Габриэле Д’Аннунцио
правитьОперация
правитьДвухмачтовое судно «Троица», нагруженнное зерном, отчалило к берегам Далмации. Близилось к вечеру. Судно плыло вниз по течению спокойной реки, между ортонскими барками, стоящими в ряд на якоре, а на берегу в это время зажигались огни и раздавались песни возвратившихся моряков. Медленно пройдя узкое устье, судно вышло в море.
Погода была благоприятная. На октябрьском небе, почти над самой водой, висела полная луна, похожая на бледно-розовый фонарь. Горы и холмы позади казались фигурами сидящих женщин. В воздухе бесшумно проносились стаи диких гусей и скрывались из виду.
Шестеро мужчин и юнга сначала дружно маневрировали, чтобы направить судно по ветру. Потом, когда надулись красные паруса, расписанные грубыми фигурами, все шестеро уселись и начали спокойно курить.
Юнга, усевшись верхом на носу баркаса, запел какую-то песенку своей родины.
— А погода-то неважная, — сказал Таламонте-старший, сплюнув на воду и снова взяв в рот свою неизменную трубку.
При этом пророческом замечании все взглянули на море и ничего не ответили. Это были сильные моряки, привыкшие к капризам моря. Не раз плыли они к Далмацким островам, в Триесте, в Спалати, знали путь. А некоторые из них с особенным удовольствием вспоминали вкус пахучего, как розы, вина и растущих на островах фруктов.
Капитаном судна был Ферранте ла Сельви. Два брата Таламонте, Чиру, Массачезе и Джалука составляли экипаж Все они были уроженцы Пескары. Юнгу звали Назарено.
Они простояли несколько времени на палубе. Было полнолуние, и море было усеяно рыбачьими лодками. То и дело несколько лодок проезжало мимо судна, и моряки дружески обменивались с земляками отрывистыми фразами. Улов, по-видимому, был счастливый. Когда барки рыбаков остались позади и впереди виднелось открытое море, Ферранте и Таламонте спустились под палубу, чтобы отдохнуть. Массачезе и Джалука, выкурив свои трубки, последовали их примеру. Чиру остался на вахте.
Прежде чем сойти вниз, Джалука показал товарищам одно место на своей шее.
— Взгляни-ка, что тут у меня, — сказал он.
Массачезе посмотрел.
— Решительно ничего, — ответил он, — не стоит обращать внимания.
На шее была краснота, как от укуса насекомого, посреди красного пятнышка — маленькая припухлость.
— Болит, — прибавил Джалука.
Ночью ветер переменился, море начало волноваться. Баркас закачался на волнах и, увлекаемый к востоку, стал сбиваться с пути. Джалука во время маневрирования время от времени слегка вскрикивал, так как при каждом резком движении головы чувствовал боль в шее.
— Что с тобой? — спросил его Ферранте ла Сельви.
Джалука при свете зари показал больное место.
Краснота на коже усилилась, посредине показалась маленькая опухоль.
Ферранте, осмотрев шею, тоже сказал ему:
— Решительно ничего. Не стоит обращать внимания.
Джалука взял платок, перевязал шею и снова закурил трубку.
Баркас, прыгая по волнам и увлекаемый противоположным ветром, несся к востоку. Шум моря заглушал голоса. Время от времени волны с глухим шумом ударялись о палубу.
К вечеру буря утихла и на небе показался огненный купол луны. Но так как ветер совершенно утих, то баркас почти остановился среди моря. Паруса сморщились. Лишь время от времени срывался случайный ветер.
Джалука продолжал жаловаться на боль. От нечего делать товарищи занялись его болезнью. Каждый предлагал свое средство. Чиру, самый старший, посоветовал больному приложить к опухоли пластырь из меда и лука. Хотя смутно, но кое-что он понимал в медицине, так как жена его наряду с колдовством занималась и лечением, она лечила болезни снадобьями и заговорами. Но на судне не оказалось ни муки, ни меда, а сухарь не мог бы оказать надлежащего воздействия.
