Вы ожидали, милостивый государь, отъ Рецензента критики подробной — ожиданіе ваше не могло быть исполнено: онъ не хотѣлъ писать ничего, кромѣ нѣсколькихъ замѣчаній на замѣчанія неизвѣстнаго писателя Электры. Потрудитесь заглянуть въ его критику; на страницѣ 207 сказано: «неизвѣстный издатель, (Электры) конечно заслуживаетъ вашу благодарность; отъ самаго сочинителя мы никогда не узнали бы, что его Электра есть п_е_р_в_а_я совершенно Греческая трагедія, появившаяся на Pocciйскомь ѳеатрѣ, что онъ неоспоримо болѣе всѣхъ почувствовалъ красоты Греческаго стихотворца, что въ разсужденіи расположенія, по справедливости, должно назвать Россійскую Электру превосходною, и что никто прежде г. Грузинцова не умѣлъ обогатить лица Клитемнестры, женщины толико преступной, столь благородными чувствами. Такой языкѣ, несвойственной скромности Автора, приличенъ нѣжности его друга; но дружба, и самая нѣжная, никогда не избавляетъ насъ отъ безпристрастія и справедливости. Посмотримъ же, можетъ ли нѣжный другѣ Александра Николаевича Грузинцова быть названъ и справедливымъ и безпристрастнымъ!» — Такое вступленіе не даетъ ли уже понятія о самомъ содержаніи критики; замѣчанія на мнѣнія издателя трагедіи не могутъ и не должны быть полною критикою самой трагедіи. Издателю угодно было сказать намъ, что Александръ Николаевичъ первый обогатилъ Русской театръ, совершенно Греческою трагедіею? Рецензентъ донесъ ему, что онъ позабылъ о трагедіи господина Озерова: Эдипъ въ Аѳинахъ? которая безъ всякаго сравненія лучше Электры. Издатель говоритъ, что А. Н. неоспоримо болѣе всѣхъ почувствовалъ красоты Греческаго стихотворенія; Рецензентъ представилъ г. Издателю, что A. H. почувствовалъ красоты Софокла, не подражавъ имъ, и подражалъ красотамъ Вольтера, не почувствовавъ ихъ: мнѣніе ето доказалъ онъ однимъ только примѣромъ, не болѣе; но могъ бы доказать его весьма многимъ, когда бы имѣлъ и досугъ и охоту. Наконецъ Издатель, по дружбѣ своей къ трагику, говоритъ, что онъ первый обогатилъ Клитемнестру благородными чувствами; Рецензентъ, въ опроверженіе его, сказалъ, что такія истины можно проповѣдывать только между Камчадалами, которые въ своихъ юртахъ не читаютъ Французскихъ трагедій; что первый Вольтеръ представилъ намъ преступницу Клитемнестру съ чувствами высокими; и что A. H. только первый взялъ на себя трудъ нѣсколько изуродовать етотъ превосходный характеръ, заставивъ говоритъ Клитемнестру въ нѣкоторыхъ мѣстахъ безсмыслицу. И ето мнѣніе доказалъ онъ также однимъ только примѣромъ, оставивъ читателю самому искать другихъ дополнительныхъ доказательствъ. Достигнувъ въ цѣли своей, что оставалось дѣлать Рецензенту? Проститься съ Электрою, положить перо, и замолчать! Онѣ то и сдѣлалъ.
Но г. М. С., непонявши, какое намѣреніе имѣлъ Рецензентъ, утверждаетъ: «что Критикъ долженъ былъ прежде всего разсмотрѣть весь планъ піесы, ходъ, расположеніе и связь явленій, разнообразіе въ противоположностяхъ свойствъ дѣйствующихъ лицъ, и наипаче главныхъ, ихъ страсти, намѣренія, разговоръ, дѣйствіе, развязку и потомъ слогъ.» — Конечно, онъ былъ бы непремѣнно обязанъ ето исполнить, когда бы напередъ узналъ, что г. М. С. етаго требуетъ; но и тогда онъ покорнѣйше попросилъ бы, чтобы г. M. C. изъяснилъ свое требованіе языкомъ понятнымъ, или по крайней мѣрѣ потрудился растолковать ему, что значитъ етотъ логогрифъ; разнообразіе въ противоположностяхъ свойствъ дѣйствующихъ лицъ?
