Описание религии ученых (Бичурин)

Описание религии ученых
автор Иакинф Бичурин

Опубл.: 1848. Источник: az.lib.ru • С некоторыми сокращениями

Монах Иакинф (H. Я. Бичурин) Описание религии ученых Конфуций Я верю в древность

М., «Республика», 1995

В. П. Васильев Конфуцианство

Конфуцианство тем отлично от других религий, даже от восточных, что те, в сравнении с ним, все же имеют некоторое сходство с западными, так что невольно рождается вопрос: религия ли это?

Этот вопрос мы лучше всего решим из рассмотрения происхождения конфуцианства, или, лучше сказать, всякий может решить по-своему, потому что у всякого может быть свое понятие о религии.

Если религия, говоря вообще, старается почерпнуть и свои силы, и свое оправдание в древности, то тем более конфуцианство, претендующее на свое происхождение одновременно с началом китайской нации, почитаемой самою древнейшею в мире, есть религия по преимуществу. Древность играет такую же важную роль в человеческом сердце, как и самая религия, даже служит ее основанием. При всем нашем новейшем превосходстве над древним миром, мы все еще ищем тайн в глубокой древности, не только для объяснения истории человечества, но даже в области физической природы, — кажется, что эта археологическая привязанность и служит причиной антагонии между наукой и религией.

Конфуцианство самостоятельно дошло до мысли, что только то хорошо, что сохраняет на себе тип древности; только в древнее время были хорошие образцы, совершенные люди. Не считая еще их ни богами, ни святыми, конфуцианство выставляет в пример нравственности и самого лучшего управления таких государей, каковы были Яо, Шунь, Ваны: Тан, Вэнь и У¹; при этих царях все было хорошо устроено; они правили спустя рукава; каждое их изречение, даже простое восклицание, есть комментарии на всю жизнь, закон для будущих веков. Понятно, что такой взгляд весьма плохо может гармонировать с прогрессом, но очень хорошо поддерживает неподвижность; кажущееся развитие будет не более как разработка однажды принятых начал, и всякий умственный труд в этой рамке будет еще больше лишать ум свободы; то, что в известное время, при известном умственном уровне общества, казалось высокою интеллигенцией, со временем набрасывает на это общество покров мрака и невежества. Религии Востока, как ни широк был их первоначальный район, не дали человечеству той свободы, которую дала на Западе Библия; кроме единобожия, в учении о Мессии заключалась другая великая идея — допущение обновления принципов, следовательно, даже перемена их. Религии Запада, говоря сердцу, не охватывали вопросов, касающихся науки, просвещения: поэтому последнее и могло развиваться; религии Востока вышли из школы, были сначала простым учением, и потому, на какой степени стояла наука в то время, когда она превращалась в религию, на той степени она и должна была остановиться.

Мы здесь не можем подробно распространяться о древности китайского народа; хотя нам, собственно говоря, эта древность китайцев безразлична, но все же многим, привыкшим к вере на слово в первые рассказы, станет жалко убедиться, что эта древность имеет в себе столько же исторического за 1000 лет до Р. X., сколько исторического, для этой же эпохи, представляет и Греция. Замечательно, что везде — чем народ позже составлял свою историю, тем к большей древности он возносит ее начало. Китайцы времен Геродота еще знали только своего Девкалиона — Яо (за 2357 лет); позже, во втором веке до Р. X., Сыма-цянь уже вводит Хуанди (за 2697 лет), позднее является Фу-си (за 2952 лет); наконец, еще позже древность считается уже миллионами; индийцы — те так знают даже прежние периоды мироздания.

Но откуда почерпнули свои исторические сведения китайцы? Какие остались памятники их древности, какие книги свидетельствуют о ней? Во-первых, заметим, что письменность настоящая, а не воображаемая изобретена была только за восемь веков до нашей эры, то есть нисколько не раньше того времени, как она, за исключением загадочных надписей египтян, является и на Западе. Спрашивается, каким образом могли сохраниться рассказы о том, что было в продолжение почти двух тысяч лет до изобретения письма. Предания? Но мы знаем, что предания и у новейших народов, когда им даже можно справиться у других соседей, представляются в смешении. Много ли нынешние монголы знают о Чингисхане? Знает ли русский народ о том, что было до Петра, да, пожалуй, и при нем?

Является письменность, — является и настоящая история. Чунь-цю, Весна и Осень, вот первая действительная летопись Китая, в которой события обозначаются шаг за шагом, а она начинается только с 723 года до Р. X. Вглядитесь в язык этой летописи — это язык сжатый, необработанный, едва понятный, едва отступающий от знаков, которыми хотели обозначить события, когда вбивали гвозди в Капитолии. Это самое доказывает, что начало летописи недалеко отошло от времени изобретения письменности. Надобно знать свойства китайской письменности, ее трудность для выражения понятий, самую медленность процесса письма или выковыривания букв ножом на бамбуковых дощечках, чтобы понять, что Чунь-цю, в самом деле, принадлежит древности. От этой сжатости, неточности или набрасывания кое-как мыслей недалеко отступает и самый язык писателей, живших уже после Конфуция; следовательно, китайской письменности трудно было сформироваться. Что же мы узнаем из этой первой исторической летописи? То, что ядро китайской нации, или — так как трудно даже определить, что такое тогда была собственно китайская нация — та власть, которая подчинила себе часть будущей китайской нации, зародилась, может быть, действительно, на запад от юго-восточного изгиба Хуан-хэ, но вскоре перенесла эту власть восточнее, как мы застаем ее уже в исторические времена; государи этой китайской нации воинственны, они распространяют свою власть во все четыре стороны, потому что всюду встречают народы, живущие без всякой связи, сами по себе. Но и гораздо позже этого мы узнаем из этой же самой истории, что все-таки владения китайские были вовсе не так обширны, как представляется нынешний Китай и как хотят представить Древний Китай толкователи и фабрикаторы преданий; на востоке эти владения далеко не доходили до моря, на севере не касались даже нынешней столицы Китая, Пекина, на юге — об знаменитом Ян-цзыцзяне, на котором стоят известные ныне Нань-кин и Хань-коу, не было еще и помину; запад всего более представляет отпор; оказывается, что китайской власти принадлежали только несколько окрестностей изгиба Хуан-хэ, и власть эта, благоприятствуемая течением Хуан-хэ, всего грознее надвигалась на восток, как бы и в то время уже доказывая, что запад сильнее востока. Нет сомнения, что во всем нынешнем Китае и за границами его все уже было занято, заселено, может быть, я враждовало между собою; можно даже допустить, что не все принадлежало одному племени, но в этом огромном пространстве первый почин исторического объединения принадлежит той династии, которую мы застаем в Китае при начале ее летописи.

Скажут, что, кроме этой летописи, китайцы имеют еще другую историю: Шу-цзин, которая начинается именно с того Яо, который жил за 2357 лет до Р. X. Она говорит, что после Яо и его преемника Шуня до настоящей династии были еще две другие, не менее знаменитые. Тот же Конфуций, сочинивший, или, лучше сказать, списавший летопись Весна и Осень, составлял и этот Шу-цзин, — он мог иметь исторические данные. Но прежде всего что такое Шу-цзин? Китайцы сознаются, что эта книга была истреблена при Цинь-ши Хуанди; потом, когда стали ее отыскивать, нашли 80-летнего старика Фушена, который знал, выучил эту книгу наизусть в молодости, когда еще не было на нее гонения. Но они же говорят, что старик бормотал так, что его понимала только его восьмилетняя внучка. Она-то, эта безграмотная, конечно, девочка, служила переводчицей между своим дедушкой и посланным к нему ученым, который происходил совсем из другой провинции, в которой была другая речь и, конечно, другая письменность, так как уже после того, как Фушен выучил Шу-цзин, Ли-сы, министр истребителя книг (но, собственно говоря, не более как Шу-цзина), составил общую письменность для всей объединенной тогда империи. Желали бы мы знать, каким образом можно списать со слов книгу, язык которой так сжат и темен, когда и ныне китаец не может понять ни одной письменной книги, не имея ее перед своими глазами. Каким образом со слов Фушена могли написать правильно собственные имена? Какая горькая ирония слышится против всей древности в этом рассказе. Так вот почему мы плохо и знаем, — как бы хотят сказать китайцы, — свою древнюю историю; но мы все же хотим ее знать, во что бы то ни стало, от кого бы то ни было, и знать так, как нам хочется. Впоследствии, спохватившись, что книги со слов списать было нельзя, китайцы отыскали в стене собственного Конфуциева дома письменный Шу-цзин, спрятанный им самим еще при своей жизни; книга была будто написана особенным, не известным дотоле почерком, который, если бы существовал действительно, должен был бы сохраниться в других книгах и не мог бы никому быть до того времени не известным. Прежде всего является вопрос: почему не дошло списков с этого памятника? Китайцы уже и тогда занимались археологией; притом, на что похож рассказ, что в неизвестном почерке (его называют головастиковым) сумели разобрать только те главы, которые были списаны со слов Фушена, и убедились в их сходстве? Ведь если столько глав было уже прочитано, то те же иероглифы встретились бы, за немногим разве исключением, и в остальных. И всему этому верят добродушные китайцы, равно как верят тому, что Конфуций мог предвидеть гонение и спрятал в стену дома сочиненную им книгу и что этот дом простоял несокрушимо несколько столетий, тогда как в Китае, от тамошнего климата, все так быстро разрушается. Чунь-цю не пропала, а Шу-цзин погиб: как могло это случиться, если бы действительно существовала такая древняя история Китая? Сам рассказ о сожжении книг не был ли выдумкою последующих конфуцианцев, которые стыдились древних своих мараний, как устыдились Цзя-юй (домашние изречения Конфуция) и подменили его Лунь-юй’ем (афоризмы Конфуция); конфуцианцы были недовольны Цинь-ши Хуанди за то, что он не им поручил правление; следующая династия охотно распускала и допускала клеветы на того, у преемников которого она отняла престол. И все последующие династии также всегда старались унизить предшествовавшие им царствования. Династия Мин не поцеремонилась скрыть от своих подданных, как обширны были владения преемников Чингисхана, которых она сменила. Что же мудреного, что Цинь-ши Хуанди приобрел печальную известность, которой вовсе не заслуживал, благодаря только изворотливости конфуцианцев?

Но допустим, что дошедший до нас Шу-цзин был действительно написан Конфуцием. Что же из этого следует? Во-первых, в нем нет последовательной, верной хронологии; во-вторых, его язык вовсе не носит следов отдаленной древности. Правда, он труден, но он более округлен, чем Чунь-цю; в то же время однообразен для всех тысячелетий, тогда как китайцы, несмотря даже на первую фразу книги об Яо: «Если говорить о древнем государе Яо»… хотят уверить нас, что главы Шу-цзина были писаны при тех государях, о которых они трактуют, так как при самом Яо были уже историографы, которые обязаны были записывать все изречения и действия своего государя. Но положим, что так как Шу-цзин был обделываем Конфуцием, то он и мог получить однообразную форму языка, — оттого он и имеет более сходства с афоризмами философа, собственным его учением, чем с летописью Чунь-цю. Но посмотрим содержание Шу-цзина. Позднейшая летопись Чунь-цю кое-как отмечает события, а древняя история о событиях говорит мало, а содержит в себе изречения древних государей, их разглагольствования с министрами, их жалобы, клятвы, сентенции; в одном месте (Хун-фань) чуть не излагается метафизика и этика. Возможно ли допустить, чтобы древняя история была полнее новой?

В каком виде представляется Китай по Шу-цзину? Прежние династии захватывают его весь почти в нынешнем виде; в нем, при них, то девять, то двенадцать провинций, которые, несмотря на подчинение правителям, в то же время принадлежат десяти тысячам владетельных князей. Шунь и Юй, ближайшие преемники Яо, уже далеко перешагнули на юг от Ян-цзыцзян’а. Вышеупомянутый Хуанди, с которого начинает историю Сы-ма-цянь, хотя и живет прежде Яо, но действует не иначе как в окрестностях нынешнего Пекина, а эти окрестности, в поздние исторические времена, еще были в руках Жунов и Ди, не признававших власти Китая.

Однако же, на каком же основании, скажут, составилась такая история? Мы думаем, что разгадки надобно искать в той же достоверной истории династии Чжоу. Воинственная династия, расширив свои владения, должна была и защищать их. Она поставила на своих границах маркграфов — Хоу, которые, с уполномочия или без уполномочия своих государей, стали расширять свои уделы и расширили их до такой степени, что стали сильнее самих своих государей. Соблюдая еще внешнюю покорность, они старались приобретать влияние при дворе, и это давало другим повод к соперничеству. Между тем власть государя все более и более падала. Маркграфы, превратившиеся в князей, однако, не были настолько сильны, чтобы соединить все владения Чжоу под одну власть; им угрожали и инородцы, которых они хотели покорить. Так, на первых еще страницах летописи, северные варвары разрушили даже один сильный удел, лежавший на северо-востоке от Хуан-хэ, тогда протекавшей в Чжилийский залив. На юге инородцы составили даже, по образцу китайскому, сильное владение, которое хотело захватить влияние над китайским двором. Князья, с одной стороны, чтобы защититься от варваров, с другой — чтобы не быть притесненными собственными государями, стали составлять сеймы, на которых издано было много замечательных постановлений. Власть над сеймами часто долго удерживалась в одном уделе, а потом, по мере его ослабления, переходила в другой. Прежде было много уделов; теперь число их сокращалось все более и более, и наконец когда остались сильные уделы, то система сеймов кончилась. Всякое владение стремилось не только к самостоятельности, но и хотело поработить другие. Что же мудреного, что при этом стремлении всякий захотел вывести свою родословную как можно выше, хотя, по приводимым у Сыма-цяня родословным, число колен почти все одно и то же — что от современников Хуанди, что от Яо или от Чэн-тана (1783 года). Итак, каждое владение хотело право силы подкрепить еще правом происхождения. Вы происходите от Чжоу, — мог сказать удел Вэй или Сун другим князьям, — а мы от предшествовавшей вам династии Инь. — А мы от династии Юй, в наших пределах жил сам Яо, стал распускать легенды удел Цзинь. — В наших царствовал сам Хуанди, утверждал Янь. Кроме того, один и тот же факт исторический мог передаваться различно в различных царствах и относиться к различным эпохам. Так, например, и Яо, и Тан, живший после него спустя более 500 лет, основатель династии Шан, называются одним именем (хотя иероглифы и не похожи). Так, мы выше сказали, что первый зародыш Чжоуской династии полагается на запад от юго-восточного изгиба Хуан-хэ. За 780 лет до Р. X. там царствовал будто Ю-ван — государь злой, мучивший честных вельмож и князей, преданный своей любовнице, от которого и пала западная Чжоу. То же мы видим в истории двух предшествовавших династий, и они точно так же падают при злых государях-мучителях, подпавших под власть женщин; даже имена последних государей династий Ся и Шан смешиваются, и имена женщин также созвучны.

Конечно, от Конфуция нельзя и требовать, чтобы он мог разобрать эту путаницу. Он мог встретить составившиеся уже до него рассказы и увлечься ими; или, слыша разнообразные рассказы, подумал, что надо принять различные династии, различных государей. Сверх того, это как нельзя более входило в его планы. Как историк и древний, он еще более нынешних хотел вознестись в древность; как философа, его не могла удовлетворить пошлая действительная история летописи, не представлявшая ни одного великого образца, наполненная братоубийственною войною, постоянными интригами, самыми бессовестными коварствами; подлыми изменами. Только в уста великих монархов древности мог он вложить высокие идеи нравственности. Вот что значат диалоги Шу-цзина. Это последнее значение его не изменяется, если мы почтем его составленным еще позднее, потому что когда его стали отыскивать, по истреблении Цинь-ши Хуандием, то ведь ученые имели в виду угодить оказавшей им покровительство Ханьской династии старанием утвердить ее власть; и вот Шу-цзин, с одной стороны, укрепляет монархическую власть, а с другой — внушает ей уважение к представителям своих идей. Допуская последнее, легко можно уже допустить, каким образом в Шу-цзин попали рассказы об Яо л Шуне, напоминающие имена Ноя и Сима, сказания о потопе, о трех династиях в pendant^[1] трем царствам — Ассирийскому, Вавилонскому и Сирийскому. Что конфуцианские книги обделывались и доделывались, даже после открытия западных стран, мы имеем на это многочисленные намеки. Но верить ли непременно, что Китаю стал известен Запад только со времен У-ди (140—86)? Тут опять не династическая ли проделка? Притом, официально многое и не в Китае узнается гораздо позже, чем знают частные лица; довольно указать, что в Китае книгопечатание было известно с VI века, а правительство стало пользоваться им только в X столетии; что магометанство существовало в Китае прежде Чингисханидов, а китайская история и не думает о нем упоминать по настоящее время. Если китайские товары проникли на Запад прежде официальных сношений с ним китайского двора, то почему же и идеи и легенды Запада, которому мы придаем такую энергичную силу, не могли проникнуть на Восток, хотя в обмен на эти товары? Есть одно обстоятельство, которое подтверждает нашу догадку, — индейцы называют Китай Чина или Чжина (откуда Shine, Хина); но это было название династии (Цинь), царствовавшей в Китае за сто с лишком лет до открытия Запада.

Конфуций родился в самое горячее время китайской жизни. Легко можно сравнить это время, — разумеется, принимая в расчет нынешнее развитие человечества (но не пространство, так как китайская нация тогда уже далеко раздвинула свои границы, благодаря своим маркграфам), — с веками, которые проживает теперь Европа. Не назовет ли впоследствии история и эти века эрою междоусобия, братоистребительных войн? Но мы знаем, что наше время беспорядков служит лучшим стимулом развития. Когда родился Конфуций, сеймовая система кончилась; всякое царство действовало самостоятельно, и каждое стремилось к преобладанию, потому что сеймовая система, положившая начало китайскому образованию, оставила в наследство всем царствам сознание о необходимости единства. Но каждое царство сознавало свою слабость для осуществления этой цели, и каждое чувствовало необходимость призвать на помощь ум, изобретательность. Явились великие тактики, но еще более великие дипломаты; трехдюймовый язычок, говорили тогдашние Бисмарки, стоит стотысячной армии. Дипломаты переходили с места на место, часто прикидывались, как Бейтс, врагами того царства, в пользу которого они хотели действовать; составляли союзы, которые, по здравому смыслу, казались невозможными; усыпляли тех, чей голос и сила могли зараз покончить столкновение. Вслед за тактиками и дипломатами появились так называемые философы: одни учили, что надобно ввести строгий порядок, устроить государство на правильных гражданских и уголовных законах; другие прибегали к планам экономическим, к средствам обогатить государство, потому что и тогда сознавали, что без денег нельзя вести войны; толковали о том, как возвысить земледелие и промышленность. Известно свойство древней истории: она всегда говорит о государях, о знаменитых мужах, готова говорить о жизни известного бунтовщика или разбойника, но никогда не касается жизни народной. Однако кто же, как не народ, участвовал во всех этих беспрерывных бранях, чья кровь лилась, как не его, чьи средства должны были содержать эти многочисленные армии? До нас дошел, в песнях, народный ропот об этих беспрестанных походах {*}, об этих тяжелых работах на укреплениях. Но народных сил все же хватало, кроме того, на постройку великолепных дворцов для князей и вельмож, на украшение их экипажей драгоценными каменьями, на приготовление для этих же вельмож затканных золотом материй, на изготовление лукулловских обедов и попоек. Сквозь изнурение нельзя не видеть, что нужда родит изобретательность, что, поверх дипломатических ухищрений, явились в народе ухищрения к развитию средств, к такому же налеганию на природу, с каким на самый народ налегало правительство. Мы думаем, что эти смуты, междоусобицы и пробудили в китайцах их гений, их трудолюбие, что тогда-то именно и развились искусство и промышленность. Эта напряженная энергия китайского духа была так сильна, что не погасла после того и в продолжение тысячелетий. Говорят, что конфуцианство сохранило и сохраняет китайскую нацию до нынешнего времени. Нет, конфуцианство было само произведением того времени, в которое оно явилось. Китай соединился, умолкли войны, и он прекратил свое дальнейшее развитие: он зажил тою жизнью, которую влачат замкнутые в себе государства, внес в эту жизнь и лучшие достоинства, и нажитые недостатки; регулятором этой новой жизни и явилось конфуцианство, выработанное опытами предшествовавшей жизни.

{* Жалкие наши воины! Только вы разве не люди!

Вы не туры и не тигры. Зачем же вам шляться по пустыням?

Жалкие наши воины! Зачем же и утром, и вечером нет вам покоя?

Длиннохвостая лисица бегает по густой траве,

Военные колесницы тянутся по большой дороге!..}

Конфуций тоже был своего рода странствующий искатель приключений; он тоже искал службы то в том, то в другом царстве, даже помимо своего родного; и конечно, если не он думал высоко сам о себе, то его ученики стараются уверить, что если б он упрочился в каком-нибудь царстве, то оно несомненно и стало бы во главе единства^[2]. Конфуций сначала был мелким акцизным чиновником, смотрел за весами, за откармливанием скота. Впоследствии будто бы когда он сделался министром на своей родине, то стал так ее устраивать, что испугавшийся соседний князь, имевший виды на Лу, прислал к князю этого последнего владения женскую музыку; музыка была так соблазнительна, что князь, как ни настаивал Конфуций, не хотел с нею расстаться, и Конфуций вышел в отставку, как какой-нибудь английский министр. Даже и не допуская этого рассказа, можно предположить, что Конфуций был большой педант, старавшийся всем навязывать свои идеи о науке и нравственных началах, как единственную панацею против тогдашних столкновений. Но его отталкивали, как бесполезного для того времени; и действительно, не посредством конфуцианства Китай пришел к объединению, а силой оружия. Сила конфуцианства только зарождалась; ей еще надобно было укрепиться. Конфуций, отверженный правительствами, стал их врагом и перешел на сторону народа; он был первый народный учитель.

