Оливер Твист (Диккенс; Горковенко)/ОЗ 1841 (ДО)

Оливер Твист
авторъ Чарльз Диккенс, пер. Алексей Степанович Горковенко

Оригинал: англ. Oliver Twist, or The Parish Boy’s Progress, опубл.: 1838. — Перевод опубл.: 1841. Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Отечественныя записки», 1841, № 9—12

ОЛИВЕРЪ ТВИСТЪ.

Романъ г-на Диккинса (Boz).

ГЛАВА I.
Мѣсто, гдѣ родился Оливеръ, и что случилось при его рожденіи.

Между многими публичными зданіями одного извѣстнаго города, объ имени котораго разныя причины заставляютъ меня умалчивать, и который, однакожь, я не хочу называть никакимъ вымышленнымъ именемъ, стоялъ Домъ Призрѣнія Бѣдныхъ. Въ этомъ домѣ родился — не буду называть ни дня, ни числа, потому-что это нисколько не занимательно для читателя, — родился слабый смертный, котораго имя написано въ заглавіи моего романа. Долгое время послѣ того, какъ онъ введенъ былъ въ этотъ міръ заботъ и горестей приходскимъ медикомъ, не знали еще, нужно ли будетъ давать ребенку какое-нибудь имя, и будетъ ли онъ живъ; однакожь, подумавъ, подождавъ, дали имя, и ребенокъ остался живъ; въ противномъ случаѣ, вѣроятно, эти записки никогда не явились бы въ свѣтъ; а еслибъ и явились, то развѣ не болѣе, какъ на двухъ страничкахъ, которыя за то представляли бы образцовую біографію, какой не бывало въ литературахъ всѣхъ возможныхъ вѣковъ и народовъ. Хоть я вовсе не держусь того мнѣнія, что родиться въ домѣ призрѣнія — величайшее благо для всякаго существа, однакожь замѣчу, что для Оливера Твиста это обстоятельство точно было счастіемъ. Какъ бы то ни было, но Оливеру сначала очень-трудно было дышать, хотя привычка и сдѣлала это необходимостью для нашего существованія. Нѣсколько времени онъ лежалъ безъ движенія на шерстяной постелѣ, въ борьбѣ между жизнью и смертью; перевѣсъ, казалось, былъ на сторонѣ послѣдней. Еслибъ, въ-теченіе этого краткаго періода, Оливеръ былъ окруженъ попечительными бабушками, заботливыми тетушками, опытными нянюшками да глубокомысленными докторами, то нѣтъ никакого сомнѣнія, что онъ неизбѣжно отправился бы на тотъ свѣтъ. Но какъ, къ-счастію, при немъ никого не было, кромѣ бѣдной старухи, которая почти ничего не видала отъ частаго употребленія пива, да приходскаго медика, который лечилъ «по контракту», то Оливеръ и природа восторжествовали: послѣ нѣкоторой борьбы, Оливеръ вздохнулъ, чихнулъ и закричалъ такъ громко, какъ только можетъ закричать ребенокъ, жившій на свѣтѣ три съ половиною минуты.

Когда Оливеръ подалъ первый знакъ своего существованія, ветхое одѣяло, покрывавшее желѣзную кровать, зашевелилось; блѣдное лицо молодой женщины съ усиліемъ приподнялось съ подушки и слабый, дрожащій голосъ произнесъ слова: «дайте мнѣ взглянуть на него — и умереть…»

Медикъ сидѣлъ лицомъ къ огню, стараясь какъ-нибудь согрѣть руки; но когда молодая женщина заговорила, онъ всталъ, подошелъ къ ея изголовью и сказалъ съ кротостью, которой, по-видимому, нельзя было отъ него ожидать:

— О, вамъ еще не нужно говорить о смерти!

— Нѣтъ, нѣтъ! сохрани ее Господи"! сказала кормилица, проворно пряча въ карманъ бутылку изъ зеленаго стекла, содержаніе которой она съ видимымъ удовольствіемъ потягивала въ углу. — Сохрани ее Господи! еслибъ она пожила на свѣтѣ съ-моё, сударь, да имѣла бы тринадцать человѣкъ дѣтей, изъ которыхъ всѣ померли бы, кромѣ двоихъ, да пробыла бы здѣсь въ домѣ со мною, то не говорила бы этого… Подумаешь, право, что значитъ быть матерью. Ну, на, смотри; вотъ твое дитя!

Казалось, эта утѣшительная мысль произвела свое дѣйствіе. Больная опустила голову и протянула руки къ ребенку.

Медикъ передалъ его въ руки матери. Она страстно прильнула холодными, побѣлѣвшими устами къ головкѣ дитяти, провела руками по своему лицу, дико взглянула вокругъ, вздрогнула, упала навзничь — и умерла. Ей грѣли грудь, руки, виски; но кровь уже навсегда застыла. Говорили о надеждѣ и утѣшеніи: все это давно уже было для нея муждо.

