НИКОЛАЯ ГЕРБЕЛЯ
ТОМЪ ПЕРВЫЙ
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1882.
ОСАДА КОРИНѲА.
ПОЭМА
ЛОРДА БАЙРОНА.
ПОСВЯЩЕНІЕ КЪ ПОЭМѢ «ОСАДА КОРИНѲА».
правитьНо Рождествѣ пресвѣтлаго Христа
Въ годъ тысяча и восемсотъ десятый
Мы составляли мирный кругъ, богатый
Весёлостью и жаждою труда.
Блуждая вкругъ по сушѣ и по морю,
Нашъ путь былъ веселъ — насъ бѣжала тѣнь;
Плывя рѣкой, взбирался на горы,
Ни разу конь не пасся цѣлый день.
Въ лѣсу ли мы, въ пещерѣ ль отдыхали,
Былъ сладокъ сонъ нашъ и на ложѣ томъ,
А если, лишь прикрытые плащомъ,
На днѣ ладьи мы бодрые лежали,
Иль на землѣ холодной и сырой
Съ подсунутымъ сѣдломъ подъ головой,
Всё жь утра свѣтъ мы радостно встрѣчали:
Просторъ былъ полный мыслямъ и словамъ,
Здоровье въ насъ и страсти клокотали,
Мы знали трудъ, не вѣдали печали
И жизнь надежда въ грудь вливала намъ.
Тутъ были всѣ нарѣчія и вѣры:
Съ пучками потокъ пёстрыхъ старовѣры,
Мечеть иль церковь чтившіе душой,
А иногда ни то и не другое;
Но общество весёлое такое
Едва ли гдѣ найдётся подъ луной.
Однихъ ужь нѣтъ, другіе же — далёко:
Кто средь пустынь блуждаетъ одиноко,
Тотъ межь возставшихъ на вершинахъ горъ
Долинъ Эпира видомъ тѣшитъ взоръ,
Гдѣ возстаётъ свобода на мгновенье
И кровью мститъ за кровь и угнетенье —
Одни, бродя у чуждыхъ береговъ,
Другіе дома счастья не находятъ.
Нѣтъ, никогда — хоть время и уходить —
Намъ не сойтись для странствій и иировъ!
Какъ дни тревогъ отрадно пролетѣли!
Теперь, когда они текутъ безъ цѣли,
Мои мечты, какъ ласточки весной,
Чрезъ океанъ уносятся со мной —
И я несусь, подъемлемый эѳиромъ,
Какъ пилигримъ иль птица горъ, надъ міромъ.
И струны вновь рокочутъ и звучатъ
И тѣхъ немногихъ добрыхъ утѣшаютъ,
Которые меня не осуждаютъ
И въ даль за мной послѣдовать хотятъ.
И такъ идёмъ, читатель, на просторъ
Взглянуть съ вершинъ Акро-Коринѳскихъ горъ!
ПОЭМА.
правитьI.
Коринѳъ, вѣка, полны невзгоды,
Грозой промчались надъ тобой:
Но ты стоишь ещё — живой —
Оплотомъ славы и свободы!
Ни вѣтра гнѣвъ, ни плескъ волны
Опоры доблестной страны,
Твоей скалы, не сокрушили
И прошлой славы лишены.
Тебѣ, утёсъ, твои сыны
Остатокъ чести сохранили.,
Открытый весь напору волнъ,
Что съ двухъ сторонъ его стѣсняетъ,
Коринѳскій мысъ, отваги волнъ.
Имъ грудь преградой поставляетъ
И волны, съ ропотомъ глухимъ,
Смиренно прядаютъ подъ нимъ.
Когда бъ вся кровь, что здѣсь рѣкою
Была пролита съ тѣхъ времёнъ.
Какъ брата собственной рукою
Здѣсь умертвилъ Тимолеонъ,
Могла бы выступить обратно
Изъ ею вспоенной земли,
Она бъ залила невозвратно
И мысъ, и портъ, и корабли.
Когда бъ собрать всѣ эти кости,
Что здѣсь сложили по полямъ
Ни кѣмъ непрошенные гости,
Возстала бъ башня къ небесамъ
И, гордо высясь, можетъ-статься,
Могла бъ съ Акрополемъ сравняться.
II.
На Киѳеронѣ, вдоль горы,
Сверкаютъ копья боевыя.
Вплоть по прибрежія морскія
Вокругъ раскинуты шатры.
На каждой маковкѣ сіяетъ
И осѣняетъ знамена
Магометанская луна.
Отряды спаговъ направляетъ
Приказъ пашей — и занимаетъ
Турецкій лагерь весь просторъ,
На сколько можетъ видѣть взоръ.
Тутъ и арабъ и съ нимъ отрада
Его — верблюдъ, и курдъ съ конёмъ,
И туркоманъ, что бросилъ стадо,
Чтобъ опоясаться мечёмъ.
Далёко слышенъ пушекъ громъ,
Въ борьбѣ съ которымъ замираетъ
Прибой на берегѣ морскомъ.
Окопы высятся; съ ядромъ
Орудье гибель извергаетъ
И, пробивая брешь въ стѣнахъ,
Взметаетъ камни, словно прахъ.
Но непріятель отвѣчаетъ
Съ тѣхъ ветхихъ стѣнъ, сквозь пыль и дымъ,
Огнёмъ и мѣткимъ и живымъ.
III.
Но кто тотъ витязь на конѣ,
Кто бьётся ближе всѣхъ къ стѣнѣ,
Всѣхъ больше ждётъ ея паденья
И смыслитъ болѣе въ веденьи
Переговоровъ и войны,
Чѣмъ всѣ османовы сыны?
Кто онъ, какъ вождь на полѣ брани,
Съ мечёмъ побѣды въ мощной длани,
Какъ вихорь, носится — то тамъ,
То здѣсь — по доламъ, но холмамъ,
Отъ одного полка къ другому:
То тамъ, гдѣ гонятъ мусульманъ,
То тамъ, откуда христіанъ
Громятъ, собравшихся къ пролому
И гдѣ ослабленныхъ борьбой
Онъ рѣчью трогаетъ живой?
Кто онъ, звѣзда и мечъ султана,
Изъ всѣхъ способнѣйшій вести
Сыновъ воинственныхъ Османа
Стезёй побѣднаго пути,
Владѣть ружьёмъ и ятаганомъ
И сокрушать копьёмъ булатъ?
То Альнъ — враждебный христіанамъ
Венеціанскій ренегатъ!
IV.
Его Венеція вскормила
И славныхъ предковъ цѣлый рядъ
Ему съ рожденьемъ подарила;
Теперь же рыцарь — ренегатъ
И противъ братій подымаетъ
Тотъ мечъ, который въ оны дли
Вручили юношѣ они,
А лобъ преступный покрываетъ
Чалма, наслѣдье мусульманъ.
