Н. П. Огарев. Избранные социально-политические и философские произведения
Том первый.
Государственное издательство политической литературы, 1952
ОТВЕТ НА «ОТВЕТ „ВЕЛИКОРУСОВ“» 1 править
Наш ответ — привет.
Мы, поставленные вне преследований, не хотели начать; долго и спокойно выжидали мы из России голоса, который бы сказал, что пора боязней прошла, что прошла пора слов, что пришла пора дела. Мы выжидали спокойно, потому что верили в этот голос, понимали его неизбежность.
Но знаете ли, как эта мысль, что пришла пора дела, — внезапно отрезвляет? Пыл, который в слове увлекал без оглядки, усталь, которая в слове проскользала незамеченной, — в деле всему этому уже нет места: требуется сила всегда спокойная и обдуманная, бесстрашная и непрерывная. Думали ли вы о трудности задачи — людям собираться, двигать друг друга на деятельность, держать вечно высокий уровень настроения и вместе охранять друг друга, не растрачивать ни единой силы даром, не сделать ни одного шага, который бы удалял от цели?
Думали ли вы, что, как бы ни была ясна цель, общественная жизнь перепутана из стольких нитей и сплетений, из стольких разнородных потребностей, что самый общий план может только приспособляться к обстоятельствам, расти с ними, останавливаться, изменяться и что всего чаще придется ладить с приближениями к цели? Вековые задачи в один день не решаются; на чем мы остановимся — неизвестно.
Да и как поставить цель? Как составить план?
Для этого надо ещё осмотреться, разузнать местность, материал, из которого на ней жизнь строится, доступные орудия ломки и построения.
От Урала до Вислы, от Архангельска до Одессы империя представляет различные племена, с своими местными потребностями, с своими местными условиями, связанные вместе одинаким рабством и, следственно, одною внутреннею необходимостью освобождения, связанные сверх того родством породы, взаимной выгодой рынков и одинакими путями сбыта произведений через Балтику и Черное море, через Белое море, Сибирь и Каспий и к западу через Польшу. Если вы ставите на вашем знамени освобождение и союз областей, если мы взяли самую эту мысль и разделение у Пестеля, то мы с вами сходимся, не потому, чтобы каждый из нас, сидя в разных углах мира, домечтался до одинакой мысли, а потому, что это разделение и этот союз лежат в условиях местности и жизни и составляют историческую неизбежность. Из этого следует, что тайные общества, имеющие целью преобразовать империю рабства в союз самоуправления, естественно возникнут по областям и станут стремиться к соединению. Это тотчас очерчивает общий план движения. Оно упрощает средства — потому, что деятели станут работать дома и в определенном кругу. Оно не раздробляет силы, а соединяет составные силы в одну. Оно обессиливает надзор правительства, потому что за семерыми детьми одна нянька не углядит, и на первых порах отсутствие центра сделает то, что у правительственного надзора глаза разбегутся, а покамест силы и сплотятся. Оно не уменьшает силу деятелей, а увеличивает, потому что каждая сила хороша, когда она прилажена к своему назначению, и каждый деятель вполне силен — дома. Самые войска расположены в различных местностях империи, а влияние на них местных деятелей — необходимо. Наконец, если б мы и хотели иначе устроить общество, это нам не удалось бы, потому что естественный склад, лежащий в условиях жизни, — только этот. Его мы видим и в литературе, его мы видим и в личных встречах, он даже жив в преждевременных спорах о границах.
