Н. А. Бердяев
правитьОтвет критикам
правитьОб «идеалистах» очень много писали. Полемика против «идеалистов» является почти единственной духовной пищей, которую некоторые журналы вот уже несколько лет преподносят своим читателям. Полемикой против «идеализма» некоторые начинающие писатели приобрели себе своеобразную известность. «Идеалисты» давали темы своим противникам, наталкивали их на такие вопросы, до которых самостоятельно они бы никогда не додумались, превратили их чуть ни в философов и эстетиков. И все это исключительно во имя искоренения ненавистного и вредного «идеалистического» направления. Марксизм, представленный в наших журналах, носит на себе явные следы упадка, направления отживающего и с криком хватающегося за соломинку. Такой соломинкой является и эмпириокритицизм, и социально-обезвреженное и опошленное ницшеанство, и все эти бессодержательные, чисто словесные гимны жизни. Было когда-то великое учение, могучее и славное, и мы находились под его гипнотической властью. То был классический марксизм и в нем трепетали творческие силы. Но марксизм, родившийся в особую, уже пройденную, историческую эпоху, состарился и одряхлел, он не может уже играть творческой роли в создании духовной культуры нашего времени. Эпигоны этого учения стараются залатать его ветхие одежды, но заплатки эти делают из материи совершенно не подходящей, совсем чуждой. Каковы бы ни были философские или научные качества эмпириокритицизма Авенариуса, одно несомненно: К марксизму он не имеет никакого отношения. Наши вырождающиеся марксисты схватились за модную философию, потому что без философии по нынешним временам обойтись нельзя, а старая философия марксизма разложилась окончательно. Столь же чужды духу марксизма новейшие натуралистические попытки растворить социальные краски в энергетической метафизике. Явилась также потребность приукрасить скучную и серую теорию опошленным ницшеанством и даже легким обезвреженным декадентством. Тут наши последние марксисты уже явно плетутся в хвосте духа времени и производят довольно комическое впечатление. Выжившие еще представители классического марксизма, вернее рыцари, окаменевшие в своей неподвижности, должны хмурить брови и с враждой и страхом смотреть на все эти новшества, Их голоса, к сожалению, не доходят до наших журналов к потому все эти quasi-марксистские органы так ничтожны, так бесцветны. Подобно паразитам они питаются соками «идеализма» и претворяют эти соки в легкую позитивистическую кашицу, которой пытаются нас уничтожить.
Должен оговориться, чтобы не вышло недоразумения. Практическое движение, связанное с марксизмом, имеет огромные задачи, оно очень жизненно и значение его я оцениваю очень высоко. Речь идет о теории марксизма, о значении марксизма в духовной культуре, в современных исканиях, в определении ценного содержания жизни. Тут и обнаруживается полнейшее бессилие и немощь, Мы любим жизнь, боготворим ее, жизнь высшее благо, высшая цель, высший критерий добра и зла, хором кричат все эти представители последних дней марксизма и стараются нарумянить и набелить старую разлагающуюся теорию. Как бесцветно и бескровно, умеренно и благоразумно все это по сравнению с красочной, сочной и дерзновенной хвалой радости жизни одного из самых интересных, даровитых и значительных писателей нашего времени — В. В. Розанова, Никто не посягает на практическую добродетель эмпириокритических и аморалистических марксистов, но поэзия жизни не их дело.
«Идеалисты» не отвечали своим «критикам», вызова не приняли. Напрасно критики суетились и волновались, стараясь вызвать нас на полемику. Тут не было со стороны «идеалистов» заговора, это был результат естественных и непосредственных чувств, на которых сошлись очень многие. Охоты не было возражать на все эти полемические упражнения, не вдохновляла «критика», скучно было даже читать все это, а не только отвечать. Но пора уже принципиально высказаться о полемике вообще и о наших полемических нравах в частности.
