митрополит Антоний (Храповицкий)
править«Собрание сочинений. Том I»: ДАРЪ; Москва; 2007
Отличительные свойства характера о. Иоанна Кронштадтского сравнительно с другими праведниками1
править1 Изложено сокращенно из речей, произнесенных в «Обществе распространения религиозно-нравственного просвещения» 28 января и в «Русском собрании» 2 февраля. Напечатано в отдельном оттиске журнала «Церковные ведомости», 1909 г., № 7.
Память об отце Иоанне Кронштадтском дорога для каждого христианина. Чем был он велик перед Богом и людьми? Что всех влекло к нему? Чем был так дорог о. Иоанн для русского сердца? Что особенно привлекательного было в его душе и благочестии? Эти вопросы естественно возникают при мысли о той исключительной знаменитости и славе отца Иоанна при жизни, какой не удостаивались другие праведные люди, подвизавшиеся в последние времена, пожалуй, и во времена древнейшие.
Русское православное благочестие обычно является благочестием поста и покаянной скорби. Характернейшую черту нашего благочестия составляет сознание своей греховности перед Богом и людьми и дух самоукорения, самобичевания. Любимыми нашими молитвами считаются молитвы покаянные, и между ними особенно любезна русскому верующему сердцу молитва прп. Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего…».
Однако постоянною скорбью о грехах своих и слезами покаянными не исчерпывается вся жизнь души. Вот наступает праздник Святой Пасхи с ее всерадостным торжеством, с ее знаменитым словом свт. Златоуста. В эти дивные часы священного, победоносного восторга и светлого ликования христианского духа забываются печали покаяния и христианин ликовствует божественною, всепрощающею любовью, так что не оказывается разницы между подвизавшимися и неподвизавшимися, между постившимся и непостившимся, между усердным и ленивым, и все, без различия, приглашаются на великий духовный пир веры христианской: все люди, без исключения, составляют общий хор славословящих воскресшего Христа, Победителя смерти и ада. Подобное же состояние души мы переживаем и в некоторые другие большие праздники, и во дни причащения Святых Тайн.
В обычное же время не только обычные грешные люди, но и подвижники-праведники проводили и проводят свою жизнь в оплакивании своих грехов и подобно Ефрему Сирину любят «плачевное житие». Но между ними известен христианам один, который имел иную настроенность духа, который получал благодатную силу от Бога своим победным, радостно-торжественным хождением перед Ним. Таков святитель Николай Чудотворец, и в этом объяснение его превосходящей славы в христианских народах, а особенно в народе русском.
Духом святителя Николая водился и шествовал и возлюбленный наш пастырь, отошедший ныне ко Господу, — о. Иоанн Кронштадтский. Ему всегда был присущ дух радостного прославления Бога, как у нас, грешных, в день Св. Пасхи; от него не было слышно покаянных воплей; он больше радовался, чем скорбел, он, видимо, в молодости еще отмолил свои грехи, и в нем постоянно ликовала его благодатная, духовная победа над грехом, диаволом и миром… Видеть такого человека, слышать сего облагодатствованного христианина, молиться с этим великим пастырем Церкви Христовой составляло великое духовное наслаждение для русского народа. Отец Иоанн проходил в своей жизни перед нами как носитель веры побеждающей, торжествующей.
Вот почему люди так неудержимо тянулись к нему, так жаждали его. Каждый из них как бы так говорил себе: «Пусть я немощен и весь во грехах, но вот есть в мире праведник, который препобеждает нашу греховную природу, есть такая душа христианская, которая все победила и получила благодатную силу великого молитвенного дерзновения, которая только и торжествует о красоте сладчайшего Иисуса…»
Однако же были и такие люди, сами не обладавшие духовною уравновешенностью, не знавшие хорошо о. Иоанна и составившие себе понятие о нем больше по газетным сообщениям, которые утверждали, что о. Иоанн находится «в прелести». Этим пустосвятам соблазном представлялись и та внешняя обстановка, в которой жил, подвизаясь на земле, этот праведник, и те вещественные знаки любви, которыми щедро одаряли о. Иоанна почитатели его. Смущали их и карета, в которой ездил о. Иоанн, и собственный его пароход, и шелковые рясы, и бриллиантовые кресты, которые он носил.
О, близорукие люди! Они не знали, что для самого о. Иоанна шелк имел такое же значение, как и рогожа; что бриллианты для него были не дороже песка, который мы попираем ногами; что все подобные знаки почитания и любви он принимал не для себя, а ради любивших его, дабы не оскорбить их добрые чувства к нему и расположение к тому святому делу, которому служил он всю жизнь свою.