,,Но все сіе опущено, продолжаетъ г. М. С. — и доказываетъ первое: что г. Критикъ имѣетъ весьма недостаточное познаніе драматическаго искусства; Второе: что онъ очень мало или совсѣмъ не читалъ Греческихъ оригиналовъ и незнакомъ съ обычаями древнихъ; третіе: что онъ забылъ силу трагедіи, которая имѣетъ цѣлію трогать сердца зрителей, извлекать слезы и производить въ нихъ ужасъ". Мы выписали: все ето единственно для того, чтобы утѣшить читателя рѣдкимъ образцомъ логическаго доказательства. Какъ, милостивый государь! изъ того, что Рецензентъ сдѣлалъ нѣсколько замѣчаній на замѣчанія издателя Электры, въ которыхъ не говоритъ ни о ходѣ трагедіи, ни о слогѣ, ни о разнообразіи въ противоположностяхъ свойствъ дѣйствующихъ лицъ, и пр. и пр. вы заключаете, что онъ не читалъ ни Софокла, ни Еврипида; что онъ забылъ о какой-то силѣ трагедіи, имѣющей цѣлію трогать сердца зрителей, извлекать слезы и производить въ нихъ (въ слезахъ или въ зрителяхъ? объяснитесь) ужасъ? Странное заключеніе! мы не думаемъ вступаться за ученость Рецензента; но онѣ могъ бы замѣтить намъ, господинѣ М. С., что вы изъ всего сказаннаго вами выше съ такою же основательностію могли заключить, что онъ не читалъ Алькорана, забылъ таблицу умноженія и никогда не учился фортификаціи. Подражая вамъ (см. стр. 33.), имѣлъ бы онъ право здѣсь воскликнуть: не знаю, можетъ ли кто другой, кромѣ г-на М. С. такъ дурно разсуждать! Но такое восклицаніе была бы неизвинительная грубость; онъ долженъ сказать просто, съ надлежащею недовѣрчивостію къ собственному мнѣнію: найдутся люди, которые и хуже господина М. С. разсуждать умѣютъ!
«Г. Ж. — продолжаетъ г. М. С. — выписавши нѣкоторыя мѣста изъ прозы Издателя, начинаетъ: такъ говоритъ Издатель новой трагедіи: Электра и Орестъ. При самомъ началѣ г. Ж. уже сдѣлалъ грамматическую ошибку; должно было сказать: издатель трагедіи Электры и Ореста.» Когда бы господинъ M. C. разсудилъ сдѣлать такое прекрасное грамматическое замѣчаніе въ присутствіи нѣсколькихъ добрыхъ Японцевъ; тогда безъ сомнѣнія слушатели его воскликнули бы всѣ въ одинъ голосъ: надобно признаться, что етотъ господинъ М. С., очень хорошо знаетъ русскую грамматику! Но для чего же позволяетъ онъ себѣ говорить такія вещи въ Россіи, говорить и даже печатать?
