Собраніе сочиненій Шиллера въ переводѣ русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ IV. С.-Пб., 1902
Переводъ Ю. М. Антоновскаго
Опытъ изслѣдованія вопроса о связи между животной и духовной природою человѣка.
правитьHic oifex rerum, mundi melioris origo;
Sive recens tollus, retinebat semina coeli;
Pronaque cum spectent animalia caetera terram,
Os bomiui sublime dedit, coelumque videre
Jussit, et erectos ad sldera tollere vultus.
Ovid. H. Metamorph.
Свѣтлѣйшій Герцогъ,
Сегодня съ особеннымъ удовольствіемъ я вижу исполнившимся мое желаніе имѣть случай публично, самымъ чистосердечнымъ образомъ, поблагодарить Вашу Свѣтлость за высокую милость и болѣе чѣмъ отеческое руководительство, которымъ, въ теченіе восьми лѣтъ, я имѣлъ счастіе пользоваться въ этомъ достославномъ учрежденіи. Мудрѣйшія, самыя превосходныя мѣры, направленныя къ просвѣщенію нашего разума и къ облагороженію нашихъ чувствъ; достойные, благоразумные учителя, которыхъ Ваша Свѣтлость съ такою проницательностью съумѣли отыскать среди класса обыкновенныхъ ученыхъ и сдѣлать орудіемъ осуществленія великаго, безсмертнаго плана образованія; незабвенныя словесныя наставленія Государя, полагающаго свое величіе въ томъ, чтобы быть учителемъ среди своихъ учениковъ, отцомъ среди своихъ сыновей — стеченіе всѣхъ этихъ счастливыхъ обстоятельствъ, въ которыхъ я съ удивленіемъ созерцаю пути Высшаго Провидѣнія, положило основаніе счастію всей моей жизни, и только тогда я буду считать себя неудовлетвореннымъ, когда мои стремленія столкнутся съ намѣреніями лучшаго изъ государей.
Ваша Свѣтлость оцѣнили меня тѣмъ же глубокимъ взглядомъ, какимъ Вы всматриваетесь въ душу всѣхъ Вашихъ воспитанниковъ, и, быть можетъ, замѣтили во мнѣ нѣчто, что дѣлало меня способнымъ начать когда-нибудь службу моему отечеству въ качествѣ врача. Я радуюсь этому предназначенію и, чтобы достичь его, буду тѣмъ сильнѣе напрягать всѣ нервы моего духа, что Ваша Свѣтлость открыли мнѣ къ тому самыя благопріятныя перспективы.
Врачъ, умственный горизонтъ котораго вращается исключительно вокругъ историческаго познанія человѣческаго механизма и которому извѣстны лишь сравнительно грубыя колеса этихъ одушевленныхъ часовъ и то только въ терминахъ и частично, дѣлаетъ, быть можетъ, чудеса у постели больного и боготворимъ толпою; но Ваша Свѣтлость подняли искусство Гиппократа изъ узкой сферы механической науки изъ-за куска хлѣба въ болѣе высокій рангъ философскаго ученія. Философія и врачебная наука находятся между собою въ совершеннѣйшей гармоніи: послѣдняя ссужаетъ первую своимъ богатствомъ и свѣтомъ и за то получаетъ отъ нея свой интересъ, свое достоинство и свою привлекательность. Я старался въ теченіе этого года ближе познакомиться съ каждой изъ нихъ; да послужатъ эти немногія страницы оправданіемъ моей задачи; пусть будутъ онѣ посвящены виновнику моего счастія. Но снисходительность отца пусть защититъ этотъ слабый мой опытъ отъ справедливыхъ требованій Государя.
Глубоко проникнутый чувствомъ самой искренней благодарности за милостивую заботливость, съ какою Ваша Свѣтлость всегда стремились сдѣлать меня болѣе совершеннымъ, высоко приподнятый рвеніемъ заслужить эту милость, пребываю съ глубокимъ благоговѣніемъ
вѣрноподданнически послушный
Штутгартъ, 30-го ноября 1780 г
О связи между животной и духовной природою человѣка.
правитьВведеніе. § 1.
А. Физическая связь.
правитьОрганизмъ душевной дѣятельности, питанія, размноженія. § 2.
Тѣло. § 3.
Животная жизнь. § 4.
Животныя ощущенія. § 5.
Возраженія противъ этой связи съ точки зрѣнія морали. § 6.
Б. Философская связь.
правитьМетодъ. § 7.
Душа внѣ связи съ тѣломъ. § 8.
Въ связи. § 9.
Объясненіе этого
1) изъ исторіи индивидуума. § 10.
2) изъ исторіи человѣческаго рода. § 11.
Законъ § 12.
Духовное удовольствіе споспѣшествуетъ благосостоянію механизма. § 13.
Духовное страданіе подкапываетъ благосостояніе механизма. § 14.
Примѣры. § 15.
Исключенія. § 16.
Вялость души дѣлаетъ и движенія механизма болѣе вялыми. § 17.
Второй законъ. § 18.
Настроенія духа слѣдуютъ за настроеніями тѣла. § 19.
Ограниченія предыдущаго. § 20.
Дальнѣйшій обзоръ этой связи. § 21.
Физіономика ощущеній. § 22.
Повидимому онъ препятствуетъ. § 23.
Необходимость упадка. §§ 24, 25.
Его превосходство. § 26.
Разрушеніе связи. § 27.
§ 1. Введеніе.
правитьУже многіе философы утверждали, что тѣло является какъ бы темницей для духа, что оно слишкомъ привязываетъ его къ землѣ и мѣшаетъ, такъ называемому, полету его къ совершенствованію. Съ другой стороны, нѣкоторые философы держались болѣе или менѣе опредѣленно того мнѣнія, что наука и добродѣтель составляютъ не столько цѣль, сколько средство къ благополучію, и что все совершенствованіе человѣка сводится къ совершенствованію его тѣла.
Мнѣ кажется, что оба эти мнѣнія одинаково односторонни. Послѣдняя система почти совершенно изгнана изъ нашихъ моральныхъ доктринъ и философій и, какъ мнѣ думается, отброшена нерѣдко съ черезчуръ фанатическимъ рвеніемъ: несомнѣнно, что для истины нѣтъ ничего опаснѣе, какъ если одностороннія мнѣнія встрѣчаютъ одностороннихъ противниковъ; первая система въ общемъ терпима, конечно, въ гораздо большей мѣрѣ, ибо она болѣе способна согрѣть сердце, направивъ его на
путь добродѣтели, и уже доказала свою цѣнность на дѣйствительно высокихъ душахъ. Кто не удивляется твердости духа какого-нибудь Катона, высокой добродѣтели Брута и Аврелія, спокойствію духа Эпиктета и Сенеки? Но тѣмъ не менѣе эта система есть не болѣе, какъ прекрасное заблужденіе ума, истинная крайность, стремящаяся съ черезчуръ большимъ энтузіазмомъ унизить одну часть человѣка и возвысить насъ до степени идеальныхъ существъ: она рѣзко противорѣчитъ всему, что мы можемъ исторически знать и философски объяснить изъ эволюціи отдѣльнаго человѣка и всего рода, и вовсе не согласуется съ ограниченностью человѣческой души. Поэтому здѣсь, какъ и вездѣ, всего полезнѣе держаться середины между обоими мнѣніями, чтобы тѣмъ вѣрнѣе достичь истины. Но такъ какъ обыкновенно дѣлается та ошибка, что слишкомъ многое относятъ на счетъ силы духа, мысля его внѣ зависимости отъ тѣла и пренебрегая этимъ послѣднимъ, то настоящій опытъ преимущественно задается цѣлью выставить въ болѣе ясномъ освѣщеніи замѣчательное содѣйствіе тѣла всѣмъ актамъ души, великое и реальное вліяніе системы животнаго чувствованія на духовный міръ. Однако, считать поэтому добродѣтель за наивысшее благо не значитъ еще держаться философіи Эпикура и тѣмъменѣе стоицизма.
Но прежде чѣмъ изслѣдовать высшія моральныя цѣли, достигаемыя при помощи животной природы, мы должны сперва установить ея физическую необходимость и объединить ее въ нѣсколько основныхъ понятій. Такова точка зрѣнія, съ которой мы разсматриваемъ связь той и другой природы.
ФИЗИЧЕСКАЯ СВЯЗЬ.
правитьЖивотная природа укрѣпляетъ духовную дѣятельность.
правитьВсѣ приспособленія, замѣчаемыя нами въ нравственномъ и тѣлесномъ мірѣ для усовершенствованія человѣка, сводятся, повидимому, къ слѣдующему элементарному положенію: совершенствованіе человѣка состоитъ въ упражненіи его силъ чрезъ созерцаніе мірового плана; и такъ какъ между количествомъ силы и цѣлью, на которую она направлена, должна быть тѣснѣйшая гармонія, то и совершенствованіе будетъ заключаться въ наивысшей дѣятельности его силъ. Но дѣятельность человѣческой души — по необходимости, которой я еще не признаю, и способомъ, котораго я еще не понимаю — связана съ дѣятельностью матеріи. Измѣненія въ тѣлесномъ мірѣ должны пройти чрезъ особый классъ посредствующихъ органическихъ силъ, чрезъ чувства, и, такъ сказать, сдѣлаться болѣе тонкими, прежде чѣмъ они будутъ въ состояніи вызвать во мнѣ представленіе; также и, съ другой стороны, между душою и міромъ должны выступить другія органическія силы, механизмы произвольнаго движенія, чтобы передать измѣненіе первыхъ вторымъ; наконецъ, самыя операціи мышленія и чувствованія должны соотвѣтствовать извѣстнымъ движеніямъ внутренняго чувствилища. Все это образуетъ организмъ душевной дѣятельности.
Но матерія является жертвою вѣчнаго обмѣна и уничтожаетъ самое себя, пока она дѣйствуетъ; при движеніи стихія выходитъ изъ своихъ условій, изгоняется и теряется. Но такъ какъ, въ противность этому, простое существо, душа въ самой себѣ, заключаетъ и продолжительность и постоянство и ничего не пріобрѣтаетъ и не теряетъ въ своей сущности, то матерія и не можетъ идти одинаково съ дѣятельностью духа, и потому скоро исчезъ бы организмъ духовной жизни и вмѣстѣ съ нимъ и вся дѣятельность души. Для отвращенія этого, новая система органическихъ силъ должна была присоединиться къ первой системѣ; она возмѣщаетъ ея расходованіе и поддерживаетъ ея уменьшающійся расцвѣтъ путемъ постоянно возобновляемой цѣпи новыхъ созиданій.
И далѣе. Послѣ короткаго періода дѣятельности, съ сохраненіемъ равновѣсія между тратою и возстановленіемъ, человѣкъ уходитъ со сцены жизни, и законъ смертности опустошаетъ землю. На ней нѣтъ достаточно мѣста для множества чувствующихъ существъ, которыя желали бы внести вѣчную любовь и мудрость въ счастливое существованіе; они лишены возможности одновременно существовать въ узкихъ границахъ этого міра, и жизнь одного поколѣнія исключаетъ жизнь послѣдующаго. Поэтому стало необходимымъ, чтобы новые люди выступали на мѣсто старыхъ, умирающихъ и жизнь поддерживалась чрезъ непрерывное наслѣдованіе. Но ничего новаго уже не созидается, и если что и является теперь новымъ, оно имъ становится чрезъ развитіе. Развитіе человѣка должно было происходить чрезъ человѣка, если оно должно было находиться въ соотношеніи съ тратою силъ и если человѣкъ; былъ созданъ для человѣка. Изъ этого ос' нованія новая система органическихъ чувствъ присоединена была къ двумъ предыдущимъ; она имѣетъ своею цѣлью воскресеніе и развитіе человѣчества. Это — организмъ размноженія. Эти три организма,: взятые въ самой тѣсной реальной связи, составляютъ человѣческое тѣло.