Тогда Чиру взял луковицу и горсть пшеницы; пшеницу он растолок, а луковицу изрезал на мелкие кусочки и приготовил пластырь. Едва эта смесь коснулась шеи, как Джалука почувствовал, что боль усиливается. Через час он сорвал с шеи повязку и бросил ее в море, не будучи в состоянии вынести боли. Чтобы отвлечь внимание от боли, он стал у руля и долго правил судном. Снова поднялся ветер, и паруса весело надулись. Вдали в виде опустившегося на воду облачка показался среди ясной ночи какой-то островок, по-видимому Пелагоза.
Наутро Чиру, все еще не отказавшийся от мысли вылечить заболевшего товарища, хотел осмотреть больное место. Опухоль покрывала уже большую часть шеи, приняла другой вид и потемнела так, что посредине казалась фиолетовой.
— Что это значит? — в недоумении спросил он таким голосом, что больной вздрогнул. Он позвал Ферранте, двух Таламонте и остальных товарищей.
Мнения разделились. Ферранте предположил какую-то ужасную болезнь, от которой Джалука мог задохнуться. Джалука, бледный, широко раскрыв глаза, выслушал диагноз. Так как небо было покрыто тучами, то море казалось зловещим и стаи чаек с криком неслись к берегу; в душу его стал закрадываться смутный ужас.
— Да ведь это «дурная болезнь», — проговорил наконец Таламонте-младший.
— А ведь, может быть, и правда, — подтвердили товарищи.
В самом деле, на следующий день кожица опухоли приподнялась от напора кровяной сыворотки и лопнула. Все это место походило на осиное гнездо, и оттуда обильно вытекала гнойная материя. Злокачественнное воспаление шло вглубь и расширялось.
Испуганный Джалука стал призывать св. Рокка, исцеляющего язвы. Он обещал ему десять, двадцать фунтов воска. Став на колени посреди палубы, он простер руки к небу и торжественным голосом начал произносить обеты, поминая отца, мать, жену и детей. Стоящие вокруг него товарищи при каждом призыве торжественно осеняли себя крестным знамением.
Ферранте ла Сельви, почувствовав, что налетает ураган, прокричал хриплым голосом команду, заглушившую шум моря. Баркас почти лег на бок Массачезе, оба Таламонте и Чиру бросились к парусам, а Назарено поднялся на мачту. В одну минуту спустили паруса, баркас, переваливаясь с одного бока на другой, с головокружительной быстротой стал подыматься на вершину вала.
— Святой Рокк! Святой Рокк! — закричал еще сильнее Джалука, взволнованный происходящей вокруг него суматохой, он весь изогнулся и, продолжая стоять на коленях, оперся руками о палубу, чтобы удержаться на ней во время качки.
Более высокие валы то и дело перекидывались через борт, и соленая вода обдавала палубу, перебрасываясь с одного конца на другой.
— Ступай вниз! — закричал Ферранте Джалуке.
Джалука спустился в трюм. Он чувствовал во всей коже жар и лихорадочный озноб. Ужасная боль вызывала спазмы в желудке. Там, внизу, при слабом свете все предметы казались какими-то необыкновенными. Слышно было, как глухие удары валов ударялись в бока судна, которое трещало по всем скрепам.
Спустя полчаса Джалука, бледный, как выходец из могилы, снова показался на палубе. Он предпочел стоять на открытом месте, смотреть на волны, видеть людей, дышать свежим ветром.
— Да что с тобой? — спросил Ферранте, пораженный его бледностью.
Прочие моряки, стоя на своих постах, снова заспорили о лечебных средствах, им пришлось почти кричать, чтобы заглушить шум бури. Спор их увлек. У каждого был свой метод лечения. Они рассуждали с апломбом настоящих врачей, забыв об угрожающей им опасности. Массачезе два года тому назад был свидетелем, как настоящий доктор при аналогичном случае делал операцию бока Джованни Маргадонна. Доктор сделал надрез, затем прижег рану кусочками дерева, смоченными какой-то дымящейся жидкостью. Потом он чем-то вроде ложечки приподнял мышцы, которые после прижигания напоминали кофейную гущу. И Маргадонна был спасен.
