Открытие английского парламента
правитьПарламент открылся, по обыкновению, речью с трона. Король изъявил надежду, что парламентские члены будут ревностно способствовать всем твердым мерам для сохранения великобританской чести, и что они не откажут ему в нужных суммах для содержания армии и флота, видя обстоятельства времени. После сего начались в обоих парламентах жаркие и любопытные прения.
Лорд Нельсон. С сердечным удовольствием изъявляют трону признательность мою за его намерение утвердить честь Англии в системе Европы. Война не истощила наших способов. Ничто не могло бы извинить нас, если бы мы не сохранили своего достоинства. Франция, быв несчастлива в десятилетней морской войне, ознаменованной храбростью и талантами, думает хитростью победить нас; но я надеюсь, что британская сила и честность одержат верх над всяким коварством. Я был в разных землях, видел ужасы войны и человеческих бедствий; они сделали в сердце моем глубокое впечатление — и мне должно быть искренним другом мира. Но сохрани нас небо от мира постыдного! Доныне верность, честь, великодушие. дипломатическое влияние, торговля, храбрость и непобедимое могущество английского народа были во всей Европе предметом удивления. Можем ли отказаться от такой славы? Дай Бог, чтобы мир царствовал! Я изъяснялся с министрами, и надеюсь, что он не будет нарушен; но сильные меры необходимы для его сохранения. — Извините, милорды, несовершенство речи моей: не оратор, но воин и мореходец говорил с вами.
Лорд Гренвиль. Если теперь надобно вооружаться, то виновны министры, заключившие опасный и гибельный мир. Они дали Франции возможность и право завладеть Европой, присвоить себе Итальянскую республику, разделить Германию, взять Луизиану, уничтожить свободу Швейцарии. Министры смотрели и молчали. Трактат Амьенский нарушен консулом, но они исполняли его. Чернила еще не засохли, печать не простыла, когда Бонапарте соединил Пьемонт с Францией. Мартиника, ключ западной Индии, уже отдана французам. Мальта еще в наших руках оттого, что доныне никто не хотел взять ее. Случай помешал нам отдать мыс Доброй Надежды. Мы сами себе связали руки. И министры хотят теперь нашей помощи! Их неразумие унизило Англию; их безрассудность и невежество всему причиной. Они поставили Великобританию на край бездны. Одно может спасти нас: должно снова призвать в министерство людей с талантами, которые умеют повелевать случаем в обстоятельствах затруднительных.
Лорд Гобарт, министр. Если Англия лишилась своего влияния в Европе, то благородный лорд (Гренвиль) должен обвинять прежних министров и себя: они утратили его. Известно, в каких трудных обстоятельствах вошли мы в дела. И похвально ли с его стороны было оставить министерство в опасном случае, когда он знал свои великие таланты и наше неразумие?
Парламент единодушно определил изъявить королю благодарность.
Фокс. Соглашаюсь принести нашу благодарность его величеству; но скажу, что я радуюсь миру, и что вся Англия со мной радуется: ибо он для нас благодетелен и дает нам случай во всем превзойти Францию. Некоторые говорят уже о флотах ее; но где они? Франция думает только о восстановлении торговли своей, которая никак не может равняться с нашей. Горестные опыты последней войны должны отвратить нас от новых неприятельских действий на твердой земле. Угрожает ли нам Франция? Оскорблена ли честь Англии? Пусть докажут, и тогда я согласен на войну. Один из министров (Гакесбури) по заключении Амьенского трактата сказал, что мир оставляет Европу в тайном неудовольствии: надобно ли начать войну для того, что сие внутреннее неудовольствие продолжается? Имеем ли право обвинять Францию величием ее и силой? Говорят, что народ хочет войны: нет, одни журналисты хотят ее, и крик их не есть глас народа. Безумно обнажить меч в угождение сим господам, которые, желая расхода для своих листов. выискивают всякие ложные причины к разрыву. Говорят еще, что лондонское купечество желает войны: не думаю. Оно не столь бесчеловечно, чтобы для умножения своего богатства хотеть общих бедствий. Лучше соглашусь на то, чтобы кровь моих сограждан лилась в угождение какому-нибудь честолюбивому Александру, нежели на то, чтобы лилась она для наполнения сундуков корыстолюбия. Если начнем войну за безделицу, то мы безумцы; если начнем ее для выгод торговли, то будем подлы и жестоки. Разве министры заключили мир по нужде, и с тем намерением, чтобы нарушить его? Франция мешается в дела Европы; но разве они не могли предвидеть того? Не мы ли сами отказались от участия в разделе Германии, не захотев участвовать в Люневильском трактате? — Мир есть желание всех истинных патриотов и мое.