Какие же зародыши положил Конфуций в основу своего учения? Науку (в виде истории), народность (в форме стихотворений), нравственность (основанную на выводах из истории и поэзии, переданную его учениками в сборнике, известном под именем Лицзи — собрание церемоний, и в книге Сяо-цзин — о почтительности к родителям). Так, по крайней мере, можно допустить, хотя вначале при нем все эти вопросы могли быть еще только в зародыше. Мы выше говорили уже, что через руки Конфуция прошли два исторических сочинения — Шу-цзин и Чунь-цю. Последняя летопись принадлежала его царству, но говорят, он ее переделал; очень сомнительно даже, налагал ли на эту летопись свою руку Конфуций, так как в ней сохраняется именно характер летописи, писанной сжатым языком, а необходимые к нему комментарии написаны рукою современника Конфу-циева, Цзо-цю-мина. Но допуская это, мы видим, что Конфуций ввел нравственную оценку историческим фактам, употребляя известные слова: например, об одном он говорит — околел, о другом — скончался, о третьем — умер; различает слова — убежал, удалился, был прогнан; одного называет в унижение по имени, другого чествует его титулом. Вот в чем состоит исторический фокус Конфуция, и, однако ж, этот исторический язык положен в основу всех последующих историй. И этот язык страшен для китайцев, как посмертный суд.

Другую книгу, книгу стихотворений Ши-цзин — равно как и Шу-цзин — Конфуций добыл будто бы при Чжоус-ком дворе. Но каким образом все главы Шу-цзина могли храниться при Чжоуском дворе, когда в них попадаются и происшествия, принадлежащие новым временам, когда двор Чжоу не имел уже силы, и происшествия относятся к уделам? О Ши-цзине рассказывают еще большие чудеса. Говорят, что удельные князья, в свое время, должны были представлять ко двору, вместо дани, стихотворения или песни, появившиеся в их уделе, для того чтобы двор мог судить о состоянии нравственности и поэтому, следовательно, даже о достойном управлении самого князя. Китайцы никогда и не думали сомневаться в этом рассказе. Но не слишком ли это уже мудрено для династии, которая все время должна была стоять с оружием в руках? Пожалуй, китайцы готовы также верить, что и в древние времена государи заботились об устройстве школ; школа-то действительно была, да только военная: манежи, плац-парады, экзерциргаузы. И как это удельные князья станут присылать дурные песни, чтобы свидетельствовать против себя: в таком случае весь Ши-цзин только и свидетельствовал бы что о высокой мудрости правителей!

Конфуцианцы говорят, что Ши-цзин не надобно было восстановлять по истреблении книг, так как он жил в устах народных. Это еще труднее допустить, чем приведение в письменный вид Шу-цзина со слов Фушена. Народный язык и ныне не имеет определенных иероглифов для своего выражения; провинции и тогда уже различались наречиями. О Ши-цзине можно сказать многое. Самая главная часть его — песни, несомненно, носит отпечаток народности; это естественное произведение жизненных отражений всякой нации. В китайских песнях мы видим много общечеловеческого: так и кажется, что присутствуешь на родных вечеринках, посиделках; то воспевают жениха, невесту, иногда над ними подсмеиваются; то красавица тоскует по милому, то учит его, как приходить к себе, то горюет об измене; то рабочий проклинает тяжести труда, воин — трудности похода. Нет сомнения, что во многих есть и исторические намеки. Но китайский комментатор портит все дело: он задался мыслью видеть в этих стихах историю и нравственность; он все гнет в свою сторону, он не только произвольно толкует слова, не стесняясь даже тем, что в другом месте эти же слова объясняет иначе, — он силится отыскать такие царства, которых и не существовало. Достаточно для него уже того, в какой разряд попала песня: если она случайно отнесена к царству Чжоу, то значит это верх нравственности; в другом месте песня того же рода показывает высшую испорченность нравов; точно так же, на этом основании, видят в песне или упоминание об их любимых героях нравственности или презираемых злодеях. Возьмем для примера несколько*:

Унизительно, унизительно

Заниматься всякими фиглярствами;

Только что солнце посредине,

Так и выступаешь на сцену;

Большой человек рослый, разрослый,

А в княжеском дворце всячески фиглярствует:

Сила как у тигра,

Поводья для него как шелковый шнур,

А он в левой руке держит флейту,

В правой фазанье крыло, —

Красен и цветущ;

Князь велит подать чарку вина;

На горах растут орехи,

На низу солодковый корень**.

О ком сказать, думает

Западной страны красивый человек.

Этот красивый человек —

Западной стороны человек!

{* Цзянь си цзянь си!

Жи чжи фан чжун

Шо жень юй юй

Ю ли джу ху

Цзо шоу чжи ё

Хэжу во чжё

Шань ю чжень, — Си ю лин

Пи мей жень си

Фан цзянь вань ву

Цзай цянь шан чу

Гун тин вань ву

Чжи пэй жу цзу

Ю шоу бин чжё

Гун янь сы цзё

Юнь шуй чжи сы! Сифан мей жень

Си фан чжи жень си!

• • То есть всему есть свое место, а твое место тут ли?}

Мы ставим эти стихи в первую голову, как доказательство того, что в Ши-цзин могли войти стихи, составленные гораздо позже открытия западного края, из которого в Китай занесены были, между прочим, и фокусы. Между тем толкователи видят здесь не ироническую насмешку над западным человеком или его жалобы на свою судьбу; нет, они под западным человеком разумеют первых императоров династии Чжоу, которая только впоследствии стала называться западною; при них, говорят, достойный человек не занимался бы какою ни попало службою. Возьмем еще примеры:

Парочка села в лодку —

Едва видна их тень;

Думаешь о ней —

В сердце беспокоишься,

Парочка села в лодку —

Едва видно, куда уехала,

Думаешь о ней:

Как бы не вышло беды.

Кто бы подумал, что в этих стихах толкователи видят следующую историю: Вэйский князь Сюаньгун, женившись сам на Сюань-цзян, которую сначала сватал за своего сына, Цзи, когда выросли рожденные от нее дети Шоу и Шо, решился погубить Цзи; для этого он послал его в другое царство и на дороге поставил убийц; Шоу, узнав о намерении своего отца, предупреждает Цзи, но тот говорит: «Воля государя, не могу уклоняться». Шоу, похитив значки Цзи, идет вперед, и его убивают; Цзи приезжает вслед за ним и говорит: «Государь велел убить меня», и его убивают!

На стене колючки —

Нельзя смести,

Домашние речи

Нельзя рассказывать,

Если б рассказывать,

(выйдут) Слова скверные!

На стене колючки —

Снять нельзя,

Домашние речи

Толковать нельзя.

Если б толковать,

(выйдут) Слова длинные!

На стене колючки —

Нельзя унести,

Домашние слова

Нельзя читать,

Если б можно читать,

(выйдут) Слова бесчестные!

Мы скорее приняли бы, что тут выражается наша поговорка: из избы сору не выносить; но толкователи говорят, что это насмешка над сейчас упомянутою Сю-ань-цзян, которая, по смерти мужа, связалась со своим пасынком.

Сочетавшаяся до старости с благородным мужем,

С шестью драгоценными камнями в головной шпильке,

поддерживающей накладку,

Плавная и стройная,

Как гора, как река,

В красивом парадном платье,

Что ты не чиста — Как можно сказать!

Свежо, свежо (на тебе)

Это платье, на котором вышиты фазаны.

Черны твои волосы, как тучи,

К чему тебе шиньон!

(на тебе) Яшмовые наушники,

Гребенка из слоновой кости,

Прекрасны твои брови,

Право же ты — небо,

Право же ты — бог!

Блестяще, блестяще

Твое платье,

С окаймленною материей,

Подобранное буфами;

Ясны твои очи, прекрасны брови,

Красивы виски!

Такой человек, по правде,

Есть красавица во (всем) царстве.

Вместо того чтобы видеть здесь восторженные похвалы красоте, указывают на распутные нравы той же Сю-ань-цзян, которые погубили удел Вэй.

Итак, мы допускаем, что Конфуций собирал, сверх исторических сказаний, во время своих путешествий, и народные песни, как единственные тогда существовавшие памятники литературы; мы допускаем это потому, что думаем, что тогда литературных памятников было вовсе немного^[3]. Письменность тогда существовала только как орудие правительства, для записывания исторических событий, еще более для обозначения статистических данных; доходов и расходов, географических пределов, — так говорится, по крайней мере. Эти памятники не дошли до нас, и очень естественно: они, может быть, были недоступны и самому Конфуцию, как государственная тайна. Войны истребили их, вместе с княжескими дворцами и казенными местами, о которых не заботился победитель.

Тем более является высокою заслуга Конфуция: он первый сделал науку, образование достоянием народным, он первый познакомил народ как с правительственными документами, так и с самим собою. Если до Конфуция и были школы, то все же только школы правительственные; нигде не видно, чтобы, помимо их, были народные учителя. Мало того, кроме конфуцианских школ, не существовало в Китае даже и впоследствии никаких школ; являлись писатели, не согласные с конфуцианством, враждебные ему, но мы говорили уже, что даже буддисты и даосы учатся по конфуцианским книгам. Китайцам непонятно даже, чтобы могли существовать другого рода школы, в которых не преподавались бы их классические книги. Когда европеец говорит им, что в Европе также учатся, что там также получают ученые степени кандидатов, докторов, то они твердо уверены, что это звание дается за изучение их классических книг. На этом-то и основан известный анекдот, что они считали покойного супруга королевы Виктории беглым кантонским студентом, так как им сказали, что она вышла замуж за молодого человека, взятого с университетской скамьи. На этом же основании, когда они увидели, что европейцы их превосходят во всем, и им стали толковать, что европейцы обязаны этим науке, они не сомневались, что эта наука заключалась в их же классических книгах; подозревали даже, что в Европу зашли те главы из этих книг, которые потеряны китайцами.

Чему и как учил Конфуций — это еще загадка; может быть, самая история и поэзия были в его руках только как пособия для изучения письменного языка; этим учением он и ограничивался, не выводя даже и тех нравственных принципов, которые ему приписывают. Все последующее было делом его учеников. Но уж и то много, что явился человек, который позаботился о народе, стал его учить. Народ в Китае смотрит с недоверием на своих чиновников; оттого он не изъявляет сочувствия к тому образованию, которое ему предлагается. Но вот теперь он завелся собственным своим учителем, от которого пошли другие учителя, он готов их слушать. Понятно, что эти учителя должны говорить в его духе, соболезновать об его страданиях, осуждать поборы, наряды. Все это нашлось в конфуцианстве. Мы видим в нем поддержку демократических начал и вместе с тем неограниченной власти государя. Не такие были государи древности, как эти ничтожные Чунь-цю; в древности, в Шу-цзин, вот как они заботились о народе! Такова главная мысль последней книги. И народ поддержал это учение; конфуцианские ученые стали мало-помалу чувствовать свою силу, и эту силу внушало им убеждение, что они более образованны, более знают, чем правительственные чиновники; сначала они смиренно дожидаются, когда правительство призовет их к управлению; они продолжают вырабатывать идеи своего учителя, может быть, создают многое от себя, приписав это Конфуцию. Но когда терпение их истощилось, является Мэн-цзы¹⁰ и начинает громить правительство: «Что должна сделать жена с мужем, ее покинувшим?» — спрашивает Мэн-цзы у владетельного князя. «Бросить его и взять другого», — отвечает последний. «Что должно сделать с чиновником, не исполняющим своих обязанностей?» — «Отставить». — «Ну а когда князь дурно правит?» Князь посмотрел направо и налево и завел речь о другом.

Конфуцианство могло легко разрастаться во время междоусобных войн. Когда Цинь-ши Хуанди соединил Китай под одну власть, общественное мнение, поддерживаемое конфуцианцами, оказалось уже так враждебно ко всем его распоряжениям, что он должен был вступить в борьбу с конфуцианцами, озлобленными тем, что не по их идеям соединили Китай, не спросясь их правят. Это вовсе не было гонением на науку: как говорят китайцы, доклад об истреблении конфуцианских книг писал знаменитый Ли-сы, который был столько же великий государственный муж, как и ученый: он обработал ту китайскую письменность, которая существует и до сих пор и которою написаны самые конфуцианские книги, выдаваемые за древние. До того в каждом царстве были свои варианты письменности. Оставлены были и казенные ученые академики, не преследовались и книги астрономические, математические, по части сельского хозяйства, естественной истории, медицины и все полезные для народа в его быту. Сделана была даже уступка в духе конфуцианства: позволено было брать уроки у правителей для изучения гражданских законов. Вооружались лишь против педантов, которые осуждают новое на основании старого только для того, чтобы осуждать. Но конфуцианцы метко и ядовито обозначили такое распоряжение правительства: «оно хочет», сказали они, «оглупить черноголовый народ», то есть чтобы он не имел своего мнения, на все глядел глазами правительства. Понятно, что конфуцианцы уже были уверены, что общественное мнение на их стороне, что народ уже в их руках, смотрит их глазами, сочувствует только тому, чему они его учат. Метко же обозначило их и правительство, назвав педантами, знающими только старое, то есть ретроградами. Действительно, конфуцианство послужило причиною застоя Китая; педантизм, как мы видим, может иметь поддержку в самом демократизме, и наука может служить источником застоя, если она направлена не в ту сторону.

Дорого поплатился Цинь-ши Хуанди за это презрение к народу и его учению. Скоро пала его династия, и нет сомнения, что причиной этого падения была вражда конфуцианцев, которые и открыто присоединялись к бунтовщикам. Умело взялся за дело хитрый дом Хань: он видел силу народного мнения и призвал конфуцианцев к управлению. Зато на множество мест в классических книгах, даже на всю их редакцию, тем более на толкования, можно смотреть так, что они прошли сквозь призму угождения правительству. Как скоро конфуцианцы взяли в свои руки бразды правления, стали у трона, они уже отделились от народа, хотя и кажутся его друзьями: власть изменяет характеры. Они остались верны только одному принципу — хулить всякое нововведение, ссылаясь на образец древних царств, и заботиться о своей власти. Этому новому положению можно приписать, что конфуцианцы дали совсем другую редакцию своим книгам: сочинили одни, отбросили другие. Если прежний Шу-цзин проповедовал республиканские идеи, то куда он теперь годился!

Как бы то ни было, несомненно одно, что в основу конфуцианства легла наука: мы видим, что две классические книги содержат в себе историю: история так близка народу, он так ее любит; недаром же Геродот решался читать ее на Олимпийских играх. Затем Ши-цзин — книга песен — соединяется толкованиями с тою же историею, поддерживает ту же народность, песни еще более любимы народом, чем история. Говорят, что Конфуций занимался также И-цзином, книгою гадательного, прабабушкою нашего Мартына Задеки, написанною несвязным языком; указывают даже на главы, будто им написанные в приложениях к этой книге. Мы не признаем этой ранней связи И-цзина с конфуцианством; оно нигде не ссылается на него в древних книгах. То место Лунь-юй’я, которое приводится в подтверждение занятия Конфуция И-цзином, толкуется очень натянуто; даже, может быть, и в этом натянутом виде нарочно искажено, вставлено. Другое дело — последующие века: конфуцианство старалось расширить круг своих учений, ему было полезно присоединить такую книгу к своей школе; во-первых, она дошла от древности, а конфуцианцы — приверженцы старины; книга такого рода всегда имеет ход у народа, а конфуцианцы — друзья народа. А главное, такого рода книга дает простор всевозможным толкованиям, то есть в нее можно вставить какую угодно науку — и военную, и астрономическую, и моральную, словом, все, что ни показалось бы конфуцианцу нужным внести в свой круг; чего еще не было внесено, он может внести это, как и было с И-цзином.

Говорят, что Конфуций не только был музыкант, но и написал будто даже, потерянную однако же, книгу о музыке. Судя по помещенным в Лунь-юй отзывам его о музыке, нельзя сказать, чтобы он был китайским Вагнером^[4]. Но то несомненно, что в древнее конфуцианское образование входила музыка: в классических книгах не раз упоминается о тонах. Так как нельзя верить на слово конфуцианцам, которые, как и всякие последователи какой бы то ни было школы, приписывают всегда своему учителю то, что введено уже ими, то и мы не будем смотреть на Конфуция как на лицо, действительно введшее музыку в образование. Достаточно того, если ученики его, в противоположность ударам (тогда еще не было грома) оружия, раздававшегося в те века, проти-воставили гармонические звуки, возглашавшие о мире. Очень натурально, что они старались расширить круг гражданского образования. Точно так же нельзя утвердительно сказать, чтобы Конфуций придавал то. значение нравственности или церемониям, какое придали им его ученики. Мы видим, что и книга о церемониях, ему приписываемая, также не дошла до нас, потому, может быть, что и не существовала. Представляя себе, однако же, Конфуция как первого народного учителя, не мудрено допустить, что он в свое преподавание ввел музыку, как смягчающую народные нравы; музыка имела связь с книгой стихов, которые должна была сопровождать. И очень жаль, что музыкальное образование было заброшено конфуцианством, что оно считается ныне промыслом самых презренных людей. Что касается до церемоний, то при Конфуции они могли еще заключаться только в вежливых приемах: как подходить и отступать, то есть раскланиваться, как сообщать приятное и приличное выражение своему лицу. Зато мы видим, что вся главная деятельность учеников Конфуция обращена исключительно на эти церемонии. О конфуцианстве, до вступления его на историческое поприще с полною уже властью, при Ханьской династии, за целые три столетия, если не более, мы имеем весьма мало сведений; но очевидно, что оно в это время не дремало и развивалось все более. Упоминается о некоторых учениках Конфуция, достигавших значения в том или другом царстве, и даже казненных за проявление честолюбия. Не много знаем мы о Мэн-цзы, кроме приписываемого ему сочинения, хотя на это сочинение надобно смотреть как на продолжение Лунь-юй’я. Последняя книга представляет изречения Конфуция, а иногда и одних его учеников, разговоры Конфуция с ними, отзывы о характере Конфуция. Никто не сомневается, что это сочинение уже, конечно, не принадлежит Конфуцию и даже первому поколению его учеников, вернее — и второму, и третьему, потому что в нем о некоторых учениках Конфуция отзываются уже с тем же почетом, как и о самом Конфуции; следовательно, Лунь-юй могли составлять уже их ученики. Но надобно ли непременно верить, что они записали действительные слова Конфуция; не скорее ли они внесли в эту книгу именно то, что их занимало? Точно так же, конечно, гораздо позднее, конфуцианцы, раздосадованные, как мы сказали выше, своим долгим ожиданием влияния и власти, могли создать философа Мэн-цзы, который будто, как и Конфуций, странствует по различным царствам и досказывает то, что еще не договорено было в Лунь-юй’е, а было выработано впоследствии. История именно замечает, что странно, как Мэн-цзы, современник Чжуан-цзы, с ним не встретился. Затем историческое упоминание о конфуцианцах переходит прямо к столкновению их с Цинь-ши Хуанди; еще говорится, что они встречают основателя Ханьской династии с музыкой и жертвенными приборами. Последние принадлежат церемониям; значит, если Цинь-ши Хуанди мог истребить Шу-цзин — историю, то почему он не отнял у конфуцианцев ни музыкального, ни церемониального образования? Мы думаем, что это доказывает только то, что такое образование в то время уже считалось конфуцианцами выше ученого, исторического.

Действительно, в продолжительный период негласного существования конфуцианства из всех трудов его ученых мы можем указать разве на одни только комментарии, сделанные на Чунь-цю по части истории. Вся же деятельность первых конфуцианцев выразилась в многочисленном ряде статей, относящихся к церемониям. Эти статьи собраны были в одну книгу (Ли-цзи — собрание церемоний). Сюда же должно отнести и Сяо-цзин, книгу о почтительности к родителям, равно как и упоминаемые уже Цзя-юй, Лунь-юй и Мэн-цзы. Пожалуй, это были своего рода комментарии на Ли-цзин, каноническую книгу церемоний, приписываемую Конфуцию, и о котором в ней, впрочем, не упоминается; но здесь уж основная мысль Конфуция могла значительно измениться. Если сохранилось Ли-цзи, то почему бы не сохраниться и Ли-цзину, если б он был действительно написан. Правда, что Конфуций не мог обойти такого важного вопроса, как церемонии, или, что то же, как мы сейчас увидим, нравственность. Для нравственных начал был им принят Шу-цзин; нравственную оценку дает он и в Чунь-цю; в Лунь-юй’е ему влагают в уста следующий нравственный отзыв и о Ши-цзине: 300 стихов Ши-цзина заключаются в одном слове: «не помышляй дурно». Но большая разница — искать в истории законов и выводов для нравственности, или из придуманных, или, пожалуй, добытых из истории законов нравственности делать предписания для всей будущей жизни народа, останавливать всякое историческое развитие. Стоит только заглянуть в первые страницы Лунь-юй’я, чтобы видеть, что вскоре после Конфуция началась борьба, чему отдать предпочтение — нравственности или науке? «Учиться и с каждым днем совершенствоваться не так же ли приятно, как встретиться с другом, пришедшим из далеких стран?» «Молодой человек должен быть почтителен к родителям, солиден и честен, любить добро. Все же свободное от этого время он должен употреблять на свое обучение». Но затем Цзы-ся, ученик Конфуция, говорит положительно вслед за последним изречением: «Если кто истинно любит добро, служит родителям со всею тщательностию, государю со всею преданностию, обращается с друзьями с искренностию, хотя бы другие и называли того невежей, я назову его ученым!»