— Все кончено, мистриссъ Тингомми! сказалъ наконецъ медикъ.

— Ахъ, бѣдняжечка! сказала кормилица, поднимая пробку отъ зеленой бутылки, которую она уронила на подушку, принимая дитя. — Бѣдняжечка!

— Ты, кормилица, не присылай за мной, если ребенокъ будетъ кричать, сказалъ медикъ, натягивая перчатки. — Онъ вѣрно будетъ безпокойный. Ты въ такомъ случаѣ дай ему немного каши. Медикъ надѣлъ шляпу, и, остановись у изголовья умершей, прибавилъ: — Она была очень недурна собой; откуда она пришла?

— Ее принесли сюда прошлою ночью, отвѣчала старуха, — дозорные. Оли подняли ее съ улицы; должно-быть, она издалека пришла, потому-что башмаки были у нея всѣ изношены въ лохмотья; но откуда шла она и куда, никто не знаетъ.

Медикъ наклонился къ тѣлу и поднялъ лѣвую руку умершей. — Старая пѣсня! сказалъ онъ, качая головою: — обручальнаго кольца нѣтъ. Прощайте! доброй ночи!

И джентльменъ ушелъ обѣдать; а кормилица, приложившись еще разъ къ зеленой бутылкѣ, сѣла на низенькую скамейку къ огню и начала одѣвать ребенка"

Превосходное доказательство того, какъ много значитъ платье, представлялъ собою Оливеръ Твистъ. Завернутый въ пеленки, которыя служили ему единственною одеждою, онъ могъ быть дитятею вельможи или нищаго; незнакомцу трудно было бы опредѣлить его положеніе въ обществѣ. Но теперь" когда его обернули выбойчатымъ одѣяломъ, пожелтѣвшимъ отъ времени, теперь онъ былъ уже приходскій мальчикъ, сирота Дома Призрѣнія, — бѣднякъ, полумертвый, одинокій страдалецъ, брошенный въ міръ, всѣмъ чуждый и никѣмъ не оплаканный.

Оливеръ громко кричалъ. Еслибъ онъ могъ понимать, что былъ сиротою, оставленнымъ на попеченіе приходскихъ властей, онъ, можетъ-быть, сталъ бы кричать еще громче)

ГЛАВА II.
Воспитаніе Оливера.

Въ слѣдующіе восемь или десять мѣсяцевъ, Оливеръ былъ жертвою систематическаго курса вѣроломства и обмана. Бѣдственное положеніе голоднаго и бездомнаго сироты было представлено начальствомъ Дома Призрѣнія приходскому начальству. Приходское начальство съ достоинствомъ спросило начальство Дома Призрѣнія, не было ли какой-нибудь женщины въ «домѣ», для того, чтобъ подавать Оливеру Твисту утѣшеніе и пищу, въ которыхъ онъ нуждался. Начальство Дома Призрѣнія смиренно отвѣчало, что такой женщины не имѣется. Въ-слѣдствіе этого, приходское начальство, съ свойственнымъ ему человѣколюбіемъ и достоинствомъ, рѣшило, что Оливера надо отдать на воспитаніе въ деревню, или, другими словами" на хуторъ, отстоявшій въ трехъ миляхъ отъ города: тамъ двадцать или тридцать другихъ дѣтей, преступниковъ противъ закона о нищихъ, валялись на полу цѣлый день, не имѣя большаго достатка въ одеждѣ и пищѣ, подъ материнскимъ надзоромъ пожилой женщины, которая получала на каждаго изъ виновныхъ по семи пейсовъ въ недѣлю. Семь пенсовъ въ недѣлю — порядочная діэта для ребенка; много можно купить на семь пенсовъ, слишкомъ много для того, чтобъ отягчить желудокъ и разстроить его. Надзирательница была женщина разсудительная и опытная; она знала, что полезно для дѣтей, и еще лучше понимала, что полезно для нея-самой. Такимъ образомъ, она оставляла себѣ большую часть еженедѣльнаго дохода и берегла юное приходское поколѣніе, держась экспериментальной философіи.

Всѣмъ извѣстна исторія другаго экспериментальнаго философа, который говорилъ, что лошадь можетъ жить ничего не ѣвши, и нѣтъ никакого сомнѣнія, что мужъ такой глубокой учености, вѣроятно, доказалъ бы на дѣлѣ свою теорію, еслибъ, къ-несчастію, лошадь его не околѣла именно за двадцать-четыре часа до конца перваго его опыта кормить ее воздухомъ. Къ-несчастію для экспериментальной философіи женщины, попеченію которой ввѣренъ былъ Оливеръ, система ею принятая имѣла тѣ же послѣдствія: обыкновенно случалось, что едва ребенокъ начиналъ получать самомалѣйшую порцію пищи, какую только можно было давать на недѣлю, онъ скоро дѣлался или болѣнъ отъ голода и холода, или падалъ въ огонь отъ небреженія, или задыхался отъ неосмотрительности; въ каждомъ изъ этихъ случаевъ несчастныя существа отправлялись на тотъ свѣтъ и тамъ встрѣчались съ родителями, которыхъ они никогда не знали на этомъ свѣтѣ.

