ОПЫТЪ ПРОДОЛЖЕНІЯ РОМАНА ВАЛЬТЕРА СКОТТА: «АЙВЕНГО» (*).
правитьПисьмо Микель-Анджело Титмарша къ Александру Дюма, маркизу Дави де-ла-Пелльетри.
правитьПозвольте ничтожному труженику англійской литературы, поклоннику вашихъ твореній, ввѣрить вамъ планъ, который могъ бы увеличить и безъ того уже великую въ нашихъ краяхъ вашу народность. У насъ, маркизъ, чувствуется тяжкій недочетъ въ романахъ. Признаніе, горестное для англійскаго писателя; но лондонскій банкъ сдѣлалъ такое ли еще горестное признаніе, когда занялъ, года два или три тому назадъ, не знаю какую то цифру у французскаго банка! Конечно, нѣтъ у насъ недостатка въ романахъ фешёнебльныхъ; умная мистриссъ Горъ производитъ ихъ по полудюжинѣ въ лѣто; но нельзя же прожить одними фешёнебльными романами, этими сбитыми сливками романической литературы: духъ захватываетъ отъ этихъ вѣчныхъ описаній аристократическихъ баловъ, болтовни въ клубахъ, туалетовъ дамъ, ужиновъ Гюнтера, собраній Альмака, росписей французскихъ блюдъ, а пуще всего отъ французскихъ фразъ, которыя у насъ въ Англіи, съ незапамятныхъ временъ, составляютъ ровно половину фешёнебльныхъ романовъ. Романъ историческій — произведеніе болѣе существенное; а онъ-то именно и бѣжалъ изъ нашихъ книжныхъ магазиновъ. Сэръ Эдвардъ Больверъ Литтонъ отказался отъ него послѣ Послѣдняго изъ Бароновъ. Г. Джемсъ, этотъ неистощимый производитель, растратилъ весь свой жаръ на нравоописательномъ романѣ. Г. Гаррисонъ Эйнсвортъ, завѣдуя двумя ежемѣсячными Magazines, въ которыхъ помѣстилъ переводы Пикилья Альяга и Записокъ Врача, перепечатываетъ старыя книги, вмѣсто того, чтобъ сочинять новыя; ужь съ годъ, какъ онъ оставилъ насъ въ самой срединѣ мрачной, таинственной исторіи, именуемой Лондонскія Откровенія, обѣщавшей соперника вашему собрату, автору Парижскихъ Тайнъ. Однимъ-словомъ: наши великіе дѣятели или косятся, или устали. Счастіе вашимъ соотечественникамъ, что у васъ духъ не такъ коротокъ!
Что касается до меня, я рѣшительный партизанъ новой системы, которую вы изобрѣли во Франціи! Люблю ваши романы въ двадцать-одинъ томъ, и душевно сожалѣю, что между вашими главами такъ много бѣлыхъ страницъ, а на вашихъ страницахъ-такъ мало печатныхъ буквъ. Наконецъ, люблю продолженія. Я не пропустилъ ни одного слова изъ Монте-Кристо; а какое истинное блаженство было для меня, когда, только-что кончивъ двѣнадцать томовъ Трехъ Мушкетеровъ, завидѣлъ я г. Роланди, почтеннаго книгопродавца, принесшаго мнѣ еще двѣнадцать томовъ, Двадцать Лѣтъ Спустя. О, еслибъ могли вы заставить Атоса, Портоса и Арамиса прожить сто-двадцать лѣтъ, чтобъ подарить намъ еще двѣнадцать томовъ ихъ похожденій! О, еслибъ тотъ врачъ, чьи Записки были вами предприняты, начавъ ихъ въ царствованіе Лудовика XV, могъ своими предписаніями радовать и аптекарей іюльской революціи!
Но предположимъ, что ваши соотечественники помнятъ стихъ, въ которомъ Буало посмѣялся надъ театральными героями --
«Enfants au premier acte et barbons au dernier», --
предположимъ, что они этотъ стихъ приложили и къ героямъ романовъ, предположимъ, что вы своихъ собственныхъ героевъ перебрали уже всѣхъ, и молодыхъ и старыхъ; но за чѣмъ же вы, маркизъ, не завладѣете чужими героями и не подарите намъ продолженія ихъ исторій? Развѣ вы думаете, что у Вальтера Скотта нѣтъ романовъ, которые остались послѣ него неполными? Владѣтель Равенсвуда, на-примѣръ, дѣйствительно исчезъ при развязкѣ Ламермурской Невѣсты, т. е. его шляпу нашли на пескѣ близь берега, такъ-что можно считать его утонувшимъ; но у меня всегда была мысль, что плаваніе его совершилось благополучно, и что похожденія его могли бы возобновиться, въ какомъ-нибудь морскомъ романѣ, — на кораблѣ хочу я сказать, который взялъ его къ себѣ на бортъ. Никто меня не увѣритъ, что событія жизни Квентина Дорварда кончились тѣмъ днемъ, когда онъ женился на Изабеллѣ де-Круа. Люди, мнѣ кажется, даже переживаютъ бракъ. Пустимъ ли мы своихъ друзей въ отставку, перестанемъ ли заниматься ими съ той минуты, когда садятся они въ карету послѣ свадебнаго обѣда или завтрака? Конечно, нѣтъ; и не хорошо женатымъ людямъ, принцамъ, дворянамъ, горожанамъ или романистамъ, думать, что героями могутъ быть только мальчики, да старые холостяки.
Но ни одинъ изъ романовъ Вальтера Скотта не удовлетворяетъ меня такъ мало своей развязкой, какъ милый Айвенго, Иваноэ, какъ произносятъ у васъ во Франціи. Соображая характеры Роуэны, Ревекки, Айвенго и прочихъ, я увѣренъ, что исторія не могла кончиться тѣмъ, чѣмъ она кончилась. Я слишкомъ люблю того лишеннаго наслѣдства рыцаря, чью кровь распалило солнце Палестины, чье сердце горѣло страстью къ прекрасной Ревеккѣ, я слишкомъ люблю его, и потому не допущу, чтобъ онъ усѣлся, счастливый и довольный, съ этимъ недоступнымъ, ледянымъ совершенствомъ — Роуэной. Надоѣла мнѣ эта женщина, и взываю къ вамъ, маркизъ, обращаюсь къ вашему огромному таланту, прошу взглянуть на этотъ отрывокъ изъ некоиченнаго романа Вальтера Скотта, отрывокъ, воздающій должную справедливость истинной героинѣ.
Я набросалъ легкій очеркъ, который представляю вамъ, и — будьте увѣрены, что если вы удостоите извлечь что-нибудь изъ этого очерка, я не буду подражать тѣмъ, которые обвиняютъ васъ въ заимствованіи чужихъ мыслей. Я скорѣй послѣдую примѣру и манерѣ журнала Revue Britannique, который довольствуется тѣмъ, что объявляетъ себя вашимъ сотрудникомъ, потомучто вы одинъ разъ, не сказавъ ни слова, взяли изъ него повѣсть подъ заглавіемъ Tèrence le tailleur, да половину романа: Les aventures du matelot Dovy, имя котораго, по-крайней мѣрѣ, при надлежитъ вамъ такъ же законно, какъ и ему.
Маркизъ! вашъ искренній почитатель,
(*) Микель Анжело Титмаршъ не кто иной, какъ г. Теккерей, одинъ изъ самыхъ плодовитыхъ юмористовъ британской литературы.
АЙВЕНГО.
правитьГлава I. Кто читалъ предъидущіе томы этой исторіи, тому не трудно отгадать послѣдствія брака Уильфрида Айвенго. Кто помнитъ образъ жизни Роуэны у стараго Седрика, ея изъисканную вѣжливость, ея скромность, благоразуміе, ея невозмутимое спокойствіе и довольно-гордое сознаніе, — тотъ безъ удивленія увидитъ въ замужней женщинѣ молодую дѣвушку.
Въ-самомъ-дѣлѣ, Роуэна, сдѣлавшись женою храбраго товарища Ричарда-Львинаго-Сердца, скоро стала образцомъ англійскихъ женщинъ. На нѣсколько миль вокругъ Ротервуда въ одинъ голосъ говорили о ея примѣрной жизни. Замокъ ея былъ сборнымъ мѣстомъ всего духовенства и монаховъ, которыхъ она кормила самыми изъисканными блюдами, хотя сама была чрезвычайно умѣренна и строго соблюдала посты по правиламъ церкви. Ни въ одномъ изъ трехъ округовъ Йоркскаго Графства не было больнаго, котораго бы не посѣтила набожная лэди: верхомъ, въ сопровожденіи своего домоваго пастора, отца Глаубера, и врача, брата Томаса д’Эпсома, объѣзжала она всю провинцію, раздавая пособія, милостыни и утѣшенія. Она освѣщала всѣ церкви своими свѣчами, жертвами ея благочестія. Звонъ колоколовъ ея капеллы начинался каждое утро въ два часа, и всѣ ротервудскіе васаллы должны были присутствовать у заутрени, у компли, у нонъ, у вечерни, и слушать проповѣди. Нечего и говорить о томъ, что посты соблюдались со всею католическою строгостію, и что изъ служителей лэди Роуэны пользовались особенною ея благосклонностью тѣ, которые носили самую жесткую власяницу и бичевали себя съ самою настойчивою набожностью.
Опорожнила ли такая дисциплина совершенно черепъ бѣднаго Уамбы, или просто охолодила его, но онъ сдѣлался самымъ печальнымъ англійскимъ дуракомъ и самымъ умѣреннымъ на остроты шутомъ. Если когда и случалось ему пустить какую шутку на счетъ бѣдныхъ, запуганныхъ служителей, которые глодали корки хлѣба на краяхъ стола, то эта шутка всегда была такая плоская и тощая, что никто не осмѣливался смѣяться надъ нею. Самый шумный успѣхъ, какой ему еще удавалось имѣть, приносилъ такіе плоды, которые хоть бы у кого навсегда отбили охоту къ шуткамъ. Такъ, однажды вечеромъ, послѣ ужина, лэди Роуэна вела бесѣду о какомъ-то спорномъ генеалогическомъ вопросѣ съ отцомъ Виллибальдомъ (въ-послѣдствіи извѣстнымъ подъ именемъ пустынника и исповѣдника Виллибальда-Вареакрскаго). Спросили кубки. Уамба, обращаясь къ Гуффо, юному пастырю гусей, почти такому же дураку, какъ онъ самъ, сказалъ: «ну, у нихъ въ глазахъ зарябило — вотъ теперь развѣ прояснится спорный-то пунктъ». Гуффо засмѣялся надъ этой древней какъ Иродъ остротой; лэди, можетъ-быть, дѣйствительно начинавшая путаться въ метафорахъ и иносказаніяхъ, приказала узнать, кто осмѣлился такъ дерзко нарушить благочестивую тишину. Виновные были открыты, и Роуэна присудила каждому изъ нихъ дать на заднемъ дворѣ тотчасъ же по три дюжины ударовъ.
Бѣдный Уамба обратился съ просьбой о помощи къ Уильфриду Айвенго.
— Я освободилъ васъ, когда вы были плѣнникомъ въ замкѣ Фрои-де-Бёфа, сказалъ онъ ему: — освободите меня отъ кнута!
— А! да! съ гордостію прервала Роэна робкое заступничество супруга: — я помню… онъ говоритъ о той башнѣ, въ которой вы сидѣли взаперти съ Жидовкой… Гуртъ, вмѣсто трехъ дюжинъ, дайте ему четыре дюжины.
Двѣнадцать ударовъ больше! вотъ все, что выигралъ бѣдный Уамба отъ посредничества своего господина.
Дѣйствительно, Роуэна не забывала, что она принцесса англійской крови, и сэръ Уильфридъ Айвенго, ея супругъ, долженъ былъ считать себя счастливымъ, что она не давала ему еще сильнѣе чувствовать низость его рода. Увы! кто изъ насъ, изучая характеръ прекраснаго пола, не замѣтилъ въ самыхъ любезныхъ женщинахъ стремленія господствовать надъ ихъ властителемъ и господиномъ? Кто не знаетъ, что мудрѣйшіе совѣтники часто должны бываютъ молчать, когда прійдется остаться наединѣ съ кроткою половиной? кто не знаетъ, что самые храбрые на полѣ битвы даютъ обезоружить себя тряпкѣ?
