В. Г. Белинский в воспоминаниях современников
Вступит. статья К. И. Тюнькина. Примеч. А. А. Козловского и К. И. Тюнькина. М., «Худож. лит.», 1977.
Серия литературных мемуаров.
Одно воспоминание влечет за собою другие. Говоря о Соколовском, я упомянул, что весь 1837 год я провел на Кавказе: лето на водах, а осень и зиму в Ставрополе. Этот год был замечателен разными встречами. Начнем с Белинского и Лермонтова. Ив. Ив. Панаев в своих «Литературных воспоминаниях» говорит, что Белинский и Лермонтов познакомились в Петербурге, у г. Краевского, в то время, когда Белинский принимал деятельное участие в издании «Отечественных записок», то есть в 1839 или 1840 году1. Это несправедливо. Они познакомились в 1837 году, в Пятигорске, у меня. Сошлись и разошлись они тогда вовсе не симпатично. Белинский, впоследствии столь высоко ценивший Лермонтова, не раз подсмеивался сам над собой, говоря, что он тогда не раскусил Лермонтова.
Летом 1837 года я жил в Пятигорске, больной, почти без движения от ревматических болей в ногах. Туда же и тогда же приехали Белинский и Лермонтов; первый — из Москвы, лечиться; второй — из Нижегородского полка, повеселиться2.
С Белинским я не был знаком прежде, но он привез мне из Москвы письмо от нашего общего приятеля Кетчера, на этом основании мы скоро сблизились, и Белинский навещал меня ежедневно. С Лермонтовым мы встретились как старые товарищи. Мы были с ним вместе в Московском университетском пансионе, но в 1831 году, после преобразования пансиона в Дворянский институт (когда-нибудь поговорим и об этом замечательном факте) и введения в него розог, вместе и оставили его3. Лермонтов тотчас же вступил в Московский университет и прямо наткнулся на историю профессора Малова, вследствие которой был исключен из университета и поступил в юнкерскую школ4. Я поступил в университет только на следующий год. На пороге школьной жизни мы. расстались с Лермонтовым холодно и скоро забыли друг о друге. Вообще в пансионе товарищи не любили Лермонтова за его наклонность подтрунивать и надоедать: «пристанет, так не отстанет», говорили об нем. Замечательно, что эта юношеская наклонность привела его и к последней трагической дуэли!
В 1837 году мы встретились уже молодыми людьми, и, разумеется, школьные неудовольствия были взаимно забыты. Я сказал, что был серьезно болен и почти недвижим; Лермонтов, напротив, пользовался всем здоровьем и вел светскую, рассеянную жизнь. Он был знаком со всем водяным обществом (тогда очень многочисленным), участвовал на всех обедах, пикниках и праздниках. Такая, по-видимому, пустая жизнь не пропадала, впрочем, для него даром: он писал тогда свою «Княжну Мери» и зорко наблюдал за встречающимися ему личностями5. Те, которые были в 1837 году в Пятигорске, вероятно, давно узнали и княжну Мери, и Грушницкого, и в особенности милого, умного и оригинального доктора Майера6.
Майер был доктором при штабе генерала Вельяминова. Это был замечательно умный и образованный человек; тем не менее он тоже не раскусил Лермонтова. Лермонтов снял с него портрет поразительно верный, но умный Майер обиделся, и, когда «Княжна Мери» была напечатана, он писал ко мне о Лермонтове: «Pauvre sire, pauvre talent»[1].
Лермонтов приходил ко мне почти ежедневно после обеда отдохнуть и поболтать. Он не любил говорить о своих литературных занятиях, не любил даже читать своих стихов, но зато охотно рассказывал о своих светских похождениях, сам первый подсмеиваясь над своими любвями и волокитствами.
В одно из таких посещений он встретился у меня с Белинским. Познакомились, и дело шло ладно, пока разговор вертелся на разных пустячках; они даже открыли, что оба — уроженцы города Чембара (Пензенской губернии)7.
Но Белинский не мог долго удовлетворяться пустословием. На столе у меня лежал том записок Дидерота; взяв его и перелистовав, он с увлечением начал говорить о французских энциклопедистах и остановился на Вольтере, которого именно он в то время читал. Такой переход от пустого разговора к серьезному разбудил юмор Лермонтова. На серьезные мнения Белинского он начал отвечать разными шуточками; это явно сердило Белинского, который начинал горячиться; горячность же Белинского более и более возбуждала юмор Лермонтова, который хохотал от души и сыпал разными шутками.