Уже поляки соглашаются, что присоединение прилежащих областей к Польше, или к России, или их самобытная независимость должны зависеть от свободного решения самих населений 2. Мы больше ничего не требуем. Но мы укажем на одно: для того, чтоб было решение областных населений, надо, чтоб наперед было их освобождение от петербургского деспотизма и чиновничества. Поэтому освобождение Польши, освобождение прилежащих областей и освобождение России — нераздельны. В общем освобождении Польша представляет так же силу, как и Россия; поэтому мы умоляем поляков не выступать преждевременно отдельною силою, которая окажется слишком слаба, чтоб держаться, и, сделавши ложный шаг, обессилит Россию на всю помощь, которую Россия ожидает от Польши, и отдалит общее освобождение. Мы можем свободно и бесспорно, братски разграничиться после, но освободиться друг без друга мы не можем. И польское общество, и литовское, и украинское, и русские общества должны представлять каждое одну из составных сил в общей силе и потому действовать вместе. Польский вопрос слишком важен, чтоб не досказать его. Мы до сих пор почти ничего не говорили о других западных и южных славянских племенах, потому что мы не видим для них возможности освобождения прежде освобождения Польши и России. Одно освобождение Польши отвлечет немецкие силы настолько, что западно-южные славяне отделаются равно и от немцев и от турок. Конечно, Франция не поможет Польше освободиться… далеко, да и не из чего ссориться с Петербургом; но она и не помешает ни польско-русскому, ни юго-западному славянскому освобождению. Не помешает ему равно Франция республиканская или имперская, хотя бы мы и не имели к ней ни малейшего сочувствия; в выгодах романских народов не лежит союз с немцами, и потому в их выгодах союз славянский; для Франции, даже имперской, союз с освобождающейся Россией и Польшей выгоднее, чем союз с Петербургом, который корнем сросся с Пруссией. Если вопрос о национальностях в наше время так сильно поднят, что не может улечься, не достигнув решения, то узел этого вопроса в польском освобождении;а так как оно не может иметь успеха без русского освобождения и связуется с ним в одну силу, то мы убеждены, что гораздо ближе, чем кажется, время, когда русский солдат и русский офицер, тот самый офицер, который вчера стрелял в своих, поймут, что гораздо честнее и благороднее и гораздо выгоднее выслуживать толстые эполеты, освобождая Познань и Галицию, чем безумствуя в должности дворового опричника на плохих харчах у отяжелевшего барина.
Мы считаем войну и кровопролитие безумием. Но вопрос не в нашем мнении о войне, а в возможности обойтись без нее. Дерутся люди, когда один хочет, чтоб другой думал, что дважды два — пять, или тот, наоборот, хочет доказать, что дважды два — три; если бы оба думали, что дважды деэ — четыре, — они бы не дрались. Дойдет ли когда-нибудь род человеческий до равного понимания истины--это загадка, но что добиваться до него роду человеческому так же природно, как голодному есть, — это неоспоримо, да еще вдобавок природная работа мозга и мысли благородна и величава. Поэтому не трудиться мы не можем, а можно ли обойтись без войны, пока нет равного понимания, без борьбы, когда нет надежды договориться, — это мудрено решить. Чего бы лучше, если б немцы и петербургское правительство оставили Польшу свободною? Но ведь они этого не сделают. Чего бы лучше, если б петербургский царь понял, что России нужно сельское и областное самоуправление, что это ее естественный склад (constitution), что для этого необходима основа народного землевладения? Если б он понял это, он отказался бы от власти уродливой и, пожалуй, сохранил бы династическое существование в союзном правлении. Но ведь он этого не поймет. Естественным последствием таких непониманий будет освобождение России и Польши военное, падение Австрии и переезд петербургской династии на родину — в Пруссию.
Да таким образом, подумаете вы или другой благонамеренный человек, из чего же хлопотать составлять областные общества, когда одно общество в Петербурге, где сосредоточены образованные военные и невоенные люди, может дойти до развязки удачным повторением 14 Декабря?
Случиться может. Оно, может быть, и легче и без сомнения подвинет дело, но не покончит. Что же делать на другой день после победы, когда областные силы не подготовлены? Начать их учреждать? Как? Посредством новой царской власти или диктатуры? Положим, что это гораздо лучше чиновничьего императорства и вызовет областную, народную жизнь. Но где основание доверия к новой власти? Только в Петербурге? Способен ли Петербург сделаться, наподобие Парижа, центром, откуда предписывались бы законы на все пространство от Урала до Вислы? И в то время, когда вопрос не в верховном центре, а в самобытности частей? — Но Петербург, по своей неспособности стать центром, вероятно и признает самобытность частей? Может быть! В таком случае чем же мешает подготовка областных обществ? Она только поможет всему пространству от Урала до Вислы плодотворно воспользоваться петербургским переворотом. И сверх того, если б петербургский переворот и не удался, — они все же останутся целы и могут действовать. Повторяем: план может только применяться к обстоятельствам; план компании может быть составлен, но каким образом воспользоваться выгодной случайностью — это дело мгновенного чутья и соображения.