Та башня, въ которой вы сидѣли взаперти съ Жидовкой… Читатель, конечно, понялъ смыслъ этого замѣчанія; что касается до Айвенго, то онъ тоже понялъ его совершенно. Кто не подозрѣвалъ этой ревности, пусть вспомнитъ сцену, когда дочь Исаака Йоркскаго — задумчивая, нѣжная жертва — принесла свои брильянты и рубины, молча положила ихъ къ ногамъ торжествовавшей Роуэны, и потомъ отправилась въ далекую, чужую страну ухаживать за больными соплеменниками и питать въ своемъ непорочномъ сердцѣ тайну любви. Кто усомнился тогда, что принцесса крови не забыла своего высокаго званія предъ такою красотой и такимъ смиреніемъ? Вы думаете, что она была великодушна въ минуту побѣды?
Она, конечно, сказала Жидовкѣ: «живите со мною, какъ сестра». Но Ревекка знала, что эта фраза была тѣмъ, что на благородномъ восточномъ языкѣ, извѣстномъ крестоносцу Уильфриду, называется бошъ, а на простомъ саксонскомъ нарѣчіи фиджъ (мистификація), и удалилась съ растерзаннымъ сердцемъ, не надѣясь спокойно смотрѣть на счастіе своей соперницы и не желая смущать его своимъ отчаяніемъ. Роуэна, какъ женщина крайне-гордая и крайне-добродѣтельная, никогда не могла простить дочери Исаака ни красоты ея, ни ея интриги съ Айвенго (саксонская принцесса постоянно предполагала интригу), ни ея дивныхъ брильянтовъ и другихъ драгоцѣнностей, хотя Ревекка все отдала ей.
Однимъ словомъ, Роуэна была всегда готова уколоть Жидовкой своего мужа. Не проходило дня, чтобъ несчастный рыцарь не слышалъ прямыхъ или косвенныхъ напоминаній о томъ, что Израильтянка любила его и что знатная христіанка никогда поможетъ забыть этого оскорбленія. На-примѣръ, если Гуртъ, свинопасъ, произведенный въ-послѣдствіи въ званіе лѣснаго стража, приходилъ сказать, что онъ видѣлъ огромнаго кабана и предлагалъ охоту, — Роуэна говорила: «Ступайте, сэръ Уильфридъ, преслѣдуйте этихъ бѣдныхъ поросятъ… вы знаете, что друзья ваши, жиды, не могутъ терпѣть ихъ». Или когда, бывало — а это бывало нерѣдко — возстановленный на своемъ престолѣ, Ричардъ-Львиное-Сердце, желая получить отъ Жидовъ денегъ въ заемъ или безъ займа, предавалъ всесожженію нѣкоторыхъ изъ ихъ капиталистовъ и приказывалъ выдернуть нѣсколько зубовъ у ихъ главныхъ раввиновъ, торжествующая Роуэна говорила: «Въ добрый часъ! давно бы такъ этихъ христопродавцевъ! Англія не будетъ счастлива, пока не истребитъ послѣдняго изъ этихъ чудовищъ…» Или съ еще болѣе-жестокимъ сарказмомъ: «Айвенго, другъ мой» говорила она; «вотъ новыя преслѣдованія противъ Евреевъ — тебѣ бы вступиться, мой благородный супругъ! Его величество ни въ чемъ тебѣ не откажетъ; а вѣдь ты всегда любилъ Жидовъ». Не смотря на эти неловкіе и еще другіе намеки, лэди Роууэна не упускала случая надѣвать брильянты Ревекки каждый разъ, когда королева собирала весь дворъ, или на Йоркскихъ балахъ, на которые являлась благоразумная богомолка не потому-что чувствовала потребность въ свѣтскихъ развлеченіяхъ, но потому-что считала обязанностію бывать въ кругу знатныхъ провинціальныхъ дамъ.
Такимъ-образомъ, Уильфридъ Айвенго, достигнувъ исполненія своихъ пламенныхъ желаній, сдѣлался, какъ и многіе другіе, весьма-жалокъ. Увы! друзья мои, развѣ не часто бываетъ такъ въ дѣйствительной жизни? Много есть садовъ, которые издали кажутся свѣжими и зелеными, а вблизи увидишь въ нихъ только густую траву, печальныя аллеи да бесѣдки, поросшія колючимъ терніемъ. Я плылъ по водамъ Босфора: съ этого прекраснаго, синяго моря, столица турецкаго султана съ ея дворцами, минаретами, позолоченными куполами и зелеными пирамидами кипарисовъ, — представляется мухаммедовымъ раемъ. Войдешь въ городъ и увидишь жалкій лабиринтъ хижинъ и грязныхъ, кривыхъ переулковъ, наполненныхъ заразительнымъ воздухомъ, населенныхъ собаками и нищими безъ рубищъ… Роковой обманъ! Но такова жизнь! Счастіе — не что иное, какъ надежда, а дѣйствительность — горечь и обманъ.
Можетъ-быть, человѣкъ съ благородными правилами, Айвенго не легко согласится признать свое заблужденіе; но другіе со стороны замѣтятъ его. Айвенго худѣлъ и чахъ какъ въ лихорадкѣ подъ жгучимъ небомъ Аскалона, садился за столъ безъ аппетита; спалъ дурно, хотя зѣвалъ весь день. Диспуты докторовъ и монаховъ, собиравшихся у Роуэны, не веселили его нисколько, и во время ихъ преній, онъ, къ величайшему огорченію своей благородной супруги, обнаруживалъ особенную сонливость. Онъ часто охотился, и можно было дѣйствительно подумать, какъ замѣчала лэди Роуэна, что эти занятія служили ему предлогомъ уйдти изъ дома. Трезвый, какъ анахоретъ, Айвенго начиналъ даже любить вино, и когда онъ возвращался отъ Ательстана, у котораго бывалъ довольно-часто, гордая супруга замѣчала не разъ, что походка у него была неустойчивая, взглядъ необыкновенно-блестящій. Что касается до Адельстана, то онъ клялся святымъ Вульстаномъ, что считаетъ себя счастливымъ, избѣгнувъ брака, который бы приковалъ его къ такой достойной, къ такой совершенной женщинѣ. Самъ честный Седрикъ, который скоро принужденъ былъ оставить здмокъ своей невѣстки, началъ клясться святымъ Вальтёфомъ, что сынъ его дорогою цѣною платитъ за свое счастье.
Среди такого почетнаго, но печальнаго существованія, получается въ Англіи вѣсть, что король и другъ Айвенго предпринялъ противъ своего васалла, графа Лиможскаго, тотъ походъ, который долженъ былъ имѣть такую роковую развязку подъ замкомъ Шалю. Какъ вѣрный и безукоризненный подданный, Айвенго съ отрядомъ васалловъ отправился подъ знамена своего короля. Онъ взялъ съ собою своего оруженосца Гурта, Робинъ-Гуда и шута Вамбу, который, когда замокъ Роуэны скрылся изъ вида, перекувырнулся и сказалъ первую съ давнихъ поръ оригинальную остроту.
Глава II. Я пропускаю прекрасную главу осады Шало: очевидно, чтобъ писать ее, надо знать, какой размѣръ согласится дать сочиненію издатель. Впрочемъ, это одна изъ самыхъ легкихъ главъ. Рама обширная и матеріаловъ много: самый обыкновенный романистъ разсказалъ бы тутъ чудныя битвы, стычки отрядовъ, вылазки, засады, геройскіе подвиги на конѣ и пѣшкомъ, страшныя сшибки, и всѣ приключенія рыцарской драмы. Арсеналъ осады, съ его стрѣлометными, стѣнобойными и другими всѣхъ родовъ военными машинами, которыя я могъ бы перечислить, но не описать, — принадлежитъ всѣмъ и каждому.
Глава III. Еще укажу на главу съ эффектомъ: это — голодъ, который доводитъ гарнизонъ до послѣднихъ крайностей. Для контраста съ ужасами этихъ драматическихъ сценъ, у меня есть въ запасѣ описаніе великолѣпнаго праздника, даннаго Ричардомъ на полѣ битвы въ честь королевы Беранжеры. Легко понять, что послѣ эпизодовъ, напоминающихъ іерусалимскій голодъ, можно прекрасно описать блюда средневѣковой кухни, которыя подавались за столомъ Львинаго-Сердца. Въ отвѣтъ на отчаянные крики осажденныхъ, раздаются пѣсни оргіи и веселыя шутки. Среди страшнаго эгоизма, распространеннаго голодомъ, среди беззаботной веселости королевскаго праздника, происходитъ эпизодъ самой возвышенной преданности и любви; наконецъ, послѣдній контрастъ! Какъ вамъ нравится вотъ это: когда Ричардъ угощаетъ своихъ собесѣдниковъ съ почестью короля, разсчитывающаго на близкую побѣду, въ то самое время происходитъ сцена, совершенно-выполняющая эпиграфъ главы, взятый изъ Данта: графъ Лиможскій бросаетъ жребій съ своими дѣтьми, чтобъ узнать, кого изъ нихъ перваго будутъ ѣсть другіе?..
Глава IV. Еще прекрасная глава послѣдняго приступа! Старый правитель Шалю и его дѣти падаютъ одинъ за другимъ подъ ударами страшной сѣкиры Ричарда.
. . . . . . . . . . . ."О! святой Ричардъ! о! святой Георгій!" восклицаетъ среди всеобщаго смятенія громовымъ голосомъ Львиное-Сердце, и съ каждымъ ударомъ его мощной руки катится на землю срубленная голова и обезглавленный, облитый кровью трупъ. Никогда еще свѣтъ не видалъ такого воина, какъ этотъ гордый Плантагенетъ, съ пѣной бѣшенства у рта за верху сторожевой башни! Глаза его блестѣли какъ молніи сквозь кольца опущеннаго забрала; опьянѣніе битвы придавало ему видъ неистовства. Одинъ за другимъ умирали у ногъ, его дѣти Шалю, оставался одинъ изъ этой семьи, который поутру сражался подлѣ сэра Энгерранда. То былъ прекрасный юноша съ голубыми глазами, съ золотистыми кудрями. Не дальше, какъ вчера сбиралъ онъ фіалки въ саду; нѣсколько лѣтъ предъ тѣмъ засыпалъ еще на груди матери. Что значила короткая шпага въ слабой рукѣ его предъ самымъ страшнымъ мечомъ всего христіанскаго міра? Но Богемондъ хочетъ мѣряться силой съ великимъ бойцомъ Англіи, становится съ нимъ нога въ ногу. Мать этого ребенка, нѣжная мать, отвращаетъ глаза! Энгеррандъ! родъ твой истребленъ!.. Несчастный Богемондъ! Вотъ летитъ его блестящій клинокъ, вотъ наступила его послѣдняя минута! бѣдный ребенокъ!
. . . . . ."Нѣтъ! нѣтъ! клянусь святымъ Барбакомъ лиможскимъ, мясникъ не убьетъ этого юнаго агнца. Удержи твою руку, Ричардъ, или клянусь святымъ Барбакомъ!…"
Съ быстротою мысли старый стрѣлокъ прижалъ къ плечу свой лукъ; стрѣла сорвалась съ звѣнящей струны, и чрезъ минуту уже качалась въ латахъ Плантагенета.
То была роковая стрѣла, спущенная твоею рукой, Бертранъ Гурдонскій! Въ отчаяніи отъ боли, раненный Ричардъ вполнѣ предался своей звѣрской натурѣ. Жажда битвы сдѣлалась для него жаждой крови; онъ заскрипѣлъ зубами, испустилъ страшную хулу, и лезвіе убійцы поразило русую голову ребенка… послѣдній сынъ Шалю палъ бездыханенъ.