Иногда случалось, что если ребенокъ былъ найденъ мертвымъ на кровати, или обваренъ кипяткомъ во время стирки, о которой, между прочимъ, никогда въ этомъ мѣстѣ и не слыхивали, то судьи и приходское начальство старались изслѣдовать дѣло. Но тутъ тотчасъ являлся самовидцемъ медикъ и свидѣтелемъ смотритель; медикъ обыкновенно вскрывалъ тѣло и ничего не находилъ внутри (что весьма вѣроятно), а смотритель все скрѣплялъ присягою, которой требовалъ отъ него набожный приходъ. Однако, всѣ члены приходскаго совѣта дѣлали иногда періодическія путешествія на хуторъ и всегда посылали туда за день впередъ смотрителя сказать, что они «идутъ». Дѣти всегда являлись имъ чистыми и опрятными; чего жь больше?

Невозможно было ожидать, чтобъ эта система воспитанія могла сдѣлать дѣтей бодрыми и веселыми. Девяти лѣтъ, Оливеръ Твистъ былъ уже блѣдный, исхудавшій ребенокъ. Но природа вложила какой-то буйный духъ въ грудь Оливера, и, благодаря строгой діэте заведенія, этому духу было гдѣ развернуться. Однажды онъ справлялъ день своего рожденія съ двумя другими маленькими джентльменами въ погребѣ, куда ихъ заперли за то, что они осмѣлились сказать, будто они голодны. Вдругъ мистриссъ Меннъ, добродѣтельная начальница заведенія, была неожиданно поражена появленіемъ смотрителя, мистера Бомбля, который старался отворить калитку сада.

— Ахъ, Боже мой! вы ли это, мистеръ Бомбль?сказала мистриссъ Меннъ съ притворною радостію, высунувъ голову изъ окна. (Сусанна! возьми Оливера и двухъ другихъ мартышекъ на верхъ, да вымой ихъ поскорѣе.) Ахъ, мистеръ Бомбль, какъ я рада, что васъ вижу!

Но мистеръ Бомбль былъ толстый, раздражительный человѣкъ; вмѣсто отвѣта на такое радушное привѣтствіе, онъ изъ всей силы ударилъ ногою въ калитку.

— Что это? сказала мистриссъ Меннъ, выбѣгая, — потому-что трехъ мальчиковъ уже увели. — Ахъ, Боже мой! съ этими дѣтьми я совсѣмъ позабыла, что калитка заперта изнутри! Войдите, сударь, войдите, покорно прошу васъ, мистеръ Бомбль; сдѣлайте милость…

И хотя это приглашеніе было сопровождаемо ужимкою, которая могла бы смягчить сердце смотрителя, однако онъ оставался все еще раздраженнымъ.

— Вы считаете приличнымъ и благороднымъ поступкомъ, мистриссъ Меннъ, спросилъ мистеръ Бомбль, стуча своего палкою: — заставлять приходскихъ офицеровъ дожидаться у вашей калитки, когда отъ малѣйшаго замедленія зависитъ участь бѣдныхъ сиротъ? Извѣстно ли вамъ, мистриссъ Меннъ, что вы повѣренная прихода, наемщица?

— Ей-Богу, мистеръ Бомбль, я только-что говорила дѣтямъ, которыя такъ васъ уважаютъ, что вы сюда идете, отвѣчала смиренно мистриссъ Меннъ.

Мистеръ Бомбль имѣлъ высокое понятіе о своихъ ораторскихъ способностяхъ и вообще о всей своей особѣ. Онъ сдался.

— Хорошо, хорошо, мистриссъ Меннъ, отвѣчалъ онъ, смягчая голосъ: — это могло быть, легко могло быть. Войдемте, мистриссъ Меннъ; мнѣ нужно съ вами переговорить; я пришелъ по дѣлу.

Мистриссъ Меннъ ввела смотрителя въ небольшую комнату, въ которой полъ былъ кирпичный, подвинула ему стулъ, и съ благоговѣніемъ положила его треугольную шляпу и палку на столъ. Мистеръ Бомбль стеръ съ лица потъ, умильно взглянулъ на треугольную шляпу, и улыбнулся.

— Теперь… сдѣлайте милость, не обидьтесь тѣмъ, что я скажу вамъ, замѣтила мистриссъ Меннъ съ обворожительною учтивостію. — Вы такъ далеко шли… я должна вамъ напомнить объ этомъ… Не прикажете ли капельку чего-нибудь, мистеръ Бомбль?

— Ни одной капельки, ни одной! сказалъ мистеръ Бомбль, махая съ достоинствомъ правою рукою, но все еще сохраняя прежнюю кротость.

