могли быть допущены к сему званию; я не упоминаю здесь о прочих заслуженных профессорах, из коих большая часть не принимает участия в преподавании.
Здесь, как и везде, находится между сими двумя крайностями некоторое число людей, без отличных способностей и без разительных недостатков, как-то: молодой профессор археологии Надеждин, слишком рано возведенный в звание ординарного профессора, и который занимается изданием «Телескопа» и «Молвы» — двух периодических изданий, не заслуживающих одобрения ни по содержанию, ни по духу, но, впрочем, не лишенный некоторой способности быть со временем хорошим преподающим; профессор Павлов, который равномерно имеет дар выражаться правильно и даже приятно, но который содержит обширный вольный пансион и управляет училищем Земледельческого общества и хутором оного, каковые занятия едва могут оставить довольно времени, чтобы сделаться прилежным исследователем своей науки. К сему разряду принадлежат еще несколько других лиц, слишком рано и легко удостоенных звания профессорского.
Трудно, конечно, в непродолжительном времени собранные впечатления излагать в кратких и резких словах; легко даже или оценить иных свыше достоинства, или не отдать другим надлежащей справедливости, особенно в распределении умственных способностей; однако ж думаю, что я в своих суждениях о лицах не мог во многом отдалиться от истины, ибо смотрел с беспристрастием равнодушного посетителя и в отношении к некоторым следовал общепринятому мнению.
Из сего быстрого обозрения главнейших лиц, входящих в состав Московского университета, можно заключить, что по медицинскому отделению имеем мы несколько способных и усердных орудий; по отделению словесному — несколько отличных преподающих; по нравственно-политическому, сверх профессора богословия, из одного профессора Василевского с экстраординарными профессорами и адъюнктами составленного, совершенный обломок факультета, в котором все смешано, и юридические, столь обширные и необходимые науки, не имеют ни одного надежного преподавателя, а все политические, вместе с Римским правом, предоставлены адъюнкту Васильеву, который, невзирая на его хорошие познания и усердие, не может выполнить столь противоположных требований, ниже возложенное на него поручение.
Из сего же можно вывести, сколь несоразмерны и несообразны между собой разнородные части, составляющие публичное преподавание в Московском университете; отсюда происходит во многих какой-то упадок духа, какая-то лень думать и идти вперед, какое-то внутреннее несогласие и неравенство, которые много содействовали к расстройству Университета и к недоверию общего мнения к оному.
В заключение прибавлю, что, во время моего пребывания в Москве, я не только посещал ежедневно лекции профессоров, но еще перед отъездом учредил на сей раз в каждом факультете новый род испытания для студентов, заставляя отличнейших из них отвечать с кафедры, в виде кратких лекций на заданные им письменно вопросы, приноровленные к пройденным ими предметам. Дабы лучше обозреть цель сих упражнений, скажу, что, выключая впечатление, произведенное робостью молодых людей и новостью сего образа испытания, к коему ни они, ни профессора не были нимало приготовлены, я во многих из молодых людей нашел весьма хорошие познания и дар выражать мысли правильно и даже приятно; прибавлю, что студенты медицинского факультета превзошли прочих в сих упражнениях или беседах, коих применение могло бы быть повсюду полезно, ибо они служат для опытного наблюдателя лучшим мерилом к узнанию степени успехов и способностей каждого, и даже к исследованию образа мыслей предстоящего юношества. Сей новый способ, сначала испугавший некоторым образом не привыкших к оному студентов, возродил потом такое между ними соревнование, что они неотступно и толпой искали у профессоров соизволения явиться мгновенно на кафедре в моем присутствии и в присутствии многих особ, привлеченных любопытством, как-то: князя Д. В. Голицына, графа Румянцева, И. И. Дмитриева, князя С. И. Гагарина и многих других, удостоивших весьма часто в мою бытность университетские лекции своего посещения.
Много подобных распоряжений и усовершенствований, равно как и других мер, клонящихся к оживлению университета и к внутреннему соглашению лиц, к оному принадлежащих, можно бы с пользой предпринять, если б мы имели в ректоре человека в полном значении сего слова. Профессор Двигубский, при всем усердии и бла-гонравности, не имеет довольно весу, не пользуется достаточно личным уважением, чтобы исполнить все обязанности, с его назначением сопряженные. Можно бы без затруднения назвать двух или трех профессоров Московского университета, обещающих более успехов и, как мне кажется, более способных к сей должности.