С давнего времени царят в нашей журнальной литературе очень жестокие полемические нравы. В этом взаимном поедании сказалась вся наша некультурность, тут было и полное неуважение к читателю и нарушение эстетической меры, столь характерное для нас пренебрежение изяществом. Облагородить наши литературные нравы, привить более аристократические манеры было бы немаловажной культурной задачей. Мы прекрасно понимаем, что грубость, нетерпимость и отсутствие настоящей внутренней свободы в нашей журналистике обусловлены особыми причинами; той напряженной атмосферой, в которой приходится жить русскому писателю. Существующий порядок вещей развивает болезненную подозрительность, одна цензура порождает другую, одно насилие порождает другое насилие, одна казенщина — другую казенщину. Ответственность за это духовное калечество русской интеллигенции падает на темные, давящие, властвующие силы русского общества. Но пора наконец отстоять духовную свободу, право творчества от посягательства всякого рода казенщины, всякого рода шаблонов, монополизирующих передовую мысль.
Какова психология полемики, какие душевные мотивы в ней преобладают, к каким инстинктам человеческой природы она обращается? Этот вопрос представляется мне интересным и достойным рассмотрения.
В сущности, психология полемики безнравственна и апеллирует она к низшим, а не высшим сторонам человеческой природы. Прислушайтесь к полемике в литературе или в устных спорах. Всегда поражает, до чего забываются те вопросы, о которых полемика ведется, до чего мало выясняется истина, до чего полемизирующие находятся в рабском подчинении у какой-то третьей, инородной силы, у публики, привлечь сердца которой хочет каждая из сторон. Мы страшные жертвы приносим во имя наших слушателей и читателей, и уловление сердец малых сих давно уже заслонило от нас уловление истины и правды. В полемике всегда есть что-то демагогическое, всегда она обращается к тем или другим инстинктам массы и всегда за ней скрывается психология рабства у толпы. Цель полемики склонять на свою сторону аудиторию, вызвать свистки и рукоплескания, и шум этот редко бывает торжеством истины. Кто побеждает в полемике? О, эта победа покупается не глубиной мысли, не силой аргументации, не внутренней правдой вашей! Тем и безнравственна полемика, что по самому существу своему она призывает в судьи, решающие судьбу истины — хоры, элемент случайный, посторонний, мало, а часто и ничего не понимающий. Наша обычная журнальная полемика всегда играет на каких-нибудь струнах читательской души и жадно ждет одобрения своего читателя, но все это есть сплошное неуважение к читателю. Для настоящего, дорогого для нас читателя должны быть неинтересны все эти бесконечные, бесплодные и мелочные пререкания г. А. и г. В., все эти личные счеты, заподозривания и уличения, вся эта полемическая пыль, под которой хоронятся интересы истины и забываются требующие разъяснения вопросы. И если мы хотим настоящим образом уважать и себя, и читателей, то должны презирать полемику и полемических критиков, наших, должны отвечать на недоумения читателей, разъяснять вопросы по существу и игнорировать все полемические выходки против нас, словом на личную полемику отвечать безличным критическим разъяснением читателям, что делается с важными и значительными вопросами в полемической свалке.
Уже несколько лет ведется полемика против идеализма вообще и против пишущего эти строки в частности и вся эта критика поражает своей убогостью, она просто неинтересна, просто не вдохновляет к ответу, а нередко бывала невежественна и недобросовестна. Против философских и религиозных исканий люди ничего не понимающие в философии и не болеющие религиозной проблемой делали какие-то совершенно неуместные политические возражения. Это применение политических критериев к интимнейшим запросам человеческого духа с одной стороны, а с другой — оценка политического credo по критериям совершенно не политическим есть несомненный показатель некультурности, низкого уровня как политического, так и умственного развития. Пусть наши полемизирующие и критикующие журналисты научатся делать философские возражения на философские утверждения, пусть признают за человеческой личностью право на полноту духовных переживаний, тогда можно и должно будет с ними разговаривать на культурном языке. А пока все-таки постараемся формулировать, какие главные недоумения могла вызвать у читателей полемика против «идеализма».
Должен оговориться, что возражать я буду главным образом за себя. «Идеализм» чрезвычайно неопределенная общая скобка, это — духовное брожение, которое заключает в себе очень разнообразные оттенки, и чревато оно самыми глубокими противоположностями.