— Я думала, зачѣмъ бы отказываться, сказала мистриссъ Меннъ, замѣтивъ тонъ отказа и жесты, которые его сопровождали. — Только крошечную капельку… съ капелькой холодной воды и кусочкомъ сахару.

Мистеръ Бомбль кашлянулъ.

— Самую крохотную капельку, сказала съ умоляющимъ видомъ мистриссъ Меннъ.

— Что это вы говорите, мистриссъ Меннъ? спросилъ смотритель.

— Видите ли, я держу немного въ домѣ… для больныхъ дѣтей, мистеръ Бомбль, отвѣчала мистриссъ Меннъ, открывая шкапъ и вынимая оттуда бутылку и стаканъ. — Это джинъ…

— Развѣ вы даете дѣтямъ чай съ ромомъ, мистриссъ Меннъ? спросилъ Бомбль, слѣдуя глазами за ея движеніями.

— Что жъ дѣлать! Хоть и дорого; но, вы знаете, я не могу видѣть, чтобъ дѣти страдали въ моихъ глазахъ, отвѣчала надзирательница.

— Да, сказалъ Бомбль: — вы не въ состояніи этого вынести. Вы человѣколюбивая женщина, мистриссъ Меннъ! (Въ это время она поставила стаканъ.) Я непремѣнно напомню объ васъ обществу, мистриссъ Меннъ. (Онъ подвинулъ стаканъ къ себѣ.) У васъ материнскія чувства, мистриссъ Меннъ. (Онъ смѣшалъ джинъ съ водою). Я… съ удовольствіемъ выпью за ваше здоровье, мистриссъ Меннъ, — и онъ проглотилъ половину.

— Теперь къ дѣлу, сказалъ смотритель, вынимая кожаный бумажникъ. — Мальчику, котораго зовутъ Оливеръ Твистъ, сегодня ровно девять лѣтъ.

— Милое дитя! прервала мистриссъ Меннъ, натирая лѣвый глазъ концомъ передника.

— Несмотря на двадцать фунтовъ стерлинговъ, не смотря на тщательнѣйшія разъисканія со стороны прихода, сказалъ Бомбль: — мы никакъ не могли узнать ни отца его, ни матери, ни имени, ни званія.

Мистриссъ Меннъ съ изумленіемъ всплеснула руками; но, послѣ минутнаго размышленія, прибавила: — Да какъ же это могло случиться, что у него вовсе нѣтъ имени?

Смотритель съ гордостію вскочилъ и сказалъ: — Я изобрѣлъ его.

— Вы, мистеръ Бомбль?

— Я, мистриссъ Меннъ. Мы даемъ имена найденышамъ по алфавитному порядку. Послѣднему дитяти досталось С., и я назвалъ его Своббль. Этому досталось Т, и его я назвалъ Твистомъ. Слѣдующаго назову Унвиномъ, и такъ далѣе. У меня готовы имена до самаго конца азбуки; а тамъ я опять начну сначала.

— О, да вы литераторъ, мистеръ Бомбль! сказала мистриссъ Меннъ.

— Да, да, сказалъ смотритель, восхищенный комплиментомъ: — можетъ-быть, можетъ-быть, мистриссъ Меннъ. Онъ допилъ джинъ и прибавилъ: — Теперь Оливеръ уже старъ для того, чтобъ здѣсь оставаться; Общество рѣшилось взять его назадъ въ Домъ Призрѣнія, и я самъ пришелъ за нимъ. Покажите мнѣ его, по-крайней-мѣрѣ.

— Тотчасъ приведу, сказала мистриссъ Меннъ, выхода изъ комнаты. И Оливеръ, котораго въ это время успѣли вымыть и одѣть, вошелъ въ комнату за своею надзирательницею.

— Поклонись джентльмену, Оливеръ, сказала мистриссъ Меннъ.

Оливеръ отвѣсилъ поклонъ вмѣстѣ и смотрителю и треугольной его шляпѣ.

— Хочешь ли идти со мною, Оливеръ? спросилъ мистеръ Бомбль величественно.

Оливеръ хотѣлъ отвѣчать, что онъ съ охотою готовъ уйдти отсюда съ кѣмъ бы то ни было; но вдругъ, поднявъ голову, встрѣтилъ взглядъ мистриссъ Меннъ, которая, ставъ за стуломъ смотрителя, съ ужасною миною грозила ему кулакомъ. Онъ тотчасъ понялъ пантомиму, потому-что грозящая десница была очень-хорошо ему знакома.

— А она пойдетъ со мною? спросилъ бѣдный Оливеръ.

— Нѣтъ, ей нельзя, отвѣчалъ мистеръ Бомбль: — но иногда она будетъ навѣшать тебя.