Об общем духе университета
правитьДо осмотра Московского университета, лично мной произведенного, разделял я с многими некоторые предрассудки насчет духа, господствующего в сем важном заведении; но, приняв оное в точнейшее наблюдение свое и исследовав вблизи истинное положение вещей, увидел я, что преждевременные, резкие о сем заключения неосновательны, и что во всех отношениях глубокое спокойство и легкость следовать всем направлениям, данным правительством, составляют ныне отличительную черту молодежи, стекающейся в Московский университет; особенно убедился я в том, что прежние примеры неустройства и буйного расположения в некоторых молодых людях не были ими почерпнуты в университете, а внесены в оный под влиянием посторонних лиц, воспользовавшихся неопытностью и пылким воображением сих несчастных жертв их коварства, — чему могут служить, кажется, неоспоримым доказательством следствие и приговор, учиненные прошлого года над некоторыми из них.
Утверждая, что в общем смысле дух и расположение умов молодых людей ожидают только обдуманного направления, дабы образовать в большем числе оных полезных и усердных орудий правительства, что сей дух готов принять впечатления верноподданнической любви к существующему порядку, я не хочу безусловно утверждать, чтобы легко было удержать их в сем желаемом равновесии между понятиями, заманчивыми для умов недозрелых и, к несчастью Европы, овладевшими ею, и теми твердыми началами, на коих основано не только настоящее, но и будущее благосостояние Отечества; я не думаю даже, чтобы правительство имело полное право судить слишком строго о сделанных, может быть, ошибках со стороны тех, коим было некогда вверено наблюдение за сим заведением; но я твердо уповаю, что нам остаются средства сих ошибок не повторять и, постепенно завладевши умами юношества, столько же доверенностью и кротким назиданием, сколько строгим и проницательным надзором, привести оное почти нечувствительно к той точке, где отняться должны к разрешению одной из труднейших задач времени, — образование правильное, основательное, необходимое в нашем веке, с глубоким убеждением и с теплой верой в истинно русские хранительные начала православия, самодержавия и народности, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего Отечества.
Во все время моего пребывания в Москве обращался я свободно не только с учителями, но даже и с самими студентами; почти ежедневно открывался мне случай с ними беседовать, вместе и порознь; и всегда, при повторении священного имени государя, при объяснении его благодетельных видов, его великодушного внимания к их успехам и благосостоянию, видел я на всех лицах и слышал со всех сторон непритворное, юношеское изъявление любви к монарху и к Отечеству. Весьма часто случалось мне, прервав лекцию профессора, докончить оную собственным нравоучением, всегда приводя речь к лицу государя, к преданности трону и церкви, к необходимости быть русскими по духу прежде, нежели стараться быть европейцем по образованию, к возможности соединить вместе незыблемое чувство верноподданного с познаниями высшими, с просвещением, принадлежащим всем народам и векам, — и всегда, я смею сказать, общий восторг встречал случайно и неожиданно произнесенные слова. Может быть, иные скажут, что я увлекался сим отголоском собственных убеждений; на сие довольствуюсь я отвечать, напоминая о тех предрассудках, с коими я вступил в Московский университет, и сверх того заметить, что я говорю положительно, что сии чувства нашел я между молодыми людьми; следовательно, что не я их поселял, и что, по сему случаю, услуга сия, буде может быть приписана кому-либо, должна быть приписана не мне. Что я радовался, нашедши сие расположение умов, в том я сознаюсь, равно как и в обязанности, в коей я себя почитаю довести до сведения Его Императорского Величества о сем предмете.
Конечно, могут скрываться и между студентами, в иных — некоторая черствая самонадеянность и недозрелая строптивость рассудка, в других — склонность к шалостям, к заблуждениям, даже к порокам, но и следов преступных помышлений найти я не мог; а так как сие заключение подтверждается мнением ближайших начальников университета и даже всех местных начальств, начиная с Московского военного генерал-губернатора, с коим я находился именно по сему в непрерывных сношениях, то полагать должно, что сие уверение есть общее между теми, коим ближе принадлежит удостоверяться в сем предмете. К сему должен я присовокупить, что никогда к точному узнанию университетской молодежи не было принято столько твердых и полезных мер: ибо не только затруднено посредством экзаменов вступление в университет, но и самый выпуск отныне подлежать будет строжайшей разборчивости.