«Идеализм» подозревали или прямо обвиняли в реакционности, в двойной реакционности, с научно-просветительной и социально-политической точки зрения. Около этих двух пунктов — отношения «идеализма» к науке и отношения его к свободе — я и сосредоточу свой ответ. Нужны ли с нашей религиозно-философ- ской точки зрения научное просвещение и освободительный прогресс? Вот что возбуждает, по-видимому, большие сомнения, а к науке и политике наша интеллигенция относится с религиозным благоговением.
По первому пункту мы не будем долго разговаривать, это очень элементарный, простой и почти что скучный вопрос. Никто никогда и не думал посягать на науку. «Идеалисты» всегда резко отграничивают область научного знания от философии и религии и некоторые из них может быть даже слишком позитивисты в науке. Могущество и значение науки совершенно неопровержимы, ее нужность доказывается каждым шагом нашей жизни. И мы ограничиваем компетенцию науки только тогда, когда она вмешивается не в свое дело, когда пытается решать вопросы философские и религиозные. Но также бы отрицательно мы отнеслись к философскому или религиозному решению вопросов научных. Другой вопрос, какую мы роль приписываем науке, научному просвещению в человеческой культуре, в ходе всемирной истории. Тут мы прямо должны сказать, что науке отводим роль подчиненную, служебную, что нам глубоко чужда и до последней степени противна точка зрения рационалистического просвещения. Мы объявляем непримиримую борьбу рационалистической культуре, искажающей духовную природу человека, этому quasi научному самодовольству, этому ограниченному и тупому отрицанию всего иррационального и сверхразумного. Более остроумные и глубокомысленные критики могли бы найти очень твердую принципиальную почву для полемики против нас, но не заслуживает даже серьезного возражения то элементарное недоразумение, что будто бы мы отрицаем науку, что мы представители реакции против науки. Да — реакции, но не против науки, а против рационализма, против посягательств позитивизма на полноту и цельность человеческой природы. Как-то даже неловко в тысячный раз повторять, что наука не может построить мировоззрения, не может быть религией, не может быть творцом ценностей и руководителем жизни, что вне научно-рационального познания нашего малого разума есть еще бесконечность, которую не хотят и не могут видеть позитивисты и вообще все рационалисты, что наконец от такого ограничения компетенции сама наука может только выиграть. Я готов приветствовать теорию научного знания Маха, поскольку она очищает науку от всяких метафизических притязаний и делает ее более скромной, более научной. Это нисколько не обязывает меня соглашаться с ограниченной философией Маха, скорее даже наоборот. Чем научнее, позитивнее будет наука, тем более философской, метафизической будет философия и более религиозной будет религия. Научные же аргументы против философии и религии логически недопустимы, это не только ошибка рационалистического сознания, но и показатель очень низкой умственной культуры. Все это можно резюмировать: науку мы чтим не меньше, чем наши критики, нуждаемся в ней и сознаем ее власть на каждом шагу, но мы враги рационалистического просвещения и полагаем наш пафос в тех сторонах человеческого духа, которые находятся вне контроля науки, вне чисто логической проверки. А теперь перехожу к другому, гораздо более важному вопросу.
Одно недоумение, связанное с «идеализмом» заслуживает самого внимательного рассмотрения. Тут мы имели бы дело с наиболее отталкивающим от нас аргументом и самым опасным, если бы он не был сплошным недоразумением. Я имею в виду обычное и распространенное мнение, что «идеализм» признает свободу внутреннюю, метафизическую и не в состоянии перейти к свободе внешней, социальной, что он отворачивается от земли, от борьбы, которая с такими кровавыми усилиями ведется во имя лучшего земного будущего, словом, что «идеализм» становится спиной к освободительному социальному прогрессу.