Может быть, и помещичьи стремления к аристократической конституции примут такие размеры, что петербургское правительство согласится дать такую конституцию. Почему же России не взять ее — почему Польше не взять ее? Если это направление составит действительную силу, зачем нам расходиться с конституционалистами? Мы не верим в прочность этой конституции — это другое дело. Но не отдавши земли народу, ее достигнуть невозможно, это уже выигрыш. Если она устранит народ от управления, народ ее на другой день опрокинет, хотя бы в пользу самодержавия. Если она не устранит народ от управления, то она придет — может, и очень мирным путем — к тем же вопросам: к устройству сельского самоуправления и самобытности областей, т. е. придет к естественному складу общественной жизни, из помещичьей конституции перейдет в бессословное самоуправление и форму областного союза, при котором Польша совсем отделится и станет присоединять к себе польские области, находящиеся у немцев, а русские области придут к союзу, где учреждение союзной исполнительной власти будет совершенно равнодушно к семейному интересу ныне царствующего дома. Аристократическая конституция, как мы недавно сказали в другом месте[1], — призрак. Конституция без буржуазии не мыслима. Английская конституция, вышедшая из английской революции, была делом буржуазии, работавшей долго — вместе против феодализма и монархической власти, и английская конституция, несмотря на камеру лордов и некоторые средневековые формы, есть управление страны посредством буржуазного парламента. Дело не в том, какая форма правительства лучше — конституционная или не конституционная, а дело в том, что нельзя создать конституционную форму правительства, на манер английской или бывшей французской, в стране, где нет среднего сословия. Ее не из чего сделать. Если она и случится, то она не прочна; а между тем и она дело подвинет простором, данным мысли, слову и действию.
От исторической неизбежности, достижение которой собственно и составляет цель, мы ни в каком случае не уйдем; а не пользоваться случаями сделать шаг вперед было бы безрассудно. Тут есть фатализм, подумаете вы… Может быть! только не фатализм предопределения, но тот, вследствие которого логика — фатализм мысли, а жизнь — фатализм причин и следствий.
Но если мы согласны, что общества естественно возникнут по областям, и что это возникновение вообще полезно и нисколько не мешает ни случайности петербургского переворота, ни случайности конституции, то пойдемте дальше.
По всему пространству России[2] народонаселение представляет три разряда: большинство притесненное — народ, помещиков и чиновников — притесняющих, и образованное меньшинство из среды помещиков, чиновников и разночинцев, сочувствующее народу. Народ составляет естественное сплошное общество, явное по существованию, тайное — по жажде действительного освобождения, которого правительство не хочет. Народ сбирать нечего, он собран; ему надо только понять, что делать в данную минуту, — и делать. В настоящее время он уже обнаруживает сильную политическую сметливость, отказываясь переходить с барщины на оброк и составлять уставные грамоты и не отказываясь собираться в волости, что немедленно облегчает потребность и возможность сходов.
Следственно, собрать остается меньшинство. Это до такой степени верно, и необходимость сплочения меньшинства так неодолима, что и «Великорусе», и ваш ответ «Великорусу», и наш теперешний разговор с вами — обращены к меньшинству, а не к народу. Для того чтоб меньшинство могло говорить с народом, ему надо собраться. Это очевидно. Если мы станем говорить только друг с другом, мы ничего не сделаем и ограничимся наслаждением взаимного согласия, т. е. словами. Между тем — заметьте, что меньшинство столичное всегда будет говорить только друг с другом; у него нет народа, с которым приходилось бы договариваться. «Великорусе» хорош как клик к меньшинству и первый пример[3]; но для того, чтоб делалось дело, надо, чтобы типографии заводились по областям, потому что там меньшинство не может не говорить с народом. Это опять приводит к необходимости составления обществ по областям.