Это извѣстіе было ни мало не утѣшительно для ребенка. Какъ ни былъ онъ молодъ, однакожъ умѣлъ притвориться и показать, что ему жаль было уходить отсюда. Для дитяти не трудно заплакать. Голодъ и дурное обхожденіе — прекрасныя средства для того, чтобъ заставить кричать кого бы то ни было, и Оливеръ кричалъ очень натурально. Мистриссъ Меннъ дала ему тысячу нѣжныхъ поцалуевъ, и, что еще нужнѣе было для Оливера, кусокъ хлѣба съ масломъ, чтобъ онъ не показался голоднымъ. Съ ломтемъ хлѣба въ рукѣ, и темною шапочкою на головѣ, Оливеръ вышелъ изъ этого несчастнаго дома, гдѣ ни одно ласковое слово, ни одинъ ласковый взглядъ не освѣтили дѣтскихъ лѣтъ его. Какая-то тоска овладѣла имъ, когда онъ переступилъ за порогъ садовой калитки. Несчастные товарищи, которыхъ онъ оставлялъ здѣсь, были его единственными друзьями; чувство одиночества въ безпредѣльномъ Божіемъ мірѣ впервые запало въ сердце сироты…

Мистеръ Бомбль шелъ тихо; маленькій Оливеръ, крѣпко уцѣпившись за его рукавъ, тащился сзади, спрашивая на углу каждой улицы «близко ли?». На эти вопросы онъ получалъ короткіе и грубые отвѣты отъ мистера Бомбля, въ которомъ минутная ласковость, возбужденная джиномъ, начинала уже исчезать; онъ снова дѣлался смотрителемъ.

Оливеръ не успѣлъ пробыть четверти часа въ Домѣ Призрѣнія и докончить второй кусокъ хлѣба, когда мистеръ Бомбль, ввѣрившій его попеченію какой-то старухи, воротился съ отвѣтомъ, что теперь уже поздно, и что Общество велѣло представить его на другой день.

Не понимая вполнѣ значенія слова «Общество», Оливеръ не зналъ, что ему дѣлать, смѣяться, или плакать. Однакожь, ему некогда было разсуждать объ этомъ, потому-что мистеръ Бомбль утромъ отвѣсилъ ему тростью одинъ ударъ по головѣ, чтобъ разбудить его, и другой по спинѣ, чтобъ привести его въ себя; и, приказавъ ему слѣдовать за собою, ввелъ въ обширную выбѣленную залу, гдѣ восемь или десять толстыхъ джентльменовъ сидѣли вокругъ стола, а посрединѣ ихъ, на стулѣ, превышавшемъ всѣ другія, возсѣдалъ толстѣйшій джентльменъ съ круглымъ, краснымъ лицомъ.

— Поклонись собранію, сказалъ Бомбль. Оливеръ выронилъ двѣтри слезы, навернувшіяся на глазахъ его, и, не видя никакого собранія, кромѣ стола, пренизко поклонился ему.

— Какъ тебя зовутъ, мальчикъ? спросилъ джентльменъ, сидѣвшій на высокомъ стулѣ.

Оливеръ такъ испугался, увидѣвъ вдругъ множество джентльменовъ, что задрожалъ; смотритель далъ ему другой толчокъ сзади, который заставилъ его закричать; по этимъ двумъ причинамъ онъ отвѣчалъ тихимъ и прерывистымъ голосомъ, на что одинъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ сказалъ, что онъ дуракъ.

— Мальчикъ, сказалъ джентльменъ, сидѣвшій на высокомъ стулѣ: — слушай. Ты, конечно, знаешь, что ты сирота?

— А что это такое, сударь? спросилъ бѣдный Оливеръ.

— Этотъ мальчикъ глупъ, я увѣренъ въ этомъ, сказалъ рѣшительнымъ тономъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ. Если случается иногда, что членъ какого-нибудь общества бываетъ одаренъ большею проницательностію передъ другими, то джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ принадлежалъ именно къ этому числу людей; мнѣніе свое считалъ онъ приговоромъ.

— Постойте! сказалъ прежде-говорившій джентльменъ. — Ты знаешь, что у тебя нѣтъ ни отца, ни матери, что ты призрѣнъ приходомъ; знаешь ли ты это?

— Да, сударь, отвѣчалъ Оливеръ, горько плача.

— О чемъ же ты ревешь? спросилъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ… Въ-самомъ-дѣлѣ, это было очень странно. О чемъ бы, кажется, плакать Оливеру?

— Надѣюсь, каждый вечеръ ты читаешь молитвы? сказалъ другой джентльменъ грубымъ голосомъ: — и, какъ нстинныи христіанинъ, молишься за тѣхъ, которые кормятъ тебя и берегутъ?

— Да, сударь, прошепталъ мальчикъ.

Джентльменъ былъ почти правъ. Оливеръ точно былъ бы истиннымъ христіаниномъ, и христіаниномъ примѣрнымъ, еслибъ молился за тѣхъ, которые кормили и берегли его. Но онъ не молился, потому-что никто не училъ его молитвѣ.