Наши критики очень произвольно и до высочайшей степени некритично оперируют с понятиями «свободы», «личности», «прогресса» и т. п- Только потому им так легко победоносно возражать нам, что они не хртят и не могут дать себе философский отчет в собственных мыслях и выражениях и обращаются к довольно вульгарным чувствам своей аудитории. Со всех сторон я слышу то негодующие, то насмешливые голоса, которые отнимают от нас право требовать внешней свободы, жаждать ее. По вашему-де и без того всем хорошо, каждый человек внутренне свободен и никакое насилие не может унизить его возвышенного духа. Тем самым у «идеализма» отнимается право признавать смысл всемирной истории, в то время как возник он более всего из потребности этот смысл признать, увидеть его. И мы прежде всего видим этот смысл в освобождении, в самоосвобождении и освобождении мира. В основу религиозно-философского учения я бы положил идею свободы и неразрывно с ней связанную идею личности и только тогда может быть санкционирована и осмысленна борьба за освобождающий социальный прогресс. Что такое личность, что такое свобода? Наши пози- тивистические критики знают, что свобода вещь прекрасная и манящая, что за личность нужно бороться, еще больше знают они, что свободы у нас нет, а личность угнетена и задавлена. Все это хорошие чувства, но позитивизм всех видов и оттенков бессилен обосновать идеи личности и свободы и привести к философии освобождения, к освободительному миропониманию и настроению. Личность и свобода должны быть не только целью и результатом борьбы, но и субъектом борьбы, вот над чем недостаточно думают позитивисты. Личность не может быть продуктом безличного — природы, социальной среды, исторического процесса; свобода не может быть продуктом необходимости, — естественного развития, не может она быть приказана и заказана. Всемирно-исторический процесс только потому и может быть освободительным, что в самой природе мира заложена творческая свобода, начало противоборствующее связанности и гнетущей необходимости. Личность может восстать против вне ее лежащего, давящего, только во имя собственной внутренней природы своей, только в качестве внутренно свободного существа, обладающего творческой энергией. Иначе что восставало бы, кто боролся бы? Человеческая личность, этот метафизический дух, внутренно свободный, может быть связана, порабощена и угнетена; она обладает абсолютной ценностью, но достоинство ее может быть поругано. Но бороться с гнетом и порабощением может только свободное существо, а не кусок материи, не случайная капля в океане природной необходимости. Этого никак не хотят понять. У свободолюбивых позитивистов выходит очень странная дилемма: бороться за свободу может и хочет только несвободное по своей природе существо, только случайный обрывок естественной и социальной среды, свободное же по своей природе существо, конкретный дух, личность, примиряется с рабством, гнетом и бесправием. И еще: те, что видят смысл мирового и исторического процесса в освобождении, должны отрицать смысл борьбы за свободу, те же, что отрицают всякий смысл за мировым и историческим развитием, видят в нем лишь необходимый процесс природы, должны признавать смысл борьбы за свободу. Тут мы встречаемся с каким-то ужасным недоразумением. Это недоразумение можно еще кратко выразить так: свободному нечего стремится к свободе, добиваться свободы может только несвободный.
Суждение это может показаться логичным, если не вникнуть в содержание употребляемых здесь понятий. Для нас свобода есть творческая сила индивидуальной духовной субстанции, это созидание изнутри, из глубин человеческой природы, властное самоопределение личности. Понятие личности, человеческой индивидуальности немыслимо без свободы, как внутреннего определения ее природы. Творческие акты личности свободны, но она связана творческими актами других личностей и своей принадлежностью к мировому целому, поэтому личность сталкивается на каждом шагу с «необходимостью», принимающей формы угнетения и порабощения[1]. Поэтому внутреннюю духовную свободу человеческой личности можно и должно противополагать навязанной необходимости, гнету, порабощению, т. е. внешней несвободе. Отвоевывая для себя и для других свободу, внутренно свободная личность осуществляет свое предназначение в мире, кладет на него свою творческую печать, защищает свое право определяться только своей свободой, своей внутренней творческой мощью, которая сталкивается со связанным и навязанным миром. А тот несвободный предмет, который позитивисты называют человеком, не может себя ничему противополагать, никакому внешнему гнету, никакой несвободе, он никакого творческого и противоборствующего начала не в состоянии внести в этот связанный, рабский мир. Только свободный, существо духовное, корни которого лежат в бездонной глубине бытия, может стремиться к окончательной свободе, в состоянии бороться за нее, несвободный же кусок природы пребывал бы в рабстве до скончания веков.
Нет, гг. позитивные критики, свободы и личности мы вам не уступим, это наша монополия, а не ваша.
Да и не к лицу позитивистам слишком много говорить о свободе, им больше подобало бы говорить об общем благе, об устроении жизни, о неизбежном наступлении новых социальных форм и т. п. Пора нам окончательно раскрыть свои карты и выяснить настоящие наши разногласия, которые очень существенны не только в философском, но и в социальном отношении, в понимании смысла и цели мировой истории.
