Отчет помощника начальника экспедиции П. К. Козлова (Козлов)

Отчет помощника начальника экспедиции П. К. Козлова
автор Петр Кузьмич Козлов

Опубл.: 1899. Источник: az.lib.ru • Тянь-Шань, Лоб-нор и Нань-Шань.
Приложения в виде многостраничного tif файла.

П. К. Козлов Тянь-шань, Лоб-нор и Нань-шань (Отчет помощника начальника экспедиции 1893—1895 гг., опубликовано в 1899 г.)

П. К. Козлов. Русский путешественник в Центральной Азии.

Избранные труды к столетию со дня рождения (1863—1963)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава I. В области среднего Тянь-Шаня

Глава II. В области среднего Тянь-Шаня (продолжение)

Глава III. Оазис Кызыл-сыныр и окрестная пустыня

Глава IV. От Кызыл-сыныра через Лоб-нор в Са-чжоу

Глава V. Весна в Са-чжоу и знакомство с Нань-шанем

Глава VI. Нань-шань и ключ «Благодатный»

Глава VII. Мои экскурсии в Нань-шане

Глава VIII. Очерк пути от Курлыка к Желтой реке и обратно

Глава IX. Поездка в хребет Южно-Кукунорский

Глава X. Следование к родным пределам

Таблицы географического распределения млекопитающих и птиц в местностях, исследованных В. И. Роборовским и П. К. Козловым во время их трехлетнего 1893—1895 гг. путешествия в Центральной Азии

Глава первая В ОБЛАСТИ СРЕДНЕГО ТЯНЬ-ШАНЯ

Исходный пункт путешествия. Как и в минувший раз^[1], так и теперь исходным пунктом нашего путешествия был избран город дорогого нам имени — Пржевальск. Тогда наш путь имел направление к западу, на этот же раз совсем обратное — на восток, к господствующему на большом протяжении массиву Тянь-шаня Хан-тенгри, «царю небес», который уже привлекал взор молодого П. П. Семенова, «открывшего эру русских исследований внутренней Азии», своим подавляющим величием и особенным блеском ледяных венцов… Достаточно взглянуть на отчетную карту путешествий незабвенного H. M. Пржевальского, чтобы видеть среди его путей и маршрутов других путешественников широкую полосу, протянувшуюся к востоку-юго-востоку, по которой еще во многих местах не ступала нога европейца, и убедиться в удачно намеченном районе; тем более, что на пути следования экспедиции, у южного подножья Небесных гор, в виду двух высочайших массивов этих гор Хан-тенгри и Богдо-ола, она должна была устроить метеорологическую станцию, в отрицательной низменности, открытой экспедициями М. В. Певцова и братьев Грум-Гржимайло.

К половине июня закончены были на границе хлопоты по снаряжению экспедиции, когда каждый член ее мог отдаться своим личным интересам. В свободные минуты мысль охватывает широкий горизонт и неудержимо стремится в покинутые места, где так недавно жил с дорогими и близкими людьми, воображение рисует их живые образы и какое-то особенное чувство невольно подсказывает обобщиться с ними заочно. Наконец и это исполнено. Остается на все время странствования одно глубокое святое сознание успешно выполнить свою завидную задачу и тем самым по возможности служить заветам, начерченным великим учителем, к могиле которого мы так часто приезжали по вечерам. Здесь, у этой могилы, которая раскрылась на наших глазах и приняла прах великого человека, пробуждались каждый раз скорбные воспоминания о недавнем прошлом.

Мавзолей Пржевальского. Дивна, величественна картина природы: «Она так врезалась неизгладимыми чертами в моей памяти, — говорит маститый П. П. Семенов, — что я как бы вижу ее перед собою, обращаясь от только что закрывшейся могилы к заветному югу. Широко раскинулась вправо синяя поверхность необъятного к западу озера. Впереди высится горная стена Небесного хребта, образующая вправо окраину озера, увенчанную непрерывным рядом снежных вершин. Чем далее к западу, тем ближе прикасается этот белоснежный венец к синей поверхности озера, а на его оконечности снежные вершины кажутся как бы утопающими в волнах Иссык-куля»^[2]. Недаром же у местных номадов сложились поэтические сказания, клонящиеся к обереганию праха русского богатыря сонмом духов, прилетающих по ночам с Небесных гор и витающих у мавзолея.

Выступление экспедиции. 15 июня 1893 г. караван экспедиции после напутственного молебна медленно зашагал по улицам Пржевальска. Многолюдная толпа пеших и конных провожала нас далеко за город, где местный кружок соотечественников^[3] сердечно предложил нам хлеб-соль под заранее воздвигнутым белым шатром. Еще несколько минут, и мы уже, получая вслед пожелания счастья и успеха, рысью понеслись к своему каравану, который по широкой ровной степи шагал особенно успешно. Так началось путешествие.

Погода стояла отличная: ясная, тихая, теплая. Небо было прелестного синего цвета. Соседние снега ярко блестели. В воспоминании чередовались картины прежних странствований; эти воспоминания да запас сил и энергии дружной экспедиционной семьи, а с тем вместе и надежды на успех в тяжелом, но славном предприятии облегчали предстоявший труд.

Ее [экспедиции] шаги по родной территории. Первые 200 верст мы шли по родной территории, среди тучных пастбищ, которые или раскидывались по междугорным долинам, или поднимались высоко в горы. Точно так же двигался и наш караван то внизу среди долины, где преобладали травянистые заросли, казавшиеся пестрым ковром, то высоко у скал, окруженных еловыми лесами, то между указанных зон, и всюду нам представлялась животная жизнь в полном разгаре. С юга от вечных снегов бежали большие и малые ручьи, порою низвергавшиеся в виде серебристых лент среди хвойной зелени и несущие свои воды в главные реки, которые более спокойно катились по дну широких долин, сливаясь в один общий озерный бассейн. Бивуак располагался в лучших местах, а потому очень часто наблюдения всякого рода производились поблизости: здесь отыщешь гнездо, убьешь птичку, подметишь вдали зверя, поймаешь бабочку или ящерицу, выкопаешь цветочек и пр. Отсюда же по временам производишь ряд засечек для пополнения съемки. Много раз вернешься в палатку и много раз ее оставишь.

Неприятное соседство барантачей. Кочевники-киргизы с своими многочисленными стадами встречались почти ежедневно. Эти номады по ночам нас беспокоили нередко, в особенности вблизи урочища Кар-кары, где в это время была многолюдная, ярмарка. То барантач^[4] промчится с диким криком, то более трусливый вор, пробираясь в высокой заросли, обрежет аркан у лошади и так же незаметно скроется во мраке ночи. Надолго затем тихо в широкой равнине, пока опять не пронесется тревожный лай псов, беспокоимых или зверями, или теми же лихими барантачами, но которым, как и у нас на бивуаке, иногда раздавались выстрелы. Порою же совершенно мирно, как мирен и летний вечер в горах, когда солнце скрывается за горы, в долине ложатся сумерки, стада уже возвратились к жилищам обитателей, и лишь одно-два запоздавших поспешно бредут вниз с соседних холмов; барашки прыгают, блеят и резвятся около своих матерей. В соседнем лесу пение мелких птичек смолкло; только перепела и дергачи усердно кричат, вторя друг другу, и тем самым напоминают места нашей родины.

В конце июня экспедиция направилась к северному подножью Хан-тенгри, у которого убедилась в возможности переправиться через многоводные данники Текеса, а потому снова перешла к берегам последнего. К северу от этой реки местность несла пустынно-степной характер, где общий ландшафт уже не производил ласкающего впечатления. Тем тяжелее было миновать густые леса, живописно укрывавшие скаты гор, не познакомившись с их богатством, не проникнув, хоть слегка, под их густою сень. Много раз в течение своего продолжительного странствования мы с В. И. Роборовским вспоминали эту замечательную местность…

Долина р. Текеса, ее флора и фауна. Река Текес грозно бежит в долине, обставленной с севера и в особенности с юга высокими горами. Общее направление реки восточное--северо-восточное. Из многочисленных правых притоков ее в нижнем течении главные два — Кок-су и Джергалан. По принятии их Текес скрывается в ущелье передовых гор и, вырвавшись на простор, сравнительно спокойнее течет на север и впадает слева в р. Или.

Вторично выйдя, на Текес, мы прошли по левому берегу его около 100 верст и затем снова перебрались, на примитивных ладьях, на противоположный берег. В пройденном месте описываемая река течет разбившись на рукава, образуя красивые острова, густо поросшие тополем (Populus sibirica), ивой, мелколистной березой, рябиной, колючей облепихой, жимолостью, белой розой и другими кустарниками; все это перевито стеблями золотистого ломоноса и вьюнками, поднимающимися высоко по деревьям. По опушке густых, местами непроницаемых зарослей и на открытых влажных луговинах попадаются ежевика, костяника, барбарис и многие другие растения.

В окрестных горах и по реке среди зверей довольно обыкновенны: медведи, кабаны, маралы, косули, барсуки, волки, лисицы, сурки, зайцы и более мелкие грызуны. Пернатое царство сравнительно разнообразнее; всего нами замечено было свыше 100 видов, и по богатству отрядов, конечно, воробьиный занимал первое место. Здесь нередко встречались сизоворонки (Coracias garrula), которые держались опушки леса, сидя на вершинах сухих деревьев, тогда как щурки-пчелоеды (Merops apiaster) по целым дням носились в воздухе, монотонно перекликаясь в высоте; по боковым тихим ручьям можно было найти зимородка (Alcedo ispida), наблюдавшего за маленькой рыбешкой, по соседству с ним ютилась водяная оляпка (Cinclus leucogaster); под колючей облепихой шныряли с молодыми монгольские фазаны (Phasianus mongolicus); на степной части долины пролетали отдельными парами и стайками большие дрофы (Otis tarda); крупные хищники — гриф монах (Vultur monachus), гриф снежный (Gyps himalayensis) и бородач-ягнятник (Gypaëtus barbatus) — обыкновенно высоко кружились в лазури неба. Лучшими певцами этих мест могут считаться варакушка (Cyanecula caerulecula), соловей красногорлый (Calliope pectoralis), голубая синица (Cyanistes cyanus), чеккан-соловый (Saxicola isabellina), Pratincola maura var. Przewalskii и немногие другие.

Энтомологическая фауна бедна разнообразием, но богата количеством особей следующих добытых нами пяти видов чешуекрылых: Zygaena Pilosellae, Lycaena Pheretiades var. Tekessana, Melitaea Parthenie var. Alatauica, Cabera Exanthemata и Coenonympha Iphis var. Mahometana.

Жители Текеса — монголы-олюты — занимаются скотоводством, охотой и немного земледелием, преимущественно засевая свои небольшие пашни ячменем и просом. Поля возделываются плохо, но дают хороший урожай. Многочисленные их табуны лошадей и стада баранов круглый год пасутся на богатых степях Текесской долины.

Горный путь до Юлдуса. Вскоре затем экспедиция оставила долину Текеса и по притоку его Кок-су втянулась в горы, служащие непосредственным продолжением Музарта. Северный склон последних нес прежний характер: вершины гор окутаны вечными льдами, дающими начало массе больших и малых ручьев, каскадов и речек, которые, несясь с ужасной быстротой, проложили себе узкие, глубокие ущелья. Средний и нижний пояса, будучи достаточно орошены, развертывали приветливые растительные формы: первый изобиловал альпийскими лугами, второй представлял темную сплошную ленту хвойной зелени^[5]. Представители животного царства были почти те же, что и раньше.

От времени до времени мы встречали кочевников-киргизов, везде относившихся к нам радушно; когда караван следовал вблизи аула, то обыкновенно и стар, и мал, и мужчины, и женщины, выбегали к нам навстречу и выносили молоко и кумыс. То же самое происходило и на нашем бивуаке, располагавшемся по соседству о номадами, в особенности с теми, которые более десяти лет прожили под покровительством России.

В описанной части гор маршрут экспедиции пролегал в том же восточном направлении около 200 верст, изображая интересную кривую, которая проходит то на границе среднего и нижнего поясов гор, то поднимаясь ко льдам, то опускаясь на дно глубоких ущелий. На всем означенном протяжении караванные животные сильно утомлялись и требовали частых дневок, что, в свою очередь, давало возможность экспедиции ближе ознакомиться с естественноисторическим богатством страны и шире пополнять свои нарождавшиеся коллекции. У перевала Мухурдай, абсолютная высота которого простирается до 11 400 футов, где мы так близко стояли к главной снеговой цепи, был замечен, среди прочих альпийских растений, интересный вид из рода Saussurea, цветы которого собраны в букет, прикрытый множеством листьев, свернувшихся внутрь и образующих нечто вроде кочана капусты, как характерно выразились наши казаки при виде этого растения. Тут же наблюдались улары (Megaloperdix himalayensis), которые днем спускались на дно ущелий и кормились с довольно крупными птенцами, а по утрам раздавались звонкие голоса этих птиц высоко в скалах, где они ночуют. К сожалению, удачно поохотиться за этими альпийскими представителями пернатых, как в большинстве случаев и бывает, не удалось.

Охота на оленя. Но зато с приходом на следующий день в широкое ущелье Джергалана, где наш бивуак красовался в живописной местности, откуда к югу блестели льды, а к северу скрывались за горизонт темные заманчивые заросли леса, мы были порадованы моей и урядника Шестакова охотой, обогатившей зоологическую коллекцию прекрасным экземпляром молодого оленя.

В своей охотничьей экскурсии к северу по ущелью мы незаметным образом спустились довольно низко; я шел по дну ущелья вблизи реки, Шестаков же пробирался более трудным путем у правой подошвы горного ската. Порою мы приостанавливались, зорко оглядываясь по сторонам. Малейший треск в соседних кустах всегда служил заманчивой загадкой, как и всякий силуэт вдали, напоминающий зверя, когда призывается на помощь бинокль. Много раз охотник и оживет надеждою и разочаруется сомнением. В последнем, как и теперь, случае присядешь на берег реки и залюбуешься красотами природы. К востоку и западу далеко поднимаются луговые откосы, по которым островами залегают площади леса. На западном гребне, обильно освещенном лучами солнца, появилась фигура всадника, который, точно призрак, продвигался вдоль цепи увала и исчез за ним. Оттуда же грациозно попрыгала вниз косуля и в первой заросли леса пропала бесследно. Поблизости монотонно шумящих вод показался заяц, затем другой, и оба, попрыгав немного и почистив лапками мордочки, скрылись в ту же прибрежную чащу, откуда все время неслись мелодичные звуки голубой синицы и тревожный щебет дрозда-дерябы. К югу, куда так часто устремлялся взор, резко выделялись снеговые, куполообразные вершины главного хребта, тогда как наш бивуак, уже окутанный тенью, рисовался бледной точкой на фоне общей зелени. К северу вниз, где представлялось сплошное дно темно-зеленой хвои, скрывавшейся за горизонт, было особенно оригинально и привлекательно, как одинаково и ярко-синее небо вверху, откуда там и сям спускались дугою заоблачные пернатые… Пройдя немного вперед, неожиданно появилась фигура благородного зверя; робкое, грациозно стоявшее на высоком обрыве животное, поводив головою в стороны, быстро помчалось в горы; на мои выстрелы подоспел и Шестаков, вышедший навстречу зверя. Еще несколько общих выстрелов, и олень покатился по луговому откосу на дно ущелья.

Оригинальная местность. На всем дальнейшем пути к Большому Юлдусу экспедиция продолжала пересекать отроги главных цепей. Густые заросли леса отошли к северу. Взамен их стала появляться роскошная степная растительность, которая взбегала и на вершины конгломератовых, характерно размытых возвышенностей, принявших от времени самые странные и затейливые формы. По вершине одной, особенно оригинальной возвышенности, где ютится много тэке (Capra sibirica), по зарям рисуются силуэты высоких и низких елей, что и послужило у туземцев поводом к названию этой возвышенности Карагай-тас, т. е. изображение ели. Тут же, вблизи, указанные цепи гор сблизились, образуя заметную лишь с запада водораздельную седловину, граничащую бассейны рек Текеса и Хайдык-гола.

Водораздел. Перевал Карагай-тасиын-дабан, которым мы легко проникли на плато Большого Юлдуса, поднимается до 10 125 футов над уровнем моря. Отсюда открылась возвышенная долина, имеющая весьма слабое падение к востоку, но значительно расширившаяся по мере нашего движения в эту сторону.

Следование по Большому Юлдусу. Прибыв в урочище Кара-нор, лежащее на правом берегу реки Бага-юлдус-гола, выше впадения ее в Хайдык-гол, экспедиция расположилась бивуаком на несколько дней для большего ознакомления с Большой Звездой^[6] и свидания с местными властями, от которых потребовались проводники для сопровождения каравана, и легкого разъезда, давно решенного впервые выделить отсюда.

Климат за минувшее время. Общее состояние погоды за истекший период времени было следующее: ясных и полу ясных дней насчитывалось больше, нежели сплошь облачных. Показания термометра часто колебались, как колебался и самый маршрут в горах. При поднятии становилось прохладнее, а по мере спуска вниз — температура повышалась. Дожди были обильнее в верхнем и среднем поясах гор, нежели в нижнем. Нередко приходилось наблюдать грозовые свинцовые тучи, густо скоплявшиеся вблизи снеговых полей и разрешавшиеся там продолжительным ливнем, тогда как в долине и по предгорьям падало лишь всего несколько капель. По ночам случались обильные росы. Горный воздух был всегда чист и прозрачен. Ветры дули преимущественно днем и чаще в долинах, нежели в горах, где по ночам всегда замечалось слабое движение воздуха, направлявшегося по ущелью сверху вниз.

Описание Большого Юлдуса. Большой Юлдус был, по всему вероятию, в одну из отдаленных геологических эпох дном обширного альпийского озера, часть которого составлял Малый Юлдус, орошаемый ныне. р. Бага-Юлдус-голом. Представляя замкнутую и вытянутую по длине от запада к востоку^[7] котловину, описываемый Юлдус имеет степной характер. Абсолютная высота Большого Юлдуса простирается в среднем около 8000 футов. С севера ограничивают два хребта — Нарат и Ихэ-Рибен-ула, лежащий восточнее, тот самый, который окаймляет Малый Юлдус с юга. Указанные хребты дики, скалисты, вполне несут альпийский характер и второй местами переходит за снеговую линию. На юге непрерывно тянется вечноснеговая громада Тсюдыр-ула, которая, по мере удаления на запад, выше и выше уносит свои дивно блестящие на солнце ледяные венцы в яркую синеву неба. В обратном же направлении полуденные горы последовательно мельчают. С востока плато Юлдуса преграждается стесненными отрогами главных гор, среди которых впервые, вероятно, понеслись воды внутреннего исчезнувшего озера, как теперь излишек влаги сливается по руслу Хайдык-гола, прорвавшего в среднем течении дикую теснину. В означенном районе вершины береговых террас высоко подняты над уровнем реки, образуя холмистое, изрезанное частыми ущельями плато, на котором расстилаются привольные пастбища. В нижнем же течении описываемая река снова вырывается на простор, продолжая довольно быстро катить свои прозрачные воды к берегам озера Баграш-куля.

Река Хайдык-гол, разрезающая приблизительно пополам Большой Юлдус, описывает затейливые извилины среди массы больших и малых озерков, блестящих под косвенными лучами солнца так ярко, что монголы не даром назвали это место «звездой».

Его растительное и животное царство. Ближе к окрайним горам эта равнина приподнята и покрыта лучшею травянистою растительностью, которая по предгорьям уже мешается с низкими, корявыми кустарниками: Caragana, Salix и Potentilla; деревьев же на Юлдусе нет вовсе.

Млекопитающими Юлдус очень богат. Из крупных зверей там водятся: медведи бурый и чалый (Ursus leuconyx, U. isabellinus), архары (Ovis Polii), тэке (Capra sibirica) и, несмотря на безлесие, маралы (Cervus marol) и косули (Cervus pygargus). На обширных болотах иногда встречаются кабаны. Весьма обильны на Юлдусе волки (Canis lupus) и в особенности лисицы (Canis vulpes, чаще же С. melanotus), успешно преследующие многочисленных полевок (Arvicola). По словам торгоутов, местные лисицы особенно ценны за свою мягкую длинную шерсть, которая на луговом плато не вытирается, как это бывает в местности, изобилующей кустарной зарослью. По степям и горным долинам везде множество тарабаганов (Arctomys dichrous); этими зверьками по временам лакомятся медведи, извлекая сурков из их разрушенных жилищ. Из других грызунов не редки суслики (Spermophilus Eversmanni), или зурмуны, как их называют торгоуты.

На Большом, как и на Малом Юлдусе, по обоим берегам р. Хайдык-гола рассеяны на большое пространство кочковатые болота (сазы) и озерки. На последних среди плавающих и голенастых птиц были замечены следующие виды: гуси серый и горный (Anser cinereus и A. indicus), турпан (Casarca rutila), утки — кряква (Anas boshas), полуха (Chaulelasmus streperus), нырки (Fuhgula ferruginea, F. ferina), крохаль (Mergus merganser), баклан (Phalacrocorax carbo); в небольшом количестве лебедь (Cygnus musicus?). В более недоступных местах важно расхаживали цапли белая и серая (Ardea alba и A. cinerea), журавль серый (Grus cinerea), аист черный (Ciconia nigra). Над рекою пролетали чайки (Larus ridibundus) и крачки (Sierna hirundo tibetana и Hydrochelidon nigra). Там и сям. наблюдались кулики-улиты (Totanus calidris, T. glottis, T. ochropus), кроншнеп (Numenius arquatus), береговик серый (Actitis hypoleucos), песочник малый (Tringa Temminckii), чибис (Vanellus vulgaris) и Charadrius. Из других же птиц, гнездящихся на Юлдусе, можно было видеть при. берегах реки: орланов (Haliaëtus albicilla и H. leucoryphus), скопу речную (Pandion Haliaёtus), луня (Circus cyaneus), сову (Otus), шеврицу (Anthus aquaticus), плисиц (Motacilla personata, M. melanope и M. ciireola), камышовку (Dumeticola), варакушку (Cyanecula suecica); по степи: орла бурого (Aquila nipalensis), сарычей (Buteo ferox и В. hemiptilopus), соколов больших (Falco), пустельгу (Тinnunculus alaudarius) и чеглока (Hypotriorchis subbuieo), коршуна (Milvus melanotis), ворона (Corvus corax), ворону (Corvus corone), ласточку деревенскую (Hirundo rustica), стрижа (Cypselus apus), чеккана (Saxicola isabellina), овсянок (Emberiza); в горах: ласточек горных (Coule rupestris и Chelidon lagopoda), вьюрка (Montifringlla nivalis), водяную оляпку (Cinclus leucogasier), Pratincola maura. Из оседлых птиц в тех же горах не редки: грифы черный (Vultur monachus), белый или снежный (Gyps himalayensis) и бородач-ягнятник (Gypaëtus barbatus), орел-беркут (Aquila nobilis), красноклювая клушица (Pyrrhocorax graculus), улар гималайский (Megaloperdix himalayensis); в степях — жаворонок (Otocorys albigula).

Экскурсируя в низовье долины Бага-Юлдус-гола, мы встречали множество бабочек, среди которых выделялся вид Parnassius Discobolus; в меньшем количестве как здесь, так и в других местах описываемой долины наблюдались Colias Staudingeri, Erebia Kalmuca и очень распространенная в Тянь-шане Coenonympha Iphis var. Mahometana.

Историческое прошлое народов. На Юлдусе, в одном из громадных луговых цирков, знаменитый Тамерлан, выступивший в поход против Кашгарского владетеля, давал свидание пяти армиям, которые подвигались разными дорогами через Небесные горы и которым дано было поручение истребить всех жителей, найденных на пространстве между озером Зайсаном на севере и озером Баграшем на юге. Императорский шатер был поставлен в центре равнины, и разрушитель мира восседал на золотом троне, блиставшем драгоценными камнями. Вокруг пышного ханского павильона теснились менее высокие, но все роскошно убранные дорогими тканями и разными украшениями, палатки эмиров; почва исчезала под оплошным покровом из разноцветных ковров. По окончании приготовлений к пиршеству, эмиры и князья были допущены, в знак особой милости, к целованию следа шагов своего грозного повелителя; все получали подарки, и воины были вне себя от восторга^[8].

Причины тяготения номадов к Юлдусу. Эти обширные луга, видевшие Тамерлана во всей его славе, составляют обетованную землю для пастухов-номадов; ни в одной долине кочевники не находят более питательных трав для своих стад, более здорового климата, и в летнее время скот их не беспокоят ни оводы, ни комары. Неудивительно, что за эти великолепные пастбища много раз враждовали между собой различные кочевые племена, оспаривая их одно у другого. Не один раз, конечно, Юлдус оставался и совершенно свободным от кочевников, что было замечено в первое посещение европейцев^[9] его малой части, когда повсюду бродили дикие животные, представлявшие богатую добычу «первому исследователю природы Центральной Азии».

Современное положение страны и ее обитателей (1893 г.). В настоящее время, как и до дунганского разгрома, Юлдус обитаем монголами-торгоутами, пришедшими сюда с севера из-за Тянь-шаня^[10]. Управляются торгоуты ханом, ставка которого на границе Юлдусов — летом, а на низовье Хайдык-гола — в другие времена года. В наше там пребывание обязанности правителя нес избранный регент, совместно со вдовою умершего недавно хана, оставившего десятилетнего наследника.

Номады фактически знают только своего хана. Живя полной жизнью своего народа, хан, действительно, близок к нему и очень любим и почитаем им. Слово «хан» у торгоутов священно, как и всякое о нем воспоминание в разговоре, когда лица номадов принимают строгие и. благоговейные выражения. При встрече с своим правителем, монголы быстро спрыгивают с седел и кланяются ему до земли, то же проделывают и проходя мимо ставки хана. Короче — хан для монголов все — царь и бог.

На Юлдусе монголы живут летом и исключительно для скота, уход за которым возлагают главным образом та женщин или подростков, исключая табунов лошадей, пасущихся почти всегда под присмотром здоровых и лихих парней; большинство же мужчин — охотники, рыскающие по степи и в горах за зверями. Скотоводство, благодаря чудным пастбищам, стоит очень высоко. Здесь разводят лошадей сотнями, тысячами; нередко встречаются славные иноходцы, составляющие гордость Юлдуса. Многочисленные стада баранов пестреют всюду пред глазами путешественника и на Юлдусе, и на среднем течении Хайдык-гола, где они держатся не только по волнистому плато, но даже пробираясь и в соседние альпы. Сравнительно в меньшем размере заметно разведение крупного рогатого скота, необходимого монголам при земледелии, которое зарождается в низовьи Хайдык-гола и по северному побережью Тевгиз-нора (Баграш-куля). В последних местах пасутся и верблюды, без которых монгол не может считаться вполне состоятельным. Ценя скотоводство выше всех занятий на свете и черпая в скотоводстве полное счастье, номад не может жить иначе, как только для скота. Вот почему и первое приветствие у сына степей относится к скоту, а не к человеку; впрочем, номад и прав отчасти, отвечая удивленному европейцу: «Добро человека цело, он спокоен».

Отдаваясь другому занятию на Юлдусе — охоте, монголы имеют у себя кремневые ружья. Почти ежедневно приходилось встречать одного или несколько монгольских всадников, с ружьями за спиною и привязанными у седла тарбаганами. Охотники-торгоуты стреляют всяких зверей, водящихся в окрестности; добытые шкуры туземцы сбывают изредка наезжающим сюда китайским торговцам и дунгунам, как и дорого ценимые в Китае маральи рога. «Последняя, столь выгодная добыча заставляет охотников-промышленников, русских и инородцев, неустанно преследовать маралов в течение весны^[11] на всем громадном пространстве Азии — от Туркестана до Японского моря».

Неожиданное свидание с чейбсенским хутухтой (святитель). Появление экспедиции на Большом Юлдусе для монголов было неожиданностью, и первые встречные номады казались нам не особенно приветливыми^[12]. Не менее того и мы были удивлены пребыванию на Юлдусе чейбсенского хутухты, нашего старого знакомого по путешествию Н. М. Пржевальского. Этот хутухта прибыл сюда по приглашению хана замаливать грехи номадов, караемых небом ниспосланной эпидемией, которая уносила много жертв. Узнав о приходе экспедиции, хутухта пожелал с нами видеться и после первой встречи своим обаянием воздействовал и на народ, и на его правителя. До того времени отказывавшие нам во всем просимом торгоуты по одному слову хутухты смирились и доставили экспедиции требуемых проводников, что дало возможность главному каравану пройти по р. Хайдык-голу.

В высшей степени симпатичная личность хутухты привлекла нас к себе и по другим причинам. Хутухта оказался сведущим во многих отношениях и своими сведениями мог удовлетворить любопытство всякого европейца. Он нам показывал много европейских вещей, пригодных для путешествия, толково говорил о значении каждой; между прочим, хутухта располагал географической картой, на которой проложил два маршрута с собственными пометками: один маршрут, приведший его из Чейбсена в Юлдус, другой — от того же пункта до столицы Тибета Лхасы. Беседуя с нами, хутухта также отмечал на карте интересующие его места. По личному признанию хутухты, легко было видеть, что покойный H. M. Пржевальский, впервые появившийся^[13] в Чейбсен-хите во время дунганского погрома в числе четырех человек, произвел, как на святителя, так и на весь народ, сильнейшее впечатление. Мятежники не осмелились продолжать дальнейшую осаду монастыря. С одной, главной, стороны гений европейца, с другой — представитель божества буддийского мира послужили непобедимой силой, пред которой этот ураган пронесся мимо… С того времени хутухта хранит о великом путешественнике особенную память и при каждом, как и теперь, удобном случае с гордостью показывает портрет H. M. Пржевальского^[14].

Моя поездка в Северную Кашгарию. Итак, во время нашего пребывания на Юлдусе обстоятельства нам благоприятствовали: 2 августа я был уже готов к выступлению в путь, в сторону от главного каравана, который направился днем позднее. Маршрут моей экскурсии намечался в следующих общих чертах: пересечь полуденные горы и спуститься до южной притянынаньской дороги в г. Куча, откуда по другому перевалу через те же горы вступить в долину Хайдык-гола и следовать до ее низовья, где условлено соединиться с караваном. Моими спутниками были вольнонаемный сарт-калмык Ульзабад Катаев^[15] и местный торгоут. Наш маленький караван состоял из трех верховых и одной вьючной лошади. В полдень, когда перестал с утра моросивший дождь, мы оставили бивуак.

Переправившись через реку Бага-Юлдус-гол^[16], которая здесь же вступает в болотистую долину Хайдык-гола, мы направились северной окраиной последней, держа курс на восток. Слева, в том же направлении, тянулся хребет, отделяющий Малый Юлдус от Большого; своими мягкими, луговыми предгорьями он касался нашего пути. По всей долине Юлдуса виднелись юрты номадов и их многочисленные стада. Над рекою сновали пернатые обитатели; и первым, и вторым. — простор и приволье.

Река Хайдык-гол. Пройдя около 30 верст, мы сильно уклонились на юго-восток и вскоре достигли передовой каменистой возвышенности, омываемой рекой с юга. С вершины этой возвышенности нашим глазам представилась поэтическая картина. Я не мог не уделить нескольких минут для того, чтобы более запечатлеть ее в памяти. Действительно, вверх по течению реки — чудная панорама. Заходящее солнце затейливо играло своими лучами сквозь дымку облаков, многочисленные озерки, вкрапленные в изумрудную прибрежную зелень, блестели, подобно зеркалам. Оригинальную картину представляла сама река у подножия скал, где, извившись змеею несколько раз, она точно опоясывала всюду разбросанные озерки — это была река Хайдык-гол!.. Доселе недоступные ее берега сдавились каменными грядами. Спокойно и плавно несутся ее светлые воды. Течение широкой^[17] и глубокой^[18] реки скорое. Дальше к востоку река капризно извивается в крутых берегах, меняя свое прежнее направление на юго-восточное.

Урочище Башлык. Означенное урочище слывет под названием Башлык. Здесь, на левом берегу, на луговой террасе, приютилась походная кумирня, в которой до полночи раздавались звуки барабанов и морских раковин. Утром над рекой лежал густой туман, который несколько задержал наше выступление. В этом же месте устроена переправа с одного берега реки на другой. Перевозом заведуют соседние ламы. Перевозные средства — самые примитивные: деревянный ящик, позволяющий вместить в себя до 20 человек. Уложив свой багаж, мы, при помощи двух лошадей, которых ламы держали за хвосты и поводья, удачно переехали на противоположный берег.

Движение южной окраиной долины. Теперь нам предстояло вновь движение по Юлдусу; на этот раз вверх и по южной окраине долины, которая несет прежний характер. В два дня мы достигли намеченного заранее для перехода через хребет ущелья реки Кюкжюяныка, перейдя предварительно три незначительные речки, текущие с южных гор, и в середине пути миновав сыпучие пески, залегавшие невысоким, но длинным увалом. Кроме того, немного ниже нашего вступления в ущелье названной реки, последняя принимает справа многоводный приток Цаган-сала, названный так за свою чистейшую, как кристалл, воду. Эта река, через которую нам также пришлось переправиться, бежит с полуденных гор; истоки ее, как после выяснилось, находятся в двух днях пути на перевале снегового хребта. По словам торгоутов, ущелье Цаган-сала дикое, узкое и обильно громадными валунами; река несется с весьма большой быстротой, часто падая каскадами. И без того трудный проход окончательно загражден кашгарцами, устроившими в нем нечто вроде укрепления.

Ущелье Кююкюннык. Ущелье Кююкюннык, в котором мы провели несколько дней, характеризуется своею длиною (около 80 верст), втрое, а местами и вчетверо превосходящею ширину того же общего склона хребта Теюдыр-ула. Это интересное явление объясняется узловою связью гор и крутым, дугообразным изломом снеговой цепи к северу, откуда выделяется могучий отрог, составляющий западную сторону описываемого ущелья. Второю особенностью последнего можно считать непрерывные льды южной цепи, не представляющей удобных седловин для горных проходов, хотя подъехать к большинству подножий ледников не особенно трудно. Граница снеговой линии поднимается здесь на 12 500 футов над уровнем моря.

Общее направление рассматриваемого ущелья на восток-юго-восток. Местами суживаясь (до 1/2 версты), местами расширяясь (в 1 версту), ущелье Кююкюннык в нижнем поясе гор обрамлено луговыми террасами, круто ниспадающими к узкому, каменистому ложу, по которому с шумом несутся высокие волны реки. Более спокойное течение ее приходится на средний пояс гор, где она стремится по широкому руслу несколькими рукавами, и, наконец, в верхнем течении снова крутое падение и снова громкое бурление источников, дающих начало Кююкюнныку.

Первый ледник. Здесь, между несколькими горными вершинами, залегает могучий ледник, имеющий 3—4 версты протяжения. В нижнем, северном направлении ширина его меньше, нежели в верхнем, где он спускается значительно круче к северо-востоку. В своем подножье лед имел едва несколько футов толщины, тогда как в середине ледника эта толщина превосходила, быть может, сотню футов. Кое-где заметны были неправильные трещины и воронкообразные возвышения.

Боковых морен было две — с восточной и западной стороны. К подножью ледника то и дело скатывались большие и малые камни вместе с грязными ручьями воды. Среди разнообразного шума непрерывной физической деятельности ледника резко выделялся гул быстрого потока, выбегавшего из-под него. Ледник сверху был покрыт снегом, глубина которого увеличивалась по мере приближения к голове ледника, где повсюду свежевыпавший снег блестел яркой белизной. Верхняя граница описываемого ледника возвышается до 13 500 футов над уровнем моря.

Осмотрев ледник и убедившись в невозможности перевалить через хребет в этом месте, мы повернули обратно и к вечеру достигли той части ущелья, где я, еще следуя в передний путь, временно останавливался, будучи в раздумье, куда лучше направиться.

Большое знакомство со вторым. 7 августа, чуть забрезжила заря, я с проводником налегке уже поехал вверх по новому ущелью, откуда дул довольно свежий ветерок. К 8 часам утра мы достигли подошвы двух, лежащих по соседству, ледников. Более доступный тянулся дугою сначала к югу, а потом к юго-западу. Верхней границей ему служил острый гребень хребта, местами засыпанный снегом. Длина этого ледника достигала 5 верст, при наибольшей ширине в середине около 70 сажен, по вертикальному же направлению ледник простирался более 1300 футов. Внизу на поверхности ледника темнела каменистая осыпь; вверху же, как и прежде, залегал толстый слой ярко блестящего снега. Главная трещина ледника шла продольно и занимала середину ледяной массы.

С юго-западной стороны крутого гребня то и дело сыпались подтаявшие обломки камней; снежные обвалы случались также — следы недавних разрушений кое-где были заметны. Внизу, с солнечной стороны, ледник граничит с валунами и сравнительно небольшими камнями, сложенными грядами.

В общем казалось, что ледник был доступен, и я, не теряя, времени, последовал вверх. Внизу при лошадях было оставлено все, что могло тормозить наш путь; взяты лишь анероид, буссоль, бинокль и прочие мелочи. Вначале я пробирался с проводником частью по камням, частью по самому леднику; затем шел один и исключительно по ледяному полю. Дважды слегка проваливался, но, идя более осмотрительно, к 10 часам утра успешно поднялся на вершину гребня. Моему взору предстал бесконечный лабиринт гор — на юго-востоке снеговых, на юге — темных, безжизненных, за которыми помрачала горизонт пыльная атмосфера, свойственная сухой Кашгарии. Спуск к этой стороне был страшно крутой, но благодаря лежащему снегу спуститься было возможно, что я и не замедлил сделать. Окончательно потеряв надежду перейти с лошадьми через хребет по этому перевалу, я поднялся снова на его вершину и присел на камень немного отдохнуть. Тишина… ни звука. Вот, действительно, где, в этом заоблачном мире, одиноко и сыро кругом. Но это только вначале. Немного позднее прилетела горихвостка (Ruticilla erythrogastra), с минуту посидела на камне и, сделав несколько движений хвостом, исчезла; давний след улара тонкой линией обрисовался по снегу; издалека слабо доносился писк вьюрка (Montifringilla brandti); все это свидетельствовало обратное. Внизу мелькнула тень, которую рисовал пролетавший надо мною бородач-ягнятник (Gypaëtus barbatus), описывая круги. Чуден он, когда видишь как гордо и свободно несется, точно плывет, в эфире неба.

На волос от беды. Однако пора и вниз к проводнику, которого сильно мучил разреженный воздух. К нему я возвратился в 1 час дня, расставшись в 9 утра. Но что я пережил за эти четыре часа… Спускаться обратно по леднику было чрезвычайно тяжело, таявший снег скользил под ногами. Несмотря на всю опытность в горных восхождениях, я трижды обрывался и последний раз чуть не навсегда… Зияющая пропасть ледника смотрела мне прямо в глаза. Дна ее я не видел, так она была глубока. На глазах своего номада я от одного неверного шага потерял равновесие и… с ужасной быстротой скатился не один десяток шагов. Как сейчас помню тот момент, когда я тщетно цеплялся руками за скользкий лед. Сердце мое невольно сжалось, по телу побежала дрожь. И только благодаря попутному камню, плотно сидевшему во льде, мне удалось спастись! Только тогда я свободно перевел дух и свободнее оглянулся по сторонам. Долго я расшатывал «счастливый» камень и, наконец, осторожно достав его, стал вырубать ступеньки, по которым имел возможность добраться до обнаженных утесов скал. По ним я уже смелее цеплялся и благополучно спустился к проводнику. Добрый номад встретил меня со слезами, на глазах, затем упал на колени и стал возносить благодарение богу. Меня это обстоятельство растрогало, в особенности, когда дикарь стал обмывать кровь, запекшуюся на моих руках. Платье мое, равно как и сапоги, пропитались влагой и пришли в полную негодность.

Итак, нам суждено было вернуться совсем из Кююкюнныкского ущелья.

Обратное следование. Придя к своим лошадям, которые, заждавшись нашего возвращения, немного разбрелись в поисках за мелкой травкой, мы поспешно направились к бивуаку. По дороге встретили на открытой лужайке стадо горных козлов (Capra sibirica); осторожные звери не подпустили нас на близкое расстояние; тем не менее я сделал в них несколько выстрелов и огласил горы раскатами звучного эхо; тэке быстро умчались в родные скалы.

Вернувшись на свой бивуак и наскоро напившись чаю, мы последовали вниз по знакомому ущелью. На первых порах заслышали тяжелые раскаты грома: началась гроза. Через час гроза миновала; ливень прошел, но мельчайший дождик еще моросил. Показавшееся солнце украсило ущелье чудной лентой радуги, спускавшей свои концы к его бокам. Грандиозная арка ее производила в наблюдателе неописуемый восторг. Это было дивно художественное явление природы, тем более, что подобных световых эффектов мне еще никогда не приходилось наблюдать.

Через два дня мы уже прибыли к месту слияния рек Цаган-сала и Кююкюннык. Оглянувшись еще раз на ущелье, нельзя было предполагать, чтобы там не существовал проход. Притом масса избитых тропинок, правда старых, тянулась по ущелью. Тропинки добегали до подножий посещенных нами ледников. Жителей мы не встречали, но, по словам проводника, раньше, в пору благосостояния торгоутов, ущелье ежегодно наполнялось кочевниками и их скотом. Теперь же номадам достаточно и долин привольных Юлдусов.

Флора и фауна гор. В ущельях, богатых луговыми травами и сравнительно бедных мелкокустарными формами, каковы, например, Salix, Potentilla и др., привольно живут млекопитающие; главнейшие из них — марал (Cervus maral), аргали, или каменный баран (Ovis Poliï) — предпочитают нижний пояс гор, равно как и косуля (Cervus pygargus), которую чаще можно встретить у предгорий по мягким луговым увалам; тогда как тэке (Capra sibirica) обитает в диких скалах; часто встречались рога этих животных, снесенные со скал потоками на дно ущелий. Сурок (Arctomys) ютится только в долине и при устьях ущелий; старые норы встречались и в глубине их, но, вероятно, избыток воды заставил зверьков удалиться вниз.

Пернатое царство значительно богаче: уларов (Megaloperdix himalayensis) очень много, по утрам слышался их свист; нередко раздавалась песнь завирушки (Accentor fulvescens); порхали у скал краснокрылые стенолазы (Tichodroma muraria); с писком проносились стайки каменных воробьев (Petronia petronia) и оживленнее всех были клушицы-грион (Pyrrhocorax graculus). Водяная шеврица (Anthus aquaticus) и желтая плисица (Budytes citreola) встречались также; реже других — сокол-пустельга (Tinnunculus alaudarius) и сарыч (Buteo ferox). Горные ласточки (Chelidon lagopoda и Coilie rupestris) вились у скал, щебеча свой однообразный мотив.

Климат. Погода за время экскурсии в Кююнкюнныкское ущелье стояла в общем порядочная. Дождя падало мало, хотя облачность преобладала. Ночи были, по большей части, ясные, свежие. Термометр вечерами показывал от +5 до +10°; на восходе солнца спускался ниже 0°. В 1 час дня в тени доходило до +20° С. По мере поднятия вверх становилось холодно вследствие близости снегов и более разреженного воздуха, который, по обыкновению, в горах был чист и прозрачен, равно и безоблачное небо, ласкавшее взор своею приятною синевою. Ветры случались переменные, но чаще все-таки дули от снегов, вниз по ущелью. Густой туман был однажды и, исчезнув, оставил верхний пояс гор одетым блестящим снежным покровом. Лучшее состояние атмосферы было по вечерам — всегда ясно и тихо. Луна лила свой бледный свет и озаряла отвесные скалы. Шум реки и быстрых ручьев то усиливался, то ослабевал, и животная жизнь как бы замирала.

Новое движение. Дальнейший наш путь был несколько иной и пролегал севернее первоначального. Через реку Кююкюннык^[19] мы переправились ниже слияния ее с Цаган-сала, там, где главное русло делится на три рукава. Вода неслась высокими грязными волнами, по галечному ложу. В нижней части течение ее становилось более плавным. Эта река выносит из гор большую массу минеральных частиц.

Ключ Аршан. На следующем переходе мы познакомились с местным курортом Аршан, лежащим в открытой долине, вблизи южных предгорий. Указателем означенного места служит священное обо, сложенное на насыпном холмике. Теплый ключ образует небольшой, до 30 сажен в окружности, водоемчик с чистой, очень прозрачной водой. Температура пресной, приятной на вкус, воды (в 10 часов утра 9 августа) была +20,5° С. Я опускал термометр к месту выхода ключей из земли, на глубину около 2 футов, там на ощупь было значительно теплее, нежели на поверхности. Вокруг бьющих из земли источников очень мелко; дно илистое, топкое, поросшее водорослями, между которыми шныряют рыбки. Мне с большим трудом удалось поймать два экземпляра в коллекцию.

Этот источник, благодаря целебным свойствам, приобрел большую известность. По словам нашего проводника, к нему стекается немало больных монголов, в особенности страдающих сердцем, желудком и другими внутренними болезнями. Пьющие воду из благодатного Аршана, по уверению туземцев, получают помощь; большинство совершенно исцеляется от одержимых недугов. Даже сам хан с приближенными приезжает сюда и живет по несколько дней кряду. Попили и мы из этого ключа; наш одобрительный отзыв о его воде, видимо, понравился проводнику.

Последняя наша стоянка в долине Большого Юлдуса была вблизи кочевников-торгоутов, при реке Кок-тэкенын-гол. Отсюда проводник уехал с докладом к хану. На смену ему явился более молодой и более энергичный охотник, который предложил услуги следовать по ближайшему проходу в Кашгарию. Новый маршрут лежал на меридиане общего бивуака экспедиции при слиянии Юлдусов.

Опять к югу. 11 августа мы снова выступили в путь, который направлялся на юго-юго-запад. Оставив за собою долину, караван вступил в предгорья, прорванные рекою Кок-тэкенын-гол. Река берет начало с перевала Кок-тэке, почему и носит соответствующее название. В верховье она стремительно несется прозрачным ручьем; перед выходом же из гор справа обогащается двумя вливающимися в одном месте притоками^[20]. На открытой долине река временно скрывается под земную поверхность и только у болотистых берегов Юлдуса выходит снова на свет, описывая затейливые извилины до впадения в главное русло Хайдык-гола.

Пещера-кладовая. Осенью, по словам проводника, в этом ущелье живут номады со своими стадами. В урочище Судербель тот же наш спутник указал мне на большую пещеру в горах. Последняя, подобно тоннелю, простирается далеко в недра отдельно стоящего каменистого увала. Туземцы из боязни дальше 30 сажен вглубь не проникали. На указанном расстоянии пещера сохраняет одинаковый вид полукруга^[21], который мы наблюдали и снаружи. Это природное углубление, как и многие небольшие ниши, осмотренные нами по соседству, обусловливается геологическим строением гор. Главная пещера служила торгоутам общей кладовой во время их войн с соседями. В настоящее время здесь находят приют только одни охотники, застигнутые непогодой.

Хребет Тсюдыр-ула. Хребет Тсюдыр-ула, исследованный нами на протяжении 100 верст, есть непосредственное продолжение главного массива Тянь-шаня — Хан-тенгри, о котором мы уже упоминали выше. Достигая своей кульминационной точки в горе «Царь небес», означенный массив, по мере удаления к востоку, последовательно ниспадает, хотя все же хранит характер вечноснегового хребта до перевала Кок-тэке включительно. Главная ось хребта имеет дикий скалистый гребень, заполненный ледниками, в особенности на северном склоне, где они сползают значительно ниже, чем на полуденном. Более мягкие не снеговые горы находятся восточнее указанного перевала, где эта часть хребта уже не имеет общего названия, а известна туземцам лишь под частными наименованиями.

Геологическое строение рассматриваемого хребта таково: вершина главной цепи, или гребня, состоит в ущельях Кююкюнныка (кварцевый, полосато-серый) и Кок-тэке (с известковым шпатом и кварцем) из кристаллического известняка; на северном и южном склонах близ гребня обнаруживается также известняк. Северное же предгорье, в особенности по реке Кююкюняыку, богато сланцем (известково-глинистый), обнажающимся гладко отшлифованными стенами в устьях ущелий.

Ширина хребта Тсюдыр-ула простирается до 100 верст, причем северный склон вчетверо уже южного. Первый, обращенный к Юлдусу, покрыт довольно хорошей травянистой растительностью; второй же, в особенности в среднем и нижнем поясах, опаляемый знойными лучами солнца, представляет полный контраст; здесь растительность скрыта в глубоких ущельях, на дне долин, орошенных ручьями и речками; но в верхнем поясе на северных склонах шор встречаются заросли ели, сменяющиеся ниже горным тополем, крупными и мелкими кустарниками. Открытые же серовато-желтые глинистые увалы кое-где одеты тощей кустарной и травянистой растительностью, придающей южному склону хребта монотонный характер.

Животная жизнь описываемых гор отчасти (северный склон) уже указана, отчасти (южный склон) будет указана ниже; здесь же остановлюсь несколько подробнее на представителе верхнего пояса, или диких скал, — горном козле Capra sibirica, который так часто наблюдался нами и о повадках которого мы собрали немало сведений. То же самое трактует и С. Н. Алфераки^[22].

Горный козел. «Тэк в общих чертах очень сходен с домашним козлом, от которого главным образом отличается окраскою, более короткою шерстью, более легкими и в то же время мускулистыми формами и гигантскими рогами (у стариков). Большинство виденных нами тэков были буровато-серого цвета с темным ремнем вдоль спины и темными конечностями и бородою. Борода у самок гораздо короче, нежели у самцов. Передние ноги, от колен вниз, окрашены спереди в беловатый цвет. Самые большие виденные нами рога имели около 4 футов длины…

Рог старого козла в разрезе почти треугольный и обращен широкою, выпуклою поверхностью ко лбу. На этой поверхности находятся большие узлы, сглаживающиеся по бокам рогов. По мере удаления от основания, а следовательно, и по мере утончения рога, узлы уменьшаются и становятся к концу рога неясно различимыми. Рога самок, сильно сплюснутые с боков, мало загнуты назад и едва ли когда достигают длины полного фута. Сосцов у коз четыре, но только паховые вполне развиты, как и у домашних животных. Шерсть и подшерсток у тэков коротки, но чрезвычайно густы».

В большом количестве обитают тэке горы Юлдуса. Мало тревожимые, они встречаются там нередко стадами в несколько десятков особей. Чрезвычайная скалистость гребней гор, отличные пастбища у их подножий, а нередко и по склонам, изобилие по ущельям ключей делают эту область любимейшим местопребыванием Capra sibirica.

«Тэки ночуют под скалами в ущельях. Стадо просыпается рано утром и, медленно пощипывая траву, начинает подниматься по почти отвесным стенам ущелья. Следует заметить, что тэки по окраске настолько подходят под цвет скал и груд камней вообще, что на некотором расстоянии только с трудом можно отличить их от камней и то разве при их движении.

Вожаки-самцы, которые находятся при всяком стаде, поминутно выскакивают на более возвышенные точки и иногда долго стоят неподвижно, лишь озираясь по сторонам. Если ничего подозрительного нет, стадо продолжает свое восхождение. Но вот показалось солнце и осветило и самые хребты гор с их полянами, покрытыми роскошным ковром. Пощипывая траву, животные не перестают подвигаться все выше по скату. На 10—12 тысяч футов над морем трава становится малорослою и редкою, затем начинают преобладать весьма излюбленные козлами мхи…

В ясные дли тэке достигают вершин хребта; в пасмурные же предпочитают пастись на его склонах. В первом случае тэке к 10—11 часам утра начинают опускаться к источникам на водопой. Напившись, к полдню звери опять взбираются на высшие точки, и стадо начинает мало-помалу расходиться. Далее все тэке, один за другим, ложатся на отдых, во время которого козлы всегда сторожат свой покой дозором, причем нередко приходилось наблюдать, как охранитель безопасности взбирается на остроконечный пик и, приняв известное положение, проводит неподвижно по несколько часов кряду.

Стада бывают иногда, как и замечено выше, весьма многочисленны и в летнее время состоят из молодых самцов, самок и детенышей. После пятилетнего возраста самцы начинают отделяться от стада и встречаются отдельно по 10—15 голов вместе. Старые же длиннобородые козлы, украшенные огромными рогами, держатся в значительном отдалении от самок и редко более чем 3—5 штук вместе. Только ко времени течки они приближаются снова к тем стадам, в которых есть самки». Любовный период, по словам торгоутов, у тэке начинается в конце октября; рождаются козлята в апреле — мае. Убить этого зверя трудно, а еще труднее бывает достать убитого с нависшего карниза. Между тем тэке, как ни в чем не бывало, точно тени, скользят по стенам, и лишь жалобное блеяние детенышей разрешает сомнение… Я был ужасно поражен, когда однажды, охотясь за уларами в горах Кунь-луня^[23], случайно наткнулся на стадо тэке. Выдавшаяся альпийская площадка, замкнутая почти отвесными горами с трех сторон, была занята описываемыми зверями. Остановившись у входа, где я рассчитывал встретить козлов в упор, мне предстала такая картина: звери, точно призраки, мелькнули к скалам и в минуту-две были уже на вершине гребня. Только одни камешки катились из-под ног замечательно ловких тэке…

Минеральное богатство эксплуатируется по берегам двух больших рек южного склона Тсюдыр-ула. На западной — Кунгей, орошающей оазис Куча, в нижнем поясе гор находятся богатые залежи медной руды. Там устроен казенный медноплавильный завод. На восточной — Динар, питающей оазис Бугур, в той же приблизительно зоне, от времени до времени производится промывка золота.

Летом в ущельях полуденного склона туземцы Северной Кашгарии пасут многочисленные стада баранов. Жаркий период пастухи проводят в альпийской области; затем последовательно опускаются к подошве гор.

Эксплуатация леса. В последнее время, с проведением телеграфной сети в Восточном Туркестане и Чжунгарии, девственные леса ели, несмотря на труднодоступность горных лесов, стали значительно расходоваться. Их вырубают, по распоряжению китайцев, местные туземцы; на долю этих тружеников падает и обязательная доставка столбов к месту их постановки. Несмотря на добродушие мусульман, нельзя не заметить в них скрытой ненависти и гнева, выражающихся при разговоре об этой новой повинности, требующей много рабочих рук.

Теперь, после некоторого отступления, снова перейдем к рассказу о путешествии.

На второй день нашего нового пути, в 8 часов утра, мы уже были на перевале Кок-тэке. Высота его 12 750 футов над уровнем моря. По обоим скатам крутизна страшная; трудность дороги увеличивается крупной каменистой осыпью, ниспадающей от вершины к подножью скалистого гребня. С вершины последнего открывается чудный вид. На севере Большой и Малый Юлдусы в прозрачной атмосфере были видны отлично. На юге горизонт заполняется массой гор, изборожденных большими и малыми ущельями. Величественнее других представляется снеговая цепь. Над Кашгарией, по обыкновению, всегда лежит пыльная дымка, открывающая сравнительно небольшой кругозор в эту сторону.

Перевал Кок-тэке. Кругом отовсюду неслись звонкие голоса уларов. При нашем подъеме на перевал горные козлы, числом около десятка, стояли на одной из вершин главного хребта и наблюдали за нами; при движении же вниз с Кок-тэке трое коз с детенышами, заметив движение каравана, быстрыми прыжками скрылись в скалах, покинув луговую площадку. Отсюда к югу дно ущелья все еще продолжало круто падать, и мы довольно быстро продвигались вперед. Еловые леса остались по сторонам, тогда как заросли ивы тянулись вблизи ручьев по мягким лужайкам. В таких местах встречалось много тропинок, исхоженных теми же дикими козлами. Словом, мы были в их царстве; недаром и перевал носит название этого зверя.

Ущелье Динар. Ширина извилистого ущелья реки Динара от 50 до 100 сажен; по бокам стоят угрюмые скалы. В общем ущелье красиво. Часто при следовании вниз встречаются теснины, которые во время высокой воды задерживают движение путника. С шумом неслись мутные дождевые потоки по узким ущельям и с грохотом падали по отвесным утесам, отбрасывая брызги. Все время, пока мы тут шли, стоял такой шум, что заглушал голоса людей и животных; к тому же гремел гром, раскаты которого напоминали отдаленную пальбу крепостных орудий. Беспрерывно сверкавшая молния производила в мрачном ущелье эффектное зрелище.

По мере опускания вниз ущелье становилось труднодоступным. По дну начали часто попадаться нагроможденные массы крупных валунов. Мягких боковых площадок встречалось сравнительно мало; эти приветливые уголки были покрыты густыми травами (Lasiagrostis) и пышным кустарником, как то: облепиха (Hippophaë), барбарис, шиповник, жимолость и многие другие. Такие места посещаются медведями (Ursus leuconyx и U. isabellinus). которых туземцы по цвету шерсти разделяют на три вида: темный, светлый и пестрый. Эти медведи во многих отношениях напоминают медведя нашей Восточной Сибири; некоторые же повадки, вследствие иной окружающей среды, значительно разнятся. К сожалению, нам лично не удалось познакомиться с образом жизни здешнего «мишки». По словам же монголов от которых добыты отрывочные сведения, местные медведи достигают больших размеров и в случае слабого поранения стремительно бросаются на стрелка.

Питаются медведи и растительной, и животной пищей. С наступлением холодов уходят в глубокие берлоги-пещеры, где засыпают на четыре месяца; лежка длится с ноября по март. В последнем месяце звери просыпаются и начинают бродить. Охотники-монголы места лежек отыскивают легко. Поблизости каменистого логовища медведя растительность примята, а часто и выедена; кроме того, в тихий солнечный день над выходным отверстием заметна вибрация воздуха. Найдя зимний приют зверя, охотники устраивают дымокур. Медведь от дыма лениво выползает наружу; едва держась на ногах, он вяло поводит головою и, конечно, скоро делается добычей монголов. Из других зверей на южном склоне гор встречаются те же, что и на северном, за исключением косули.

Пернатое царство. Относительно пернатого царства заметна большая разница, в особенности в среднем и нижнем поясах хребта. Здесь по кустам тальника (Salix) прыгали сороки (Pica pica), распевали синицы (Cyanistes cyanus), a на выступах скал сидели завирушки (Accentor juivescens); водная оляпка (Cinclus leucogaster) с писком пролетала над водой; с ближайших скал доносилось громкое трещание кэкэлика. (Caccabis chukar) и монотонное воркование каменного голубя (Columba rupestris); маленькая пеночка (Phylloscopus viridanus) ютилась там и сям; на мокрых лужайках грациозно расхаживали, по временам, взлетая на воздух, плисицы, белоголовые (Motacilla personata) и плисицы желтые (Budytes citreola), перелетали с камня на камень горихвостки (Ruticilla erythrogastra и R. rufiventris); вдали мелькал дрозд-деряба (Turdus viscivorus Hodgsoni), исчезавший в чаще леса. Указав на самых поздних по наблюдению — коршуна (Milvus melanotis) и сокола-пустельгу (Tinnunculus alaudarius) — можно закончить список птиц.

Золотой прииск. При впадении в Динар справа речки Сасык-булака мы встретили партию дунган-золотоискателей. Промышленник-купец, узнав во мне русского, тотчас же позаботился об угощении. Из дальнейших разговоров, с словоохотливым Ян-Тюн-Янтып-сеном выяснилось, что он некогда жил в нашем Семиречье, в Верном^[24]. Ныне же, несколько лет кряду, проживает в Куча, где имеет хороший дом. Два последних года занимается промывкой золота в описанном ущелье. Минувший год, вследствие малого количества атмосферных осадков в горах, уровень воды в реке был очень низкий, и работа партии в 60 человек с избытком окупалась. Это же лето обильные дожди не дают возможности производить промывку в местах более выгодных, почему и рабочих было всего восемь человек.

Кружный обход. Отсюда, до выхода из гор, река Динар несется в глубокой конгломератовой теснине, бока которой возвышаются до 500 футов. Для обхода этой недоступной части ущелья существует кружный путь, которым мы и направились по долине речки Сасык-булака, окаймленной с юга высокими горами, круто обрывающимися к ней; на северных склонах этих гор виднелись кое-где еловые леса, а в самой долине паслись многочисленные стада баранов, лошадей и рогатого скота.

Нижний пояс гор и сухость Кашгарии. В нижнем поясе гор чувствовалось сухое веяние атмосферы жаркой Кашгарии; прозрачность воздуха исчезла. Взошедшая луна чрез пыльную мглу казалась мутным диском.

На следующий (17 августа) день, переваливая через боковые отроги, мы проходили под сенью елового леса. Оттуда неслись голоса синиц (Parus ater) и вьюрков (Carpodacus rhodochlamys); белые щеглы (Carduelis caniceps) стайками или попарно, с своим мелодичным криком, проносились вдоль опушли леса. По временам встречались ореховки (Nucifraga caryocatactes) и пеночки (Phylloscopus). Вскоре мы достигли урочища Кара-кюль, где остановились на отдых.

Означенное урочище поднимается над уровнем моря на 8060 футов. Представляя мягкую дуговую долину, защищенную от северных холодных и сухих южных ветров, Кара-кюль приютило у себя около десяти семейств горных пастухов (таглыков) с их стадами. Золотопромышленник дунганин проживал в этом же месте.

Дальнейший наш путь проходил долиною речки Кизыл-Моджу, которая вверху течет с северо-запада на юго-восток, а от урочища Ай-камыш (месячный камыш) прямо к югу. Везде в удобных местах жили пастухи. При урочище Ай-камыш, на дне глубокой балки, равно как и значительно выше, по долине Кизыл-Моджу уже появился дэрэсун (Lasiagrostis splendens). Днем от знойных лучей солнца животные укрывались в чащах кустарников, у подножий песчано-глинистых высот.

Расставшись с горами, мы снова направились к юго-востоку и после утомительного перехода по однообразной и пустынной местности, представляющей покатую щебне-галечную равнину, прибыли наконец в оазис Бугур.

Изменение программы разъезда. Таким образом, намеченный г. Куча остался значительно западнее. Потратив времени больше, чем предполагалось вначале, на исследование северного склона хребта Тсюдыр-ула, я уже не имел возможности, вступив в ущелье Динар, оставить последнее в урочище Ляйляк^[25] и направиться по южному склону к месту медных залежей. Отчасти был виноват в этом и наш проводник, не сказавший раньше о существовании такой дороги. Притом горный каменистый путь совершенно искалечил нашим лошадям ноги: подковы быстро износились, копыта обломались. По той же причине мы не могли познакомиться с лучшим проходом из Северной Кашгарии в долину Большого Юлдуса, лежащим на меридиане Янгисара^[26] по реке, орошающей этот оазис.

Сверх всякого желания пришлось направиться по большой притяньшаньской дороге до Курля, после двухдневного отдыха в оазисе Бугуре. Но этого времени оказалось мало: одна из наших лошадей устала настолько, что не могла двинуться с места. Взамен ее у туземцев нанимались свежие лошади, доставившие нам вьюк до места главного бивуака, куда мы так спешили.

Глава вторая В ОБЛАСТИ СРЕДНЕГО ТЯНЬ-ШАНЯ (Продолжение)

Бугур как один из общего кольца оазисов Кашгарии. Оазис Бугур расположен в той знаменитой культурной, местами прерываемой, полосе Кашгарии, которая с отдаленных времен опоясывает пустыню Такла-макан кольцеобразно и по которой проходит исторический путь из Восточного Туркестана во Внутренний Китай. Абсолютная высота этой благодатной полосы колеблется от 3 до 5 тыс. футов, а охватываемое ею внутреннее пространство Кашгарии представляет обширную мертвую пустыню, местами каменистую, местами песчаную…

«Горные хребты, — образцово характеризует Н. М. Пржевальский, — вдоль которых исключительно расположены оазисы Центральной Азии, обусловливают собою как их происхождение, так и дальнейшее существование. Со снеговых вершин этих хребтов бегут более или менее значительные речки, которые выносят к подошвам своих родных гор вымытую с них же плодородную землю и, осаждая здесь ее в течение веков, накопляют пригодную для культуры почву. Этим путем, а также орошением уже готовых подгорных лёссовых залежей образовались все оазисы, которые и ныне продолжают орошаться и оплодотворяться теми же горными речками. Последние, обыкновенно, разводятся жителями по полям на множество мелких канав, так называемых арыков, и не выходят за пределы оазиса; только более крупные реки выбегают дальше в пустыню. Но везде в оазисах, как и во всей Внутренней Азии, лишь щедрое орошение пробуждает, на здешнем жгучем солнце, богатую растительную жизнь. Сплошь и кряду можно видеть по одной стороне оросительного арыка прекрасное хлебное поле или фруктовый сад, а по другой, тут же рядом, оголенную почву, которая протянулась иногда на многие десятки верст.

Таким образом, центральноазиатские оазисы, площадь которых, даже вместе взятых, слишком невелика, сравнительно с пространством; всей Гоби, являются как бы островками в обширном море пустыни»^[27].

Таким отрадным островом и был для нас оазис Бугур, принадлежащий к Карашарскому округу и расположенный по трем главным рукавам реки Динара^[28]. Он простирается до 12 верст в длину и до 20 верст в ширину по течению реки, занимая площадь около 100 квадратных верст. Административный^[29] и торговый центр Бугура состоит из непрерывного ряда земляных фанз (домов), сложенных из необожженного кирпича. По сторонам разбросанно стоят фанзы-особняки с прилежащими полями владельцев.

Желтоземная (лёссовая) почва описываемого оазиса дает хорошие урожаи. В наше там пребывание (20 августа) пшеница была сжата и земля приготовлялась к следующему посеву. Кукуруза еще стояла на корне. Огородные овощи, а также дыни и арбузы разводятся в изобилии. Плодов же яблок, груш и винограда сравнительно мало, но персиков и абрикосов в достаточном количестве. Я видел несколько больших садов, где исключительно были или одни персиковые деревья, или абрикосовые; по сторонам сада, у стен, стоят серебристые тополи. Такие сады, по словам туземцев, отдаются в аренду торговцам, сбывающим фрукты на здешнем базаре.

Население Бугура. В оазисе Бугуре считается 585 домов с населением около 2320 человек¹. В этнологическом отношении бугурцы, как и вообще кашгарцы, «представляютномесь арийцев иранской ветви с тюрко-монголами. Об этом несомненно свидетельствуют их телесные признаки, присущие обеим смешавшимся расам, а отчасти и самый язык, в составе которого заключается много древнеперсидских слов»^[30].

¹ Приблизительное распределение населения оазиса по кишлакам (селениям).

1. Яче — 170 домов 680 жителей

2. Чумпак — 80 " 320 "

3. Кишлак-орал — 40 " 160 "

4. Талак — 60 " 240 "

5. Годжа — 50 домов 200 жителей

6. Ала-сай — 40 " 160 "

7. Долан — 100 " 400 "

8. Ак-сарай — 45 " 160 «

Среди указанных обитателей довольно нередко встречаются зобатые.

Базар. Незначительный процент населения добавляют китайцы, дунгане и приезжие купцы андижанцы. Это смешанное общество занимает главным образом центральную часть^[31], вдоль проезжей дороги оазиса, где по пятницам бывает базар. На последнем, состоящем из 80 лавок и лавчонок, можно добыть предметы первой необходимости. Большая часть народа, в особенности женщины, не строго скрывавшие свои лица тонкими белыми чадрами, толпилась у русских^[32] мануфактур. Здесь ловкие торговцы, соблазнительно развертывая цветные материи, так же искусно привлекают местных модниц, как и у нас в любом дамском магазине. Кругом несется несмолкаемый говор тонких и грубых голосов публики, по временам заглушаемый неистовым ревом ослов и ржанием коней. Весь этот шум не мешает, однако, некоторым ремесленникам после трудов покойно спать среди белого дня на лежанках своих веранд. К вечеру базар смолкает. Наши русскоподданные сарты, торгующие мануфактурами, с частью товаров спешат в соседний ближайший оазис, в котором базар бывает в иной день; покончив в новом месте, они направляются в дальнейшие пункты и так продолжают до сферы чужих торговых операций, откуда повертывают обратно и следуют с той же целью по прежней дороге.

Мазар. К югу от базара стоит большой Мазар, в честь святого Ходжи-Акооши. Сюда часто заглядывают лишь почтенные старцы, убеленные сединами и высокими чалмами, да проезжие правоверные.

Остаток воды. Многоводная река Динар, оросив оазис Бугур, несет остаток воды к югу. По словам туземцев, в трех-четырех днях пути от оазиса на юге, она соединяется с рекой Кучаской и образует вместе с нею водоем Чаян, который представляет болотистую местность, сильно поросшую камышом и в половодье соединяющуюся с разливами реки Тарима. В зимнее время Чаян обитаем пастухами с многочисленными стадами баранов. Охотники порою встречают там логовища кабанов, за которыми усердно охотятся тигры.

Заметка о климате. Во время нашего пребывания в Бугуре термометр Цельсия в 1 час дня, в тени, показывал до 30° тепла. Над горами очень часто носились кучевые облака, скоплявшиеся в грозовые тучи, но они разрешались лишь каплями дождя в оазисе Бугуре. Глухие раскаты грома слышались явственно, после чего в воздухе появлялась приятная свежесть, но не надолго. Обыкновенно в культурной зоне преобладали серые дни, т. е. такие, в которые небо подернуто перистыми облаками, атмосфера насыщена тончайшею пылью, помрачавшею и сокращавшею горизонт, солнце выглядывало бледным диском. Крайняя сухость воздуха, при полном затишье, ослабляла энергию не только днем, но даже и вечером, в особенности когда увеличивалась облачность и появлялись комары.

Растительность и птицы. В пышной растительности оазиса были наблюдаемы следующие птицы: коршун черноухий (Milvus rndanotis), ворона черная (Corvus corone), удод пустошка (Upupa epops), ласточка деревенская (Hirundo rustica), сорокопут (Lanius isabellinus), воробей полевой (Passer montanus), дятел (Dendrocopus leucopterus), славка (Sylvia curruca), плисица белоголовая (Motacilla personata) и голубь (Streptopelia risoria stoliczkae). Необходимо заметить, что пернатые обитатели были весьма молчаливы и далеко не часто попадались на глаза человеку.

Быстро мелькнули два с лишком дня, проведенные нами в оазисе Бугуре. Здесь наш маленький бивуак был расположен в саду местного жителя^[33] при кишлаке Долане. Предупредительный домохозяин ловко выпроваживал, а чаще и совсем не допускал назойливых зевак, людей же более почтенных, как, например, мулл и аксакалов, от которых можно было что-нибудь почерпнуть интересное, или если они сами желали посмотреть и познакомиться с нами, Ахмед-ахун охотно приводил к нам на бивуак, где, по местному обычаю, мы предлагали гостям скромный „дастархан“. В свою очередь, и посетители, по большей части, являлись с приношениями „хлеба-соли“.

Юсуп-бек. На другой день нашего приезда в Бутур ко мне явился с визитом представитель мусульман — Юсуп-бек. Высокий, красивый брюнет с живыми, выразительными глазами, осанистой фигурой, притом с непринужденной вежливостью в обращении — он обличал собою тип благородного тюрка. После обычных приветствий Юсуп-бек передал мне поклон от китайского начальника (по чьему приказанию он и приехал), который выразил желание со мною познакомиться. Я же, будучи совершенно налегке, уклонился от свиданий с китайцем, мотивируя отказ неимением форменного платья. Вопросы, с которыми я обратился к симпатичному беку, были настолько несложны^[34], что он разрешил их сравнительно скоро и собственною властью. Словом, Юсуп-бек расстался со мною дружески и командировал в качестве провожатого одного из своих приближенных.

Притяньшаньская дорога. Итак, мы оставили оазис… Впереди к востоку до Курля, на расстоянии 150 верст, местность сохраняет почти один и тот же характер. На севере стоит могучий хребет, выделяя свои снеговые матовые вершины. По мере удаления к востоку горы мельчают. Общий вид южного пустынного ската хребта мало привлекателен, как непривлекательна и та громадная, покатая от гор равнина, которая далеко простирается к югу, скрываясь в дымке горизонта. На этой обнаженной равнине то широко расстилаются солончаки, то тянутся узкой длинной цепью холмы, поросшие тамариском, а ближе к горам поверхность ее усеяна щебнем и галькою. Южнее дороги, в местах более низких, кое-где тянулись тополевые перелески.

Пустыня и ее характерные представители животной жизни. Животная жизнь описываемой местности характеризуется бедностью, но зато оригинальностью форм, приспособленных к пустыне. Действительно, стоит только внимательнее присмотреться к млекопитающим и птицам, которые чаще встречаются, чтобы заметить их приспособленность к жизни в пустыне. Возьмем, например, антилопу харасульту (Gazella subgutiurosa).

Приспособленность харасульты и некоторых птиц к окружающей среде. Посмотрите^[35] на ее изящную фигуру, на ее тонкие, длинные и ниже колен состоящие из сухожилий ноги: как грациозно поднята головка и как сосредоточенно внимание зверя. Каждый момент он может броситься высокими прыжками и быстро исчезнуть в открытой равнине. Его покровительственная окраска маскирует настолько, что покойно стоящий или лежащий джепрак мало или почти совсем не заметен и для опытного глаза. Обладая притом превосходным зрением, слухом и держа себя крайне строго, харасульта всегда сумеет избежать опасности. Природный ум помогает зверю распознавать охотника от „мирного человека“. Из своих многочисленных наблюдений над этим зверем я пришел к следующим выводам. Там, где антилопа живет по соседству с номадом, а следовательно, и охотником, там она очень строга; часто убегает в глубину пустыни, довольствуясь лишь скудной пищей, произрастающей кое-где по низменным участкам. Даже на водопой является редко, в особенности в местах, покрытых сочным (летом) камышом. Противоположное явление приходится замечать у оазисов, населенных китайцами; здесь та же харасульта, не ощущая преследования, забегает кормиться на засеянные поля туземцев или свободно днем пасется на лугах, вблизи больших дорог; и только после покормки или на ночь джепрак удаляется поглубже в пустыню, выбирая для спанья подветренную сторону бугра, или же ложится в совершенно открытой равнине, но предварительно разрыхлив под собою почву. В последнем случае одни и те же места нередко посещаются антилопой, и каждый раз удаляемая земля и камешки углубляют постель зверя; такие характерные ямочки джепрака всегда приходилось наблюдать и на окраинах, и в глубине пустыни.

Описываемая антилопа имеет широкое географическое распространение в Центральной Азии, обитая во всех ее высоких (до 10 000 футов) и низких пустынных равнинах, не лишенных воды.

Подобную приспособленность к окружающей среде мы наблюдаем и в пернатом царстве. Бюльдурук, или пустынная курица (Syrrhaptes paradoxus), представляет тому наглядный пример. Почти везде, где только держится харасульта, можно найти и больдурука, который, помимо равнин, залетает и в горные области Тибета. Эта оригинальная птица окраской своего оперения вполне гармонирует с цветом поверхности пустыни. Она, более нежели джепрак, маскируется среди камней и песчано-галечных площадей. Много раз мне лично приходилось приближаться к Syrrhaptes раradoxus вплотную, и только тогда стадо этих птиц с шумом поднималось с поверхности земли. Не испытав преследования человека, эта птица очень доверчива. Тем не менее она всегда держится в глубине пустыни, питаясь семенами ее тощих растений, и только по временам, прилетая пить, показывается на окраинах оазисов. Во время таких периодических дневных перелетов чаще всего и можно наблюдать пустынную курицу. С шумом бури налетает стадо этих красивых птиц и так же быстро, как и появилось, исчезает за горизонтом». Скорость ее полета поистине изумительна.

Характерную особенность этой птицы составляют, между прочим, ее ноги. Название «копытка», которое астраханские охотники дают больдуруку, очень удачно; ноги описываемой птицы со сросшимися пальцами, которые, как и плюсна, покрыты сверху перышками, действительно напоминают собою копытцо^[36] или лапу верблюда, как сравнивают монголы. Такое устройство ног дает возможность этой обитательнице пустыни удобнее передвигаться по пескам для приискания корма.

Сойка песчаной пустыни. Другая характерная птица описываемой местности, присущая исключительно равнинной Кашгарии, сойка таримская (Podoces Biddulphi), хотя и не так совершенно приспособлена оперением к окружающей среде, но зато одарена сильно развитыми ногами, на которых замечательно быстро перемещается с места на место во время ловли насекомых. У туземцев она слывет под названием «улан-джюр-то», т. е. рыжий иноходец.