— Ну! тебя взяли сюда за тѣмъ, чтобъ воспитывать, обучать полезнымъ ремесламъ, сказалъ краснощекій джентльменъ, сидѣвшій на высокомъ стулѣ.

— Такъ завтра же утромъ, съ шести часовъ, ты начнешь щипать паклю, прибавилъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ.

За такое важное назначеніе Оливеръ низко поклонился, по указанію смотрителя. Потомъ его выпихнули въ обширную тюрьму, гдѣ на жесткой постели онъ заснулъ, горько рыдая. Вотъ что называется благородное исполненіе кроткихъ законовъ мудрой страны! Они позволяютъ сиротамъ даже спать!

Бѣдный Оливеръ! Онъ мало думалъ о томъ, что вокругъ его происходило; онъ лежалъ въ какомъ-то забытьѣ, и не зналъ, что Общество въ этотъ же самый день рѣшало будущую судьбу его. Вотъ какъ это происходило.

Члены Общества были люди глубокомысленные, мудрые: обративъ свое вниманіе на Домъ Призрѣнія, они открыли, — чего бы никогда не открыть обыкновеннымъ умамъ, что бѣдняки любили его. Это было мѣсто, гдѣ благотворительная рука народа поддерживала бѣдный классъ, — таверна, гдѣ ничего не нужно было платить: даровой завтракъ, обѣдъ, чай и ужинъ круглый годъ, — рай, гдѣ можно было вѣчно забавляться, и ничего не работать. «О-го!» сказало Общество съ значительнымъ видомъ: «мы должны напомнить имъ объ ихъ обязанностяхъ; мы остановимъ ихъ.» Такимъ образомъ установлено имъ правило, по которому бѣдныхъ можно было или медленно морить съ голоду въ домѣ, или тотчасъ уморить, выгнавъ изъ дома. Съ этою цѣлью, члены Общества заключили контрактъ съ поставщиками воды и овсяной крупы; и три раза въ день давали бѣднымъ кушанья изъ овсяной крупы, два раза въ недѣлю лукъ, а въ воскресенье по половинкѣ маленькаго хлѣба. Они сдѣлали еще много другихъ мудрыхъ и человѣколюбивыхъ распоряженій относительно женщинъ, которыхъ нѣтъ никакой необходимости называть здѣсь; усердно старались разводить женатыхъ, чтобъ избавиться лишнихъ издержекъ на частнаго доктора, и вмѣсто того, чтобъ помогать человѣку въ поддержаніи семейства, отнимали у него жену, дѣтей, и дѣлали его холостякомъ. Невозможно высказать, сколько пользы принесли бы всѣмъ классамъ общества эти два постановленія, если бъ они не были связаны съ Домомъ Призрѣнія. Но члены Дома, какъ мы уже сказали, были люди высокой мудрости, и они съумили устранить всякое затрудненіе.

Въ первые шесть мѣсяцевъ послѣ того, какъ привели Оливера — эта система была въ полномъ дѣйствіи. Сначала все это было невыгодно и дорого, потому-что счетъ гробовщика безпрестанно увеличивался, и бѣднымъ послѣ одной или двухъ недѣль нужно было перешивать платья, которыя едва держались на ихъ изсохшемъ, исхудавшемъ тѣлѣ. Число бѣдныхъ уменьшалось, число сиротъ также, и Общество было въ восторгѣ…

Комната, въ которой кормили мальчиковъ, была большая зала, съ большимъ котломъ на одномъ концѣ; изъ этого котла надзиратель, завѣшанный на такой случай передникомъ, съ помощію одной или двухъ женщинъ, раздавалъ кашу въ назначенные часы. Каждому мальчику доставалось по маленькой чашечкѣ, не болѣе, — исключая праздничныхъ дней. Этихъ чашечекъ никогда не надобно было мыть; — дѣти скоблили ихъ своими ложками до того, что онѣ снова блестѣли; окончивъ это скобленіе (которое никогда не продолжалось слишкомъ долго, потому-что чашки были немногимъ болѣе ложекъ), дѣти стояли у котла, смотря на него такими глазами, какъ-будто-бы хотѣли проглотить его цѣликомъ, и облизывали пальцы. У дѣтей всегда превосходный аппетитъ. Оливеръ Твистъ съ товарищами три мѣсяца терпѣлъ мученія голодной пытки; наконецъ, они такъ одичали и обезумѣли отъ голода, что одинъ мальчикъ далъ замѣтить своимъ товарищамъ, если ему не будутъ давать болѣе каши per diem, то онъ когда-нибудь ночью съѣстъ товарища, снятаго возлѣ него. Этотъ мальчикъ казался такимъ дикимъ и голоднымъ, что ему невольно повѣрили. Собрался совѣтъ; бросили жребій, кому идти къ надзирателю послѣ ужина и просить прибавки. Жребій палъ на Оливера Твиста.