Я написалъ эту сцену для образчика, чтобъ показать, что можно сдѣлать. Потомъ слѣдуетъ великолѣпная картина всеобщаго избіенія гарнизона, который весь перерѣзанъ, кромѣ Бертрана Гурдонскаго. Айвенго проситъ ему пощады… Но всѣ впередъ знаютъ его участь? Бертранъ былъ зарѣзанъ живой по смерти Ричарда. Я не помню ни одного романа, въ которомъ бы была описана подобная казнь. Какой удивительный предметъ для энергическаго, живописнаго пера! Впрочемъ, можетъ-быть, тутъ не слѣдуетъ прерывать разсказа…
Айвенго, защищавшій Бертрана, опрокинутъ и оставленъ въ числѣ убитыхъ. Мы также оставимъ его, какъ-будто-бы онъ дѣйствительно умеръ, тѣмъ болѣе, что для окончанія перваго тома у насъ есть глава — смерть Ричарда Львинаго-Сердца.
Глава V. — Надо умереть, сынъ мой, сказалъ почтенный Готье Руанскій, между-тѣмъ, какъ заплаканная Деранжера стояла вдали отъ палатки Ричарда. — Принесите покаяніе, король, и проститесь съ вашими дѣтьми.
— Дурная шутка для умирающаго, отвѣчалъ Ричардъ: — у меня нѣтъ дѣтей, которыя бы могли послѣдовать мнѣ, добрый епископъ.
— Ричардъ-Англійскій, сказалъ прелатъ, поднимая свои прекрасные глаза — дѣти ваши — ваши пороки. Честолюбіе — ваша старшая дочь, жестокость — вторая, роскошь — третья. Вы съ юности воспитывали ихъ. Проститесь же съ вашими грѣховными дщерями и приготовьте свою душу: часъ кончины приближается.
Какъ ни пороченъ былъ Ричардъ-Англійскій, но встрѣтилъ смерть съ твердостію христіанина. Миръ душѣ храбраго! Филиппъ, король Французскій, узнавъ о смерти врага, строго запретилъ своимъ придворнымъ радоваться. — Не радоваться, сказалъ онъ: — а скорбѣть надо при вѣсти, что христіанство потеряло своего стража, а Европа храбрѣйшаго рыцаря.
Нужно ли говорить великому романисту, который возьмется наполнить предлагаемую мною раму, какъ кстати здѣсь, для окончанія перваго тома, помѣстить нѣсколько нравственныхъ и меланхолическихъ размышленій?..
Глава I. При началѣ втораго тома этого продолженія, на англійскомъ престолѣ царствуетъ король Іоаннъ. Имена лицъ, выступающихъ на сцену, такъ извѣстны, что съ первой страницы придаютъ разсказу интересъ историческій. Прежде ихъ искали только въ Biographie Universelle; но съ нѣкотораго времени во Франціи читаютъ не только Юма, но и Шекспира. Что я говорю! Изъ Шекспира понимаютъ не только его настоящій смыслъ, но даже придаютъ ему и тотъ, которымъ онъ не постарался запастись. Недавно еще въ Сен-Жерменскомъ-Предмѣстьѣ Шекспиръ говорилъ по-французски, говорилъ стихами, или около того, и рифмовалъ цѣлую сцену, неизвѣстную первымъ слушателямъ Гамлета. Какъ легко послѣ того ввести въ томъ романа трагическую хронику жизни и смерти короля Іоанна-Безземельнаго!
Чтобы дать понятіе о большей части нашего втораго тома, стоитъ назвать Филиппа-Августа, Іоанна-Безземельнаго, принца Артёра, Великую-Хартію, кардинала Пандольфа, и другихъ.
Philip of France, on peril of а curre;
Let go the hand of that arch-heretic,
And raise the power of France upon his head,
Unless he do submit himself to Rome (*).
(*) «Филиппъ Французскій, подъ страхомъ отлученія отъ церкви, оставляетъ руку этого архи-еретика и склоняетъ голову подъ власть Франціи, лишь бы онъ не поддался Риму» (Жизнь и смерть короля Іоанна).
Чтобы не совершенно копировать Шекспира и не слишкомъ заимствоваться изъ Филиппиды Вьенне, я бы поставилъ подлѣ молодаго Артёра переодѣтаго рыцаря, и, можетъ-быть, Констанція Бретанская влюбилась бы въ этого таинственнаго рыцаря, который, какъ вѣрный оруженосецъ, слѣдовалъ за несчастнымъ принцемъ во всѣхъ превратностяхъ его жизни, но который, увы! отлучился бы на одинъ день, и этимъ-то днемъ воспользовался бы жестокій дядя Артёра.
Переодѣтый рыцарь поклянется отмстить за него, возмутить бароновъ противъ короля, и изъ ихъ возстанія возникнетъ великая хартія, палладіумъ британскаго народа.
Глава II. Французскія войска высаживаются на берега Англіи подъ знаменами Лудовика-Дофина, сына Филиппа-Августа. Этотъ принцъ дѣлаетъ самыя соблазнительныя предложенія неизвѣстному рыцарю; но патріотизмъ послѣдняго возмущается при мысли о чужеземномъ владычествѣ. Если въ Парижѣ не безъ основанія поютъ:
Jamais eu France
L’Anglais ne régnera, --
то въ Лондонѣ есть также свой національный припѣвъ. Бароны, враждуя противъ короля Іоанна, также ревностно отражаютъ французовъ и все подъ предводительствомъ таинственнаго рыцаря.
Глава III. — Нужно ли говорить, кто этотъ таинственный рыцарь? Вы узнали Айвенго. Но для чего же ему скрываться? А развѣ рыцарь не можетъ скрываться въ романическомъ разсказѣ, такъ, по простой прихоти? Безъ сомнѣнія. Впрочемъ, есть поводъ, печальный и тяжелый поводъ, оправдывающій второе инкогнито въ жизни Айвенго… Роуэна вышла за другаго!
Послѣ осады Шалю, вѣрный Гуртъ, покрытый ранами, возвратился въ Ротервудъ и принесъ роковую вѣсть о двойной утратѣ: Львинаго-Сердца и вѣрнаго друга его Уильфрида Айвенго.
Дѣйствительно, заслоняя собою благороднаго Бертрана-Гурдонскаго, сэръ Уильфридъ Айвенго былъ смертельно раненъ. Его перенесли въ палатку, и тутъ онъ испустилъ послѣдній вздохъ на рукахъ своего вѣрнаго оруженосца, передавъ ему волосы Роуэны, которые носилъ въ пряжкѣ пояса, и золотое кольцо, данное ею съ ея именемъ и гербомъ…
— Была другая прядь волосъ у него на шеѣ, тихо прибавилъ Гуртъ Седрику.
— Какого цвѣта? спросилъ его старый саксонскій патріархъ.
— Чернаго, отвѣчалъ Гуртъ: чернаго какъ коса той прекрасной Жидовки, которая спасла его отъ оружія Темпльстона.
Не трудно догадаться, что объ этой другой пряди волосъ ни слова не было сказано Роуэнѣ, которая перенесла вѣсть о смерти супруга съ твердостію, достойною ея характера, но такъ-что никто не могъ обвинить ея въ холодности, ибо она носила трауръ самый строгій, какой только можно было достать въ Йоркскихъ давкахъ, и воздвигла мавзолей, равнявшійся величиною соборной церкви.
Когда исполнился срокъ траура, она вступила въ новый бракъ съ неуклюжимъ Адельстаномъ… Удивительнымъ покажется это развѣ только новичку въ жизни. Кардиналъ Пандольфъ благословилъ ихъ союзъ; а чтобъ предупредить всякое сомнѣніе на счетъ дѣйствительности смерти Айвенго, тѣло котораго не было привезено въ Англію, кардиналъ исходатайствовалъ вдовѣ папскую буллу, уничтожавшую ея первый бракъ. Такимъ-образомъ, лэди Айвенго могла сдѣлаться лэди Адельстанъ безъ малѣйшаго упрека совѣсти. Кто удивится еще, узнавъ, что она была гораздо-счастливѣе съ глупымъ барономъ, нежели съ ловкимъ и задумчивымъ Уильфридомъ?.. Женщины искони оказывали особенныя наклонности къ дуракамъ и любили ословъ гораздо прежде, нежели амуровъ. Другое, совершенно-натуральное явленіе: Адельстанъ не замедлилъ сдѣлаться самымъ грубымъ и пьянымъ мужемъ… Истина старинная, что есть женщины, которымъ въ тягость слишкомъ-нѣжное счастье, для которыхъ нужна нѣкоторая жосткость, которыя, наконецъ, считаютъ пренебреженіемъ, если онѣ выведутъ васъ изъ терпѣнія и вы не возвратите ихъ къ кротости ручнымъ исправленіемъ. Но входить въ подобныя подробности значитъ нарушатъ территоріальныя права задушевнаго романа. Довольно сказать, что лордъ и лэди Адельстанъ жили гораздо-счастливѣе, нежели лордъ и лэди Айвенго.
Глава IV. — Теперь, почему же бы мнѣ и не ввести по-крайней мѣрѣ одну чувствительную главу? Айвенго, все еще подъ чужимъ именемъ, путешествуетъ на сѣверѣ Англіи. Онъ пріѣзжаетъ въ Йоркъ (тутъ можно разсказать нѣсколько чудовищныхъ поступковъ Іоанна) и развѣдываетъ, что сталось съ Ревеккой, дочерью Исаака. Для этого онъ обращается къ Жидамъ, которые говорятъ ему, что она въ Гренадѣ, гдѣ тогда Евреи пользовались всѣми милостями при дворѣ Боабдила. Онъ входитъ въ домъ Исаака, въ комнату, гдѣ ухаживала за нимъ прекрасная Жидовка; воспоминанія роятся въ головѣ его, и углубляясь въ самого-себя, онъ узнаётъ, что любилъ ее гораздо-болѣе, нежели какъ думалъ. Тутъ онъ оплакиваетъ свое ослѣпленіе и судьбу свою, забываетъ собственное отчужденіе и плачетъ о Ревеккѣ, отчужденной, оставленной, изгнанной.
Пойдетъ ли онъ въ Ротервудъ взглянуть на мѣста, которыя были такъ милы ему въ дѣтствѣ? Будетъ ли свидѣтелемъ счастія Адельстана, покажется ли Роуэнѣ, сдѣлавшейся женою другаго?… Онъ пойдетъ, да! пойдетъ, покрайней-мѣрѣ для того, чтобъ поклониться могилѣ отца своего, ибо старый Седрикъ наконецъ перешелъ въ вѣчность, и полагая, что сынъ его умеръ, оставилъ все свое имѣніе лэди Роуэнѣ. Чтобъ не дать повода къ обвиненію въ безполезной клеветѣ на Роуэну и полъ ея, надо еще сказать, что старый Седрикъ, желая упрочить саксонскую династію, самъ убѣждалъ Адельстана жениться на вдовѣ своего сына.
Итакъ, Айвенго въ Ротервудѣ.
Глава V. —… Глядя на монаха, вы бы могли подумать, что онъ дрожалъ и что смертная блѣдность покрывала его изнуренное лицо; но волненіе его быстро исчезло, притомъ спущенный капюшонъ закрывалъ его лицо.
На колѣняхъ у Адельстана игралъ ребенокъ. Роуэна, улыбаясь саксонскому барону, наполняла ему глубокій кубокъ ароматнымъ виномъ. Адельстанъ опорожнилъ кубокъ, и, обращаясь къ монаху, сказалъ:
— Стало-быть, ты, монахъ, видѣлъ, какъ палъ при Шалю король Ричардъ, пораженный стрѣлой измѣнника?
— Да, видѣлъ… Монахи нашего ордена были при послѣднихъ минутахъ монарха. Онъ умеръ какъ христіанинъ.
— И ты видѣлъ также, какъ рѣзали живаго стрѣльца? Должно быть забавно! вскричалъ Адельстанъ со смѣхомъ. — Какъ онъ ревѣлъ, я думаю!
— Что ты, милой другъ? прервала Роуэна, положивъ свой прекрасный бѣлый пальчикъ на его губы.
— Мнѣ бы тоже хотѣлось посмотрѣть, вскричалъ въ свою очередь ребенокъ.
