Н. Д. Бутовскій.
правитьНиколай Дмитріевичъ Бутовскій, нашъ извѣстный военный писатель нынѣ генералъ-лейтенантъ и начальникъ 7-ой Вост. Сибирской дивизіи, происходитъ изъ дворянъ Полтавской губерніи. Воспитывался въ Полтавскомъ кадетскомъ корпусѣ и въ Павловскомъ военномъ училищѣ, откуда вышелъ въ 1869 году съ прикомандированіемъ къ л.-г. Павловскому полку. Затѣмъ послѣдовательно командовалъ учебнымъ унт.-офицерскимъ баталіономъ, 116-мъ Малоярославскимъ полкомъ, 2-й бригадой 29 пѣх. дивизіи, 2-й Туркестанской резервной бригадой, откуда былъ назначенъ на нынѣ занимаемую должность. Въ кампанію 1876—78 г.г. Н. Д. отправился охотникомъ въ дѣйствующую кавказскую армію, а послѣ мобилизаціи гвардіи участвовалъ съ л.-r. Павловскомъ полкомъ въ дѣлахъ противъ непріятеля въ европейской Турціи. Съ обоихъ театровъ войны Н. Д. прислалъ въ извѣстную въ свое время газету Краевскаго «Голосъ» много интереснѣйшихъ бытовыхъ очерковъ, которые, къ сожалѣнію, теперь можно прочесть только въ Императорской публичной библіотекѣ.
Имя Н. Д. Бутовскаго весьма извѣстно въ военной литературѣ не только у насъ, но и за границей, гдѣ его сочиненія почти всѣ переведены на иностранные языки и особенно цѣнятся въ Германіи. Типы военныхъ начальниковъ (книжки: «Командиры», «Очерки офицерскаго быта», «Статьи на современныя темы» и прочія); внутренняя жизнь офицерскихъ обществъ («Промахи молодого офицера», «Прежняя служба и настоящая» и др.); характеристики начальствующихъ и простыхъ нижнихъ чиновъ, нарисованныя яркими красками (книги: «Наши солдаты» и прочія), представляютъ богатый вкладъ въ военную литературу.
Будучи по призванію педагогомъ, Н. Д. глубоко вникалъ въ психологію военнаго міра, изслѣдуя пути для достиженія истиннаго начальническаго авторитета и той высшей, незыблемой дисциплины, которая покоится же на репрессіяхъ, а на воздѣйствіи fia нравственныя свойства человѣка. Онъ горячо боролся противъ принудительной системы занятій, доказывая, что успѣхъ въ изученіи военнаго дѣла зависитъ отъ внушенія охоты къ нему воспитательными пріемами. Онъ высмѣивалъ навязываніе человѣку военной нравственности посредствомъ принудительнаго заучиванія нравственныхъ понятій и примѣровъ и чтобы убѣдить въ этомъ своихъ оппонентовъ предлагалъ имъ демонстрировать арестантовъ, которые отлично знаютъ такъ называемую «военно-нравственную словесность», но никогда ее не исполняютъ.
На порочныхъ офицеровъ и солдатъ Н. Д. всегда смотрѣлъ, какъ на интереснѣйшій матеріалъ для педагогической обработки, и многихъ изъ нихъ, какъ говорится, поставилъ на рельсы исключительно внушеніемъ уваженія къ себѣ, какъ къ начальнику.
Однажды Н. Д. представили солдата, котораго опасались держать въ ротѣ вслѣдствіе его разбойничьихъ наклонностей. — «А вотъ мы посмотримъ», — отвѣчалъ Н. Д., — «зачислите-ка его ко мнѣ въ денщики». Черезъ нѣкоторое время этотъ солдатъ беззавѣтно привязался къ генералу, нѣжно полюбилъ его дѣтей и плакалъ, уходя на родину. — «Никого-то у меня нѣтъ на свѣтѣ окромя васъ», — писалъ съ родины генералу бывшій денщикъ — «когда вспомню, какъ вы меня, болѣзнаго, пожалѣли и въ госпиталѣ сидѣли у меня на кровати, когда я въ тифѣ лежалъ, такъ слезы и льются… И по сейчасъ вы мнѣ во снѣ видитесь»… и т. д. Въ послѣднее время Н. Д. былъ занятъ изученіемъ психологіи «солдатскихъ бунтовъ»; двѣ замѣтки, написанныя имъ по этому поводу въ книгѣ: «Статьи на современныя темы», представляютъ въ образномъ видѣ всю сущность этихъ явленій и могутъ служить руководствомъ для теряющихся начальниковъ.
Въ настоящее время Н. Д., полный силъ и энергіи, весь поглощенъ устройствомъ своей недавно сформированной дивизіи.
Отрывки изъ моихъ воспоминаній.
править- ) Нѣкоторыя изъ приведенныхъ сценъ вошли въ мои замѣтки о воспитаніи и образованіи войскъ, разбросанныя по разнымъ изданіямъ. Примѣры взяты изъ многихъ частей войскъ.
Это было въ 70-хъ годахъ, когда вмѣсто муштровки, которую мастерски велъ старый фельдфебель Егорычъ, начальство стало вводить какое-то невѣдомое развитіе.
— Что такое ось канала? — спрашиваетъ солдата офицеръ.
Солдатъ переминается на ногахъ около вставленнаго въ станокъ ружья, заглядываетъ въ стволъ, потѣетъ, вздыхаетъ и фыркаетъ носомъ.
— Ну? — торопитъ офицеръ.
— Такъ что, ваше в--е, — «ихъ» сейчасъ здѣсь нѣту…
— Кого — «ихъ»?
— Оси, ваше в--е, — давеча взводный вынули…
Изъ вѣжливости къ офицеру онъ называетъ ось «они».
Дѣло идетъ о математической линіи, которая на учебныхъ занятіяхъ обозначается ниткой. Разъ нитку вынули, то для солдата никакой оси канала уже не существуетъ.