Наступилъ вечеръ; дѣти заняли свои мѣста; надзиратель въ поварскомъ нарядѣ помѣстился у котла; прислужницы стали сзади; роздали кашу, и за короткою трапезою послѣдовала продолжительная молитва. Каша мигомъ исчезла; дѣти начали шептаться и дѣлать знаки Оливеру; стоявшія же возлѣ него почти толкали его впередъ. Хоть Оливеръ былъ еще ребенокъ, но голодъ возбудилъ въ немъ какое-то отчаянное мужество, и ужасное положеніе придало ему бодрость. Онъ всталъ изъ-за стола, протянулъ къ надзирателю свою чашку съ ложкою и сказалъ, самъ пугаясь своей смѣлости:

— Позвольте мнѣ еще немножко.

Толстый, краснощекій надзиратель вдругъ поблѣднѣлъ. Нѣсколько минутъ съ изумленіемъ смотрѣлъ онъ на маленькаго бунтовщика, и потомъ взглянулъ въ котелъ. Присутствующіе были поражены удивленіемъ, дѣти страхомъ.

— Что-о? спросилъ наконецъ надзиратель слабымъ голосомъ,

— Позвольте мнѣ, отвѣчалъ Оливеръ: — еще немного.

Надзиратель ударилъ Оливера ложкою по головѣ; потомъ схватилъ его, и послалъ за смотрителемъ.

Общество сидѣло въ глубокомъ молчаніи, когда мистеръ Бомбль мнѣ себя вбѣжалъ въ комнату, и, обращаясь къ джентльмену, возсѣдавшему на высокомъ стулѣ, сказалъ:

— Извините, мистеръ Лимбкинсъ; Оливеръ Твистъ проситъ прибавки!… Всѣ вздрогнули. Ужасъ отразился на лицѣ каждаго.

— При-бав-ки, сказалъ мистеръ Лимбкинсъ. — Успокоитесь, Бомбль, и отвѣчайте мнѣ хорошенько. Такъ ли я понялъ: съѣвъ свой ужинъ, назначенный Обществомъ, онъ просилъ еще?

— Да, сударь, еще! отвѣчалъ Бомбль.

— Этому мальчику быть на висѣлицѣ, сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ: — я увѣренъ, что онъ непремѣнно будетъ повѣшенъ.

Никто не опровергалъ пророчества джентльмена. Начали подробно разбирать дѣло. Оливера присудили немедленно запереть куда-нибудь, — и на другое же утро у воротъ прибито было объявленіе, по которому Общество обѣщало пять фунтовъ стерлинговъ тому, кто избавитъ приходъ отъ Оливера. Говоря другими словами: пять фунтовъ и Оливеръ Твистъ были предлагаемы всякому мужчинъ, или всякой женщинѣ, которымъ нуженъ былъ ученикъ для какого бы то ни было ремесла или занятія.

— Во всю жизнь я никогда еще не былъ ни въ чемъ такъ убѣжденъ, сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ, подходя къ воротамъ, и читая объявленіе: — какъ въ томъ, что этотъ мальчикъ будетъ непремѣнно повѣшенъ.

Такъ-какъ въ послѣдствіи я намѣренъ показать, былъ ли джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ правъ или нѣтъ, то, быть-можетъ, я отниму у разсказа весь интересъ (предполагая, что интересъ въ немъ существуетъ), если скажу теперь, имѣла ли жизнь Оливера Твиста этотъ ужасный конецъ.

ГЛАВА III.
Какъ Оливера хотѣли отдать въ ученье, и почему не отдали.

Совершивъ такое странное и неслыханное преступленіе, то-есть, попросивъ прибавки, Оливеръ, по мудрости и милосердію Общества, осужденъ былъ цѣлую недѣлю просидѣть въ темной и пустой комнатѣ. Съ перваго взгляда, казалось, нелишнимъ было бы предполагать, что еслибъ онъ захотѣлъ уважить предсказаніе джентльмена въ бѣломъ жилетѣ, то легко могъ бы оправдать его пророчество, привязавъ одинъ конецъ своего платка къ гвоздю, вбитому въ потолокъ, а другой конецъ надѣвъ себѣ на шею. Но для совершенія этого дѣла встрѣчалось препятствіе: именно, что носовые платки, какъ предметы роскоши, были навсегда отняты у воспитанниковъ, по строжайшему приказанію Общества. Еще большимъ препятствіемъ была молодость Оливера. Онъ ограничился только тѣмъ, что горько плакалъ цѣлый день, и когда настала долгая, ужасная ночь, онъ маленькими ручонками закрылъ себѣ глаза, и, забившись въ уголъ, старался заснуть, но безпрестанно пробуждаясь, вздрагивалъ, трепеталъ, и ближе прижимался къ стѣнѣ, какъ-будто чувствуя, что холодная ея поверхность служила ему единственною подпорою въ темнотѣ и одиночествѣ.