И Массачезе все повторял, как жестокий хирург:
— Придется резать! Придется резать!
И, подойдя к больному, сделал рукой движение, словно делая разрез. Чиру одобрил предложение Массачезе. Оба Таламонте тоже согласились с ним. Лишь Ферранте ла Сельви качал головой.
Тогда Чиру обратился за согласием к Джалуке, но тот отказался. Чиру, не будучи в состоянии удержаться, сердито закричал:
— Так умирай же!
Джалука еще больше побледнел и взглянул на товарища своими большими, полными ужаса глазами.
Наступала ночь. Море, казалось, еще сильнее ревело во мраке. Ярко вспыхивали волны, пронизываемые светом, отбрасываемым фонарем, который висел у носа. Земля была далеко. Матросы уцепились за веревки, чтобы сопротивляться напорам волн. Ферранте правил рулем, заглушая время от времени бурю криком:
— Да иди же вниз, Джалу!
Джалука почему-то боялся оставаться в одиночестве и, как ни терзала его боль, не хотел спуститься вниз. Он тоже держался за веревку, скрежеща зубами от боли. Когда подходила высокая волна, матросы опускали вниз головы и испускали дружный крик, похожий на те возгласы, которыми сопровождают люди особенно тяжелую совместную работу.
Из-за тучи выглянула луна, страх уменьшился. Но море бушевало всю ночь.
— Режьте! — сказал наутро товарищам измученный Джалука.
Прежде чем решиться на операцию, товарищи приступили к решительному обсуждению. Потом осмотрели опухоль, которая была величиной с кулак. Все ранки, которые раньше придавали опухоли сходство с осиным гнездом или решетом, превратились в одну сплошную язву.
— Мужайся! Крепись! — сказал Массачезе.
Ему пришлось взять на себя роль хирурга. Он попробовал на ногте клинки всех ножей и наконец остановился на недавно отточенном ноже Таламонте-старшего.
— Мужайся! Крепись! — повторил он.
Нетерпение охватило его и остальных моряков.
Больной, казалось, впал в мрачное оцепенение. Он не спускал глаз с ножа и стоял, ничего не говоря, с полуоткрытым ртом и свесившимися по бокам руками. Он был похож на помешанного.
Чиру усадил его и снял повязку. Губы его дрожали, зубы стучали. Все склонились над раной и молча смотрели на нее.
— Вот так и этак, — сказал Массачезе, указывая кончиком ножа направление разрезов.
Вдруг Джалука разрыдался. Все его тело дрожало от всхлипываний.
— Мужайся! Мужайся! — повторяли матросы, взяв его за руки.
Массачезе приступил к операции. При первом прикосновении ножа Джалука испустил громкий крик, стиснул зубы и глухо стонал.
Массачезе резал медленно, но уверенно, высунув кончик языка, как он привык это делать при всякой работе, требующей особенного внимания. Так как судно качалось, то разрез вышел неровным, нож входил то слишком глубоко, то едва касался раны. Вдруг, благодаря сильному толчку, лезвие углубилось в здоровую ткань. Джалука снова вскрикнул и, обливаясь кровью, стал биться, как животное в руках мясников. Он не хотел больше подчиняться пытке.
— Нет, нет, нет!
— Иди сюда! — кричал ему Массачезе, желая продолжать начатую операцию, так как боялся, что прерванный разрез мог грозить большой опасностью.
Все еще бурное море ревело вокруг без конца. Клубы туч обняли все небо, на котором не было видно птиц. Несмотря на этот шум и зловещую темень, моряки были озабочены лишь одним: они боролись с больным, чтобы удержать его, и сердито кричали:
— Иди же сюда!