Органическія силы человѣческаго тѣла дѣлятся сами собою на два главныхъ класса: первый обнимаетъ тѣ силы, которыя мы не можемъ объяснить по извѣстнымъ намъ законамъ и явленіямъ физическаго міра, и сюда принадлежатъ чувствительность нервовъ и возбудимость мускуловъ. Такъ какъ до сего времени представлялось невозможнымъ проникнуть въ экономію этихъ невидимыхъ явленій, то пробовали объяснить неизвѣстный механизмъ извѣстнымъ и смотрѣли на нервы, какъ на каналъ, по которому течетъ крайне тонкая, подвижная и дѣйственная жидкость (fluidum), превосходящая по своей быстротѣ и тонкости эѳиръ и электрическую матерію; въ ней видѣли начало чувствительности и подвижности и потому дали ей названіе духовъ жизни. Позднѣе возбудимость мускуловъ была сведена къ извѣстному стремленію (nisus), съ цѣлью сократить этимъ путемъ поводы къ придумыванію новыхъ началъ и сблизить оба конечныхъ пункта. Эти двоякія начала образуютъ специфическій характеръ животнаго организма.
Второй классъ обнимаетъ тѣ силы, которыя мы можемъ подчинить общеизвѣстнымъ законамъ физики. Сюда я отношу механику движенія и химію человѣческаго тѣла, изъ которой вырастаетъ растительная жизнь. Такимъ образомъ прозябаніе и животная механика, въ тѣсной между собой связи, образуютъ собственно физическую жизнь человѣческаго тѣла.
Но это еще не все. Такъ какъ трата силъ находится болѣе или менѣе во власти духа, то по необходимости ему же должно быть предоставлено и возмѣщеніе этой траты. Такъ какъ тѣло подчинено всѣмъ послѣдствіямъ всевозможныхъ сочетаній и въ сферѣ дѣйствующихъ вокругъ него силъ оно доступно безчисленнымъ враждебнымъ вліяніямъ, то во власти души находится и защитить его отъ этихъ вредныхъ вліяній и поставить въ соотношенія съ внѣшнимъ міромъ, наиболѣе благопріятныя для его существованія; поэтому она должна быть освѣдомлена о дурномъ или хорошемъ состояніи своихъ органовъ, она должна черпать неудовольствіе изъ дурного его состоянія и удовольствіе изъ его благосостоянія, чтобы или продлить его, или устранить, чтобы искать или избѣгать его. Такимъ образомъ здѣсь организмъ какъ бы привязанъ къ способности ощущенія, и душа вовлечена въ интересы своего тѣла. Теперь тѣло есть нѣчто большее, чѣмъ простое прозябаніе, нѣчто большее, чѣмъ мертвый нервный и мускульный механизмъ, теперь оно обладаетъ животной жизнью[1].
Процвѣтаніе животной жизни, какъ мы знаемъ, очень важно для процвѣтанія душевной дѣятельности, и оно не можетъ быть уничтожено безъ полнаго уничтоженія этой послѣдней. Поэтому оно должно покоиться на твердомъ основаніи, не дозволяющемъ ему такъ легко колебаться, т. е. душа путемъ непреодолимой силы должна быть предоставлена къ услугамъ физической жизни. Не должны ли были-бы поэтому ощущенія животнаго благосостоянія или его отсутствія сдѣлаться также ощущеніями духовными и создаваться чрезъ мышленіе? Какъ часто душа затмевала-бы яркій свѣтъ страстей, хоронила-бы вялость и глупость, побѣждала-бы суетливость и разсѣянность? И далѣе, развѣ не требовалось-бы тогда отъ человѣка-животнаго самаго совершеннаго знанія своей жизни, и не долженъ ли былъ-бы ребенокъ обладать такимъ знаніемъ, въ области котораго Гарвей[2], Боергавъ и Галлеръ послѣ пятидесятилѣтнихъ занятій остались все-таки лишь учениками? Но душа не можетъ имѣть никакого представленія о состояніи тѣла, которое должна она измѣнить. Какъ узнаетъ она о немъ, какъ придетъ она въ дѣйствіе?
Мы не знаемъ еще другихъ ощущеній, кромѣ тѣхъ, которыя исходятъ изъ предшествующей дѣятельности разума; но теперь должны возникнуть ощущенія, при которыхъ разумъ долженъ быть совершенно изгнанъ. Эти ощущенія должны, если не выражать, то все-таки какъ бы специфически обозначать состояніе въ данный моментъ моихъ органовъ, или лучше, слѣдовать за этимъ состояніемъ. Такія ощущенія должны быстро и съ должной энергіей направлять волю на отвращеніе или желаніе, но ощущенія эти должны однако лцшь плавать на поверхности души и никогда не доходить до области разума. Такимъ образомъ, что дѣлаетъ мышленіе при духовныхъ ощущеніяхъ, то дѣлаетъ здѣсь модификація въ животныхъ частяхъ, либо угрожающая имъ разрушеніемъ, либо обезпечивающая ихъ неизмѣнчивость; изъ этого слѣдуетъ, что при помощи вѣчнаго премудраго закона, съ тѣмъ состояніемъ механизма, которое укрѣпляетъ его процвѣтаніе, связывается пріятное движеніе души, и напротивъ того, съ состояніемъ, подкапывающимъ его благополучіе и ускоряющимъ его гибель, бываетъ связано мучительное душевное состояніе; ощущеніе-же само по себѣ не имѣетъ ни малѣйшаго сходства съ природою органовъ, которое имъ обозначается. Такъ возникаютъ животныя ощущенія, имѣющія согласно изложенному двоякое основаніе: 1) въ состояніи механизма въ данный моментъ, 2) въ способности ощущенія.
Теперь дѣлается понятнымъ, почему животныя ощущенія съ непреодолимой и какъ бы тираннической силой влекутъ душу къ страстямъ и поступкамъ и нерѣдко даже одерживаютъ верхъ надъ духовными стремленіями. Ибо эти послѣднія вызываются путемъ мышленія, слѣдовательно этимъ же мышленіемъ они опять могутъ быть разрушены и уничтожены. Въ этомъ и состоитъ сила абстракціи и вообще философіи надъ страстями, мнѣніями, короче надъ всѣми условіями жизни, тогда какъ чувственныя ощущенія вызываются къ жизни слѣпой необходимостью, законами человѣческаго механизма; разумъ, не создавшій ихъ, не можетъ ихъ и уничтожить, хотя онъ и можетъ ихъ въ очень значительной степени ослабить и затемнить, направивъ вниманіе въ противоположную сторону. Самый упрямый стоикъ, страдающій отъ каменной болѣзни, не сталъ бы никогда хвалиться, что онъ не ощущаетъ страданія, но онъ можетъ, погрузившись въ созерцаніе причинъ этой болѣзни, ослабить силу ощущенія, а преобладающее наслажденіе великимъ совершенствомъ, подчиняющимъ даже страданіе общему благополучію, побѣдитъ чувство неудовольствія. Не недостатокъ ощущенія и не уничтоженіе его были причиной, почему Муцій, сжигая свою руку въ яркомъ пламени, былъ въ состояніи смотрѣть на врага римскимъ взглядомъ — гордаго спокойствія, но мысль о великомъ, удивляющемся ему Римѣ, царившая въ его душѣ, держала его какъ бы внутри ея самой настолько сильно, что оказалось недостаточно сильнѣйшаго животнаго страданія, чтобъ вывести ее изъ равновѣсія. Но оттого страданіе римлянина было не меньше чѣмъ страданіе самаго изнѣженнаго сластолюбца. Конечно, тотъ, кто привыкъ жить въ состояніи темныхъ идей, бываетъ менѣе способенъ ободрять себя въ критическій моментъ чувственнаго страданія, нежели тотъ, кто постоянно живетъ въ мірѣ свѣтлыхъ, ясныхъ идей; но тѣмъ не менѣе ни высшая добродѣтель, ни глубочайшая философія, ни даже божественная религія не защищаетъ отъ закона необходимости, хотя она и можетъ дѣлать счастливыми своихъ послѣдователей даже на пылающемъ кострѣ.
Итакъ, эта власть животныхъ чувствованій на силу душевныхъ ощущеній имѣетъ въ своемъ основаніи самую мудрую цѣль. Духъ, еслибъ онъ былъ хотя однажды посвященъ въ тайны болѣе высокаго наслажденія, сталъ бы съ презрѣніемъ смотрѣть на стремленія своего спутника и не пожелалъ бы больше жертвовать собою низшимъ потребностямъ физической жизни, еслибъ его не принуждало къ этому животное чувство. Математика, погруженнаго въ область безконечнаго и промѣнявшаго въ своей дремотѣ міръ дѣйствительный на міръ абстракцій, гонитъ голодъ изъ его интеллектуальной дремоты; физика, вскрывающаго механику солнечной системы и слѣдящаго за планетами, блуждающими въ неизмѣримомъ пространствѣ, возвращаетъ уколъ булавки къ его матери-землѣ; философа, открывающаго природу божества и мечтающаго перешагнуть предѣлы смертности, возвращаетъ къ самому себѣ холодный сѣверный вѣтеръ, пронизывающій его ветхую хижину, и учитъ его, что онъ, несчастный, является чѣмъ-то среднимъ между животнымъ и ангеломъ.
Въ концѣ концовъ даже наивысшія напряженія духа ничего не могутъ подѣлать съ преобладающими животными чувствованіями; разумъ, по мѣрѣ того какъ они растутъ, все болѣе и болѣе оглушается ими и душа насильственно приковывается къ организму. Чтобы утолить голодъ и жажду, человѣкъ въ состояніи совершить такіе поступки, передъ которыми содрогнется человѣчество, онъ противъ воли станетъ измѣнникомъ и убійцей, онъ сдѣлается каннибаломъ.
«Въ грудь матери своей ты, тигръ, вонзишь ли зубы?»
Такъ сильно дѣйствуетъ животное чувствованіе на духъ. Такъ бдительно позаботился Творецъ о сохраненіи механизма; столбы, на которыхъ онъ покоится, особенно крѣпки, и опытъ насъ учитъ, что больше причинялъ вреда излишекъ, а не недостатокъ животнаго ощущенія.
Итакъ, животныя ощущенія укрѣпляютъ благосостояніе животной природы, подобно тому какъ нравственныя и интелектуальныя ощущенія содѣйствуютъ благосостоянію духовной природы или, иначе говоря, ея совершенствованію. Система животныхъ ощущеній и движеній исчерпываетъ понятіе животной природы. Эта природа есть то основаніе, на которомъ покоятся органы души, и свойство этихъ послѣднихъ опредѣляетъ легкость и продолжительность самой душевной дѣятельности. Такимъ образомъ здѣсь содержится уже первое звено связи между той и другой природой.
Но допустимъ, что эта связь будетъ признана, а затѣмъ скажутъ: здѣсь оканчивается назначеніе тѣла. Въ дальнѣйшемъ оно является коснымъ спутникомъ души, съ которымъ она принуждена вѣчно бороться, чьи потребности отнимаютъ у нея необходимый досугъ для размышленія, чьи соблазны прерываютъ нить самыхъ глубокомысленныхъ умозрѣній и низвергаютъ духъ съ высотъ его самыхъ ясныхъ и свѣтлыхъ понятій въ бездну чувственныхъ противорѣчій, чьё наслажденіе удаляетъ нашихъ собратій отъ ихъ высокаго прообраза и низводитъ на степень животныхъ; словомъ, оно запутываетъ душу въ рабство, отъ котораго лишь смерть должна наконецъ ее избавить. Развѣ это не есть безсмыслица и несправедливость, что простая, абсолютная, сама себѣ довлѣющая сущность связана съ другою сущностью, что она заключена въ вѣчный круговоротъ и отдана въ жертву всѣмъ случайностямъ и всякой необходимости? — Но, быть можетъ, при болѣе спокойномъ размышленіи, мы увидимъ, что изъ этого кажущагося противорѣчія и отсутствія плана исходитъ великая красота.