Дѣля удѣлъ Морей славной,
Коринѳъ, краса окрестныхъ странъ,
Подпалъ подъ власть венеціянъ —
И вотъ водъ крѣпостью державной
Стоитъ отступникъ молодой
И прошлыхъ дней воспоминанья,
Полны обидъ, полны страданья,
Предъ нимъ проходятъ чередой.
Когда отчизна перестала
Ему казаться дорогой
Страной свободы вѣковой,
Его вражда оклеветала
И въ львиный зѣвъ во тьмѣ ночной
Доносъ вложила роковой.
Провѣдавъ во-время, онъ скрылся
И межь невѣрныхъ появился,
Чтобъ кровь въ сраженьяхъ расточать
И тѣмъ отчизнѣ показать.
Какъ много, много потеряла
Она въ воителѣ своёмъ,
Чья храбрость всюду надъ крестомъ
Средь грозныхъ сѣчь торжествовала
И чья рука бунчукъ съ луной
Надъ нимъ высоко подымала,
Чтобъ отомстить странѣ родной
Пли улечься подъ землёй.
V.
Комурджи храбрый, чья кончина
Сплела Евгенію вѣнокъ
И крови чьей пріяла токъ
Та Карловицкая равнина,
Среди которой палъ отъ ранъ
Ты, сожалѣя не о жизни,
А о несчастіяхъ отчизны
И проклиная христіанъ —
Комурджи, вѣрь, твоею славой
Сыны Османа будутъ жить.
Пока десницею кровавой
Христова рать не возвратитъ
Землямъ Эллады величавой
Ея свободы, данной ей
Царицей гордою морей!
Прошло сто лѣтъ съ поры той славной,
Какъ право Турціи державной
Въ Элладѣ онъ возстановилъ;
Теперь же онъ сыновъ Османа
На бой послѣдній предводилъ.
Причёмъ надъ главной силой стана
Начальство Альпу поручилъ.
И онъ довѣріе героя
Ужь въ первой битвѣ оправдалъ —
И вскорѣ путь, пройдённый съ боя,
Лишь пепелъ сёлъ обозначалъ,
Чѣмъ сразу рвеніе благое
Онъ къ новой вѣрѣ доказалъ.
VI.
Колеблясь, стѣны городскія
Дрожатъ подъ пушечнымъ огнёмъ
И звукъ, губительный какъ громъ.
Крѣпитъ удары боевые.
То тутъ, то тамъ потрясены,
Валятся башни съ крутизны.
Дробятся арки, переходы
И съ шумомъ трескаются своды.
Клубится пламя здѣсь и тамъ
И, вставъ столбомъ, тревожитъ взоры,
А искры, словно метеоры,
Летятъ къ далёкимъ небесамъ.
Могучій вѣтеръ пыль вздымаетъ
И дымомъ небо застилаетъ
И слой вдвойнѣ нависшихъ тучь
Не пропускаетъ солнца лучь.
VII.
Но не одно стремленье къ мщенью
Манило Альса къ преступленью —
Влекло провесть, сквозь дымъ и громъ,
Невѣрныхъ въ городъ сквозь проломъ.
Коринѳа стѣны вѣковыя
Красу-дѣвицу берегли,
Чьи совершенства молодыя
Къ себѣ отступника влекли,
Чьей красотой, живой и милой,
Онъ овладѣть стремится силой
И чьей онъ дѣвственной руки,
Отца желанью вопреки,
Искалъ въ счастливое то время,
Когда измѣны злое бремя
Ещё не жгло его души,
Когда въ гондолѣ и на балѣ
Блисталъ онъ въ шумномъ карнавалѣ,
Или, таясь въ ночной тиши,
Давалъ такія серенады,
Какихъ не слышали наяды
Венеціанскихъ береговъ,
Средь Адріатики валовъ.
VIII.
И въ ней всё взорамъ говорило,
Что и Франчески сердце было
Не вовсе холодно къ нему —
И говорило потому,
Что много рыцарей являлось,
Но, не отдавшись никому,
Рука свободной оставалась.
Когда жь Ланчьота, гнѣва полны,
Адріатическія волны
Умчали къ вражьимъ берегамъ,
Всѣ въ домѣ скоро увидали,
Что блѣдность скуки и печали
Къ ея склонилася щекамъ,
Уста смѣяться перестали
И что всё рѣже посвящать
Она задумчивая стала
Досугъ свой вихрю карнавала,
А чаще церковь посѣщать,
А если блескъ и звуки бала
И привлекали иногда
Её весельемъ и огнями,
То съ потуплёнными глазами
Она являлася туда,
Чтобъ показать вождямъ собранья
Всю безполезность ихъ исканья.
Звукъ словъ ея звучалъ тоской,
Ея одежда не блистала,
И солнце больше не встрѣчало
Её средь пляски круговой.
IX.
Явясь властителемъ Морей,
Для охраненія тѣхъ странъ —
Отъ горъ Патраса до Евбеи —
Что грозный мечъ венеціянъ
Исторгъ у хищныхъ мусульманъ,
Когда Собескій, низлагая
Гордыню турокъ, поражалъ
Ихъ на брегахъ крутыхъ Дуная,
Минотти, славный генералъ,
Въ Коринѳѣ горномъ возсѣдалъ
Какъ представитель власти дожа,
Когда давно-желанный миръ
Манилъ Элладу, какъ на пиръ,
Ея избытки преумножа.
Имѣлъ онъ дочь — и никогда,
Съ-тѣхъ-поръ, какъ радость Менелая,
Его супруга молодая,
Покинувъ мужа навсегда,
Предъ свѣтомъ всѣмъ не доказала,
Что страсть преступная — начало
Всѣхъ бѣдъ житейскихъ — никогда
Такое чудное созданье
Не оживляло мірозданье.
X.
Стѣна распалась и проломъ
Разверзся огненнымъ жерломъ —
И вотъ завтра, предъ разсвѣтомъ,
Начнётся бой въ проломѣ этомъ.
Готово войско; впереди
Отрядъ охотниковъ собрался.
Онъ «обречённымъ» назывался,
Хотя у каждаго въ груди
Родникъ надеждъ живыхъ таился
И онъ въ кровавый бой стремился
Безъ скорбной мысли о концѣ
И всюду бурей прорывался,
Или простёртымъ оставался
Съ печатью смерти на лицѣ,
Служа всеобщему стремленью
Простой, бездушною ступенью.
XI.
Ужь полночь. Блѣдная луна
Сребритъ вершины Киѳерона;
Шумитъ прибрежная волна
И синій куполъ небосклона,
Принявъ спокойный моря видъ,
Звѣздами яркими горитъ.
О, кто, любуясь звѣздъ мерцаньемъ.
Не отвращался отъ земли
И не сгаралъ нѣмымъ желаньемъ
Душою слиться съ ихъ сіяньемъ,
Паря въ лазоревой дали?
Волна чуть слышно въ берегъ била,
Подобясь тихому ручью
И мелкихъ камешковъ семью
Кипѣвшей пѣной шевелила.
Заснули вѣтры; знамена
Не развѣвались, какъ бывало,
И лишь двурогая луна
Надъ ними трепетно сіяла.