В месте, отводимом нравственности, заключается, кажется, главная ошибка и не одного только конфуцианства. Не только нравственность, втиснутая в определенные рамки, скоро превращается в ханжество, но и самая наука, попавшая под опеку такой нравственности, превращается в шарлатанство или в переливание из пустого в порожнее. Нравственность, выдвинутая вперед, унижает знание и, покровительствуя таким образом невежеству, становится безнравственною. От конфуцианства нечего требовать, чтобы оно удержалось на той высоте, на которую вознеслось было однажды, признав науку за источник нравственности. Люди, и через две тысячи с половиною почти лет, не убедились еще в этом. Что, по-видимому, с первого взгляда может быть возвышеннее той идеи, которую прежде всех в мире выработали конфуцианцы, что только одна наука должна быть поставлена во главе правления, что она должна давать законы всему, что ее одной только должно слушаться? И действительно, что мы видим в Китае? Ни одна должность не дается там ни по протекции, ни по знатности происхождения, ни по богатству! От последнего чиновника и до министра там все вышли из корпорации ученых, выдержавших экзамены сперва на студента, потом на кандидата и, наконец, на доктора. Там всякий чиновник, хотя бы служил в Киргизских степях, готов хотя сейчас занять профессорскую кафедру. Там на соискание ученой степени являются не только знатные, семейные, но даже старики, достигшие 70 и свыше лет. Ясно, что и наука нелегка, нет пристрастия и в экзаменах, они неподкупны. Но дело-то в том, что надобно знать, в чем заключается эта наука. И оказывается, что десятки лет проходят все над изучением одних и тех же и все одних только цзинов — старинных книг, что на всех экзаменах нужно писать все только хрии, в одном и том же духе; нужно знать классический язык в совершенстве: он будто бы развивает способности; кто, дескать, владеет языком до такой степени, что может, в сжатой хрии, правильно и пропорционально изложить все ее части, не сказать ни более ни менее, как сколько нужно, тот, значит, владеет мыслью, значит, обработал свои способности. И вот, новый доктор является и историком, и финансистом, и уголовным судьей; он наблюдает и за сооружением зданий, и за земледелием, за водяными работами; мало того, он командует даже войсками^[5].

Мы называем нравственностью то, что обыкновенно передавали до сих пор словом церемонии, а китайские церемонии вошли в Европе в поговорку. Но китайское слово Ли имеет гораздо более обширное значение, чем нравственность: оно охватывает значение религии, весь образ жизни, весь строй государственный. Во всем этом нужен порядок, форма; здесь, конечно, уместнее слово церемонии. Смеются над множеством китайских церемоний; покойный отец Иакинф, да и европейцы сделали скучными и смешными свои описания именно благодаря тому, что вместо краткого очерка, в чем состоят церемонии, выписали эти церемониалы целиком. Разве и у нас не издаются всякий раз подробные описания всякого рода процессий? Соберите все эти церемониалы вместе и заставьте их читать, они покажутся скучнее самой Телемахиды Тредиаковского. У китайцев такие церемониалы написаны для справок; они раз навсегда дали всему формы, и мы наперед знаем, как будет совершаться обряд восшествия на престол богдыхана, его женитьба, его похороны; какая свита будет сопровождать и предшествовать ему в том или другом случае; как представляются ему чиновники, как принимает он отличившихся чиновников или гостей; какие у него бывают пиршества, как он раздает титла, или — сколько жертвенных сосудов и с какими жертвами должны стоять в том или другом храме, при том или другом случае, какая должна быть форма самого храма. Форма есть сокращение времени; вместо того чтобы всякому ломать голову и придумывать, как ему поступить и что сказать, в каждом из многочисленных случаев жизни, встречающихся с каждым, однажды принятые формы избавляют от напрасных хлопот и забот. Точно так у нас так называемое светское обращение доступно не многим и им щеголяют, как особенным даром; но, кроме Китая, трудно встретить другую нацию в свете, в которой всякий умел бы держать себя прилично, нашелся бы во всяком положении, тогда как это не затруднит самого простого китайского крестьянина. Это уже не одно сокращение времени, не одно облегчение от случайных хлопот, это — избавление от столкновений, ссор, брани, преступлений. Известно, что южные жители чрезвычайно вспыльчивы, неудержимы в порывах страсти; но благодаря церемониалам надобно много усилий, чтобы вывести китайца из терпения, и чему он этим обязан, как не своим церемониям, однажды принятым формам, которые, существуя тысячелетия, усваиваются каждым почти с рождения? Эти формы сделались национальным достоянием, типом народа. Тут нехорошо одно, что эти формы стары, что они выработались в старое время человечества, но имеют претензию на современность и, таким образом, самими формами поддерживается застой и противодействие новейшим идеям; с другой стороны, при встрече с другими типичностями в Китае проявляется народный антагонизм, от которого прежде много страдали и китайцы, и другие народы, и еще постраждут. Формы, облегчая жизнь, лишают ее вместе с тем и живости; устраняя столкновения, они нагоняют скуку; имея в виду свободу и больший простор для тех явлений, которые не укладываются в формы, давят жизнь апатией.

Но формы не заканчивают китайских Ли; последние должны обнимать и внутреннее их содержание. Вот почему эту сторону мы и называем нравственностию. Надобно сказать правду, что подобно тому, как никто так не воспитан, как китайцы по наружности, в церемониях, точно так же едва ли в каком-нибудь народе развиты до такой степени и общие нравственные понятия, то есть если кто и не нравствен, то, по крайней мере, знает, в чем заключается нравственность. В самой Европе не у каждого ли человека, например, свое определение понятий о чести, честности, благопристойности и прочих качествах? Протестанты учат даже, что вера и без добрых дел может сделать человека святым.

Как бы то ни было, вот что говорят китайцы о значении слова Ли.

«Церемонии составляют связь неба с землей; они утверждают порядок между людьми; они прирождены человеку, а не суть только искусственная внешность или прикраса в выражении сердечных влечений. Они основаны на различии в высшем и низшем достоинстве вещей, на разнообразии природы. Вследствие этого введены формы для одежды, правила для совершения обрядов — совершеннолетия, браков, похорон, жертв, представления ко двору, угощений, почтения к старости; определены отношения между государем и чиновниками, отцом и сыном, старшими и младшими братьями, мужем и женою, другом и товарищем. Даже средства к образованию себя, устроению дома, управлению государством, устройству вселенной не могут обойтись без церемоний».

Но мы не можем следить с подробностью за всеми сейчас перечисленными предметами церемоний. Мы только представим здесь характеристику конфуцианцев (описанную еще в Ли-цзи) и затем скажем несколько слов о главнейших, выдающихся и нас поражающих пунктах конфуцианства.

«Ученый учится многому, а платье его сообразно с местностью. Он, сидя на рогожке, усваивает высшие правила, в ожидании, что его пригласят (на службу); учится день и ночь, в ожидании, что его спросят, — укрепляется в преданности престолу, ожидая, что его повысят (на должность); напрягает усилия, чтобы быть способным к исполнению поручений. Так он приготовляет себя… При полной вежливости, он как будто небрежен; в маловажных случаях как будто стыдится; смотрит слабым, как будто не способен… прежде чем заговорить, уже внушает доверенность… заботится не о богатствах, а об изяществе… пред выгодой не повредит истины… видя смерть, не изменит своему долгу… его можно умертвить, но не пристыдить… Ученый живет с нынешними людьми, а исследует древних; действует в настоящем, а думает о будущем».

Конфуцианцы сами определили, что все их учение состоит главным образом в объяснении пяти неизбежных или требуемых для каждого достоинств и в утверждении трех отношений. Первые суть: любовь (человеколюбие), истина, нравственность или церемонии, ум (мудрость, знание) и честность. Ими должен украшать себя всякий, а от украшения себя зависит устройство дома; когда будет устроен дом, тогда будет устроено и государство, а от этого зависит и вся вселенная.

Об этих качествах мы не можем здесь распространяться, так как они могут быть понятны всякому, хотя китайцы часто выражаются, при определении их, странными и неожиданными для нас, по своеобразию, фразами {*}.

{* В искусных речах и приятной физиономии мало любви. Чжун Гун спросил: что такое любовь? Конфуций отвечал: "Вне будь таков, каков бываешь, когда встречаешь знатного гостя; обращайся с народом с чувством благоговения, которое проникает в тебя во время великого жертвоприношения. Чего себе не желаешь, не делай другим. Чтобы ни в государстве, ни дома никто на тебя не роптал!.. Любовь есть сдержанность в словах; при трудности в исполнении, разве можно обойтись без сдержанности в словах?

Твердый, крепкий, прямой и простой близок к любви.

Знание, хотя бы и было приобретено, но пропадает, если его не охраняет любовь, то же если и охраняет, но без солидности, не возбудит уважения; но знание, любовь и уважение не будут хороши без церемоний.

Те, которые первые занимались церемониями и музыкою, были дикарями; последующие стали называться образованными мужами; я предпочитаю первых.

Цзы-ху спросил о том, как служить духам? Конфуций отвечал: «Не умеешь еще служить людям, как же служить духам?» — Осмелюсь спросить о смерти? — Конфуций сказал: «Еще не знаешь как жить, как же знать смерть?»

Приносить жертвы не своим демонам — это лесть; видеть истину и не исполнять — это трусость.

Не горюй о том, что люди тебя не знают; горюй о том, что не знаешь людей; знание есть знание людей.

Если государь знает церемонии, то народом легко управлять. Трудно, чтобы, проведя весь день в толпе, не завел речи об истине.

Благородный муж кладет в основу истину, действует по церемониям, честностию обрабатывает.

Природа (или характер у всех) одинакова: привычки разъединяют. Самый умный и самый глупый не изменяются.

Разве небо не говорит? Четыре времени сменяют друг друга, все твари растут (по его повелениям).

Кто исполняет траур, тому пища не сладка, музыка не весела, жизнь не спокойна… Сын только через три года сходит с рук родителей, а потому трехгодичный траур есть общий (обязательный) для всех.

Цзы Гун хотел уничтожить заклание барана в жертвоприношениях; Конфуций сказал: «Ты жалеешь этого барана, а я люблю эту церемонию».

Конфуций сказал: «Как мелочен был Гуань Чжун!» Некто возразил: «Разве он не был бережлив?» Конфуций отвечал: «Но он построил для себя башню; его чиновники не соединили в одно различные должности — как же можно назвать его бережливым?» — «Ну, так неужели он не знал хоть церемоний?» — «Его князь построил у себя щит у ворот, и он построил щит у себя; его князь для гостей завел буфет, и он завел буфет. Уж если Гуань Чжун знал церемонии, так кто после этого их не знает».

Человек не плошка (в которой все налитое принимает форму плошки). Когда Конфуций пришел в храм предков, в столице династии Чжоу, то расспрашивал о всяких мелочах. Другие заметили: как же это говорили про него, что он знает все церемонии? Вот он обо всем расспрашивает. Конфуций, услыхавши это, сказал: «Вот в этом-то и состоят церемонии!»}

Идеал конфуцианца есть образование из себя благородного мужа (Цзюнь-цзы); только по вмещении в себе вполне таких качеств он и может быть так назван.

Но для всех, конечно, гораздо интереснее те принципы, которые китайцы установили в столкновении человека с другим, себе подобным. Здесь они видят только три главных отношения: отца к сыну, мужа к жене и государя к чиновникам. В этих отношениях выражается именно вся характеристика не только конфуцианства, но и вообще всего Китая. На всем остальном свете, при всех разнообразных как философских, так и законодательных планах, никогда эти принципы не получали такого господства, не выражались во всей исторической жизни народа. Этим принципам, конечно, Китай обязан отчасти и сохранением своей самобытности и самостоятельности; ими, конечно, он и гордится, из-за них он и презирает другие народы, отталкивает до возможной степени заимствование. Эти принципы кажутся ему несомненными, да и не прав ли он — по крайней мере, не прав ли он был, полагая их в основание своей жизни за две с лишком тысячи лет пред этим, не оправдывает ли его отчасти и история? Но та же самая история произносит и суд над этими принципами: она осуждает не их, а их применение, она жалуется на те оковы, которые наложены этими принципами на самую историю, на науку. То, что хорошо было, может быть, за две тысячи веков, могло регулироваться опытностию, потребностями времени, развитием мышления, наукою. Но конфуцианство, утвердив однажды начала, не позволяет даже делать изменения и в их применении.

Мы уже говорили о положении Китая во время появления конфуцианства: война и военщина только и занимали тогда все умы; дипломатия отличалась безнравственностию, дети бунтовали против своих отцов; даже княжеские жены вступали в связь с другими князьями. Честолюбие не знало пределов; так, при падении Циньской династии, всякий простолюдин хотел сделаться императором, простой сельский староста сделался основателем Ханьской династии. Но понятно, что, как свидетельствует и история, его сподвижники и помощники не чувствовали к нему того уважения, которое является в обращении с государем наследственным, не выскочкой. История говорит, что на оргиях генералы и полководцы забывали всякие приличия. Нужно было ввести дисциплину, а она уже была готова у конфуцианцев: вот почему правительство и прибегло к этой школе, передало ей власть. Правительство не слишком увлекалось сначала всем конфуцианством; оно покровительствовало и даосизму, и магизму, даже было более к ним наклонно. Но дисциплину, церемонии могло дать только конфуцианство; нуждались не в его знаниях истории и народности (Сыма-цянь был даосист), а именно в церемониях. Нет сомнения, что и конфуциане переделали много из своих книг, сочинили много других, в угоду правительству; словом, на древнее конфуцианство мы теперь должны смотреть глазами ханьских ученых и толкователей.

Отношения отца к сыну — вот что легло в основание этой дисциплины; права отца так естественны, что в них никто не сомневается; кто мог заподозрить эти права в злоупотреблениях? Отец и учитель должны быть как можно более строги, потому что только это может приготовить юношу к самостоятельной жизни. Но не подрывается ли уже чересчур эта самостоятельность, когда отец и после совершеннолетия сына есть полный хозяин всего, что он наживает, когда он может три раза продать его самого? Что может быть справедливее того, чтобы сын являлся к отцу утром наведаться о здоровье, а ночью провожать его в постель; не только доставлял ему пропитание, но и в душе от этого не морщился, с благоговением радовался бы глубокой старости и с сокрушением опасался, как бы скоро с ним не расстаться; но к чему тут нужно, чтоб он не смел сесть при отце, не смел заговорить, если не спросят? Не странно ли слышать, что покойный богдыхан Цзяцин, провозглашенный императором своим отцом Цянь-луном, который номинально только отказался от престола, а на деле продолжал царствовать, стоял на коленах при торжественных аудиенциях, тогда как любимец, министр Хэшэнь, пользовался правом сидеть? Не трогательна ли эта сыновняя почтительность, которая и по смерти отца представляет его себе живым к потому является к его памятнику, выражаемому дощечкой, с докладом о всяком семейном деле, приносит, как будто он все еще жив, вновь появляющиеся фрукты, самые лучшие кушанья? Но не противочеловечен ли этот траур, продолжающийся три года, на том основании, что сын первые три года жизни не мог бы жить без помощи отца? Во время траура не только нельзя жениться, но и родить детей, смотреть на какие-нибудь удовольствия, даже бриться, тем менее играть на музыкальных инструментах. Музыка рекомендовалась самим Конфуцием, а как не забыть ее в три года? Траур — это временное монашество. Но главное условие траура: чиновник, какое бы место он ни занимал, даже во время войны, должен, как скоро он получит известие о кончине кого-нибудь из своих родителей, сейчас же, не испрашивая даже разрешения, бросить должность и спешить ко гробу покойного. Конфуцианство, ратующее против расточительности, ставит в обязанность похоронную роскошь; сын, и не получив никакого наследства, обязан заплатить долги своего отца и деда. Только будто бы одна идея почтительности обязывает человека беречь свое тело, так как оно получено от родителей; поэтому сын не только не имеет права на самоубийство, но не смеет даже подвергать себя никакой опасности. За отцеубийство не только режут виновника в куски, но наказание распространяется на самую местность: у города разламывают часть стены.

С идеей сыновней почтительности тесно связано учение о почтении к старшим, а вместе с тем устанавливается и мерка для всего общества; в нем только и существуют что старшие да младшие; равные друг перед другом называют себя младшими братьями. Конфуцианство золотит за то правительство: «Редко, чтобы кто из почтительных к родителям и старшим восставал на высших, и не может быть, чтобы кто не восстает на высших, произвел возмущение!» Вот что говорит Лунь-ю’й.

Требовать от китайцев, чтобы у них мужчины признали равноправность женщины в такое отдаленное время, когда ни один народ, исключая христианских, не возвышался до этого, — очевидно нечего. Женщина прежде всего — мать, и она отказалась в пользу своих детей от своих прав. Китайский язык сохранил в себе свидетельство, что в древности дети назывались по именам или фамилиям своих матерей; следовательно, уже в историческое отчасти время еще не было браков; — название сына, то есть рожденного от брака, и до сих пор есть почетное титло; оно после стало даваться и философам (Кун цзы, Мэн цзы). Как скоро люди стали выходить из дикого состояния, матерям невозможно было одним нести тяжесть воспитания детей; мужчина согласился принять их, наложив на их мать тяжелые условия: женщина должна быть верна; она может даже умертвить себя, когда умрет муж, отрезать часть своего тела, когда он или его родители опасно заболеют, что и поныне официально считается лучшим лекарством; муж обязан жене только справедливостию; он может иметь сколько угодно жен или наложниц; он не обязан соблюдать целомудрия; довольно и того, если он предоставляет главной своей жене права главной хозяйки, права главной матери. Главная жена обыкновенно выбирается родителями, — вот почему она еще несколько и уважается, и опять-таки мы видим, что и здесь отношения супругов основаны на принципе старшинства. По настоящее время в Китае, в продолжение последних десяти с лишком лет, две императрицы-матери управляли за малолетнего богдыхана, но не родная мать, а бывшая главная императрица считалась из них старшею. И древний Ши-цзин, равно как и новейшие лучшие китайские романы, только и добивается того, чтобы мужчина не отдавал в доме предпочтения любимым женщинам, если они младшие, не слушал наушничества, не гнал из-за их детей детей других. Жена не имеет права сидеть с мужем за одним столом; мужчина не принимает и не передает ничего из рук в руки женщины. Мужчина и женщина не ходят друг к другу в гости. Книга церемоний Ли-цзи требует даже, чтобы на улице мужчины шли по правую, а женщины по левую сторону. (Только непонятно, как же они могли исполнять это предписание, когда шли с противоположной стороны?) А между тем при всех усилиях конфуцианства восточная нравственность не может похвалиться, чтобы она стояла высоко. Правда и то, что восточный, то есть южный, житель — зверь в своих страстях, и при многочисленности жителей в Китае вследствие церемоний семейная жизнь все-таки процветает лучше, чем в других странах. Едва ли где, кроме христианских народов, женщина пользуется таким уважением, как в Китае; при виде ее представляешь себе древних римских матрон. Там женщина не прикрывает лица, разъезжает и ходит по улицам; исключая богдыханский гарем, делает визиты к другим дамам, имеет возможность насладиться театральными представлениями. В Китае женщины нередко управляли делами и даже вступали на престол; они еще в древности занимались поэзией и даже участвовали в составлении официальных историй; музыка, поэзия, живопись, вышивание — вот их препровождение времени; женщины устраивают даже свои попойки.

Женщина-мать имеет все права на сыновнюю почтительность, такие же, как и отец. Сын, достигший высших гражданских степеней, имеет право доставить матери почетный титул, диплом.

Жена, овдовевшая в молодых годах и оставшаяся в доме свекра, имеет право, через известное число лет, получить также почетный титул. В хороших семействах принято даже, чтобы сосватанная невеста, в случае смерти жениха, переходила, как действительная вдова, в дом ее свекра. Но все это при многоженстве не свидетельствует ли, что женщина — жертва более благородная и более жалкая, чем западная женщина? Только одно христианство восстановило права женщины…

Но и почтительность сыновняя, и уважение к старшим, и устройство дома, заключающееся в держании в должных границах всех членов семейства, все клонится в конфуцианстве к одной общей цели, к поддержанию государства на службе восточному государю. Преданность и верность престолу — вот к чему сводится все это устройство. Китайский государь немного жертвует своими привилегиями, когда он называет народ своими красными детьми, то есть красными, какими бывают новорожденные. Мы видим, что права сына немного разнятся от прав раба; раб даже более имеет преимуществ. Бить сына можно, но излишняя строгость господина, тем более жестокое обращение считаются предосудительными и неприличными; слуга, падающий на колени пред господином, в то же время пользуется большею свободою говорить.

Первое требование от чиновника — это верность престолу; он может быть взяточником, грабителем, притеснителем народа, — все можно ему простить, но не измену; раб наказывается за донос на своего господина, чиновник должен жертвовать жизнью для своего государя. Известна китайская трусость, но в возможности доказать свою верность китайцы являются такими же героями, как и японцы, разрезающие свой живот. Китайцы не знают этого искусства, но они давятся, бросаются в колодцы, закалывают сперва своих жен и детей и потом, зажегши весь дом, предают себя смерти. Лучшею смертию считается, однако, та, когда чиновнику доставят случай обругать врага своего государя, наплевать на него, призвать все проклятия, чтобы вывести неприятеля из терпения и заставить его растерзать себя. Последнее возмущение доставило такую массу преданных слуг, что давно уже из одного списка их имен составились целые тома; комитеты, нарочно составленные с целью разузнать о всех пожертвовавших жизнью из преданности престолу, до сих пор продолжают действовать. Достаточно сказать, что раз в одном департаменте, после одного только набега инсургентов, в несколько месяцев погибло, по одним официальным известиям, более 10 тысяч душ; но ведь это были еще только лица известные, лица, за которых было кому замолвить слово пред комитетом, а сколько было таких, которые погибли бесследно! Между тем инсуррекция продолжается и теперь — более уже двадцати лет; она прошла по всем без исключения провинциям Китая, не миновала даже Монголии и Маньчжурии.

