Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений в тридцати томах
Том двадцатый. Статьи и заметки. 1862—1865
Л., «Наука», 1980
ОПЯТЬ «МОЛОДОЕ ПЕРО»
правитьВпился-таки! Не выдержал самого первого натиска! Я и предрекал, что вопьется… О молодое перо! Какой визг из-за того, что вам отдавили ножку. А вспомните-ка, молодой, но блестящий талант, вспомните, как вы куражились в феврале над А. Скавронским за его «Литературную подпись»![1] А вот как коснулось до вас самих, так и наполнили тотчас же вселенную своими воплями:
Remplit les bois et les campagnes
Du cri perèant de ses douleurs.1
1 Своими стонами страдалец наполнял || Леса и долы (франц.).
Вот потому-то сейчас и видно, что еще молодой талант, да еще без всякой дрессировки. А еще обижается за слово «молодой»!
Вы рассердились на статью во «Времени». Вы проговорились и упоминаете о ней в вашей статье «Тревоги „Времени“». А не надо бы было упоминать, не надо бы было проговариваться, что от нее пострадали, а следственно, что вас злость берет и тянет выругаться в предупреждение разлития желчи. Статья ваша точно доктором вам прописана, по рецепту. Она пахнет аптекой, гофманскими каплями, уксусом и лавро-вишневой водой. Вот это-то и значит свои бока подставлять. Тут именно надобен вид, что и видом не видал враждебной статьи и слыхом не слыхал о ней. А кто спросит: «Читали, как вас отделали?» — Э, вздор! что читать! есть мне время читать такие статьи! A propos mon garèon,[2] ведь «у испанского посланника вчера был, кажется, раут?»[3] Ну и замять разговор испанскими-то делами.
Важности, солидности, великосветской небрежности было бы больше. А то: «Ой, больно!» Сейчас надо и показать, что больно. И вышел водевиль: «Отдавленная ножка, или Отмщенный А. Скавронский». Ну что ж, что больно? До свадьбы заживет.
В ваших же интересах говорю; добру учу; о неопытность!
Вы вообще ужасно спешите. Молодая прыть. Вам ужасно хочется оправдаться, поскорей, как можно поскорей уверить публику, «что это не я; что это всё от злобы, а я самый блестящий талант». Правда, ваше положение понятно, и я искренно ему сочувствую. Как в самом деле: столько времени подвизался на прихотливом поприще российского юмора, столько лет повременные издания похваливали, столько лет срывал цветы удовольствия, — «розы рвал и фиалки поливал» и вдруг — ругань! да еще какая: называют «молодым пером», «молодым человеком» (что может быть ужаснее!), ставят на одну доску с А. Скавронским, говорят, что подражает Брамбеусу, Дружинину (согласитесь, что «Дружинину-то» вас наиболее и кольнуло. Так ли? Знаю я сердце человеческое иль нет?). Говорят, наконец, будто ваши критические статьи — одно искусство для искусства, цветы удовольствия, «часы досуга», перлы, скатившиеся с молодого пера, употребленного с эфемерною целью.
И брызгал перлом водомет.*
- Стих Всеволода Крестовского.
Шумиха слов, колечки табачного дыма, выпущенные ловким военным курителем, и (что всего хуже) некоторое литературное виляние туда и сюда, литературные, так сказать, прибавления к «Инвалиду-Современнику». По поводу прибавлений дают вам разные советы, вам, прогрессисту-то! Да еще не простому прогрессисту, а перепеченному недавно в нигилисты по редакционной надобности. И это в первый раз еще так относятся к вам, в первый раз в жизни в продолжение стольких приятных лет дешевенькой литературной игривости. Да как тут не взбеситься, как тут не прорваться, как тут не провраться. О! мой нигилист du lendemain![4] Будьте уверены, что я слишком хорошо понимаю ваше положение…
Но остановимся на минуту для одного щекотливого объяснения.
Вы горько жалуетесь, что мы называем вас «молодым человеком», «молодым пером», «молодым, но блестящим талантом» и проч. Всё — молодым. Вам кажется это неуважительно, и вы дуетесь. (Если б вам не было горько, вы бы не высказались.) О неопытность! Да жалоба-то ваша и есть первое доказательство вашей молодости. Какой юноша не обижается, когда его называют молодым человеком? Какой юноша не скоблит себе усов перочинным ножичком, чтоб они поскорее росли? Я соглашаюсь, что всё это признаки нежные, грациозные, признаки весны и молодого поползновения… Тем не менее вы сами себя с головой и выдали. Но успокойтесь; объявляю вам торжественно, что, намекая на вашу молодость, я не прямо разумел ваши лета, а говорил метафорически. В сущности мне и дела-то нет, молоды вы или стары. В статье моей «Молодое перо» я разумел только вашу молодость и неопытность в российской журналистике, так сказать, нововыпеченность. И не в злом каком-либо смысле я разумел это, о нет! Я искренно любовался, глядя на вас, — любовался этой прытью, этим молодым прискоком и вывертом, этими, так сказать, первыми, радостными взвизгами молодого литературного дарованья. Я люблю эти первые взвизги, молодой человек! Вы показались мне в некотором смысле гусаром в русской литературе, молодым, краснощеким корнетом отечественной словесности (вроде «Корнета, играющего на пистоне», о котором упоминалось как-то раз в «Головешке»). Итак, успокойтесь. Вы промахнулись, вы не сумели скрыть, что вам отдавили ножку. Но кураж! Поправитесь после. Какой солдат не надеется быть фельдмаршалом!
Но однако ж (я все-таки не могу забыть этого!), к чему, к чему доходить до такого бешенства, до такого нервного сотрясения, до такой пены у рта! До гофманских-то капель для чего доходить? Ведь вы ругаетесь, как какой-нибудь сотрудник «Головешки», а хуже уж ничего про литературного человека нельзя придумать. Ведь вам только один шаг остался до попреков за табачную фабрику.[5] Ведь вся статья ваша — только «головешкина» отрыжка и ничего больше. А «Головешка» вдобавок еще, говорят, теперь постится и на постном масле начиная с самой подписки сидит… (Vous comprenez, n’est ce pas?[6])
Вижу, вижу вас теперь, как наяву, о молодое, но необстрелянное дарованье, — вижу вас именно в тот самый момент, когда вам принесли февральскую книгу «Времени» и сказали вам, что в ней есть статья против вас, под названием «Молодое перо». Вы саркастически улыбнулись и свысока развернули книгу. Всё это представляется мне в воображении как по писаному. Если у вас были в это время гости, или вы были в гостях, вы, прочтя статью, постарались, разумеется, скрепить себя; но нервная дрожь, некоторое подергивание губ, краска, пятнами выступившая на вашем лице, — всё это ясно свидетельствовало о бесконечной злобе, клокотавшей в жаждущем похвал сердце вашем. Вы даже попробовали улыбнуться и выговорить: «совсем не остро…» Но как-то не вышло, как-то уж очень жалко выговорилось. По крайней мере гости сконфузились и старались на вас не взглядывать, старались заговорить о чем-нибудь другом. И вы всё это тут же заметили… Но зато, помните ли, помните ли ту грустную минуту, когда вы пришли домой и, наконец оставшись один, дали волю всему, что сдерживали в груди вашей? Помните ли, как вы разломали стул, разбили вдребезги чайную чашку, стоявшую на вашем столе, и, в ярости колотя что есть силы обоими кулаками в стену, вы клялись с пеной у рта написать такую статью, такую ругательную статью, что стоял мир и будет стоять — а такой статьи еще не бывало до сих пор ни на земле, ни в литературе! И вот вышли ваши «Тревоги „Времени“». О, поверьте, что мне не надо было подкупать наборщиков вашей типографии (в чем вы нас упрекнули), чтоб узнать, что всё так и было, то есть и разбитая чашка, и кулаки в стену, и проч., и проч. Я предузнал всё это единственно одним воображением, но предузнал по духу, по тону вашей ответной статьи. Иначе что же такое ваша статья? Откуда же могло поместиться в ней столько бешенства и печеночного расстройства? Откуда столько ругательств, столько личных ругательств и уподоблений в этой статье и во всех других выходках против «Времени», помещенных в той же мартовской книжке «Современника»? Тут уж явная очевидность, а не наборщики.
Кстати, знаете что: ведь я совершенно уверен, что это вы сами написали: «Тревоги „Времени“», а между тем вы объявляете, что эта статья будто бы прислана вам одним из друзей ваших, каким-то молодым нигилистом. Другими словами: вы спрятались под стол, прикрывшись именем вымышленного друга. Прием чрезвычайно наивный. Тю-тю, дескать, Костенька спрятался; нянюшка ищи… А нас еще упрекаете, что мы сами себе письма пишем. Мало того: я даже совершенно уверен, что и примечание от редакции, сделанное к вашей статье, и разные там московские известия о толстоте тела г-на Лонгинова, всё это ваше, всё это вы сами сочинили. Конечно, я не имею никаких осязательных фактов, но я убежден в этом; мне так кажется. Ну что же делать с убеждением? Виноваты, впрочем, вы: к чему прятаться? Уж не было ли у вас каких-нибудь особенных целей? А вот посмотрим:
Во-первых, вы что-то заговорили о типографских наборщиках. Это в примечании от редакции «Современника» к вашей статье. Выпишем-ка это примечание. Вот оно слово в слово.
