А. Григорьев
правитьОтец Кулькова
правитьМихаил Спиридонович Кульков спал. Он поздно лег, так как заканчивал подсчет последней хлебной операции, а когда закончил, сладко потянулся и с удовольствием крякнул: — операция была очень удачна. Сон его, поэтому был покоен и крепок.
Но вот уже некоторое время его распластанное в постели большое тело начало слегка шевелиться. В его уши назойливо лез какой-то неопределенный шум: не то где-то танцевали, не то тревожно крались по комнатам. Вдруг глаза его залило ослепительным блеском, — и Михаил Спиридонович окончательно проснулся.
Над ним с зажженной свечей в руке стояла старая нянька его единственного сына и тревожно окликала его:
— Михаил Спиридоныч! Михаил Спиридоныч! Очнитесь, батюшка. Михаил Спиридонович сразу открыл глаза и сел в постели. Мутная пелена постепенно сползла со зрачков и он рассмотрел няньку с трясущимися руками, в которых дрожала свеча, с трясущимися старческими щеками, на которых искрились застывшие слезы. Она все повторяла:
— Михаил Спиридоныч! Очнитесь, батюшка! Михаил Спиридонович со спокойной властностью проговорил:
— Очнулся уже! Что случилось?
— Там, батюшка, полиция и жандармы!.. Беда случилась…
Михаил Спиридонович побледнел и на секунду закрыл глаза, потом вздрогнул мелкой дрожью и глухо протянул:
— Та-а-ак!
Потом он колеблющейся рукой отодвинул причитавшую старуху и начал одеваться. Едва он успел запахнуть в халат свою осанистую фигуру, как в дверь просунулся прилизанный жандармский офицер, молодцевато щелкнул шпорами и, мягко картавя, пояснил:
— К сожалению, уважаемый Михаил Спиридонович, в вашем доме необходимо произвести обыск.
Михаил Спиридонович крепко сжал зубы, так что они заныли, мысленно воскликнул: «эх, Петя!» и медленно разжал их. Потом он солидно спросил:
— У кого же собственно необходимо произвести обыск?
— У вашего сына, Михаил Спиридонович.
Михаил Спиридонович опустил голову и медленно протянул:
— Та-а-ак!
Потом он завязал шнур халата и прошелся по спальне.
Прилизанный жандармский офицер предупредительно сказал;
— Может быть вам угодно пройти в зал, так пожалуйста… Мы, уж извините, без вашего позволения осветили.
Михаил Спиридонович молча направился в зал. За ним, мягко позванивая шпорами, на цыпочках последовал прилизанный жандармский офицер. В зале Михаил Спиридонович мерно зашагал взад и вперед, прилизанный офицер, галантно спросив позволения, занялся рассматриванием иллюстрированных изданий, разбросанных по столикам, а старая нянька, тоже пробравшаяся в зал, стала у стены, часто моргая глазами.
Мысли у Михаила Спиридоновича, как вереница нагруженных возов, громыхали и тянулись: «Так и следовало ожидать! Ах, Петя, Петя!.. Ну, да это после. А теперь-то что?.. Если у него найдут что-нибудь?.. Наверное — найдут…»
Михаил Спиридонович внезапно остановился и вперил глаза через ряд комнат в закрытую дверь, из-за которой слышалась едва уловимая возня. «Нет, он умный! Догадливый!.. Если и было что-то, наверное спрятал подальше от своих комнат. Слава Богу, дом, как бездонная бочка…
А найдут, скажу, что я спрятал. С меня и спрашивайте! Им же будет стыдно тянуть старого богатого Кулькова…»
И Михаил Спиридонович снова зашагал. А мысли уже кружились, как легкие пушинки, и обжигали мозг холодом.
«Странно, как раньше не приходило в голову, чем он живет, чем дышит? Еще когда он поехал в Петербург, в университет, все это заметно было. А потом и совсем все ясно было… А какой толковый парень! Делом нашим не занимался, но поручения в столицах исполнял толково и охотно… Особенно, когда поставляли хлеб английской фирме на корабль. Даже приятно было, что Петя не похож на купеческого сынка…»
Дверь, на которую все время поглядывал Михаил Спиридонович, приотворилась и пропустила прокурора. Тот заметил Михаила Спиридоновича и быстро направился к нему, еще издали протягивая руку:
— Здравствуйте, уважаемый Михаил Спиридонович! При печальных обстоятельствам пришлось нам сегодня встретиться…
Михаил Спиридонович солидно и молча потряс протянутую руку прокурора.
— Обыск в комнатах вашего сына кончен уже.
