Ицхок-Лейбуш Перец
правитьОпущенные глаза
(Из народных сказаний)
править
1
правитьДавным-давно это было. В деревне под Прагой жил в старину еврей, некий Ехиел-Михл; держал он здесь корчму в аренде.
А помещик, владевший деревней, был не просто помещик, но знаменитый граф. И жил Ехиел-Михл у этого графа, что называется, припеваючи, чувствовал себя тут «важной персоной» — вел себя гостеприимным хозяином, держался благотворителем; а когда, бывало, на праздник в Прагу едет, обязательно жертвует там на городские нужды. И так как он не был неучем, то стал захаживать к раввину — главе ешибота; покупал тут «райское яблоко», пальмовую ветвь на праздник кущей, мацу на пасху и тому подобное… Как-то попросил он раввина вымолить ему у бога сыновей. Раввин отказал, пророчески предвидя, что радости этому еврею дети не принесут. А про неудачных сыновей сказано: «Лучше, чтобы они и вовсе не родились». Очень опечалился этим Ехиел-Михл, но раввин утешил его. «Что ж, Ехиел-Михл, бог поможет тебе, соберешь достаточно денег на приданое, приезжай, я найду тебе такого зятя, что не пожалеешь».
Ехиел-Михл вернулся домой успокоенный. Две дочери у него, завел он себе кубышку, сначала копил для старшей, потом и для Младшей дочери. «Ученый зять — это тоже не шуточное дело», — думал он.
Когда с божьей помощью были собраны первые пятьсот талеров, он сказал своей жене Двоше:
— Пришло время выдавать замуж нашу старшую дочь Нехаму.
Двоша одобрила его решение. Подсчитали: триста талеров на приданое, двести — на свадебное платье, подарки жениху и всякие расходы по свадьбе. Решили также устроить пир для нищих, да такой, чтобы Прага долго помнила.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Как это часто бывает, встретились тут разные препятствия: помещик давал поручение за поручением, потом снега замели дороги, полили летом дожди, перед праздниками нельзя было оставить корчму без присмотра… Одним словом, все это не так-то просто. Ну и известно, человек предполагает, а бог располагает.
2
правитьДа, Нехама, старшая дочь корчмаря, действительно была достойна жениха из пражского ешибота. Золото, а не девушка, добрая, тихая. Доброта светилась в ее глазах. Была она покорной, слушалась отца и мать и всех добрых, благочестивых людей, останавливавшихся в корчме. Она выполняла все субботние обряды, читала религиозные книги, одним словом, — хоть сейчас под венец.
Это была достойная девушка! А вот с младшей обстояло не очень гладко. Ничего страшного, боже упаси, но было это существо странное: вечно задумчива, мечтательна; бывало, все валится у нее из рук… Опустит глаза вниз и ходит вот так, сама не своя, бледная, как мел. Окликнут ее — задрожит, точно с того света, еле на ногах держится. А иной раз глянет такими глазами, обдаст таким взглядом, что сразу не по себе станет.
Стали замечать в ней дурные наклонности. Не уведешь ее из корчмы, особенно вечерами, когда там музыка и танцы. Она готова ночи напролет смотреть, как веселятся крестьянские парни с девушками, как кружатся они в вихре хоровода и поют свои песни, от которых корчма дрожит.
А уж когда удавалось увести ее в спальню и уложить там в постель рядом с Нехамой, она лежала с закрытыми глазами ровно до тех пор, пока Нехама не уснет. А как уснет — вскочит сразу и, будь то зимой или летом, босая прильнет к замочной скважине или к щели в стене. Застанет ее здесь мать, оторвет от стены, а девушка горит вся, как в огне. Напуганная Двоша рассказывала об этом Ехиел-Михлу.
— Если б можно выдать замуж сначала младшую, — вздыхал Ехиел-Михл.
— Надо посоветоваться с кем-нибудь, — отвечала Двоша.
Но всегда что-нибудь этому да мешало, пока, наконец, не случилось следующее происшествие.
3
правитьГраф, владевший деревней, имел единственного сына, который, по панским обычаям, воспитывался в Париже. Раз в году молодой граф приезжал на каникулы домой. Но его здесь почти не видно было; днями и ночами пропадал он на охоте. Шкурки зайцев и других убитых зверьков Ехиел-Михл получал на графской кухне почти даром.