Философская связь.
правитьЖивотныя стремленія будятъ и развиваютъ духовныя.
правитьНаиболѣе надежный методъ, чтобы бросить нѣкоторый свѣтъ на этотъ предметъ, былъ бы, быть можетъ, слѣдующій: мысленно отбросить отъ человѣка все, что называется организаціей, т. е. отдѣлить тѣло отъ духа, не отнимая однако у него возможности создавать представленія и вызывать дѣйствія въ тѣлесномъ мірѣ, и затѣмъ изслѣдовать, какъ придетъ онъ въ дѣйствіе, какъ сталъ бы онъ развивать свои силы, какіе дѣлать шаги для своего совершенствованія; результатъ такого изслѣдованія долженъ быть подтвержденъ фактами. Этимъ путемъ можно обозрѣть дѣйствительное развитіе отдѣльнаго человѣка и бросить взглядъ на развитіе всего рода. Итакъ, сначала надо взять абстрактный случай: существуетъ способность представленія и воля, даны сфера дѣйствія и свободный переходъ отъ души къ міру и отъ міра къ душѣ. Теперь спрашивается: какъ будетъ дѣйствовать духъ?
Мы не можемъ допустить понятія безъ предшествующей воли сознать его; не можемъ допустить воли безъ опыта нашего состоянія, улучшеннаго этимъ дѣйствіемъ, т. е. безъ ощущенія; ощущенія безъ предшествующей идеи (ибо мы исключили одновременно съ тѣломъ также и тѣлесныя ощущенія), слѣдовательно идеи безъ идеи.
Теперь посмотримъ на ребенка, — это значитъ, по нашему предположенію, на духъ" обладающій способностью формировать идеи, причемъ эта способность теперь впервые должна быть приведена въ движеніе. Что направитъ его на мышленіе, если не возникающее изъ него пріятное ощущеніе, что можетъ доставить ему опытъ этого пріятнаго ощущенія? Мы уже раньше видѣли, что такимъ факторомъ не можетъ быть, ничто иное, какъ само мышленіе, и онъ. долженъ теперь впервые мыслить. Далѣе, что можетъ его вызвать на созерцаніе міра? Не что иное, какъ опытъ его совершенства, насколько онъ удовлетворяетъ его стремленію къ активности, и это удовлетвореніе доставляетъ ему удовольствіе. Что можетъ заставить его упражнять свои силы? Не что иное, какъ опытъ ихъ существованія, но всѣ эти опыты онъ долженъ когда-нибудь впервые продѣлать. Слѣдовательно, онъ долженъ былъ бы или быть дѣятельнымъ отъ вѣчности, а это противорѣчило бы нашему предположенію, или онъ долженъ былъ бы никогда не приходить въ движеніе, подобно машинѣ, остающейся безъ внѣшняго толчка косной и лишенной движенія.
Теперь присоединимъ къ духу элементъ животный. Переплетемъ ту и другую природу настолько тѣсно, какъ переплетены онѣ въ дѣйствительности, и пусть нѣчто непознаваемое, проистекающее изъ экономіи животнаго организма, подпадетъ подъ дѣйствіе силы ощущенія — пусть душа присоединится къ состоянію физическаго страданія. Таковъ именно былъ первый толчокъ, первый лучъ свѣта среди ночи безсознательныхъ силъ, первый раздавшійся звукъ на лютнѣ природы. Теперь явилось ощущеніе, и ощущеніе было тѣмъ единственнымъ элементомъ, котораго мы раньше не находили. Этотъ родъ ощущенія какъ бы созданъ исключительно съ тою цѣлью, чтобы устранить всѣ указанныя выше трудности. Раньше мы не могли вызвать ни одной идеи, ибо не могли предположить ихъ; теперь, измѣненіе въ физическихъ органахъ заступаетъ мѣсто идей; такимъ образомъ животное ощущеніе помогаетъ, такъ сказать, привести въ движеніе внутренній часовой механизмъ духа. Переходъ отъ страданія къ отвращенію является основнымъ закономъ души. Воля становится дѣятельной, и дѣятельность этой единственной силы вполнѣ достаточна, чтобъ привести въ движеніе всѣ прочія силы. Послѣдующія явленія развиваются сами собой и не относятся уже къ этой главѣ.
Теперь прослѣдимъ ростъ души отдѣльнаго человѣка въ примѣненіи къ тому положенію, которое намъ предстоитъ доказать, и посмотримъ, какъ развиваются всѣ роды его духовной дѣятельности изъ чувственныхъ стремленій.
а) Дитя. Еще совершенное животное, или вѣрнѣе, больше или даже меньше, чѣмъ животное; человѣкъ-звѣрь. (Ибо животное, которое въ будущемъ должно было называться человѣкомъ, не могло бы быть только животнымъ). Болѣе несчастное, чѣмъ любое животное, такъ какъ у него нѣтъ даже инстинкта. Мать животнаго можетъ скорѣе оставить своего дѣтеныша, нежели мать свое дитя. Страданіе можетъ, конечно, исторгнуть у ребенка крикъ, но онъ никогда не сможетъ обратить вниманіе на источникъ своихъ страданій. Молоко можетъ, конечно, доставить ему удовольствіе, но онъ никогда не сможетъ самъ отыскать его. Онъ существо совершенно несчастное —
«Sein Denken steigt nur noch bis zum Empfinden,
Sein ganzes Kenntnis ist Schmerz, Hunger und die Binden» *).
- ) Изъ стихотворенія Галлера «üeber die Ewigkeit»: Его мышленіе поднимается еще только до ощущенія, все его познаніе состоитъ лишь изъ страданія, голода и пеленанья Ю. А.
б) Мальчикъ. Здѣсь уже встрѣчается рефлексія, но все еще только въ отношеніи къ утоленію животныхъ стремленій. «Онъ учится, говоритъ Гарвей[3], впервые цѣнить поступки другихъ людей и свои собственные въ отношеніи ихъ только потому, что они доставляютъ ему (чувственное) удовольствіе». Любовь къ труду, любовь къ родителямъ, къ друзьямъ, даже любовь къ божеству проникаетъ къ нему въ душу чрезъ чувственность. «Она одна только является солнцемъ, какъ замѣчаетъ Гарвей въ другомъ мѣстѣ[4], она одна только сама по себѣ свѣтитъ и грѣетъ, всѣ прочіе предметы темны и холодны; но они также могутъ быть освѣщены и согрѣты, если вступятъ съ нею въ такую связь, которая допускаетъ ея лучамъ достигать до нихъ». Духовныя блага сохраняютъ у мальчика нѣкоторую цѣнность только въ переносномъ смыслѣ, т. е. они являются духовнымъ средствомъ для животной цѣли.
в) Юноша и мужъ. Частое обращеніе этого средства въ цѣль постепенно дѣлается искусствомъ, и такое обращеніе начинаетъ находить въ самомъ средствѣ красоту. Онъ охотнѣе начинаетъ останавливаться на немъ, самъ не зная, почему. Его незамѣтнымъ образомъ влечетъ къ тому, чтобы думать о немъ. Теперь лучи духовной красоты сами могутъ уже трогать его открытую душу; чувство веселитъ его, когда проявляетъ онъ свою силу, и внушаетъ ему влеченіе къ предмету, бывшему до тѣхъ поръ только средствомъ; первоначальная цѣль забыта. Просвѣщеніе и обогащеніе идеями наконецъ раскрываетъ ему все достоинство духовныхъ наслажденій — средство обращается въ высшую цѣль.
Этому болѣе или менѣе учитъ индивидуальное развитіе каждаго человѣка, получившаго хотя бы нѣкоторое образованіе; сама мудрость не могла бы, конечно, избрать лучшаго пути, чтобы вести человѣка впередъ. Развѣ и теперь еще простой народъ не водится на помочахъ, какъ упомянутый выше мальчикъ? И развѣ пророкъ изъ Медины не оставилъ намъ поразительно яснаго примѣра того, какъ слѣдуетъ держать въ уздѣ грубое чувство сарациновъ?
Обо всемъ этомъ нельзя сказать ничего лучшаго, какъ то, что изложилъ Гарвей въ своихъ примѣчаніяхъ къ главѣ о естественныхъ стремленіяхъ въ «Нравственной философіи» Фергюсона: Стремленіе къ сохраненію и къ возбужденію чувственной радости приводитъ прежде всего въ состояніе дѣятельности какъ человѣка, такъ и животное; онъ учится дѣйствія другихъ людей и свои поступки въ отношеніи ихъ оцѣнивать впервые въ зависимости отъ того, что они доставляютъ ему удовольствія. По мѣрѣ того, какъ увеличивается число вещей, дѣйствію которыхъ онъ подпадаетъ, ростутъ и его желанія; чѣмъ больше удлинняется путь, ведущій къ достиженію этихъ желаній, тѣмъ болѣе искусственными становятся они сами. Здѣсь мы встрѣчаемъ первую разграничительную черту между человѣкомъ и животнымъ, и здѣсь же начинается различіе между тѣмъ и другимъ родомъ животныхъ. У немногихъ животныхъ пожираніе пищи непосредственно слѣдуетъ за чувствомъ голода; ему предшествуетъ жаръ охоты или трудъ собиранія пищи. Но ни у одного животнаго удовлетвореніе его желаній не переходитъ такъ поздно на особыя приспособленія, создаваемыя для этой цѣли, какъ у человѣка; ни у кого животное стремленіе не проходитъ черезъ столь длинную цѣпь средствъ и цѣлей, прежде чѣмъ достигнуть послѣдняго звена. Какъ далеки были бы труды ремесленника или земледѣльца отъ этой цѣли, еслибъ всѣ они не стремились ни къ чему другому, какъ только доставить себѣ хлѣбъ и одежду? Но это еще не все. Когда средства сохраненія дѣлаются для человѣка болѣе богатыми благодаря возникновенію общества; когда онъ находитъ для себя избытокъ, достиженіе котораго не требуетъ отъ него всего его времени и силъ; когда вмѣстѣ съ тѣмъ онъ дѣлается просвѣщеннымъ вслѣдствіе общенія путемъ идей, тогда начинаетъ онъ въ себѣ самомъ видѣть конечную цѣль своей дѣятельности, тогда замѣчаетъ онъ, что хотя онъ и вполнѣ сытъ, одѣтъ, живетъ подъ безопаснымъ кровомъ и снабженъ всѣмъ необходимымъ домашнимъ хозяйствомъ, но тѣмъ не менѣе ему чего-то недостаетъ, что онъ долженъ былъ бы еще дѣлать для себя. Онъ идетъ еще дальше; онъ убѣждается, что въ этой самой дѣятельности, при помощи которой человѣкъ доставляетъ себѣ пищу и покой, насколько она возникаетъ изъ извѣстныхъ силъ его духа и насколько она служитъ къ упражненію этихъ силъ, содержится болѣе высокое благо, чѣмъ въ самихъ внѣшнихъ конечныхъ цѣляхъ, достигаемыхъ при ея посредствѣ. Съ этой минуты, хотя онъ продолжаетъ работать въ сообществѣ съ остальнымъ человѣческимъ родомъ въ царствѣ прочихъ живыхъ существъ для того, чтобы поддержать себя и доставить себѣ и своимъ друзьямъ необходимыя средства для физической жизни, (ибо иначе что сталъ бы онъ дѣлать? какія другія сферы дѣятельности могъ бы онъ создать себѣ, оставивъ эту послѣднюю?), но онъ знаетъ также, что природа пробудила въ человѣкѣ многочисленныя стремленія не столько для того, чтобы доставить ему спокойное существованіе, сколько для того, чтобы дать ему познать прелесть этихъ наслажденій и пользы, чтобъ привести въ движеніе эти самыя стремленія, чтобъ дать мыслящему существу матеріалъ для представленій, чувствующему духу содержаніе для ощущеній, доброжелательному духу средства для благой дѣятельности и активный случай для труда вообще. Тогда всякая вещь, живая и неодушевленная, принимаетъ для него другой видъ. Прежде объекты и измѣненія разсматривались имъ постольку, поскольку они доставляли ему лишь удовольствіе или досаду; теперь — поскольку они даютъ поводъ къ дѣятельности и проявленію его стремленія къ совершенствованію. При прежней точкѣ зрѣнія событія были хороши или дурны; теперь всѣ они одинаково хороши. Теперь нѣтъ такого событія, которое дѣлало бы невозможнымъ проявленіе добродѣтели или примѣненіе той или другой способности. Сперва онъ любилъ людей, ибо вѣрилъ, что они могутъ быть ему полезны: теперь онъ любимъ ихъ еще больше, ибо считаетъ доброжелательство за состояніе болѣе совершеннаго духа".