Массачезе наудачу быстро сделал еще четыре или пять разрезов. Кровь, смешанная с беловатым гноем, хлынула из ран и обрызгала всех, кроме Назарено, который стоял у руля, дрожа от страха при виде этой пытки.
Ферранте ла Сельви, увидев, что баркасу грозит опасность, изо всех сил закричал:
— Отдай шкоты! Ворочай руль к северу!
Оба Таламонте, Массачезе и Чиру бросились исполнять команду. Судно качаясь понеслось вперед. Вдали показалась Лисса. Длинные полосы света падали на воды, выглядывая из-за туч и резко изменяя свой цвет в зависимости от перемен на небе.
Ферранте остался у руля. Остальные вернулись к Джалуке. Нужно было прочистить раны, прижечь их и затампонировать.
Раненый, казалось, был в полном отупении и ничего не сознавал. Он смотрел на товарищей помертвевшими глазами, уже застывшими, как у умирающих животных. Время от времени он повторял как будто про себя:
— Я умер! Я умер!..
Чиру, держа в руках кусок влажной пакли, пытался прочистить рану. Но своими грубыми руками он только бередил ее. Массачезе, желая до конца подражать оператору Маргадонны, усердно заострял кусочки соснового дерева. Оба Таламонте приготовили смолу, так как для прижигания раны они остановились на кипящей смоле. Но им никак не удавалось зажечь огонь на палубе, которую ежеминутно окачивало водой. Наконец оба Таламонте спустились в трюм.
— Омой рану морской водой! — крикнул Массачезе, обращаясь к Чиру.
Чиру последовал совету. Джалука подчинялся всему, не переставая жалобно вопить и скрежетать зубами. Его шея страшно вздулась и вся покраснела, а в некоторых местах стала фиолетовой. Вокруг надрезов начали образовываться коричневые пятна. Больной с трудом дышал и глотал, его мучила жажда.
— Молись святому Рокку, — сказал ему Массачезе, который уже кончил стругать дерево и дожидался смолы.
Увлекаемый ветром баркас отклонился в сторону Себенико, потеряв из виду остров Лиссу. Хотя волнение было еще сильное, но буря, по-видимому, стихла. Среди ржавых облаков показалось солнце.
Братья Таламонте появились наконец с глиняной миской, полной кипящей смолы.
Джалука упал на колени, чтобы снова произнести обеты святому. Все перекрестились.
— О, святой Рокк, спаси меня! Я обещаю тебе серебряную лампаду, масла на целый год и тридцать фунтов восковых свечей. О, святой Рокк, спаси меня! Поддержи жену и детей… Сжалься! Смилуйся надо мной, святой Рокк!..
Джалука сложил руки и говорил точно не своим голосом. Потом снова сел и просто сказал Массачезе:
— Начинай.
Массачезе обернул кусочки дерева паклей, медленно погрузил их в кипящую смолу и затем начал тереть этой массой припухшие места. Чтобы сделать прижигание более действенным и глубоким, он налил смолы и в раны. Джалука уже не стонал. Зрители с содроганием смотрели на эту пытку.
Вдруг Ферранте ла Сельви воскликнул со своего поста, тряхнув головой:
— Вы убили его!..
Полумертвого Джалуку унесли в трюм и уложили на койку, возле больного остался дежурить Назарено. Сверху доносились гортанные возгласы Ферранте, который руководил маневрированием, и торопливые шаги матросов. Вдруг Назарено заметил щель, через которую лилась вода, и позвал товарищей. Матросы в тревоге спустились вниз и стали все вместе кричать, стараясь предупредить опасность.
Джалука, ослабевший телом и духом, все-таки приподнялся на койке, вообразив, что баркас идет ко дну, в отчаянии он ухватился за одного из Таламонте.
— Не покидайте меня! Не покидайте меня! — умолял он как женщина.