— Вотъ люблю, Седрикъ, сказалъ Адельстанъ: — и обѣщаю показать тебѣ что-нибудь въ этомъ родѣ… Но, монахъ, видѣлъ ты также моего бѣднаго родственника, сэра Уильфрида Айвенго? Говорятъ, онъ хотѣлъ защищать измѣнника… Глуповатъ былъ покойникъ!
— Другъ мой, еще разъ прервала Роуэна: — не произноси этого имени.
— А почему же бы, на-примѣръ, и не произносить? Развѣ вы его такъ любили, когда меня терпѣть не могли? Развѣ пугало васъ мое смуглое лицо и вы предпочитали его интересную блѣдность?
— То время далеко отъ насъ, милый Адельстанъ, сказала чувствительная Роуэна, поднимая глаза къ потолку.
— Сказать правду, продолжалъ Адельстанъ: — вы не могли простить ему Жидовки, Роуэна?
— Этой гнусной торговки! отвѣчала Роуэна. — Прошу васъ, не напоминайте мнѣ этихъ именъ.
— Ну, ну, повторилъ Адельстанъ: — бѣдный Уильфридъ все-таки былъ добрый малой… немножко мечтатель, немножко мокрая курица… слабая голова, которая скоро теряла умъ отъ вина.
— Сэръ Уильфридъ Айвенго былъ хорошій воинъ, сказалъ монахъ. — Я слышалъ, что въ христіанскомъ мірѣ было мало такихъ. Онъ нѣсколько времени страдалъ еще отъ раны въ нашемъ монастырѣ; мы были при немъ въ послѣднія минуты. Онъ и погребенъ у насъ.
— Такъ вотъ и кончено объ немъ, сказалъ Адельстанъ. — Но мы напали на печальныя мысли. Гдѣ шутъ Уамба? Пусть онъ споетъ намъ что-нибудь веселое. Гей! Уамба! вставай, дуракъ, полно лежать-то передъ огнемъ, какъ чурбанъ. Пой, пой, дуракъ… Никакъ и ты тоже запечалился? Не вспомнилъ ли о своемъ господинѣ? Ба! не всѣ храбрые перемерли, есть еще веселые люди на свѣтѣ.
— Да, летаютъ въ небѣ индѣйки вмѣсто орловъ, отвѣчалъ Уамба, лежавшій у огня среди баронскихъ собакъ: — есть мертвые, которые живутъ, и живые точно мертвые. Есть пѣсни, и заунывныя, есть и веселыя; только иногда отъ веселой станетъ грустнѣе, чѣмъ отъ самой заунывной: я пойду сниму свою пестрявку и надѣну черное платье, кумъ Адельстанъ; сдѣлаюсь погребальнымъ плаксой и тогда, можетъ-быть, развеселюсь. А между-тѣмъ, ты, кумъ, вели мнѣ налить вина, а то горло у меня какъ мозгъ пересохло.
— Пей и пой, глупый дуракъ, только не говори больше! сказалъ баронъ.
И Уамба, сидя передъ каминомъ, зазвучалъ струнами гудка, потомъ поджалъ свои длинныя, исхудалыя ноги, и началъ:
Безбородый мой пажъ, мой красавецъ-дитя,
У тебя на умѣ все одна красота;
Такъ-то жить начинаетъ ребенокъ шутя!
Подожди — дай пройдутъ молодыя лѣта.
Вьются русыя кудри съ головки твоей,
И красавицѣ милъ твой шестнадцатый годъ.
Распѣваешь ты, веселъ, какъ младъ-воробей…
Подожди, подожди, когда сорокъ пробьетъ.
Посѣдѣешь, какъ я, не минуешь того,
И научитъ уму тебя та сѣдина;
У тебя все любовь, выше нѣтъ ничего!..
Подожди, подожди, когда минетъ весна.
Ну-тка, влей мнѣ вина, да потверже замѣть,
Что пришлось мнѣ замѣтить съ однимъ мудрецомъ:
Та, что клятву даетъ за тебя умереть,
Ужь задумала думу о мужѣ второмъ.
Но, быть-можетъ, иная и будетъ вѣрна,
Да я въ жизни своей не пыталъ ни одной;
Хочешь счастливымъ быть? — перейми у меня:
На вѣку обладалъ я три раза вдовой.
Если случай велитъ неудачно любить,
Лѣтъ въ пятнадцать — есть слезы: тоскуй и рыдай.
А чтобъ вмѣсто рыданій смѣяться и пить,
Не пятнадцать, а сорокъ сперва насчитай!
— Кто научилъ тебя такой веселой пѣсни, Уамба, сынъ Витлесса, безмозглая голова? закричалъ Адельстанъ, ударивъ кубкомъ по столу и подтягивая послѣдній куплетъ.
— Тотъ добрый и благочестивый пустынникъ, викарный Конмангурстъ, знаешь, что надѣлалъ намъ столько штукъ при королѣ Ричардѣ. Эхъ, баринъ! то-то было у насъ веселое время и добрый пасторъ.
— Говорятъ, сказала Роуэна — что этотъ добрый пасторъ займетъ первую епископскую ваканцію: онъ въ большой милости у его величества. Кстати, милый Адельстанъ, замѣтилъ ты на послѣднемъ придворномъ балѣ графа Гутингтона? У него доброе лицо, но я не могла понять, что хорошаго находятъ въ его графинѣ, этой брюнеткѣ съ веснушками, которую нѣкогда звали дочерью Маріанной… Что касается до ея интригъ съ майоромъ Литтльджономъ и капитаномъ Скарле, то, право, я не знаю…
— Еще ревность, ха! ха! вскричалъ, смѣясь, Адельстанъ.
— Я выше ревности и презираю ее, отвѣчала Роуэна, выпрямляясь съ величавой осанкой.
— Впрочемъ, продолжалъ Адельстанъ: — Уамба спѣлъ намъ славную пѣсню.
— Мнѣ кажется, очень-дурную, сказала Роуэна, по обыкновенію подымая глаза. — Какъ! смѣяться надъ любовью женщины! предпочитать наполненный виномъ кубокъ вѣрной женщинѣ! Любовь женщины вѣчна, мой Адельстанъ. Кто усомнится въ ней, тотъ богохульникъ, если не глупецъ. Женщина хорошей фамиліи, воспитанная, любитъ однажды и навсегда.
— Простите, сударыня, прошу васъ… я дурно себя чувствую, сказалъ монахъ, быстро вставая съ своего мѣста и спускаясь съ ступеней возвышенія, — Уамба пошелъ за нимъ.
— Есть мертвые, которые живутъ, и живые, какъ мертвые, сказалъ онъ ему на ухо: — есть гробы, подъ которыми смѣются, и браки, отъ которыхъ страдаютъ… Не правда ли, святой мужъ? Потомъ, видя, что они одни и что всѣ служители саксонскаго барона остались въ залѣ, чтобъ пить вмѣстѣ съ господиномъ, Уамба, преклонивъ колѣни и цалуя край платья монаха, прибавилъ: я узналъ тебя, да, я узналъ тебя, мой господинъ.
— Встань, отвѣчалъ Уильфридъ Айвенго еще нетвердымъ голосомъ: — одни дураки вѣрны.
Сказавъ это, онъ пошелъ въ маленькую капеллу, гдѣ былъ погребенъ отецъ его. Монахъ провелъ тамъ всю ночь въ молитвѣ, между-тѣмъ, какъ шутъ Уамба сидѣлъ на порогѣ, безмолвный, подобно стоявшей въ притворѣ статуѣ.
Когда загорѣлась утренняя заря, Гуртъ и Уамба отправились съ монахомъ; но лэди Роуэна почти не замѣтила отсутствія этихъ двухъ служителей, тѣмъ болѣе, что она сама въ тотъ день отправлялась въ Йоркъ, куда король Іоаннъ созвалъ весь дворъ свой.
Я еще не кончаю моего втораго тома; но отсылаю читателя къ слѣдующимъ томамъ, въ которыхъ надѣюсь разъяснить все, что могло показаться страннымъ въ предъидущемъ, и возбудить новый интересъ прекрасной Жидовкой, которая скоро будетъ играть первую роль.
Второе письмо благороднѣйшему Александру Дюма, маркизу Дави де-ла-Пелльетри.
правитьЛюбезный маркизъ! При этомъ вторичномъ письмѣ, мнѣ показалось, что я уже пріобрѣлъ право обращаться къ вамъ съ совершенной фамильярностью. Вотъ, мы завели съ вами размѣнъ идей, вступили въ періодическое, дружное сотрудничество: съ вами я чувствую въ себѣ и довольство и гордость, ибо снискалъ у васъ такое довѣріе, что предлагаю вамъ превосходную мысль, — мысль, какой еще ни разу ни одинъ изъ вашихъ сотрудниковъ не сообщилъ вамъ; мнѣ и въ голову не приходитъ сомнѣваться въ вашей лестной признательности, и, въ то же время, благосклонность англійской публики доказываетъ мнѣ, что я одинъ былъ бы въ состояніи выполнить нашъ романъ. Сказать ли вамъ?.. Въ прошломъ мѣсяцѣ, нѣсколько разъ забиралась ко мнѣ эгоистическая мысль, внушающая сожалѣніе, зачѣмъ не умѣлъ я сберечь для себя всей славы и всѣхъ существенныхъ выгодъ плана, который подъ вашимъ плодовитымъ перомъ можетъ породить такое количество томовъ, какого не породили ни во Франціи — вашъ знаменитый предшественникъ Скюдери, ни въ Англіи — авторъ Клариссы Гарло, этотъ добрякъ Ричардсонъ, отъ англійскихъ длиннотъ котораго такъ остроумно спасъ васъ г. Жюль Жаненъ. Но нѣтъ! закололъ я свою курицу, несущую золотыя яйца, скушаемте же ее вмѣстѣ, отъ добраго сердца и съ добрымъ аппетитомъ. Развѣ честь имѣть такого собрата по оружію… я хотѣлъ сказать по перу, такого собрата, какъ вы, не стоитъ всѣхъ сокровищъ Монте-Кристо?.. Итакъ, я буду продолжать, счастливый тою мыслію, что и я приношу отъ себя камень на вашъ памятникъ, иди, по-крайней-мѣрѣ, на тотъ великолѣпный сен-жерменскій замокъ, который, говорятъ, вы сооружаете на какомъ-то островѣ, созданномъ вами на горѣ, и думаю самъ про себя --
Любезный маркизъ! преданный вамъ М. А. Титмаршъ.
АЙBЕНГО.
правитьЯ только предварительно набросалъ всю ту часть, которую мы могли бы извлечь изъ исторіи юнаго принца Артура, изъ его первыхъ приключеній и любовныхъ похожденій, изъ его первыхъ битвъ и первыхъ опасностей. Сколько главъ могло бы составиться изъ узловъ такого драматическаго сюжета, совершенно вѣрно очеркнутаго нашимъ Шекспиромъ, который не умѣлъ приличнымъ образомъ распустить эпизода! Раскройте историка Юма: его холодный résumé есть уже превосходный текстъ:
"Молодой герцогъ бретанскій, теперь уже достигшій юношескаго возраста, снова сомкнулъ французскія войска, начинавшія непріязненныя дѣйствія противъ англійскаго короля. Филиппъ принялъ его съ отличною благосклонностью, возвелъ его въ званіе рыцаря, далъ ему въ замужство дочь свою Марію и инвеституру не только на Бретанское-Герцогство, но еще на графства Анжуйское и Майнское, которыя онъ тутъ же предоставилъ дядѣ. Всѣ предпріятія союзниковъ удались. Тилльеръ и Бутаванъ были взяты Филиппомъ послѣ слабаго сопротивленія. Монтемаръ и Ліонъ сдались почти безъ одного удара. Принцъ осадилъ потомъ Гурнэ и успѣлъ овладѣть этимъ важнымъ укрѣпленіемъ Успѣхи принца шли быстро; но случилось событіе, которое повернуло дѣло въ пользу Іоанна и дало ему рѣшительный перевѣсъ надъ непріятелемъ.