«Ему (Рецензенту) весьма хотѣлось (въ самомъ дѣлѣ хотѣлось, и право не для личныхъ выгодъ, a для несчастной Злектры), чтобы г. Грузинцовъ непремѣнно вывелъ Ореста и ІІилада, во II дѣйствіи, какъ у Вольтера, говоря, что въ Русской Электрѣ двѣ начальныя сцены не на мѣстѣ… Но всякое начало, которое влечетъ за собою послѣдствія, есть начало на своемъ мѣстѣ?» — Надобно думать, что господину М. С. угодно говорить о такомъ началѣ, которымъ что нибудь начинается и послѣ котораго что нибудь слѣдуетъ! Здѣсь очень къ стати представить ему одно мѣсто изъ Гораціева посланія къ Пизонамъ объ искусствѣ стихотворномъ. «Знаменитые Пизоны, говоритъ Горацій въ самомъ началѣ своего посланія, могли ли бы вы удержаться отъ смѣху, когда бы увидѣли на картинѣ человѣческую голову, приставленную къ лошадиной шеѣ и въ туловищу, безобразно составленному изъ членовъ, покрытыхъ перьями, или прекрасную женщину съ рыбьимъ хвостомъ?» — Очень могло бы случиться, что какой нибудь благонамѣренный критикъ сказалъ бы творцу етой картины (еслибы она существовала): милостивый государь, ваша лошадиная голова не на мѣстѣ! и что защитникъ етаго живописца отвѣчалъ бы критику: вы ошибаетесь; всякая голова, послѣ которой слѣдуетъ шея, есть голова на своемъ мѣстѣ. Скажите, каково показалось бы вамъ разсужденіе етаго защитника? — Господинѣ М. С. ссылаясь на Софокла, говоритъ: «Онъ (Рецензентъ) вѣрно забылъ, или не знаетъ, что Электра Софоклова начинается тѣмъ же, чѣмъ Электра г. Грузинцева… слѣдовательно г. Грузинцевъ, выведя Ореста и Пилада, подражалъ не второму дѣйствію Вольтеровой Трагедій, но Софоклу, и проч.» — Изъ етаго великолѣпнаго слѣдовалтельно совсѣмъ ничего не слѣдуетъ. Александръ Николаевичь точно перевелъ первыя двѣ сцены свои Вольтера — чтобы увѣриться въ етомъ, стоитъ только сличить Русскую Электру съ Французскимъ Орестомъ — перевелъ, потомъ, въ подражаніе Софоклу, поставилъ ихъ въ началѣ; a друзья его, удивленные такимъ чрезвычайнымъ усиліемъ генія, важно проповѣдуютъ намъ: забудьте, что есть на свѣтѣ Вольтеровѣ Орестъ, и вѣрьте, что A. Н. подражалъ одному Софоклу, Греку Софоклу, и подражая, усовершенствовалъ его; и одинъ изъ сихъ вдохновенныхъ Миссіонеровъ восклицаетъ: «Нѣтъ ничего приличнѣе такого начала.» Но Рецензентъ, не думая утверждать, что такое начало совсѣмъ не прилично, просто замѣтилъ, что двѣ первыя сцены Русской Электры, взятыя изъ Вольтера, не на мѣстѣ. Если бы А. Н. написалъ Электру по собственному плану, не подражая никому, какъ на примѣръ Альфіери и Кребильонъ, тогда и Рецензентъ, сравнивъ его на примѣръ съ Вольтеромъ, могъ бы заключить въ двухъ словахъ: Русская Электра вообще, то есть въ цѣломъ, или хуже, или лучше Вольтерова Ореста. Но онъ не позволилъ бы себѣ сказать: такая-то сцена Русской Электры, поставленная въ началѣ, совсѣмъ не на мѣстѣ, ибо у Вольтера есть сходная съ нею въ срединѣ. Такого сравненія не имѣлъ бы онъ права дѣлать между трагедіями, написанными: по разнымъ планамъ. Но A. H. вообще заимствовалъ свое расположеніе изъ Вольтера, онъ переводилъ изъ него цѣлыя сцены, и переводя ихъ, перестанавливалъ, слѣдовательно Рецензентъ, имѣя передъ глазами и оригиналъ и переводъ, очень могъ судить, выигралиль оригинальныя сцены отъ той революціи, которую произвелъ между ими разрушительный геній подражателя, На примѣръ, онъ замѣтилъ въ Вольтеровомъ Орестѣ двѣ прекрасныя сцены, производящія великое дѣйствіе въ началъ II акта; потомъ, открывъ Русскую Электру, нашелъ и въ ней тѣ же двѣ сцены, но только въ самомъ началѣ, гдѣ онѣ гораздо слабѣйшее дѣйствіе производятъ; не имѣетъ ли онъ права сказать: етѣ двѣ сцены не на мѣстѣ, ибо ихъ настоящее мѣсто въ началѣ втораго акта. Но господинъ M. С. восклицаетъ съ важностію: Софоклъ! Софоклъ! мы подражали Софоклу! Александръ Николаевичъ наполненъ Греками! Вѣрить или нѣтъ? Будемъ осторожны! Возьмемъ за образецъ ученыхъ антикваріевъ, для которыхъ нерѣдко старинная медаль, вырытая изъ земли, объясняетъ темное мѣсто въ лѣтописи, или служитъ къ уничтоженію нѣкоторыхъ бредней лѣтописца. Два предложенія! Первое: по увѣренію Издателя и защитника Русской Электры, по нѣсколькимъ Греческимъ стихамъ, выписаннымъ изъ Софокла въ примѣчаніяхъ къ Электрѣ и еще по одному Латинскому, взятому изъ Виргилія стиху, слѣдовало бы заключить, что А. Н. знаетъ и Греческій и Латинскій языки. Второе: и защитникъ и неизвѣстный издатель Электры утверждаютъ, что А. Н. подражалъ одному Софоклу и полонъ его духомъ. — Но мы находимъ въ Русской Электрѣ слѣдующіе стихи:
Мы жертвы принести обязаны Богамъ,
Которы насъ спасли на морѣ Эпидора.
Дѣйств, I. Явл. II.
Во Эпидорѣ палъ, пронзенный сей рукой!
Дѣйств. III. Явл. IV.
A стихъ
Aut Agamemnonius, scenis agitatus Orestes.
переведенъ такъ:
Воскресъ Атридъ и мститъ, за смерть свою Орестомъ.
Мы предлагаемъ сіи драгоцѣнныя, отрытыя нами медали на разсмотрѣніе знающимъ Греческій и Латинскій языки антикваріямъ; мы слышимъ отвѣтъ ихъ: Эпидора нѣтъ ни на Греческомъ, ни на Латинскомъ языкѣ, a есть одинъ Эпидавръ; Эпидоръ есть переводъ Французскаго Еріdaure; a стихъ: aut Agaemnonius и пр. значитъ: не воскресъ Атридъ и мститъ за смерть свою Орестомъ, a просто: или Агамемноновъ на сценѣ мучимый Орестъ! Важное открытіе! А. Н. не знаетъ произношенія Греческихъ словъ; A. H. переводя съ Латинскаго, не понимаетъ оригинала — слѣдовательно, одного изъ сихъ двухъ языковъ, то есть Латинскаго, онъ совсѣмъ не знаетъ, a другой, то есть Греческій, знаетъ весьма плохо, если только знаетъ; слѣдовательно A. H. не могъ по черпать красоты Греческаго трагика изъ самаго ихъ источника. Но онъ могъ подражать Софоклу, читая его въ переводѣ. Раскрываемъ Французской переводъ Софокла, беремъ въ руки Вольтерова Ореста и Русскую Электру: въ послѣдней на каждой страницѣ попадаются намъ сцены, взятыя изъ Вольтера, и почти нѣтъ ничего, напоминающаго о Софоклѣ; слѣдовательно образцемъ былъ не Софоклъ, a Вольтеръ; слѣдовательно — общее заключеніе — А. Н. не знаетъ по Латински, худо знаетъ по Гречески, и подражалъ не Греческому трагику, но Французскому — что надлежало доказать. Теперь вопросъ: для чего и неизвѣстный Издатель Электры и господинъ M. С. хотятъ непремѣнно увѣрить насъ, что A. H. заимствовалъ трагедію свою у Софокла, a не у Вольтера? Не уже ли думаютъ они, что Греческій хитонъ будетъ A. H. болѣе къ лицу нежели Французскій кафтанъ? И прихоть сія: выставлять себя за знатока въ Греческой поезіи, тогда какъ и азбуку Греческую не совсѣмъ еще вытвердилъ, не должна ли казаться намъ нѣсколько забавною?