Сюда относится предмет, имеющий равное влияние на общее спокойствие умов и на самый дух университета, — я говорю о периодических изданиях и журналах. С давнего времени разделял я с многими благомыслящими неприятное впечатление, производимое дерзкими, хотя отдельными усилиями журналистов, особенно московских, выступать за пределы благопристойности, вкуса, языка и даже простирать свои покушения к важнейшим предметам государственного управления и к политическим понятиям, поколебавшим едва ли не все государства в Европе. При вступлении в должность, думал я, что, укротив в журналистах порыв заниматься предметами, до государственного управления, или вообще до правительства относящимися, можно было бы предоставить им полную свободу рассуждать о предметах литературных, не взирая на площадные их брани, на небрежный слог, на совершенный недостаток вкуса и пристойности; но, вникнув ближе в сей предмет, усмотрел я, что влияние журналов на публику, особенно университетскую молодежь, небезвредно и с литературной стороны. Разврат нравов приуготовляется развратом вкуса; студент, не имеющий сообщения с обществом, бедный, одинокий студент с жадностью читает журналы и ищет в них пищи для ума и сердца. Что ж он в них находит? Незнание правил логики и языка, резкий и надменный тон в суждениях, насмешливое представление тех самых людей, от коих он должен получать образование. Какими глазами он будет смотреть на профессора, которого он видел накануне покрытого журнальной грязью? Какое уважение может он сохранить к человеку, обращенному в общий смех, и который тем более обязан молчать, чем более он достоин своего звания? Борьба с журналистами сего рода неравная: их крик берет верх над простым рассудком. Неопытный читатель блуждает во тьме и мало помалу свыкается с площадным духом и с грубыми формами противников, равно не достойных уважения.
Руководствуясь сими мыслями, обратил я в бытность мою в Москве особенное внимание на цензуру журналов и периодических листов; Комитету цензурному, для сего собранному, счел я нужным поставить пространно на вид его тесные к правительству обязанности, подкрепив мои замечания разными статьями, пропущенными им в журналах; издателей «Телеграфа» и «Телескопа» призывал к себе и излагал им с умеренностью, но твердо все последствия, какие влечет за собой опасное направление их журналов, и, рассуждая с ними о сем предмете, получил от них торжественное обещание исправить сию ложную и вредную наклонность; особенно издателю «Телескопа» и «Молвы», как профессору Московского университета, заметил, в присутствии Голохвастова, что его обязанность к правительству двоякого рода: ибо не только как журналист, но еще как профессор, должен он служить орудием здравого рассудка и хороших начал, и что из сей двоякой обязанности проистекает для него двоякая, весьма важная и тесная ответственность. Тому и другому из сих журналистов изъяснил я, что пора прекратить им не только дерзкое суждение о предметах, лежащих вне их круга, но также и облагородить их издания, положа конец ругательным критикам и дерзким личностям. По вниманию, кажется искреннему, с коим они слушали мои слова, должен я думать, что они, при бдительном надзоре цензуры, сдержат данное слово; по крайней мере министерство, образумив их языком кротким, но твердым, предоставило ныне себе все средства требовать гласно и открыто то, что я внушал им в виде рассуждения и совета. Вообще, имея при сем случае непосредственное сношение с сими лицами, убедился я в том, что можно постепенно дать периодической литературе, сделавшей ныне столь уважительной и столь опасной, направление, сходственное с видами правительства; а сие, по моему мнению, несравненно лучше всякого вынужденного запрещения издавать листки, имеющие большое число приверженцев и с жадностью читаемые особенно в средних и даже низших классах общества. Здесь должен я сказать, что издатель «Телеграфа» Полевой скорее других повиновался моему наставлению, и что даже московская публика заметила перемену в тоне его журнала, хотя не ведала о причинах, побудивших его к оной.