"….Юный Артуръ, жаждавшій военной славы, проникъ съ незначительнымъ отрядомъ въ Пуату. Проходя близь Мирабо, онъ узналъ, что бабка его, королева Элеонора, всегда противодѣйствовавшая его выгодамъ, находится въ этомъ мѣстѣ подъ прикрытіемъ только слабаго гарнизона и разрушеннаго укрѣпленія. Онъ тутъ же рѣшился обложить укрѣпленіе и захватить королеву. Но Іоаннъ, выведенный изъ бездѣйствія такою близкою опасностью, сбираетъ англійскую и брабансонскую армію, спѣшитъ на помощь Элеонорѣ, нападаетъ на лагерь Артура прежде, нежели тотъ успѣлъ узнать объ угрожающей опасности, разбиваетъ его отрядъ, беретъ въ плѣнъ его-самого вмѣстѣ со многими непокорными баронами и съ торжествомъ возвращается въ Нормандію. Большую часть плѣнниковъ онъ отослалъ туда же, но Артура велѣлъ заключить въ Фалезскій Замокъ…
"….Тогда король имѣлъ свиданіе съ племянникомъ, представилъ ему нелѣпость его замысловъ и потребовалъ, чтобъ онъ отказался отъ французскаго союза. Отважный, но безразсудный юноша, въ которомъ неудача усилила гордость, упорствуетъ въ правотѣ своего дѣла, онъ объявляетъ свои права не только на французскія провинціи, но и на корону Англіи и, въ свою очередь, требуетъ, чтобъ король ввелъ сына своего старшаго брата во владѣніе его наслѣдствомъ. По этимъ признакамъ нравственной энергіи, Іоаннъ увидѣлъ, что юный принцъ, его настоящій плѣнникъ, можетъ потомъ сдѣлаться опаснымъ врагомъ; онъ рѣшился предупредить всякую опасность, избавивъ себя отъ племянника, и — не стало больше слуховъ объ Артурѣ…
«….Говорятъ, король тогда же предлагалъ Вильгельму Брейскому, одному изъ своихъ близкихъ подданныхъ, убить принца; но Вильгельмъ отвѣчалъ, что онъ дворянинъ, а не палачъ. Іоаннъ вскорѣ нашелъ другое легчайшее орудіе убійства, и, снабдивъ необходимыми приказаніями, послалъ его въ Фелезъ; но Губеръ де-Бургъ, каммергеръ короля и губернаторъ замка, подъ тѣмъ предлогомъ, что хочетъ самъ исполнить волю Іоанна, отослалъ назадъ убійцу, распустилъ слухъ о смерти принца и велѣлъ торжественно совершить обрядъ погребенія. Потомъ, когда узналъ, что Бретонцы поклялись отмстить за убіеніе Артура, и что мятежные бароны упорствуютъ въ своемъ возстаніи, онъ счелъ нужнымъ открыть тайну и объявить всенародно, что герцогъ бретанскій живъ. Это открытіе было гибельно для юнаго принца. Іоаннъ велѣлъ перевести его въ Руанскій-Замокъ, гдѣ жилъ самъ, предаваясь, съ своей молодой супругой, лѣпи и наслажденіямъ. Ночью имъ прибылъ въ замокъ и велѣлъ привести къ себѣ Артура. Принцъ понялъ, какая опасность ему угрожаетъ; притомъ, продолжительное бѣдствіе и близость смерти укротили въ немъ гордость: онъ бросился на колѣни предъ дядей и молилъ о пощадѣ. Но жестокій тиранъ, не отвѣчая ни слова, поразилъ его изъ собственныхъ рукъ кинжаломъ и, привязавъ къ трупу камень, бросилъ его въ Сену»[1].
Надѣюсь, любезный маркизъ, что, выписавъ эту историческую страницу, я открылъ золотой рудникъ. Посмотрите, какія описанія, какія отступленія пропустилъ Юмъ! Мы можемъ водрузить знамя бунта и усмиренія: вотъ они, всѣ наши войска, предводимыя ихъ различными вождями; съ громомъ оружія сливаются пѣсни послѣднихъ воинственныхъ бардовъ… Откуда эти веселыя звуки? Рѣчь идетъ о первомъ свиданіи юнаго Артура съ Французской принцессой Маріей. Сцены политическія, сцены любовныя… Айвенго, постоянно incognito, присутствуетъ вездѣ, и, мы доходимъ до конца перваго тома.
Глава І-я и II-я. Мы не должны забывать вступленія юнаго Артура въ рыцари. У насъ будетъ въ виду канунъ торжества и посвященіе въ капеллѣ. Вскорѣ Артуръ пріобрѣтаетъ шпоры при Бутаванѣ и Тилльерѣ. Безразсудный! куда влечетъ его юношеская горячность! Хорошо, что есть кому сберегать его отъ плѣна или смерти, при немъ Айвенго, Гургъ и Уамба! Слава тебѣ Господи! Вся роскошь войны, всѣ прелести мира являются мнѣ въ такихъ видимыхъ, осязательныхъ формахъ, что я съ непостижимымъ жаромъ, увлекающимъ меня въ первый разъ въ жизни, бросаюсь въ мелодраму и помыкаю цѣлыми сотнями закованныхъ въ желѣзо рыцарей и разряженныхъ пажей.
Глава ІІІ-я. — До Артура доходятъ слухи, что бабка его (окаянная колдунья) въ Мирабо. Ни что, ни какіе доводы не воспрепятствуютъ ему броситься со всѣхъ ногъ наказать гнусную старуху. Тщетно Айвенго пытается представить ему нѣкоторыя соображенія: «размыслите, государь, что она — ваша бабка; вспомните заповѣдь: чти отца твоего и матерь твою… а также дѣдушку и бабушку». Но упрямый юноша-принцъ помнилъ только, что во время его младенчества бабушка не жалѣла для него плетки и очень-хорошо прилагала ее къ нему. Увы! теперь онъ напрашивался на наказаніе болѣе-трагическое.
Мнѣ кажется, любезнѣйшій маркизъ, не въ обиду будь сказано вашимъ превосходнымъ желаніямъ, что не совсѣмъ-удобно будетъ черезъ-чуръ чернить эту королеву Элеонору. При случаѣ, конечно, исторія должна намъ позволить это; притомъ же не правдивѣе ли мы самой исторіи, т. е. мы, историческіе романисты? Итакъ, сдѣлаемъ изъ старухи Элеоноры пугало, нѣчто въ родѣ старой вѣдьмы, которая сама преувеличиваетъ свою ярость, даже почти до смѣшнаго. Почему бы, напримѣръ, осаждающимъ и осажденнымъ не мѣняться черезъ стѣны крѣпости задирающими вызовами, на манеръ того, какъ дѣлали герои Гомера; ни въ гарнизонѣ, ни въ осаждавшей арміи, вѣроятно, не было недостатка въ Терзитахъ. Почему бы старой фуріи, стоя на западной башнѣ, не осыпать, съ помощію доброй говорной трубы, своего внучка ѣдкими сарказмами? Я всегда какъ-то любилъ фарсы въ трагедіяхъ. Самъ Вилльямъ Шекспиръ, отъ котораго происходить по литературѣ вамъ будетъ такъ же лестно, какъ имѣть аристократическими предками Дави де-ла-Пелльетри, — нашъ Вилльямъ, какъ называетъ его запросто вашъ Жюль Жаненъ, сдѣлалъ изъ короля Іоанна пьесу презабавную, и самый этотъ государь, не смотря на преступленія, запятнавшія его гербъ, играетъ тутъ роль превосходнаго человѣка и современнаго джентльмена… Между тѣмъ, какъ принцъ Артуръ и его бабка парламентируются такимъ образомъ — если только позволено будетъ употребить это слово, говоря о не совсѣмъ парламентёрской перекличкѣ, — вдругъ откуда ни возьмись король Іоаннъ, налетаетъ съ своей арміей и беретъ въ плѣнъ бѣднаго Артура.
За этимъ эффектнымъ мѣстомъ слѣдуетъ капитальная сцена между королемъ Іоанномъ, юнымъ принцемъ и старой мегерой, исчисляющей различные роды мученій, которымъ король медлитъ предать Артура, хотя онъ — плоть отъ плоти или кость отъ костей ея. Но мужество и гордость Артура закалились въ несчастій; онъ приказываетъ мачихѣ преклонить колѣни предъ пасынкомъ, какъ васалкѣ предъ законнымъ королемъ. Элеонора отвѣчаетъ ему плотной оплеухой, которая, конечно, должна ослѣпить на минуту принца и заставить чихать самого Іоанна, потому-что королева только-что передъ тѣмъ погружала свои костлявые пальцы въ табакерку. Такая площадная выходка разрушаетъ все впечатлѣніе, какое жаркая импровизація Артура произвела-было на дядю.
Но свита и царственный плѣнникъ отправляются въ Руаль, гдѣ находился дворъ короля и молодой королевы. Въ первомъ ряду почетныхъ дамъ рисуется лэди Роуэна. Такъ-какъ поѣздъ потянется небольшими переѣздами, то и романъ можетъ также путешествовать. Тутъ легко будетъ вставить не малое количество главъ изъ Путевыхъ Впечатлѣній.
Глава VI. Описаніе увеселій короля, праздниковъ, баловъ, маскарадовъ, разнаго рода безчинствъ, въ которыхъ валялся руанскій поросенокъ… Странное выраженіе, любезнѣйшій маркизъ. И такъ, король Іоаннъ пировалъ, и описаніе придворныхъ пировъ можетъ составить новый, богатѣйшій контрастъ съ мрачной участью, ожидавшею царственнаго плѣнника. Въ верхнихъ палатахъ — музыка, танцы, вино и красавицы; внизу, подъ сводами — тюрьма, цѣпи, пытки, отсырѣвшія стѣны, жабы, всползающія на грудь плѣнника, отвратительный кошмаръ просыпающагося человѣка. Но къ-чему мнѣ указывать вамъ на контрасты, вамъ, мастеру изъ мастеровъ въ употребленіи свѣто-тѣни?
Ну, вотъ мы и въ Руанѣ. Не вывести ли бы тутъ на сцену бабушку Жанны д’Аркъ? Посудите сами, какой эффектъ! Эта вдохновенная пророчествуетъ, что Франція скоро будетъ освобождена отъ владычества Англичанъ; что родится дѣвственница, призванная Богомъ на то, чтобъ вести войско бить Англичанъ, бить ихъ до самого моря, гдѣ имъ не останется ничего больше дѣлать, какъ только гурьбой побросаться въ воду, какъ баранамъ Павюржа, по-крайней-мѣрѣ, если корабли не приготовятся принять ихъ на свою палубу.
Что вы скажете объ этихъ предсказаніяхъ, сдѣланныхъ, для большей непогрѣшительности и достовѣрности, спустя семь или восемь вѣковъ послѣ событія?
Кстати о руанскомъ поросенкѣ: не забыть бы намъ Гурта, честнаго свинопаса, типа простолюдина, довольнаго своей судьбой и преданнаго, — такого, какихъ между ними слишкомъ-мало, не такъ ли, маркизъ? Не забыть бы также Уамбы, этого дурака, который поучитъ разуму многихъ умныхъ людей. Гуртъ и Уамба помогаютъ Айвенго въ его безчисленныхъ попыткахъ освободить принца. Они множатся, пускаются во всевозможныя переодѣванья и кажутся вездѣ-сущими.
Глава VII. Смерть Артура.-- Если ужь тутъ нѣтъ превосходнаго текста, то послѣ этого я признаю историческій романъ невозможнымъ. Губеръ де-Бургъ тронутъ; Артуръ оживляется надеждой; Айвенго и его друзья тутъ, на готовѣ содѣйствовать бѣгству. Минута торжественная и страшная! Колокола на соборѣ св. Овена прозвонили полночь, — драматическій часъ! Кафе и театры уже давно были закрыты по приказу полиціи. Горожане спали на оба уха, сладострастно утонувъ въ пуху и перьяхъ. Городъ погруженъ въ молчанье и тьму, въ эту торжественную чету, какъ называетъ ихъ Юнгъ. Въ эту-то минуту Айвенго, отчаливъ въ лодкѣ, которая была у него привязана къ ступенямъ гостинницы, стоявшей надъ самой Сеной, поплылъ тихонько къ замку. Черныя, исполинскія башни крѣпости рисовались на небѣ угрюмыми массами. Задумчивые всплески Сены замирали у подножія укрѣпленій, и сверкающія звѣзды, по своей допотопной привычкѣ, мигали. Знамя Англіи и Нормандіи лѣниво волновалось на вершинахъ башень; за исключеніемъ часоваго, котораго вооруженіе время отъ времени отражало блѣдный, упавшій на него лучъ звѣзды, да однообразные шаги будили дремлющее ночное эхо; все спало… нѣтъ, все не спало: красноватый свѣтъ проходилъ сквозь рѣшетку изъ комнаты, находившейся въ одной изъ башень; Айвенго зналъ эту комнату: въ ней содержался юный принцъ, безъ сомнѣнія, ожидавшій себѣ вѣчнаго подземнаго заточенія.
