М. Горький. Собрание сочинений в тридцати томах
М., ГИХЛ, 1953
Том 27. Статьи, доклады, речи, приветствия (1933—1936)
Я прочитал Вашу статейку «О писателях облизанных и необлизанных» и чувствую себя обязанным возразить Вам.
Хотя форма и тон статейки Вашей говорят, что Вы как будто хотели придать ей характер увеселительный, но, по смыслу ее, она является определенно вредоносной.
Мы с Вами — древние писатели и, не особенно хвастаясь, можем сказать, что в литературе советской признаны как бы за протопопов. Мы проповедуем, молодежь слушает нас, но, к сожалению, редко подвергает проповеди наши критике — это, должно быть, из почтения к нашей дряхлости. Но хотя и протопопы, однако мы не обладаем правом «канонизировать», то есть причислять людей к лику святых угодников, уже не подлежащих широкой критике. Однако мы присваиваем себе это право и — часто, слишком часто! — ошибаемся, возглашая: писатель — сей или оный — хотя и молод, но уже гениален и обречен на бессмертие в памяти людей.
На-днях мне было правильно указано, что я перехвалил книгу Алексеева «Атаманщина». Конечно, не только одна эта ошибочка числится за мною, — перехваливал я многих из среды «пишущей братии». Ныне Вы канонизируете Панферова, говоря о нем такими словами:
Видите ли, какая штука: идешь, бывало, по лесу, бледный туман. Смотришь, что-то вырисовывается, человек не человек, в что-то такое рогатое торчит во все стороны, и не сразу сообразишь, в чем же дело?
А когда подойдешь — это просто громадная вывороченная бурей сосна. И вот торчит корнями во все стороны. И потом, много спустя, как-нибудь случайно припоминаешь, как среди этого тумана во все стороны торчит какая-то сила. Но в этой рогатости заключена сила, которую постоянно с собой носишь, от которой не отделаешься, если бы и хотел. Вот это Панферов.
Сидит в нем мужицкая сила, и ее не вырвешь из его сознания. Ну, а если бы он задумал сделать свою вещь «облизанной», ничего не вышло бы, она потеряла бы свою силу, этакую корявую, здоровую, мужичью.
Я готов думать, что даже Панферову «не поздоровится от этаких похвал», хотя он человек, который слишком спешит достичь славы и чина, протопопа от литературы. Но гораздо больше оснований опасаться, что Ваша тяжелая похвала повредит молодому писателю, ибо Вы утверждаете за ним право остаться таким, каков он есть, не заботясь о дальнейшем его техническом и культурном росте.
Разрешите напомнить Вам, что мужицкая сила — сила социально нездоровая и что культурно-политическая, талантливо последовательная работа партии Ленина-- Сталина направлена именно к тому, чтоб вытравить из сознания мужика эту его хвалимую Вами «силу», ибо сила эта есть в основе своей не что иное, как инстинкт классовый, инстинкт мелкого собственника, выражаемый, как мы знаем, в формах зоологического озверения. Этот инстинкт внушает мужику мысли и стремления, которые очень верно оформлены Панферовым на 107—108 страницах третьей книги «Брусков», но по небрежности автора оформлены так, что можно думать: автор излагает свои личные мысли и чувства, а не чувства и мысли одного из героев.
Панферов хорошо понимает мужицкую силу, которая питается стихийной «властью земли», — властью, особенно глубоко понятой и убедительно изображенной Глебом Успенским.
Но одно дело — понимать, другое — чувствовать, и бот, например, мне, читателю, кажется, что в третьей книге «Брусков» разноречие между умом и чувством выражено весьма резко, отчего и получается так, что вражеское отношение «мужицкой силы» к социалистической культуре дано гораздо ярче, наглядней, более «прочувствованно», чем освободительное значение революционной работы пролетариата.
Перевоспитание прославленного народниками мужика, страдальца, который в одну сторону фабрикует нищих, а в другую — мироедов, лавочников, фабрикантов и вообще жесточайших грабителей, — это перевоспитание по существу своему имеет целью изменить классовый тип человека, воспитанного веками зверской собственнической культуры.