Нельзя утверждать, чтобы и после сего не проявлялись в московских журналах, если не статьи уже, то, по крайней мере, выражения, носящие отпечаток давнишних браней, поселившихся в тамошних литераторах; но тут уже вину надобно отнести на счет цензоров, коим я беспрестанно показывал деланные ими ошибки и объяснял их собственную обязанность; так, например, должен я прибавить, что стороннего цензора Лазарева, коему поручена цензура периодических изданий, почитаю я слишком мягким и недовольно сметливым для сей должности, как я в том, по неоднократным случаям, убедился. Но сего было недовольно: усмирив несколько порывы буйного духа в существующих журналах, употребил я власть, так сказать, отрицательную, прямое, непосредственное влияние, особенно на университетскую молодежь (которую я всегда имел преимущественно в виду) может только проистекать от нового, чистейшего источника познаний и сведений. Кому более принадлежит право обращать речь к оной, как не сословию ее образователей, сословию профессоров Московского университета? Руководствуясь сим правилом, объяснил я профессорам, каких благоприятных последствий можно бы ожидать от журнала, ими издаваемого, в котором каждый из них принял бы участие по своей науке; что им следует, по словам устава и по смыслу их звания, в противоположность прочих журналов, доставлять читающей публике, особенно молодым людям, пищу чистую, зрелую, предохранительную, — пищу, сообразную с умственными силами молодых читателей и согласную с потребностями их возраста, образования и будущего назначения в жизни. К сему я прибавил, что таковое издание служило бы новым, так сказать, живым средством сообщения между наставниками и слушателями, между наставниками и начальством. Наконец принял я смелость объявить, что я буду ходатаем за таковое полезное предприятие во всех случаях, где откроется нужда прибегнуть к щедрому вниманию Августейшего покровителя наук ибо, вероятно, что журнал ученый и учебный, содержащий статьи серьезные, журнал без политических новостей и литературных ругательств, по избалованному журналистами вкусу публики, не найдет при появлении многочисленных подписчиков, и что сначала необходимо будет министерству обеспечить первое появление сего периодического издания.
Как о сем, единодушно принятом предложении, так и вообще о готовности, которую явили профессоры Московского университета привести в исполнение мысль, коей они постигли и важность, и необходимость, представил я министру народного просвещения официальный отзыв профессоров. В ожидании надлежащего со стороны министерства народного просвещения разрешения, осмеливаюсь с своей стороны всеподданнейше обратить особое внимание и покровительство Его Императорского Величества на сие предприятие, как на предмет, могущий иметь ближайшую непосредственную пользу.
Желая возобновить ученую деятельность профессоров, имел я еще в виду и то, чтобы, посредством сего журнала, внушить молодым людям охоту ближе заниматься историей отечественной, обратив больше внимания на узнание нашей народности во всех ее различных видах. Не только направление к отечественным предметам было бы полезно для лучшего объяснения оных, но оно отвлекало бы умы от таких путей, по коим шествовать им не следует; оно усмиряло бы бурные порывы к чужеземному, к неизвестному, к отвлеченному в туманной области политики и философии. Не подлежит сомнению, что таковое направление к трудам постоянным, основательным, безвредным, служило бы некоторой опорой против влияния так называемых европейских идей, грозящих нам опасностью, но силу коих, обманчивую для неопытных, переломить нельзя иначе, как через наклонность к другим понятиям, к другим занятиям и началам. В нынешнем положении вещей и умов нельзя не умножать, где только можно, число умственных плотин.Не все оные кажутся, может быть, равно твердыми, равно способными к борьбе с разрушительными понятиями, но каждая из них может иметь свое относительное достоинство, свой непосредственный успех.
ОТДЕЛЕНИЕ ВТОРОЕ
правитьО мерах восстановления Московского университета
правитьИз всего предыдущего можно заключать о нынешнем состоянии Московского университета. Без малейшего сомнения требует он во многих отношениях преобразования, но вместе с тем не трудно и увериться, что элементы к оному частью находятся в самом составе Университета, частью должны происходить от тех мер, которые будут на сей конец приняты правительством.
Меры сии разделяются на меры вещественные, административные и на меры умственные и моральные. От сочетания тех и других, от совокупления обоих сих орудий, произойдет обновление в духе и в формах заведения, столь важного, столь драгоценного для России, столь ею некогда уважаемого.
Я постараюсь в коротких словах изложить главнейшие из сих мер, предоставляя всякое дальнейшее объяснение тому времени, когда таковые меры, в совокупности и отдельно, будут подлежать рассмотрению высшего правительства.