Есть два пути, один — путь человеколюбия, который желает осчастливить людей, устроить и успокоить их, выстроить для ближних удобное здание, в котором они забудут о своей иррациональной и трагической свободе, откажутся от своих прав на абсолютную, сверхмировую истину. Это путь Великого Инквизитора, он ведет к муравейнику, в котором не будет ни свободы, ни личности. Другой — путь боголюбия, который желает освободить людей, ставит истину и ценности сверхчеловеческие выше благополучия и устроения жизни. Это путь Того, Кто пришел со словами беспредельной свободы и был напоминанием, что Бог, свобода и истина выше блага и спокойствия людей. И нужно выбрать человеколюбивый путь благополучия или боголюбимый путь свободы. И противоположность этих двух путей должно обострить до последней степени. Тогда может быть открытая и честная борьба, борьба двух противоположных начал всемирной истории, трансцендентного начала свободы и имманентного начала довольства, Бога и «князя мира сего». Эту глубокую противоположность очень трудно приурочить к общественным делам наших дней, но, если уж пробовать это сделать, то «свобода», «личность», понимание смысла всемирной истории окажутся на нашей стороне, а не на стороне маленьких величин инквизиторов, мы окажемся более сознательными борцами за свободу, освобождение окажется более соответствующим нашему религиозно-философскому учению.
Положение «идеализма» в ту историческую минуту, которую переживает сейчас Россия, очень трудное и ответственное. Мы видим глубокую духовную подпочву того общественного брожения, которое охватывало русское общество во всех его слоях, и очень остро сознаем, что речь идет о самом существовании великого народа, о том, пойдем ли мы по пути творчества и следовательно свободы или по пути отрицания, угашения духа и рабства. Организация всех созидательных, освобождающих общественных сил без различия их окончательного религиозно-философского миропонимания и даже их социальных интересов является лозунгом времени. Мы призываем к действию организованные общественные силы во имя далекого, для слишком многих непонятного царства свободы. Трудность же и ответственность положения я вижу в том, что мы не можем и не должны поступиться целью во имя средств, поступаться правом на всю полноту наших духовных переживаний и стремлений, не можем и не захотим ничего заимствовать от теории и практики Великого Инквизитора, который одной рукой открывал двери к человеческому счастью, а другой навеки закрывал двери к свободе. Нам нужна свобода относительная, внешняя, общественная для свободы абсолютной, внутренней, мистической. Нам нужны общественные гарантии неотъемлемых прав личности не для благополучного устроения жизни, а для раскрытия религиозной правды, которую теперь нам мешают раскрывать с двух противоположных сторон. Близок час, когда потеряют наконец всякий смысл и значение политические возражения на религиозно-философские искания и утверждения, когда раскроется наконец вся постыдная убогость этих возражений. То будет час общественного обновления нашей родины, ее освобождения. Мы должны быть готовы к этому историческому перелому не только как общественные существа, но и как посланные из иного мира, И не должны уступать своей первородной свободы ни власть имущим, ни власть завоевывающим.
А теперь перехожу к делам «мира сего». Нужно ответить еще на одно обвинение, далекое от конечных философских вопросов, но, может быть, самое важное из всех. Обвинение «идеалистов» в реакционности, кажется, теперь уже снимается, люди осмысленные не сомневаются в нашем практическом «либерализме» (в широком смысле этого слова), но остается в силе другое обвинение, именно обвинение в «либерализме» (в более тесном смысле), в предательстве трудящихся классов, которые всегда были в центре нашего внимания, словом в социальной буржуазности.
Инсинуации ограниченных сторонников и любителей теории классовой психологии нас мало трогают, но мы должны очень энергично возражать на недоумения и недоразумения, которые очень легко могут в этой области возникнуть. В статье о Михайловском и Чичерине я старался установить свой взгляд на отношение между либерализмом и социализмом. Теперь постараюсь это детализировать. Принципиально пишущий эти строки в социальных перспективах своих не расходится с теми, которые мнят себя противниками нашими, но этим еще не определяется наше реальное отношение к существующей в России группировки общественных направлений.