Теперь стоитъ еще бросить взглядъ на всемірную исторію человѣческаго рода, начиная съ его колыбели и кончая его зрѣлымъ возрастомъ, и истина всего вышесказаннаго предстанетъ во всемъ свѣтѣ.
Голодъ и нагота обратили въ началѣ человѣка въ охотника, рыбалова, пастуха, земледѣльца и строителя. Половое влеченіе создало семью и беззащитность отдѣльнаго человѣка соединила людей въ орды. Въ этомъ покоились первые корни общественныхъ обязанностей. Вскорѣ земледѣліе должно было сдѣлаться недостаточнымъ для увеличившагося числа людей, голодъ разсѣялъ ихъ въ далекіе климаты и страны, открывшіе свои продукты для ищущихъ удовлетворенія новыхъ потребностей, и они научили людей обрабатывать эти продукты и преодолѣвать вредное вліяніе новаго климата. Отдѣльные опыты переходили по традиціи отъ прадѣдовъ къ правнукамъ и получали дальнѣйшее расширеніе. Научались пользоваться силами природы противъ ея самой, ее ставили въ новыя условія и здѣсь уже обрѣли первые опыты простыхъ, полезныхъ приспособленій. Хотя искусства и изобрѣтенія имѣли всегда своей цѣлью благо животнаго, но они были вмѣстѣ съ тѣмъ упражненіемъ силы, расширеніемъ знаній, и — при помощи того же огня, на которомъ грубый первобытный человѣкъ жарилъ свою рыбу, Боергавъ позднѣе внимательно слѣдилъ за химическимъ соединеніемъ тѣлъ: изъ того же ножа, которымъ дикій рѣзалъ свою дичь, Ліонэ сдѣлалъ тотъ ножъ, при помощи котораго онъ открылъ нервы у насѣкомыхъ; тѣмъ же циркулемъ, которымъ въ началѣ измѣряли лишь владѣнія, Ньютонъ измѣрилъ небо и землю. Такимъ путемъ тѣло принуждало духъ останавливаться на явленіяхъ вокругъ него, такъ сдѣлало оно міръ интереснымъ и значительнымъ, ибо оно сдѣлало его необходимымъ для духа. Стремленіе внутренней дѣйственной природы въ связи со скудостью родной страны научило нашихъ предковъ мыслить отважнѣе и создало для нихъ новый домъ, въ которомъ они подъ руководствомъ звѣздъ безопасно плыли по рѣкамъ и океанамъ, отправляясь на поиски новыхъ земель —
Fluctibus Ignotis insultavere carinae.
А тамъ опять новые продукты, новыя опасности, новыя потребности и новыя усилія духа. Коллизія животныхъ стремленій столкнула орды между собой, выковала мечи изъ грубой руды, создала приключенія, героевъ и деспотовъ. Укрѣпились города, возникли государства, а вмѣстѣ съ государствами возникли гражданскія обязанности и права, искусства, цифры, законы, лукавые жрецы — и боги.
И вотъ потребности выродились въ роскошь — какое безграничное поле открылось передъ нашимъ взоромъ! Теперь были прорыты жилы земли, теперь достигли до дна морей, разцвѣли торговля и мореплаваніе —
Latet sub classibus aequor.
Востокъ дивится западу, западъ востоку, чужеземныя растенія привыкаютъ къ искусственнымъ небесамъ, и садовое искусство собираетъ продукты трехъ частей свѣта въ одинъ садъ. Художники учатся у природы своимъ произведеніямъ, звуки смягчаютъ дикарей, красота и гармонія облагораживаютъ нравственность и вкусы, и искусство приводитъ къ наукамъ и добродѣтели. «Человѣкъ, говоритъ Шлёцеръ[5], этотъ могущественный второй богъ, устраняетъ скалы съ своего пути, отдѣляетъ моря отъ суши и пашетъ тамъ, гдѣ прежде плавали. Каналами отдѣляетъ онъ части свѣта и провинціи одну отъ другой, соединяетъ вмѣстѣ большія рѣки и направляетъ ихъ въ песчаныя пустыни, которыя онъ обращаетъ этимъ путемъ въ веселыя нивы; онъ отнимаетъ у трехъ частей свѣта ихъ продукты и переноситъ ихъ въ четвертую. Даже климатъ, воздухъ и погода подчиняются его власти. Уничтожая лѣса и высушивая болота, онъ создаетъ надъ собой болѣе ясное небо, сырость и туманы исчезаютъ, вѣтры становятся болѣе мягкими и не столь частыми, рѣки болѣе не замерзаютъ». И духъ утончается вмѣстѣ съ болѣе тонкимъ климатомъ.
Государство даетъ гражданину потребности и удобства жизни. Трудъ создаетъ государству безопасность и спокойствіе извнѣ и изнутри, предоставляющія мыслителю и художнику тотъ плодотворный досугъ, благодаря которому вѣкъ Августа сдѣлался золотымъ вѣкомъ. Теперь искусства принимаютъ болѣе смѣлый и безпрепятственный полетъ, теперь науки получаютъ чистый, полный свѣтъ, естествознаніе и физика ниспровергаютъ суевѣріе, исторія даетъ отраженіе прежняго міра, и философія смѣется надъ безуміемъ человѣка. Но когда роскошь, выродившаяся въ изнѣженность и распутство, начинаетъ неистовствовать въ костяхъ человѣка, создавая заразительныя болѣзни и зачумляя атмосферу, тогда угнетенный человѣкъ спѣшитъ изъ одного царства природы въ другое, чтобы выслѣдить смягчающія средства; тогда онъ находитъ божественную кору хины, выкапываетъ изъ внутренностей горъ сильно дѣйствующій Меркурій и выжимаетъ драгоцѣнный сокъ изъ восточнаго мака. Самые скрытые уголки природы обысканы, техника раздробляетъ продукты на ихъ первичные элементы и создаетъ новые міры, алхимики обогащаютъ естествознаніе, микроскопическій взглядъ какого-нибудь Швамердама накрываетъ природу въ ея наиболѣе таинственныхъ процессахъ. Человѣкъ идетъ еще далѣе. Нужда и любознательность перепрыгиваютъ границы суевѣрія, человѣкъ смѣло хватаетъ ножъ и вскрываетъ величайшее твореніе природы — человѣка. Такъ должно было самое худшее помочь достичь всего наиболѣе великаго, такъ должны были болѣзни и смерть принудить къ γνὤϑι σεαυτόν. Чума создала нашихъ Гиппократа и Сиденгама, какъ война дѣлаетъ генераловъ, и опустошительной любострастной болѣзни мы обязаны полной реформой врачебной науки.
Мы хотѣли законное наслажденіе чувственности свести къ совершенствованію души, и какъ удивительно повернулся матеріалъ въ нашихъ рукахъ въ другую сторону! Мы нашли, что даже ея избытокъ, злоупотребленіе ею въ цѣломъ содѣйствовало реальнымъ интересамъ человѣчества. Несомнѣнно, что отклоненія отъ первоначальной цѣли природы, купцы, разбойники и роскошь безконечно ускорили шаги человѣка въ этомъ направленіи, тогда какъ болѣе простая форма жизни дѣлала бы это болѣе правильно, но вмѣстѣ съ тѣмъ и очень долго. Стоитъ сравнить древній міръ съ новымъ! Тамъ желанія были просты и ихъ удовлетвореніе не трудно. Но какъ скверно судили тогда о природѣ и ея законахъ! Теперь она отягчена тысячью искривленій, но какой полный свѣтъ распространяется надъ всѣми понятіями о ней.
Итакъ, повторимъ: человѣкъ долженъ былъ быть животнымъ, прежде чѣмъ онъ узналъ, что онъ есть духъ; онъ долженъ былъ ползать въ пыли, прежде чѣмъ онъ отважился на ньютоновскій полетъ по вселенной. Такимъ образомъ тѣло является первымъ толчкомъ къ дѣятельности; чувственность — первой ступенью къ совершенствованію.
Животныя ощущенія сопровождаютъ духовныя.
правитьРазумъ человѣка въ высшей степени ограниченъ, и согласно этому по необходимости ограничены и всѣ ощущенія, вытекающія изъ его дѣятельности. Чтобы придать имъ наивысшій подъемъ и направить волю съ удвоенной силой къ совершенствованію и отвратить ее отъ зла, для этой цѣли та и другая природа, духовная и животная, связываются между собой настолько тѣсно, что измѣненія ихъ взаимно передаются и укрѣпляютъ одна другую. Отсюда исходитъ основной законъ этой смѣшанной природы, который, будучи разложенъ на свои первичные элементы, приблизительно гласитъ такъ: дѣятельность тѣла соотвѣтствуетъ дѣятельности духа, т. е. всякое напряженіе духовной дѣятельности всегда имѣетъ своимъ послѣдствіемъ напряженіе извѣстныхъ физическихъ актовъ; такъ, напримѣръ, равновѣсіе первыхъ или гармоническая дѣятельность духовныхъ силъ всегда находится въ самомъ полномъ согласіи съ послѣдними, т. е. съ физическими силами. Далѣе: вялость души дѣлаетъ вялыми и движенія тѣла, бездѣятельность души даже вовсе уничтожаетъ ихъ. Такъ какъ совершенствованіе всегда связано съ радостью, а несовершенство съ неудовольствіемъ, то этотъ законъ можетъ также быть выраженъ слѣдующимъ образомъ: духовная радость всегда есть вмѣстѣ съ тѣмъ и животная радость, а духовное неудовольствіе всегда сопровождается такимъ же животнымъ неудовольствіемъ.
Ощущеніе, охватывающее всю душу, разшатываетъ въ такой же степени и все органическое строеніе тѣла. Сердце, жилы и кровь, мускулы и нервы, начиная съ ихъ функцій болѣе могущественныхъ и важныхъ, дающихъ сердцу живой толчокъ къ движенію, и кончая менѣе значительными, питаюющими волоски на кожѣ, всѣ они принимаютъ во всемъ участіе. Все приходитъ въ сильное движеніе. Если ощущеніе было пріятное, то и всѣ части проявятъ болѣе гармоническую дѣятельность, сердце будетъ биться свободно, бодро и равномѣрно, кровь будетъ безпрепятственно течь по мягкимъ каналамъ, тихо или очень стремительно, смотря по тому, принадлежалъ ли аффектъ къ категоріи нѣжныхъ или сильныхъ; пищевареніе и выдѣленія будутъ совершаться безпрепятственно и свободно, раздражительныя волокна будутъ ловко дѣйствовать въ мягкой паровой средѣ; такимъ образомъ и возбудимость и чувствительность будутъ повышены во всѣхъ отношеніяхъ. Поэтому состояніе величайшей душевной радости есть вмѣстѣ съ тѣмъ и состояніе высшаго тѣлеснаго благополучія.