Михаил Спиридонович со жгучим вопросом посмотрел в глаза прокурора и тот поспешил дополнить:
— Ничего предосудительного не найдено. Но придется делать обыск во всем доме.
— Сын мой занимает во время приездов только те две комнаты и никакого отношения к остальному дому не имеет. Остальные помещения принадлежат мне.
— Вполне с вами согласен, уважаемый Михаил Спиридонович, но обыск предписан из Петербурга…
Михаил Спиридонович затаил дыхание.
— Из Петербурга? — глухо переспросил он.
— Да. И ясно приказано произвести обыск у всех живущих с ним. Михаил Спиридонович передохнул и солидно поклонился:
— Пожалуйста, обыскивайте.
Он ходил следом за понятыми, внимательно следил за роющимися жандармами, городовыми и подозрительными штатскими людьми, и у него была на языке готовая фраза:
— Это мне принадлежит!
Но ничего «предосудительного» найдено не было. И когда уставшие обыскиватели воротились в зал, старый жандармский полковник ободряюще воскликнул:
— Итак, ничего не найдено. Теперь составим протокол. Михаил Спиридонович тоже почти весело спросил:
— Значит, переполохом дело и ограничится. Значить, Петр… Михаил Спиридонович запнулся, заметив, как лица прокурора и обоих жандармских офицеров по мере его слов делались серьезными и соболезнующими.
— Разве Петр теперь не свободен?
— Нет, Михаил Спиридонович. К сожалению, мы должны его арестовать. Приказано из Петербурга.
— Та-а-ак.
И Михаил Спиридонович скрыл свои глаза под опущенными ресницами.
— Но мы срочно телеграфируем, что при обыске ничего предосудительного не нашли. И, вероятно, его освободят.
— Так… А попрощаться с ним можно?
— Конечно, конечно! Вот только напишем протокол. Михаил Спиридонович отошел в более темную часть зала и начал ходить. Когда протокол был написан, жандармский полковник обратился к прилизанному офицеру:
— Пожалуйста, приведите Петра Михайловича.
Михаил Спиридонович вздрогнул и устремил тоскующие глаза на дверь, скрывавшую сына. Вот показался Петр. Он шел прямо и бодро. Старик двинулся к нему на встречу. Посреди зала они сошлись и пытливо посмотрели друг на друга. И оба сразу поняли друг друга. Сын видел любовь, тоску и горе отца, — отец видел горячую жалость сына к нему. Но ни тот, ни другой не уловили рабского страха людей малодушных. И оба гордились друг другом. «Молодец, старик!» — думал сын. «Орел!» — мысленно воскликнул старик. А безразличные слова падали с уст:
— Вот, папаша, и в государственные преступники попал.
— По нынешним временам никто не застрахован от этого, Петр… В чем же тебя обвиняют?
— Не знаю, папаша. Они еще ничего не говорили.
Их прервал прокурор:
— Должен вам сообщить, Петр Михайлович, что мы вас арестуем — по предписанию из Петербурга.
Старик видел, как потемнели глаза сына, побледнело лицо, — но сын стоял прямо на упругих ногах и локон волос смело был изогнут над лбом.
«Значит, серьезное дело!» — пронеслось в голове Михаила Спиридоновича. А сын уже спрашивал окружающих:
— Значит, в тюрьму собираться?
Михаил Спиридонович покачнулся было, но, поддержанный взглядом сына, выпрямился.
— Что ж, сынок! От сумы, да от тюрьмы не отказываются, говорят.
И столько любви и прощальной ласки было в этих ненужных словах, что сын как-то скакнул к отцу и крепко его обнял.
Возвращая поцелуй, старик успел беззвучно спросить:
— Серьезно?
Также беззвучно ответил ему сын:
— Очень, папаша!
И они стояли прижавшись друг к другу. Их привел в себя голос старой няньки. Она держала Михаила Спиридоновича за рукав и взывала расслабленным плачущим голосом:
— Да пустите же Христа ради меня-то проститься!
Старик выпустил сына, и отодвинулся. Старая нянька повисла на шее вскормленника и завыла.
Михаил Спиридонович огляделся. Лица прокурора и жандармов выражали нетерпение и неловкое ожидание, которое каждый момент могло разрешиться жесткими словами о том, чтобы близкие друг другу люди торопились проститься. И Михаил Спиридонович не хотел, чтобы кто-либо осмелился торопить их. Он оторвал старуху от сына и спокойно произнес:
— С Богом, сынок!
Когда Петр был уже одет, постельное белье и необходимые принадлежности туалета были уже в руках жандарма, Михаилу Спиридоновичу страстно захотелось еще хоть на минуту задержать сына:
— Стойте! Деньги есть у тебя? И Михаил Спиридонович смотрел на сына, беспорядочно роясь в кармане, а потом в вынутом бумажнике.