Только въ 80-хъ годахъ догадались, что такимъ вздоромъ утруждать мозги солдата не слѣдуетъ, что заученные отвѣты по теоріи стрѣльбы нисколько не помогаютъ искусству.
То ли дѣло прежде: придетъ, бывало, фельдфебель съ докладомъ.
— Ну, что, Егорычъ, все у насъ благополучно? — спрашиваетъ ротный командиръ.
— Такъ точно, ваше в--е, — уже начали къ смотру репетиться.
— Смотри же, чтобы все было хорошо.
— Не извольте безпокоиться, ваше в--е, теперь мы уже знаемъ чего «они» (начальникъ дивизіи) любятъ: для равненія у меня веревочка заготовлена и колышки будутъ у взводныхъ въ карманахъ.. И опять же «они» любятъ, чтобы въ строю не дышали, такъ я и дыханіе подрепетилъ…
— Хорошо, спасибо.
— Еще осмѣлюсь доложить вашему и — ю, что у насъ все въ порядкѣ: на солдатѣ состоятъ такія-то вещи, а такихъ, то нѣтъ, исключены (вынимаетъ изъ кармана приказъ объ исключеніи)… На прошломъ смотру «они» (нач. дивизіи) изволили приказать петельки на галстукахъ обшивать суконцемъ, — обшито…
— Хорошо, отвѣчаете вы добродушно, но Егорычу этотъ отвѣтъ не нравится.
— Такъ что, ваше в--е, — чтобы не забыть, извольте записать: еще много осмѣлюсь докладывать. И начинаетъ учить васъ Егорычъ, какъ нужно отвѣчать начальнику дивизіи на такіе-то вопросы, которыхъ онъ въ прошломъ году не предлагалъ, но можетъ предложить, потому что это было въ другихъ полкахъ, откуда Егорычъ собираетъ свѣдѣнія; и еще у Егорыча такая «думка», что можетъ начальникъ спросить: кто такіе въ ротѣ портные, а потому:
— Не угодно ли будетъ вашему в--ю прежде выучить ихъ списочекъ, а потомъ и ихъ самыхъ посмотрѣть въ ротѣ (самъ командиръ временами забывалъ, что у него въ ротѣ есть портные).
— Да, да, непремѣнно.
— Еще осмѣлюсь доложить, что въ прошломъ году «они» изволили замѣтить, что ваше и — е неправильно шашку держали, когда подходили съ рапортомъ.
— Ахъ, да! хорошо, что ты напомнилъ.
— Радъ стараться, ваше в--е!.. И опять же они изволили замѣтить, что ваше в--е торопились на смотру командовать ружейные пріемы, — давеча у людей горячка вышла…
— Да, да, я помню… Надо будетъ побольше выдержку.
— Осмѣлюсь просить, ваше в--е, — не зайдете ли въ роту разика два прокомандовать, а то люди къ вашему голосу не привыкши.
— Хорошо, я зайду. Претензій нѣтъ?
— Помилуйте, ваше в--е, — какія претензіи? У насъ не такая рота…
— Но тамъ что-то, кажется, не роздано?
— Не извольте безпокоиться, — опосля можно раздать; а какъ на смотру отвѣчать — я уже подрепетилъ: всѣ отвѣтятъ, что получили.
Затѣмъ фельдфебель отправлялся въ роту и дѣлалъ послѣднія передъ смотромъ распоряженія. Составлялся такой разсчетъ, чтобы никто изъ слабыхъ по фронту не попалъ на смотръ; ихъ посылали въ Лазаревъ съ приказаніемъ жаловаться на животъ, а твердые люди извлекались изъ лазарета.
— Ну, Егорычъ, — а какже на счетъ вещей? Начальникъ дивизіи любитъ, чтобы собственности у солдата было побольше, а у нашихъ, кажется, маловато? — безпокоится ротный командиръ.
— Такъ что, ваше в--е, не извольте безпокоиться, — вещи будутъ.
— Но у насъ есть бѣдные люди, — не прикупить ли имъ бѣлья? — У нѣкоторыхъ нѣтъ денегъ".
— Такъ что, ваше в--е, все будетъ съ избыткомъ: у насъ не такая рота…
И дѣйствительно всего оказалось въ изобиліи: на кроватяхъ лежали въ красиво собранныхъ ворохахъ не только необходимыя въ солдатскомъ быту вещи, какъ, напримѣръ, бѣлье, лишняя пара сапогъ, ножикъ, нитки, щетки, принадлежности для чаепитія и т. д., но и такія вещи, какъ масленка съ масломъ, колбаса, гитара, гармоника и прочее. Все это было декорировано бѣлыми полотенцами и увѣнчано кошелькомъ съ деньгами, который начальникъ дивизіи всегда съ особеннымъ удовольствіемъ раскрывалъ и разсматривалъ.
Все это достигалось такимъ образомъ: за недѣлю до смотра фельдфебель категорически объявлялъ: — «слышь, молодцы, чтобы у меня бѣдности не было! Каждый ступай къ земляку и тащи что можешь».
Независимо отъ этого Егорычъ заводилъ знакомство съ фельдфебелями полковъ, и оттуда наканунѣ смотра цѣлыми кулями перетаскивались собственныя солдатскія вещи, даже безцеремонно перевозились на ротной телѣгѣ. Видя такое солдатское богатство, начальникъ дивизіи приходилъ въ умиленіе и все это приписывалъ заботливости начальства о нуждахъ солдата.
Одинъ только случай чуть не сгубилъ всего дѣла. Подойдя къ одному еще непросвѣщенному солдату, начальникъ дивизіи спросилъ:
— Что это у тебя, голубчикъ, — скрипка?
— Такъ точно, ваше пр--во!
— Ты играешь на ней?
— Никакъ нѣтъ, ваше пр--во!
— Зачѣмъ же ты ее купилъ?