А быть может, скажут: «О. Иоанн приближался к типу тех современных мнимых праведников, „духовно возрожденных и спасенных в Боге“, якобы чуждых греха, каковыми считают себя наши сектанты — пашковцы, штундисты, баптисты и другие, смеющиеся над подвигами покаяния, над постами, святыми иконами и прочими установлениями церковными». Слава Богу, этого нет и не будет: о. Иоанн — не от их части. Тех обличает самое их самохвальство — почитание себя святыми и спасенными. Ибо даже если святой апостол Павел считал себя еще не достигшим Христа, говорил о себе: Стремлюсь, не достигну ли я, как достиг меня Христос Иисус, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе (Флп. 3,12—14), — то этим ли самооболыценным мечтателям считать себя совершенными?!
Какая же разница между о. Иоанном и этими мнимыми праведниками? Дознать это вы можете сами. Попробуйте только основательно возражать им и задеть их самолюбие, как сейчас обнаружится, какого они духа. Тотчас же вид их резко меняется: из мягких и ласковых они становятся злыми и раздражительными, проповедуемые ими радование о Боге, мире и в человецех благоволение сменяются проявлениями грубого гнева, доказывающего, что в них вовсе нет благодатного духа, а одно лишь лицемерие. В этой раздражительности их, по указаниям опытных в духовной жизни отцов, и заключается признак того, что одержимые ею находятся во власти злой, демонической силы («в прелести»).
Теперь вспомните, можно ли было так раздражить кроткого и смиренного сердцем отца Иоанна? Ведь и он подвергался оскорблениям как от своих, так и от чужих, ведь его же выгоняли вон из храма, а разве он раздражался, выходил из себя и злобствовал, подобно тем мнимым праведникам? Именно благодаря своему смиренномудрию и кротости о. Иоанн, освободившись от всякой гордыни, мог восприять ту победную радость Христову, которая всегда сияла в нем как чудесный Божий дар. И вот почему отец Иоанн был так возлюблен всеми.
Но если бы кто пожелал спорить и доказывать, что покаянная скорбь всегда должна сопровождать жизнь христианина, тому полезно напомнить вот какое предание из жизни афонских иноков. Согрешили два инока и аввою были посажены в пирг (монастырскую темницу) на трое суток. Когда оба они вышли из своего заключения, то один обливался горючими слезами о грехе своем, а другой инок весьма радовался, что победил свой грех. На вопрос недоумевавшей братии мудрый авва объяснил, что оба инока одинаково угодили Богу — и плачущий, и радующийся.
Достойно внимания и то, что о. Иоанн непреткновенно подвизался среди тех искушений тщеславия и гордости, каким обычно подвергаются все знаменитости в мире. И это происходило от того глубокого христианского смирения отца Иоанна, при котором он ни на минуту не переставал памятовать о Боге-Промыслителе и считать себя Его недостойным рабом и слабым орудием Его благости. Всегда я видела Господа пред собою, ибо Он одесную меня; не поколеблюсь (Пс. 15, 8), — мог сказать он о себе вместе с псалмопевцом. И эта духовная умудренность о. Иоанна становится тем удивительнее, что у него не было старца, по-видимому, в продолжение всей его жизни: он учился лишь у самой Святой Церкви, в ее уставах и преданиях, в ее дивном богослужении и Слове Божием. Своим неустанным подвигом молитвы и сыновнего послушания Церкви, своими непрестанными добрыми делами в духе любви евангельской о. Иоанн сумел смолоду убить в себе дух гордыни и созревал затем в добрую пшеницу для житницы Христовой.
Какую же истину паче иных возлюбил о. Иоанн? О чем наипаче любил он проповедовать? Излюбленная мысль о. Иоанна, которая главенствует в его проповедях и дневниках, есть та дорогая для православного сознания истина, что все мы в Боге составляем одно: Ангелы, святые угодники и христиане, совершающие свое спасение, живые и умершие. Ближайшими способами этого единения являются возношение души нашей к Богу в молитве и теснейшее соединение со Христом Богом в святейшем таинстве Евхаристии.