Вот к чему я полагаю необходимым приступить неотлагательно:
1) Московскому университету исходатайствовать утверждение нового штата [Против этого места собственной Его Императорского Величества рукой написано: «Кажется уже назначено»]. Нет нужды распространяться о предмете, о котором неоднократно представляемо было на Высочайшее воззрение и через министра народного просвещения, и через попечителя Московского учебного округа. Скудное содержание профессоров влечет непосредственно за собой упадок духа, охлаждение к занятиям, необходимость искать других средств к пропитанию, словом, разрушение университета. В теперешних обстоятельствах профессора Московского университета, удерживаемые доселе на кафедрах врожденной преданностью к сему заведению, еще имеющему какой-то отголосок прежней своей славы, и надеждой на будущее, приняли бы сей опыт внимания правительства с живейшим восторгом, с глубоким чувством благодарности. Он необходим для них, но необходим и для нас, особенно если министерство воспользуется сим случаем удалить благовидно некоторых преподающих, коих дальнейшее пребывание при университете служило бы непреоборимым затруднением в предстоящем преобразовании оного [Против этого места собственной Его Императорского Величества рукой написано: «Исполнить»]. Я осмеливаюсь думать, что представленный до моего отъезда устав университетский со штатами будет уповательно дарован, с наступающим годом, хотя Московскому и С.-Петербургскому университетам и учебным округам: ибо в Московском учебном округе остаются в действии прежние штаты и по гимназиям, и по училищам, так, что единогласно все губернские директора, которые съезжались в Москву для свидания со мной, утверждают, что ежедневно пресекаются все способы к поддержанию заведений, им вверенных, чего и опровергнуть невозможно. В самой Москве уездные училища, мной обозренные, состоят в самом жалком положении, тогда, когда требования со стороны публики ежеминутно умножаются.
2) К сему предмету, т. е. к требованиям общего мнения, отнести можно и положение университетского Благородного пансиона, — преобразованного в первую гимназию, чем несомненно лишилась большая часть родителей высшего сословия, в Москве проживающих, средства воспитывать детей в казенном заведении. Не касаясь до причин, побудивших правительство постепенно уничтожать специальную цель и права, некогда присвоенные Благородному пансиону, нельзя не согласиться в том, что гимназическое ученье едва ли приноровлено быть может к гражданским потребностям тех классов, из коих образуются будущие служители Отечества между дворянами; здесь надобно заметить, что с давних времен на специальность воспитания не было обращаемо достаточное внимание; конечно, план гимназического ученья соответствует образованию, приуготовительному для университетов; но, с другой стороны, нельзя не уважить, что резкая граница, отделяющая в гражданском быту сословия между собой, требует, чтобы и воспитание по сему мерилу распределено было; требует воспитания специального, без коего нельзя никогда будет дать право гражданства нашим учебным заведениям. Так, например, со всех сторон оглушали меня жалобы родителей, просящих единодушно о восстановлении бывшего Благородного пансиона, хотя не на том же основании или не с одними правами, но, по крайней мере, в прежнем специальном направлении сего заведения. Все твердили, что они готовы платить по 1 500 руб. и более в год за сына, если только открыт будет вновь пансион, куда могли бы отдавать в Москве детей, под непосредственным наблюдением правительства, и цель коего была бы некоторым образом приспособлена к будущему назначению их в службе. Между тем, по собственному осмотру, по донесению директора 1-й гимназии и по свидетельству помощника попечителя, открывается, что гимназия сия, составленная из развалин бывшего пансиона, ежедневно приближается к упадку, по недостаточному числу пансионеров. Соображая таким образом общее требование высших классов в Москве, их гласную готовность содействовать всеми силами к учреждению или восстановлению специального учебного заведения, неимоверные успехи некоторых частных пансионов, лично мной обозренных, в коих плата простирается до 2 000 руб. в год, с бедственным положением и постепенным упадком 1-й гимназии, увидел я необходимость обновить с некоторыми оттенками бывший Благородный пансион или под сим званием, или под иным подобным оному; в сей мере находится тем более удобства, что 1-я гимназия не имеет ничего гимназического, кроме названия и устава: ибо под сим, для общего мнения неприятным именем, она есть не что иное, как пансион, но пансион, ослабевший и лишенный всех средств получить какую-либо самобытность. Если сии предположения удостоятся уважения, то следует, по моему мнению, поручить исправляющему должность попечителя Московского учебного округа, вместе с некоторыми членами университета, составить подробный проект такового обращения 1-й гимназии в специальное дворянское заведение. Все, относящееся к сему, было предметом продолжительных совещаний с Голохвастовым и с многими другими особами, близко знакомыми с местностью Москвы [Против этого места собственной Его Императорского Величества рукой написано: «Не вижу никакого сему препятствия; сверх того, можно бы было приготовить проект Лицея в Москве наподобие и по уставу Царскосельского и представить мне»].