— Такъ что, ваше превосходительство… — замялся солдатъ. Онъ хотѣлъ уже откровенно объяснить, что скрипка принадлежитъ земляку и взята только на сегодняшній день; но въ это время, послышался характерный кашель фельдфебеля, хорошо извѣстный ротѣ, какъ призывъ ко вниманію; — и блуждающіе глаза солдата увидѣли высунутый изъ-за полы кулакъ. Солдатъ сразу понялъ, въ чемъ дѣло, и объяснилъ начальнику, что скрипка куплена имъ «такъ»…
— Какъ это «такъ»? Вѣроятно, ты будешь учиться?
— Такъ точно, ваша пр--во!! — весело крикнулъ солдатъ, обрадовавшись такому благополучному исходу.
Онъ былъ весь мокрый отъ волненія, и послѣ отхода начальника дивизіи облегчилъ свою душу вздохомъ и неистово высморкался.
Да, были въ свое время Егорычи. Они и поворовывали и поколачивали солдата, но умѣли его и пожалѣть, и вообще сродни ему приходились; а въ той наукѣ, которая тогда требовалась, были настоящими мастерами. Куда далеко было офицеру до ихъ мастерства. Бывало, неопытный ротный командиръ, получивъ выговоръ на смотру за то, что при маршировкѣ съ ружьемъ «на плечѣ» неправильно машутъ правой рукой, самъ порывался обучить роту. — «Помни, братцы, читалъ онъ людямъ уставное правило: рука, слегка сгибаемая въ локтѣ, свободно посылается отъ плеча и доносится до затылка приклада… Поняли?»
— Такъ точно, ваше в--е!
— Ну, смотри же, — кто ошибется — накажу.
Начинается маршировка и ничего не выходитъ, — кто не донесъ до приклада, кто перенесъ.
— Слушай, еще разъ объясню: рука, слегка сгибаемая въ локтѣ, свободно посылается… и т. д.
Опять путаница.
— Ваше в--е, — слышится успокоивающій голосъ Егорыча. — Не извольте безпокоиться, — дозвольте, я сейчасъ обучу.
Вы оборачиваетесь и чувствуете, что передъ вами стоитъ тотъ самый радѣтель не только служебныхъ, но и вашихъ частныхъ интересовъ, который приходитъ обучать «шустрости» вашего денщика, не снимаетъ ранца на бивакѣ, пока не разставятъ вашу палатку; бываетъ грустенъ, когда вы бываете больны, и даже самъ предлагаетъ услуги натирать васъ спиртомъ, прогоняя неловкаго денщика; онъ же самъ лично приноситъ сѣнца въ вашу палатку, если она разставлена на сыромъ мѣстѣ и, показывая денщику кулакъ, освобождаетъ изъ лужи вашъ чемоданъ. Онъ же васъ останавливаетъ, если вы намѣреваетесь идти ночью по болоту провѣрять посты, боясь, чтобы вы не промочили ногъ и не простудились; онъ проситъ, чтобы вы его послали вмѣсто себя, и если вы не соглашаетесь, то провожаетъ васъ, какъ малолѣтняго, помогая переступать съ кочки на кочку и ворча себѣ подъ носъ: «Господи! и куда они пошли?..» Приходя съ вечернимъ рапортомъ въ вашу палатку, онъ окутываетъ одѣяломъ ваши ноги, ворча на неисправнаго денщика, и, вѣроятно, мысленно васъ креститъ… Словомъ, этотъ человѣкъ любитъ васъ горячо и искренно и — что самое замѣчательное — самъ не зная, за что, — просто потому, что вы «его баринъ».
Вы охотно принимаете его услугу относительно переучиваемаго ружейнаго пріема и передаете ему уставную книжечку; но онъ, какъ педагогъ-самородокъ, отлично понимаетъ, что тутъ словами ничего не сдѣлаешь, а потому прячетъ книжку въ карманъ и сразу приступаетъ къ практикѣ. Онъ встряхнулъ головой, ухарски расправилъ плечи и неизвѣстно зачѣмъ поплевалъ въ руки и потеръ ихъ одну о другую. Рѣшительный взглядъ этого человѣка и смѣлая поступь выражали умѣніе, соединенное съ непреклонной волей начальника. Рота, до сихъ поръ скучавшая подъ вліяніемъ вашего неосновательнаго выговора и монотоннаго чтенія о «слегка сгибаемой въ локтѣ и посылаемой отъ плеча рукѣ», весело насторожила уши, почуявъ передъ собой мастера.
— Слышь, молодцы! какой это палецъ? — показалъ Егорычъ на кулакѣ.
— «Казательный», Иванъ Егорычъ! — отвѣчали люди.
— А это какой суставъ?
— Второй.
— Тэкъ-съ… Теперь каждый подыми руку и укуси это само мѣсто.
Люди коснулись зубами второго сустава указательнаго пальца, нисколько этому не удивляясь. Всѣ хорошо знали, что Егорычъ зря ничего не дѣлаетъ
— Больнѣй! — энергично скомандовалъ фельдфебель и самъ показалъ, какъ надо кусать.
Люди опять укусили, но не всѣ, какъ показалось Егорычу, съ должнымъ усердіемъ.
— Вы что тамъ — въ задней шеренгѣ? дожидаетесь, чтобы васъ попросили? Ладно, попросимъ. Обойди ихъ, взводные, — посмотри, у всѣхъ ли укушено!
Взводные обошли людей и у кого не нашли красноты на пальцѣ, тому сдѣлали ее въ другомъ мѣстѣ.
— Теперь слушай, молодцы! это самое мѣсто, что болитъ, доноси на маршировкѣ до затылка приклада, — поняли?
— Такъ точно, Иванъ Егорычъ!
Маршировка сразу пошла какъ нельзя лучше.