Проповедь именно этой истины, засвидетельствованной глаголом Христовым: Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Ин. 17,21), — особенно была полезна для Петербурга, где умножается пашковское лжеучение, отрицающее общение святых якобы по любви к единому Ходатаю — Христу. Но Христос не самолюбивый гордец, который завидует, когда прославляют Его друзей. Он сказал:
Кто напоит вас чашею воды во имя Мое, потому что вы Христовы, истинно говорю вам, не потеряет награды своей (Мк. 19,41), или еще: кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей (Мф. 10, 42). Проникнутый этим созерцанием всех в Боге, о. Иоанн вмещал в своем сердце вместе с Богом всех людей. И этим объясняется близость его ко всем, и близость всех к нему, и близость наша между собою, когда мы о нем вспоминаем или молимся. Вот и теперь мы составляем один одушевленный лик, объединенный его вселюбящим духом. Известно, что о. Иоанн не отличался гениальными умственными способностями и какими-либо другими выдающимися природными талантами, и тем изумительнее являлись его духовное прозрение, его близость к Богу, великое влияние его на души людей и благодатная чудодейственная сила. Разгадку этого дивного явления я получил от моего друга и школьного товарища — покойного таврического епископа, преосвященного Михаила (Грибановского). При первом же своем свидании с о. Иоанном, еще в молодые годы своей жизни, он отозвался о кронштадтском пастыре так: «Это человек, который говорит Богу и людям только то, что говорит ему его сердце: столько он проявляет в голосе своем чувства, столько оказывает людям участия и ласки, сколько ощутит их в своем сердце, и никогда в устах своих не прибавит сверх того, что имеет внутри своей души. Это есть высшая степень духовной правды, которая приближает человека к Богу».
Проверяя высказанную мысль своими наблюдениями, я нашел, что, действительно, о. Иоанн всегда и во всем был безусловно правдив и совершенно искренен. Это свойство души о. Иоанна сказывалось и в молитве его: некоторые возгласы он, следуя своему возвышенному молитвенному настроению, произносил восторженно, а другие — спокойно. В служении его Богу не было никакого уклонения от этой высшей искренности; это служение являлось отрицанием всякого актерства. Ведя постоянную внутреннюю борьбу со всякими нечистыми, греховными помыслами, поверяя ежедневно чистоту своей души и правдивость своего сердца, о. Иоанн достиг той высшей степени правдивости, которая только и приближает нас к Богу, согласно слову святого Евангелия: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5,8).
Мы сказали, что отец Иоанн имел духовную близость ко всем людям. Эта близость сказывалась в присущем ему чувстве самого искреннего горячего и ко всем одинакового сострадания. Для обыкновенного человека это чувство недоступно в той мере, как оно было у о. Иоанна, почему подвиг его сострадательной любви ко всем людям необходимо признать подвигом неимоверно трудным и как бы сверхчеловеческим. Ведь наша душа может выразить самое искреннее и деятельное сострадание двум, трем лицам в один день; если же их явится еще несколько, то шестому, седьмому ближнему мы уже не только не будем в состоянии по немощи нашей искренно сочувствовать и подлинно помогать, но их притязания на наше участие сделают их самих для нас противными. Этой ограниченностью нашей любви к ближнему и объясняется то явление, что так спокойно и равнодушно относятся к чужим страданиям доктора, больничные, кладбищенские священники и другие лица, постоянно присутствующие при человеческих страданиях и смерти. Впрочем, если такой священник живо, искренно приветствует всех покойников как братьев своих во Христе, отходящих в горнее отечество к Отцу Небесному, то это — верный признак, что он достиг уже высокой степени нравственного совершенства, что в нем уже действует благодать Божия, а не человеческая сила…
Теперь представьте себе, во сколько сот раз более приходилось отцу Иоанну совершать эти подвиги сострадательного человеколюбия?! Во сколько сот раз больше, чем всякому другому духовнику! И для всех у него доставало благодатного участия и ободрения. Когда же о. Иоанн в этом тяжком подвиге изнемогал телесно, то он быстро удалялся и уединялся, чтобы найти себе благодатное подкрепление в молитве или чтении Святого Евангелия, после чего снова являлся к людям неизменно благостным и лучезарным вестником евангельской любви…
И эту неземную красоту подвига человеколюбия, это неотразимое духовное обаяние отца Иоанна признавали за ним не только почитатели его, но и все те, кто знал этого победоносного провозвестника веры Христовой. А для прочих его духовных детей о. Иоанн был столь близок духовно, так всецело обаятелен, что становился для них как бы частью их собственного существа: эти люди почти каждое движение своего сердца стремились связать с ним, с его волею и всегда мысленно представляли себе, что бы он сказал или как поступил в данном случае. Очень многие ничего важного в своей жизни не предпринимали без совета и благословения о. Иоанна.