Во время путешествия по Кашгарии с М. В. Певцовым я имел возможность познакомиться с этим видом. Здесь я привожу выписку из своего орнитологического журнала, веденного мною во время Тибетской экспедиции… «Podoces Biddulphi есть коренная обитательница низменной Кашгарии; предел ее распространения не заходит за 4500 футов абс. высоты. Гнездится в песках. В каменистые пустыни не залетает; там нередко ее заменяет сестрица --Podoces Hendersoni.

Мы встретили таримскую сойку в июне (1889 г.) на Яркенд-дарье, где эта птица держалась парами, как по кустам деревьям тограка (тополя), так и по соседним холмам песчаной пустыни.

Сидя на возвышенных местах и заметив что-нибудь подозрительное, сойка начинает громко трещать, а затем перемещается на другое место, издавая на пути отдельные, более тихие звуки. Летает она невысоко над землей, скорее низко, и перемещается на небольшое расстояние; на ногах довольно подвижна и часто пробегает значительное пространство. Будучи подстрелена в крыло, почти всегда убегает от человека.

Питается Podoces Biddulphi насекомыми, за исключением короткого зимнего времени.

По караванной дороге пустынная сойка встречалась довольно часто, где любит копаться в пыли. При приближении каравана убегает в сторону, причем много раз остановится то на бугорке, то, за кустом, украдкой посматривая на проезжающих».

Местные охотники недолюбливают соек за их громкое трещание, когда приходится подкрадываться к зверю. Антилопа и хулан на предупредительный голос сойки всегда настораживаются и быстро убегают. Мясо соек туземцы употребляют как лекарство от многих болезней, но, кажется, главным образом от полового бессилия.

Восточная граница географического распространения P. Biddulphi проходит чрез озеро Хала-чи, вблизи оазиса Са-чжоу.

Кроме указанных птиц, на пути между оазисами мы встречали: хохлатого жаворонка (Calerida magna), чеккана пустынного (Saxicola deserti) и жаворонка рогатого (Otocorys albigula).

Оживленная дорога. Большая дорога, по которой мы следовали, скучна и монотонна, В особенности на длинных переходах. Постоянное движение туземцев на арбах, верхом и пешком, при отсутствии дождя и особенности грунта делают ее невыносимо пыльной. Тонкая минеральная пыль проникает всюду: животные то и дело чихают, люди также. Над большим караваном всегда, поднимается облако пыли и еще издалека обнаруживает его движение.

Дневной жар. В летнее время здесь особенно жарко. Высоко стоящее солнце сильно накаляет в течение дня открытую поверхность. Прохладнее становится ночью, когда собственно и оживляется дорога путниками, но прохлада продолжается недолго. Как только поднимается солнце немного над горизонтом, оно начинает уже чувствительно жечь, и путник с нетерпением ожидает прибытия в оазис. На нашем пути лучшим оазисом был Янгисар.

На четвертый день по выступлении из Бугура мы прибыли в Курля. где остановились под гостеприимным кровом русскоподданного, сарта Хиллябаева.

Оазис Курля. «Оазис Курля, — по описанию М. В. Певцова^[37], — принадлежащий также карашарскому округу, расположен по обоим берегам реки Конче. Он простирается до 12 верст в длину по течению реки и до 6 верст в ширину, занимая площадь около 50-ти квадратных верст. Дома в этом оазисе рассеяны очень редко и сложены, как во всех северных поселениях, из необожженного кирпича.

В оазисе Курле считается около 4000 жителей, в том числе до 3000 туркестанцев и 1000 дунган. Туркестанцы карашарского округа и всей Чжунгарии, называемые китайцами чанту, а коренными жителями западных округов — долонами, суть потомки ссыльнопоселенцев из различных местностей Западной Кашгарии, водворенных в этот округ и в Чжунгарию китайцами во второй половине XVIII столетия по уничтожении ими Чжунгарского царства и почти поголовном истреблении его жителей-калмыков. Чанту до настоящего времени отличаются несколько от них нравами, обычаями и одеждой. Так, например, женщины чанту, исключая набожных старух, не закрывают вовсе лица и свободно появляются везде в обществе мужчин. Кроме длинных халатов, они носят еще короткие, вроде кофт, а на головах высокие ермолки.

Дунгане, проживающие в небольшом числе в карашарском округе, суть эмигранты из Внутреннего Китая, переселившиеся в этот округ и соседнюю с ним Чжунгарию большею частью в последнее, десятилетие. Старожилов же дунган, оставшихся в упомянутых странах от инсуррекции 1862—1877 годов, гораздо меньше.

В центральной части оазиса, на левом берегу реки Конче, расположена старая крепость. Внутри крепости находится базар, состоящий из длинной улицы с маленькими лавочками, принадлежащими большей частью дунганам, а остальное пространство занято домами и садами. К западу от крепости, на правом берегу Конче, построена китайцами цитадель, в которой в наше там пребывание помещалась ланцза китайских войск».

Ущелье реки Конче-дарьи. 26 августа на утренней заре мы покинули Курля; часом позднее, когда солнце успело осветить окрестность, наш маленький караван уже проходил весьма живописным ущельем Курук-тага, прорываемым стремительным течением реки Конче. В этом ущелье находится мазар Калки с садом и домами шейхов, расположенный на левом берегу речки на междугорной площадке. «Местоположение мазара, — пишет М. В. Певцов^[38], — окруженного красивыми горами, на быстрой реке, несущей свои воды крупными волнами, поистине очаровательное». По выходе из ущелья мы свернули с большой дороги, ведущей в г. Карашар, держа путь на северо-северо-запад. К вечеру достигли урочища Шикшин, которое орошается водою отводного рукава реки Хайдык-гола.

Урочище Шикшин и его обитатели. Означенное урочище протянулось с северо-запада на юго-восток. Длина его в этом направлении 40—50 верст, ширина же не более 20-ти. Население — калмыки, подчиненные хану. Численность их доходит до 1000 юрт, что составляет 11 сумунов (волостей). Всеми ими управляет старший зангин — Ергачике.

Калмыки возделывают землю; сеют пшеницу, ячмень, сорго, просо и горох. Все хлеба родятся довольно хорошо. Избыток урожая частью отправляют в Карашар, частью же сбывают местным китайцам, имеющим здесь водочный завод.

В западной части урочища, по берегам ручьев, стоят вековые карагачи (Ulmus campestris), среди которых виднелись заросли тала; как редкость выделялся на горизонте высокий серебристый тополь; между древесной растительностью блестели золотистым, цветом заросли чия (Lasiagrostis splendens), в которых скрывался всадник с лошадью.

Описываемое урочище обитаемо круглый год. Осенью здесь стоят со своими стадами монголы, покинувшие Юлдусское плато. В соседней пустыне держатся харасульты (Gazella subgutturosa), порою забегающие на окраины богатой растительностью долины.

Долина реки Xайдык-гола. На следующий день, продолжая путь в прежнем направлении, мы через несколько часов поднялись на вершину каменистой гряды, откуда открылся вид на долину нижнего течения Хайдык-гола. Среди перемежающейся богатой древесной, кустарной и травянистой растительности группировались юрты калмыков, стойбища которых в густых зарослях чия обозначались струями дыма, поднимавшимися из их подвижных жилищ. Там и сям виднелись глиняные постройки. Далеко на северо-западе по стройным тополям и белевшим зданиям можно было различить ставку торгоутского хана.

Прибытие к экспедиции. Немного спустя мы вступили на берег знакомой нам реки Хайдык-гола. Ее воды неслись довольно быстро. Ширина Хайдык-гола в этом месте простирается до 50 сажен, а глубина около 2 сажен. Правый берег значительно возвышается над низменным левым, на который мы перебрались при помощи утлого челнока, позволившего сидеть только двум человекам при соблюдении строгого равновесия. Лошадей же пустили вплавь. Вблизи переправы я узнал от встречных торгоутов о месте расположения главного бивуака нашей экспедиции, а через час уже радостно пожимал руки своим товарищам.

Звери и птицы долины нижнего Хайдык-гола. Здесь, в нижнем течении Хайдык-гола, долина реки значительно расширилась: горы остались западнее. Благодаря достаточному орошению, долина нижнего Хайдык-гола покрыта пышной растительностью, которая, в свою очередь, привлекает многих животных. В высоких камышах живут во множестве кабаны, опустошавшие по ночам поля, засеянные кукурузой. Владельцы полей устраивали засады и вышки, на которых сторожили зверей, и оттуда стреляли по смелым кабанам. На более возвышенных местах укрывались волки, не менее дерзко нападавшие на баранов. Изредка можно было заметить лисицу и зайца. По вечерам кружили летучие мыши.

Птиц, которых здесь в это время насчитывалось до 50 видов, надо рассматривать по образу жизни; оседлые представляют меньшую часть, из которой характерными служат: таримский фазан (Phasianus tarimensis), который севернее параллели Карашара уже не встречается, дятел (Dendrocopus leucopterus), голубь (Columba oenas), черная ворона (Corvus corone), синица усатая (Panurus barbatus); среди же гнездящихся укажем на перепелку (Coturnix commuais), скворца (Sturnus porphyronotus), два вида чеккaнa (Saxicola), чечевицу (Carpodacus erythrinus), варакушку (Cyanecula suecica), сорокопута (Otomela isabellina), славку (Sylvia curruca), плисицу (Motacilla personata), горихвостку (Ruticilla rufiventris), иволгу (Oriolus kundoo); a из пролетных: орлан-белохвост (Haliaëtus albicilla), стриж башенный (Cypselus apus), ласточка деревенская (Hirundo rustica) и горная (Cotile rupestris); кукушка (Cuculus canorus), полуночник (Caprimulgus europaeus), удод-пустошка (Upupa epops), улиты (Totanus calidris, T. glottis, T. ochropus), гусь серый (A nser cinereus), утка-кряква (Anas boshas) и баклан большой (Phalacrocorax carbo).

Следование с В. И. Роборовским. Первую треть сентября экспедиция следовала в полном составе по южной окраине гор, лежащих к северу от обширного озера Баграш-куля. Поднимаясь на вершины увалов, мы по временам видели это обширное озеро. Оно представлялось в виде серой мутной площади, не привлекавшей взор наблюдателя; подобное явление, конечно, обусловливалось массой тончайшей пыли, плававшей в воздухе и сокращавшей кругозор.

Придя в ущелье реки Нарин-Киргут-гол, экспедиция разбила свой бивуак на берегу живописного альпийского озера Нарин-Киргут-нора.

Озеро Hарин-Киргут-нор. Означенное озеро заполняет дно узкого, обставленного каменными боками, ущелья и простирается с севера на юг, на высоте около 6370 футов над уровнем мюря.

К северу, откуда струились прозрачные воды реки того же названия, долина имеет мягкий характер; к югу, наоборот, заполнена массой больших и малых камней, обломками скал, наваленных в хаотическом беспорядке. Образование озера, по всему вероятию, надо приписать природному заграждению ущелья. Эта естественная плотина так низка, что при летних периодических поднятиях уровня озера воды его сливаются по крутому каменистому ложу, служащему продолжением ущелья.

Прелестный голубовато-зеленоватый цвет водной поверхности давал возможность различать дно на глубине 1 сажени и даже более вблизи западного берега, который, подобно южному, устлан грудами крупных обломков скал. Подальше от берега глубина озера так велика, что дна уже не видно. Только у северного берега, где река, питающая озеро, отлагает массу ила, оно значительно мельче. На скалистом восточном берегу резко выделяется древняя береговая черта. Во время нашего, пребывания зеркальная поверхность озера окрашивалась на солнце во всевозможные цвета и, будучи обрамлена темными скалами, казалась очаровательной; по ней плавали бакланы, гагары и утки-нырки, охотясь за рыбой, которой, по словам торгоутов, довольно много в озере.

По временам на берегах озера останавливались и другие пролетные птицы, которые после временного отдыха направлялись к югу. В прибрежных кустах густого тальника, окаймляющего берега Нарин-Киргут-гола, ютились мелкие птички, спустившиеся с верхнего пояса гор; тут были: дрозд черно-горлый (Merula atrigularis), синички малая (Leptopoecile Sophiae) и голубая (Cyartistes cyanus), крапивник (Anorthura pallida), горихвостка (Ruticîlla rufiventris) и многие другие.

Бабочки в это время встречались только изредка; отсюда добыты в нашу коллекцию Colias Erate и Saiyrus Arethusa.

Экскурсия на истоки реки Алго. Здесь пришлось вновь расстаться с главным караваном; на этот раз всего на несколько дней. В. И. Роборовский, следуя с верблюдами, придерживался более доступных гор; его маршрут в первой половине шел на восток, а затем круто на север; перевалив через главный хребет, он таким образом спустился в долину реки Алго. Я же, будучи налегке^[39], пересек тот же хребет на меридиане описанного озера; кроме того, проехал на верховье реки Алго, познакомился с другим альпийским озером и направился снова вниз, к месту соединения с главным караваном.

Перехожу к более подробному рассказу о своей поездке.

11 сентября мы оставили одно из красивых мест, когда-либо занимаемых бивуаком, и вскоре разошлись по сторонам. Теперь меня сопровождали урядник Жаркой и местный торгоут в качестве проводника.

Ущелье Нарин-Киргут-гол. Ущелье Нарин-Киргут-гола, как и все ущелья южного склона исследуемых гор, обставлено узкими островершинными отрогами, отделяющимися от главной оси хребта. В нижнем и среднем пояюах гор отроги, вследствие сухости воздуха, скудно прикрыты пустынной растительностью и производят удручающее впечатление. Но долины отличаются иным характером: по ним несутся быстрые речки, а местами бьют родники, в них живут земледельцы, а повыше пастухи со своими стадами. Пышные травы чередуются со множеством кустарников; тополевые рощи достигают значительных размеров и осеняют журчащую воду; разбросанно стоят столетние ильмы-великаны. На склонах, обращенных к северу, зеленели большие и малые еловые лески; по сторонам расстилались золотистым ковром осенние травы, которые в этой зоне часто виднелись и на полуденном скате.

Пройдя около 20 верст вверх по ущелью на север, мы прибыли к месту слияния двух речек, образующих Нарин-Киргут-гол. Главная течет с северо-запада; а второстепенная — Хархат-гол — прямо с севера. Долины обеих речек очень сходны, как по внешнему виду, так и растительностью. От слияния речек горы приняли более величественный вид. Больших и малых валунов, лежащих на дне, прибавилось значительно. Растительность уже заметно стала беднеть по мере приближения к гребню хребта и наконец встречались одни лишь низкорослые кустарники (Caragana), покрывавшие сухие русла.

Климатические особенности гор. В виду белеющих вершин гор мы остановились ночевать. Погода неожиданно испортилась: быстро набежавшие с юго-запада облака окутали горы. Позднее загрохотал гром и посыпалась снежная крупа, к счастию, ненадолго: к 10 часам вечера прояснилось; временное затишье нарушалось порывистым ветром. Темно-голубой свод неба был замечательно чист и усыпан ярко блестящими звездами. Торжественная тишина царила в горах и не нарушалась журчанием застывших ручьев.

Утром кругом все было бело: совершенно зимняя картина. Какие быстрые переходы! Накануне, правда значительно ниже, мы ловили бабочек (Parnassius Discobolus), стреляли азиатских бекасов (Gallinago stenura), суслики резвились подле дороги, а наутро — зима, в палатке 2—3° С мороза^[40]. Речка в тихих, местах покрылась льдом, и чем выше, тем он был толще.

С нашим пробуждением проснулись и пернатые обитатели: металлическим звонким голосом пронесла свою песнь завирушка (Accentor fulvescens); с беспокойным криком пролетела над дремлющей рекой водяная оляпка (Cinclus leucogaster); высоко отозвалась клушица-грион (Pyrrhocorax graculus) громкому посвистыванию улара (Megaloperdix himalayensis); дозором полетел бородач-ягнятник…

Подъем на перевал Беергин-дабан. Подъем на перевал удовлетворительный, но крайне каменистый. Выпавший снег слегка облегчил наше движение. По снежной пороше отлично выделялись следы мелких грызунов и аргали. В 7 часов утра мы уже были на вершине Беергин-дабана, возвышающегося на 13 080 футов над уровнем моря.

Наш проводник с благоговением подошел к обо (священная груда камней) и, читая молитву, бросил камень к тем многочисленным осколкам разрушенных пород, из которых с давних времен образовалась высокая коническая сопка, увенчанная рогами зверей, лоскутками материй, палками и прочими приношениями странников.

Характеристика снегового хребта. Рассматриваемые горы от реки Хабцагай и далее к востоку имеют разнообразный характер. В западной своей части главная цепь — скалистый хребет — превышает снеговую линию, коротко и круто обрываясь к северу, и, наоборот, широко расплываясь к югу. Немного восточнее меридиана озер хребет уже лишен вечного снега и по мере удаления в ту же сторону постепенно понижается. Растительность его в западной части лучше, особенно на северном склоне. Восточная же, значительно менее высокая часть хребта, крайне бедна растительностью: еще более бедны горы Чоль-таг, к которым примыкают на востоке описываемые горы.

Вид с его вершины. На севере, с перевала, — представилась следующая картина: за холмистым плато, протянувшимся с запада на восток, виднелись снеговые хребты. Первый западнее и ближе, второй восточнее и дальше; на обоих лежал снег, но у последнего несколько восточнее чернели обнаженные вершины. В этом хребте среди снеговых гор_у по словам проводника, находится перевал Шаргын-дабан, чрез который пролегает дорога в г. Урумчи. С него течет река Шаргын-гол — левый приток Алго.

Спуск с перевала. Спуск с перевала значительно труднее подъема, крут и в верхнем поясе хребта каменист, кроме того, на нем местами залегал глубокий (до 2 футов) снег. Вечные снега соседних вершин ярко блестели на солнце; их нижняя граница на северном склоне поднимается выше 12 500 футов над морем. Немного западнее Беергин-дабана красовались более величественные снеговые вершины. От подножья скалистой части хребта сбегал мягкий луг, перерезаемый довольно часто каменистыми руслами горных потоков. Общая крутизна северного склона так велика, что на 10-верстном расстоянии падение его превосходило 1 версту (4000 футов).

Спускаясь в долину реки Алго, мы увидели пасущийся скот, а немного позднее и дым, клубившийся из жилищ кочевников. Эти последние еще теснее группировались ниже по течению реки. К северо-западу холмистое луговое плато, изборожденное руслами периодических потоков, было совершенно свободно от кочевников.

Дальнейший наш путь продолжался в прежнем направлении, придерживаясь которого мы через 10 верст достигли озера, лежащего вблизи истоков Алго.

Озеро Кэшягин-нор. Озеро, или правильнее озера, так как их два, поднимаются над уровнем моря до 11 000 футов и расположены в середине плато. Большее имеет около 3 верст в окружности, а меньшее только 1 версту. Непосредственной связи между озерами не существует. Оба они лежат в открытой местности, растянуты с запада на восток и известны под одним общим названием Кэшягин-нор. Вода в них прозрачная и пресная. Южные берега озер немного выше, нежели северные; болот нет. У берегов они мелки; илистое дно покрыто водорослями.

На гладкой поверхности Кэшягин-нора держались пролетные птицы; тут были турпаны (Casarca rutila) и утки — кряква (Anas boshas), полуха (Chaulelasmus streperus) и шилохвост (Dafila acuta).

Вблизи к северу и к югу тянутся луговые увалы; по первому проходит хороший вьючный путь в долину Малого Юлдуса. Едва заметный перевал имеет общее название с озерами — Кэшягин-дабан.

Начало реки Алго. Немного восточнее озер залегает русло Алго. Эта река берет начало в снеговом хребте, который был виден с перевала Беергин-дабана, на севере. Верховье реки простирается с севера на юг и отличается большим падением. В осеннее время, когда мы здесь были, узкое каменное ложе ее было совершенно сухо, но ниже, по принятии справа речки Захсала-гол, оно наполняется водой и река Алго круто поворачивает на восток, обогащаясь в верхнем течении водами многих притоков, стремящихся в нее с соседнего южного хребта. Пройдя около 100 верст в восточном направлении, Алго теряется в пустынной равнине, но воды ее, судя по многочисленности керизов (подземных галерей) в низовье, достигают подземным путем обширной Токсунской котловины.

Животная жизнь: сурок и суслик. Животная жизнь в долине реки Алго бедна разнообразием форм, но зато богата, количеством особей. Сурок (Arctomys dichrous) здесь имеет широкое распространение; холмистое плато повсюду изрыто его норами, но зверьки уже залегли на зимнюю спячку. В теплый солнечный день (12 сентября) мы наблюдали лишь один случай: зверек сидел у норы; с приближением нас сажен на 30, он исчез в свое жилище. Обычных звуков при этом он не издавал вовсе.

В то же самое время его сосед суслик (Spermophylus Ewersmanni), или, как называют его монголы, зурмун был еще довольно энергичен и, казалось, еще не собирался последовать примеру первого. Зурмун обитает в долинах Юлдусов, поднимаясь до устьев ущелий, а иногда и проникая в них. На верховье Алго мы имели возможность проследить его вертикальное распространение от 8 до 10 000 футов над уровнем моря.

Этот зверек местами держал себя крайне строго, местами, наоборот, крайне доверчиво. Издали завидев опасность, он быстро убегает; пушистый хвостик, точно лисий, несется на отлете. Если опасность близка, то суслик прячется в первое попавшееся логовище. Особенно интересны зурмуны, когда они, никем не беспокоимые, резвятся, гоняясь друг за другом, или просто перебегают от одной норы к другой. Много раз они поднимутся на задние лапки, столько же раз ощутятся. Иногда даже забываешь, что это живые существа, когда описываемые зверьки подолгу безмолвно стоят в вертикальном положении.

Я только здесь, на Алго, впервые слышал голос суслика. Старый зурмун, к которому я подкрадывался, кричал довольно долго. Звуки лились звонко, отрывисто и под конец ускоренно, напоминая отчасти стрекотание сороки, отчасти щебетание дрозда.

Перед долгой спячкой зверьки запаслись жиром, подкожный слой которого был очень толст и затруднял тщательную препарировку шкурки. Торгоуты не употребляют в пищу мяса зурмуна, тогда как сурка едят охотно.

Заяц (Lepus tolai) здесь также встречается и, за неименением зарослей, прячется от преследований в сурковые норы. Более мелкие грызуны, но какие именно — заметить не удалось, обитают по берегам озер, где их многочисленные норки пробуравливают повсюду землю. Сравнительно реже можно встретить лисицу (Canis vulpes), волка (Canis lupus), аргали (Ovis Polii) и горного козла (Capra sibirica), преследуемых местными кочевниками.

Среди пернатого царства на плато Алго преобладали крупные хищники: беркут (Aquila nobilis). орел бурый (Aquila nipalensis), сарыч (Buteo hemiptilopus) и сокол (Gennaia Hendersoni); эти птицы успешно охотились на грызунов. Не менее характерным представителем описываемой местности служит жаворонок (Otocorys Elwesi). Высоко над соседними горами часто кружились в воздухе грифы: монах (Vultur monachus), белый (Gyps himalayensis) и бородач-ягнятник (Gypaëtus barbatus).

Долина реки Алго. Вся долина Алго простирается до 150 верст. Ее прозрачные воды несутся в глубокой и тесной долине. Последняя изобилует богатой растительностью и во многом напоминает долину реки Нарин-Киргут-гол.

На третий день нашего пути мы уже следовали к урочищу Ташагайн, где должны были присоединиться к экспедиции. На этом 20-верстном переходе долина круто падает к востоку и растительность ее улучшается, а река становится многоводнее. Достигнув названного урочища, мы расположились на нем бивуаком.

Поэтический вечер на острове. День стоял отличный, каким и начался с самого раннего утра, когда еще на востоке только зардела алая полоска зари, и звезды продолжали гореть, как бриллианты. Но вечер был еще восхитительнее на нашем бивуаке, среди зеленеющего острова, омываемого светлыми рукавами реки. Заря погасла; легли сумерки. Тихо всплыла луна и озарила окрестность, только горные ущелья выделялись своим мраком, а далекие снеговые горы, освещенные бледными лучами луны, сияли дивным матовым светом.

Соединение с караваном и приход в Токсун. На другой день прибыл главный караван и расположился на том же острове. Отсюда экспедиция проследила остальную часть долины Алго до выхода этой реки из гор, где последняя исчезает в недрах земли. С исчезновением воды исчезает и растительная жизнь. Путешественник вступает в дикую пустыню, производящую на него удручающее впечатление, но ненадолго. Непреклонная воля человека вывела воду снова на дневную поверхность посредством подземных галерей (керизов), и она, появившись на свет, орошает цепь оазисов. Достигнув селения Токсуна, экспедиция остановилась в нем на несколько дней, чтобы отдохнуть немного и обсудить план дальнейших исследований.

Глава третья ОАЗИС КЫЗЫЛ-СЫНЫР И ОКРЕСТНАЯ ПУСТЫНЯ

Пребывание в Токсуне. С приходом в Турфанский округ первый период нашего путешествия мог считаться оконченным. Тянь-шань, в котором мы пробыли более трех месяцев, остался позади. Несмотря на свою большую высоту и близость, Небесные горы с их величественным массивом Богдо и другими снеговыми вершинами, лежащими на меридиане г. Турфана, очень редко открывались взору наблюдателя, да то лишь мутным силуэтом… У подножья этих снеговых гор залегает «исполинским желобом», как метко выразился В. А. Обручев^[41], отрицательная низменность Турфана, простирающаяся с запада к востоку до 150 верст, а с севера к югу около 50 верст. Приблизительно в средней части Люкчюнской котловины находится соленое озеро Боджантэ, поверхность которого лежит на 320 футов ниже уровня моря. К югу возвышается пустынный хребет Чоль-таг, который европейские путешественники пересекали только по большим дорогам, за исключением смелой попытки одного из братьев Грум-Гржимайло, проникшего через Чоль-таг, по весьма пустынной местности, к югу от селения Дыгай. Громадный же район этой дикой пустыни к югу, до Лоб-нора, и юго-востоку, до Са-чжоу, все еще оставался загадочным^[42] и ждал исследователей. В Токсуне, где экспедиция расположилась лагерем на месте бивуака М. В. Певцова, нас встретили сверх ожидания крайне любезно. И китайский чиновник, и правитель (ближайший) мусульман на все наши просьбы ответили полной готовностью. Нескольких дней было достаточно, чтобы затем экспедиция могла разделиться на три эшелона, имея при каждом проводника-туземца, а при одном — и наемных лошадей.

Среди приготовлений к отъезду и расспросов о соседней стране я по утрам и вечерам посещал ближайшее болото. Тут мне приходилось каждый раз занести что-либо интересное в наблюдения осеннего пролета птиц, а иногда и пополнить список орнитологической коллекции. Из пролетных птиц, не замеченных ранее, здесь были: утка чиранка (Querquedula crecca), нырки (Fuligula rufina, F. ferruginea), гусь серый (Anser cinereus), чибис (Vanellus vulgaris), песочники (Tringa alpina, T. Temminckii), бекас (Gallinago gallinago), гаршнеп (Gallinago gallinula) и ржанки (Charadrius fulvus)^[43], которые прибывали ежедневно и ежедневно же к вечеру пускались и далекий путь. В одну из своих экскурсий, подле фанз туземцев, я встретил лисицу, тотчас скрывшуюся в кукурузе. Еще смелее здесь волки, которые по ночам заходят на бакчи и поедают лучшие дыни.

Разделение отряда. Утром 30 сентября одновременно из одного пункта разошлись члены экспедиции. Главный караван последовал большой дорогой в Люкчюн под наблюдением В. Ф. Ладыгина. В легкие экскурсии направились В. И. Роборовский и я. Первый по дну интересной котловины к Люкчюну; на меня же выпал заманчивый рейс к югу в Кызыл-сыныр. Мой караван состоял из двух вьючных верблюдов и трех верховых лошадей. Продовольствием для себя и фуражом для животных запаслись вдоволь.

Ущелье Чоль-тата. Первые два дня мы шли по большой карашарской дороге, где последняя сначала пролегает по песчано-галечному, покатому от гор саю^[44], затем вступает в ущелье Чоль-тага. По мере нашего движения к югу, ущелье принимало все более и более дикий и угрюмый вид теснины, в которую редко попадают солнечные лучи, а слабый звук повторяется громким эхо. Местами теснина прихотливо извивается, обнаженные утесы спускаются отвесно; по каменистому, круто падающему дну залегают огромные каменные глыбы — все это придает ему оригинальную дикость, которую оживляют несколько лишь мирные путники, движущиеся по временам в ту и другую сторону.

Это ущелье почти совершенно бесплодно и воды в нем очень мало. Приютившийся под скалой китайский почтовый пикет отпускает дрова на вес, а фураж — по баснословной цене. Опытные путники стараются по возможности запастись всем из дома, но тем самым обременяют животных, которые нередко от непосильных тяжестей и скудного корма устилают своими скелетами этот пустынный путь. Во время нашего следования на свежем трупе лошади пировало общество черных и белых грифов. Эти могучие пернатые освоились с проезжими настолько, что мало обращали внимания на нас.

Выше почтового пикета Ага-булака дорога выходит из высоких скалистых массивов, поднимаясь на плоский гребень хребта. Отсюда открывается довольно широкий горизонт к югу, хотя местность несет тот же пустынный характер. Миновав пикет Узьмедянь, мы оставили большую дорогу и направились к югу по мягкому полуденному предгорью Чоль-тага, где и остановились на ночлег. Южный весьма пологий и холмистый склон Чоль-тага слагается из кварцево-слюдяного сланца (биотитового), красного аплита и прослоек, или прожилок, кварца между преобладающим сланцем.

Долина Кумушин-тузе. На следующий день мы быстро двигались в полуденном направлении по отлогому южному склону Чоль-тага, усеянному низкими холмами, а потом вступили в пустынную долину, залегающую между хребтами Чоль-тагом и Караксылом. Последний простирается тоже с запада на восток, но уступает первому в высоте и оканчивается к востоку от нашего пути на пустынной равнине. В помянутой междугорной долине сохранились следы высохшего озера Кумуши^[45], в местности, носящей ныне название «Кумушин-тузе»^[46]. На северной и в особенности на южной окраине Кумушин-тузе тянутся песчаные холмы с мертвым, а местами и живым тамариском. На более низменных местах долины встречается камыш, солянки и саксаул. Эти заросли иногда перемежаются сплошными, оголенными солончаками^[47], кажущимися издали озерами.

Мы остановились на колодце Шор-булаке, у северного подножья хребта Караксыла. Здесь вода находится на глубине с лишком 1 сажени. В окрестностях держались антилопы (Gazella subgutturosa), зайцы и мелкие грызуны. Из птиц в числе мелких пролетных замечены коренные обитатели — полевой воробей (Passer montanus) и усатая синица (Panurus barbatus).

Ночью в долине моросил дождь, а на вершинах соседних гор выпал снег. Утром было довольно свежо, ясно и прозрачно, так как пыль спустилась на землю. Вся долина и окаймляющие ее горы были видны отлично. В восточной своей части хребет Карасыл круто обрывается, переходя в, широкую плоскую возвышенность, обнаруживающую у подножья северного склона белый мелкозернистый, а у южного — буро-красный мелкокристаллический известняк; вершины же возвышенности состоят из кварцево-хлоритово-глинистого сланца.

Развалины. У северного подножья того же хребта поднимается высокая (до 300 футов) и длинная (до 10 верст) гряда мелкого песка, среди которого, виднеются отлично сохранившиеся стены каменных и глиняных построек. Истории этих развалин проводник объяснить не умел. Судя же по тем старинным городам, которые мы видели в Турфанском округе, они относятся ко времени правления этой страной знаменитого Дакиянуса и существования Асса-шари (Люкчюнская котловина).

Хребты и между горные долины. Обогнув хребет Караксыл, оканчивающийся на востоке несколькими отпрысками, мы вступили в следующую долину, носящую название Караксыл-тузе. С юга чрез 20 верст она преграждалась темным хребтом Игэрчи-тагом, а к востоку и западу скрывалась за горизонт. На всем поперечном пути она поражает своим бесплодием и отсутствием животной жизни. Лишь изредка торчали жалкие кусты эфедры. Монотонность и абсолютная тишина крайне утомляют путника. Ждешь не дождешься подъема на впереди лежащие горы, чтобы с них увидеть новый ландшафт. Наконец, мы достигли перевала через хребет Игэрчи-таг и поднялись почти незаметно на его вершину, с которой открылась пред нами на юге равнина, покрытая порядочной растительностью и именуемая Тунгуз-лык, где держатся в изобилии кабаны, Абсолютная высота перевала около 5000 футов. Гребень хребта значительно приподнят и почти повсюду одинаково зазубрен. На востоке хребет Игэрчи-таг оканчивается вблизи, к западу же он уходит далеко. Названный хребет слагается из известняка (серо-бурый мелкозернистый); на одном образчике его. видны отпечатки мшанки (Bryozoa). На северном склоне его довольно много гипса (кристаллический, пластинчатый).

Спустившись с Угэрчи-тага и миновав маленький рядом лежащий кряж, мы достигли урочища Гэнсохоло. Оно орошено источником, протекающим на протяжении 3 верст. Орошенное место было покрыто пожелтевшим камышом, тамариском, или гребенщиком, и отдельными деревьями тополя. На возвышенном берегу устроена большая печь, в которой раньше дунгане выжигали свинцовую руду. Чрез это урочище проходит дорога в селение Ушак-таль.

Делая большие переходы, не замечаешь как быстро приближается вечер, тем более в местах пересеченных. Пока еще солнце находится над горизонтом — светло, чуть же спрячется за вершину гребня — быстро наступают сумерки и загорается заря, а потом вскоре покажутся планеты и звезды. Еще позднее на западной, озаренной части небосклона выделятся темные зубцы хребтов. Кругом тихо, однако; лишь одни легкие газели, украдкой пробираясь на водопой, мелькают, как тени…

Ночь была холодная, тихая; наутро термометр показал — 7° С. Мы направились в путь с рассветом. На юге долина Гэсохоло также замыкается расчлененным кряжем Кизил-тагом. Общий характер этого последнего сходен с вышеописанными; на северо-западе он высок, по мере же простирания на юго-восток заметно понижается. Этот хребет слагается из кварца с хлоритом, лежащими на гранито-гнейсе (биотитовый).

Вид с мягкого перевала этого хребта вдаль, на юго-запад прекрасен: через расстилавшуюся долину виднелась в Курук-тагской цепи высокая группа гор Чарайлык-таг, или, как монголы говорят, Сайхэн-ула^[48]. Западнее этой группы чернели вершины, дугою протянувшегося хребта Курук-тага.

Урочище Поджюнза. Следуя почти прямо на юг, мы чрез 12 верст достигли урочища Поджюнза, лежащего в долине того же названия. Здесь на илистой почве находились пашни дунганской партии, работавшей на соседнем свинцовом руднике. Кроме того, встретили одну семью кочующих торгоутов из окрестностей озера Баграш-куля. Среди долины. Поджюнза возвышается небольшая группа гор^[49], у подножья которой струятся источники, орошающие растительную полосу до 5 верст длиною. Во время летних дождей здешние воды достигают соседних болот Тунгуз-лык. На левом возвышенном берегу одного из источников до сих пор сохранились стены небольшого укрепления; по словам туземцев, постройка эта существует с незапамятных времен. Были также и фанзы (дома) в долине того же источника, но они унесены водой. Невдалеке к югу находятся четыре старинные могилы. Преграждаясь с запада и востока низкими кряжами и отдельными высотами, долина Поджюнза замыкается на юге главным хребтом Курук-тага.

Горы Чарайлык-таг. В этом весьма плоском хребте резко выделяется высокая группа тесно сплоченных гор Чарайлык-таг, которая представляется издали высоким кряжем, насажденным на плоском хребте Курук-таге, как на пьедестале. По словам туземцев, у подножий этой группы есть источники и пастбища, на которых стоят зимой торгоуты; склоны же ее столь круты, что не только люди, но и звери не могут взбираться по ним. Номады приписывают горам всевозможные сверхъестественные явления; так, например, монголы будто бы часто слышат в них раскаты грома, пальбу из пушек, звон колоколов, музыку, пение и пр. Вместе с тем эти горы и священны для буддистов: некий святой, согласно преданию, поднялся на вершину недоступной для простых смертных Сайхэн-ула, устроил там обо, помолился и исчез… Другие думают, что святой остался в горах и что периодически встает и совершает молитву, сопровождающуюся теми странными звуками, которые и слышат ближайшие кочевники.

Свинцовый прииск. Из урочища Поджюнза мм направились, к юго-востоку и прибыли на свинцовый прииск, который, находится в предгорьях северного склона хребта Курук-тага и носит название Кант-булак. Всего работало на прииске 6 человек дунган, которые его открыли лет 15 тому назад. Некоторые же говорят, что рудники эти весьма древние, но долго стояли заброшенными. Как бы то ни было, образцы свинцовой руды в недавнее время были доставлены генерал-губернатору в Урумчи, который признал нужным взять прииск в казну. Вольнонаемным рабочим, на прииске, дунганам, назначено жалованье по 3 лана серебра в месяц и казенный паек. Жилищем рудокопам служат плохо сложенные из камня хижины.

Собственно добывание свинцовой руды производится среди невысоких волнистых горок, район которых простирается до 10 верст в окружности. Добывают руду двояким способом: или с поверхности, где уже производились работы раньше, или же углубляясь между ращелинами скал. Шахты встречаются различной глубины: от 5 до 100 и более сажен. По словам рабочих, добыча идет успешнее по мере углубления вниз, но там нередко является большое затруднение от воды. Я видел результат работ за истекшее лето; он не превышал 50 пудов свинцовой руды. Продукт этот состоял из кусков свинчака и свинцового блеска вместе, или одного только свинцового блеска с примесью желтой охры и известкового шпата, добываемого с большей глубины, или тоже одного свинчака в слюдисто-кварцево-глинистом сланце, находимом на поверхности. Из добытой на прииске массы, которую мне показали, по заключению рабочих, в среднем получится чистого свинца около 5 пудов. Ежегодно, осенью, сюда приезжает китайский чиновник из Урумчи. В его присутствии, в течение одной недели, пережигается вся руда. Дрова для печей употребляют главным образом саксаульные.

Через означенный прииск с давних времен пролегает дорога из Токсуна в страну «Лоб». Вследствие сильной расчлененности Курук-тагской системы, через эти горы, или правильнее среди гор, удобно пройти без подъемов и спусков. Тропинка извивается между горами и выходит на новый путь, проторенный сравнительно недавно из Кызыл-сыныра.

Оазис Кызыл-сыныр и его обитатели. На другой день, следуя к востоку вдоль подножья отдельного высокого кряжа, тянущегося параллельно Курук-тагу, мы достигли, наконец, поселения Кызыл-сыныра^[50]. Зеленоватые деревья джигды (Elaeagnus), осенявшие глиняный дом, виднелись издалека среди облаженных холмов. Этот маленький оазис отстоит от Токсуна на 230 верст почти прямо на юг и находится на высоте около 4980 футов над уровнем моря.

Недавнее прошлое Кызыл-сыиыра было передано нам так: 45 лет тому назад один люкчюнский охотник, Юсуп-Сольджи, преследуя зверей в горах, случайно встретил зеленеющий уголок. Прожив здесь несколько дней, в течение которых добыл много зверей, он решил остаться в этом оазисе навсегда. Семью и все свое достояние, которое заключалось в двух ишаках (ослах) и домашнем скарбе, он перевез из города. Затем, успешно охотясь и усердно обрабатывая землю, пионер зажил привольно. Вскоре о нем проведали китайцы. К удаленной колонии отнеслись благосклонно; когда же Юсуп-Сольджи отыскал прямую дорогу из Турфана на Лоб-нор, его даже поощрили наградой. Таким образом этот пустынный уголок связался путями с Люкчюном. Турфаном и Токсуном. Через него пролегала и древняя дорога в г. Са-чжоу. На половину расстояния до этого города охотники (дети нынешнего обитателя Ахмед-Палгана, приехавшего сюда еще 9-летним мальчиком) углублялись во время охоты за дикими верблюдами, но дальше не были. Известно также, что южнее этого пути залегает кормная долина, но туда они не доходили. Там пока сохранился недоступный уголок — гнездо диких верблюдов.

Занимая такое удобное географическое положение, Кызыл-сыныр вскоре сделался известен всем туземцам, следовавшим из Турфана в страну Лоб.

В наше там пребывание (1893 г.) Ахмед-Палган казался уже стариком, но бодрым; ему было 54 года. Семья его состояла из четырех сыновей и стольких же дочерей. Единственное занятие мужчин в свободное время — охота. К ней сыновья пристрастны и отлично приучены. Уже 12-летний мальчик и тот имеет голос в кругу охотников: умело рассуждает о привычках зверя и особенно живо рассказывает о своих удачах и неудачах. Более взрослые уже принимают участие в поездках за дикими верблюдами, причем удаляются на 10 дней пути в пустыню.

Семья помещается в одной довольно обширной фанзе, весьма приличной по своему внешнему виду; рядом с ней другая — исключительно для проезжающих. Несколько поодаль на возвышении стоит маленькая мечеть, где вместе с зарею возносится моление к аллаху. Глава семьи Ахмед, он же и мулла, отправляет все требы.

К жилым постройкам прилегает огород, в котором по сторонам красуются высокие развесистые деревья. Глиняные стены огорода и некоторые деревья обвиты повиликой. В огороде хорошо родятся кукуруза, китайская капуста, морковь, дыни и тыквы; вблизи стен виднелись подсадки персиковых деревьев. Рядом с огородом тянутся пашни (на сером суглинке). Ежегодно засевается пшеницы и ячменя около 50 пудов. Средний урожай сам-десять. Пашни орошаются водой, собранной из ключей в один пруд, который при надобности открывается и наполняет оросительные канавы. Непосредственно из того же пруда идет арык к мельнице. Сеют обыкновенно в марте и апреле; жатва начинается с августа. Морозы помехой не бывают. Вообще здесь климат прекрасный во всех отношениях, и старику Ахмед-Палгану с его многочисленной семьей живется привольно. Из домашних животных он владеет 15 верблюдами, таким же количеством рогатого скота, двумя лошадьми, 150 баранами и десятком ишаков.

Флора и фауна. В окрестностях Кызыл-сыныра встречаются большие и малые заросли тограка (Populus diversifolia), саксаула (Haloxylon amninodendron); оба эти дерева сильно истребляются на прииске; целые участки тополевого леса местами подрублены у корня и лежат в беспорядке — это способ просушки горючего материала. Кроме указанных древесных пород, здесь можно встретить гребенщик (Tamarix laxa), ягодный хвойник (Ephede vulgaris); из травянистых же довольно обыкновенные: солодка (Glycyrrhiza uralensis), камыш (Phragmites communis), кендырь (Apocynum venetum), изредка даже дэрэсун (Lasiagrostis splendens) и др.

Из млекопитающих в окрестных горах изредка встречаются: барс, рысь, волк, лисица, заяц и более мелкие грызуны; из жвачных же аргали (Ovis Polii), дикий верблюд (Camelus bactrianus ferus) и антилопа харасульта (Gazelle, subgutturosa).

Птицы замечены следующие: сокол-дербник (Aesalon regulus), лунь полевой (Circus cyaneus), ворон черный (Corvus согах), клушица-грион (Pyrrhocorax graculus), сорока (Pica pica leucopiera), сойка (Podoces Hendersoni), дрозд черногорлый (Merula atrigularis), овсянки (Emberiza Godlewskii, Cynchramus schoeniclus), жаворонки (Galerida magna, Alaudula cheeleësis notocorys albigula), вьюрок (Fringilla montifringilla), чечетки (Linota brevirostris, Scrinus pusillas), щеврица (Anthus sp.), усатая синица (Panurus barbatus), синичка пустынная (Leptopoecile Sophiae), "оробей полевой (Passer montanus), голубь (Columba oenas) и кэкэлики (Caccabis chukar). Последние содержались местным обитателем в прирученном состоянии. Птицы эти крайне доверчивы и скоро осваиваются в новой обстановке. Впрочем, новая и старая здесь, среди родных скал, очень близки, и птица без труда переходит от одной к другой. Я всегда любил кэкэликов за их красивое оперение, оригинальность и некоторое напоминание о домашней курице, которую здесь они и заменяют. В теплые солнечные дни кэкэлики, отпущенные на прогулку, сначала радостно разбегались та стороны, затем успокаивались и начинали кормиться; позднее прилегали на песчаный бугор, тщательно зарываясь в пыли. Вечером они сами возвращались к будке, где проводили ночь.

На соседнем пруду плавали утки — шилохвост (Dafila acuta) и полуха (Chaulelasmus streperus). По словам кызыл-сынырцев, весною и осенью пролетные странники нередко останавливаются в здешнем оазисе, причем мелкие птички проводят по много дней кряду, а некоторые остаются на все время брачного периода.

Путь к Люкчюну. Два с половиною дня мы прожили в Кызыл-сыныре. Почтенная семья старика к нам относилась доверчиво. Сами мы отдохнули порядочно; животные наши также. Запасшись всем необходимым в дороге, мы 9 октября, еще задолго до восхода солнца, выступили в путь по направлению к Люкчюну. Утро было ясное, тихое. На горизонте висела пыльная завеса. Высоко над Кызыл-сыныром пронеслась углом стая диких уток; среди полной тишины резкие звуки их полета слышались далеко в синеве неба.

Наш путь лежал на северо-восток. Вскоре по выходе из Кызыл-сыныра мы вступили на волнистую возвышенность. На ее холмках там и сям рисовались силуэты робких харасульт. Возвышенность сменилась долиной, которую с севера окаймляли низкие отдельные кряжи и плоские возвышенности, подобные встреченным в передний путь западнее. На востоке невдалеке горизонт также замыкался волнистой местностью. Верхний пояс здешних гор состоит из светло-красного аплита, средний — из белого, превращенного в щебень и дресву; предгорья же слагаются из выветревшего песчаника или очень тонкого светло-серого ила. У подножья нескольких сплоченных кряжей есть колодезь^[51], выкопанный неким беком, именем которого — Паса-бек-нын-булак — и называется. Подле колодца стояло несколько стеблей камыша.

Местность на пути к Люкчюну отличалась таким же пустынным характером, как и на дороге из Токсуна в Кызыл-сыныр; мало изменился и рельеф ее. Необъятная пустынная равнина во многих местах покрыта низкими отдельными горами, кряжами и плоскими высотами с преобладающим восточно — западным направлением. Только на параллели долины Кумушин-тузе, пересеченной нами западнее в передний путь, перед нами предстала обширная равнина, покрытая лишь кое-где мелкими сопками. На этой равнине дорога разделилась на две ветви — в Турфан и Люкчюн. Последняя круто поворачивает к северо-востоку и, минуя песчаные холмы и обширные солончаки, приводит на озерко Узун-булак^[52].

Узун-булак. Это урочище находится посредине долины, на высоте 2500 футов, выделяясь густой золотистой полосой растительности. Озерная вода пресыщена солью, но выбегающий севернее источник, который собственно и поддерживает озерко, содержит порядочную воду. На озерке держались запоздалые пролетные утки: кряква (Anas boshas), полуха (Chaulelasmus streperus), чиранка (Querquedula crecca), нырок красноносый (Filigula rufina). В камышах слышалось звонкое трещание усатой синицы (Panurus barbatus). Вблизи по берегам доверчиво перелетали с одного куста гребенщика на другой горихвостка (Ruticilla rufiventris) и чеккан (Saxicola); маленькие жаворонки (Alaudula cheeleënsis) — здешние коренные обитатели — издавали свои тонкие звуки. Ранним вечером кружились летучие мыши, а поздним, в полной тиши, пронеслось в воздухе дикое завывание сперва одного, а затем и нескольких волков. Чем позднее, тем звуки стали чаще нарушать безмолвие. После нескольких выстрелов, в привет непрошенным гостям, концерт окончился. Но перед рассветом он снова повторился в двух противоположных концах урочища и послужил нам сигналом к пробуждению…

Характеристика нового пересечения Чоль-тага. Перед нами на севере залегал хребет Чоль-таг, ширина которого по этой дороге простирается до 50 верст. Южный склон его очень отлог и длинен. Он покрыт холмами и отдельными кряжами, преимущественно восточно — западного направления. Северный же скат его, обращенный к Турфаиской котловине, несравненное круче и короче^[53].

Геологическое строение. Окраина южного склона Чоль-тага богата кварцем, а средняя полоса его — кварцево-известковым сланцем и белым мрамором (кристаллический известняк); ближе к гребню залегают снова известковые же сланцы. Ядро же этого хребта слагается из диорита, диабаза и порфирита. На северном склоне залегает грязно-белый серицитовый сланец, а вблизи Люкчюнской котловины известково-глинистый сланец и обыкновенный известняк. Поверхностный слой междугорных долин состоит из щебня и дресвы различных пород, преимущественно гранита, диабаза и порфирита. По глубокому руслу, прорезающему северный склон Чоль-тага, стоят высокие обрывы (ярдан) лёсса; там на урочище Сумук, у сланцевых стен, туземцы проездом добывают какое-то красящее вещество, предохраняющее ткани от промокаемости и скорой порчи.

Трудность пути. На стоверстном переходе, от Узун-булака до Татлык-булака в Люкчюнской котловине, тянется мертвая пустыня, доступная для движения только осенью и зимой. Летом поверхность ее накаляется до невероятия. Во время нашего следования, 11 октября, в 1 час дня в тени термометр показывал +20° С. Было совершенно тихо. Мы ехали в летнем платье. Далеких окрестностей не было видно; почти все время мы то поднимались на вершины отдельных кряжей и высот, то спускались в долины между ними. Только посредине этой печальной местности залегала обширная долина, в которой было несколько бугров с гребенщиком и маленькая площадь камыша. Вода встречалась лишь в виде соляного раствора. Тем не менее путники, одолев половину безводного перехода, остаются ночевать. Трудность этой дороги весьма ощутительна для лошадей. Их копыта постоянно ударялись о гранитный щебень и дресву. Да и остановки без воды на камыше и гребенщике не особенно приятны; впрочем, в здешнем мертвом уголке и это рай!

Долина Юлгун-тузе, залегающая на южном склоне Чоль-тага, в которой мы имели последний ночлег, будучи оцеплена горами, представляет замкнутую площадь до 20 верст длины и 12 ширины. Общее падение этой долины — на северо-восток. Отсюда на переход в Люкчюнскую котловину мы истратили весь день — от зари до зари. И здесь местность отличалась мертвым характером. Повсюду царила могильная тишина, и только одни высохшие трупы павших животных служат немыми свидетелями трудности этого пути!..

Вид на Люкчюнскую котловину. С гребня Чоль-тага мы увидели Люкчюнскую котловину. Она расстилалась перед нами точно море, поверхность которого представлялась двоякой: темной и белой. Над этим уходящим вдаль морем стоял туман… На самом же деле, как выяснилось при дальнейшем движении, темная часть оказалась холмами, светлая — солончаками. Туман происходил от тончайшей пыли, заволакивавшей горизонт. Вблизи северного подножья Чоль-тага залегают песчано-галечные дюны древнего внутреннего моря, за дюнами простирается покатая к северу каменистая равнина, а за нею уродливо изрытая солончаковая поверхность, на которой местами разбросаны соленые озерки, окаймленные ярко-зеленым камышом. А вот, наконец, и колодец Татлык-булак^[54]. Томимые сильной жаждой, наши животные неудержимо рвались к живительному источнику, который, впрочем, далеко не оправдал своего лестного названия.

В котловине, лежащей ниже уровня океана, было заметно теплее. Приятная прохлада ночи нас скоро усыпила. Чуть забрезжила заря, наш старый знакомый хохлатый жаворонок (Galerida magna) приветствовал нас своею звонкой песней.

Утром, выбравшись из застывших солончаков, в виду развалин Асса-шари, мы поспешно двинулись вперед. На севере стали появляться признаки оазиса, а часом позднее мы уже прибыли к месту расположения экспедиции^[55], где В. И. Роборовский энергично вел подготовительные работы по устройству метеорологической станции.

Снаряжение в далекую экскурсию. Мое двухнедельное пребывание в пустыне, знакомство с ее лучшим оазисом Кызыл-сыныром и дружеское отношение его обитателей, изъявивших и в будущем полную готовность сопровождать меня в окрестности, позволяли надеяться на осуществление дальней экскурсии, о которой незадолго перед тем мы могли строить лишь смелые предположения. Теперь же окончательно решено было: пройти в Кызыл-сыныр третьим, турфанским, путем, и, устроив там, склад, съездить налегке в направлении к Са-чжоу (Дунь-хузн), затем, вернувшись в оазис, двинуться в страну Лоб и через озеро Лоб-нор и знаменитые пески Кум-таг направиться в Са-чжоу, тогда как главный караван имел намерение идти туда юго-восточным путем, минуя оазис Хами. Начальник экспедиции В. И. Роборовский отнесся с живейшим сочувствием к моей новой экскурсии и пожелал ей полного успеха.

Нивелировка Люкчюнской котловины, устройство метеорологической станции и снаряжение двух караванов задержали экспедицию в оазисе Люк-чюне до 15 ноября. В этот день я выступил в путь. Мой караван состоял из пяти вьючных верблюдов и трех верховых лошадей. Меня сопровождали: старший урядник Батма Баинов, препаратор Курилович и проводник. В выборе последнего, на этот раз, я был далеко не счастлив.

С экспедиционной семьей пришлось расстаться на два с лишком месяца, а с урядником Шестаковым, оставленным на метеорологической станции в Люкчюне, на два года. Напутствуемые самыми лучшими пожеланиями, мы в 10 часов утра направились в дальнюю дорогу. Первоначальный путь пролегал среди ферм местных жителей к западу, затем вышел в открытую котловину, поросшую камышом, кустами гребенщика и ягодного хвойника.

Путь котловиной. В этой местности мы встретили здешнего «вана» Мамуд-султана, развлекавшегося охотой. С ним была многочисленная свита; кроме ружей, у охотников имелись беркуты и собаки, с которыми они преследовали харасульт и лисиц. Простившись любезно с правителем мусульман, мы продолжали путь уже по обнаженной солончаковой котловине.

На другой день мы достигли реки Даван-чин-су, впадающей в озеро Боджантэ, ню не могли переправиться на левый берег ее, так как эта река, не истощаемая осенью арыками, была многоводна и по ней шла шуга. Подвергать опасности верблюдов, от которых в значительной степени зависел успех предприятия, было нежелательно, а потому я решился обойти озеро Боджантэ с востока.

Таким образом, мы снова прошли мимо развалин Асса-шари и среди неровных солончаков, а затем, следуя по покатой от Чоль-тага равнине, могли короче познакомиться с окраиной каменистой пустыни. Здесь поверхностный слой состоял из обломков горных пород^[56], отшлифованных и обточенных песком, переносимым ветром. Ближе к подножью Чоль-тага залегали дюны, состоящие из глинистого песка, гравия и щебня.

Дальнейшее наше следование продолжалось вдоль границы каменистого вала и солончаков — берегом отступившего внутреннего моря^[57]. Здесь ясно видны следы заливов и мысов этого моря.

Бегство проводника. Достигнув намеченного урочища с другой стороны и будучи введен в заблуждение восточным колодцем и массой дорог, проложенных туземцами, наш проводник совершенно растерялся и бежал. Переночевав в пустыне, утром я командировал Баинова в управление люкчюнского вана, чтобы заявить о случившемся и просить о замене беглеца надежным человеком, сам же направился с караваном на ближайшую станцию Боджантэ-тура, и вскоре разыскал колодец и дорогу. До приезда же Баинова^[58] животные успели хорошо отдохнуть на порядочном корме.

Ранним утром (24 ноября) мы снова выступили в путь, по направлению к югу. И здесь местность представляет такую же неутешительную картину, какие я уже встречал при следовании по токсунской и люкчюнской дорогам, через тот же хребет Чоль-таг. К югу от Боджантэ-тура простирается каменистая пустыня, шириною до 20 верст. За нею поднимается названный хребет, передовые скаты которого во многих местах покрыты песком.

Геологическая заметка. Профиль Чоль-тага по турфанской дороге близко подходит к профилям по карашарской и люкчюнской дорогам, именно северный склон его крут, а южный отлог и длинен. Высота же его в восточном направлении постепенно уменьшается^[59]. Северный склон хребта по этой дороге состоит из порфиритового туфа, центральная часть слагается из гнейсо-гранита (биотитово-роговообманкового), а южнее из того же туфа и розового гранита (неравнозернистого, мусковитового). Наконец, на южном склоне обнаруживается в узких прорывах белый мелкозернистый известняк (мрамор). На южном, весьма плоском склоне Чоль-тага поднимается высокая гряда, простирающаяся почти под прямым углом к общему направлению этого хребта. Вершины ее превосходят по высоте высшие точки Чоль-тага, видимые с дороги. Ближайшую к ней вершину туземцы называют Кызыл-игис-таг^[60].

На всем пройденном пути горы совершенно безжизненны. Только в ущелье северного склона есть ключ Ачик-булак^[61], служащий пристанищем для путников. Протяжение источника не превышает 2—3 верст. По берегам его растут камыш и гребенщик; кое-где стоят деревья тала. Здесь же мы встретили голубых синиц (Cyanistes cyanus), обративших наше внимание своим мелодичным трещанием, и замечательно красивых пустынных синичек (Leptopoecile Sophiae), вертляво перелетавших с одного куста на другой.

Урочище Арпышме. Перейдя через хребет Чоль-таг и следуя в полуденном направлении еще 15 верст, мы достигли ключа Арпышме. Этот ключ расположен, подобно Шор-булаку на западе и Узун-булаку на востоке, в той же солончаковой долине Кумушин-тузе^[62], которую мы уже дважды пересекли в указанных местах. Здесь, благодаря присутствию пресной воды, хорошая растительность. Этот отрадный уголок может считаться лучшей после Кызыл-сыныра станцией, где путники и их животные могут рассчитывать на отдых. Пройдя в два дня около 100 верт, мы тут сделали дневку. Как ни трудна эта дорога, но вследствие своей прямизны довольно оживлена. На пути мы встречали преимущественно купцов, ехавших из страны Лоб в Турфан, куда они гнали для продажи стада баранов и рогатый скот^[63].

Из животных на урочище Арпышме нами замечены: харасульты, на которых волки подле водопоев устраивают засады; лисицы не менее хитро подстерегают мелких грызунов; в соседней пустыне изредка встречались следы диких верблюдов. Птиц при ключе было мало: две пустынных сойки (Podoces Hendersoni и P. Biddulphi)^[64], первая любит каменистую пустыню, вторая — песчаную; та и другая держались парами, тогда как жаворонки — хохлатый (Galerida magna) и маленький (Alaudula cheeleënsis) наблюдались или в небольщих стайках, или одиночками. В зарослях камыша слышались звуки камышовой стренатки (Cynchramus schoeniclus).

Схождение дорог; дивный закат солнца. Оставив урочище Арпышме и перейдя более низкую часть долины, где местами встречались отложения соли, мы, вступили в песчаную, постепенно поднимавшуюся часть той же долины. Вскоре затем турфанская дорога соединилась с люкчюнской. В месте соединения дорог я сомкнул свою съемку, и мы направились в Кызыл-сыныр знакомым путем на протяжении полутора перехода. Перевалив через возвышенность, мы расположились бивуаком в открытой долине, где, благодаря необыкновенной прозрачности воздуха, любовались дивным закатом солнца. Крутой кряж, у восточной оконечности которого находится Кызыл-сыныр, был виден отлично. Высокий насажденный кряж Чарайлык-таг и вообще вся видимая часты хребта Курук-тага резко обрисовывались на горизонте, но в особенности отчетливо выделялись на нем вершины Чарайлык-тага, когда за ними скрылось солнце.

Снова Кызыл-сыныр. На следующий день, в 11 часов утра, мы прибыли в знакомый оазис Кьизыл-сыныр. Обитатель его, Ахмед-Палган, встретил нас замечательно ласково и поместил, как и раньше, в отдельной фанзе. Теперь старик был смелее и развязнее; каждый вечер приходил к нам и охотно сообщал сведения об окрестной местности. На мой вопрос: «Почему он так сдержанно относился к нам в первое пребывание?», Ахмед-Палган заметил: «Вы здесь первый такой человек со времени существования этого селения; таких людей я еще никогда не видел, вот причина моей некоторой осторожности в обращении с вами». Сопровождать нас в пустыню он охотно назначил одного из своих старших сыновей — Абду-Рема^[65].

Общий вид маленького оазиса с того времени, как мы его покинули, изменился. Деревья, кроме джигды, обнажились; ключ сковало льдом, вся растительность окрасилась в желтовато-серый колорит. Однажды без нас выпал снег, но вскоре стаял. Звери поблизости держались те же, о которых упомянуто прежде; но пернатое царство значительно поубавилось, несмотря на то, что среди представителей попадались и незамеченные раньше, как, например, сокол Гендерсона (Gennaia Hendersoni), налетавший по временам на беззащитных кэкэликов, сирин мохноногий (Athene plumipes), снегирь сибирский (Uragus sibiricus), свиристель-хохлушка (Ampelis garrula) и пуночка (Calcarius lapponicus).

Погода за последнюю половину ноября стояла наполовину ясная, наполовину облачная. По восходе солнца появлялся слабый ветерок чаще с северо-запада, постепенно усиливаясь, или же периодически совершенно затихал, подувая по временам с других сторон. Вечера и ночи, за весьма немногими исключениями, были ясные и тихие. Показания термометра на восходе солнца колебались от —7 до —18° С; в час дня от +4,0 до —3,0°, а в 9 часов вечера от —7 до —13,5° С. Атмосферных осадков в первые 12 дней не выпадало вовсе; в последние три дня по ночам земная поверхность покрывалась инеем, что, в свою очередь, обусловливало некоторую прозрачность воздуха.

Легкая поездка в пустыню. В течение двух дней был сформирован легкий караван. Нас трое: я, урядник Баинов и проводник; вьючных верблюдов два, верховых лошадей столько же; проводник на собственном верблюде. Главная тяжесть заключалась в фураже для лошадей. Остальной багаж маленькой экспедиции, часть животных и препаратор были оставлены на месте. Как и говорено выше, цель этой экскурсии заключалась в обозрении местности на юго-восток от Кызыл-сыныра. Перейдя через главный хребет Курук-тага, я предполагал направиться вдоль полуденной подошвы его и, достигнув древнего русла реки Конче-дарьи — Кум-дарьи^[66], вернуться обратно более южным путем.

Первый переход с места, как и всегда, был небольшой — 10 верст; путь пролегал вниз по сухому руслу. По сторонам тянулись невысокие гряды гор, которые невдалеке прорывает означенное русло. На ночлежном пункте в урочище Кара-хошун долина оживляется тучной растительностью и многими светлыми источниками. Кызыл-сынырский обитатель не преминул ими воспользоваться: устроил фанзу, провел оросительную канаву, осеня ее деревьями джигды. Весь скот Ахмед-Палгана большую часть времени проводит здесь, не нуждаясь в присмотре, исключая баранов, которых пасут дети-подростки. Здесь же видны были попытки к земледелию.

На урочище Кара-хошуне мы встретили дунган. Эти предприимчивые люди снаряжали караван в Урумчи с богатством пустыни — наждаком. Означенный продукт залегает на поверхности междугорных долин (с мелким щебнем гранита и кусочками кварца и полевого шпата), иногда на несколько верст. Добытый вчерне, он на месте подвергается промыванию, или провеиванию. Приготовленный таким способом наждак сбывается в Урумчи ценою 1 лан серебра (22 рубля 50 копеек) за пуд. Добыча его производится дунганами ежегодно.

На другой день пересекли хребет Курут-таг по ущелью маленькой речки, прорезающей этот хребет и текущей на юг. На ней встречались пороги, по которым с шумом катилась вода; местами она переходила в накипи льда, местами струилась. Летом речка бывает несравненно многоводнее, на что указывают гладкие стены утесов и наносы. Теперь же она струилась только на половине общей длимы его. Речка окаймлена густыми зарослями гребенщика, ягодного хвойника и колючки, перемешанных с камышом, чернобыльником, кендырем и др. В растительной полосе ютились кабаны, волки, лисицы, манулы и зайцы. Птиц не видели вовсе; не было даже всегдашнего спутника каравана — ворона.

Пройдя описанное ущелье, мы вступили в обширную долину, склонявшуюся постепенно к югу. С полуденной стороны Курук-таг кажется значительно выше, чем с севера. На востоке в нем выделялась вершина Юмулак-таг^[67]. С юга помянутая долина замыкается низкими отдельными кряжами и высотами, к которым направляется сухое ложе речки, прорезающей Курук-таг. Вода этой речки, скрывающейся под землей, верстах в 10-ти от подошвы хребта — на урочище Нань-шань — выходит на дневную поверхность в виде родника, у которого мы остановились на ночлег.

Отсюда наш путь пролегал в юго-восточном направлении по пустынной равнине, поднимающейся от 3000 до 4000 футов над уровнем моря и покрытой местами отдельными невысокими кряжами восточно — западного направления, Изредка, на более плотных местах этой равнины, заметны были следы старинной дороги из Кызыл-сыныра в Са-чжоу с грудами камней (обо) по сторонам.

На четвертый день пути мы достигли урочища Буруту, а на следующий — урочища Олунтыменту, где мой маршрут примкнул к съемке М. Е. Грум-Гржимайло, доходившего до этой местности во время своей экскурсии из Люкчюна почти прямо на юг через Чоль-таг и Курук-таг.

Урочище шестидесяти ключей. Миновав урочище Олунтыменту, мы вскоре вступили из сухое русло Курук-тотрэк, которое через два дня привело нас к древнему ложу реки Конче-дарьи (Кум-дарья). По дороге к этому интересному ложу мы остановились на ночлег у северной подошвы плоской высоты, на колодце Алтмыш-булаке. Около него растительность была не тронута травоядными, что меня не мало иззпмило, так как во всей пройденной нами местности у источников она повсюду была значительно потравлена, и у них мы всегда встречали харасульт и следы диких верблюдов. Здесь же присутствия животной жизни не обнаружено. Это объясняется тем, что дикие верблюды избегают зарослей, в которых могут скрываться охотники; точно так же избегают их и антилопы, на которых устраивают засады охотники и волки. Неудивительно поэтому, что названные животные опасаются приближаться к таким местностям, где их могут подстерегать враги.

Близ колодца, на соседних холмах сложено обо и сохранилась каменная печь, служившая, по словам проводника, дунганам для выжигания свинцовой руды. Тот же проводник и сам Ахмед-Палган сообщили мне, что на восток от колодца Алтмыш-булака местность сохраняет прежний характер и что, придерживаясь юго-восточного направления, путник может добраться до долины реки Булунцзира, а по этой последней и до оазиса Са-чжоу. Известно также, что по этой дороге в предпоследнее дунганское восстание прошла большая партия инсургентов из Са-чжоу в Курля и Карашар, от нашествия которой значительно пострадал в имущественном отношении и кызыл-сынырский обитатель Ахмед-Палган.

Строго рассчитав продолжительность экскурсии с количеством взятых с собой продовольственных припасов, я решил возвратиться в Кызыл-сыныр.

Общая характеристика Курук-тага. Прежде же, чем оставить урочище шестидесяти ключей^[68], скажу несколько слов о хребте Курук-таге, восточное продолжение которого было видно отсюда на далекое расстояние, и о сопредельной с ним южной равнине.

Этот весьма плоский хребет, возвышающийся, как выше замечено, лишь весьма немного над соседней северной равниной, поднимается несравненно выше над южной и, следовательно, представляет окраинное поднятие, посредством которого первая опускается ко второй. По направлению к востоку Курук-таг заметно понижается и, кроме Юмулак-тага, не заключает в себе выдающихся вершин^[69].

К югу от Курук-тага простирается весьма пустынная равнина, покрытая местами низкими кряжами и плоскими высотами, преимущественно восточно-- западного направления. По этой равнине, постепенно понижающейся к югу, простираются от Курук-тага многие сухие русла, достигающие местами древнего ложа реки Конче-дарьи. Описываемая равнина очень бедна водой, особенно пресной, которая встречается только в двух источниках — Нань-шане и Асган-булаке; остальные же источники и колодцы содержат горько-соленую воду, сильно расстраивающую желудок, и чем далее к югу от хребта, тем вода в них становится хуже.

Работа атмосферных деятелей пустыни. Здешние открытые скалы и гольцы сильно выветрены, в особенности на северо-восточных склонах, обращенных навстречу господствующим ветрам. На острых кряжах Олунтыменту, состоящих из белого и серого кварцевых известняков с прожилками кварца, приходилось наблюдать бесконечные узоры, напоминающие очертания окаменелостей. В сущности же такое характерное испещрение есть результат уничтожения в разнородной массе более слабого элемента; наоборот, остающиеся штрихи указывают на присутствие другой крепчайшей породы. Не менее очевидные следы непрерывной разрушительной деятельности приходилось наблюдать на обломках горных пород, устилающих вершины и скаты мелких гор, именно обточенные и продырявленные обломки песчаника (темно-серо-зеленый, твердый, мелкозернистый); из множества виденных мною таких обломков некоторые, странностью форм, напоминали собою орудия каменного века^[70]. Также характерно отшлифованы песком бока ущелья Курук-тограка, обнажающего известняк (темно-серый, плотный и мелкозернистый с прожилками кварца).

Вообще все здешние горы подвержены сильному разрушению, главным образом от ветров, в особенности весенних, которые нередко переходят в сильные бури. Об этом свидетельствуют массы обломков, отторженцев, выемок в наветренных (преимущественно северо-восточных) склонах гольцов и скал, отшлифованные песком, гравием и дресвой их поверхности. Резкие изменения температуры воздуха также, по всей вероятности, способствуют разрушению местных гор.

Возвращаюсь снова к прерванному рассказу.

…Поздним, вечером небо заволокло тонкоперистыми облаками, луна и звезды тускло мерцали. К утру начал падать снег, но вскоре перестал. Атмосфера освободилась от пыли и стала прозрачной. Быстро снявшись с бивуака, мы направились почти прямо к югу по ущелью, разрезающему плоскую высоту. По выходе из него мы увидели впереди много обрывов серо-желтого цвета, сопровождающих, как говорил Ахмед-Палган, древнее ложе реки Конче-дарьи — Кум-дарью, к которому мы с нетерпением приближались.

Кум--дарья. Пройдя около 25 верст от Алтмыш-булака, мы, наконец, достигли этого ложа. Кум-дарья направляется с запада на восток, огибая курук-тагское подножие с юга. Местами русло засыпано крупнозернистым песком, местами же оно совершенно чисто и дает возможность судить о его размерах и характере. Это корытообразное русло в 15—25 саженей шириною окаймлено то высокими, то низкими берегами и направляется местами почти по прямой линии, местами извилисто и заполнено солончаками, твердыми, как камень. Кое-где оно засыпано галькой с лишком в фут толщины и принимает в себя с севера много побочных, сухих же лож.

Там и сям в мертвой ложбине валялись высохшие деревья (тополя). Животной жизни нет и в помине; мы встретили здесь лишь давние следы случайно забредшей антилопы, да высохший труп сарыча (Buteo). В юго-юго-восточном направлении, на всем обозреваемом в бинокль пространстве, виднелись такие же, по-видимому, береговые обрывы, быть может, рукавов древней реки. Подобные же обрывы пересекал мой проводник южнее ключа Ярдан-булака на пути из оазиса Кызыл-сыныра на Конче-дарью; холмов же сыпучего песку он на том пути не видал, как не видал их и я с того места, где вышел на Кум-дарью.

Обратный путь. Обозрев Кум-дарью на значительном протяжении, мы повернули обратно к покато-каменистому подножью гор, держа направление на северо-запад. В этот день мы прошли 45 верст и остановились на ночлег в совершенно бесплодной местности.

Итак, главная задача экскурсии была выполнена; оставалось только, следуя обратно в Кызыл-сыныр, обозреть южные кряжи и высоты, покрывающие равнину, и пересечь вторично сухие ложа, встреченные на переднем пути. У одного из них, Олунтыменту, мы ночевали, и по маршрутной съемке объяснилось, что оно было прежде пересечено. Дальнейшее движение мы продолжали в северо-западном направлении, то приближаясь, то удаляясь от переднего пути. Между отдельными высотами простирались более или менее широкие долины, безжизненные и, по мере приближения к Курук-тагу, покрытые тонким слоем снега. Наиболее низкие долины, окруженные высотами, заполнены солончаками, которые зимой представляли твердую поверхность. Летом же вода, стекающая с гор, превращает их в болота, что можно видеть и зимой в местах выходов ключей. Такие местности служили пристанищами для нашего маленького каравана. В общем обратный путь характеризуется отсутствием пресной воды, скудностью корма, трудностью (острые камни) движения, но богатством топлива. Это обстоятельство значительно облегчило невзгоды, в особенности по ночам, когда температура падала до —24,5° С. Походным жилищем служила маленькая палатка, защищавшая только от ветра. На третий день обратного следования мы увидели высшую часть Курук-тага, лежащую западнее Кызыл-сыныра, — Чарайльик-таг. Прямо на юг, за отдельными высотами верстах в 20-ти, находилась Кум-дарья, к югу от которой простирается до самого Лоб-нора безжизненная пустыня. Пересечь ее по направлению к Лоб-нору возможно лишь зимой на верблюдах с запасом льда. С урочища Кок-су мы повернули почти прямо к северу, пересекая на пути отдельные плоские высоты, которые, по мере приближения к Курук-тагу, становились выше. Перевалив через высшую из них, мы спустились в сухое русло Гансыхын-тограк, где остановились на последний ночлег в пустыне. Названное русло теряется, подобно многим соседним, в общей котловине солончаков, называемой Нань-шань-шор. Замкнутая со всех сторон, эта котловина имеет более 50 верст в окружности, оканчиваясь на западе как бы заливом между отдельными плоскими высотами.

Пользуясь открытым горизонтом, я сделал тотчас же по сторонам засечки буюсолью, главюым образом на отдельные вершины Курук-тага, в том числе и на ближайшие к Кызыл-сыныру, чтобы проверить и пополнить свой маршрут. Как на этой, так и на всех других стоянках южного пути, местность носила весьма печальный характер. Зверей и птиц в нашем соседстве не было вовсе. Вечерами, да и днем, тишина никем не нарушалась: точно все уснуло, замерло. Немного отраднее было во время движения. На волнистой, покатой от гор равнине по утрам красиво обрисовывались силуэты робких джепраков. Порою они приходились на фоне алой полосы зари, точно призраки, или, проснувшись, стройно мчались на перерез нашего пути.

Снежный буран. С вечера подул северо-восточный ветер, вначале слабо, затем к ночи достиг значительной напряженности. К утру следующего дня наступило затишье. Предполагалось в этот день (12 декабря) пройти до ключа Бан или Баван-булак, лежащего у южной подошвы хребта Курук-тага и отстоящего от Кызыл-сыныра в 15 верстах. На самом же деле вышло иначе. Вскоре после нашего выступления временное затишье нарушилось: подул сильный северо-восточный ветер, быстро разразясь сильнейшим снежным бураном. Горы, а затем и соседняя окрестность закрылись так, что проводник не мог более ориентироваться. Пришлось идти совершенно ощупью. Верблюдов и лошадей сильные порывы бури уклоняли в сторону. Мокрый снег залеплял глаза. Я все время, как моряк, следя за показаниями компаса, направлял движение нашего Абду-Рема, сидевшего на «корабле пустыни». Проводник же, боясь навлечь на себя вину, уже не один раз предлагал остановиться; но, видя нашу решимость следовать вперед, слагал с себя всякую ответственность, дабы не испортить репутацию последним днем. Каково же было его удивление, когда около 3 часов дня буран вдруг стих и горизонт слегка прояснился. Намеченная им горная вершина лежала точь в точь на линии нашего движения. Абду-Рем. крикнул в восторге: «Верно, верно!» Мало того, он даже предложил пройти прямо в Кызыл-сыныр, минуя, таким образохм, Бан-булак. Действительно, по сторонам лежал глубокий снег, в особенности в ущельях. Разбивать бивуак, искать топлива, оставлять без крова мокрых животных — все эти обстоятельства в сумме послужили веским доводом в пользу проводника, и мы решили одолеть все трудности в один переход. Тем временем, горизонт открывался все больше и больше; полная тишина¹ нас облегчила. В 6 1/2 часов вечера, через 12 часов движения, мы прибыли наконец в Кызыл-сыныр, пройдя в этот памятный для нас день 55 верст. Животные выдержали отлично, точно чутьем знали, что им готовится трехдневный отдых за тяжелый рейс в пустыне. В ней мы провели 12 дней, пройдя 350 верст без дневок. Обитатели Кызыл-сыныра нас по-прежнему встретили ласково и гостеприимно. Оставленные животные отдохнули. Препаратор собрал коллекцию из двух десятков птичек. Сидя у теплого очага, мы вскоре забыли перенесенные невзгоды и вспоминали с отрадою о минувшем.