За что же солдаты любили Егорыча, который и затрещины раздавалъ и поворовывалъ? А за то, что онъ умѣлъ пожалѣть солдата, да такъ пожалѣть, какъ, можетъ быть, и не снилось нынѣшнимъ иногда самымъ корректнымъ и самымъ просвѣщеннымъ командирамъ. Есть командиры, по виду очень дѣльные, которые совершенно серьезно воображаютъ, что достаточно накормить солдата, обставить его трудъ законными требованіями, налагать на него только законныя взысканія и т. д., чтобы этотъ человѣкъ тотчасъ же стадъ васъ обожать. Дѣйствительно, — сразу кажется, что всѣ симпатіи солдата, избавленнаго отъ разныхъ обидъ со стороны руководителей старой школы, тотчасъ же должны обратиться къ офицеру, который заступился за его права; но такое заключеніе не всегда вѣрно: во-первыхъ — вы можете все это продѣлывать, нисколько не любя солдата, а любя только собственную служебную репутацію, и этой нелюбви вы никогда не скроете: каждое ваше дѣйствіе, каждый вашъ жестъ и даже взглядъ будутъ показывать солдату, что вы ему совершено чужой человѣкъ; во-вторыхъ — есть высшія, общечеловѣческія обиды, которыхъ не въ состояніи предусмотрѣть никакая инструкція и которыя угнетаютъ солдата гораздо больше, чѣмъ урѣзываніе порцій или какія-нибудь незаконныя требованія. Самый честный и просвѣщенный начальникъ, самъ того не замѣчая и даже считая себя благодѣтелемъ своихъ подчиненныхъ, непремѣнно будетъ наносить солдату такія обиды, если въ его дѣятельности мало участвуетъ сердце. Эти обиды заключаются главнымъ образомъ въ пренебреженіи къ подчиненному, какъ къ человѣку; въ оскорбительномъ тонѣ обращенія съ нимъ; въ равнодушіи къ его простымъ нуждамъ, не предусмотрѣннымъ инструкціей; въ брезгливомъ отношеніи къ его простому (по-вашему — грубому) нраву, обычаямъ и національнымъ привычкамъ… Что говорить — скверныя вещи рукоприкладство и воровство, и ихъ надо искоренять безпощадно; но исторія показала, что они не разрушаютъ военную семью при наличности другихъ положительныхъ качествъ; а вотъ отношеніе къ человѣку, какъ къ номеру, подсѣкаетъ въ корнѣ преданность людей къ своему начальнику.
Егорычъ умретъ или падетъ въ бою — за него будутъ солдатики молиться Богу, а про васъ скажутъ: — «ну, что-жъ, убили, — другого назначатъ, — не бѣда».
Иногда холодомъ вѣетъ отъ отношеній къ солдатамъ самаго строгаго законника. — «Какой мундиръ выдали умершему солдату для похоронъ?» спрашиваете вы фельдфебеля. — «Второй срокъ». — «Сколько я разъ говорилъ, что, по положенію, слѣдуетъ выдавать третій! взыскать съ каптенармуса». Все это въ высшей степени законно, согласно съ приказами, но вмѣстѣ съ тѣмъ и глубоко неприлично. Люди никогда-не простятъ вамъ такого холоднаго отношенія къ войсковой семьѣ, и тотъ самый солдатъ, который покрывалъ продѣлки Егорыча, съ наслажденіемъ выдастъ васъ съ головой.
Такое ли впечатлѣніе производитъ смерть солдата на старика Егорыча? Вы видите прекрасныя, исполненныя религіозной поэзіи, морщины печали на его лбу и какое-то особенное недоумѣніе, которое всегда замѣчается въ семьѣ, пораженной печальнымъ событіемъ.
Получивъ извѣстіе о смерти солдата, Егорычъ осѣняетъ себя широкимъ русскимъ крестомъ и, въ знакъ уваженія къ покойнику, прерываетъ на время занятія. Дѣлая нарядъ на похороны, онъ распоряжается какъ родной, и въ ласково-смиренномъ тонѣ его голоса вы узнаёте тотъ самый тонъ, которымъ родители отпѣваемаго покойника разговариваютъ съ церковнымъ причтомъ. — «Тамъ же свѣчей возьмешь, говоритъ онъ каптенармусу, — да вотъ отдать рубль священнику» и т. д.
А вотъ и другой примѣръ. Солдатъ провинился, сдѣлалъ важный проступокъ; вы брезгливо его допрашиваете и отдаете холодное приказаніе объ арестѣ, а иногда на прощанье прибавляете еще жесткое слово: «ну, что-жъ, — арестантомъ будешь; самъ виноватъ, — туда тебѣ и дорога». Ну, а Егорычъ, можетъ быть, и побьётъ въ сердцахъ провинившагося, но, провожая изъ роты подъ арестъ, непремѣнно смягчится; а когда солдатъ скажетъ: — «виноватъ, Иванъ Егорычъ», онъ уже съ большимъ участіемъ отвѣчаетъ ему: — «Что-жъ подѣлаешь, — вижу, что виноватъ… нѣшто мнѣ самому не жалко?.. учишь, учишь васъ, дураковъ, — просто мочи моей нѣтъ съ вами»…
Но этимъ не кончалось. Егорычъ непремѣнно навѣщалъ арестованнаго и между ними происходилъ, примѣрно, такой разговоръ:
— Эхъ, братъ, Семеновъ, — жалко мнѣ тебя, и рота жалѣетъ, потому — какъ я вижу, ты все это съ дурости надѣлалъ…
— Такъ точно, Иванъ Егоровичъ, отвѣчаетъ арестованный, и глаза его блестятъ привязанностью.
— Ну, что жъ подѣлаешь, — виноватъ, такъ отсиживай, а вернешься въ роту, дастъ Богъ, заслужишь…
— Постараюсь, Иванъ Егоровичъ, — всѣми силами стараться буду.
Еще трогательнѣе было видѣть Егорыча подсѣвшимъ на кровать къ трудно больному солдату и развязывающимъ мѣшечекъ съ чаемъ и сахаромъ.