Та гробовая тишина
Ни чѣмъ на мигъ не нарушалась;
Лишь ржанье коней раздавалось.
Да громкій окликъ часовыхъ
Вторился эхомъ горъ крутыхъ.
Раздался голосъ муэзина —
И дальній гулъ, какъ шумъ листовъ,
Пронёсся въ станѣ межь шатровъ —
И огласилася долина
Мольбой несчётныхъ голосовъ.
Въ которой, какъ въ мольбѣ духовъ,
Была и радость, и кручина.
Такъ вѣтеръ радостной порой,
Носясь надъ арфою чудесной,
Насъ тѣшитъ пѣснью неземной,
Въ юдоли нашей неизвѣстной.
Для осажденныхъ въ пѣснѣ той
Всё злую гибель предвѣщало,
А осаждавшимъ въ тьмѣ ночной
Она про смерть напоминала.
Невольный трепетъ прекратилъ
Сердецъ ихъ пламенныхъ біенье;
Но пронеслось одно мгновенье —
И стыдъ томительный смѣнилъ
Сердцамъ ихъ чуждое волненье.
Такъ похоронный, грустный звонъ
Есть символъ тлѣнности земного,
Хотя бъ звучалъ печальный онъ
Для человѣка вамъ чужого.
XII.
Палатка Альпа возлѣ моря
Съ зарёй раскинута была.
Въ устахъ молитва замерла;
Всё тихо вкругъ; другъ другу вторя,
Вкругъ стана стража обошла.
Всѣ приказанья въ исполненье
Приведены безъ замедленья.
Ещё промчится ночь одна —
И трудъ его вознаградится:
Всё, чѣмъ любовь для насъ ясна
И месть отрадна — возвратится.
Ещё лишь нѣсколько часовъ —
И вспыхнетъ битва роковая.
Отдохновенье предлагая,
Его зовётъ походный кровъ;
Но мысли въ нёмъ — восторгъ и горе —
Кипятъ, какъ вспѣненное море.
Изъ стана вражьяго всего
Лишь сердце Альпа одного
Не изувѣрство направляетъ
Въ его стремленьи роковомъ
Воздвигнуть мѣсяцъ надъ крестомъ;
Одинъ изъ всѣхъ не ожидаетъ
Онъ райскихъ благъ въ краю иномъ;
Одинъ изъ тысячъ, онъ не знаетъ
Святой къ отечеству любви,
Одушевляющей героя
И побуждающей средь боя
Его — и въ ранахъ, и въ крови —
Стоять за родину. Отступникъ,
Предатель родины своей,
Одинъ, какъ Каинъ, какъ преступникъ,
Онъ былъ въ дружинѣ безъ друзей.
Онъ былъ отваженъ — и толпою
Всѣ устремлялися за нимъ;
Онъ гордо волею чужою
Игралъ, какъ собственной душою —
И всё склонялось передъ нимъ.
Но всё же Альпу не прощалось.
Что онъ Христа когда-то чтилъ
И даже то, что онъ водилъ
Ихъ въ славѣ — низкимъ имъ казалось,
Затѣмъ, что онъ — ихъ вождь-герой —
Былъ христіаниномъ когда-то.
Они не знали, что душой
Гордыня правитъ той порой,
Когда погибло всё, что свято;
Они не вѣдали, что месть
Способна всё въ душѣ встревожить,
Изъ воска камень сдѣлать можетъ
И что, когда погибла честь,
Лишь жажда мести сердце гложетъ.
Онъ вождь, но чтобъ повелѣвать
Нужна лишь смѣлость первымъ стать.
Такъ левъ — шакала повелитель:
Одинъ сражаетъ, какъ властитель,
Свою добычу, а другой
Остаткамъ радъ добычи той.
XIII.
Лицо измѣнника горитъ,
А сердце бьётся и болитъ.
Лежа, мѣняя положенье,
Онъ тщетно ждётъ успокоенья:
Лукавый сонъ его бѣжитъ;
Чалма болѣзненно сжимаетъ
Его чело и налегаетъ
Кольчуга тяжкая на грудь,
Не позволяя ей вздохнуть;
Тогда-какъ прежде, послѣ бою,
Склонясь на землю головой,
И не имѣя надъ собою
Другого крова, кромѣ той
Далёкой тверди голубой,
Что и теперь надъ нимъ сіяла,
Спокойно спалъ — и всё съ нимъ спало.
Нѣтъ силы ждать во тьмѣ ночной
Ему зари лучей манящихъ —
И вотъ онъ на берегъ морской
Идётъ, покрытый сонмомъ спящихъ.
Но отчего ихъ долгій сонъ,
Что здѣсь вкушаетъ каждый воинъ,
Такъ крѣпокъ, сладокъ и покоенъ,
Когда уснуть не можетъ онъ?
Они во снѣ добычу дѣлятъ,
А онъ? — онъ долженъ здѣсь бродить
Въ мѣстахъ, гдѣ сны златые стелетъ
Послѣдній одръ имъ можетъ-быть
И ихъ завидовать мечтаньямъ
Въ душѣ, истерзанной страданьемъ.
XIV.
Проникла въ грудь его прохлада —
И вмигъ отъ сердца отлегло;
Повѣялъ вѣтеръ какъ отрада
И освѣжилъ ему чело.
За нимъ палатки боевыя.
Заливъ Лепантскій передъ нимъ,
А дальше — горы снѣговыя
Съ ихъ свѣтлымъ пивомъ ледянымъ.
Вѣка летучими роями
Прошли надъ этими горами,
Надъ этимъ моремъ голубымъ;
Но ихъ не свѣяли, какъ дымъ,
Какъ родъ людской съ его страстями.
Рабы и деспоты скорѣй
Подъ гнётомъ солнечныхъ лучей
Съ лица вселенной исчезаютъ,
Чѣмъ тѣ слои снѣговъ и льдовъ,
Что какъ въ сіяющій покровъ
Верхи утёсовъ одѣваютъ,
Что кедры горъ переживаютъ
И обелиски городовъ.
Тотъ снѣгъ, накопленный вѣками,
Лежитъ грядой надъ облаками,
Уподобляясь пеленѣ
На память брошенной странѣ,
Въ конецъ истерзанной невзгодой.
Прочь отлетавшею свободой.
Когда — печальна и ясна —
Пріютъ любимый свой она
Съ тоскою въ сердцѣ покидала,
Богиня шагъ свой замедляла
При видѣ брошенныхъ полей,
Разбитыхъ злобой алтарей —
И тихо слёзы проливала.
Она готова къ нимъ воззвать,
Къ сынамъ воинственной Морей
И имъ на предковъ указать,
На ихъ нетлѣнные трофеи.
Напрасно: имъ ужь не возстать
И дня того ужь не видать,
Святой зари его румянца,
Что освѣщала персовъ рать
И смерть великаго спартанца.
XV.