"Верность этого замечания поразительна. Во втором своем номере «Время», желая изобидеть одного из наших сотрудников, по поводу помещенной в первом томе «Современника» рецензии на «Литературную подпись» г-на Скавронского, поместило статью «Молодое перо», в которой, во-первых, сравнивает нашего сотрудника с бароном Брамбеусом, и во-вторых, обращаясь к нему, постоянно называет его «молодым человеком». Точь-в-точь такое же сравнение и обращение делал два года тому назад «Русский вестник», у которого «Время» все это и заимствовало, разумеется внеся в это заимствование своих собственных «сапогов всмятку». Эти «сапоги всмятку» заключаются в том, что будто бы наш сотрудник-рецезент до того «впился в интересы редакции „Современника“, что, впиваясь, оставил прежнее у порога…». Читая эти слова, мы долго не могли прийти в себя от изумления. Что это такое! да ведь рецензия не подписана! к кому же может относиться обвинение «Времени»? и как могло узнать «Время», кто именно написал статью, приведшую его в такое волнение? Или, быть может, «Время» имеет привычку справляться у наборщиков типографии, в которой печатается «Современник»? Но если это так, то уверяем вас, о «Время», что наборщик, сообщивший интересные для нас сведения, обманул вас. Лицо, которое вы так легкомысленно упрекнули в чем-то, «прежнем», уже четыре года постоянно и исключительно печатает свои сочинения в «Современнике»; если же в прошлом году и было помещено несколько его рассказов во «Времени», то это произошло единственно оттого, что «Современник» был закрыт, а налагать на уста молчание не всегда бывает для литератора удобно. Следовательно, интересы «Современника» всегда были близки этому рецензенту, следовательно, и впиваться было не во что, следовательно, и слова ваши, как и все вообще ваши слова, суть не более как толкование в пустыне и о пустыне. Что же касается до того, что вы в полемике своей против неизвестного вам рецензента сослались на пословицу «береги честь смолоду», то надо думать, что презренная эта выходка употреблена вами в припадке особенного увлечения и что впредь этого с вами не случится. Ред.".
Ну-с, а ведь я вас теперь поймаю. Знаете, что я хочу? Я хочу вас изобличить. Я хочу выставить всему свету: кто вы и какой вы именно деятель в отечественной словесности. А изобличив, я вам самому предложу вопрос: можно ли с вами вести хоть какое-нибудь дело серьезно? Вся-то штука в том, что вы думали, я вас не изобличу.
Во-первых, о наборщике. Вы удивляетесь, каким образом я мог узнать ваше имя, и предполагаете, что я непременно должен был подкупать наборщика. Хоть тут у вас и заключается одна ядовитенькая мысль, именно заявить о нас публике, что мы из тех, которые подкупают наборщиков с целью пошпионить о другом журнале, то есть почти что распечатываем чужие письма, но на всё это я смотрю как на пустяки. Разобижены вы очень, ну там вдобавок еще воинственная кровь, Барклай де Толли зашевелился… одним словом, простить вам на первый случай можно. К тому же вы сами знаете — дело это слишком шутовски разъясняется. О призвании вашем из-за моря, к участию в «Современнике», конечно, с целью подымать «Современник», сама редакция столько уже печатала в своих объявлениях, что узнать вас очень легко было. Следовательно, это дело поконченное. Но не в том дело. Главная суть в том состоит, что я теперь могу вас назвать публично, изобличив вас при этом, что вы, умышленно, с тем, чтоб нам повредить, исказили в одном дельце правду. Извольте послушать.
Вы уверяете (то есть редакция «Современика» уверяет, но я считаю, что это всё равно, и имею право на это. Я положительно знаю, что вы участвуете в интересах редакции, и, следственно, примечание, сделанное редакцией к вашей статье, не могло вас обойти. Вы знали про это примечание, вы, может быть, сами же держали его корректуру; без вашего ведома оно не могло пройти; может быть наконец, вы сами же его и писали, так же, как и статью, в чем я убежден. Следовательно, вы и отвечаете ла всё, что сочинено в примечании. Почему я так резко говорю о моем праве всё это высказывать и так бесцеремонно и публично нарушать ваши бесчисленные псевдонимы, вы поймете сейчас, прочитав немного далее). Итак, вы уверяете в примечании к вашей статье, что «лицо (то есть вы), которое мы (по вашим словам) так легкомысленно упрекнули в чем-то „прежнем“,[7] уже четыре года постоянно и исключительно печатает свои сочинения в „Современнике“, и что если в прошлом году и было помещено несколько рассказов этого лица (то есть ваших) во „Времени“, то это произошло единственно оттого, что „Современник“ был закрыт, а налагать на уста молчанье не всегда бывает для литератора удобно».
Заметьте это покамест. Теперь в другом месте статьи «Тревоги „Времени“» вы говорите:
«И еще вы хвастаетесь, что вас любит публика, что у вас много подписчиков. Знаете ли, кому вы этим обязаны? Вы обязаны этим „Современнику“, который некоторое время заблуждался, что из вас может нечто выйти, и занимался наставлением вас на путь истинный: вы обязаны этим временному прекращению того же „Современника“, которое на минуту сосредоточило у вас все литературные силы. И тут покровительствующею вам силою явились не собственные ваши сапоги всмятку, а чужая неудача».
Короче сказать, если б не случилось с «Современником» несчастья, то есть если б не принужден он был остановиться в июне месяце, то, по-вашему, к нам бы не пришли литераторы с своими статьями, что вы сами «единственно» только потому и печатали у нас прошлого года свои статьи, что «Современник» не издавался, и всё это подразумевается потому, что наш журнал сам по себе до того ничтожен и не имеет никакой цены, что к нам нельзя идти таким молодым, но блестящим талантам, как вы, когда издается «Современник». Это ясно и очень хорошо растолковано в другой раз в газете «Очерки», где один господин уже успел подхватить вашу мысль и написал на нас длиннейшую статью с ядом и ругательствами. Вот отрывок, в котором подтверждается ваша мысль:
«Успехом своим „Время“ обязано некоторым, помещавшимся в нем беллетристическим произведениям, характер и направление которых, впрочем, так же относились к характеру и направлению „Времени“, как цветы к морозу. Тут напечатаны были некоторые из произведений Островского, Щедрина, Помяловского; тут же помещены были „Униженные и оскорбленные“ Ф. Достоевского, с их сладеньким героем Ваничкой, и „Записки из Мертвого дома“. Вообще беллетристический отдел во „Времени“ был нередко положительно хорош, но и в этом отношении редакция не причинна. Пожар способствовал ей много к украшению ее журнала. Писатели, помещавшие статьи свои во „Времени“ после петербургских пожаров, теперь публично объявляют, что они загнаны были в этот журнал горькою необходимостью (см. „Современник“, № 3)».
Под этой статьею в «Очерках» подписано: И. Дмитриев. Кстати, объявляем публике, что этот самый г-н И. Дмитриев сам доставил в наш журнал свою статью под названием «Провинциальная газета». Эту статью, по ее незначительности, мы не напечатали и возвратили назад автору. Теперь эта статья появилась в «Современнике» (№ 1 и 2), а сам он ругает нас в газетах и объявляет, что писатели загнаны были в наш журнал горькою необходимостью, то есть запрещением «Современника».
Конечно, отказ напечатать статью г-на И. Дмитриева во «Времени» непременно нужно принять в соображение. Но вот что особенно удивляет нас: почему же, если прекратился «Современник», г-н И. Дмитриев обращался именно в наш журнал? Разве не было «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения», «Русского вестника» и множества еженедельных изданий, кроме «Времени»? Почему же непременно все эти блестящие таланты (то есть г-н Дмитриев и «молодое перо») сами текли во «Время», а теперь объявляют, что были только загнаны к нам одною необходимостью, то есть запрещением «Современника»?
Но это в скобках, а теперь опять к вам.
Ну что, если я вас сейчас же изобличу и докажу, что вы говорите неправду, докажу тем, что назову вас лично и объявлю, какие статьи печатали вы у нас прежде закрытия «Современника» и даже безо всякой необходимости?
Я имею на то право, милостивый государь! Намерение ваше повредить изданию «Времени» дает мне это право. А повредить вы желали — это слишком очевидно. Неужели вы скажете нет? Подражатели ваши уже кричат в других газетах с ваших слов, что «пожар способствовал нам много к украшению». Следовательно, самая законнейшая в таком случае наша защита — это полнейшее изобличение вас в неправде, с фактами в руках.
И неужели ж, неужели ж предположить, что вы действительно сказали публично неправду, надеясь на безнаказанность? То есть, рассуждали вы, ведь не узнают, кто сказал, имени-то не подписано, стало быть, и нельзя изобличить положительно. Ну и скажу, что я загнан был в их журнал единственно из горькой необходимости, другие подхватят, и пойдет, и пойдет.
Не верю и не хочу я верить этому, милостивый государь. Вы желали нам повредить, это так, но неужели вы хотите действовать из-за угла, спрятавшись под псевдоним в надежде на то, что его нельзя нарушить? Не верю и потому еще раз буду с вами деликатен: я не открою полного имени вашего, милостивый государь, ни названия статьи вашей.