Лорд Гакесбури. Правила, по которым мы заключили мир, будут всегда нашими правилами. Должно беречь силы на случай крайности. Знаю, что Англия не может отказаться от всех связей на твердой земле, имея мануфактуры, торговлю и владения обширные; она должна брать участие в судьбе государств. Самая лучшая политика для нас есть система общего доброжелательства, которое охотно способствует благу других и помогает утесненным. Однако мы не хотим быть странствующими рыцарями и бросать перчатку там, где наше участие бесполезно. Судьба Польши трогала всех англичан; но благоразумные министры не вступились, ибо не могли вступиться с успехом. Вот пример для нас. Мы желаем соблюсти мир с Францией; и всякого беспристрастного зрителя нынешних политических феноменов спрашиваю, есть ли хотя одна держава в Европе, на которую бы нам можно было надеяться в случае войны? Мы конечно не хотели бы такого раздела Германии; но не от нас зависело остановить его. Я не могу объявить здесь наших министерских сношений с Францией. Бедствия добрых швейцарцев нас огорчают: мы не советовали им противиться консулу. Никто более моего не уважает великих услуг и талантов г. Питта; но последний год его правления доказал, что и сам гений не всегда повелевает случаями. Он оставил сцену в обстоятельствах весьма затруднительных. Война была несчастлива. Хотя сражение при Копенгагене окончило неприятельские действия северных держав, однако нелегко было нам переговорами удержать старинные морские права свои. Неожидаемо счастливый успех египетской экспедиции должно приписать только случаю. — Речь королевская требует от нас осторожности. Будем на все готовы, стараясь между тем сохранить мир. После десяти лет кровопролития и мятежа кто не чувствует нужды в спокойствии? Но я с удовольствием вижу решительность народа английского: она подает надежду, что в случае необходимой войны мужество его восторжествует.
Виндам. Кажется, что почтенный оратор (г. Фокс) оставил в Париже всю силу ума своего, и совершенно переменил мысли о революции. Он воображал ее невинным младенцем, играющим цветами; но сие чудовище поглотило все, что ему на пути встретилось. Меня спрашивают, почему я предсказываю близкую гибель Англии? Надобно закрыть себе глаза, чтобы не видать ее. Если бы англичанин, за десять лет перед сим умерший, мог воскреснуть и услышать бы от нас, что из двадцати прежде известных народов осталось едва четыре или пять независимых, то он спросил бы с ужасом: где же Англия? думая справедливо, что ей надлежало или погибнуть с другими или спасти их. Опасность возрастает с числом падающих. Славные арифметики наши должны решить, во сколько времени Франция, завоевав столько земель, отвоюет остальные? Что сделано с 24 миллионами людей, то еще скорее можно сделать с 50 или с 60. Г. Фокс кажется мне дружеским послом консула, спрашивая, чем он нарушил Амьенский трактат? Франция деятельна; построила уже 6 линейных кораблей, 7 фрегатов, и ввезла 10000 бочек пеньки. Те, которые желают ограничить властолюбие консула, называются кровопийцами и врагами западной фамилии! Должно, должно предупредить удар. Англия обязана подать пример Европе. Народная безопасность сего требует. Все граждане должны помочь английскому правительству. Мы найдем средство возбудить любовь к отечеству. Сколь ни презираю якобинцев, но мне хотелось бы и сих людей сделать искренними защитниками государственного блага. Мы должны сказать: aut Chesar, aut nihil (или Цесарь или ничто). Британия подобна кораблю, стоящему на мели и разбиваемому волнами. Напоминаю вам последние слова умирающего Чатама, сказанные им в парламенте: я лучше отдам последнюю рубашку, нежели соглашусь на унижение моего отечества. Сии слова выражают мое чувство.
Аддингтон. Напрасно почтенный друг мой играет роль отчаянного, и британец, за десять лет умерший, воскреснув ныне, не нашел бы таких великих перемен. Франция выиграла более пространством владения, нежели силой. Мы имеем 192 корабля, а Франция 39, Голландия 18, Испания 60. Наша торговля и мануфактуры в цветущем состоянии. В 1800 году вывезено из Англии товаров на 23 миллиона, а в 1801 на 27. Честь Великобритании никогда не пострадает. Министры хотят мира и не боятся войны.
Парламент единодушно определил изъявить королю благодарность.
Военный секретарь предлагает роспись армии на 1803 год, которая должна состоять из 140,000 человек. Он доказывает необходимость содержать многочисленное войско в нынешних обстоятельствах, при властолюбии французского правительства и великих силах его. Франция имеет 428,000 человек регулярного войска, и может удвоить сие число.