Ночь прошла незаметно. На следующее утро солнце озарило белеющую окрестность, которая так ярко блестела, что трудно было иа нее смотреть. Поздним вечером в Кызыл-сыныр прибыли туземцы из Дурала, испытавшие снежную бурю на предпоследнем переходе. Среди туземок одна несчастная женщина при всех невзгодах зимы, под кровом неба, разрешилась от бремени. Два следующих дня страдалица тащилась верхом на лошади (сидя по-мужски) при морозе от 15 до 20° С, сделав более 70 верст. Молодая и сильная натура все перенесла благополучно. Через три дня она должна была отправиться в г. Турфан, отстоящий на 185 верст от Кызыл-сыныра!

Пребывание в Кызыл-сыныре. Наше трехдневное пребывание в Кызыл-сыныре было весьма кстати. Здесь были приведены в порядок заметки о посещенной местности; собранная геологическая коллекция пересмотрена и отправлена в Люкчюн. Кроме того, удалось познакомиться с ближайшими горами, куда я ездил поохотиться на аркаров. К сожалению, охота была безуспешна: заманчивых зверей я совсем не видел. По многим же годным руслам встретил развалины жилищ людей. Все замеченные постройки был сложены из камня. По словам Ахмед-Палгана, таких построек очень много вблизи гор Чарайлык-тага. Повествователь относит их к монголам, некогда обитавшим в этом скрытом уголке, хотя известно, что эти номады со времен глубокой древности живут в войлочных юртах. В то время диких верблюдов, аркаров, хуланов и других зверей водилось множество.

Староверы. Мы узнали также от Ахмед-Палгана, что через Кызыл-сыныр, лет около 30 тому назад, проследовала партия русских, вероятно староверов, шедшая с Лоб-нора. Оно состояла из 17 человек (мужчин, женщин и детей). При русских был переводчик чанту. Голодные скитальцы двигались частью на верблюдах, частью на ослах; в обмен на продовольственные припасы они предлагали свои одежды. Отсюда староверы направились в Люкчюн, а куда потом скрылись — неизвестно. Об этих староверах упоминают также Н. М. Пржевальский^[71] и М. В. Певцов^[72].

Глава четвертая ОТ КЫЗЫЛ-СЫНЫРА ЧЕРЕЗ ЛОБ-НОР В СА-ЧЖОУ

Путь к югу. Таким образом, благодатный оазис для туземцев был в высшей степени полезным и для нас. И теперь, когда я смотрю по карте на этот уголок пустыни, испещренный моими маршрутами, сходящимися в одной точке, так же вспоминаю с благодарностью его единственных оседлых обитателей, как был признателен им ив то время, когда оставлял Кызыл-сыныр, прокладывая на планшет пятую дорогу. Действительно, обширная пустыня, залегающая между Турфанской и Лоб-норской котловинами в виде двух широких вздутий с бесчисленным количеством горных кряжей, гряд, холмов, образующих Курук-тагскую систему, разделенная глубокой солончаковой долиной, представляется совершенно определенною. Северное поднятие залегает нешироким плато, довольно круто обрываясь на севере, тогда как южное образует ряд уступов, особенно характерно выраженных к стороне Таримского бассейна. Оба эти вздутия, по мере своих простираний к востоку, постепенно мельчают, наоборот, к западу, вырастают в высокие массивы. Вся эта обнаженная страна, подверженная крайне разрушительной работе атмосферных деятелей, непрерывно подтачивающих, перетирающих, обдувающих, а затем, и уносящих мельчайшие частицы в виде песка и пыли в соседнюю полуденную впадину, послужила основанием к изменению сети рек, питающих озеро Лоб-нор…

Быстро минуло время, назначенное на отдых и кормление животных в Кызыл-сыныре. Утром (16 декабря) караван выступил в дальнейший путь. Добрые мусульмане проводили нас «хлебом-солью». Проводником на реку Конче-дарью остался тот же Абду-Рем.

Курс нашего движения лежал на юго-юго-запад. Справа стоял высокий хребет, слева — целый ряд меньших. Мы следовали вверх междугорной долиной, по которой, пестрела все та же пустынная растительность. В недалеком расстоянии резко выделялись своими вершинами две горы. Восточная из них называется Диндиосен, западная — Мухурсейн. Та и другая возвышаются на плоском Курук-таге и имеют около 5000 футов абсолютной высоты. Относительная же высота обеих гор примерно, на глаз, более 3000 футов.

На меридиане горы Диндиосен мы уклонились к югу и пересекли весьма плоский Курук-таг; дальнейший путь пролегал по местности, круто ниспадавшей к стороне пустыни, но по-прежнему хранившей горный характер. Оставив за собою несколько горных гряд, виденных на западе во время экскурсии на Кум-дарью, мы на третий день выступления из Кызыл-сыны-ра приблизились снова к этому мертвому ложу.

Урочище Эмпень. Более отрадное местечко находится севернее, в урочище Эмпень. Здесь до сих пор сохранился живой рукав реки, поддерживаемый в летнее время временными потоками с Курук-тага, но, кажется, главным образом находящимися неподалеку родниками. Растительная и животная жизнь урочища Эмпеня напомнили долину Тарима. Вблизи воды тянулся сплошной лесок тополя, за ним холмы гребенщика; там и сям стлался от ветра высокий камыш. Вместе с растительностью появились антилопы и кабаны. Из птиц в тот же день мы заметили дятла и таримскую сойку, которая звонко затрещала и переместилась из кустов на одинокое дерево тограка; там же на вершине пел сорокопут. При остановке на бивуак из ближайших камышей раздалось несколько трелей усатой синицы. Упомянутый рукав мы пересекли в западной его части, тогда как более прямая тропинка пролегает через него в восточной, по урочищу Баш-тограк.

В 5 верстах к северо-западу от нашего бивуака стопят развалины старинного города Эмпень. Стены крепости и многих фанз уцелели. Позднейшие раскопки туземцев, жаждущих скрытых богатств, не увенчались успехом. Каких времен этот город и кто в нем жил — туземцам неизвестно.

Опять на древнем русле Конче-дарьи. Покинув урочище Эмпень, мы вскоре достигли древнего ложа реки Конче-дарьи. Оно мертво, вид его печальный; уцелевшие берега наполовину низменные, наполовину возвышенные. По всему бывшему течению разбросаны сухие стволы тополей; многие еще продолжают стоять, будучи наполовину занесены песком, залегающим по обоим берегам древнего русла, в виде невысоких (10—15 футов) барханов. Форма последних дугообразная, напоминающая французское S. Преобладающее направление барханов простирается с северо-запада на юго-восток. Северо-восточные склоны (наветренные) покаты и плотны, противоположные же (подветренные) круты и рыхлы. Пьедесталом барханов служит песчано-глинистый слой, местами солончаки. Песок заполняет собою мертвую котловину, достигая наибольшей мощности в дюнах, расположенных по соседству с полосой прибрежной растительности. По этим пескам, вдавшимся коротким клином на северо-запад, а на восток-юго-восток — скрывавшимся за горизонт, мы сделали около 10 верст, двигаясь по-черепашьи. Наши «корабли пустыни», как на море, то опускались с гребня одной песчаной волны, то поднимались на соседние вершины. Монотонность, однообразие вскоре надоедают. Расстояние понемногу сокращается, желание же добраться до остановки увеличивается. Наконец, с окраинных, более высоких барханов мы заметили долину реки Конче-дарьи. Густые заросли ее тянулись на северо-запад и юго-восток. Тут же, невдалеке, мы пересекли массу следов кабанов, растрепавших труп осла; по кабаньей тропе пролегал совершенно свежий след царственного зверя — тигра, который здесь, вероятно, охотился за ними. Вступив в долину по изрытым кабанами, местам, мы вспугнули фазанов; отличный экземпляр местного вида тотчас же попал в нашу коллекцию.

Придя на реку Конче-дарью (к переправе Турпан-корул), я с урядником Баиновым с первого же взгляда узнал знакомые места^[73]. Немного более трех лет прошло с тех пор, как мы посетили эту реку. Тогда наш путь лежал вверх по течению до переправы Чаглык, расположенной на караванной дороге в Курля, по которой следовал главный караван экспедиции М. В. Певцова. Общий вид местности ничуть не изменился. Та же картина, что и прежде. Только в зависимости от времени года изменилась погода и состояние растительности. Тогда стояли отличные теплые дни, а по ночам бывали порядочные морозы; кое-где проносились стада и стайки запоздавших пролетных уток. Теперь зима наложила свою суровую печать: природа спала. Лишь одна река продолжала бороться, разрывая своим мощным напором ледяное покрывало. Во многих местах виднелись полыньи: прямые сообщения прерывались, вновь прокладывались более кружные тропинки. Их знал китаец, живший здесь же в камышовой хижине. Открытие станции принадлежит времени основания нового соседнего города Дурала, когда установилось оживленное движение к Турфану.

Следующий небольшой переход пролегал по знакомой дороге до селения Тыккэлика. Наш путь опоясывал болотистые разливы Конче-дарьи с запада. Границей необъятных камышей служили более возвышенные площади, на которых кое-где росли тополевые леса и виднелись холмы, покрытые гребенщиком; на менее возвышенных местах залегали солончаки с кустами ягодного хвойника. Через 12 верст мы пришли на реку Кюк-ала-дарью, имеющую одинаковый характер с первой. Могучая растительность сопровождала этот большой рукав Тарима, через который мы теперь переправились выше того места, где в минувший раз находилось селение Чапал. Ныне оно заброшено, и только высокие тополи, осенявшие когда-то камышовые хижины, стоят неизменно до сего времени. Вблизи, на большой дороге из Дурала в Курля, расположен китайский лянгер (постоялый двор) на манер турпан-корульского. По этой дороге мы и направились в Тыккэлик, где вскоре были встречены старым приятелем Курваном, или Кургуй-Палганом^[74]. «Сокол-охотник», как все туземцы величают нашего прежнего спутника, был видимо рад. На мое предложение следовать вниз по Кунчикаш-тариму (крайний восточный рукав Конче-дарьи) старик дал полное согласие, говоря: «Я ожидаю вас давно; об этом знает и моя семья». Отказаться на приглашение доброго старика остановиться под его кровом я не мог.

Селение Тыккэлик. Ныне селение Тыккэлик переместилось с правого берега реки на левый. Поводом к такого рода перекочевке послужили: близость большой дороги и приказание китайского амбаня заменить прежние жилища более приличными.

Желая пополнить продовольственные запасы, а также познакомиться с новым городом Дуралом, я устроил в Тыккэлике дневку. Она была необходима и для снаряжения Курвана, обязавшегося следовать с нами до озера Лоб-нора.

День, проведенный в Тыккэлике, был ясный, единственный в течение второй половины декабря. Хребет Курук-таг виднелся отлично в прозрачной атмосфере. На солнце было очень тепло и снег быстро таял. Щебетание полевых воробьев и пение камышовых стренаток было чисто весеннее. В ближайших зарослях изредка слышались крики фазанов.

К вечеру возвратился Баинов из Дурала, быстро исполнив возложенные на него поручения. Представители мусульман встретили Баинова гостеприимно, оказав ему со своей стороны просимое содействие. Что же касается чиновников, то эти господа пытались учинить придирки, но безуспешно. Таким образом, на следующее утро (22 декабря) мы были готовы выступить в дальнейшую дорогу. Тем временем обитатели Тыккэлика успели перебывать у нас все до одного. Многие приводили больных, прося оказать помощь. Уступая просьбам мусульман, я роздал им значительную часть лекарств нашей походной аптечки. Больные страдали большею частью общим расслаблением организма, желудком, опухолью конечностей, лишаями и пр. В день отъезда из Тыккэлика нас провожали многие туземцы, среди которых была и дочь Курвана, 16-летняя красавица.

Миновав селение, перерезанное глубокими арыками, мы довольно быстро шли вперед, следуя вниз по течению реки. На север далеко убегали высокие камыши болот Конче-дарьи, которая здесь впадает в виде больших и малых ручьев, сливающихся в Кок-ала-дарью каскадами.

Новый город Дурал. На противоположном, правом, берегу, при впадении небольшого рукава Чокуллук-дарья, расположен китайский город Дурал. Весть о том, что китайцы хотят основать где-нибудь на нижнем Тариме город, нам была передаваема туземцами еще в минувшее путешествие генерала М. В. Певцова. Тогда же для устройства города было избрано селение Ени-су, но затем вскоре заброшено.

В 1891 г. прибыл военный отряд из г. Урумчи к означенному месту и принялся за сооружение города^[75]. В помощь войскам были призваны туземцы до Чархалыка включительно. Первьие вели исполнительную работу, вторые — подготовительную. Постройка продолжалась два года. Ныне город почти окончен и кажется таким же, как и все китайские города в Восточном Туркестане.

Город делится на две части: китайскую, обнесенную глинобитными стенами, и чантуйскую, или мусульманскую, лежащую отдельно. Крепость представляет квадрат, фасы которого равняются 400 саженям; высота стен 4 сажени, ширина 3 сажени; по углам фланкирующие башни; стены с бойницами. Кругом стен тянется ров, ширина и глубина которого достигают 2 сажен. Снаружи к крепости примыкают два ряда плотно сколоченных сакель, составляющих мусульманскую часть города.

Неподалеку от крепости, на берегу протока, вновь сооружалась тюрьма. Управление сосредоточено в китайском городе. Гражданскою частью ведает амбань, а войсками управляет его помощник — офицер. По окончании постройки города две лянцзы были командированы на Памир. В наше там пребывание находилось менее 1 лянцзы; притом 2/3 нижних чинов были мусульмане и только 1/3 китайцы. Вооружение этого отряда составляли три старые пушки и всевозможные пистонные ружья, содержимые крайне небрежно. Помещаются солдаты в небольших фанзах по 3—5 человек. Общей казармы не существует. По слухам, местный гарнизон учений никогда не производит. Солдат трудно отличить от земледельцев, так как все полевые работы исполняются ими; починка дорог и мостов, лежит также на их обязанности. По отзывам всех туземцев, гарнизон ведет себя отлично. Кроме войск, внутри крепости живут еще купцы-китайцы, имеющие около 30 лавок с товарами из Внутреннего Китая.

В составе населения мусульманского города заключаются выходцы Турфана, Люкчюна и Курли. Других пришельцев мало. Наши андижанцы, или, как здесь их называют, — анджавлыки, постоянного жительства не имеют: бывают только наездами. Ближайшим начальством мусульман значатся два бека. Один, Гаид-бек, управляет турфанцами; второй, Сабит-бек, — люкчюнцами. Мусульманская часть представляет почти сплошной базар (70 лавок). Привозные товары, главным образом ситцы, исключительно русские. Деньги металлические: ямбовое серебро, тенги и медные чохи.

Вблизи города лежат пашни, на которых сеют пшеницу, сорго и кукурузу; успешно произрастают дыни и арбузы. Поля поливаются посредством арыков (оросительных канав). Дождей падает очень мало.

Как китайцы, так и мусульмане, занимаются рыболовством^[76]. Для этой цели у рыболовов имеются сети, остроги и удочки. Китайцы сетей не имеют. Рыбы в Кунчикаш-тариме много. Ловят ее большею частью летом, хотя на базаре можно найти и зимой.

С образованием г. Дурала по нижнему Тариму установилось большое движение. Устроены уртены (станции); на некоторых поселились одинокие китайцы. Цены на жизненные продукты, баранов, хлеб и пр. поднялись значительно.

Река Кунчикаш-тарим имеет около 30 сажен ширины, при глубине в 15—20 футов. Течение скорое и довольно ровное. Берега то возвышенные, то низменные. Возвышенные берега покрыты тополем и зарослями колючки; там и сям разбросаны холмы, поросшие тамариском, реже встречаются деревья джигды. Низменные берега покрыты сплошными зарослями камышей. В перемежку с теми и другими произрастают: кендырь, солодка, чернобыльник, сугак; по солончакам — ягодный хвойник и солянки. Изредка в долине встречались замечательно красивые места. На возвышенном берегу реки темнел лес; низменный же был изрезан затейливыми извилинами; открытые полыньи реки, осененные камышом, убегали вдаль.

Знакомство с новыми озерами. Через два дня (58 верст) по выходе из Тыккэлика мы достигли того места реки, где она разделилась 9—11 лет^[77] тому назад на два рукава. Песчано-глинистые берега ее, в особенности та часть левого берега, которая противостояла мощному напору реки, подмывались водой и постепенно разрушались. Наконец, берег рухнул и грозный поток устремился со всей силой в сторону общего понижения, образовав новую артерию. В начале вода полилась узкой лентой, затем, постепенно расширяясь, через 10 верст достигла солончаковой, впадины Чивел-лик. Наполнив ее и скрыв солончаки, река, под названием. Илэк, собралась в русло прежних размеров и, пройдя около 15 верст, снова разделилась на две ветви^[78]. Новое место разветвления реки известно под именем Арывак-кан. Отсюда правая ветвь, стремящаяся на юго-запад, через 8 верст соединяется со старым руслом Кунчикаш-тарим^[79], который, в свою очередь, пройдя еще две версты, вливается в реку Тарим при урочище Айрылтан. Левая же ветвь, держась юго-восточного направления, заполняет глубокие промежутки песков, образуя озеро Согот. Далее, совершенно обезсилив, Илэк впадает в реку Тарим в 20 верстах ниже Айрылгана. Перехожу теперь к описанию виденных мною озер.

Первое из них, Чивеллик-куль, удержало прежнее название, принадлежавшее солончаковой впадине. Означенное озеро имеет порядочные размеры: в длину 15, в ширину около 10 верст. Глубина, по словам проводника, простирается от 1 до 3 сажен. Вода прозрачная, пресная. Рыбы очень много. Границей озера на востоке служат песчаные холмы, одетые камышом и тамариском; на западе — равнинные солончаки, густо покрытые той же кустарной зарослью. Тополевый лес еще не успел осенить вод этого озера. Вообще окрестности его унылые; еще печальнее представляются уходящие вдаль песчаные барханы.

Озеро Согот красиво изрезано заливами. Вершины песчаных холмов, составляющих его берега, круто падают к воде. Направление этого озера, как и Чивеллик-куля, юго-юго-восточное. Длина едва достигает 10 верст, при наибольшей ширине в две версты. Берега немного поросли камышом и отчасти тамариском. Прилежащая местность, питаемая подпочвенной влагой, также покрывается зарослями (джангал). В них уже скрываются кабаны и маралы.

Последние в Кашгарии наблюдались нередко, в особенности в минувшее, М. В. Певцова, путешествие. Здесь будет уместным сказать о них несколько слов.

Марал-олень. Благородное, красивое животное, представляющее собою высокий интерес вообще для охотников по причине дорого ценимых рогов, издавна манит к поголовному его истреблению не только местных звероловов, но даже и русских, живущих близ китайской границы.

Несмотря на то в Кашгарской котловине и до сих пор этого зверя немало. Ютится он по густым прибрежным зарослям рек и озер; на открытые поляны выходит редко и всегда крайне осмотрительно. Высокоразвитые зрение, слух, чутье оберегают марала; притом особенный характер растительности Таримского бассейна, отличающегося крайней сухостью, не позволяет подкрасться без шелеста к зверю. Объятый страхом марал несется с большой быстротой, сохраняя горделивый вид, в особенности самец. Ни валежник, ни канавы, ни бугры с высоким тамариском ничто его не задерживает, и он представляется особенно грациозным, когда делает огромный прыжок. Несясь по лесу, марал быстро останавливается на всем скаку, прислушивается и тотчас же ретируется при малейшем подозрении. Убить его, следовательно, не легко. Местные охотники на известных, излюбленных маралами местах выбирают незаметные засады и целые дни и недели проводят довольно часто в напрасном ожидании. Да, наконец, если зверь и действительно покажется, то ведь сколько еще нужно для того, чтобы местный охотник мог рассчитывать на производство выстрела из своего примитивного ружья^[80], тем более что марал всегда настороже еще и от царственной кошки, которая нередко разгуливает по густым зарослям, не только ночью, но даже и днем, делая засады у водопоев. Высокие обрывы реки, под которыми хранится остаток летних вод (Хотаот-дарья), представляют отличные наблюдательные пункты. Сколько приходилось видеть, они [тигры] всегда скрывались незаметно. Древесные кусты, нависшие сверху, высокая травянистая растительность внизу, по которой радиусами проложены предательские тропы к краю обрыва, не обнаруживали пестрого красавца. Томясь ожиданием вообще, или приближением желанной минуты, тигр не один раз выправлял свои когти, ясно отпечатанные на влажной почве. И вдруг удобная пора настала. Быстрый прыжок тигра — и бедного марала не стало.

После всего этот нисколько, конечно, не удивительно, что марал представляется столь осмотрительным и крайне робким животным.

Туземцы Кашгарии зовут его двояко: лобнорцы — «марал», западные же кошгарцы — «бугу» (название звукоподражательное).

Кроме описанного марала, на берегах озера Согота очень часто попадались следы выдры. Этот зверь, как говорят туземцы, здесь довольно обыкновенен. На него ставятся капканы, но поймать выдру даже опытному охотнику не так легко. На месте шкура выдры продается за 7—10 лан (15—20 рублей) серебра. На незамерзающих местах держались зимующие утки, а по соседству пролетали орланы. Воображаю, сколько здесь бывает водяных и голенастых пернатых во время пролетов. Вероятно, часть странников, из Индии находит здесь для себя приют, в котором проводит свой брачный период.

Поселение туземцев. Со времени образования озер туземцы стали понемногу селиться на новых местах. Озеро Согот представляет больше удобств, и берега его обитаемы в течение круглого года. Здесь мы нашли шесть камышовых хижин (сатм) жителей селения Тыккэлика и три хижины выходцев из Кара-хошуна (Лоб-нора). Те и другие встретили нас радушно. Первые из них проводят только зиму на Соготе, и а лето же уезжают восвояси. Последние живут на нем постоянно. Найти местных обитателей весьма трудно. Зимою к ним ведет одна узенькая тропинка, едва заметной змейкой вьющаяся по льду озера. Летом они совершенно изолированы. Сообщение с соседями происходит на лодках, для которых нет препятствий на всем протяжении Кунчикаш-тарима. Ближайший берег озера Чивеллик-куля занимают хижины из селения Каюнэ, лежащего в 10 верстах к западу. а северный берег — жители селения Ениеу. Озеро Чивеллик-куль летом представляет, таким образом, обитаемый угол. Временные жители его водворяются в камышовых сатмах.

Тарим. Познакомившись с озерами, образуемыми рекою Кунчикаш-таримом, мы направились вниз, следуя правым берегам Яркенд-тарима. Порою то приближались к реке, то от нее удалялись. Ледяной покров образовался не везде: широкие полыньи встречались довольно часто. Характер долины, или, вернее, прибрежной полосы, остался неизменным. Высокий тополевый лес чередовался с площадями, покрытыми более низким, кустарником или камышом, а чаще тем и другим вместе. Растительная полоса то расплывается вширь, то идет узкой лентой, будучи сдавливаема подошедшими с запаса песчаными холмами. Притом более дикие заросли лежали поблизости воды. По мере же удаления к стороне пустыни растительность становилась беднее и беднее. Подобное явление всего резче видно на кустах тамариска, посыпанных песком. На расстоянии 3—5 верст мы прошли три главные полосы растительности: здоровой, чахлой и погибшей. Жизнь и смерть здесь стоят лицом к лицу.

Когда присмотришься к местности, она кажется однообразной. Облачное небо и снег еще более придавали долине Тарима монотонности. Лишь изредка по утрам бывали минуты, когда виднелся хребет Алтын-таг и в прозрачной синеве воздуха резко выделялись его вершины и главные ущелья. Одно из таких утр сильно запечатлелось в памяти. Мы выступили в путь; на востоке зажглась алая полоса зари и синей дымкой разлилась по скату гор. Вскоре она превратилась в огненно-золотистую полосу, которая быстро охватила фиолетово-красный небосклон. Облака красовались причудливыми линиями, тихо плывя в пространстве. Но чуть только мелькнули лучи показавшегося солнца, картина стала обыкновенной. Дивная по красоте завеса, переливаясь цветами радуги, понемногу исчезла. Еще несколько минут, и кучевые облака заволокли все небо.

Камышовые жилища здешних обитателей, разбросанные в зарослях, незаметны и узнаются только по лаю собак и струйкам выходящего из них дыма. Постоянных селений на нижнем Тариме весьма немного. С изменением условий природы туземцы переносят свои жилища с места на место.

Животное царство бедно. Долго идешь при полном безмолвии. Только иногда просвистит здешняя сойка, или с вершин кустов пронесутся тонкие, нежные звуки, издаваемые красивым вьюрком или синицами, спрятавшимися в камышах. Затем опять тишина. Вблизи селения Чегелика, отстоящего в 90 верстах от Айрыглана, мы видели совершенно свежий след огромного тигра.

Покинув Чегелик, близ которого Тарим впадает в озеро Кара-буран, мы направились к востоку. Вначале путь пролегал по густым зарослям, затем, через 10 верст, мы вступили в пустыню, простирающуюся далеко на северо-северо-восток. На юге тянулась темно-голубая полоса открытой воды упомянутого Кара-бурана. В виду его мы сделали большой переход, прежде чем достигнуть рукава Тарима. Здесь, в высоких камышах, паслись стада рогатого скота, принадлежащие лобнорцам.

Сердечная встреча с лобнорцами. Часом позднее мы увидели и самих обитателей озера, ехавших к нам навстречу. То были наши старые знакомые абдальцы, во главе со своим правителем — Кунчикан-беком. К немалому удивлению, абдальцы представляли стройную кавалькаду. Я с первого же взгляда узнал многих, не говоря уже про Кунчикан-бека и его сыновей. Неудержимо посыпались приветствия, расспросы, воспоминания. «Хлеб-соль» была скрепою выражаемых чувств. «В последнее время, — говорил Кунчикан-бек, — такие люди (европейцы вообще) стали появляться нередко. Мы часто их видим; но они нам далеки и чужды; к ним наши сердца не лежат. Вспоминая же вас (русских — экспедиционную семью Н. М. Пржевальского), нам всегда становится приятно, но жалко-грустно, что долгое время не видимся. Приятная весть о вашем следовании нас обрадовала, и вот, вы видите, мы все перед вами». Не хуже меня они помнили имена и фамилии прежних казаков-спутников, о каждом расспрашивали. До поздней ночи наш лагерь был шумным, оживленным. В нескольких местах пылали костры, то тускло, то ярко освещая фигуры беседующих лобнорцев. Ночь прошла быстро, незаметно. Поздним утром мы выступили: в путь к селению Абдал. Переход был короток — 15 верст; еще короче показался он в сообществе приветливых туземцев.

Под кровом Кунчикан-бека. В селении Баш-Абдал снова нас встретили с «хлебом-солью». Рядом с этим селением (в 4 верстах) расположено другое — Абдал — резиденция Кунчикан-бека. Вблизи мазара, на правом берегу Тарима, резко выдается возвышенное местечко, служившее бивуаком наших экспедиций. На юге и западе широко раскинулись озерки с высоким камышом — приют пролетных пернатых. На северо-запад и юго-восток уходит Тарим; на севере лежит «Орус-арал» — Русский остров. Все прошлое оживилось в памяти. Постояв несколько минут на прежнем пепелище, мы направились в тростниковое жилище правителя Лоб-нора. Нам была отведена лучшая часть княжеского жилища. Караванные животные были отправлены на остров Русский.

Теперь нам осталось пройти в Са-чжоу по дикой пустыне. Будучи, в общих чертах, знаком с лежащей впереди местностью, я смело решил остаться на Лоб-норе пять дней. Срок этот был крайне необходим, чтобы предоставить, во-первых, отдых усталым животным, во-вторых, запастись продовольствием сроком на месяц, и, в-третьих, дать возможность проводникам собраться в дорогу. Последними на этот раз были два лучших охотника^[81] с Лоб-нора.

Приход наш в селение Абдал совпал с последним днем 1893 г. Новый 1894 год пришлось встретить под кровом Кунчикан-бека. Сама собой рисовалась картина далекой родины, и в воображении проносились живые образы родных и знакомых.

Погода декабря. Придерживаясь прежнего порядка изложения, скажу несколько слов о погоде истекшего месяца. Две трети декабря были проведены в области гор Курук-таг на 3—5000 футов абсолютной высоты, последняя же треть — на нижнем Тариме и озере Лоб-норе на высоте 2700—3000 футов. В общем погода характеризовалась постоянною облачностью, умеренной температурой и утренней прозрачностью воздуха.

Дни первой трети месяца стояли большею частью тихие, ясные. Дважды шел снег, который быстро таял. Земля только слегка покрывалась белой пеленой; к полдню снеговой покров исчезал и на следующий день снова пыльная мгла насыщала атмосферу. Днем главным образом господствовали северо-восточные и юго-западные ветры. Ночью замечались легкие ветры вблизи ущелий и совершенная тишина вдали от них. Ясность преобладала по вечерам, когда луна нередко была опоясана красивым кольцом.

Утром при ясной и тихой погоде ртуть спускалась ниже нуля до —24,5° С; с восходом солнца температура быстро повышалась; к 1 часу дня поднималась до —2,8°, а однажды (на Алтмыш-булаке) даже до +3,0° С.

Вторая и последняя трети месяца, за исключением одного ясного и четырех полуясных дней, отличались облачностью. Северо-восточный снежный шторм (12 декабря) в течение полусуток дул с страшной напряженностью. Область этого шторма охватывала огромное пространство Таримской котловины. С этого времени наступила постоянная облачность; снег падал крупными хлопьями; снеговой покров доходил до 1/4—1/2 фута толщины. Воздух насыщался влагой; по утрам висел туман; деревья оделись пышным инеем. Подле гор изредка дули северо-западные ветры, несшие высоко густую пелену снеговых облаков. Облака оставляли в воздухе тонкие блестящие снежинки. Горизонт быстро открывался для глаз, лишь только темная полоса уносилась вдаль. В долинах же преобладали воздушные течения тех же направлений (т. е. северо-восточное и юго-западное). Первое началось утром, второе ночью; оба дули или до полдня, или до заката солнца. Среднее показание термометра на восходе солнца —13,5° С, в полдень —2,3° и вечером —11,7° С.

Современное положение лобнорцев. Озеро Лоб-нор и его обитатели настолько живо описаны Н. М. Пржевальским^[82] и М. В. Певцовым^[83], что говорить об этом много уже не приходится. Можно лишь заметить о тех изменениях в населении, которые произошли за недавний период времени, и отчасти пополнить прежние исследования этого водоема.

Как известно, кроме двух селений, Баш-Абдал и Абдал, лежащих на западной, или, вернее, юго-западной оконечности Лоб-нора, существовали и многие другие на его берегах. Притом облик абдальцев значительно разнился от карахошунцев. Ныне же из шести селений, о которых говорит H. M. Пржевальский, уцелело только одно Кум-чапкан, состоящее из восьми семейств, остальные пять заброшены. Обитатели этих селений частью перебрались в долину нижнего Тарима, частью в селение Чархалык; многие вымерли от оспы, и, наконец, три семьи (карахошун) ушли на озеро Согот. Только там мы и видели настоящий тип прежних лобнорцев. Действительно, соготцы строго следуют примеру своих предков, исключительно занимаясь рыболовством и ловлей пролетных птиц, чем и поддерживают свое жалкое существование.

Обитатели Кум-чапкана ничем не отличаются от абдальцев. Последние живут на берегу своего родного озера до весны; по окончании же пролета птиц направляются в Чархалык, где имеют глиняные фанзы, а при них сады и пашни. Обработка полей и уход за виноградниками удерживают лобнорцев в Чархалыке до осени, когда они снова возвращаются в покинутые камышовые хижины. Кроме земледелия, лобнорцы. занимаются скотоводством; как первое, так и второе занятия принимают более широкие размеры. Помимо многочисленных стад баранов, держат рогатый скот, лошадей и даже верблюдов. За исключением первых, пасущихся круглый год на берегах озера Лоб-нора, остальные животные все лето проводят в ущельях северного склона Алтын-тага.

Лобнорцы со времени возникновения г. Дурала подпали под управление амбаня этого нового города. Последним нововведением туземцы весьма довольны, так как с них уже третий год никаких податей не взимают.

С сокращением каммшовых поселений Лоб-нора, селение Чархалык значительно расширилось. По последним сведениям, в нем считается 150 домов. Две трети из этого числа принадлежат местным обитателям, а остальные — высланным административным порядком из внутренней Кашгарии. Таким образом, прежний облик лобнорцев понемногу исчезает. При этом невольно вспоминаются слова H. M. Пржевальского: «Пройдут еще несколько десятков лет и, быть может, многое, рассказанное теперь мною, будет звучать преданием, как бы о временах давно минувших».

Озеро Лоб-нор. После обитателей Лоб-нора перейдем к самому озеру. Общий характер этого последнего остается тот же, что и прежде, т. е. согласный с описаниями Н. М. Пржевальского, М. В. Певцова и др. Сократились лишь размеры открытых вод, на счет которых расширились камышовые или тростниковые заросли: по-прежнему вода Лоб-нора нередко перемещается с места на место, в особенности в западной части озера, где лобнорцы устраивают временные озера и озерки для ловли рыбы и орошения известных площадей с целью улучшения растительности, потребной многочисленным стадам баранов.

Во время моего пребывания Лоб-нор представлялся следующим. Ниже селения Абдал Тарим делится на три рукава, образуя среди высоких тростников много больших и малых озер. Направление рукавов, как и всего водоема, простирается с юго-запада к северо-востоку. Длина северного и южного в отдельности достигает 60 верст; между ними извивается третий (средний) рукав, который убегает вдаль на 85 верст — предел последних вод Тарима^[84]. За ним вскоре заканчивается и растительная жизнь. Кругом облегают солончаки, которые тянутся верст на 300 к северо-востоку от последних вод Лоб-нора. Границу этих солончаков составляют: на севере песчаная пустыня, а на юге пески Кум-таг, не имеющие никакой связи (как показывали на картах) с первой.

Зимняя картина Лоб-нора весьма печальная. Долго смотришь по сторонам и не можешь ни на чем остановиться, глаз устает созерцать дремлющую равнину. Снежная зима наложила еще более тяжелую печать. Вершины соседнего хребта Алтын-тага, открывающегося по временам, ярко блестят на солнце. Снеговой покров значительной толщей залегает на всех подгорных каменистых осыпях, тогда как на солончаковой поверхности он быстро тает. Через 1 1/2 месяца картина окрестной местности будет неузнаваемой. Живительный луч тепла пробудит тишину природы: озерки вскроются; тысячи, даже десятки тысяч пернатых странников найдут себе временный приют и отдых, прежде нежели последуют далее на север.

*

Посещение Лоб-нора г. Свен Гедином. Два года спустя после меня посетил Лоб-нор Свен Людвигович Гедин. Задавшись целью разрешить вопрос о Лоб-норе, проверить, нет ли к востоку от Тарима подозреваемого бароном Рихтгофеном озера, которое бы представляло большее сходство по своему положению и физическим свойствам с Лоб-нором китайцев, чем Лоб-нор Пржевальского, г. Свен Гедин решился идти от Тыккэлика до Карахошуна, все время держась левого, восточного берега текучей или стоячей воды, которую ои ожидал встретить в пути, дабы не упустить протоков на восток. Он так и сделал. Интереснейшее описание этой части своего путешествия г. Свен Гедин поместил на страницах 305—361 тома XXXI за 1896 г. журнала «Zeitschrift» Берлинского географического общества под заглавием «Das Lop-nor-Problem».

15 же октября 1897 г., в обыкновенном собрании, Русского географического общества г. Свен Гедин сделал интересное сообщение о своем путешествии на Памир, в Кашгарию, на нагорье Тибета и на Лоб-нор. Это озеро на эскизной карте, предложенной шведским путешественником вниманию публики^[85], было показано на один градус севернее того положения, которое, как известно, установил своими точными астрономическими наблюдениями первый европейский исследователь бассейна Тарима H. M. Пржевальский.

На помянутой карте, изображавшей два Лоб-нора, тому из них, который нанесен по китайским данным, отведено на ней среди песков обширное пространство, тогда как другому, Лоб-нору Пржевальского, занимающему наиболее глубокую и далеко протянувшуюся на северо-восток солончаковую впадину, отведено ничтожное, мало заметное и, в довершение всего, сдавленное сплошными сыпучими песками место.

Так как я лично трижды посетил Лоб-нор и в третий раз в зиму 1893—1894 г., моя маршрутная съемка охватила страну «Лоб» с севера, запада и юга, оставляя на северо-востоке небольшой сравнительно промежуток, то естественно, что после сообщения г. Свен Гедина у меня завязался с докладчиком живой обмен мыслей по поводу исследованных нами обоими мест.

Моя брошюра «Лоб-нор». Я решил закрепить на бумаге^[86] высказанные мною тогда г. Свен Гедину взгляды на его разъяснение лобнорского вопроса и вместе с тем привести свидетельства всех посещавших Лоб-нор очевидцев и сделанные бароном Рихтгофеном Пржевальскому возражения, для того чтобы беспристрастный читатель мог составить себе ясное представление о современном состоянии Лоб-нора и решить, не прибегая к источникам, не у всякого имеющимся под рукою, кто же из двух прав — Пржевальский, отождествляющий исторический Лоб-нор с современным, или барон Рихтгофен^[87], утверждающий, что древний Лоб-нор должен лежать, согласно китайской карте, гораздо севернее нынешнего?^[88]

Здесь мы ограничимся только некоторым извлечением из моей статьи о Лоб-норе.

Обратимся к разбору возражений барона Рихтгофена.

Разбор возражений барона Рихтгофена. Кара-кошун-куль не есть исторический Лоб-нор, говорит барон Рихтгофен, потому что это озеро пресное, тогда как исторический Лоб-нор — озеро- соленое.

Кара-кошун-куль, действительно, заключает в себе пресную воду, но, заметим мы, там только, где в нем проходит струя Тарима — Яркенд-дарьи. По окраинам же озера, в тихих заводях, словом всюду, где вода застаивается, она солоноватая, а далее к востоку соленая, даже горько-соленая. На это указывают и Пржевальский, и Певцов, и принц Орлеанский, и Свен Гедин; то же могу подтвердить и я; чем дальше от места впадения Яркенд-дарьи в Кара-кошун-куль, тем солонее вода, и, наконец, даже верблюды отказываются ее пить. Отсыхающее дно озера пропитано солью, солончаки окружают его на далекое расстояние. Все это согласуется и с данными истории, и с требованиями теории. Следовательно, с этой стороны нет препятствий считать Кара-кошун-куль историческим Лоб-нором.

Лоб-нор показан на китайской карте и в китайском сочинении Си-юй-шуй-дао-цзи на целый градус севернее Кара-кошун-куля. Да, но это ошибка, и вот почему.

Географические координаты урочища Айрылган, близ слияния Конче-дарьи с Таримом, определены теми же иезуитами Галлерштейном и д’Эспиньей, которые определили таковые для Курля и Кара-шара. По этому определению, Айрылган лежит под 40°2' с. ш. и 87°23' в. д. от Гринвича (по определению же М. В. Певцова под 40°8,7' с. ш. и 88°20,0' в. д. от Гринвича), т. е. всего лишь на 6,7' южнее, чем в действительности, что несомненно говорит в пользу тождественности Айрылгана иезуитов, и Айрылгана Певцова. Иными словами, место слияния Конче-дарьи (Хайду-гол китайской карты) и Тарима (Яркенд-дарьи) находилось и во времена иезуитов, определивших его положение, много южее того места, где на китайской карте показан Лоб-нор. Между тем этот пункт лежит значительно севернее современного устья Тарима, которое лет 90 тому назад находилось всего лишь на 4 версты западнее нынешнего, а лет 200 тому назад Яркенд-дарья текла по руслу, именуемому ныне Ширга-чапкан, начинающемуся от урочища того же имени, в 25 верстах выше Чегелика, но южнее Айрылгана верст на 40. Следовательно, уже во время посещения вышеупомянутыми иезуитами Айрылгана Лоб-нор находился на месте Кара-кошун-куля. Очевидно, составитель китайской карты, которую барон Рихтгофен кладет в основу своих возражений, упустил из виду определенное иезуитами положение Айрылгана.

Далее барон Рихтгофен говорит, что к югу от Лоб-нора на китайской карте показана лишь равнина, горы же, по мнению барона Рихггофена, соответствующие Алтын-тагу, показаны южнее озера Khas-nur.

На приложенной китайской карте, повторяю, той самой, которая послужила Рихтгофену для его возражений, мы южнее Лоб-нора видим надпись «Nukitu-claban»; «claban» значит «перевал». Следовательно, в этом месте находится перевал. Ничего ведь такого, чего нет в действительности, нет и на китайских картах, утверждает барон Рихтгофен. Значит между озерами Лоб-нор и Khas-nur лежат горы. И действительно, мы находим тому подтверждение в статье В. М. Успенского «Страна Кукэ-нор и Цин-хай», составленной по китайским, источникам. В этой статье^[89] читаем: «От Кара-нора до Лоб-нора ведут две дороги — южная и северная; по южной дороге от Баянь-булак, полагаемого в 150 ли к юго-западу от Ша-чжоу (Са-чжоу), идут к западу 200 ли до Добугоу; потом к юго-западу 150 ли до Хулусутай, снова к западу 730 ли до Чаган-чолоту, 300 ли до Улань-тологой, далее до Касы-нор, которое обходят по восточному берегу; идут к северу до местности Ку-бу, а далее по южной подошве хребта Нуциту: поворачивают к западу до Нуциту-сэцинь и потом до прохода^[90] в горах Нуциту, всего 300 с лишком ли. Далее к западу по южному берегу Лоб-нора доходят до Икэ-кашунь, Бахань-кашунь и Тарима у Габань-акжань».

Несколько строк выше мы имеем указание на горы Нуциту, лежащие между озерами Касы-нор и Лоб-нор. Из этого ясно следует, что озеро Касы-нор или Khas-omo ни в каком случае не может быть отождествлено с Кара-кошун-кулем, а так как Лоб-нор лежит, как явствует из приведенного описания и из карты, у северного подножья гор Нуциту, то Кара-кошун-куль, признанный Пржевальским за Лоб-нор, действительно и есть исторический Лоб-нор.

Что же касается озера Khas-omo Рихтгофена или Khas-nur китайской карты, то оно, несомненно, соответствует озеру Гас Пржевальского, как на то указал г. Свену Гедину на другой день после доклада его в Русском географическом обществе начальник Военно-Топографического отдела Главного Штаба, генерал Штубендорф. Правда, это озеро лежит южнее, чем оно показано на китайской карте, а именно под 38°7' с. ш., тогда как на китайской карте оно показано под 39°50' с. ш. Положим, что координаты Гас-нора взяты нами с карты, приложенной к описанию четвертого путешествия H. M. Пржевальского, но пересечение реки Уту-мурень с дорогою, которою Пржевальский пришел из Цайдама к Лоб-нору в 1885 г., следующее: широта 36°55,8', долгота от Гринвича 93°13', на китайской же карте широта 38°30', а долгота примерно 90°27'. Сделав соответствующие перемещения реки Уту-мурени, озер Гас-нора и Лоб-нора на китайской карте и поставив на места города Корла (Курля) и Шах-яр, урочище Айрылган, т. е. место слияния Конче-дарьи с Яркенд-дарьей, а также среднее течение Яркенд-дарьи, мы получим на карте всю ту кривую нижнего Тарима, которая в верхних двух третях своих, несомненно, вопреки показанию китайской карты, существует, как явствует из местных преданий, приводимых М. В. Певцовым, по крайней мере за 200 лет.

Таким образом, оказывается несостоятельным и то возражение барона Рихтгофена и г. Свена Гедина, которое построено на данных китайской карты, а вместе с тем и остроумная гипотеза г. Свена Гедина, развитая им на страницах 201—205 тома 42-го (за 1896 г.) «D-r Petermanns Mitteijungen» под заглавием «Ein Versuch zur Darstellung der Wanderung des Lop-Beckens in neuerer Zeit» и воспроизведенная на страницах целого ряда повременных изданий русских и иностранных.

Что касается другого, безымянного озера, показанного на китайской карте лежащим западнее Khas-nur, то это — или озеро Незамерзающее (Аяг-кум-куль) или, быть может, Чон-кум-куль; впрочем, для наших целей отождествление его с которым-либо из известных озер не имеет значения. Во всяком случае, это не Кара-буран (Кара-боён), потому что на восточном крае этого озера показаны на китайской карте горы, которых нет по восточную сторону Кара-бурана.

Кара-буран, равно как и впадающая в него Черчен-дарья, имеющая около 600 верст длины, очевидно, не были известны составителям китайской карты, как были неизвестны им и оазисы Черчен и Ния.

Разбор гипотезы г. Свена Гедина. Нам остается рассмотреть доводы, приводимые г. Свеном Гедином в пользу отождествления открытых^[91] им озер с древним Лоб-нором.

Оставляя в стороне аргументы, выставляемые г. Свеном Гедином на основании китайской карты, которою, как мы видели, нельзя в настоящее время пользоваться для установления географических координат того или другого пункта, на ней означенного, обратимся к рассмотрению других доводов, выставляемых г. Свеном Гедином в пользу гипотезы, что открытые им озера должны быть остатками древнего Лоб-нора.

Предварительно считаю, однако, необходимым сказать несколько слов о реке Конче-дарье, так как в ней, по моему мнению, кроется разгадка явлений, наблюдавшихся г. Свеном Гедином вдоль по Илэку.

Реку Конче-дарью я посетил дважды в той части ее течения, которая лежит к северу от Тыккэлика.

В первый раз я был на ней в октябре 1890 г., когда М. В. Певцов, в составе экспедиции которого я тогда находился, командировал меня осмотреть реку Конче-дарью от Тыккэлика до пикета Чиглык на протяжении около 200 верст.

Река Конче-дарья течет с северо-запада на юго-восток. До урочища Гэрелгана она часто меняет свое направление, пока не встретит на пути более возвышенной и покатой от хребта Курук-тага равнины, которая и заставляет ее изменить свое общее направление на юго-восточное. Конче-дарья несет свои пресные воды, подобно Тариму, в извилистом корытообразном русле. Ширина ее от 12 до 15 сажен и в редких местах до 20. Глубина у самого берега вообще немногим меньше, чем на середине реки, где достигает 4 сажен; такова, по крайней мере, глубина у места нашей переправы на урочище Турпан-корул. Течение довольно скорое. Рыбы те же, что и в Тариме. Берега наполовину низменны, наполовину же поднимаются до 3 сажен над уровнем воды. На низменных берегах встречались озерки, служившие пристанищем для пролетных пернатых; кругом озер растут высокий камыш и куга (Typha). На возвышенном берегу камыш покрывает только узкую полосу, а дальше от реки растут: тополь, колючка и тамариск. В некоторых местах, где река делает большие излучины, ею промыты новые прямые русла, а старые, кружные, покинуты. Подобных стариц мы встречали немало. Одни из них, более древние, совершенно сухи и бесплодны, другие же, сравнительно недавние, представляют болота, поросшие высоким тростником, в котором живут кабаны. В более свежих старицах во время половодья реки возобновляется слабое течение. Кроме того, нами прослежена одна старица, посредством которой в половодье затопляется довольно обширное низменное береговое пространство, напоминающее солончаковое болото. По спадении воды в реке, приток ее в болото прекращается, и временное озеро быстро высыхает. Обнаженное волнистое его дно, вследствие сухости воздуха, превращается в твердую, как камень, поверхность.

На всем протяжении Конче-дарья принимает только один приток Ин-чике-дарью справа, но и тот только в половодье доставляет ей незначительное количество воды, затопляя собою на пути открытую солончаковую впадину, а в остальное время не доходит до Конче-дарьи.

Средняя ширина береговой растительной полосы по обоим берегам реки простирается до 10 верст. Более всего выделялся тополевый (Populus diversifolia и P. pruinosa) лес, который вблизи реки высок и густ, вдали же редок, а местами состоит из отдельных куп и мертвых деревьев. К тополю примешивается в небольшом количестве джигда (Elaeagnus). Остальная растительность главным образом состоит из камыша, кендыря, солодки и астрагала. На влажных местах встречаются солянки, сухие же солончаковые площади покрыты колючками (Halimodendron argenteum), a на буграх растет гребенщик (Tamarix).

На третий день пути вверх по реке Конче мы увидели на северо-востоке, верстах в 40, хребет Куруг-таг, но в неясных очертаниях. Между ним и рекою Конче залегает унылая безжизненная равнина, сначала песчаная, даже солончаковая и, наконец, близ подножья хребта, щебне-дресвяная. Хребет, как нам казалось, простирается с северо-запада на юго-восток. На урочище Гэрелган, где река делает крутой поворот, хребет Курук-таг находился от нас только в 10 верстах и от него простирались в реку сухие русла.

О двух последующих пребываниях на Конче-дарье мною изложено выше; но особенно важно для настоящей цели мое пересечение этой реки на пути от Эмпеня до Турпан-корула. Тут яснее заметны стадии отступления и характер мертвого ложа Конче-дарьи.

Итак, Конче-дарья текла некогда в ином, более восточном, направлении, чем теперь. С течением времени ложе реки все более склонялось к югу. О том свидетельствуют остатки древних русел к югу от Кум-дарьи — между нею и современной Конче-дарьей. Наконец, уклонившись на 40—45° от первоначального направления, Конче-дарья легла в то русло, в котором она ныне течет до Айрылгана, где сливается с Таримом. Во всяком случае, Конче-дарья неизменно направлялась и в то отдаленное время, как направляется и теперь, в сторону наиболее низкой части орошаемой ею пустыни — в озеро Лоб-нор.

В былое время, когда Лоб-нор был, без сомнения, больше и простирался гораздо далее к северу, западная оконечность его лежала на линии Уртэн — Абдалы — Айрылган, как то свидетельствуют единственные во всей Кашгарии древние дюны (см. в брошюре «Лоб-нор» выписки из труда К. И. Богдановича); южный же берег Лоб-нора занимал примерно то же место, как и ныне, и вдоль него пролегала та же древияя дорога с Лоб-нора в Са-чжоу, по которой 600 лет ранее меня прошел Марко Поло.

В своем верхнем течении, от Гэрелгана до Турпан-корула, исключая второстепенные старицы (илэки), Конче-дарья имеет одно живое русло. В болотах же, примыкающих к Тыккэлику, в этом передаточном резервуаре происходит первое перемещение вод из Конче в Тарим, к его восточному притоку Кунчикаш-тариму, соединяющемуся с Яркенд-таримом у Айрылгана, который поэтому вполне справедливо назвали Пржевальскому Конче-дарьей. По изысканиям, произведенным г. Свеном Гедином весною, оказывается, что две трети всего количества воды Конче-дарьи вливается каскадами в Кок-ала, и только одна треть продолжает двигаться в прежнем направлении по глубокому ложу, круто склоняясь в нижней своей половине к югу. От этой замечательно длинной старицы — Илэка — отходит сравнительно небольшая ветвь к Кунчикаш-тариму, выше Айрылгана, и еще меньшая, пониже Айрылгана, — к Яркенд-тариму. Такова, представляется мне, в общих чертах схема Конче-дарьи до образования новых, открытых г. Свеном Гедином, озер.

Уровень воды в Конче-дарье был тогда несколько выше уровня воды в Тариме, как это мы видим и теперь вблизи Тыккэлика, где Конче-дарья образует при впадении в Кок-ала каскады. Несколько же (9—15) лет тому назад воды Конче-дарьи, отступая к западу и приближаясь к Тариму, понизились почти до общего с ним уровня. В это время как раз в середине Кунчикаш-тарима, где так невысоки и непрочны берега, по словам туземцев, произошел прорыв — вода полилась обратно к Илэку, затопила песчано-солончаковую котловину Чивеллик, оживила и погибавшую озеровидную долину Илэка, которую туземцы стали именовать Авуллю-куль, Кара-куль, Согот (Арка-куль) и пр. Значительная часть воды снова возвращается по ближайшей старице в Яркенд-тарим, а очень незначительное количество ее проносится далее по южной, удаленной части старицы, где уже большая половина лагун была безводна. Такое уклонение вод к востоку я считаю временным, песок и ветер, действуя рука об руку, не преминут поднять постель реки, а тем самым дадут воде ее надлежащее направление к западу. Тогда вновь настанет неизбежное осыхание озеровидной старицы, которая по-прежнему будет освобождаться от воды последовательно с юга к северу, а пока это не случится, Кара-кошун-куль — истинный Лоб-нор — будет все более и более сокращаться. Многочисленные водные артерии сольются с главной, Чон-таримом, хотя, конечно, до этого времени могут произойти некоторые изменения в современной сети описываемых артерий.

Более серьезные изменения последуют, вероятно, в будущем, когда Тарим вплоть до меридиана Курля сольется с Конче-дарьей и в своем низовье направится по древнему ложу Кетэк-тарим, современный же бассейн Лоб-нора переместится также к юго-западу, образуя общее с нынешним Кара-бураном озеро, разольется к северу и к востоку, но едва ли когда покинет ту солончаковую впадину, в которой издревле покоились воды Лоб-нора.

Берега Конче-дарьи и в ту эпоху, когда она текла еще по древнейшему своему руслу — по Кум-дарье, имели тот же характер, какой они сохранили между Тыккэликом и Гэрелганом или вдоль Илэка и образуемых им разливов-озер. Возвышенная часть берега ближе к урезу воды занята тополем, низины — камышом, а подальше от реки растет тамариск, который своими длинными корнями способен извлекать потребную им влагу с глубины 20—25 футов^[92]. По мере того как река уклонялась от первоначального своего направления, перемещалась за нею и растительность, ее сопровождавшая, а так как река отступала к западу, то естественно, что на восточной ее стороне растительность была старше, и в этой только стороне могут существовать старые русла и «доны», погребающие тополи и кусты тамариска.

В песках засыпанные тополи значительно ниже, корявее и достигают 5—6 футов толщины; обремененные толстыми и тяжелыми сучьями, они часто разрываются и расстилаются по земле, обнаруживая резкую свиловатость коры и древесины. Господствующие ветры значительно наклоняют деревья в сторону своего движения. Обильно опадающие листва, кора и сучья, заносимые песком и пылью, постепенно подымают почву над деревьями и образуют значительные холмы, из которых выдаются лишь верхние ветви заживо погребенных деревьев. Преобладающие ветры, нанося на эти холмы минеральные частицы и органическую пыль, способствуют их росту и погребению деревьев. Те же ветры, действуя с наибольшей силой в промежутках между холмами, выдувают в них почву. Таким образом, от двоякого действия воздушных токов, приращающих холмы и в то же время понижающих уровень почвы в промежутках между ними, относительная высота этих холмов постепенно увеличивается и погребаемые ими деревья гибнут совершенно.

Доны, созидаемые тамарисковыми кустами, достигают такой же значительной высоты; с прекращением влаги доны погибают: потеряв лиственную шапку, их венчавшую, они не могут долее противиться разрушительному действию ветров, которые начинают постепенно выдувать и уносить песчано-илистые частицы для образования новых холмов по-прежнему в ближайшее соседство долины реки. От дона остается лишь низкий столб первобытной почвы с плоскою поверхностью, на которой лежит куча обдутых сучьев и корни мертвого куста.

Менее видное влияние в данном случае оказывают камыши, которые, покрывая собою солончаковые низменности долин^[93], от времени уничтожаются окончательно, оставляя почти навсегда оголенные площади, по которым быстро скользит песок, задерживаемый только стоящею поодаль кустарною и древесною растительностью. Особенно богатые солью и сравнительно обширные мертвые лагуны могут служить нам: миниатюрным примером в изучении главного водоема озера Лоб-нора. На последнем, как и в разбираемом нами случае, еще труднее остановиться быстро несущимся песчинкам; характерные солончаки, залегающие по дну всего древнего водоема, местами отвердевшие, как горные породы, и стоящие уродливыми волнами, местами плоские, влажные, пресыщенные горько-соленым раствором, не могут дать места иной растительности, кроме солянок, в особенности древесной; на большей части обширных солончаков Лоб-нора она может возродиться только в местах, обильно орошаемых пресной водой, да и то вначале лишь травянистая и кустарная.

Подчеркнем еще раз следующее.

Река Конче-дарья от времен, значительно отдаленных до наших дней, переместилась на большое пространство, но крайней мере, ниже урочища Гэрелган, на всем протяжении от этого урочища до озера Токум-куля, образуемого ныне ее крайним восточным рукавом. В более поздний период Конче-дарья оказывала влияние на колебания нижнего Тарима; и всякий раз водные возмущения происходили при увеличении вод ее в западной ветви, в ущерб осыхавшей восточной (Илэка). Всегда за постепенно отступавшей водой отступала и растительная жизнь, а за этой последней надвигались, как и теперь, продолжают надвигаться, сыпучие пески, отвоевывая для пустыни все большее пространство и устилая свой путь мертвыми стволами погибших деревьев. Более возвышенные доны размещены на границе жизни и смерти, а затем у лесов тополя и кустов тамариска до их окончательной гибели. На влажных, иногда довольно обширных пространствах кое-где видны солончаки и очень незначительные участки признаков камышей.

Из всего вышесказанного следует, что наблюденные г. Свен Гедином факты объясняются иначе: мертвую страну к востоку от открытых им озер образовал не Лоб-нор, отстоящий на градус южнее, а река Конче-дарья в своем непрерывном стремлении к западу, озеровидная же местами старица Илэк и сопровождающий ее вдоль восточного ее берега «пояс соляных лагун» и болот представляют жалкие остатки вод опять-таки не Лоб-нора, а уклонившейся странницы-реки.

Этими данными и объяснениями опровергаются доказательства, приводимые г. Свеном Гедином в пользу его гипотезы о существовании когда-то другого Лоб-нора.

Почему Марко Поло не упоминает об озере Лоб-норе, предоставляю решить более компетентным лицам.

Заключение. Единственный же вывод, который я могу сделать из всего предыдущего наложения о лобнорском вопросе, тот, что Кара-ко-шун-куль есть не только Лоб-нор незабвенного моего учителя H. M. Пржевальского, но и древний, исторический, настоящий Лоб-нор китайских географов^[94].

*

Дороги в Са-чжоу. Время пребывания на озере Лоб-норе прошло незаметно. Кунчикан-бек искренне заботился о нашем снаряжении. С этим добрым стариком мы по вечерам, засиживались долго. От него узнали, что весною 1893 г. прошел Литтльдэль с женою из Лоб-нора в Са-чжоу. Англичане направились горной дорогой, хотя энергично протестовали Кунчикан-беку против этого пути, намереваясь следовать по пескам Кум-тага, и с этой целью везли массу резиновых мешков для запасов воды. Правитель Лоб-нора категорически отказал в людях, так как в марте месяце, когда отправлялись супруги Литтльдэль, дикая пустыня недоступна для движения.

Из Лоб-вора в Са-чжоу ведут две дороги: Наньху-юл, или горная, пролегающая через Галичан-булак^[95]; этим путем движение происходит с весны до осени; Шиху-юл (нижняя дорога, которую удалось мне исследовать) проходима только зимой. До предпоследнего магометанского восстания дунгане имели сношение с Лоб-нором по Шиху-юл. Из Са-чжоу шли караваны, нагруженные предметами первой необходимости, как то: чугунными чашами, ковшами, чаем и пр. Обратно те же караваны увозили рыбу. Вообще дунгане вели с лобнорцами оживленную меновую торговлю.

Известно также, что в древности через Лоб-нор пролегал караванный путь из Китая в Хотан. Этою же дорогою в 1272 г. по р. X. шел в Китай Марко Поло, а 150 лет спустя возвращалось из Китая в Герат посольство Шаха-Рока, сына знаменитого Тимура.

В позднейшее время, три года тому назад, проехал китайский чиновник с Лоб-нора в Са-чжоу горной дорогой и вернулся обратно нижней. Цель этой поездки заключалась, по словам Кунчикан-бека, в осмотре кратчайших путей, ведущих из Восточного Туркестана в Западный Китай.

6 января мы покинули селение Абдал и приветливого Кунчикан-бека. Последний, вместе со своими сыновьями и частью подчиненных, провожал нас несколько верст. На этот раз правитель Лоб-нора заметил на прощанье: «Дружба, с которой вы относитесь ко мне, да перейдет на моих сыновей! Сам я близок к смерти». Внешний вид Кунчикан-бека говорит обратное. В общем он ничуть не изменился за те девять лет, в которые я его знаю. Он так же бодр и энергичен, каким казался и в 1885 г.

Следование южным берегом Лоб-нора. Три дня по времени, или 70 верст по протяжению, наш путь шел на восток и северо-восток южным берегом озера Лоб-нора. Почти на всем означенном протяжении вблизи нас была открытая (свободная от тростника) полоса воды; местами она расширялась, местами суживалась. По мере обеднения водою рукава, камыш значительно мельчал. Наконец, вблизи урочища Лачин вода иссякла: борьба с пустыней окончилась. Далее к северо-востоку потянулась растительность среднего рукава, теряющегося в тех же солончаках.

Кое-где по этим зарослям мы встречали следы кабанов и дзеренов. Вечером, при полном безмолвии вокруг, слышались стройные, мелодичные звуки лебяжьего полета. Фон желтого камыша резко выделял матовую белизну птиц. Зимующие лебеди держатся на открытых болотах восточной оконечности Лоб-нора. По утрам эти красивые птицы наблюдались сидящими на поверхности льда. Около полудня лебеди перемещались на озеро Кара-буран, куда их манили широкие полыньи и обилие корма.

В урочище Лачин мы оставили озеро Лоб-нор. На юге к нему примыкала солончаковая площадь, всхолмленная точно застывшие волны, и только у воды тянулась ровная мягкая полоска, удобная для движения. Изредка на влажных площадках стелется низкая солянка, служащая кормом пролетным пернатым; следы крупных голенастых сохраняются на ней отлично. Ширина солончаков на юге, где они граничат с холмами, простирается до 10 и более верст; на восток же они уходят за горизонт. По этой местности мы двигались без тропинки, а затем вступили в пояс береговых дюн. Направление последних было с юго-запада на северо-восток, параллельное берегу Лоб-нора; высота их колебалась от 10 до 40 футов. Пьедесталом им служит песчано-глинистая почва. К югу от полосы; холмов простирается каменистая возвышенность, посыпанная галькой. За ней поднимается хребет Алтын-таг. Параллельно ему простирается отдельный кряж Такин-таг, между сухими руслами Курган-булак на западе и Джаскансай на востоке. Обращенный к нам склон был посыпан песком; означенные пески служат западной окраиной Кум-тага.

Пески Кум-таг. Пески Кум-таг залегают на каменистой покатой равнине. Южной границей их служит хребет Алтын-таг, а северной — обширные солончаки, представляющие как бы продолжение Лоб-нора^[96]. Эти пески простираются в северо-восточном направлении почти до оазиса Са-чжоу. К востоку от русла Джаскансай^[97] ширина песков Кум-таг увеличивается и на меридиане урочища Туя^[98] уже достигает 80—100 верст. Такой полосой реки тянутся до урочища Ачик-худук (120 верст), откуда граница их уклоняется к юго-востоку. Высота довольно правильных гряд Кум-тага, направляющихся повсюду с юго-запада на северо-восток, простирается от 200 до 300 футов. Северо-западные склоны их пологи и тверды, а юго-восточные круче и рыхлее. Растительности в этих песках, по словам проводников, нет; воды также не имеется.

Вступив в полосу холмов, мы следовали на северо-восток. Местами, на каменистой равиине^[99], прекрасно сохранились следы древней дороги, по которой некогда проходил Марко Поло; остались также и ее указатели, сложенные из камней. К северу от дороги лежал сплошной солончак, свободный от снега, тогда как на юге снеговой покров достигал до 1/2 фута глубины. Наш путь пролегал древним берегом Лоб-нора, который резко изменяется от урочища Чиндэйлик. Здесь каменистая полоса круто ниспадает к сопредельному солончаковому пространству. Высота пеочано-глинистых обрывов простирается от 70 до 100 и более футов. Подножье этих обрывов и начало солончаков представляет самое отрадное место в этой дикой пустыне. Здесь тянется растительная полоса камыша, тамариска и ягодного хвойника. Кое-где разбросаны лужи горько-соленой воды.

Солончак. Чтобы избежать береговых извилин, дорога на следующем от Чиндэйлика, переходе (44 версты) пролегает по сплошным влажным солончакам. В середине перехода, там где берег далеко уходит на юг, путешественник чувствует себя, точно в море. Могильная тишина и безотрадная картина по сторонам; на глади солончаков валялись скелеты павших животных: верблюдов, лошадей и ослов. Других указателей дороги тут нет, да их и не нужно, так много костей устилает трудный путь. Там и сям проносятся вихри; на сухих местах они имели вид высоких столбов. Вихри сменяются миражами, «злыми духами», строющими фантастические здания из ряда каменистых обрывов. Как было не вспомнить здесь начертанную Марко Поло картину ужасов перехода через пустыню Лоб!

Горы Курук-таг. На седьмом переходе у Пянжа-булака мы заметили на севере горы. В воздухе стояла пыльная мгла, но сквозь нее все-таки довольно ясно обрисовывался силуэт плоского хребта Курук-тага, протянувшегося с северо-запада на юго-восток. Из урочища Корот-булака этот хребет виден уже отчетливо. Отсюда он принимает более величественный вид и меняет прежнее направление на восточное, но отличается совершенно пустынным характером. Южный склон его, обращенный к нашему пути, был свободен от снегового покрова. В общем восточный Курук-таг представляет такое же плоское поднятие, как и западный, но в восточной половине насажденные на нем горы и кряжи многочисленнее и массивнее, чем в западной. На меридиане озера Хала-чи этот хребет оканчивается в Хамийской пустыне.

От урочища Корот-булака на западе до Ачик-худука на востоке, на протяжении около 150 верст, описываемая пустыня отличается уже иным характером: солончаки оканчиваются, взамен их между Курук-тагом и песками Кум-таг простирается обширная долина, покрытая растительностью, свойственной берегам Лоб-нора. Эта долина окаймлена с севера крутыми обрывами предгорья Курук-тага. Такие же обрывы окаймляют ее местами на юге. В урочище Ачик-худук, до которого, по всей вероятности, простиралась восточная окраина Лоб-нора (залив), долина суживается до десяти верст. Здесь Кум-таг выделяет от себя несколько языкообразных гряд, достигающих своими северо-восточными оконечностями предгорий северных гор. Эти песчаные гряды как бы замыкают или преграждают долину с востока. Дно последней посыпано довольно крупным песком, который по мере удаления к западу становится мельче и, наконец, исчезает. Водоносный горизонт здесь, судя по глубине колодцев, находится в одной сажени от поверхности. Вот почему этот угол пустыни, удаленный от человека, изобилующий кормом, а зимой и питьем (снег), дает приют тому интересному животному, которое издавна манит к себе европейцев-исследователей. Я говорю о диком верблюде.

Охота на диких верблюдов. С самого раннего утра 15 января, при следовании от Корот-булака в местность Туя, мы стали замечать свежие следы диких верблюдов. Около полудня проводник своим удивительно острым зрением открыл трех животных, пасшихся впереди нас. Верблюды шли от пустынных солончаков в сторону нашего следования. Звери изредка останавливались, срывали корм, но все-таки подавались вперед быстрее нашего каравана. Достигнув обильного корма, дикие верблюды остановились. По прибытии на ночлежное место, я тотчас же с урядником Баиновым и проводником направился к ним. Соображаясь с характером местности и с крайней осторожностью верблюда, нам приходилось бежать, ползти, стоять, сидеть. Сердце билось сильно; руки крепко сжимали винтовку. Спины верблюдов и их бока казались на солнце окрашенными в ярко-песочный цвет. Так и думалось: а вот увидят, почуют и исчезнут в пустыне. Но такая осторожность была излишней: животные, видимо, были спокойны, не пуганы, а главное, не видели и не чуяли нашего приближения. Наконец, расстояние сократилось до 300 с небольшим шагов. Покажись мы немного, и труд пропал. Поэтому мм решились стрелять, грянули два выстрела, звери понеслись, но вскоре на минуту приостановились. Следующие выстрелы были сделаны на 600—700 шагов вдогонку убегавшим верблюдам. Счастливый выстрел заставил осесть одного верблюда, тяжело покачнулся он и медленню зашагал по направлению убегавших товарищей. Через несколько десятков саженей он уже залег. По следу снег был обагрен кровью; в местах остановки виднелись значительные красные пятна. Тем не менее животное, завидя нас, встало и тихо потащилось за товарищами, но через 1/4 часа снова залегло. Солнце клонилось к горизонту. Проводник заметил: «Надо оставить до завтра; верблюд помрет на месте; иначе, т. е. если преследовать зверя, то он сгоряча может уйти далеко в Кум-таг». Мы так и сделали: вернулись на бивуак, откуда остававшиеся люди зорко следили за нашей охотой. В бинокль отлично были видны животные. Из двух уходивших верблюдов один также залег, но он был легче ранен; вскоре встал и потащился за товарищем на откос Кум-тага. Поздними сумерками верблюды скрылись. Я нетерпеливо ждал утра. С восходом солнца мы отыскали убитого верблюда. Радости моей не было конца.

Шкура и полный скелет убитого верблюда (самка) взяты в коллекцию; кроме того, внутри животного находился большой детеныш, шкурой которого мы также воспользовались. Проводники особенно были рады обилию мяса, которое они считают самым вкусным. В этом они правы: мы, также ели его с большим удовольствием.

Два дня спустя, на переходе к урочищу Татлык-худуку, в виду нашего каравана пробежало стадо (7 штук) диких верблюдов. Сначала оно паслось на открытой долине. Заметив караван, звери быстро побежали наперерез нашего пути. Порядок движения был таков: шесть животных мчались друг за другом, гусем, и меняли свой аллюр, согласуясь с вожаком стада, бывшим все время сажен на сто впереди. Звери бежали и рысью, и галопом, с замечательной быстротой; порою останавливались, оборачивались головами к каравану, снова пускались в бегство, нередко чередуясь на пути, и, наконец, скрылись в песках Кум-тага. По откосу песков, убеленному снежным покровом, красиво тянулась вереница этик интересных гигантов.

На мое сетование — верблюды ушли — проводники заметили: «Завтра увидим непременно». Действительно, мы попали в гнездо диких верблюдов. На следующий день, во время следования каравана к Тограк-худуку, видели массу следов, лежек и в разных местах самих животных. Вблизи же указанного урочища эти животные так спокойно паслись, что я, не долго думая, направился к ним. Со мною по-прежнему находились неизменный товарищ по охоте, Баинов, и проводник. Местность была слегка пересеченная. На этот раз мы подошли несравненно скорее и даже ближе, нежели прежде. Несмотря на это, первые выстрелы оказались неудачными. Но зато как красиво были скошены те же два гиганта следующими двумя пулями. Одновременно пали свободные «корабли пустыни»^[100]. Памятен для меня этот счастливый день, украсивший коллекцию прекрасными шкурами диких верблюдов. Сам собою припомнился страстный, увлекающийся образ наблюдателя-охотника, каким всегда был незабвенный H. M. Пржевальский. Как бы он порадовался такой заманчивой добыче, и с каким; бы восторгом занес он это событие на страницы своего дневника…

Общие заметки о «корабле пустыни». По словам проводников, дикие верблюды всегда зимою держатся в описываемой долине в большом количестве. Поздней же весной и летом, углубляются в недра Кум-тага; другие же поднимаются в предгорья Алтын-тага или находят себе приют на севере в ущельях Курук-тага.

На невысоком нагорье, к югу от Алтын-тага, дикие верблюды также обыкновенны. В. И. Роборовский, во время своей весенней экскурсии из Са-чжоу, стрелял в этих животных вблизи озера Хуйтуи-нора, но, к сожалению, безуспешно.

Сыртынские монголы неоднократно говорили нам, что в любовный период дикие верблюдьи нередко забегают в стадо домашних собратов, как, в свою очередь, иногда приближаются и домашние верблюды к диким. Оплодотворенная диким кавалером домашняя самка дает слабое потомство; результат метисации наглядно выражается в более тонком позвоночном столбе, этой характерной особенности дикого верблюда, лишенного возможности развивать спину путем перевозки вьюков, на что обречен его домашний собрат, порабощенный человеком. Интересно также, что домашние верблюды, ушедшие к диким, всегда бывают изловлены человеком-охотником; несмотря на долгое пребывание в обществе диких верблюдов, домашни редко бежит от своего владельца: мало того, подобные беглецы способствуют охотнику успешнее подкрасться к общему смешанному стаду верблюдов.

В минувшее путешествие по Кашгарии, или северной окраине Тибетского нагорья и Чжунгарии, нам лично не удалось близко познакомиться с этим животным, тем не менее собранные попутно сведения настолько интересны, в особенности о его распространении к западу от Лоб-нора, что, говоря вообще о диком верблюде, я решил присоединить сюда и эти заметки.

По словам кашгарцев-охотников, дикий верблюд не редок в пустынной местности между хребтом Алтын-тагом, и нижними течением Черчен-дарьи, близ селения Ваш-шари, преимущественно западнее. В прежнее время это животное водилось здесь во множестве. Нередко встречались стада в несколько десятков, а иногда до сотни и более особей. Еще сохранился до сих пор старожил-охотник, который в молодости видел стадо на Таш-сае до 50 голов. В настоящее время в описываемой местности диких верблюдов не так много, вероятно, вследствие увеличения населения и большего преследования охотниками.

По сведениям местных охотников, верблюды держатся по каменистому саю, покрытому низкорослыми растениями, служащими пищей этим животным. На водопой ходят изредка по протоптанным узким дорожкам. Ночуют они в песках, куда тотчас же исчезают с сая, заметив какую-нибудь опасность. Держась открытых мест, имея возможность поднимать голову довольно высоко и обладая чрезвычайно острым зрением, тонким слухом и обонянием, верблюды, будучи притом крайне осмотрительными, подпускают редко к себе даже опытных охотников. Последние специально за ними почти и не охотятся, но с тем большим интересом пытаются добыть зверя при неожиданной встрече с животным. Одеваясь в костюм цвета окружающей местности, охотник, низко припав к земле, зорко наблюдает за животным. В то время, когда верблюд срывает пищу, охотник насколько может торопливо подается вперед; но как только верблюд поднимает голову, охотник «замирает» на месте^[101], оставаясь до следующей счастливой минуты совершенно неподвижным. Так замирает туземец много-много раз. Редко, но случается подкрасться незамеченным к зверю; убить же его возможно даже из малокалиберного фитильного ружья, с которым, охотятся вообще все здешние туземцы. Шкура верблюда ценится дешево. Главным же образом привлекает туземцев мясо, в особенности осенью, когда верблюды довольно сыты, так как оно очень вкусно, а для женщин, как уверяют, даже полезно, ибо тело приобретает белизну и нежность. Сало верблюда напоминает по вкусу сливки.

Западнее г. Черчена, по нижней дороге в Нию, близ урочища Андэре также встречаются дикие верблюды. Они приходят туда из пустынь Такла-макан осенью по уборке хлеба и возвращении туземцев, в свои селения. Любимым местопребыванием их на старых пашнях служат оросительные канавы, обросшие растением Chondrilla paucifolia, называемым туземцами ишак-камыш, которое охотно поедается верблюдами.

Таким образом, географическое распространение дикого верблюда не ограничивается только Таримской котловиной, но они водятся также на соседних южных нагорьях небольшой высоты. На севере же эти интересные животные обитают только в песках Чжунгарии. Наиболее же диких верблюдов водится в песках Кум-таг, в той местности, где их впервые наблюдал европеец Марко Поло, поведавший образованному миру о свободных «кораблях пустыни».

Перехожу к прерванному рассказу.

Кроме верблюдов, в описываемой долине изредка встречались: антилопы, волки, лисицы, зайцы и мелкие грызуны. Из птиц чаще всего — таримская сойка, сокол-пустельга, больдурук, ворон; реже — камышовая стренатка и однажды замечены два вида хищников (больших).