Далѣе, господинъ М. С. думаетъ, что Рецензенту показалось страннымъ, почему Клитемнестра, увидя Ореста и Пилада, спрашиваетъ y Форбаса: кто они? Онъ ошибается; въ етомъ вопросѣ Рецензеитъ не нашелъ ничего страннаго; любопытство не порокъ, особенно въ женщинѣ; Клитемнестра могла бы много кое о чемъ спросить y Форбаса, на примѣръ: Здоровы ли вы, господинѣ Форбасъ? Нѣтъ ли какихъ новостей въ Аргосѣ? Что говорятъ наши боги? и проч. Рецензентъ говорилъ не о вопросѣ, но о томъ дѣйствіи, какое производитъ етотъ вопросъ въ трагедіи, гдѣ все должно производить свое дѣйствіе. Онѣ просто замѣтилъ, что Александръ Николаевичь, подражая Вольтеру, разсудилъ замѣнить его прекрасную сцену своею очень дурною. И надобно признаться, что въ етомъ случаѣ погрѣшилъ онъ уже не отъ Софокла.
«Почему хочетъ Критикъ, чтобы приходъ Клитемнестры произвелъ ужасъ? Она приходитъ къ Электрѣ, которая столько лѣтъ была въ заключеніи?» — Позвольте спросить, милостивый государь, читали ль вы ту трагедію, за которую такъ горячо вступаетесь? Если не читали то потрудитесь въ нее заглянуть и пробѣжать всю III сцену перваго дѣйствія. — Она не длинна, слѣдовательно и неуспѣетъ вамъ наскучить! вы узнаете; что Клитемнестра приходитъ не къ Электрѣ, a точно къ Форбасу, и приходитъ единственно за тѣмъ, дабы сказать ему въ плохихъ стихахъ, что ей наскучило уже быть преступницею, и весьма хотѣлось бы помириться поскорѣе съ богами. «Если бы она (Клитемнестра) угрожала въ несчастіи Электрѣ, какъ хочетѣ Г Ж., то бы она сдѣлалась не только несносною, но чудовищемъ?» Но господинъ Ж. етаго нигдѣ не хочетъ, милостивой государь — вы не читали его критики; онѣ требуетъ отъ Русской Клитемнестры одного только обыкновеннаго смысла и большаго сходства съ Клтемнестрою Вольтеровою, которую она столь беззаконно представить въ каррикатурѣ старается. Какой-то древній философъ, Конфуцій, если не ошибаюсь, говоритъ: не хвали той трагедіи, которой не читалъ, и прочитай повнимательнѣе ту критику, на которую сбираешься писать возраженіе. Государь мой, вы не читали, конечно етаго древняго философа.
Слѣдующее замѣчаніе господина M. C есть не послѣдняя въ своемъ родъ рѣдкость. «Клитемнестра открывается въ своей горести Форбасу, потому что онъ не простой служитель олтаря, a первосвященникъ, преданный дому Атридовъ.» Какая логика! Но етотъ первосвященникъ, преданный дому Атридовъ, осуждаетъ преступленіе Клитемнестры, и по извѣстной привязанности своей къ Атридамъ онъ долженъ быть врагомъ Эгиста. Гдѣ же приличіе? какъ можетъ, Клитемнестра, супруга Эгистова, не унижая себя передѣ зрителями, ввѣрять печали свои Форбасу? Мольба Клитемнестры есть очистительная жертва по обычаю Еллинскому!" Прекрасно! по етому вы думаете, что всякой обычаи Еллинскій могъ быть у мѣста въ Электрѣ! и мы слѣдовательно имѣемъ право попенять Александру Николаевичу, для чего онъ не началѣ своей трагедіи Олимпійскими играми и не кончилъ ее Елевзинскими таинствами? И тѣ и другія были въ обыкновеніи у Грековъ; a какое прекрасное представилъ бы онъ намъ зрѣлище! Но мы подозрѣваемъ, что онъ совсѣмъ не изъ любви въ обычаямъ Еллинскимъ заставилъ свою Клитемнестру стоять на колѣняхъ передъ олтаремъ. Ему хотѣлось громоваго удара; и въ самомъ дѣлѣ громовой ударъ! За то уже во всей етой великолѣпной сценѣ, говорящу грому; безмолвствуетъ здравый смыслъ.