Насколько типично изображен этот процесс в «Брусках»? Критика не ставила перед собою этот вопрос во всем его объеме и глубине, критика еще не удосужилась сопоставить «Бруски» с «Ненавистью» Шухова и «Поднятой целиной» Шолохова. И нам с Вами, протопопам, следовало бы предоставить слово критике, подождав несколько с оглашением наших личных вкусов и симпатий. Поставленные благосклонной оценкой читателей на некую высоту, мы, старики, меценатствуем, а это — дело вредное.
Вы утверждаете: «По произведениям Панферова учатся сейчас и в будущем будут изучать нашу эпоху». Мне кажется, что хотя мы и протопопы, но нам следует воздерживаться от пророчеств, совершенно неуместных в эпоху могучей и глубочайшей социальной революции, и не "следует торопиться создавать литературные авторитеты для нашей молодежи.
Напомню, что торопливость в этом деле уже создала несколько смешных анекдотов: так, например, лет шесть тому назад некий профессор Фатов утверждал, что писатель Пантелеймон Романов равен Бальзаку, Тургеневу, Толстому и еще кому-то. Профессору верили, но вскоре оказалось, что он бездарен и литературно малограмотен. Были и еще анекдоты такого рода. Недавно некто Резников утверждал, что Панферов тоже равен Бальзаку и классикам. Я уверен, что этим утверждением Резников очень вредно повлиял на Панферова, нуждающегося в более внимательном и серьезном отношении к нему.
Нет, Александр Серафимович, не будем торопиться провозглашать гениями писателей, которые еще должны учиться литературной грамоте, очень слабо освоенной ими. Я вполне согласен с Вами, когда Вы говорите, что
…пройдет время, многие из нас, «облизанных», будут белеть костями на полках — мы свое дело тоже, я думаю, сделали и делаем, — но многие из нас будут белеть костями на полках, а вот панферовская вещь — корявая, такая, что торчит во все стороны, надолго останется, ибо вопреки своим недостаткам, своей корявости она насыщена той силой, которая свойственна мужику. Эта сила тоже корявая, тоже с этакими штуками.
Здесь я разрешу себе маленькое отступление: мне не совсем понятно, почему кости мои будут «белеть на полках»? Значит ли это, что плоть и кости мои не будут сожжены в крематории? Неужели скелетишко мой выварят и косточки мои будут разобраны почитателями таланта моего «на память»? Или же будет создан музей скелетоз писательских на предмет внушения малоприятной истины: «как ни пиши, а — умрешь»? Если так, то хотя сие и оригинально, однако ужасает мрачностью своей.
Но — шутки прочь!
Я решительно возражаю против утверждения, что молодежь может чему-то научиться у Панферова, литератора, который плохо знает литературный язык и вообще пишет непродуманно, небрежно. Прошу понять, что здесь идет речь не об одном Панферове, а о явном стремлении к снижению качества литературы, ибо оправдание словесного штукарства есть оправдание брака. Рабочих за производство брака порицают, а литераторов — оправдывают. К чему это ведет?
Вот в книжке Нитобурга «Немецкая слобода» я встречаю такие уродливые словечки: «скокулязило», «вычикурдывать», «ожгнуть», «небо забураманило» и т. д., встречаю такие фразы, как, например: «Белевесый был. Гогона, крикун, бабник, одно слово: брянский ворокоса безуенный». «Шалапутный табунок анархистзовавших девиц невзначай лягнулся задиристой фразой». Что значат эти слова?
Вот у Пермитина в книге «Враг» читаю такие же дикие словечки: «дюзнул», «скобыской», «кильчак тебе промежду ягодиц», «саймон напрочь под корешок отляшил», «ты от меня не усикнешь», «как нинабудь». «Поженили близнецов в один мясоед, и молодухи долго путали своих мужей, особенно в бане, — в банях кержаки моются семьями, мужчины, женщины, дети — все вместе. Не один год мучались бабы, пока не приноровились узнавать каждая своего». Что за ерунда!
Вот Петр Сажин, книжка «Британский профиль», у него; лебедки «хардыбачат», солнце — «карминовая медуза», «согнулась спина, утащив за собою грудь», героям его «природа еще в муках рожденная подарила ослиное терпение», «облака — паршивые клочья густой влаги — неслись на запад в поисках пристанища», омнибусы у него «орут, как заблудившиеся мастодонты» — где он слышал, как орут мастодонты? У него «желания забредали в гости к чувствам», «туман ослабил вожжи», «рожь сочная, зерном любопытства наполненная», «они шли с песней и звуками флейт. В тишине были слышны отчетливо их шаги» — разве флейты и песни не нарушали тишины?