Сколько существуетъ отдѣльныхъ видовъ дѣятельности (и не есть ли каждый пульсъ результатъ такой дѣятельности?), столько же неясныхъ чувствъ тѣснится одновременно въ душу, призывая ее къ совершенствованію. Изъ смѣси всѣхъ этихъ ощущеній образуется общее ощущеніе животной гармоніи, т. е. въ высшей степени сложное ощущеніе животной радости, какъ бы примыкающее къ первоначальному интеллектуальному или моральному ощущенію и чрезъ такое присоединеніе безконечно увеличивающее это послѣднее. Такимъ образомъ всякій пріятный аффектъ является источникомъ безчисленныхъ тѣлесныхъ радостей.
Это лучше всего подтверждается примѣрами больныхъ, которые вылечиваются посредствомъ радости. Стоитъ одного изъ нихъ, обратившагося въ скелетъ отъ страшной тоски по родинѣ, возвратить въ его отечество, какъ онъ помолодѣетъ, и къ нему вернется его цвѣтущее здоровье. Стоитъ заглянуть въ тюрьмы, гдѣ несчастные въ теченіе десяти и двадцати лѣтъ лежатъ погребенные въ гниломъ воздухѣ собственныхъ нечистотъ и едва находятъ въ себѣ силы, чтобъ двигаться, и возвѣстить имъ внезапно осво
божденіе. Одно это слово заставитъ течь кровь по ихъ жиламъ, съ юношескою скоростью, померкшіе глаза засверкаютъ жизнью и огнемъ. Мореплаватели, сдѣлавшіеся больными и несчастными отъ недостатка пищи и воды на невѣдомомъ морѣ, наполовину выздоравливаютъ отъ одного только слова земля!«, которую кормчій видитъ съ палубы, и несомнѣнно ошибется тотъ, кто приписалъ бы это благотворное дѣйствіе исключительно свѣжей пищѣ. Взглядъ на любимаго человѣка, по которомъ долго томилось сердце, еще придержитъ отлетающую душу находящагося въ агоніи, на минуту онъ станетъ сильнѣе и лучше. Сущая правда, что радость можетъ болѣе вызвать нервную систему къ живой дѣятельности, чѣмъ всѣ укрѣпляющія сердечныя средства, какія только можно достать изъ аптеки, и даже старые застои въ лабиринтѣ нашихъ внутренностей, непроницаемые для рубіи и не разрываемые даже посредствомъ Меркурія, разгоняются радостью. Кто не пойметъ, что устройство души, умѣющее черпать наслажденіе изъ всякаго происшествія и превращать всякое страданіе въ блаженство, должно быть самымъ полезнымъ и для функцій механизма? А это устройство есть добродѣтель.
Этимъ же самымъ путемъ получается противоположный результатъ при непріятномъ аффектѣ; идеи, выражающіяся такъ рѣзко у человѣка разгнѣваннаго или испуганнаго, могли бы съ такимъ же правомъ, съ какимъ Платонъ назвалъ страсти лихорадкою души, разсматриваться, какъ конвульсіи мыслительнаго органа. Эти судороги быстро распространяются по всему пространству нервной системы и приводятъ жизненныя силы въ разстройство, уничтожающее ихъ расцвѣтъ и выводящіе изъ равновѣсія всѣ функціи механизма. Сердце бьется неравномѣрно и бурно; кровь бываетъ сжата въ легкихъ, въ то время какъ въ оконечностяхъ ея едва хватаетъ, чтобы поддерживать слабѣющій пульсъ. Всѣ процессы животной химіи перемѣшиваются. Границы низвергаются, доброкачественные соки перемѣшиваются и вредно дѣйствуютъ въ несвойственныхъ имъ сферахъ, тогда какъ злокачественные, которымъ надлежало бы быть отброшенными вовсе, попадаютъ обратно въ центръ механизма. Однимъ словомъ, состояніе величайшаго душевнаго страданія есть вмѣстѣ съ тѣмъ состояніе величайшей физической болѣзни.
Душа бываетъ освѣдомлена путемъ тысячи темныхъ чувствъ объ угрожающей гибели ея органовъ и переполнена болѣзненными ощущеніями, присоединяющимися къ первоначальному настроенію духа и придающими ему еще болѣе острый характеръ.
Глубокія хроническія душевныя страданія, въ особенности если они сопровождаются сильнымъ напряженіемъ мышленія, къ которому я преимущественно отношу тотъ изнурительный гнѣвъ, который обыкновенно называется негодованіемъ, — какъ бы гложетъ основу нашего тѣла и высасываетъ жизненные соки. Эти люди выглядятъ истощенными и блѣдными, а внутреннее страданіе сквозитъ изъ ихъ впалыхъ, глубокихъ глазъ. „Я бъ желалъ, говоритъ Цезарь, имѣть вокругъ себя людей безпечныхъ, тучныхъ, которые бы спали ночью. Кассій такъ худощавъ и голоденъ на видъ: онъ слишкомъ много думаетъ; опасны такіе люди“. Страхъ, безпокойство, угрызенія совѣсти и отчаяніе дѣйствуютъ не менѣе сильно, чѣмъ злѣйшая лихорадка. Гонимому страхомъ Ричарду недостаетъ веселости, которой прежде онъ обладалъ, и онъ думаетъ, что можетъ возвратить ее стаканомъ вина. Не одно только душевное страданіе гонитъ отъ него его веселость, ее гонитъ еще больше возникшее изъ глубины механизма ощущеніе скуки, то именно ощущеніе, которымъ начинается злокачественная лихорадка. Отягченный преступленіями Муръ, прежде бывшій настолько остроумнымъ, чтобы путемъ оголенія понятій превращать ощущеніе человѣчности въ ничто, теперь вскакиваетъ блѣдный, безъ дыханія, съ холоднымъ потомъ на лбу, пробужденный отъ ужаснаго сна. Всѣ образы будущаго страшнаго суда, которые, быть можетъ, всосалъ онъ въ себя въ годы дѣтства и усыпилъ затѣмъ въ зрѣломъ возрастѣ, теперь настигли врасплохъ во снѣ его отуманенный разумъ. Его чувства слишкомъ перепутались, чтобы болѣе медленный ходъ мысли могъ ихъ нагнать и еще разъ ослабить. Еще борется мысль съ воображеніемъ, духъ съ ужасами механизма[6].
Муръ. Нѣтъ, я не брежу. Это былъ только сонъ. — Мертвые не возстаютъ. — Кто говоритъ, что я блѣденъ и дрожу? Но вѣдь мнѣ такъ легко, такъ хорошо.
Бед. Вы смертельно блѣдны, вашъ голосъ тихъ и боязливъ.
Муръ. У меня лихорадка. Завтра я хочу пустить кровь. Скажи, когда придетъ священникъ, что у меня лихорадка.
Бед. О, вы серьезно больны.
Муръ. Да, конечно, конечно, въ этомъ все дѣло; болѣзнь тревожитъ мозгъ и вызываетъ безумные, странные сны — сны ничего не значатъ — тьфу, тьфу, женская трусость! — Сны происходятъ отъ желудка, и сны ничего не значатъ. — У меня были также и веселые сны — (онъ въ безсиліи опускается).
Здѣсь внезапно набѣжавшій образъ сна привелъ въ движеніе всю систему темныхъ идей и какъ бы встряхнулъ все основаніе мыслительнаго органа. Въ результатѣ возникло одно, въ высшей степени сложное, ощущеніе страданія, потрясшее душу во всей ея глубинѣ и ослабившее, въ связи съ этимъ, всю нервную систему.
Дрожь, охватывающая того, кто идетъ на преступленіе или только что совершилъ его, есть не что иное, какъ та же самая дрожь, отъ которой трясется страдающій лихорадкою и которая реагируетъ на принятое горькое лекарство. Ночной ознобъ у тѣхъ, кто страдаетъ угрызеніями совѣсти и у кого онъ всегда сопровождается лихорадочнымъ пульсомъ, представляетъ дѣйствительную лихорадку, которая свидѣтельствуетъ о полной согласованности механизма съ душою, и если лэди Макбетъ ходитъ во снѣ, она является страдающей бредомъ. Даже подражаніе аффекту дѣлаетъ актера внезапно больнымъ, и когда Гаррикъ игралъ Лира или Отелло, то послѣ онъ проводилъ нѣсколько часовъ въ постели въ артритическихъ судорогахъ. Даже иллюзія зрителя, его сочувствіе къ страданіямъ на сценѣ вызывало иногда дрожь, судороги и обморокъ.
Такимъ образомъ тотъ, кто страдаетъ отъ дурного характера и извлекаетъ изъ всѣхъ положеній жизни только ядъ и озлобленіе, не является ли тѣмъ преступникомъ, который въ своемъ постоянномъ гнѣвѣ живетъ лишь для ненависти, тѣмъ завистникомъ, котораго мучитъ всякое совершенство ближняго, не являются ли они вообще величайшими врагами своего собственнаго здоровья? Не долженъ ли, послѣ этого, порокъ имѣть еще болѣе отталкивающій видъ, если онъ вмѣстѣ съ счастіемъ разрушаетъ также и здоровье?
Но вѣдь и пріятный аффектъ убивалъ, а непріятный совершалъ чудесное исцѣленіе? Этому учитъ опытъ; но должно ли это измѣнить границы выставленнаго закона?
Радость убиваетъ, если она доходитъ до экстаза, природа не терпитъ подъема, которому мгновенно подвергается вся нервная система; движеніе въ мозгу не есть уже гармонія, а конвульсія; величайшій внезапный подъемъ приноситъ съ собой разрушеніе механизма, ибо онъ переходитъ границу здоровья (такъ какъ въ идею здоровья въ главныхъ чертахъ включена уже идея извѣстной температуры естественныхъ движеній); радость конечныхъ существъ имѣетъ свои предѣлы, также, какъ и страданіе; она не должна ихъ переступать, или должна погибнуть.
Что касается второго случая, то встрѣчается не мало примѣровъ, когда умѣренная степень гнѣва, имѣющая возможность свободно вылиться, прекращала самые застарѣлые запоры, что страхъ, вызванный, напр., пожаромъ, внезапно исцѣлялъ старый ревматизмъ и неизлечимые параличи. Но и дизентерія устраняла закупорки воротной вены, и чесотка излечивала меланхолію и бѣшенство — но развѣ отъ этого чесотка является въ меньшей степени болѣзнью, или поносъ представляется отъ того здоровьемъ?
Если дѣятельность духа во время дневныхъ занятій можетъ, уже по свидѣтельству Галлера, ускорить къ вечеру пульсъ, то не ослабитъ ли его вялость, а отсутствіе дѣятельности, быть можетъ, совсѣмъ оставитъ его? Ибо хотя кровеобращеніе повидимому не зависитъ въ значительной степени отъ души, все-таки можно не безъ основанія допустить, что сердце, заимствующее большую часть своей силы отъ мозга, неизбѣжно должно бы было подвергнуться большой потерѣ своей силы, если душа не поддерживаетъ больше движенія въ мозгу. — У флегматика пульсъ бываетъ вялый и медленный, кровь водянистая и слизистая, пищевареніе неправильное. Слабоумные, которыхъ описалъ Муцель[7], дышатъ медленно и тяжело, у нихъ нѣтъ позыва къ пищѣ и питью, также какъ и къ естественной надобности, пульсъ рѣдкій, всѣ отправленія тѣла сонны и слабы. Оцѣпенѣніе души подъ дѣйствіемъ страха, удивленія и т. л. сопровождается иногда общей остановкою всей физической дѣятельности. Является ли здѣсь душа причиною этого состоянія, или тѣло въ данномъ случаѣ ввергаетъ душу въ оцѣпенѣніе? Эти вопросы приводятъ насъ къ трудностямъ, останавливаться на которыхъ здѣсь не мѣсто.