К чести конфуцианства, надобно, однако, сказать, что оно обуздало по возможности, особливо для старых понятий, восточный деспотизм. Церемонии простерли свою власть и на самого государя, и если чем они выкупают свою неоднократную бесплодность, так именно тем, что сделали почти невозможным произвол. Богдыхан стеснен в своем дворце более, нежели последний из его подданных: за ним подмечается каждое его слово, каждое действие; он ест, спит и встает по расписанию; ему не подадут на стол даже свежих фруктов, прежде чем их не перепробует последний из подданных. Надобно было, для облегчения такого положения, придумать, что уставы недействительны, когда богдыхан не живет во дворце; вот почему и построен был Юань-мин-юань, разрушенный англичанами и французами. Думали ли эти поборники и представители европейской цивилизации, что они гонят ее из Китая и поддерживают конфуцианский консерватизм?

У нас всегда много говорят с ужасом об азиатском деспотизме; в маленьких государствах, как в Хиве, Бухаре и других, действительно ханы могут выказывать свой личный произвол. Но как могут злость и дурные наклонности проявиться в обладателе огромного государства? Притом нет, конечно, ни одного государя на свете, который желал бы зла своему народу и умышленно вел его к погибели. Все зло происходит от окружающих его любимцев, но в Китае приняты и против этого меры: откуда явиться любимцам у богдыхана, когда он только и видит что чиновников, да и говорит с ними почти исключительно по официальным делам? Даже гаремные интриги могут подставить ему только кого-нибудь из этих служащих; но и тем надобно уже быть в больших чинах, чтобы иметь к нему доступ. Мы говорили уже, что всякий чиновник есть, вместе с тем, и ученый; следовательно, зло происходит даже не от любимцев, а от того, в чем заключается эта наука: образует ли она действительно государственных людей, способны ли они действительно придумать меры, вызываемые обстоятельствами, могут ли они освободиться от рутины, которая сжимает Китай уже две тысячи лет? Любимцы не помогают ли даже иногда Китаю отдохнуть от тех тисков педантизма, которые он наложил на себя добровольно? В Китае все дела ведутся по заведенному порядку; в его продолжительной жизни на все найдутся примеры, — конфуцианский консерватизм за них и хватается, не хочет знать ничего нового. Притом всякое чуть важное дело обсуждается в совете: в нем могут быть разногласия; богдыхан может примкнуть к той или другой стороне, положим, и хуже другой рассуждающей; но она все-таки имеет свои основания в какой-нибудь стороне конфуцианства, и решения богдыхана всегда имеют характер видимой истины: верно-де, и в мнениях другой стороны были какие-нибудь неудобства. Главная беда в том, что нет ума, нет знания, нет науки. А кто виноват, как не этот же ученый? Прежде дело сходило с рук: в свое время Китай стоял выше всех окружавших его народов; но пришли рыжие варвары с новыми знаниями, навязывают новые порядки, а конфуцианство приняло уже форму святыни, стало религией, ложные требования которой, если бы сознавал их даже сам богдыхан, не решится и он нарушить. Однако же, несмотря на то что церемонии отняли в Китае всякую свободу даже и у государя, в конфуцианстве все-таки много живительных идей: это самое уважение к науке не может ли дать ему право на преобразования?

В Китае, изобретшем книгопечатание, нет публицистики, нет периодических изданий, служащих орудием гласности; но в нем есть зародыш гласности, насколько она была возможна в древнее время. Гласности конфуцианцы не боятся, напротив, они громко требуют ее. Шунь был великий государь, твердят они всякому богдыхану, потому что он умел слушать; и ты должен смирить себя, выслушивать всякие наши представления. Конечно, конфуцианцы были прежде твердо уверены, что никто, кроме их, не может войти с представлением, составить какой-нибудь дельный проект. И проекты посылаются к императору со всех сторон, но о чем они толкуют? После первой войны с Англией, знаменитый кантонский генерал-губернатор Ци-ин, сражавшийся с европейцами, заключавший с ними мирный трактат, посланный потом в Кантон для того, чтобы поддерживать с ними дружбу, и видевший европейские корабли и европейское общество, делает после всего этого представление о том, что надобно усилить обучение в стрельбе из лука и ставить на несколько шагов далее цель. Ныне мы то и дело видим требования, чтобы экзамены из классических книг были как можно строже, чтобы правители указывали на неспособных или корыстолюбивых чиновников, рекомендовали отличных. Чем сильнее наляжет Европа, тем отчаяннее будет сопротивление Китая, под влиянием конфуцианства.

На цензорах лежит даже прямая обязанность доносить богдыхану о всем, что они услышат, хотя бы, как выражаются, с ветру. Недавно еще читался доклад цензора о том, что он слышал, как сычуаньский генерал-губернатор, проездом на должность, брал на провоз своего багажа свыше законного количества подвод и людей; другой цензор, в то же время, доносил, что он слышал, будто какой-то префект поднес взятку тому же губернатору. Богдыхан обязан нарядить следствие по таким доносам, и часто чиновники первой степени отправляются из столицы в провинцию. Правда, донос оказался ложным, но цензор нисколько за него не отвечает. От этих цензоров не ускользает сам император: малейшее его отступление от правил может возбудить протест, и этот протест даже печатается. Услыхал министр, что покойный Дао-гуан, царствовавший с 1820 по 1850 год, однажды палкою побил свою фрейлину по подозрению ее в связи со старшим сыном; та с досады и бросилась в дворцовый пруд. Сейчас явился доклад о том, что его богдыханскому величеству должно быть-де совестно на старости лет заниматься женщинами. Когда началась первая война с Англией и китайские воители были один за другим разбиваемы, богдыхан сгоряча велел отрубить головы первым генералам, проигравшим сражение, но угроза не подействовала; следующего генерала также разбили, — он был уже только разжалован; на беду случилось, что это был маньчжур и богдыханского рода, а прежде погибшие — китайцы. Цензор сейчас с докладом: что это за пристрастие? Потому ли, что это свой, так и помилован? И император распорядился, чтобы его родственник не выходил из дому до самой смерти.

Что должно удивлять нас в этом деспотическом будто бы правлении, так это его откровенность в ошибках. В Европе принято за правило заминать всякий скандал, случившийся с знатным лицом. В Китае нередко отдаются под суд, сажаются даже в тюрьму князья и высшие министры, как скоро открываются их проступки. Даже если решение совета министров было утверждено богдыханом, но оказалось вредным по последствиям, то постановившие его не избавляются от преследования и наказания. Никто не может прикрываться высочайшею властию — вот девиз китайского правительства. Вообще китайское правительство не признает за собою только силу, оно самые указы богдыхана называет не приказаниями, а наставлениями, подданные не рабы, а недоросли, которых еще надобно учить. Отношения отца к сыну, мужа к жене, несмотря на жестокость, заключающуюся в предписаниях древних учреждений, все-таки отчасти смягчаются общечеловеческим чувством, которое не чуждо и китайцу. Только отношения государя к подданным сохраняются с глубокой древности во всей силе; собственно говоря, этих отношений не существует, китайский богдыхан живет замкнуто от всего народа; он никогда даже не видит этого народа, потому что и не появляется среди его, — во время его проезда народ изгоняется с улиц. Он знает о существовании своих подданных только по докладам своих чиновников. Потому неудивительны анекдоты, рассказываемые об одном богдыхане. Когда он услыхал кваканье лягушки, то спросил: «Кто это поет, чиновник или народ?» На это ему доложили, что народ умирает с голоду, он наивно спрашивает: «Отчего же он не ест?»

Что же из всего этого следует? — А то именно, что идеи Конфуция вообще недурны, содержат много верного, пожалуй, человечного; но спрашивается, что налито в эти, еще не износившиеся мехи?

Монах Иакинф (H. Я. Бичурин)

Описание религии ученых

I

Источник религии ученых

В настоящее время в Китае находится шесть религий. Первая есть религия ученых, по-китайски Жу-цзяо. Можно сказать, что она есть религия правительства, религия всего китайского народа, даже частию религия маньчжуров и монголов; потому что занимающие гражданские должности внутри Китая все обязаны исполнять ее предписания, утвержденные государственными законами. Второю считается религия Будды, по-китайски Ши-цзяо. В правилах отшельнической жизни и в обрядах богослужения она во многом разнствует от буддайской религии, исповедуемой ныне в Тибете и Монголии, несмотря на то что последняя происходит от одного корня с первою. Третье место занимает религия Даосов, по-китайски Дао-цзяо. Она исподволь образовалась из превращенного изъяснения философских мнений мыслителя Лао-цзы. Последние две религии терпимы в Китае около 2000 лет и с религиею ученых известны под общим названием Сань-цзяо, что значит три учения или три закона. Четвертая есть новейшая буддайская религия, по-китайски Ху-ан-цзяо, что значит желтый закон; в России сия религия более известна под названием ламайской, так названной от слова Лама, почетного названия высшего духовенства в сей религии. Правительство, по видам политическим, уважает членов сей религии, но китайский народ не держится правил ее. Пятая религия есть шаманская, по-китайски Тьхяо-шень, что значит пляска пред духами. Сия религия вошла в Пекин с царствующим ныне в Китае Домом Цин, но в китайском народе совершенно неизвестна. Даже она не носит названия религии, и обряды ее положены в числе придворных, а не религиозных церемоний. Шестая религия есть могамметанская, по-китайски Хой-хой цзяо, исповедуемая одними туркестанцами, издревле поселенными в Китае. Из исчисленных шести религий только религия ученых будет предметом нашего обзора.

Китайцы начало религии ученых почитают священным: но божественность ее представляют, в сравнении с религиями у других народов, совершенно в другом виде. Они выводят происхождение сей религии из самой природы человека.

Каждое членосоставное существо в мире подчинено естественному закону, который с первой точки его бытия до последней точки разрушения действует в нем сообразно устроению телесного состава. Человек, как вещественное звено сего мира, также находится под влиянием естественного закона: но, получив преимущественно пред всеми существами разумную душу, он, сверх того, подчинен нравственному закону, с которым обязан сообразоваться во всех своих поступках.

Нравственный закон человека не заключен в членов-ном устроении телесного его состава. Он напечатлен в пяти добродетелях души, влиянных ей Небом. Сии пять добродетелей суть: человеколюбие, справедливость, обряд, знание, верность. Это суть свойства разумной души, составляющие природу ее. Человеколюбие есть любовь к ближнему. Оно имеет основанием общее у всех народов правило: чего себе не желаешь, того не делай другому. Справедливость побуждает воздавать каждому должное. Иметь почтение к высшим, вежливость пред равными, благосклонность к низшим суть главные правила справедливости. Обряд есть благоприличие в поступках; он предписывает человеку известный образ движений или действий в отношениях к Небу, к ближнему и самим себе. Под знанием разумеется способность души познавать вещи посредством исследования причин каждой вещи; такое познание вещей раскрывает нам сообразность и несообразность дел наших с правилами нравственного закона. Верность заключает в себе решимость и постоянство, необходимые для совершенствования и утверждения высших четырех добродетелей.

Из сего определения добродетелей само собою открывается, что человеколюбие и справедливость собственно составляют основание нравственного закона; обряд и знание способствуют исполнению высших двух добродетелей, а верность — усовершенствованию всех четырех. Вследствие таковых понятий о нравственной стороне человека религия ученых по внутренним ее действиям на справедливости основана, по внешним — на обряде: но в обоих случаях проистекает из природы человека.

Хотя люди рождаются в свете все с одинаковою природою, и посему чувствования ее в каждом человеке должны быть равно ясны и внятны, но примесь в качествах телосложения, воспитание и частные хотения заглушают голос природы — и посему немногие бывают в состоянии вполне постигнуть и определить образ действий, согласных с нравственным назначением человека. Сии немногие суть чистые, или Святые, которых небо иногда посылает в мир для просвещения народов. Будучи сложены из чистейших стихийных начал, они по внутреннему сознанию ясно видят все, что человек обязан делать сообразно с нравственною его природою. По сему-то внутреннему сознанию древние святые начертали правила, по которым человек может вполне совершить обязанности, возложенные на него в отношении к первой вине мира. В сем смысле китайцы признают божественность происхождения религии. Впрочем, они таким же образом судят об обрядах всех других религий и установителей их поставляют на одной степени с своими Святыми; а порицают правила, которые кажутся им несообразными с здравым разумом или природою человека. Китаец, монгол и маньчжур будут молиться в каждом иноверческом храме, но исправлять поклонение по своему обычаю.

II

Поклоняемые лица

С понятием о религии тесно связано богослужение, или молитвенное поклонение, которое наиболее основано бывает на понятии о поклоняемых лицах. Религия ученых имеет три поклоняемых предмета, которые суть: Шан-ди, Духи и люди, по смерти своей признанные Святыми, мудрыми или только добродетельными.

Шан-ди в переводе: верховный повелитель, проповедуемый христианами под именем Бога. Китайские мыслители называют его Великою пустотою Тхай-сюй и Первым началом, Тхай-цзи, т. е. высшим духовным существом и первою виною мира; еще называют его Небом, Тьхянь, и разумеют под сим невидимое небо, которое силою своею объемлет весь мир и действует в нем по вечно неизменным законам. Сему существу они приписывают свойства довольно близкие с приписываемыми у нас Богу: но умствуют о нем по своим понятиям; и потому мысли их о творчестве и промысле темны, сбивчивы, даже во многом по-грешительны.

Есть в мире, по мнению китайских мыслителей, второе действующее начало, безначальное, бесконечное, искони неотделимо слиянное с первым началом. Это второе начало есть воздух Ци, начало духовное, но причастное вещества, из которого под непосредственным действием первого начала образовался видимый нами мир. Сей первобытный воздух наполняет собою необъятное пространство мира и составляет душу всего существующего в сем пространстве. Разнообразные явления в мире суть проявления действий ее. Сей самой душе мира в каждом месте поразительного ее проявления поклоняются как отделенному духу — под названием Шень, что значит Дух, а по мнению народному, добрый Дух. Два есть названия духов: Шень и Гуй. Народ под первым словом, как выше сказано, разумеет добрых, а под вторым злых духов. Последние, по его мнению, прежде были в телах разных злодеев, а по смерти их скитаются по необитаемым местам и по прежней наклонности ко злу причиняют людям разные несчастия. Но мыслители иначе думают. Они полагают, что в мире действует один первобытный воздух в двух только видах, по которым и носит два названия: Ян и Инь. От сих двух воздухов совершаются в мире развитие и свитие, т. е. бытие и разрушение тварей. Развитие есть действие воздуха Ян; свитие есть действие воздуха Инь. Сии самые Ян и Инь, по противоположным их действиям в телах, называются Шень и Гуй. Воздух входящий и развивающийся, т. е. действующий в тварях во время их развития, называется Шень; воздух исходящий и возвращающийся, т. е. тот же воздух, но действующий при склонении тварей к разрушению, называется Гуй. И так, собственно, есть один воздух, принимающий два названия от двух противоположных его действий в мире; и сему воздуху, сей душе мира — в действии ее при развитии тварей — поклоняются под названием Шень. В развитии подразумевается и продолжение существования тварей. Таким образом, еще в глубокой древности китайцы обоготворили духов славных гор и великих рек в своем государстве, признали особого Духа — покровителя земли под названием Ше и особого Духа — покровителя земледелия под названием Цзи. С продолжением времени обоготворение второстепенных сил в природе распространено до того, что ныне приносят жертвы Духам: солнца, луны и прочих небесных светил; Духам: грома, ветров, облаков, дождей; Духам: покровителям городов, хлебных магазинов, военных знамен и пр.

Третий предмет поклонения суть: а) Святые, б) Мудрые, в) Добродетельные. Свойство святых определено было в первой главе. Мудрыми почитают тех, которые в усовершении нравственной своей природы — относительно ума и сердца — далеко превзошли обыкновенных людей, но еще не достигли совершенства святых. Имени добродетельных удостаиваются те, которые ознаменовали себя какими-либо примерными делами как в гражданской, так и частной жизни.

Еще в глубокой древности наименованиями святых почтены первые Цари, законодатели и некоторые из мыслителей. Таковые суть: 1) Фу-си-шы; 2) Шень-нун-шы; 3) Сянь-юань; 4) Тхао-тхан-шы; 5) Ю-юй-шы; 6) Ся-юй-ван; 7) Шан-тхан-ван; 8) Чжеу-вынь-ван; 9) Чжеу-ву-ван; 10) Чжеу-гун; 11) Кхун-цзы; 12) Янь-цзы; 13) Цзы-сы; 14) Цзэн-цзы; 15) Мын-цзы. Со времен Мын-цзы до настоящего времени более не было святых. Уничтожение древнего удельно-союзного правления и введение единовластного имели большое влияние на перемену и нравов, и образа мыслей в китайском народе. Из 15 исчисленных святых:

1) Фу-си-шы, проименованный Тхай-хао, что значит необыкновенно светлый, полагается первым государем в Китае и основателем Империи. Сей государь изобрел способ ловить зверей и выкармливать скот для употребления в пищу и чрез то открыл народу источник постоянного пропитания. Сему же государю предания приписывают начальное изобретение китайского письма и первое установление брака. В последнем содействовал ему родной его брат Нюй-во, который по сему случаю впоследствии назван Шень-мэу, что значит Божественный сват. Фу-си-шы царствовал — по уверению древнейших преданий — 150 лет; на престол империи вступил в 3007 году до Р. X. и погребен в Чень, что ныне в губернии Хэ-нань, областной город Чень-чжеу-фу.

2) Шень-нунь-шы, проименованный Янь-ди, что значит пламенный повелитель, вступил на престол империи после Фу-си-шы в 2857 году до Р. X. Он научил народ копать землю и садить хлеб и таким образом положил начало земледелию. От сего обстоятельства и прозвание ему заимствовано: ибо Шень-нун-шы от слова в слово значит: Божественный земледелец прозываемый. Ему же приписывают первые открытия по врачеванию: почему имя его поставлено в храме Святым и в храме изобретателям врачевания. Шень-нун-шы царствовал 140 лет и погребен в местечке Чан-ша, что ныне Чан-ша-фу, главный город в губернии Ху-нан.

3) Сянь-юань-шы, Хуан-ди, вступивший на престол империи по кончине Шень-нун-шы в 2697 году до Р. X., имя получил от местечка Сянь-юань, в котором родился; пребывание имел в местечке Ю-сюн, отчего и прозван Ю-сюн-шы. Сему государю приписывают изобретение многих вещей, необходимых в гражданском быту, как-то: одеяния, строения жилищ, мер, весов, оружия, музыки, монеты, астрономии и пр. Хуан-ди царствовал 100 лет и погребен в горе Цяо-шань. Места Сянь-юань и Ю-сюн лежат в губернии Хэнань в области Кхай-фын-фу; а гора Цяо-шань там же в области Янь-ань-фу.

Хотя древние китайские историки искони дают своему государству название Империи: но Фу-си-шы и Шень-нун-шы, по сказанию тех же историков, нашли китайский народ еще в диком состоянии. В продолжение трехсот лет они успели ввести первые начала гражданского образования. Ю-сюн-шы привел их изобретения в большее совершенство и оставил империю в благоустроенном положении. Последующие роды, движимые столь великими благодеяниями помянутых трех государей, начали приносить им жертвы под названием трех Хуан. Род государя Фу-си-шы скоро прекратился, а потомки государей Шень-нун-шы и Ю-сюн-шы в 1121 году до Р. X. получили уделы: почему существование и царствование сих государей еще в глубокой древности основано было на свежих и достоверных преданиях.

4) Тхао-тхан-шы; это государь Яо, вступивший на престол империи в 2357 году до Р. X., он прежде был удельным князем в Тхао, а потом переведен в Тхань: почему и прозван Тхао-тхан-шы. Это был первый исторический законодатель в Китае.

5) Ю-юй-шы; это государь Шунь, вступивший на престол империи в 2258 году до Р. X. До вступления на престол он владел уделом Юй: почему и прозван Ю-юй-шы, что значит владетель удела Юй. Он был второй исторический законодатель в Китае.

6) Ся-юй-ван; это государь Юй, вступивший на престол империи в 2205 году до Р. X. Он был третий исторический законодатель в Китае и родоначальник Дома Ся.

7) Шан-тхан-ван; это государь Чен-тхан, вступивший на престол империи в 1766 году до Р. X. Он был четвертый исторический законодатель и основатель династии Шан, избавивший империю от безрассудного и жестокого правления при последнем государе, из Дома Ся.

8) Чжеу-вынь-ван; это государь Вынь-ван, объявленный главою империи, но еще не получивший престола. Слова: Чжеу-вынь-ван значат: Вынь-ван из дома Чжеу.

9) Чжеу Ву-ван; это сын государя Вынь-ван, получивший престол империи в 1122 году до Р. X., по низложении жестокого и расточительного потомка из Дома Шан. Отец и сын издали законы, которые и доныне составляют основание китайского законодательства.

10) Чжеу-гун; это удельный князь, младший брат вышепомянутого государя Ву-ван. Сей князь написал изданную высшими двумя государями систему законов, и доныне сохранившуюся под заглавием Чжеу-ли.

11) Кхун-цзы; министр в княжестве Лу, родившийся в 551 году до Р. X. Это был единственный из древних и новейших мыслителей в Китае. Он не был ни законодателем, ни основателем религии, как доселе полагали в Европе, даже не изложил своей философии на письме, а преподавал ее словесно в разговорах и наставлениях. Ученики его Цзы-ся, Цзы-ю, Цзэн-цзы, Цзы-чжан и Мин-цзы записывали его изречения и впоследствии составили из них книжку, известную ныне под заглавием Лунь-юй. Высочайшая слава его заключалась в мудрых правилах для управления народами, которые он лично предлагал разным дворам. В его время период разноцарствия уже приближался к концу и начал проявляться период брани Царств. Большая часть малых уделов была поглощена сильными, которые, в свою очередь, вступили в борьбу между собою. Подданные страдали от пагубных правил ложной их политики. Кхун-цзы ясно видел, откуда зло происходило, и предпринял истребить корень его. Не думал он достигнуть цели какими-либо нововведениями, изменив образ прежнего правления. Зло заключалось не в составе правления, а в уклонении от законов, почему он откровенно проповедовал, что первое и прямое средство к восстановлению порядка в империи заключается в обращении государей и вельмож их к своему долгу. Благонамеренные отозвались на его голос в разных концах империи, и он в продолжение политического своего поприща имел до 3000 учеников. Это был цвет юношества из первых фамилий при княжеских дворах. Кхун-цзы скончался в 479 году пред Р. X.