— Есть, папаша. Они мне разрешили взять с собой.
— Все-таки, возьми…
И Михаил Спиридонович тянул к сыну руку со скомканными бумажками. Прилизанный офицер уже взял деньги, а Михаил Спиридонович все еще протягивал руку, словно надеялся достать до сына.
Окруженный бывшими при обыске, сын в последний раз взглянул на Михаила Спиридоновича — и дверь захлопнулась. Старая нянька припала к ней и голосила. Тогда Михаил Спиридонович круто повернулся и пошел во внутренние комнаты.
На другой день, ровно в десять часов утра, Михаил Спиридонович уже подъезжал на сытом рысаке к жандармскому управлению. Жандармский полковник тотчас же принял его с преувеличенной любезностью и соболезнующим лицом:
— К сожалению, уважаемый Михаил Спиридонович, должен сообщить вам новую неприятность. Вашего сына уже увезли. Срочно потребовали из Петербурга.
Михаил Спиридонович только глухо проговорил:
— Та-а-ак.
— И я вам по секрету скажу — дело, очевидно, очень серьезное, так как велено было отправить под усиленной охраной и с особыми предосторожностями.
— Та-ак.
— И мой дружеский совет — вам самим поехать в Петербург: разузнаете там, похлопочите… Во всяком случае там вам виднее будет.
Михаил Спиридонович поднялся и глухо проговорил:
— Благодарю вас.
Через три дня он был уже в Петербурге. С трагической простотой он ездил и ходил во все места, имеющие отношение к судьбе его сына. И когда он называл свою фамилию, его всегда быстро спрашивали:
— Вы отец Кулькова?
И всегда эти быстрые вопросы сопровождались то любопытными, то торжествующими взглядами. В сердце Михаила Спиридоновича от них проникал холод и уныние.
Под конец, привыкший к почету и уважению, Михаил Спиридонович сам уже предупредительно и скромно рекомендовался какому-нибудь чину:
— Я отец Кулькова.
Охваченный жаждой сохранить себе сына, он уже весь проникся мыслью, что он только «отец Кулькова».
Через две недели он убедился, что сын для него потерян навсегда, и очнулся.
Это было в кабинете важного и бесцеремонного временщика, когда тот, среди самых категорических заявлений о полной бесполезности хлопот Михаила Спиридоновича, начал покровительственно утешать его.
Михаил Спиридонович вдруг выпрямился, холодно взглянул в его глаза и спокойно прервал его:
— Я, ваше превосходительство, в сожалениях ваших не нуждаюсь. Оставив несколько ошеломленного сановника, Михаил Спиридонович вышел в швейцарскую, неторопливо принял пальто от швейцара, удивленного, что старик, в котором он уже привык видеть просителя, теперь имеет вид ни в чем не нуждаюшегося строгого господина, и пошел к выходу.
На подъезде Михаил Спиридонович безнадежно осмотрелся. Но когда взгляд его остановился на скромно одетой молодой женщине, которая вышла из подъезда раньше его и теперь была уже далеко впереди, он уже не чувствовал одиночества.
Он несколько раз встречал ее в передних. Он случайно знал, что она хлопочет о муже, который находится в том же положении, как и его сын, но до сих пор не обращал на нее никакого внимании: для него существовали только его сын и те лица, пороги приемных которых он обивал.
Теперь же он погнался за молодой женщиной и нагнал ее, тяжело дыша. Она остановилась и недоумевающе посмотрела на него. Михаил Спиридонович перевел дух, откашлялся и пояснил:
— Я отец Кулькова.
Молодая женщина с печальным удивлением воскликнула:
— Вот как! Как же это я раньше не догадалась?
Потом она начала думать, что бы еще ему сказать. Но Михаил Спиридонович вывел ее из затруднения.
— Я к вам с просьбой… Я теперь все прошу… Две недели просил этих господ, а теперь буду просить таких, как вы.
Молодая женщина ласково поощрила Михаила Спиридоновича:
— Пожалуйста! Чем могу помочь вам, все сделаю.
Михаил Спиридонович покачал головой.
— Мне теперь ни от кого ничего не надо. Я не для себя хочу просить вас… Вы мне скажите, нет ли у Петра кого-нибудь близких здесь в Петербурге, на свободе?
Лицо молодой женщины начало каменеть и глаза становились неопределеннее, тусклее. Михаил Спиридонович, заметив это, нахмурился и гордо поднял голову:
— Вы, это, сударыня, напрасно. Я не из тех родителей… Посмотрите-ка на меня: разве я из тех родителей, которые позорят своих детей?