Красноватый свѣтъ отражался въ черной поверхности Сены и зыбь рѣки заставляла это отраженіе колебаться и сверкать, въ родѣ блудящаго огонька.
Айвенго, лишенный наслѣдства рыцарь, который изъ предосторожности положилъ на свои весла сурдины, въ тихомолку приблизился къ самой крѣпости и ждалъ условнаго энака и появленія веревочной лѣстницы, которую Гуртъ, переодѣтый картезіанскимъ монахомъ, отдалъ наканунѣ царственному узнику. Все было приготовлено: Рауль де-Фронтиньякъ подкупилъ караульню парижскихъ воротъ; Бертрану де-Кло-Вужо поручено было перепоить стражу; добрые и ловкіе рыцари Альфредъ д’Оріоль и Филиберъ Франконскій ждали за воротами съ осѣдланными лошадьми и пол-сотней добрыхъ коней. Жизнь, свобода, любовь, корона Англіи, — все было въ низу веревочной лѣстницы, или по-крайней-мѣрѣ за нѣсколько сотъ шаговъ, и, говоря собственно о коронѣ, никогда не украсила бы она другой, болѣе-благородной головы.
Урочный часъ пробилъ, но знака никакого не было подано. Лишенный наслѣдства рыцарь впалъ въ самое сильное безпокойство. Тѣни проходили передъ краснымъ свѣтомъ, тѣни быстрыя, фантастическія: ему казалось, что онъ видѣлъ борьбу и слышалъ крикъ. «Это должно быть тюремщика рѣжутъ», подумалъ онъ: «хоть онъ и тюремщикъ, а все человѣкъ; мнѣ жаль бѣдняка, но что дѣлать? такъ надо было.» — Пробило полтора часа за полночь. Кто-то подошелъ къ рѣшеткѣ. «Слава святому Вальтёфу!» пробормоталъ шопотомъ рыцарь, и, уцѣпившись за случившуюся въ стѣнѣ впадину, поднялъ глава вверхъ, чтобъ видѣть, какъ будетъ спускаться желанная лѣстница.
— Клянусь мощами святаго Петра!.. произнесъ голосъ изъ-за рѣшотки: — дѣло сдѣлано во-время! Молодецъ перепилилъ прутья у своей клѣтки!
Въ ту же минуту одинъ изъ этихъ прутьевъ, сильно тряхнутый и брошенный въ рѣку, пролетѣлъ на разстояніи нѣсколькихъ линій отъ головы Айвенго и исчезъ въ черной пучинѣ Сены, раскинувъ вокругъ пѣнистыя брызги.
Айвенго слишкомъ-хорошо зналъ этотъ звѣрскій, дикій голосъ: то былъ голосъ Іоанна-Плантагенета; замыселъ былъ открытъ. Скоро другая желѣзная полоса послѣдовала за первой; потомъ въ окнѣ показалась черная масса, что-то тяжелое въ мѣшкѣ.
«Старая домремійская колдунья, которую мы вчера сожгли, пророчила, что онъ вырвется чрезъ это окно», прокричалъ тотъ же голосъ съ адскимъ хохотомъ, отъ котораго застыла кровь въ жилахъ Айвенго. «Колдуньи всегда говорятъ правду въ-самомъ-дѣлѣ, именно чрезъ это окно мой любезный племянничекъ отправляется въ Сену. Опускай мѣшокъ, мой милый де-Бургъ. Давай дорогу королевскому правосудію».
То былъ трупъ юнаго Артура Плантагенета. Доблестный рыцарь набожно перевезъ его на другой берегъ.
Теперь ужь, конечно, немножко поздно, любезнѣйшій маркизъ, спрашивать самого-себя о томъ, что было дѣлать Артуру Плантагенету въ исторіи Айвенго, Ревекки и Роуэны. Но можно разомъ объяснить дѣло; чрезвычайно-легко доказать, что этотъ эпизодъ во только занимателенъ, но даже рѣшительно необходимъ для нашего историческаго романа.
Въ числѣ почетныхъ дамъ молодой королевы, супруги Іоанна, мы уже упомянули о несравненной лэди Роуэнѣ, хранительницѣ гардероба: должность важная, если принять въ соображеніе, что такая дѣвственная королева и девотка, какъ Елизавета, имѣла не менѣе трехъ тысячъ платьевъ.
Сэру Уильфриду Айвенго было въ это время много другихъ хлопотъ: онъ перевезъ трупъ Артура ко двору Филиппа-Августа, провозгласилъ англійскаго короля Іоанна измѣнникомъ и убійцей; короче сказать — если онъ не бросилъ перчатки за вызовъ бойцамъ, которые осмѣлятся поднять ее, за то, оставляя Руанъ подъ защитою темной ночи, прибилъ означенную перчатку къ самой двери дворца. Новое убійство Артура пробудило въ Европѣ бурю негодованія, которая заставила царственнаго убійцу дрожать и отъ ярости и отъ страха; всѣ христіанскіе дворы признали его измѣнникомъ и вѣроломцемъ; всѣ истинные рыцари оставили его службу; даже придворные, отъискавъ въ себѣ остатокъ стыда, бѣжали отъ двора его.
Отважусь я, любезный маркизъ, на небольшое замѣчаніе: роль, которую играетъ въ нашемъ романѣ Губеръ де-Бургъ, не совсѣмъ согласна съ исторіей; у насъ эта роль даже немножко повихнулась. Губеръ де-Бургъ, котораго мы заставили держать мѣшокъ, въ первый разъ спасъ принца. Ну, если, паче чаянія, родъ его еще не прекратился, — вѣдь насъ съ вами какъ разъ втянутъ въ процессъ! Но нашъ судъ ужь порѣшенъ, скажете вы? Быть такъ! Возвратимтесь къ королю Іоанну.
Извѣстно, какъ дѣйствовалъ тутъ этотъ дикій звѣрь. Но предполагается, что читатель историческаго романа ничего не знаетъ: кто намъ мѣшаетъ раскрыть картину безпутствъ и жестокостей Іоанна-Безземельнаго? Взбѣшенный ненавистью и презрѣніемъ своихъ подданныхъ, онъ беретъ аманатовъ вездѣ, гдѣ только можетъ; требуетъ, чтобъ старшіе сыновья знаменитѣйшихъ дворянъ явились ко двору; но многія благородныя дамы отказались выдать своихъ дѣтей этому гнусному и свирѣпому живодёру.
"Мнѣ отдать моего сына, моего Седрика, говорила одна изъ нихъ: «тобъ онъ убилъ его, какъ убилъ своего племянника Артура?»
Нужно ли прибавлять, что эта благородная дама была лэди Роуэна? и съ вашею проницательностію, которая васъ отличаетъ отъ всѣхъ, любезный маркизъ, вы понимаете теперь, почему въ IX главѣ Роуэна снова является на сцену, которую скоро должна оставить навсегда. Всемірная Біографія, нисколько не сомнѣваясь въ томъ, что лэли Роуэна — именно эта дама, выражается такъ; «жена одного барона, къ которой обратились съ такимъ требованіемъ, отвѣчала: „Не думаетъ ли король, что я ввѣрю моего сына человѣку, собственной рукой зарѣзавшему племянника?“ Іоаннъ велѣлъ взять и мать и ребенка, и морить ихъ голодомъ въ тюрьмѣ».
Умереть съ голоду!.. У меня сердце обливается кровью при мысли о подобномъ покушеніи на добродѣтельную лэди. Ея рѣшимость, ея невинная энергія, ея хладнокровіе, подвергаются суровому испытанію и готовы просіять новымъ блескомъ въ-продолженіе Х-й главы, въ которой описываются страданія несчастной. Въ первый разъ я чувствую себя примиреннымъ съ нею, — потому-что изъ всѣхъ героинь Вальтера-Скотта, она, признаюсь, едва-ли не меньше всѣхъ внушила мнѣ сочувствія. Между-тѣмъ, какъ Роуэна томится въ башнѣ замка, громъ загрохоталъ подъ стѣнами Руана: то Филиппъ-Августъ идетъ мстить за Артура. Уильфридъ Айвенго ставитъ первую лѣстницу и первый взлѣзаетъ на стѣну; замокъ взятъ; Іоаннъ — какъ всегда, малодушный трусъ, — послѣ сомнительнаго сопротивленія бѣжитъ. Пока Айвенго и его храбрые товарищи кричатъ нечестивому, чтобъ онъ по-крайней-мѣрѣ осмѣлился глядѣть имъ прямо въ лицо и защищаться по-человѣчески, — онъ уже далеко. Онъ оставилъ прекрасное герцогство Нормандію, гдѣ родъ его царствовалъ въ-продолженіе трехъ вѣковъ… трусъ презрѣнный! Въ башнѣ, въ той самой комнатѣ, гдѣ бѣдный Артуръ палъ подъ кинжаломъ дяди, — какое зрѣлище поражаетъ взоры Айвенгб! Лэди Роуэна, доведенная до послѣдней степени изнеможенія, — лэди Роуэна, лежа на соломѣ, держитъ на рукахъ ребенка, которому она спасла жизнь, въ ущербъ собственной своей жизни, отдавъ ему кусокъ хлѣба, брошенный ей сострадательнымъ тюремщикомъ.
Вотъ это, надѣюсь — сцена! Вамъ, любезный маркизъ, слѣдуетъ выводить узоры по этой канвѣ; извлечь всѣ возможныя выгоды изъ факта, описать волненіе Айвенго, слабый румянецъ, на минуту вспыхнувшій на исхудавшихъ щекахъ той, которая была его половиной, трогательное движеніе, съ которымъ она вручаетъ ему маленькаго Седрика.
— Уильфридъ, первая любовь моя! говоритъ она умирающимъ голосомъ, откинувъ съ покрытыхъ преждевременными морщинами висковъ посѣдѣвшіе отъ печали волосы, чтобъ лучше видѣть ребенка, сидѣвшаго на колѣняхъ у рыцаря: — клянись мнѣ святымъ Вальтёфомъ Томпльстонскимъ, клянись… исполнить мою послѣднюю волю.
— Клянусь, отвѣчаетъ Айвенго, и крѣпче сжимаетъ въ своихъ объятіяхъ невиннаго малютку, думая, что клятва должна относиться именно къ нему.
— Святымъ Вальтёфомъ?
— Святымъ Вальтёфомъ!
— Клянись, что никогда но женишься на Жидовкѣ!
— Клянусь святымъ Вальтёфомъ! вскричалъ Айвенго: — черезъ-чуръ многаго просишь, Роуэна!
Но онъ чувствуетъ, что рука, сжимавшая его руку, вдругъ ослабла; блѣдныя губы Роуэны перестали дрожать. Она умерла!
Спрашиваю у каждаго читателя, у каждаго романиста — пусть скажутъ по чистой совѣсти: еще ли это не полная картина, на которой именно можно опустить занавѣсъ, съ тѣмъ, чтобъ вскорѣ опять поднять его, для нашего третьяго тома!
Держу данное слово и поднимаю нить нашей исторіи. Сэръ Уильфридъ Айвенго передалъ маленькаго Седрика отцу его, Ательстану, который продолжалъ топить свои заботы въ домашнихъ горшкахъ. Исполнивъ эту обязанность, Айвенго не видѣлъ ничего, что могло бы удерживать его въ веселой Англіи, гдѣ между прочими, не совсѣмъ-пріятными перспективами, ему представлялась еще возможность быть порѣшеннымъ и въ-слѣдствіе того умереть, если только король Іоаннъ вздумаетъ опасаться такого вѣрнаго слуги короля Ричарда и принца Артура.