Вот почему и объявляю теперь только о том, что, во-первых, в апрельском нумере «Времени» за прошлый год были помещены у нас две ваши статьи.
Во-вторых, что в апреле же месяце прошлого года, как известно вам самим и известно целому свету, «Современник» еще издавался. Мало того, ни «Современнику», ни кому-либо на свете не приходило в голову, что издание его будет приостановлено в июне месяце. А следственно, вы, милостивый государь, свободно, по всей собственной вашей воле доставили в наш журнал ваши статьи, несмотря на то, что еще издавался «Современник» и что не было никакой «горькой необходимости» обращаться к нам, а не к «Современнику»[8].
Теперь позвольте вас спросить: что обо всем этом можно подумать и как прикажете теперь объясняться с вами?
Я знаю, у вас есть отговорка, что всё это напечатала редакция «Современника», а не вы. Полноте! А впрочем, пожалуй, попробуйте отказаться от своего участия в примечании редакции «Современника» к «Тревогам „Времени“». Тогда мы уже принуждены будем обличить вас еще короче и объявить публично, от кого именно мы узнали все подробности о том, до какой степени вы близки к редакции «Современника», а следственно, могло или нет теперешнее примечание редакции «Современника» в статье «Тревоги „Времени“» миновать ваше ведение? Заметьте, однако же, что мы имели бы полное право напечатать это и теперь, собственно потому, что вы заподозрили нас в подкупе наборщиков, тогда как сами очень хорошо знали, от кого мы узнали о том, что именно вы будете писать в «Современнике» фельетон. Ваш наговор о подкупе наборщиков дает нам полное право защиты, а следственно, полного изобличения.
Это естественно и вполне законно.
Ну-с, а теперь позвольте вас еще раз изобличить.
В примечании к вашей статье говорится:
"Что же касается до того, что вы в полемике своей против неизвестного вам рецензента сослались на пословицу «береги честь смолоду», то надо думать, что презренная эта выходка употреблена вами в припадке особенного увлечения и что впредь этого с вами не случится)*.
Вот видите, грозных-то слов наставили, а концы-то скрыли. Ну к чему вы скрыли от ваших читателей, из-за чего вышло дело? Написали бы всё, и ваши читатели очень бы хорошо поняли, что выходка наша отнюдь не презренная, а, напротив, в высшей степени законная. Дело вышло из-за Тургенева.[9] В вашей статье «Литературная подпись»[10] вы упомянули о Тургеневе, что будто бы он недавно объявил в газетах, что он, Тургенев, так велик, что другие литераторы видят его во сне. В статье моей «Молодое перо» я изобличил вас и доказал вам, что Тургенев нигде и никогда не упоминал о том, что его видят другие писатели во сне собственно потому, что он так велик. Не только буквально, но дажe и смысла такого никак нельзя придать его обличительному письму на г-на Некрасова. Я вывел на чистую воду, что слова эти и смысл этот прибавили вы сами от себя. Да поймите же наконец: тут дело вовсе не о Тургеневе как писателе, то есть нравится он вам или не нравится, ретроград он или прогрессист? Тут дело просто о том, что вы взвели на человека, да еще отсутствующего, вредную ему неправду; вы придали ему слова, совершенно выдуманные вами, которых он никогда не говорил и никогда и не думал говорить. А следственно, вы придавали ему смешные и презренные черты характера, которые сами в нем выдумали и тем самым умышленно старались повредить ему лично в общем мнении из интересов редакции «Современника». Разве это всё не очевиднейшие факты? Вы, наверно, не будете иметь неловкости опровергать их, потому что кто ж вам поверит при таких фактах? Вспомните, что этот же самый «Современник» был совершенно изобличен Тургеневым в явной несправедливости против него обнародованным письмом г-на Некрасова в «Северной пчеле». Зная всё это очень хорошо, вы все-таки решились стать за «Современник». На мой взгляд, это в высшей степени нехорошо. Но клянусь вам торжественно, что я совершенно был и буду убежден, что вы сделали это некрасивое дельце не из грубого какого-нибудь личного интереса. Тем-то и комичен для меня весь этот случай, что вы, по моему мнению, сделали всё это совершенно бескорыстно, по глубокой доброте души, из пламенного желания угодить «Современнику». Вы до того вошли в интерес «Современника», что решились на все эти поступки даже, может быть, и никем не прошенный. В этом случае вы были, так сказать, plus royaliste que le roi.[11] Это мое глубокое убеждение, и я не могу до сих пор изменить его! Вот почему я и написал пословицу:
Это значит, что если б я не предполагал в вас чести, то и не написал бы вам, что надо беречь ее. Потому что когда нет ничего, значит и беречь нечего. Да и судить вас я позволил себе единственно только как литератора. И однако ж, несмотря на все эти соображения, у вас все-таки на совести «литературное прибавление», то есть прибавление с целью повредить! Сравните это прибавление с прибавлением о «горькой необходимости», которое мы изобличили выше, и скажите мне, можно ли назвать мое обличение презренной выходкой, как вы, не совестясь, говорите мне в глаза, в примечании к «Тревогам „Времени“»?[12]
Теперь, после всех этих объяснений, позвольте мне изложить вам, как смотрю я на вас чисто в одном только литературном отношении.
Вы — натура по преимуществу художественная, и всё, что вы ни делаете в литературе, более ничего как искусство для искусства. Вы примкнули к «Современнику» не по убеждению, а из искусства для искусства (потому что и в «Современнике» -то убеждений почти совсем теперь нет, а уж с вас спрашивать будет излишняя роскошь. Ну да вы еще смолоду, следовательно, удовлетворяетесь не очень-то многим). Вы и начали в нем искусством для искусства! Вас тотчас же завлекло новое обаяние. Прекрасное желание быть полезным вашему журналу доведено в вас, как в натуре поэтической, до маниловщины. Из обыкновенного либерала вас тотчас же перепекли в нигилиста. Но какой же вы нигилист, помилуйте? Весь нигилизм ваш заключается в чем-нибудь вроде насмешек над толстотой телесной конструкции г-на Лонгинова (которого у вас называют по имени. Прелесть!). Но весь нигилизм ваш не может тоже вам подсказать, есть ли особенное какое-нибудь достоинство в том, что вы тоненький, и вот, за недостатком убеждений, вы плаваете покамест между сих двух противоречий и очень довольны. Как вы мелко плаваете, видно из того, что вы до сих пор еще боитесь Каткова. «Прихлопнет и не пикнете», — говорите вы нам, грозя нам сим московским деятелем. Слова многознаменательные. Вы не верите даже и в то (да и в голову вам это никогда не заходило), что кто лжет, тот и слаб, будь он хотя бы десять вершков росту. Когда вы сочиняли ваши обличительные вещи, вы и обличали не из негодования какого-нибудь и не из убеждения в чем-нибудь, а просто потому, что обличение модная, так сказать, струя. Чем выше вы, как литератор, Надимова, который утверждал, что надо крикнуть на весь свет и т. д.? Уверяю вас, что тот кажется мне еще выше вас: у того была какая-то наивная общественная цель, а у вас: искусство для искусства и ничего более. Будто уж не может быть искусства для искусства в обличительном роде? Уверяю вас, что вы тому яркий пример. Вы зубоскалили, как будто играя в зубоскальство, оттого, я уверен, что все ваши изображения вообще неверны и из любви к искусству искажены. Несмешную сторону в этих же явлениях вы, наверное, просмотрели. Оттого все ваши обличения поражают своим мелководием, несмотря на бесспорное остроумие, и сверх того, читая их, выносишь впечатление, что тут нужно бы еще что-то непременно досказать — иначе будет неполно. Соображаешь еще далее и прощаешь вас от души. Ну какой же, думаешь, это нигилист? Ну что вы можете отрицать, вы, литератор по натуре воинственный и в высшей степени верующий во всё свое право обличать? Что можете вы, например, отрицать в себе, вы, при такой необъяснимой самостоятельности? Когда вы писали ваши обличения, я уверен, вы ни разу не пострадали от мысли, что и вы, может быть, очень похожи на ваших героев, а эта мысль должна непременно быть у всякого обличителя. У вас же холодный смех и ничего больше, разумеется до тех пор, пока не раздражат вашего самолюбия. Тут уж святых вон понеси и пропадай всё на свете. Живьем рады проглотить (ваши слова, употребленные против нас). Ваше творчество не сатира, а зубоскальство, а стало быть, и ваша деятельность не дело, а искусство для искусства. Вот почему я искренно, в глубине сердца моего, извиняю и наклонность вашу к «литературным прибавлениям» и отнюдь не припишу их чему-нибудь очень дурному и нелитературному. Вы делаете эти «прибавления» ужасно невинно, младенчески, чисто из добродетели, и яд ваш, и злость ваша, и остроумие ваше — всё это тоже младенчески чисто, потому что всё это одно искусство для искусства, а вы — художник, следовательно, у вас