Молодая женщина опустила глаза и сконфуженно пробормотала:
— Извините…
— Ничего-с. Осторожность никогда не мешает. А только во мне не сомневайтесь: я не жалкий человек и не даром прожил здесь две страшных недели. За то, что погибает мой сын, губить его товарищей я не буду. Не-е-т-с! Мой сын не постыдится за меня… и на том свете!
Молодая женщина подумала немного и спросила:
— Вы ничего не слыхали о Лобановой?
— О Лобановой?.. Лобанова… В нашем городе есть обедневшая вдова-дворянка Лобанова. У ней, кажется, есть дочь — на курсах… Вы о дочери спрашиваете?..
И Михаил Спиридонович даже остановился от неожиданных мыслей. Но он поборол себя и внимательно выслушал, как может найти Лобанову. На прощанье молодая женщина посоветовала:
— Вы лучше не теперь отправляйтесь, а потом, из какого-нибудь другого места… Вы понимаете?
— Понимаю-с. За эти две недели я много понял!.. Будемте с вами знакомы: может быть друг другу и пригодимся.
Молодая женщина печально пошутила:
— Как слепой безногому…
Они расстались. Михаил Спиридонович поехал к себе в номер и до сумерек терпеливо бродил там из угла в угол. Теперь он думал не только о сыне, но и о Лобановой.
В сумерках он вышел, долго бродил но Невскому, потом свернул в боковую улицу, нанял извозчика и поехал искать Лобанову, а когда нашел, просто заявил ей:
— Я отец Кулькова.
Печальная красивая девушка слегка дрогнула и взволнованно проговорила:
— Садитесь.
Они сели и молчали. Ресницы опущенных глаз девушки трепетали под упорным взглядом старика.
Потом Михаил Спиридонович начал тихо говорить:
— После жены остался у меня Петр один. Единственный… Ну, он рос, а я жил. Он вырос и пошел в университет, а я радовался на него… Он нашим делом не занимался, да и надобности не было… Ну, вот жили мы: он здесь, а я у себя. И хорошо было, что у меня красивый и умный сын… А теперь взяли его. И не будет уже его… Что вы скажете на это?
Девушка подняла на него глаза, затуманенные наплывающими слезами, и прошептала:
— Что же я вам скажу?
Потом она вдруг склонилась на стол и глухо зарыдала. Напряженный взгляд Михаила Спиридоновича потух: он уже понял то, о чем так страстно спрашивал девушку. Он встал, подошел к ней, наклонился и целовал её волосы, скользя длинной седой бородой по опущенному белому лбу и поглаживая дрожащими руками её плечи. Потом он всхлипнул и отошел на свое место.
— Теперь, милая девушка, поговорим!
И они говорили о Петре. Говорили долго и с горестным удовольствием. Потом Михаил Спиридонович подробно расспросил, кого по её мнению Петр считал самыми лучшими людьми, и как их найти. Он тщательно запоминал фамилии и способы войти в сношения с такими людьми. Потом они простились и условились, что она завтра вечером придет к нему. Но она не пришла. Вместо неё через день пришла другая девушка и сообщила, что Лобанову арестовали и высылают в Нарымский край за то, что она — невеста Петра.
Михаил Спиридонович скрипнул зубами и пробормотал:
— Та-а-ак.
Снова появился он в ненавистных учреждениях, но уже не пришибленный и робкий, Он солидно требовал свиданий с невестой сына. От всей его фигуры веяло уверенностью, что уважаемому купцу Кулькову не должны отказать. И он добился своего.
Он окружил девушку и всех, кто был заключен с нею в одном месте, самой трогательной заботливостью. Она и её спутники были увезены снабженными всем необходимым, а Михаил Спиридонович на проводах бросал им в вагон цветы и кричал, что приедет навестить их.
Посмотрев вслед убегающему поезду, Михаил Спиридонович понурил голову, тяжело вздохнул и отправился отыскивать людей, о которых говорил с невестой сына.
Он их находил, и на вопросительные взгляды просто отвечал:
— Я отец Кулькова.
Крупные суммы, переведенные Михаилом Спиридоновичем в Петербурга «на случай» при хлопотах о деле сына, были пущены в такой «оборот», о котором Михаил Спиридонович две, три недели тому назад не только не думал, но не имел и малейшего представления.
Где-нибудь в уголку незнакомого ему помещения, среди чуждых ему до сих пор людей, он скромно совал бумажник указанному ему «лучшему» человеку и конфузливо пояснял:
— Пожалуйста, как бы от Петра Кулькова… сами знаете на что. У каждого, с кем он так говорил, возникала смешная и в то же время трогательная мысль:
— Точно на помин души дает!
