Дмитриев М. А. Ответ на статью «О литературных мистификациях» // Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827 / Пушкинская комиссия Российской академии наук; Государственный пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге. — СПб: Государственный пушкинский театральный центр, 1996. — С. 164—169.
http://next.feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vpk/vpk-164-.htm
М. А. ДМИТРИЕВ
правитьОтвет на статью «О литературных мистификациях»
правитьUn discours trop sincure aisement nous outrage
Boileau* 1.
Критика, основанная на доказательствах, всегда сильнее раздражит самолюбие, нежели самая оскорбительная рецензия. Вот истина, которую подтверждает статья о литературных мистификациях, напечатанная в 7-й книжке «Дамского журнала» (страница 33). — Тщетно искать в ней опровержений на откровенные замечания Классика, обнаруженные в известном «Втором разговоре»: автор первого «Разговора», не касаясь предмета споров, рассудил отразить своего сопротивника объявлением о своем имени, о своих нетерпеливых свойствах и, наконец, личностями. Но до первых двух пунктов его критику нет дела; а на последний отвечать очень неприятно, ибо невольно принужден будешь употребить то же оружие. — Вооружимся же против его нетерпеливости хладнокровным терпением: я заметил, что это средство очень действительно.
Что отвечать на статью, в которой нет ни одного прямого опровержения и которая еще менее заключает в себе мыслей, чем первый «Разговор» того же автора? — Будем, однако, выписывать слова его** и отмечать их двумя запятыми; ответы будут следовать сами собою.
1) «С некоторого времени мистификации вошли в моду в кругу нашей литературы, и бедные читатели… не знают, кому и чему верить».
Ответ. — Чему верить? — Истине! — Кому? Всякому, кто говорит правду. Знаю, что в наше время имя заранее иногда предваряет, в чью пользу должен объявить себя читатель; но в таком случае оно нередко вводит его в заблуждение! — Прошли те времена, когда говорили: «Amicus Plato, amicus Aristoteles; sed magis amica veritas!»* — Между тем, что называет князь Вяземский мистификациями? — Неужели говорить правду в глаза есть мистификация?
2) «„Вестник Европы“ выводит на сцену новую мистификацию, нарядив кого-то в издатели „Бахчисарайского фонтана“ и пустив его в разговор с Классиком, себе споручным».
Ответ. — «Вестник Европы» никого не наряжал в издатели; всякий, кто печатает книгу, есть ее издатель; всякий издатель, написавший о ней свои мнения, есть автор; а всякий автор может в свою очередь подвергнуться суждениям журнала: вот права «Вестника Европы» и вот законные отношения его к издателю «Бахчисарайского фонтана»! — Где же тут мистификации? — Напротив, «Вестник Европы», кажется, размистифировал и Издателя, и публику! — (Мимоходом должно еще заметить, что выражение споручный неприлично в статье литературной. Писатель, умеющий владеть языком своим, нашел бы другой оборот для сей мысли.)
3) «За обязанность поставляю вывести из заблуждения легковерных читателей, удостоверив их, что я, нижеподписавшийся, законный и единственный издатель „Бахчисарайского фонтана“, не имел никогда разговора, подобного напечатанному в 5 книжке „Вестника Европы“, и отроду иметь не мог, да и впредь иметь не могу, потому что я свойства нетерпеливого».
Ответ. — Само собою разумеется, что и первого «Разговора» ни с кем не имел кн. Вяземский. Самый легковерный читатель догадается, что Классик выведен Издателем на сцену как лицо вымышленное, которое имеет такой-то образ мыслей, для противоположности с такими-то мнениями самого Издателя: средство не новое, которым столько раз пользовался Вальтер Скотт в предисловиях к своим романам3. Сочинитель «Второго разговора» воспользовался вымыслом Издателя «Бахчисарайского фонтана» и вывел на сцену тоже Классика, давши ему свой образ мыслей: это также позволительно и никого не введет в заблуждение! — К чему же служит простодушное объявление Издателя, что он не имел подобного разговора? Это значит полагать слишком мало догадливости в своих читателях, хотя и легковерных! Что же касается до слов: «отроду иметь не мог, да и впредь иметь не могу», то, я думаю, читатели на сей счет совершенно равнодушны.
4) «Потому что я свойства нетерпеливого».
Ответ. — Верим от всего сердца! Не у всякого достанет терпения слушать, как на каждой странице доказывают его ошибки; да и какие ошибки!