12) Янь-цзы, любимейший ученик мыслителя Кхун-цзы и соотечественник его; родился в 521, а скончался в 489 году. Он ничего не написал^[6], а известным сделался по стоическим правилам своей жизни. В умозрительном созерцании он доходил до такой точки внутреннего спокойствия, что совершенно отделялся от тела. В этом Янь-цзы превзошел своего учителя по собственному сознанию последнего: почему впоследствии дали ему наименование: Представитель Святого.

13) Цзы-сы, внук мыслителя Кхун-цзы и ученик мыслителя Цзэн-цзы; родился в 521 году до Р. X. Он сочинил книжку, ныне известную под заглавием Чжун-юн, что от слова в слово значит: средина и обыкновенное или обыкновенная средина. В этом кратком сочинении нравственный закон человека изложен во всей естественной чистоте его. Цзы-сы путешествовал к разным дворам с предложением правил своего деда; везде находил благосклонный прием и нигде соответствия благонамеренным его представлениям^[7]. Впоследствии дали ему наименование: Истолкователь Святого.

14) Цзэн-цзы, единственный ученик мыслителя Кхун-цзы, вполне постигший учение своего учителя, которое он кратко изложил в книжке, известной ныне под заглавием Да-сио, что значит: учение возрастных, или высшее учение: почему он получил наименование: Последователь Святому.

15) Мын-цзы, мыслитель, живший в последней половине IV столетия пред Р. X., образовался у Цзы-сы, у которого заимствовал и учение о нравственном законе человека и истинных правилах для управления народами. Он жил в период брани Царств, когда из 1500 уделов, утвержденных в 1122 году пред Р. X., составилось несколько сильных царств, которые вели беспрерывную войну между собою. Мын-цзы был у владетелей уделов Ци и Лян с предложением нравственных средств к восстановлению спокойствия в империи: но там не приняли правил его. Он не оставил сочинений, а ученики его Гун-сун-чеу и Вань-чжан изложили его учение в книжке, известной ныне под заглавием Мын-цзы. Чжу-си в конце XII века по Р. X. соединил вышеупомянутые четыре сочинения в учебную книгу, известную ныне под заглавием Сы-шу, что значит: четырехкнижие.

Из древнейших мудрых еще до времен династии Ся обоготворены князья Чжу и Гэу-лун.

Князь Чжу — сын государя Шен-нун-шы, служа в должности попечителя земледелия, заботился по примеру своего отца об улучшении сеяния хлебов. Потомки, из признательности к его услуге, начали приносить жертвы ему под названием: Цзи.

Князь Гэу-лун, потомок государя Шень-нун-шы, служа при государе Чжуань-юй^[8] в должности главного смотрителя над земледелием, научил народ разделять земли по качествам почвы их. Последующие роды, из признательности, начали приносить жертвы ему под названием Ше. Ныне обоих сих князей сопоставляют при жертвоприношении Великому Ше и Великому Цзи, первого под названием Хэу-цзи, второго под названием Хэу-тху. Хэу-цзи и Хэу-тху суть названия должностей их. О мудрых и добродетельных, удостоенных правительством жертвоприношений, будет упомянут в разных местах, удостоенных правительством жертвоприношений, и особенно в двух последних главах, где также будет сказано и о лицах, имеющих право приносить жертвы от имени правительства.

Вследствие троечастного разделения поклоняемых лиц и жертвоприношения им разделяются на великие, средние и малые. Великими называются жертвоприношения, совершаемые в жертвеннике Небу в три главных торжественных дня: в Новый год, в зимний поворот и в день рождения государева. Жертвоприношения в прочих жертвенниках и храмах второго разряда считаются средними, и различие между великими и средними жертвоприношениями заключается не в различии, а в сокращении обрядов. Жертвоприношения третьего разряда — при сокращении в обрядах — совершаются без внешней торжественности, при одном поклонении.

III

Жертвенное одеяние

Религия ученых отличается от всех известных в мире религий тем, что она не определяет особенного сословия, которому бы исключительно было предоставлено исполнение религиозных обрядов; почему нет и одеяния, которым отличались бы при исполнении религиозных обрядов от обыкновенного одеяния. Начиная с государя до последнего чиновника, жертвоприношение по должности совершают в церемониальном одеянии^[9], которое отличается от обыкновенного не покроем, а некоторыми наружными украшениями.

Китайское одеяние состоит из трех главных вещей: головного покрывала, по-китайски гуань, курмы, гуа, и кафтана, пхао, которые разделяются на церемониальные, парадные и обыкновенные. Образцы означенных трех вещей как для мужского, так и для женского пола утверждены законом. Мы не будем касаться исподнего одеяния, обуви и разных других принадлежностей к одеянию, потому что все это предоставлено произволению каждого. Впрочем, и сии вещи, быв единожды введены обычаем, столь же постоянно остаются в древних своих видах, как будто также определены были законом.

Головное покрывало разделяется на зимнее, по-кит. пьхи-мао, и летнее, лян-мао. Из них первое у нас можно назвать шапкою, а второе шляпою. Гуань есть книжное общее название и шапки и шляпы. Строение шапки есть следующее: верх вишневого атласа, тулья холщовая, иногда на вате, поля, поднятые вверх, зимою из соболей или хорьков, осенью и весною из черных бухарских мерлушек, а к лету из верверста или сукна черного цвета. На макушке пришивается поцепка для снимания, а к нижнему окружию — снурок, стягиваемый под подбородком для укрепления шапки на голове. Церемониальная шапка одним шариком отличается от обыкновенной, на которой шарик круглый, а на первой продолговатый. Шляпа не имеет полей, а плетется из ковыля или из тростинных драночек в виде чашки без донца, низом вверх обращенной; внутри нет тульи, а есть ободок для утверждения на голове; сверху кисть длинного волоса тангутских яков, окрашенная в темно-красный цвет. Церемониальная, она же и парадная, шляпа такую же имеет форму, но сверху обтянута белою шелковою матернею, называемою ло, а оторочена штофом с золотыми разводами по темно-синему полю; внутри ободок и тулья красного крена, сверху темно-красная кисть сученого теневого шелка. Поцепка и нижний снурок и у шапок и у шляп одинаковы.

Курма есть верхнее одеяние, надеваемое сверху кафтана; шьется — соответственно времени года — на меху, на вате или суконная, из шелковых тканей, на подкладе, без подклада, из частого и редкого гаса. Церемониальная курма шьется из тканей темно-вишневого цвета, и употребляется с нашивками на груди и спине с вышитыми у гражданских чиновников птицами, у военных — зверями соответственно классу, по темно-вишневому полю. Обыкновенная курма покрывается черною тканию, а зимою употребляется меховая; как-то: мерлушчатая, лисья, кошачья, белья, песцовая и камчатских бобров, по большей части вверх шерстью надеваемая.

Под кафтаном разумеется и зимнее и летнее нижнее платье, на которое курма надевается. Зимнее называется шубою пьхи-ао, а летнее кафтаном пхао, а в разговорном языке пхао-цзы; шьется, как и курма, из тканей, пло-тностию соответствующих времени года; но верх по большой части бывает голубого цвета; дозволяются и другие цвета, исключая зеленый и алый, предоставленные женскому полу. Познакомившись с образцами одеяния, займемся обзором нашего предмета, т. е. церемониального одеяния.

Церемониальное одеяние по-китайски называется чао-и, что значит одеяние, употребляемое при большом выходе при дворе. Слово чао придается к каждой вещи, принадлежащей к полному набору одеяния.

Церемониальное одеяние государя и государыни имеет большое от общего одеяния князей и чиновников отличие в богатстве наружных украшений.

Церемониальная шапка государя, по-китайски называемая дун-чао-гуанъ, шьется с околышем из дымленых соболей, и с 11 месяца по 15 число 1 месяца следующего года употребляется с околышем из черной лисицы. Напереди шапки золотой борхан, осыпанный 15, а назади шери, осыпанный 7 восточными жемчужинами. Сверху на месте шарика три жемчужины, одна над другою поддерживаемые золотыми драконами, оправленными жемчугом, а на самом верху одна большая жемчужина. Церемониальная шляпа, ся-чао-гуань, ни полей, ни околыша не имеет, а украшения на ней одинаковые с шапкою.

Зимняя церемониальная курма, называемая доха, по-китайски дуань-чжао, шьется из соболей каштанового цвета; а с 11 луны до 15 числа 1 месяца следующего года употребляется доха из черных лисиц; обе подбиты золотистым атласом. На боках по две свесившиеся ленты^[10].

Летняя церемониальная курма, по-китайски гунь-фу, темно-вишневого цвета с четырьмя кругами, из которых в каждом дракон с четырьмя лапами о пяти когтях, вышитый золотом в прямом положении. Из четырех кругов один спереди на груди, другой в противоположности ему на спине, а два на плечах; по левую сторону каждого дракона солнце, по правую луна; в окружности древние буквы вань-шеу, что от слова в слово значит 10 000 долголетии; в промежутках разноцветные облака. Доха употребляется без нашивок.

Церемониальный зимний кафтан^[11], дун-чао-фу, покрывается золотистым атласом: но при жертвоприношениях в храме Небу государь надевает кафтан -голубого, при жертвоприношении солнцу — пунцового, при жертвоприношении луне — бирюзового цвета. Зимний кафтан есть двоякого вида: один с воротником и рукавами голубой ткани, обшит золотым плетешком с выпушкою камчатского бобра. Шитье на груди, на спине и на плечах: по одному дракону в прямом положении; вкруг поясницы пять идущих драконов, на поле дракон в прямом положении, по поясу вкруг девять драконов, на нижней половине поля два дракона в прямом положении и четыре дракона идущих; по воротнику два идущих дракона; на рукавных отворотах по одному дракону в прямом положении. Из 12 эмблематических знаков на верхней половине восемь: солнце, луна, планеты, звезды, горы, драконы, бабочки, секиры; на нижней половине четыре: жертвенная утварь, водяной порост, огонь и рис. На нижней половине в промежутках разноцветные облака, на накладке на подоле поверхность воды с восемью драгоценностями. Второй зимний кафтан надевается с 11 луны по 15 число 1 луны следующего года. На нем воротник и подол обшиты соболями каштанового цвета, а отвороты у рукавов из черного соболя. Шитье на груди, на спине и на обоих плечах представляет по одному дракону в прямом положении, по поясу шесть идущих драконов, на нижней половине — от пояса вниз — 12 эмблематических знаков, в промежутках разноцветные облака. Летний кафтан шьется из атласа, на подкладке и бесподкладный, из гаса, и от зимнего тем только отличается, что оторочен золотым штофом по голубой земле. И зимний и летний кафтан имеют по четыре разреза на подоле: напереди, назади и два по бокам. Каждый разрез в полтора фута.

К полному одеянию причисляются наперстные четки, общая принадлежность чиновников, и пояс с привесками. Церемониальные четки, по-китайски чао-чжу, у государя состоят из 108 зерен восточного жемчуга, с боковыми по четкам привесками из разных дорогих камней. Но при жертвоприношении в жертвеннике Небу привески — вместо дорогих камней — бывают из лазурика, в жертвеннике земле — из янтаря, в жертвеннике солнцу — из красного коралла, в жертвеннике луне — из бирюзы. Церемониальный пояс, чао-дай, золотистого цвета (шелковый плетеный) с четырьмя бляхами из красного и синего яхонта или из бирюзы. На каждой бляхе вставлено по пяти зерен восточного жемчуга и по двадцати жемчужин в окружности. На привесочных кольцах — кроме дорогих камней — по тридцати жемчужин; при каждом кольце голубая и белая лента с островатыми концами, нож в ножнах и шитые кошельки, привешиваемые к поясу.

Одеяние государыни имеет подобное же разделение. Церемониальная шапка шьется с околышем из дымленых соболей, а шляпа с полями из черного бархата; обе с темно-красною шелковою кистью на верху; вместо шарика три восточные жемчужины, одна над другою поддерживаемые золотыми фын-хуан^[12], из коих на каждом по девяти восточных жемчужин. На самом верху вставлена одна большая восточная жемчужина. Поверх кисти кругом наложены семь золотых фын-хуан, из коих на каждом по девяти восточных жемчужин, по одному кошечьему глазу (камень) и по двадцати одной простой жемчужине. Назади — в соответствие птице фын-хуан — золотой фазан, в который вставлен один кошечий глаз, осыпанный шестнадцатью жемчужинами. С оконечности фазанова хвоста свешены пять ниток, на коих триста две жемчужины с двумя перемычками. На каждой нитке по одной большой жемчужине; посредине нитки лазурико-вый камень, оправленный в золото и осыпанный шестью восточными и шестью простыми жемчужинами; на концах ниток по красному кораллу. С нашейника висят два снурка желтого цвета; на концах их по дорогому камню. Лента черного атласа. Шапка и шляпа четырех побочных супруг — т. е. классных наложниц — разнятся постепенным уменьшением украшений соответственно степени достоинства каждой.

Кроме шапок и шляп есть еще золотая повязка цзинь-ио в виде венчика. На повязке государыни тринадцать золотых облаков барельефной работы. В каждом облаке восточная жемчужина; подклад из галуна; назади на скрепе бирюзовый камень, оправленный в золото, а от сей скрепы висят пять ниток с 324 жемчужинами; в числе том на каждой нитке по одной большой жемчужине. Посредине ниток две перемычки из лазурика, оправленного в золото. В каждой перемычке по восьми восточных жемчужин. На концах ниток по красному кораллу. Серьги тройные; каждое звено из золотого дракона с двумя восточными жемчужинами. Золотые повязки побочных супруг разнятся в числе и качестве жемчужин.

Церемониальная курма государыни темно-вишневая, отороченная золотою парчою. Шитье — на груди и на спине: по два дракона в прямом положении. Вниз до подола четыре звена; на верхних звеньях по четыре дракона, на нижних китайские буквы: вань-фу («10 000 счастьев») и вань-шеу («10 000 долголетий»). С наплечника назад висит лента золотистого цвета, унизанная жемчугом и дорогими камнями. У первой побочной супруги такая же курма, а у остальных трех только лента не жаркого цвета.

Церемониальный зимний кафтан у государыни яркого желтого цвета; воротник и рукава оторочены золотою парчою по голубому полю с выпушкою из соболя. На плечах по краям курмы также есть оторочка. Шитье: девять золотых драконов; в промежутках разноцветные облака. В средине нет пояса со сборами. По подолу поверхность воды с восемью драгоценностями. На воротнике два идущие дракона; на рукавных отворотах по одному дракону в прямом положении; на швах между рукавами и станом по два идущих дракона. От воротника назад висит желтая лента, унизанная дорогими камнями и жемчугом. Летний церемониальный кафтан густого желтого цвета, оторочен золотою парчою; на средине пояс со сборами. Шьется из атласа и гаса^[13], на подкладке и без подкладки соответственно времени года. Прочие украшения как на зимнем кафтане. Такой же и зимний и летний кафтан у первой побочной супруги, у второй и третьей — покрышка цвета золотого, у четвертой — лимонного. Другой разницы нет.

Зимняя церемониальная юбка у государыни по подолу оторочена золотым плетешком и опушена камчатским бобром; верхняя половина пунцового атласа с золотыми буквами «шеу» («долголетие»), а накладка на подоле голубого штофа с идущими драконами. Летняя юбка парчовая же, по подолу оторочена атласом или гасом — соответственно времени. Прочее одинаково с зимнею юбкою. Такая же и зимняя и летняя юбка у всех побочных супруг.

Церемониальное одеяние царевичей разнится от государева не покроем, а значительным уменьшением дорогих камней и жемчуга и, сверх того, переменою эмблематических знаков.

Церемониальное одеяние князей разнится в богатстве украшения соответственно степеням достоинств их между собою. Шапка и шляпа для всех князей одинаковы, есть разность только в числе жемчужин, напереди и назади прикрепляемых. Шапка из дымленых соболей или бурой лисицы с темно-красною кистью теневого сученого шелка. На макушке золотой дракон в два звена, а на драконе прикрепляется рубин. Шляпа из ковыля или драночек тростинных и бамбуковых; оторочена парчою по темно-вишневой земле в два ряда, тулья красного крепа или красного гаса, на верху темно-красная кисть. Во всем прочем состав общий, и разность состоит в шариках и резьбе подставок под шариками. И зимний и летний церемониальный кафтан у гражданских чиновников от 1 до 6, а у военных от 1 до 4 класса одинаковы с княжескими. У прочих чиновников от 7 до 14 класса на груди, на спине и на плечах по одному удаву в прямом положении, а на поясе по четыре идущих удава — все с четырьмя лапами о четырех когтях. У чиновников от 15 до 18 класса нет удавов. Вообще кафтаны у чиновников отличаются от княжеских разрезами на подоле. У князей, как у государя, по четыре, у чиновников по два — один спереди и один сзади. Чиновники, как гражданские, так и военные, различаются между собою в отношении к классам шариками на шляпе, а в отношении к сословию — нашивками и на передней, и на задней стороне курмы против груди. У гражданских чиновников нашивки с вышитыми птицами, у военных — с вышитыми зверями.

Одеяние царевен и княжен^[14] разнится украшениями и шитьем соответственно достоинству каждого лица.

Церемониальная шапка царевен, а также княжен высших пяти степеней с околышем из дымленых соболей, а шляпа с полями черного бархата; у обеих, т. е. у шапки и у шляпы, на верху темно-красная кисть сученого теневого шелка и шарик рубиновый; а сверх кисти наложены пять золотых павлинов; назади один золотой павлин, с хвоста коего висят три нитки жемчужные с перемычками из лазурика; на конце ниток шарики красного коралла, висящие с ними ленты также с кораллом на концах. Шляпа с полями черного бархата. Церемониальная курма темно-вишневая, отороченная золотым плетешком. У церемониального кафтана воротник и рукава темно-вишневые; зимний по краям обшит желтым плетешком с выпушкою из камчатского бобра; летний обложен одним золотым плетешком. Церемониальная юбка зимняя обложена золотым плетешком с опушкою из камчатского бобра; пояс красного, а подол желтого атласа с вытканными идущими драконами; летняя юбка обшита золотым плетешком. Первая шьется из атласа, а вторая — из гаса; посередине пояс со сборами.

В одеянии царевен и княжен есть разница в числе каменьев и жемчуга, также и в шитье; например, у законной царевны тройная резная подставка под шариком, с десятью зернами восточного жемчуга; на каждом павлине по семи зерен восточного и по тридцати девяти зерен простого жемчуга. У побочной царевны двойная подставка с девятью зернами восточного жемчуга; на павлинах по шести зерен восточного жемчуга. Равным образом в шитье на курме и кафтане и в головных уборах есть разница. Одеяние княжен вообще понижается уменьшением украшений и шитья так, что у княжен 8 степени на шляпе только три павлина, с тремя зернами жемчуга на каждом. Одеяние супруги князя 1 степени и одеяние супруги наследника его сходствуют с одеянием законной царевны. Одеяние прочих княгинь постепенно понижается уменьшением украшений и шитья.

Одеяние классных дам разнится между собою украшениями и шитьем соответственно классам мужей.

Церемониальная шапка княгинь из китаянок и вообще классных дам от 1 до 6 класса — с околышем из дымленых соболей, а шляпа — с полями черного бархата, обе с темно-красною кистью сученого теневого шелка. На голове спереди и сзади три золотые булавки, осыпанные жемчугом и дорогими камнями. Шарик на шапке и шляпе — по классу мужа. Золотая повязка из темного атласа с парчовым подкладом; напереди золотое пламя, осыпанное жемчугом, на левой и правой стороне по одному фын-хуан и по одному дракону из золота; от повязки назад спускаются две ленты темного атласа, подложенные позументом. Зимний церемониальный кафтан обшит золотым плетешком с выпушкою камчатского бобра, а летний оторочен одним золотым плетешком. Шитье на груди и на спине по одному удаву в прямом положении; на полах четыре, а на воротнике два идущих удава; на рукавных отворотах по одному удаву в прямом положении; на шве, отделяющем рукава от стана, по два идущих удава. Церемониальная юбка зимняя оторочена золотым плетешком с выпушкою камчатского бобра; поясок красного атласа, а подол темно-синего атласа с вытканными удавами. Летняя юбка оторочена одним золотым плетешком. Шьются первая из атласа, вторая — из гаса.

Что касается до частных, т. е. домашних, жертвоприношений, совершают оные в обыкновенном и даже самом простом одеянии. Мужское одеяние форменное — одинаковое и для маньчжура, и для китайца: но в одеянии маньчжурки есть разность от одеяния китаянки.

Лица, принадлежащие к трем религиозным сектам в Китае, как-то: Хошан, Даос и Лама — из китайцев — исполняют религиозные обряды религии ученых в отношении к их родителям в одеянии, присвоенном сословию каждого.

Из крестьян весьма редкие и притом весьма редко одеваются в форменное платье, а одеваются по старинному своему обыкновению.

IV

Утварь и предметы жертвенные

Жертвенную утварь, употребляемую при жертвоприношении, составляют: 1) фу, 2) гуй, 3) дын, 4) син, 5) бян, 6) дэу, 7) цзю, 8) чжанъ, 9) цзунь, 10) цзюй, 11) фэй.

1) Фу есть четвероугольная чаша, имеющая 4 4/10 дюйма в вышину и 2 3/10 дюйма в глубину. Отверстие в длину содержит 6 5/10, в ширину 8 дюймов, донце в длину 4 4/10, в ширину 6 дюймов; крышка в вышину 1 6/10 дюйма.