Шеридан. Никогда Англия не бывала в таких затруднительных обстоятельствах, как ныне; никогда не имели мы такого опасного врага, как Бонапарте. Говорят, что не надобно бранить его: я постараюсь не оскорбить консула, если можно; но когда одно изображение дел и системы его покажется обидным для чести, то не моя вина! В рассуждении войны и мира говорю: «сохраните мир, если можете!» но прибавляю: «вооружайтесь, и не спускайте ничего злодеям Англии; накажите их за первую дерзость!» Я слушал с великим вниманием, что говорили ораторы парламента. Один из них не хочет соглашаться на умножение войска, ибо министры не объявляют в чем состоит опасность; но разве он не видит ее? Надобно только посмотреть на Европу. Другой говорит, что вооружения означают страх, а нам не должно его показывать; что мы успеем набрать армию, когда неприятель выйдет на берега наши, когда услышим звук литавр и труб его! Я слыхал, что деревянные пушки, выставленные на крепости, производят иногда такое же действие, как истинные; но мы не испугаем ими французов. Уверяют, что они не разорвут мира: взгляните на карту Франции; и если трудно измерить ее пространство и счесть жителей, то еще труднее измерить властолюбие консула. Кто завладел твердой землей, уважит ли наш остров? Он страшнее королей французских. Наследственные монархи, издревле любимые подданными, не имели нужды прельщать солдат добычей. Бонапарте, возведенный на трон случаем, должен обещать своим подданным завоевание мира и предложить им такое условие: согласитесь быть моими рабами, а я сделаю вас господами других народов. Говорят, что консул желает только быть нашим соперником по торговле. Правда, что он крайне желает того; но мысли его простираются и далее. Непроницательный зритель, видя две армии, которые не дерутся между собой, думает, что нет войны; но одна может хитрыми движениями заставить другую положить ружье. Не думаю, чтобы Бонапарте, воспитанный в лагерях, имел великие сведения в торговле, и вижу, что он следует старинной методе, запрещая ввоз товаров и накладывая большие пошлины. Мы имеем великие богатства и великий кредит: Консул думает, что он перевезет их во Францию, как статуи итальянские, если покорит Англию. Мысль ложная! Нет, нет! кредит исчезнет и золото сокроется в земле, если на нее ступит нога деспота. Я думаю, что как он по милости своей ни занимается благом Этрурии, но что мы еще более занимаем его; что первая утренняя мысль консула есть Англия, и что она же есть предмет его вечерних молитв, воссылаемых им к Юпитеру, Магомету, богине войны или разума. Одно то может успокаивать нас, что Бонапарте есть философ и филантроп! Он к удивлению света открыл, что мы принадлежим к западной фамилии!! Признаюсь, мне досадно слышать, что эта глупость была сказана одному из умнейших людей нашего времени… Я не желаю иметь чести обедать с семейством консула. Он может, подобно лорду Петеру, кормить гостей своих сухим хлебом, уверяя, что они едят самое лучшее мясо. — Что касается до нынешних министров Англии, то я душой и сердцем оправдываю их систему. Один благородный лорд желает, чтобы прежние министры заступили их место; но что бы они сделали? то же, что и нынешние. Гакесбури и Аддингтон заключили мир, а мы выгоним их из министерства? Разве первый есть перо, а второй печать, которые бросим под стол, написав и запечатав бумагу? Здесь можно припомнить Марциалову эпиграмму:
Я Марка не люблю —
За что? — за то, что не люблю!
Некоторые думают, что канцлер так же легко мог бы управлять Европой, как он, будучи оратором, управлял парламентом; то есть, взглянуть на карту Европы и при новом разделе закричать: всякий на свое место, государи мои! Уверяют, что один Питт может спасти Англию; но если благоденствие земли зависит от одного человека, то она недостойна благоденствия. Нынешних министров называют аптекарской микстурой: правда, что г. Питт любит чистое вино[1], и вкус его не дурен; однако и прежние министры составляли также микстуру. Народ, парламент, король: вот наш палладиум!
Фокс. Словам моим дают несправедливый толк; говорят даже, что я, ездив в Париж узнать, кто во время Якова II был в Англии подкуплен Людовиком XIV[2], имел другое тайное намерение; что Бурьен, консулов секретарь, угадал его, и предложил мне пенсию! Я не уважаю клеветы. Англия поверит моему слову, что Фокс не есть агент Франции; однако скажу, что мы не имеем никаких справедливых причин нарушить мир с Францией. Друг мой (Шеридан) любит только риторствовать; ему в самом деле все одно, в руку ли возьмем меч или спрячем в сундук: лишь бы не мешали работать языку его! По крайней мере можем утешиться тем, что у нас есть Демосфен, и на всякий случай будет готова филиппика!
Виндам. Ныне г. Фокс сделался защитником Франции. Побывав в гостях у Бонапарте, он удивительным образом пристрастился к миру. Я не узнаю в нем того Фокса, который некогда пылал любовью к Англии! Времена и люди переменяются.
Аддингтон говорил, что он надеется на продолжение мира, но что новые происшествия требуют осторожности.
Открытие английскаго парламента: [Из «Morning Chronicle»] / [Пер. Н. М. Карамзина из «Moniteur Universel». N 70] // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 7, N 1. — C.60-74.