Все сказанное о переходѣ духовныхъ ощущеній въ животныя сохраняетъ значеніе и для обратнаго случая, для перехода животныхъ ощущеній въ духовныя. Болѣзни тѣла, являющіяся по большей части естественнымъ слѣдствіемъ неумѣренности, наказываются уже чувственнымъ страданіемъ; но и здѣсь душа неизбѣжно бываетъ поражена въ самой основѣ своей, такъ что двойное страданіе тѣмъ настойчивѣе требуетъ отъ нея ограниченія желаній. Точно также къ чувственному ощущенію физическаго здоровья всегда присоединяется болѣе тонкое ощущеніе духовнаго улучшенія, такъ что человѣкъ этимъ еще болѣе понуждается къ поддержанію своего тѣла въ здоровомъ состояніи. Отсюда вытекаетъ второй законъ той и другой природы: что съ свободной дѣятельностью органовъ всегда бываетъ связано свободное теченіе ощущеній и идей, что за потрясеніемъ организма всегда слѣдуетъ потрясеніе мышленія и ощущенія. Короче, что общее ощущеніе животной гармоніи есть источникъ духовной радости, и животное неудовольствіе есть источникъ духовнаго неудовольствія.
Въ обоихъ этихъ отношеніяхъ можно, не безъ основанія, сравнить душу и тѣло съ двумя одинаково настроенными струнными инструментами, поставленными рядомъ. Если коснуться струны на одномъ изъ нихъ и вызвать опредѣленный звукъ, то и на другомъ инструментѣ по собственной волѣ откликнется та же самая струна и отзовется тотъ же звукъ, но только немного слабѣе. Такъ вызываетъ, говоря тѣмъ же сравненіемъ, радостная струна въ тѣлѣ радостную струну въ душѣ, а печальный звукъ въ первомъ печальный откликъ во второй. Такова эта удивительная и замѣчательная симпатія, обращающая разнородныя начала въ человѣкѣ какъ бы въ единую сущность; человѣкъ не душа и не тѣло, человѣкъ есть самое тѣсное сочетаніе этихъ обѣихъ субстанцій.
Отсюда тяжесть, отсутствіе мыслей и ворчливое настроеніе вслѣдствіе переполненія желудка и всякихъ крайностей во всѣхъ чувственныхъ наслажденіяхъ; отсюда удивительное дѣйствіе вина на тѣхъ, кто умѣренно его пьетъ. Когда вы пьете вино, говоритъ монахъ Мартинъ, все у васъ удваивается, легче думается, легче предпринимается и гораздо скорѣе приводится въ исполненіе». Отсюда хорошее настроеніе и веселость въ болѣе ясную, хорошую погоду; хотя эту веселость и можно отчасти отнести къ ассоціаціи идей, но все-таки она главнымъ образомъ находитъ свое основаніе въ облегченномъ ходѣ естественныхъ функцій организма. Такіе люди любятъ обыкновенно выражаться: я чувствую себя хорошо", и въ это время они бываютъ болѣе расположены ко всякой духовной дѣятельности и сердце ихъ больше открыто для ощущеній человѣчности и для исполненія своихъ нравственныхъ обязанностей. То же самое можно сказать и о національномъ характерѣ народовъ. Обитатели болѣе мрачныхъ странъ скучаютъ вмѣстѣ съ окружающей ихъ природою, человѣкъ дичаетъ въ дикихъ странахъ, гдѣ свирѣпствуютъ бури, онъ смѣется въ хорошемъ воздухѣ и проникается симпатіями въ чистой атмосферѣ. Только подъ яснымъ греческимъ небомъ могъ существовать Гомеръ, Платонъ и Фидій; только тамъ явились музы и граціи, тогда какъ Лапландія съ ея туманами едва родитъ человѣка и никогда не родитъ генія. Пока Германія была покрыта еще лѣсами и болотами, нѣмецъ оставался охотникомъ, такимъ же дикимъ, какъ и его дичь, чей мѣхъ носилъ онъ на своихъ плечахъ. Какъ только трудъ измѣнилъ видъ его родины, началась эпоха его нравственности. Я не утверждаю, что климатъ составляетъ единственный источникъ характера, но несомнѣнно, что для того, чтобъ просвѣтить народъ, необходимо сдѣлать его небо болѣе яснымъ.
Потрясенія тѣла могутъ привести въ разстройство и всю систему моральныхъ ощущеній и открыть дорогу самымъ худшимъ страстямъ. Разрушенный сладострастіемъ человѣкъ можетъ легче дойти до крайностей, чѣмъ тотъ, кто сохраняетъ тѣло свое здоровымъ. Въ этомъ и состоитъ отвратительный пріемъ тѣхъ, кто портитъ юношество; и бандитъ, сказавшій: «Надо развратить тѣло и душу», долженъ былъ близко знать человѣка. Катилина былъ сластолюбцемъ, прежде чѣмъ сдѣлался поджигателемъ; и Дорія сильно заблуждался, думая, что ему не надо остерегаться сластолюбиваго Фіеско. Вообще наблюдается, что злая душа чаще всего живетъ въ больномъ тѣлѣ.
При болѣзняхъ это особенно замѣтно. Всѣ значительныя заболѣванія, и въ особенности тѣ, которыя называются злокачественными и обусловливаются состояніемъ желудка, болѣе или менѣе сопровождаются удивительнымъ измѣненіемъ въ характерѣ. Въ то время какъ они живутъ еще въ тиши въ скрытыхъ закоулкахъ и медленно подкапываютъ жизненную силу нервовъ, душа уже начинаетъ въ темныхъ предчувствіяхъ ощущать упадокъ своего спутника. Таково то важное предшествующее условіе къ состоянію, описанному мастерскими штрихами великимъ врачомъ подъ именемъ horrores. Отсюда угрюмость нѣкоторыхъ людей, причину которой никто не умѣетъ объяснить, измѣненіе ихъ наклонностей, ихъ отвращеніе ко всему, что прежде имъ особенно нравилось. Кроткій становится сварливымъ, смѣявшійся дѣлается ворчливымъ, и тотъ, кто раньше жилъ въ шумѣ дѣлового міра, теперь бѣжитъ человѣческаго взгляда и скрывается въ мрачной меланхолической тиши. Въ этомъ коварномъ покоѣ болѣзнь приготовляется къ своему смертельному исходу. Общее разстройство механизма въ томъ случаѣ, когда болѣзнь прорывается съ открытою яростью, даетъ намъ самое краснорѣчивое доказательство удивительной зависимости души отъ тѣла. Изъ тысячи страданій составившееся ощущеніе общаго разрушенія органовъ производитъ страшное потрясеніе въ духовной системѣ. Самыя ужасныя идеи вновь оживаютъ. Злодѣй, котораго ничто не трогало, подпадаетъ подъ дѣйствіе животнаго страха. Умирающій епископъ Винчестерскій рыдаетъ въ яростномъ отчаяніи. Повидимому, душа гонится за тѣмъ, что ввергаетъ ее еще въ болѣе глубокій мракъ, и она съ бѣшеной яростью отворачивается отъ всякаго утѣшенія. Здѣсь преобладаетъ исключительно непріятное ощущеніе, и глубокое душевное страданіе, возникнувъ изъ потрясенія механизма, усиливаетъ въ свою очередь это потрясеніе и дѣлаетъ его всеобщимъ.
Но ежедневно встрѣчаются примѣры больныхъ, которые мужественно возвышаются надъ страданіями тѣла, умирающихъ, которые спрашиваютъ среди мученій борящагося за жизнь механизма: Смерть, гдѣ жало твое?" Развѣ мудрость, можно возразить, не въ состояніи вооружиться противъ слѣпыхъ страховъ организма? Развѣ религія, которая еще больше значитъ, чѣмъ мудрость, не въ состояніи защитить своихъ приверженцевъ отъ соблазновъ праха? Или, что то же, развѣ не существенно для состоянія души, какъ относится она къ разстройству жизненныхъ процессовъ?
Но теперь это непреложная истина. Философія и еще больше бодрое, приподнятое религіей чувство способны совершенно ослабить животныя ощущенія, обуревающія настроеніе больного, и освободить душу отъ всякой связи съ матеріей. Мысль о Богѣ, дѣйствующемъ не только во вселенной, но и въ самой смерти, гармонія прежней жизни и предчувствіе вѣчнаго счастливаго будущаго бросаютъ полный свѣтъ на всѣ понятія вѣрующаго, тогда какъ душа безумца или невѣрующаго бываетъ окружена, какъ тьмою, всѣми темными ощущеніями механизма. Если бы даже невольныя страданія и угнетали христіанина или мудреца (развѣ они не люди?), то онъ самъ превратилъ бы чувство своего разрущающагося механизма въ отраду.
The Soul, secourd in her existence, smiles
At the drawn dagger, and defies its point.
The stars shall fade away, the sun himself
Grow dim with age, and nature sink in years,
But thou shalt flourish in immortal youth,
Unhurt amidst the war of Elements,
The wreck of Matter, and the Crush of worlds".
Необычная веселость смертельно больного часто имѣетъ въ своей основѣ психическую причину и является въ высшей степени важной для практическаго врача. Она нерѣдко встрѣчается въ числѣ другихъ смертельныхъ предзнаменованій Гиппократа, и безъ нея былъ бы непонятенъ предшествующій кризисъ; это веселость злокачественная. Нервы, до крайности напряженные во время приступа лихорадки, теряютъ теперь свою чувствительность, воспламененныя части, какъ извѣстно, перестаютъ страдать, коль скоро онѣ омертвѣли, но было бы несчастной мыслью думать, что періодъ воспаленія теперь уже окончился. Способность возбужденія утрачивается омертвѣлыми нервами, и мертвенная нечувствительность лжетъ насчетъ скораго выздоровленія. Душа находится въ иллюзіи пріятнаго ощущенія, ибо она освободилась отъ чувства продолжительныхъ страданій. Она свободна отъ страданія, но не потому, что возстановлено состояніе ея органовъ, а потому, что она больше не ощущаетъ ихъ разстройства. Взаимная симпатія прекращается, коль скоро связь отпадаетъ.
Если-бъ теперь я глубже занялся этимъ вопросомъ, если-бъ я долженъ былъ говорить о безуміи, о снѣ, объ оцѣпенѣніи, о падучей болѣзни, каталепсіи и т. д., гдѣ свободный и разумный духъ подпадаетъ подъ деспотизмъ желудка, если-бъ я вообще долженъ былъ заняться широкимъ полемъ истеріи и ипохондріи, если-бъ мнѣ дозволено было говорить о темпераментахъ и идіосинкразіи, представляющихъ для врачей и философовъ совершенно темную область, однимъ словомъ, если-бъ я захотѣлъ доказывать истинность всего предыдущаго, исходя изъ опыта, почерпнутаго у постели больного, представляющей главную школу для психолога, то мнѣ пришлось бы расширить свой предметъ до безконечности. Но мнѣ думается, что достаточно, если теперь уже доказано, что животная природа совершенно смѣшана съ духовной и что смѣшеніе это является совершенствомъ.
Физическія явленія обнаруживаютъ движенія душъ.