уж так и чешется, чтоб тотчас же всё, за что ни схватитесь, возвести в перл созданья. Вас потянуло к нигилистам, и вы даже не усомнились, в самом ли деле это нигилисты, и такие ли бывают нигилисты. Вы примкнули к ним, от души, веря, что они всех сильнее. Вы до сих пор не замечаете, до какой степени всё это пробивается красненькой казенщиной, до какой степени малым удовлетворяется, до какой степени боится отрицать и до того слабо, что не может существовать само по себе, а непременно прикрытое общественной идейкой, красненьким крылышком. Потребность прикрытия — это черта литературных нигилистов наших. Подождите, вам придется еще кланяться «Головешке» и уважать ее, чтоб только сделать себе партию. Вы не сделаете так, как мы, вы не пойдете смело вразрез всему, что виляет и, взятое само по себе, очень нехорошо. Вы не рискнете на столько врагов, на сколько мы рискнули. Вы говорите, что у нас всего понемножку. Если б мы были такие же, как вы, если б мы желали только аплодисментов и верили таким же слепеньким образом, как вы верите, то мы бы тотчас же к вам примкнули, и поверьте, что составили бы себе тотчас легонькую и бесспорную карьеру; ведь фейербашничать по писаному очень легко. Какой-нибудь «обличительный поэт» скитался по литературе, как какая-нибудь бессонная нимфа по брегу Пенея, а только что примкнул к казенной красноте в «Искре» и сделался великим человеком. Мы восстали на хлебных свистунов, мы сказали святую правду, вы нас за это слепо ругаете и говорите, что мы садимся между двух стульев. О юная неопытность! Какой это нигилист из «Головешки» вас этому научил! Поверьте, что через хлебных-то свистунов (к которым и вы примыкаете) и проигрывает святая идея. Это-то и нужно искоренить и истребить во что бы ни стало. Ими уже брезгает общество, тяготится ими и их оставляет. Увидите, что когда святая идея прогресса выбьется из теперешних дрянных тенет и заявит себя чем-нибудь новым, вы сами ее не узнаете и примете, пожалуй, за ретроградство. Сыпля перлами остроумия, вы было начали уверять, что нас вовсе не ругают, что это мы сами выдумали. «За что вас не любить-то», — говорите вы. Слова ваши мы и принимаем в шутку, но согласитесь сами, что сквозь смех у вас проглядывает и яд. Нечего вам кругом-то указывать. Мы всегда нападали и изобличали первые и вовсе не удивляемся, что нас ругают. Если нас никто не ругает, как вы утверждаете, вы-то против нас из-за чего выходите из себя, вот уже три номера сряду? А это началось еще прошлого года перед закрытием «Современника», потому что тогда он серьезно струсил за свое безграничное прежнее влияние. Помните статью «О духе времени» г-на Антоновича. Статейка из себя вылезала. Тогда-то вы и начали борьбу. А «Отечественные-то записки» осенью, а старая-то «Библиотека для чтения», а «Очерки», вот уже четвертый раз бросающиеся на нас с тем, чтоб нас проглотить, а «Искра» -то «Искра»! а «Русское-то слово», — это отражение «Современника» в грошовом зеркале. Да вы припомните: ведь это такое бешенство, такая против нас ярость, что они ведь не спят по ночам от нас, а если спят, так я уверен, что видят нас каждую ночь во сне (так как уж пошло всё на сны). Да ведь мы пропитываем всех виршеплетов наших с их малыми детьми. А отчего, отчего это всё? А оттого, что у нас у одних, может быть, хватило настолько смелости, чтоб так резко высказать всю правду насчет бездарности, пошлости, лености и злокачественности этих прогрессистов. Вы скажете, что то же самое делает и Катков, и Скарятин, и Аскоченский. Нет, не то же самое. Те во имя мрака ратуют, а мы во имя света. Их не слушают, а нас послушают. И не говорите нам, что мы садимся между двух стульев. Вздор, это и есть дорога! Вы уж давно на полу сидите, да не догадываетесь. Погодите, может, и догадаетесь. А впрочем, нет. Никогда не догадаетесь. Ведь пророчество наше сбылось, что «хлебные свистуны» закричат на нас, что мы, на них нападая, на прогресс нападаем. Ну какой они прогресс, какие они представители прогресса? Это бездарность, волочащая великую идею по улице. Да мы в тысячу раз более прогрессисты уже хоть тем, что идолопоклонства в нас нет, что мы не смешиваем прогресса с этими тупенькими представителями и поминутно разворачиваем их муравейник. Нам приятно смотреть, как они там копошатся. Скоро опять разворотим. Мы правду говорим и договоримся, что нас поймут. Все эти трудолюбивые муравьи не понимают, насколько мы дальше их в этом же самом прогрессе идем. Вы говорите, что мы не понимаем, что такое авторитет, и смешиваем его с лицами (о, упрек из второго класса гимназии! Сколько вы баллов получили за это, мой нигилист?). Вот вам авторитетная идея: хлебные свистуны — они всегда были спокон веку везде. Бездарность есть тот же застой прогресса. Где есть поступление вперед, там в голове движения не должно быть бездарности. А где есть торговля прогрессом из-за хлеба и литературных чинов, там уж полная мерзость запустения. Это уж наступает, так сказать, бюрократия прогрессизма. Вот вы к ней-то и примкнули, думая, что она посильнее…
Ну довольно, кажется, всё. И так я с вами заболтался. Собственно, направление наше я пред вами защищать не стану. К чему? Да, кстати, благо припомнил. Есть еще одно обстоятельство, ö котором надо упомянуть. Вы пишете про нас:
«Мало того: я даже думаю, что если признавать силу булгаринской традиции, то надо признать, что она тоже коснулась и вас… разумеется, покуда только невинной своей стороной».
Вот видите ли: я хоть и никакой цены не даю иным вашим словам, по это покуда я не хочу пропустить без оговорки и вот что вам объявлю: я думаю, что самая существенная черта булгаринства есть — усиленное до малодушия самосохранение. В нас же, хотя вы и обвиняете нас в булгаринстве, вовсе нет настолько слишком уж самоохранительного и виляющего до малодушия благоразумия (как, например, было в Булгарине), то есть «пропадай другие, было б нам хорошо». Ведь вот девиз настоящего булгаринства. Против нас вы не найдете ничего, что бы оправдывало в нас подобный девиз. Наше имя, слава богу, честно. А потому и ваше словцо покуда никуда здесь не годится.
Ну вот и всё. Хотел было я, правда, вам стихи сочинить, в pendant {дополнение (франц.).
} к вашим, в которых вы сравниваете нас с утками и с разными птицами.
Плавали в затишьях да в озерах тихих,
Страховых плодили да Косицят серых,
Косицяток серых, Достоевских белых,
Смирно поживали, в роще толковали.
Да что, и ваши-то стихи я нахожу плохими, а уж у меня так ровно ничего не выходит. И знаете, всё хореем, да и стыдно как-то:
Век и Век и Лев Камбек,
Лев Камбек и Век и Век.
На пистончике корнет
Страхов жители планет.
Вот всё, что я выдумал, да, пожалуй, еще есть две строчки.
Ро-ро-ро, ро-ро, ро-ро
Молодое перо.
Усь-усь, усь-усь-усь!
Ах, какой же это гусь!
Это в pendant к вашим уткам. Но ведь всё такая дрянь и мои, да и ваши, пожалуй. Точно на балалайке что-то вытренькивают. Впрочем, мои стихи надо читать эдак нараспев, чтоб что-нибудь вышло. Надо эдак руки в боки, и притоптывать по комнате шпорой. Может, и хорошо выйдет, не знаю. Впрочем, как вам покажется. Тут уж на ваш собственный суд.
Да вот еще хотел я спросить, щекотливый предмет: что это у вас в «Тревогах „Времени“» за Оленька Р. такая и Машенька Н.? Хоть убейте — ничего не понял, а очень интересно. Я долго размышлял: метафорически это иль нет, и, право, согрешил, — подумал: уж не насчет ли поползновения тут что-нибудь, а? Какая уж, думаю, метафора? Воинственность, известное дело… А впрочем, господь знает, что вы тут разумели; не разберешь! Да, вот что еще: пишите-ка веселее! Я потому вам это говорю, что знаю, у вас талант, вы можете писать весело. К черту гофманские капли, не правда ли? А впрочем, мелькают и у вас веселые мысли. Например, когда вы говорите:
«Хотите, я сейчас же пять печатных листов таких стихов напишу? Хотите, я каждый месяц сто таких книжек сочиню, как 1-й No „Времени“ за сей 1863 год?»
Ух, страшно! Зарубит гусар. Сейчас видно военную косточку!.. Ну да прощайте, довольно с вами.
P. S. A propos.[13] Кланяйтесь Оленьке Р. и Машеньке Н., если они в самом деле не выдумка. Ведь вот как, однако ж, весело кончилось…
Как гусара не любить!
Это не годится…
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьАвтограф неизвестен.
Впервые напечатано: Вр, 1863, № 3, отд. II, стр. 148—163, без подписи (ценз. разр. — 8 марта 1863 г.).
В собрание сочинений впервые включено в издании: 1918, т. XXIII, стр. 231—254. Принадлежность статьи Достоевскому засвидетельствована H. H. Страховым (см.: наст. изд., т. XVIII, стр. 209) и подтверждается связью этой статьи с другими выступлениями писателя, направленными против M. E. Салтыкова-Щедрина: «Молодое перо», «Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах», «Необходимое заявление…», «Чтобы кончить» (см. наст. том).