Как-то раз стояла страшная жара, воздух был раскален. Молодой граф ехал верхом мимо корчмы, и взбрело ему тут спрыгнуть со своего белого коня, привязать его к изгороди и, зайдя в корчму, попросить стакан меду.
Дрожащими руками подал ему Ехиел-Михл стакан меду. Граф хлебнул и скривился. Ясное дело, в погребах отца мед лучше, да к тому бог весть какой давности. Он наверное швырнул бы стакан в голову Ехиел-Михлу, если бы в эту минуту там, в уголке, не мелькнуло белое личико Малкеле, на котором глаза точно остановились от испуга. Молодой граф спокойно поставил стакан, бросил на стол талер и спросил:
— Мойше (паны всех евреев зовут Мойше), это твоя дочка?
Ехиел-Михл остолбенел. Заикаясь от испуга, он сказал:
— Да, да, моя дочь…
А молодой граф все смотрел да смотрел, глаз не мог оторвать от девушки… Назавтра он снова приехал сюда пить мед, приехал на третий, на четвертый день… Девушку спрятали. Граф сердился; но не говорил ни слова, лишь покручивал свои черные усики да гневно сверкал глазами. Как-то он мимоходом заметил, что платит Ехиел-Михл низкую аренду за кормчу и что пражские евреи предлагают больше… Это было правдой, но старый граф никогда этих евреев на порог к себе не пускал. Эка важность! Сидит себе еврей, пускай сидит, добывает себе на пропитание. От этих речей Ехиел-Михлу стало не по себе, а тут еще Малкеле ходит сама не своя. И решил он отправиться в Прагу, посоветоваться с раввином. Но снова появились тут разные препятствия. А молодой граф все ездит да ездит. Как-то раз он ни с того, ни с сего заявил:
— Мойше, продай мне дочку.
У Ехиел-Михла в глазах потемнело, борода затряслась.
Молодой граф улыбнулся:
— Зовут ее Эсфирь? — спросил он.
— Нет, Малкой зовут ее.
— Пусть тебе кажется, — сказал граф, — что зовут ее Эсфирь, что ты — Мордухай, а я — Ахашвейрош. Не подумай, однако, что я надену на нее корону, но ты, во всяком случае, получишь безвозмездно корчму на веки вечные для тебя, детей твоих и внуков твоих.
Сказал так и дал Ехиел-Михлу время на размышление.
4
правитьВидит Ехиел-Михл — дело плохо. Запряг он па рассвете лошадь и покатил в Прагу. Заявился прямо к раввину — главе ешибота, которого застал за талмудом. Поздоровался с ним и тут же, без обиняков, спросил:
— Ребе, можно выдать замуж младшую дочку раньше старшей?
Раввин облокотился на талмуд и ответил:
— Нет, так не делается у нас. Не еврейское это дело. — И напомнил ему историю Иакова и Лабана.
— Знаю, — сказал Ехиел-Михл. — Ну, а если необходимо?
— Например?
И тут Ехиел-Михл излил ему всю горечь души своей, рассказал все самым подробным образом.
Раввин задумался и сказал: —
— Ну, если так, то можно.
Ехиел-Михл сообщил раввину, что он собрал пятьсот талеров, и наполнил ему об обещании выбрать жениха т учеников пражского ешибота.
Раввин задумался, опустил голову на руки, лежавшие на талмуде, потом поднял ее и сказал:
— Нгчт, Ехиел-Михл, этого сделать я не могу.
— Почему, ребе? — с дрожью в голосе спросил Ехиел-Михл. — Разве моя Малка, упаси боже, грешна? Она ребенок, молодое деревцо — куда хочешь, туда и гнется.
— Боже упаси! — ответил раввин. — Я не говорю, что она грешна, и не подумал даже. Но… не подходит это. Послушай, Ехиел-Михл! Твоя дочь не согрешила, но… но… она уже задета грехом. Понимаешь, она все же немножко задета! А главное, — продолжал раввин, — я забочусь о твоем благе. Твоя дочь нуждается в надзоре, в надзоре мужа, человека самостоятельного, купца. Она нуждается в надзоре тестя, свекрови, домашних… Надо у нее как-нибудь выбить это из головы. Ей нужен дом и много глаз и ушей. Дьявол, если он завладеет, воевать с ним нужно крепко. Он, как хрен, — раз посеешь, а растет вечно. Рви, не рви, а он все растет.
Что ж, Ехиел-Михлу осталось лишь кивать головой в знак согласия.