— Ну, смотри-жъ, молодецъ, поправляйся, — въ ротѣ не въ примѣръ веселѣй…
И вотъ теперь уже Егорычей нѣтъ; мѣсто ихъ не замѣщено, пусто… Есть фельдфебеля корректные, строго приверженные къ законности, но они только исполняютъ по инструкціи свои обязанности; ну, а старикъ Егорычъ кромѣ того еще и любилъ…
Но вотъ наступили 70-е годы. Въ воздухѣ чувствовалось обаяніе реформъ Императора Александра II. Онѣ коснулись и арміи. Всеобщая воинская повинность, сокращеніе срока службы, нарѣзное оружіе рѣзко измѣнили характеръ войсковой жизни и службы. Вмѣсто муштровки, однообразно длившейся цѣлыхъ 15 лѣтъ, которую всю цѣликомъ можно было свалить на плечи Егорычу, офицеру задали трудную и сложную задачу: извольте получить сырого человѣка и совершенно обработать его для войны въ теченіе четырехъ мѣсяцевъ. Растерялся офицеръ-баринъ растерялся и старикъ Егорычъ, система котораго была разрушена. Уже звучало вѣщее слово М. И. Драгомирова, призывающее къ нагляднымъ методамъ обученія, приносящимъ экономію въ трудѣ и во времени; но методовъ этихъ сразу не поняли; а многіе не понимаютъ ихъ и до сихъ поръ. Было схвачено убѣжденіе, что современнаго солдата надо развивать, но системы развитія иногда создавались удивительныя, а кое-что изъ этихъ курьезовъ осталось и до сихъ поръ. Отъ мужика, взятаго отъ сохи, требовали красоты слога, задалбливанія отвѣтовъ по «вопроснику». Вмѣсто развитія ума требовали развитія памяти, а сердце оставалось нетронутой областью, и въ результатѣ получился солдатъ не связанный съ военнымъ строемъ ни мастерствомъ, котораго онъ не могъ полюбить, ни сердечной привязанностью къ военной семьѣ, которую такъ хорошо развивалъ старикъ Егорычъ. Явилось кромѣ того переутомленіе, ибо человѣку, взятому отъ сохи, гораздо легче выгрузить цѣлый транспортъ съ мукой, чѣмъ заучить на память страницу устава, написанную невѣдомымъ для него языкомъ. Кто повѣритъ, что система Цифиркина (въ «Недорослѣ») стояла выше нѣкоторыхъ требованій начальства въ 70-хъ годахъ; напримѣръ, — отъ солдата требовали, чтобы онъ опредѣлялъ ариѳметическія дѣйствія непремѣнно тѣми словами, которыя стояли въ какомъ-то идіотскомъ руководствѣ: сложеніе есть дѣйствіе, посредствомъ котораго находятъ число, состоящее изъ столькихъ, сколько ихъ есть во всѣхъ слагаемыхъ числахъ". Человѣка, выпалившаго такую фразу, конечно, задолбленную, считали развитымъ и умилялись его успѣхами, несмотря на то, что онъ ошибался въ сложеніи. Съ уставами было еще курьезнѣе. Вотъ картинка, записанная безъ всякихъ прикрасъ: когда дядька совершенно выбивался изъ силъ, вдалбливая уставныя фразы чухонцу Куньѣ, онъ призывалъ къ себѣ на помощь русскаго новобранца Цыганова, котораго заставлялъ, въ свободное отъ занятій время, пробирать своего товарища Кунью, и вотъ вы входите въ роту и застаете Цыганова и Кунью у окна. Цыгановъ, человѣкъ добродушный, занимается ласково и терпѣливо. Онъ нѣжно обнялъ Кунью, деликатно наклоняя его голову поближе къ книжкѣ. Оба они при вашемъ появленіи вскакиваютъ. Цыгановъ улыбается отъ радости, что васъ увидѣлъ, и, глядя на него, Кунья тоже считаетъ нужнымъ оскалить свои зубы.
— Здравствуйте! что вы учите?
— «Начальство», ваше и — е (т. е. фамиліи начальствующихъ лицъ), — «знамя», «что есть солдатъ»… всякую «словесность»… — отвѣчаетъ Цыгановъ, привѣтливо фыркая носомъ.
— Ну, разскажи, обращаетесь вы къ Куньѣ, который, не дожидаясь вашего вопроса, уже что-то бормочетъ.
— Ээ… три собрашэныя, васе високоблагородіе… — говоритъ онъ, усиленно кивая головой на удареніяхъ.
— Что такое?
— Ээ… три собрашэныя…
— Это, ваше в--е, «они» про знамя хотять сказать, что тамъ есть три изображенія, — поясняетъ Цыгановъ, изъ вѣжливости къ вамъ, называя Кунью «они».
— Ну?
— Такъ что, ваше в--е, «они», надо быть, изъ нѣмцовъ будутъ, по-своему «они» здорово лопочутъ и книжку умѣютъ читать, а понашему все больше изъ серединки запоминаютъ, а краюшки опосля заучиваютъ.
— Ээ ффера и отэциство (вѣра и отечество), — продолжаетъ Кунья, припоминая дальнѣйшія слова, относящіяся къ понятію о знамени.
— Мы, ваше в--е, сейчасъ «начальствомъ» занимались, весело поясняетъ Цыгановъ: — окромя баталіоннаго всѣхъ выучили, — баталіоннаго нѣмцы не можутъ выговорить.
— А, ну, спроси.
— Кунья! — манерно обращается къ своему ученику Цыгановъ, подражая дергачу-дядькѣ.
— Здравія зилаю!!
— Не надо здравія желаю: это, когда здороваются; а ты сказки мнѣ, Кунья: кто у тебя полуротный?
— Патра… Патра…
— Зачимъ?.. зачимъ горячку пороть? Ты стой себѣ вольно, какъ есть… одно слово — прохладно стой… «Они», ваше в--е, потѣютъ здорово.
— Патра… Патра… — продолжаетъ Кунья, раскачивая свою думательную машину.
— Да не надо такъ… ты, солдатикъ, не бойся (нѣжно гладитъ Кунью по головѣ)… ты спомяни портупею… знаешь портупею?