Каким образом сложатся общества, это невозможно предугадать. Есть стремление, есть воля, есть цель, робость проходит — вот достаточные данные для их существования. Но наше меньшинство подразделяется на чисто народное и на меньшинство с помещичьим оттенком. Первое прямо идет на конституцию в смысле общественного склада, т. е. на устройство сельского самоуправления и самобытности областей. Второе — на конституцию в обычном смысле, т. е. ограничение царской власти, с большими льготами для народа и еще с большими для помещичьего значения. Обе стороны имеют свои достоинства, и расходиться с самого начала было бы для обеих чрезвычайно бестактным поступком. Конституционная сторона привлечет к себе тех помещиков, которые бы иначе остались в бездействии, и так сроднит высшие сословия с мыслью о несостоятельности самодержавия, что самодержавие потеряет всякую самоуверенность и, следственно, потеряет последнюю силу. Вместе с тем конституционное меньшинство увлечет помещиков к уступке земли народу и к признанию независимости его сельского самоуправления, для того чтоб иметь право и силу объявить самодержавию, что оно несостоятельно. Зачем же чисто народному меньшинству расходиться с таким союзником?
C своей стороны чисто народное меньшинство не может не сказать и доказать народу, что виною введения нового крепостного права на место освобождения — царь. Да и народ сам это понял. Может, он еще боится сам себе в этом сознаться, по привычке к царю; но когда через два года, т. е. теперь через полтора, повторятся безднинские дела — а они необходимо повторятся, — то народ поймет гораздо легче вред и несостоятельность самодержавия. С чего же конституционному меньшинству расходиться с таким союзником?
Если оба меньшинства вместе могут привести все сословия к сознанию вреда и несостоятельности самодержавия, зачем же им не действовать вместе? К тому же ни то, ни другое не могут не действовать по областям; конституционалисты должны понять, что на требование прав нужна местная подача голосов; народное меньшинство должно понять, что легче соединиться, сдружиться с этим народом, чем с народом вообще, — неопределенный радиус деятельности теряется в пустоте. Конституционалисты не могут действовать, не отдавая земли и сельского самоуправления народу; народному меньшинству на этом основании легче поколебать самодержавие, урезывающее народную землю и вводящее в сельское управление чиновничество. Спор не существен. Историческая неизбежность поневоле становится целью, и ни та, ни другая сторона не знает, перейдем мы через конституцию или нет; это покажет дальнейший ход обстоятельств. Обе стороны знают, что настоящий порядок вещей держаться не может и чем скорее пройдет тяжелое колебание, тем лучше; стало, работать надо совокупно.
Мы были бы совершенно равнодушны к форме правительства и династическому интересу царя, если б самодержавие не мешало народному устройству. Но оно положительно мешает, и потому на первом плане стоит необходимость его устранения.
Но, скажут иные, — где же это меньшинство? Разве в фантазии? Его на деле не существует, или оно слишком бессильно. Что оно существует, для этого достаточно взглянуть на появление «Колокола» и «Великорусса» и на всю потаенную литературу. Оно не сильно сегодня, оно будет сильно завтра. Сегодня оно меньшинство, завтра оно будет большинством. Повторим еще раз, что христианство распространилось в мире посредством двенадцати человек, составлявших каждый несколько тайных обществ, тайных потому, что им надо было ограждаться от преследований.