Его успокоили и снова уложили. Но он продолжал метаться, лепетать бессмысленные слова, плакать, ему не хотелось умирать. Воспаление шло дальше, захватывало всю шею, углублялось в мозг и постепенно переходило на все туловище, опухоль принимала чудовищные размеры, и он чувствовал, что задыхается. То и дело он раскрывал рот, чтобы глотнуть воздух.
— Несите меня наверх! Мне тут не хватает воздуха, я здесь умру…
Ферранте созвал товарищей на палубу. Судно лавировало, стараясь взять правильный курс, что было теперь не так легко. Ферранте в ожидании попутного ветра стоял у руля и командовал. Приближался вечер, и волнение начинало утихать.
Спустя немного выбежал наверх Назарено.
— Джалука умер! Джалука умер! — в ужасе кричал он.
Моряки сбежали вниз и нашли товарища мертвым, он лежал на койке скорчившись, с открытыми глазами и распухшим лицом, как у повешенного.
— Умер? — спросил Таламонте-старший.
Товарищи, немного растерявшись, молча стояли перед трупом. Потом молча поднялись на палубу.
— Умер? — повторял Таламонте.
День медленно скрывался за водами. В воздухе было совершенно спокойно. Вторично повисли паруса, и судно остановилось. Вдали виднелся остров Сольта.
Моряки собрались на корме и стали обсуждать положение дел. Беспокойство закралось в их душу. Массачезе задумался. Он был бледен.
— Ведь могут сказать, что мы погубили его, — заметил он.
Страх стал мучить этих суеверных и недоверчивых людей.
— А ведь правда, — в один голос ответили они.
— Ну? Что же нам делать? — настойчиво спрашивал Массачезе.
— Он умер! Так бросим его в море, — просто сказал Таламонте-старший, — скажем, что он свалился в море во время бури.
Все одобрили этот совет. Позвали Назарено.
— Эй, ты будь нем как рыба!
И угрожающими жестами запечатлели в его душе тайну. Потом спустились за трупом. Мышцы шеи уже издавали неприятный запах, гнилая материя при каждом движении стекала каплями.
— Положим его в мешок, — предложил Массачезе.
Принесли мешок, но труп входил в него лишь наполовину, связали мешок у колен, оставив ноги снаружи. Затем инстинктивно осмотрелись вокруг, совершая обряд погребения. Парусов не было видно, море медленно и тихо волновалось после бури, вдали виднелся остров Сольта, весь голубой.
— Положим туда камень, — проговорил Массачезе.
Принесли камень и привязали его к ногам Джалуки вместо балласта.
— Вперед! — скомандовал Массачезе.
Подняли труп над бортом и спустили его в море. Вода с плеском сомкнулась, тело сначала медленно завертелось, потом сразу исчезло.
Моряки вернулись на корму и стали молча курить в ожидании попутного ветра. Массачезе время от времени делал невольные движения руками, как человек, о чем-то сосредоточенно думающий.
Поднялся ветер. Паруса затрепетали и надулись, «Троица» двинулась по направлению к Сольте. Покружив добрых два часа, она вошла в узкую бухту.
Луна освещала берега. Море было спокойно, как озеро. Из Спалатской гавани вышли два судна навстречу «Троице». Матросы обоих кораблей пели хором.
— Тс-с… Они из Пескары! — сказал Чиру, услышав пение.
Фернанде взглянул на расписные паруса.
— Это барки Раймонда Калларе, — сказал он и что-то крикнул.
Земляки ответили громкими восклицаниями. Одна из барок была нагружена сухими фигами, а другая — осликами.
Когда последнее судно прошло на расстоянии десяти метров от «Троицы», они обменялись приветствиями. Чей-то голос закричал:
— О, Джалу! Где Джалука?
Массачезе ответил:
— Он свалился в море во время бури. Скажите его матери.
Несколько восклицаний послышалось с барки с осликами, потом начали прощаться.
— Прощайте! Прощайте! В Пескару! В Пескару!
И отъезжающие матросы снова запели при лунном свете.