— Такъ тоцно!
— Ну, вотъ, — ты все и думай себѣ о портупеѣ: то будетъ портупея, а это поручикъ Патрикѣевъ, — понялъ, что ль?
— Такъ тоцно.
— Такъ, ваше в--е, «имъ» легче запоминать, потому — «они» нѣмцы… Ежели «имъ» теперича палецъ покажешь, то они и поручика Кольцына спомянутъ (командира 2-й полуроты).
— Патранъ… Патранъ… — продолжаетъ Кунья, роняя черезъ носъ на полъ скатывавшіяся со лба капли пота.
— Будетъ уже, будетъ, — нѣжно останавливаетъ его Цыгановъ. — Дозвольте, ваше в--е, «имъ» оправиться: «они» напужались здорово.
— Ну, а ты много выучилъ? — спрашиваете вы у Цыганова.
— Я уже половину дисциплины знаю, — хоть такъ, хоть по «вопроснику».
— А ну, скажи.
— Дисциплина состоитъ въ строгомъ и точномъ соблюденіи всѣхъ правилъ, предписанныхъ военными законами, поэтому она…
— Ну, дальше, — «обязываетъ»… Что-жь ты остановился?
— Никакъ нѣтъ, ваше в--е: — «обязываетъ» дядинька на завтра оставили, такъ и карандашомъ отгорожено — А только что я и это выучу, — мнѣ бы только съ Куньей управиться.
Конечно, такое состояніе школы васъ не удовлетворяетъ. Вы сами поглощены подготовкой къ инспекторскому смотру и потому мало принимаете участія въ занятіяхъ, а офицеръ, выпущенный изъ училища, ровно ничего не понимаетъ, ибо тамъ о педагогикѣ не даютъ ни малѣйшаго понятія. Вы неопредѣленно выражаете свое неудовольствіе, которое влечетъ за собою подтяжку по всѣмъ инстанціямъ: фельдфебель насѣдаетъ на дядьку, дядька на того же Цыганова (лѣниться, молъ!) а Цыгановъ уже не отпускаетъ отъ себя Кунью ни на шагъ. Лежа съ нимъ рядомъ, онъ жучитъ его иногда до поздней ночи.
— Кунья! что такое солдатъ?
— Сощитникъ отъ раговъ, нутреныхъ и нэшныхъ…
Рядомъ съ словесными упражненіями шла муштровка. Натасканные дядьки, вмѣсто простого показа, практиковавшагося Егорычемъ, выкладывали передъ новобранцемъ цѣлую страницу устава и требовали, чтобы онъ тотчасъ же исполнялъ все разсказанное.
Это называлось преподаваніемъ.
— Слушай! начинаетъ дядька Терентьевъ, — я буду тебѣ объяснять стойку: — солдатъ въ строю долженъ стоять прямо, но безъ натяжки, имѣя каблуки вмѣстѣ и на одной линіи; носки должны быть развернуты; колѣни вытянуты, но не натянуты и т. д. Слышалъ, что-ль?
— Такъ точно, дяденька.
— Ну, становись же! Что-жь я тебя просить буду?
Новобранецъ переминается на ногахъ, вытягивается и представляетъ изъ себя уродливую фигуру, подавая поводъ къ насмѣшкамъ проходящимъ мимо старослужащимъ людямъ.
— Не понялъ, что-ль? Слушай, еще разъ объясню: солдатъ въ строю долженъ стоять прямо, но безъ натяжки и т. д.
Опять повторяется та же исторія.
— Ну, ужъ и биться мнѣ съ тобой придется… И гдѣ ты такой выросъ — дуракъ? Хоть бы ты сталъ такъ, чтобы тебя можно было поправить, а то не знаешь, съ чего и начать — весь ты никуда не годишься. Опусти руки слободно (новобранецъ пробуетъ опустить, но не выходитъ); разверни плечи (тоже не выходитъ). Вотъ видишь: ты и словъ не понимаешь… Чистое горе съ тобой!
Начинается грубая поправка.
— Зачимъ животомъ стоишь? Убери брюхо! (толчекъ въ животъ). Бедра вправо! (толчекъ въ бокъ) и т. д.
— Терентьевъ? слышится голосъ офицера. — Я тебѣ строго запретилъ грубо обращаться съ новобранцами! Ты подъ арестомъ хочешь сидѣть? Дай ему оправиться.
— Виноватъ, ваше и — е! отвѣчаетъ мягкимъ голосомъ Терентьевъ. Въ интонаціи этого отвѣта вы слышите совершенно другого человѣка, не дядьку, а кроткаго и добродушнаго малаго, который всегда въ припрыжку бѣжитъ подавать вамъ пальто, когда вы уходите изъ роты.
— Погоди! — опять говоритъ прежній Терентьевъ, замѣтивъ, что офицеръ удалился. — Я ужо проберу тебя на гимнастикѣ, — можетъ, эта самая осовѣлость и пройдетъ…
На-ряду съ добродушнымъ Цыгановымъ и жестокимъ Терентьевымъ идетъ цѣлая галлерея типовъ учителей изъ нижнихъ чиновъ[1]. Рядомъ съ ними выступаетъ педагогъ-офицеръ, увлеченный тѣмъ же самымъ развитіемъ. Да и нельзя было не увлекаться: вмѣсто того, чтобы учить солдата дѣлать дѣло, само начальство стало покровительствовать школѣ болтовни.
Развивайте солдата, требовали высшіе начальники на смотрахъ, и отъ этого развитія приходилось солдату труднѣе, чѣмъ отъ муштровки. Вмѣсто того, чтобы смотрѣть дѣло, генералъ занимался на смотрахъ такими, напримѣръ, разговорами.
— Вотъ я вамъ сейчасъ покажу, до чего ваши люди не развиты. Эй, ты, фланговый! Не скажешь ли мнѣ, голубчикъ, что у тебя въ рукахъ?