Да, Альпъ измѣнникъ, но въ мечтахъ
Онъ любитъ сердцемъ уноситься
Къ воспоминаніямъ о дняхъ,
Весь міръ которыми гордится.
Бродя во тьмѣ, мечтаетъ онъ
О тѣхъ, что здѣсь со славой пали
И кровью землю упитали —
И, въ размышленье погружонъ,
Онъ вдругъ почувствовалъ ничтожность
Добытой славы имъ и ложность
Досель пройдённаго пути:
Что онъ для славы той позорной
Заутра свой отрядъ отборной
На приступъ долженъ повести.
Не таковы они, герои,
Что здѣсь покоятся кругомъ!
Здѣсь бились грозные ихъ строи
И были родины щитомъ.
Ихъ жизнь промчалась неизмѣнна —
И память ихъ благословенна
И буйный вѣтеръ, и волна
Ихъ повторяютъ имена,
И шумный лѣсъ гремитъ ихъ славой,
И высь колонны величавой
На ихъ указываетъ прахъ;
Витаютъ тѣни ихъ въ горахъ;
Фонтанъ о нихъ напоминаетъ
И ключъ, гремя изъ далека,
И величавая рѣка —
Всё имена ихъ повторяетъ.
Пускай она населена —
Эллада дивная — рабами:
Она, прекраснаго страна,
Ещё громка ихъ именами.
Кого величіе влечётъ,
Предъ тѣмъ Эллада возстаётъ —
И, ободрённый, онъ стремится
Тиранство низкое попрать
И въ битву радостно онъ мчится,
Чтобъ жизнь за Грецію отдать,
Или мечемъ добыть свободу
Ея несчастному народу.
XVI.
И вотъ надъ моремъ бродитъ онъ,
Прохладой ночи оживлёнъ.
Чужда приливамъ и отливамъ,
Морей полуденныхъ волна,
Въ своёмъ величьи горделивомъ,
Текла, спокойна и ясна.
Когда же буря начиналась,
То и тогда на склонъ она
Едва на шагъ, на два взбиралась
И безучастная луна
Спокойнымъ взглядомъ провожала
Её, что злилась и бѣжала
И ласкъ ея не замѣчала.
Скала могучая стоитъ
И въ волны синія глядитъ,
Но тѣ ея не досягаютъ
И лишь то мѣсто намѣчаютъ,
Что у Морейскихъ береговъ
Въ теченьи нѣсколькихъ вѣковъ
Они слезами орошаютъ.
Въ тяжолыя думы душой погружонъ,
По берегу моря онъ бродитъ.
На выстрѣлъ ружейный отъ крѣпости онъ;
Но пуля его не находитъ,
Измѣна ль проникла въ ряды христіанъ,
Сердца ли бойцовъ охладѣли —
Не знаю; но только безмолвенъ ихъ станъ
И ружья далёко отъ цѣли,
Хотя онъ подъ башней стоитъ, что блюдётъ
Ворота, ведущія къ морю;
Хотя онъ и слышитъ, какъ взадъ и вперёдъ
Снуютъ часовые и, вторя
Шагамъ ихъ размѣреннымъ, эхо звучитъ.
И видитъ онъ пса подъ стѣною:
Склоняся надъ трупомъ, онъ только ворчитъ:
Нѣтъ времени выть за ѣдою!
Онъ съ черепа кожу содралъ со всего,
Какъ съ персика кожу сдираютъ
И жадно зубами хватаетъ его;
Но тотъ изъ-подъ нихъ ускользаетъ.
Онъ жадно глодалъ и, казалося, былъ
Не въ силахъ оставить ловитвы,
Затѣмъ-что ещё не вполнѣ утолилъ
Онъ голодъ свой жертвами битвы.
Но шалямъ зелёнымъ онъ тотчасъ узналъ,
Что это тѣ храбрые были,
Чьи чёла зелёный тюрбанъ украшалъ,
Что съ нимъ въ его станѣ служили.
Съ головъ ихъ спускалось по пряди волосъ;
Теперь же собаки глодали
Ихъ бритую кожу, лишонную косъ —
И ключья въ зубахъ увязали.
А дальше злой коршунъ гналъ волка крыломъ.
Что, чуя добычу, прокрался,
Къ стѣнѣ городской, и, склонясь надъ конёмъ,
Кровавой ѣдой наслаждался.
XVII.
И Альпъ отъ картины той взоръ отвратилъ:
Онъ былъ непреклоненъ средь битвы;
Но стонъ умиравшихъ онъ легче сносилъ
И шопотъ послѣдней молитвы
Томящихся жаждой, клянущихъ враговъ,
Чѣмъ видъ ужь уснувшихъ навѣки вѣковъ.
Въ минуту опасности гордость при насъ:
Какъ въ битвѣ намъ смерть ни предстанетъ,
Могучая Слава отмѣтитъ нашъ часъ
И Честь про нашъ подвигъ вспомянетъ.
Когда же всё кончено — грустно ступать
По трупамъ погибшихъ средь бою
И видѣть, какъ птица и звѣрь ихъ терзать
Стекаются шумной толпою
И, мясо сдирая съ ихъ бѣлыхъ костей,
Считаютъ тѣ трупы добычей своей.
XVIII.
Идётъ онъ — и видитъ разрушенный храмъ,
Воздвигнутый здѣсь неизвѣстной рукою.
Двѣ стройныхъ колонны, съ рѣзьбой по краямъ,
Да мраморъ въ обломкахъ, поросшій травою —
Вотъ всё, что ты, время, оставило намъ!
Не болѣе ты и въ усладу вѣкамъ
Оставишь въ грядущемъ чѣмъ было въ минувшемъ
Тобою оставлено, мирно уснувшемъ:
Оставишь на столько, чтобъ можно жалѣть
О томъ было намъ, что могло улетѣть.
Что видѣли мы, то и наши потомки
Увидятъ: развалины, камни, обломки.
XIX.
Онъ сѣлъ къ подножію колонны
На солнцемъ выжженной травѣ.
Рука приникла къ головѣ
И тихій вздохъ, подобье стона,
Больное сердце облегчилъ.
Онъ молча голову склонилъ —
И пальцы мѣрно застучали
По лбу, какъ-будто пробѣгали
Но звонкимъ клавишамъ, когда,
Не начиная, иногда
Они беззвучно пробѣгаютъ
По нимъ, какъ-будто ихъ пытаютъ.
Такъ онъ сидѣлъ, тая тоску
И слухъ склоняя къ вѣтерку.
Вдругъ слышитъ онъ изъ-за колонны
Какъ-будто чьи-то льются стоны.
Онъ голову поднялъ — на море глядитъ,
Но вѣтеръ сонливой волны не катитъ;
Онъ взоромъ несётся надъ сонной травою,
Но та не нромолвитъ былинкой одною.
Откуда жь тѣ звуки несутся, звучатъ?
Глядитъ на знамёна — недвижно висятъ,
Недвижно, какъ листья лѣсовъ Киѳерона.
Что жь значатъ тѣ звуки страданья и стопа?