2) Гуй есть круглая чаша, имеющая в вышину 4 6/10, в глубину 2 3/10 дюйма; отверстие в поперечнике 7 2/10 дюйма; донце в поперечнике 6 1/10 дюйма. Крышка в вышину имеет 1 8/10 дюйма. И фу и гуй употребляются фарфоровые, деревянные и медные — смотря по разряду жертвенников и храмов.

3) Дын есть круглая высокая чаша, фарфоровая или медная; в вышину содержит 6 1/10 в глубину 2 1/10, в отверстии 5 дюймов.

4) Син есть круглая чаша на трех ножках, фарфоровая в жертвенниках Небу, земле, духам Ше и Цзи, в прочих — медные; в вышину содержит 3 9/10, в глубину 3 6/10, в отверстии 5 дюймов. Дно в поперечнике содержит 3 3/10 ножки, в вышину 4 3/10 дюйма, два ушка. Крышка в вышину имеет 2 5/10 дюйма.

5) Бянь есть круглая высокая чара с крышкою; употребляется бамбуковая, медная или плетеная из бамбука и внутри выклеена шелковою тканью. В вышину содержит 5 8/10 дюйма, в глубину 9 долей, в отверстии 5 дюймов поперечника; ножки в поперечнике 4 5/10 дюйма; крышка в вышину в 2 1/10 дюйма.

) Дэу есть круглая же, но отличной от бянь формы, высокая чара; употребляется фарфоровая, деревянная и медная; в вышину содержит 5 5/10, в глубину 1 7/10 дюйма; отверстие в поперечнике 5, ножки в поперечнике 4 5/10, крышка в вышину 2 3/10 дюйма.

7) Цзио есть винный кубок; употребляется из высушенной горлянки, нефритовый, золотой, глиняный и медный; в вышину содержит 1 8/10, в глубину 1 3/10, в отверстии в поперечнике 3 7/10 дюйма; на трех ножках вышиною в 2 9/10 дюйма.

8) Чжань есть чашечка; в жертвеннике Небу употребляется глиняная; в вышину содержит 1 9/10, в глубину 1 8/10 дюйма; поперечник в отверстии 3 3/10, в нижнем ободочке 1 2/10 дюйма. В прочих жертвенниках величина чашечки разнится несколькими долями.

9) Цзунь есть винный сосуд, имеющий разные виды; есть фарфоровый и медный. В жертвеннике Небу употребляется фарфоровый с двумя ушками, представляющими голову жертвенного тельца; в вышину содержит 8 2/10, в поперечнике отверстия 4 7/10 дюйма, в объеме 2 33/100 фута; поперечник дна 4 дюйма, толщина дна две доли.

10) Цзюй есть большой лоток; употребляется деревянный, внутри выложенный оловянным листом, а со вне покрытый лаком; в вышину содержит 2 3/10, в длину 3 2/10 фута; на всех четырех сторонах по две скобки медные. Впрочем, величина по жертвенникам разнится. Лоток есть одинарный, двуместный и трехместный. На лоток полагается скотина, в жертву приносимая.

11) Фэй есть ящик; делается из бамбука и со всех сторон покрывается лаком. Употребляемый в жертвеннике Небу; в вышину содержит 5, в ширину 5 6/10 дюйма, в длину 2 33/100 фута; в вышину подножки содержат 1 1/10, крыша 1 8/10 дюйма. В сей ящик полагаются нефрит и шелковые ткани.

Форма, украшение, вещество и цвет каждого из поименованных сосудов приспособлены к качеству жертвенников и храмов, в которых они употребляются. В жертвеннике Небу вся утварь небесного цвета; в жертвенниках земле, духам Ше и Цзи, Изобретателю земледелия, Изобретательнице шелкоделия — желтого цвета, в жертвеннике солнцу — огненного цвета, в жертвеннике луне — лунного, почти бирюзового, а в жертвеннике планете Юпитеру — белого цвета; во всех прочих храмах желтый цвет — эмблема земного происхождения. Поддонки, ставцы и блюдья во всех жертвенниках и храмах де-ревянные. Только в жертвеннике Небу пред первым местом и пред местами сопоставляемых царственных лиц употребляются золотые курильницы, пред прочими местами — медные.

Вещи, в жертву приносимые и известные под общими названиями, суть: 1) нефрит, 2) шелковые ткани, 3) кури-тельные вещества, 4) заколотый скот, 5) вина, 6) разнооб-разное съестное.

Нефрит есть название одной породы дорогого камня: но здесь под нефритом разумеется вещь, сделанная из сего камня. Нефрит есть исключительная принад-лежность царских жертвоприношений в жертвенниках Небу, земле, солнцу, луне и духам Ше и Цзи и упо-требляется соответственно жертвоприношению в разных видах, как-то:

1) При жертвоприношении Небу в виде голубого кру-га, по-китайски называемого цань-би. Сей круг в попереч-нике содержит 6 1/10 дюйма, в толщину 7 долей; дара в поперечнике 4 доли.

2) При жертвоприношении земле в виде желтоватого цилиндра, называемого хуан-цзун. Сей цилиндр в попе-речнике содержит около 4 дюймов, в толщину в середине 7, а к краям две линии, верх несколько округлый, дно ровное. На одном углу поперечные черты, представля-ющие очерки гор.

3) При жертвоприношении солнцу в виде красного круга, по-китайски называемого чи-би. Сей в поперечнике содержит 4 6/10 дюйма, в толщину до 5 линий; дира в поперечнике содержит 4 линии.

4) При жертвоприношении луне в виде белого круга, по-китайски называемого бай-би. Сей круг в поперечнике содержит 3 6/10 дюйма, в толщину около 3 долей; дира четвероугольная, в две доли на поперечнике.

5) и 6) При жертвоприношении духам Ше и Цзи — пред первым в виде желтоватого цилиндра, по-китайс-ки называемого хуан-гуй, а пред вторым в виде темного четвероугольника, по-китайски называемого цин-гуй. И хуан-гуй и цин-гуй в поперечнике содержат 3 дюйма, в толщину 3 доли, по правую и левую сторону выдались округленные ручки толщиною в две линии.

Шелковые ткани, предлагаемые при жертвоприношении, бывают такого цвета, какой положен поклоняемому духу, а всего шесть цветов, которые означены при описании нефрита.

Курительные вещества, употребляемые при жертвоприношениях, состоят из пахучих тибетских свеч и стружек алойного дерева. Первенствующее лицо при совершении поклонения берет в руки зажженные курительные свечи, а стружки алойные курятся в курильницах.

Из скота употребляются: при великих жертвоприношениях — телец, при средних — телец, баран и свинья при малых — баран и свинья, или одна свинья^[15].

В столице заклание жертвенных тельцов совершается под смотрением комитета Гуан-лу-сы, заведующего приготовлением снедных вещей для жертвоприношений. Пред закланием ставят пред бойнею стол с благовонными курениями, у которого собираются чиновники разных присутственных мест. Член комитета Тхай-чан-сы идет к месту, где жертвенный скот находится, покрывает тельцов красным атласом и приводит в бойню. Мясник, по заклании каждого тельца, доносит Членам, становясь на колени пред столом с курениями.

Вино употребляется при жертвоприношениях троякого вида: молочное, жертвенное, приготовляемое из риса, и горячее, выкуриваемое из дробин жертвенного вина. В Пекине все три вида вина приготовляются во дворце.

Разнообразное съестное состоит из дичины, рыбы, сушеных мяс, плодов, хлебных зерен и проч., что ниже изложено при описании, чем жертвенная утварь наполняется.

Вещи, предлагаемые в жертвенных сосудах, раскладываются в жертвенной кладовой, а пред жертвоприношением подаются на столы. В каждый жертвенный сосуд полагается соответственное его назначению.

Фу наполняют просом; в гуй насыпают рис и просо, в дын наливают бульон, в син — похлебку; на бянь раскладывают соленый овощ, рыбу, жужубы, каштаны, лещинные орехи, чилим, вяленую оленину и разное хлебенное; на дэу раскладывают соленые и вяленые мяса…

Заколотый жертвенный скот раскладывается в жертвенной кухне, а пред жертвоприношением ставится на столы. В жертву приносят:

1) На жертвенниках Небу и земле, в храме величественной тверди и в храме моления о хлебородии на лотках пред первым местом и пред местом каждого из сопоставленных лиц по одному тельцу.

2) На лотках пред местами Великого и ночного светила по одному тельцу.

3) В Великом храме, в жертвенниках духам Ше и Цзи, солнцу и луне, на лотках как пред первым местом, так и пред местами сопоставленных лиц по три скотины: тельца, барана и свинью. Это по-китайски называется тхай-лао.

4) В храмах славным мужам на лотках пред местами наиболее ставят по две скотины: барана и свинью, что по-китайски называется шао-лао.

5) В боковых отделениях при храмах славным мужам ставят одну свинью.

Впрочем, в последних трех статьях находятся разные подразделения, что можно видеть из видов жертвенного скота и исчисленного количества сосудов с предложениями.

Виды и количество жертвенных предложений определены законами, а приношения по набожности и усердию вовсе не имеют места.

V

Жертвенники и храмы

Слово «жертвенник», по-китайски тхань, берется в двух значениях, которые и в разговоре, и на письме легко различить одно от другого. Собственно, жертвенником называется земляное возвышение, с искусством устроенное для приношения жертв. Это есть подражание жертвоприношениям глубокой древности, которые в Китае совершались на вершинах высочайших гор. Но ныне жертвенником вообще называется известное пространство земли, обнесенное стенами и занятое строениями, принадлежащими к искусственному жертвеннику.

«Храм» на китайском языке берется в трех значениях под тремя различными названиями: миао, цы и дянь. Миао, собственно, есть домашний храм для приношения жертв предкам на кладбище родовом при их могилах. Но с того времени, как ввели в Китае буддайскую религию, начали и монастыри буддайские называть Миао, потому что храмы в сих монастырях сооружаются также в честь умерших людей. Цы строятся правительством в честь славных и добродетельных мужей для приношения жертв им по смерти. Дянъ с древности значило палаты, огромное здание; впоследствии это слово усвоено царским тронным и монастырским храмами, в которых кумиры поставляются у северной стены на возвышении, представляющем престол.

В Пекине находится шесть жертвенников и три храма, которые по сокращению обряда в жертвоприношении делятся на четыре разряда. В первом полагается жертвенник Небу, потому что полное жертвоприношение в нем состоит из девяти гимнов. Во втором полагается жертвенник земле, в котором жертвоприношение состоит из восьми гимнов. Жертвенник духам Ше и Цзи, жертвенник солнцу и жертвенник Изобретателю земледелия поставлены в третьем разряде, потому что жертвоприношение в них состоит из семи гимнов. Жертвенник луне, храм Юпитеру, Великий храм, храм царям прошедших династий и храм Древнему учителю поставлены в четвертом разряде, потому что жертвоприношение в них состоит из шести гимнов. Но те же самые жертвенники и храмы по отношению к поклоняемым лицам разделяются на три разряда. В первом разряде поставляются:

1) Жертвенник Небу, или Богу.

2) Жертвенник земле.

3) Великий храм.

4) Жертвенник великим Ше и Цзи.

Жертвенник Небу; по-китайски тьхянь-тхань, лежит во Внешнем городе по восточную сторону большой средней улицы, построен в 1420 году, когда нынешний Внутренний город еще обведен был земляным валом; каменною стеною он обведен в 1421—1439 годах, а Внешний в 1544 году в первый раз обнесен стеною; прежде он составлял южное предместие.

Жертвенник земле, по-китайски ди-тхань, лежит в северном предместий Пекина, на северо-востоке от городских ворот Ань-дин-мынь; построен в 1530 году.

Великий храм, по-китайски Тхай-миао, есть храм, в котором совершается жертвоприношение предкам ныне царствующей династии. Он лежит по восточную сторону ворот дворцовой крепости.

Жертвенник Духам Ше и Цзи, по-китайски Ше-цзи-тхань, сооружен для жертвоприношения Духам Ше и Цзи — покровителям земледелия; лежит по восточную сторону ворот в дворцовую крепость…

Жертвенники-храмы, поставляемые во втором разряде, суть:

1) Жертвенник Солнцу.

2) Жертвенник Луне.

3) Жертвенник Изобретателю земледелия.

4) Жертвенник Изобретательнице шелкоделия.

5) Храм Царям всех династий.

6) Храм Древнему учителю.

Жертвенник Солнцу, по-китайски Жи-тхань, по книжному называется Чжао-жи-тханъ, что значит жертвенник утреннему солнцу; лежит в восточном предместий Пекина за городскими воротами Чао-ян-мынь.

Жертвенник Луне, по-китайски Юе-тхань, по книжному называется Си-юе-тхань, что значит жертвенник вечерней луне; лежит в западном предместий Пекина за городскими воротами Фэу-чен-мынь, а обыкновенно пьхин-цзэ-мынь называемыми.

Жертвенник Изобретателю земледелия, по-китайски Сянь-нунг-тхань, еще называется Шанъ-чуань-тхань, что значит жертвенник горам и рекам, потому что в нем находятся еще жертвенник Духу неба и жертвенник Духу земли, принимаемым или понимаемым в геологическом отношении. Лежит во Внешнем городе по западную сторону средней большой улицы против жертвенника Небу…

Жертвенник Изобретательнице шелкоделия, по-китайски Сян-цань-тхань, лежит в северо-восточном углу дворцового сада, называемого западным, по-китайски Си-юань; построен в 1742 году для приношения жертв государыне Си-лин-шы, супруге государя Хуан-ди, почитаемой Изобретательницею шелкоделия…

Храм Царям всех династий, по-китайски Ли дай ди-ван Миао, обыкновенно называется ди-ван-миао, что значит храм царям; лежит в западной части Пекина по улице от городских ворот Пьхин-цзэ-мынь. Для жертвоприношения царям еще в 1373 году основан был храм в городе Чан-чжеу-фу, а в 1522 году основан был храм в Пекине для жертвоприношения трем Хуан, пяти Ди, трем Великим князьям — основателям домов Ся, Шан и Чжеу, основателям: Восточного дома Хань государю Гуан-ву, Дома Тхан государю Тхай-цзун, Дома Сун государю Тхай-цзу, Дома Юань государю Ши-цзу, Хобилаю. Но в 1722 году Жень-ди, государь правления Кхань-си, указал в храме Царей поставить всех царствовавших в Китае государей, исключая тех, которые с насильственною потерею своей жизни потеряли и престол для своего потомства. Число государей, внесенных в помянутом году в Храм Царей, окончательно утверждено в 1776 году и до сего времени продолжается без изменения…

Храм Древнему учителю, по-китайски Сянь-шы-миао, Вынь-миао и Кхун-шен-миао; первое из последних двух названий значит храм ученых, а второе — храм Святого Кхун; лежит в северной части Пекина неподалеку от городских ворот Ань-дин-мынь. Сей храм находится при каждом казенном училище в Империи. Жертвенников нет в третьем разряде, а храмы, поставляемые в третьем разряде, суть:

1) Храм Изобретателям врачевства, по-китайски Сянъ-и-миао.

2) Храм полководцу Гуань-юй, по-китайски Гуанъ-ди-миао.

3) Храм мыслителю Лао-цзы, по-китайски Вынъ-чан-миао.

4) Храм духу Северного полюса, по-китайски Сянъ-ю-гун.

5) Храм духу огня, по-китайски Хо-шенъ-миао.

6) Храм покровителю города, по-китайски Ду-чен-хуан-миао.

Исключая первый, прочие пять храмов находятся почти во всех городах, наиболее построенные иждивением правительства.

В самом Пекине и окрестностях его находятся храмы третьего разряда, которых нет в других городах, как то:

1) Храм восточной обоготворенной горе, по-китайски Дун-ио-миао.

2) Храм Духу драконов, по-китайски Хэ-лун-тханъ. Всего три храма духу драконов: в Пекине во Внешнем городе, на горе Юй-цюань-шань и при озере Кхун-лин-ху. Гора и озеро находятся близ загородного дворца Вань-шеу-шань, не более чем в 15 верстах от Пекина к западу.

3) Храм духу хлебных магазинов, по-китайски Цан-шень-миао. Таких два храма: один при хлебных магазинах в Пекине, другой в городе Тхун-чжеу, в 24 верстах от Пекина на восток, где главная складка хлеба, доставляемого из южных стран для Пекина.

4) Храм князьям Юнь-сян и Церыну, по-китайски Сянь-лян-цы. Помянутые князья военными своими подвигами утвердили престол нынешней династии в Китае.

5) Храм для прославления верных престолу, по-китайски Чжао-чжун-цы. Сей храм основан в 1724 году для приношения жертв полководцам и другим военачальникам, которые положили жизнь на брани, защищая престол ныне царствующей династии в Китае.

Кроме жертвенников и храмов, основанных правительством в столице, по губерниям еще находятся. В каждом областном, окружном и уездном городе:

1) Жертвенник Духам Ше и Цзи.

2) Жертвенник Духу Неба и Духу земли^[16].

3) Храм под названием Вынь-миао, как-то: мыслителю Кхун-цзы и добродетельнейшим мудрецам. Последним еще приносят жертвы на месте родины или кончины их.

4) Храм защитникам государства и покровителям народа, как-то: храмы Вынь-чан-миао и Гуань-ди-миао, также храмы духам-покровителям народа в бедствиях. Гу-ань-ди, а по-простонародному Гуань-лое, почитается особенным покровителем ныне царствующей в Китае династии: почему при каждом Судебном месте находится храм, ему посвященный.

5) Храм верным престолу, почтительным к родителям, сохранившим целомудрие и справедливость. Сии храмы построены по левую, т. е. восточную, сторону храма Вынь-миао, под названием Чжун-и-сяо-ди-цы, для жертвоприношения чиновникам, соблюдавшим верность престолу, ученым, соблюдавшим справедливость, сыновьям, сохранившим почтение к родителям, братьям — уважение к старшим, внукам — долг пред дедом и бабкою, родившимся в той стране. Все исчисленные добродетели по порядку заключаются в китайском названии храма.

6) Храм целомудренным и отцепочтительным под названием Цзе-сяо-цы. Сии храмы построены по правую сторону храма Вынь-миао для жертвоприношения женам и девицам, сохранившим целомудрие и почтение к родителям. Эти самые добродетели заключаются в китайском названии храма.

7) Храм под названием Минъ-хуань-цы для жертвоприношения тем начальникам страны, которые при управлении ею оказали услуги отечеству и благодеяния народу.

8) Храм под названием Сян-сянь-цы для жертвоприношения тем ученым, которые на своей родине известны сделались добродетельною жизнию.

В каждом губернском городе находится храм под названием Сянь-лян-цы. В сих храмах приносят жертвы начальникам, которые при управлении тою губерниею оказали услуги отечеству и благодеяния народу.

Жертвенники и храмы первого и второго разряда построены правительством по планам, имеющим различие между собою… Что касается до храмов третьего разряда, они во всей империи строятся по плану храма Древнему учителю; и если находится разность, то единственно в количестве побочных зданий. Еще надобно знать, что во всех почти храмах под названием Гуань-ди-миао и Вынь-чан-миао поставляется табель с титулом царствующего государя, пред которою местные чиновники обязаны ежемесячно в день новолуния и полнолуния совершать обычное поклонение.

*  *  *

IX

Приготовление к жертвоприношению

При великих и средних жертвоприношениях, которые государь сам совершает, исправлением всего, относящегося до жертвоприношения, занимается Комитет Тхай-чан-сы. В сем Комитете присутствуют Главноуправляющий, два Председателя и два вице-председателя. Место Главноуправляющего занимает старший Президент Обрядовой Палаты. Когда Государь совершает жертвоприношение, то Председатели Комитета исправляют должность Церемониймейстеров возглашающего и руководствующего. В должность возглашающего назначают иногда вице-председателей и других чиновников; а в должность руководящих чаще назначают Президентов Палат и маньчжурских Сио-ши.

Пред царским жертвоприношением предварительно делаются разные приготовления, которые заключаются:

1) в назначении лиц, имеющих быть при жертвоприношении;

2) в предварительном примерном совершении предстоящего обряда;

3) в изготовлении молитвы;

4) в содержании поста;

5) в предварительном осмотре молитвы и жертвенных вещей;

6) в убое жертвенного скота;

7) в предварительном осмотре алтарей и жертвенного скота;

8) в перенесении священных табелей.

Палата Обрядов в начале года сообщает Комитету Тхай-чан-сы о днях жертвоприношения за целый год: а Комитет о совершении каждого жертвоприношения заблаговременно представляет государю; например: о жертвоприношениях в жертвенниках Небу и земле за 25 дней до срока и пр. Для соучастия при жертвоприношении в жертвенниках Небу и земле, в Великом храме и в жертвеннике Духам Ше и Цзи Комитет назначает князей 1 и 2 степени ближайших линий и пр., для соучастия при прочих жертвоприношениях назначает прочих князей и высших чиновников, а для исправления разных служб при жертвоприношении назначает низших чиновников. Но когда государь по обстоятельствам не сам приносит жертву, то Комитет для совершения обряда назначает князей и высших чиновников. На все сии случаи находятся особые постановления.

Пред жертвоприношением, которое государь сам будет совершать, комитет представляет ему церемониал а за два дня до жертвоприношения члены Комитета собираются в музыкальную Контору, где по церемониалу представляют вид жертвоприношения, при котором каждый чиновник, назначенный служить при обряде, исправляет то, что должен делать при действительном жертвоприношении.

Пред каждым жертвоприношением, которое государь или назначенный им сановник имеет совершать в жертвеннике и храмах первого и второго разряда, Комитет Тхай-чан-сы за два дня представляет в Государственный Кабинет табель, на которой здесь пишут молитву на маньчжурском языке, а под молитвою для жертвоприношения Небу, земле, в Великом храме, Духам Ше и Цзи, солнцу и луне, под которыми государь должен подписать свое имя, министр вместо него подписывает оное на табели. Молитва для каждого жертвоприношения изготовляется новая, а сочиняется в Государственном Кабинете или в Ученом приказе.