— Ружье, ваше превосходительство!
— Какъ ружье? почему ружье? Неужели имъ до сихъ поръ не объяснено, что новое оружіе называется винтовкой? Впрочемъ, это еще допустимо, потому что въ уставѣ осталось это выраженіе… Ну, допустимъ, что ружье; а не скажешь ли, любезный, какъ называется это ружье?
— Крынка, ваше пр--во!
— Что такое Крынка?
— Винтовка, ваше пр--во!
— Вотъ, господа, полюбуйтесь: Крынка, Крынка, а что такое Крынка — не знаетъ… Изобрѣтатель, любезнѣйшій, изобрѣтатель!.. Повтори!
— Собрѣтатель, ваше пр--во.
— Ну, а не скажешь-ли, что такое: изобрѣтатель?
— Не могу знать, ваше пр--во!
— Видите, господа, какое безобразіе. Кто ротный командиръ?
Предъ грозными очами начальника предстаетъ пожилой капитанъ Ивановъ, немного не дослужившій до пенсіи подъ крыломъ у старика Егорыча, и теперь вдругъ нежданно-негаданно попавшій въ педагоги.
— Капитанъ Ивановъ! Такъ служить нельзя! Вы совершенно равнодушно относитесь къ умственному развитію своихъ людей!..
По отъѣздѣ генерала весь учительскій персоналъ привлекается къ объясненію людямъ слово изобрѣтатель, и на это тратится масса времени.
Рядомъ съ такъ называемымъ военнымъ развитіемъ, нѣкоторые начальники требовали развитія общаго. Для школъ грамотности приказано было выписать цѣлые вороха книжекъ; требовался не только разсказъ содержанія прочитаннаго, но главнымъ образомъ — объясненіе каждаго книжнаго слова. Вопросы были до того необычайны, что даже умные солдаты становились въ тупикъ; напримѣръ: — «что такое окно?» Казалось бы, что окно и есть окно, но не тутъ-то было, — солдатъ долженъ былъ отвѣчать литературнымъ языкомъ: — «это прорѣзъ въ стѣнѣ въ видѣ прямоугольника со вставленными въ него рамами со стеклами, сдѣланный во-первыхъ для того, чтобы въ комнатѣ было свѣтло, а во-вторыхъ — чтобы видѣть, что дѣлается на дворѣ и на улицѣ». Какое отношеніе имѣла эта трата времени къ военному искусству — никто надъ этимъ не задумывался.
Иногда однако оказывалось, что все это было напрасная забота. Однажды экзаменаторъ пріѣхалъ со своими книжками, одна изъ которыхъ была хрестоматія Ушинскаго, состоящая изъ разсказовъ о явленіяхъ природы и о нравахъ животныхъ, — книжка, назначенная для низшихъ классовъ среднихъ учебныхъ заведеній, гдѣ попутно проходится зоологія.
— Читай! обратился генералъ къ одному изъ учениковъ, передавая ему книжку.
Солдатъ робко прикоснулся своими толстыми работами пальцами къ чистенькой книжкѣ и, вѣроятно, приготовляясь къ долгому бдѣнію, во время котораго нельзя будетъ сморкаться, нѣсколько разъ фыркнулъ носомъ. Капельки пота еще передъ началомъ чтенія выступили на его лбу.
— Акула изъ царства большихъ рыбъ…
— Стой! что такое акула?
— Не могу знать, ваше пр--во!
— Какъ не можешь знать? подумай.
Исполняя приказаніе, солдатъ принимаетъ серьезнѣйшій видъ думающаго человѣка, а экзаменаторъ подаетъ офицерамъ примѣръ терпѣнія.
— Никогда, господа, не слѣдуетъ торопить человѣка: вотъ онъ подумаетъ и, можетъ-быть, что-нибудь скажетъ… Ну, скажи по крайней мѣрѣ, что тебѣ кажется, — надо же, братецъ, соображать.
— Хвамилія (фамилія), ваше пр--во!
— Какъ фамилія? развѣ рыба имѣетъ фамилію? Ты, можетъ-быть, хотѣлъ сказать: названіе?
— Такъ точно, ваше пр--во!
— Гм… все-таки видно, что онъ соображаетъ. Ну, читай дальше.
— Изъ царства большихъ рыбъ…
— Стой! Что такое царство?
— Рассея (Россія), ваше пр--во!
— Какъ Россія? Развѣ ты думаешь, что Россія населена рыбами? Нельзя, господа, допускать, чтобы солдатъ отвѣчалъ подобный вздоръ. Кто ротный командиръ?
— Капитанъ Ивановъ, — докладываетъ присутствующій на экзаменѣ командиръ полка.
— Капитанъ Ивановъ, пожалуйте сюда!… Сколько у васъ рота дала процентовъ на стрѣльбѣ прошлаго года?
— Немного не добили до отличнаго, ваше пре--во.
— А вотъ потому и не добили… потому и не добили, что вы не умѣете развивать своихъ людей. Если солдатъ не можетъ объяснить такого пустяка, какъ царство, то неужели вы думаете, что онъ въ состояніи понять такую тонкую науку, какъ стрѣльба?… Долженъ вамъ объявить, капитанъ Ивановъ, что такъ служить нельзя! Извольте воспитывать своихъ людей…
— Ну, читай дальше, обратился экзаменаторъ къ солдату; впрочемъ, погоди, — я тебѣ предложу еще одинъ вопросъ… надо, господа, развивать человѣка не только по книжкѣ, но и посторонними вопросами, — надо расширять кругозоръ солдата… Вотъ мы сейчасъ говорили о рыбахъ; а не знаешь ли, любезный, какое животное принадлежитъ къ царству крылатыхъ?
— Муха, ваше пр--во!
Начальство нѣсколько поморщилось: оно задумало птицу.
Отъ слѣдующаго солдата требовали, чтобы онъ подумалъ, что такое «громъ» и рѣшилъ бы это въ одну минуту, пристыдивъ тѣхъ ученыхъ, которые думали цѣлые вѣка, пока додумались до электричества.