Глядитъ онъ, трепещетъ — о, сладостный видъ!
Красавица-дѣва на камнѣ сидитъ.
XX.
Вскочилъ, глядитъ — на сердце страхъ:
Такъ не смутилъ его бъ и врагъ.
«О, Боже мой! какой судьбою
Близь стана ты ночной порою?»
Напрасно — блѣденъ и смущонъ —
Перекреститься хочетъ онъ:
Священный символъ искупленья
Не для исполненныхъ сомнѣнья!
Глядитъ — нѣтъ, это не обманъ!
Она — лицо ея и станъ:
Предъ нимъ, полна красы и блеска,
Его прекрасная Франческа.
Въ щекахъ тѣ жь розаны у ней,
Но только розы тѣ блѣднѣй.
Улыбка устъ не украшаетъ:
Исчезла — какъ? никто не знаетъ.
Не такъ ясна лазурь въ волнахъ,
Какъ въ голубыхъ ея очахъ;
Но и лазурь ихъ, словно море,
Таитъ отчаянье и горе.
Упругость груди молодой,
Полузакрытая фатой,
Сверкаетъ снѣжной бѣлизною.
Кудрей бѣгущею волною
У влечь прикрытая слегка
Бѣлѣетъ чудная руна.
Но прежде, нежли провѣщала,
Она на небо указала —
И пальцы были такъ нѣжны,
Что сквозь былъ видѣвъ свѣтъ луны:
XXI.
«Къ тебѣ я пришла въ этотъ часъ молчаливый,
Чтобъ дать тебѣ счастье, самой быть счастливой.
Я вышла въ ворота, прошла межь шатровъ —
И вотъ нахожу тебя въ станѣ враговъ.
Я слышала: ежели левъ повстрѣчаетъ
Невинную дѣву, онъ въ лѣсъ убѣгаетъ.
Господь всемогущій, невинныхъ покровъ,
Спасающій ихъ отъ тирановъ лѣсовъ,
Благой въ своихъ милостяхъ вѣчныхъ, безмѣрныхъ
Помогъ и мнѣ, бѣдной, избѣгнуть невѣрныхъ.
Но если напрасенъ приходъ будетъ мой,
Тогда мы не свидимся больше съ тобой.
Своихъ преступленій превысилъ ты мѣру:
Ты прёзрѣлъ, отступникъ, отцовскую вѣру!
Разставься съ чалмою, крестомъ осѣнись
И къ этому сердцу главою склонись.
Смой стыдъ свой: пусть сердце твоё облегчится —
И завтра жь Франческа съ тобой съединится.»
— «Гдѣ жь брачное ложе найдёмъ мы съ тобой?
Ужели средь мёртвыхъ, сражонныхъ войной?
Заутра въ Коринѳѣ всё сгинетъ живое,
Палаты и храмы, всё сердцу святое,
Всё сгинетъ — и только тебѣ и твоимъ
Мы, сабли влагая, пощаду дадимъ.
Простившись на-вѣки съ невзгодой былою,
Мы въ край отдалённый умчимся съ тобою
И будешь ты вѣрной подругой моей.
Но прежде я долженъ, ведомый судьбою,
Унизить гордыню Царицы Морей.
Пусть тѣ, что — ведомые зломъ и страстями —
Моими заклятыми стали врагами,
Почувствуютъ силу десницы моей,
Бичующей плетью, сплетённой изъ змѣй.»
Тогда прикоснуласъ холодной рукою
Она къ его мёртвой, недвижной рукѣ —
И дрожь пробѣжала по тѣлу волною,
А сердце заныло въ глубокой тоскѣ.
Хотя ея пальцы едва лишь касались
Его, но ихъ гнёта снести онъ не могъ,
Затѣмъ-что ему никогда не казались
Они холодны такъ и обликъ такъ строгъ.
Но сердце, какъ камень, въ груди опустилось
И съ щёкъ его бурный румянецъ сбѣжалъ,
Когда онъ, всмотрѣвшись въ неё, увидалъ,
Какъ много и страшно она измѣнилась.
Франческа прекрасна ещё, но ужь нѣтъ
Въ чертахъ ея прежняго блеска:
Ужь въ нихъ не играетъ тотъ солнечный свѣтъ,
Что блещетъ межь волнами, солнцу въ отвѣтъ,
Въ минуту ихъ шума и плеска.
Уста ея точно боятся вздохнуть:
Безмолвны, блѣдны, не смѣются;
Волной не вздымается млечная грудь
И вены подъ кожей не бьются.
Хотя ея очи и блещутъ во тьмѣ,
Но взглядъ ея дикъ и печаленъ,
Какъ взглядъ тѣхъ несчастныхъ, что бродятъ во снѣ
Среди позабытыхъ развалинъ.
Она походила на старый портретъ,
Угрюмо глядящій изъ рамы на свѣтъ.
Въ часы многодумной вечерней прохлады,
Едва освѣщённый мерцаньемъ лампады,
Онъ кажется мёртвымъ и вмѣстѣ живымъ,
И, робкаго взглядомъ пугая своимъ,
Сбирается точно съ осанкой суровой
Къ вамъ выйдти на встрѣчу изъ рамы дубовой;
И, хмурясь, качается взадъ и вперёдъ,
Чуть вѣтеръ повѣетъ, чуть вѣтеръ пахнётъ.
"Но если жертвы этой много
Во имя сердца для тебя —
Сверши её во имя Бога,
Его Предвѣчнаго любя:
Сорви съ главы своей преступной
Свою позорную чалму
И поклянись душой Тому,
Кто вѣритъ клятвѣ неподкупной —
Спасти сыновъ родной земли;
Не то погибнешь ты въ ныли,
Не то отвергнутъ будешь мною,
Не только небомъ и землёю!
Исполни долгъ — и пусть твой рокъ
Печаленъ будетъ и жестокъ —
Тебѣ простится много, много
И милосердія врата
Не будутъ нѣмы: къ нимъ дорога
Слезамъ любви не заперта.
Не медли, милый! Будетъ поздно,
Когда Господь предстанетъ грозно:
Ты взоры къ небу, а оно
Печально будетъ и темно.
Взгляни, свѣтило ночи тьмится;
Но мигъ — и облако промчится.
Коль не смиришься ты душой
И не исторгнешь зла изъ груди,
Пока луна одѣта тьмой,
Тогда отмстятся Богъ и люди.
Твой жребій страшенъ; но страшнѣй
Безмѣрность гибели твоей! "
Отступникъ голову подъемлетъ,
Вперяя взоръ въ небесный сводъ
И видитъ: облако плывётъ;
Но гордый духъ его не внемлетъ
Ни чьимъ мольбамъ, дыша одной
Гордыней, смѣшанной съ враждой,
Затѣмъ что въ нёмъ та страсть и сила
Всѣ остальныя заглушила.
Ему ль, подъ тяжестью грѣховъ,
Страшиться робкой дѣвы словъ?
Ужель, отчизной оскорблённый,
Спасётъ онъ городъ обречённый?