правитьНа это внутреннее соотвѣтствіе той и другой природы опирается все ученіе физіономики. Благодаря нервной связи, лежащей, какъ мы знаемъ, въ основѣ перехода ощущеній, отражаются всѣ самыя тайныя движенія души на внѣшности тѣла, и страсть проникаетъ даже сквозь покровъ лицемѣра. Всякій аффектъ имѣетъ свои специфическія выраженія, такъ сказать, свой собственный языкъ, по которому узнаютъ его. Существуетъ удивительный законъ премудрости, по которому всякій благородный и доброжелательный аффектъ украшаетъ тѣло, тогда какъ низменное, враждебное чувство придаетъ ему скотскія формы. Чѣмъ болѣе духъ удаляется отъ прообраза божества, тѣмъ болѣе приближается и внѣшнее выраженіе лица къ животному выраженію и притомъ ближе всего къ тому животному, съ которымъ данная склонность имѣетъ наиболѣе общаго. Такъ кроткій внѣшній видъ филантропа влечетъ къ себѣ нуждающагося въ его помощи, тогда какъ упрямый взглядъ человѣка гнѣвающагося отгоняетъ всякаго отъ себя. Это надо имѣть въ виду, какъ необходимое руководство въ общественной жизни. Замѣчательно, какъ много сходства у физическихъ явленій съ аффектами; героическое настроеніе и безстрашіе вливаютъ силу и жизнь въ мускулы и жилы, искры сверкаютъ изъ глазъ, грудь высоко поднимается, всѣ члены какъ бы приготовляются къ борьбѣ, и человѣкъ имѣетъ видъ боевого коня. Испугъ и ужасъ тушатъ огонь въ глазахъ, члены тяжело опускаются въ безсиліи, мозгъ какъ бы застываетъ въ жилахъ, кровь бременемъ падаетъ на сердце, и общее безсиліе подтачиваетъ орудія жизни. Великая, смѣлая, возвышенная мысль заставляетъ насъ стоять на пальцахъ ногъ, поднимать голову кверху и расширять ноздри. Чувство безконечности, взглядъ въ далекій, открытый горизонтъ, море и т. п. заставляетъ насъ раскрывать объятія, мы хотимъ слиться съ безконечнымъ. Съ горами мы хотимъ подняться до самаго неба, хотимъ бушевать вмѣстѣ съ бурей и волнами; зіяющія пропасти съ головокруженіемъ увлекаютъ насъ; вражда обнаруживается въ тѣлѣ, какъ задерживающая сила, тогда какъ наше тѣло при каждомъ рукопожатіи, при каждомъ объятіи готово перейти въ тѣло друга, подобно душамъ, гармонично соединяющимся; гордость выпрямляетъ тѣло, также какъ и душу; при малодушіи голова никнетъ, члены висятъ; рабскій страхъ виденъ по пресмыкающейся походкѣ; мысль о страданіи искажаетъ лицо, тогда какъ радостныя представленія распространяютъ грацію по всему тѣлу; гнѣвъ порываетъ самыя крѣпкія связи, и необходимость преодолѣваетъ почти невозможное. Благодаря какому механизму, хотѣлъ бы я теперь спросить, происходитъ то, что именно извѣстныя движенія слѣдуютъ за извѣстными ощущеніями, что именно опредѣленные органы участвуютъ въ опредѣленныхъ аффектахъ? Не то ли это самое, какъ еслибъ я хотѣлъ знать, почему именно опредѣленное поврежденіе надсвязочной плевы заставляетъ цѣпенѣть нижнюю челюсть?
Если аффектъ, симпатически возбуждающій эти движенія механизма, будетъ часто повторяться и этотъ видъ ощущенія станетъ обычнымъ для души, то и движенія эти сдѣлаются обычными также и для тѣла. Если такой ставшій привычкою аффектъ обратится въ. постоянный характеръ, то и согласованныя съ нимъ черты механизма врѣжутся глубже, останутся въ немъ и сдѣлаются наконецъ органическими. Такъ формируется въ концѣ концовъ опредѣленная, многолѣтняя физіономія человѣка, такъ что позднѣе бываетъ иногда легче измѣнить душу, чѣмъ выраженіе лица. Въ этомъ смыслѣ можно сказать, не будучи приверженцемъ Сталя, что душа образуетъ тѣло, и первые юношескіе годы опредѣляютъ, быть можетъ, черты лица человѣка на всю его жизнь, подобно тому какъ они вообще составляютъ основаніе его нравственнаго характера. Недѣятельная, вялая душа, никогда не предающаяся страстямъ, не имѣетъ вовсе физіономіи, точно также отсутствіе ея составляетъ, такъ сказать, физіономію слабоумныхъ. Черты лица, которыми надѣляетъ ихъ природа, и которыя завершаютъ ростъ и питаніе, остаются неприкосновенными. Лицо гладкое, ибо душа не играла на немъ, у бровей правильныя дуги, потому что ни одинъ дикій аффектъ не измѣнилъ ихъ. Все лицо производитъ впечатлѣніе круга, ибо жиръ тихо покоится въ своихъ клѣточкахъ; лицо бываетъ правильное, быть можетъ, даже красивое, но въ немъ нѣтъ души.
Физіономика органическихъ частей, такъ, напр., фигуры и величины носа, глазъ, рта, ушей и т. д., цвѣта волосъ, длины шеи и т. п., быть можетъ, и не невозможна, но едва ли появится очень скоро, хотя Лафатеръ и мечталъ изложить ее въ десяти небольшихъ томахъ. Кто захотѣлъ бы раздѣлить на классы капризную игру природы, т. е. выраженія лицъ, которыми она то наказываетъ, какъ мачиха, то одаряетъ, какъ мать, тотъ рисковалъ бы больше, чѣмъ Линней; онъ долженъ былъ бы остерегаться, какъ бы среди безчисленнаго, но часто ограничивающагося лишь нѣсколькими особями разнообразія оригиналовъ не оказаться самому однимъ изъ нихъ
Нужно еще остановиться на одномъ родѣ симпатіи, такъ какъ онъ имѣетъ большое значеніе въ физіологіи; я подразумѣваю симпатію извѣстныхъ ощущеній съ органами, изъ которыхъ они исходятъ. Спазмы въ животѣ вызываютъ въ насъ ощущеніе отвращенія; воспроизведеніе этого ощущенія вызываетъ въ свою очередь спазмы. Какъ происходитъ это?…
Упадокъ животной природы есть источникъ совершенствованія.
правитьХотя животная часть человѣка обезпечиваетъ ему всѣ тѣ выгоды, о которыхъ мы до сихъ поръ говорили, тѣмъ не менѣе можно сказать, что она остается недостойной его въ другихъ отношеніяхъ. А именно душа является до такой степени рабски прикованной къ дѣятельности своихъ органовъ, что періодическій упадокъ этихъ послѣднихъ предписываетъ и ей бездѣятельную паузу и періодически какъ бы уничтожаетъ ее. Я подразумѣваю здѣсь сонъ, который, чего нельзя отрицать, отнимаетъ у насъ, по крайней мѣрѣ, одну треть нашего существованія. Далѣе, наша мыслительная способность въ высшей степени зависитъ отъ законовъ механизма, такъ что его упадокъ внезапно останавливаетъ ходъ нашихъ мыслей въ то время, когда мы находимся на самомъ вѣрномъ пути къ истинѣ. Разумъ могъ бы еще остановиться на извѣстной идеѣ, но косная матерія отказываетъ ему въ этомъ; струны мыслительнаго органа засыпаютъ, едва успѣвъ достигнуть незначительнаго напряженія; тѣло насъ оставляетъ, когда мы больше всего въ немъ нуждаемся. Какихъ поразительныхъ успѣховъ достигъ бы человѣкъ въ развитіи своихъ способностей, если бы могъ пребывать въ состояніи непрерывнаго умственнаго напряженія? Насколько онъ могъ бы разложить всякую идею на ея конечные элементы, насколько онъ могъ бы изслѣдовать всякое явленіе до его послѣднихъ скрытыхъ источниковъ, если бы онъ былъ въ состояніи непрестанно имѣть ихъ передъ своими глазами? — Но это не такъ; почему же это не такъ?
Нижеслѣдующее приведетъ насъ на путь истины.
1) Пріятное ощущеніе было необходимо, чтобы вести человѣка къ совершенствованію, а онъ потому только и совершененъ, что это было ему пріятно.
2) Природа конечнаго существа дѣлаетъ неизбѣжнымъ непріятное ощущеніе. Зло не изгнано даже изъ лучшаго изъ міровъ, и мудрецы видятъ въ этомъ совершенство.
3) Природа смѣшаннаго существа по необходимости, приноситъ съ собой страданіе, ибо сама она преимущественно на немъ покоится.
Такимъ образомъ страданіе и радость необходимы.
Труднѣе объяснить слѣдующее, хотя и оно представляется не менѣе истиннымъ.
4) Всякое страданіе по природѣ своей, такъ же какъ и всякая радость, растетъ въ безконечность.
5) Всякое страданіе и всякая радость смѣшаннаго существа стремится къ своему уничтоженію.
Это значитъ слѣдующее: существуетъ извѣстный законъ ассоціаціи идей, согласно которому каждое ощущеніе, каково бы оно ни было, тотчасъ влечетъ за собой другое ощущеніе того же порядка и увеличивается благодаря этому приросту. Чѣмъ больше и разностороннѣе оно само, тѣмъ больше однородныхъ ощущеній возбуждаетъ оно во всѣхъ направленіяхъ мыслительнаго аппарата, пока оно постепенно не сдѣлается преобладающимъ и не овладѣетъ всей душой. Такъ растетъ всякое ощущеніе изъ самаго себя; всякое состояніе ощущенія, существующее въ данный моментъ, содержитъ въ себѣ основаніе для послѣдующаго ряда подобныхъ же, но болѣе сильныхъ ощущеній. Это ясно само собою. Но, какъ мы знаемъ, каждое духовное ощущеніе бываетъ связано съ такимъ же животнымъ ощущеніемъ, другими словами — каждое ощущеніе находится въ большей или меньшей связи съ нервными возбужденіями, дѣйствующими смотря по степени своей силы и распространенія. Такимъ образомъ, по мѣрѣ того какъ ростутъ духовныя ощущенія, увеличивается и возбужденіе нервной системы. И это не менѣе понятно. Но патологія насъ учитъ, что никогда не страдаетъ одинъ только какой-нибудь нервъ, и сказать: здѣсь избытокъ силы, все равно, что сказать; тамъ ея недостатокъ. Слѣдовательно, каждое нервное возбужденіе растетъ изъ самого себя. Далѣе, какъ сказано выше, возбужденіе нервной системы дѣйствуетъ на душу и усиливаетъ духовныя ощущенія; усиленныя духовныя ощущенія умножаютъ и усиливаютъ, въ свою очередь, нервныя возбужденія. Здѣсь слѣдовательно получается кругъ, ощущеніе должно постоянно рости, и нервныя возбужденія должны въ каждый моментъ усиливаться и дѣлаться болѣе общими. Теперь мы знаемъ, что возбужденіе механизма, сопровождающееся ощущеніемъ страданія, противорѣчитъ гармоническому настроенію, которымъ поддерживается самый механизмъ, т. е. возбужденіе это есть болѣзнь. Но болѣзнь не можетъ рости въ безконечность, т. е. она оканчивается вмѣстѣ съ полнымъ разрушеніемъ механизма. Такимъ образомъ, въ отношеніи страданія представляется доказаннымъ, что оно стремится къ смерти субъекта.