Покинув «долину диких верблюдов», наш путь уклонился к юго-востоку, а прямо к югу отошли пески Кум-таг. Местность стала слегка повышаться^[102]. По ней тянулись следы старого русла, направляющегося в Лоб-норскую котловину с востока. Поверхностный слой этой местности был посыпан крупнозернистым песком. Этот песок, движимый ветром, производит удивительные изменения в песчано-глинистой почве, в особенности в старых обрывистых берегах. Последние местами прорваны, местами выдуты, местами сглажены — представляют полнейший хаос.

Тограк-булак. Следуя далее уже в восточном направлении, мы достигли прекрасного ключа Тограк-булака. Означенный ключ скрывается в довольно глубокой балке и течет на протяжении десяти верст. Берега его густо поросли тростником, солодкой, чернобыльником; на более высоких местах стоят холмы, покрытые тамариском. По дну долины красиво выделяются одинокие деревья тополя (Populus). Словом, это был первый приятный ночлег после утомительно-однообразной пустынной местности. Отсюда мы снова увидели хребет Алтын-таг, так долго скрываемый от наших взоров Кум-тагом. На юго-востоке вдали вздымалась снеговая группа Анэм-бар-ула, ярко блестевшая на солнце.

Улучшение местности. По мере движения к востоку, долина становилась плодороднее, наши караванные животные шли бодрее, так как ежедневно на ночлежных местах могли есть и пить досыта. Усталость была сильно заметная лишь на лошадях.^[103] Верблюды же шли все время хорошо; только с ними и можно пускаться в такую пустыню.

К востоку от источника Тограк-булака описываемая, долина покрыта плоскими галечными высотами восточно-западного направления, между которыми залетают широкие балки. Эти балки, орошенные источниками и малыми озерками, почти повсюду покрыты хорошей растительностью. Дорога пролегает большею частью по упомянутым плоским высотам, на которых стоят кое-где полуразвалившиеся путевые башни, и только местами спускается в балки.

В описываемой долине, в 40 верстах к северо-западу от Са-чжоу, находится соленое озеро Хала-чи, простирающееся до 30 верст в окружности.

Отсутствие людей. Во время нашего движения по описанной местности мы вовсе не встречали людей, хотя колесных дорог, перерезывающих растительную полосу по всем направлениям, довольного много. Это следы китайских телег, приезжавших за дровами.

Теперь пришлось и нам запастись топливом на три перехода к Са-чжоу. Накануне выступления из богатой дровами местности у нас был последний большой костер, которым нередко освещался наш бивуак в обширной необитаемой пустыне. Только одно это обстоятельство и спасало нас, в особенности моих молодцов-спутников, спавших под пологом неба, от сильной ночной стужи.

Рядом с глубокими колеями дорог часто встречались следы марала, кабана, антилопы, рыси, волка, лисицы и мелких грызунов. Птиц было значительно меньше. Таримская сойка здесь исчезает, тогда как появляется сачжоуский фазан (Phasianus satscheuensis).

Приближение к оазису. Южнее озера Хала-чи мы покинули растительную полосу. Последний переход к оазису Са-чжоу на юго-восток мы сделали по каменистой щебне-галечной пустыне. В воздухе висела влажная мгла. Жилые места ощущались обонянием: встречный ветер приносил городской дым. Позднее стали обрисовываться силуэты деревьев; в 1 час пополудни мы вошли в окраину оазиса. Как на всем переходе, так и в оазисе, лежал сплошной снег, хотя солнце уже горело по-весеннему; на дорогах образовались проталины, китайцы усердно работали на полях, рассыпая по ним удобрение. Здесь же расхаживали фазаны, ничуть не стесняясь присутствием людей.

Свидание с экспедицией. Переправившись через реку Дан-хэ, которая была еще прочно скована льдом, мы достигли крепости, где от китайцев узнали о месте бивуака нашей экспедиции, расположившейся ниже города. К своим сотоварищам^[104] мы дотащились в 5 часов пополудни. Расспросам и обмену впечатлениями не было конца. Теплая юрта благотворно подействовала на организм. Все минувшие трудности были забыты, и мы с отрадою вспоминали о законченной экскурсии.

Погода января. Январь, проведенный нами на высотах от 2650 до 3740 футов, приближался к концу. Этот месяц характеризовался бедностью атмосферных осадков, ясностью неба и довольно низкой температурой, особенно по ночам.

Преобладающие ветры были прежние — юго-западные и северо-восточные. Последние трижды достигали напряжения бури, причем несли снежную крупу; температура при этом значительно понижалась. Дни бывали облачные, но вечера и ночи почти всегда ясные. Перед рассветом небо заволакивалось облаками. Слоисто-кучевые облака приносились с запада-северо-запада. Больше всего таких облаков скоплялось над хребтом; Алтынтагом, и они нередко разрешались там снегом. В то же самое время на севере и северо-востоке, над равниной, небосклон был совершенно прозрачен.

Всего в январе насчитывалось ясных дней 8, полуясных 12, остальные были сплошь облачные. Дважды падал снег. Во второй трети месяца несколько раз по утрам был туман. Кустарники покрывались инеем. Взошедшее солнце поднимало туман, а северо-восточный ветер его уносил в противоположную сторону; но на юге туманная пелена еще продолжала окутывать горы в продолжение часа.

26 января впервые северо-восточный ветер принес пыльную мглу. Это явление значительно отразилось на показаниях термометра. Накануне, в 1 час дня, в тени, он показал —4,5° С, тогда как в то же время 26 января +1,5° С. Средняя температура ночи была —17,8°, наименьшая (20 января) —25,6°, наибольшая (27 января) —7,0° С.

Наша, экскурсия продолжалась два с половиной месяца, в течение которых пройдено 1750 верст; из них снято глазомерною съемкою 1500 верст.

В зоологическую коллекцию поступило четыре шкуры диких верблюдов; при них один полностью скелет и три отдельных черепа; кроме того, несколько чучел мелких грызунов, и более полусотни птиц.

Геологическая коллекция обогатилась 50 образчиками горных пород и почв.

Состояние дороги с Лоб-нора в Са-чжоу. В заключение настоящей главы считаю необходимым сообщить некоторые сведения о состоянии дороги от озера Лоб-нора до оазиса Са-чжоу.

Из селения Абдал, расположенного близ впадения Яркенд-дарьи (Тарим.) в Лоб-нор, дорога первые три станции¹, до урочища Лачин, на протяжении 70 верст пролегает по южному берегу озера Лоб-нора. Движение каравана на этом протяжении кое-где затрудняется высокими солончаковыми кочками, причиняющими ступням, верблюдов ощутительную боль. На ночлегах имеется корм и довольно порядочная (почти пресная) вода, добываемая или из родников, бьющих по берегу Лоб-нора, или из самого озера. Дровами путешественник должен запастись, так как на первых двух переходах их не имеется.

¹ Список станций на пути от селения Абдал до оазиса Са-чжоу.

1-й ночлег на урочище Кум-чапкан-кошу — 10 верст

2-й " " " Кюргек — 29 1/2 "

3-й " " « Лачин — 27»

4-й " " " Чиндвилик — 37 "

5-й " " " Ловозо — 44 "

6-й " " " Кошялянзы (дневка) — 37 1/2 "

7-й " " " Пянжа-булак — 34 "

8-й " " " Корот-булак — 26 "

9-й " " " Туя (дневка) — 39 1/2 "

10-й " " « Худук — 23»

11-й " " " Чегелик-худук — 23 "

12-й " " " Талтык-худук — 29 1/4 "

13-й " " " Тограк-худук (дневка) 24 "

14-й " " " Ачик-худук 34 3/4 "

15-й " " " Тограк-булак — 30 "

20-й " " " Долина нижней Сулей-хэ и озер — 26 1/2 "

17-й " " " То же — 21 "

18-й " " " — 31 3/4 "

19-й " " " — 20 "

16-й " " " — 42 1/2 "

От урочища Лачин дорога оставляет берег Лоб-нора и вступает в область солончаков, пролегая по южной окраине последних, вдоль древнего высокого берега озера, почти до Тограк-булака. В тех местах, где этот берег извилист, дорога направляется прямо по солончакам, и обозначается скелетами павших животных. Растительность встречается только у источников, вода которых, как и в колодцах до Ачик-худука включительно, более или менее горько-соленая. Пить такую воду не всегда решались даже наши животные, в особенности лошади, которые охотнее утоляли жажду снегом. Люди также довольствовались снегом; порою пробовали брать лед, но и он давал горько-соленую, крайне неприятную на вкус воду. Тем не менее приятнее было останавливаться на ночлеги у ключей, чем у колодцев (наполовину занесенных песком), водою которых мы не пользовались, так как несолончаковые места были покрыты снегом. Корм для животных и топливо встречались на каждом ночлеге.

От ключа Тограк-булака до Са-чжоу долина постепенно поднимается, представляя непосредственное продолжение долины реки Сулей-хэ. Достигнув этой местности, путешественник может быть спокоен за участь своего каравана. Здесь всюду можно останавливаться и встречать лужайки с хорошей водой, обильным кормом и топливом; впрочем последним на два-три перехода до оазиса Са-чжоу необходимо запастись, потому что в ближайших окрестностях этого оазиса топливо истреблено китайцами.

На весь путь от Лоб-нора до Са-чжоу по безлюдной стране путешественник должен запастись продовольствием для людей и фуражом (зерно) для лошадей. Путь от Лоб-нора до Са-чжоу нами сделан в 20 переходов с тремя дневками (с 6 по 28 января)^[105]. Лучшее время для движения по этой пустынной местности — январь, хотя, по словам туземцев, можно пускаться в путь с начала декабря по 15 февраля, т. е. в течение двух с половиной месяцев. В остальное же время года сообщение лобнорцев с китайцами Са-чжоу возможно только по южной дороге, пролегающей по северному склону Алтын-тага.

ГЛАВА ПЯТАЯ ВЕСНА В СА-ЧЖОУ И ЗНАКОМСТВО С НАНЬ-ШАНЕМ

Оазис Са-чжоу. Город Са-чжоу, или Дунь-хуан, расположен у северной подошвы громадных гор Нань-шань, при реке Дан-хэ, бегущей из снегов хребта Гумбольдта; к северу от Са-чжоу простирается открытая и постепенно поднимающаяся к реке Сулей-хэ равнина. Возвышаясь около 3740 футов над морем, этот «лучший оазис Центральной Азии» находится под 40°12' с. ш. и под 94°42 в. д. от Гринвича.

С приходом в Са-чжоу экспедиция на время приостановилась. Соседний снеговой хребет Нань-шань препятствовал исследованиям на юге до поздней весны. Ожидание этого времени дало возможность заняться исследованием местной фауны, весенним пролетом птиц и вообще проследить возрождение природы.

Млекопитающие и птицы. В богатой растительности оазиса ютятся в близком соседстве человека следующие звери: волки (Canis lupus), лисицы (Canis vulpes), зайцы (Lepus tolai), более мелкие грызуны (Gerbillus meridianus, Meriones tamaricinus, Rhombomys giganteus, Mus Wagneri, Cricetus arenarius) и антилопы (Gazella subgutturosa).

Волки наносят ощутительный вред китайцам, таская их коров и баранов не только ночью, но и днем. Мало того, они вселяют своим соседям большой страх, похищая их детей у самых фанз. В недавнее время волк схватил 8-летнюю девочку и, не взирая на крик китайцев, успел не только загрызть несчастного ребенка, но даже сожрать часть своей жертвы прежде, чем случайно появившийся всадник-номад успел его прогнать.

Но встречи с нами волки избегали: заметив еще издали охотника, они пускались бежать без оглядки, хотя в ночное время иногда вблизи нашего бивуака они устраивали такие концерты, что дежурный принужден был отпугивать их выстрелом. Но он не всегда достигал цели; случалось, что после выстрела волки еще ближе подбегали к лагерю и еще громче завывали. Немного подальше за рекой волки продолжали нарушать тишину даже и по утрам.

С здешними собаками волки живут, по-видимому, дружелюбно. Урядник Жаркой наблюдал весьма интересный случай, чересчур сближающий этих животных. На глазах нашего охотника пес долгое время сопутствовал волчихе, увиваясь за нею в то время, когда серый кавалер бежал неподалеко стороной.

Лисицы держатся и на окраине оазиса и внутри его, устраивая норы в песчано-глинистых буграх, покрытых тамариском, колючкой, камышом и другими растениями. В таких местах они нередко наблюдались нами. Чаще всего можно было видеть лисицу в тихое, теплое время дня, когда зверь предавался ловле грызунов. Чтобы успешнее подкрасться к добыче, лисица обыкновенно помещалась подле куста стоя, или припав к земле; и в том, и в другом положении зверь находился подолгу; момент бросания на грызуна был неуловим по своей быстроте.

С свойственной лисице хитростью, она легко распознает охотника от человека безобидного; первого избегает, второго игнорирует.

Еще доверчивее к людям и ко всему окружающему относится здешний маленький заяц, который живет у самых фанз, по полям местных жителей. Непроходимых чащ, кустарников он не требует. Только самки, в известный период, скрываются в более густые кустики. В последней трети марта были изловлены молодые зайчата; эти зверьки, величиною с котенка, казались весьма забавными.

Наиболее других распространен Rhombomys giganteus. Его местожительство — солоновато-глинистые бугорчатые площади, залегающие как в самом оазисе, так еще больше на север от него. По сторонам пологих скатов, когда они не бывают прикрыты колючкой или тамариском, пестреют жилища этих зверьков: вблизи норок набросана рыхлая почва.

Зверьки по голосу и привычкам много напоминают собою сурка; впрочем голос, соответственно величине грызуна, значительно уступает первому по тонкости писка; всего ближе подходит он к голосу, издаваемому вьюрками.

Rhombomys giganteus подолгу сидит неподвижно, по-видимому, напряженно глядя по сторонам. Заметив опасность, тотчас поднимается на задние лапки (всегда у своей норки) и издает тонкие, глухие, вводящие в заблуждение относительно места, звуки, как бы предупреждая товарищей; затем быстро прячется, но, не будучи сильно испуган, скоро возвращается, осторожно высовывая мордочку. В противном случае, как, например, после выстрела, подолгу не выходит.

Кажется, описываемый грызун не знает зимней спячки; если же и предается ей, что сомнительно, то на весьма короткое время; вернее же всего выходит и зимой в теплую, ясную погоду. Штормов и ветров вообще не выносит; тогда он не показывается из своего подземного жилища.

Антилопа харасульта ведет себя значительно осторожнее, держится не так близко к человеческим жилищам, как другие звери. Впрочем, порою небольшие стада (5—7 штук) забегают из соседней пустыни на окраины оазиса, где наносят вред засеянным полям.

Список оседлых и зимующих птиц в оазисе Са-чжоу также не велик. К числу первых относятся: филин-пугач (Bubo iurcomanus), ворон черный (Corvus сотах), ворона (Corvus corone), ремез (Aegithalus Stoliczkae), синица (Panurus sibiricus), овсянки (Cynchramus pyrrhuloides, C. schoeniclus), жаворонки (Galerida magna, Alaudula cheeleënsis), воробьи (Passer Stoliczkae:, P. montanus), голубь (Turtur turtur) и фазан (Phasianus satscheuensis); в прилежащей к оазису пустынные были замечены сойка (Podoces Hendersoni) и больдурук (Syrrhaptes paradoxus). К числу вторых — орлы (Aquila daphanea, A. clanga), ястреба — тетеревятник и перепелятник (Astur palumbarius, A. nisus), сарычи (Buteo leucurus, В. leucocephalus), сокол-дербник (Aesalon regulus), грач (Corvus frugilegus), галки (Coloeus monedula, С dauricus), сорокопуты (Lanius sphenocercus, L. borealis), дрозды (Merula atrigularis, M. ruficollis), синичка (Leptopoecile Sophiae), горихвостка (Ruticilla erythrogastra) и щеврица (Anthus spinoletta).

Местный фазан и хохлатый жаворонок. Более подробного описания заслуживает представитель куриных, а именно фазан са-чжоуский (Phasianus satscheuensis), впервые найденный H. M. Пржевальским в его третье путешествие по Центральной Азии.

Фазан в оазисе Са-чжоу держится по полям, вблизи жилищ китайцев; нередко залетает на кровли фанз, смело роясь в соломе, как домашняя курица. Фазана легко приручить; в таковом состоянии выводок живет вблизи известной фанзы. За прирученными птицами китайцы присматривают, порою бросают корм. Осенью или в начале зимы, когда выпадет снег, любители-китайцы ставят пленки (силки).

Полетом эта сильная птица перемещается только в крайнем случае, в большинстве же бежит, вне опасности важно расхаживает. Интересно наблюдать, как скрываются фазаны в низких зарослях кустарников, в особенности самки. Последние вплотную прилегают к земле и становятся совершенно незаметными среди такой же, как и сами, сероватой поверхности. Эти же птицы не менее умело укрываются за земляную кочку, дерево и пр.; на открытом месте бегут, строго следя за охотником и держа высоко свой хвост. Фазан всегда кажется чистым и опрятным. На солнце красивые перья отливают всевозможными цветами. Ночуют фазаны в зарослях тамариска и камыша; охотнее по холмам, покрытым этими растениями.

Весеннее токование Phasianus satscheuensis начинается с конца марта и длится более месяца. В этот период самцы громко кричат, причем крик «сопровождается особенным вздрагиваньем крыльев, производящим глухой шум, довольно, впрочем, тихий, тогда как самый крик в хорошую погоду слышен на расстоянии версты». Са-чжоуский фазан, подобно кольчатому, токует обыкновенно около одного и того же места, или в кустах на земле, или взбирается на какой-нибудь возвышенный предмет, но только не на дерево. Подав голос, фазан молчит более или менее продолжительное время, смотря по степени своего возбуждения и времени дня. Наиболее фазаны токуют на утренней и вечерней заре, хотя весною этот призывный крик можно слышать и в другое время. Встретившись во время токования, самцы сильно дерутся друг с другом, подобно нашим петухам; победитель преследует побежденного, пока тот не уберется восвояси. Самки обыкновенно находятся вблизи тока и не подают никакого голоса, но иногда втихомолку являются к самцу, который в остальное время дня часто ходит вместе с ними. На току фазан осторожен; в другое время более доверчив; на рану он очень крепок и притом бегает чрезвычайно быстро, так что подстреленные фазаны очень часто встречаются охотниками.

«С окончанием токования самцы приступают к линянию, которое продолжается до октября. При смене перьев, роскошный хвост самца иногда весь выпадает, так что птица на время делается куцою». Впрочем, подобно обезображенных фазанов приходилось встречать и ранней весной, но то были птицы, счастливо избегнувшие зубов лисицы.

По берегам рек, вместе с культурою, фазан поднимается до 7000 футов абсолютной высоты.

Остается еще сказать несколько слов о коренном певце местного оазиса — хохлатом жаворонке (Galerida magna), который со своим маленьким собратом (Alaudula cheeleënsis) — единственные птички, приветствующие своими оживленными звуками наступление радостного времени весны.

Хохлатый жаворонок принадлежит к самым обыкновенным видам птиц Центральной Азии, и держится большею частью подле жилья человека; реже углубляется в долины рек; во всяком случае, нельзя не заметить в оазисе, как описываемый вид копается в мусорных кучах, совместно с полевыми воробьями. Ранней весной самцы усердно поют, довольно высоко, поднимаясь в воздухе. В прозрачной выси хохлатые жаворонки парят на одном месте. Затем или медленно опускаются книзу, или еще более поднимаются в высь и с едва заметного простым глазом; расстояния быстро, дугою спускаются на землю. В другое время жаворонки мало подвижны.

В начале февраля снежный покров в оазисе Са-чжоу имел значительную толщину, хотя в ясные дни солнце грело сильно, на полях начали появляться проталины, а по траншееобразным дорогам бежали ручьи. Ночные же морозы были значительные и, совместно с северо-восточными штормами, успешно боролись с надвигающимся теплом.

Зимующие птицы, грачи, галки и дрозды, начали собираться в стаи и, с громким криком поднявшись вверх, кружились над оазисом, иногда по несколько часов, прежде нежели с шумом спуститься вниз на тополи, видно было, что опытные вожаки стада еще не решались пуститься на далекий север… Между тем наступил прилет птиц с юга.

Пролет птиц в феврале, марте и апреле. Весенний пролет птиц в оазисе Са-чжоу вообще беден. Берега реки Дан-хэ мало оживились пернатыми странниками; они их избегали и с большой охотой останавливались в просторной долине реки Сулей-хэ, по которой во многих местах рассыпаны озерки.

Первым вестником пролета был турпан (Casarca rutila), появившийся 4 февраля; через два дня этого вида здесь было достаточно; с громким криком летали красивые птицы вверх и вниз по течению реки. Тогда же, 6 февраля, прибыли в небольших стайках утки-шилохвосты (Dafila acuta). 7-го числа показались серые гуси (Anser cinereus); 8-го — большие стаи того же вида неслись над замерзшей рекой, тревожно отыскивая воду. 9-го прибыли чирки (Querquedula circia) и белые цапли (Herodias alba), последние остановились на берегах Дан-хэ; ежедневно можно было видеть прилет этих белых красавиц в разных местах реки; как мраморные статуи виднелись они на далекое расстояние вдоль низких берегов Дан-хэ, или еще привлекательнее казались эти птицы, когда пролетали длинной вереницей: точно серебристая лента вилась над грязной рекой и на сером фоне окрестностей пред глазами наблюдателя. 10 февраля одновременно показались утки-кряквы (Anas boshas), нырки белоглазые (Nyroca ferruginea) и утки-чиранки (Querquedula crecca).

14-го прилетели серые журавли (Crus cinerea), вначале только одной стайкой, затем стали прибывать с каждым днем все больше и больше; 16-го на смену отлетным стаям появились с юга не менее многочисленные стада грачей и галок. Равним вечером, до заката солнца, эти птицы, высоко поднявшись над оазисом, неслись к горам. На южной окраине оазиса на высоких деревьях птицы проводили ночи.

Почти в течение всего февраля через Са-чжоуский оазис и по долине Сулей-хэ от востока к западу пролетали стадами (10—30) больдуруки (Syrrhaptes paradoxus). Лёт этих (пустынных птиц начинался с 8 часов утра, заканчиваясь к полудню. Около 10 часов утра не проходило и пяти минут, чтобы наблюдатель не мог замечать новые и новые стада; это в оазисе, где горизонт сравнительно не широк и пролетные стада обращают на себя внимание издаваемыми звуками, которые, кстати сказать, весьма напоминают слова: «нэк-тррооо… нэк-тррооо…»^[106]. Когда же мне приходилось быть в это время вне оазиса, среди открытой пустыни, то в течение целого, часа я непрерывно наблюдал пролетные стада описываемых птиц на всем обозреваемом пространстве. Всегда стада больдуруков проносились только с востока на запад. В. И. Роборовский во время своей экскурсии к северу от озера Хала-чи наблюдал пролет этих птиц в указанном направлении. После полудня можно было видеть пролетных странников на окраине оазиса, где они предавались временному отдыху и покормке. Во время штормов и сильных ветров Syrrhaptes paradoxus прятались в глубокие колеи больших дорог.

Куда же и откуда следовали эти оригинальные пернатые? По всей вероятности, больдуруки покинули теплые пески Ала-шаня и Ордоса, чтобы направиться в Кашгарскую пустыню, а может быть, и дальше^[107].

С 18 февраля наступил период северо-восточных штормов, продолжавшийся до конца месяца. Порою шторм внезапно прекращался — наступало временное затишье, а затем с прежней напряженностью ветер дул с противоположной юго-западной стороны. Снежные бураны значительно понижали температуру и задерживали пробуждение природы. Жаль было тогда прилетных странников. В их тревожных голосах, раздававшихся днем и ночью, слышались как бы жалобы на пагубную для них перемену погоды. Не найдя себе приюта, некоторые стада прилетных пернатых продолжали лететь на восток или на запад, по направлению к озеру Лоб-нору. Новые же гости из Индии не появлялись. Словом, в последние дни февраля пробуждение природы приостановилось, настала снова прежняя зимняя тишина, и проблеск весны казался сном.

С наступлением марта установилась настоящая весенняя погода. Ранним утром 1-го числа закружился над нашим бивуаком коршун черноухий (Milvus melanotis). С этого же дня особенно усиленно летели журавли. В ясные дни, около 10 часов утра, эти большие птицы описывали широкие круги в голубой выси. В стаях насчитывалось от 20 до 50 и более особей. Серые журавли, во время винтовых поднятий к небу, из разрозненной массы образовывали правильный остроугольный строй, затем направлялись к северо-северо-западу. Значительная часть тех же птиц долгое время оставалась в оазисе, держась днем на полях туземцев, а по ночам на берегах реки Дан-хэ.

Валовой пролет пернатых наступил собственно с 1 марта и продолжался всю первую половину этого месяца. Интересно было наблюдать на болотистых озерках, лежащих на запад и восток от оазиса Са-чжоу. Все они были битком набиты птицами, и окрестности их трудно было различать: в воздухе мелькали и высоко и низко утки, гуси, чайки, бакланы, черные аисты и многие другие голенастые и плавающие пернатые. Несмолкаемые крики этих птиц слышны были далеко и оглашали даже соседнюю пустыню.

В первой трети марта были почти одновременно замечены: индийские или горные гуси (Anser indicus), утки-пеганки (Tadorna tadorna) и соксун (Spatula clypeata); аисты черные (Ciconia nigra), которые, подобно серым журавлям, носились в лазури неба, прежде нежели пуститься на далекий север; числом же особей они составляли полный контраст первым. Серый журавль был один из самых многочисленных представителей пролетных пернатых, тогда как аист черный принадлежал к случайным странникам, избравшим, по всей вероятности, другой путь для перелета. Несколько позднее мы встречали улитов или куликов красноножек (Totanus calidris), выпь. (Botaurus stellaris), которая монотонно гукала в зарослях, утку-полуху (Chaulelasmus streperus), баклана большого (Phalacrocorax carbo), цаплю серую (Ardea cinerea) и утку-свищ (Mareca penelope). Случайная одиночка лебедя (Cygnus) может закончить список прилета первой трети марта.

11 марта в тихий солнечный день по песчаным буграм грачи ловили майских жуков. Странное явление: эти насекомые летали почти исключительно днем, а по вечерам редко и иногда совсем не появлялись. 12-го в кустах по берегам оросительной канавы показался чеккан плешанка (Saxicola pleschanka), а через два дня, 15-го, уже прилетел с приятной песнью другой его собрат, чеккан пустынный (Saxicola deserti)^[108]. 16-го мы услышали довольно мелодичные и в то же время оригинальные звуки скворцов (Sturnus porphyronotus и S. Menzbieri). 18-го волнистым полетом мелькнула вниз по реке плисища (Motacilla leucopsis); 20-го — другая (M. personata). В этот же день можно было видеть во многих местах оазиса, покрытых густыми зарослями, или на отдельных деревьях ивы сорокопутов (Lanius isabellinus, L. Karelinï); эта живая, веселая птичка особенно подвижна и певуча. Усевшись на вершину дерева, она звонко и приятно лила свои весенние звуки, слышимые далеко по сторонам. Часто, не докончив песни, она быстро бросалась вниз, затем, также проворно паря в воздухе, усаживалась на прежнее место. Опять песнь возобновлялась; в ее последующих переливах улавливалось подражание славке-пересмешке.

Последняя треть марта была не отрадна. 22-го выпал глубокий снег, вследствие северо-восточного шторма, продолжавшегося несколько дней кряду. Серые журавли улетели на север; другие пернатые частью последовали за ними, частью попрятались в окрестностях. Вообще здешние резкие перемены погоды весной отражаются губительно на перелетных птицах.

Благоприятной погодой приходилось особенно дорожить, чтобы, хотя немного, уследить за прилетными птицами. 26-го небольшой стайкой: поселились на берегу Дан-хэ кроншнепы (Numenius arquatus); поблизости с ними держались уже обособленные парочки красавиц пеганок. 27-го был добыт из когтей ястреба-перепелятника пастушок водяной (Rallus aquaticus); 29-го начали прилетать желтые плисицы (Budytes citreola). В это время особенно усиленно летели улиты настоящие и кроншнепы. Кроме того, вновь замечены зуйки (Aegialites curonicus, A. cantianus); в таком же небольшом количестве наблюдались улиты большие (Totanus glottis). Одиночными экземплярами сновали над озерами чайки: рыболов (Larus ichthyaëtus), обыкновенная (L. ridibundus) и парами крачки-мартышки (Sterna hirundo); 31-го, быть может, и раньше, высоко парил подорлик (Nisaëtus minutus).

К началу апреля плавающие птицы уже все отлетели на север; остались немногие особи, которым и здесь, в долине Сулей-хэ, удобно провести брачное время. Наступил период появления запоздалых голенастых и воробьиных.

4 апреля прилетела вестница тепла — ласточка деревенская (Hirundo rustica), но ее приятную песнь мы услышали только 23-го^[109]. Через день, 6-го, по долине реки Сулей-хэ быстро пронеслась пара башенных стрижей (Cypselus apus). Одновременно с этим на болотах Са-чжоу встречены ходулочник (Himaniopus himantopus) и сукалень чернохвостый (Limosa melanura). 7-го дважды замечен одиночками удод пустошка (Upupa epops); в кустах белолозника слышалась песня славки пустынной (Sylvia curruca affinis). Вечером того же числа разносилось дребезжащее токование бекаса-барашка (Gallinago gallinago); там же на болоте была вспугнута парочка улитов-чернышей (Totanus ochropus). 8-го над камышами Сулей-хэ ровным, неслышным полетом) пронесся лунь (Circus aeruginosus). 11 апреля, при следовании через передовой кряж Нань-шаня, в ущелье южного склона встретили ласточек горных (Biblis rupestris). 16-го на родниках Шибао-чена, в Нань-шаие же, найдена Corydalla Richardi. 18-го несколько ниже, по той же реке, на возвышенном берегу встречена была речная скопа (Pandion haliaëtus). В этот день из зеленой сени тополей Са-чжоуского оазиса раздалось первое ку-ку! — голос вещей кукушки (Cuculus canorus). 20-го на берегу Дан-хэ появились орланы (Haliaëtus leucoryphus).

21 апреля в северном предгорьи Нань-шаня замечена перелетавшей с камня на камень горихвостка (Ruticilla rufiventris). 23-го вместе с первым щебетаньем ласточки услышали и первые раскатьи грома. Последним в апреле месяце, 25-го, наблюдался береговик серый (Actitis hypoleucos)^[110].

К 1 мая весна вступила в свои права; на соседних болотах ходулочники и улиты уже были крепко привязаны к своим гнездам. 2-го, на утренней заре, по соседству с нашим бивуаком раздалось лучшее в здешних местах пение камышовки (Acrocephalus orientalis). 10-го в сумерках пронеслись скрипучие звуки полуночника (Caprimulgus europaeus)^[111].

На этом весенние наблюдения над орнитологической фауной могут считаться оконченными. Конечно, здесь представлен краткий очерк весенней жизни, прослеженной при сравнительно открытых берегах Дан-хэ; несомненно, картина возрождения природы была бы несколько полнее при наблюдении ее в долине нижней Сулей-хэ и по берегам большого озера Хала-чи.

Моя поездка на восток. Во время моего пребывания в Са-чжоу В. И. Роборовский имел возможность совершить две поездки, к северу и к югу от этого города. В его отсутствие, в марте, мне удалось познакомиться с известным многим из наших русских путешественников бельгийцем, состоящим на китайской службе, г. Сплингардтом. Последний проезжал из Су-чжоу через Са-чжоу в южную Кашгарию, куда был командирован для осмотра золотых приисков. В конце марта В. И. Роборовский прибыл из второй своей поездки, во время которой познакомился с хребтом Алтын-тагом, обойдя кругом снеговую группу Анэмбар-ула.

Теперь предстояла очередь моей экскурсии, имевшей целью обозреть нижнее течение Сулей-хэ до выхода ее из гор и обследовать северную окраину Нань-шаня. Моими спутниками на этот раз были урядник Жаркой и окитаившийся тангут-проводник. Караван состоял из двух вьючных верблюдов и трех верховых лошадей.

Первоначальный путь пролегал среди арыков и ферм китайцев, поля которых местами ярко зеленели, местами же еще засеивались или обрабатывались примитивными орудиями. На солончаковой местности пасся исхудалый скот; молодая растительность туго подавалась из земли; только стройные, высокие тополи и развесистые ивы, питаемые подземными водными жилами, начали заметно зеленеть. В их густых ветвях темнели издали, словио точки, гнезда крикливых грачей. В первый день мы достигли окраины оазиса, где и остановились на ночлег.

За оазисом расстилалась солончаковая полоса с значительным падением к северу. Вначале она представляла печальную, обнаженную поверхность, затем, по мере приближения к реке Сулей-хэ, оживлялась растительность. Вместе с нею показались и стройные антилопы, робко промчавшиеся вблизи нашего каравана. К северу на горизонте тянулась с запада на восток высокая стенка прошлогодних камышей; над их верхушками изредка пролетали чайки и серые цапли, указывая направление реки.

Река Сулей-хэ. Сулей-хэ от меридиана Са-чжоу до г. Юй-мынь-сяня, на протяжении 200 верст, имеет направление с востока на запад с незначительными уклонениями. На всем означенном протяжении она имеет довольно однообразный характер. Сулей-хэ катит свои мутные воды в долине, имеющей около 100 саженей ширины, средняя же ширина реки редко превышает 15—20 сажен, хотя местами она расширяется вдвое. Река течет то одним руслом, то дробится на несколько рукавов; ложе ее чрезвычайно извилистое и течение довольно быстрое. Глубина, как и количество несомой воды, сильно колеблется по причине отводных арыков по левому берегу, которые орошают поля китайцев от г. Юй-мынь-сяня до г. Ань-си. Песчано-глинистые, легко размываемые берега — частью низменные (3—5 футов), частью возвышенные (2—3 сажени); в общем их высота увеличивается вверх по течению.

Низменная прибрежная растительная полоса узка и небогата видами; чаще встречается камыш, изредка молодые тополи и кусты тамариска. Причиной тому служит истребление того и другого на топливо. На более высоких берегах реки растительность еще беднее; здесь залегает вязкая соленая пыль. Стоит сделать несколько шагов в сторону от реки, в ее долину, чтобы быть покрытым слоем пыли, которая проникает в глаза и производит нестерпимую боль.

Животная жизнь долины реки Сулей-хэ немногим богаче, чем на окраинах Са-чжоуского оазиса. В общем грустны берега этой реки: только изредка просвистит кроншнеп, мелькнет пара турпанов или тихо подымутся в камышах утки-кряквы. Вдали же от реки только жаворонок нарушает безмолвие ее окрестностей.

Пастухи. Вскоре по вступлении в долину мы встретили пастухов-китайцев, живущих в войлочных юртах. Их стойбище было расположено на берегу отводной канавы, которая здесь играет ту же роль, что и на Тариме: орошает пастбище и дает водопой. Многочисленные стада баранов, оберегаемые, помимо людей, громадными собаками, паслись поблизости. Первые встречные китайцы были из оазиса Са-чжоу. По мере же нашего удаления к востоку, вверх по течению реки, проживали аньсийцы, построившие себе камышовые шалаши. У этих китайцев, кроме баранов, имелись верблюды, лошади и ослы.

Долина реки Сулей-хэ граничит с севера и юга с каменистой пустыней. Мы следовали по правому берегу реки, где нередко встречались характерные представители пустыни — из зверей хуланы (Asinus kiang), a из птиц сойки (Podoces Hendersoni). На согретой земной поверхности бегали ящерицы (Phrynocephalus Vlangalii, Eremias multiocellata); здесь же в долине была мною поймана стрела-змея (Тaphrometopon lineolatum).

Близ города Ань-си, которого достигли на четвертый день движения, мы разбили свой бивуак на окраине оазиса, переправившись вброд на левый берег реки^[112]. Из нашего лагеря была видна линия телеграфных столбов на хамийской дороге, скрывавшаяся на северо-западе в пыльной дымке горизонта. В пустыне эти признаки цивилизации кажутся чем-то странным, оригинальным.

Оазисы Ань-си и Юй-мынь-сянь. Ранним утром, 7 апреля, мы были уже под стенами крепости, следуя вдоль северного и восточного ее фасов, общее протяжение которых около версты. Высота стены простирается до 5 сажен; основание и капитальная часть ее глинобитные; зубчатый карниз кирпичный. Фланкирующие башни и стены во многих местах разрушены; как видно, не ремонтируются. С восточной стороны крепость засыпана песком настолько, что по откосу песчаной поверхности легко взобраться на ее стену^[113].

Внегородское население, или собственно оазис, примыкает к крепости с юга и юго-запада. С прочих сторон расположено только с десяток ферм, разбросанных по оросительным канавам. На прекрасно возделанных полях зеленели всходы, ласкавшие наши взоры после печальной серо-желтой пустыни. К востоку от Аньсийской крепости орошенная пустыня покрыта прекрасной растительностью; здесь во множестве паслись домашние животные, среди которых виднелись одиночки и небольшие стада харасульт, державших себя замечательно доверчиво по отношению к человеку.

Дальнейшее движение мы продолжали частью по реке, частью по большой дороге. На пути мы пересекли большой оросительный канал, который, дробясь на мелкие ветви, доставляет воду Аньсийскому оазису. Здесь появился дэрисун (Lasiagrostis splendens), a из птиц давно не наблюдаемая сорока (Pica). Высоко и плавно кружил в небе гриф-монах, залетающий в равнину из соседних южных гор.

На следующий день мы проходили самым живописным местом равнинного течения реки Сулей-хэ, там, где она прорезает северо-восточную оконечность небольшого кряжа Шишаку-сянь^[114]. Поднявшись на вершину одного из отрогов, увенчанного глиняным монументом, и обратившись на восток, я был очарован картиной, которая предстала взору. Вблизи река прихотливо извивалась в высоких берегах и крутой излучиной опоясывала блестевший издали, как изумруд, оазис Шонтар-пу. Высокие, стройные тополи, серебристая лента реки, граничащая с каменистой пустыней, дополняли картину.

Оазис Шонтар-пу орошается многоводным ручьем, текущим с юга, у восточной оконечности хребта Шишаку-сянь; в 15 верстах, вверх по его течению, расположено небольшое китайское селение.

Отсюда местность приняла иной характер. Дорога пролегала по ключевым источникам, которые или скрывались в глубоких балках, или широко разливались по открытой поверхности. В том и другом случае живительная влага была обрамлена густою растительностью. Излишек воды направлялся к реке Сулей-хэ в виде стремительно падающих ручьев, на которых группировались селения. Эта живая лента тянулась с небольшими промежутками от Ань-си до Юй-мынь-сяня. Река по временам была видна; ее сопровождали холмы правого берега.

С появлением ключевых болот мы услышали звонкие весенние голоса голенастых пернатых, которые особенно оживляли окрестности на утренней и вечерней заре. В это время, обыкновенно, в воздухе было тихо, прохладно; китайцы бездействовали, а птицы оглашали наш лагерь своими ликующими звуками. Бекас-барашек резвился в высоте; в чаще камыша раздавалось гуканье выпи; на более возвышенных местах токовали са-чжоуские фазаны. Сарычи, поднявшись в высь, то гордо парили на месте, то быстро и ловко низвергались и снова поднимались, издавая громкие крики. Все радовались, все веселились, будучи возбуждены живительным воздухом весны.

Попутные оазисы казались также оживленными; абрикосы в садах цвели или, вернее, отцветали; на полях виднелись люди; но травянистая зелень едва показалась из земли. В селении Сондо, орошаемой рукавом реки Сулей-хэ, мы покинули растительную полосу и вступили в каменистую пустыню, которая резко граничила с возделанной землей. В виду беспрерывно тянувшегося на севере оазиса, мы достигли г. Юй-мынь-сяня, сделав в этот день большой переход.

В тот же день мы встретили большой караван юлдусских или карашарских монголов, возвращавшихся из кумирни Чейбсен, куда они сопровождали нашего знакомого хутухту, покинувшего Большой Юлдус. На всем пути от Ань-си до Юй-мынь-сяня ежедневно попадались навстречу большие и малые партии китайцев, шедших с ношами на коромыслах, или просто на палках. По словам проводника, эти люди направлялись для заработков в ближайшие города Ань-си, Хами и Са-чжоу.

С оазисом Юй-мынь-сянем нам не удалось обстоятельно познакомиться, так как мы коснулись лишь западной окраины его, хотя городская стена была видна. На заре к нам долетали из города звон бубнов, завывание труб и бой барабанов.

Движение к горам. Покинув оазис и держа путь на юго-запад, вверх по течению реки Сулей-хэ, разбитой на оросительные каналы, мы достигли урочища Тэпа^[115]. Означенное урочище интересно тем, что здесь река Сулей-хэ, по выходе из тесного коридора передового горного уступа Нань-шаня, вскоре делится на две части: одна из них, уклоняясь на северо-восток, орошает оазис Юй-мынь-сянь, а другая, текущая почти с юга на север, направляется в Сондо. На раздвоении реки (Тапа) летом живет партия китайцев-рабочих из оазиса Юй-мынь-сяня, численностью 40—50 человек, обязанная следить, чтобы большее количество воды текло в русло главного оазиса — Юй-мынь-сяня. Через оба многоводные рукава Сулей-хэ мы переправились благополучно. Кофейный цвет потоков, которые неслись с большой быстротой, высоко вздымая свои грозные волны, не привлекателен. Дробление каждого ложа на второстепенные ветви дает возможность переправиться без особого труда.

В прорванном рекой ущелье передового уступа Нань-шаня пройти невозможно, так, по крайней мере, нам сообщили китайцы. На запад же и восток от реки Сулей-хэ через ту же передовую ограду Нань-пшня имеются отличные колесные пути. Оба ведут в междугорную долину, где расположено китайское селение Чан-ма, куда мы и направились западным проходом. По сухим лощинам, ниспадающим с гор, встречалась растительность, свойственная северному Нань-шаню; из цветущих растений заметнее и привлекательнее других выделялся колючий кустарник своими яркими светло-розовыми цветами, сплошь нанизанными на ветви. Здесь же мы встретили массу ящериц (Phrynocephalus).

Селение Чан-ма. Следуя по покатой от гор полосе на юго-запад, юг и юго-восток и перевалив колесным путем через передовую горную ограду Нань-шаня, мы достигли селения Чан-ма, отстоящего от урочища Тапа в 28 верстах. Означенное селение, состоящее из 400 домов, лежит на высоте 7040 футов над морем. Оно расположено у слияния реки Сулей-хэ с ее левым притоком Шиху, берущим начало из родников, в 20 верстах к западу. Вечный снег вершин Да-сюэ-шаня блестит на солнце восхитительно. От этой высокой скалистой ограды сбегают мягкие, покатые увалы. Общее направление снегового хребта на месте, прослеженном нами, — с северо-запада на юго-восток. Между передовой оградой и снеговым хребтом лежат еще отдельные группы гор, сдавливающие течение Сулей-хэ; но в селении Чан-ма долина ее имеет до 10 верст ширины.

Оставив дальнейшее исследование Сулей-хэ до более благоприятного времени, я направился вверх по течению ключевого источника Шиху. Вода в его каменистом ложе неслась прозрачным потоком. Берега с солончаковой почвой были окаймлены ивой, колючкой, хармыком и густо поросли чием (Lasiagrostis). По левому и отчасти правому берегам виднелись фермы китайцев. Поля были оживлены народом; ранние всходы только что еще пробивались. Вместе с культурою, здесь появились фазаны, токовавшие по утрам. Кроме того, из птиц были замечены: коршун черноухий, больдуруки, сорокопут, чеккан черногорлый, два вида плисиц и осторожные вьюрки.

Незаметно в наблюдениях мы очутились у начала источника. Абсолютная высота этого места, по анероиду, оказалась 7650 футов.

Путь к юго-западу. Отдохнув на этих ключах и запасшись водою, мм направились, держа прежний курс, на юго-запад. По довольно наезженной дороге изредка стояли обо. На наш путь, точно нити, сходились тропинки из соседних ущелий снегового хребта. В урочище Инсань-цзуй долина суживается, с одной стороны, между изгибом передовой ограды, а с другой — отрогами главного хребта. Местность повысилась до 9500 футов и была обильно покрыта полынью. Осенью здесь живут монголы со своими стадами.

Общий характер местности. Ночью подул сильный юго-западный ветер, воздух наполнился облаками пыли, и горизонт сократился значительно. Вскоре после выступления, не меняя курса, мы достигли предгорий северных отрогов той горной группы, которая непосредственно примыкает к снеговому хребту. На севере изредка рисовались контуры гор, которые замыкали покатую в ту сторону долину. Вершины отрогов, их скаты и ниспадавшие с них волнистые увалы, как и вся вообще долина, замечательно богаты травянистой и мелкокустарной растительностью. С гор довольно часто сбегают значительные ручьи и речки, которые текут в глубоких балках, с отвесными конгломератовыми стенами. В больших и малых балках лежал сплошной покров льда, достигавший 1—2 футов толщины. При устьях ущелий густым ковром стелется курильский чай (Роtentilla fruticosa). Следы пребывания монголов, и их кочевий особенно заметны по реке Кунца-гол. Позднее развитие растительности в поясе до 10 000 футов над морем, в котором мы находились, заставляет номадов держаться ниже.

Река Шибэндун и монголы. После небольшого перехода по направлению почти на запад, по местности, носящей прежний характер, мы пришли на речку Шибэндун. Эта последняя, получая начало в ближайших к югу горах, течет к северу по широкому каменистому руслу. Падение Шибэндун-гола, как и всех соседних речек, очень большое. По утрам эта речка тихо несла прозрачные воды, тогда как днем шумно бурлила дымчатыми. И здесь, по речке, местами лежал ледяной покров.

Прежде чем расстаться с соседними горами, называемыми Каши-карин-ула, укажем на их фауну, хотя список ее будет самый поверхностный. Из зверей в этих местах обитают: дикий як, медведь пищухоед, аргали, марал беломордый, куку-яман, реже — барс и рысь. В нижнем поясе гор живут: антилопы, волки, лисицы, зайцы и пищухи. Сурки еще не пробуждались от зимней спячки. Птицы: гриф-монах, бородач-ягнятник, орел-беркут, сокол-пустельга, ворон, клушица красноклювая, альпийская завирушка, горная и огнелобая чечетки и горихвостка. Оживленнее и звонче других, по утрам, раздавался свист уларов.

Направившись вниз по Шибэндуну, мы вскоре прибыли к монголам, которыми были встречены гостеприимно. Один из охотников взялся проводить нас несколько дней по той местности, где не бывал наш проводник. Этому обстоятельству я был очень доволен и потому разбил свой бивуак вблизи кочевья номадов. Последние оказались выходцами из Халхи; всех юрт кочевников было восемь. Подать платят они по-прежнему в Халхе, но к здешним китайцам не имеют никаких отношений. Район их кочевьев определяется с севера передовой оградой, с юга — Каши-карин-ула, рекою Шибэндун на западе и урочищем Инсань-цзуй на востоке. Занятие — скотоводство.

Урочище Шибао-чен. Покинув халхасцев, мы одним переходом достигли ущелья передовой ограды, у южной оконечности, которой Шибэндун впадает в порядочную речку Шибао-чен. Означенная речка берет начало в 20 верстах к юго-востоку^[116] из ключей, подобно Шиху. Вода чистая, пресная, течет довольно быстро среди высоких и низких берегов. В летнее время эту речку значительно обогащают притоки Купца и Шибэндун. По берегам встречается порядочная растительность; лужайки везде зеленели; на них держалось много мелких птичек; по утрам и вечерам токовали фазаны.

Дальнейшее движение мы продолжали вниз по ущелью. Передовая ограда Нань-шаня не широка, но высота отдельных вершин ее гребня довольно значительная. Прорвав главную ограду, река несется в конгломератовых обрывистых берегах; ширина ее каменистого ложа не превышает 3—5 сажен. Количество воды непостоянно: оно колеблется в зависимости от состояния погоды. Полоса воды сопровождается узкой лентой растительности. По мере удаления к северо-северо-западу берета сближались; каскады увеличивались. Наконец, дорога вышла из балки и направилась по пустыне, прежде чем снова спуститься в то же еще более углубленное ложе Шибао-чен, у кумирни Вань-фо-ся. На дно балки тепло оказало должное влияние: кустарники значительно зазеленели; ильм приятно шелестел своими листьями. Ласточки и стрижи высоко парили в воздухе, а внизу летали бабочки.

Кумирня Вань-фо-ся. Кумирня Вань-фо-ся, подобно Чен-фу-дуну, представляет ряд пещер в конгломератовых обрывах. Главный идол, Майдари, немногим уступает по величине чэн-фу-дунскому Да-фу-яну. Рядом с главной пещерой сидящего Майдари устроена его пещера-спальня, где божество лежит на некотором возвышении от пола. Длина лежащего Майдари простирается до 6 сажен, тогда как сидящего достигает 10 сажен. По сторонам от пещер главной святыни размещены другие пещеры, с большим или меньшим количеством идолов. Нередко стены пещер изукрашены рисунками, изображающими или горные ландшафты, или борьбу сынов Небесной империи с номадами; чаще же красуются драконы во всевозможных видах и одиноко стоящие идолы, лица которых представляют самые зверские выражения…

При виде всего этого получается странное, трудно передаваемое впечатление. Таинственный мрак царствует в особенности в больших пещерах; лица идолов кажутся угрожающими из темноты; ветер без устали звонит в колокольчики, подвешенные на наружных столбах, и с визгом врывается в отверстия пещер; а внизу монотонно шумит река.

Среди такой обстановки находится единственное живое существо — китаец хэшень (священник). Наружное отличие последнего от монгольских лам выражается в одном лишь головном уборе. Незадолго до нашего прихода двое его юных послушников сбежали. Дикая, гнетущая обстановка вместе с суровым обращением хэшена заставила этих молодых послушников покинуть кумирню.

Празднества в кумирне бывают дважды в год: в первом летнем месяце 8-го числа, в последнем — 6-го. В эти дни стекается сюда немало богомольцев из окрестных мест. Моление продолжается около недели. Хэшен читает книгу «Дзовэн-кун-ко», по временам раздается звон чугунных колоколов и бой барабанов.

Вблизи кумирни, на северо-западе, река Шибао-чен прорывает хребет Шишаку-сянь и, выйдя на равнину, течет мимо селения Тахши, расположенного по дороге в г. Ань-си. В 20 верстах к западу тот же хребет прорезается речкой, образующейся из думбатских родников, находящихся по южную сторону Шишаку-сяня, на абсолютной высоте 5400 футов. У этих ключей расположено селение Дум-бату, состоящее из 35 домов китайцев-земледельцев. К северу от Дум-бату, у южной подошвы гор, находится ключ Лон-цегу, мимо которого пролегает дорога в помянутое селение Тахши.

Хребет Шишаку-сянь. Хребет Шишаку-сянь, имея с небольшим 100 верст длины, простирается с юга-запада на северо-восток. Его можно разделить на две части: западную и восточную. Первая тянется почти с запада на восток, а вторая поворачивает круто к северо-востоку. Этот хребет, почти вовсе лишенный растительности, простирается отдельно от передовой ограды Нань-шаня и не имеет никакой связи с нею, оканчиваясь у берегов Сулей-хэ. Высшая зона его окрашена в темный цвет, а низшая — в серый.

Стоянка на ключах Дум-бату. В селении Дум-бату, у ключей, мы разбили бивуак и сделали 4-часовой привал с обедом. Затем снова пошли на юго-запад по каменистой равнине, поднимаясь постепенно к передовой ограде Нань-шаня.

Равнина отличается пустынным характером и покрыта кустарниками: ягодным хвойником, белолозником, Calligonum и др.; спрятавшийся в песках Cynomorium уже зацвел. Из птиц на ней встречали: чеккана, жаворонка рогатого и нередко слышали приятный голос славки-певуньи.

Вначале движения стояла отличная погода: солнце светило ярко, и было тихо; позднее подул юго-западный ветер, усилив пыльную мглу:, горы скрылись; картина местности, и без того неутешительная, еще пуще омрачилась, все заволокло серовато-желтой дымкой. Дневное светило представлялось в виде бледного диска и, по мере приближения к горизонту, становилось все тусклее и, наконец, исчезло в пыльной мгле.

Передовые горы Нань-шаня. Пройдя от Дум-бату 20 верст, мы остановились на ночлег среди каменистой путыни. На другой день достигли гор, придя на речку Хун-люся. По словам проводника-монгола, ущелье Хун-люся одно из самых красивых в ближайшей окрестности. Вообще надо заметить, что прослеженные нами передовые горы Нань-шаня бедны растительностью, за исключением орошенных ущелий, которые в то время начинали уже покрываться зеленью. Здесь, в Хун-люся, весеннее солнце, накаляя каменные стены ущелья, защищенного от губительных ветров, пробудило растительность, несмотря на то, что по ночам продолжали стоять морозы: на утренней заре, 20 апреля, термометр показал —2,5 С.

Следование к Са-чжоу. В тот же день мы расстались с проводником-монголом и направились к Са-чжоу. Наша дорога лежала на северо-запад. Этот путь направляется поперек долины, которая вначале, от передовой ограды Нань-шаня, падает круто и изборождена руслами временных потоков с конгломератовыми берегами, по мере же удаления к северу принимает более равнинный характер.

Последняя наша стоянка была у ключа Да-чуань, мимо которого пролегает дорога в урочище Куку-сай. Да-чуань — отрадный ключ, богато поросший кустарниками и бедно травянистою растительностью. От него остался только один переход до нашего лагеря в Са-чжоу.

Падение извилистого ущелья, по которому мы направились в Са-чжоу, значительное. По мере движения вниз ключевой воды становилось больше; кустарников также. В недалеком расстоянии, южнее кумирни Чен-фу-дун, тропинка покидает ущелье, взбегая левым берегом на горный отрог, сплошь почти засыпанный сыпучим песком. Отсюда вдали на севере и северо-западе тянется темной полосой оазис Са-чжоу, резко граничащий с серо-желтой песчано-каменистой пустыней; к западу от него вздымались высокие песчаные барханы, составляющие непосредственное продолжение песков Кум-таг. Внизу же позади виднелась кумирня Чэи-фу-дун, подле которой красовались высокие тополи, осеняющие зеленые поля отшельников.

На пути мы наблюдали ласточек и стрижей, с криком паривших или с замечательной быстротой носившихся вверх и вниз по ущелью; изредка волнистым полетом перемещались плисицы; высоко и плавно летал подорлик; по временам пел сорокопут; турпаны, привыкшие к людям, подпускали к себе очень близко. По соседству с ущельем, в открытой песчаной равнине, гордо выступал стройный джепрак. Мой спутник — ярый охотник — послал ему две пули, от которых испуганный зверь помчался с неуловимой быстротой. Побежка его была изящна: по временам он точно плыл в мираже, игравшем по равнине…

Пробыв 20 дней в экскурсии и описав сомкнутую кривую в 640 верст, мы, наконец, достигли оазиса. Пышно развернулась за этот период времени его зелень и еще издали, лаская взор путников своим приятным колоритом, манила под густую, душистую тень…

ГЛАВА ШЕСТАЯ НАНЬ-ШАНЬ И КЛЮЧ «БЛАГОДАТНЫЙ»

О Нань-шане вообще. Нань-шань, представляющий продолжение северной ветви Кунь-луня, отделенный от станового хребта системы высокими равнинами Куку-нора и Цайдама, по физическому строению, рельефу, климату, флоре и фауне сходен с «позвоночным столбом Азии». В пользу такого предположения отчасти высказывался покойный Н. М. Пржевальский, пересекший на востоке и на западе эту систему, отчасти же Г. Н. Потанин и братья Грум-Гржимайло, перешедшие ее между путями Пржевальского. В программу нашей экспедиции входило обследование Нань-шаня в районе между маршрутами поименованных путешественников.

Способ исследования страны. Две рекогносцировки^[117], предпринятые раннею весною из Са-чжоу в соседний Нань-шань, выяснили нашу летнюю деятельность. Река Дан-хэ, или Шара-голджин, как она называется в своем верхнем горном течении, послужила магистральной линией, по которой методически двигался караван, устраивая через каждую приблизительно сотню верст продолжительную стоянку. Стоянки эти выбирались в лучших местах, богатых кормом для караванных животных, и удобных исходных пунктах для географических разведок, одновременно производившихся В. И. Роборовским и мною. На главном бивуаке оставался г. Ладыгин, который, помимо ботанических сборов и пополнения энтомологической коллекции, систематически вел метеорологические наблюдения. Опытный вахмистр Иванов следил за общими порядком. Препаратор Курилович собирал птиц; прочие люди отряда охотились за зверями. Все такие пункты определялись астрономически. К ним мы привязывали свои маршруты, представлявшие собою удлиненные петли. В долине Шара-голджина продолжительных стоянок было три: в Куку-усу, на ключе «Благодатный», в Улан-булак, у северного подножья хребта Гумбольдта, и на верховье этой реки, при урочище Яматын-умру. Четвертая, последняя стоянка в Нань-шане находилась у северного подножья Южно-куку-норских гор, при реке Гурбу-ангыр-гол. Линия, соединяющая эти пункты, разграничивала Нань-шань на две половины, из которых северная досталась мне; южную же избрал для своих исследований В. И. Роборовский.

Район моих экскурсий. Остановлюсь на районе своих рекогносцировок, рамками которым служат меридианы оазиса Са-чжоу на западе и озера Куку-нора на востоке, и представляющем собою площадь в 500 верст по долготе и около 300 верст по широте. Во всех четырех рекогносцировках мною проведено 60 дней. Пройдено съемкою за это время 1800 верст. Собрана богатая коллекция зверей^[118], как и вообще прослежена животная жизнь Нань-шаня. В пересечениях хребтов взяты образчики горных пород; в долинах — образчики почв. Разъезды выполнялись с одним и тем же спутником, старшим урядником Забайкальского казачьего войска Семеном Жарким; переменялись только проводники.

Характеристика северного Нань-шаня. Топографический характер. Преддверием Нань-шаня служит длинный кряж Шишаку-сянь, протянувшийся с юго-запада на северо-восток, но не сочленяющийся с Нань-шанем. В 30—40 верстах к югу от него поднимается передовая ограда Нань-шаня, отделяющаяся от главного члена системы — хребта Гумбольдта — на среднем течении Даи-хэ и состоящая из двух ветвей — северной низкой и южной высокой, но узкой. Последняя до меридиана г. Юй-мынь-сяня направляется почти на восток, затем довольно круто поворачивает к юго-востоку. В западной своей части, на протяжении 80 верст, этот отрог лишен вечных снегов и известен под названием Каши-карин-ула, далее же к востоку блещет вечными снегами, называясь Да-сюэ-шанем^[119]. Вскоре затем он разделяется на две снеговые цепи, между которыми стремится верхняя Сулей-хэ. К югу, параллельно западной части Да-сюэ-шаня, простирается другая ветвь хребта Гумбольдта — хребет Буруту-курун-ула, который, по мере удаления на восток, мельчает и, сопровождая на всем течении реку Бма-хэ, через 130 верст совершенно исчезает. Наконец, самой южной границей мюих исследований служил хребет Гумбольдта, открытый Н. М. Пржевальским; притом восточное продолжение этого хребта было пересечено мною дважды.

Геологическая заметка. В геологическом отношении указанный район Нань-шаня выражается следующим образом: отдельно стоящий кряж Шишаку-сянь содержит гранит (биотитово-роговообманковый среднезернистый), красноватый кварц и выветрелый сланец; передовая ограда в восточной части богата порфиритом (роговообманковый), в западной — гнейсом (двуслюдистый белый ореднезернистый), сланцем (темно-зеленый амфиболитовый и кварцево-биотитовый) и кварцем (желтоватый, вероятно жильный), а по середине — гнейсом (роговообманковый среднезернистый), в котором, залегают прожилки белого кварца и розового полевого шпата. Хребет Да-сюе-шань в западной своей части Каши-карин-ула слагается из известняка (черный плотный с прожилками белого известкового шпата), сланца (серый кварцево-известково-слюдистый с прожилками, белого кварца с известковым шпатом), гранито-гнейса (роговообманковый среднезернистый с биотитом и хлоритом) и туфовидного песчаника; в средней снеговой — из известняка (темно-серый кремнистый, на северном склоне, и темно-серый мелкозернистый с прожилками белого известкового шпата на южном) и сланца (зелено-серый известково-слюдисто-глинистый), а в южной — из песчаника (зелено-серый мелкозернистый известково-слюдистый плитковый) близ гребня и известняка (грязно-белый очень мелкозернистый доломитизировранный) и гипса (лучисто-волокнистый) на северном склоне; эта же часть его богата самородной серой (землистая). Хребет, тянущийся к северо-востоку от реки Толай-гола, состоит из сланца (темно-серый, глинистый). Восточное продолжение хребта Гумбольдта, на меридиане озера Хара-нора, характеризуется также сланцем, (известково-глинисто-кварцевый с прожилками кальцита), кроме того, известняком (черный плотный с розоватыми и бурыми облачными пятнами, каменноугольный) и темно-серым мелкозернистым песчаником; тогда как высоты к юго-востоку от озера Хара-нора — исключительно сланцем (серый глинисто-известковый). Переходя к западной части гор, остается рассмотреть хребет Буту-курун-ула, который слагается из гранита (роговообманково-хлоритовый среднезернистый) и сланца (темно-серый известково-слюдисто-глинистый). По долинам рек Шара-голджина, Сулей-хэ и на восточном берегу озера Хара-нора залетают барханы сыпучего песка, а у подножия означенных хребтов щебень, указывающий отчасти на строение ближайших гор. Глубокая балка при кумирне Вань-фо-ся обставлена конгломератовыми (хан-хайский или новейший) стенами.

Общий характер здешних, как главных, так и второстепенных, хребтов одинаков и состоит: 1) в том, что все эти хребты простираются с северо-запада на юго-восток, окаймляя с северо-востока высокие равнины, опускающиеся террасами в ту сторону; 2) главные хребты, по своей огромной абсолютной высоте, имеют также значительную высоту относительную; 3) в самых высоких хребтах высшие вершины, обыкновенно вечноснеговые, расположены лишь отдельными группами; 4) формы гор, за исключением вечноснеговых, мягкие, с пологими боковыми скатами и куполообразными вершинами; 5) все хребты, как главные, так и второстепенные, доступны по перевалам, наконец, 6) обнаженных скал вообще мало, их заменяют россыпи как продукт разложения горных пород.

В междугорных пространствах раскидываются долины рек Шара-голд-жин, Ема-хэ, Сулей-хэ и замкнутые котловины озер Ногот-нор и Хара-нор. По высоким горным долинам часто залегают кочковатые болота, составляющие характерную принадлежность нань-шаньского плато.

Орошение. В восточной части означенного района ключи, реки, и речки встречались довольно часто; словом, орошение местности значительное. В замкнутых котловинах вся впадающуя влага, не находя выхода, образует малые и большие озера. Вода почти во всех нань-шаньских озерах, вследствие их замкнутости и сильного испарения, соленая. Самое большое озеро Хара-нор, не посещенное до нас ни одним европейцем, лежит на меридиане г. Юй-мынь-сяня. Что же касается рек, то они главным, образом несут свои воды в долину нижнего течения Сулей-хэ, орошая по дороге встречные оазисы. Река же Сулей-хэ теряется в солончаковых болотах оз. Хала-чи. На восток от Хара-нора южная цепь Сулей-хэ, после временного понижения, снова круто вздымает свои снежные вершины под названием Шаголин-намдзил. Эта высокая, снеговая группа, давая начало на своем северном склоне реке Сулей-хэ, в то же самое время питает систему Бухайн-гола, текущего к югу. Другими словами, Шаголин-намдзил служит водоразделом указанных бассейнов. Немного восточнее этой возвышенной группы зарождается Тэтунг-гол, имеющий сток чрез Желтую реку к океану.

Здесь, т. е. при верховье Тэтунга, в хребтах ущелья врезаны глубоко, склоны круче и обилуют скалами, горы более расчленены и более живописны.

Совсем другое — в западном Нань-шане, где, как и подтверждает [мнение] Н. М. Пржевальского позднейший исследователь В. А. Обручев, «вследствие этого недостатка влаги хребты западного Нань-шаня отличаются массивными, малорасчлененными формами и часто до половины высоты погружены в накопившиеся рыхлые наносы, закрывающие выходы коренных пород; ущелья в своей нижней половине большею частью сухи, и ключ, или ручей, образующийся от таяния снегов или из источников в вершине ущелья, вскоре исчезает в толще галечников дна и только в более значительных поперечных долинах, доходящих своими разветвлениями до более обширных снеговых полей или ледников, мы находим ручьи и речки, питающие реки западного Нань-шаня. Множество сухих русел в оврагах и ущельях свидетельствуют, что вода работает здесь только периодически — ранней весной или после больших дождей, когда бурные временные потоки размывают овраги и ворочают крупные валуны, но не в состоянии удалить все продукты деятельности других атмосферных агентов, работающих медленно, но непрерывно; деятельность воды здесь энергичная, но кратковременная. Поэтому мы видим столько обломков и щебня на склонах долин и ущелий, а на дне их — целый хаос крупных и мелких валунов, среди которых извивается ручей или сухое русло: при пересечении хребтов западного. Нань-шаня часто приходится ехать целые версты по этим навороченным друг на друга камням, поднимаясь лишь изредка на поросшую травой береговую террасу, представляющую более сносную дорогу, но уцелевшую от размыва только местами, то на правом, то на левом берегу, у подошвы крутого, склона»^[120].

Климат. В климатическом отношении горную систему Нань-шаня можно разделить на две части. Западная часть, или Са-чжоуский Нань-шань, отличается сухостью; восточная, наоборот, богата атмосферными осадками. В первой северо-западные ветры приносят пыль и омрачают воздух, тогда как обильные дожди на востоке обусловливают особенную прозрачность атмосферы. Вследствие большой абсолютной высоты (около 12 000 футов) и обилия вечных снегов в Нань-шане в течение всего лета очень прохладно; по ночам всегда морозы: горные ручьи и небольшие речки подергиваются льдом. В ясные дни от набегающих облаков падает снежная крупа, а сплошные тучи всегда оставляют горы покрытыми снегами, даже в долинах становится невыносимо холодно, в особенности когда последние бывают также покрыты снегом. В междугорных долинах затишье бывает сравнительно редко; обыкновенно же дуют ветры, начинающиеся, после полудня. Словом, нань-шаньское лето приходилось вспоминать холодом и снегом, в особенности нашим сотоварищам, оставшимся на складах; и только мы, уезжая к окраинам гор, или, по временам, в своих экскурсиях, спускаясь на дно глубоких долин, дышали теплым «летним» воздухом и покрывались, вместо меховых, тонкими одеялами. Поздно развивающаяся растительность, представляющая своеобразные карликовые формы, прекрасно приспособилась к «борьбе за существование». Перенося свою базу в Нань-шане последовательно в высшие зоны, мы всегда заставали начало лета и производили свежие своевременные ботанические сборы.

Флора и фауна. В общем флора высоких долин и гор Нань-шаня сходствует с флорою Тибета.

Если обратимся к фауне описываемой страны, то в этом отношении найдем еще более общих представителей, в особенности в отделе млекопитающих. Как Тибет богат количеством, а не разнообразием форм, так точно и Нань-шань. И здесь обилие млекопитающих вызывается достаточным количеством корма и воды, обширностью пространств и сравнительным отсутствием человека.

Дикий як (Bos grunniëns) распространяется на севере до хребта Да-сюэ-шаня, на востоке до меридиана озера Куку-нора, на юге же и западе он живет на всем обширном пространстве Тибетского нагорья. Везде в указанной местности як придерживается высоких долин и горных ущелий; вообще, будучи одет густою, мягкою шерстью, он летом ищет прохлады вблизи границы вечных снегов. Нередко одиночные самцы взбираются на ледники и там проводят более или менее продолжительное время. Случается, по словам монголов, что яки бывают отрезаны трещиной льда; более смелые из них спрыгивают с ледника, другие же на нем остаются. Горькая участь последних неизбежна; да и первые чаще погибают, нежели спасаются. Зимою, наоборот, звери спускаются в более низкую область гор, еще охотнее в долины, оставленные кочевниками.

Всего больше диких яков встречалось на верховьях рек Шара-голджин, Сулей-хэ, Толай-гол, Бухайн-гол и в долине озера Хара-нора. В этих местах зверей было так же много, как и на плато северного Тибета. Куда ни посмотришь во время следования, всюду видишь этих гигантов. В одной горной расщелине пасется огромнейшее (до 100—300 голов) стадо; у ручья в долине лежат небольшие группы; там и сям бродят или неподвижно стоят одиночки. Перевалив горный отрог, путешественник встречает подобную же картину.

Дикий як начинает бодрствовать довольно рано и тотчас же принимается за покормку. Часам к 10 утра он снова предается отдыху где-нибудь на гребне гор или вершине увала, словом, на открытой местности. Стадо зверей располагается иногда широко, иногда скученно. Виденные нами стада состояли или из одних матерей с телятами, или из самцов средних лет. В последнем случае число особей было всегда значительно меньше, 5—10, редко больше. И в том, и в другом случае лишь встанет один зверь, как тотчас же поднимается и все остальное стадо, не отставая от своего вожака. Следуют звери то рысью, то шагом; сильно испуганные несутся вскачь, но обыкновенно очень короткое время. От охотника звери спасаются в горы вдоль боковых скатов, реже спускаются вниз. Старые особи ходят одиноко. Особенно интересны эти великаны, когда их фигура рисуется на гребнях гор^[121]. Подолгу дикий як стоит в полной неподвижности, лишь изредка поведет головою в сторону или метнет мохнатым хвостом. Не менее красивым представлялось и стадо, вытянутое змейкой, медленно двигавшейся по горам. Удивляешься, как эти звери мастерски лазят по кручам. Еще поразительнее, когда испуганные яки мчатся с ужасной быстротой. Трудно себе представить разъяренное животное, в особенности громадного быка, несущегося по круче вниз. Он не то скользит, не то бежит, а за ним целый поток мелких камней плывет, не отставая. Оставив за собою россыпи, зверь рысью несется по луговому откосу; затем, взбегая на вершины, отрогов, останавливается: смотрит и чует по сторонам. Зрение у него развито плохо, чутье же до совершенства. Вообще дикий як идет осмотрительно, порою украдкою. Степень бдительности увеличивается с малейшим подозрением опасности. Врагов, кроме человека, у описываемого зверя нет. Стадо матерей успешно оберегает детенышей от всяких случайностей, пряча их в середину.

Любовный период у диких яков продолжается в течение последней трети августа и первой сентября; случается немногим и раньше. Самцы в это время бывают злобны; большому и сильному уступают средние. Соперники вступают в ожесточенный бой. Однажды мы наблюдали подобную картину. Еще издали заметив друг друга, дикие яки начали сближаться; один из них, остановившись у глинистого обрыва, стал рогами разрывать землю, другой шел решительно вперед, изредка останавливаясь, при этом сердито наклонял голову и тряс хвостом, поднятым вверх на подобие султана. Наконец, расстояние, отделявшее противников, сократилось шагов до сорока. Бывший на месте дикий як принял боевую позу в ожидании врага. Последний двигался медленнее. Наклонив рога и махая хвостами, оба зверя издавали довольно громкое хрюканье, подобно домашнему яку, который поэтому назван Bos grunniens. Стоя в виду друг друга, звери рыли копытами землю; наконец, сошлись; за две сажени бросились с быстротой, не уловимой для глаз. Треск от удара могучих лбов был чрезвычайно громкий. Дальнейшему ходу драки помешал третий, еще более сильный зверь, которого бойцы испугались и разошлись по сторонам.

В иных случаях, по словам монголов, турнир продолжается подолгу. В то время можно смело подходить к диким якам; стоит выстрелить по одному и ранить, тогда другой боец с ним непременно покончит; затем можно стрелять и в последнего. В возбужденном состоянии звери не обращают внимания на выстрел.

Молодые появляются на свет весною, в апреле и мае месяцах; дети следуют при матерях год; затем отделяются к большим стадам, состоящим из особей различного пола и возраста. Из урочища Кызыл-боён^[122] во время путешествия — Тибетской экспедиции М. В. Певцова — нам доставил туземец 4-месячного теленка дикого яка. Этот теленок, только что появившись на свет, был оставлен матерью после выстрела охотником по стаду. Родившийся в мае месяце, он в сентябре казался вполне диким: Шерсть темно-бурая, с заметной на холке гривкой. Голова слегка мохнатая; хвост начал густеть. Будучи пойман и привезен к землянкам туземцев, теленок постоянно находился на привязи и питался молоком овец, которых искусно сосал, опустившись на колена. В последние дни начал щипать траву. Случаи вскармливания молодых до зрелого возраста неизвестны. В неволе они кажутся грустными и печальными. Неудовольствие выражают коротким, отрывистым мычанием, слегка походящим на хрюканье свиньи.

Шкурка теленка отличалась своей плотностью и толщиною. На рану дикий як поразительно крепок, в особенности взрослый самец. Нрава же в общем трусливого. Из всех охот, производимых в течение лета, только однажды дикий як бросился на нашего охотника. Дело происходило так: из двух казаков, бывших на экскурсии, один остался на месте, другой направился к зверям. Увлекшись наблюдением охоты товарища, оставшийся на месте казак заметил несущегося на него из-за холма дикого яка. Получив, однако, две пули, як повернул в сторону, не добежав до охотника 15 шагов. От следующих трех пуль зверь кубарем покатился вниз по скату горы. Будучи сильно озлоблен, он внизу снова вскочил на ноги, но напрасно порывался вторично настичь охотника: силы от полученных ран изменили. «Движения зверя становятся менее порывистыми, гордая поза делается смиренною, поднятый кверху хвост опускается, голова никнет, туловище вздрагивает… Еще несколько мгновений предсмертной агонии — и могучее животное падает на землю».

Хулан. Хулан, или дикий осел (Equus kiang), имеет более широкое распространение, нежели предыдущий вид, но далеко не собирается, здесь в Нань-шане, в такие многочисленные стада, как дикий як. Кроме общеобитаемых мест с диким яком в горах, хулан спускается и значительно ниже в долины; он даже встречается у подножий как северных, так и южных гор Нань-шаня. Не испытав преследования, он держит себя довольно смело. Часто, во время прохождения каравана, хуланы подбегали очень близко; постояв немного, пускались бежать рядом с нашими вьючными животными. Нередко таким образом дикие ослы провожали нас по несколько верст. Кобылицы с детенышами, появляющимися на свет около июля, несравненно строже: чуть только заметят человека, тотчас же пускаются в бегство, причем жеребенок скрывается от взора стрелка, прячась за свою мать. Однажды, охотясь за зверями, я набрел на отдыхавшую семью хуланов довольно близко. Испуганная кобылица, вскочив с земли, в недоуменьи понеслась вперед, оберегая жеребенка. В защиту быстро появился жеребец и сердито заржал. Пробежав несколько шагов в мою сторону, как бы отвлекая внимание от подруги, жеребец пустился вскачь за кобылицей.

Халхасец-монгол, дважды сопровождавший меня в разъездах по Нань-шаню, имел у себя прирученного хулана. Добыв последнего только что появившимся на свет, монгол воспитал жеребенка вблизи юрты, поя молоком; притом всегда держал питомца на привязи, или в крепких путах, одно время даже в железных. Обучить его под верх не удалось, несмотря на все приложенное старание. Без всадника, на корде, хулан бежал отлично, побежка его была красива, животное резвилось. Стоило же только охотнику вскочить на спину животного, как последнее, понурив голову, следовало шагом. Несмотря ни на какие принуждения, хулан под всадником не изменял аллюра. Надежды сына степи, сидя на хулане, успешно преследовать диких собратов его, совсем не оправдались. Прирученное животное было смирно, но всегда, когда представлялся случай, порывалось бежать на свободу.

Местные охотники преследуют дикого осла, охотно употребляют его мясо в пищу и пользуются шкурой для изготовления обуви. Некоторые из приемов охоты на хуланов, практикуемые номадами, оригинальны. Известно, что хуланы большими и малыми стадами держатся не только в горных ущельях, но и в низких долинах. В таких местностях почва очень часто бывает сухая, рыхлая. Испуганное стадо, бросившись на уход, поднимает в воздух густую пыль, сквозь которую ничего те видно. Этого и ждет охотник-номад. Быстро скачет он на лошади к хуланам, спешивается, а иногда и сидя верхом, стреляет, чуть не в упор, по зверям. В пыли хуланы плохо видят; выстрела же мало боятся. Другой прием, который, впрочем, практикуется в любовный период^[123], удается лишь самому опытному охотнику. Последний, усмотрев желанного зверя, все равно жеребца или кобылицу, скрывается; затем начинает ржать по-хуланьи. На этот призывный голос тотчас же появляется дикий осел, встречая пулю номада.