5) «Не умею выносить хладнокровно пустословия, в особенности же того, которое даже и не облечено в вежливость общежительной образованности».
Ответ. — Спрашиваю кн. Вяземского, облегчена ли его фраза в вежливость общежительной образованности и найдется ли хотя одна подобная в моем «Втором разговоре»? — Однако, чтоб отклонить от себя упрек в пустословии, я попросил бы Издателя «Бахчисарайского фонтана» лучше доказать оное, чем предаваться запальчивости. — Для читателей же представляю в оправдание следующее: я доказывал во «Втором разговоре», что Издатель «Бахчисарайского фонтана» (или, что все одно, кн. Вяземский, ибо мы уже знаем его имя) говорит о разных эпохах нашего подражания германцам, не вникнув в свойства сих эпох русской словесности; что он судит о немецкой литературе, совершенно не зная ни ее самой, ни ее истории; что он мимоходом дает суд о русских писателях; что, наконец, он делает ошибки против логики. — Кн. Вяземский не опровергает сих доказательств и говорит о постороннем: на чьей же стороне пустословие?
6) «… Замечу, что классиков, каковы Классик моего предисловия и Классик „Вестника Европы“, везде много; что классик — имя нарицательное, что не определено у меня, с которым из них входил я в речь; но что издатель „Бахчисарайского фонтана“ есть лицо определенное, и, следовательно, в отношении к нему не может быть недогадки».
Ответ. — Классик предисловия и Классик «Вестника» оба суть лица неопределенные, но под ними олицетворены два различные образа мыслей; следственно, оба они могли быть представлены в разговоре с Издателем «Бахчисарайского фонтана», не так, как с лицом гражданским, но как с таким лицом, которое тоже обнаруживает свой образ мыслей: в сем отношении и Издатель есть лицо подобно им неопределенное. — Впрочем, если бы мы и знали, кто именно Издатель «Бахчисарайского фонтана», то все вправе не знать его, пока он не объявил имени; и к чему тут имя? — Неужели думает кн. Вяземский, что его имя могло бы кого-нибудь остановить сказать истину?
7) «Впрочем, если захотеть, то можно бы и к лицу без образа „Вестника Европы“ применить черты знакомые. Оное классическое лицо укоряет меня в молодости: это давняя замашка».
Ответ. — Извиняюсь пред кн. Вяземским и сознаюсь, что он по летам своим в зрелом возрасте. Впрочем, оправдываюсь тем, что судил об Издателе по поверхностному образу мыслей и слишком явным ошибкам. Однако ж и сам кн. Вяземский ошибся, думая, что черты сочинителя «Разговора» ему знакомы. Считаю обязанностию сказать, что «Второй разговор» есть первая полемическая статья сочинителя оной: следственно, давней замашки быть не может.
8) «Что ни говори, а подобные упреки живо отзываются бессильною злобою и желчью пожилого педагога, который гневается, что ученики переросли учителей»*.
Ответ. — Объявляю князю Вяземскому, что о бессилии моих доказательств предоставляю судить читателям «Второго разговора» и его собственному оскорбленному самолюбию; что злоба обнаруживается не в холодных доказательствах, а более в бранных ответах; что цвет лица моего не желчный, а белый; что я не пожилой человек, а почти одних лет с князем Вяземским; что, наконец, я не педагог и учеников никогда не имел, да если бы и мог иметь, то не согласился бы, зная, что в некоторых могут встретиться нетерпеливые свойства! — Впрочем, не личности ли заключаются в сих упреках?
9) «Наш новый мистификатор в прозорливом всеведении своем знает и то, что я не учился в университете. Учиться в университетах — хорошо; но не довольно».
Ответ. — Университеты суть хранилища познаний и языка отечественного; следственно, должно предполагать, что в них преимущественно можно приобресть первые и научиться последнему. Сочинитель «Разговора», замечая ошибки Издателя и в том и в другом, естественно мог заключить, что он не учился ни в каком университете.
10) «Можно не только, учившись, ничему не выучиться; но мы видим примеры, что можно даже и учить, ничего не зная основательно».
Ответ. — Probatum est*. Доказано «Разговором», напечатанным при «Бахчисарайском фонтане».
11) «Главным и единственным побуждением моим было изобличить подлог „Разговора“, напечатанного в „Вестнике Европы“, а потому не войду в исследование всех несообразностей, сказанных и Классиком, и мнимым Издателем. Мое дело только отклонить от себя худую славу», и проч.