«Да, я вот что скажу вам об вашем Вольтере, — сказал он в заключение, — если бы он явился теперь к нам в Чембар, то его ни в одном порядочном доме не взяли бы в гувернеры!»8.
Такая неожиданная выходка, впрочем не лишенная смысла и правды, совершенно озадачила Белинского. Он в течение нескольких секунд посмотрел молча на Лермонтова, потом, взяв фуражку и едва кивнув головой, вышел из комнаты.
Лермонтов разразился хохотом. Тщетно я уверял его, что Белинский замечательно умный человек; он передразнивал Белинского и утверждал, что это недоучившийся фанфарон, который, прочитав несколько страниц Вольтера, воображает, что проглотил всю премудрость.
Белинский, с своей стороны, иначе не называл Лермонтова, как пошляком, и, когда я ему напоминал стихотворение Лермонтова «На смерть Пушкина», он отвечал: «Вот важность, написать несколько удачных стихов! От этого еще не сделаешься поэтом и не перестанешь быть пошляком!»9.
На впечатлительную натуру Белинского встреча с Лермонтовым произвела такое сильное влияние, что в первом же письме из Москвы он писал ко мне: «Поверь, что пошлость заразительна, а потому, пожалуйста, не пускай к себе таких пошляков, как Лермонтов».
Так встретились и разошлись в первый раз эти две замечательных личности. Через два или три года они глубоко уважали и ценили друг друга10.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьНиколай Михайлович Сатин (1814—1873) — поэт и переводчик, член кружка А. И. Герцена и Н. П. Огарева. Арестованный вместе с членами кружка в 1834 году, он в 1835 году был сослан в Симбирск, весной 1837 года получил разрешение провести курс лечения на Кавказе, переехал в Пятигорск и там, в июле 1837 года, познакомился с Белинским.
Рассказав в своих воспоминаниях о встречах Белинского о Лермонтовым, Сатин, к сожалению, ни словом не обмолвился о своих собственных спорах с критиком и о не дошедших до нас письмах Белинского к нему. О характере этой переписки мы можем судить только по сохранившимся ответным письмам Сатина от 7 ноября и 27 декабря 1837 года (БиК, с. 261—270).
Эти споры и письма для нас особенно интересны тем, что они должны были послужить основой задуманной Белинским большой статьи. «Я составил план хорошего сочинения, — сообщал он об этом замысле, — где в форме писем или переписки друзей хочу изложить все истины, как постиг я их, о цели человеческого бытия или счастии… Здесь я разовью, как можно подробнее и картиннее, идею творчества, которая у нас так мало понята; словом, здесь я надеюсь выразить всю основу нашей внутренней жизни» (Белинский, XI, 180—181). Подробнее об этом замысле и характере переписки Белинского и Сатина см. в статье Ю. Г. Оксмана «Переписка Белинского» (ЛН, 56, 222—225).
Встречи с Белинским не прошли для Сатина бесследно. Свидетельством этого может служить следующая записка последнего Н. X. Кетчеру: «Благодарю тебя за знакомство с Б<елинским>… Мы подружились с ним, хотя не совершенно сошлись в наших понятиях. В Ставрополе хочу заняться немецким языком и нем<ецкой> философиею — французы надоели мне» (ГБЛ, М. 5185, 34).
Особенно показательна здесь последняя фраза. Увлекавшийся в то время французской философией, Сатин, явно под воздействием Белинского, который тогда особенно страстно пропагандировал немецкую философию, говорит о своем стремлении заняться ее изучением.
Спор Белинского и Сатина о роли и месте человека в жизни продолжился и в 1839 году. Осенью 1839 года Белинский написал ему еще одно письмо. Читавший это, не дошедшее до нас, письмо Герцен писал в ноябре 1839 года Огареву: «Белинский во многом не прав относительно его, но во многом и прав. Пусть же он занимается немецкой литературой, укажи ему и философию, да пусть в нее входит со смирением; философского образования он еще вовсе не имеет» (Герцен, XXII, 54).
В дружеских отношениях с Сатиным Белинский остался до своей смерти, хотя и продолжал считать его человеком колеблющимся и склонным к мечтательности.
«Отрывки из воспоминаний» Н. М. Сатина впервые были напечатаны в кн. «Почин. Сборник общества любителей российской словесности на 1895 год». М., 1895, с. 237—250. В настоящем издании печатается по рукописи один отрывок из воспоминаний. В рукописи выделен в отдельную главку (ГБЛ, Г — О, XI, 27).