Наш отряд в общем мало охотился за хуланами. Пополнив свою коллекцию означенным видом, мы уже их более не стреляли, а предпочитали любоваться на этих зверей, когда они, выстроившись фронтом с поднятыми вверх головами, смотрели на проходящий караван или, вытянувшись в линию, быстро мчались наперерез нашего пути.

Антилопы. Продолжая описание млекопитающих Нань-шаня, перейду теперь к не менее интересным обитательницам этой горной системы, красавицам антилопам: антилопе харасульте (Gazella subguiturosa), антилопе Пржевальского (Gazella Przewalskii) и антилопе-ада (Gazella picticaudata). Харасульта с севера переходит за передовую ограду Нань-шаня, но внутри этой горной страны не водится, появляясь лишь южнее ее, на нижележащих равнинах Цайдама по соседству с антилопою Пржевальского, живущею на плато Куку-нора. Что же касается антилопы-ада, или малютки, то она служит характерным представителем Нань-шаня; передовая ограда этой горной системы составляет северную границу ее распространения. Восточной же границей географического распространения ее служит озеро Куку-нор, а параллель последнего, вместе с тем, — южной границей в Нань-шане, за которой ее нельзя встретить. К западу от меридиана ключа «Благодатного» мы этих антилоп ни разу не видели.

Антилопа-ада предпочитает высокие долины и горные ущелья; в таких местах мы всегда встречали стада в 5—10 экземпляров, реже одиночек. Стада состоят большею частью из особей мужского или женского пола, реже совместно. Точно так же осенью отдельно держатся и молодые, покинутые матерями. Время появления молодых — конец июня. Явившиеся на свет детеныши, всегда по одному, первое время лежат где-либо в долине, одетой высокой травянистой растительностью. Мать пасется поблизости и от времени до времени приходит кормить дитя. «Поднятый» собакою детеныш быстро спасается; насколько приходилось видеть, всегда одним аллюром — скачками. Побежка же взрослой антилопы приводит в изумление: быстра, изящна, грациозна. По временам кажется, что это в высшей степени стройное животное прыгает как резиновый мяч.

Каменный баран, или аргали (Ovis Hodgsoni), довольно обыкновенен в исследованной нами части Нань-шаня. Держится по преимуществу в невысоких горах, или же в предгорьях главных хребтов, обитая, однако, в альпийском поясе до голых каменных россыпей. Нередко горы от большого скопления этих зверей носят название Аргалинин-ула. Помимо гор, звери охотно спускаются и в долины, но никогда не покидают их ближайшего соседства. Каменные бараны живут большими и малыми обществами, а также и одиночками.

Начинает свое бодрствование аргали очень рано для покормки. Взошедшее и обогревшее солнце заставляет зворя предаться отдыху где-нибудь на видном, безопасном месте: обыкновенно на скатах гор или на их командующих выступах. Звери располагаются на отдых стадом в скученном порядке; при этом они всегда чутки; многие спят, держа голову кверху.

Любовное время у аргали настает в ноябре и длится две последние трети месяца. В это время, конечно, и самцы и самки держатся вместе. По обыкновению, первые дерутся за обладание последними. Встретясь на близком расстоянии, они поднимаются на дьпбы и, прыгая один на другого, сшибаются лбами. Лишь только минет этот период, самцы покидают самок. Те и другие начинают держаться особняком. Матери «носят» менее полугода. В конце апреля появляются молодые. Самки в это время держатся более или менее безопасных мест.

На рану аргали очень крепок. Зрение, слух и чутье у него развиты до совершенства. Поэтому убить каменного барана довольно трудно. Тот же монгол, который приручил хулана, сообщил мне, что существует особая белая разновидность аргали. Охотясь с товарищами осенью в горах Нань-шаня, он был удивлен встреченным издали белым зверем. Подкравшись к нему незамеченным, охотник узнал «в белом чудовище» аргали. Суеверные монголы-товарищи уговорили, однако, этого истого охотника не стрелять, с чем он, нехотя, согласился.

Куку-яман. Другой собрат каменного барана, куку-яман (Ovis nahoor), населяет собою в большом количестве хребты, богатые скалами.

Беломордый марал. Наконец, последним представителем жвачных^[124] Нань-шаня служит беломордый марал (Cervus albirostris), открытый H. M. Пржевальским в его третье путешествие. В горной системе Нань-шаня этот вид встречается лишь изредка. И здесь он терпит беспрерывное преследование со стороны местных охотников-промышленников. В июле и августе — в пору лучшего состояния рогов — маралы не преследуются только в недоступных для охотников местах или в близком соседстве разбойничьего тангутского населения.

В общем по характеру и привычкам беломордый марал очень похож на своего сибирского собрата. Летом они держатся и одиночками, и попарно, реже небольшими обществами. В более многочисленные стада, до 30 штук, маралы собираются только зимой, когда они перекочевывают в обильные кормом долины. Этот зверь пасется большею частью по ночам, спускаясь в летнее время из высоких скалистых гор на дно ущелий. С восходом солнца снова бредет в родные скалы. Любовный период марала настает в сентябре и длится около двух недель. С закатом солнца самцы, стоя на выступах гор, издают призывный крик, в начале брачного времени осторожно, в разгаре же смелее, даже днем. Самец обладает двумя, тремя подругами, которые по окончании случного периода, в большинстве случаев, отделяются. Молодые появляются в начале лета. Родившийся теленок всюду следует за матерью, а не остается, как сибирский, некоторое время в «сиверках» — чащах кустарника, одевающих северные склоны сибирских хребтов. Тому причиной, вероятно, масса врагов: барс, рысь, волк; укрытий же в Нань-шане очень мало.

Грызуны. Из грьпзунов в Нань-шане обитают пищухи (Lagomys melanostomus), которые в бесчисленном множестве населяют луговые склоны гор, а также и долины; другая же пищуха (Lagomys erythrotis) водится в камнях или скалах и встречается лишь изредка; кроме того, нами найден в долине верхнего течение Тэтунга третий вид (Lagomys Roylei), держащийся в альпийской горной области; в западном Нань-шане он попадался у подножий хребтов, на высоте 10—11000 футов над морем. Затем можно указать на сурка, или, как монголы называют, тарабагана (Arctomys robustus), встреченного нами во многих местах Нань-шаня, в особенности же по альпийским лугам северного склона хребта Гумбольдта. Здешний сурок по образу жизни и привычкам совершенно напоминает других своих собратьев. Живя в глубоких норах, он в хорошую погоду выходит на простор, где поблизости и кормится. По окончании, еды очень часто предается на солнышке неге, лежа на выступе обрывчика или на камне. Такое отдохновение нередко повергает тарабагана в когти хищника. Голос сурок издает чаще, когда подозревает опасность. На свободе эти зверки собираются из соседних нор в одно местечко, где предаются играм и забавам. Малейший признак опасности моментально нарушает их веселье: сурки мешковато плетутся к овоим норам, куда прячутся тотчас же или, в зависимости от опасности, остаются у входа в нору. По одному и до два сидят они и смотрят по сторонам. Охотник может осторожно подойти к тарабагану на выстрел дробью. На рану тарабаган крепок; он очень часто уходит, будучи тяжело раненым. Добытый мною экземпляр был тяжело ранен, но, свалившись с обрыва вниз, не имел силы уйти. Перед смертью сурок изгрыз передние лапки, как бы в наказание за то, что те отказались унести его в подземное жилище. Предается зимней спячке описываемый вид в сентябре; пробуждается в конце апреля или начале мая. Зайцы (Lepus oiostolus) местами очень многочисленны, несмотря на то, что сильно истребляются четвероногими и пернатыми хищниками. Из самых мелких грызунов, замеченных нами в Нань-шане, были тушканчик (Dipus sp.), Eremiomys Przewalskii и Cricetulus arenarius.

Медведь. Среди хищников первое место принадлежит медведю-пищухоеду (Ursus lagomyiarius), впервые найденному также H. M. Пржевальским в его третье путешествие по Центральной Азии.

О происхождении медведя нань-шаньские монголы рассказали мне следующую легенду. К востоку от Лхасы, в горах Шан-ширмилюдын, где обитает зверь «холода»^[125], однажды заблудилась тибетская молодая девушка; несчастная пришла в полное отчаяние, не зная что делать в своем безвыходном положении. В глубоком раздумьи она и не заметила, как пожаловал к ней в близкое соседство «холода». Страха девушки не было пределов: казалось, приходилось расстаться с жизнью. Между тем добрый зверь пожалел испуганную и опечаленную девицу, выражая ей свое звериное сочувствие. Немного позднее, когда девушка пришла в себя, холода принес ей пищи и вообще начал заботливо ухаживать за несчастной. Преданность зверя девушке не замедлило перейти в любовное ухаживание, а затем и в супружеские обязанности. Словом, холода сжился с тибетской «красавицей», результатом чего и появился на свете медведь, почитаемый цайдамскими монголами за священное животное — «тынгери нохой», божья собака; то же мнение отчасти разделяют и тангуты.

Ursus lagomyiarius, представитель Тибетского нагорья, нередок и в Нань-шане, в особенности в верховьях рек Толай-гола и Сулей-хэ. На истоках последней реки медведь обитает в таком большом количестве, какое нам приходилось наблюдать только в северо-восточном. Тибете в четвертое путешествие H. M. Пржевальского. Как тогда во время летнего пребывания была убита^[126] в высшей степени интересная белесоватая медведица, так теперь, но на этот раз белая красавица попала в коллекцию. Действительно, окраска медведицы представляет полный контраст с окраской этого вида вообще. Голова, шея, грудь, спина, бока, ноги совершению белые; лишь на задней части тела кое-где по белому фону рассыпаны светло-голубые пятна, сидящие малыми и редкими пучками. При всем том шерсть на звере отличная. Это приобретение несомненно послужит украшением серии пищухоедов в Зоологическом музее Академии наук.

Рассматриваемый вид держится высоких долин, а также и горных ущелий. Холмистые, покатые площади, сбегающие с гор и обильно населенные пищухами, — вот места, где всего вернее можно разыскать здешнего «мишку». Все семь убитых нами медведей имели в желудке одних лишь пищух. Сколько этих грызунов поедают медведи, если в желудке одного экземпляра, еще производившего охоту^[127], мы нашли 25 штук? По словам монголов, медведь нередко лакомится и самым крупным грызуном — сурком или тара-баганом. Свежие следы таких работ косолапого зверя я встречал по ущельям хребта Да-сюэ-шаня, а также и по верховью Тэтунта. Забавен и страшен «мишка», как говорят местные охотники, в то время, когда разрывает нору тарабагана: ворчит, быстро повертывается, поднимает пыль, которою себя осыпает, и очень часто доканчивает работу при помощи большого камня, которым ловко разбивает толстый свод подземного жилища. Во время таких занятий туземцы, из боязни к медведю, стараются миновать то место, где охотится сердитый зверь. По нашим же наблюдениям, пищухоед скорее труслив, нежели смел. Из всех охот на этого зверя только дважды были случаи, когда раненый зверь бросался на стрелка. Обыкновенно, зачуяв охотника по ветру, он всегда уходит. И только «под ветер» к нему легко подойти, так как зрение у него плохое. На совершенно гладкой местности мы успешно подкрадывались к зверю на близкое расстояние. Только медведица с детьми, найденная нами всего один раз, очень строга и решительнее бросается, нежели одиночные звери.

Для зимней спячки, которая начинается с конца ноября и длится до марта, медведь выбирает нависшие скалы и пещеры. Нередко зверь ложится довольно открыто под камнем, в расщелине скалы и т. п. Во время зимней спячки он встает в теплые, ясные дни, причем или греется, лежа на солнце, или бродит за пищухами, а также срывает и растительную пищу. Такие прогулки бывают обыкновенно непродолжительны, часа два или три; затем медведь снова бредет в свое покинутое логовище.

Волк. Волк (Canis lupus), повсеместный обитатель Нань-шаня, всего чаще встречался нам вблизи кочевий халхасцев, там, где пасется много домашнего скота, в особенности баранов. Эти звери зорко следят за охотником. Первый выстрел номада, раздавшийся недалеко от «серого», служит сигналом последнему: волк тотчас бежит на дым, в надежде поживиться подстреленным зверем прежде, нежели подоспеет охотник. Со своей стороны и номады везде по ущельям и подножьям гор устраивают ловушки на волка. Устройство «самолова» настолько просто и вместе с тем оригинально, что, я думаю, не будет лишним сказать о нем. несколько слов. Обыкновенно ловушки ставят на тропинках, которых в зимнее время охотно придерживаются волки. Материалом для постройки самой ловушки служат камни. Последняя складывается из каменных плит довольно прочно и в законченном виде представляет каменную будку четыреугольной, нередко закругленной формы. Крыша будки сводчатая, под которой внутри свободное пространство, могущее вместить зверя. Входное отверстие устраивается обыкновенно к стороне тропинки. Дверью, или, вернее, запором, служит также каменная плита, свободно двигающаяся, точно в раме, вверх и вниз. Настороженная будка имеет входное отверстие открытым. Запорная плита подтягивается вверх; бичева же, удерживающая плиту, проходит, свободно двигаясь в отверстии, нарочно устроенном, по толщине крыши и по задней внутренней стенке будки круто ниспадает к ее основанию, где петлей надевается на горизонтально укрепленный колышек. На этот же колышек накидывается петля бичевы, на которой насажен кусок сырого мяса, причем она помещается под петлей, удерживающей плиту-дверь. Вошедший в ловушку волк схватывает мясо, сдергивает обе петли с колышка: плита падает и запирает зверя в ловушке.

Лисицы и другие. Лисицы (Canis vulpes) встречаются сравнительно редко, тогда как кярса, или корсак (Canis ekloni), довольно обыкновенен в посещенной нами части Нань-шаня, Зверь этот водится там же, где и пищухи. Последних корсак ловит, подкарауливая у нор: в песчано-рыхлой почве даже их откапывает, но редко сопровождает медведя на ловле грызунов, как то делает на Тибетском нагорье. Барс (Irbis sp.), рысь (Felis lynx), альпийский волк (Cuon alpinus) и хорек (Putorius astutus), из которых первых двух нам лично наблюсти не удалось, могут закончить собою список млекопитающих Нань-шаня.

Пернатое царство. Пернатое царство Нань-шаня небогатое. У млекопитающих малое, сравнительно, количество видов вознаграждается массою особей; но среди птиц описываемой страны подобного обилия не встречается. Всего нами найдено в Нань-шане 110 видов, следующим образом распределяющихся по отрядам и по образу жизни.

	Оседлые	Гнездящиеся	Пролетные
Хищные (Accipiteres).	7	1	4
Воробьиные (Passeres)	19	38	9
Лазящие (Scansores)	--	--	--
Голубиные (Columbae)	1	--	--
Куриные (Callinae)	7	--	--
Голенастые (Grallatores)	--	6	9
Плавающие (Natatores).	--	3	6
Всего	34	48	28

Необходимо заметить, что указанная общая цифра получилась с значительной натяжкой, так как к Нань-шаню отнесены не только те виды, которые наблюдались непосредственно внутри этой горной страны, но и прослеженные на ее северной и южной окраинах; притом западная часть описываемого Нань-шаня несравненно беднее восточной, куда, вследствие лучшей луговой, кустарной, а местами и присутствия древесной (арча, Juniperus pseudosabina) растительности, проникают гань-суйские виды птиц.

Наиболее характерными представителями орнитологиечской фауны для Нань-шаня служат: грифы (Gypaëtus harhatus, Vultur monachus, Gyps himalayensis), сокола (Hierofalco saker Hendersoni, Tinnimculus alaudarius), филин-пугач (Bubo maxirnus), сыч (Athene sp.), ворон (Corvus сотах), клушицы (Pyrrhocorax graculus, P. alpinus), жаворонки (Melanocorypha maxima, Otocorys Elwesi, Calandrella tibetana), живущие в норах вьюрки (Onychospiza Taczanowskii, Pyrgilauda ruficollis) и сойка (Podoces humilis); голубей один только вид — именно каменный голубь (Colurnba rupestris); куриных всего шесть видов: тибетский улар (Megaloperdix tibetanus) и улар Козлова (Mealoperdix Koslowi n. sp.), также два больдурука (Surrhaptes paradoxus, S. tibetanus), кэкэлик (Caccabis chukar) и сифаньская куропатка (Perdix sifanica).

Пресмыкающиеся и земноводные. Пресмыкающиеся и земноводные Нань-шаня суть ящерицы: Phrynocephalus affinis, P. Vlangalii; P. Theobaldi, Eremias vermiculata, E. multiocellata var. Koslowi, змея (Trigonocephalus intermedius), степной удав (Eryx sp.) и жаба (Bufo Raddei).

Рыбы. В реках и речках описываемой страны нами добыты: маринка (Schizothorax sp.) и вьюн (Nemachilus Stoïiczkae).

Насекомые-бабочки. В течение всего лета, посвященного Нань-шаню, пойманы нами следующие чешуекрылые: Papilio Machaon var. Montanus, для которого меридиан оазиса Са-чжоу пока является самой западной границей распространения; Parnassius Epaphus var. Sikkimensis, P. Imperator var. Imperatrix, сравнительно редкая форма: Pieris Dubernardi var. Koslowi, P. Butleri, Aporia Peloria, Colias Cocandica var. Grumi, C. Polyographus. C. Eogene var. Arida, C. Eogene, Argynnis Clara, A. Aglaja var. Vitatha, Alaucera Pymdus, Oeneis Buddha Gr. Gr. var. Lutea Alph., Coenonympha Amaryllis var. Evanescens, Agrotis Ripae, Haderonia О puma, Mamestra Injucunda? Ala, Stgr, sp. n., новый вид, подлежащий еще изучению, так как нами добыт только один потертый экземпляр; Leucanitis Scolopax, L. Flexuosa, Spintherops Spedrum var. Phantasma.

Минеральное богатство. Вопрос о минеральном богатстве Нань-шаня до сих пор еще мало разработан. В исследованной части горной системы добывание золота производится в трех местах: 1) в 20 верстах к востоку от ключа «Благодатного», в северных предгорьях хребта Гумбольдта; 2) на верховье реки Шара-голджин, при урочище Хуйтун и 3) на верховьях Тэтунга. В самых широких размерах добыча золота производится на Тэтунге. Везде в указанных местах золотопромышленники — китайцы.

Жители. Что же касается населения Нань-шаня, то в нем обитают одни лишь номады^[128]. На севере живут монголы, пришедшие из Халхи и Карашара, на востоке — тангуты, на юге и западе — коренные монголы Кур-лыка. Внутренность же этой горной страны необитаема людьми.

Оставление Са-чжоуского оазиса. Переснарядив караван и сдав значительную часть багажа, главным образом коллекции, на попечение са-чжоуских властей, экспедиция 11 мая выступила в горы, покинув оазис в полном наряде. Растительность отрадно зазеленела; масса цветов наполнила окрестности особенным благоуханием, прежний тяжелый воздух, присущий вообще китайским селениям, исчез. Днем было жарко на открытой местности и чудно в тени густолиственных абрикосов. Под сенью этих деревьев раскинуты пышные лужайки, рядом с ними тщательно возделанные террасовидные поля, с готовившимися колоситься хлебами, над которыми порхали бабочки. Тут же ютились и мелкие гнездящиеся пташки. По вечерам от болотистого пруда, заросшего тростником, лились нежные звуки местной певуньи камышовки…

Рядом с оазисом расстилается песчано-галечная пустыня, замыкаемая с юта высокими барханами сыпучих песков.

Следование на ключ «Благодатный». Следуя под этими барханами и переночевав у кумирни Чэнь-фу-дун^[129], экспедиция на другой день достигла верховья ключа Да-чуаня.

Отсюда мы направились поперек дважды пересеченной мною долины, залегавшей между передовой оградой Нань-шаня и отдельным кряжем Шишаку-Сянем. В середине долины расположились бивуаком при заходящем солнце, которое своими лучами освещало урочище Пяти ключей (Беш-булак), расположенное по южную сторону помянутого отделения кряжа. Чрез это урочище, по словам монголов, существует прямое сообщение с оазисом Са-чжоу. Еще переход — и мы у окраины гор. Перевалив через западные отроги передовой ограды, караван на шестой день по выступлении из Са-чжоу, достиг ключа «Благодатного», где 15 лет тому назад был расположен бивуак экспедиции H. M. Пржевальского. Здесь же, в прохладе, расположилась и наша экспедиция почти на месяц. Отсюда же намечены и первые разъезды. Местные кочевники встретили нас радушно и предложили свои услуги в качестве проводников.

Горная флора только что начала развиваться, благодаря выпадавшим время от времени дождям. Воздух был прозрачен, и соседний хребет Гумбольдта часто виднелся во всей красе.

Охотничьи экскурсии в окрестности. 20 мая В. И. Роборовский уехал в разъезд в южном направлении. Дяем раньше отправлены были двое казаков в Са-чжоу для доставки сюда оставленного продовольствия. Последнее обстоятельство задержало меня на месте несколько дней, в течение которых я ознакомился с окрестными горами, совершая охотничьи экскурсии или вблизи бивуака, или же уезжая за несколько верст, с ночлегом в горах.

Особенно манил к себе здешний большой улар, еще не добытый никем.

В Центральной Азии известно было три вида этой замечательной птицы, а именно улар тибетский (Megaloperdix tibetanus), свойственный исключительно всему Тибету; улар гималайский (M. himalayensis), обитающий на Гималае, в горах южной Кашгарии, Тянь-шане и Caype; наконец, улар алтайский (M. altaicus), живущий в Алтае и Хангае. Теперь, за наше путешествие, список альпийской куропатки, или горной индейки, обогатился нань-шаньским новым видом, который описан^[130] старшим зоологом Зоологического музея Академии наук В. Л. Бианки как улар моего имени -- Tetraogallus (Megaloperdix) himalayensis Koslowi. Образ жизни, голос и привычки всех этих видов мало разнятся.

H. M. Пржевальский об этой птице говорит следующее:

«Везде улар является жителем высоких диких гор и притом самого верхнего, альпийского, их пояса. В глубине Центральной Азии я нигде не находил эту птицу ниже 10 тысяч футов абсолютной высоты^[131]; иногда же, как, напр., на Тан-ла и в других хребтах сев. Тибета, улары поднимаются до 16 тысяч футов над уровнем моря. На подобных высотах, зимою и летом, господствуют почти постоянные холода и непогода, пища здесь самая скудная, везде дикие скалы или безжизненные россыпи — но улары все-таки не покидают своей родины и не переходят в более низкий горный пояс. Разве зимою, когда выпадает снег, описываемые птицы спукаются из своих заоблачных высот пониже или, чаще, перекочевывают на южные малоснежные склоны гор. Холода улары не боятся и благополучно проводят долгие зимние ночи на 30 мороза. Густое оперение птицы достаточно защищает ее в данном случае; притом, к вечеру улар всегда позаботится набить полнехонький зоб корешками или травою, так что переваривающаяся до утра пища также способствует согреванию птицы.

Питается улар исключительно растительностью альпийских лугов: корнями трав и их свежими листьями; чеснок и лук составляют любимейшее кушанье, так что в тех горах, где подобной пищи много, мясо улара, вообще весьма вкусное, напоминающее мясо индейки, пропитывается неприятным чесночным запахом.

Весною, более или менее раннею, смотря по климату местности, улары разбиваются на пары, и с тех пор, до вывода молодых, самец усердно кричит, в особенности по утрам. Оплодотворенная самка устраивает гнездо на земле или в расселине скалы. Вылупившиеся цыплята, числом 5—10, держатся с матерью и отцом, которые их очень любят и усердно охраняют. При опасности выводок спасается летом или, если цыплята еще малы, то они залегают между камнями, старики же в это время стараются отвлечь на себя внимание врага. Затем, когда опасность миновала, выводок скликивается и иногда переходит на другое место. Притаившегося улара, даже взрослого, чрезвычайно трудно заметить, в особенности в каменной россыпи.

Позднею осенью несколько выводков соединяются в одно стадо, которое живет дружно до весны и имеет общий ночлег в одном и том же месте. С такого ночлега улары поднимаются самым ранним утром, чуть забрезжит заря, и улетают на покормку на целый день, часто довольно далеко. При подъеме с места и во время полета птицы эти всегда громко кричат.

Главными врагами уларов служат орлы, в особенности хищный беркут; филин также, вероятно, истребляет этих птиц. Зато в глубине Центральной Азии они не преследуются человеком; тем не менее улары и здесь достаточно осторожны, за исключением разве Тибета»^[132].

Улар моего имени. Улар моего имени обитает в Нань-шане бок о бок со своим тибетским собратом; который в общем держится выше — в поясе россыпей и скал, тогда как Megaloperdix himalayensis Koslowi предпочитает более мягкую альпийскую зону, нередко даже спускаясь и в нижний пояс гор. Наблюдая в одном и том же ущелье одновременно обоих представителей Нань-шаня, легко было заметить значительную разницу в их голосах. Разница эта следущая: тибетский улар издает несколько резкие и тонкие звуки, голос же его собрата нежнее, мягче, с более гармоничными переливами и более звонким отдельным свистом, издаваемым птицей во время своих покормок.

При ключе «Благодатном» мы встретили только уларов моего имени. Последние более оживленными были во второй половине мая, когда по утрам и вечерам мы слышали их звонкие голоса каждый день.

Просыпаются эти птицы с первыми лучами солнца, успевшими позолотить лишь снеговые вершины гор, и разлетаются, или чаще расходятся, с ночевки на открытые альпийские площадки. Во время утренней покормки самец-улар по временам приподнимает голову и громко свистит одиночным коротким переливом. Паузы между пением более или менее продолжительные. Чаще всего эти звуки раздаются по окончании покормки, когда один или несколько экземпляров, усевшихся на отдельные соседние вершинки, вторят друг другу. Часам к 10 все замолкает; тишина продолжается до позднего или раннего вечера, в зависимости от погоды. Затем пение снова начинается и длится до заката солнца.

Летать улары не особенно любят и чаще всего перемещаются пешком. Ноги у них развиты прекрасно: подстреленного в крыло поймать в горах очень затруднительно или даже невозможно. Зрение у описываемого вида отличное, что дает ему возможность всегда раньше заметить охотника и тотчас же сменить громкий свист на тихое кокотание. Затем птицы зорко следят за человеком и удаляются заблаговременно; притом стараются всегда подняться вверх, и только появление охотника выше уларов заставляет последних лететь на противоположную сторону ущелья. Во время самого полета улары учащенно свистят и, опустившись на землю, снова поднимаются, пешком, кверху, продолжая свистеть третьим, более раздельным и отчетливым мотивом тти-ттюююю…. тти-ттюююю…. Последнее продолжается очень недолго.

В июле (1894 г.) при ключе Улан-булаке мы наблюдали молодых уже величиною с куропатку. Голос птенцов — слабый и тонкий писк. На ногах молодые проворнее старых. Разогнанный выводок потом сманивается матерью на ее обыкновенный голос — кокотание.

К номадам-пастухам описываемый улар очень доверчив, и мне кажется, что Megaloperdix himalayensis Koslowi был бы не менее ручным, чем и гималайский (?) улар, которого я наблюдал в таком состоянии в одном из оазисов (Ния) южной Кашгарии. Там в селении Нии у местного бека Измаила содержалась пара указанных птиц, пойманных молодыми. Зимою улары казались вполне взрослыми, держали себя свободно, ходили по двору и крышам жилищ. Питались зернами хлеба. На шеях их были привязаны маленькие бубенчики. По утрам и вечерам самец громко свистел, в особенности весной. Испугавшись чего-нибудь, или даже выражая удивление, улары тихо кокотали, точь-в-точь как в горах, когда заметят охотника или крылатого хищника.

Замечательно были интересны в Нань-шане охоты на уларов, в особенности когда мы ночевали в их близком соседстве.

…Чуть забрезжит заря, как уж в альпийском поясе пробуждаются голоса мелких пташек; высоко над нами в скалах прозвучит альпийская клушица (Pyrrhocorax alpinus), в среднем же поясе гор хрипло отзовется сиФаньская куропатка; в то же самое время отрадно пронесется звонкий свист желанного улара. Наскоро проглотив чашку горячего чая, мы^[133] уже идем на охоту. Обыкновенно заблаговременно намечался путь каждому охотнику, а также указывалась та общая вершина гор, которая должна была служить сборным пунктом. Вот слева громовым раскатом прогудел выстрел соседа; с учащенным криком летят улары на противоположную сторону ущелья. А здесь, с замирающим сердцем, прижавшись к скале, ждешь невиданных птиц. Последние, перелетев ущелье, спускаются на скат и быстро бегут вверх и — о, радость! — прямехонько ко мне. С трепетом спускаешь курок, а затем любуешься катящейся по лугу убитой птицей. Стайка уларов снова перемещается на прежнее место, где, в свою очередь, зорко следит за нею охотник. Между тем другой стрелок, справа, поднял новое стадо уларов. Выстрелы производят немалую суматоху среди уларов. Теперь они со страха, не разбирая человека, если только не двигаться, опускаются или бегут совсем- поблизости и, конечно, попадают под меткий выстрел.

Ходьба в горах дает себя чувствовать; взошедшее солнце жжет сильно. Голоса напуганных птиц раздаются реже и реже. Пора и к бивуаку… На высокой ступени, ведущей к небу, хорошо и свободно чувствуется. Вниз ушел лабиринт гор, прорезанных ущельями; по главному из них сверкают прозрачные воды. Вдаль, к востоку, по широко открытой долине, вьется лента Дан-хэ. А на юге стоит, словно могучий страж, хребет Гумбольдта, увенчанный ярко блестящими льдами. Не так легко расстаться с дивной панорамой гор — этой живой картиной природы. Покидая вершины гор, еще раз стараешься взглянуть по сторонам и еще сильнее запечатлеть неподражаемую картину с могучими пернатыми, пролетающими дозором или описывающими круги в лазурной вышине неба…

Через неделю, наконец, прибыли посланные в Са-чжоу. Продовольствие доставили исправно. В оазисе, по словам казаков, жара настала ужасная: верблюды на пастьбе ходили мокрыми; китайцы по целым дням купались в арыках.

Сделав общий очерк Нань-шаня, перейдем теперь к самому путешествию по этой горной стране.

Глава седьмая МОИ ЭКСКУРСИИ В НАНЬ-ШАНЕ

Программа первой поездки. 26 мая (1894 г.) я покинул ключ «Благодатный». Меня сопровождали урядник Жаркой и проводник-монгол. Мы все были верхами на лошадях, равно как и наши два вьюка. Программа поездки заключалась в пересечении хребта Да-сюэ-шаня и передовой ограды и в обследовании западной оконечности долины, заключенной в этих горах. Перевалив обратно через Да-сюэ-шань несколько восточнее, я намеревался затем пересечь долину Ема-хэ и ограничивающий ее на юге хребет Буруту-курун-ула, затем по реке Дан-хэ возвратиться на оставленный бивуак.

Следуя первоначально к востоку, по р. Дан-хэ, мы в первый же день достигли ее правого притока — Ема-хэ. От слияния рек тянется на юго-восток хребет Буруту-курун-ула. Место нашей стоянки изобиловало ключами, дававшими прозрачную воду, которая струилась среди мягкой, травянистой зелени. Кругом виднелись юрты кочевников и их многочисленные стада баранов.

Долина Ема-хэ. На другой день с утра поднялся сильнейший западный ветер, несший в воздухе густую пыль. По сторонам, над соседними горами, скопились тучи, разрешаясь в нижнем поясе дождем, а в верхнем — снегом; холод настал ощутительный. Река Ема-хэ, по которой мы следовали несколько верст, была совершенно лишена воды. Протяжение каменистого, круто падающего русла — около 200 верст. Река зарождается от снеговых полей южного склона хребта Да-сюэ-шаня, где теперь царил еще большой холод. В своем верховье река, меняет восточное направление на юго-восточное. Долина Ема-хэ простирается в ширину до 10 верст и лишь в среднем течении отрогами гор суживается, оставляя только место для ложа реки. От северных гор часто пересекают долину сухие русла потоков, от южных — гораздо реже. Общий вид долины Ема-хэ крайне печальный, как и пересеченного хребта, окрашенного в грязно-серый цвет и отличавшегося полной безжизненностью. Растительность долины состояла из тех низкорослых кустарников, которые так характерно одевают покатые равнины, залегающие у подножья хребтов. Что же касается животной жизни, то, сверх ожидания, мм здесь встречали очень часто табуны хуланов.

Пребывание в Нючжуанском ущелье. Перейдя долину в поперечном направлении, мы достигли южного подножья хребта Да-сюэ-шаня, или, как он зовется в этой части, Кашикарин-ула. Еще издали мы были обрадованы видом мягких лужаек, раскиданных по дну ущелий и их боковым скатам. Одна из глубоко врезанных в конгломератовую почву балок привела нас в ущелье Нючжуань. По нему струился жалкий ручеек, иссякая при выходе из гор. Узкое каменистое ущелье давало у себя приют мелким птичкам и бабочкам; те и другие весело носились в воздухе. Вьюрки, подобно жаворонкам, поднявшись в высь, парили у скал, громко разнося свое пение, затем быстро опускались вниз или усаживались на ближайший утес. Вдали по горам пробежало стадо аргали. Поднявшись к подножию перевала, мы на луговой площадке разбили свой маленький бивуак. В соседней расщелине гор паслось в это время небольшое стадо диких яков. Звери, зачуяв нас, быстро понеслись по откосу россыпей и вскоре скрылись из глаз. Это были первые дикие яки, виденные мною в нынешнее путешествие.

Под вечер, когда я еще сидел за дневником, гулко раздались выстрелы в соседних горах, куда отправился мой спутник Жаркой. Учащенная пальба давала знать, что дело происходит с немалым зверем. Быстро выскочив из палатки, я зорко стал следить в направлении долетавших звуков, держа в руках ружье Бердана. Синеющий дым выстрелов скоро обнаружил место пальбы. Вдруг резко обрисовалась огромная фигура дикого яка. Он остановился на выступе скалы и всматривался в наш бивуак. Затем, махнув хвостом, зверь с удивительной ловкостью пустился вниз, перескочил через горный ручей, как серна, и легкой рысью побежал вверх по откосу гор. В этот промежуток я успел выстрелить четыре раза; последний выстрел уложил яка на месте, случайно задев мозг. Шкура убитого зверя оказалась отличной и попала в нашу коллекцию. Долго мм провозились с обдиранием; детальную же чистку производили на следующий день, вследствие чего пришлось выступить с ночлега только в полдень.

…Дивно хорошо раннее утро в горах. Дневное светило осыпало своими лучами вершины гор. Певчие пташки пробудились и одна за другой стали нарушать царившее безмолвие. Улары засвистели; каменные голуби заворковали, бородач-ягнятник начал описывать круги над лакомой добычей. А внизу по луговым скатам порхали бабочки…

Покончив препарирование дикого яка и быстро завьючив лошадей, мы начали подниматься на перевал Нючжуань. На дне ущелья лежал еще лед, среди которого проложил себе дорогу горный ручей. До высшей точки перевала оказалось три версты. Абсолютная высота перевала Нючжуаня определилась точкою кипения воды в 13 420 футов; высота соседних вершин превосходила последний футов на 300—400, не больше. В общем характер хребта мягкий; от вершины гребня сбегают луговые увалы на оба склона; скал мало, россыпей также. Ширина хребта в том месте, где мы его пересекли, не превышала 12 верст; подъем и спуск были удобные. Измеряя высоту перевала, мы в то же время наблюдали и за грифами, как они с страшной высоты, где виднелись мелькающими точками, бросались с неимоверной быстротой на труп оставленного нами дикого яка. Воображаю, какой пир происходил там у могучих пернатых и сколько перьев разлетелось по сторонам в борьбе за добычу!

Посещение Хун-люся. Спустившись в междугорную долину, которая невдалеке на западе замыкается соединением передовой ограды с пересеченным хребтом, мы к вечеру достигли ключа Да-чуаня^[134]. Этот ключ выбегает от южного подножья передовой ограды и орошает значительную луговую площадь. Через это же урочище проходит дорога от монголов-халхасцев в г. Са-чжоу. Намереваясь направиться далее на восток долиною, я решил вьюки и урядника Жаркова оставить в Да-чуане, сам же, налегке, с одним проводником поехал на следующий день к устью ущелья Хун-люся, чтобы проследить передовую ограду по всей ее ширине и связать съемку настоящего разъезда с моим весенним маршрутом. Расстояние между этими пунктами простирается до 20 верст. Направление ущелья северо-западное. Передовая ограда в этом месте заключает междугорную долину, прорезанную сухими руслами, впадающими в одно главное. Последнее только вначале безводно, но вскоре, вследствие обильных ключей, в нем появилась вода до 1 1/2 сажен шириною, при полуфутовой глубине. Речка стремилась быстро, и ее берега были покрыты местами растительностью. Из кустарников на ней замечены: тамариск, мирикария, хармык и курильский чай. Травянистой растительности всего больше встречалось в местах выхода ключей, где преобладающими видами являлись: осока, мхи, одуванчик, несколько видов бобовых, дэрисун и камыш. На обширной луговой площади, залегавшей пои устье ущелья, стояло разбросанно несколько тополей, приятно шелестевших обоими кругловатыми листьями. Еще реже теснились у скал кусты лозы, а из трав прибавилась лебеда, густо поросшая на местах прежних стойбищ. Зверей по пути не встречали совсем. Из птиц же, кроме парящих в высоте грифов, впервые заметили краснокрылого стенолаза (Tichodroma muraria), которого беспокоила горная ласточка (Biblis rupestris), прогоняя со скал. По луговым площадям ущелья носились бабочки, стрекозы, мухи, издававшие громкое жужжание. Словом, передовая ограда Нань-шаня, находясь под теплым веянием соседней пустыни, значительно опередила в развитии органической жизни более удаленные хребты.

Опять долина Шибэндун-гола. Покинув урочище Да-чуань, мы направились к востоку, по долине, которая в этой части несла характер холмистого плато. Через 10 верст достигли гребня холмов, Тутапе, откуда точно с перевала открывался широкий горизонт. Долина, по которой мы следовали, уходила на 150 верст на восток, где граничила рекою Сулей-хэ. На юго-востоке блестели льды Да-сюэ-шаня. На северо-северо-востоке тянулась передовая ограда, прорванная рекою Шибао-чен, вскоре после впадения в нее слева Шибэндун-гола. К истокам этого последнего мы теперь и направились. Не найдя кочевников в урочище Шибэндуне, пришлось идти до следующего орошенного ущелья Чан-ту-сэр, сделав в этот день 40-верстный переход.

Благодаря прозрачности воздуха долина, посещенная нами вторично, открывалась целиком нашим взорам. На севере, через указанный прорыв гор, можно было видеть хребет Шишаку-сянь. Подобное явление — прозрачность атмосферы — обусловливалось дождем, лившим несколько дней кряду. Однако растительность, обильная в южной части, издали еще отливала прежней желтизной; тем не менее, кочевники встречались уже в этом поясе на 10 000 футов абс. высоты. Их многочисленные стада могли пастись на свежем весеннем корму.

Карашарские монголы. Первые номады, которых мы теперь встретили, были карашарские монголы, пришедшие сюда из Цаган-тюнге 11 лет тому назад. Здешние обитатели занимаются исключительно скотоводством, успешно разводя баранов, лошадей, верблюдов и рогатый скот; домашних яков они не держат. Женщины, по обыкновению, присматривают за хозяйством и нередко пасут стада. Мужчины же или совсем бездельничают, или проводят время на охоте в соседней местности. На мой вопрос к монголам: «Где живется лучше?» — они отвечали так: «Хотя покинутые нами места привольнее, но здесь нам чувствуется свободнее — нет начальства: податей не платим, повинностей не отбываем; начальство нас не притесняет. Что же касается жителей ближайшего селения Чан-ма, то они отправляют в наши стада своих животных, обязывая нас пасти и присматривать за их скотом. Вот все, что мы даем за право кочевок». Район последних не выходит из указанной выше долины. Таким образом, монголы халхаские^[135] и карашарские кочуют в ближайшем соседстве, летом проводят время в южной части долины, зимой в северной, прячась в ущельях гор. И те, и другие переселенцы живут, сохраняя обычаи, завещанные родиной: держатся изолированно, брачными узами между собою не связываются, по крайней мере до сих пор не было ни одного случая.

Отсюда мы должны были повернуть к юго-западу и снова перевалить через хребет Кашикарин-ула. у северного подножья которого стояли теперь. Путь пролегал по луговой местности. Вдали от кочевников бродили антилопы-ада; пищуха появилась во множестве. Из незамеченных раньше птиц в этой долине прибавились тибетские больдуруки, которые по утрам громко кричали, перелетая небольшими стайками.

Вскоре за Шибендуном лежал перевал Дзере-норин-дабан, с вершины которого открылся вид на озеро того же названия. Высота этого весьма удобного перевала по гипсотермометру около 13 200 футов над морем. Спускаясь с перевала в котловину озера Дзере-нор, мы заметили на западном берегу последнего порядочное стадо диких яков; в бинокль отлично виднелись маленькие ячата. В ближайших скалах, среди скудных лужаек, паслись кукуяманы.

Альпийское озеро. Горное озеро Дзере-нор, на берегу которого был разбит наш бивуак, немногим ниже перевала и представляет собою чашу, наполненую горько-соленой водой. Кашикарин-ула в этом месте заключает в себе горную котловину, в которой лежит это озеро. Последнее простирается с северо-востока на юго-запад и имеет одну версту длины и полверсты ширины. Глубина незначительная. Летом от дождей масса его воды значительно увеличивается, и, наоборот, в холодное время года размеры озера сокращаются. Цвет прозрачных вод также меняется в зависимости от освещения и окраски ближайших гор. На поверхности озера держались турпаны; одна хлопотливая чета уже была с молодыми. Часто проносились из стороны в сторону зуйки (Charadrius mongolicus). Растительность по берегам состояла из низкорослой осоки, которою питались дикие яки.

Погода на этой высоте стояла плохая: все время дули западные ветры, солнце показывалось редко, несколько раз в течение дня падала снежная крупа. Ночные морозы доходили до —7° С — это 1 июня! На другой день мы оставили озеро. Обогнув на юге горный кряж, мы опять вступили в подобную долину; здесь залегало русло реки, питающей озеро. Следуя к западу, мы вскоре достигли другого перевала, уже в южном хребте. Этот западный перевал также носит название озера; высота его мало превосходит восточный. От перевала вниз сбегает ущелье Бема-гоу, того же характера, что и Нючжуанское. В среднем поясе гор, на прекрасной лужайке, мы расположились на продолжительный отдых. Солнце пригревало по-летнему.

Трудности пути в хребте Буруту-курун-ула. Миновав перевал, мы вступили в долину реки Ема-хэ. В это время по руслу неслась узкая лента воды, шириною до двух сажен, едва прикрывая каменистое дно. На юге стоит хребет Буруту-курун-ула, передовые отроги которого подходят к левому берегу Ема-хэ. Оставив последнюю, мы продолжали следовать в юго-восточном направлении. Указанный хребет перевалили в самом высоком месте по перевалу Тулетэ-дабан. Высшая точка его поднимается на 14 300 футов над уровнем моря. Высота соседних куполообразных вершин едва превышает его на несколько десятков футов. Подъем на перевал довольно крутой, но доступный, спуск же весьма затруднительный. Этот перевал^[136] давно заброшен, и прежние тропинки смыты дождем. В силу этого обстоятельства мы потратили 11 часов времени; расстояние же до подошвы гор равнялось пяти верстам. Невзгод и лишений перенесено немало. В этом ущелье было до семи теснин с крутыми скалистыми боками; по их уступам свергались каскады. В промежутках между теснинами, по дну ущелья, навалена масса острых камней; местами залегали их целые глыбы. Лошади двигались медленно, часто обрывались, засекали себе ноги. Одна лошадь покатилась вниз и уцелела только благодаря молодечеству забайкальца. Вьюки то тащили на лошадях, то на себе, то, наконец, спускали на веревках. Во время нашего прохождения часто с различных скатов падали камни, которые увлекались вниз со страшным шумом; иные из них свистели точно пули. Тяжело покачнется большой осколок гранита — будто жаль расстаться с родной скалой, затем, повернувшись два-три раза в воздухе, уже несется вниз с ужасающей быстротой. Истомленные в конец, мы выбрались к устью ущелья в 6 часов вечера, покинув перевал в 7 часов утра.

В сумерки мы разбили бивуак в высокой траве правого берега Шара-голджина^[137]. Голодные лошади благодушествовали, отпущенные на свободу. Вечер был тихий, ясный. Река, серебрясь при блеске лунного света, плавно несла свои мутные воды. Тихо было по всей долине. Блеяние стад кочевников до нас не доносилось. Лишь изредка пролетят горные гуси, или пропорхнет улит-красноножка…

По дороге на бивуак. Ночь прошла незаметно. Наутро, переправившись на левый берег Шара-голджина, мы двинулись вниз по долине, окаймленной высокими хребтами — справа; Буруту-курун-ула, а слева Гумбольдта. Направление течения реки, параллельное соседним хребтам, простирается с юго-востока на северо-запад. Длина ее горного течения около 300 верст. Река имеет чрезвычайно капризные извилины; ширина русла 15—20 сажен, при глубине 3—4 фута; вода мутная, желтая, вполне оправдывающая монгольское название; течение довольно быстрое. Глинистые берега реки невысокие, скорее низкие. Общая же ширина долины простирается до 10 верст. Здесь широко протянулась растительная полоса; местами на ней пестрели обнаженные глинистые площади. От хребта Гумбольдта довольно часто сбегали каменистые русла, по которым: струились прозрачные источники. Таков, в общих чертах, характер описываемой реки до прорыва гор, за которыми она принимает Ема-хэ. В прорыве же Шара-голджин круто поворачивает к северо-северо-западу, и здесь падение его увеличивается. По каменистому дну разбросаны крупные валуны; вода несется с шумом, высокими перекатами; к вечеру уровень воды значительно повышался, и мутный поток в это время становился грозным.

В узкой части долины Шара-голджина появились кустарники, которые по выходе из теснины становились пышнее и пышнее; среди кустарников открывались лужайки мягкой зелени, где стояли юрты местных кочевников, тех самых, которых мы уже видели в передний путь. В прорыве, на левом берегу, китайцы добывают золото; вход на прииск когда-то оберегался стражей, жившей в крепости, от которой осталось одно воспоминание.

На второй день следования рекою Шара-голджин мы прибыли на ключ «Благодатный». На стоянке экспедиционного каравана оказалось все благополучно. Наше отсутствие продолжалось 11 дней; за этот промежуток времени пройдено съемкою 270 верст.

В. И. Роборовский возвратился на другой день, 6 июня; его маршрут обнял большее пространство. Теперь сами собою намечались и дальнейшие разъезды, которые были предприняты после перенесения базы в урочище Улан-булак.

Легкая экскурсия в хребет Гумбольдта. Перед отходом из ключа «Благодатного» мы устроили общую поездку в западную окраину хребта Гумбольдта. Цель этой поездки заключалась главным образом в ознакомлении с альпийским поясом гор и пополнении коллекций как зоологических, так и ботанических. Погода нам вполне благоприятствовала, и наша маленькая палатка стояла высоко, на превосходном ковре альпийского луга. Другими словами, мы у самого бивуака успешно произвели свои наблюдения и сборы коллекций. Дышалось легко, свободно. Небо было ярко-синее; по его красивому фону плавали могучие пернатые. Улары учащенно голосили на соседних горах. Бабочки-аполлокы (Parnassius Epaphus var. Sikkimensis) перелетали с цветка на цветок. Вблизи по скатам гор свистели сурки. Отсюда же открывался широкий горизонт на соседнюю окрестность. Наш главный бивуак, удаленный на 10 верст, отлично был виден. Юрты номадов стояли разбросанно по зеленеющим площадкам. Поодаль от них паслись стада под присмотром пастухов; только одни домашние яки бродили по лугам, располагая полной свободой. Спустя полутора суток, мы прибыли на главный бивуак.

Так закончилось наше пребывание на ключе «Благодатном», а также и экскурсии в его окрестностях. 12 июня наш караван, состоящий из верблюдов и яков^[138], потянулся вверх по Шара-голджину. После продолжительной стоянки, а отчасти и привычке довольно быстро двигаться в разъездах, нам показалось движение с большим караваном утомительным, тем более, что путь пролегал по знакомой местности. Растительность, обмываемая дождем, выглядела лучше. Животная жизнь оставалась прежняя. Миновав теснину реки, мы пошли быстрее, держась того же левого берега. Местами залегали болотистые площадки и небольшие озерки; все это тонуло в густой и высокой травянистой растительности. На третий день караван пришел к характерному выступу Буруту-курун-ула, где река затейливо извивается по долине. С вершины кряжа тут открывается отличный вид на долину, в особенности при заходящем солнце. Незаметное движение вод, блестящая зеркальная поверхность, плавающие пернатые, кругом зеленеющая трава — все в сумме напомнило долину Большого Юлдуса,

Ключ Улан-булак. Отсюда двумя небольшими переходами экспедиция прибыла в Улан-булак. Караван расположился в балке, по дну которой неслись прозрачные ключевые воды, окаймленные густою зеленью. На высоте 11 730 футов, удаленные от жаров и мучающих насекомых, защищенные от сильных ветров, мы чувствовали себя отлично. Приятно было смотреть и на животных, которые в прохладе заметно поправлялись. Бивуак находился на высшем месте, при истоке ключей. Палатки красиво выделялись на фоне яркой зелени. Прозрачные источники тихо журчали, будучи скрыты под кровом цветов, пестревшим различными тонами красок. По временам прилетали мелкие пташки, и, совместно с бабочками, держались нашего соседства. Кочевников подле нас не было. Отряду жилось прекрасно.

Вторая экскурсия. 19 июня я расстался с экспедиционной семьей. Мой разъезд был снаряжен по примеру минувшего. По программе рекогносцировки предполагалось: к северу, на меридиане Улан-булака, пересечь хребты Буруту-курун-ула и Да-сюэ-шань, пройти северным, подножьем последнего до Сулей-хэ, затем, избрать новый путь для возвращения.

В 11 часов утра мы были в пути. Отличные лошади быстро двигались вперед; покатую от гор равнину миновали незаметно. Там доверчиво паслись табуны хуланов и тихо прошло стадо аркаров (Ovis Hodgsonii). Дальнейший путь шел поперек долины Шара-голджина. Здесь река делится на семь рукавов; крайние удалены один от другого на 10 верст; это расстояние вместе с тем определяет ширину растительной полосы. От частых дождей рукава реки были переполнены грязною влагой до уровня берегов. Между рукавами, по зеленым площадям, разбросано озерко с прозрачной водой, на которой держались плавающие и голенастые пернатые; те и другие находят в этой долине отличное гнездение и безопасное место отдыха на весенних и осенних перелетах. На более широких площадях долины были набросаны отдельные барханы и гряды сыпучих песков. Преобладающие ветры сделали северо-западный склон пологим, а обратный — крутым. Серповидные барханы имели 30—40 сажен в длину и 3—4 сажени высоты; гряды же песков тянулись до версты и более. Благодаря опытности проводника, мы через все рукава реки переправились благополучно и имели ночевку у подножья северных гор.

Вторым переходом мы пересекли хребет Буруту-курун-ула по весьма глубокой седловине, почти разрывающей этот хребет, и вступили в долину Ема-хэ, ширина водяной полосы которой была в это время от 5—7 сажен, при глубине 2 фута. Долина реки сужена близко подошедшими отрогами соседних хребтов. Растительность ее бедная, даже скудные лужайки и те встречались изредка. В воздухе было свежо; по горам висели свинцовые тучи. Только вечером открылся широкий горизонт, когда проводник указал на проходы в хребте Да-сюэ-шане; проходов было два, лежащих в 10 верстах один от другого; оба вели в урочище Кашикар. Западный приходился ближе к нам; он носит название Кашикарин-хойту-дабан; восточный — Кашикарин-урту-дабан, более кружный и более высокий; я решил следовать последним.

Ночной мороз сковал влажную землю; горные ручьи подернулись льдом. Взошедшее солнце скоро пригрело почву: размокший глинистый слой затруднял движение животных; тем не менее, в 9 часов утра мы были на перевале. Подъем пологий, короткий, не превышает двух верст. Абсолютная высота перевала 13 100 футов; северный склон падает круче и расплывается вширь на 12 верст. Растительность последнего, по мере понижения, принимает более отрадную картину, в особенности при устье ущелья, в урочище Кашикар, где мы остановились бивуаком. Все горные увалы отливали мягкой зеленью. Приятно было смотреть на соседнюю окрестность. Днем подувал северо-западный ветер; с закатом солнца в воздухе стихло, небесный свод стал чист и прозрачен. С высокой вершины гор, плавно, дугою, спустился орел, усевшись близ своего гнезда на нижний утес. Заря погасла, по темно-голубому небу заискрились звезды, точно алмазы. Ночью все погрузилось в дремоту; только изредка отдаленный лай псов, оберегающих стада номадов, слышался среди ночного безмолвия.

Следование к Сулей-хэ. 22 июня, следуя к востоку у подножья Да-сюэ-шаня, мы вскоре достигли ущелья Кунца-гола. Здесь кочевали халхоские монголы, в числе которых был наш бывший проводник — Дорджеев. С последним мы направились дальше к реке Сулей-хэ. Около 10 верст путь пролегал прежней дорогой весеннего разъезда, а затем отошел вправо — южнее. По луговому подножью гор паслись стада баранов, принадлежащих китайцам сел. Чан-ма.

В одном из ущелий, где мы разбили бивуак, скрытно кочевал халхасец. Завидя незнакомцев, он тотчас пришел к нам; от проводника — своего собрата — монгол поторопился узнать все, что его интересовало, а затем попросил меня к себе в жилище.

Монгол живет только там, где его скоту хорошо, и от века привык мириться со всеми природными невзгодами. Номад всю жизнь созерцает одну и ту же картину, но зато дышит полной грудью. Вечно на коне, и без коня ни на шаг. Безделье развило привычку не сидеть «дома», а разъезжать по гостям. Гостеприимство присуще всем монголам: зашедшего человека стараются, угостить всем, чем только располагает хозяин.

Наутро мы оставили одинокую юрту монгола и перешли, держась подножья Да-сюэ-шаня, на ключ Мацзыгоу. На этом меридиане нам. предстояло сделать пересечение соседнего хребта. Река же Сулей-хэ еще отстояла к востоку на целый переход. Тогда я оставил вьюки и урядника Жаркова при Мацзыгоу, сам же с проводником направился к Сулей-хэ. Налегке мы двигались значительно быстрее. Путь уклонялся от подножья хребта, усеянного камнями, и пролегал по луговой полосе, на которой держались антилопы-ада и харасульта.

По мере приближения к реке, местность изменила свою физиономию: луговые площади окончились, начался каменисто-глинистый сай, одетый низкорослым кустарником, и равнина стала круто падать к долине реки, на которую мы в 10 часов, утра и прибыли. Здесь на левом берегу, при ключе Нань-чуан устроили 3-часовую стоянку. Высота Нань-чуаня около 8600 футов над морем. Р. Сулей-хэ, прорвав северную цепь Да-сюэ-шаня, стремительно несется в глубокой балке с юга на север; ширина каменистого ложа, по которому текло несколько рукавов, около 100 сажен; вода грязная. Берега реки расположены террасовидными уступами в два и три яруса.

Пройденная нами долина замыкается на востоке горами, соединяющимися с передовой оградой Нань-шаня. После пути по безжизненным горам, отрадно было видеть мягкую зелень ключа Нань-чуаня. Здесь лето напомнило о себе: термометр ы 1 час дня, в тени, показал +27,1° С.

Записав полуденное наблюдение, мы покинули Сулей-хэ и к 6 часам вечера прибыли на Мацзыгоу. Всего в этот день прошли 55 верст. Остававшийся на бивуаке урядник добыл в коллекцию около 50 экземпляров бабочек, между которыми преобладающим видом был аполлон. Вечерняя прозрачность воздуха давала возможность ясно рассмотреть оазис Чан-ма, отстоящий к северу на 30 верст; вероятно, от его пышной растительности попутный ветер приносил к нам ароматное благоухание.

Хребет Да-сюэ-шань. Хребет Да-сюэ-шань, пройденный нами за оба разъезда на протяжении 175 верст, в западной части, как и упоминалось раньше, не имел вечного снега; лишь восточнее ущелья Кунца-гол он круто поднимается ввысь, сияя, по временам, вечными снегами своих остроконечных вершин. На последнем протяжении, описываемый хребет представляет иной, нежели раньше, характер; прежде всего он стоит крутой стеной, а не расплывается, пологими луговыми скатами; отдельные вершины своею высотою значительно превосходят высоту общего гребня; хребет богат скалами, россыпями; с его снеговых полей спускается много каменистых русел; большинство из них стояло сухими. Вероятно, вследствие крутизны долины, вода, по выходе из тор, скрывается^[139] в почве и лишь в урочище Шиху выходит обильными ключами. Воды Да-сюэ-шаня питают частью Сулей-хэ, частью Шибао-чен.

В снеговой своей части, на означенном протяжении, Да-сюэ-шань доступен лишь по одному ущелью, которым мы и направились 26 июня. Оно нас привело через 15 верст на перевал Хуан-сэн-ку. Направление ущелья вначале было юго-западное; далее постепенно перешло в юго-восточное. По обыкновению, при устье оно значительно шире, нежели у перевала. По каменистому его дну неслось много воды, совершенно исчезавшей при выходе из гор. Ущелье особенно изобиловало камнями; по скудным лужайкам, среди горных скатов, кормились аркары. В ущельях держались небольшие стада хуланов, которые, заметив нас, направились за перевал. С соседних скал доносился крик тибетских уларов, на дне ущелья ютились тибетские же больдуруки; у перевала перелетали с места на место стайки вьюрков; по соседству с ними держались одиночки краснохвостки.

Абсолютная высота перевала Хуан-сэн-ку около 15 700 футов; снеговые же, ярко блестящие на солнце вершины хребта много превосходят означенную цифру. На северном склоне линия вечного снега определилась в 14 000 футов над морем, тогда как на южном значительно выше. Перевал Хуан-сэн-ку есть вместе с тем и горный узел: здесь Да-сюэ-шань характерно делится на две снеговые цепи — северную и южную; та и другая далеко уходят к юго-востоку, оставляя между собой узкую долину. По этой долине несутся воды в Сулей-хэ, по которой мы рассчитывали подняться вверх. Долина круто падает, в особенности вначале. По луговым площадям ее паслось много диких яков и хуланов. Пройдя 35 верст этой долиной, мы были окончательно заперты тесниной, по которой может двигаться только один человек, притом местами лишь боком и часто ступая по обточенным уступам. После целого ряда бесплодных попыток пробраться как-нибудь к Сулей-хэ, пришлось отказаться от этого предприятия и повернуть обратно.

Вот более полная характеристика ущелья, которое мы теперь покидали. На протяжении 35 верст абсолютная высота его падает с 15 700 на 9500 футов; в каменисто-глинистой почве ущелья речное ложе врезано очень глубоко; из боковых ущелий несутся ручьи, обогащающие водой речку главного ущелья, уровень которой в 10 часов утра поднимался до 2 аршин. По мере движения вниз, отвесные щеки ущелья сближаются; на дне довольно часто встречаются выступы скал, образующие теснины, и в конгломератовой почве были нередки и естественные тоннели. По сторонам ущелья красиво ниспадали пенящиеся воды из мрачных гротов, тогда как на дне его с шумом вырывались минеральные источники. Вблизи ложа боковые террасы встречались лишь изредка; растительность, их покрывающая, кустарная и травянистая. Главная же терраса, откуда обрывается балка, покрыта сплошным ковром роскошных трав. Выше следуют россыпи и скалы соседних снеговых цепей. Вот в таких-то труднодоступных местах обитает беломордый марал, которого мы здесь же один раз только и видели.

Обратное движение. Итак, пришлось двигаться обратно. Снова то поднимались вверх по откосам, то спускались в глубину балки. Изредка балка расширится, примет более мягкий характер, затем опять теснина или сводчатый тоннель, по дну которого с шумом бежит поток. В глубине балки было тепло, у подножья же перевала мы встретили порядочный мороз. Мы находились в пути по обыкновению до восхода солнца, которое так лениво движется в горах. Сначала золотятся вершины, потом скаты, а затем уже лучи коснутся и дна самого ущелья. К этому времени горная жизнь пробуждена. Грифы парят и кружат у скал; мелкие пташки хлопочат с птенцами; из расщелин бредут в долину дикие яки и хуланы; первые, завидев людей, быстро убегают от них; вторые с любопытством осматривают проходящий караван. В созерцании природы время бежит быстро, незаметно; в 8 часов мы уже на перевале, подъем и спуск которого, между прочим, не особенно круты. Этим и следующими двумя, переходами мы вернулись к ущелью Кунца-гол.

Отсюда я сделал новые пересечения Да-сюэ-шаня и Буруту-курун-ула. Ущелье Кунца-гол через 18 верст привело на перевал того же имени; высота перевала простирается до 12 550 футов над морским уровнем; подъем отличный. Общий характер ущелья Кунца-гол сходен с остальными, пройденными нами западнее. Спуск с перевала незаметный: высота долины Ема-хэ немногим ниже перевала. Растительная и животная жизнь те же, что и прежде. Река Ема-хэ неслась несколькими рукавами; ее истоки еще удалены к востоку, на 75 верст, куда открывается широкая долина; на западе же долина Ема-хэ временно суживается.

Миновав долину, мы были у подножья следующего хребта, через который ведут два перевала, Пинь-дабан и Дабасун-дабан, оба в долину Шара-голджина. Мы направились последним, который находится западнее и превышает морской уровень на 14 300 футов. Подъем и спуск хорошие. В долину Шара-голджина мы вышли в месте прежней переправы. Уровень воды в это время стоял ниже.

4 июля, через 16 дней отсутствия, мы были приветствуемы экспедицией.

Погода. Теперь попытаемся представить общее состояние погоды за период поездки, которая обнимала места, поднятые над уровнем океана от 10 до 15 и более тысяч футов, и заняла по времени последнюю треть июня и первые дни июля. Погода стояла ясная с достаточно высокой температурой днем и низкой ночью; атмосферных осадков было мало; ветры часто дули в долинах, а в горах гораздо реже.

Первые два дня небо было окутано облаками; воздух насыщен влагою. В долинах падал дождь, в горах снег; по временам раздавались глухие раскаты грома. Ветры дули юго-западные. Затем наступила превосходная погода: на рассвете небо было ясное или полуясное; с приближением к полудню являлась облачность. С 10 часов утра начинался порывистый ветер, достигавший к 3 часам значительной напряженности. При безоблачном небе было очень тепло, в особенности в промежутки затишья; стоило же только набежать кучевому облаку или разразиться порыву ветра, как температура значительно падала. После 3 часов состояние погоды улучшалось; особенно были хороши вечера. Небо очищалось; тонкоперистые облака причудливо выделялись на западе, где их так красиво освещала погасавшая заря. Сумерки длились недолго. Небесный свод, унизанный звездами, словно алмазами, представлял великолепное зрелище по ночам, которые были довольно свежи. Горные ручьи сковывались тонким слоем льда. 2 июля северный ветер принес тучи пыли.

Среднее показание термометра таково: в 7 часов утра +5,0° С, в 1 час дня +20,0° и в 9 часов вечера +10,0°.

Расставшись с урочищем Улан-буланом 8 июля, экспедиция направилась вверх по Шара-голджину и одним переходом достигла кочевий монголов, расположенных в верхней части долины. Здесь пришлось устроить дневку, для того чтобы обзавестись проводниками на следующие разъезды. Местное начальство производило смотр боевой готовности и успехам номадов. Весь день раздавались выстрелы. Только вечером стихли дикие крики воинов; разъехались командиры, которые навестили нас и распорядились о проводниках. Получив последних, мы в три перехода прибыли в урочище Яматын-умру.

Урочище Яматын-умру. Означенное урочище отстоит от Улан-булака на 100 верст и целям нашим вполне удовлетворяло; только, будучи высоко поднято над уровнем океана (12 800 футов), порою давало себя чувствовать холодами. Долина верховья Шара-голджина граничит на севере с южной цепью Да-сюэ-шаня, на юге — продолжением хребта Гумбольдта; с запада же преграждается сходящимися отрогами главных хребтов. Главная ветвь Шара-голджина, Хуйтун-гол, несется от северных гор, вливаясь в общее ложе в 20 верстах ниже Яматын-умру. Вблизи слияния находятся золотые прииски, разрабатываемые китайцами.

Цель третьей поездки. 19 июля выпавший снег задержал выступление разъезда до 21-го, когда покинул бивуак В. И. Роборовский, а на следующий день отправился и я. Задача моей поездки заключалась в обозрении северной горной системы и дальнейшем исследовании реки Сулей-хэ,

Богатство животной жизни. Первоначальное направление движения было северо-восточное. На всем протяжении первого перехода приходилось то переваливать горные увалы, то переправляться через промежуточные речки, имевшие в горах северо-западное направление; по выходе же на равнину они склонялись на юго-запад, впадая в главную ветвь реки. Все горные воды отличались прозрачностью и струились по каменным, круто ниспадавшим ложам. Снеговая цепь тянулась с северо-запада на юго-восток. Ледники спускаются относительно низко, так что подъехать к их концам не представляло большого затрудения. У вечных снегов раскидываются лужайки; вообще весь юго-западный склон гор богат растительностью. Еще в большей степени внимание наблюдателя поглощалось животной жизнью куда бы, ни обращался взор, везде она проявляется в той или другой форме. По гребням высоких увалов, там и сям, виднелись дикие яки; немногим пониже бродили хуланы; на дне долин те же звери предавались покормке. Вблизи каравана быстро промчатся робкие антилопы; порою покажется серый волк и украдкою исчезнет. Поднявшись на следующий увал, глазам открывается подобная же картина; среди больших, темных фигур яков мешковато поворачивается из стороны в сторону косолапый представитель тибетских высот — медведь-пищухоед, откапывающий грызунов и ими питающийся. Ввиду, того, что этот зверь, встретившийся нам впервые, представлял большой интерес, мы вдвоем к нему направились и, соблюдая осторожность, приблизились до полусотни шагов, откуда двумя выстрелами уложили мишку. За следующим увалом, на верховье Хайтуна, мы разбили бивуак.

Южная снеговая цепь Дю-сюэ-шаня. Главная ветвь Шара-голджина несла в этом месте довольно много воды, выбегая из могучих снеговых полей. Немного западнее, в той же снеговой цепи, виднелось значительное понижение; туда мы и направились^[140] и к 11 часам утра были на перевале. Подъем отличный, но очень каменист. Высота перевала около 15 180 футов над уровнем океана. Вся даль переполнена громадами гор. На северо-северо-востоке характерно выделяется северная снеговая цепь Да-сюэ-шаня. Южная, в свою очередь, широко расплывается к северу, отодвигая течение реки в эту сторону; в пониженной части горы имеют мягкий характер: скал мало, седловина усыпана осколками камней. В среднем поясе появляются скудные лужайки; по мере же опускания вниз, растительность улучшается и видами, и формами. Чрез 28 верст мы прибыли на один из левых притоков Сулей-хэ, Цзаирмык-гол.

Эта речка питается обильными снегами южной цепи. По утрам и днем неслись прозрачные воды; вечером же, увеличиваясь в размере, описываемая речка шумно бурлила мутными волнами. Протяжение этого данника Сулей-хэ около 40 верст; в начале он течет к северо-западу, затем, постепенно склоняясь к северо-востоку, вливается в главную реку. Долина Цза-ирмык-гола узка и обставлена высокими отрогами гор; дно и скаты ее одеты пышной растительностью.

Пройдя вниз по этой долине около 10 верст, мы ее оставили, свернув влево, куда уходила видная тропинка. Новый путь пролегал по горным увалам и глубоким ущельям, сбегавшим от южной снеговой цепи Да-сюэ-шаня к Сулей-хэ. На всем следовании местность представляла богатейшие пастбища. С вершин гор раздавались голоса уларов. В этой пересеченной местности движение каравана замедлялось. Сделав переход в 20 верст, мы остановились бивуаком в одной из глубоких балок. На следующем переходе местность несла тот же характер, что и накануне. На луговых площадях кое-где сохранились следы стойбищ тангутов. По словам нашего монгола, означенные кочевники проживают здесь в зимнее время. Теперь же этот нетронутый уголок был тихим пристанищем зверей.

Переваливая горные отроги, мы часто поднимались на значительную высоту. В таковых местах порою невольно остановишься, чтобы оглянуться по сторонам. Вблизи горный пейзаж представлял сочетание всевозможных форм: к югу, в голубую высь, устремлены вершины блестящих льдов; от их подножья сбегают россыпи; еще ниже — поросшие растительностью увалы, расплываясь в широкие площади луговых ковров. По таковым местам струятся ключевые источники, вливаясь в общую речку, которая вырывает себе глубокое каменистое ложе. По нему изредка встречаются террасы, одетые высокими порослями тала (Salix) и низкими облепихи, представляющей непроницаемые заросли; по галечнику густо поросли тамариск и мирикария; у подножья обрывов лепится курильский чай, сабельник и Calimeris, отливающий белыми цветами. Из травянистых растений замечены: горечавка, горная астра, Saussurea, Allium, Astragalus, дэрисун, дикая пшеничка и много видов злаков. Под сенью растительного царства ютится животное; среди млекопитающих — волки, лисицы, зайцы и более мелкие грызуны; из птиц же: сорокопут, красный вьюрок, великолепно играющий на солнце своим оперением; маленькие синички, пеночки, славки-пересмешки; по обрывам держались кэкэлики и сифаньские куропатки; порою наблюдались краснохвостки, белые и желтые плисицы: и др. Десятки голосов указанных птичек одновременно лились из-под развесистых деревьев и чащ кустарника.

Сулей-хэ. Общий характер Сулей-хэ, подле которой мы стояли бивуаком и занимались вышеописанным наблюдением, был таков: река бешено неслась к диком, глубоком, узком ущелье; направление ее было северозападное. Ширина одиночного каменистого русла простирается от 20 до 25 сажен; глубина, по всей вероятности, изрядная. Цвет воды этого грозного потока кофейный. Выше береговых теснин виднелись луговые террасы. Двигаться вдоль этой реки, ее берегом, нечего было и думать. Поэтому пришлось держаться верхнего пояса гор и лишь по временам спускаться к реке.

Неожиданная встреча с охотниками. Обильно выпавший ночью дождь задержал наше выступление до 10 часов утра. К этому времени солнце значительно обогрело и высушило вьючные принадлежности. Поднявшись из глубины балки и следуя альпийским поясом гор, мы заметили едущих впереди людей. К ним тотчас я послал монгола, чтобы остановить и расспросить охотников о местности. Монгол поехал, но сильно струсил, будучи уверен, что это тангуты; поэтому в открытой долине он смело скакал, но из-за вершин увалов выглядывал украдкою. Встречные люди оказались курлыкскими монголами, принимавшими нас за тангутов и бежавшими от нас. Видя скакавшего к ним человека, они быстро поднявшись к гребню гор, спешились за хорошим укрытием и зажгли фитили у ружей, чтобы успеть отразить нападение. Тем временем наш монгол узнал в «мнимых тангутах» своих же родных собратьев и от радости громко закричал им. Кончилась эта история всеобщим смехом. Переконфуженные монголы явились к нам с извинением. Их лица выражали еще далеко не спокойное состояние: голоса сильно дрожали; и только полчаса спустя охотники немного успокоились и рассказали причину своего пребывания в этих безлюдных местах. Они уже две недели, украдкой, охотились за маралами; убив несколько штук, монголы направлялись к дому в Курлык, через оз. Хара-нор. «Сильно испугались мы, — говорил мне один из этих монголов, — думали остаться без ничего, да и то в лучшем случае; в худшем — смерть». Этот же монгол оказался хорошо знающим окрестность и охотно согласился ехать со мной дальше. Теперь, по его выражению, он ничего не боятся, так как следует с русскими: «а это такие люди, которых все боятся. Тангуты только завидят, сейчас и удерут», — продолжал веселый охотник. Одежда и вооружение встречных монголов совершенно напоминали тангутов.

Совместное движение до склада. Следуя совместным караваном, мы, через 1 1/2 перехода, снова прибыли на реку Сулей-хэ. Общий характер местности оставался прежним. Долина же Сулей-хэ представляла иную картину. Временно вырвавшись на простор, река катит свои мутные воды в широком каменистом ложе несколькими рукавами. Ширина долины простирается около 1 версты; направление ее почти западное. По сторонам залегают террасы, покрытые растительностью и похожие на те, которые были описаны раньше. Наше следование этой долиной продолжалось на один переход в 25 верст. Затем Сулей-хэ круто уклоняется к северу, где сдавливается скалами. Пройти вниз нет никакой возможности.

Здесь, при входе Сулей-хэ в глухую теснину, находятся серные рудники. Добычей серы занимались китайцы селения Чан-ма. Ныне добывание серы в урочище Халун-усу прекращено. В этом же месте с юга приходит ущелье Борон-гол, которое ведет через перевал того же имени в долину Шара-голджина. Пройдя немного вверх по означенному ущелью, мы остановились бивуаком.. Место выдалось отличное. Наша палатка стояла в тени высоких тальников. Луговая растительность выглядела нетронутой и доставила нашим лошадям хороший корм.

Отсюда мы могли указанным перевалом направиться к урочищу Яматын-умру, т. е. к стоянке экспедиционного каравана. Проводник же предложил иную комбинацию, а именно, уклониться к северу в так называемое «звериное место», на что я охотно согласился, тем более, что пересечение южной цепи Да-сюэ-шаня приходилось у истоков Ема-хэ. Покинув Борон-гол, мы двинулись на юго-запад. Через несколько верст пришедшее справа ущелье повело нас в урочище, обитаемое зверями. Оно лежало у северного подножья перевала. К полному удивлению проводника, мы зверей не встретили. Тогда я решил съездить налегке с одним лишь монголом: в урочище Цаган-бурга-сутай, лежащее к северу в 10 верстах, в глубокой балке. Поездка мотивировалась двумя целями: желанием добыть марала и ознакомиться с характером местности. Падение каменистого ложа замечательно большое. Воды не было. По сторонам высились скалы. Зверей, исключая диких яков, не видели совсем. Наконец, прибыли в Цаган-бурга-сутэй. Эта балка глубоко врезана в глинисто-каменистую почву. Направление ее с северо-запада на юго-восток. Ущелье узко, извилисто, каменисто; падение дна большое. По сторонам круто ниспадают горы. По дну бежала небольшая речонка мутной воды. Истоки ее от места нашего вступления в Цаган-бурга-сутай находились в 10 верстах. Означенная балка находится в близком, соседстве с той, по которой, в минувший разъезд, мы повернули обратно. На этом поездка и окончилась.

В последний день июля мы, довольно рано поднялись на южную цепь Да-сюэ-шаня. Здесь она имеет прежнее направление, но на известном расстоянии лишена вечного снега. В этой части Да-сюэ-шанъ представляет крутую стену. Выдающихся вершин не было, скал также; горы по-прежнему несли разрушенный характер. Спуск очень крутой; зигзагами проложенная тропинка вывела нас через следующую невысокую ограду к истоку Ема-хэ. Эта река зарождается небольшим ручейком и в верховье имеет течение северо-западное. Кругом — пустынное место. Хребет Буруту-курун-ула едва простирает свою оконечность к подножью Да-сюэ-шаня.

Оставив истоки Ема-хэ, мы уклонились на юго-восток, следуя южной окраиной гор. На подгорной покатости изредка струились горные ручьи; по ним виднелась невзрачная растительность. Тем не менее везде по таким местам держались звери: дикие яки, антилопы-ада и хуланы; последние нас часто забавляли играми и драками, свойственными любовному периоду. В этой же глинистой полосе обитало много пищух и были замечены следы здешнего медведя. Со вступлением на большую высоту, в долину, заключенную снеговыми массивами, мы очутились снова в области холодов и ветров. Тепло долины Сулей-хэ и чудные вечера, озаренные лунным светом, миновали, как сон. Пение птичек здесь уже не слышно. Вместо ярко пылавших костров — едва теплящийся огонек аргала^[141]; взамен веселых разговоров спутников монголов — дрожание от холода.