Ваша правда, господинъ М. С. Рецензентъ точно ошибся, сказавши, что Электра для симметріи становится предъ олтаремъ на колѣни. — Электра, какъ вы очень хорошо изволили замѣтить, безъ всякой симметріи стоитъ на колѣняхъ подлѣ Агамемнонова гроба. — Но для чего же изъ етой ошибки Рецензента заключаете вы, что онъ хотѣлъ клеветать на Электру. Какая нужда клеветать на того, кто кругомъ виноватъ. Объяснимъ ету загадку! Клитемнестра, Форбесъ и еще кое кто становятся на колѣни предъ олтаремъ; но въ ету самую минуту какъ будто на бѣду случились на сценѣ Электра и ея сестра; куда ихъ дѣвать стихотворцу? Поставить на колѣни y олтаря — неприлично! стоять имъ на ногахъ въ то время, когда всѣ на колѣняхъ — неучтиво! что дѣлать ! По счастію есть y насъ въ запасѣ Агамемноновъ гробъ, чего же лучше? Пускай и Электра, и Кризотемія до перваго громоваго удара постоятъ y етаго гроба на колѣняхъ, ударитъ громъ, всѣ воспрянутъ, тогда и все, само собою, придетъ въ надлежащій порядокъ. Такъ и сдѣлалось! и Рецензентъ грубо ошибся, давая Электрѣ въ етомъ случаѣ опредѣленное намѣреніе, и намѣреніе, совсѣмъ неприличное характеру ея, молиться за Клитемнестру: увы! онѣ подумалъ, что лучше имѣть безразсудное намѣреніе, нежели совсѣмъ не имѣть никакого и дѣйствовать на вѣтеръ! Но господинъ M. С., можетъ очень благоразумно спросить: знаете ли вы, государь мои, что было на умѣ у Электры? На ето нѣтъ отвѣта. Электра въ продолженіи всей трагедіи могла имѣть много кое чего прекраснаго на умѣ; но Александру Николаевичу не разсудилось открыть намъ етой тайны, и мы частенько принуждены были вообразить, что она совсѣмъ ничего на умѣ не имѣетъ.
Фраза господина M. С.: теперь критика г. Ж. кончилася и пр. сдѣлается гораздо понятнѣе, когда мы ее нѣсколько поправимъ и будемъ читать, на примѣръ такъ: Электра кончилась! Что долженъ я думать о трагедіи? гдѣ эти знаменитыя лица Орестъ и Электра, на которыхъ больше всего зрители обращаютъ вниманія? Я не вижу ни духа Электры, ни мщеніе Орестова, ни фурій раздирающихъ душу матереубійцы; и ето трагедія! о жалкое состояніе нашей словесности! — Замѣтимъ одно. Господ. M. C не имѣлъ права искать ни духа Электры, ни мщенія, ни фурій въ рецензіи господина Ж. первое потому, что Рецензентъ писалъ, какъ сказано выше, одни замѣчанія на замѣчанія Издателя Электры; второе потому что въ критикѣ трагедіи не должно, по правиламъ здраваго смысла, искать такихъ вещей, которыхъ ни съ какимъ микроскопомъ не найдешь и въ самой трагедіи.