— А теперь, — продолжал раввин, — подумай хорошенько. Представь себе, я буду добр к тебе и сдержу свое слово: спорить нечего, обещанье я тебе дал. Вот я выполню свое обещание и дам тебе зятя из ешибота. Что получится? Парень бедный, одинокий… Ну, будет это хорошо? Что представляет собой такой парень? Это талмудист, он вечно над книгой. Ничего больше не знает, знать не хочет и знать не должен… А где будет жить чета? К себе в деревню ты ведь их не возьмешь?
— Понятно нет, пока там живет молодой граф.
— А кто знает, как долго он там останется? Кто знает, чтб у помещика на уме! Уж если такому что-нибудь попадет на глаза! Разве у него есть другие заботы? Разве ему хлеба не хватает? Короче: к себе ты их взять не можешь, значит, ты их оставишь в Праге, снимешь им квартиру и будешь им посылать на жизнь. Ну, а что здесь будет делать чета? Он, муж, будет дни и ночи сидеть в синагоге над талмудом, а она? Что будет делать она, молодая женщина? Какие мысли взбредут ей в голову, какие фантазии?
— Правильно, ребе, — сказал Ехиел-Михл хриплым голосом. — Но что же делать?
— Все, что можно, — ответил раввин. — Я тебе помогу. Я сам пошлю за сватом и скажу ему, что нужно делать. Надо найти знатную семью, где живут в достатке, и ты увидишь, все образуется с божьей помощью. Зато, Ехиел-Михл, — утешил его раввин, — когда придешь ко мне по поводу другой дочери и будет у тебя с божьей помощью достаточно накоплено, ты получишь, говорю тебе, не жениха, а золото. А пока выдай младшую!
5
правитьТак и сделали.
По совету раввина, под большим секретом, сосватали Малку в купеческую семью. Сама Малка до последней минуты не знала, для чего пришел портной примерять ей платье и зачем ее однажды разбудили на рассвете и увезли в Прагу.
А когда она уже поняла, чго все это означает, она не вымолвила ни слова. Молодая душа ее как будто замкнулась.
Что происходило в этой душе — никто не знал, но по виду казалось, что она счастлива… дай бог всем дщерям израильским! Она была всем хороша, правда немного бледна, глаза постоянно опущены. Что ж, бывает! Сначала это объясняли жеманностью невесты, потом говорили, что такой уже она богом создана. Но все равно, была она красавица на загляденье. А поведение какое! Без свекрови — ни шагу. Для себя ей ничего не нужно. Ела-пила, что подавали. Платья надевала, какие предлагали. И была она аккуратна, тиха, прекрасна. А в субботу, когда она надевала черное атласное платье, заколотое золотой брошью, украшала свою белоснежную шею жемчугом, а уши бриллиантами — женщины останавливались, чтобы посмотреть на нее, и, пораженные ее красотой, они восклицали: «Принцесса!» А она — точно не о ней речь. Спокойно шествовала она между свекровью и невестками в синагогу, становилась рядом со свекровью у стены, опускала шелковые ресницы, белой ручкой отстегивала серебряный затвор молитвенника с золотым обрезом, и губы ее начинали тихо шевелиться.
А в будни?
— Куда бы ты хотела пойти, Малка?
Она ничего не говорит, — куда все, туда и она. А когда проходили мимо витрины ювелира и все тут останавливались, она стояла поодаль и смотрела в небо. Тогда говорили: к чему ей украшенья, она сама украшенье.
А муж души в ней не чаял. Он хранил ee, как зеницу ока. Так жили. Снаружи она чиста, прекрасна, как кристалл, а внутри?..
Внутри — постоянные мысли о корчме, о песнях, о танцах, об играх. Сердце заполнил ей образ молодого графа. Едва закроет она глаза, дома ли, в синагоге ли, взыграет в ней кровь, и ей кажется, что она кружится с графом в дикой пляске, мчится с ним на белом коне по лесам и лугам… И особенно, когда подходил к ней муж, тут она мгновенно закрывала глаза и обнимала и целовала… кого? Она обнимала и целовала молодого графа.
А муж — он так любил ее глаза, он умолял ее: «Голубка, открой прекрасные глаза твои, раскрой передо мною врата в рай!» Ни за что! А когда он пытался настоять на своем (о, молодость!) и делал вид, что хочет ее оставить, она, бывало, уцепится за него, точно клещами.