За три дни до великого жертвоприношения Комитет Тхай-чан-сы представляет государю медную статую с табелью поста. Сия статуя отлита в положении стоящего человека с табелью поста в правой руке, а табель поста есть деревянная дощечка, на которой по желтой бумаге написано продолжение поста на двух языках: маньчжурском и китайском. Пред каждым великим жертвоприношением поставляют сию статую в воротах Цянь-цин-мынь на два дня и на один день во дворце Чжай-гун. Когда государыня лично приносит жертву Изобретательнице шелкоделия, то Комитет представляет ей табель поста чрез евнуха, который, приняв оную в воротах Цянь-цин-мынь, поставляет в тронной Цзяо-тхай-дянь. Статуя ставится на желтом продолговатом столе, обращенная к западу, а табель поста обращена на юг.

Князья и чиновники, назначенные быть при жертвоприношении, также обязаны держать трехдневный пост. В продолжение первых, двух дней князья 1 и 2 степени и высшие чиновники должны быть в дворцовой крепости, гражданские и военные чиновники из желтопоясных и осьми знамен — в корпусных канцеляриях, чиновники, прибывшие в столицу из губерний, — в ближайших присутственных местах, но в третий день, по прибытии государя в жертвенник, все должны держать пост вне жертвенника — в палатках. В дни поста в каждом присутственном месте поставляется красная табель поста — пред великими жертвоприношениями на три, а пред средними на два дня. Чиновникам особенно выдаются табели поста для ношения на груди. Сия табель есть серебряная планочка шириною в один, длиною в два дюйма, с следующею на маньчжурском языке с китайским переводом надписью: чжаи-цзи, что значит пост и очищение. Билеты с означением должностей и имен постящихся лиц сообщаются Комитету от тех присутственных мест к ведомству коих те лица принадлежат. Комитет по получении билетов объявляет постящимся правила с соблюдением которых можно быть допущенным к обряду жертвоприношений. Сии правила заключаются в следующих статьях:

1) не полагать уголовных приговоров,

2) не заниматься судными делами, кроме необходимых,

3) не слушать музыки,

4) уклоняться супружеского ложа,

5) не навещать больных,

6) не ходить на похороны,

7) не пить вина,

8) не есть луку и чесноку,

9) не совершать моления,

10) не приносить жертв Духам,

11) не мести кладбища,

12) за день до жертвоприношения омыться

13) имеющие какие-либо раны на теле не могут держать поста,

14) носящие годичный траур не могут держать поста целый год,

15) носящие три низших траура не могут держать поста один месяц, считая со дня траура,

16) приглашенные на похороны не могут держать поста в продолжение десяти дней,

17) что касается до князей и высших чиновников имеющих за 60 лет, держание поста предоставляется на их произволение.

Государь за два дня пред каждым жертвоприношением, которое лично совершает в жертвеннике Небу предварительно смотрит молитвенную табель в тронной Тхаи-хо-дянь, где в то же время показывают ему нефрит шелковые ткани и курительные свечи, изготовленные к жертвоприношению. Для сего посреди тронной ставят желтый стол. Государь, по вступлении в тронную становится на восточной стороне лицом к западу. Чиновники вносят табель с молитвою, нефрит, шелковые ткани и курительные свечи; положив одно за другим на стол, они делают (впредь вещами) одно коленопреклонение с тремя поклонами до земли и уходят. Чиновник из Комитета Тхай-чан-сы раскрывает табель с молитвою и уходит. Чиновник постилает у стола подколенную подушку, и государь, подступив к столу, по порядку осматривает табель с молитвою, нефрит, шелковые ткани и курительные свечи, а по окончании сего совершает одно коленопреклонение с тремя поклонами до земли и отходит на западную сторону. Чиновники берут табель с молитвою, нефрит, ткани и свечи и полагают в портшезы, и государь еще делает пред ними одно коленопреклонение с тремя земными поклонами. После сего служители уносят портшезы, и председатель Комитета с коленопреклонением доносит государю, что обряд кончен. Ежели государь приносит жертву в жертвеннике земле, в Великом храме и прочих жертвенниках, то смотрит табель с молитвою в тронной Чжу-хо-дянь, а прочего ничего не бывает. По окончании всего чиновник из Тхай-чань-сы препровождает таблицу с молитвою, нефрит, шелковые ткани и курения в жертвенник Небу и полагает на стол в жертвенной кладовой.

Между тем пред закланием жертвенного скота поставляется пред бойнею стол с курениями, у которого собираются чиновники из Палаты Обрядов, Прокурорского Приказа и Гуан-лу-сы — все в церемониальном одеянии. Член Комитета Тхай-чан-сы идет к месту, где жертвенный скот находится, накрывает тельцов цветным атласом и приводит в бойню. По заклании каждого тельца мясник доносит чиновникам, становясь на колени пред столом с курениями. Части закллотого скота раскладываются в жертвенной поварне. После сего в присутствии чиновников зарывают кровь и шерсть заколотого скота. Все это производится за день до жертвоприношения.

Государь после двухдневного поста во дворце торжественно в церемониальном одеянии отправляется в жертвенник Небу, где еще один день держит пост во дворце Чжай-гун. Но пред самым входом в сей дворец церемониймейстеры ведут его в храм величественной тверди. Государь становится пред курительным столом Шан-ди и, приняв курительные свечи, совершает возношение пред ним; потом то же делает пред местами своих предков, сопоставляемых Шан-ди. После сего чиновник постилает подколенную подушку, и государь совершает обряд троекратного коленопреклонения с девятью земными поклонами. В сие время чиновники отдельно то же исполняют в двух боковых отделениях. Отселе церемониймейстеры ведут государя на жертвенник Шан-ди, где он становится лицом на север, и возглашающий церемониймейстер с коленопреклонением указывает ему алтарь Шан-ди. Государь обращается к востоку, и церемониймейстер указывает ему алтари сопоставляемых лиц. Государь обращается лицом к западу, и церемониймейстер опять указывает ему алтари сопоставляемых лиц.

После сего церемониймейстеры ведут государя к носилкам, и он отправляется в Чжай-гун. Но пред жертвоприношением в храме моления об урожае государь прежде входит в храм величественной тверди и по совершении обычного поклонения отправляется в Чжай-гун.

По обозрении алтарей на жертвеннике церемониймейстеры — еще до отправления в Чжай-гун — вводят государя в жертвенную кладовую, где с коленопреклонением указывают ему жертвенные сосуды, поставляемые пред местом Шан-ди и пред местами предков царствующего дома. По обозрении утвари церемониймейстеры ведут государя в жертвенную поварню, где он становится на средине. Возглашающий церемониймейстер с коленопреклонением указывает на тельца, приготовленного для всесожжения, на тельца, назначенного к первому алтарю, и на тельцов, назначенных к прочим шести алтарям. По обозрении всего государь отправляется в Чжай-гун.

Когда государь сам готовится исправить какое-либо жертвоприношение, то Комитет Тхай-чан-сы докладывает ему о жертвоприношениях в жертвеннике Небу за час и три четверти до восхождения солнца, о жертвоприношении в жертвеннике земле за полтора часа до восхождения солнца, о жертвоприношении в Великом храме и в жертвеннике Духам Ше и Цзи за час до восхождения солнца, о жертвоприношении в жертвеннике солнцу за полчаса до восхождения солнца, о жертвоприношении в жертвеннике луне в три часа пополудни, о жертвоприношении Изобретателю земледелия в половине 7 часа пополуночи, о жертвоприношении в храме царей и Древнего учителя за полтора часа до восхождения солнца.

Пред каждым великим жертвоприношением члены Комитета Тхай-чан-сы поставляют священные табели на должное место. Сей обряд заключается в следующем. В то самое время, как государь садится в носилки, чтоб отправиться из Чжай-гун для жертвоприношения, президент Обрядовой Палаты, став пред священною божницею с курительными свечами в руке, совершает троекратное коленопреклонение с девятью земными поклонами. После сего председатель Комитета со своими чиновниками берут священную табель и поставляют в портшез, который служители, следуя за чиновниками, переносят к жертвеннику. По прибытии туда председатель поставляет табель на приготовленном алтаре. Таким же образом по совершении жертвоприношения, обратно относят табель, а председатель заключает обряд коленопреклонением с поклонами по-прежнему. Что касается до сопоставляемых предков царствующего дома, их табели из заднего отделения берет князь 5 степени с чиновниками из краснопоясных, а из переднего отделения берет князь 1 степени с чиновниками же из желтопоясных. Пред табелями идут чиновники Комитета. Табели Духов, которым приносится жертва или моление на жертвенниках, в обыкновенное время хранятся в храмах, а пред совершением моления или жертвоприношения переносятся на жертвенники.

X

Чин жертвоприношения

В жертвенниках и храмах первого разряда наиболее государь сам совершает жертвоприношение; в жертвенники и храмы второго разряда назначает князей, ближайших к нему по родству. В одном только Великом храме исключительно вельможи назначаются.

В каждом жертвеннике и храме государь совершает жертвоприношение по чину в отношении к поклоняемому лицу; но то же самое жертвоприношение изменяется в полноте обряда, когда по назначению государя князь или вельможа совершает оное.

Касательно самого чина жертвоприношения должно заметить две вещи: молитву и образ или порядок жертвоприношения.

Обыкновенно одна молитва читается при жертвоприношении; но для каждого одного и того же жертвоприношения сочиняется новая молитва и пишется на таблице. Молитвенные таблицы суть деревянные четвероугольные дощечки; есть одноцветные или по краям оклеенные бумагою цвета, отличного от того вещества, которым буквы пишутся. Молитвенная таблица в жертвеннике Небу оклеивается бумагою лазоревого цвета, а буквы пишутся киноварию. Таблица в жертвеннике земле оклеивается желтою бумагою с желтою каймою, а буквы пишутся тушью. Таблица в жертвеннике солнцу оклеивается красною бумагою, а буквы пишутся киноварию. В прочих жертвенниках и храмах таблица оклеивается белою бумагою с желтою каймою, а буквы пишутся тушью. В храмах, особенно сооруженных в честь кого-либо, нет таблицы, а молитва пишется на белой бумаге тушью.

Молитва, читаемая при царском жертвоприношении, по отношению к месту имеет различную форму. Каждая молитва начинается словами Правления Дао-гуан^[17]: в таком-то году под таким названием, в таком-то месяце под таким-то названием, в такой-то день и число под таким-то названием. Далее в молитвах в жертвеннике Небу и земле пишется: царствующий Сын Неба подданный такой-то (пишется имя государя). В молитвах в жертвенниках солнцу и луне пишется: царствующий Сын Неба такой-то (приписывается имя государя), но слово подданный выпускается. В молитве в храме предкам пишется: почтительный внук, царствующий Император такой-то (приписывается имя государя). В молитвах для прочих жертвоприношений пишется: Император, а имя государево не приписывается. Далее в молитвах, читаемых в жертвенниках Небу и земле, в храме предкам и в жертвеннике Духам Ше и Цзи, следуют слова: дерзость вознесть моление, по-китайски гань-чжао-гао, в жертвенниках солнцу и луне; прилежно молить Цзинь-гао. В прочих храмах приносить жертву Юй-цзи.

При совершении жертвоприносительных обрядов каждое движение производится при содействии музыки, певчих и пантомимов. Полный обряд жертвоприношения состоит из девяти частей; а посему и полная музыка состоит из девяти гимнов. Таковой обряд совершается только при трех великих жертвоприношениях в жертвеннике Небу: в Новый год, в зимний поворот и в день рождения государева. Части полного жертвоприношения суть:

1) встречание, т. е. призывание Духа Шан-ди;

2) возношение нефрита и шелковых тканей;

3) предложение лотка с жертвою, состоящею из тельца;

4) первое возношение нефрита с шелковыми тканями;

5) второе возношение лотка с тельцом;

6) последнее троекратное возношение кубка с вином;

7) снятие снедей;

8) провожание Духа Шан-ди;

9) созерцание всесожжения.

При прочих жертвоприношениях некоторые из помянутых девяти частей соединяются соответственно числу положенных гимнов при жертвоприношении. В жертвеннике земле музыка состоит из восьми гимнов; почему созерцание всесожжения соединено с провожанием Духа. В храме предкам музыка состоит из шести гимнов; почему при жертвоприношении отменено предложение лотка с жертвою, а приношение нефрита с шелковыми тканями соединено с первым возношением; вместо провожания положено прошение Духов возвратиться. В жертвеннике Духам Ше и Цзи музыка состоит из семи гимнов; почему отменено предложение жертвенного лотка, а приношение нефрита с шелковыми тканями соединено с первым возношением. В жертвеннике солнцу музыка состоит из семи гимнов; почему отменено предложение лотка и созерцание зарывания. В жертвеннике луне положено шесть гимнов; почему приношение нефрита и шелковых тканей соединено с первым возношением, а предложение лотка и созерцание зарывания отменены. В жертвеннике Изобретателю земледелия положено семь гимнов и обряд одинаков с обрядом Духам Ше и Цзи. В храме царей, в храме Древнего учителя и в храме планете Юпитеру положено шесть гимнов; почему предложение лотка отменено, приношение нефрита и шелковых тканей соединено с первым возношением, а созерцание всесожжения — с провожанием Духа.

Чтение молитвы обыкновенно совершается после возлияния вина при первом возношении: но на Круглом холме, в Храме Небу и на жертвеннике земле оно совершается после возлияния вина пред первым местом. За прочтением молитвы следует возношение чарок пред местами сопоставленных лиц. Обряд получения жертвенного мяса производится пред самым снятием жертвенных мяс.

В храмах Славным мужам музыка состоит из одного гимна Духам; а в храмах добродетельным уже нет музыки. В первых жертвоприношение состоит из пяти частей встречания Духов, трех возношений и провожания Духов; в последних также из пяти частей: трех возношений, провожания Духов и созерцания всесожжения. Посему-то в Китайском Собрании Уложений исключительно обращено внимание на жертвоприношения, в столице совершаемые в жертвенниках и храмах первого и второго разряда.

Государь и другие лица, действующие при жертвоприношении, во всех движениях следуют руководству церемониймейстеров. Если государю должно идти, то церемониймейстеры предшествуют ему. Когда он становится на месте поклонения, то возглашающий церемониймейстер становится впереди его по левую, а руководствующий — по правую сторону. Когда государю должно идти к месту поклонения, то возглашающий говорит ему: «Стань на место», и государь становится на месте.

Как скоро наступит час жертвоприношения, то государь выходит из дворца пощения в церемониальном одеянии, садится в портшез и подъезжает к западным воротам жертвенника. Здесь, оставив носилки, входит в палатку, в которой переоблачается в жертвенное одеяние^[18], а по омовении рук идет в жертвенную палатку и становится на месте поклонения. Между тем князья и чиновники, соучаствующие в жертвоприношении, становятся по своим местам, и начинается обряд жертвоприношения.

Призывание Духа Шан-ди открывается возжением пахучих дерев^[19] и первым гимном музыки. Возглашающий говорит: взойди на жертвенник, и государь по вступлении на жертвенник подходит к столу с курительными свечами пред Шан-ди. Возглашающий говорит: преклони колена, и государь становится на колена. Возглашающий говорит: вознеси курения, и государь троекратно возносит курения (длинные пахучие свечи). Потом по порядку таким же образом возносит курения пред каждым из сопоставленных царственных лиц. По окончании сего возглашающий говорит: возвратись на прежнее место, и государь возвращается. Возглашающий говорит: поклонись с коленопреклонением, и государь совершает троекратно коленопреклонение с девятью земными поклонами. Потом возглашающий говорит: взойди на жертвенник и с коленопреклонением вознеси нефрит с шелковыми тканями. Играют второй гимн,, и государь по вступлении на жертвенник становится пред Шан-ди на колена, с благоговением возносит поданный ему ящик с нефритом и тканями и полагает на стол. Потом таким же образом совершает возношение нефрита и тканей пред каждым из сопоставленных царственных лиц. После сего возглашающий говорит: возвратись, и государь возвращается. Потом возглашающий говорит: взойди на жертвенник и с коленопреклонением предложи лоток. Играют третий гимн, и государь по вступлении на жертвенник предлагает лоток, вознося обеими руками прежде пред Шан-ди, а потом пред царственными лицами. По окончании сего возглашающий говорит: возвратись на прежнее место. Пред первым возношением вина возглашающий говорит: взойди на жертвенник и с коленопреклонением вознеси кубок. Играют четвертый гимн, и государь по вступлении на жертвенник подходит к Шан-ди, принимает кубок обеими руками, возносит и ставит на подносик. После сего возглашающий говорит: иди на место, где должно читать молитву, и государь приходит на это место. Возглашающий говорит: преклони колена и читай молитву. Чиновник с коленопреклонением читает вместо него молитву. По прочтении молитвы возглашающий говорит: сотвори поклонение, и государь делает одно коленопреклонение с тремя земными поклонами; после сего государь совершает возношение кубка пред каждым из царственных лиц. По окончании возношения возглашающий говорит: возвратись на прежнее место. Государь возвращается на прежнее место. Играют пятый гимн, и государь по вступлении на жертвенник вторично совершает возношение кубка; играют шестой гимн, и государь совершает третье возношение кубка. По втором возношении ставит кубок на левую, а при последнем на правую сторону подставки. При каждом из последних действий возглашающий говорит: взойди на жертвенник и с коленопреклонением вознеси кубок. Возвратись на свое место. При снятии яств возглашающий говорит: иди на место, где должно принять жертвенное мясо, и государь подходит к тому месту. Возглашающий говорит: преклони колена, а по принятии государем жертвенного вина и мяса, говорит: соверши поклонение, и государь делает одно коленопреклонение с тремя земными поклонами. После сего возвратись на прежнее место. По возращении государя снова говорит: соверши троекратное коленопреклонение, и государь делает три коленопреклонения с девятью земными поклонами. По снятии яств играют седьмой гимн, и чиновник уносит нефрит. При провожании Духа играют восьмой гимн, и возглашающий говорит: преклони колена и соверши поклонение, и государь делает троекратное коленопреклонение с девятью земными поклонами. После сего отводят государя на левую сторону; чиновники берут молитву, шелковые ткани, курительные свечи и яства и относят к месту всесожжения. Церемониймейстеры ведут государя на прежнее место. Пред созерцанием всесожжения играют девятый гимн, и возглашающий говорит: иди на место, с которого должно созерцать всесожжение. Как скоро молитва и ткани сгорят до половины, возглашающий докладывает, что обряд жертвоприношения кончен. При совершении жертвоприношения каждый из прислуживающих чиновников своевременно исправляет свою должность. Когда государь идет к месту поклонения, то чиновник с подколенного подушкою постилает ее. Когда государь станет на месте, то чиновник с табелью поклонения поставляет ее на стол, а когда государь пойдет к жертвенному столу, тот же чиновник снимает табель поклонения, а по возвращении на прежнее место опять поставляет ее. При предложении лотка, при провожании и сжигании, когда государь сходит с места поклонения на сторону, то чиновник поднимает подушку, а при возвращении опять постилает. Таким же образом поступают и прочие чиновники, исправляющие должности служителей при жертвоприношении. По окончании жертвоприношения государь выходит за ворота, переменяет одеяние, садится в носилки и при игрании музыки торжественно возвращается во дворец.

Здесь описано полное или великое жертвоприношение, которое совершается только в жертвеннике Небу. При сем жертвоприношении табели шести последних предков царствующего государя сопоставляются Небу. При прочих жертвоприношениях первое место занимают те лица или Духи, в честь которых жертвенник или храм сооружен. Посему-то в каждом жертвеннике и храме есть изменение и сокращение в обрядах: но чин жертвоприношений во всех местах одинаков.

XI

Дни жертвоприношения в столице

Обыкновенные жертвоприношения совершаются в дни, определенные законом, не более одного или двух раз в году, как-то:

В жертвеннике Небу ежегодно государь совершает жертвоприношение в день зимнего поворота и в Новый год в первый день под названием Синь.

В жертвеннике земле ежегодно государь совершает жертвоприношение в день летнего поворота.

В Великом храме в первый месяц каждого из четырех годовых времен совершают жертвоприношение всем покойным государям и государыням царствующего Дома. Накануне Нового года совершается общее жертвоприношение им.

В жертвеннике Великим Духам Ше и Цзи жертвоприношение совершается в среднем весеннем и в среднем осеннем месяцах — т. е. в лунациях мартовской и сентябрьской — в первый день под названием Сюй.

В жертвеннике солнцу ежегодно приносят жертву в день весеннего равноденствия в шестом часу пополуночи. В нечетные, считая с первого дня из десяти, т. е. в первый, третий, пятый, седьмой и Девятый годы, государь самолично совершает жертвоприношение; а в четные назначает вместо себя князей и вельмож.

В жертвеннике луне ежегодно приносят жертву в день осеннего равноденствия в шестом часу пополудни. В каждое третье лето, считая по 12 ветвям, т. е. в третье, шестое, девятое и двенадцатое, государь сам совершает жертвоприношение; а в прочие годы назначает князей и вельмож вместо себя.

В жертвеннике Изобретателю земледелия государь ежегодно сам совершает жертвоприношение в третьей весенней луне — апрельской — в счастливый день под названием Хай. В этот же день государь совершает известный обряд землепашества, который более принадлежит к придворным обрядам.

В жертвеннике Изобретательнице шелкоделия сама Императрица или которая-либо из побочных государевых супруг ежегодно совершают жертвоприношение в последнем весеннем месяце — в апрельской лунации, — в счастливый день под названием Сы. В этот же день совершается известный обряд срывания тутовых веток.

В храме царям прошедших династий ежегодно приносят жертвы в среднем весеннем и среднем осеннем месяцах. Сянь-ди и Шунь-ди, государи Правлений Юн-чжен и Цянь-лун самолично приносили здесь жертвы, в память чего поставлены каменные памятники с надписями.