Печатается по тексту первой публикации.
Статья «Опять „Молодое перо“», как указано в ее подзаголовке, — ответ на напечатанную в мартовском номере «Современника» статью «Тревоги „Времени“». Достоевский начал писать ее, по-видимому, не ранее 19 марта — даты выхода в свет мартовской книжки «Современника» — и закончил не позднее конца марта, так как 3 апреля мартовский номер «Времени» уже вышел в свет.
«Тревогами „Времени“» завершался мартовский выпуск анонимной щедринской хроники «Наша общественная жизнь», в котором журнал Достоевских задевался неоднократно (см. об этом: Борщевский, стр. 39—40). Полемически заострена против «Времени» была в мартовской книжке «Современника» и другая принадлежащая Щедрину анонимная статья — «Несколько полемических предположений». В этом же номере «Современника» выпады в адрес журнала Достоевских содержались также в статье Ю. Г. Жуковского «Крестьянское дело и общественная инициатива» и во «Внутреннем обозрении» Г. З. Елисеева (см.: С, 1863, № 3, отд. I, стр. 183; отд. II, стр. 39).
«Тревоги „Времени“» — первое развернутое выступление Щедрина пробив журнала Достоевских, вызванное последовательно появившимися в 1-м и 2-м его номерах за 1863 г. статьями Достоевского «Необходимое литературное объяснение по поводу разных хлебных и нехлебных вопросов» и «Молодое перо». Щедрин подверг резкой критике идейную позицию журнала «Время», воспользовавшись в сатирических целях напечатанным в первом номере этого журнала за 1863 г. стихотворением Ф. Н. Берга «Из-за моря птицы прилетали…». Уподобив редакцию и сотрудников «Времени» «скромным птицам, утицам залетным» из этого стихотворения, Щедрин пишет «продолжение этой диковинной пьесы», в котором среди птиц фигурируют Ф. М. и M. M. Достоевские и H. H. Страхов.
Сатирик утверждал в своей статье, что «Необходимое литературное объяснение…» Достоевского лишено каких бы то ни было оснований. «Кого вы обидели? Кто заявлял вам об обиде? По поводу чего вы объясняетесь и извиняетесь?» — обращался он к редакции «Времени» (С, 1863, № 3, отд. II, стр. 197). Эволюцию журнала Достоевских Щедрин связывал с именами Каткова и Булгарина. «… Вы начнете катковствовать в самом непродолжительном времени» (там же, стр. 198), — предрекал он и в редакционном примечании к этому месту своей статьи констатировал, что катковствовать «Время» уже начало статьей «Молодое перо». В этом редакционном примечании, написанном, как справедливо полагал Достоевский, самим Щедриным, последний выражал свое возмущение содержавшимися в статье «Молодое перо» оскорбительными намеками и сентенциями, адресованными ему лично.
В «Необходимом литературном объяснении…» Достоевский писал по поводу «нападений» на журнал «Время» в конце 1862 г.: «Иные из этих нападений основаны чисто на конкуренции и имеют в виду одну только подписку». В стремлении подорвать репутацию «Времени» у подписчиков обвинялся редактор «Отечественных записок» и «Голоса» А. А. Краевский. «Разражаться друг против друга в подписное время — старинная привычка старинных журналов, а отвыкать от старинных привычек, известно, нехорошо…» — иронизировал Достоевский. Это его рассуждение Щедрин оспаривал в статье «Несколько полемических предположений».
В противоположность Достоевскому Щедрин утверждал здесь, что некоторым изданиям полемика приносит несомненные выгоды, не уменьшая, а наоборот, увеличивая число их подписчиков. Чтобы лишить этих выгод издания, «которые, по всей справедливости, пользуются названием литературных помойных ям» (С, 1863, № 3, отд. II, стр. 3), сатирик предлагает называть их в полемике не настоящими именами, а псевдонимами. Проектируя эту меру для петербургской газеты «Русский листок», которая именуется в статье то «Убогим», то «Плохим листком»,[14] Щедрин соглашается отступить от нее только в том случае, «если „Убогий листок“ даст положительное обязательство сравняться в либерализме по крайней мере с M. M. Достоевским» (там же, стр. 6). Язвительный смысл этого сближения усугублялся тем обстоятельством, что в статье «О новых литературных органах и о новых теориях», напечатанной в январском номере «Времени» за 1863 г., Достоевский сам разоблачал реакционность «Русского листка». Возлагая на реакционных публицистов, и в частности на одного из редакторов «Русского листка» В. Д. Скарятина, ответственность за распространение в народе в связи с пожарами слухов и настроений, враждебных студенческой молодежи, Достоевский уподоблял их испуганным, все преувеличивающим «хохлаткам», объединял понятием «кудактающее направление». Вероятно, по аналогии с этими уподоблениями Достоевского Щедрин писал в своей статье о его брате: «M. M. Достоевский есть не что иное, как проживающий инкогнито Петр Иваныч Бобчинский, которого роль должна бы собственно в том заключаться, чтоб „петушком-петушком“ за кем-нибудь подпрыгивать, но который, вследствие знакомства своего с Хлестаковым, возомнил, что может быть самостоятельным и имеет право на знакомство с министрами» (С, 1863, № 3, отд. II, стр. 3).
С позиций «Современника» выступали «Искра», «Русское слово» и «Очерки». Беспощадно отвергающий, разоблачительный характер полемики революционно-демократической прессы с журналом «Время» был вызван утопической расплывчатостью и политической неопределенностью проводимых им идей, которые тем не менее в программных заявлениях журнала, и прежде всего в статьях Достоевского, сочетались с резкой критикой последователей Чернышевского и Добролюбова. «А знаете ли вы, что с „Русским вестником“ все-таки приятнее иметь дело, нежели с вами? По крайней мере не обманываешься: войдешь в „Русский вестник“ — ну, и знаешь, что вошел в лес, а в вас войдешь — не можешь даже определить, во что попал: и серенько, и жиденько, и скользко…» (там же, стр. 198) — так охарактеризована компромиссная позиция «Времени» в статье «Тревоги „Времени“», в принадлежности которой Щедрину Достоевский не сомневался.
В статье Щедрина Достоевского возмутило утверждение о том, что своим успехом «Время» обязано восьмимесячной приостановке в 1862 г. «Современника». Это возмущение было усугублено появлением через несколько дней после выхода в свет мартовского номера «Современника» статьи И. И. Дмитриева в «Очерках», где успех «Времени» не только связывался с приостановкой «Современника», но и приписывался особого рода «смекалке, которою щедро одарены, например, наши барышники» (см. ниже, стр. 312—313).
Статья «Тревоги „Времени“» и сопутствующие ей выступления как Щедрина, так и других представителей революционно-демократической журналистики преследовали цель полной компрометации журнала, на страницах которого были напечатаны «Необходимое литературное объяснение…» и «Молодое перо» Достоевского. Это в известней степени обусловило характер комментируемой статьи, прежде всего и главным образом направленной на дискредитацию личности сатирика. Не б сзывая имени Щедрина и лишь ограничившись угрозой разоблачения, Достоевский тем не менее придал своей статье черты памфлета. С еще большей резкостью, чем в статье «Молодое перо», он писал здесь о Щедрине, как о представителе «искусства для искусства в обличительном роде», категорически причислял его, следуя своей же классификации, к свистунам, свистящим из хлеба. Страстно отстаивая позиции «Времени» как самостоятельного и прогрессивною журнала, Достоевский противопоставлял его как реакционным и либеральным, так и революционно-демократическим органам русской журналистики.
Статья Достоевского не встретила сочувственных откликов. После ее появления в поддержку Щедрина выступила «Искра», которая, процитировав пародийные стихи из статьи Достоевского, писала в анонимной заметке «Козни злонамеренных»: «„Время“ достигло своей цели — разоблачило себя вполне перед своими читателями <…> свистунам нечего будет делать: „Время“ само решилось себя освистать, разбить и расхлестать» (И, 1863, 19 апреля, № 14, стр. 207).[15]
Отрицательно отнесся к статье «Опять „Молодое перо“» и Тургенев, которого защищал Достоевский в полемике со Щедриным. 7 (19) мая 1863 г. он писал Н. В. Ханыкову по поводу мартовского номера «Времени»: «Там, между прочими любезностями, в одной полемической статье автор обращается к своему противнику со следующими стихами:
Ро роро, роро, роро,
Молодое перо!
Усь усь, усь усь усь —
Ах, какой же ты гусь!
Как вы находите уровень, до которого (чуть было не сказал: поднялась) опустилась российская литература?» (Тургенев, Письма, т. V, стр. 124—125; см. там же, стр. 127 и 131).
Прямого ответа со стороны Щедрина на статью «Опять „Молодое перо“» не последовало. Однако в 9-м выпуске «Свистка», вышедшем приложением к апрельскому номеру «Современника», журнал «Время» и лично Ф. М. и M. M. Достоевские задевались неоднократно. Неозаглавленный анонимный сатирический перечень, помещенный на двух последних страницах «Свистка» и начинающийся словами: «Для следующих номеров „Свистка“ между прочими имеются в виду следующие статьи», был главным образом посвящен «Времени» и Достоевским. В этом перечне, составленном Щедриным, упоминалась «детская сказка в стихах» «Самонадеянный Федя» и были приведены две строфы из нее, которыми впоследствии в сатирических целях, задевая, в частности, и Щедрина, Достоевский воспользовался в романе «Идиот» (см.: наст. изд., т. VIII, стр. 221 и т. IX, стр. 443—444).