Когда жь то облако таитъ
Небесный громъ — пускай разитъ!
И долго облако глазами
Слѣдилъ надменный Альпъ, пока,
Съ другими слившись облаками,
Оно не скрасилось слегка
Вновь появившейся луною.
«Я не склонюсь передъ судьбою!»
Воскликнулъ онъ. «Я твёрдъ душою!
Тростникъ, встрѣчая бури гнётъ,
Ложится долу и встаётъ;
Но дубъ трещитъ и упадаетъ.
Пускай Венеція узнаетъ
Во мнѣ врага и пусть одна
Ты будешь мною почтена!»
Взглянулъ — но дѣва ужь пропала:
Одна колонна лишь стояла.
Что сталось съ него — онъ не зналъ:
Въ землѣ ль сырой она укрылась.
Или въ пространствѣ испарилась —
Увы, отступникъ не видалъ.
XXII.
Вотъ ночь пролетѣла — и солнце сіяетъ,
Даётъ всему праздничный видъ;
Аврора покровъ свой туманный снимаетъ
И знойный полудень сулитъ.
Чу! слышатся трубы, звучатъ барабаны
И гулъ раздаётся роговъ,
Играютъ знамёна и вѣять султаны
И слышится шелестъ шаговъ.
Сквозь бряканье сабель, сквозь ржанье, музыку
Проносятся клики: «идутъ!»
Ужь хвостъ лошадиный навѣшенъ на пику
И, строясь, всѣ приступа ждутъ.
Татары, арабы и вы, туркоманы,
Сѣдлайте коней — и вперёдъ!
Скачите долиной, какъ гѣ ураганы,
Что вѣтеръ пустыни несётъ!
Чтобъ кто-нибудь — старецъ иль отрокъ невинный —
Не спасся бы этимъ путёмъ,
Когда, утопая въ крови неповинной,
Пѣхота ворвётся въ проломъ.
Могучіе кони гремятъ удилами,
Косматыя гривы столбомъ
И бѣлая пѣна, сбѣгая клубами,
Разносится вѣтромъ кругомъ.
Дымятся въ рукахъ фитили боевые
И пушки готовы къ пальбѣ,
Въ надеждѣ разрушить тѣ стѣны крутыя,
Что служатъ преградой борьбѣ.
Труба янычаръ удалыхъ собираетъ,
Прославленныхъ въ прежнихъ бояхъ;
Ихъ Альпъ направляетъ — и сабля сверкаетъ
Въ его обнажонныхъ рукахъ.
Ужь ханъ и паши разъѣзжаютъ предъ войскомъ
И славный визирь въ ихъ челѣ.
Лишь выстрѣлъ раздастся, въ весельи геройскомъ
Спѣшите къ Коринѳской скалѣ!
Вперёдъ, удальцы! ни кого не жалѣйте,
Ни пастырей близь алтарей.
Ни знатныхъ, ни нищихъ, — всѣхъ рѣжьте и бейте!
Самихъ не щадите камнёй!
«Проломъ передъ вами, могучими львами!»
Безстрашный Комурджи вскричалъ:
"При васъ ваши сабли — побѣда предъ вами:
Иначе бы кто побѣждалъ?
«Кто первый добудетъ мнѣ знамя Христово,
Тотъ требуй — и дастся тому!»
И грозные клики — отвѣтомъ на слово —
Промчались по стану всему.
XXIII.
Какъ волчья стая нападаетъ
На разъярённаго быка
И тотъ — не раненый пока —
Ногами первыхъ попираетъ
Или подъемлетъ на рога,
Такъ и османы на врага
Имъ ненавистнаго напали;
Но были сломлены — и пали.
Какъ бы осколками стекла,
Земля усѣяна была
Тѣлами падшихъ середь бою,
Покрытыхъ кованной бронёю,
Свинцомъ пробитой на поляхъ,
Гдѣ успокоился ихъ прахъ.
Рядами цѣлыми, какъ пали,
Они — недвижные — лежали,
Подобно срѣзаннымъ косой
Стеблямъ пшеницы золотой.
XXIV.
Какъ сынъ снѣговъ, потокъ, весной
Отъ скалъ каменья отторгаетъ
И ихъ лавиной снѣговой,
Гремя, въ долину низвергаетъ:
Такъ, обезсиленныхъ борьбой,
Сыновъ Коринѳа низлагаетъ
Турецкой рати новый строй,
Въ проломъ нахлынувшій грозой.
Они незыблемо стояли
И, тяжко падая во прахъ,
Въ крови и ранахъ умирали
Съ оружьемъ въ замершихъ рукахъ.
И вопль, и клики ликованья,
И пушекъ громъ, и рѣзкій звукъ
Глухихъ ударовъ сильныхъ рукъ
Въ одно сливаются стенанье:
Лишь смерть безмолвствуетъ вокругъ.
Семья сосѣднихъ городовъ
Громамъ тѣмъ гибельнымъ внимаетъ
И въ вѣщемъ ужасѣ не знаетъ
Кого — друзей или враговъ —
Тѣ клики грозные вѣнчаютъ,
Не знаютъ — слёзы ли имъ лить,
Иль небеса благодарить
За звуки тѣ, что повторяютъ
Ущелья горъ береговыхъ —
И громъ тѣхъ звуковъ роковыхъ
Былъ слышенъ въ дальнемъ Саломинѣ,
Въ пирейской бухтѣ и въ Левсинѣ.
XXV.
Съ мечей ручьями кровь бѣжитъ;
Палъ городъ; пали укрѣпленья;
Грабёжъ на улицахъ кипитъ:
Всё ждётъ послѣдняго мгновенья.
Изъ храмовъ божьихъ, изъ домовъ
Проклятья, жалобы несутся
И звуки трепетныхъ шаговъ
По скользкимъ камнямъ раздаются.
Средь узкихъ улицъ, здѣсь и тамъ,
Гдѣ можно дать отпоръ врагамъ,
Десятки воиновъ встрѣчаютъ
Толпы враговъ, что наступаютъ,
И, прислонясь къ стѣнѣ спиной,
На время сдерживаютъ бой
И, какъ герои, умираютъ.
Межь нихъ вниманье привлекаетъ
Старикъ съ сѣдою головой,
Но съ сильной, твёрдою рукой.
Онъ бодро турокъ отражаетъ —
И трупы ихъ лежатъ кругомъ,
Его сражонные мечомъ.
Хотя старикъ и отступаетъ,
Но всё — не раненый — ещё
Съ толпою бьётся горячо,
Что всё сильнѣе напираетъ.
Рубцы, добытые войной,
Таясь подъ кованной бронёй,
О славныхъ битвахъ говорили,
Хотя давно тѣ битвы были.
Состарясь, крѣпость юныхъ силъ
Онъ въ мощномъ тѣлѣ сохранилъ
И врядъ ли бъ кто-нибудь сыскался,
Кто съ нимъ бы силой поравнялся.