Наконецъ, тернистою стезею достигли мы къ концу возраженія господина М. С. Какой ужасный приговоръ произноситъ онъ бѣдному Рецензенту! Критика ваша, господинъ Рецензентъ, восклицаетъ строгій, неумолимый судія, не критика, a скорѣе зависть мѣлочнаго писателя, произведенная успѣхомъ хорошаго творенія! По этому вы вздумаете, выписавъ слабыя мѣста изъ Омировой Иліады, или изъ Расиновой Ифигеніи, сказать что эти поемы никуда не годятся! Но такой судъ вамъ же обратится въ посмѣшище. И Рецензентъ долженъ смириться передъ карающею его рукою. Онъ съ сокрушеннымъ сердцемъ исповѣдуетъ предъ господиномъ М. С. что онъ не знаетъ, какой можетъ имѣть смыслъ выраженіе: успѣхъ Электры, отъ которой плакали и въ Петербургѣ и въ Москвѣ? Онъ не видалъ ее на сценѣ; но мы, имѣвшіе счастіе быть свидѣтелями ея успѣха, мы видѣли въ Московскомъ партерѣ нѣсколькихъ знатоковъ драматическаго искусства; которые во все время представленія Электры заливались слезами. Одинъ восклицалъ, зажимая глаза руками: о несчастный Вольтеръ! какая участь! Другой всхлипывая, говорилъ: бѣдные, бѣдные актеры! А третій, нюхая Гофмановы капли, стеналъ: можно ли вынести! Русской человѣкъ врагомъ Русскому языку! О времена! о нравы! Таково чрезвычайное дѣйствіе Электры, и въ етомъ отношеніи она конечно можетъ назваться однимъ изъ превосходнѣйшихъ произведеній стихотворческаго духа. Но зависть ! О почтенный господинъ М. С., почему же предполагаете вы, что Рецензентъ, мѣлочный (какъ вамъ угодно называть его) писатель, завидуетъ крупности вашего трагика? Развѣ не знаете вы, что Электра на вѣки вѣковъ ограждена отъ всякихъ нападковъ зависти волшебнымъ талисманомъ совершенства, которое не есть ни Гомерово, ни Виргиліево, ни Расиново, a собственнно господина Грузинцова совершенство! Гдѣ же вы слыхали, чтобы такое совершенство могло быть предметомъ зависти?
Но я оставляю завистливаго Рецензента въ его пыли, и предлагаю здѣсь собственныя мысли свои, которыя безъ всякаго сомнѣнія достойны вашего замѣчанія. И Гомеръ и А. Н. написали очень мало: Гомеръ, сочинивши не болѣе двухъ героическихъ поемъ, Илліады и Одиссеи, умеръ, слѣдовательно отъ него и нельзя намъ ожидать ничего новаго; А. Н. написалъ одну только Электру; но мы имѣемъ еще право надѣяться отъ него многаго множества произведеній, ей подобныхъ. Слѣдующія обстоятельства подкрѣпляютъ во мнѣ сію восхитительную надежду. Рожденіе великаго, какъ намъ извѣстно изъ исторіи, предвѣщаемо было въ древніе вѣки: чудовищными явленіями природы, пророчествами, кометами, землетрясеніями, и пр. и пр. Перенесите все ето изъ нравственнаго и физическаго міра въ міръ стихотворный. Вы признаетесь, что Электра можетъ прекрасно наименована быть чудовищнымъ явленіемъ литтературы; вы же сами, милостивый государь, имѣете полное право на титло пророка, a критика господина Ж. и вашъ на нее грозный отвѣтъ сами собою входятъ въ разрядъ землетрясенія и метеоровъ. Кто можетъ послѣ всего етаго усомниться, чтобы судьба не назначала A. H. по крайней мѣръ единовластія въ кочующемъ народѣ стихотворцевъ! Между тѣмъ совѣтую вамъ какъ другу A. H. повторять ему почаще слѣдующіе стихи изъ Буало, которые, на всякой случай назовите Софокловыми:
Faites vous de amis prompts à vous censurer;
Qu’ils foient de vos écrits les confidents sincères,
Et de tous vos de fauts les zélés adversaires;
Dépouillez devant eux l’arrogance d’auteur.
Mais sachez de l’ami discerner le flatteur:
Tel vousfemble applaudir, qui vous vaille et vous joue;
Aimez qu' on vous conseille, et non pas qu' on vous loue.
Un flateur aussitôt cherche à se recrier:
Chaque vers qu’il entend le fait extasier.
Tout est charmant, divin; aucun mot ne le blesse!
Il trépigne de joie, il pleure de tendresse:
Il vous comble partout d'éloges faftueux,
La vérité n’a point cet air impetuex