Но вѣдь нервное возбужденіе подъ вліяніемъ пріятнаго аффекта такъ гармонично, такъ благопріятно процвѣтанію механизма; вѣдь состояніе великой душевной радости есть вмѣстѣ съ тѣмъ состояніе наибольшаго физическаго благополучія — не долженъ ли поэтому пріятный аффектъ въ свою очередь удлинять физическое благополучіе до безконечности? — Но это заключеніе представляется слишкомъ поспѣшнымъ. Въ предѣлахъ умѣренности эти нервныя возбужденія дѣйствительно являются полезными и здоровыми. Но если они идутъ черезъ край, то хотя они и могутъ быть проявленіемъ высшей активности и высшаго временнаго совершенства, все таки они являются крайностью и потому не могутъ уже быть здоровыми. Только такіе физическіе процессы называемъ мы здоровыми, въ которыхъ содержится основаніе для будущихъ такихъ же процессовъ, т. е. которые укрѣпляютъ совершенство слѣдующихъ за ними такихъ же процессовъ, слѣдовательно опредѣленіе продолжительности существенно входитъ въ понятіе здоровья. Напр., тѣло ослабленнаго сластолюбца достигаетъ въ моментъ вожделѣнія своей наибольшей гармоніи; но она бываетъ только временной, и слѣдующій затѣмъ еще большій упадокъ достаточно учитъ, что чрезмѣрное напряженіе не есть здоровье. Поэтому можно утверждать съ полнымъ правомъ, что чрезмѣрная сила физическихъ процессовъ такъ же часто ускоряетъ наступленіе смерти, какъ и высшая дисгармонія или сильнѣйшая болѣзнь. Такимъ образомъ и страданія и радость влекутъ насъ къ неизбѣжной смерти, если нѣтъ ничего другого, что ограничивало бы ихъ ростъ.
Прогрессъ въ духовной жизни человѣка создается именно смѣной и упадкомъ животной природы. То самое ограниченіе нашего хрупкаго механизма, которое даетъ нашимъ противникамъ такое сильное возраженіе противъ его совершенства, улучшаетъ, какъ и должно быть, всѣ дурныя послѣдствія, неизбѣжныя для механизма въ другомъ отношеніи. Именно этотъ упадокъ, это ослабленіе органовъ, на которое такъ много жалуются мыслители, препятствуютъ намъ уничтожить въ короткое время нашу собственную силу и не допускаетъ, чтобы наши аффекты росли все въ повышающихся степеняхъ вплоть до нашей гибели. Наша сила опредѣляетъ для каждаго аффекта періоды его роста, его напряженности и его упадка, если только послѣдній не переходитъ въ полное разрушеніе тѣла, оно даетъ возбужденнымъ умственнымъ силамъ время опять вернуться къ своему гармоническому настроенію, а органамъ придти въ себя. Поэтому самыя высокія степени восхищенія, страха и гнѣва всегда сопровождаются утомленіемъ, слабостью и безсиліемъ.
«Теперь онъ долженъ былъ въ безсильи опуститься».
Еще больше подтверждаетъ это сонъ, по поводу котораго Макбетъ, послѣ совершеннаго имъ убійства, говоритъ о себѣ, что онъ зарѣзалъ сонъ, невинный сонъ, зарѣзалъ искупителя заботъ, бальзамъ цѣлебный для больной души, великаго союзника природы, хозяина на жизненномъ пиру". Во время сна умственныя силы опять приходятъ въ свое прежнее спасительное равновѣсіе, въ которомъ такъ нуждается продолженіе нашего существованія; всѣ судорожныя идеи и ощущенія, всякая напряженная дѣятельность, терзающая насъ въ теченіе дня — теперь успокаиваются въ общемъ ослабленіи всей чувствующей жизни, гармонія душевныхъ возбужденій опять возстановляется, и вновь пробудившійся человѣкъ спокойнѣе встрѣчаетъ наступающее утро.
Даже съ точки зрѣнія организаціи цѣлаго мы не можемъ не удивляться важному значенію смѣны въ дѣятельности физическихъ силъ. Именно такая организація неизбѣжно привела къ тому, что многіе, которымъ казалось, предстояли однѣ радости, приносились въ жертву общему порядку и на ихъ долю выпалъ жребій угнетенія. А съ другой стороны, многіе, которымъ мы, быть можетъ, несправедливо завидуемъ, должны въ свою очередь подвергать пыткѣ въ неустанномъ напряженіи свою духовную и физическую силу, чтобы этимъ путемъ поддерживать равновѣсіе цѣлаго. Сонъ какъ бы закрываетъ глаза печали, снимаетъ съ плечъ государей и государственныхъ дѣятелей тяжелое бремя правленія, вливаетъ жизненныя силы въ жилы больного и даруетъ покой его измученной душѣ; поденщикъ не слышитъ болѣе голоса своего притѣснителя, и скотъ, съ которымъ днемъ жестоко обращались, уже не подвергается тиранніи человѣка. Сонъ хоронитъ всѣ заботы и все бремя живущихъ, приводитъ все въ равновѣсіе, вооружаетъ каждаго новыми силами, чтобы нести радости и страданія наступающаго дня.
Наконецъ мы дошли до того момента, когда духъ исполнилъ въ этой области задачу своего существованія, и вмѣстѣ съ тѣмъ внутренній непостижимый механизмъ сдѣлалъ тѣло неспособнымъ быть далѣе орудіемъ духа. Всѣ приспособленія, чтобъ поддержать физическое благосостояніе, повидимому могутъ имѣть значеніе только до этого момента; мудрость, какъ мнѣ думается, при устройствѣ нашей физической природы преслѣдовала такой разсчетъ, чтобы несмотря на постоянное возстановленіе силъ перевѣсъ всегда находился на сторонѣ траты, чтобы свобода механизма всегда употреблялась во зло и чтобы смерть развивалась изъ жизни, какъ изъ своего сѣмени. Матерія вновь разлагается на свои конечные элементы, которые будутъ отнынѣ блуждать въ другихъ формахъ и сочетаніяхъ по разнымъ царствамъ природы и служить другимъ цѣлямъ. Душа отлетаетъ, чтобъ примѣнить къ другимъ сферамъ свою мыслительную способность и съ другихъ сторонъ созерцать вселенную. Можно конечно сказать, что она не исчерпала даже и эту сферу въ сколько-нибудь значительной степени и что она могла бы покинуть ее болѣе совершенной; но развѣ извѣстно, что эта сфера для нея утрачена? Мы откладываемъ въ сторону книгу, которой не понимаемъ, но, быть можетъ, позднѣе мы поймемъ ее лучше.
Примѣчанія къ IV тому.
правитьОПЫТЪ ИЗСЛѢДОВАНІЯ BOПРОСА О ЖИВОТНОЙ И ДУХОВНОЙ ПРИРОДѢ ЧЕЛОВѢКА.
правитьСтр. 476. Цитата изъ Овидія: «Метаморфозы» I 78 и слѣд: «Родился человѣкъ, все равно, создалъ ли его Творецъ изъ небеснаго сѣмени, какъ начало болѣе благороднаго міра, или, быть можетъ, сама земли таила въ себѣ это небесное сѣмя. Склоненными къ землѣ, блуждаютъ другія породы. Только человѣкъ смотритъ ввысь, прямо на небо, гордо приподнятымъ взоромъ, обращеннымъ на вѣчныя звѣзды».
Стр. 480. Цитата изъ стихотворенія Галлера «Gedanken über Vernunft, Aberglauben und Unglauben»:
«Unselig Mittelding von Engel und von Vieh,
Du prahlst mit der vernnnft, und du gebrauchst sie nie».
T. e. несчастное среднее существо между ангеломъ и скотомъ, ты хвастаешь своимъ умомъ и никогда имъ не пользуешься.
Стр. 481. Въ трагедіи Герценберга, слова Уголино къ своему сыну Ансельму, который, мучимый ужаснымъ голодомъ, съ жадностью бросается на трупъ матери.
Стр. 484. Піеръ-Ліони, знаменитый естествоиспытатель, умеръ въ 1789 г. въ Гаагѣ.
Стр. 481. Fluctibus ignotis insultovere carinae «Метаморфозы» Овидія I, 134: «По невѣдомымъ волнамъ понеслись корабли».
Стр. 484. «Latet sub classibus aequor» — море скрыто подъ флотами. «Энеида» Виргинія IV, 582.
Стр. 485. Янъ Швамердамъ (1637—80), знаменитый голландскій естествоиспытатель.
Стр. 485. Томасъ Оидетамъ (1637—80), знаменитый аглійскій врачъ.
Стр. 486. Рубіи. Похожее на кустъ растеніе, прежде употреблявшееся часто, какъ промывательное средство.
Стр. 487. Я бы желалъ, говоритъ Цезарь — цитата изъ Шекспира, «Юлій Цезарь», 1, 2; переводъ Д. Л. Михаловскаго.
Стр. 487. Гонимому страхомъ Ричарду. Шекспиръ. — «Ричардъ III», дѣйствіе V, сцена 3.
Стр. 484. Ссылка на трагедію никогда не существовавшаго Krake’а есть шалость, Шиллеръ цитируетъ самого себя — (5 дѣйствіе «Разбойниковъ», сцена между Францемъ Мооромъ и Даніелемъ). «Разбойники» были уже тогда написаны Шиллеромъ и читаны нѣкоторымъ товарищамъ, но учебвое начальство ничего еще не знало о «возмутительной» пьесѣ.
Стр. 487. Монахъ Мартни — Въ первомъ дѣйствіи Тетевскаго «Геца».
Стр. 489. И бандитъ сказавшій. Шиллеръ опять цитируетъ самого себя «Разбойники», II, 3.
Стр. 490. Умирающій епископъ Винчестерскій Кардиналъ Бофоръ, епископъ Винчестерскій въ Шекспировской драмѣ «Генрихъ VI. Вторая часть», III, 8.
Стр. 490. The Soul и т. д. Іосифъ Адисонъ, въ своей трагедіи «Катонъ», V, I.
«Душа, увѣренная въ своемъ существованіи, смѣется надъ угрожающимъ ей кинжаломъ и противится его клинку; звѣзды погаснутъ, даже солнце померкнетъ отъ старости и природа умретъ; но ты будешь процвѣтать, безсмертная, юная и невредимая, среди борьбы стихій, среди крушенія природы и низверженія міровъ».
Стр. 491. Не будучи приверженцемъ Сталя. Сталь выводилъ всѣ движенія тѣла изъ уши.
Стр. 493. Теперь онъ долженъ былъ и т. д. — стихъ изъ Клопштока, «Мессіада», IV, 271.
Стр. 494. Шекспиръ, «Макбетъ», II, 2, переводъ А. Кронеберга.
Этотъ трактатъ не появлялся до сихъ поръ на русскомъ языкѣ. Для настоящаго изданія переведенъ Ю. М. Антоновскимъ.
- ↑ Но оно есть нѣчто большее, чѣмъ животная жизнь животнаго. Животное живетъ животной жизнью, чтобы ощущать пріятное. Оно чувствуетъ себя хорошо, чтобы поддерживать животную жизнь. Такимъ образомъ оно живетъ сегодня, чтобы завтра опять жить. Оно сегодня счастливо, чтобы и завтра быть счастливымъ. Но это простое, ненадежное счастье, подражающее періодамъ организма, отданное во власть случаю и слѣпымъ неожиданностямъ, ибо животная жизнь покоится только на ощущеніи. Человѣкъ также живетъ животною жизнью, онъ чувствуетъ свое удовольствіе и страдаетъ своими страданіями. Но почему? Онъ чувствуетъ и страдаетъ, потому что поддерживаетъ свою животную жизнь. Онъ поддерживаетъ свою животную жизнь, чтобы дольше жить духовной жизнью. Здѣсь такимъ образомъ средство отлично отъ цѣли, тамъ цѣль и средство совпадаютъ. Въ этомъ и состоитъ разграничительная линія между человѣкомъ и животнымъ.
- ↑ Вилльямъ Гарвей (1578—1657) знаменитый англійскій врачъ.
- ↑ Примѣчанія къ „Нравственной философіи“ Фергюсона, стр. 319.
- ↑ Тамъ же, стр. 893.
- ↑ См „Scblözers Vorstellung seiner Universalhistorie“ § 6.
- ↑ „Life of Moor“. Tragedy by Kruke, Act. V. Sc. 1.
- ↑ Медицинскія и хирургическія наблюденія Муцела.