Подобные экзамены, конечно, представляютъ крайность, но они были не миѳомъ, а дѣйствительностью. Четверть вѣка тому назадъ не было руководящихъ началъ въ новой солдатской школѣ; не было даже порядочныхъ азбукъ съ матеріаломъ для чтенія взрослыми учениками Даже первыя изданія учебниковъ Столпянскаго и Гребеника были въ дидактическомъ отношеніи очень слабыми. Каждый обучающій офицеръ заводилъ свою собственную систему и въ угоду требовательнымъ начальникамъ заставлялъ солдата выражаться литературнымъ слогомъ и заучивать «трудныя слова»; но бѣда въ томъ, что трудныхъ словъ множество, и что всѣ они, не исключая и уставныхъ, для солдатскаго дѣла совершенно безполезны. Лучшіе изъ офицеровъ все это отлично понимали, и каждый изъ нихъ искалъ выхода изъ этого положенія. Понималъ это также, конечно по-своему, и смышленый старикъ Егорычъ.
— Какъ бы намъ, Егорычъ, на грамотности не сплоховать, — давеча генералъ очень недоволенъ остался, — совѣтовался капитанъ Ивановъ съ своимъ фельдфебелемъ.
— Не извольте безпокоиться, ваше в--е, — грамотность будетъ хорошая…
— Ты почему такъ думаешь?
— Осмѣлюсь доложить, что нашъ писарь Чирковъ бываетъ у генеральскаго денщика, — и теперича, ежели прикажете, то всѣ книжки, которыя «они» (генералъ) носятъ съ собой, можно купить на рынкѣ; пущай люди по этимъ книжкамъ и «репетятся».
— А развѣ ты узналъ, какія это книжки?
— Такъ точно. Мы ту книжку, что съ «акулой» и съ «громомъ» давно уже купили, и сейчасъ люди по ней «репетятся»; и вотъ списочекъ и другихъ книгъ… Только я теперича таісъ думаю, что другія книжки «они» носятъ съ собой только для «видимости», а все больше по этой спрашиваютъ, — я узнавалъ и въ другихъ полкахъ… А всячески, ваше в--е, списочекъ посмотрите.
Книжки немедленно пріобрѣтаются. Каждая статейка, особенно въ той книжкѣ, что съ «акулой» и съ «громомъ», заучивается чуть не наизусть, и по вечерамъ самъ Егорычъ дѣлаетъ репетиціи разсказа. Даже дядьки переняли манеру вопросовъ, предлагаемыхъ на экзаменѣ. Въ каждой кучкѣ солдатъ только и слышится: — «Левъ — этотъ красивѣйшій изъ звѣрей»….
— Стой! Что такое левъ?
Экзаменъ прошелъ блистательно; а капитанъ Ивановъ, уже было подумывавшій объ отставкѣ, почувствовалъ въ себѣ педагогическія способности, и рѣшилъ служить до 35 лѣтъ…
Вотъ черезъ какую школу пришлось пройти нашему солдату прежде, чѣмъ пришли къ убѣжденію, что не только для стрѣлковаго дѣла, но и для всего прочаго нужно развитіе практическое. Если общее развитіе дѣлаетъ человѣка болѣе сознательнымъ и толковымъ, то во всякомъ случаѣ оно заключается не въ заучиваніи «трудныхъ словъ» и не въ умѣніи красиво разсказывать о предметахъ, ничего общаго съ солдатскимъ дѣломъ не имѣющихъ. Неумѣлая погоня за общимъ развитіемъ, увлеченіе теоріей и произвольный выборъ матеріала для чтенія, — все это вело къ тому, что солдатъ, по выраженію покойнаго М. И. Драгомирова, больше учился болтать о дѣлѣ, чѣмъ дѣлать самое дѣло.
Однажды покойный Михаилъ Ивановичъ былъ приглашенъ однимъ изъ полковыхъ командировъ провѣрить успѣхи солдатъ, которые отвѣчаютъ по уставамъ, какъ юнкера.
— Занятно, очень занятно, меланхолически замѣтилъ М. И., — а сколько у васъ въ этомъ году подъ судъ отдано?
— Немного, — человѣкъ 15, — отвѣчалъ командиръ.
— На будущій годъ больше будетъ… Попробуйте произвести экзаменъ въ военной тюрьмѣ, — тамъ еще лучше отвѣтятъ.
Талантливый педагогъ сразу схватилъ направленіе школы, работающей только надъ умственнымъ клапаномъ, и объяснилъ присутствующимъ, что кромѣ знанія надо еще умѣніе, а главное — желаніе дѣлать дѣло, которое зависитъ отъ сердца. Школа, въ которой сердце солдата не завоевано, далеко не уйдетъ: въ ней знаніе выколачивается, нравственный долгъ навязывается, а умѣніе подвигается туго.
Такимъ образомъ мы видимъ, что реформы Императора Александра II, великія по своей идеѣ, даровали намъ гуманную и раціональную школу, но справиться съ этой школой мы не умѣли, а въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ не умѣемъ и до сихъ поръ (См. отчетъ въ «Русскомъ Инвалидѣ» генералъ-адъютанта Зарубаева о подготовкѣ учителей молодыхъ солдатъ). Только въ послѣднее время питомники войсковой школы стали насаждаться, но не въ военныхъ училищахъ, которыя этотъ вопросъ проморгали[2], а непосредственно въ войсковыхъ частяхъ. Жизнь выдвинула замѣчательныхъ педагоговъ въ лицѣ нѣкоторыхъ командировъ отдѣльныхъ частей; офицеры, попадающіе въ ихъ руки, становятся мастерами въ своемъ дѣлѣ. Только изъ этого источника можно ожидать живой воды, способной обновить нашу армію, а не отъ частичныхъ нововведеній, о которыхъ такъ много и такъ страстно говорятъ не только военные, но и гражданскіе авторы послѣ Японской войны.