В. В. Розанов
правитьОсторожнее, поляки!..
правитьС истинным негодованием вся Россия прочтет вчерашнее известие о том, как толпа католиков, около 1000 человек, в местечке Зельне Волковышского уезда напала на возчиков, доставивших камень для постройки православного храма, строящегося на месте недостроенного костела, и что затем между напавшею толпою и стражниками произошла перестрелка, оставившая на месте шесть трупов и семерых раненых. Не о таких событиях молились два года назад в костеле св. Екатерины в Петербурге на торжественном благодарственном молебствии по поводу Высочайшего указа, даровавшего народам России вероисповедную свободу; не таков был смысл молитв, читавшихся на этом молебствии; не о том говорили лица многочисленного католического духовенства, съехавшегося на это торжество. И самый указ был, конечно, дан вне предвидения таких и подобных событий.
Но тогда небо было ясно. Теперь оно начинает хмуриться. Тогда католики получали, — теперь они уже получили; и, как всякий собственник, хотят распорядиться свободою по-католически, не по-русски. «Вы, русские, терпимы: но это не обязывает нас к терпимости»; «вы дали нам свободу: но свобода — это только развязывание рук, и мы развязанными руками хотим поколотить вас».
Мелкое, нервное чувство, — даже нервозное. Тут ни великой веры, ни сколько-нибудь сносной политики.
И в теперешнюю пору всяческих несчастий и смут Россия может, однако же, сказать Польше и полякам, что она представляет собою и исторически, и политически, и даже церковно несравненно более солидную величину, нежели она и они; да, — и церковно: ибо в этом отношении Польша и поляки всегда представляли собою только захудалую провинцию католического мира, без малейшего «я» в себе, без всякого оттенка оригинальности, самостоятельности и силы; тогда как русская церковь все же была саморазвивающейся величиною, — а, принимая во внимание отделившиеся от нее секты и сектантства, религиозная жизнь русского народа куда ярче, самобытнее и глубже польского повторения римских азов и вечного на побегушках у кардиналов, пап и им послушных бискупов. Итак, если поляки сознают и насколько они сознают в себе славянскую кровь, славянское имя, славянское достоинство, — мы и без претензий на братство можем им просто указать пример великой и старой славянской земли, где, при всех ошибках в этом отношении правительства, чиновничества, — не было никогда в самом народе, в населении угнетать кого бы то ни было за веру, мешать проявляться какому бы то ни было и чьему бы то ни было религиозному чувству. Поляки не могут указать ни единого случая, чтобы русские толпою, народом мешали когда-нибудь и где-нибудь воздвижению костела, построению кирки. В столице нашей и костелы и кирки расположены на самых аристократических, модных и видных улицах: на Невском пр., Морской, Конюшенной, Кирочной ул. Последняя улица, очень аристократическая, даже и имя получила от стоящей на ней протестантской кирки, и это по собственному нашему почину, как если бы варшавяне собственною инициативою назвали хоть одну у себя улицу Православною, или Русско-православною, или более частным образом, по примеру наших любимых наименований: Рождественская улица, Вознесенская улица. Но этого нет! Самой тенденции к этому народно нет. И стоит связь России и Польши, поляков и русских официально, казенно. А между тем развязаться им, и окончательно развязаться, — об этом едва ли думают и сами поляки; да едва ли сколько-нибудь умные из них этого и желают; увы, «самостоятельность политическая» есть такая дорогостоящая вещь, на которую едва ли у поляков есть средства. Да и «естественных границ» в виде морского берега нет тоже. Вот разве развалятся Россия, Германия и Австрия? Конечно, папа все может, но его благопожелания в сторону такого развала едва ли будут сильны. Так что «пока солнышко взойдет, роса глаза выест»: это насчет «ойчизны» и простого спокойного пребывания в пределах Русской Империи.
Жить как-нибудь надо, и жить — вместе, и жить — уважая друг друга. Нервозные попытки помешать русским строить себе церковь не вызовут грозного ответа себе, как и вообще никакого ответа, кроме как освещения в печати этого случая, — потому именно, что тут сказалась такая презренная черта быта, культуры, населенческого понимания, на которую русские никак не могут ответить «тем же». До этого мы никогда не унизимся, и на такую пошлость никогда не пойдет русский православный мужик. Он хорошо чувствует святость каждой веры: ибо она относится к Богу, на каком бы языке и каким бы способом ни выражалась. И не допустить на каком бы то ни было языке и в каком бы то ни было храме молитвы — это значит оскорбить самого Бога прежде всего и уже потом это значит оскорбить нацию и национальную веру. Политиканствующие ксендзы, религиозность которых, по-видимому, измеряется вершками, не сумели внушить народу эту азбуку душевного и нравственного углубления; помня только «веры» и «вероисповедания», они совершенно забыли о Том, к Кому они относятся, взирая вечно на своего «папу в Риме», они точно потеряли способность загибать голову кверху и еще видеть небо и в нем Бога. Итак, бискупам и ксендзам нужно поучиться у русских крестьян, которые не только уважают все христианские вероисповедания, и в том числе ихнее, католическое, — но даже с уважением относятся и к нехристианским верам. И благодаря этому они не возбудили против себя ни одной веры. Бывали в нашем Поволжье случаи, что когда в двух ближних деревнях строились церковь и мечеть, то татары помогали православным в их постройке, а православные помогали татарам в их постройке. Так как в то же время русский простолюдин не раз показал, что он предпочтет лишиться жизни, нежели отречься от своего православия, то таковая взаимность услуг никак не может быть перетолкована в смысле равнодушия к своей вере или безразличия во всех верах: это есть просто следствие своей религиозной глубины и утонченности и, в меру этой личной развитости, постижение религиозных состояний и других народов.
Католики грубы и неразвиты — вот что нам хочется сказать менее по адресу населения и более по адресу католической иерархии.
«Римская церковь…» Но она только стоит своим центром в пределах Вечного города и не имеет его универсально-терпимых тенденций. «Железный Рим» на самом деле никогда не угнетал чужие народности, а в религиозном отношении этот языческий Рим, прежде чем штурмовать вражеский город, молил местных богов его покинуть, этот город, и перейти к ним, в их лагерь, страну и город. Была борьба, но религиозной обиды никому не было. Религиозная обида вообще началась с католичества, и это есть такой черный крест на бытии его, который вызвал взрыв всех народов против него. Наконец, мы не можем не обратить своего слова к польским писателям. Подобно тому как русская художественная литература сыграла очень большую роль в деле укрепления в русском сознании начал терпимости и свободы, начал уважения ко всякой вере, что есть только уважение во всякой душе человеческой, — так точно эту же благородную роль могла бы взять на себя и польская словесность. А то они все проповедуют «отмстительные чувства», — и с этим узкопровинциальным багажом Польша никак не выступит на всемирный путь. Навсегда она останется захудалым уездом Рима, «лесистою Литвою» и «Привислинским краем», чем-то местным, исторически-провалившимся, патологическим, нервозным. Так нервничает игрок, проиграв большой куш: но ведь зачем же было и ставить «последний кунтуш» на карту?
Польша в периоде возможного возрождения. Мы говорим добрые слова ей, памятуя славянскую ее кровь. Всякая выходка римского фанатизма есть не возрождение, не показатель силы и свежести в нации, а показатель, до чего археологична эта старая руина, «ничему не научившаяся и ничего не позабывшая» со времен Владиславов, Сигизмундов и проч., царствовавших не на радость себе и другим!
К новому, к новому, Польша! Все, что старо в тебе, — только гибельно для тебя!
Впервые опубликовано: Новое время. 1907. 7 янв. № 11071.