Следующим днем мы совершали последний переход к главному бивуаку. Направление пути было прежнее. Между поперечными отрогами бежали прозрачные речки. На половине дороги переправились через реку Хуйтун, которая текла в широком каменистом русле. Ширина светлых вод реки свыше 15 сажен, при глубине 2—3 фута. На всем пути местность имела луговой характер и повсюду кругом виднелись стада зверей.

Вблизи ключа, где стоял наш караван, мы встретили: своих пастухов-казаков, от которых узнали, что на бивуаке все здоровы и за все время никого, кроме зверей, не показывалось на обширном горизонте. Через полчаса мы уже были под одним из белых шатров. Поездка потребовала 11 дней, в которые пройдено съемкою 300 верст.

Теперь скажем несколько слов о погоде за истекший период времени Последняя треть июля частью проведена в бассейне Шара-голджина, частью в бассейне Сулей-хэ. Абсолютная высота местности только однажды, где мы оставили Сулей-хэ, ниспадала до 10 640 футов, в остальном же районе она простиралась от 13—15 и более тысяч футов. Погода почти за все время стояла ясная или полуясная. Ветры дули ежедневно, главным образом по направлению долин и ущелий, значительной напряженности достигали на большой высоте — вблизи вечных снегов. Дождь был однажды и шел всю ночь. Последними двумя днями по утрам замечался густой туман, исчезавший к 10 часам. Лучшее состояние погоды было в долине Сулей-хэ, где преобладали ясные, тихие и теплые дни. Показание термометра в этой долине: в 7 часов утра +15,0°, в 1 час дня +30,1° и в 9 часов вечера +19,5°С.

Усталость В. И. Роборовского. Затем началось томительное ожидание приезда В. И. Роборовского; он вернулся только 14 августа. Ужасная непогода задержала товарища на несколько дней и, вероятно, совместно с другими трудностями поездки тяжело отозвалась на его здоровье. С его возвращением мы стали готовиться в дальнейший путь, с целью перенести главный бивуак на юго-восток, в урочище Горбан-ан-гыр-гол.

Осенний отлет пернатых надвигался все больше и больше.

Через три дня мы покинули урочище Яматын-умру. В. И. Роборовский боролся с недугом. Пройдя по той же долине вверх 10 верст, мы остановились с тем, чтобы назавтра следовать дальше; но лишь только караван потянулся вперед, как больной стал себя дурно чувствовать. На первом кормном месте мы разбили бивуак и простояли трое суток прежде, нежели экспедиция достигла по соседству лежащего оз. Ногот-нора.

Озеро Ногот-нор. Означенное озеро, имея в окружности до 15 верст, лежит на высоте 13 300 футов над морским уровнем. Песчано-глинистые берега озера, частью низменные, частью возвышенные, изрезаны заливами. Дно покрыто галькой. Высокая волна свидетельствовала о порядочной глубине. Вода почти пресная, чистая. Цвет водной глади довольно часто изменяется в зеленый, голубой, и ультрамариновый тоны. Плавающие птицы, чайки, словно поплавки колыхались на волнах. На поверхности вод выступают два острова. Бассейн озера замкнут.

Окрестная местность носит бедный характер. Скудная растительность была найдена только на южном берегу. Там ютилось много голенастых птиц. К северу и югу от озера виднеются снеговые громады. На юго-востоке той же долины залегает обширное озеро Хара-нор.

Переночевав на озере Ногот-норе, экспедиция в четыре последующих перехода достигла урочища Горбан-ангыр-гола. До этого последнего от прежней стоянки 117 верст. На пути пришлось сделать пересечение хребта Гумбольда там, где он значительно понижается, до 15 000 футов, освобождаясь от вечного снега. Поднявшись на перевал, мы видели на юге характерные ледяные куполы хребта Риттера. В боковых ущельях хребта Гумбольдта виднелись ключевые лужайки. Невдалеке к востоку описываемый хребет снова поднялся своими блестящими на солнце снеговыми вершинами. Северный склон посылает воды в оз. Хара-нор, южный — в р. Арагол и далее в Курлыкские озера.

От хребта Гумбольдта мы следовали водоразделом рек Ара-гол и Кяхтын-гол, где залегает волнистое плато, по которому рассыпаны небольшие озерки. По их берегам зеленела растительность и бродили травоядные. По увалам, где изобиловали пищухи, часто встречалось рытье медведя. Из птиц нередко наблюдались поблизости тибетские боль дуруки; реже проносились в вышине хищные птицы.

Погода за это время стояла в общем порядочная. По утрам было ясно и тихо. С полдня всегда дули сильные ветры. Направление их было, согласно направлению долин, восточное — западное. С этого времени появлялась и облачность. Снеговые тучи убеляли соседние горы и долину. Ночи стояли, в большинстве случаев, тихие и ясные; по утрам иней серебрил поверхность; температура спускалась ниже нуля до 10° С.

С 26 августа экспедиция расположилась на правом берегу реки Ара-гол; ширина ее ложа простирается до 50—60 сажен; по галечному дну извивалось несколько рукавов прозрачной воды; наибольший рукав (главное русло) превышал 10 сажен в ширину, при глубине 1 фут. Долина этой реки представляет отличные пастбища. Кое-где по ущельям были заметны следы тангутских стойбищ.

Пролет птиц в августе. Как и при минувшей продолжительной стоянке, так и при настоящей удобно было наблюдать за пролетными птицами. К сожалению, за весь август месяц на высоком плато Нань-шаня пернатых странников насчитывалось очень мало. Вот в каком последовательном порядке мы их отмечали.

1 августа плисица белоголовая (Motacilla ptrsonata); 3-го одновременно были замечены курочка (Porzana pusilla), утка-чиранка (Querquedula crecca) и бекас (Gallinago stenura); 6-го улит-фифи (Totanus glareola); 8-го жаворонок (Calandrella brachydactyla); 9-го турпан; (Casarca rutila); эта птица следовала порядочными стайками; еще большими в тот же день летел зуек (Charadrius mongolicus); 10-го улит большой (Totanus glottis), гусь горный (Anser indicus); в этот день уже указанные бекасы произвели миогочисленную «высыпку», кроме того показались улит-черныш (Totanus ochropus), чеккан соловый (Saxicola isabellina) и плисица (Budytes borealis).

11 августа камышовка (Locustella certhiola), стриж башенный (Cypselus apus); 12-го орлан (Haliaëtus albicilla); 13-го от времени до времени в течение дня усиленно летели горные гуси, жаворонки и бекасы, на которых иногда с успехом налетал сокол Гендерсона (Hierofalco saker Hendersoni). 20-го сравнительно много летело уже указанных выше чекканов.

22 августа одновременно наблюдались на оз. Ногот-норе: камнешарка (Strepsilas interpres), мородунка (Terekia cinerea), песочник малый (Tringa Temminckii), утка-полуха (Chaulelasmus streperus), улит-красноножка (Totanus calidris), орлан-рыболов (Haliaëtus leucoryphus); 24-го очень много летело желтых и белых плисиц (Budytes citreola, Motacilla baicalensis); 26-го крачка-ласточка (Sterna tibetana), Corydalla Richardi; 27-го ласточка земляная (Cotile riparia) и 29-го соловей-варакушка (Cyanecula caerulecula).

Отсюда, т. е. с урочища Горбан-ангыр-гол, предстояло совершить последние разъезды по Нань-шаню. Урядник Жаркой был командирован к монголам, кочевавшим в Южно-кукунорских горах. Там, по сведениям, находился опытный проводник. Посланец вскоре вернулся с престарелым монголом, обязавшимся меня сопровождать.

Последняя поездка. 1 сентября разъезд был готов к выступлению. По обыкновению покидаем экспедиционную семью в 10 часов утра, после обильного и вкусного завтрака^[142]. Отряд людей помогает вьючить. «Готово!» — слышен голос моего Спутника Жаркого, и мы в пути. Программа последней поездки довольно обширная: пересечь хребет Гумбольдта, западным берегом оз. Хара-нора пробраться на верховье Сулей-хэ, ознакомиться с возвышенным плато, дающим начало четырем рекам: на севере Толай-голу, на востоке Тэтунгу, на юге Бухайну и, наконец, на западе Сулей-хэ. Обратно — по системе Бухайна — вернуться к восточному берегу Хара-нора и далее через восточное продолжение хребта Гумбольдта на главный бивуак.

Начальное движение — северо-восточное, по одному из ущелий, сбегающих от хребта Гумбольдта. Ущелье на всем протяжении отличалось обилием животной жизни; растительная же, по мере поднятия вверх, становилась беднее. Небо было ярко-синее; по его фону чудно вились снежные грифы и белые сарычи; а в середине между теми и другими сеткой мелькали красноклювые клушицы, монотонно перекликаясь в высоте. Внизу, под шум горной речки, свистели сурки.

Пройдя 25 верст, достигли окраины гор и здесь остановились ночевать. Маленький караван приютился под нависшими скалами. В близком с нами соседстве свободно расхаживал медведь, отличная шкура которого поступила в нашу коллекцию. Чтобы не возить с собою в течение всей поездки, мы ее оставили в скалах, тщательно завалив большими камнями; скелет же убитого зверя глубоко зарыли в землю^[143]. Скоро мрак окутал ущелье. Медленно поднялась луна… Воды речки Шара-гол засеребрились, сверкая переливами. Настала торжественная тишина: все погрузилось в сон…

Курс к озеру Хара-нору. Наутро с зарей мы снялись с бивуака. Подъем на перевал Шара-голын-дабан на всем 10-верстном пути удобный, лишь под самой вершиной его набросаны глыбы камней. Высота означенного перевала 14 820 футов над уровнем моря. Соседние вершины еще поднимались вверх футов на 500. По северному склону хребта обильнее лежал вечный снег. Вид с перевала прекрасен… На севере, через щелевое отверстие, виднелись голубые ыоды обширного оз. Хара-нора. Снеговая цепь Да-сюэ-шаня отражала свои блестящие венцы в лоне вод.

Держа прежний курс, мы через 25 верст достигли южного берега озера. На обширной его поверхности катилась одна волна за другой. Пернатые странники издавали хлопотливые звуки; серые гуси, стая за стаей, уносились к югу. Давно ухо не слыхало могучего прибоя волн, производившего своеобразный гул. Особенно красиво было озеро вечером, при блеске луны, когда таинственно золотились перекаты волн. На севере матовая белизна снеговых громад завершала собою прелесть пустынной, оригинальной ночи…

Описание последнего. Оз. Хара-нор лежит в замкнутой котловине, близ подножья южной цепи Да-сюэ-шаня, на абсолютной высоте 13 280 футов. Очертание озера напоминает форму груши, обращенной тупым концом на запад, а острым на восток. В окружности оно достигает без малого 100 верст; наибольшая ширина — 20. Вследствие низменных, сравнительно, берегов, контур озера не особенно резкий, в особенности в южной части. Вода прозрачная, горько-солоноватая. Вблизи берегов озеро очень мелко. Здесь много островов и кос; те и другие служат местом отдыха пролетным птицам, которые большими стадами плавали в мелкой воде, отыскивая корм.

Реки, питающие озеро, в меньшинстве имели воду, в большинстве же пересохли. Растительность сосредоточивается в долинах рек. Соляные налеты по берегам редки и мало заметны. Согласно общему закону для озер нагорной Азии, этот бассейн также уменьшается в размерах. Древние берега отстоят до 100 сажен от нынешних; первые успели покрыться скудною растительностью, хотя сохранили свой характерный вид. Замерзает озеро, по словам проводника, в ноябре--декабре, в апреле же снова вскрывается.

На восточном берегу озера лежат барханы сыпучего песка, занимающие площадь по длине 30 и по ширине 10 верст. Высота серповидных барханов от 10 до 15 сажен; западные и северо-западные скаты их пологи и плотно прибиты; противоположные же — круты и рыхлы. Пьедесталом, песков служит щебне-галечник. Между барханами довольно часто встречаются озерки с соленой водой. У берегов последних растут камыши, а среди их шныряют креветы.

Обогнув озеро с запада, мы пришли на реку Салкэтын-гол и остановились в 7 верстах выше впадения ее в Хара-нор. Река бежит с севера, питаясь снегами Да-сюэ-шаня. По словам проводника, ущелье Салкэтын ведет через перевал того же имени в долину Сулей-хэ; наш же путь приходился немного западнее, через седловину цепи. Подъем к указанному месту отличный. Перевал Цзаирмыкэн-дабан имеет 15 000 футов абсолютной высоты и представляет относительно низкую глинисто-каменистую седловину. На север южная цепь круто падает. От ее вершин стремительно несутся ручьи и речки на дно общего ущелья Цзаирмык-гола, того самого, по которому мы следовали в предыдущий разъезд. Теперь, коснувшись этого района, мы связали свою съемку; кроме того, Цзаирмык-гол приводил к той части Сулей-хэ, откуда можно беспрепятственно проследить последнюю до ее истоков.

Вступив в бассейн Сулей-хэ, мы опять попали в прекрасный уголок. Холод сменился теплом, относительное бесплодие — роскошными травами, хотя осень и здесь уже предъявила свои права: растительность пожелтела, мелкие птички собрались в стада перед отлетом на юг. Река Цзаирмык-гол уже не бурлила грязными волнами, а спокойно катилась серебристой змейкой.

Ущелье Цзаирмык-гол на всем своем протяжении несет мягкий характер. Дно изобилует кустарниками, из которых преобладающим видом является облепиха; последняя, оригинально сплетаясь ковром, сплошь устилает береговую террасу; травянистая растительность взбегает по скатам гор довольно высоко. Затем венчают ущелье нависшие скалы. Голоса певчих птичек лились не переставая. Среди их, точно бабочка, порхал краснокрылый стенолаз, перелетая через ущелье.

Верхнее течение р. Сулей-хэ. При впадении Цзаирмык-гола в Сулей-хэ абсолютная высота нисходит до 11 550 футов; ширина долины простирается до 1 версты. Соединившись в одну реку, Сулей-хэ врывается в узкое ущелье, держась северо-западного направления. Общее протяжение этой реки достигает 650 верст. Половина этого протяжения составляет верхнее, горное течение, а другая — нижнее течение по равнине. Первые 200 верст река стремится на северо-запад по высокому плато, далее 150 верст несется на север, в ущельях, которые часто суживаются, и, наконец, последние 300 верст течет по равнине к западу.

От места впадения Цзаирмык-гола до истоков Сулей-хэ оставалось 100 верст. Означенное расстояние пройдено нами в три перехода. На этом протяжении река несется в широкой долине, заключенной среди обеих цепей Да-сюэ-шаня. Только первые 10 верст долина имеет пятиверстную ширину; на всем же остальном пространстве — около двадцати. У истоков реки цепи соединяются между собою. Южная в этом месте понижается^[144]; затем, через 20 верст, снова возрастает до страшной высоты. Эта, как бы отдельно выступающая снеговая громада, будучи поставлена на высокий пьедестал, кажется величественной. У туземцев означенная грандиозная, группа известна под названием Шаголин-намдзил. Она-то и дает начало Сулей-хэ на северном склоне, тогда как на южном находятся истоки Бухайн-гола. Что же касается низшей, северной цепи Да-сюэ-шаня, то она имеет более однообразный характер, хотя все-таки между снеговыми вершинами залегают седловины, через которые имеются проходы к реке Толай-гол, текущей к г. Су-чжоу. От подножья россыпей обеих цепей Да-сюэ-шаня сбегают луговые увалы в долину реки. Р. Сулей-хэ о это время несла свои прозрачные воды довольно плавно. С обеих цепей стремятся в нее горные речки; более обильные водою несутся с южных громадных снегов. По мере поднятия вверх, река беднеет водою; на втором переходе мы могли через нее переправиться; глубина не превышала 2—3 футов, ширина же реки все еще была 20—25 сажен. По сторонам выбегают ключи и лежат большие и малые озерки. Вперемежку с озерками разбросаны песчаные холмы; последние главным образом расположены на правом берегу реки и, в общем, напоминают харанорские барханы.

Растительность рассматриваемой нами части долины также не одинакова. Внизу она пышнее и представляет те же виды, которые замечены на Цзаирмык-голе. На самых истоках значительно беднее; здесь произрастает характерная представительница высот — тибетская осока и, кое-где, на южных скатах гор, крапива.

Животная жизнь богаче и разнообразнее; повсюду бродили стада диких яков, хуланов и антилоп-ада. Медведи, волки, корсаки, лисицы встречались также нередко. Зайцы выскакивали из-под лошадей на каждом шагу. Мой спутник Жаркой с одного места насчитывал их по 20—30 штук. Сурок показался только однажды и молчаливо исчез, — теперь настало время его зимней спячки. У корней низкорослых кустарников перебегали полевки. На открытых же глинистых площадях теснились миллионы пищух. Из птиц характерными представителями долины были сойка (Podoces humilis) и земляные вьюрки. В это осеннее время чаще встречались пролетные виды, которые держались по руслу реки и прилегающим озеркам. То были индейские и серые гуси, турпаны, утки-шилохвосты и чайки. Все эти пернатые пользовались здесь лишь временным отдыхом перед далеким путешествием на юг. По утрам усталые странники покоились на берегу реки: одни из них спали, спрятав под крыло голову; другие сторожили покой; некоторые хлопотливо перелетали из стороны в сторону.

Истоки Сулей-хэ дали в нашу коллекцию два отличных экземпляра медведей; здесь же была убита и белая медведица.

Река Толай-гол. 9 сентября, на восходе солнца, мы двинулись к перевалу северной цепи. В воздухе было свежо: желтовато-зеленая поверхность посеребрилась инеем. Подъем на перевал прекрасный: луговой, покатый; абсолютная высота его 13 500 футов. Снеговые вершины стоят вдали. Вид с перевала на обе долины чудесен, в особенности на Сулей-хэ. Вблизи, у подножья северной цепи, вьется лента реки; рассыпанные по ее берегам озерки блестят точно бриллианты; вдали же возвышается снеговая громада Шаголин-намдзил, ледяная диадема которой, убранная лучами солнца, казалась неподражаемой. К северу, в свою очередь, виднеется горная цепь; на высших вершинах ее лежал небольшими пятнами вечный снег. По дну долины несется р. Толай-гол, к которой мы и направились. Достигнув берегов этой реки, мы сделали привал. Река Толай-гол в своем верховье имеет направление с юго-востока на северо-запад и, подобно Сулей-хэ, течет в широкой долине. Высота истоков Толай-гол 13 550 футов над морем. Наш бивуак расположен у самых истоков реки.

Ранним утром в воздухе было тихо, свежо; лишь с поднятием дневного светила царившее безмолвие нарушилось: большие тибетские жаворонки, представители высоких долин Нань-шаня, громко разносили свою песнь.

Водораздел. На следующем переходе, пройдя 7 верст, мы уже были на водоразделе рек Толай-гола и Тэтунга, принадлежащего уже к бассейну Желтой реки. Водораздел представляет собою высокое плато, устланное «мото-шириком»; последний отливал желтым увядшим тоном. По этой растительной полосе масса больших и малых озер. На востоке вдаль протянулись соседние цепи гор, покрытые вечным снегом. Вблизи наблюдателю представляется нудная панорама невысоких гор, изрезанных капризными глубокими ущельями, по дну которых, точно змеи, извиваются прозрачные ручьи и речки.

Истоки Тэтунга. По одному из таких ущелий пролегал наш дальнейший путь. Ущелье заключает истоки Тэтунга, образующегося из потоков с северной и южной снеговых цепей, с которых ниспадают роскошные увалы альпийских лугов. Местами, на дне долин, виднелись еще зеленеющие лужайки, окрашенные голубыми цветами генциан. Днем на солнце летали бабочки, мухи, жуки; сурки по сторонам звонко свистели. Словом, природа на этих высотах еще бодрствовала, а не отходила ко сну, как это было на только что покинутом плато «мото-ширика».

Первый ночлег на Тэтунге мы имели вблизи золотых приисков, на которых работало 25 китайцев из Синина. Рабочие живут частью в землянках, частью в палатках; некоторые же просто в пещерах, устроенных под нависшими скалами. Говоря вообще, верховье Тэтунга, по всей вероятности, изобилует золотом, так как прибрежная, терраса, а нередко и ложе реки на значительном протяжении носят следы разработки. Судя по обросшим неровностям тех же береговых террас, можно думать, как давно происходит здесь добыча золота.

Благодаря присутствию людей в верховьях Тэтунга, нам удобно пройти по узким, глубоким ущельям, а также и без труда разыскать перевал. 11 сентября мы направились через северную цепь. Подъем и спуск перевала очень круты, но по умело проложенным тропинкам мы успешно перешли через снеговую цепь. Все соседние ущелья дики, извилисты, круты; вода стремительно несется, по временам низвергаясь каскадами. Через 14 верст мы достигли того места, где Тэтунг прорывает снеговую цепь, через которую мы только что перешли. Здесь мы разбили бивуак, чтобы обратно следовать уже через этот прорыв.

Возвращение. Желая познакомиться с верховьем описываемой реки, я налегке с проводником направился вниз по ее течению. Путь, как и прежде, шел на восток-юго-восток. Долина образуется снежными цепями гор. Через 20 верст в долину слева выходит ущелье, в котором течет многоводный приток. По слиянии с ним, река приняла солидные размеры: в ширину 20 сажен, при глубине 2—3 фута. Вода прозрачная, ложе каменистое, неширокое. По крутым скалам лепится древовидный можжевельник. Прочие кустарники пышно развернулись — облепиха доходит до четырех и более футов высоты. Увалы прикрыты роскошными травами. Места, куда ни взглянешь, просятся на снимок. Вверху — снега, скалы, россыпи, внизу — змейка чистейшей, как кристалл, воды; между ними волнистые увалы; по сторонам ручьев, изредка каскады, — все это сливается в общую гармонию, все это говорит о красоте Тэтунга.

Между тем запасы наши поистощились, животные, видимо, стали уставать, и я решил повернуть обратно, тем более, что до главного, бивуака по намеченному обратному пути предстояло пройти около 400 верст горами. Таким образом, отсюда до кумирни Чертынтон, через которую пролегал путь Н. М. Пржевальского, р. Тэтунг остается неисследованною европейскими путешественниками.

К вечеру того же дня вернулись на бивуак, где Жаркой, пользуясь свободным временем, привел в надлежащий вид две медвежы шкуры, а на следующее утро, пройдя через помянутый прорыв снеговой цепи, вступили в долину главнейшей ветви источников Тэтунга. Проследовав по этой реке вверх 15 верст, мы повернули к юго-западу — к южной снеговой цепи. Последняя, как сказано выше, составляет отрог горного узла Сулей-хэ. Вначале, с запада она тянется, почти не имея вечного снега, к востоку же от нашего прохода горы принимают мощный характер: там могучие льды ярко сияют на солнце, снежные поля величественны. Высота нашего перевала простиралась до 13 400 футов над уровнем океана. Отсюда к югу виднеется широкая долина, простирающаяся с запада на восток и ограниченная на юге хребтом, исходящим от группы Шаголин-намдзила. Спуск в эту долину ничтожный — менее сотни футов. Здесь мы попали опять на истоки одной из главных ветвей Бухайна.

Грандиозный ледник. Эта водная ветвь зарождается от крайнего могучего ледника снеговой группы Шаголин-намдзил и сразу несется большой рекой^[145] через озерное плато мото-ширика. Ледник этот резко бросается в глаза, поражая своею грандиозностью. Здесь, на месте, думалось мне, не найдет ли возможным совет Русского географического общества этот колоссальный ледник окрестить славным именем Пржевальского.

На истоках Бухайна снова встречены дикие яки и антилопы-ада. Их восточной границей географического распространения служит меридиан оз. Куку-нора.

Сделав диагональное пересечение описываемой долины, мы поднялись на невысокий перевал, абсолютная высота которого простирается до 13 500 футов; относительная не превосходит сотни футов. К юго-юго-западу снова виднеются горы; среди них несутся притоки Бухайна с той же снеговой группы Шаголин-памдзил. Спускаясь вниз, стоит только взглянуть к северо-западу, как глаз наблюдателя тотчас же невольно приковывается к одной из высочайших и характерных вершин этого горного массива. Могучая гора гордо возносит свою остроконечную коническую вершину в голубую высь. Словно исполин-страж смотрит она надменно по сторонам на нарожденные ею потоки^[146].

Горы, стоящие впереди, составляют непосредственное продолжение отрогов главной группы. Вначале их покрывает бедная растительность; по мере же понижения раскидываются богатые, приветливые лужайки. Зверей по-прежнему встречалось много, причем больше всех интересовали нас медведи. Следуя к одной из луговых площадок, где было намечено место бивуака, мы заметили там же пестрого мишку. Спустившись в русло реки, караван временно остановился, я же, поднявшись на увал, направился к зверю, который был усердно занят ловлей пищух. Подойдя на двести шагов, стреляю. Медведь упал. Я иду к нему; но едва успел сделать десяток шагов, как зверь, поднявшись на ноги, злобно бросился на меня с громким ревом; не добежав, примерно, сажен пять, пищухоед также быстро повернул обратно… Признаться, я ожидал от зверя большей решительности и хотел хоть с одним из них серьезнее побороться. В уходящего же от себя медведя как-то стыдно было и стрелять; только оригинальная окраска зверя заставила скорее покончить с ним. Медведь был убит на той луговинке, где мы рассчитывали остановиться, так что наша палатка и вообще весь маленький бивуак расположился рядом с трусливым пищухоедом^[147].

Верховье Бухайна. Отсюда невдалеке к юго-востоку зарождается один из главных данников Бухайна — Шина. Эта река имеет до 70 верст длины и течет в юго-западном направлении. В своем нижнем течении она имеет до 20 и более сажен ширины, при глубине 2—3 фута; круто падающее ложе каменисто; замечательно прозрачные воды то катятся широко и плавно, то несутся широкими перекатами. Ущелье узко и обставлено скалами. Растительность как травянистая, так и кустарная богата.

Тангуты. Здесь мы встретили первых кукунорских тангутов; эти номады живут в черных палатках; число последних 30; палатки стояли чаще по две, реже по одной, иногда небольшими группами. Тангутские жилища располагались и по главному ущелью, и по боковым. Вблизи их стойбищ бродили домашние животные, бараны, яки, лошади; по обилию скота можно было судить о благосостоянии кочевников.

Покидая последние стойбища тангутов, мы в то же время оставили и реку Шина; она впадает в главную ветвь Бухайна, который здесь нес значительно меньше воды. В месте слияния рек раскидывается порядочная долина, растительная и животная жизнь которой напоминает куку-норскую равнину. Здесь уже появляется антилопа Пржевальского (Gazeïla Przewalskii).

Отсюда мы направились вверх по правому притоку того же Бухайна — Хадир-голу. Этот последний, имея до 50 верст протяжения, нами пройден до истоков. Долина Хадир-гола узка; в нижнем течении она несет луговой характер; воды порядочно. По мере же поднятия вверх растительность беднеет и река становится маловодной.

Держа курс к северо-востоку, мы вскоре прибыли на верховье западного, последнего на нашем пути, данника Бухайна — Улан-энги-гола. Эта река зарождается в восточных снеговых горах хребта Гумбольдта, севернее Хадир-гола, от которого она отделяется цепью гор. Отсюда к северо-северо-западу открылись снеговые вершины Да-сюэ-шаня, у южного подножья которого волнуются воды Хара-нора. Бассейн этого озера граничит с бассейном Куку-нора плоскою возвышенностью, лежащею между хребтами Гумбольдта и Да-сюэ-шанем. Поднявшись на водораздел, мы увидели голубую поверхность знакомого нам озера. Туда несутся маленькие речки, среди постепенно понижающихся песчано-глинистых увалов. Изредка по их зеленевшим долинам блестят озерки.

Снова на озере Хара-норе. На другой день ранним утром мы уже были на восточном берегу Хара-нора; поздним же вечером, следуя по южному берегу, достигли того места, где впервые подошли к нему. Таким образом, озеро Хара-нор обойдено нами, за исключением лишь одного северного берега, определенного засечками.

Теперь нам оставалось недалеко и до главной стоянки. Мы двигались быстрее с каждым днем, но зато сильно уставали. Свою истомленную верховую лошадь я оставил на Бухайне, а потому несколько дней следовал частью пешком, частью верхом. Значительная же высота и сравнительно большие переходы дают себя чувствовать. В два последних дня мы одолели 70 верст, перейдя хребет Гумбольдта по перевалу Бухын-дабану, подымающемуся над морем на 14 600 футов и лежащему восточнее нашего прежнего прохода.

Вид родного бивуака. Наконец, открылась долина; на желтом фоне осенней растительности резко выделялись белые палатки русской экспедиции. Поодаль паслись караванные животные. Нетерпение росло, ноги забыли усталость. Мысленно уже давно среди своих товарищей… В. И. Роборовский вернулся раньше несколькими днями; его маршрут был короче. Моя же последняя поездка по Нань-шаню заняла 22 дня и представляет сомкнутую кривую в 770 верст, пройденную без дневок.

Заметка о погоде. Придерживаясь известной системы, заканчиваю и этот разъезд заметкой о погоде. Время, проведенное в отсутствии и стоянке на урочище Горбан-ангыр-голе, заняло почти весь сентябрь. Район поездки обнимал высоко (10—15 тысяч) поднятую местность над уровнем моря. Погода характеризуется сравнительной ясностью неба, бедностью атмосферных осадков, довольно низкой температурой ночью и высокой днем.

В первой трети месяца день начинался тихим и ясным утром, что продолжалось часов до 10, редко до полудня. К этому времени уже появлялись облака вместе с ветром, обыкновенно юго-западным. Напряженность ветра и облачность достигали своего максимума к закату солнца, когда ветер принимал размеры шторма, а небо совершенно заволакивалось облаками. Иногда же ветер совершенно стихал и небо открывалось. Температура ночью спускалась, в среднем, ниже нуля, до — 10,0° С. По утрам земля серебрилась инеем; речки и озерки сковывались льдом. Вторая треть месяца была облачнее; изредка случались атмосферные осадки. Начало последней трети походило на вторую. По вечерам на востоке появлялась зарница.

Наибольшие и наименьшие показания термометра были следующие: в 7 часов утра +5,8°, —14,7°; в 1 час дня +24,0°, +7,5° и в 9 часов вечера +7,5°, —3,0° С.

Итак, закончились наши исследования Нань-шаня. Дни на главном бивуаке потекли однообразно. Добытое в экскурсиях приводилось в порядок. В то же время готовились к выступлению в Курлыкскую равнину. Курлыкский бэйсе (князь) уже присылал своих чиновников приветствовать нашу экспедицию.

Путь до Курлыка. 27 сентября экспедиция выступила в путь, держа курс на юго-юго-запад. На пути высится Южно-кукунорский хребет, разделяемый рекою Балгын-голом, текущим в Курлыкские озера, на две параллельные ветви. Хребет весьма богат растительностью и животною жизнью. Перевалы обеих ветвей Южно-кукунорского хребта весьма удобны С последнего на юго-запад открылось взору одно из Курлыкских озер. Над Цайдамом висела пыльная дымка, хотя северная ограда Тибета — хребет Бурхан-Будда — обрисовывалась довольно ясно. Спустившись с перевала на первую луговую площадку, экспедиция разбила бивуак.

Расставаясь с горами надолго, мы (я и препаратор) устроили охоту за уларами. Эти большие птицы или громко свистели в скалах, или тихо кормились неподалеку от нашего бивуака. Стоило только подняться на боковой увал, одетый луговой растительностью, как уже в разных местах показывались желанные птицы. Улары большею частью держались в расщелинах гор, где тихо расхаживали целыми выводками. В один час охотничьей экскурсии мы вдвоем убили их восемь штук. По возвращении на бивуак, попив чаю и уложив добытых птиц, мы снова отправились на противоположную сторону ущелья. Здесь в большем количестве держались крупные улары (Megaloperdix Koslowi); тибетских представителей было меньше. Огромные красивые птицы, подобно прежним, держались многочисленными семьями. Соблюдение величайшей осторожности, необходимой вообще при охотах за этими птицами, было здесь излишне; улары тихо кормились и были беззаботны. В полчаса времени лежало в ряд 11 уларов, один другого лучше. В этот счастливый день лично я убил 10 уларов… Большие взяты все 11; из тибетских же отобраны четыре лучших экземпляра. Словом, коллекция пополнилась 15 интересными экземплярами, которые значительно украсили ее.

Невиданный и неслыханный случай в истории наших путешествий. Как бы порадовался незабвенный учитель, Н. М. Пржевальский, такому обилию двух пернатых представителей Нань-шаня и как часто, в минуты досуга, вспоминал бы он такую оригинальную и баснословную охоту. Горы, широкий горизонт, отличная стоянка, обилие птиц и зверей вдохновили бы поэтическую душу, любителя природы к воспроизведению лучших и блестящих страниц, которыми украшены его описания путешествий.

Опускаясь в Курлыкскую равнину, мы ощущали все большее и большее тепло. С последних горных скатов, на которых виднелись отдельные деревья можжевельника и блестела желтоватая увядающая луговая растительность, мы увидели два озера. Северное, Курлык-нор, отливало серебристым цветом, ровным и гладким; тогда как южное, Тосо-вор, — темно-голубым, слегка переливающимся от напора ветра. Еще дальше, и мы были на равнине. Вместо луговой растительности — пыль, поднимаемая ветром и носящаяся в воздухе. Вместо голубого неба и яркого солнца--мутная дымка и тусклый диск дневного светила.

Пролет в сентябре. Список пролетных птиц за сентябрь месяц так же не богат, как и за август; количества же некоторых из них, в особенности крупных плавающих и голенастых, было значительно больше, чем в минувшие наблюдения, а потому пролет описываемого месяца казался более оживленным и богатым.

2 сентября в тихую ночь оставляли Хара-нор серые гуси (Anser cinereus); 6-го летели стадами, до сотни, скворцы розовые (Pastor roseus); 7-го серые журавли (Grus cinerea), сарычи (Archibuteo strophiatus); 8-го утки-шилохвосты (Dafila acuta); 9-го одновременно наблюдались скопа речная {Pandion Haliaëtus), баклан большой (Phalacrocorax carbo), чайка-рыболов (Larm ichthyaëtus), утка-кряква (Anas boshas) и зуек морской (Charadrius с antianus).

11 сентября замечен скворец обыкновенный (Sturnus vulgaris); 13-го овсянка (Emberiza Godlewskii); 15-го лунь полевой (Circus cyaneus); 17-го пеночка (Phylloscopus); 20-го при оз. Хара-нор держался у берега плавунчик круглоносый (Phalaropus hyperboreus) и пролетала над голубыми волнами чайка (Larus ridibundus).

21-го продолжали усиленно лететь крупные плавающие и голенастые, показанные в списке; 26-го дрозд рыжегорлый (Turdus ruficollis); 27-го жаворонок (Alauda); 28—30-го журавль черношейный (Grus nigricollis), гусь серый и, наконец, лебедь (Cygnus), почитаемый туземцами Центральной Азии за священную птицу.

Утром 1 октября экспедиция, переправившись через реку Баин-гол, расположилась бивуаком на ее левом берегу. В этой долине было значительно отраднее. Здесь собралось много пролетных птиц. В тихую, ясную ночь они уносились к югу.

В Курлыке экспедиция должна была простоять продолжительное время, необходимое на устройство склада и снаряжение нового каравана из вьючных яков для путешествия в Сы-чуань.

Знакомство с Курлыкскими озерами. Тем временем я совершил поездку для съемки Курлыкских озер. С этой целью 6 октября я покинул бивуак. На этот раз меня сопровождал вахмистр отряда Иванов; вьюки — на верблюдах, сами — на лошадях. Проводником служил местный монгол.

Проверив снаряжение, мы быстро двинулись вперед на северо-запад. Первоначальный путь шел правым берегом Баин-гола, который через 7 верст впадает в озеро Курлык-нор с восточной стороны. Означенная река в своем нижнем течении направляется с юго-востока на северо-запад. Вода пресная и довольно чистая, но непрозрачная; ложе окаймлено низменными берегами. Ширина реки 15, редко — 20 сажен. В летнее время значительная часть влаги заливает левый берег, покрытый высокими камышами; с правого же, местами несколько возвышенного, берега подходит кустарник хармык, обрамляющий озеро широкой полосой. На севере горизонт преграждается пустынным горным кряжем, протянувшимся в юго-восточном направлении.

При впадении в озеро Баин-гол расширяется; от устья этой реки тянутся отмели. Всюду виднелись пролетные пернатые, тут были: лебеди, гуси, турпуны, крохали, чайки, несколько видов уток; иные стада перелетали с одной стороны озера на другую, некоторые, высоко поднявшись в воздух, хлопотливо направлялись к югу; треты мирно отдыхали по отмелям озера. Голоса птиц, раздавались везде; вдали и вблизи, низко и высоко; тепло, простор, обилие пищи — вот причины, по которым странники мало думали об отлете.

С вечерней зарей я расположился для отдыха на западном берегу Курлык-нора, с утренней же — снова пустился в путь. Воздух был напоен ночной влажной свежестью. Испуганные стада птиц с шумом вылетали, из соседних камышей, перемещаясь на открытые воды. Издалека приносились к нам мелодичные голоса черношейных журавлей; порою вблизи кричали лысухи. Вскоре затем взошло и солнце; прекрасен был восход над поверхностью озера: облака, словно горящие на огне, казалось, утопали в волнах Курлык-нора. Немного пройдя, переправились чрез проток, соединяющий северное озеро с южным. Дальнейший путь пролегал возвышенностью или перешейком озер. В юго-восточном углу северного озера, где выбегает прозрачный ключ, мы временно остановились. Озеро Курлык-нор было обойдено в полтора перехода. Несколько дольше, но таким же образом, мы обогнули и южное озеро. 8 октября, в 5 часов вечера, наш бивуак уже стоял на северо-западном заливе оз. Тосо-нора. В тиши залива, при устье протока, плавала масса птиц, которые часто перелетали, резко взмахивая крыльями, с северного озера на южное и обратно.

Отсюда же мы любовались заревом степного пожара^[148]. Великолепен вид его. На общем темном фоне резко выделялся красно-золотистый отблеск, порою закрываемый клубами дыма. Огненные языки, подымаясь высоко от земли, исчезали бесследно в выси. Вокруг пожара был заметен особенный свет, который, по мере удаления от огня, принимал мрачную, фантастическую окраску. В воздухе стоял страшный шум от горящих камышей. Местные кочевники, спасаясь от огня, торопливо бежали на глинистые площади. Пролетные птицы также волновались, по сторонам неслись их тревожные голоса; некоторые стаи залетали в область дыма и, как угорелые, мчались оттуда куда попало. На следующий день густой дым окутал окрестность: дышалось тяжело; солнце светило в виде бледного диска.

В это время мы уже следовали вверх по течению протока, соединяющего озера. Этот последний выбегает из юго-западного угла Курлык-нора, впадая в северо-западный залив Тосо-нора. Направление протока посредине изменяется из юго-западного в юго-восточное, в первой половине вода несется стремительно по галечному ложу, во второй — тихо струится по глинистому; ширина на всем пространстве одинакова — 20 сажен, при глубине в единственном месте брода 2—3 фута.

Переправившись через проток, мы двигались прежней дорогой до ключа Сэйн-намык. По всей южной окраине Курлык-нора держалось много птиц. Из них самым интересным был черношейяый журавль (Grus nigricollis), найденный и описанный H. M. Пржевальским в его первое путешествие по Нагорной Азии. В нынешнее странствование мы увидели этих птиц в первый раз. Подобно другим болотным обитателям, журавли были весьма доверчивы, и держались чаще парами, реже по 3—4 особи вместе. Верхом, на лошади я подъезжал к ним на выстрел дробью: таким образом добыл три роскошных экземпляра. Испытав преследование, журавли уже издали поднимали головы, зорко следя за охотником; за 200—300 шагов они издавали крик, затем, разбежавшись по земле и тяжело взмахивая крыльями, перемещались в безопасное место. Осиротелые птенцы держались или вблизи того места, где погибли их родители, или же, если охотник не удалился, поодаль. Отлетные стайки журавлей состояли из 10 и самое большое из 12 особей, по крайней мере, по нашим наблюдениям. На соседние болота черношейные журавли прилетали по Баин-голу и обыкновенно но утрам. Радостно кричали, они, завидев удобное место отдохновения, и медленно, склоняясь дугою, опускались на землю.

Поохотившись за журавлями, мы направились к бивуаку. Путь проходил восточной окраиной камышей, среди которых синеющий дымок выдавал присутствие жилищ номадов. В полдень мы уже были среди экспедиционной семьи.

Курлык-нор. Оз. Курлык-нор лежит на Курлыкской равнине неподалеку от подножья Южно-кукунорских гор. Абсолютная высота этой равнины 9170 футов. Окружность пресноводного озера — 33 версты. Цвет воды сероватый. Низкие берега обильно поросли камышом; более возвышенные — хармыком. Глубина озера только в северо- и юго-западном углах порядочная — 4—6 сажен, на всем же остальном пространстве — незначительная. Озеро питает р. Баин-гол, получающая начало в снеговых горах Нань-шаня; прорвав Южно-кукунорский хребет, она вливается в озеро с востока. С северо-запада течет Балгын-гол, но его воды поглощаются пашнями курлыкских монголов. В юго-восточном углу озеро переходит в обширное болото, покрытое высокими камышами. Сюда на зиму собираются монголы. Южной границей Курлык-нора служит песчано-каменистая возвышенность, прорезаемая протоком вод из северного озера в южное, т. е. в Тосо-нор.

Тосо-нор. Последнее, занимая площадь, вдвое большую, нежели Курлык-нор, не имеет стока и потому содержит горько-соленую воду. Песчано-глинистые берега озера местами значительно возвышены и причудливо изрезаны заливами. В северной и южной частях озера находятся небольшие, но возвышенные острова. Глубина описываемого озера много превосходит глубину северного. Рыбы нет. Цвет водной поверхности темно-голубой, что особенно красиво при сероватом фоне окрестности. Там и сям по Тосо-нору виднелись лебеди, качаемые, темно-голубыми волнами.

По берегам озера во многих местах имеются молельные «обо». Самое главное на северном — «Цаган-обо» — находится на высокой горе, круто ниспадающей к озеру. С этой высшей точки открывается превосходный вид на всю озерную поверхность Тосо-нора. Воображение монголов создало мифических животных, обитающих в озере. Впрочем, по рассказам, много лет прошло со времени последних их явлений людям.

Окрестность Тосо-нора печальна. Изредка на низкой террасе стелется камыш; на более возвышенных местах растут гребенщик и хармык; несколько чаще встречается саксаул. Животная жизнь также бедна; из млекопитающих замечены следующие виды: харасульта, лисица, заяц и тушканчик; представителями пернатых являются: саксаульная сойка, горная чечетка и два вида жаворонков (Otocorys albigula, Alaudula Seebohmi).

Последние пролетные птицы. 3 октября замечены при Баин-голе запоздавшие пролетные: цапля серая (Ardea cinerea), шеврица (Anthus spinoleita), летевшая стайками вместе с белыми плисицами; тогда же был наблюдаем дважды, одиночками, чеккан (Saxicola); на воде держался стайкой крохаль большой (Mergus mergauser); 6-го на Курлык-норе, помимо указанных птиц, было много уток-нырков (Fuligula rufina, F. ferina, Nyroca ferruginea), камышница зеленоногая (Gallinula chloropus); 7-го периодически днем несся к югу стайками стриж башенный (Cypselus apus). В то же время стада гусей и уток прибывали с севера и оставались некоторое время в Курлыке на смену уносившимся к югу.

12 октября летела шилоклювка (Recurvirostra avocetta); этот вид может собою закончить — если не считать слишком запоздавшего появления плисицы (Motacilla baicalensis), отмеченной в журнале 30 октября, — небольшой список пролетных птиц за минувшую осень. Теперь попадались те немногие виды их, которые по какой-либо причине остались здесь на зимовку, держась на болотах, где местами встречаются незамерзающие в течение всей зимы ключи.

Глава восьмая ОЧЕРК ПУТИ ОТ КУРЛЫКА К ЖЕЛТОЙ РЕКЕ И ОБРАТНО

Оставление Курлыка. До Курлыка, или северо-восточного угла Цайдама, окруженного горами и высотами и представляющего как бы мелководную бухту, или залив, древнего водоема, экспедиция двигалась верблюжым караваном; ее главные члены, хотя и уезжали в сторону от общего пути, но периодически снова собирались и, снова следовали одним отрядом. Теперь же, с приходом в монгольское княжество Курлык, период рекогносцировок должен был временно замениться более легкой одиночной экскурсией, так как выполнение дальнейшего плана экспедиции лежало в местности, носившей более дикий характер.

Курлыкский бэйсе предложил экспедиции свои услуги отводом в крепости достаточного помещения для ее багажа и разрешил пастьбу экспедиционных верблюдов в лучших местах его владений, лошадей же — сдать в княжеский табун, под непосредственное наблюдение конюхов бэйсе. При имуществе экспедиции оставлены были четыре казака^[149], из которых один, Ворошилов, был назначен старшим. Всевозможные хлопоты по снаряжению в Сы-чунь, а главное болезнь В. И. Роборовского, замедлили наше выступление до 1 декабря, когда экспедиция могла оставить Курлык. В означенный день караван, состоящий из 19 вьючных домашних яков и 10 верховых лошадей, на которых ехало восемь участников Тибетской экспедиции, направился в далекий и малоизвестный путь…

Путь до хырмы Шан-рди. Первые дни по Курлык-Цайдаму экспедиция двигалась медленно, держа курс к юго-юго-востоку; новые караванные животные, с которыми мы никогда раньше не путешествовали, оказались гораздо непокорнее верблюдов. Между тем необходимо было пройти пустыню в три перехода, делая ежедневно более 20 верст, на что с яками требовалось от 7 до 8 часов, или, другими словами, на передвижение уходил весь короткий зимний день. Вся пройденная местность состояла из совершенно голых лёссовых и галечных площадей; местами залегал песчанистый солончак, на котором росли кое-где кусты саксаула. Кругом было тихо; только изредка раздавалось трещание сойки (Podoces Hendersoni) да слабоватый писк жаворонков (Otocorys albigula). Погода за это время стояла довольно порядочная. Днем на солнце было тепло, ночные же морозы достигали —20° и более. Земная поверхность была свободна от снега; он встречался только в выемках, куда не заглядывали лучи солнца.

Р. Баин-гол^[150], на которую мы вышли, вытекает из озера Тосо-нор, лежащего в окрайних к Цайдаму тибетских горах. В своем горном течении она носит название Еграй-гол. По выходе из гор Еграй-гол скрывается под землей и только через 20—30 верст выходит снова на поверхность, уже под именем Баин-гола. Вступив в равнину южного Цайдама, описываемая река течет здесь около 250 верст в северо-западном направлении и впадает в мелководное соленое озеро.

В том месте, где мы вышли на Баин-гол, река эта состоит из двух рукавов, текущих в расстоянии около двух верст один от другого. Северный рукав, второстепенный, имел по ледяной поверхности 12—15 сажен ширины, тогда как главная водная ветвь достигала 100—150 сажен.

Берега Баин-гола довольно густо поросли кустарниками, среди которых преобладают хармык (Nitraria Schoberi) и гребенщик (Tamarix Pallasii); в меньшем гораздо количестве встречается сугак (Lycium ruthenicum, реже L. turcomanicum) и кое-где кендырь (Apocynum venetum); из трав, кроме нескольких злаков, здесь часто попадаются касатик (Iris) и Salsola sphaerophyza. В числе птиц на Баин-голе впервые теперь нам встретился цайдамский фазан, найденный H. M. Пржевальским еще в 1872 г. и описанный им под именем Phasianus Vlangalii; кроме того, из оседлых видов встречались: сойка (Rhopophilus albosuperciliaris) и уже указанный жаворонок; сюда же залетали из гор гриф-монах (Vultur monachus) и бородач-ягнятник (Gypaëtus barbatus) в надежде поживиться добычей.

Из зверей мы нашли на Баин-голе антилоп харасульт, волков, издававших по ночам громкое завывание, лисиц и зайцев.

Стойбища монголов расположены по среднему течению Баин-гола. Эти кочевники, из боязни тангут, производящих разбойничы набеги на Цайдам, держатся здесь сосредоточенно. Вблизи ставки монгольского князя, Барун-засака, на одном из ключей экспедиция устроила дневку. В день нашего прихода, этот местный правитель явился первым с визитом. Будучи старыми его знакомыми, мы встретились с ним по-приятельски.

Пользуясь прекрасной погодой и свободным временем, я уехал на охоту за фазанами, которые ютились по камышам болот, отстоящих в 5 верстах от бивуака. Днем на солнце было настолько тепло, что ледяной покров таял. По открытым водным площадкам плавали утки-кряквы, крохали; вблизи берегов летали щеврицы и бекасы: там и сям над желтым фоном камыша, отливая своей матовой белизной, проносились белые цапли и лебеди.

Из рыб цайдамских речек и ключей добыты Nemachilus и Schizothorax.

Настреляв фазанов, я на другой день к полудню вернулся на бивуак.

Дальнейший путь экспедиции шел в том же юго-восточном направлении к хырме (крепость) Шан-рди. Р. Баин-гол приходилась севернее. Покинув орошаемую ею полосу, мы: вступили в каменистую равнину и на третий день, по выступлении от ставки Барун-засака, прибыли в Шан-рди.

С приходом экспедиции в означенную хырму, наши яки заболели «ха-сой». Это обстоятельство задержало выступление до конца декабря. Болезнь животных выражалась выделением из рта вонючей слюны и слабостью ног, отчего яки большую часть времени лежали. Такое состояние продолжается около недели, после чего отпадают копыта. Болезнь переходит постепенно на всех яков каравана. По совету монголов, мы лечили своих заболевших животных заячьим супом. Это лекарство нам рекомендовали и цайдамцы во время последнего путешествия H. M. Пржевальского, когда той же болезни подверглись верблюды^[151]. В скором времени мы должны были заменить тяжело переболевших яков «хайныками»^[152], которые значительно выносливее и лучше в движении, но и ценятся много дороже яков.

Отсюда, собственно говоря, и начинался наш горный путь.

Общая характеристика северо-восточной части Тибетского нагорья. Вот общая характеристика той части Тибетского нагорья, в которой нами проведено более двух месяцев в пути к извилине Желтой реки, у восточного склона величественной снеговой громады Амнэ-мачин. Рассматриваемое нагорье лежит на границе сурового Тибета, отличающегося сравнительным бесплодием, мягким доступным характером хребтов и междугорных долин, и восточной его окраины, где уже господствуют резко выраженные альпийские формы, т. е. вечные снега, скалы, россыпи и глубоко врезанные узкие ущелья, по дну которых шумно несутся ручьи и речки, окаймленные характерной растительностью. С увеличением глубины балок и улучшением растительного царства улучшается и животная жизнь, смягчается и климат, а вместе с тем увеличивается и плотность населения. Кочевники то теснятся в живописных ущельях, то широко размещаются на высоком луговом плато или в альпах, откуда берут начало глубокие ущелья. Тангуту и его стадам, состоящим из баранов, яков, хайныков и лошадей, горы — родная стихия. В глубине гор они все родились, живут, никогда не спускаясь в низкие культурные долины, в глубине гор они и помирают. Только тангут-тибетец, возросший в разреженном воздухе, по соседству со снегами и скалами, может постоянно жить и довольствоваться в этой высокой стране. Угрюмая природа и тяжелая борьба за существование наложили особый отпечаток на грубое, почти не знающее улыбки, лицо тангута…

Особенно недоступны тангуты-голыки, которые со времени предпоследнего дунганского восстания оставили Сычуань и перешли в извилину Желтой реки, заняв горы Амнэ-мачин, обеспечивающие им полную изолированность. Эти тибетцы номинально подчинены Китаю, фактически же никому; они управляются собственным наследственным князем и имеют родовых старшин. «До последнего времени, лет 25—30 тому назад, голыки признавали духовное владычество Далай-ламы, хотя имели собственных лам. Несколько же лет тому назад, у них народился свой Далай-лама, вследствие чего произошел раскол. Усмирять этих раскольников, а кстати подчинить непокорное племя своей власти, пытались китайские войска из г. Хо-чжеу, но безуспешно. По образу жизни и обстановке голыки не отличаются от тангутов-кам; сходствуют с ними также и по своему наружному виду, но отличаются несколько своим наречием от куку-норских тангутов…»^[153].

Теперь перейдем к более детальному рассмотрению посещенной нами части Тибетского нагорья.

Более подробное рассмотрение посещенной нами части Тибета.

Лабиринт гор, протянувшийся в длину от северо-запада к юго-востоку на 300—400 верст, а в ширину наполовину меньше, образуется, главным образом, из двух горных цепей — Бурхан-Будда и Амнэ-мачин^[154]. Между ними в широкой возвышенной долине покоятся темно-голубые воды оз. Тосо-нора. Несколько южнее этого обширного водоема находится водораздел вод внутреннего (Цайдамского) и внешнего (Желтой реки) бассейнов. Южная часть этого угла Тибета опоясывается характерным полукольцом, составляющим еще до сих пор никем не исследованную извилину Желтой реки. Северная же часть, наоборот, имеет дугообразную выемку, некогда бывшую заливом моря, покрывавшего Цайдам. К стороне последнего тибетская ограда круто ниспадает, развиваясь крупными альпийскими формами.

Западная, более возвышенная, часть всей описываемой страны несет характер, общий Тибету; здесь горы спускаются сравнительно полого, незаметно переходя в волнистое плоскогорье; долины, и их реки доступны; растительная и животная жизнь однообразнее. Человек здесь бывает только периодически, да и то в образе охотника, разбойника или искателя золота.

На нашем пути эта часть гор на северных склонах была местами покрыта густым лесом древовидного можжевельника (Juniperus pseudosabina), местами же в горных лощинах произрастал низкорослый тальник, сплошными зарослями; травянистая растительность сопутствовала нам повсюду, в особенности в долинах рек и речек, где, кроме того, преобладающими формами были гребенщик и мирикария.

Животная жизнь в этой стране состоит из следующих млекопитающих: дикий як, хулан, аргали, антилопа-ада, волк, лисица (Canis vulpes, С. Ekloni), медведь, предававшийся зимней спячке; цэбер, или альпийский волк (Cuon alpinus); из грызунов, также частью уснувших на зиму, помимо зайцев, скрывавшихся большею частью в пребрежных зарослях, теснились везде на луговом плато пищухи (Lagomys melonostomus) и кое-где попадались Microtus. Вместе с зверями появились и птицы, свойственные высокому нагорью: сойка (Podoces humilis), земляной вьюрок (Pyrgilauda rificollis), клушица (Pyrrhocorax graculus), державшаяся огромными стадами и громко разносившая по сторонам свои крики; ворон (Corvus corax), сарыч (Buteo) и сокол Гендерсона (Falco Hendersoni); последние два вида усиленно преследовали пищух. В более низких и защищенных долинах, по речкам, ютилась водяная оляпка (Cinclus sordidus, С. cashmeriensis), на соседних скалах держался кэкэлик (Caccabis chukar), а в прибрежных зарослях серая куропатка (Perdix dahurica), фруктоед (Carpodacus Severtzowi) и завирушка (Accentor fulvescens); по болотистым луговым площадкам вспархивали большие (Melanocorypha maxima) и чернолобые жаворонки (Otocorys Elwesi).

В таких местах на второстепенных ручьях, бывших, несмотря на зимнее время, без ледяного покрова, добыто два вида рыб Diptychus и Nemachilus.

Восточная, или, точнее, юго-восточная часть рассматриваемых гор, заполняющих собою с этой стороны, как замечено выше, извилину Желтой реки, принадлежит главным образом; снеговому хребту Амнэ-мачин и лишь отчасти продолжению Бурхан-Будда или его системе. Главный массив, по всему вероятию, простирается с северо-запада на юго-восток, резко выделяясь из всей своей группы высокою белою стеною. Средняя из седых вершин этой священной цепи особенно недосягаемо поднята вверх и своей общей конфигурацией напоминает главную вершину. Шатолин-намдзила в Нань-шане. Как там, так и здесь могучие пики представляются стражами, смотрящими по сторонам на зарожденные потоки.

От восточной окраины высокой стены Амнэ-мачина спускается ледник до самого перевала — Мджугди-ла, свыше 15 000 футов абс. высоты, представляющего соединительный луч главного хребта с одним из второстепенных — Гайярэ. Означенный ледник плоский, с легким наклоном к востоку и югу; к северу он ниспадает круто. Ледник был покрыт чистым блестящим снегом. У своего основания он имеет линейные шрамы от действия движущихся камней; с северной же стороны, кроме того, заметны выдутия. Белое поле на востоке граничит мореною, протянувшеюся грандиозным каменным валом. Летом у подножья ледника низвергаются каскады; в наше же там пребывание они представляли ледяные толщи. Только значительно ниже из-под толстого ледяного покрова шумно неслась серебристая влага.

Ущелья, сбегавшие от восточной части Амнэ-мачина, резко отличались во всех отношениях от ущелий внутреннего Тибетского нагорья. Ниже я целиком привожу выписку из своих путевых заметок, касающихся описания Амнэ-мачина. Ущелье, по которому мы прошли от перевала к юго-востоку 25 верст, понизилось до 12 000 футов, т. е. почти на версту по вертикали. Здесь, между прочим, устье другого ущелья — Юнги-чюнак. Направление последнего простирается к юго-западу, вглубь Амнэ-мачина, куда мы и направили свои дальнейшие шаги. Пройдя несколько верст по глубокому живописному ущелью и поднявшись на одну из луговых террас, экспедиции расположилась бивуаком. В таком прекрасном месте, богатом животной жизнью и красотой картин природы, решено было пробыть два дня.

Ущелье Юнги-чюнак, по каменистому дну которого шумно бегут воды реки Дэйб-чю, берет свое начало в 20 верстах — у перевала через хребет Амнэ-мачин — Мцый-Гунтук. На всем означенном протяжении описываемое ущелье глубокое, дикое, извилистое. По сторонам: высятся гигантские горы, густо прикрытые Juniperus pseudosabina и сплошными зарослями тальника и других кустарников. Из соседних лощин круто ниспадали обледенелые ручьи. Среди лесов ущелья пролегает тропинка, которая, как змея, вьется по крутым откосам гор; порою она высоко подымается вверх и лепится там по карнизам, и висячим мостам; затем отлого или круто сбегает вниз на дно ущелья. Сколько чудных картин путешественник видит по сторонам, пробираясь в этих местах. Внизу блестит река, по бокам: подымаются скалы, убранные зеленым лесом, на фоне последнего блестят серебристые каскады; выше — россыпи и дикий гребень, на котором нанизано несколько снеговых шапок. Под сенью растительности, или на открытых лужайках, вблизи шумящих вод, таятся или свободно разгуливают пернатые обитатели. Из них первое место занимает, конечно, ушастый фазан (Crossoptilon auritum), который был замечен при самом входе в ущелье и который здесь очень распространен.

В первый же день прихода в ущелье, я отправился на охоту за голубыми фазанами. Здесь они, никогда и никем не преследуемые, были довольно смелы и не боялись охотника. Тем не менее, высмотрев первое стадо и удобно поместившись на скале, я долго любовался этими прекрасными птицами. Удивительно красивы они на свободе: нарядные голова и хвост, голубое оперение, гордая походка и нежное ухаживание друг за другом невольно приковывают взор наблюдателя и отдаляют минуты выстрелов^[155]. Наконец, охотничья страсть, главным же образом желание пополнить коллекцию, выводят из нерешительности. В две-три охоты я убил 10 отличных экземпляров, пополнивших нашу орнитологическую добычу. Список последней увеличился вообще за время, проведенное в этом, оживленном ущелье. Тут были: красные вьюрки (Carpodacus dubius, С. pulcherrimus), завирушки (Accentor erythropygius, A. fulvescens, Prunella rubeculoides), маленькие синички (Leptopoecile Sophiae, Poecile affinis), дрозд Кесслера (Merula Kesderi). Все эти птички громко и нежно лили свои звуки в чаще кустарников. Высоко у скал проносились дубоносы (Pycnorhamphus carneipes) и мелодично свистели в воздухе. На местах старых стойбищ копались каменные и белоспинные голуби (Columba rupestris и С. leuconota), красноклювые и желтоклювые клушицы (Pyrrhocoras graculus и P. alpinus), вьюрки (Pyrgilauda ruficollis, Leucosiicte haematopygia), сойка (Podoces humilis) и др. С россыпей верхнего пояса гор доносились громкие голоса уларов (Megaloperdix tibetanus). Могучие пернатые — грифы (монах, снежный) и бородач-ягнятник (Vultur monachus, Gyps himalayensis и Gypaëtus barbatus) — заканчивают собою поверхностный список пернатого царства.

Из зверей, по словам местных тавгутов, в ущелье держатся: марал, кабарга, барс, волк, рысь, заяц, хорек, пищуха и более мелкие грызуны.

В боковых ущельях находятся небольшие молельни и жилища тибетских лам. В передний путь мы здесь никого не встречали; на обратном же, и то случайно, экскурсируя в горах, столкнулись с ламами-пустынниками. Последние заявили, что здесь святые места и стрелять нельзя. Их просьба была в точности исполнена, тем более, что к тому времени мы уже успели собрать почти всех птиц, представлявших интерес для коллекции. На верховье Дейб-чю стоит кумирня в плавном ущелье. Служители ее видели наш проходящий караван, но на бивуак не приходили.

Вообще надо заметить, что горы Амнэ-мачин богаты всякого рода святынями. Многие богомольцы, даже женщины, предпринимают сюда паломничество, совершая обход этого священного хребта. Где-то во льдах таится монастырь влиятельного ламы. На возвышенных ступенях к небу человек может отдаться, в полном уединении, глубокому религиозному чувству. Только в таких местах — вдали от сует мира — и можно пребывать аскету!

Казалось бы здесь, в стране монастырей и их служителей-лам, которым религией запрещено убивать даже паразитов на собственном теле, не говоря уже про более высшие животные твари, и можно было рассчитывать европейцу на лучшие мирные условия поездки по стране и знакомства с нею. На деле же выходит обратное. Нигде мы не берегли себя так, как здесь, нигде не старались так глубоко изучить народ, его дикие привычки, чтобы путем дружбы расположить номадов в свою сторону; нигде мы так дорого не платили за все, как здесь, и нигде больше так не обманывали нас, как здесь, в этом священном углу, где на каждом шагу молящиеся, громко взывающие, при посредстве труб, морских раковин и барабанов, к богу о всех мелочах жизни номада, с включением даже божьего благословения на успех при открытом, с оружием в руках, грабительстве.

Осложнение болезни В. И. Роборовского. Ко всем невзгодам зимнего тибетского путешествия, нежданно-негаданно обрушилось на экспедицию великое горе. В ночь на 28 января, в ущелье Юнги-чюнык В. И. Роборовский внезапно заболел, будучи поражен параличом. Нечего говорить, как печально подобное обстоятельство вообще в путешествии, в особенности же в глубине негостеприимного Тибета, тем более, что оно вызывало неожиданный крутой поворот по старым следам, не дойдя до Желтой реки, куда мы так стремились, всего 5—7 переходов. Казалось, против нас восстали и природа, и люди! Последние, конечно, пользуясь нашим удрученным состоянием…

Наше обратное движение. На девятый день невольной стоянки караван потянулся вниз по живописному ущелью. Бедный товарищ двигался пешком по льду реки, будучи поддерживаем урядником Байковым; сидеть на лошади больной не мог; идти по горам, по которым ведут головокружительные тропинки, также. Первое время В. И. Робровский сильно уставал, и мы с большим трудом в три перехода пришли на то место ущелья, где еще недавно с таким удовольствием! провели два дня. Здесь устроили снова дневку. Из всей зимней экскурсии ущелье Юнги-чюнык было самым интересным уголком. К сожалению, теперь мы уже не могли охотиться, давши в том слово местным богомольцам.. Погода между тем стояла превосходная; дни настали продолжительные; воздух был особенно прозрачен. Красоты соседних ущелий манили к себе. Голоса голубых фазанов разжигали охотничью страсть…

Нападение тангутов. Еще несколько переходов, и мы миновали высокий перевал Мджугда-ла, спустившись по его северному ущелью к стойбищу тангутов. Здесь, 13 февраля 1895 г., тангуты произвели на экспедицию предательское нападение.

Дальнейшее следование. Отсюда мы следовали в том же северо-западном направлении по междугорной долине и через 75 верст достигли восточной оконечности оз. Тосо-нора, там, где при урочище Джамкыр, проходит дорога на верховья рек Желтой и Голубой.

Озеро Тосо-нор. Тосо-нор, содержащее прозрачную пресную воду, лежит в долине, обставленной с севера и юга высокими горами^[156]. Оно простирается с юго-востока на северо-запад, в длину до 35 верст, а в окружности имеет около 80 верст. Глубина озера, по всей вероятности, значительная. На скалах, омываемых волнами Тосо-нора, отлично был виден прежний более высокий уровень воды; разница же между зимним и летним уровнями простирается до двух футов. Толщина льда около 1 1/2 аршина. В восточной половине из вод Тосо-нора выступают два небольших острова. Берега озера изрезаны заливами; дно песчано-галечное. На берегах его найдены водоросли и моллюски. Озеро вскрывается в марте, когда настает период весенних бурь. Питается озеро ключевыми родниками урочища Джамкыра, многоводной рекой, впадающей с севера, а также и речками южных гор. В северовосточном углу озера, у подножья известковых скал, бьют горячие ключи. Температура их при выходе из земли была (в 1 час дня 20 февраля) +27,8° С. По соседству с ключами виднелись открытые полыны, приютившие стайку крохалей и чирков; здесь же пойман пескарь. Излишек вод описываемого озера стекает по Еграй-голу в Цайдамские болота. Южные берега озера во многих местах скалисты, на северной же стороне взамен скал раскидываются широкие луговые террасы; горы здесь несколько отодвинуты. На более низких площадках желтели густые мото-ширики.

В это пребывание Тосо-нор представилось нам более нарядным, нежели в передний путь, когда ледяной покров был занесен густою пылью и поверхность его нельзя было отличить от окружающей местности. Интересно то обстоятельство в Центральной Азии, что зимою во время штормов ледяная поверхность обильно покрывается пылью; с первыми же теплыми днями согретый песок уходит в лед, вследствие чего ледяной покров начинает снова блестеть на солнце. Жителей на северном берегу озера не было, тогда как на противоположной стороне по ночам блестели огни, словно маяки, а днем на соседних высотах виднелись черные палатки тангутов.

Долина Еграй-гола. Река Еграй-гол, по которой нам предстоял дальнейший путь к Шан-рди, имеет протяжение около 120 верст. В верхней своей части, до слияния с р. Алак-нором, широкая долина Еграй-гола характеризуется крайней бедностью, в среднем же и нижнем течении Еграй-гол несет свои прозрачные воды большой рекой, заключенной в глубоком, узком и извилистом ущелье. Соединившись с Алак-нором, он вначале направляется к северу, затем вскоре уклоняется на северо-запад, чтобы вступить в равнину Цайдама. На всем последнем протяжении долина Еграй-гола представляет более отрадную картину. Боковые ущелья покрыты травянистою растительностью, а дно — кустарною. В месте расширения долины залегают отличные луговые площади, среди которых с шумом бегут серебристые ручьи. На более быстрых местах река осталась незамерзшей и неслась то одним, то несколькими рукавами. В нижнем течении описываемая река принимает справа приток Какты-гол. Пойманные здесь рыбы принадлежат к гольцам (Nemachilus) и губачам (Diptychus).

Погода. Весь проведенный на нагорье январь стояли сильные холода, в особенности по ночам, когда температура понижалась до —33,5° С. Правда, днем на солнце было теплее, но лишь в тихую погоду; когда же поднимался ветер, леденящая стужа становилась невыносимой. Снег лежал в верхнем поясе гор и по глубоким оврагам; на открытом же плато он был сносим ветром.

В глубоких ущельях бассейна Желтой реки в начале февраля зима была значительно мягче; но и здесь соседний Амнэ-мачин нередко дает о себе знать. В половине описываемого месяца погода совершенно испортилась: ночью с северо-запада пришла густая пыль и понизила температуру, а на следующее утро, когда мы двигались по всхолмленной долине верховья Чур-мына, начался сильный шторм, разметавший в воздухе тучи пыли. Встречные временные порывы останавливали вьючных животных, а нам спирали дыхание, обдавая невыносимой стужей. Тончайшая пыль слепила глаза, налетавшие вихри не давали возможности двигаться вперед. Пройдя с неимоверными усилиями 7 верст, караван остановился. Наши палатки сильно трещали под напором разбушевавшегося шторма: деревянные устои скрипели, точно снасти на судне^[157].

Вторая половина февраля, проведенная на высоком нагорье, вообще была также холодна, как и минувший месяц. Ветры дули почти ежедневно. Когда же днем случалось затишье и небо прюяснялось, солнце грело ощутительно и жаворонки пели по-весеннему. Подобные проблески весны случались в последней трети месяца в долине Еграй-гола; там выдавались нередко и отличные вечера, в особенности на урочище Цаган-сайгик, где экспедиция дневала. Как сейчас помню ту дивную ночь, когда глубокое ущелье Еграй-гола было освещено луной, находившейся почти в зените. Светло было так, что я свободно читал. Соседние горы казались близкими; освещенные стороны ущелий резко граничили с погруженными во мрак, как день и ночь. Кругом все спало; абсолютную тишину нарушал лишь шум реки; да и эти монотонные звуки скорее увеличивали, нежели ослабляли прелесть весенней ночи в горах.

В Шан-рди, куда экспедиция прибыла в начале марта, мы прожили три дня. Подле нашего бивуака держались по-прежнему каменные голуби; вблизи с криком проносились тибетские больдуруки, на которых от времени до времени налетал сокол Гендерсона; из мелких же птиц чаще других показывались красные и земляные вьюрки, каменные воробы и чернолобые жаворонки. Река стояла в оцепенении, лишь днем вскрывались боковые ручейки и тихо несли свою воду. Ликующих, радостных голосов птиц совсем не было слышно. Словом, природа хранила мрачный характер.

Путь к горной ставке Барун-засака. Из Шан-рди мы направились в горы Бурхан-Будда, где проживал теперь Барун-засак, правитель местных монголов. Его ставка находилась на р. Ихэ-голе, в глубоком кормном ущелье, в виду главного хребта, который в это время был покрыт снегом. Означенной ставки мы достигли в четыре перехода, следуя на юго-юго-запад. На всем пути пересекали горные отроги, уходящие к пустыне Цайдама. В нижнем поясе гор изобилует травянистая растительность; в среднем, кроме того, довольно часто попадается древовидный можжевельник и тальник. Воды было мало, русла речек по большей части стояли сухими. Погода в горах была отличная: ясная и днем очень теплая; по временам набегавший ветерок навевал прохладу. Несмотря на это обстоятельство, в природе еще было мало жизни. Лишь изредка в голубой выси описывал красивые круги могучий гриф; дозором вдоль скал пролетал бородач-ягнятник, да внизу у тропинок испуганно вспархивало стадо кэкэликов, или на кустах бударганы металлически звенел Accentor fulvescens.

Стоянка на Ихэ-голе. Придя на Ихэ-гол, экспедиция расположилась по соседству с Барун-засаком. С этим старинным знакомым мы встретились снова по-дружески. Он обязался доставить багаж экспедиции в Курлык на верблюдах, правда получив за этот труд дорогую плату — всех яков и хайныков.

Моя легкая экскурсия в горы. Пользуясь хорошей погодой, прежде чем покинуть горы я съездил на охоту вверх по ущелью. Вся долина Ихэ-гола была заполнена стойбищами монголов, среди их войлочных юрт странно было видеть три черных тибетских палатки. Оказывается, в прошлом 1894 году две коренные тибетские семьи, покинув родные места (окрестность горы Бумза), прибыли во владения здешнего засака, объявив, что они тут сложат свои кости, и, в знак подчинения ему, остригли свои длинные, ниспадавшие до плеч волосы. Восточный засак их принял и разрешил остаться навсегда. По отзывам монголов, пришельцы пока ведут себя отлично.

Миновав стойбища, разъезд через пять верст следования по Ихэ-голу, свернул к юго-западу ущельем Улкюн-бамбурчиту^[158]. Означенное ущелье глубоко, дико, с страшным падением; этим объясняется его безводие. Красота боковых лощин столь оригинальна, что невольно приковывала наше внимание. Дно их устлано травянистой и кустарной растительностью. По гребням гор и их утесам лепится арча, то сплошным лесом, то одиночными деревьями. Через два часа мы уже были на перевале Бамбурчитын-хутул. С вершины его открывается лабиринт гор того же характера. Вниз убегает глубокое извилистое ущелье Ару-бамбурчиту. На всем своем пути зверей мы не встречали вследствие многолюдства. Только когда монголы покидают горы, спускаясь в Цайдамскую равнину, сюда приходят маралы, кабарга, а главное, медведи. Из птиц были замечены тибетские улары, красные вьюрки (Carpodacus dubius), альпийские синицы (Poecile superciliosa) и дрозды Кесслера. На этих наблюдениях и закончилась охотничья поездка.

Следование до Курлыка. Утром 16 марта наш караван потянулся вниз по Ихэ-голу. Верблюды двигались несравненно быстрее, нежели яки и хайныки. В два перехода; экспедиция перенеслась к хырме Барун-засака, а 20-го числа бивуак ее стоял уже в долине Баин-гола. В это время река быстро катила свои грязные воды; глубина брода простиралась до трех и более футов; у берегов держался лед.

Благополучно переправившись на правый берег реки, караван направился вниз по ее течению. Одним переходом мы достигли того места на северном рукаве, куда впервые вступили, идя в передний путь. Здесь, на урочище Ханан-цаган, в виду предстоящей пустыни устроили дневку. Кстати удалось произвести астрономическое наблюдение. Погода выдалась редко хорошая; днем на солнце грело по-летнему; в глинистой почве в полдень термометр показал +40,3° С. Воздух был настолько прозрачен, что хребет Бурхан-Будда — эта гигантская стена, огораживающая Тибетское нагорье, — был виден отчетливо; главные вершины, покрытые снегом, ярко блестели на солнце. Покинув растительную полосу Баин-гола, мы вступили на солончаковую равнину, раскинувшуюся в ширину на 20 верст. Между той и другой лежат пески, протянувшиеся грядой с запада на восток. Однообразна и утомительна картина солончаковой равнины, ее не оживляет и р. Булун-гир, протекающая в северной части. Мутные и соленые воды Булунгира несутся в широком русле, то одним, то несколькими рукавами.

Тотчас за Булунгиром поднимается каменистая возвышенность, отделяющая орошенный Курлык от Цайдама. С вершины ее открывается вид на долину Баин-гола курлыкского. Камыши на своем желтом фоне резко выделяли как реку, так и несчетное число водных площадок, красиво блестевших под лучами низко опустившегося солнца. У окраин болот ютились номады, подле юрт которых паслось много скота. Вскоре затем и мы вступили на левый берег Баин-гола. Всю ночь — тихую и ясную — раздавались голоса черношейных журавлей, разных пород уток и гусей.

25 марта, переправившись через Баин-гол, экспедиция по распустившимся болотам направилась к хырме Курлык-бэйсе — своему складу. Птиц было так много, как мы еще в ту весну нигде не видели. Несмотря на их обилие, на всем сонме лежала печать заботы. Для большинства из них Курлык — только временная станция отдыха; впереди еще предстоял тяжелый и далекий путь до северных стран. Вот почему не было ни игривости, ни тех ликующих звуков, которые свойственны птицам, достигшим мест своего гнездения. В наблюдении за пернатым царством мы незаметно подошли к хырме, где радушно встретились с людьми, охранявшими склад. У них оказалось все благополучным. Бивуак свой мы теперь расположили вблизи хырмы, при одном из многочисленных болот. На второй день отправились с визитом к бэйсе, с которым встретились самым дружеским образом. Остававшиеся при складе люди сумели расположить в свою пользу не только правителя, но и всех подвластных ему монголов, живших по соседству. Один из туркестанских стрелков, Замураев, сопровождал даже курлыкского бэйсе в Дулан-кит, когда тот в наше отсутствие навещал кукунорского вана. Старший на складе предложил было управителю бурята-забайкальца, как знавшего местный язык, но бэйсе иронически заметил: «У нас таких — и своих много; мне надо русского, только одних русских боятся тангуты».