Что каждое общество без различия оттенков, как бы ни было мало его зерно, вынуждено говорить с народом и ради своей цели и по силе обстоятельств, это явствует из положения вещей. Что каждое общество сблизится с народом и перейдет в народное, в этом мы не сомневаемся. До сих пор говорят, что народ не будет иметь доверия к людям иного сословия, что черта разделяющая слишком разделяет… Но ведь до сих пор народу только приказывали, говорить с ним никто не пробовал, стало, нельзя знать, что будет, когда с народом станут говорить. До сих пор думают, что народ глуп и необразован и не поймет, что с ним станут говорить. В этом мы сильно сомневаемся. Если говорящий говорит ясно, народ поймет; для этого не нужно искусственно подражать народному языку; нужно только, чтоб каждое слово было просто и ясно. Но для того, чтоб ясно говорить, надо ясно думать. Ну, а если народ нас не понимал и мы не ясно говорили оттого, что мы не ясно думали? Обстоятельства нас учат ясно думать, от этого и цель становится определеннее; сближение с народом заставит нас ясно думать, чтоб можно было ясно говорить. И народ нас очень хорошо поймет, и мы его получше поймем, чем до сих пор, и доверие и связь будут расти с каждым днем.
Около чего же составится общество? Около всего: около промышленного предприятия, около школы, около устройства банка, около устройства ярмарки, около устройства одной волости… около чего угодно. Мы так убеждены, что в каждой области найдутся для начала трое во имя общественного освобождения, что не сомневаемся в росте обществ. Одно развитие круговой поруки, которая существует и в областях с общинным и в областях с подворным землевладением и которой правительство не может мешать, не вредя собственным финансам, одно развитие круговой поруки, ненавидимой экономистами и которая в сущности составляет по всему пространству России общество взаимного застрахования, поощряемого экономистами, — одно развитие круговой поруки может собрать около себя меньшинство и народ, соединенные в одно явно-тайное общество. Занятие мест мировых посредников членами общества на эти два года — одно из самых важных средств действия. Мировые посредники невольно <находятся> в сношениях и с народом и между собою. Через два года придется отказываться от этих мест и оставлять правительство с его возмутительным и, следственно, возмущающим чиновничеством, а в два года общее настроение поднимется так высоко, что мировые посредники, лишенные мест, вследствие правительственно-чиновничьих и правительственно-помещичьих притязаний, сохранят в областях огромную нравственную силу, а с ними и все общества.
Что именно говорить с народом, этого нельзя рассказать на страницах журнала и нельзя сказать вперед, потому что только обстоятельства вызывают на слово. В общих основаниях мы, кажется, согласны: на первом плане стоит уяснение несостоятельности и вреда царской власти для общественного благосостояния и общественной свободы, которые не могут быть достигнуты помимо народного землевладения, сельского самоуправления, областной самобытности и областного союза.
Нельзя упустить из виду, что общества не могут существовать без денежных средств, как для взаимных сношений, так и для распространения своих убеждений в путешествиях, изустно и печатно и вообще для собрания сил. Для этого, без сомнения, необходимы посильные денежные приношения, которые могут быть сбираемы и хранимы всюду — и в России и за границей, лишь бы требование выдачи их на расход носило достоверность, что деньги пойдут не на вздор, иначе ответственность хранителей не может иметь места.
Вы, конечно, не станете искать в нашем предположении какого-нибудь резкого разграничения областных обществ; и тут, как во всем живом, границы переходят. Один человек может принадлежать к разным обществам, люди могут менять места жительства и так далее. Заранее никто из нас определить живого развития не может. Можно сделать очерк, но очерк стержня и ветвей не мешает разнообразию листьев.
Теперь придемте к одной из главных необходимостей, необходимостей сближения с войском, сближения с солдатами и с офицерами, занятия офицерских чинов членами обществ. На это должны быть направлены все усилия. Без войска вы долго ничего не сделаете. Народ может высказать свои требования там, где войско за него, или там, где вовсе нет войска спереди и где его нет с тыла. Одно очевидно, что, имея четверть войска за себя, народ может равно достигнуть до конституции в обоих смыслах-- в смысле ограничения царской власти или в смысле общественного склада, и открыть династии широкую дорогу за границу.
Мы даже думаем, что влияние областных обществ (кроме случая петербургского переворота) будет сильнее на войска, местно расположенные, чем влияние какого-нибудь в одном месте сосредоточенного общества. Областные общества легче размножатся и легче станут народными и потому спасут от дикого кровопролития. Мы думаем, что при их влиянии, даже крестьянские восстания не дойдут до убийств, а — много-много — ограничатся правом возмездия, т. е. помещика и чиновника посекут, да и выгонят.