Такой духовный союз между о. Иоанном и его духовными детьми водворялся главным образом через молитву. И подобное чувство духовного взаимообщения люди склонны были считать сверхъестественным, и отсюда некоторые почитали его за воплотившегося вторично Христа. Вот на этой-то почве и возникло такое извращенное, болезненное явление, как иоаннитство, решительно осужденное и Церковью, и самим отцом Иоанном. Происхождение данного сектантского движения довольно естественно: всегда около мощных явлений в жизни возникают и заблуждения более или менее сильные…
Хотя, таким образом, отец Иоанн и шествовал ликующим, победоносным исповедником Христовой истины, правдолюбивую чистоту своего сердца возвысил до степени лицезрения Божия и являлся светлым носителем великой сострадательной любви к ближним, однако он и тогда, в эпоху высшей своей славы на земле, не достиг еще полноты евангельских блаженств. Он еще не понес тогда «страдания за веру» Христову, на него еще не был возложен венец, провозвещенный Христовым глаголом: Блаженны вы, когда возненавидят вас люди и когда отлучат вас, и будут поносить, и пронесут имя ваше, как бесчестное, за Сына Человеческого (Лк. 6, 22).
Но вот в 1905 году, во дни революционных свобод, когда нечестивцы втыкивали папиросы в уста ликов святых Божиих в церковных иконостасах, когда осквернялись и опрокидывались святые престолы в алтарях, тогда ополчились и на отца Иоанна враги Христовы гнусным издевательством и клеветою. Его возненавидели именно «Сына Человеческого ради»; поняли враги Христовой веры, что невозможно поколебать ее на Руси, пока нравственный облик о. Иоанна стоит не оскверненным перед сознанием русского народа и общества. И вот они не остановились ни перед никакою клеветой, чтобы унизить его в глазах людей. Но этим они только подняли его в сознании верных чад Божиих: на честной главе его заблистал венец исповедника, — и мы с полным упованием приложим к нему продолжение Христова приветствия: Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах (Мф. 5,12).
А нам, оставшимся на земле, радоваться ли его блаженной кончине, утешаться ли сею славою и благодатью, или плакать о духовном упадке, в состоянии коего покинута им наша поместная Церковь, наша православная Русь? — Скажу в ответ на это следующее.
Четыре года тому назад, в день Сретения, сообщили мне, что о. Иоанн, тогда тяжко болевший, спрашивает обо мне и желает меня видеть. Обрадованный драгоценным для меня вниманием, я немедленно приветствовал его приблизительно такою телеграммой:
«Поздравляю досточтимого батюшку отца Иоанна с праздником Сретения Господня. Прошу вас, подобно праведному Симеону, не покидать земли и своего народа, доколе не воссияет снова через вас возрожденное благочестие — свет в откровение языкам и слава людей Божиих».
Спустя несколько дней я прибыл к о. Иоанну лично в Кронштадт и здесь имел утешение услышать от него намек на то, что высказанное мною пожелание исполнится. Действительно, вопреки заявлению докторов, категорически утверждавших, что о. Иоанну не придется выйти из комнаты до Пасхи и прожить дольше осени, он уже через 4 дня, в Прощеное воскресенье, совершал в соборе литургию, затем служил весь пост и Пасху и с тех пор прожил еще почти четыре года.
Как же теперь понять нам исполнение того молитвенного пожелания? В том ли смысле, что последовавшая 40 дней тому назад кончина о. Иоанна является удостоверением тому, что уже окончились для России лихие годы безбожного и мятежного беснования и занялась заря духовного возрождения, или в том смысле, что взят от среды удерживающий (2 Фес. 2, 7) и приблизилось время окончательного торжества и безбожия, и бесстыдства?
Во всяком случае, приближается решительная борьба между верою и неверием; во всяком случае, дорогой усопший повелевает нам либо отстоять святую веру в нашей общественной жизни, либо, если этому уже не суждено быть, то по крайней мере каждому отстоять свою собственную душу! Среди бурь злобы и страстей, поднявшихся на истину, хромать на оба колена русскому обществу и народу далее невозможно.
Что бы Господь нам ни судил — радость или скорбь, спасение или погибель, — каждый должен, взирая на кончину отца Иоанна, подражать его вере. Каждый из нас дай себе, в память о. Иоанна, обещание: «Не скрывать своей веры святой!», «Не уступать кощунникам и богохульникам!». Этим и свою душу мы оправдаем, и благословение получим от облагодатствованного пастыря Христова.