Перевезя багаж со склада к бивуаку, экспедиция соединилась, за исключением двух казаков, находившихся при верблюдах. Эти последние держались у полуденного подножья Южно-кукунорского хребта, там, где в это время проживал бэйсе со своими подчиненными.

Вблизи хырмы мы прожили неделю; здесь же провели и праздник пасхи. Христосовались гусиными яйцами, собранными накануне в камышах соседних болот. У людей отряда нашлись красные чернила, которыми окрасили яйца. По вечерам я уходил на охотничы стойки стрелять гусей и уток. Погода в это время стояла хорошая. Невольно вспоминались вечера на родине, когда бывало стоишь на тяге вальдшнепов. И мысль уносилась на далекую родину.

Весенний пролет птиц. Пролет птиц за весну этого года пришлось наблюдать частью на окраине Тибетского нагорья, частью в Цайдаме и Курлыке.

10 февраля на берегах Баин-гола появились турпаны (Casarca rutila), 12-го — гуси серые (Anser cinereus), 13-го — цапля белая (Herodias alba), 15-го — утки-кряквы (Anas boshas), 16-го — цапли серые (Ardea cinerea), 18-го большим обществом пронеслись по реке журавли серые (Grus cinerea). Тогда же на нагорье, вблизи Тосо-нора, замечены большие стаи уток-шилохвостов (Dafila acuta), быстро летевших к северу, и несколько одиночек чирков-свистунков (Querquedula crecca). 19-го показались гоголи (Fuligula clangula), при небольшой стайке которых находился и одинокий крохаль длинноносый (Mergus serrator); 20-го в Курлыке появилось много серых гусей, а на нагорье в этот день наблюдались нырки белоглазые (Nyroca ferruginea).

21-го почти одновременно прибавилось в Курлыке несколько видов лтиц, державшихся по оттаивающим болотам — утки-шилохвосты (Dafila acufa), чирки-свистунки (Querquedula сгесса), чайки (Larus ridibundus), утки-свиязь (Mareca penelope), полуха (Chaulelasmus streperus) и крохали большие (Mergus mer ganser). На следующий день появилось особенно много гусей и уток, приютившихся на более сухих местах у камышей. 25-го прибыла стайка журавлей черношейных (Grus nigricollis).

1 марта на устье Какты-гола — правом притоке Еграй-гола — заметили журавлей серых (Grus cinerea); стая за стаей неслись эти сильные пернатые странники, оглашая воздух громким криком. Красивый остроугольный строй этих стай с течением времени менял свою форму. Тогда же были наблюдены кулики серпоклювы (Ibidorhyncha Struthersii) в соседстве с парой бекасов (Gallinago solitaria); 2-го — нырки красноголовые (Fuligula ferina) и красноносые (F. rufina), 8-го — коршун черноухий (Milvus melanotis)^[159].

15 марта — лунь полевой (Circus cyaneus); 17-го на Цайдамских болотах услышали беспокойный крик улита настоящего (Totanus calidris); там же пролетали дрозды черногорлые (Merula atrigularis). 19-го по дороге к Баин-голу, в Цайдаме, на одиноко стоящих деревцах сидели вороны (Corvus corax), свившие гнездо, в котором уже были сильно насиженные яйца. Над камышом плавным полетом перемещался лунь болотный (Circus spilonotus); 20-го по долине Баин-гола замечены лебеди (Cygnus), индийские гуси (Anser indicus) и кроншнепы (Numenius arquatus).

21-го — чеккан пустынный (Saxicola deserti); 24-го прибавляются — одновременно с приходом экспедиции на Баин-гол курлыкский — зуйки морские (Charadrius cantianus), шилоклювки (Recurvirostra avocetta), черноголовый хохотун (Larus ichthyaëtus), сорокопуты (Lanius leucopterus), плисицы — белые и желтые (Motacilla personata, Budytes titreola); 21-го — удод-пустошка (Upupa epops); тогда же наблюдались сукалени чернохвостые (Limosa melanura); 28-го — пеганки (Tadorna carnuta).

К 1 апреля на болотах Курлыка много гнездилось серых гусей; 3-го пронеслись по берегу Баин-гола ласточки деревенские (Hirundo rusiica); 6-го — ласточки другие (Chelidon urbica).

18-го в долине Дзухын-гола замечены плисицы (Motacilla baicalensis) и улиты-черныши (Totanus ochropus); 20-го — нырец-чомга (Podiceps cristatus), орланы — белохвост и длиннохвост (Haliaëtus albicilla и H. leucoryphus), выпь (Botaurus stellaris), крачка-ласточка (Sterna hirundo) и ласточки горные (Biblis rupestris).

21-го прилетели галки (Coliaus monedula) и славки-пересмешки (Sylvia curruca); 22-го в окраинных тибетских горах наблюдались краснохвостки (Ruticilla rufiventris, R. alaschanica), дрозды рыжегорлые (Merula ruficollis) и пеночки (Phylloscopus); 29-го — ласточки земляные (Biblis riparia), Corydalla Richardi, стрижи башенные (Cypselus apus), коньки-щеврицы (Anthus rosaceus); 30-го — краснохвостки (Ruticilla Hodgsoni) и чеккан соловый (Saxicola isabellina)^[160].

1 мая в лесах Южно-кукунорского хребта добыты краснохвостки (Ruticilla schisticeps), а по горным речкам плисицы (Budytes melanope); 7-го были встречены на равнинном Баин-голе кулики-ходулочники (Himantopus candidus), лысухи черные (Fulica atra), камышовка индийская сверчок (Acrocephalus agricola и Locustella locustella), береговик серый (Actitis hypoleucos) и чибис (Vanellus cristatus); 10-го — крачки черные (Hydrochelidon nigra). К этому же времени могут быть отнесены песочник малый (Tringa Temminckii) и ржанка-тулес (Charadrius helveticus), заканчивающие собою весенний список пролетных пернатых.

Глава девятая ПОЕЗДКА В ХРЕБЕТ ЮЖНО-КУКУНОРСКИЙ

Цель поездки. Первая половина апреля проведена мною на главном бивуаке, стоявшем в урочище Таряне-быль — владении курлыкского бэйсе. В близком соседстве с экспедицией ютились местные кочевники, занятые обработкой полей. Весна подвигалась с каждым днем, хотя растительность боязливо пробивалась из земли. Развитию ее мешали главным образом ночные морозы, и крайняя сухость воздуха. Лишь в середине означенного месяца выпал обильный дождь и насытил атмосферу влагой: высоко носившаяся над равниной пыль спустилась на землю, отчего первые капли дождя были грязные. На следующий затем день природа точно оживилась: солнце светило ярко, воздух был особенно прозрачен. Обмытая земная поверхность представляла свежезеленеющие лужайки; последние всё более виднелись на низких, влажных местах. Там паслись стада баранов; эти животные уже могли щипать мелкую травку.

Тем временем я снаряжался в разъезд, цель которого заключалась в обозрении окрестных местностей на пространстве около 600 верст. Маршрут поездки, в начале пролегал на юго-восток — к окрайним Тибетским горам; затем поперек долин Цаса-гол и Сырхэнской к Дулан-киту, откуда предстояло подробнее заняться исследованием животного царства хребта Южно-кукунорского. В сформировании вьючных и верховых животных, а также и в отыскании проводника, любезно помог курлыкский бэйсе.

Выступление и первоначальный путь. Утром 15 апреля разъезд был готов к выступлению. Меня сопровождали: неизменный спутник урядник Жаркой, унтер-офицер Ворошилов и проводник. Караван состоял из четырех верховых и стольких же вьючных лошадей. Провожать в путь приехал и наследник бэйсе. При общих лучших пожеланиях мы покинули бивуак.

Сначала мы шли по равнине, которая расстилается между Южно-кукунорским хребтом и его барьером: — мелкосопочником. Указанная долина орошена отводными канавами правого берега Баин-гола. Характерными представителями растительного царства служат здесь: из кустарников — хармык (Nitraria Schoberi), из трав — дэрисун (Lasiagrostis splendens). Животная жизнь также бедна; весенних певцов, за исключением чеккана, разносившего свои разнообразные и вместе с тем приятные звуки не только на зорях, но даже и ночью, и жаворонка, не было.

Миновав долину и песчано-каменистую возвышенность, служащую восточным продолжением мелкосопочника, мы вступили на правый берег Баин-гола. Река сопровождается болотами, сильно распустившимися в это время. С трудом добравшись до главной водной ветви и переправившись на противоположный берег, мы разбили бивуак. Картина долины Баин-гола была немного отраднее. Прибрежные террасы пышнее отливали своею мягкой зеленью. Над блестевшей поверхностью вод хлопотливо носились водяные и голенастые пернатые. Все они теперь были разбиты попарно и усердно заботились о будущем поколении. Днем на солнце бегали ящерицы; вечером летали комары и громко квакали лягушки. По всей долине, насколько видел глаз, были рассеяны юрты монголов и паслись большие и малые стада домашних животных. На ближайших соседних увалах каменистой пустыни рисовались стройные фигуры джепраков.

Отсюда, т. е. с Баин-гола, нам предстояло перенестись в долину р. Дзухын-гола, отстоящую в 60 верстах в том же юго-восточном направлении, что и исполнено в два дня. На всем означенном протяжении залегает пустынная местность, та самая, которую мы уже дважды пересекали, следуя в Цайдам и обратно в зимнюю экскурсию. Теперь наш путь пролегал восточнее и нес следующий характер: каменистая возвышенность, идущая к югу от гор Сарлык-ула, представляет ряд невысоких увалов, протянувшихся преимущественно в восточно-западном направлении. Увалы состоят из сплошных песчано-глинистых масс. Их скаты, реже вершины, покрыты песком. Между увалами залегают низменные долины, то узкие и длинные, то широкие и замкнутые. Последние от периодических дождей, быстро испаряющихся, представляют гладкие, как пол, и на солнце блестящие поверхности. Более возвышенные равнины покрыты галькой и мелким гравием. Среди такой пересеченной местности нередко встречаются пески, преимущественно в низких местах, хотя, как сказано выше, песок часто покрывает скаты увалов, взбегая к их вершинам. На этом пути, в 15 верстах от Дзухын-гола, находится в песчаных увалах ключ Гашун, представляющий жалкий ручеек соленой воды.

Растительная жизнь характеризуется пустынными формами; чаще прочих встречаются: саксаул (Haloxylon ammodendron), Calligonum mongolicum, сугак (Lycium ruthenicum), сульхирь (Agriophyllum gobicum), реже Cynomorium coccineum и др. Из зверей водится одна антилопа харасульта (Cazella subgutturosa), а из птиц — сакасульная сойка (Podoces Hendersoni) и жаворонок (Otocorys albigula).

Озеро Алцын-нор. Достигнув урочища Дзухын, мы устроили дневку, которая была необходима для ознакомления с последними водами Дзухын-гола, образующими озеро Алцын-нор; наш же дальнейший путь лежал вверх по этой реке. Покинув своих людей на месте, я налегке, с проводником отправился к помянутому озеру, отстоявшему в 10 верстах к западу. Означенное озеро небольшое — 3 версты по длине и полверсты шириною — и не глубокое, вытянутое по направлению долины — с востока на запад. Абсолютная высота его 9300 футов. По северному берегу озера тянется песчаный вал от 10 до 100 футов высотою, круто ниспадая к прозрачным водам Алцын-нора. Подобный берег окаймляет описываемое озеро и с западной стороны. Везде между красивыми извилинами песчаных барханов выделяются заливы. Остальные берега низменные и болотистые, обильно поросшие камышом. На голубой поверхности озера держалось много птиц, в особенности уток-нырков. Севернее песчаного вала залегает также болото с большими и малыми водными площадками, обрамленными камышами. Правая ветвь Дзухун-гола уносит свои воды дальше, нежели левая, которая теряется в озере. Далеко с песчаных холмов — к западу — виднелось поле солончаков. К северу и югу стоят каменистые увалы, окаймляющие долину Дзухын-гола.

Долина Дзухын-гола. Означенная долина, в месте обследывания, простирается, как было замечено, с востока на запад. Выше она постепенно склоняется к северо-востоку, и в этом направлении река выбегает с южного склона Сарлык-ула. В нижнем течении реки долина имеет 3—5 верст ширины. Вся она отливала желтым фоном камышей. По ее дну несутся две ветви Дзухын-гола, скрытые в камышах. Северная ветвь образует много болот, широких травянистых зарослей и течет более плавно, тогда как южная несется узким ручьем, будучи сжата во многих местах песчаными увалами и отдельно стоящими барханами. Пьедесталом песков, тянущихся по течению реки, служит дно долины (песчано-лёссовая почва с примесью соли). Северо-восточные склоны барханов рыхлы и круты; юго-западные, наоборот, пологи и плотны. Подножье лесков одето также растительностью.

Описываемая долина после окружающей ее пустыни кажется даже богатою, как растениями, так и животными. Она представляет ту же картину, как и прибрежные полосы любой реки Цайдама. Не будучи в это время занята кочевниками, она давала, полнейший простор пернатым обитателям, среди голосов которых более других выдавался голос токующего фазана (Phasianus Vlangalii), особенно энергично ликовавшего при ясном свежем утре.

К югу в 10 верстах за поперечным увалом лежит небольшое озеро Цаган-нор. Размерами оно одинаково с Амцын-нором, окружено песками, растительности мало, болот нет. Вода горько-соленая. Рыбы мы нигде не замечали.

Следуя вверх по Дзухын-голу, мы в один переход, достигли урочища Дзухын-сала, т. е. места, где сходятся три водные ветви и где, так сказать, растительность и влата описываемой долины прекращаются. На половинном расстоянии характер местности был тот же, что и в нижнем течении. Далее же он, вместе с изменением направления, представляет иную картину. Река течет одним руслом, будучи скрыта в глубокой, извилистой балке, с узкого дна которой поднимаются лёссовые стены. Течение реки довольно скорое. Чистые воды ее несутся, едва прикрывая дно, шириною до пяти и более сажен. На низменных берегах желтела густая растительность, между которой пробивалась свежая зелень. По невысоким террасам балки стелется саксаул, превращаясь в сплошную заросль. В лучших местах долины имеются пашни; подле них замечено рытье медведя-пищухоеда (Ursus lagomyiarius). Означенный зверь встречается здесь только случайно — при своих временных переселениях из Тибетских гор в хребет Сарлык-ула.

В месте нашей стоянки р. Дзухын-гол принимает слева два притока. Западный именуется Дунгынен-пол, течет с северо-востока, имеет около 20 верст протяжения. Восточный — безымянный, несет свои воды только на протяжении трех верст^[161]. Им мы и пошли в юго-восточном направлении. Выше ключевых источников началось сухое русло, которое далеко уходит в пустынную равнину, граничащую на севере песками, на юге — в начале песками же, затем оголенным каменистым увалом. Через 20 верст мы прибыли в урочище Долон-тургын. Пройденная долина несёт характер пустыни со свойственной последней растительностью. Здесь бегали и спокойно паслись табуны хуланов (Asinus kiang).

Урочище Долон-тургын. Урочище Долон-тургын с озером Тургынын-нором представляет порядочное болотистое пространство, усеянное водными площадями, скрытыми в камышах. На севере и западе его ограничивают барханы песков, круто ниспадая к травянистым и кустарным зарослям.

В западной части, у подножья тех же песков, лежит оз. Тургынын-нор. Длина его береговой линии не превышает 3—4 верст. Вода горько-соленая, прозрачная. На темно-голубой поверхности озера, а также среди болот держалось много плавающих и голенастых пернатых, свойственных Цайдаму.

К незамеченным раньше в ту весну относятся: гагара хохлатая (Podiceps cristatus), выпь (Botaurus stellaris), которая усердно и монотонно гукала по зарям, и крачка-ласточка (Sterna hirundo), изящно носившаяся в воздухе над чистыми водами болот. Днем на солнце резвилисы стайки горных ласточек (Biblis rupestris), улетавших к вечеру в горы.

Наш бивуак был расположен в западной окраине Долон-тургына, при лучшем ключевом местечке. Благодаря прозрачности воздуха, горизонт открывался на значительное расстояние, и окрестные места представлялись во всей красе. На севере стоит хребет Сарлык-ула, идущий темной стеной с запада на восток, слегка уклоняясь к юту. По его крутым южным скатам темнел древовидный можжевельник (Juniperus pseudosabina). От подножья того же хребта простираются пески, устилая собою покато-каменистую равнину на 20 верст шириною. Высота разнообразно переплетенных барханов, северовосточные склоны которых круты и рыхлы, а юго-западные пологи и плотны, достигает у меньшинства 300 и более футов; у большинства — значительно меньше. Далее на восток уже тянется окрайняя ветвь Тибетских гор, которые выдаются клином к северо-западу; в последнем направлении простираются главные хребты. Среди них расположена долина, по которой несутся воды р. Цаса-гола. Последняя, по выходе из гор, круто склоняется на запад и юго-запад; здесь, прорвав высокие холмы песков, вступает в болото Долон-тургын, затем одиночной ветвью бежит к стороне открытой пустыни, именуясь Сулин-голом. Ширина этой реки, текущей в глубоком корытообразном русле, до трех сажен. Прозрачная вода прикрывала каменистое ложе на 1 фут и неслась с громким, бурлением весьма быстро. Пройдя к юго-западу около 35 верст, она впадает в мутный Булунгир.

Дальнейший путь. Оставив урочище Долон-тургын в полдень, мы перешли, держась южного направления, на р. Сулин-гол. Отсюда на следующий день с запасами воды двинулись к Тибетским горам. Вскоре по выступлении пересекли большую караванную дорогу, идущую от Дулан-кита в Цайдам. Далее к юго-востоку снова уходили сплошные лески, севернее которых залегает песчано-каменистая, покатая от гор равнина. Местами она изборождена оврагами, устланными травянистой и кустарной растительностью. Постепенно уклоняясь к востоку, мы в течение перехода миновали пересеченную местность и вступили в первые отпрыски гор Тибета.

Справа высились второстепенные горные кряжи, слева к северу — более грандиозные, отделяющиеся от главного хребта, который был покрыт снегом. Между горами, ниспадавшими к юго-востоку и развивающимися в северо-западном направлении, заключена долина с богатою травянистою растительностью. Здесь же был замечен и первый цветок голубого касатика. Скаты гор в нижнем поясе также прикрыты травами, в верхнем же, на 11—12000 футов над уровнем моря, лепится арча, или древовидный можжевельник.

Дальнейший путь шел долиною н восточном и юго-восточном направлениях к реке Карагайнын-голу. Вблизи паслось много хуланов. Немного вдали, в одной из горных лощин, ютилось стадо маралов. Чуткие, осторожные звери не подпустили нас на выстрел: предательский ветерок, не имеющий определенного направления в горах, был причиною быстрого исчезновения благородных зверей. В лучших местах долины виднелись следы пребывания кочевников-тангутов, которые в этой части гор проводят зиму, т. е. время, когда имеется снег, заменяющий воду. Весною же номады уходят в глубь гор на верховье р. Цаса-гол.

Пребывание в лесном ущелье. Желая познакомиться с лесными ущельями р. Карагайнын-гола, отстоящими на запад от него, мы раньше этой реки свернули к северу, зашли в горы и расположились бивуаком при устье одной отличной «пади», впадающей в другую таковую. Красота соседних ущелий, покрытых сплошным еловым лесом, заставила устроить дневку, несмотря на то, что воды в этих горах не имелось; не было даже скрытых ключей; по крайней мере, мы, экскурсируя по ущельям, нигде не встречали, да и проводник говорил то же самое. Поить караванных животных и самим довольствоваться водой приходилось из Карагайнын-гола, который струил свои прозрачные воды в пяти верстах к востоку.

В день прихода в этот отрадный уголок я отправился в ближайший лес, где, при первом вступлении каравана, пробежала пара маралов. Короткое, крутое ущелье уходило к юго-востоку и, поднимаясь к гребню, расплывалось веером. Медленно я подвигался вверх: часто останавливался, осматривал в бинокль скаты гор, прислушивался и шел дальше. Вдруг закричала пара больших уларов (Megaloperdix Koslowi) и испуганно понеслась в скалы со дна глубокого ущелья. Среди игл хвойного леса мелькнула кабарга и, перевалив ближайший утес, исчезла. Еще дальше в лесную глубь заслышались голоса певчих пташек. Прелесть животной жизни совместно с красотами природы манили скорее подняться на вершину гор и оттуда по сторонам полюбоваться картиной. Наконец гребень достигнут. Выбрав высокое дерево (ель), я сел под ним. На юг круто ниспадали ущелья, разделенные горными отрогами, на которых темнел густой лес и резко выделялись гранитные скалы. Лабиринт больших и малых ущелий был страшно перепутан и представлял дикую картину хаотического характера.

Далеко от подножья гор, в том же южном направлении, простиралась равнина, на которой виднелось море песков, сливавшееся в туманной дали с горизонтом… К востоку от этого песчаного моря сверкала лента Карагайнын-гола, который, протекая в горах на дне глубокой долины, темнел точно змея. На север уходило пройденное ущелье, при устье которого среди золотисто-зеленой поверхности ярко белела палатка нашего бивуака. Ближайшие скаты гор круто падали вниз: видны были лишь вершины деревьев — больше ничего. Порою вверху слышался дребезжащий шум от полета снежного грифа или ликующего в воздухе орла-беркута. Этот хищник, держась высоко в облаках, то бомбою спускался вниз, то стрелою несся вверх, то красивой дугой летел за подругой; по временам, паря в голубой вышине неба, он опрокидывался на спину или принимал вертикальное положение, и во все время своих эволюций оглашал воздух восторженными криками^[162]. С соседних скал доносились голоса уларов; из лесной чащи — щелканье дроздов и стройный писк альпийских синиц.

Возвращаясь к бивуаку, я убил отличного улара. Вскоре затем заря погасла. Ущелье окуталось мраком. Позднее взошедшая луна осветила его дно, откуда неслось монотонное гуканье филина. Небесный свод с яркими звездами и абсолютная тишина дополняли прелесть вечера в глубоком лесном ущелье.

Дневка была уделена также на знакомство с окрестными ущельями и охоте. Желанного марала добыть не удалось; один тяжелораненый красавец ушел далеко. Поздние сумерки, застигшие вдали от бивуака, не позволили преследовать зверя. Среди пернатого царства, кроме приобретенного улара, интересных видов здесь не встретилось.

Еловый лес^[163] (Abies Schrenkiana?) прекрасно растет по склонам, обращенным к северу, на 11—12 тысяч футов над морским уровнем. Наибольшие размеры, достигаемые здесь этим деревом, таковы: высота, примерно, 10 сажен, толщина (диаметр) у корня около 12 вершков. Обыкновенно ель кажется стройной, густоветвистой. Нередко встречались лесные заросли, где Abies Schrenkiana чередуется с древовидным можжевельником, хотя Juniperus pseudosabina занимает преимущественно южные склоны гор и растет приблизительно на одинаковой с елью абсолютной высоте. Нижнюю и верхнюю границы хвойных деревьев сопровождает низкорослый кустарник, который особенно густо устилает собою наиболее пригодные к тому площади альпийских лугов. В еловом лесу видны следы порубок, производимых монголами Цайдама втихомолку от тангутов. Они являются в эти места летом, когда их заклятые враги укочевывают на верховье р. Цаса-гола.

Покинув отличное лесное ущелье, мы направились к р. Карагайнын-голу. Она отстояла в пяти верстах к востоку. Затем, пройдя вверх по ее долине еще 13 верст, мы расположились бивуаком у обильных ключей, дающих начало названной реке.

Река Карагайнын-гол. Карагайнын-гол течет из окраинных Тибетских гор; его сухое русло, смачиваемое только летними дождями, поднимается от ключей «Усу-экин» к востоко-юго-востоку, по всей вероятности, к западному продолжению хребта Сянь-си-бей. Туда уходит бесплодная равнина. Собрав же своих постоянных данников в урочище Усу-экин, Карагайнын-гол стремительно несется в одном русле к выходу из гор. Направление реки в этом районе с северо-востока на юго-запад. Падение каменистого дна, по которому струятся чистые, как кристалл, воды, очень большое; бурление громкое. Ширина русла 3—5, редко более сажен. Глубина извилистой реки была в то время около 1 1/2 футов. Низменные берега обильно поросли травянистой и скуднее кустарной растительностью. По выходе из гор река держится прежнего юго-западного направления, будучи справа окаймлена высокими барханами песков; слева же ее сопровождает щебне-галечная пустыня. Через 30 верст равнинного течения Карагайнын-гол впадает в многоводную реку Цаган-усу, которая выходит восточнее из тех же гор. Далее вниз река течет в начале около 30 верст среди песков; под именем Тэпка-шугуль; по выходе же в растительную полосу Цайдама, именуясь одновременно и Шара-голом и Цаган-усу, впадает справа в Баин-гол.

Пройденная часть долины Карагайнын-гола обставлена высокими горами. Справа, к западу, круто ниспадают лесные ущелья; слева — более полого обнаженные или слегка прикрытые луговыми травами; и только на высоких вершинах, по северным склонам, темнели одиночные деревца. От прибрежной растительной полосы тянутся к подножью гор сухие глинистые площади, покрытые нередко соляным налетом.

В то время описываемая долина была свободна от кочевников. Взамен их скота, паслись стада хуланов, которые, по обыкновению, завидя караван, быстро неслись к нему и, подбежав, довольно близко, или останавливались, или же продолжали бежать рядом с нами, удовлетворяя свое любопытство. Не без удовольствия и мы смотрели на этих свободных животных. Особенно интересны молодые особи, которые, держась в середине табуна, резвились, как домашние жеребята. Из птиц попадались только знакомые нам виды и ютились в прибрежной полосе долины.

Встреча с тангутами. В этой долине мы встретили большой тангутский караван, шедший из окрестной городу Синину местности — Гоми-Тохой — в восточный Цайдам. Путники следовали на лошадях, везя продовольственные запасы, своей братии, едущей из Лхасы, на родину. Во владениях Барун-засака они намеревались ожидать паломников, откармливая своих усталых животных.

Дальнейший наш путь направлялся к северо-западу, где виднелся вход в долину Цаса-гола. Прямо на севере стоял хребет, ограничивающий с юга упомянутую реку. На юго-западе тянулись горы, принадлежащие группе Карагайнын-ула. На гребне первого выделялись деревья арчи; вторые имели пустынный, оголенный характер. Проход из одной долины в другую отличный. Цаса-гол, где мы на него вступили, течет не в таких грандиозных горах, какие его сопровождают выше, к юго-востоку. Через 30 верст он уже покидает последние отпрыски Тибетских гор, круто изменяя свое северо-западное направление на юго-западное, и вскоре сливается с водами Долон-тургына (Иргицык). В месте нашей стоянки река неслась прозрачной лентой по галечному дну. Падение ее большое, направление извилистое, а течение быстрое. Прибрежная долина представляет отличные пастбища, но кочующих тангутов в ней не было. По словам проводника, тангуты в это время живут выше по этой долине. Ближайших палаток можно достигнуть через день верхового пути, истоки же Цаса-гола удалены еще на три таких переезда. Там в то время везде обитали номады, проводящие зиму по Карагайнын-голу и в его окрестностях.

Престиж русского имени. В районе тангутских кочевок, где по временам показывались разъезды грабителей, приходилось быть осторожным. По ночам держались караулы. Наш проводник-монгол сильно трусил и ужасно удивлялся нашему равнодушию. Он не мог понять причины, по которой русские (три человека) так смело, путешествуют там, где не смеет показаться большой монгольский отряд. «Вероятно, — говорил проводник, — вы все заколдованы или замолены от пуль; об этом хорошо знают и тангуты, почему и боятся на вас напасть. А кто раз имел дело с русскими, тот уже никогда не забудет их ужасного огня». Интересен, между прочим, тот факт, что всех европейских путешественников в Центральной Азии, в особенности в районе этого путешествия, туземцы называют «орус», т. е. русскими. Нам пришлось убедиться на месте, что это название носят и англичане, и французы, и немцы. Туземцы доверчиво именуют западноевропейских путешественников русскими, тем более, что многие из них выдают себя за русских и прикрываются русским именем…

Горы Тамыртын-ула. В виду предстоявшего безводного ночлега мы покинули долину Цаса-гола, запасшись водою. Впереди к северу, куда направлялся наш путь, стоял, хребет Тамыртын-ула. Он служит с той стороны оградой долине, нами покинутой. Означенный хребет имеет в ширину до 12 верст и в недалеком протяжении к западу оканчивается. Северный склон его крут и короток, южный и положе, и шире. Оба ската гор, в особенности же долины, покрыты богатой растительностью. Правда, южный склон пышнее своими формами; здесь густо темнел древовидный можжевельник, местами совершенно устилая ущелья. Травянистых площадей также больше. Растительность до 10 000 футов над уровнем моря заметно развивалась; но выше обнаруживались лишь слабые проблески ее, да и то на солнцепеках. Хребет в описываемой части не имеет вечных снегов, ни родников, а поэтому все ущелья были безводны. На вершине самого гребня виднелись обнаженные скалы. Россыпи редки; только от возвышенных частей гребня они узкими языками опускаются вниз, но обыкновенно недалеко. По северному склону, у подножья россыпей, лежало немного снега, откуда струился грязный ручеек.

Перевал Тамыртун-хутул, на который мы направлялись, приходится восточнее скалистой части гребня; абсолютная высота его около 13 140 футов; западные вершины поднимаются вверх еще футов на тысячу, восточные — ниже. Гребень перевала состоит из гнейса (роговообманково-хлоритово-мусковитовый). Растительность поднимается на вершину перевала. Арча лепится много выше, тогда как травы и низкорослый кустарник едва лишь достигают ее. С вершины перевала, обе стороны которого (подъем и спуск) очень удобны, открывается вид на солончаки Сырхэ-нора и далее к северу на высоко поднятый хребет Южно-кукунорский. Вблизи тянется восточная оконечность Сарлык-ула. Зверей мы на своем, пути не встретили, хотя, по всей вероятности, здесь обитают те же из них, которые свойственны соседним Южно-кукунорским горам. Что же касается птиц, то чаще других встречались высоко пролетавшие у скал грифы — бурый (Vultur monachus), снежный (Cyps himalaycnsis) и бородач-ягнятник (Gypaëtus barbatus), или громко свистевшие улары; в нижнем поясе ущелья держались: завирушки (Accentor fulvescens), горихвостки (Ruticilla rufiventris, К. alaschanica), овсянки (Emberiza Godlewskii) и др. Кочевников в пройденных нами ущельях не было; они живут там только зимой по причине безводья.

Путь к северу. Переночевав у северного подножья главного хребта, мы, держась прежнего курса, направлялись к ставке Куку-бэйле. Вначале наш путь пролегал ущельем, направляющимся от Тамыртын-котула, далее вышел на щебне-галечную неширокую долину, ограниченную на юге пересеченным хребтом, на севере хребтом Сарлык-ула и его восточным продолжением, загибающимся, подобно Тамыртын-котулу, на юго-восток. Туда описываемая долина простирается на два дня пути и в первой половине бесплодна, а во второй богата пастбищами; далее хребты смыкаются и долина оканчивается.

Перейдя поперек помянутую долину, мы пересекли хребет Сарлык-ула в восточной части, которая узка, скалиста, несет пустынный характер, но, по мере удаления к западу, значительно повышается и расширяется. От ее северного подножья направляются сухие каменистые русла, теряющиеся в солончаках оз. Сырхэ-нор. Последовав у восточной оконечности последнего по болотам, где медленно текла мутная соленая речка, соединяющая озера Дулан-нор и Сырхэ-нор, мы вскоре затем достигли хырмы^[164] Куку-бэйле.

Ставка Куку-бэйле. Вновь возведенное укрепление здешнего правителя расположено на правом берегу Сырхэ-гола, текущего из хребта Южно-кукунорского в оз. Сырхэ-нор. Квадратная хырма, занимая по фасу около 30 сажен, ориентирована с северо-востока на юго-запад. Высота глинобитных стен с бойницами — три сажени. По углам крепости возведено нечто вроде башен; над одиночными воротами тоже возвышение. Стены крепости, имея значительную ширину, составляют надежный оплот для осажденных. В мирное время там прогуливается часовой и сквозь бойницы обозревает соседнюю окрестность. Крепость внутри разделена на две половины: в восточной части устроены жилые помещения и кладовые бэйле, тут же и кумирня. Западная же предназначена исключительно для загона скота. Неподалеку от хырмы стоит главная кумирня, перед которой зеленел молодой тополевый парк. Князь проживал в это время в северных горах. Ниже крепости правителя стоят глиняные постройки подчиненных монголов; кругом виднелись юрты, которые номады предпочитают постоянным жилищам. Даже князья занимают свои помещения в домах лишь в крайнем случае. В мирное же время они живут настоящими кочевниками в юртах или палатках, притом летом в горах, зимой на равнинах. Таков характер и склад номада. Ему не усидеть в закрытом помещении, где он не видит неба. Кочевник счастлив тогда, когда он близок к природе: дышит полной грудью и свободно носится на резвых лошадях по необозримым равнинам. Там пасутся его стада, с которыми он так тесно связан.

Покинув хырму Куку-бэйле, мы направились к Дулан-голу, который несет свои чистые воды в соленое озеро Дулан-нор. В долине этой реки повсюду жили монголы; и только в верхнем течении ее стояли черные палатки тангутов. Жилища монголов располагались правильным кругом, во внутренность которого загонялся на ночь их скот. Все это делается из боязни своих соседей — тангутов. В урочище Улан-Удзур, где река от подножья главного хребта уклонилась к югу, залегает долина. На ней виднелись монголы, обрабатывающие свои пашни. Здесь уже сеяли ячмень. Повсюду журчали арыки. Днем было очень тепло. При арыках зацвели некоторые растения, по ним летали бабочки и ласточки. В обрывистых берегах реки гнездились индийские гуси и турпаны. Эти два представителя пернатых были замечательно доверчивы к охотнику, тогда как кулик-серпоклюв (Ibidorhyncha Struthersii) избегал с ним встречи.

На южном, обращенном к нам склоне гор резко выделялась темная полоса леса. Повыше виднелись площади альпийских лугов, к которым, склонялись обнаженные уступы скал и россыпи. Горы, в особенности лесные, манили к себе. Думалось не один раз — что таится в этих больших и малых ущельях, одетых хвойной зеленью…

На следующий^[165] день, миновав кумирню Дулан-кит, мы зашли в одно из ущелий южных гор и у нижней границы лесной зоны расположили свой бивуак. Крутизна склонов, неприступные скалы, безводие не дали нам тут засидеться. Познакомившись с лесной жизнью и вообще с характером этой части хребта, мы 1 мая направились в лучшее ущелье противолежащих гор. Пройдя стойбища монголов, вступили в лесную область и здесь в долине шумящих вод, среди высоких елей, поставили свою палатку. Крутом было замечательно хорошо. Глаз отдыхал на лесном убранстве ущелья, со скалистого гребня доносились голоса уларов, там кружили грифы. Подле нас трещали дрозды, монотонно издавали звуки дубоносы и пели мелкие птички. Мы пришли в этот памятный уголок поздно — около четырех часов вечера. Сумерки настали незаметно. Заря погасла. Небо заискрилось блестящими звездами. Удивительно красив лес в такое время. Огонь большого костра фантастически освещал деревья, под сенью которых укрывался наш бивуак. Ночная тишина нарушалась только однообразным, бурлением горных ручьев. В такое время долго-долго не спится и мысль невольно улетает на родину.

Время пребывания в лесном ущелье Усу-экин-карагайту было посвящено главным образом сбору пернатых. Каждая экскурсия добавляла в нашу коллекцию что-нибудь новое. Только с высоких, густоветвистых елей, где особенно любят держаться мелкие птички, трудно доставать убитых. В виду этого неудобства я всегда экскурсировал с одним из своих спутников, который, ловко цепляясь по деревьям, снимал добычу. Конечно, не мало птичек пропало и бесследно.

Лишь забрезжит утренняя заря, как уже слышатся тонкие и звонкие голоса пташек. Сороки закопошились на бивуаке, куда успели слететь с соседних елей, чтобы проводить с нами весь день. Дрозды затрещали в гущине ветвей и стали гоняться друг за другом, тогда как один из них, усевшись на вершину дерева, неторопливо выводил свою грустную мелодию; запели чечевицы, которым вторил дубонос, разрывая семена арчи. Звонче же и привлекательнее других запела хохлатая синица. С вершины высокой ели, где она едва заметна, певунья шлет свою песню далеко по сторонам. Почему-то одни улары были молчаливы.

Ущелье Усу-экин-карагайту. На третий день была предпринята поездка вверх по лесному ущелью. Ранним утром было тихо, свежо: голоса пташек раздавались не повсюду. Мы следовали извилистой тропинкой, то по дну ущелья, то по его боковым скатам. Через 10 верст достигли вершины гребня, абсолютная высота которого простирается до 14 860 футов. Отсюда к северу открывается лабиринт гор. Верстах в 12-ти тянется следующая горная цепь параллельно первой. Между ними темнело глубокое ущелье, уходящее на юго-восток. Гребень хребта имеет каменисто-разрушенный характер: скалистых пиков нет, выдающихся вершин также. Хребет состоит из гранита, как у гребня (розовый среднезернистый роговообманково-хлоритовый), так и в среднем поясе южного склона (гнейсо-гранит мелкозернистый роговообмянковый).

Ущелье Усу-экин-карагайту простирается к северу, с уклонением на запад верст на 13. Ущелье извилистое, глубокое, с страшным падением дна, по которому несутся прозрачные воды. Ширина его по дну от 100 до 200 сажен. Боковых скалистых теснин порядочно. Правый берет и сопровождающий его горный скат покрыты елью (Abies Schrenkiana), левый — древовидным можжевельником: (Juniperus pseudosabina). Границы древесной растительности находятся на высоте: нижняя 11800 футов, а верхняя около 13 300 футов над уровнем моря. Немного выше восходит низкорослый кустарник, и только за 500 футов до гребня и его россыпей прекращаются альпийские луга. Из птиц в верхнем поясе гор замечены тибетские улары (Megaloperdix tibetanus), нипальские завирушки (Accentor nipalensis), краснохвостки (Ruticilla erythrogastra) и горная щеврица (Anthus rosaceus). Зверей видели мало^[166]: у россыпей пробежала лисица, да внизу, на луговых площадях, кормились сурки, голоса которых заслышали впервые 2 мая. В альпах расцвел лук и летали бабочки. Здесь видны следы монгольских стойбищ. Судя по водосточным канавкам, обозначавшим места расположения юрт, летом падают значительные дожди.

5 мая мы не без сожаления покинули отличное ущелье, доставившее в нашу коллекцию интересных птиц. Охота же за зверями требует много времени и успех ее всегда бывает чисто случайный. Так и теперь, в день выступления в обратный путь, поперек следуемого ущелья украдкой пробирался красный, или альпийский, волк; этот интересный зверь был убит урядником Жарким.

Выйдя в долину Дулан-гола, мы направились вниз по этой реке. Через 8 верст свернули в первое южное ущелье Цаган-гол. Здесь, в нижнем поясе, также обитали кочевники-монголы со своим правителем Цин-хай-ваном. Означенное ущелье более широко раздвинуто, нежели Усу-экин-карагайту, и изобилует мягкими луговыми увалами, вследствие чего здесь повсюду паслись стада скота. Лесов значительно меньше и они стоят в отдельных лощинах. Воды также было немного: по дну главного русла тихо струился жалкий ручеек. Выше альпийских лугов виднелась южная цепь главного хребта. В этом месте она несет тот же характер, как в пройденном ущелье.

На Цаган-голе мы поместились в лощине, где особенно густо темнел еловый лес. В тот же день я направился вверх по ущелью, чтобы познакомиться с ним. Вскоре заметил кабаргу, прыгавшую по скату гор; послал ей два выстрела крупной дроби. Зверь быстро исчез, но неподалеку залег. Охотившийся в стороне казак набрел на раненого зверя вечером, а утром его нашли уже мертвым. Высоко у россыпей кричали большие улары (Megaloperdix Koslowi); там же стаями, проносились белоспинные голуби (Columba leuconota) и на вершине сухой арчи одиноко ютился сорокопут (Lanius giganteus).

Еловый лес. Ель в посещенных нами ущельях растет стройным, густым лесом, но исключительно на склонах, обращенных к северу. Старейшие деревья достигают в высоту 12 сажен, а в диаметре до 12 и более вершков. Обширные заросли распространены главным образом по крутым скатам ущелий, и в меньшей мере спускаются на его дно. Земная поверхность рыхла и убрана мхом. Там, где находятся углубления среди крутых лесных склонов, где, следовательно, временно стремятся горные потоки, а местами и каскады, — там представляется полнейший хаос. Деревья выворочены с корнями и в страшном беспорядке загромождают проход. Земля местами вынесена водой, местами выброшена в сторону к корням поддерживающих друг друга деревьев. Словом, лес ласкает взор только издали или на дне ущелий, где он чист, как парк. В таких местах видна тень от деревьев, среди которых расстилаются прелестные лужайки, дающие приют птичкам и бабочкам. Только в подобных уголках и заметно оживление природы. Глухих, непроницаемых мест, заваленных деревьями, избегают даже самые строгие звери — маралы. Эти последние и кабарга выбирают место отдыха на открытых выступах, осененных тенью одиночных деревьев. В недрах «темника», сколько раз я ни сидел и ни напрягал слух, ничего не мог заметить и наблюсти: глаз не видел, ухо не слышало…

Свидание с кукунорским ваном. Экскурсируя во владениях кукунорского вана и стоя бивуаком в его близком соседстве, я в день прихода на Цаган-гол направил к местному правителю своего забайкальца, заявить о нашем приходе и справиться о времени, в которое может ван принять мой визит. Последний в ответ прислал одного из своих приближенных, который, вручая ванский «хадак»^[167], передал, что его начальник с удовольствием готов принять меня в какое угодно время. Располагая устроить в этом месте только одну дневку, я на другой день отправился к вану, который принял меня замечательно ласково и внимательно. Свидание происходило в его обширной войлочной юрте. Слева подле вана сидели: молодая, весьма симпатичная супруга, восьмилетний наследник (красивый мальчик, от умершей первой жены) и два ближайших советника^[168]. Челяди набралось много. Я занял обычное для гостей место. После всевозможных общих приветствий, ван перешел к расспросу о Цаган-хане, т. е. о Белом-царе и вообще о России. Затем его занимала цель русских путешественников. Зная, что база нашей экспедиции находится в Курлыке, местный правитель ужасно сожалел, отчего не у него. Продолжительное пребывание русских в Дулан-ките вану было очень желательно. «Сколько бы я почерпнул нового от русских, и сколько бы видел интересных вещей ваших мест, — говорил ван, — если бы вы жили подле меня. Курлыкский бэйле счастлив; я ему завидую! Если придется вам опять быть в наших местах, то уже не оставьте меня своим долгим пребыванием». От вана мы узнали, что в г. Синине лежал пакет, адресованный в нашу экспедицию, но что он не взял его для препровождения к нам потому, что в то время мы были в Тибете на пути к Сы-чуани. Где странствовали тогда наши письма — нам не было известно^[169]. После обильного угощения я распрощался с любезным ваном, который преподнес мне на память китайскую чашку, жалованную ему, в свою очередь, от пекинского двора. При этом ван выражал сожаление моему скорому отъезду, почему он не может отдать визит и еще раз видеться с русским офицером. Вечером мы вернулись на свой бивуак и стали готовиться к выступлению.

Буря в лесу. Ночью поднялась буря; лес шумел ужасно, сильные порывы заставляли, скрипеть деревья; отжившие великаны с шумом падали наземь. Наш вечерний костер до наступления бури горел отлично, резко освещая силуэты коней. Буря же начала метать пламя из стороны в сторону; сухие деревья громко трещали. Набежавший вихрь поднял вверх огненную струю и отбросил ее на лошадей. Испуганные животные сильно рванулись с коновязей и тревожно заржали. По счастью, имелся резиновый мешок, наполненный водою. Костер был потушен. Кругом стала ужасно мрачно. Буря продолжала свирепствовать до полуночи.

Прощание с лесом. 7 мая мы окончательно распрощались с лесами хребта Южно-кукунорского. Ранним утром вышли из-под сени хвойных деревьев. Несколько раз я останавливался и с сожалением любовался горами, убранными древесной растительностью.

Дальнейший путь лежал мимо хырмы Куку-бэйле, в хребет Сарлык-ула, где мы хотели поохотиться за тибетскими медведями. Чтобы не следовать пройденной местностью, я избрал более кружный путь горами. К северу тянется главная цепь, где красиво отливает зеленью лесной пояс. У его подножья, на отличной луговой растительности ютились монголы со своими стадами. К югу стоят отдельной группой второстепенные пониженные горы. Они несут мягкий характер и обращенный к нам склон был густо покрыт травами. В западном продолжении этой группы виднеются скалы, откуда долетело два-три звука большого улара. Пониже, на каменистых выступах сидели попарно турпаны; сампцы гоняли друг друга. Вблизи проходящего каравана, при ясном теплом утре, неслись звуки полевого жаворонка. Этот певец, поднявшись в голубую высь, останавливается на одном месте и шлет свою песнь к земле, где скрыто держится его подруга. Окончив пение, птичка крутою или пологою дугою спускается вниз… Долина, по которой мы следовали, уходит к северо-западу, в одном направлении с главными хребтом, В это время русла, направляющиеся от гор к Сырхэ-голу, были сухи. На дне логов стелется курильский чай (Potentilla fruticosa), который красиво раскрыл свои золотые цветы. Главная ветвь реки несла немного воды; притом вся влага разбиралась на арыки, питающие пашни кукубэйльских монголов. Спустившись по Сырхэ-голу, мы остановились к северо-западу от хырмы местного правителя.

Благодаря прозрачности воздуха, соседняя местность была ясно видима. На севере виднелся хребет Южно-кукунорский, на юге — цепь Сарлык-ула. Восточнее этих гор простирались северные удаленные ветви тибетской системы, или, правильнее, связь таковых с горами Южно-кукунорскими. Через означенное соединение в юго-восточном направлении тянется прямая дорога по перевалу Го, или Гогын-дабан, в Дабасун-гоби. Долина между северными и южными горами, замыкающаяся к востоку в 20 верстах, идет, постепенно расширяясь, к западу в Курлык. В низменной части ее сохранились следы одного обширного озера, где в настоящее время находятся остатки его — Дулан-нор и Сырхэ-нор. Последнее значительно, обширнее и в своей западной части окружено болотами, с отличными родниками. По таким местам кочуют монголы^[170]. Означенная солончаковая впадина граничит с щебне-галечной, покатой от гор равниной.

Хребет Сарлык-ула. Сделав два перехода по описанной долине и пересекши ее западнее Сырхэ-нора, мы вступили в горы Сарлык-ула. Общая характеристика этих гор такова: круты, скалисты и пустынны. Этот хребет, как говорено выше, тянется от запада к востоку с легким отклонением на юг. Простираясь в длину до 100 верст, он занимает в ширину около 10 верст; и только в средней своей части, где мы его пересекли по песчаному перевалу, расплывается на 15 верст. Гребень хребта идет правильной пилой, более возвышенные зубцы которой приходятся в середине. Оба склона круты, притом южный значительно короче северного. В пересеченной нами части хребта при вершине залегает известняк (розово-бурый, плотный, кремнистый); значительно ниже по северному склону — песчаник (мелкозернистый), и наконец, у восточной окраины — гранит (роговообманково-хлоритовый, крупнозернистый). Растительная жизнь всего больше сосредоточивается по ущельям верхнего пояса гор, и лишь восточнее перевала Елистен-дабан, в более широкой части хребта, богаче средний и нижний поясы южного склона. Воды вообще весьма мало: родники редки, каменистые русла речек были сухи. Фауна описываемых гор близко подходит своими видами к фауне покинутого хребта на севере. Соседние монголы, хотя и кочуют в ущельях северного и чаще в междугорной долине южного склонов описываемого хребта, но заходят в него неохотно, потому что всякий раз оставляют много погибшего от падежа скота.

Ущелье, по которому мы двигались к перевалу хребта, было особенно извилисто и каменисто. Через 8 верст горного пути мы достигли ручья Елистен-куку-булак, где с удовольствием разбили свой бивуак. Упомянутый ручей получает начало близ гребня хребта и течет только три версты. На всем означенном протяжении берега его покрыты кустарной и травянистой растительностью. Богатым уголком в этом отношении были истоки ручья, где мы пополнили свой гербарий 15 видами цветущих растений; кроме того, здесь было, вероятно, столько же видов, готовых в скором времени расцвесть. У истоков этого ручья находится нижняя граница древовидного можжевельника, который достигает больших размеров, но лепится по крутизнам редким лесом. К его верхней области примешивается кустарник, покрывающий лога альп, за которыми следуют скалы и россыпи гребня. В полдень на ручей прилетали мелкие птички; многие оставались до вечера кормиться в кустах. Дрозды и краснохвостки ютились по ветвям арчи, осенявшей нашу палатку. По временам залетала пеночка и, будучи совершенно скрыта хвоей, звонко трещала.

Проведя более суток на ручье, откуда был предпринят ряд безуспешных экскурсий за зверями, мы 12 мая поднялись на перевал Елистен-дабан^[171]. Он отстоит от истока ручья к юго-западу в трех верстах. Подъем на вершину гребня ужасно утомительный. Абсолютная высота перевала около 13 470 футов. Соседние вершины поднимаются вверх еще на 500—1000 футов. Гребень гор богат конгломератом, который лежит на известняке. С юга присыпан песок, переползающий на обратный склон. Вид с перевала был закрыт пыльной дымкой, которая более густо висела над песками. С ближайших скал раздавались голоса больших уларов; там же молчаливо перелетали вьюрки (Montifringilla alpicola).

Спустившись с перевала, мы направились в междугорную долину, уходящую к востоко-юго-востоку. Туда нас вел проводник-охотник с целью доставить в медвежий угол. Через семь верст движения по отличной луговой местности разъезд остановился бивуаком. К югу вблизи отвесно ниспадали бока передовой ограды; у ее подножья имелось немного воды. За отсутствием кочевников эти водоемы, посещаются зверями. На севере высится скалистый гребень хребта, с которого простираются сухие каменистые русла. Главное из них, Кундон-гол, доносит дождевые воды до урочища Долон-тургын. К востоку от нашей стоянки лежал второстепенный перевал Ихэ-дабан, который временно преграждает пастбищную долину. Поднимаясь более 12 400 футов над уровнем моря, он несет мягкий луговой характер. С его вершины открывается вид на урочище Улдуху. В наше пребывание здесь не оказалось желанных медведей. Напрасно мы тщательно осматривали все пади и ущелья, находившиеся на пути; напрасно при каждом сомнении прибегали к биноклю — медведей нигде не замечали. Немало было потрачено времени на охоты, но все они были неудачны. Правда, добытый на этом месте большой улар (Megaloperdix Koslowi) указал на значительное свое географическое распространение и тем самым искупил неудачу экскурсий на медведей. Проследив эту интересную птицу за меридиан Дулан-кита в Южно-кукунорском хребте, мы нашли ее и в горах Карагайкын-гола (окрайний Тибет) и наконец в этой отдельно стоящей группе.

Отпустив проводника-охотника, мы отсюда повернули к западу в Курлык. Миновав луговую долину и заваленное песком ущелье, мы направились к юго-западу, где тянулась от гор пересеченная местность. В первый день разъезд остановился у истоков реки Дунгынен-гола, а в следующий затем уже достиг урочища Дзухын-сала, где сомкнулся наш маршрут.

Снова Дзухын-гол. Богатый данник Дзухын-гола, вблизи которого пролегает дорога, берет начало в глубоком, узком коридоре песчаников и красных глин. Выбегая из земли ключами, Дунгынен-гол вначале вьется затейливыми извилинами, тонким ручейком, далее же, на пути обогащаясь водою, вступает в главную ветвь порядочной речкой. В этом знакомом урочище мы остановились на прежнем месте. Теперь оно показалось еще отраднее, нежели месяц тому назад, когда мы двигались в передний путь.

Незадолго до прихода в Дзухын-сала караван пересек совершенно свежий след медведя. Не теряя времени, я тотчас же, по установке бивуака, направился с урядником Жарким за зверем, но напрасно: «мишка» успел забрести в передовые отпрыски гор и в их лабиринте скрылся от нашего преследования.

Утром мы выступили в путь. Погода стояла отличная. Кругом летали стрижи, звучно рассекая воздух своими крыльями. Серый волк вышел на дорогу и зорко, украдкою, следит по сторонам. Еще ниже по дороге и мимо каравана пронеслась вереница легких харасульт. Время шло незаметно в наблюдениях животной жизни. Мы прибыли в урочище Дзухын. Там обитали кочевники-монголы. Составляя смешанную группу в 30 юрт, эти номады слывут под названием ван-хайских. Лето проводят всегда вместе в этой долине; на зиму же расходятся по разным местам: одни в Цайдам, другие в Курлык, некоторые в Дулан-кит и пр. Бивуак наш стоял на том же месте, где и прежде. Тогда кругом отовсюду раздавались голоса пернатых, пользовавшихся полной свободой. По утрам и вечерам часто проносились вверх и вниз по долине гуси, утки, журавли. Теперь эти птицы держатся на оз. Амцын-нор и соседних ему болотах.

Путь до Курлыка. Отсюда нам опять предстояло движение по пустыне к Баин-голу. Как и всегда в подобных случаях, запаслись водою, покормили животных и в полдень направились в путь. В воздухе было жарко; кругом жужжали комары, мошки, не дававшие покоя животным. Поднявшись на гребень западного увала, мы ясно увидели нижележавшие долины. Голубая поверхность Амцын-нора блестела восхитительно. Курлыкские горы видны были отлично. Мрачная, крутая стена Сарлык-ула также; далеко на юге выделялся, хотя и не так ясно, могучий хребет Бурхан-Будда. Пустыня давала себя чувствовать: высоко стоявшее солнце жгло немилосердно. Лишь изредка набежит кучевое облако, покроет временно тенью, и пронесшийся ветерок побалует прохладой, затем вновь томительный зной. Могильная тишина царит в пустыне: за весь переход не слышно ни одного звука. Только пустынные джепраки рисовались на вершинах гребней или быстро мчались мимо каравана. С вечерней зарей разбили бивуак в широко расстилавшейся равнине. Быстро сварился чай; еще быстрее окончилась легкая трапеза. Через полчаса уже люди уснули крепким сном. Усталые животные полегли. Великолепен был вечер в пустыне. Молодая луна и тысячи ярких звезд унизывали темно-голубой свод неба.

Пройдя в первый переход большую часть пустыни, мы на следующий день к 10 часам утра уже стояли бивуаком в долине Баия-гола. Картина последнего изменилась к лучшему: чистые воды его неслись плавно, будучи окаймлены яркой зеленью низменных террас. Номадов со стадами было значительно больше. От них мы узнали, что экспедиция перенесла свой лагерь к р. Баин-голу^[172]. Поэтому мы последний переход двигались правым берегом этой реки. Здесь экспедиция следовала ранней весной при возвращении из Тибета, когда путь был утомительный по причине распустившихся болот. Теперь же земная поверхность была суха и во многих местах отливала мягкой зеленью. Повсюду теснились монгольские стойбища и бродил их скот, среди которого доверчиво паслись стада диких гусей. Некоторые пары уже успели обзавестись молодым поколением, зорко оберегая его от назойливых хищников. Вскоре показались и белые палатки нашей экспедиции. Отрадно забилось сердце при виде товарищей, которые дружески нас приветствовали.

Заметки о погоде. Теперь несколько слов о погоде за истекший (с 15 апреля по 18 мая) период времени.

Маршрут разъезда охватил места наполовину равнинные, наполовину горные. Первые приподняты на 9500 футов над уровнем моря; вторые — до 13 000 и более футов. В общем, в равнине, разумеется, теплее, в горах прохладнее.

Погода в последней половине апреля стояла облачная; ветры дули почти ежедневно с запада, с более частым отклонением к югу, нежели к северу. Воздух был наполнен лёссовой пылью, сокращавшею горизонт. Дважды выпадали атмосферные осадки, на равнине в виде дождя, а в горах — снега. Последний, обыкновенно, исчезал быстро — даже с вершин гребней. Вслед за выпадением влаги наступала довольно ясная погода, воздух становился прозрачен. Такое состояние продолжалось весьма недолго — сутки. Вследствие крайней сухости атмосферы воздух вновь наполнялся пылью, поднимаемой ветрами. Днем, около полудня, всегда бегали по равнине высокие кружащиеся вихри. Ночные морозы достигали — 11,0° С, тогда как днем было, по большей части, очень тепло: температура в 1 час дня поднималась до +25,4° С (21 апреля) и +30,2° С (28 апреля).

Первая половина мая уже отличалась лучшей погодой. В общем, дни стояли довольно ясные; слабые переменные ветры дули после полудня, да и то не всегда; к вечеру стихало совершенно. Ночи, за весьма немногими исключениями, были также ясные и тихие. Небесный свод был чист и звезды светили особенно ярко. Термометр ночью опускался до точки замерзания, но в 1 час дня нередко поднимался выше +30,0° С. Дождя, если не считать мелких капель, подавших во время порывистых ветров, не было вовсе. Лишь по прибытии в Курлык — 20 мая — дождь шел полные сутки и сильно смочил землю.

Глава десятая СЛЕДОВАНИЕ К РОДНЫМ ПРЕДЕЛАМ (От Курлыка до Зайсана)

От Курлыка до Са-чжоу. После вторичного двухмесячного пребывания в Курлыке, экспедиция 1 июня направилась к западо-северо-западу, держась южной окраины Нань-шаня. Миновав соленые озера Бага-Цайдамин-нор и Ихэ-Цайдамин-нор^[173] и устроив двухнедельную стоянку на лучшем пастбище Бомын-гола, караван последовал дальше. Достигнув высокого Сыртына и выждав в прохладном месте период крайней жары в Са-чжоу-хамийской пустыне, экспедиция в конце июля оставила Нань-шань, спустившись в знакомый оазис Са-чжоу. Более года прошло с тех пор, как мы его покинули; теперь снова приходилось увеличивать багаж, следуя к родным пределам. Свой бивуак мы разбили на прежнем месте — севернее города, на правом берегу Дань-хэ. С китайскими властями встретились радушно и получили от них свои коллекции в полной исправности.

Оазис Са-чжоу в это время казался наряднее: серый, грустный колорит сменился мягкою, ласкавшею глаз путника зеленью, пышная растительность скрывала жалкие постройки китайцев. Пернатые обитатели находили себе прекрасный приют в чаще зарослей, и охота за ними далеко не вознаграждалась успехом. Погода стояла ясная, но в воздухе висела пыльная дымка и солнце жгло немилосердно, в особенности около полудня, когда все погружалось в молчание. Только по утрам и вечерам дышалось свободнее и кругом раздавались звуки живых существ.

Грозные дунгане. Китайцы энергично убирали хлеб и обмолоченные зерна свозили в город-крепость. Ветхие стены с бойницами ремонтировались; боевые принадлежности приводились в порядок; амбань и офицеры составляли план обороны от надвигавшихся с востока инсургентов. Везде китайцы только и говорили о дунганах, прошлый, ужасный погром которых еще свеж в памяти многих сынов Небесной империи. Горные номады официально уже не допускались в оазис; свои торговые операции они вели тайком от начальства. Китайские чиновники совершенно откровенно говорили нам, что они очень трусят воинственных магометан, и убедительно просили у нас советов в ведении обороны.

Са-чжоу-хамийская пустыня. 6 августа мы покинули Са-чжоу. Напрасно оглядывались назад, хорошо знакомый соседний Нань-шань не открывался взору… Теперь нам предстояло перейти через Хамийскую пустыню. Откормленные караванные животные подавали большую надежду на успешное движение. Радостно мы посматривали на своих испытанных гигантов, которые уже не один раз выручали экспедицию в ее тяжелых предприятиях.

Река Сулей-хэ, в долину которой мы вступили на другой день, широко разливалась от дождевых вод Нань-шаня. Разыскивая брод и ожидая спадение воды, мы потратили лишний день в этих местах. Как ни бедна сама по себе означенная долина, а все-таки среди мертвой пустыни и она кажется приветлвой. Ее зеленые камыши далеко виднеются по сторонам и ласкают взор путника. Над отрадным фоном растительности порою проносятся плавающие и голенастые пернатые. Красивее прочих выделяются белые цапли, матовая белизна которых гармонирует с волнующимся камышом.

Благополучно переправившись через Сулей-хэ, экспедиция быстро подвигалась вперед. Вставали мы очень рано и вместе с зарей покидали свой ночлег. Пройдя около 20 верст, караван останавливался, устраивался часовой привал. В это время наскоро пили чай и съедали по чашке дзамбы^[174]; вьючные животные лежали под вьюками. Затем снова в путь до бедного ключика, где караван располагался на ночлег. Почти на всем пустынном пути от Са-чжоу до Хами, встречаются лишь горьковато-соленые воды, которые охотно пьют только «корабли пустыни». При таких ключах имеется и подходящая растительность. Опытом дознано, что и людям и животным гораздо легче осилить трудности путешествий по пустыне в возможно меньший срок; но зато в первом хорошем месте необходим отдых на несколько дней для восстановления потраченных сил. Такой системы мы всегда придерживались в подобных случаях.

В южной части Хамийской пустыни путешественник, следуя к северу, встречает на пути горы Бей-сянь, о которых первые сведения находим у H. M. Пржевальского. Эти невысокие горы, протянувшиеся двумя кряжами, разделены широкою долиной. На своих окраинах Бей-сянь имеет более правильные и более возвышенные гряды, нежели в средине общего вздутия, где он состоит из ряда больших и малых холмов. Проходя в лабиринте последних, мы встретили небольшое стадо диких верблюдов. Осторожные звери были испуганы караванными собаками, которые, кстати сказать, почти всегда служили помехой в наших охотах.

Спускаясь с гор Бей-сяня и следуя к станции Куфи, мы любовались отличным видом на крайний Тянь-шань^[175]. Могучие снеговые шапки Карлык-тага, сквозь тонкую пыльную мглу, висевшую в воздухе, напоминали облака. Со станции же Цан-люфи, где выпал порядочный дождь, Хамийские горы^[176] предстали дивно нарядными. В прозрачной атмосфере венцы Небесных гор блестели величественно. Снеговые поля сплошной пеленой окутывали главные вершины. От линии вечного снега сбегал темный, словно выжженный скат гор, испещренный узкими, глубокими ущельями. Казалось, до этих привлекавших взор снеговых венцов было не более 5—7 верст расстояния, а на самом деле раз в десять больше.

Бивуак в Бугасе. 18 августа экспедиция прибыла, в Хамийский оазис и расположилась бивуаком на его юго-западной окраине. Отличнейшее, привольное местечко, с хорошим кормом для животных и добродушными туземцами, приютило экспедицию без малого на месяц. Такая продолжительная остановка была очень полезна. Караванные животные поправились настолько, что мы затем смело могли направиться по дикой пустыне к Люкчюну. Больной В. И. Роборовский отдохнул, а я мог совершить поездку к восточной оконечности Тянь-шаня.

Поездка в Хами. Стоя бивуаком вблизи большого административного пункта, необходимо было повидаться с местными чиновниками, чтобы гарантировать себя от всяких случайностей. Для этой цели наскоро снарядившись в разъезд, мы в числе четырех человек направились в г. Хами. На этот раз со мною следовали В. Ф. Ладыгин и два старших урядника, Баинов и Жаркой. Ладыгин и Жаркой, по окончании дел в Хами, должны были вернуться обратно на главный бивуак.

Свидание с властями. В г. Хами мы остановились в довольно грязной гостинице, и в самый день приезда успели побывать с визитом у местных властей. И китайский амбань и ван, заведующий мусульманами, встретили нас особенно радушно. Оба много расспрашивали о нашем далеком странствовании. К встрече дунган здесь также готовились усиленно, а потому на первых порах интересовались узнать, что нам известно об их действиях. Здесь же мы почерпнули, более или менее достоверные сведения о японо-китайской войне. Китайский амбань не скрывал неудач своих соотечественников и с гордостью заявил, «что если бы Россия не протянула руку помощи Богдохану, то китайцам было бы плохо. Теперь русские и китайцы стали еще большими друзьями», — говорил тот же амбань, приехав на другой день ко мне с ответным визитом. На мое желание съездить в горы местные власти выразили полное согласие и впервые добросовестно поторопились своими распоряжениями. Лично мне дали из управления хорошего небольшого чиновника и снабдили бумагами.

Хами, или Комул, — стратегический пункт: схождение северной и южной дорог, ведущих из Чжунгарии и Восточного Туркестана в Собственный Китай. Будучи не один раз разрушаем, Хами, занимая выгодное положение, снова восставал из груды развалин. Еще и теперь видны следы последнего дунганского разгрома, невольно увеличивающие ужас при одной только мысли о появлении инсургентов. Город делится на две части: китайскую и мусульманскую; та и другая обнесены стенами. Население города составляют чанту, китайцы и дунгане, последних насчитывают около 300 семейств. Войска прибывали эшелонами из Урумчи и других городов.

Проведя сутки внутри города, где все время нас осаждала толпа зрителей, я с урядником Баиновым и местным чиновником направились в путь. Вьючными животными нам служили два верблюда, верховыми — три лошади. На северо-восточной окраине оазиса мы свободно поместились своим маленьким бивуаком. Теперь можно было привольнее вздохнуть и в виду снеговых вершин Тянь-шаня обстоятельнее выяснить маршрут своей поездки.

Горы Карлык-таг. Восточная оконечность Тянь-шаня, пересекаемая Хамийско-Баркульской дорогой по перевалу Кошеты-дабан, простирается с северо-запада на юго-восток. Занимая около 150 верст по длине, эта часть гор в середине поднимается за линию вечного снега. Могучие снеговые горы тянутся на 50 верст; проходов между ними не существует. У туземцев эта часть хребта известна под именем Карлык-тага, т. е. снегового хребта. Оба склона означенных гор весьма круты; общая ширина их около 40 верст. На северном склоне граница вечного снега, измеренная на урочище Яшиль-куль, оказалась на высоте более 12 500 футов над уровнем моря. Снеговые поля — замечательной белизны. Посещенный ледник обставлен остроконечными вершинами, которые, вероятно, имеют свыше 15 500 футов абсолютной высоты. Крутизна ледника ужасная; нижний край его падает вертикально, на нем виднелись каскады. От снеговой части хребта, стоящей как бы изолированно, выходит несколько ущелий. Ледниковые потоки северного склона при выходе из главных гор соединяются в одно значительное ложе. Прозрачные воды Карлык-тага катятся в глубокой балке, образуя р. Ар-Тугюрюк. Прорвав горы Мэчин-ола, эта река стремительно несется к северу и, пробежав 30 верст по открытой равнине, исчезает в оазисе Номе. Точно так же воды южного склона описываемых гор, собравшись в Нарынское ущелье, питают Хамийский оазис. От восточной снеговой вершины хребет Карлык-таг расплывается полудугой лучами. На меридиане Бая Тянь-шань оканчивается пустынной, узкой и низкой грядой, но немного восточнее из ряда невысоких скалистых кряжей поднимается группа Эмир-таг. От этой, крайней на востоке, командующей группы уже простирается волнистая и каменистая пустыня, уходящая за горизонт.

Геологическое строение описываемых гор, по пройденному мною пути, таково: гребень главного хребта состоит из гранита (роговообманковый); северный склон на восточной окраине богат порфиритовым туфом и кварцевым сланцем, тогда как на западной — песчаником (известково-глинистый); южный же склон главным образом обнаруживает сланец (кремнисто-глинистый).

Только северный склон Тянь-шаня покрыт растительностью и притом богатой. Особенно прекрасный вид на лесную зону представляется со стороны Баркульской равнины. Густой смешанный лес уходит к востоку до Карлык-тага, миновав который, снова покрывает последние лощины гор в окрестностях селений Тал и Шополы. Верхняя граница лесной зоны лежит на высоте 9350 футов, выше следуют альпы. Лес составляют: сибирская лиственница (Larix sibirica) и ель (Abies Schrenkiana); в долинах, кроме того, — тополь, или, как называют туземцы, ак-дарак.

Кустарники: жимолость (Lonicera microphylla, L. Sieversiana, L. hispida), желтоцветный шиповник (Rosa pimpinellifolia), таволга (Spiraea hypericifoliа), лоза (Salix sp.), реже крыжовник (Ribes aciculare) и черная смородина (Ribes nigrum), кроме того, в лесах растут: оябина (Sorbus aucuparia), шомпольник (Cotoneaster vulgaris), вьюнец (Atragenaalpina var. sibirica), обыкновенный можжевельник (Juniperus communis) и на открытых площадях можжевельник казачий (Juniperus Sabina). Травянистая флора весьма разнообразна; украшением лесных лужаек служат: желтый касатик (Iris Bloudowi), голубой прострел (Pulsatilla vulgaris), мелкая голубая фиалка (Viola sylvestris var. rupestris) и незабудка (Myosotis sp.); на влажных местах — первоцвет (Primula sibirica), водосбор (Aquilegia sibirica), желтоголовник (Trollius asiaticus), анемон (Anemone sylvestris) и пионы (Paeonia anomala); в альпийской области добавляются:, лютик (Ranunculus affinis), тюльпан (Tulipa unijlora), голубой прострел (Pulsatilla vulgaris) и многие другие.

Южный склон Тянь-шаня выжжен горячими лучами южного солнца. Здесь растительность ютится, вместе с человеком, по дну высоких ущелий, где путнику открываются очаровательные картины. Растительная жизнь этих ущелий составляет резкий контраст с соседними горами, на которых спорадически встречаются только пустынные растительные формы.

Животная жизнь в описываемых горах беднее, нежели вообще в Тянь-шане. Здесь уже не встречаются медведи, косули; марал очень редок. К более обыкновенным представителям, животного царства можно отнести аргали (Ovis Polii), тэкэ (Capra sibirca), волка, лисицу и пищуху (Lagomys rutilus). Из птиц, не замеченных раньше в Тянь-шане, нами здесь добыты: сибирский поползень (Sitta europea amurensis) синица (Periparus mfipectus). Общий же список орнитологической фауны Тянь-шаня применим и к описываемой части этой системы.

Теперь остается сказать несколько слов о народе, населяющем рассматриваемые горы. Хамийские чанту, или тагчи, как их называют в горах, здесь живут постоянно. Общая численность горных чанту — около 500 семейств, разбросанных в лучших местах. Ими управляют местные беки и другие мусульманские чиновники. Занимаясь скотоводством и в то же время земледелием, тагчи представляют собою полуномадов. В горных ущельях до 7 800 футов над уровнем моря ютятся их селения, состоящие из одного или нескольких десятков глинобитных домов. Около селений находятся пашни, где сеют голосемянный ячмень и пшеницу; в устьях ущелий встречается лен. К обработке полей приступают в апреле; в августе снимают жатву. По мере развития растительности в горах, тагчи поднимаются вверх со своими стадами. Селения оставляют пустыми, если не считать нескольких человек, наблюдающих за полями. Все горные обитатели имеют хорошие юрты и располагают их в красивых местах, более или менее сосредоточенно. Места для походных жилищ всегда выравниваются, очищаются; словом, тагчи живут довольно опрятно. Внутренность юрты очень часто представляет хорошенькое помещение: пол застлан чистыми войлоками и коврами. Сами тагчи одеваются также прилично, в особенности сидящие дома женщины. Ведя полукочевую жизнь и сталкиваясь с монголами, приходящими с севера, многие тагчи усвоили себе некоторые обычаи этих кочевников, заимствовали у них сбрую и внесли в свою речь немало чужих слов.

Благодаря отличным пастбищам, скотоводство у них процветает. Они держат многочисленные стада баранов, порядочные табуны лошадей, значительно меньше разводят рогатого скота; ишаков содержат только для езды в город. Домашний як встречается как редкость. Подле юрт кричат и копаются в пыли куры; в их соседстве лежат большие собаки, чаще, впрочем, сопровождающие стада скота на пастбищах.

Такова, в общих чертах, характеристика крайнего Тянь-шаня.

В области крайнего Тянь-шаня. Теперь приступим к рассказу о путешествии. 22 августа, оставив Хамийский оазис, мы направились к горам. Тотчас за оазисом залегает пустынная равнина, покрытая мелкой галькой. По мере приближения к горам кое-где встречался низкорослый кустарник, и в нем паслись робкие газели. Держа курс к северо-востоку и следуя вблизи р. Едир-гола, мы через 20 с лишком верст достигли южных предгорий Тянь-шаня. Отдохнув в сел. Кара-капчин, разъезд в тот же день поднялся вверх еще столько же. С трудом переваливая боковые каменистые отроги, за невозможностью двигаться по ущелью реки, нам было приятно вступить в отрадный уголок селения Едир. Оно как бы спрятано на дне глубокого ущелья. Дома тонули в зелени. Созревшие хлеба на полях золотисто блестели и красиво волновались на ветру. В гущине садов пели птички; на журчащих ручейках резвились бабочки. Здесь нас, видимо, ожидали, так как на окраине селения мы были встречены туземцами с букетами цветов и поместились в доме местного старшины.

На другой день, оставив р. Едир-гол^[177], отошедшую к востоку, наш маленький караван направился к перевалу, узкое, извилистое каменистое ущелье падало круто. Изредка на нем залегали лужайки и тихо журчал ручеек. На таких местах были заметны следы пастухов, не знавших иного крова, как нависшие скалы или пещеры. Еще выше в альпах, где пастухи проводят лучшую часть лета, на склонах грив, обращенных к северу, показались площади хвойного леса. Перевал Хамыр, или Тэмырты-дабан, поднимается до 10610 футов над уровнем моря. Представляя плоскую луговую вершину, он долго бывает покрыт снегом. К востоку с общим поднятием местности увеличивалась и толща снега. Оттуда подувал холодный ветер. На севере тянулась следующая цепь гор. Между ними темнело глубокое ущелье от западных снегов Карлык-тага. Описывая вверху крутую дугу и приняв второстепенные ущелья, оно направляется к юго-западу. Спускаться с перевала было гораздо труднее, нежели подниматься. Северный склон гор очень крут, и на нем лежал снег, особенно замедлявший движение в лесу по скользким тропинкам. К вечеру мы прибыли в сел. Тэмырты и расположились под густой сенью высоких тополей.

Селение Тэмырты. Означенное селение приютилось в глубоком тесном ущелье, при слиянии двух речек. Абсолютная высота его около 7800 футов. Прозрачные воды р. Чон-гола шумно бурлили по каменистому крутому ложу. Судя по обмытым утесам, в период дождей вода поднимается до двух сажен над осенним уровнем. Грозно бушует тогда, как говорят туземцы, горный поток: его пенистые, мутные волны срывают на пути большие деревья, по дну грохочут валуны и дрожат береговые террасы. Описываемая река одного общего названия не имеет, но известна у тагчи под именами селений, которые раскинуты в ее долине. Место нашей стоянки было замечательно красиво. Хвойный лес сползал вниз по северным склонам, по дну темнели высокие мешаные рощи. Монотонный шум реки и журчанье ручьев слышали повсюду. Там и сям открывались отличные луговые площади. Высоко по скалам гор паслись большие стада баранов, а внизу по ковру цветов порхали бабочки. Для большего ознакомления с местностью и сбора коллекций мы устроили дневку. Соседи-туземцы являлись с поклоном и предложением услуг. Словом, мы себя чувствовали хорошо, благодаря спутнику-чиновнику и добросовестному предписанию городских властей.

Днем в тени было очень тепло, а на солнце даже жарко. Воздух тих и прозрачен. Небо было ярко-синее; по его красивому фону резкими и слабыми точками носились грифы. Ночи отличались свежестью.

Наутро с зарей мы стали подниматься к следующему перевалу, продолжая держать прежний северо-восточный курс. Подъем хотя и крутой, но прекрасно разделан; камней сравнительно мало. Абсолютная высота Бэлю-дабана 11260 футов. Здесь уже осень предъявляла свои права: растительность отливала золотым колоритом, полевые цветы осыпались, цветы склонили свои головки. Означенный перевал, как и пройденный, представляет плоскую луговую вершину. На нем лежал еще толстый слой снега, в котором торчали вехи для обозначения пути. Источники были скованы льдом. Вид с перевала обширный: на юге виден был главный хребет Тянь-шаня, Карлык-таг, отделяющий к северо-западу на 50 верст отрог, на котором мы находились, к северу вдали не совсем ясно обрисовывались пустынные горы Мэчин-ола, вблизи — на дне долины — виднелись воды озера Тур-куля, куда мы и направились, измерив высоту перевала. Спуск с последнего был очень крут. Двигаясь по змееобразной тропинке, мы вспугивали больших бабочек — аполлонов. К полдню наш маленький бивуак уже стоял на топких берегах помянутого озера.