Можно привести еще десяток книг, — все «продукция» текущего года, — наполненных такою чепухой, таким явным, а иногда; кажется, злостным издевательством над языком и над читателем. Поражает глубочайшее невежество бойких писателей: у них «с треском лопаются сосновые почки», они не знают, что дерево не гниет в воде, у них «чугун звенит, как стекло», пила «выхаркивает стружку», ораторы «загораются от пороха собственных слов» и т. д. — без конца идет какое-то старушечье плетение словесной чепухи, возбуждая читателя до бешенства, до отвращения к людям, которые всё еще не могут или не хотят понять, как огромна должна быть роль писателя в нашей стране, как необходимо честное, строгое отношение к работе со словом и над словом.
В области словесного творчества языковая — лексическая — малограмотность всегда является признаком низкой культуры и всегда сопряжена с малограмотностью идеологической, — пора, наконец, понять это!
По линии идеологической славные литераторы наши сугубо беззаботны и даже более того: некоторые хвастают слабостью идейного вооружения своего. Так, например, в какой-то газетке я нашел нижеследующее заявление автора «Цусимы» Новикова-Прибоя:
У меня этого не бывает, чтобы вычеркивать из написанного что-нибудь, хоть строчку… Это вычеркивают те, которые стараются напустить как можно больше идеологии и которым приходится сказать: «Ты с этой, с позволения сказать, идеологией только срамишь Советскую власть». А у меня идеология в крови и волосах.
О составе крови этого писателя мне, разумеется, ничего не известно, но волос на голове его, мне помнится, не очень много, а судя по приведенным его словам — совсем нет волос.
Кто-то редактирует, кто-то издает обильнейший словесный брак, какие-то безответственные люди хвалят эту продукцию безответственных бракоделов, — хвалят, очевидно, по невежеству и по личным симпатиям к авторам.
Ни один из наших критиков не указал литераторам, что язык, которым они пишут, или трудно доступен, или совершенно невозможен для перевода на иностранные языки.
А ведь пролетариат Союза Советов завоевал и утверждает право свое большевизировать мир, и литература пролетариата-диктатора должна бы — пора уже! — понять свое место, свое назначение в этом великом деле.
Я спрашиваю Вас, Серафимович, и единомыслящих с Вами: возможно ли посредством идиотического языка, образцы коего даны выше, изобразить героику и романтизм действительности, творимой в Союзе Социалистических Советов?
Нам нужно вспомнить, как относился к языку Владимир Ленин.
Необходима беспощадная борьба за очищение литературы от словесного хлама, борьба за простоту и ясность нашего языка, за честную технику, без которой невозможна четкая идеология. Необходимо жесточайше бороться против всех попыток снижения качества литературы.
К чему я и призываю всех, кто понимает ее подлинное значение мощного орудия социалистической культуры.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьВ двадцать седьмой том вошли статьи, доклады, речи, приветствия, написанные и произнесенные М. Горьким в 1933—1936 годах. Некоторые из них входили в авторизованные сборники публицистических и литературно-критических произведений («Публицистические статьи», издание 2-е — 1933; «О литературе», издание 1-е — 1933, издание 2-е — 1935, а также в издание 3-е — 1937, подготавливавшееся к печати при жизни автора) и неоднократно редактировались М. Горьким. Большинство же включенных в том статей, докладов, речей, приветствий были опубликованы в периодический печати и в авторизованные сборники не входили. В собрание сочинений статьи, доклады, речи, приветствия М. Горького включаются впервые.
Впервые напечатано в «Литературной газете», 1934, № 17, 14 февраля.
Статья А. С. Серафимовича, послужившая поводом для письма М. Горького, была напечатана в «Литературной газете», 1934, № 13, 6 февраля, с примечанием: «Из выступления т. Серафимовича на дискуссии о „Брусках“ Ф. Панферова в Гихле».
Письмо включалось во второе и третье издания сборника статей М. Горького «О литературе».
Печатается по тексту второго издания указанного сборника, сверенному с рукописью и авторизованной машинописью (Архив А. М. Горького).
…я перехвалил книгу Алексеева «Атаманщина» — в статье «О литературе» (см. том 25 настоящего издания). — 147.
Нам нужно вспомнить, как относился к языку Владимир Ленин. — См. В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 30, стр. 274. — 152.