В тот же день вечером нашим взорам представилась земля, и шхуна приготовилась причаливать к берегу. Монгомери объявил мне, что этот безымянный остров — цель его путешествия. Мы находились ещё слишком далеко, так что невозможно было различить очертания острова: видна была только тёмно-синяя полоса на серо-голубом фоне моря. Почти вертикальный столб дыма поднимался к небу.
Капитана не было на палубе, когда часовой с мачты крикнул: «Земля!» Излив в брани весь свой гнев, капитан, шатаясь, добрался до каюты и растянулся спать на полу. Командование судном перешло к его помощнику. Это был худощавый и молчаливый субъект, которого мы уже раньше видели с бичом в руках; казалось, он также находился в очень дурных отношениях с Монгомери и не обращал ни малейшего внимания на нас. Мы обедали вместе с ним в скучном молчании, и все мои попытки вовлечь его в разговор не увенчались успехом. Я заметил также, что весь экипаж относился весьма враждебно к моему товарищу и его животным. Монгомери постоянно старался отмалчиваться, когда я расспрашивал о его жизни и о том, что он намерен делать с этими животными, но, хотя любопытство мучило меня всё сильнее и сильнее, тем не менее, я ничего не добился.
Мы остались на палубе и продолжали разговаривать до тех пор, пока небо не усеялось звёздами. Ночь была совершенно спокойна, и её тишина изредка лишь нарушалась шумом за решёткой на носу шхуны или движениями животных. Пума из глубины своей клетки следила за нами своими горящими глазами; собаки спали. Мы закурили сигары.
Монгомери принялся говорить о Лондоне тоном сожаления, предлагая мне различные вопросы о новых переменах. Он говорил, как человек, любивший жизнь, которую вёл прежде, и принуждённый внезапно и навсегда покинуть её. Я, по мере моих сил, отвечал на его расспросы о том и о другом, и во время этого разговора всё то, что было в нём непонятного, становилось для меня ясным. Беседуя, я при слабом свете фонаря, освещавшего буссоль и дорожный компас, всматривался в его бледную, странную фигуру. Затем мои глаза обратились на тёмное море, ища маленький островок, скрытый во мраке ночи.
Этот человек, как мне казалось, явился из бесконечности и исключительно для того, чтобы спасти мне жизнь. Завтра он покидает корабль и исчезнет для меня навсегда. Однако, каковы бы ни были обстоятельства жизни, воспоминания о нём не изгладятся из моей головы. В настоящее время, прежде всего, он, образованный человек, обладал странностями, живя на маленьком неизвестном острове, в особенности если прибавить к этому необычность его багажа.
Я повторял про себя вопрос капитана: «На что ему эти животные?» Почему, также, когда я впервые начал расспрашивать об этой клади, он старался уверить меня, что она не принадлежит ему? Затем мне приходило на память его странное обращение со своим слугою. Всё окружало этого человека каким-то таинственным мраком; моё воображение всецело было занято им, но расспрашивать его я стеснялся.
К полуночи разговор о Лондоне был исчерпан, а мы всё ещё продолжали стоять друг подле друга. Наклонясь над перилами и задумчиво глядя на звёздное и молчаливое море, каждый из нас был занят своими мыслями. Было подходящее время для излияний чувств, и я принялся выражать свою признательность.
— Мне никогда не забыть того, что спасением своей жизни я обязан вам!
— Случайно, совершенно случайно! — возразил он.
— Тем не менее я всё-таки от души благодарю вас!
— Не стоит благодарности. Вы нуждались в помощи, я же был в состоянии оказать её. Заботился и ухаживал я так за вами только потому, что ваше положение представляло довольно редкий случай. Мне было ужасно скучно, и я чувствовал необходимость чем-нибудь заняться. Если бы в то время был один из моих дней бездействия, или если бы мне ваша фигура не понравилась, хотел бы я знать, что с вами теперь было…
Эти слова несколько охладили мои чувства.
— Во всяком случае… — снова начал я.
— Это простая случайность, уверяю вас! — прервал он меня. — Как и всё, что происходит в жизни человека. Одни глупцы не видят этого. Почему, например, я, оторванный от цивилизации, нахожусь здесь, вместо того чтобы жить счастливым человеком и наслаждаться всеми прелестями Лондона? Просто потому, что одиннадцать лет тому назад в одну тёмную ночь я позабылся всего на десять минут!
Он замолчал.
— Неужели? — спросил я.
— Действительно так!
Снова наступило молчание. Вдруг он засмеялся.
— В этой звёздной ночи есть что-то такое, что развязывает язык. Я знаю хорошо, что это глупо, а между тем, мне кажется, я не прочь рассказать вам…
— Что бы вы мне ни сказали, вы можете рассчитывать на мою скромность…
Он собирался уже начать, но вдруг с видом сомнения покачал головой.
— Не говорите ничего, — продолжал я, — я не любопытен. К тому же будет лучше затаить свою тайну в себе. Удостаивая меня своим доверием, вы не почувствуете ни малейшего облегчения. Не правду ли я говорю?
Он пробормотал несколько непонятных слов. Мне казалось, что я застал его врасплох, принудив к откровенности, по правде же сказать, мне вовсе не было любопытно знать, что завело его, врача, в такую даль от Лондона. Поэтому я пожал плечами и удалился.
У кормы над бортом тихо наклонилась тёмная фигура, пристально следя за волнами. Это был странный слуга Монгомери. При моём приближении он бросил на меня быстрый взгляд, а затем снова принялся за созерцание. Подобное обстоятельство покажется вам, без сомнения, незначительным, однако оно меня сильно взволновало. Единственным источником света около нас служил фонарь у буссоли. При повороте странного существа от мрака палубы к свету фонаря, несмотря на его быстроту, я заметил, что смотревшие на меня глаза сверкали каким-то зеленоватым светом.
В то время я ещё не знал, что в глазах людей нередко встречается красноватый отблеск, этот же зелёный отблеск казался мне совершенно нечеловеческим. Чёрное лицо со своими огненными глазами расстроило все мои мысли и чувства и на мгновение воскресило в памяти все забытые страхи детства.
Такое состояние прошло так же быстро, как и явилось. После этого я ничего уже не различал, кроме странной тёмной фигуры, наклонившейся над перилами; послышался голос Монгомери:
— Я думаю, что можно отправиться в каюты, — проговорил он, — если вам угодно!
Я что-то ему ответил, и мы спустились. Перед дверью моей каюты он пожелал спокойной ночи.
Очень неприятные сновидения тревожили мой сон. Луна взошла поздно. В каюту попадал её бледный и фантастический луч, рисовавший на стенах таинственные тени. Затем собаки, пробудившись, подняли лай и ворчание, так что мой сон был обеспокоен кошмаром, и я мог действительно уснуть только на рассвете.