Озеро Тур-куль. Оз. Тур, или правильнее Туз-куль^[178], лежит на высоте около 6 200 футов над уровнем моря и содержит соленую воду. Простираясь до 10 верст в длину и до трех в ширину, оно тянется, согласно общему направлению гор, с северо-запада на юго-восток. Вода прозрачная. Цвет водной поверхности меняется в зависимости от освещения. Озеро не замерзает всю зиму. Глубина его, как говорят туземцы, изрядная. Низменные берега, в особенности восточный, поросли низкорослым тальником и густыми травами. Здесь при ключевых источниках живут чанту в юртах, как номады. Туземцы нас встретили приветливо. Старшине сдали своих усталых лошадей, которые после горных каменистых дорог, охотно вступили в луговое пространство. Неизменные верблюды шли молодцами. Отсюда мы уже совершали свой путь на новых верховых животных, сменяемых на каждом ночлеге. Точно так же ежедневно менялись и проводники.

Первый очень большой переход от Тур-куля нас привел в селение Адак. Пройденные горы Мэчин-ола залегают на нашем пути тремя грядами. Они состоят из сланца (метаморфический хлоритово-тальковый), диорита (среднезернистый), розоватого аплита (средняя гряда) и глинистого сланца (северная и южная). Между ними залегают долины, покрытые редким пустынным кустарником. Животная жизнь их точно так же отличалась пустынными формами; из зверей попадались антилопа (Gazella subgutturosa) и заяц (Lepus tolai), а из птиц замечены были только саксаульная сойка (Podoces Hendersoni) и соловый чекан (Saxicola isabellina).

Пышный Адак. Селение Адак расположено в живописном ущелье реки Ар-Тугюрюка, где эта река прорывает северную гряду Мэчин-ола. Пышная растительность покрывает его дно, обрамленное голыми утесами. Небольшие фанзы туземцев севершенно скрыты густой листвой садовых деревьев. В воздухе не смолкало жужжание насекомых. Словом, полный контраст с покинутой пустыней.

В Адаке мы были приветливо встречены молодым муллой. По установке же бивуака к нам собралось все население и с любопытством смотрело на нас до поздних сумерок. Толпа держала себя крайне вежливо, многие прислуживали у нашего очага и наивно заявляли, что подобных людей никогда не видели.

Пребывание в Номе. Еще один переход вниз по р. Ар-Тугюрюку и мы в оазисе Номе — северном пределе нашей экскурсии и самой низкой точке пути, лежащей на 1 430 футов над морем. Описываемый оазис простирается с северо-запада на юго-восток, занимая в этом направлении до 50 верст. Обитатели, его размещены в средней части по двум арыкам. В летний период воды здесь довольно; около 50 домов чанту орошают свои поля привольно. Здесь сеют ячмень, пшеницу, просо; ближе к домам расположены бахчи с дынями и арбузами. В садах успешно разводят абрикосы, подле домов красуются цветники. Вне селения культурная полоса покрыта тополем, тамариском; из трав более характерными являются камыш, солянки и касатик. Число жителей оазиса обусловливается количеством воды, доставляемой ему рекой, разведенной на арыки. Свободные от культуры места служат пастбищами для скота, в особенности для многочисленных стад баранов; верблюдов здесь также порядочно.

В оазисе Номе мы встретили около 10 юрт монголов. Номады пришли с севера; все кочевники очень бедны и служат пастухами у чанту; по временам, однако, сюда являются из Алтая и люди с достатком, ведущие меновую торговлю. Местные номады легко объясняются с чанту на их наречии; точно так же многие мусульмане свободно говорят по-монгольски.

К северу и востоку далеко простирается каменистая пустыня. Вначале она представляет волнообразную поверхность, уходящую до горизонта, который ограничивают порядочные горы. Расстояние до них определяют в 3—4 дня пути. В горах, расположенных к северу, кочует хошун монголов, подведомственных Мазасыгин-хоту. Хребет же Ингиз-ола, отстоящий к востоко-юго-востоку от Нома, необитаем: туда пробираются лишь охотники за дикими верблюдами.

В оазисе Номе для большего ознакомления с местностью мы провели лишний день. Местные жители устроили по случаю нашего прихода праздник, на котором присутствовало вечером всё население. На празднике были и монголы. Вообще номады, живя среди пустыни, в стороне от больших дорог, рады появлению нового человека, в особенности русского — столь редкого гостя в этих местах^[179].

Обратное следование. Незаметно мелькнули два дня, проведенные в Номе. С зарею третьего мы уже были готовы к выступлению в путь. Стаи пролетных уток направлялись к югу. На льдах крайнего Тянь-шаня играли серебристые лучи, как бриллианты в диадеме. Теперь мы уже двигались обратно к горам знакомой дорогой. Каменистый, подъем казался еще труднее. Солнце после полудня стало сильно жечь, но караван уже вступил под сень Адака, где нас встретил знакомый мулла. Зайдя в его прекрасный сад и отведав приготовленного для нас угощения, мы направились к прежнему местечку и там расположили свой бивуак. Красивый уголок — селение Адак. Опять глаз приятно отдыхал на мягкой зелени оазиса и любовался блеском могучих льдов Небесных гор.

Оставив Адак и следуя на юго-восток, мы в один день достигли селения Бая. На этом пустынном переходе мы покинули горы Мэчин-ола, немного не достигающие оазиса Бая. Они теряются в пустыне и нигде на всем нашем пути не имеют прочной связи с Тянь-шанем. Селение Бай — около 70 домов — расположено на ключевых водах. Оно вытянулось с юго-запада на северо-восток вдоль каменистого русла. Вблизи южной окраины оазиса находится глинобитное укрепление Калмак-шари, принадлежавшее монголам. После упорной борьбы с мусульманами, как говорит предание, номады бежали. На востоко-юго-востоке видны скалистые пустынные горы Эмир-таг. Познакомившись с Баем, мы направились к юго-западу по пустынной, круто падающей от южных гор равнине. На пути пересекли вьючную дорогу, ведущую из Су-чжоу в Баркуль. По направлению к последнему открывалась обширная долина. Вскоре затем мы вступили в предгорье. Устроив временный привал при урочище Могой, мы, держа прежний курс, довольно поздно прибыли в местность Шополы. Означенное урочище уже расположено на южном склоне пониженного Тянь-шаня. Здесь проживают обитатели сел. Тала до уборки хлебов. Отсюда мы снова повернули к северу, пересекли три значительных отрога и следовали по превосходным пастбищам. С перевалов видна была на северных склонах гор лиственница, красиво отливавшая издали золотой хвоей. Выше белели снега. Обратный путь направлялся через перевалы Ак-таш-дабан (9 630 футов абс. высоты) и Юлюту-дабан (9 750 футов абс. высоты). Оба эти перевала мягкие, луговые, с весьма крутыми склонами. Вид с первого на обе стороны прекрасный. Пустыня Гоби казалась покрытою высокими волнами каменистых гряд, тянущихся по открытой равнине. Между перевалами в глубокой долине стоит отдельными участками сел. Тал. Юлюту-дабан не открывает широких горизонтов. Спустившись с него и перевалив через множество увалов и каменистых узких ущелий, вступили, наконец, в теснину реки Дарькюнты-гола.

Ущелье Дарькюнты-гол. Эта река берет начало из восточных снегов Карлык-тага. Змееобразное ущелье каменисто и круто падает к северу, вследствие чего река по временам скрывается под землей. Нависшие скалы и мрачные гроты придают ущелью особенную дикость. Смягчающе действуют луговые площади или густые тополевые заросли. Между ними и у подножий скал ютятся колючие розы. Прозрачные темно-голубые воды катились, то мелькая, то скрываясь под густою сенью листвы ак-дараков. Местами встречались чудные уголки, которые так и просились на снимок. Приятное бурление вод мешалось с мелодией голубых синиц. Вверху, по ярко-синему небу, плавали могучие пернатые. В скалах громко перекликались клушицы; пониже трещали завирушки (Accentor fulvescens), красные снегири (Carpodacus erythrinus) и горихвостки (Ruticila). Зверей мы не встречали, хотя, по словам проводника, здесь обитают тэке. Поздним вечером мы раскинули свой бивуак на последних водах Дарькюнты-гола. Обилие дров дало возможность развести большой костер, который фантастически освещал угрюмо нависшие скалы и развесистые тополи. Позднее обугленные бревна только дымились и слабо мерцали в глубокой темноте. Ночь была теплая; кругом стояла абсолютная тишина. Таинственно пролетел филин-пугач и легко уселся на ближайший утес. Его оригинальное гуканье громким эхом пронеслось в воздухе; испуганно насторожились лошади, где-то прокричал заяц, и затем снова полная тишина…

Ледник Яшиль-куль. Ночь прошла быстро. Взошедшая луна светила ярко; на землю падала тень. Лишь только зарделась на востоке алая полоса зари, как мы уже снялись с бивуака и направились в дальнейший путь. Вскоре оставили ущелье, поднявшись на левый берег балки. Отсюда открылся хороший вид. На юге стоит стена вечных снегов, на севере ряд параллельных кряжей Мэчин-ола. Между первой и вторыми тянется долина, по которой мы и направились к западу. Невдалеке скрывалась глубокая балка реки Ар-Тугюрюка. Мягкая густая зелень красиво убирала дно долины, по которой повсюду виднелись жилища чанту. Здесь мы узнали, что местный бек проживает западнее — на урочище Ургэ, там, где проходит большая дорога на Адак и Ном. С сожалением покинув балку Ар-Тугюрюка, мы направились в местопребывание бека. Симпатичный старик встретил нас приветливо. В ответ на выраженное мною желание съездить в Карлык-таг, бек тотчас же сделал соответствующее распоряжение, и мы в тот же день, налегке, направились к снеговым полям Тянь-шаня. Со мною были чиновник и проводник. Расстояние до снеговой линии было около 25 верст, которые мы на хороших лошадях быстро проехали. Наш путь пролегал сначала по пустынной долине, затем по скалистому предгорью. Последнее окаймлено с севера низким кряжем, за которым начинается альпийская зона, простирающаяся до вечного снега. Ледник, к которому мы подъехали, туземцы называют Яшиль-куль, по имени маленького озерка, расположенного у его подножья. Вид с высоты прекрасный. К северу открывается широкий горизонт, заслоняемый вдали тонкой пылью. В верхней части альпийской зоны растительность уже поблекла: все отцвело, завяло, осыпалось. Бабочек не было. Только аргали спокойно паслись по луговым увалам, да в соседстве с ними бродили табуны лошадей. В нижнем же поясе лугов было значительно теплее: порхали бабочки и неслись песни птичек Leptopoecile, Carpodacus, Ruticilla, Emberiza и др. На вечерней заре мы вернулись на свой бивуак. На следующее утро была сделана дневка. В открытой долине постоянно дул ветер — днем восточный, ночью западный. Высокие же снеговые горы притягивали к себе тучи, слышались тяжелые раскаты грома.

Дальнейшее следование. 4 сентября, держа западно-северо-западный курс, мы направились по той же долине к озеру Тур-кулю. На середине пути заметна вершина плоской возвышенности. Отсюда открывается вид на обе стороны, в особенности на проход в Баркульскую равнину. Ярко блестящие ледяные венцы Карлык-тага невольно приковывают внимание путника. От подножья гор сбегает луговая покатость, на которой темнел Толюдун — роща ак-дарака. Вскоре затем показалось оз. Тур-куль. Его поверхность играла всевозможными тонами красок, хотя преобладающим все-таки был фиолетовый. Придя к знакомому старшине Тур-куля, мы отчасти связали свой маршрут. Остававшиеся лошади успели немного отдохнуть и набраться сил; поэтому обратное движение к главному бивуаку мы уже совершали опять на своих животных.

Желая больше ознакомиться с восточным Тянь-шанем, мы избрали другой путь для возвращения в Хами. Он шел в прежнем направлении, к возвышенности, примыкающей к горам Мэчин-ола. Долина в этом месте поднимается около 7 500 футов над уровнем моря. Вблизи, на юго-востоке, низко сползает с гор хвойный лес, вдали, к юго-западу, тянулась белая скалистая стена Тянь-шаня, а к западу уходила за горизонт Баркульская равнина. Мы остановились ночевать в южных предгорьях Мэчин-ола, на урочище Нарин-кирэ. На всем пройденном расстоянии ютились туземцы со своими стадами животных. Здесь, как и в долине туркульской, паслось много верблюдов.

На следующем переходе мы коснулись западной окраины отрога Карлык-тага. С конечной его вершинки можно было хорошо обозревать окрестности. На северо-западе тянулись горы Мэчин-ола, скрывавшиеся в туманной дали. К юго-востоку выклинивалась долина между главным хребтом и его высоким отрогом, покрытая пышной растительностью.

Дальнейший наш путь лежал на юго-восток через главный хребет. Здесь приходилось все время любоваться лесным убранством. В высшей степени привлекателен северный склон главного хребта, где тянулась густая полоса ели и лиственницы. Первая преобладает, резко выделяясь своею золотистой хвоей. На дне же долины этой разницы не замечалось. Здесь еще стлалась сплошная зелень. Смолистый аромат наполнял воздух, который жадно вдыхался полной грудью. Наши степные лошади, непривычные к лесам, боязливо озирались кругом; приятный для нас шум леса на них нагонял страх.

Подъем на седловину гор со стороны Баркуля очень пологий, но спуск к сел. Тошю страшно крутой. Только наши горные верблюды и могли здесь благополучно пройти. Еще с вершины плоской возвышенности открылся вид на это глубокое, извилистое ущелье. Его боковые лощины покрыты сплошными зарослями кустарников, из которых красиво выделялись темные скалы с серебристыми каскадами. Подле них, на открытых лужайках, резвились бабочки; из кустов доносились звуки горихвостки, завирушки, дубоноса и др. Словом, нам этот уголок очень понравился.

Сэрвен-дабан. Селение Тошю, как и вообще все виденные нами в горах, очень красиво. Отсюда вниз по ущелью спуститься нельзя; нужно было подниматься на следующую седловину, что мы и сделали на другой день. Подъем на перевал Сэрвен-дабан тянется 8 верст в юго-восточном направлении. Вертикальное поднятие простирается до версты. Сэрвен-дабан лежит на высоте около 9 120 футов над уровнем моря. Он представляет мягкую луговую возвышенность. Отсюда к югу в туманной атмосфере слабо виднелся оазис Хами. На востоке ослепительно блестели вершины Карлык-тага. От них направлялась масса ущелий, сливавших свои воды в одно общее ложе — Тэмыртын-гол. Вблизи, в том же направлении, стоит высокая гора Цзурке. Ее столовидная вершина поднимается кверху над перевалом еще до 1000 футов. Весь северный скат этой горы густо одет лиственницей, тогда как ниже перевала нам пришлось видеть большие, оголенные пожаром площади. Там унылая картина: мрачные остовы исполинов стоят одиноко, общий вид опаленных гор серый, пустынный, безжизненный.

Окраина гор. Миновав гору Цзурке, мы повернули к юго-западу и в этом, направлении двигались среди отрогов гор. Дыхание горячей пустыни все больше и больше давало себя чувствовать. Горы становились беднее растительным покровом. Зеленый колорит исчез, его сменил непривлекательный серый, свойственный пустынной растительности. Вскоре затем открылась и самая пустыня. Наш последний ночлег приходился среди предгорий, при слиянии рек Тошю и Нарын. Здесь стоит небольшое селение Нарын. Обитатели его, видимо, спешили с уборкой хлебов. Наутро мы снова шли по широкому предгорью, оставив долину реки восточнее. Там она стремительно несется в ущелье, из которого выходит ниже на простор. Берега ее в пустыне покрыты узкой полосой тальниковой заросли. Вода даже осенью добегает до Хамийского оазиса. Наши животные по ровной дороге шли быстро. Жара и длинный переход утомляли их. Глаз уставал обозревать дремлющую равнину. Редко, редко здесь прокричит саксаульная сойка или звучно рассекут воздух своими крыльями бульдуруки. Из зверей один только джепрак свободно носится на своих изящных ногах! К вечеру мы прибыли в оазис Хами и недалеко от города остановились бивуаком.

Приход на главный бивуак. Еще один переход, и мы заканчиваем свою экскурсию. Желание скорее увидеться с товарищами не дает засидеться на бивуаке. Выступаем в темноте и следуем наиболее населенной частью города. Всюду тихо, все спят. Одна лишь базарная часть пробудилась и видны сквозь щели досчатых лавок огни и силуэты торговцев. Запах подле китайских кухмистерских ужасный, в особенности после горного воздуха. Сторожей на базаре не было, и мы прошли прекрасно. Радостно покинули город, а еще радостнее вступили под сень густой растительности оазиса. По сторонам журчали ручейки оросительных канав. На востоке показалась алая полоса зари, и дневное светило рассыпало свои лучи по высоким тополям. На окраине оазиса стаи голенастых пролетных птиц отдыхали у воды, прежде нежели пуститься на юг… А вот показался и наш родной бивуак. Животные прибавили шагу…

Настоящая моя экскурсия совершена в 20 дней, в которые пройдено маршрутно-глазомерной съемкой 650 верст. По-прежнему производились сборы естественноисторических коллекций. На этот раз более других отделов обогатился ботанический.

Пролет птиц в августе. Осенний пролет птиц, который пришлось наблюдать частью на пути через Са-чжоу-хамийскую пустыню, частью в богатом растительностью южном продолжении Хамийского оазиса — Бунасе, не может считаться полным. Пернатые странники, как и человек, несутся чрез пустыню быстро, останавливаясь только на ее редких ключах; на окраинах же пустыни в лучших и обширных оазисах пролетные птицы делают продолжительный отдых, порою скопляясь в значительные массы. В первой трети августа на берегах Дан-хэ и в оазисе Са-чжоу замечалось некоторое беспокойство со стороны пернатых. Кое-где на горизонте по утрам и вечерам показывались стаи уток в пролетном порядке. 7-го правильно неслись к югу черные аисты (Ciconia nigra); 10-го периодически небольшими стайками тянули жаворонки (Calandrella brachydactyla) и деревенские ласточки (Hirundo ruslica), хотя последние два вида еще наблюдались не только во второй, но и в последней трети описываемого месяца. 12-го летели желтые плисицы (Budytes citreola); 14-го удод-пустошка (Upupa epops); 16-го в Чан-лю-фи прослежены мородунка (Terekia cinerea), песочники (Tringa Temminckii, T. subarquata), овсянка (Emberiza arcola), Corydalla Richardi, улит фифи (Totanus glareola); 18-го, уже в Бугасе, одновременно замечены: орлан долгохвост (Haliaëtus leucoryphus), утки-кряквы (Anas boshas), улиты — большой и черныш (Totanus glottis и T. ochropus), утка-шилохвост (Dafila acuta), чирок-свистунок (Querquedula crecca), береговик серый (Actitis hypoleucos), плисица (Budytes melanope), камышевка (Acrocephalus orientalis); 19-го — стриж башенный (Cypselus apus), полуночник (Caprimulgus europaeus), скворец (Sturnus vulgaris), 20-го — чекан (Saxicola vittata). 21-ro — колпица лопатень (Platalea leucorodia); 22-ro — дрозд черногорлый (Merula atrigularis), лунь камышовый (Circtis rufus); 25-го — ястреб-перепелятник (Accipiter nisus); 21-то — скопа речная (Pandion Haliaëtus); 28-ro — (Chelidon urbica); 29-ro — кроншнеп (Numenius arquatus), турпан (Casarca rutila), зуек приморский (Aegialites canüanus) и плисица (Motacilla baicalensis).

Путь через пустыню и характер последней. 12 сентября экспедиция оставила Хамийский оазис и направилась в полном составе в Люкчюн. Туда ведут две дороги: большая подгорная и пустынная, проклятая китайцами. Мы решились следовать по последней. Вместе с тем экспедицию сильно интересовал вопрос о границах Люкчюнской котловины. Желательно было узнать наверно: составляет ли оз. Шоно-нор отдельную отрицательную низменность, или же это есть восточная окраина общей Люкчюнской? Поэтому было решено, придя в урочище Кара-тюбе, отстоящее в трех переходах от Бугаса, выделить легкий разъезд внутрь пустыни. Так мы и сделали. В Кара-тюбе экспедиция остановилась на дневку. Отсюда главный караван с В. И. Роборовским последовал прежним путем. Я же с проводником Ходжамед-Палганом рискнул пуститься к югу до Чоль-тага. Включив в свой маршрут оз. Шоно-нор и северную окраину пустынного хребта, мы должны были прибыть на ключ Сарык-камыш, где было условлено соединиться с главным караваном. Таким образом, мой путь направлялся по дуге, по хорде которой должен был следовать главный караван.

Эта экскурсия была выполнена при самом скромном снаряжении. Нас было двое, и столько же верблюдов. Животные, везшие нас, везли в то же время и все наши продовольственные запасы. Последние заключались главным образом в воде: с нами было два резиновых мешка, наполненных чаем и кипяченой водой. Движение происходило в таком порядке: вставали очень рано и по направлению, определенному буссолью накануне, следовали вперед. Около полудня останавливались на час; за это время слегка подогревали чай, ели дзамбай; затем снова пускались в путь до поздней зари. Такой дневной переход был более 50 верст^[180]. Выбрав в пустыне уютное местечко, мы быстро располагались бивуаком. Корабли пустыни тотчас же укладывались на песок подле наших постелей. Вечером мы давали им по чашке воды промочить горло; то же самое делали и по утрам. Потом верблюды отлично знали это время и с жадностью бросались к нам, услыша плеск воды, когда наполнялся чайник. Ночью усталые жвотные покойно отдыхали; с вечера вытягивали свои шеи и клали их на землю. Трехдневное пребывание в пустыне животные выдержали отлично. Они, как и люди, томились только полдневной жарой. На четвертый день утром, когда проводник Ходжамед-Палган уже начал скучать не на шутку, мы вдруг заметили на линии нашего движения белые палатки нашего каравана. То был колодец Сарык-камыш! Радостно закричал проводник, произнося благодарственные молитвы Аллаху. «А все-таки вы худой человек», — продолжал говорить туземец, — «вы знаетесь с духом». Компас, который я часто брал в руки и направлял по нему движение, проводник считал волшебным талисманом, в котором хранилась сила злого гения. «Не мы должны вам служить проводниками, а вы, русские, всех нас и везде, как меня теперь, проведете». Часто впоследствии этот старик вспоминал нашу поездку и не мог равнодушно смотреть на компас.

Общий характер осмотренной части пустыни таков. От южного подножья Тянь-шаня простирается значительно покатая песчано-камениетая равнина до самого Чоль-тага. Приблизительно на меридиане Отр-кэма, где она особенно сильно выдута ветрами и богата столовидными высотами, описываемая пустыня вздувается, и от этого вздутия направляются к юго-западу в Люкчюнскую котловину и к юго-востоку в Шоно-норскую многие лощины. Абсолютная высота этого поднятия около 1000 футов. К западу и к востоку от него простираются плоские холмы, гряды и столовые возвышенности, сложенные по большей части из красных отложений (ханхайский песчаник). Характерные выдутия на моем пути замечены в двух местах. Первые, принадлежащие Шоно-норской впадине, известны у туземцев под названием Сулгассар, т. е. фантастического города. Действительно, там находится правильное дефиле, обставленное вертикальными стенками с карнизами и выемками. В 40 верстах к северо-западу от него мы встретили другое, еще более замечательное выдутие.

Проблуждав слишком час в лабиринте плоских высот, где вдоволь насмотрелись на затейливо обточенные стены^[181] их, мы направились к югу и вышли на древнюю люкчюнскую дорогу, по которой следовали около 25 верст. Она сохранилась прекрасно. Во многих местах видны обо. С вершин седловин открывался вид на пустынный Чоль-таг. Этот хребет слагается из анамезитового выветрелого базальта, по крайней мере, в северной окраине. Близ подножья хребта выдутые ложбины оканчивались замкнутыми котловинами, на дне которых дождями образованы ровные, блестящие на солнце площади.

По этой пустынной дороге во время минувшего дунганского восстания бежали туземцы из Хами в Люкчюн. Мой проводник, тогда еще молодой человек, также принимал участие в бегстве и не может до сего времени забыть бедствий пути. Несчастные томились жаждой; женщины, и дети погибали сотнями. Песчано-каменистая пустыня поглотила много жертв. Памятник печального события скрыт песками, хотя бури пустыни по временам открывают и показывают путникам скелеты людей, части одежд и седел.

Условившись соединиться на колодце Сарык-камыш, мы принуждены были оставить люкчюнскую дорогу, изменив западное направление на северо-западное.

Растительная и животная жизнь описываемой пустыни наблюдались только в первый переход до озера Шоно-нора. Характерными представителями ее были: тамариск, камыш, а из зверей — антилопа харасульта; (Gazella subgutturosa), довольствующаяся влагой сочных растений. В крайние же весенний и осенний периоды, когда растительность суха, антилопе необходимо питье, тогда джепрак бегает на водопой к хамийской реке^[182] или держится вблизи временных луж в окрестностях озера Шоно-нора. Что же касается птиц, то последние подразделяются на: оседлых — саксаульная сойка (Podoces Hendersoni) — и пролетных — славка пустынная (Sylvia nana) и чекан (Saxicola deserti). К последним можно добавить еще плавающих и голенастых, издали виденных на тихой зеркальной поверхности озера Шоно-нора. Там красиво освещались последними лучами солнца группы птиц, сидевших по берегу или плававших по озеру и перелетавших с одного берега на другой. Поздними сумерками кружились летучие мыши и доносились голоса уток-крякв и турпанов. На остальном же стодвадцативерстном расстоянии мы не видели ни одного растения и не встретили никакого живого существа. Мертвое безмолвие царило кругом. И только на утро последнего дня заслышали крик журавлей, высоко пролетавших над нами на юг.

Приход в Люкчюн. В Сарык-камыше мы провели сутки. Отсюда В. И. Роборовский направился с тем же спутником-туземцем в глубину пустыни — докончить исследование котловины. Он обогнул люкчюнские пески с юга, прошел через селение Дыгай и вошел в Люкчюн, куда я с главным караваном прибыл днем позже. Радостно мы встретились со своим отшельником — урядником Шестаковым, прожившим в одиночестве среди туземцев два года. Шестаков добросовестно исполнял свои обязанности как наблюдатель метеорологической станции, как собиратель этнографических сведений, естественноисторических коллекций и, как порядочный человек вообще, он сумел отлично поддержать престиж русского имени. Благодаря последнему обстоятельству он скоро после нашего отсутствия подружился с хозяином квартиры, вошел в доверие его семьи и жил, как член ее, вполне спокойно. Аттестация Бишир-ахуна^[183] расположила к Шестакову и прочих туземцев. Даже местный правитель чанту, «ван» Мамуд-султан, относился к нашему отшельнику дружески, а не надменно. Словом, Шестаков был известен многим люкчюнцам, и все знавшие его относились к нему прекрасно. В дружбе с туземцами и исполнении своей задачи русский человек старался найти некоторое удовлетворение за ту неизвестность ни об экспедиции, ни о родине, которая по временам его угнетала. Можно представить себе, как он обрадовался нашему приходу! Вторично прибывшую экспедицию люкчюнцы встретили особенно радушно и поднесли ей хлеб-соль.

Оставленные коллекции, как и вообще все имущество экспедиции, сохранено образцово. Продовольственные запасы для обратного движения заготовлены. Два проводника приисканы. Наша поездка в Турфан для свидания с местным начальством, повторительная нивелировка люкчюнской котловины, разбор метеорологической станции и переснаряжение каравана заняли три недели. Перед выступлением из Люкчюна экспедиция, в знак благодарности туземцам, устроила для них «томашу» — праздник. Народа набралось масса; престарелая местная балерина, игравшая видную роль в развлечениях еще Якуб-бека кашгарского, превосходно танцевала и теперь; туземцы остались очень довольны.

Дикий жеребенок. Будучи с визитом у люкчюнского вана, мне пришлось видеть жеребенка лошади Пржевальского (Equus Przewalskii), которого заботливо содержали при его дворе. Жеребенок, только что появившийся на свет в апреле, был пойман охотником в окрестностях Гучена и доставлен вану. Первое время его поили только молоком; когда же я его видел, уже полугодовым, — жеребенок ел кукурузу и печеный хлеб. Лошадка — самец, очень кротка, прекрасно ходит на уздечке и свободно поднимается по гранитной лестнице во второй этаж — в покои дворца. Она позволяет садиться себе на спину 7—8-летнему наследнику «вала».

Пролет в сентябре. В сентябре, наполовину проведенном нами в пустынной местности, пролетных птиц насчитывалось гораздо меньше, нежели в предыдущем месяце. 2-го летели горные гуси (Anser indicus); 5-го — гуси серые (Anser cinereus), 6-го — журавли (Grus cinerea); 9-го — пеночка (Phylloscopus tristis), ржанки (Charadrius fulvus), шеврицы (Anthus spinoletta); 11-го — плисица белоголовая (Motacilia personata); 15-го — чекан пустынный (Saxicoladeserti), славки (Sylvia curruca, S. nana), бекас (Gallinagо); 16-го — горихвостка (Ruticilla).

В конце описываемого месяца наблюдались: крахаль большой (Mergus merganser), улит настоящий (Totanus calidris), нырок-гоголь (Fuligula clangula) и баклан большой (Phalacrocorax carbo).

Последнее движение отдельными отрядами. Из Люкчюна экспедиция выступила 18 октября двумя отрядами. В. И. Роборовский с главным караваном направился на Урумчи, Манас и урочище Кобук в Зайсан. Я с урядником Шестаковым и местным проводником пошел восточнее — на Гучен, в долину р. Урунчу, через хребет Саур в тот же пограничный город. Наш небольшой караван состоял из трех вьючных верблюдов и стольких же верховых лошадей. Расставаясь надолго с товарищами, мы утешали себя радостью увидеться в родной стране.

По причине снежных завалов в Тянь-шане, мы принуждены были двинуться на Гучен кружным путем, по большой чиктымской дороге. Первоначальный наш путь пролегал среди люкчюнских высот и песков Кум-таг по ущелью, которым мы уже следовали от Пичана. Западнее означенного города мы слегка уклонились к северу и на окраине Пичанского оазиса расположились бивуаком. К востоко-юго-востоку от Якка-кэриза тянулась культурная полоса, занятая чанту и дунганами. Сел. Чиктым и китайская цитадель отстояли в том же направлении.

Осень уже предъявила свои права; в воздухе стало прохладно, в особенности по ночам. Ветры начали дуть преимущественно от северо-востока; листья с тополей с шумом падали на землю, или покрывали собою поверхность прудов. Галки собирались в многочисленные стаи и высоко носились в воздухе, или садились на деревья, на которых по временам отдыхали. Мелкие птички — черный дрозд (Merula maxima), королек (Regulus), голубая синица (Cyanistes cyanus) и маленькая синичка (Leptopoecile Sophiae) — спустились с гор, разместись в полосе оазисов.

Впереди в синеющей дымке рисовался силуэт Тянь-шаня, от главного хребта которого отделялись к югу второстепенные отроги темных гор. Между этими последними и полосой оазисов лежала пустынная, круто падающая к югу равнина.

Перевал Гочан. Оставив за собою печальную пустыню, мы вступили в горы. Южный склон, по которому двигались вначале, был мало привлекателен. В геологическом отношении на полуденной стороне Тянь-шаня обнаруживается сланец; на противоположной — очень твердый песчаник. Ширина описываемых гор в этой пониженной части около 50 верст. Абсолютная высота перевала Гочан простирается до 7260 футов. Подъем и спуск довольно крутые, но тем не менее здесь проложена колесная дорога. Во время нашего движения перевал был завален сугробами снега, плотно сбитыми в узких местах. Поднявшийся буран обдавал снежною пылью. Двигаться было очень утомительно, но благодаря сильным животным мы благополучно перешли через хребет. Северный склон его в растительном отношении был отраднее. Здесь много кустарников, и в нижнем поясе гор уже встречались значительные площади дэрисуна (Lasiagrostis splendens). Подле ключевых вод располагались небольшие участки пашен.

Северная дорога. По выходе из гор мы вступили на большую северную долину и шли по ней до г. Гучена. К северу далеко расстилалась Чжунгарская пустыня, убеленная снеговым покровом. Точно так же блестели и выдающиеся вершины Байтык-Богдо вдали на северо-востоке. На юге стоял Тянь-шань, луговые скаты которого изрезаны ручьями и речками. На более многоводных приютились китайские селения с большим или меньшим количеством китайцев и чанту. По большой дороге тянулись китайские телеги и двигались пешие и конные мусульмане. В долине было значительно теплее. Днем снег таял, по дороге бежали ручьи; в селениях — невылазная грязь. Над горами часто собирались густые тучи. По ночам стояли морозы. Лучшая погода была по утрам, когда мы снимались с бивуака. На востоке рдела заря. Огненно-фиолетовый цвет разливался по небу и красиво играл на ледяных венцах Тянь-шаня. В это время особенно эффектна была гора Богдо-ола, которая первая освещалась восходящим дневным светилом. Неподражаемо величественна и хороша она на фоне синеющей лазури неба.

26 октября, в полдень, мы прибыли в Тучен, где остановились под кровом нашего подданного сарта Ехрам-бая.

Гучен. Город Гучен расположен у северного подножья Тянь-шаня, на большой северной дороге. Абсолютная высота его 2580 футов. Главная, китайская, часть обнесена стеною, постройка которой еще не совсем закончена. Крепость снабжена тремя десятками пушек. Незначительный гарнизон помещается в цитадели. Вооружение китайских солдат: пистонные ружья, сабли, пики и трезубцы. В мирное время ученье почти не производится,

Всего в городе около 2500 жителей, притом население главным образом (4/5) китайское, и только малая (1/5) часть — дунганы и чанту. Городом и уездом управляет амбань; при нем состоит помощник. Военная часть состоит отдельно — в ведении офицера. Гучен — торговый, меновой город. Окрестности изобилуют пашнями, дающими отличный урожай. Фруктовых деревьев нет; но дыни и арбузы вызревают. Торговля сосредоточена в руках китайцев. Их солидные магазины наполнены товарами из Внутреннего Китая. Среди китайских магазинов разбросаны лавки дунган, чанту и наших подданных сартов. Последние торгуют исключительно русскими мануфактурами. С 1 октября по 1 декабря в Гучене открывается ярмарка. Сюда на это время съезжаются киргизы и монголы из Алтая. Номады пригоняют стада скота и привозят сырье. С кочевниками наши сарты ведут обширную торговлю. По их отзыву, Гученский округ очень хороший для ведения торговых операций, но люди, с которыми приходится иметь дело, не честны: «печально то обстоятельство», — как говорят наши купцы, — «что причиною тому сами чиновники-китайцы, у которых своеобразный взгляд на управление. Без взяточничества не обходится ни одно дело». Даже с нас потребовалась взятка в виде исправления штуцера Винчестера. Возвращенное ружье неисправленным послужило причиною невыдачи нашему проводнику заготовленной бумаги. Чиновник в ямыне^[184] откровенно сказал: «ружье не починено — нет бумаги!». Положим, мы и без нее обошлись, а все-таки подобное обстоятельство нужно принять к сведению.

Пригученский Тянь-шань. Пригученский Тянь-шань величаво тянется на юге. Его вечноснеговые поля и блестящие на солнце льды, отстоящие на 40—50 и вдвое более верст от города, придают много прелести. В это время весь обращенный к нам склон был покрыт снегом. Пояс древесной растительности выделялся темной лентой. На юго-западе высоко вздымалась Богдо-ола. Описываемые горы населены китайцами и чанту. Первые группируются на запад от меридиана Мория, вторые — на восток. И те, и другие занимаются земледелием и скотоводством. Земледельцы живут оседло; скотоводы, по обыкновению, ведут бродячую жизнь. Первые, будучи привязанными к земле, располагаются ниже лесной зоны, в полосе предгорий, а то и совсем спускаются к равнине. Скотоводы же, наоборот, стремятся вверх. Гученцы имеют право пасти скот до верхней границы древесной растительности. Попасть же в альпы даже своего северного склона не могут, так как они принадлежат Турфанскому округу.

В Гучене мы пробыли три дня, в которые познакомились с городом и снарядились в пустыню. Теперь нам предстоял последний рейс к родным пределам.

Путь по Чжунгарии. Впереди лежала травянистая равнина, которая в недалеком протяжении к северу преграждается длинным рукавом песков; к западу же она уходит на большее расстояние, скрывая в своих высоких камышах кабанов и даже тигров. Песчаная гряда протянулась с запада на восток около 200 верст, занимая в ширину до 50-ти. Пьедесталом гряды служит солончаковая глина. В южной части песчаные холмы более возвышенные, нежели в северной. В первой западные склоны песков пологи и плотны; во второй же круты и рыхлы. Водоносный горизонт лежит неглубоко. Пески богато одеты кустарниками и травами. Туземцы добывают в них саксаульные дрова. Из животной жизни можно указать на мелких грызунов, за которыми охотятся лисицы. В северной же части песков, куда никто кроме охотников не заглядывает, водятся дикие верблюды. Что же касается птиц, то мы их видели очень мало. Мимо каравана пронеслась только одна парочка голубых синиц. Впрочем, в наблюдении пернатых обитателей могла повредить сильная буря с юго-востока, которая продолжалась целые сутки. При ее порывах мы с большим трудом разбили бивуак на северной окраине песков у колодца Новалы-худук.

Здесь мы совершенно неожиданно встретились с нашим подданным татарином, который шел с небольшим караваном чая прямым путем через пустыню, оставляя китайскую таможню восточнее. Вначале киргизы сильно испугались и ухватились было, за ружья, но затем, узнав кто мы, успокоились, а позднее изъявили желание примкнуть к нашему каравану и идти вместе до долины р. Урунгу. Отчасти и я был доволен встречей с контрабандистами. Они уверяли меня в том, что без снега и без опытного проводника^[185] пройти на «Хан-обо»^[186] нельзя. Рискнуть же пройти от ключа Карамай-ли по меридиану к Урунгу было смело, но интересно. Таким образом, отсюда мы двинулись в сообществе киргиз и в два перехода прибыли к источнику Карамайли. Характер пройденного пути был таков: тотчас за песчаной грядой начиналась каменистая равнина, по которой мы быстро двигались на северо-запад. Скоро вереди пустыня заволновалась невысокими грядами, переходящими на северо-востоке в высоты и небольшие горы. Среди высот лежали или оголенные глинистые площади, или покрытые дресвой и гравием. Приблизительно на середине пути находится небольшое солончаковое болото — Ашты-су, где звери, голенастые и плавающие птицы находят приют. Отсюда местность еще пересеченнее. На запад тянутся обширные пески, простирающиеся до реки Урунгу. С юго-востока приближается хребет Карамаил-таг, состоящий из известковистого песчаника. У границы песков, среди каменистых высот, находится ключ Карамайли, или Кок-бостау. Здесь решено было дневать для подкрепления животных и взяты запасы воды на предстоящий трехдневный безводный путь.

Вблизи означенного источника мы заметили следы людей. По словам наших спутников, это бродячие шайки грабителей, которые зимой периодически являются в окрестностях Гучена. Воровские разъезды следуют из Алтая или Тарбагатая. По дороге номады занимаются охотой; при первой же встрече открыто, с оружием в руках, нападают на караван. Сильно струсили наши киргизы и просили не покидать их.

Оставив Кок-бостау, мы направились прямо к северу, куда вела маленькая тропинка. Два усиленных и третий небольшой переходы привели нас в долину реки Урунгу. На всем этом пространстве залегает слегка волнистая пустыня. Песчано-глинистая почва покрыта гравием. Возвышенные увалы каменисты, а заключенные между ними котловины обнажены. Волнистая поверхность пустыни уходит на восток за горизонт. Показываемых на наших картах высот я не видел, несмотря на прозрачность воздуха. Вблизи на западе все время тянулись знаменитые пески Коббэ, которые пересекал H. M. Пржевальский в свое второе путешествие по Центральной Азии. Они заполняют собой значительную (около 5000 кв. верст) площадь Чжунгарской пустыни. Пески Коббэ представляют возвышенные холмы и длинные увалы, протянувшиеся в различных направлениях. Северо-восточные скаты барханов рыхлы и круты; противоположные — плотны и пологи. Окраинные высокие барханы стоят одиноко и не имеют никакой растительности, тогда как узкие гряды, пересеченные нами, богаты не только пустынными формами растений, но даже и степными, как, например, типец. В этих безлюдных, но обильных подножным кормом песках живут: дикий верблюд, лошадь Пржевальского и хуланы, за которыми охотятся зимой торгоуты и киргизы, углубляясь далеко внутрь пустыни. К указанным зверям можно прибавить: волка, лисицу, зайца и мелких грызунов. Из птиц мы заметили только три вида: саксаульную сойку, сокола-дербника и черного ворона.

В пересеченной нами части Чжунгарской пустыни ежегодно появляются пастухи-киргизы с многочисленными стадами баранов: и табунами лошадей. Вода заменяется снегом, который держится в течение трех зимних месяцев. Жилищами пастухам: служат коши. Для, ориентировки характерные места кочевок имеют названия. На нашем пути мы отметили два урочища. Юргекты и Уй-тал. Эти места дают возможность кочевникам не только поддержать животных во время зимы, но даже и хорошо откормить их. Сюда же приезжают и охотники, оставляющие свои запасы у пастухов.

Теперь несколько слов о погоде. Дни стояли холодные, в особенности когда дули северные ветры, которые давали себя чувствовать, пронизывая до костей. Ночи были ясные, морозные: температура понижалась до —18° С. По утрам на кустарниках красовался серебристый иней и при слабом дуновении ветра взвивался вверх, облепляя путника и животных. Атмосфера была прозрачна. На второй день движения^[187] мы уже увидели и высокие горы Алтая. Тянь-шань с его массивом Богдо-ола терялся в синеющей дымке, тогда как Алтай с каждым днем рельефнее выделял свои белые, блестящие вершины.

Река Урунгу. 5 ноября утром мы, наконец, достигли берегов Урунгу. Бедное однообразие пустынного ландшафта сменилось богатой речной долиной.

Урочище Кара-булгун, где мы вступили в означенную долину, имеет около 2000 футов абс. высоты. Верхнее и среднее течение р. Урунгу остались к востоку, нижнее — к западу. Пройдя по последнему около 90 верст, мы должны были расстаться с этой долиной. Прослеженная нами часть ее имеет западно-северо-западное направление. Общий характер означенной местности следующий: долина представляет глубокую ложбину, занимающую в ширину до 10 и более верст. Края ложбины служат пьедесталом для каменистых высот, сопровождающих течение Урунгу. Отсюда, с каменистых гряд путешественнику открывается вьющаяся лента реки, обрамленная древесною, кустарною и травянистою зарослями. На высоких тополях далеко виднелись гнезда речных скоп и аистов. Вблизи, по широко открытым луговым площадям стояли стога сена. Там и сям по долине ютились киргизские жилища. Ширина реки около 50 сажен. Дно галечное; падение значительно, а потому и течение скорое. В то время наиболее тихие места реки были покрыты льдом, позволяющим перебираться с одного берега ее на другой.

Оставив долину Урунгу, мы направились к озеру Ботоган-кулю, лежащему западнее, по пересеченной местности с довольно сносной растительностью, в которой встречались аргали и впервые виденные мною антилопы-сайги (Antilope saiga). Эти звери с опущенными головами часто перебегали большими и малыми стадами вблизи нашего каравана. За сайгой охотятся волки. Мы сами были очевидцами такой охоты. Ранним утром, в стороне от дороги, бежавшее стадо газелей неожиданно остановилось; звери слегка подняли головы, затем тотчас же рванулись высокими прыжками в сторону. В двух-трех местах выскочившие волки быстро бросились на растерявшихся антилоп. Картина была интересна, в особенности в самом начале, когда испуганная сайга спасалась бегством, а волки бросались то за той, то за другой из них. Позднее к трем первым волкам прибавилось еще несколько лежавших поодаль и направлявших стадо на засаду. На этот раз антилопы счастливо избавились от опасности. Это обстоятельство мне напомнило монголов-охотников в северной Монголии. Там точно так же охотятся за дзеренами волки и люди. Интересно знать, кто у кого заимствовал способ облавы, т. е. человек ли у волка, или наоборот?..

Озеро Ботоган-куль. Ботоган-куль отстоит к югу от обширного озера Улюнгура, с которым соединено рекой^[188]. Форма описываемого озера — неправильный круг, диаметр которого более 30 верст. Южный и восточный берега более возвышенные и более изрезанные, нежели остальные. Глубина этого пресного озера значительная. Дно его песчано-галечное, чистое. По словам туземцев, в нем есть рыба. Раковин на берегу немного. В наше пребывание у западного берега уже был толстый лед. Ночью и утром над открытою водною поверхностью висел густой туман. Прибрежные пески одеты пустынными формами кустарных и травянистых растений. С юга к Ботоган-кулю примыкают горы, в которых ютились туземцы со стадами баранов. На северном берегу виднелись ночью также огоньки номадов. В общем тихо и безжизненно на берегах Ботоган-куля. Вблизи нашего бивуака молчаливо пронеслась чайка; на поверхности озера одиноко держалась утка-нырок, часто погружаясь за добычей; позднее стайка нырков быстро пролетела к северу.

Горы Салбурты. Утром следующего дня проводника на бивуаке не оказалось: он бежал ночью. Завьючив свой караван, мы вдвоем с Шестаковым направились к западу — к горам Салбурты. Означенный хребет тянется с северо-востока на юго-запад, на 80 верст. Восточная его оконечность — у южного берега оз. Улюнгура; западная — подходит к отпрыскам гор Семиз-тау. Там, где мы его пересекали^[189], хребет имеет 12 верст ширины. Северный склон короче и круче, южный — наоборот. Выдающихся вершин на всем хребте не имеется. Абс. высота около 3300 футов. Гребень описываемых гор несет разрушенный характер; массивные выходы пород встречаются преимущественно на склонах: на южном — песчаник, а на северном — базальт. Кочевников со стадами было много. Их манят затишье в горах и обилие травянистых и кустарных зарослей.

На хребет Салбурты мы поднялись в 3 часа дня при отличной ясной погоде. К югу простирается пустынная равнина, на которой горизонт преграждается небольшими отдельными горами: Делеун, Аргальты и далеко к юго-западу высоким отрогом Тарбагатая Джаиром. На севере же вдали картина была дивно очаровательная. Там высоко поднимался Алтай, который, несмотря на далекое (200 верст) расстояние, был виден очень ясно.

Саур. Спустившись с хребта в долину, мы остановились на урочище Салбурты, где кочевал монгольский старшина. От него мы получили проводника и направились через хребет Саур. Восточная часть последнего разветвляется на несколько невысоких кряжей, упирающихся в оз. Улюнгур. Эти кряжи состоят из мелафира, северное же подножье Саура, на меридиане снеговой горы Мус-тау, богато порфиритовым туфом, тогда как средний пояс в бассейне р. Кендерлыка слагается из мелафира и мелафировой брекчии. Все долины были покрыты травянистой растительностью. Изредка встречались родники. Кочевников здесь было много; везде бродил их скот и часто попадались навстречу конные киргизы с «батиками» у седла.

Между тем зима надвигалась все ближе и ближе. По ночам стало довольно холодно, в особенности под кровом нашей старой палатки. Теперь мы нетерпеливо стали отсчитывать последние дни страннической жизни. Каждый казак уже знал, сколько раз оставалось поставить палатку, заседлать лошадей, отстоять ночных дежурств под открытым небом. Действительно, никогда так медленно не тянется время в путешествии, как в течение последней недели. Теперь люди чаще и чаще говорят о родине. Несмотря на дневную усталось, ночью долго слышатся их разговоры о родине.

Утром 11 ноября мы шли по северному предгорью Саура к западу. На следующий день нам попадались навстречу киргизы-подводчики, транспортировавшие кладь из Зайсана. Для них мы уже не представляли «особенных людей», но зато как приятно было нам слышать их приветливое по-русски «здравствуй»!

Отечественная граница, конец странствованию. Снеговые шапки Саура приближались; приближался и перевал Сар-тологой. У его восточного подножья мы переступили государственную границу. На родном рубеже мы с Шестаковым обменялись радостным приветствием. Отсюда нас уже сопровождал русскоподданный киргиз. На перевалах Сар-тологой и Ак-кизень мы любовались уже видами русской земли. Кучевые облака неслись к югу и у снегов Саура сбивались в свинцовые тучи. Под ними на северном склоне мрачно стоял густой еловый лес. Альпы были засыпаны снегом.

Распрощавшись с горами Саура, мы 13 ноября радостно вступили в русский поселок Кендерлык. Родная речь, родные лица, родная обстановка. В эту минуту мы оба с Шестаковым были обрадованы, как дети. Вечером прибыл из Зайсана чиновник г. Власенко, с которым мы на следующий день уже ехали на тройке в Зайсан. Вблизи города заслышали благовест: то был первый привет дорогой родины…

---

Заключение. Так закончилось мое третье путешествие по Центральной Азии. Суммируя все пережитое, виденное, запечатленное в трехлетнем странствовании, казалось, вспоминаешь продолжительный сон. Действительно, сколько всевозможных картин пронеслось или промелькнуло перед глазами путешественника; его воображению рисуются то высокие хребты с ярко блестящими снеговыми вершинами, то широко расстилающиеся равнины с изредка встречающимися на них номадами; вспоминаются крайние жары и холода, а также высокое Тибетское нагорье, где непривычному человеку недостает воздуха, а между тем вокруг свободно бродят сотенные и тысячные стада млекопитающих… Общее мирное впечатление нарушается лишь диким обликом разбойника-голыка, гнездящегося в труднодоступных ущельях «седого дедушки» (Амнэ-мачин)…

Экспедиционная семья, тесно сплоченная дружбой в силу одного общего интереса и принципов, представляла высокую нравственную силу. Ей не были страшны ни суровое нагорье Тибета, ни его обитатели — тангуты. Несмотря на отчужденность от дорогой родины, маленький кружок соотечественников, согреваемый еще живо сохранившимися в памяти примерами своих прежних вождей — Н. М. Пржевальского и М. В. Певцова, всегда был готов на преодоление невзгод и лишений, в какой бы мере они ни представлялись, лишь бы только выполнить свою задачу. Исключительно безвыходное положение — острая болезнь начальника экспедиции — заставило путешественников примириться с мыслью о преждевременном повороте экспедиции и крутом изменении ее дальнейшего плана действий. Таким образом, от исследования Восточного Тибета экспедиция принуждена была отказаться, занявшись более подробным изучением страны, лежащей севернее, по соседству с Курлыком.

С окончанием путешествия пришлось расстаться и с большинством спутников, быть может, навсегда. Каждый из членов экспедиции уехал к себе на родину и зажил по-прежнему. Центральная Азия осталась далеко. Но тем не менее всякий путешественник невольно много и много раз вспомнит свою странническую жизнь. Независимо от его воли, картины природы посещенных мест неоднократно восстанут в памяти и перенесут мыслью в покинутый край; и тем сильнее будет чувствоваться обаяние подобного воспоминания, чем путешественник ближе стоит к природе и ближе к окончанию описания истории своего странствования.

В заключение я считаю своим нравственным долгом выразить безграничную благодарность и признательность руководителю экспедиции — моему дорогому другу и сотоварищу по трем путешествиям в Центральной Азии — В. И. Роборовскому, который внимательно откликался на все мои стремления к самостоятельным поездкам и охотно помогал вырабатывать их планы.

С сердечной благодарностью вспоминаю также усердного члена экспедиции и Незаменимого, как человека-товарища, В. Ф. Ладыгина, блестяще зарекомендовавшего себя в качестве помощника руководителя и сумевшего с тактом держать себя в кругу военном.

Нижним чинам экспедиционного конвоя, среди которого выдавались русские самородки — Иванов, Баинов, Жаркой и Шестаков — приношу большую благодарность за их безграничную привязанность и заботливость обо мне, в особенности во время моих отдельных и подчас рискованных поездок. Чувство святого долга службы и геройство наших спутников в самые критические минуты и в наиболее негостеприимных местах Нагорной Азии не один раз удивляли меня и моего товарища.

Тянь-Шань, Лоб-нор и Нань-Шань. — Впервые опубликовано под названием «Отчет помощника начальника экспедиции П. К. Козлова». — Труды экспедиции Русского географического общества по Центральной Азии, совершенной в 1893—1895 гг. под начальством В. И. Роборовского, ч. II, СПб., 1899.

---

1. Тибетская экспедиция 1889—1890 гг. под начальством М. В. Певцова.
2. Семенов П. П. Речь, посвященная памяти Н. М. Пржевальского. — Изв. Русск. геогр. об-ва, т. 24, 1888, стр. 234.
3. Всегда относившийся к экспедиции с глубоким вниманием.
4. Захватчик чужого скота.
5. По р. Капсалан-су мы встретили абрикосовые деревья, на которых красовались мелкие, но вкусные кисло-сладкие плоды.
6. Юлдус, монгольское слово, значит «звезда».
7. На 135 верст, при наибольшей ширине посредине до 40 верст.
8. Риттер К. Землеведение Азии, т. 4. Восточный или Китайский Туркестан, вып. 1, стр. 164—166. СПб., 1869—1873.
9. Пржевальский H. M. От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-нор. СПб., 1878, стр. 9.
10. Быть может, оставившими наше Приволжье. Зимою же здесь очень холодно, притом выпадают глубокие снега и часто бушуют леденящие штормы. О жестокости юлдусских морозов можно судить по тем глубоким, извилистым трещинам земной поверхности, которые нередко встречались на нашем пути при следовании по долине верхнего Хайдык-гола.
11. А местами и в начале лета.
12. Тем более, что один из сопровождавших наш караван киргиз был уличен торгоутами в баранте лошадей. «На воре и шапка горит» — получив расчет, проводники махнули в ночь обратно, прежде нежели монголы успели сообразить что-либо.
13. В свое время (1870—1873 гг.).
14. По возвращении экспедиции в отечество Русское географическое общество выразило свою признательность хутухте приличным подарком, который будет передан ему мною лично.
15. Взятый из Пржевальска до Юлдуса, но затем охотно вызвавшийся сопровождать экспедицию на все время ее странствования.
16. Несущей свои прозрачные воды в низменных берегах и имеющей до 20 и более сажен ширины, при глубине 3—5 футов.
17. 30—40 сажен.
18. 1—1,5 сажени.
19. Река Кююкюннык — один из многоводных притоков Хайдык-гола.
20. Реки Дассалтын-гол и Арцытын-гол.
21. Ширина и высота простираются до 1 сажени.
22. Алфераки С. Н. Кульджа и Тянь-шань. — Записки Русск. геогр. об-ва по общей географии, т. XXIII, № 2, 1891, стр. 138—140.
23. Урочище Тохта-хон, к югу от Яркенда.
24. Ныне г. Алма-Ата.
25. Отстоявшем от перевала Кок-тэке к югу на 30 верст.
26. Через перевал Улам-гилан.
27. Пржевальский Н. М. Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки. СПб., 1883, стр. 68—69.
28. Оазис Бугур лежит на 3380 футов над уровнем моря.
29. В Бугуре проживает китайский чиновник, участковый начальник, при нем состоит помощником местный бек (Юсуп-бек).
30. Певцов М. В. Труды Тибетской экспедиции. Ч. 1. Путешествие по Восточному Туркестану, Куэнь-луню, северной окраине Тибетского нагорья и Чжунгарии в 1889—1890 годах. СПб., 1895, стр. 143.
31. В ведении китайского чиновника состоит отряд в 10 человек солдат, набранный из торгоутов.
32. Очень немного сюда проникает и английских товаров.
33. Ахмед-ахуна, выходца из Люкчюка, — у того самого, у которого в начале 1877 г. останавливались члены русской миссии А. Н. Куропаткина.
34. Разрешение найма вьючных лошадей и продажи продовольствия.
35. Пржевальский H. M. Монголия и страна тангутов, т. II, 1876, табл. 1 и приложенный рисунок.
36. Мензбир М. А. Птицы России, т. I, 1893, стр. 559.
37. Певцов М. В. Труды Тибетской экспедиции, ч. I. Путешествие по Восточному Туркестану, Куэнь-луню, севармой окраине Тибетского нагорья и Чжунгарии в 1889—1890 годах. СПб., 1895, стр. 333—335.
38. Певцов М. В. Труды Тибетской экспедиции, ч. 1. Путешествие по Восточному Туркестану, Куэнь-луню, северной окраине Тибетского нагорья и Чжунгарии в 1889—1890 годах. СПб., 1895, стр. 335.
39. Караван состоял из одной вьючной и трех верховых лошадей.
40. На вершине же перевала термометр в тени показал —8,5° С, что при северном ветре было ощутительно.
41. В. А. Обручев. Орография Центральной Азии и ее юго-восточной окраины. Перепечатано из т. 31 «Изв. Русск. геогр. об-ва», 1895, стр. 43.
42. Как и другой район той же пустыни, о котором будет в своем месте трактовать В. И. Роборовский.
43. Другая ржанка (С. pluvialis), была замечена только однажды и одинокой.
44. Саем туземцы называют каменистые, бесплодные равнины.
45. В. М. Успенский. О бассейне Лоб-нора. Извлечение из китайского сочинения под заглавием «Си-юй-шуй-дао-цзи». — Записки Русского геогр. об-ва по отделению этнографии, т. 6, СПб., 1880, стр. 149.
46. Тузе или туз — долина.
47. В которых довольно часто виднелись гипсовые конкреции.
48. Оба названия означают: красивый, хороший.
49. Состоящая из красного сланца (кварцево-глинистый); выходы по берегам источников богаты песчаником (железисто-глинистый, мелкозернистый, темно-красный).
50. В переводе — красная жила.
51. С горько-соленой водой.
52. Далекий ключ [правильнее — длинный].
53. Высшая точка перевала через Чоль-таг по этой дороге 4200 футов.
54. Татлык — в переводе сладкий, пресный.
55. Кериз Бишио-ахуна.
56. Туф порфиритовый, туф порфировый, порфирит и песчанистый розовый известняк.
57. Остаток соленых вод в виде озера Боджантэ сохраняется и теперь. О нем упоминалось выше. Река Даван-чин-су, через которую нам не удалось переправиться, периодически питает это озеро.
58. Который в точности исполнил возложенное на него поручение.
59. Высшая точка перевала на турфанской дороге 4990 футов.
60. Красная высокая гора.
61. Кислый, горький, соленый.
62. Где с солончаком граничит желто-серый глинистый песок, местами сцементованный с мелким щебнем, преимущественно белого кварца.
63. С основанием г. Дурала прогон скота в Турфан уменьшился.
64. Имеет [здесь] северную границу географического распространения.
65. Этот и другой молодой человек, живущие в близком общении с природой, в мое отсутствие охотились в окрестных горах. Проведя в охотничьей поездке 13 дней, они добыли дикого верблюда и 20 харасульт. Район их охоты находился в той же местности, куда мы намеревались идти. Нечего и говорить, как я жаждал попасть туда.
66. Песчаная река.
67. Круглая гора.
68. Алтмыш-булак — в переводе «шестьдесят ключей»; почему такое название дано этому урочищу, проводник объяснить не сумел, заметив, однако, что от Кызыл-сыныра до Са-чжоу, пожалуй, столько наберется.
69. Северный склон Курук-тага состоит из гнейсо-гранита (биотитово-мусковитовый, зеленоватый), средняя часть из гранито-гнейса (роговообманковый) и южный склон из гранита биотитового. Отдельные же кряжи состоят частью из гнейса и фельзита, частью из серого кварцевого известняка и мрамора.
70. Некоторые из пород не определимы без порчи образчиков, представляющих оригинальные формы выветривания. По-видимому, согласно заключению геолога В. А. Обручева, известняки; на одном образчике (черный, твердый, песчанистый известняк) заметны даже останки кораллов.
71. H. M. Пржевальский. От Кяхты на истоки реки Желтой. Четвертое путешествие по Центральной Азии. СПб., 1888, стр. 317—319.
72. М. В. Певцов. Труды Тибетской экспедиции. Ч. 1. Путешествие по Восточному Туркестану, Куэнь-луню, северной окраине Тибетского нагорья и Чжунгарии в 1889—1890 годы. СПб., 1895, стр. 313—314.
73. П. К. Козлов. Поездка на реку Конче-дарью. — Труды Тибетской экспедиции, ч. III, 1896 г., стр. 93—102. [См. также в настоящем томе, стр. 108—126].
74. В переводе «сокол-охотник».
75. Годом раньше Гаид-бек из Турфана на месте ныне стоящего города Дурала, или, как называют китайцы, Синь-чена (новый город), поселил 10 семейств мусульман. Урочище издавна носило название Дурал, которое и удержалось до сего времени у мусульман.
76. На пути к селению Тыккэлику мы видели довольно значительный арык, успевший зарасти камышом. Протяжение этой безводной канавы около 50 верст. Памятник тщетных трудов тех же войск.
77. По данным М. В. Певцова — 15—17 лет.
78. Обе по 15 сажен шириною.
79. Имевшим так мало воды, что даже дно не везде было прикрыто ею.
80. На успешную охоту можно рассчитывать разве только осенью, в период течки, когда самцы, не находя себе пары, в возбужденном состоянии погружаются в вязкую, мокрую почву, в которой в беспамятстве барахтаются, оставляя после себя ясные следы своего возбужденного полового состояния.
81. Один из них, по имени Архей-Джан, состоял в той же роли при H. M. Пржевальском в его первое пребывание на берегах Лоб-нора.
82. H. M. Пржевальский. От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор. СПб., 1878. Его же: От Кяхты на истоки реки Желтой. Четвертое путешествие по Центральной Азии. СПб., 1888.
83. М. В. Певцов. Труды Тибетской экспедиции. 1889—1890 гг. Части 1—3. СПб., 1892—1896.
84. Ширина современных разливов Лоб-нора около 25 верст.
85. Карта эта представляла увеличенную и дополненную по данным докладчика копию карты, приложенной к английскому переводу сочинения H. M. Пржевальского: «От Куль-джи эа Тянь-шань и на Лоб-нор», сделанному действительным членом Русск. геогр. об-ва Delmar Morgan’ом под заглавием: «From Kulja across the Tianschan to Lob-nor. By Col. Prjevalsky», London, 1879. Карта эта, составленная бароном Рихтгофеном по данным Пржевальского и на основании китайской карты, изданной в 1863 г. на китайском языке в Ву-чанг-фу, представляет карту Пржевальского, наложенную на карту китайскую, отпечатанную краскою другого цвета, чем первая. Градусная сеть общая.
86. Изв. Русск. геогр. об-ва, т. XXXIV, вып. 1, 1898 г. С двумя картами. Стр. 60—116.
87. Г. Свен Гедин, разделяя воззрения знаменитого своего учителя, барона Рихтгофена лишь развивает его возражения Пржевальскому и старается, как мы видели выше, подкрепить эти возражения новыми доводами. Поэтому мы, кажется, вправе говорить здесь о споре только двух — Рихтгофена и Пржевальского. Гипотезу г. Свен Гедина мы рассмотрим отдельно ниже.
88. Приложенная китайская карта представляет в уменьшенном размере ту самую, на которой основываются и барон Рихтгофен и г. Свен Гедин. Карта эта воспроизведена цинкографией с экземпляра, приложенного к статье «Nord-Tibet und Lobnur Gebiet in der Darstellung des Ta-Thsing i thung yü thu (erschienen zu Wu-tschang-fu, 1863) unter Mitwirkung des Herrn Karl Himly in Wiesbaden, herausgegeben von Dr Georg Wegener», появившейся в «Zeitschrift der Gesellschaft für Erdkunde zu Berlin», B. XXVIII, 1893.
89. «Записки Русского геогр. об-ва по отдел. этнографии», т. VI, СПб., 1880 г., стр. 57—196.
90. Быть может, что Таш-дабан, в 25 верстах к западу от которого прорезает Алтынтаг река Илбе-чимен, называемая севернее Джахан-сай. На китайской карте у Нукиту-дабан показана река, имени которой не дается на карте. Может быть, однако, проход этот и не Таш-дабан, а Курган-дабан, лежащий верст на сто восточнее первого и которым перешел Алтын-таг Пржевальский во время четвертого своего путешествия. Этот перевал удобнее Таш-дабана и, пожалуй, более подходит к китайскому описанию пути с Гас-нора на Лоб-нор. Вблизи Курган-дабана есть тоже речка — Курган-булак, верстах в 15 восточнее перевала.
91. Правильнее — описанных, потому что об этих озерах упоминает М. В. Певцов. См. «Труды Тибетской экспедиции», ч. 1, стр. 317.
92. Поэтому и Свен Гедин после своего крушения в песчаной пустыне, к востоку от Хотан-дарьи, первым из растительности встретил живой куст тамариска, побегами которого он утолил свою крайнюю жажду; но до реки все еще было довольно далеко.
93. Где дольше всего сохраняется влага, по исчезновении которой остается издалека заметный блестяще-беловатый пояс соли.
94. Впоследствии П. К. Козлов несколько уточнил свое объяснение. См. в наст. томе его статью «Кочующие реки Центральной Азии»; о Лоб-норе см. также предисловие к книге H. M. Пржевальского «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-нор» (1947 г.), написанное Э. М. Мурзаевым.
95. Откуда вернулся H. M. Пржевальский — «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-нор», стр. 39.
96. В наибольшей западной половине; тогда как в восточной — долина низовья Булун-цзира или Сулей-хэ.
97. Есть две речки этого имени, одна к западу, другая к востоку от Курган-булака. Здесь идет речь о второй.
98. Здесь, у северного подножия Кум-тага, залегают песчаники ханхайской свиты (отложения последнего, внутреннего моря).
99. Обнаруживались невысокие гривы биотитового гранита (зеленовато-белый мелкозернистый).
100. Оба верблюда лежали на расстоянии пяти сажен.
101. Такая охота отчасти напоминает весеннюю охоту на глухаря.
102. От Абдал до Ачик-худука абсолютная высота местности не изменяется, оставаясь на 2650 футах над уровнем моря.
103. В середине пустыни одну лошадь пришлось бросить.
104. Прибывшим в Са-чжоу ровно на 20 дней раньше нас, т. е. 8 января.
105. При этом потеряли одну лошадь, а на двух оставшихся ехали поочередно.
106. Под этим звукоподражательным названием — нэк-тррооо — больдуруки известны нань-шаньским монголам.
107. В последней трети сентября 1890 г. я наблюдал описываемых птиц в окрестностях озера Гаса, к югу от Лоб-нора. Там эти птицы покрыли собою порядочное пространство и во время покормки теснились в группы; по временам больдуруки взлетали, чтобы вблизи опуститься снова. Иногда одновременно подымалось несколько отдельных стад. Без преувеличения можно сказать, что на площади, ограниченной трехверстной окружностью, было не один, а несколько десятков тысяч больдуруков.
108. Вечером того же числа послышалось впервые монотонное квакание лягушек. 17-го на окраине оазиса, в песке, где термометр показал +53,5° С, бегали ящерицы. На следующий день замечена первая бабочка, скрывавшаяся от ветра в зарослях тамариска.
109. 5, 6 и 7 апреля в воздухе кружились летучие мыши.
110. Из апреля месяца мне пришлось провести в оазисе Са-чжоу начало первой и конец последней его трети, остальные же 20 дней, с 3 по 22-е, я был в экскурсии по нижней долине Сулей-хэ и северной окраине Нань-шаня.
111. В первой трети мая проснулась песчанка (Meriones tamaricinus), живущая по песчаным холмам, покрытым тамариском. Изящный зверек был крайне осторожен и показывался только по утрам и вечерам.
112. Желательно было пройти до Юй-мынь-сяня правым берегом Сулей-хэ; невозможность же переправиться через реку против означенного оазиса заставила нас следовать по противоположному.
113. Южнее описанной крепости виднелись развалины более древней.
114. Значившегося на нашей стоверстной карте Нань-ганлу.
115. В этом урочище в высоких конгломератовых обрывах сохранились молитвенные пещеры.
116. Где стоят развалины старинной крепости Шибао-чен, оберегавшей когда-то проход воинственных номадов.
117. В. И. Роборовского на запад от меридиана Са-чжоу, моя — на восток.
118. Птицы, насекомые и растения собирались постолько, посколько это возможно при беглых рекогносцировках.
119. Да-сюэ-шань — китайское название, в переводе значит «большие снеговые горы».
120. В. А. Обручев. Орография Центральной Азии и ее юго-восточной окраины. Оттиск из т. 31 «Изв. Русск. геогр. об-ва», 1895, стр. 78 (330).
121. В высшей степени оригинален дикий як в мираже: могучая фигура рогатого зверя, украшенного на брюхе длинною шерстью, наподобие бахромы, кажется чудовищной, фантастической.
122. Верховье Черчен-дарьи.
123. Любовный период Equus kiang происходит немногим ранее такового у дикого яка.
124. Куда можно отнести еще два вида — марала (Cervus sp.) и кабаргу (Moschus moschiferas?), замеченных в Южно-кукунорском хребте и на верховье Тэтунг-гола.
125. Напоминающий, по словам тех же номадов, огромную собаку с головой, похожей на лисью; уши острые, туловище тонкое, длинное; передние ноги значительно короче задних, хвост короткий. Общая окраска зверя черная с более или менее беловатой грудью. Питается холода и растительной (трава) и животной (пищуха) пищей.
126. Но шкурой, к сожалению, мы не воспользовались.
127. В близком соседстве с медведем часто находится черный ворон (Corvus corax), промышлявший за теми зверьками, которые ускользали от косолапого зверя.
128. Культура проникла за передовую ограду лишь в одном месте (селение Чан-ма в долине Сулей-хэ, лежащее на 7 040 футов абс. высоты).
129. Где был добыт редкий и весьма ценный сокол Falco babilonicus.
130. В. Бианки. Обзор видов рода Тetraogallus Gray. — Ежегодник Зоологического музея Академии наук, 1898, № 2, стр. 111—123.
131. В северных хребтах Центральной Азии, как, например, на Сауре и Алтае, улары спускаются ниже этого предела, в зависимости, конечно, от более низкого положения снеговой линии. [Примечание П. К. Козлова].
132. H. M. Пржевальский. Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки. Третье путешествие в Центральной Азии. СПб., 1883, стр. 282—284.
133. Для охоты за уларами я всегда брал с собою одного или двух стрелков.
134. Второе, одинаковое название.
135. О них было говорено в V главе.
136. Который, впрочем, легко миновать: стоит лишь взять 10 верст восточнее; наш же проводник видимо желал сократить путь.
137. Шара-голджин в переводе — «желтая река».
138. Для опыта мы приобрели этих животных у соседних монголов.
139. Очевидно, вода шла подземным потоком в галечнике.
140. Надо заметить, на этот раз у меня был монгол в качестве работника, а не проводника, так как во вновь посещаемые нами места, из боязни тангутов, монголы почти не заглядывают.
141. Помет зверей.
142. Конечно, по оценке номада.
143. По возвращении на главный бивуак к этому месту поехал В. Ф. Ладыгин с двумя казаками. Шкура оказалась в сохранности; что же касается скелета, то от последнего не осталось и следа.
144. Там находится удобный проход в долину озера Хара-нора.
145. В осенний период времени размеры ее были таковы: ширина 10 сажен, глубина 1 фут.
146. Абсолютная высота этой остроконечной вершины, вероятно, переходит за 20 000 футов.
147. Всего убито медведей за две последних поездки семь.
148. Горели камыши на восточном берегу Курлык-нора.
149. Правильнее два солдата и два казака.
150. Самая богатая и многоводная в Цайдаме.
151. На лошадей эта болезнь, как говорят номады, не распространяется.
152. Помесь яка с коровой.
153. H. M. Пржевальский. От Кяхты на истоки реки Желтой. Четвертое путешествие в Центральной Азии. СПб., 1888, стр. 186.
154. На наших картах — 100 и 125-верстной — простирание цепей изображено неправильно. Между Тосо-нором и Цайдамом тянутся горы Бурхан-Будда или их непосредственное продолжение, которое прорывает река Еграй-гол.
155. Подробно о голубом фазане см. H. M. Пржевальский. Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки. Третье путешествие в Центральной Азии. СПб., 1833, стр. 360—365.
156. Абсолютная высота озера Тосо-нора 13 240 футов.
157. Можно себе представить, как было холодно под нашим белым покровом. Особенно тяжела была в это время служба казаков. Ночные дежурства по-прежнему держались усиленные. Вследствие малочисленности конвоя, приходилось стоять на часах каждому человеку в течение ночи 6—7 часов. Но к чести и славе чинов отряда, они все время держали себя поистине героями.
158. Медвежье ущелье; бамбурчик по-монгольски — «медведь».
159. 9 марта в Курлыке поймана первая муха; 12-го вскрылся Баин-гол, а 16-го поползли по нагретой поверхности жуки.
160. Около начала мая можно было видеть во многих местах курлыкской долины несколько видов ящериц (Phrynocephalus Vlangalii, Eremias sp.) и змею (Tragonocephatus intermedius), пробудившихся от зимнего окоченения.
161. Еще на меньшее расстояние удалены ключи главной долины, которую продолжает к горам сухое каменистое русло.
162. Еще более любопытную любовную игру таких хищников мне приходилось наблюдать у северного подножья хребта Русского (Куэнь-лунь) (путешествие М. В. Певцова). Здесь, в урочище Кара-сай, 11 июля наше внимание было привлечено парой орлов, пролетавших друг за другом. Следовавший впереди хищник мгновенно приостановился в воздухе, опрокинувшись на спину, тогда как другой так же быстро очутился у первого; сцепившись вместе пальцами ног, птицы стали кружиться, рассекая воздух в вертикальной плоскости. Сделав очень эффектно до пяти вращений, орлы приостановились и, освободив ноги, направились дальше.
163. Ель монголы называют «карагай».
164. Крепость.
165. 30 апреля.
166. Хотя в этом хребте, как известно, обитают медведь, барс, рысь, два вида волка, марал, кабарга, аргали, кукуяман, заяц, барсук и хорек.
167. Небольшой шелковый шарф, играющий роль нашей визитной карточки.
168. Из которых один был накануне у меня.
169. Кстати, замечу о корреспонденции. Путешественнику по Центральной Азии редко приходится получать вести из своего отечества. Несколько чаще экспедиция может отправлять письма, знакомя с ходом своей деятельности. В настоящее трехлетнее путешествие всего получено экспедицией не более четырех-пяти небольших пакетов, причем последний после пятнадцатимесячного перерыва.. Вообще надо сказать, что самое тяжелое нравственное лишение в путешествии для членов экспедиции — это неполучение писем.
170. Лучший охотник и знаток местности из этих монголов был взят в качестве проводника в Сарлык-ула.
171. Песочный.
172. Баин в переводе — «богатый».
173. Бага — малое; ихэ — большое.
174. Мука из поджаренной пшеницы — род толокна.
175. Точно так же с южной окраины Бей-сяня, через Булунцзирскую (Сулей-хэ) впадину видны громады Нянь-шаня.
176. Под названием «Хамийские горы» автор понимает самую восточную часть Китайского Тянь-Шаня — горы Курлык-таг и Баркуль-таг.
177. Она берет начало из юго-западных снеговых вершин Карлык-тага.
178. Говорят Тур-куль, но понимается как Туз-куль.
179. Сюда хамийский ван высылает преступников на исправление.
180. Весь же маршрут пустынной поездки вышел в 170 верст.
181. На стенах их выдуты словно фигуры домов, животных, людей, китайских драконов и пр.
182. Автор подразумевает речки, протекающие через Хамийский оазис.
183. Так звали квартирного хозяина метеорологической станции, пользующегося большим авторитетом у своего народа.
184. Присутственное место.
185. Каким далеко не был наш гученский проводник, взявший, однако, очень высокую плату.
186. Высокая башня-маяк в песках, устроенная монголами в давнишние времена. Она стоит на пути, пройденном H. M. Пржевальским.
187. От Карамайли.
188. По словам проводника, в недавнее время устроена отводная канава из реки Урун-ху. По этому сооружению устремились воды, заполнив впадину Ботоган-куля.
189. В 30 верстах от восточной оконечности.