Но въ ту пору, такому храброму и благочестивому рыцарю не сидѣть-было сложа руки. Онъ, такъ-сказать, унесъ свою родину на сѣдельной лукѣ. Съ добрымъ конемъ да надежнымъ копьемъ легко было тогда проложить себѣ дорогу въ рай, сквозь легіоны чалмоносныхъ бѣсовъ, именуемыхъ маврами. Уильфридъ Айвенго былъ убѣжденъ, что его съ радостью пріймутъ вездѣ, гдѣ только былъ случай задать нѣсколько колотковъ нечестивымъ башкамъ и получить столько же обратно за правую вѣру. Даже угрюмые тампльеры, не смотря на то, что онъ, Богу помогающу, дважды побѣдилъ славнѣйшаго въ ихъ орденѣ рыцаря, — принимали его съ почтеніемъ, хотя не съ удовольствьемъ; но Айвенго предъ орденомъ, соперничествовавшимъ съ рыцарями Іоанна, всегда благоговѣлъ: онъ любилъ его, ласкался къ нему. Полный преданности къ этому ордену, который не разъ предлагалъ ему начальство и великое магистерство, онъ въ его рядахъ совершилъ всѣ роды своихъ богатырскихъ-подвиговъ. Многія тысячи язычниковъ побилъ онъ собственной рукой въ Пруссіи, Польшѣ и дикихъ странахъ сѣвера, во славу Бога и святаго Вальтёфа. Былъ только одинъ упрекъ, который славный и доблестный, но строгій и непреклонный великій магистръ ордена св. Іоанна, Фалько Гейденбратенъ, считалъ себя въ правѣ сдѣлать задумчивому рыцарю, именно то, что онъ не преслѣдовалъ Жидовъ съ тѣмъ жаромъ, который по природѣ свойственъ благочестивому воину креста. Дѣло въ томъ, что Айвенго пустилъ на волю многихъ плѣненныхъ имъ сыновъ Израэла и дошелъ до того, что не рѣдко избавлялъ ихъ отъ мукъ, такъ, на-примѣръ, онъ далъ выкупъ за два послѣдніе коренные зуба одного раввина, стараго, какъ Маѳусаилъ, бѣднаго, какъ Іовъ, за тѣ два зуба, которые Робертъ Картрэйтъ, свирѣпый Англичанинъ, рыцарь того же ордена, готовился вырвать изъ челюстей несчастнаго, чтобъ выпытать отъ него мѣсто, гдѣ спряталъ онъ свои предполагаемыя сокровища. Этотъ выкупъ стоилъ доброму рыцарю ста червонцевъ да рыцарскаго перстня, — вотъ все, что было у него за душой. Каждый разъ, оказывая подобную услугу Жиду, онъ прибавлялъ къ ней, смотря по состоянію своихъ финансовъ, или подарокъ, или доброе слово. «Помни» говаривалъ онъ бѣдняку, еще продолжавшему дрожать въ своей кожѣ: «помни, что Уильфридъ-лишенный-наслѣдства сдѣлалъ это въ память тѣхъ услугъ, которыя нѣкогда оказала ему Ревекка, дочь Исаака Йоркскаго». И вотъ имя Уильфрида-лишеннаго-наслѣдства раздалось во всѣхъ синагогахъ, и народъ израильскій, въ своемъ вѣчномъ странничествѣ, запѣлъ хвалы ему.
Между-тѣмъ, какъ Айвенго берегъ Жидовъ, нанося безпощадную войну язычникамъ сѣвера, страшная катастрофа поразила югъ.
Вторникъ, девятый день мѣсяца шабана, 605 года гиджры слишкомъ-извѣстенъ на западѣ, какъ Амюнъ-аль-Аркъ, годъ аларкосской битвы, которую выиграли у христіанъ андалузскіе мусульмане. Въ этотъ день христіанство понесло такой страшный уронъ, что въ первую минуту считали весь полуостровъ подпавшимъ подъ иго луны. Христіане потеряли стопятьдесятъ тысячъ человѣкъ убитыми и пятьдесятъ тысячь плѣнными. Послѣ этой битвы, невольникъ продавался за диргемъ, оселъ за ту же цѣну, мечъ за полдиргема, лошадь за пять диргемовъ. Сотни тысячь разнаго рода вещей достались въ добычу торжествующимъ воинамъ Якуба-аль-Мансура, — да будетъ онъ проклятъ! Это былъ тоже не плохой воинъ: христіане, казалось, забыли передъ нимъ, что они потомки Сида Канбитура, — такъ эти собаки-мавры называли на своей варварской болтовнѣ знаменитаго Кампеадора."
При этомъ извѣстіи, вся Европа схватилась за оружіе. Вездѣ проповѣдовали крестовой походъ на невѣрныхъ, и, по гласу краснорѣчивыхъ предсказателей, тысячи могучихъ рыцарей, сопровождаемыхъ миріадами оруженосцевъ и пажей, васалловъ и благомыслящихъ крестьянъ, потянулись къ Испаніи. Проливъ Джибельаль-Тарй, гдѣ приплывшій изъ Варваріи мавръ въ-первые развилъ свое роковое знамя на христіанской землѣ, былъ покрытъ галерами съ тампльерами и рыцарями св. Іоанна; всѣ стеклись на помощь полуострову. Съ другихъ галеръ, отплывшихъ съ острововъ и изъ крѣпостей, занятыхъ двумя орденами, также забѣлѣлись на Средиземномъ-Морѣ паруса и замелькали флаги Родоса, Византіи, Яффы, Аскалона, — они пришли на то же общее свиданіе. Пиренейскія вершины покрылись развѣвающимися хоругвями, заблистали бронями благочестивыхъ, шедшихъ изъ Франціи въ Испанію. Но… ясно, что если мы здѣсь пріостановимся по образцу Гомера или Тасса, да пріймемся считать обѣ арміи; если ослабимъ возжи описательному иппогрифу, парящему высоко надъ землею, примѣчающему своими рысьими глазами малѣйшее въ травѣ насѣкомое, — то ни одинъ ежемѣсячный, ни даже трехмѣсячный журналъ не найдетъ въ себѣ столько растяженности, чтобъ вмѣстить насъ. Я увѣренъ, что вы уже видите разсвѣтъ завязки. Айвенго садится въ Германіи на корабль и достигаетъ полуострова, гдѣ каждый взмахъ его копья опрокидываетъ цѣлые ряды мавровъ, какъ карточныхъ капуциновъ.
Христіане взяли Хихону приступомъ и истребили весь маврскій гарнизонъ. Но добрый рыцарь не хотѣлъ принимать участія въ жестокостяхъ. Среди этихъ кровожадныхъ волковъ — самый свирѣпый, менѣе другихъ разборчивый, былъ знаменитый гидальго, рыцарь св. Іоанна, донъ-Бельтранъ де-Кухилья-и-Трабуко-и-Эспадо-и-Эспедонъ. Это былъ воплощенный дьяволъ; онъ бѣгалъ по городу и рѣзалъ все, что ни попадалось ему навстрѣчу, не разбирая ни пола, ни возраста, принимая на выкупъ только сокровища и красоту. Кровопролитіе прекратилось, когда уже не осталось ни одной жертвы. Тогда донъ-Бельтранъ основалъ главную квартиру свою въ Альбейценѣ, гдѣ жилъ Альфаки, какимъ-то чудомъ спасшійся отъ копья Айвенго. Всѣ сокровища, всѣ невольницы и семейство бѣжавшаго начальника достались въ руки завоевателя Хиховы. Среди этихъ сокровищъ донъ-Бельтранъ съ дикою радостію узналъ латы не одного изъ храбрыхъ, но несчастныхъ товарищей, павшихъ въ роковой битвѣ при Аларкосѣ. При видѣ этихъ окровавленныхъ остатковъ, свирѣпость его удвоилась. Сердце его сдѣлалось такъ же недоступно для жалости, какъ стальная броня его — для оружія.
На третій день послѣ опустошенія города, донъ-Бельтранъ, въ пышной одеждѣ, лежалъ, раскинувшись на роскошномъ диванѣ, на парадномъ дворѣ замка гордаго Альфаки; въ центрѣ двора билъ высокій фонтанъ; маврскія невольницы ловили взгляды свирѣпаго побѣдителя и старались предупреждать его прихоти. Однѣ махали надъ нимъ огромными опахалами изъ павлиньихъ перьевъ; другія танцовали; третьи подъ жалобные звуки гуслей пѣли маврскіе романсы. Одна, совсѣмъ-молодая, свѣжая, какъ розовая распуколка, Зетюльбе, единственное дитя преклонныхъ дней Альфаки, плакала, стоя въ углу позолоченной рѣшетки: она плакала объ убитыхъ братьяхъ, о славѣ мусульманскихъ рыцарей, головы которыхъ чернѣли отъ жгучихъ лучей солнца на воротахъ дворца; она оплакивала оставившаго ее отца и развалины своего жилища.
Между-тѣмъ, донъ-Бельтранъ и гость его, англійскій рыцарь, сэръ Уильфридъ Айвенго, играли въ шахматы, любимую игру рыцарей той эпохи, какъ ланскнэ — любимая игра нашего времени. Доложили, что изъ Валенціи пріѣхалъ посолъ для переговоровъ о выкупѣ оставшихся членовъ семейства Альфаки. Язвительная улыбка пробѣжала по наморщенному лицу дона-Бельтрана, когда онъ приказывалъ привести посла. Легко было узнать въ пріѣхавшемъ Жида — по костюму. Жиды были непремѣнными посредниками между двумя племенами, враждовавшими тогда въ Испаніи.
— Повелитель мой Альфаки, сказалъ старый Жидъ голосомъ, отъ котораго Айвенго задрожалъ всѣмъ тѣломъ: — прислалъ меня къ благородному сеньйору, непобѣдимому Бельтрану де-Кухилья, для переговоровъ о выкупѣ единственной дочери мавра, дитяти его старостѣ, жемчужины его нѣжной любви!
— Жидъ! насмѣшливо отвѣчалъ ему донъ Бельтранъ: — ты знаешь, что жемчугъ стоитъ дорого. Сколько даетъ за него эта маврская собака?
— Альфаки предлагаетъ тебѣ сто тысячь динаровъ, двадцать-четыре лошади съ сбруей, двадцать-четыре золоченыя вооруженія и брильянтовъ съ рубинами болѣе, чѣмъ на сто тысячь динарій.
— Невольницы! вскричалъ донъ-Бельтранъ: — покажите этому Жиду мои желѣзные сундуки. окажите ему, что въ нихъ не кремни, какъ у Сида, а сокровища, которымъ позавидовалъ бы и самъ Саломонъ.
Невольницы поспѣшно повиновались. Принесли десять огромныхъ сундуковъ, и казнохранитель отсчиталъ тысячу мѣшковъ, по тысячѣ диргемовъ въ каждомъ. Потомъ, онъ открылъ множество ларцевъ, наполненныхъ такой грудой рубиновъ, изумрудовъ, аметистовъ, что у Жида расширились зрачки, и въ нихъ загорѣлся огонь корысти.
— А сколько лошадей въ моихъ конюшняхъ? прибавилъ донъ-Бельтранъ.
Мюбри, главный конюхъ, тотчасъ пересчиталъ триста лошадей съ сбруей; и столько же было вооруженій, назначенныхъ въ награду рыцарямъ, шедшимъ подъ знаменами грознаго предводителя.
— Не нужно мнѣ ни денегъ, ни каменьевъ, ни лошадей, ни броней, вскричалъ допъ-Бельтранъ. — Жидъ, отнеси мой отвѣтъ Альфаки. Дочь его останется у меня готовить мѣсиво моимъ собакамъ и мыть посуду для моихъ поваровъ.
Тутъ добрый рыцарь счелъ долгомъ вмѣшаться въ переговоры
— Отважный донъ-Бельтранъ! сказалъ онъ: — будьте такъ же великодушны, какъ вы храбры. Не отнимайте у старика его единственнаго дѣтища. Подумайте о нѣжной юности Зетюльбе.