1 Стр. 136. Сатин неточно передает слова Панаева. Панаев пишет, что Белинский встречался с Лермонтовым у Краевского, но не говорит, что они там познакомились (см. с. 232 наст. книги).
2 Белинский приехал в Пятигорск в мае 1837 г. Лермонтов весной 1837 г. был сослан на Кавказ в Нижегородский драгунский полк за стихотворение «Смерть Поэта». По дороге, не доехав до места назначения, он заболел и остановился в Пятигорске.
3 Преобразование Университетского пансиона в гимназию произошло не в 1831 г., а 29 марта 1830 г. Незадолго до этого пансион посетил Николай I, пришедший в негодование, когда увидел, что в пансионе отсутствует казарменная дисциплина, повсеместно им насаждавшаяся. Вероятно, именно о визите Николая I в пансион 29 марта 1830 г., о его угрозах и о последовавшем преобразовании пансиона в гимназию намеревался «когда-нибудь поговорить» Санин, но намерения своего не выполнил.
4 Известная «маловская» история произошла 16 марта 1831 г. Большая группа студентов освистала и заставила покинуть кафедру бездарного и грубого профессора М. Я. Малова, особенно ненавидимого за угодливое прославление самодержавия (см. подробнее — Герцен, VIII, 117—118). Лермонтов принял участие в этой демонстрации и сначала действительно опасался репрессий, но они его не коснулись. Вышел он из Московского университета, вне связи с этим происшествием, в 1832 г.
5 Стр. 137. Впечатления от пятигорского общества действительно были широко использованы М. Лермонтовым в «Герое нашего времени», однако, судя по сохранившимся свидетельствам, непосредственно работать над романом он начал позже — не раньше второй половины 1838 г.
6 Н. В. Майер послужил Лермонтову прототипом образа доктора Вернера.
7 Белинский и Лермонтов родились не в Чембаре, но действительно провели свое детство один в самом Чембаре, а другой в Тарханах, усадьбе своей бабушки, расположенной в четырнадцати верстах от Чембара.
8 Стр. 138. Н. Л. Бродский в статье «Лермонтов и Белинский на Кавказе в 1837 г.» (ЛН, 45—46, 738) выдвинул предположение, что в этом рассказе Сатин перепутал позиции спорящих. По его мнению, не Белинский, а Лермонтов защищал французских энциклопедистов, а нападал на них, в частности на Вольтера, Белинский. Бродский аргументировал свою точку зрения указаниями на положительное отношение Лермонтова к французским просветителям и на резко отрицательное отношение к ним, в частности и к Вольтеру, Белинского в этот период. Утверждения Бродского были оспорены другими учеными: см.: ЛН, 56, 241; Нечаева, III, 75—79.
9 Письмо не сохранилось. Аттестация Белинским Лермонтова «пошляком» связана с тем, что понятие «пошлость» употреблялось Белинским в различных значениях. Помимо своего прямого, обиходного смысла, это слово могло обозначать стремление эпатировать общество. Человек, полный хороших намерений, но не имеющий сил претворить их в жизнь, также мог быть назван пошляком. Сам Белинский, считая, что в нем сильна эта раздвоенность, что он «понимает всю гадость своего положения, а не имеет силы вырваться из него», пишет: «…я чувствую, что должен казаться слишком пошлым всякому, кто знает меня вблизи, а не издали» (Белинский, XI, 163—164).
ld Первое печатное суждение о произведениях Лермонтова Белинский высказал в июне 1838 г. В рецензии на «Елену» Е. Бернета он писал о «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова»: «Не знаем имени автора этой песни, которую можно назвать поэмою, вроде поэм Кирши Данилова, но если это первый опыт молодого поэта, то не боимся попасть в лживые предсказатели, сказавши, что наша литература приобретает сильное и самобытное дарование» (Белинский, II, 411). Это было замечательное прозрение критика. Позднее, познакомившись с такими произведениями Лермонтова, как «Три пальмы», «Дары Терека», «Казачья колыбельная песня», «И скучно, и грустно…», Белинский писал в феврале 1840 г.: «Черт знает — страшно сказать, а мне кажется, что в этом юноше готовится третий русский поэт и что Пушкин умер не без наследника» (Белинский, XI, 441).
- ↑ «Ничтожный человек, ничтожный талант!» (франц.)