3) Губернская, так называемая 2-я гимназия, одна, по моему мнению, заслуживает звание гимназии, ибо третья еще не открыта. В губернской гимназии нашел я порядочное ученье, чистую наружность, благородное и твердое обхождение с детьми, и все сие подтвердилось ныне на университетском экзамене, на коем воспитанники 2-й гимназии оказались лучшими, по свидетельству помощника попечителя и профессоров. Таковые успехи большей частью должны быть приписаны директору оной, надворному советнику Окулову, в полтора года, с скудными средствами, преобразившего сие заведение, доведенное прежним директором до совершенной погибели; хорошему набору и усердию учителей, также и весьма похвальной деятельности инспектора Белякова, вполне заслужившего мое одобрение, не по поверхностному взгляду, а по внимательному и продолжительному разбору. Я считаю долгом заслуги как директора Окулова, так и инспектора Белякова и некоторых учителей сего заведения, имена коих мной замечены, всеподданнейше представить на Высочайшее Государя Императора воззрение, уверен будучи, что ознаменование монаршей милости воспламенит их к дальнейшему усердию [Против этого места собственной Его Императорского Величества рукой написано: «Можно представить к награде»]; вообще я считаю обязанностью присовокупить, что 2-я гимназия есть единственное московское учебное заведение, в коем я не нашел ни малейшего повода к упреку или замечаниям, и которое, если не все представило мне, чего бы я желал, то по крайней мере открыло мне надежду развития от времени и постепенное усовершенствование, не сопряженное с большими препятствиями.
4) Учреждение 3-й гимназии столь необходимо, что обратило уже на себя внимание местного начальства и министерства. Теперь из трех московских гимназий одна вовсе не существует, другая по званию только принадлежит к подобным заведениям, так что губернская (2-я) гимназия одна только соответствует своему назначению и удовлетворять обязана многочисленным требованиям правительства и публики. В мою бытность в Москве открылся случай купить для 3-й гимназии дом весьма удобный, бывший графа Пушкина на Басманной; просят за оный 140 000 руб., но можно еще надеяться на некоторую уступку [Против этого места собственной Его Императорского Величества рукой написано: «Из каких сумм?»].
5) Но посреди всех сих мер остается одна важнейшая, я смею сказать, решительная для судьбы Московского университета, подробное и беспристрастное исследование коей во всех видах, во всех оттенках, преимущественно озаботило меня во все время пребывания моего в Москве: не приведенное еще в исполнение помещение своекоштных студентов в особое здание под присмотром университетского начальства представляет, при первом взгляде, некоторое ожидание лучшего устроения и подчинения всех сих молодых людей одному закону порядка, одному действию надзора. Но сколько, с другой стороны, открывается, смею сказать, неудобств всякого рода! Покупка дома Пашкова, не имеющего ни дверей, ни балок, ни окон, ни даже крыши твердой, обременило кассу университета ежегодным платежом 15 000 руб., кои взимаются из доходов типографии, весьма далекой от цветущего положения, как я то усмотрел из течения дел и по свидетельству начальства университетского. По смете и планам, представленным попечителем Московского учебного округа князем Голицыным, расходы на предполагаемые постройки, из коих (как увидим ниже) значительная часть относится на помещение своекоштных студентов, простираются до 1 855 975 рублей. Сверх сего существенного затруднения, надобно принять в уважение, что, по верному исчислению начальства, тогда только сей приют для вольных студентов может вознаграждать собственный расход и просто покрывать оный, когда непременное число студентов-пансионеров будет состоять из 350 человек, а на сем основании оказывается следующий расчет:
Капитал, употребленный на покупку дома Пашкова……………………………………250 000 р.
Капитал, предполагаемый на отделку и пристройки (кроме клиники, библиотеки, церкви и всех построек, не касающихся до помещения студентов), круглым числом………..1 100 000 р.
На издержки обзаведения, кои для предполагаемого помещения своекоштных 350 человек, должны быть произведены прежде их принятия……………..50 000 р.