— Развѣ она не плѣнница моя, сэръ рыцарь? отвѣчалъ свирѣпый донъ-Бельтранъ: — я намѣренъ располагать своимъ имуществомъ, какъ мнѣ угодно?.
— Пріймите двѣсти тысячь динарій! вскричалъ Жидъ. — Требуйте всего, что хотите: Альфаки отдастъ жизнь за дитя свое!
— Подойди ко мнѣ, Зетюльбе! подойди, маврская жемчужина! завылъ свирѣпый воинъ! подойди же ближе, черноглазая гурія! Слышала ты когда-нибудь о Бельтранѣ де-Эспадо-и-Трабуко?
— Три брата этого имени были подъ стѣнами Аларкоса, и мои братья убили этихъ собакъ! вскричала гордая дѣвушка, устремивъ большіе черные глаза на дона-Бельтрана, у котораго била пѣна отъ бѣшенства.
— Мавры зарѣзали мою мать и малолѣтныхъ дѣтей ея, когда, напавъ ночью, овладѣли нашимъ замкомъ въ Мурціи, продолжалъ донъ-Бельтранъ.
— Твой отецъ бѣжалъ какъ трусъ, и ты бѣжалъ за нимъ, донъ-Бельтранъ, вскричалъ неустрашимый ребенокъ.
— Клянусь святымъ Іаковомъ, это уже слишкомъ! Съ быстротою мысли, донъ-Бельтранъ вонзилъ кинжалъ въ сердце маврской дѣвы.
— Лучше смерть, нежели позоръ! вскричала Зетюльбе и упала на мраморныя плиты, облитыя ея кровью. — Я плюю тебѣ въ лицо, христіанская собака!
Это были послѣднія ея слова, она умерла, но выраженіе торжества и презрѣнія осталось запечатлѣннымъ на лицѣ ея.
— Отдай отчетъ Альфаки объ успѣхѣ твоего посольства, заревѣлъ донъ-Бельтранъ и оттолкнулъ ногою прелестный трупъ своей жертвы. — Я бы не взялъ за нее всего золота Варваріи!
Испуганный Еврей поспѣшно удалился; Айвенго послѣдовалъ за нимъ. Когда они вышли на внѣшній дворъ, лишенный наслѣдства рыцарь поднялъ забрало своего шлема и сказалъ Жиду:
— Исаакъ Йоркскій, узнаёшь ли ты меня?
Старый Жидъ растаращилъ глаза, сдѣлалъ шагъ впередъ, какъ-бы для того, чтобъ пожать руку Айвенго; но вдругъ судорожно затрясся всѣмъ тѣломъ и, закрывъ лицо руками, вскричалъ болѣзненно-прерывающимся голосомъ:
— Сэръ Уильфридъ Айвенго, нѣтъ, нѣтъ! Я не знаю тебя!
— Святая матерь Божія! что сталось? сказалъ Айвенго, поблѣднѣвъ въ свою очередь, какъ смерть: — гдѣ дочь твоя? гдѣ Ревекка?
— Погибла для меня! сказалъ старый Жидъ, шатаясь: — погибла навсегда! Ревекка… умерла!
Услышавъ эту роковую вѣсть, рыцарь лишенный наслѣдства безъ чувствъ упалъ на землю и потомъ нѣсколько дней ходилъ какъ полоумный отъ горя, не ѣлъ ничего и не говорилъ ни сюва: а когда прервалъ это печальное молчаніе, когда, казалось, способности его возвратились, онъ велѣлъ бить тревогу, сѣлъ на коня и съ тѣхъ-поръ каждый день ѣздилъ бить мавровъ. Онъ не бралъ добычи, какъ его товарищи, и оставлялъ ее своимъ солдатамъ; онъ не кричалъ побѣдныхъ словъ по обычаю тогдашняго рыцарства и не щадилъ никого, такъ-что молчаливый рыцарь сдѣлался скоро ужасомъ гренадскихъ и андалузскихъ мавровъ…
Новая перемѣна декорацій. Мы въ Валенціи, отнятой маврами у потомковъ Сида. Такъ-какъ для третьяго тома намъ остается нѣсколько страницъ, то мы, кажется, можемъ обойдтись безъ археологическихъ подробностей. Впрочемъ, если угодно, вы можете здѣсь перевесть на нынѣшній французскій языкъ Романсеро, какъ прежде перевели нѣсколько главъ Фруассара. Но не подумайте, что Ревекка умерла въ самомъ-дѣлѣ! Она жива, какъ вы и я; она прекраснѣе, нежели когда-нибудь и задумчивѣе прежняго. Милый ангелъ! на ея долю выпала въ жизни печаль; но тѣмъ не менѣе — мнѣ весело встрѣтить ее въ добромъ здоровьѣ и снова увидѣть это кроткое, благородное личико.
Но съ какой цѣлью старый Исаакъ (Жидъ не ступитъ шагу, не скажетъ слова безъ положительной выгоды) разсказалъ намъ эту исторію? Дѣло въ томъ, что Ревекка сдѣлалась христіанкой; Жидовка, оставившая свою вѣру, и теперь еще почитается умершею въ нѣкоторыхъ разсѣянныхъ племенахъ Израиля и Іуды. Евреи строютъ имъ даже памятники на своихъ кладбищахъ. Да, Ревекка сдѣлалась христіанкой. Возвратившись къ своимъ, послѣ совершеннаго надъ нею таинства, когда уже нельзя было приписать ея рѣшенія какимъ либо земнымъ побужденіямъ, она громко начала проповѣдывать свою новую вѣру. Можетъ-быть, тайная надежда встрѣтить Айвенго въ лучшемъ мірѣ заставила ее принять его вѣру.
Мнѣ хотѣлось-было воспользоваться этимъ обращеніемъ, потому-что тутъ представилось бы намъ очень-много сценъ. Многіе изъ еврейскихъ франтовъ искали руки Ревекки; но она презрѣла Бей-Мозеса, отказала Бен-Гундсдичу, отвернулась отъ Бен-Минора, и — тутъ, чтобъ разомъ навсегда избавиться отъ всѣхъ этихъ обрѣзанныхъ искателей, она объявила себя убѣжденною въ божественности Іисуса Назарея распятаго. Смутились, крайне смутились чувственные Жиды. Исаакъ проклялъ тотъ день, когда сказали ему; у тебя родилась дочь; раввины разразились плачемъ, и обременили бѣдную дѣвушку страшными заклинаніями. Старыя Жидовки раскричались, какъ перепуганные гуси. Вы думаете, что Ревекка струсила хоть на минуту? Думаете, что это гоненіе встрѣтило въ ней слабую, колеблющуюся женщину? Это значило бы — сомнѣваться въ ея сердцѣ, вѣрномъ нѣжному воспоминанію. Впрочемъ, она получала много вѣстей отъ Айвенго чрезъ посредство Жидовъ, которые были одолжены ему ушами, послѣдними зубами и сохраненіемъ другихъ болѣе-драгоцѣнныхъ достояній; она всюду слышала разсказы о подвигахъ и добродѣтеляхъ добраго рыцаря. Наконецъ, прусскій Еврей Бевисъ Маркъ принесъ ей самое прямое доказательство памяти Айвенrо: то былъ перстень, драгоцѣнный камень котораго, можетъ-быть, дорогою подмѣненный вѣрнымъ посломъ, оказался не больше, какъ кусочкомъ стекла; но для Ревекки онъ былъ дороже всѣхъ брильянтовъ отца ея!
Бѣдная Ревекка! этотъ перстень былъ ея единственнымъ утѣшеніемъ въ темной, уединенной каморкѣ, куда посадили ее на хлѣбъ да на воду. Вотъ чѣмъ объясняется ненависть стараго Исаака Йоркскаго къ Айвенго и распущенный слухъ о смерти дочери.
Судя по моей походкѣ, любезный маркизъ, не подумали бы что я ѣду верхомъ на джеридѣ, несравненномъ бѣгунѣ доктора Бальзамо? Если дѣло состоитъ въ томъ, чтобъ растянуть страницу, восполнить количество строкъ, — въ такомъ случаѣ, что можетъ быть удобнѣе; какъ вставлять больше эпизодовъ? Хоть сколько-нибудь плодовитый романистъ всегда имѣетъ ихъ въ запасѣ, какъ паукъ новыя нити для удлиненія ткани. Абу-Абдулла-Мухаммедъ, наслѣдовавшій своему мужественному отцу Якубу-аль-Мансуру, судя потому, какъ описываетъ его арабская исторія эль-Макара. могъ бы какъ-нельзя-лучше влюбиться въ прекрасную Жидовку и бросить ей платокъ, не подвергая никакой опасности ея чести, потому-что воспоминаніе объ Айвенго было ангеломъ-хранителемъ христіанской дѣвы.
Событія идутъ мѣрнымъ шагомъ; развязка виситъ у насъ на кончикѣ пера. Тотъ же арабскій историкъ разсказываетъ, что въ сраженіи Аль-Акаба, названномъ Испанцами las Navas, христіане отмстили за аларкосское пораженіе, побивъ пятьсотъ тысячь мусульманъ — ни больше, ни меньше. Понятно, сколькихъ нечестивцевъ должно было проткнуть копье Айвенго. Это славное дѣло разсѣяло его черную хандру, а вскорѣ послѣ того король донъ-Джеймъ осадилъ Валенцію.
Кто этотъ рыцарь, что первый бросился на приступъ и опрокинулъ зеленое знамя пророка? Кто этотъ рыцарь, чей толедскій мечъ однимъ ударомъ снесъ голову съ плечь эмира Абу-такого-то? Кто этотъ рыцарь, привлеченный въ Жидовскій-Кварталъ криками избиваемаго Израиля, который съ такой быстротой перепрыгнулъ черезъ порогъ дома Исаака Йоркскаго и, поправъ ногой трупъ несчастнаго Еврея, пробирается въ заднюю каморку, гдѣ томится заточенная Ревекка? Кому же другому быть, какъ не рыцарю-лишенному-наслѣдства, сэру Уильфриду Айвенго! Еще одна изъ тѣхъ чувствительныхъ сценъ, пирамидальный эффектъ которыхъ для театра то же, что и для романа. Бѣдные любовники! мнѣ хочется плакать вмѣстѣ съ ними, плакать слезами радости, любезный маркизъ. Ужь двадцать-пять лѣтъ, какъ далъ я обѣтъ въ пользу этого союза… да! съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ началъ я читать романы и мечтать надъ ними, то-есть, со временъ школьной скамьи, съ той поры, когда, бывало, въ дни отпуска, лѣниво раскинувшись подъ тѣнью развѣсистаго бука на зеленомъ коврѣ луга, видишь, какъ носятся передъ глазами роскошные призраки могучіе рыцари, чудныя красавицы, и полюбилъ я тогда чистою любовью очаровательное личико Ревекки, дочери Исаака-Йоркскаго. Какъ же мнѣ было не поспѣшить воздать ей должное!
Они сочетались законнымъ бракомъ это ужь само-собой разумѣется, по тому-что обѣщаніе, вырванное въ расплохъ у Айвенго, состояло въ томъ, чтобъ не жениться на Жидовкѣ, а Ревекка — христіанка; но было ли у нихъ много дѣтей, или, говоря библейскимъ слогомъ, была ли Ревекка многоплодна, какъ Лія, — это рѣшится во второмъ продолженіи, образующемъ такое количество томовъ, котораго достаточно будетъ на то, чтобъ вы сами выкупили замокъ Монте-Кристо… если великодушіе вашихъ друзей-принцевъ не выкупитъ его для васъ… потому-что стыдно было бы вашему отечеству, еслибъ вы, постигнутый такимъ же несчаснемъ, какъ Вальтеръ Скоттъ, принуждены были, подобно абботсфордскому владѣльцу, работать на своихъ кредиторовъ!
Что же касается до меня, — я, любезный маркизъ, имѣю честь быть однимъ изъ вашихъ преданнѣйшихъ почитателей,
- ↑ Юмъ: стереотипное, компактное изданіе, томъ I, глава X, стр, 181. Лондонъ, 1811.