Материалы «Свистка» свидетельствовали о намерении «Современника» и лично Салтыкова-Щедрина продолжить полемику с журналом «Время». Она приостановилась, так как журнал Достоевских был запрещен, на апрельском номере 1863 г. (см. стр.. 252—253). С началом издания в 1864 г. «Эпохи» полемика Достоевского с Щедриным возобновилась (см. выше, стр. 102—120).
Стр. 83. Впился-таки! — Достоевский начинает свою статью сатирической метафорой Щедрина, которой он воспользовался уже в статье «Молодое перо» (см. примеч. к стр. 79).
Стр. 83. Вы рассердились на статью во «Времени». ~ «Тревоги „Времени“». — Свое отношение к статье «Молодое перо» Щедрин выразил в примечании, которое далее Достоевский полностью цитирует.
Стр. 83. Вот это-то и значит свои бока подставлять. — Источником этой сентенции Достоевского были очерки самого Щедрина «Литераторы-обыватели» (1861) и «Клевета» (1861). В первом из них, высмеивая мелочной характер обличительной литературы, сатирик писал о незавидной судьбе корреспондента, обличителя узкоместных пороков и нравов, которого земляки-обыватели могут и сквозь «строй жизненных обстоятельств пропустить <…> могут легонько бока ему помять». В очерке «Клевета» Щедрин создал обобщающий образ глуповца, который «имел совесть покладистую и готов был на всякий подвиг <…> не только подслушивал и подсматривал, но даже и присочинял», и за это ему иногда «с замечательною щедростью накладывали <…> и в зубы, и в нос, и в скулы, а нередко повреждали и самые бока» (Салтыков-Щедрин, т. III, стр. 435, 471). Ситуация, обрисованная сатириком в «Литераторах-обывателях», в журналистике 60-х годов не однажды сопоставлялась с аналогичными ей фактами реальной жизни. Так, «Искра» в одном из выпусков «Хроники прогресса» (автор Г. З. Елисеев) писала: «Г-н Щедрин <…> довольно рельефно изобразил нам в своих литераторах-обывателях незавидное положение провинциальных хроникеров <…>
Ныне из корреспонденции „Киевского телеграфа“ открывается, что рассказ г-на Щедрина <…> стоит гораздо ниже суровой действительности.
Один корреспондент из Остра пишет, между прочим, в „Киевский телеграф“, что „ради гласности он должен пожертвовать своими боками, так как передовой член одного общества выразил намерение (заочно) отдуть его за помещение в газетах двух писем“» (И, 1862, 1 июня, № 20, стр. 281).
Тему «протеста своими боками» Щедрин разрабатывал и позднее, в оставшемся не напечатанным при его жизни апрельском выпуске хроники «Наша общественная жизнь» за 1864 г. Он писал здесь: «Протестовать своими боками — дело очень нетрудное, но в то же время и совершенно невыгодное <…> Это простое наследие или рабства, или дикости, или такой цивилизации, которая растлена в самых своих источниках» (Салтыков-Щедрин, т. VI, стр. 330; см. там же комментарии П. С. Рейфмана и С. А. Макашина, стр. 667—668). По мнению С. С. Борщевского,. разработка этой темы в апрельском выпуске хроники «Наша общественная жизнь» заключала в себе «публицистическую оценку» позиции героя «Записок из подполья» Достоевского (см.: Борщевский, стр. 145—146). Используя в комментируемой статье в отношении к Щедрину им самим созданный сатирический образ, Достоевский как бы причисляет сатирика, к им же высмеянному сонму «литераторов-обывателей».
Стр. 84. …«розы рвал и фиалки поливал»… — Вероятно, перефразированная цитата из драмы А. Н. Островского «Грех да беда на кого не живет», напечатанной в 1-м номере «Времени» за 1863 г.: «Розы рвать, жасмины поливать!» (слова Жмигулиной — д. I, сцена II, явл. 3).
Стр. 84. ...называют «молодым пером», «молодым человеком», говорят, что подражает Брамбеусу, Дружинину… — См. выше, «Молодое перо», стр. 78—82.
Стр. 84. И брызгал перлом водомет.-- Неточная цитата из стихотворения В. В. Крестовского «Солимская гетера» (1858), посвященного А. П. Милюкову. По свидетельству последнего, Достоевскому, слышавшему это стихотворение из уст самого поэта, оно очень нравилось, и он «не раз просил Крестовского повторять его» (Достоевский в воспоминаниях, т. I, стр. 325). Использование строки из стихотворения Крестовского в иронической характеристике Щедрина, по-видимому, связано с появлением в № 1—2 «Современника» за 1863 г. анонимной отрицательной рецензии на издание его «Стихов» (СПб., 1862), автором которой был сатирик. В этой рецензии В. В. Крестовский охарактеризован как поэт «второго сорта», подражатель А. Н. Майкова. «Приятный жанр скрытной клубнички, которого тайною обладал доселе один г-н Майков, — писал Щедрин, — вдруг разрушен и уничтожен окончательно откровенным и хладным прикосновением к нему г-на Вс. Крестовского!» (С, 1863, № 1—2, отд. II, стр. 133). В статье «Тревоги „Времени“», утверждая, что «ничто так не убивает дела, как неловкое подражание ему», сатирик снова иронически варьировал эту мысль: «Вспомните г-на Вс. Крестовского: мог ли А. Н. Майков предчувствовать, что ему придется погибнуть от руки его в цвете лет?» (там же, № 3, отд. II, стр. 200). Достоевский был, очевидно, задет этими отзывами о ценимых им поэтах, с которыми к тому же его связывали узы дружеской симпатии.
Стр. 84. …литературные, так сказать, прибавления к «Инвалиду-Современнику». — Достоевский обыгрывает название газеты «Литературные прибавления к „Русскому инвалиду“», выходившей в Петербурге в 1831—1839 гг. (в 1840—1849 гг. — «Литературная газета»). Цель этого обыгрывания — подчеркнуть, что с утратой Чернышевского и Добролюбова «Современник» утратил и свою ведущую роль в общественной жизни.
Стр. 84. ...нигилист du lendemain — Щедрин вспомнит об этом определении, данном ему Достоевским, через десять с лишним лет в очерке «Помпадур борьбы, или Проказы будущего» (1873; цикл «Помпадуры и помпадурши»), написанном под впечатлением от романа Достоевского «Бесы». Помпадур Феденька Кротиков говорит о герое гончаровского «Обрыва» Марке Волохове, введенном в щедринский очерк на правах действующего лица: «C’est un conservateur du lendemain…» <Это консерватор завтрашнего дня (франц.) > (Салтыков-Щедрин, т. VIII, стр. 185).
Стр. 84. Вы горько жалуетесь, что мы называем вас «молодым человеком» ~ Всё — молодым. — Щедрин говорит об этом в подстрочном примечании к своей статье, которое далее Достоевский приводит полностью.
Стр. 85….(вроде «Корнета, играющего на пистоне» ~ в «Головешке»).-- Речь идет о карикатуре Н. А. Степанова, помещенной в «Искре» (1862, 19 октября, № 40, стр. 523). Комический смысл карикатуры и подписи к ней был основан на каламбуре и сводился к тому, что невежественный крупный чиновник (собеседник именует его «ваше превосходительство») не воспринимает слова cornet à piston (корнет-а-пистон) как название духового музыкального инструмента и, по собственному признанию, приехал в Павловск, «единственно, чтоб послушать, как играет корнет на пистоне». Достоевский упоминает об этой карикатуре в первой редакции «Преступления и наказания» (см.: наст. изд., т. VII, стр. 52).
Стр. 85. …кураж! — смелее! (от франц. courage).
Стр. 85. …попреков за табачную фабрику. — Владельцем табачной фабрики был M. M. Достоевский. «Искра», как справедливо пишет Достоевский, многократно высмеивала на своих страницах этот факт биографии редактора «Времени» (см., например: Я, 1862, 30 ноября, № 46, стр. 639; 1863, 8 февраля, № 6, стр. 80; 1863, 12 апреля, № 13, стр. 195 и др.). В № 7 за 1863 г. (стр. 105) «Искра» в статье за подписью «Хлебный Свистун» (В. П. Буренина) поясняла, почему она «перестала различать издательскую деятельность г-на М. Достоевского от его деятельности как папиросного фабриканта»: «И здесь и там фразы, велеречивые объявления вместо дела, и здесь и там сюрпризы вместо требуемого товара».
Стр. 85. …«Головешка» ~ на постном масле начиная с самой подписки сидит... — Этот выпад Достоевского в ее адрес «Искра» не оставила без ответа. В 16-м номере журнала за 1863 г. была помещена карикатура Н. А. Степанова, где на фоне обложки мартовского номера «Времени» изображен Косица (H. H. Страхов), повторяющий эти слова из статьи Достоевского, на которые возражает его собеседник, утверждающий, что «Искра» имеет семь тысяч подписчиков.