_______________________
Сумма капиталов, которые издержать должно, составит……………………..1 400 000 р.
С сего капитала в год процентов по 4 со ста………….56 000 р.
Издержки на отопление круглым числом…………….20 000 р.
На освещение………………………………………1 000 р.
На ремонт строений и содержание чистоты…………..3 000 р.
На жалование Директору, Помощникам, эконому и тем из нижних чинов, кои должны состоять при доме, не смотря, весь ли предполагаемый комплект своекоштных студентов в оном будет…………………………….10 000 р.
_____________________________
Сумма процентов с издержанных капиталов и ежегодных издержек……………………90 000 р.
Число своекоштных студентов, коих предполагается поместить, есть 350; разделив на сие число сумму 90 000 р., выйдет на каждого круглым счетом 257 р. таких издержек, кои могут в течение долгого времени, при предполагаемом всегда полном комплекте, пополниться 50 р., вносимыми каждым при вступлении его в дом. Но дотоле, сколько человек будет недоставать до 350, столько раз ежегодно теряет правительство 257 рублей.
Здесь следует еще заметить, что дом Пашкова, считая по 15 000 р. в 36 лет, составит покупной ценой не 250 000 р., а 540 000 р., и что все расчеты должны бы быть произведены на сем основании, так что и вышеприведенный о своекоштных студентах едва ли не должен удвоиться по соразмерности.
Между тем затруднения другого рода, затруднения моральные, не могут быть тут упущены из вида: или сии пансионеры окажутся людьми благонадежными, и тогда по их возрасту они могли бы равномерно проживать скромно, как доселе, на разных квартирах, или они окажутся людьми вредными, хотя и в малом количестве, тогда какой надзор, какое наблюдение, вне университета производимое (ибо они не казеннокоштные и будут хотя жить вместе, но состоять на другом основании) могут обеспечить опасное ежеминутное их сообщество с прочими?
Если уроженцы Польских губерний, ныне лишенные средств оканчивать юридические и словесные курсы в Вильне, будут стекаться в сию, так сказать, гостиницу, которая не может быть им заперта, кто может ручаться за дух, который они внесут с собой? Последуют ли они влиянию духа русского, или напротив распространят они дух своего племени, дух всегда враждебный во всех изменениях и под всеми личинами? На сей вопрос едва ли кто найдет заблаговременно положительный ответ; прошлогодние же события в университете ведут, однако же, к заключению, что перевес может быть не на стороне нашей. Итак, огромные издержки, сопряженные с потерей пяти или шести лет, необыкновенные усилия, чтобы упрочить сие заведение в возможном устройстве, даже и в хозяйственном отношении, опасность видимая возбудить новые опасности, едва отвративши прежде бывшие неудобства, — вот что открывалось (по крайней мере, перед моими глазами), когда я обдумывал сей предмет. Нельзя также не упомянуть о том, что исполнение сей мысли, имевшей естественным источником великодушные щедроты государства, может некоторым образом остановить ожидаемое обновление Московского университета, обращая все денежные средства, все усилия начальства, все внимание министерства на предмет, косвенно только входящий в состав университета, в то самое время, когда университет и 1-я гимназия находятся в упадке и расстройстве и когда в московских уездных училищах, числом уменьшившихся со времен Екатерины II, скоро, за ветхостью зданий и недостатком средств, вероятно, прекратится самое ученье. Прибавим еще, что сия мера, коей истинный смысл был худо постигнут и еще хуже истолкован, произвела в публике впечатление неблагоприятное. Наконец, теперь, когда дух университетской молодежи, как будто новым жаром, новой покорностью оживленный, не являет, по единодушному свидетельству всех начальств, ни малейшего признака беспорядка или неповиновения, то не изменились ли частью те самые побуждения, которые прежде сего могли наклонить правительство к таковым мерам и сами виды оного о сем предмете не ожидают ли нового рассмотрения и соображения?