Потом Михаил Спиридонович пробирался к выходу и исчезал, провожаемый немного недоумевающими, но сочувственными взглядами: отца Кулькова уже многие знали и уважали.
Узнало о нем и охранное отделение. Он был вызван для внушения. Дежурный чиновник, не знавший, что Михаил Спиридонович вызван, с пренебрежительным удивлением воскликнул:
— Теперь-то о чем вам просить?
Михаил Спиридонович также пренебрежительно проронил:
— Я ни о чем не прошу.
Чиновник хотел было «проморить» Михаила Спиридоновича ожиданием, но раздумал. Михаил Спиридонович сидел солидно и независимо, и смотрел за каждым движением чиновника с такой спокойной ненавистью, что тому становилось неловко.
В кабинете Михаил Спиридонович был встречен раздраженными вопросами:
— Вы что это вздумали? Демонстрант с вашими деньгами против правительства устраиваете?
Михаил Спиридонович в первый раз после ареста сына улыбнулся и ответил тоже вопросом:
— А вы, ваше превосходительство, разве рассчитывали, что я молебны за правительство буду служить?
— Что-о? Вам мало сына, так вы сами хотите?..
Михаил Спиридонович побледнел и тихо, раздельно, внушительно перебил:
— Сын для меня был всего дороже! А себя я и за бесценок могу отдать. Наступило тяжелое молчание. Затем генерал смущенно пробормотал:
— Вы помешались от горя!.. Потрудитесь сегодня же уехать. Иначе — вышлю!
Михаил Спиридонович повернулся и ушел. В тот же день он отправился в свой город.
Когда он после Петербурга поехал по городу на откормленном рысаке, все передавали друг другу новость:
— Отец Кулькова вернулся!
В учетных комитетах и в биржевом комитете, членом которых он состоял, и в думе, где он был гласным, тоже передавали друг другу:
— Отец Кулькова приехал! Все присматривались к нему и находили, что в Петербурге его подменили. Он держался так же, с сознанием собственного достоинства — но в похудевшем лице его, где прибавилось много старческих морщинок, было что-то другое. В голосе звучала уже не сытая уверенность, а что-то такое, что людей, даже не соглашавшихся с ним, заставляло говорить:
— Конечно, не о себе хлопочет человек. Ему теперь ничего не надо. Более чувствительные при этом даже добавляли:
— Хлебнул горя старик достаточно.
Но деловитость Михаила Спиридоновича ничуть не подвергалась сомнению.
Даже генерал-губернатор должен был принять это в расчет, хотя был положительно выведен из себя его поведением. Дело в том, что захиревшая было местная пресса, после возвращения Михаила Спиридоновича из Петербурга, вдруг стала расцветать. Ни закрытия, ни штрафы, ни походы на типографии не помогали: вместо закрытой газеты выходила другая, вместо арестованного редактора появлялся другой — из обширного запаса разрешенных еще до времен генерал-губернаторских полномочий газет и утвержденных редакторов. Штрафы аккуратно уплачивались, а типографии оборудовались с полным пренебрежением к расходам.
Нагнанные в тюрьму со всей губернии многочисленные арестованные также оказались вдруг обутыми, одетыми, имели деньги, перестали до сумасшествия терзаться за осиротелые семьи и вообще имели бодрый вид, не соответствующий целям ареста.
Когда Михаил Спиридонович был вызван во «дворец», как называли губернаторский дом, то от этого вышло мало толку.
— Ни подтверждать, ни отрицать того, что вы, ваше превосходительство, изволите приписывать мне, я не буду. А относительно крика вашего прошу не забывать, что я потомственный почетный гражданин.
— Да я вас вместе с вашим потомственным почетным гражданством в двадцать четыре часа в Вологодскую губернию закатаю!
Михаил Спиридонович с сожалением пожал плечами.
— Беспокойства, пожалуй, вам много будет: на руках у меня немалые дела и деньги…
— По сыновней дорожке хотите пойти!
— Куда уж мне, ваше превосходительство! И смелости, и ума не хватает. Да и стар уж! — с грустной насмешкой отказывался Михаил Спиридонович.
И так ясно смотрел он в глаза угрожающему, что тому стало как-то не по себе.
Но в темном большом доме, бродя по пустынным комнатам, старик Кульков раздумчиво качал головой и бормотал:
— Нет, Петя! Надо поосторожнее… Не зачем зря дразнить… Только ты не беспокойся: мы эту линию до конца поведем.
Впервые: журнал «Пробуждение» № 3, 1908 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.