Стр. 86. ...московские известия о толстоте тела г-на Лонгинова... — Достоевский имеет в виду следующее место из «Московских писем» Салтыкова-Щедрина, подписанных псевдонимом «К. Гурин»: «Носится слух, что некто, увидев в английском клубе M. H. Лонгинова, сказал: „сей человек утонул, распух, да с тех пор в оном виде и остался“» (С, 1863, № 3, отд. II, стр. 20).
Стр. 87. …Барклай де Толли зашевелился… — Барклай де Толли Михаил Богданович (1761—1818), князь, в начале Отечественной войны 1812 г. — военный министр и главнокомандующий 1-й русской армии; его тактика, вызвавшая недоверие к нему в самых широких кругах русского общества, сделала имя его нарицательным для обозначения всякого рода промедлений. Объективный и всесторонний анализ деятельности этого полководца дан в работе Е. В. Тарле «Нашествие Наполеона на Россию» (см.: Е. В. Тарле. 1812 год. Изд. АН СССР, М., 1959, стр. 455—533).
Стр. 87. О призвании вашем из-за моря, к участию в «Современнике» <х> сама редакция столько уже печатала в своих объявлениях… — В объявлениях об издании «Современника» в 1863 г., печатавшихся в конце 1862 г. в газетах и журналах, говорилось, что журнал будет издаваться под редакцией Н. А. Некрасова и «при постоянном участии в трудах редакции М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. Н. Пыпина и М. А. Антоновича». Слова Достоевского «о призвании вашем из-за моря» отсылают нас к рассказу Щедрина «Гегемониев» (1859; «Невинные рассказы»), герой которого истолковывает летописную легенду о призвании на Русь варяжских князей Рюрика, Синеуса и Трувора как аллегорию. «… Зачем было отцам нашим, — рассуждает Гегемониев, — из-за моря варягов призывать, когда у нас и свои завсегда налицо?» (Салтыков-Щедрин, т. III, стр. 11). Братья-варяги, призванные из-за моря, по Гегемониеву, суть не кто иные, как представители отечественной бюрократии: «…первый-то брат — капитан-исправник, второй-то брат — стряпчий, а третий братец, маленький да востренький, — сам мусье окружной!» (там же). Говоря о призвании из-за моря Салтыкова-Щедрина, Достоевский тем самым прозрачно намекает на его принадлежность к варягам-бюрократам: только в начале 1862 г. Салтыков вышел в отставку с поста тверского вице-губернатора и, вернувшись в Петербург, на несколько лет всецело отдался писательскому и редакторскому труду.
Стр. 88. …один господин ~ написал на нас длиннейшую статью с ядом и ругательствами. — Достоевский цитирует далее уже упоминавшуюся нами выше статью И. И. Дмитриева «Литературное обозрение» с подзаголовком «Незаслуженный успех. „Время“ 1863 года, книга 1-я и 2-я» («Очерки», 1863, 24 марта, № 81).
Стр. 89. Пожар способствовал ей много к украшению ее журнала.-- Перефразированная цитата из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (д. II, явл. 5).
Стр. 89. …эта статья появилась в «Современнике»... — Речь идет о повести И. И. Дмитриева «Провинциальная газета, ее редактор и сотрудники. Из записок литератора-обывателя» (С, 1863, № 1—2, отд. I, стр. 319—350). В статье «Тревоги „Времени“» Щедрин сравнивал действия героя этого произведения с тактикой редакции журнала «Время»: «Вы устраиваете примерное сражение; вы сами себя уязвляете, да потом сами же себе приносите оправдания и извинения. Косица обидит Косицу, Страхов Страхова, Григорьев Григорьева, а потом и поведут сами с собою ожесточенную полемику! Этот прием не нов; прочтите в прошлом номере „Современника“ статью г-на Дмитриева „Провинциальная газета“ и убедитесь, что герой этого рассказа давно уже употреблял его для придания живости своему журналу» (С, 1863, № 3, отд. II, стр. 197).
Стр. 90. …в апрельском нумере «Времени» за прошлый год были помещены у нас две ваши статьи. — Действительно, в апрельской книжке «Времени» за 1862 г. были напечатаны две пьесы Щедрина: «Соглашение» и «Погоня за счастьем», — объединенные общим названием «Недавние комедии» и вошедшие затем в книгу «Сатиры в прозе» (СПб., 1863). Ошибка Щедрина, которую Достоевский истолковывает как намеренную ложь, возможно, связана с тем, что в период запрещения «Современника» он, по-видимому, уже вынуждаемый обстоятельствами, напечатал в сентябрьской книжке «Времени» еще один очерк из «Сатир в прозе» — «Наш губернский день». Появление этого очерка в печати было сопряжено с цензурными осложнениями (см. об этом: Салтыков-Щедрин, т. III, стр. 618—619). Возможно, поэтому печатание во «Времени» «Нашего губернского дня» заслонило в памяти Щедрина более ранний факт появления двух других его произведений в журнале Достоевских.
Стр. 90. ...в апреле же месяце прошлого года ~ «Современник» еще издавался. — «Современник» был приостановлен на 8 месяцев правительственным распоряжением от 15 июня 1862 г. Последний (майский) номер журнала за 1862 г. вышел в свет 11 июня.
Стр. 91. …plus royaliste que le rot — Выражение Франсуа Рене Шатобриана в книге «Monarchie selon la charte» (1816), ставшее крылатым.
Стр. 92. «Прихлопнет и не пикнете», — говорите вы нам, грозя нам сим московским деятелем. Слова многознаменательные. — В статье «Тревоги „Времени“» Щедрин писал, обращаясь к редакции журнала «Время»: «Вы говорите, что г-на Каткова оспаривать можно и следует (и что вы так пристали к Каткову? или вы получили от него разрешение? смотрите, ведь он когда-нибудь и сам на вас замахнется — и не пикнете!)…» (С, 1863, № 3, отд. II, стр. 199). Слова сатирика оказались действительно многознаменательными, и тем более многознаменательными в перефразировке Достоевского. После опубликования в апрельской книжке «Времени» статьи H. H. Страхова «Роковой вопрос», посвященной польским событиям, в редактируемых M. H. Катковым «Московских ведомостях» (1863, 22 мая, № 109) появилась заметка К. Петерсона, обвинявшая автора «Рокового вопроса» (статья была напечатана в журнале за подписью «Русский») в полонофильстве. Эта заметка сыграла роль доноса, в результате которого журнал «Время» по повелению царя 24 мая был закрыт. См. об этом: Нечаева, «Время», стр. 304—309.
Стр. 92. Чем выше вы, как литератор, Надимова, который утверждал, что надо крикнуть на весь свет и т. д.? — Достоевский приравнивает Щедрина к герою либерально-обличительной пьесы В. А. Соллогуба «Чиновник» (1856), в образе которого воплощены характерные для либералов той поры представления о способах искоренения общественного зла. «Надо вникнуть в самих себя, — говорит Надимов, — надо исправиться, надо крикнуть на всю Россию, что пришла пора, и, действительно, она пришла, — искоренить зло с корнями» (В. А. Соллогуб. Чиновник, комедия в одном действии. СПб., 1856, стр. 25). Язвительный смысл сделанного Достоевским сравнения Щедрина с Надимовым усугублялся тем, что сам сатирик еще в «Губернских очерках» устами одного из своих героев (рассказ «Озорники») высмеял поверхностно-обличительный пафос комедии Соллогуба: «…говорят и волнуются, что чиновники взятки берут! Один какой-то шальной господин посулил даже гаркнуть об этом на всю Россию. Конечно, я этого не оправдываю <…> но почему же они берут? Почему они берут, спрашиваю я вас?» (Салтыков-Щедрин, т. II, стр. 266). Наиболее развернуто свое резко отрицательное отношение к пьесе Соллогуба Щедрин высказал в рассказе «Приезд ревизора» (1857; «Невинные рассказы»). Постановку «Чиновника» на любительской сцене в губернском городе сатирик сделал сюжетным стержнем этого рассказа (см.: Салтыков-Щедрин, т. III, стр. 28—57 и примеч. на стр. 566—567).
Стр. 93. Живьем рады проглотить (ваши слова, употребленные против нас). — Достоевский имеет в виду следующие строки из статьи «Тревоги» «Времени»": «И не то чтобы вы не стремились обидеть кого бы то ни было: нет, у вас есть желание не только обидеть, но даже живьем проглотить» (С, 1863, № 3, отд. IÏ, стр. 198).
Стр. 93….и яд ваш, и злость ваша, и остроумие ваше — все это тоже младенчески чисто… — По-видимому, с этим утверждением Достоевского связано происхождение одного из псевдонимов Салтыкова-Щедрина: свой сатирический этюд «Цензор впопыхах», появившийся в «Свистке» (возобновленном после смерти Добролюбова в апрельской книжке «Современника» за 1863 г.), он подписал: Михаил Змиев-Младенцев. Возможно, в целях мистификации Достоевского сатирик подписал сокращенным вариантом этого псевдонима — Мих. Змиев-Младенцев — и напечатанные в этом же номере «Свистка» свои «Московские песни об искушениях и невинности», в то время как «Песнь московского дервиша» В. П. Буренина появилась здесь же за подписью «Мих. Змеев-Младенцев».