Областные общества представляют еще и ту выгоду, что их центр всюду, что они повсеместны, естественно связаны между собою и каждое дома.
Если бы правительство было умно или преданно России, оно бы уничтожило цензуру и позволило бы обществам быть явными, не преследуя, а поощряя их; тогда бы оно сохранило свой династический интерес, потому что могло бы договориться до общественного склада. Но оно этого не сделает и потому вызывает на борьбу и идет на свою гибель. Его воля, мы ему мешать не станем и не можем. Тем больше не можем, что оно «положением о крестьянах» определило время, в которое может совершиться его падение; оно обозначило его переходным положением, это — от издания манифеста два года, шесть лет, девять лет. На эти сроки, естественно, обратится внимание всякого общества и целого народа. Взявши среднюю пропорциональную, вероятность падает на шестой год.
Что касается до нас лично, мы готовы попрежнему служить за границей совершенно свободным голосом русского движения, пока это нужно, и всегда готовы вернуться в Россию — служить ей посильным трудом или сложить голову за ее освобождение.
ПРИМЕЧАНИЯ править
1 Опубликован в «Колоколе», л. 108, 1 октября 1861 г. Подпись «Н. Огарев». В том же году был включен в брошюру «Летучие листки», вышедшую в Гейдельберге (предисловие помечено 1 декабря 1861 г., брошюра вышла в начале 1862 г.). Печатается по тексту «Колокола».
Является ответом на статью «Ответ „Великоруссу“», напечатанную в предыдущем листе «Колокола» и подписанную «Ваш Один из многих». Автором статьи был Н. А. Серно-Соловьевич. Отвечая на первую прокламацию общества «Великорусе», перепечатанную редакцией «Колокола» в том же листе, Н. А. Серно-Соловьевич писал:
«Надо писать, писать много и понятно народу; заводить тайные типографии, распространять печатанное в народе и войске; обучать крестьян и солдат заводить братства в полках, сближать солдат с народом, войти в сношения с раскольниками, казаками, монахами, ввозить заграничные издания, привлечь к себе как можно больше военных, извлекать из коронной службы способных людей, давая им другие средства существования, завести торговые и промышленные заведения и готовить денежные и всякие средства» («Колокол», л. 107, стр. 897).
Публикуя статью Серно-Соловьевича, Огарев сделал к ней редакционное примечание, в котором оговорил, что отношению редакции «Колокола» к «Великоруссу» будет посвящена специальная статья. Ею и является "Ответ на «Ответ „Великоруссу“».
История выпуска летом и осенью 1861 г. трех прокламаций «Великорусса» и деятельности кружка под этим названием исследована недостаточно. К руководителям революционного кружка «Великорусе» принадлежали В. А. и Н. Н. Обручевы, В. Ф. Лугинин (впоследствии крупный химик, профессор Московского университета, основатель термо-химической лаборатории, носящей ныне его имя) и, весьма вероятно (если не формально, то фактически), Чернышевский.
2 О переговорах редакции «Колокола» с представителями поляков см. в «Былом и думах» А. И. Герцена (Гослитиздат, Л. 1955, ч. VII, глава LXVII, «М. Бакунин и польское дело»).
- ↑ Предисловие к сборнику стихотворений под заглавием: «Русская потаенная литература XIX столетия». Эта книга в печати и в скором времени поступит в продажу.
- ↑ Мы на этот раз не говорим о Сибири. Ее редкое население не поможет России людьми, разве капиталами; но Сибирь ни в каком случае не помешает русскому освобождению. В ней нет правительственного войска, и с освобождением России, она, естественно, становится свободною без всяких своих усилий. Поэтому она непременная, выгодная, но мало деятельная союзница.
- ↑ Пока это печаталось, мы получили 2-й No «Великорусса» — и не можем не сказать ему нашего горячего привета. Это подвиг, который не пропадет бесплодно. Мы перепечатаем этот No в следующем «Колоколе».