В храме Древнему учителю ежегодно совершают жертвоприношение в среднем весеннем и среднем осеннем месяцах в первый день под названием Дин.

В храме планете Юпитеру ежегодно приносят жертву за день до нового года и еще в первом десятидневии нового года, в избранный счастливый день.

В храме Изобретателям врачевания ежегодно приносят жертву в среднем весеннем и среднем зимнем месяцах в первый день под названием Цзя.

В храме полководца Гуань-ди приносят жертвы в среднем весеннем и среднем осеннем месяцах в избранный счастливый день, также в 13 число 5 луны, день его рождения.

В храме мыслителю Лао-цзы приносят жертву в 3 число 2 луны, день его рождения, также в избранный счастливый день в среднем осеннем месяце.

В храме Духу Северного полюса приносят жертву в день рождения Государева.

В храме Духу огня приносят жертву в 23 число последнего летнего месяца.

В храме восточной обоготворенной горы приносят жертву в день рождения Государева.

В храме Духу драконов и духу хлебных магазинов приносят жертву весной и осенью в избранный счастливый день.

В храмах Сянъ-лян-цы и Чжао-чжун-цы приносят жертву в среднем весеннем и среднем осеннем месяцах в избранный счастливый день.

Все вышеописанные жертвоприношения суть постоянные. Есть еще временные жертвоприношения, совершаемые по случайным или чрезвычайным каким-либо обстоятельствам.

Пред передачею престола, пред вступлением на престол, пред поднесением государю-отцу или государыне-матери титула, пред назначением наследника престола, в день рождения Императрицы-матери, в день рождения государева; пред отправлением государевым в поход, по счастливом окончании похода и по разным другим торжествам при Дворе вообще предварительно отряжают сановников для объявления, в жертвенниках Небу и земле, в Великом храме, в Домашнем храме предкам, в жертвеннике Духам Ше и Цзи. Сверх сего предписывается принести жертвы горам обоготворенным, горам господствующим, морям, великим рекам, на могилах царей прошедших династий и на могиле Древнего учителя. По таковым случаям Палата Обрядов избирает шесть чиновников из членов низших присутственных мест и предоставляет государю назначить их для жертвоприношения в шести странах. Из них первый назначается в Маньчжурию принести жертвы Духу горы Чан-бо-шань, Духу Сунгари-улы, северной Господствующей горе Ивулюй, на могиле родоначальника династий Ляо и в пяти храмах Духу северного моря. Второй назначается в западную часть Китая принести жертву западной обоготворенной горе, западной господствующей горе, великой реке Цзян, на могилах древних государей Хуан-ди, Сюань-юань-шы, династии Чжеу государям Вынь-ван, Ву-ван, Чен-ван и Кхан-ван, династии Хань государям Гао-цзу, Вынь-ди и Сюань-ди, младшей династии Вэй государю Сяо-вынь-ди, династии Тхан государям Гао-цзу, всего в 16 местах. Третий назначается в восточную часть Китая принести жертву восточной обоготворенной горе, восточному морю, южной господствующей горе и на могилах древних государей: Шао-хао Цзинь-тьхянь-шы, Яо-тхао-тхан-шы, Ся-юй-ван и родоначальнику династии Мин, всего в девяти местах. Четвертый назначается в центральную часть Китая принести жертву обоготворенным горам средней и южной, великим рекам Хуай и Цзи и на могилах древних государей: Тхай-хао Фу-си-шы, Янь-ди Шень-нун-шы, Чжуань Гао-ян-шы, Ди-гу Гао-синь-шы, Ди-шунь Ю-юй-шы; династии Шань государям Чжун-цзун и Гао-цзун; династии Хань государю Ши-цзун; династии Сун государям Тхай-цзу, Тхай-цзун, Чжень-цзун и Жень-цзун, всего в 17 местах. Пятый назначается в южную часть Китая принести жертву южному морю. Шестой назначается в северную часть Китая принести жертву северной обоготворенной горе, средней господствующей горе, желтой реке, западному морю, на могилах древних государей Нюй-во-шы, династии Шан Чен-ван, династии Гинь Тхай-цзу и Ши-цзун, династии Юань Тхай-цзу и Ши-цзу, всего в 12 местах.

Пред открытием перестроек в жертвенниках Небу, земле и Духам Ше и Цзи, в Великом храме и в Домашнем храме предкам предварительно приносят моления во всех помянутых местах. По окончании работ обратно переносят священные табели и вторично совершают жертвоприношения. Таким же образом поступают при перестройке в дворцах и при переходе в новый дворец.

Ежели в первый летний месяц после жертвоприношения о дожде еще нет дождей, то приносят жертву на трех жертвенниках: Духу Неба, Духу земли и планете Юпитеру^[20]. Если после жертвоприношения на трех жертвенниках еще не будет дождя или спадет недостаточный дождь, то повторяется моление на тех же трех жертвенниках. Если после повторенных молений не будет дождя, то представляют государю о дозволении принести жертву в жертвеннике Духам Ше и Цзи. В сих же жертвенниках молятся при непомерных дождях о вёдре, при зимней засухе — о снеге. Если государь сам отправляется в жертвенник Духам Ше и Цзи молиться о дожде или вёдре или на жертвенник Духу Неба молиться о дожде, то на жертвенники Духам земли и Юпитера посылает наследника или князя. Если после моления в трех жертвенниках и в жертвеннике Духам Ше и Цзи ниспадет обильный дождь, то во всех сих местах приносятся благодарственные жертвы. При продолжительной большой засухе совершает великое моление на Круглом холме. Государь предварительно посылает вельможу объявить в Великом храме, а потом совершает великое моление Верховному Ди. При совершении великого моления государь посылает князя 1 степени совершить обряд моления в жертвеннике земле.

Государь в путешествие свое чрез Маньчжурию лично приносит жертву северной господствующей горе Ивулюй, а для жертвоприношения Духам горы Чан-бо-шан и восточного моря, Духам рек Сунгари-улы, Цюй-лю хэ (Шара мурень) Хунь-хэ и Тхай-цзы хэ и на могиле родоначальника династии Ляо посылает чиновников. Таким же образом в путешествие свое внутри Китая посылает чиновников для жертвоприношения в храмах, посвященных различным Духам, также Духам обоготворенных и господствующих гор, морей и великих рек, на могилах царей прошедших династий и славных вельмож их, в различных храмах, посвященных мудрым и добродетельным. Обряды личного государева жертвоприношения различны, смотря по лицам, коим он приносит жертвы. Для жертвоприношения пяти обоготворенным горам употребляет тельца и 27 сосудов с предложениями; облачается в парадное одеяние, делает два коленопреклонения с шестью поклонами в землю. При музыке не бывает пантомимов. Когда возжигает курения пред Духами обоготворенных гор, т. е. когда совершает только одно поклонение, то бывает в дорожном одеянии и делает два коленопреклонения с шестью поклонами в землю — без провозглашения. Сим же образом поклоняется, возжигая курения в храмах господствующим горам, морям и большим рекам. На кладбищах Государей прошедших династий приносит жертву по обряду жертвоприношения Духам обоготворенных гор — только без музыки, делает два коленопреклонения с шестью земными поклонами. Если государь является на кладбища Государей прошедших Династий для возлияния вина, то бывает в дорожном одеянии, делает троекратное возлияние и три поклона.

XII

Жертвоприношения в губерниях и жертвоприношения частные

Описанные выше жертвоприношения принадлежат Двору и столице.

В губерниях, не исключая и столичной, совершаются другие жертвоприношения, и притом с небольшою разницею в самом обряде. Таковые жертвоприношения суть.

1) Духам Ше и Цзи — Духу Неба и Духу земли. В губерниях в каждом областном, окружном и уездном городе есть жертвенник Духам Ше и Цзи и жертвенник Духам облаков, дождей, ветров, громов, гор и рек. В первом ежегодно приносят жертву в среднем весеннем и среднем осеннем месяцах, в первый день под названием Сюй; во втором приносят жертвы в средних же весеннем и осеннем месяцах в избранный счастливый день. Духи облаков, дождей и проч. занимают главное место — лицом на юг. По восточную сторону их .поставляются = табели Духов гор и рек местных, а по западную табель Духа — покровителя города. Здесь в первом летнем месяце в избранный счастливый день совершают моление о дожде. После моления о дожде или вёдре как скоро бывает соответствие, то приносят благодарственную жертву. При жертвоприношении в жертвеннике Духам Ше и Цзи в губернском городе первенствует Начальник губернии, а в прочих городах Прокуроры и Правители городов. Пред табелью поставляют барана, свинью и 14 сосудов с предложениями. Пред молитвою и после молитвы совершают три коленопреклонения с девятью земными поклонами. Такой же обряд совершается в жертвеннике Духам Неба и земли.

2) Людям высоких добродетелей из признательности к их заслугам.

В каждом областном, окружном и уездном городе сооружены храмы Древнему учителю Кхун-цзы, в котором ежегодно в весеннем и осеннем средних месяцах в первый день, под названием Дин, совершают возлияние. План сих храмов одинаков с его планом в Пекине. Обряд возлияния совершают в губернских городах Начальники Губерний, а в прочих Прокуроры и Правители городов. Пред табелью Древнего учителя ставят тельца, барана, свинью и 26—76 сосудов с предложениями. Добродетельнейшим государям разных династий приносят жертвы на месте родины или кончины их.

3) Защитникам престола и покровителям народа. В каждой губернии сооружены храмы Вынь-чан-миао и Гу-ань-ди-миао. В храмах Вынь-чан-миао ежегодно приносят жертвы в 3 число второй луны в день рождения Вынь-чан-ди, а в весеннем и осеннем последних месяцах приносят жертву ему в избранный счастливый день. В храме Гуань-ди-миао приносят жертвы в весеннем и осеннем средних месяцах и в 13 число 5 луны — день его рождения. В каждой стране главный местный Начальник обязан приносить жертву ему. Пред табелью Гу-ань-ди поставляют тельца, барана, свинью и пять блюд с плодами. Пред молитвою и после молитвы совершают по три коленопреклонения с девятью поклонами в землю. Духам — покровителям в несчастиях и бедствиях местные Начальники также обязаны приносить жертвы в положенное время.

4)Верным, отцепочтительным, целомудренным и справедливым. В каждом областном, окружном и уездном городе по восточную сторону храма Древнему учителю сооружен храм верным, справедливым, отцепочтительным и уважительным к старшим. В сих храмах приносят жертвы верным чиновникам, справедливым ученым, отцепочтительным сыновьям, имеющим уважение к старшим братьям, послушным внукам — родившимся в той стране. По западную сторону сооружен храм целомудренным и отцепочтительным. В сем храме женам и девицам целомудренным и отцепочтительным местные чиновники обязаны приносить жертвы ежегодно весною и осенью. Жертва им состоит из барана и свиньи и восьми сосудов с предложениями. Чиновник, начальствующий при жертвоприношении, делает одно коленопреклонение с тремя поклонами в землю.

5) Славным чиновникам и сельским мудрецам. В каждом губернском городе находится храм, сооруженный Для приношения жертв начальникам, которые при управлении тою губерниею оказали услуги отечеству и благо-Деяния народу. В каждом областном, окружном, губернском и уездном городе находится храм для приношения жертв тем чиновникам, которые при управлении тою страною оказали услуги отечеству и благодеяния народу. Еще находится храм, в котором местные чиновники обязаны ежегодно весною и осенью приносить жертвы ученым, сделавшимся известными на своей родине добродетельною жизнию. Жертвоприношение им состоит из барана, свиньи и осьми сосудов с предложениями. Только в храме Сянь-лян-цы вместо сосудов с предложениями поставляют пять блюд с плодами. Областной правитель первенствует при жертвоприношении, а прочие чиновники исправляют разные должности сослужителей. По прочтении молитвы первенствующий делает одно коленопреклонение с тремя поклонами в землю.

Частные люди от князя 1 степени до последнего разночинца ни в каких храмах приносить жертв не могут. Им дозволено одно поклонение без молитвы, и поклонение это в том только состоит, что молящийся, взяв в правую руку небольшой пук зажженных курительных свеч, делает пред лицом храма или в храме пред лицом божества троекратное коленопреклонение с девятью поклонами; потом кладет свечи на приличное место и немедленно уходит. Такое моление наиболее исполняется в 1 и 2, в 15 и 16 числа каждого месяца, но без определения времени и притом совершенно зависит от расположения каждого. Местные чиновники, напротив, ежемесячно в дни новолуния и полнолуния должны совершать такое же поклонение в храмах Вынь-миао, Гу-ань-ди-миао и проч., правительством построенных, но каждый в том храме, в котором должность обязывает его исполнять это.

В отношении к народу религия ученых предписывает только религиозное поклонение предкам и особенно родителям, которым каждый, как виновникам его бытия, обязан беспредельною благодарностию: по сей причине китаец сколько-нибудь достаточный имеет родовое кладбище, на котором он в обыкновенное время весною и осенью предлагает приношения покойным родителям и, сверх того, совершает при их могиле благодарное поклонение при каждом радостном случае в семействе; а в доме на том месте, которое у других народов определено для божества, китаец ставит таблицы с именами покойных своих родителей и ежедневно совершает пред ними набожное поклонение.

Что касается до обрядов домашних жертвоприношений предкам, в Государственном уложении с точностию определены границы оных — соответственно месту, которое каждый занимает в цепи гражданских состояний. Таким образом, князья первой и второй степени могут на родовом кладбище иметь храм предкам из семи звеньев, из коих средние пять звеньев составляют храмовый зал, а звенья восточное и западное суть боковые приделы. Храм обведен стеною, в которой на юг тройные ворота. По восточную и западную сторону храма боковые здания, — каждое в три звена. В восточном боковом здании хранится одеяние предков, в западном — жертвенная утварь и музыкальные орудия. Свес храмовой кровли с двойным решетинником, столбы покрыты киноваренным лаком, кровля муравленной черепицы, стены красные, крыльцо о трех сходах, каждый сход в семь ступеней; двери расписаны разноцветными растениями. Родоначальник не переносится с главного места. По левую его сторону занимает место прапрадед, по правую прадед. Ближайшие предки переносятся в придел. Жертва им приносится в начале каждого из четырех годовых времен. В среднем весеннем месяце вынесенные вне владыки соучаствуют в жертве. Совершаются пред ними два коленопреклонения с шестью поклонами. При общем жертвоприношении пред родоначальником поставляется стол с предложениями лицом к югу; пред вынесенными владыками восточного придела стол лицом к западу, в западном приделе стол лицом к востоку. Пред родоначальником при четвертном жертвоприношении также ставится стол с предложениями, пред прадедом и прапрадедом по одному столу, а всего пять столов, и все обращены к югу, пред каждым лицом кусок шелковой ткани и три кубка; на каждом столе один баран и одна свинья и по 25 сосудов с предложениями. В начале каждого из четырех годовых времен на столах с предложениями поставляют по шести блюд с плодами и по шести блюд с яствами. Ежемесячно в 1 и 15 числа совершают поклонение с возжением благовоний.

С такою же точностию определены обряды домашних жертвоприношений для всех других состояний: но по мере понижения достоинств и степеней обширность храма, число сосудов и количество предложений постепенно уменьшаются. Чиновники от 15 до 18 класса могут иметь храм предкам только в три звена, крыльцо с одною ступенью, вход в зал из одинокой двери в храм, одинокие ворота, зал без боковых зданий; вещи предков и жертвенные сосуды хранить в ящиках, жертву совершать только весною, т. е. однажды в году; в жертву приносить задок свинины и четыре сосуда с предложениями, делать одно коленопреклонение с тремя поклонами, при случаях могут, делать объявления. Разночинцы не имеют храмов, а табели предков поставляют в средине залы у северной стены в кивоте. Предложения их состоят из новых плодов и овощей соответственно времени. На жертвенном столе не могут поставить более четырех посудин, бульон и кашу. Место жреца занимает старшее в семействе лицо мужского пола.

Религия ученых разрешает два трудных для европейцев вопроса в отношении к Китаю: 1) почему там чрезвычайно мало неженатых даже из молодых людей? 2) почему китайцы не могут жениться в чужестранных землях и навсегда там оставаться?

---

Описание Педагогического Института в Пекине

Педагогический Институт, по-китайски Го-цзы-цзянь, лежит внутри Пекина, неподалеку от северных городских ворот Ань-дин-мынь прямо к западу. В ученом слоге он называется Тай-сио, что значит великое или главное училище. Внутренность Педагогического Института представляет длинноватую четырехугольную площадь, обнесенную четырьмя рядами сплошных зданий. Площадь вся выстлана кирпичом и камнем. На северной половине площади возвышается прекрасное здание Би-юн. Это есть название тронной, в которую принимают государя, когда он посещает Институт. Тронная представляет четырехугольный зал с круглою кровлею; покрыта золотистою изразцового черепицею; в поперечнике содержит 53 фута. Каждая сторона тронной состоит из трех звеньев. Каждое среднее звено в длину содержит 21, в глубину 16 футов. Угловые звенья имеют и длину и глубину равную, т. е. по 16 футов. Таким образом, девять звеньев представляют одно звено. Двери на все четыре стороны, в четыре полотенца; по сторонам по четыре рамы окошечных. Вкруг тронной — крытый ход, имеющий 6 8/10 фута глубины. Столбы, на которых кровля утверждена, в вышину содержат 16, в отрубе 1 8/10 фута; свес спускается за крытый ход на 4 3/10 фута. Внутренние столбы в вышину содержат 18 8/10, в поперечнике 1 фут. Крылечные лестницы на четыре стороны. Основание тронной в поперечнике содержит 11 2/10 сажени; обведено круглым водяным каналом, в 19 2/10 сажени длины. На четыре стороны мосты чрез него; каждый мост 4 сажени длины и 2 2/10 сажени ширины. Канал обведен каменными перилами; с четырьмя трубами. От канала на север здание И-лун-тхан, в котором помещено Правление Педагогического Института. Сие здание на высоком основании, лицом на юг. По сторонам его разные отделения для производства дел; далее к югу по обеим сторонам шесть учебных отделений Лю-тхан. Каждое отделение состоит из 11 звеньев с одним крыльцом; от канала на юг изразцовые красные ворота; по северную сторону их два здания с каменными памятниками, а по южную — башня с колоколом и башня с литаврою; за башнями лицевые ворота Института.

---

1. соответствии (фр.). — Примеч. ред.
2. По Лунь-юй’ю, Конфуций обещает изменить государственный строй того царства, которое поручат его управлению — то в одно поколение, то в три года, то даже в один год, во сто дней, в месяц.
3. Едва ли даже на Ши-цзин не должно смотреть, как на образчик древнего языка различных наречий; мы видим в нем, что одно и то же содержание передается различными словами в различных царствах; на эту-то сторону до сих пор никто и не обратил внимания, и все потому, что никак не могут допустить мысли, чтобы китайские комментаторы были неразвиты.
4. Конфуций преподал капельмейстеру Лу следующий урок: «Музыке легко выучиться: при начале игры все инструменты должны быть настроены; в продолжение игры все должно идти плавно, внятно, без диссонанса; то же и в конце!»
5. Заметим кстати, что Пруссия одолжена развитием своего просвещения, давшего ей такую силу, той же системе государственных экзаменов. Но еще замечательнее, что китайское военное искусство, переведенное на французский язык, нашло себе почитателей именно в Пруссии со времен Фридриха Великого.
6. Сказывают, что в Корее есть книжка его сочинения.
7. Любопытен его разговор при прощании с владетелем удела Вэй. «Желал бы я, — сказал Цзы-сы, — отблагодарить Ваше Высочество богатыми дарами; но Ваши сокровищницы полны, а я беден; желал бы отблагодарить добрыми советами; но опасаюсь, что не будут они согласовываться с Вашими намерениями, и притом одни советы скучны. Смею ли отблагодарить представлением мудрого?». «Прошу объявить, — сказал князь, — о Вашем мудреце». «В пределах вашего владения, — продолжал Цзы-сы, — есть Ли-инь — мудрец, и притом истинный». «Из какого рода он?» — спросил князь. «Род его, — говорил Цзы-сы, — искони занимался земледелием». Князь, усмехнувшись, сказал ему: «Я не занимаюсь земледелием; на что же мне сын земледельца?». «Я, — отвечал Цзы-сы, — одобряя Ли-инь, одобряю способность его, а до земледелия предков его нет дела. Мне кажется, что вы, Государь, не по истинным достоинствам избираете ученых к должностям». Князь замолчал.
8. Царствование Государя Чжуань-юй, по преданиям, полагается в 2513—2436 г. до Р. X.
9. Говоря о жертвенном одеянии, описываю одеяние церемониальное, которое государь и чины употребляют в торжественные дни. Это я делаю потому, что жертвенное и церемониальное одеяние одного покроя, с теми же наружными украшениями, и разность между ними заключается только в цвете земли, по которой шитье расположено; например, в жертвеннике Небу государь совершает жертвоприношение в кафтане голубого цвета и пр. Исключая государя, все прочие бывают в общем церемониальном одеянии, где бы жертвоприношение ни было совершаемо.
10. Фалды.
11. Церемониальные кафтаны на меху, т. е. шубы, не употребляются.
12. Фын-хуан — название баснословной птицы, с перьями различных красок. Это китайский Феникс.
13. Флер.
14. Дочери князей до замужества считаются княжескими дочерьми, а уже при выходе в замужество получают достоинство княжен, соединенное с жалованьем от правительства; почему и удерживают название княжны до смерти. В подобном же значении употребляется слово царевна.
15. На жертвенный стол предлагается не целая скотина, а часть ее.
16. Здесь под Небом разумеется атмосфера со всеми ее воздушными явлениями, а под землею — самая планета.
17. Дао-гуан есть название правления ныне царствующего Императора.
18. Жертвенное одеяние, как выше было сказано, отличается от церемониального цветом земли.
19. Белого сандала и Орлиного дерева.
20. Сии три жертвенника находятся в жертвеннике Изобретателю земледелия.