Стр. 93. Вас потянуло к нигилистам ~ Вы примкнули к ним от души, веря, что они всех сильнее. — Этот вывод Достоевского основан на высказываниях Щедрина в хронике «Наша общественная жизнь». Заканчивая ее первый январско-февральский выпуск, сатирик задавался вопросом, отчего происходит «нравственное распадение в современном человеке, отчего он обязывается балансировать, отчего он никуда не может примкнуть с уверенностью, что тут именно сила, что тут он дома?» (С, 1863, № 1—2, отд. II, стр. 376). В мартовском выпуске хроники, напомнив читателям свой вопрос, Щедрин утверждал, что так называемое мальчишество представляет «корпорацию, которая одна и может заключать в себе залоги действительной силы» (С, 1863, № 3, отд. II, стр. 175).
Стр. 94. Какой-нибудь «обличительный поэт»... — Под этим псевдонимом в «Искре» печатался Д. Д. Минаев (1835—1889), не однажды задевавший в своих сатирических стихах журнал «Время», его редактора и сотрудников (см., например, его «Ад» в 49-м номере «Искры» за 1862 г.).
Стр. 94….вы ~ говорите, что мы садимся между двух стульев.-- В «Тревогах „Времени“» Щедрин обращался к редакции «Времени»: «Какой руководящей мысли вы были органом? — никакой. Что вы высказали? — ничего. Вы постоянно стремились высказать какую-то истину вроде „сапогов всмятку“, вы всегда садились между двух стульев и до того простирали свою наивность, что даже не хотели заметить, как шлепались на пол» (С, 1863, № 3, отд. II, стр. 197—198).
Стр. 94. Помните статью «О духе времени» г-на Антоновича. ~ Тогда-то вы и начали борьбу. — В статье «О духе „Времени“ и о г-не Косице, как наилучшем его выражении» (С, 1862, № 4) М. А. Антонович, подводя итоги своей полемики с H. H. Страховым, оценивал деятельность журнала «Время» за весь годичный период его существования. Цитируя статьи Ф. М. Достоевского, А. А. Григорьева, H. H. Страхова, Антонович стремился показать противоречивость в позиции журнала, заявлял о принципиальном характере разногласий между «Современником» и «Временем».
Стр. 94. А «Отечественные-то записки» осенью... — См. об этом выше, стр. 292.
Стр. 94. …а старая-то «Библиотека для чтения»… — Т. е. «Библиотека для чтения», выходившая под редакцией А. Ф. Писемского, которого в 1863 г. сменил П. Д. Боборыкин. В 12-м номере этого журнала за 1862 г. в статье М. И. Касторского «Несколько слов о литературных заслугах г-на Каткова» отрицательно оценивалась позиция «Времени» в полемике с Катковым из-за г-жи Толмачевой, хотя в целом статья Касторского была довольно критична и по отношению к Каткову. Кроме того, в первом и втором номерах журнала за 1862 г. была напечатана статья Е. Ф. Зарина, отрицательно оценившая роман Достоевского «Униженные и оскорбленные».
Стр. 94. …«Очерки», вот уже четвертый раз бросающиеся на нас с тем, чтоб нас проглотить… — На протяжении недолгого периода своего существования демократическая газета «Очерки» занимала неизменно враждебную позицию по отношению к «Времени» (см. об этом выше, стр. 302). Достоевский говорит здесь о четырех развернутых критических выступлениях в адрес «Времени» в 35-м, 53-м, 68-м и 81-м номерах «Очерков».
Стр. 94. …а «Русское-то слово»… — В 1-м номере этого журнала за 1863 г. была подвергнута критике позиция редакции «Времени», якобы основанная прежде всего на расчете привлечь возможно большее число подписчиков (РСл, 1863, № 1, отд. II, стр. 93—94). В ответ на «Необходимое литературное объяснение…» Достоевского «Русское слово» выступило со статьей «Хлебная критика „Времени“» (1863, № 2, отд. III, стр. 1—8).
Стр. 95. Вы говорите, что мы не понимаем, что такое авторитет, и смешиваем его с лицами… — "…Вы даже понятия об авторитете не можете отделить от чьего-нибудь лица, — писал Щедрин в «Тревогах „Времени“», — вы даже думаете, что авторитет есть что-то такое, что можно ощупать, поцеловать и т, д. Для вас есть авторитет — Тургенев, авторитет--Добролюбов, дальше вы не идете" (С, 1863, № 3, отд. II, стр. 200).
Стр. 95. …бюрократия прогрессизма. Вот вы к ней-то и примкнули… — По-видимому, Достоевский в это изобретенное им понятие вкладывал оскорбительный для недавно оставившего государственную службу Салтыкова намек, что он и в литературе руководствуется принципами и расчетами стремящегося сделать карьеру бюрократа.
Стр. 96. Век и Век и Лев Камбек ~ Ах, какой же это гусь! — В первом четверостишии Достоевский пародирует рифмы и темы сатирической поэзии «Искры». Рифма «Век» (название журнала) и «Лев Камбек» (имя популярного обличительного журналиста-хроникера) стала в 60-е годы своего рода сатирической рифмой-штампом. Многочисленным насмешкам и критике «Искры» и «Современника» подвергался H. H. Страхов за статью «Жители планет» (Вр, 1861, № 1). Ср. выше, стр. 55. Второе четверостишие является пародией на стихи Щедрина в «Тревогах „Времени“», где сатирик в свою очередь пародировал напечатанные во «Времени» стихи Ф. Н. Берга. Как сказано выше, данное четверостишие вызвало резкую реакцию современников.
Стр. 96. Что это у вас в «Тревогах „Времени“» ~ Оленька Р. такая и Машенька Н.? Хоть убейте — ничего не понял… — Этим вопросом Достоевский отвечает на вопрос Щедрина, обращенный к редакции «Времени»: «И зачем вы анонимы употребляете? зачем вы беседуете с читателем в форме какого-то невинного письма от Машеньки Н. к Оленьке Р.?» (С, 1863, № 3, отд. II, стр. 201). Достоевскому был, конечно, понятен смысл сатирической метафоры Щедрина: критические статьи, помещавшиеся во «Времени», часто были написаны в форме письма к редактору. На эту особенность обратил внимание и Антонович, который писал по этому поводу в своей статье «О духе „Времени“ и о г-не Косице, как наилучшем его выражении»: «Многие критические статьи появляются в форме писем в редакцию то с Васильевского острова, то от „ненужных“ людей, то от каких-то „посторонних“ критиков. Редакция видимо не желает печатать их от своего имени и старается свалить с себя ответственность за мнения, высказываемые в этих статьях» (С, 1862, № 4, отд. II, стр. 273).
- ↑ См. «Современник», № 1 и 2 и ответ во «Времени»: «Журнальные заметки. II. Молодое перо».
- ↑ Кстати, мой мальчик (франц.).
- ↑ Фраза не наша. Сей фразой начиналась одна повесть одного гвардейского офицера в стариннейшей «Библиотеке для чтения» тридцатых годов. Не без намеренья ее помещаем.
- ↑ завтрашнего дня (франц.).
- ↑ Обыкновенные литературные упреки «Искры» редактору «Времени», у которого была табачная фабрика.
- ↑ Вы понимаете, не так ли? (франц.).
- ↑ См. статью „Молодое перо“. „Время“, № 2.
- ↑ Временная приостановка «Современника» не принесла нам никакой пользы. Ни одного нового, значительного сотрудника она нам не доставила. Г-да Островский, Помяловский, Щедрин печатали у нас еще долго до приостановки «Современника». Во втором же отделе журнала не участвовал никто из пишущих в «Современнике», да и боже сохрани. Из 4300 подписчиков за прошлый год 4000 уже были у нас до прекращения «Современника». «Молодое перо» отлично хорошо знает, что летом подписка почти прекращается. С июня до конца года у нас вряд ли прибавилось 300 подписчиков. Следственно, прекращение «Современника» и подписчиков нам не могло принести.
- ↑ См. статью «Молодое перо». «Время», № 2.
- ↑ «Современник», № 1 и 2-й.
- ↑ роялист больше, чем сам король (франц.).
- ↑ Я всё так пишу: «вы говорите в глаза», хотя примечание к «Тревогам „Времени“» подписано не вами, а редакцией «Современника». Но так как без вашего ведома это примечание не могло сочиниться, так ведь оно всё равно. Повторяю: вы, пожалуй, будете в претензии, зачем я смешиваю так утвердительно вас и редакцию «Современника» вместе? Отвечаю еще раз: утвердительно говорю я об этом потому только, что вы наговором вашим о подкупе наборщиков «Современника» дали мне сами это право. Рассудите: чтоб опровергнуть наговор, я, конечно, должен сказать, что знаю из первых рук, как у вас дела установились и на каких интересах. Стало быть, если я всё это знаю, мне и наборщиков подкупать было не надо.
- ↑ Кстати (франц.).
- ↑ В доцензурных гранках «Современника», с учетом которых статья Щедрина печатается в современных изданиях его сочинений, «Русский листок» назывался «Смрадным» и «Поганым листком».
- ↑ «Искра» не однажды высмеивала пародийные стихи из статьи «Опять „Молодое перо“» и позднее. См., например: И, 1863, №№ 15 и 16; 1864.