Минотти сдерживалъ одинъ
Толпу враговъ ожесточённыхъ —
Толпу безчисленнѣй сѣдинъ
Его волосъ посеребрённыхъ.
О, сколько матерей преклонныхъ
Онъ въ этотъ день осиротилъ!
И юныхъ первенцевъ лишилъ,
Ещё въ то время не рождённыхъ,
Когда — исполненъ юныхъ силъ —
Онъ мечъ впервые обагрилъ
Въ крови враговъ иноплемённыхъ.
Когда Минотти потерялъ
Въ бою единственнаго сына,
Отцамъ почувствовать онъ далъ,
Какъ велика его кручина.
И если падшему нужна
Отмщенья жертва рокового,
То тѣнь Минотти молодого
Была ужаснѣй отмщена,
Чѣмъ тѣнь Патрокла подъ Пергамомъ.
Онъ погребёнъ на томъ же самомъ
Высокомъ берегѣ морскомъ,
Гдѣ спятъ герои вѣчнымъ сномъ;
Но кто укажетъ тѣ могилы,
Что ихъ пріяли въ цвѣтѣ силы?
На тѣхъ могилахъ нѣтъ камней
И нѣтъ въ могилахъ тѣхъ костей;
Но ихъ имёнъ не позабудутъ,
Пока пѣть пѣсни люди будутъ.
XXVI.
Чу! клики воздухъ потрясаютъ:
То янычары наступаютъ.
Рука ихъ мощная ведётъ
И — обнажонная — вперёдъ
Манитъ отвагой изступлённой,
И по рукѣ той обнажонной
Героя каждый узнаётъ.
Одинъ одеждою стремится
Передъ другими отличиться,
Иной гордится дорогой
Отдѣлкой сабли боевой;
Но въ мірѣ нѣтъ клинка такого,
Какъ сабля Альпа молодого;
Тѣ отличаются чалмой,
А Альпъ — могучею рукой,
До плечь высоко обнажонной
Въ минуту сѣчи изступлённой.
Ни чей бунчукъ у стѣнъ крутыхъ,
Віясь, такъ близко не мелькаетъ;
Ни чей призывъ сыновъ своихъ
Такъ далеко не увлекаетъ.
Гдѣ Альпа взносится рука,
Тамъ лишь отважные дерутся.
Тучнѣй кровавая рѣка
И громче вопли раздаются;
Тамъ обезсиленный герой,
Безъ стона, гордо умираетъ,
И, умирая, напрягаетъ
Остатокъ силъ своихъ, чтобъ бой
Начать послѣдній, роковой.
XXVII.
Но какъ скала стоялъ старикъ —
И Альпъ свой пылъ смирилъ на мигъ.
— «Минотти, сдайся — и пощада
Тебѣ Франческу возвратитъ!»
— «И жизни вѣчной мнѣ не падо,
Когда злодѣй её даритъ!»
— «Ужели ей — моей святынѣ —
Погибнуть жертвою гордыни?»
— «Ей не бывать въ твоихъ рукахъ!»
— «Но гдѣ жь она?»
— «На небесахъ,
Въ чертогахъ свѣтлыхъ, недоступныхъ
Для душъ коварныхъ и преступныхъ!»
Когда бы громъ предъ нимъ упалъ,
Сильнѣй бы Альпъ не встрепенулся
И, увидавъ, что Альпъ дрожалъ,
Минотти злобно усмѣхнулся.
— «О, Боже!» Альпъ проговорилъ:
«Скажи, давно ль её не стало?»
— «Вчера — и рокъ я не корилъ,
Что небо скорбную пріяло.
Никто изъ рода моего
Предъ Магометомъ не склонялся.
Сражайся, извергъ!» Но раздался
Напрасно грозный зовъ его —
Ужь Альпъ лежалъ въ числѣ убитыхъ.
Межъ-тѣмъ, какъ пламенный потокъ
Рѣчей Минотти ядовитыхъ
Злодѣя грудь пронзалъ и жогъ
Больнѣй меча, которымъ бился,
Альпъ, словно скошенный, свалился.
Съ ступеней, ведшихъ подъ порталъ,
Гдѣ бой кровавый продолжался,
Вдругъ выстрѣлъ гибельный раздался
И Альпъ, сражонный пулей, палъ;
Но прежде чѣмъ изъ предстоявшихъ
Единый рану увидалъ,
Уже во прахѣ Альпъ лежалъ,
Чтобъ не возстать изъ сонма павшихъ.
Огонь блеснулъ въ его очахъ —
И вѣчный мракъ окуталъ прахъ,
Чей духъ невзгоды низложили.
Съ его высокаго чела "
И щёкъ, покрытыхъ слоемъ пыли,
Струя кровавая текла;
Но пульсъ прерывисто не бился
И стонъ на волю не просился
Изъ устъ, запёкшихся въ крови.
Ни слово мира и любви,
Ни вздохъ, исполненный кручины,
Не предрекли его кончины.
Ещё молитва съ устъ его
Слетѣть къ Престолу не успѣла,
Какъ лёгкимъ паромъ отъ него
Душа въ пространство отлетѣла —
И онъ остался до конца
Врагомъ отчизны и Творца.
XXVIII.
Онъ палъ — и бѣшенные клики
Взнеслися къ небу изъ рядовъ
Его друзей и злыхъ враговъ,
И грозно вновь склонились пики
И, вновь сражая храбрыхъ въ прахъ,
Мечи сверкнули въ ихъ рукахъ.
Но, шагъ за шагомъ отступая.
Минотти сдерживаетъ строй
Свирѣпыхъ турокъ, защищая
Родную землю, какъ герой,
А вкругъ него — оберегая —
Тѣснятся воины толпой.
Старинный храмъ, оплотъ священной,
Откуда тотъ направленъ былъ
Зловѣщій выстрѣлъ, что сразилъ
Злодѣя въ битвѣ дерзновенной
И тѣмъ за городъ отомстилъ,
Оплотъ послѣдній предлагаетъ.
И, оставляя за собой
Кровавый слѣдъ на мостовой,
Минотти къ храму отступаетъ
И только здѣсь, очистивъ путь,
Повсюду занятый врагами,
Прикрытый старыми стѣнами,
Свободно можетъ онъ вздохнуть.
XXIX.
Усилясь новою толпою,
Сыны ислама и побѣдъ
Стремятся съ яростью такою
За христіанами во слѣдъ,
Что ихъ безчисленность порою
Имъ обращается во вредъ.
Проходъ, который вёлъ къ твердынѣ
Послѣдней горсти христіанъ,
Подобенъ горной былъ тѣснинѣ
И строй побѣдный мусульманъ,
Успѣвшій къ храму протѣсниться,
Назадъ не могъ ужь возвратиться,
И долженъ былъ иль побѣдить,
11ль сномъ могильнымъ опочить.
Но прежде чѣмъ имъ сумракъ ночи
Смежилъ безжизненныя очи,
Ужь ихъ спѣшили замѣнить
Другіе, съ мыслью отомстить.