В испуге он пытался вырваться, а она тогда молила его томно:
— Граф мой, орел мой…
Он верил, что это она так сильно его любит, что для нее он граф и орел… «Деревенская наивность, — думал он. — Ладно, пусть не открывает глаз, коли стесняется».
6
правитьИ так шли годы. Детей у Малки не было. И жила она… не с мужем.
С чем сравнимо это?
С яблоком спелым и красивым, висящим на зеленой ветке золотистой яблони. Кожица у него румянится, как восток перед утренней зарей. И свежо оно, яблоко, словно райское дыхание веет над ним. Оно так душисто, так прелестно! Но на самом деле здорова и свежа лишь кожура снаружи, внутри же все изъедено червями.
Совсем по-иному сложилась судьба Нехамы, старшей дочери Ехиел-Михла. Произошли перемены и в жизни самого Ехиел-Михла: как это бывает, дела его пошли вверх дном.
После свадьбы в Праге Ехиел-Михл вернулся домой; в кармане у него осталось лишь несколько монет. Подъехав к деревне, он увидел, что все пожитки его — кровати, столы, стулья — лежат посреди поля. Мужик из имения графа, поставленный сторожить веши, не разрешил Ехиел-Михлу въехать в деревню. Оказалось, что пока Ехиел-Михл справлял свадьбу дочери, кто-то дал более высокую аренду за корчму, молодой граф уговорил отца, и новый арендатор уже занял свое место.
Жена и дочь заливались слезами, падали в обморок. Ехиел-Михл умолял сторожа пропустить его к старику-помещику, чтобы поговорить с ним. Но сторож тут снял ружье с плеча и пригрозил, что он выстрелит. Ему приказано стрелять, сказал он.
Сторож был из той же деревни, слезы стояли у него на глазах, но раз граф приказал — он будет стрелять безо всякого. Ехиел-Михл понял, что тут дело пропащее, а ехать обратно ему было не с чем. Срамить дочь своей нищетой ему тоже не хотелось, и он взял жену и дочь и поехал с ними в деревню другого помещика, подальше от Праги. Помещик разрешил ему открыть здесь мелочную лавочку. Ехиел-Михл оставил лавку на попечение жены и дочери, а сам поехал судиться с графом за нарушение договора на аренду корчмы, срок которого еще не истек; привлек он также к суду раввинов еврея, выторговавшего у него корчму. Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, а тем более с пустыми руками. Дело тянулось несколько лет. Процесс с графом Ехиел-Михл проиграл, а за неуплату судебных издержек отсидел некоторое время в тюрьме. Суд раввинов вынес приговор в его пользу, но новый корчмарь суду не подчинился, а заставить его выполнить приговор было некому. Пражский раввин, который мог бы заставить считаться с его решением, скончался, а пражская община все искала нового раввина. А пока нет судьи и нет закона! И вот, после нескольких лет скитаний, вернулся Ехиел-Михл домой, измученный, изголодавшийся, заболел сразу, пролежал несколько недель в постели и умер. Жена умерла вскоре же после его смерти. И Нехама осталась сиротой. Была она в деревне одинока, как камень. В лавке дела были плохи, так как торговать было нечем. А крестьянские парни, после того как она осталась одна, не давали ей покоя. Они издевались над ней за то, что она — еврейка-нищенка и такая недотрога.
Она писала сестре в Прагу письмо за письмом, но мы знаем, что сестра ее в Праге жила в каком-то мире грез. Писем она не читала и сестре нe отвечала. Не получив ответа, покинутая сирота встала как-то раз ночью, закрыла лавку и тайком ушла из деревни. С надеждой на бога направилась она пешком в Прагу. Сестра ведь не камень!