Ответ. — Еще повторяю, что во «Втором разговоре» точно такой же подлог, как и в первом: и в том и в другом разговаривающие лица никогда действительно не разговаривали. Подлогом в подобном случае можно назвать только то, когда лицу приписываются мнения, не соответствующие данному ему качеству: таким образом, например, если Классик предисловия путается в своих заключениях о классической словесности, то можно сказать, что «Разговор», в отношении к качеству сего лица, есть подложный. — Что касается до несообразностей, сказанных будто бы Классиком и Издателем во «Втором разговоре», несообразностей, в исследование коих не хочет входить кн. Вяземский, — то не потому ли он не входит в исследование оных, что трудно изобличить их? Пусть откроет и докажет, как доказаны несообразности его собственного «Разговора»; а без того публика ему не поверит. — «Мое дело было только, — говорит он, — отклонить от себя худую славу». — Прекрасное средство отклонить от себя худую славу, объявив себя автором подобной пиесы!
12) «Кстати заметить невинное признание Классика „Вестника Европы“ и приятелей его (ибо у него нет прvятелей**), что Классик моего предисловия совсем не классик! — Слава Богу, что догадались! — И потому-то портрет похож на свои подлинники, и потому-то у одного из подлинников, который, как видно, подогадливее или пооткровеннее других, вырвалось признание: да это я!»
Ответ. — Напротив, Классик «Второго разговора», говоря о Классике предисловия, что он совсем не классик и что классику стыдно возражать столь слабо и несвязно, ясно говорит сим обличением: это не я! Ибо если б он признавался в сходстве, то признал бы мнения того своими и не сказал бы о предисловии, что это разговор двух учеников! — К чему употреблять в возражении столь слабую хитрость и столь явную натяжку?
13) «Почитая обязанностию человека с честию оградить себя от неприятного принуждения отвечать иногда не так, как бы следовало», и проч.
Ответ. — Следовало бы отвечать опровержениями. Согласен, что это неприятно, когда нет их; впрочем, никто к этому и не принуждает.
14) «Одним словом, боясь под щитом анонима неустрашимой храбрости безыменных противников, принужденным нахожусь объявить себя Издателем „Бахчисарайского фонтана“».
Ответ. — Сочинитель «Второго разговора» ручается за себя, что он человек миролюбивый, хотя и любит правду! На объявление же имени отвечать более нечего, как душевно пожалеть, что всем сделался известным автор предисловия, которого неосновательность столь ясно доказана.
Кончив свои ответы, я почитаю долгом справедливости объявить читателям, что «Второй разговор» написан не редактором «Вестника Европы»; что он не имел в нем участия и не знал об оном, пока не получил рукописи для помещения в своем журнале*.
После сего объявления я желал бы разрешить вопрос, который предлагаю самому себе с некоторым изумлением: каким образом прение о романтической поэзии и о других предметах словесности могло превратиться в спор о предметах, столь различных, столь далеких от литературы и столь несвязных между собою? — Читатель легко заметит, сколь трудно мне было отвечать на пиесу кн. Вяземского, ибо я должен был не отражать доказательства, но бороться с упреками и личностями.
Не желая отвечать вторично на подобные статьи, ибо они совсем не принадлежат к делу, я с удовольствием, напротив, отвечал бы кн. Вяземскому, если б он вздумал опровергнуть следующие спорные пункты, решенные, по моему мнению, во «Втором разговоре»: 1) настала ли у нас пора истинной классической литературы? 2) в чем состоит отличительный признак нынешней новой школы? 3) следуют ли нынешние русские стихотворцы, подражающие германцам, движению, данному Ломоносовым? 4) была ли во время Ломоносова оригинальная германская школа? 5) преобразование русской прозы, произведенное Карамзиным, носит ли на себе отпечаток германский? 6) есть ли в предисловии к «Бахчисарайскому фонтану» ошибки против логики? наконец, 7) существует ли различие между поэзией народной и национальной? — После сего остается подождать, не будет ли еще возражения, написанного по всей форме литературного судопроизводства*.
Тот же N.