Ослабѣваютъ христіане
Передъ напоромъ янычаръ;
Ботъ ужь у двери мусульмане:
Послѣдній близится ударъ.
Но дверь, покорная запору,
Ещё противится напору.
Изъ всѣхъ отверстій цѣлый адъ
Огонь ружейный извергаетъ
И мѣткихъ нуль свинцовый градъ
Гядъ узкихъ оконъ изрыгаетъ.
Но дверь скрипитъ: ещё напоръ —
Сдаются петли и запоръ,
И дверь, шатаясь, упадаетъ:
Коринѳъ, конецъ твой наступаетъ!
XXX.
Угрюмъ, свирѣпъ и одинокъ
Стоитъ Минотти у амвона.
Надъ нимъ склоняся, льётъ Мадонна
Лучей сіяющихъ потокъ
На грудь, обрызганную кровью —
И взоръ Ея горитъ любовью.
Мадонна такъ помѣщена,
Что каждый, видя, какъ она,
Съ младенцемъ кроткимъ на колѣняхъ,
Встрѣчаетъ всѣхъ, ко всѣмъ равны,
Въ своихъ излиться могъ бы пеняхъ.
На всё — прекрасна и ясна —
Глядитъ съ улыбкою она
И даже въ этотъ мигъ ужасный
Встрѣчаетъ всѣхъ съ улыбкой ясной.
Но вотъ Минотти, весь горя
Святымъ огнёмъ, перекрестился,
Схватилъ свѣтильникъ съ алтаря
И, приподнявъ, остановился,
Тогда-какъ турки здѣсь и тамъ
Уже врывались въ божій храмъ.
XXXI.
Въ безмолвномъ склепѣ, въ храмѣ томъ,
Подъ мозаиковымъ поломъ,
Лежатъ покойники рядами.
Помостъ блеститъ ихъ именами;
Но тѣхъ имёнъ ужь не видать —
На нихъ кровавая печать:
Узоры мрамора цвѣтные
И — честь родовъ — гербы рѣзные
Покрыты шлемами кругомъ,
Кругомъ завалены мечами
И бездыханными тѣлами
Сражонныхъ смертью въ храмѣ томъ.
Война сошла подъ эти своды
И здѣсь сокровища свои —
Орудье смерти, зло природы —
Скопила съ мудростью змѣи.
Здѣсь былъ устроенъ предъ осадой
Запасный складъ пороховой,
Куда послѣднею преградой
Приводъ спускался роковой,
Чтобъ грознымъ взрывомъ кончить бой.
XXXII.
Толпа невѣрныхъ наступаетъ
И горсть отважныхъ христіанъ,
Ужь обезсиленныхъ отъ ранъ,
Имъ путь напрасно преграждаетъ.
Не находя живыхъ враговъ,
Они глумятся надъ тѣлами
И украшаютъ головами
Верхи кровавыхъ бунчуковъ.
Тѣ съ пьедесталовъ низвергаютъ
Изображенія святыхъ,
Тѣ другъ у друга отнимаютъ
Куски покрововъ парчевыхъ,
А тѣ съ иконъ святыхъ сдираютъ
Вѣнцы окладовъ дорогихъ.
Вотъ къ алтарю они подходятъ
И видятъ чашу всю въ лучахъ —
И алчность, вспыхнувъ въ ихъ очахъ,
Здѣсь пищу новую находитъ.
Ещё съ зарёю въ ней вино
Было Христомъ претворено
Въ святую кровь Его — и пили
Её смиренные бойцы,
Что вѣчнымъ сномъ здѣсь опочили,
Стяжавъ нетлѣнные вѣнцы.
Лампада чашу освѣщала
Изъ драгоцѣннаго металла
И тѣмъ сіяньемъ для очей
Добычу дѣлала цѣннѣй.
XXXIII.
Ужь нечестивая рука
Сосуда свѣтлаго касалась,
Когда свѣча поколебалась
Въ рукахъ Минотти-старика,
Дугу въ пространствѣ описала
И надъ приводомъ запылала.
Раздался взрывъ — и сонмъ святыхъ,
И стѣны храма вѣковыя,
И мёртвыхъ груды ледяныя,
И сонмъ оставшихся въ живыхъ,
Навстрѣчу смерти шедшихъ смѣло —
Гремя, на воздухъ всё взлетѣло.
Упали стѣны, замокъ палъ,
Возстало море на мгновенье
И потряслись вершины скалъ,
Какъ въ грозный часъ землетрясенья.
Мильонъ обломковъ — здѣсь и тамъ —
Подъятъ къ далёкимъ облакамъ.
Всё міру грозно возвѣщаетъ,
Что часъ послѣдній наступаетъ.
Всё, чѣмъ гордился славный градъ,
На воздухъ въ пламени взлетаетъ
И, сверху падая назадъ,
Окрестность пепломъ покрываетъ —
И этотъ пепелъ роковой,
Дождёмъ горящимъ ниспадая,
Покрылъ поля и брегъ морской,
Круги на морѣ оставляя.
Кругомъ разбросаны тѣла;
Но кто почившій — христіанинъ,
Или невѣрный мусульманинъ —
И мать сказать бы не могла.
Когда въ уютной колыбели
Они покоились ещё,
И, ихъ цалуя горячо,
Въ глаза имъ матери глядѣли,
Они не думали о томъ,
Что грянетъ часъ, въ который громъ
Размечетъ члены ихъ кругомъ.
Одно мгновенье миновало —
И мать родная бъ не узнала
Родного сына своего
Въ кровавомъ остовѣ его.
Повсюду брёвна и каменья
Слѣды являли разрушенья.
Живое всё, заслыша громъ,
Исчезло въ ужасѣ нѣмомъ.
Умчались въ лѣсъ стада пернатыхъ;
Собаки съ воемъ отошли
Отъ тѣлъ, отъятыхъ у земли;
Верблюды бросили вожатыхъ;
Волы, запрАженные въ плугъ,
Сломивъ ярмо, ревѣли въ полѣ;
Ретивый конь летѣлъ по волѣ,
Безъ мундштука и безъ подпругъ;
Лягушекъ крикъ въ трясинѣ дальней
Ещё сталъ громче и печальнѣй;
Въ густыхъ лѣсахъ, въ берлогахъ горъ,
Гдѣ эхо рвётся на просторъ,
Протяжно волки завываютъ,
И, вторя имъ, шакалы лаютъ —
И слышны въ дикомъ лаѣ томъ
И дѣтскій плачъ, и визгъ собаки,
Нежданно хлёстнутой бичёмъ,
Въ минуту ярости и драки.
И, волю давъ своимъ крыламъ,
Орёлъ пріютъ свой покидаетъ
И взоръ свой къ небу направляетъ
Навстрѣчу солнечнымъ лучамъ.
Вкругъ тучи чорныя тѣснятся,
Зіяя сумракомъ могилъ
И нудятъ съ каждымъ взмахомъ крылъ
Всё выше, выше подыматься.
Такъ палъ Коринѳъ — и побѣдилъ!
1873.