7
правитьС куском хлеба в руках вышла она из деревни. Подошла к лесу, но, боясь зверей, взобралась на дерево и решила переждать там до утра. Только было она устроилась, стала читать молитву, вдруг слышит — лай собак. Лай все ближе, ближе. Нехама поняла, что это помещики выехали на охоту, и спряталась глубже в листву. А охотники все ближе. Вдруг стая собак подбежала к дереву и давай неистово лаять. Вслед за ними к дереву подскакали два всадника — проверить, отчего рвутся и лают собаки. Это были два молодых помещика. Они влезли на дерево, стащили оттуда Нехаму и при свете костра стали разглядывать ее. И они увидели, что это еврейская девушка, очень красивая, но изголодавшаяся. Тогда они сказали ей, что ничего плохого, упаси боже, они ей не сделают, ибо она сияет, как звезда в ночи, что ее стоит лишь переодеть-- и она будет, как королева, благоуханной, как роза. От этих разговоров у нее сердце замерло. Она услышала, как помещики стали ссориться между собой: каждый из них хотел взять ее к себе, каждый доказывал, что она принадлежит ему, так как его собака первая почуяла ее. Договорились разрешить спор поединком: она должна была достаться тому, кто останется в живых. Молодые люди стали друг против друга и уже готовы были стрелять, но вдруг передумали — лучше тянуть узелки. И один из них, вытянувший узелок, посадил ее на коня и галопом помчал к себе в замок. Она была в обмороке. И когда она проснулась на другое утро у помещика в замке…
8
правитьКогда она очнулась у помещика в замке, она почувствовала, что она в его объятиях, что он целует ее… И она поняла, что все кончено, что спасенья ей нет. Тогда она стала молить его:
— Дорогой господин, я в твоих руках, и ты слишком силен, чтобы я могла сопротивляться, и сопротивляться не к чему… Об одном лишь молю тебя: сжалься надо мной — ты осквернил мое тело, не оскверняй мою душу… Оставь меня при моей вере, при моих мыслях. Дай мне думать, как я хочу.
Правда, помещик не совсем понял, чего она от него хочет, но он искренне полюбил ее, и он ей обещал. Он думал: какое мне до этого дело, жениться на ней я все равно не собираюсь. Однажды он купил для нее у еврея в Праге молитвенник и подарил ей. Нехама с радостью приняла подарок, но тут же положила его на стол. «Мои руки, — сказала она, — недостойны прикоснуться к святыне».
Помещик удивился, но промолчал.
Нехама жила совсем иной жизнью, не так, как сестра ее в Праге. У обеих опущенные глаза, обе ходят, как чужие, точно во сне. Но в то время как Малка грешила душой, не оскверняя тела, Нехама оскверняла тело, сохранив в чистоте душу.
Когда к ней подходил помещик, она закрывала глаза и думала: «Мама целует меня… Это она обнимает, это она целует меня… Это мать обучает меня молитве…»
Он требовал, чтобы она любила его.
Да, она любит, она крепко любит… маму. Вот она обнимает… маму. Она шепчет: "Давай, мамочка, еще раз повторим молитву: «Благословен господь». Из грешных уст ее, однако, эти слова не сходят… В душе витают они, эти слова. Там светят они, глубоко, глубоко внутри.
9
правитьЛюди не вечны. Обеим сестрам не суждено было долго жить. А когда их души отделились от тела, душа младшей сестры, Малки, оскверненная грехом, вылетела из белого тела черным вороном и мгновенно канула куда-то в преисподнюю. А душа старшей, Нехамы, белая, чистая, как снег, освободившись от тела, плавно взмыла голубем ввысь, в беспредельное небо… У врат неба она в трепете остановилась, но милосердие господне явилось к ней и открыло врата ей. Оно утешило ее и вытерло слезы на ее очах.
Обо всем этом люди на земле не знали… Пражской богачке были устроены роскошные похороны. Над телом ее была произнесена надгробная речь. Похоронили ее на почетном месте между знатными покойницами, а в годовщину ее смерти воздвигли большой памятник, на котором начертали ей хвалу и славу.
А когда помещик прислал в Прагу тело старшей сестры, кладбищенский служка не захотел прикоснуться к этому грешному телу, и для его омовения были наняты простые носильщики. Завернули покойницу в старый мешок и бросили в яму под забором,
10
правитьЧерез некоторое время, когда для расширения улицы была отчуждена часть кладбища, стали раскапывать могилы для переноски останков в другое место. Могильщик, отрывший могилу Нехамы у забора, нашел в ней только череп. От тела и костей и пылинки не осталось. И когда могильщик нечаянно толкнул череп ногой, он куда-то укатился и вновь уже погребен не был. Могильщик же, отрывший могилу Малки, нашел ее тело нетленным. На ее устах как будто играла свежая улыбка.
— Вот это праведница, — говорили люди. — Даже черви не властны над ней.
Ибо так судят люди, которые глазами своими видят только то, что находится снаружи. Они никогда не знают, чем живет сердце человеческое и что происходит в нем.
Версия 1.0 от 19 июня 2013 г., http://public-library.ru. Воспроизводится по «Ицхок-Лейбуш Перец. Рассказы и сказки. Перевод с еврейского», под ред. Шахно Эпштейна, ОГИЗ, ГИХЛ, Москва, 1941.