Post-scriptum. Я писал «Второй разговор», побуждаемый единственно любовию к истине и желая опровергнуть ложные мнения о литературе, не основанные ни на образцах, ни на опыте, ни на истории; мнения, которые могли бы некоторых ввести в заблуждение, следственно, быть вредными успехам словесности. — Может быть, я не совсем прав перед читателями в двух или трех выражениях, не более; впрочем, я дал на них достаточное объяснение. — Если и стоило труда, оставив сущность предмета, возражать на фразы, написанные более для того, чтоб придать некоторую веселость разговору (что позволял себе и сам автор предисловия), то позволительно ли было написать ответ, выражающий одну досаду, — чувство, которое ни в каком случае не прощается читателями и положится ими на весы вместе с моим беспристрастием? — Я не подписал моего имени под ответом, ибо пример князя Вяземского не мог служить для меня побудительною причиною; но подписываю его здесь для читателей.
Михаил Дмитриев.
15 апреля.
Сноски к стр. 164
* Слишком искренняя речь легко нас оскорбляет. Буало (фр.). — Ред.
** И весьма хорошо сделаете, ибо статья напечатана в таком журнале, который читается не всеми подписчиками. Ссылаюсь на «Литературные листки», издаваемые в нынешнем году г-м Булгариным. См. N 2, стр. 55. Рдр2.
Сноски к стр. 165
* Платон мне друг, Аристотель мне друг; но истина еще больший друг (лат.). — Ред.
Сноски к стр. 166
* Почтенный Издатель «Б<ахчисарайского> ф<онтана>», вероятно, занял эту мысль у одного из древних писателей: πoλλoι μαυηται κρείττoυες διδασχάλωυ <многие ученики превосходят учителей (др.-греч.). — Ред.>; только выразил ее своим манером. Рдр.
Сноски к стр. 167
* Испытано, доказано (или одобрено, принято) (лат.). — Ред.
** Тщетно старался я постигнуть секретную остроту сей вставочной фразы! Что значит: признание прvятелей, которых нет? — Перемена буквы не производит противоположности в идее! Это еще хуже, чем игра слов в следующем стихе того же автора:
Которым душат нас бездушные поэты!
И в другом месте у него же:
… бездушных книг торговлей
Усердный Душин душит нас!4
Сии стихотворения напоминают:
Je lui coupai le cou d’un coup de coutelas.
<Я перерубил ему шею одним ударом клинка (фр.). — Ред.>
Сноски к стр. 168
* Нижеподписавшийся не лишним считает прибавить от себя три следующие пункта: 1. Как человек сострадательный, он объявляет, что сердиться нездорово, 2. как литератор, жалеет, что сам не написал подобного второму «Разговора»; 3. как беспристрастный читатель и «Бахчисарайского фонтана» и первого «Разговора», уверяет действительного и почетного члена разных ученых обществ (ибо долг платежом красен), князя Петра Андреевича Вяземского, что ординарный профессор Михаил Трофимович Каченовский ничего не только не знает о препятствах, встретившихся при печатании поэмы г-на Пушкина, но и осведомляться об них не намерен. Рдр.
Сноски к стр. 169
* «Вестник Европы» охотно предлагает свои страницы для сообщения публике такого возражения; только нужно, чтоб предметом суждений основательных были не лица, а сочинения. Рдр.
Примечания
правитьВестник Европы. 1824. Ч. 134. N 7. (выход в свет 24 апр.). С. 196—211.
1 Цитата из VII сатиры Буало. Цитата из VII сатиры Буало.
2 В этом примечании Каченовский ссылается на сатирический диалог Ф. В. Булгарина «Свидание Зерова с самоучкою». Имеется в виду то его место, где речь идет об одной из эпиграмм на Булгарина: «Ванюша. — …Вот у вас лежит „Дамский журнал“; позвольте посмотреть. Точно, это тот N 20 1823 года. Прочтите эпиграмму на 69 странице. Я. — Жаль, что я прежде не знал об этом, не читая „Дамского журнала“…» (Литературные листки. 1824. Ч. 1. N 2. С. 55).
3 В предисловиях к ряду романов В. Скотта («Шотландские пуритане», «Эдинбургская темница» и др.) разработана целая система приемов, связанных с образом фиктивного автора (Джедедии Клейшботама). Выстраивается цепочка вымышленных лиц: рассказчик — собиратель рассказов (автор) — издатель; вводятся мнимые письма, ситуации.
4 Цитаты из стихотворений Вяземского «К перу моему» (Труды МОЛРС 1816. Ч. 5; перепечатано: Сын Отечества. 1821. N 18) и «К графу Чернышеву в деревню» (Мнемозина. 1824. Ч. 1).