То общественное направление, которое в последние годы присвоило себе монополию защиты интересов трудящихся масс, впало в довольно скверный род утопизма и проявило большую политическую близорукость. Когда-то народничество верило, что Россия может перескочить через капиталистическую эпоху, не умело ценить огромного значения прав личности и боялось свободы, потому что она будто бы отдает народ во власть буржуазии. Это было и утопично и реакционно, как в социальном так и в политическом отношении. Марксизм страстно выступил против этого утопического реакционерства. Так называемый «экономизм» представлял уклон в сторону исключительного экономического реализма и соответствовал слабому еще правосознанию. Но замечательнее всего, что именно у тех, которые поставили своею целью бороться с «экономизмом», происходит очень оригинальный процесс народнического перерождения марксизма. Они тоже хотят через что-то перескочить, тоже недооценивают самостоятельного значения правовых гарантий, из их перспективы исчезает ближайший этап нашего исторического развития. Тут мы имеем дело с несомненным возрождением утопизма и даже своеобразного реакционерства на радикальной почве, так как трудящиеся массы постоянно противопоставляются тем правовым требованиям, которые составляют историческую общенациональную задачу времени. Даже с строго марксистской классовой точки зрения можно признать, что бывают исторические моменты, когда самые различные социальные группы выполняют одну общую задачу и идут дальше своих классовых интересов. И нас вдохновляет сейчас не определенный, общественный и государственный строй, исторически ограниченный и в действительности буржуазный, а неотъемлемые права личности, составляющие абсолютные, сверхклассовые и сверхисторические блага.
И мы горячо отстаиваем единство нашего освободительного общественного движения, думаем, что самые глубокие социальные борозды не могут разрушить этого единства перед общей задачей. Не думаю, чтобы этому объективному единству могло соответствовать единство субъективное, нет, это было бы утопическою мечтою, но сознательное историческое сотрудничество, во всяком случае, возможно и оно должно быть, так как жизнь сильнее доктрин.
Это одна сторона вопроса, которая и вызывает разговоры о нашем «предательстве». Но есть и другая сторона. Мы ни на одну секунду не забываем, что «предательство» действительно может быть и им чреваты прогрессивные сейчас общественные силы. Сегодняшние наши союзники завтра будут нашими врагами. Мы знаем, на чью сторону должны стать, и не изменили тем заветам, которых держались в эпоху нашего марксизма.
Каковы же задачи интеллигенции? Интеллигенция должна поддерживать сейчас идеальное единство освободительных стремлений. Русский интеллигент по природе своей прежде всего свободолюбец и в своих стремлениях он опирался то на крестьянство, то на стихийную силу, то на рабочих, то на земство. Но природу свою он до сих пор еще не достаточно сознал и потому не имеет он еще настоящего вкуса к правам. У самого передового марксиста вы можете встретить переживание рабских чувств, боязнь обнаружить свою жажду свободы. Пора уже бросить это рабье трепетанье перед доктриною и в правосознании своем обнаружить свою истинную человеческую природу.
Может ли быть тут речь об измене трудящимся? Только те это могут думать, которые не признают правовой порядок великим выигрышем для всех общественных групп. В программе своей мы решительно берем под свою защиту реальные интересы трудящихся масс, мы ничем не отличаемся в конкретных своих пожеланиях от тех, которые нас подозревают в измене. На почве экономической ясно обнаружена противоположность интересов и для нас не может быть сомнений, на чьей стороне справедливость, с кем должно соединить свою социальную судьбу, но на почве правовой положение совершенно иное, тут мы имеем дело с интересом общенациональным.
Нужно помнить, что в группировке наших общественных направлений много временного, связанного с исторической минутой. Мы прекрасно понимаем, что может быть скоро настанет время, когда эта группировка будет иною, но историческая минута обязывает нас поддерживать известного рода комбинацию общественных сил. Наша очередная историческая задача будет решена только совокупностью всех общественных течений и было бы полной потерею исторической перспективы возложить все надежды лишь на одну общественную силу.
Этим нисколько не отрицаются относительные права классовой политики. Смысл великого движения представляется для нас в совершенно ином свете, но об этом я уже говорил в первой части своей статьи.
- ↑ Это связано с целой метафизической системой.