Вникая в сей вопрос, открывается несомненно, что благодетельное намерение правительства могло бы быть исполнено на других, легчайших началах; я не беру на себя именно обозначить оные во всей подробности, но я уверился, что другие средства к сему легко приисканы быть могут. Если бы, например, вместо того, чтобы употребить столь огромные суммы и столько усилий всякого рода на призрение одиноких своекоштных студентов, умножено бы было число казенных, то можно думать, что благодетельная воля монарха достигла бы совершенно своей цели. В сем предположении покупка дома Пашкова могла бы обратиться в пользу университета: ибо, отделавши оный дом, однажды уже купленный, можно бы в оном соорудить церковь и поместить все аудитории и все залы университетские и тем самым доставить им необходимое расширение; словом, полезное употребление легко бы нашлось для оного дома, коего местоположение являет, конечно, удобность для всякого подобного плана. Впрочем, о сем последнем предмете составлена, вследствие высочайшего повеления, особая записка с надлежащим соображением. Вообще считал я долгом, долгом священным, откровенно изложить перед Его Императорским Величеством мои сомнения касательно своекоштных студентов, сомнения, основанные уже не на простых догадках, а на беспристрастном наблюдении местных обстоятельств, уверен будучи, что в сих строках находится если не истина, то по крайней мере убеждение [Против этого места собственной Его Императорского Величества рукой написано: «Все это может быть справедливо»].
6) Говоря далее о моральных способах восстановить Московский университет, не смею я умолчать о том, какое неизъяснимое влияние на его восстановление могло бы иметь некоторое изъявление монаршего благоволения к настоящему его порыву, к готовности всех и каждого сделаться достойными высочайшего внимания; каковой порыв, каковая готовность могут быть доказаны не только моим свидетельством, но и свидетельством всех московских начальств, с коими я находился во всегдашних сношениях; все с умилением ожидают, что наконец взгляд милости будет обращен на них; все сколько я могу судить, стремятся загладить прежние впечатления; все, кажется, готовы быть орудиями Высочайшей воли, единственно пекущейся о благе общем. С моей стороны, дозволяю я себе чистосердечно изложить мое заключение по сему, ибо ничего нет легче, как поверить оное с показаниями других. В Москве, дело университета есть дело общее; оно составляет беспрерывно главный предмет всех наблюдений, всех разговоров. Все принимают более или менее участия в нем; всем он близок к сердцу. Оттуда и нетрудно постигнуть, в какой мере ценят попечения правительства, особенно милостивое воззрение монарха; но и не трудно также постигнуть, с каким тщанием, с какой осмотрительностью, с каким сочетанием кротости с твердостью, следует приступить к трудному и многосложному делу восстановления Московского университета из-под развалин, его тяготящих.
7) Сюда, с другой точки зрения, принадлежит также обязанность начальства иметь в непрерывном наблюдении все части сего заведения, дать каждой из них надлежащее движение, доставить учащим и учащимся более средств, более пособий, чем имелось доныне; пояснить их понятия о том, что требует от них правительство; следовать за всеми изменениями, за всеми изгибами важного вопроса, так сказать, олицетворенного в Московском университете, и коего удачное разрешение дало бы, без сомнения, и новый блеск благополучному царствованию возлюбленного монарха и новую прочность существующему порядку, показавши, что в краеугольном начале оного находится для нас, русских, источник всех тех умственных сил, служащих не к разрушению, не к беспорядку, не к вольнодумству политическому и религиозному, а к созиданию и утверждению отечественного блага на незыблемом подножии самодержавия твердого, просвещенного, человеколюбивого. Сюда принадлежит также целый ряд отвлеченных вопросов, частью о вещах, частью о лицах, вопросов, не могущих по своей важности, по обстоятельствам, по бдительному попечению государя императора скрываться от его прозорливости и, конечно, входящих в число его высоких размышлений.
Сверх замечаний, составивших сей отчет в осмотре Московского университета, мною по Высочайшей воле тщательно произведенном, собрал я значительное число разнородных сведений, долженствующих умножить запас опытности, в течение 22-х лет приобретенной. Дозволю себе только прибавить одно: более чем когда либо убедился я в пользе подобного строгого, аналитического, непосредственного осмотра, и смело скажу, что без сего предварительного испытания никто не может полагать себя в силах участвовать в управлении частью, окруженной столь великими затруднениями и требующей, едва ли не более всех прочих, способности не увлекаться своими собственными теориями и опытами и не слишком вверяться теориями и опытами других.
Впервые опубликовано: Сборник постановлений Министерства народного просвещения. Т. 2. Отд. 1.1825-1839. СПб., 1875. Стб. 503—529.
Исходник здесь: http://dugward.ru/library/uvarov/uvarov_otchet_po_obozreniu.html