Но да не думаютъ враги «системы», чтобъ Оливеръ, во время своего заключенія, лишенъ былъ удовольствій сообщества, или утѣшеній. Ему позволяли умываться на дворѣ, — погода была ужасно-сырая и холодная, — а чтобъ онъ не озябъ, то мистеръ Бомбль старался согрѣвать его своею тростью. Съ людьми также не былъ разлученъ Оливеръ, потому-что каждый день его водили въ залу, гдѣ обѣдали дѣти, и при всѣхъ сѣкли въ примѣръ и поученіе другимъ.

Пока дѣла Оливера были въ такомъ счастливомъ положеніи, однажды утромъ мистеръ Гемфильдъ, трубочистъ, шелъ задумавшись по улицѣ, разсуждая о томъ, какъ бы ему заплатить недочётъ въ оброкѣ своему хозяину; но онъ никакъ не могъ насчитать пяти фунтовъ стерлинговъ (125 рублей), и въ порывѣ ариѳметическаго отчаянія бранилъ и себя и ремесло свое, какъ вдругъ, проходя мимо Дома Призрѣнія, увидѣлъ на воротахъ объявленіе, о которомъ уже мы говорили.

— Ба! сказалъ мистеръ Гемфильдъ, подходя къ воротамъ и читая объявленіе.

У воротъ стоялъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ, заложивъ назадъ руки. Онъ весело улыбнулся, когда трубочистъ подошелъ, чтобъ прочитать объявленіе, ибо съ перваго взгляда угадалъ, что мистеръ Гемфильдъ былъ имеино такой человѣкъ, которому можно было отдать Оливера Твиста. Мистеръ Гемфильдъ, прочитавъ объявленіе, также улыбнулся: пять Фунтовъ была именно та сумма, въ которой нуждался онъ. Что же касается до мальчика, котораго должно было взять, мистеръ Гемфильдъ, очень хорошо зная діэту, которая наблюдалась въ Домѣ Призрѣнія, мало о немъ заботился. И такъ, мистеръ Гемфильдъ снова прочиталъ объявленіе съ начала до коица и потомъ, смиренно дотронувшись до своей мѣховой шапки, подошелъ къ джентльмену въ бѣломъ жилетѣ.

— Здѣсь тотъ мальчикъ, сударь, котораго приходъ желаетъ отдать въ «ученье»? спросилъ мистеръ Гемфильдъ.

— Здѣсь, любезный, сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ съ снисходительною улыбкою. — А на что это тебѣ?

— Если приходу угодно будетъ, чтобъ онъ умѣлъ отличнѣйшимъ образомъ чистить трубы, сказалъ мистеръ Гемфильдъ: — то мнѣ нуженъ мальчикъ, и я готовъ взять его къ себѣ.

— Войди-ка сюда, любезный! сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ. Мистеръ Гемфильдъ послѣдовалъ за джентльменомъ въ бѣломъ жилетѣ, и пришелъ въ ту комнату, гдѣ Оливеръ увидѣлъ его въ первый разъ.

— Это гадкое ремесло, сказалъ мистеръ Лимбкинсъ, когда мистеръ Гемфильдъ повторилъ свое желаніе.

— Случалось, что мальчики задыхались въ трубѣ, сказалъ другой джентльменъ.

— Это потому, что они не знаютъ какъ обращаться съ трубами; все лѣнивцы и упрямцы! сказалъ Гемфильдъ.

Джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ съ удовольствіемъ слушалъ это объясненіе; но взглядъ мистера Лимбкинса прекратилъ это удовольствіе. Нѣсколько минутъ члены Общества тихо разговаривали между собою съ большимъ жаромъ; наконецъ совѣщаніе прекратилось, и когда члены съ важнымъ видомъ снова сѣли на свои мѣста, мистеръ Лимбкинсъ сказалъ:

— Мы говорили о вашемъ предложеніи, и несогласны на него.

— Рѣшительно несогласны, сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ.

— Рѣшительно нѣтъ, прибавили другіе члены.

У Гемфильда дѣйствительно случилось, что три или четыре мальчика задохлись въ трубѣ, и по какому-то странному случаю это обстоятельство пришло въ голову членамъ общества. Трубочистъ смялъ шапку въ рукахъ и тихо отошелъ отъ стола.

— И такъ, вы не хотите отдать мнѣ его, джентльмены? сказалъ мистеръ Гемфильдъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ мистеръ Лимбкинсъ: — такое низкое ремесло не стоитъ той цѣны, которую мы назначили.

Лицо Гемфильда просіяло; онъ быстрыми шагами подошелъ къ столу и сказалъ:

— Что же вы дадите, джентльмены? Не обижайте бѣднаго человѣка. Ну, что вы дадите?

— Мнѣ кажется три фунта (75 руб.) было бы очень довольно, сказалъ мистеръ Лимбкинсъ.

— Еще можно бы сбавить десять шиллинговъ, сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ.

— Ну, сказалъ Гемфильдъ: — скажите четыре фунта, господа. Скажите четыре фунта, и вы навсегда отъ него избавитесь. Ну!

— Три фунта десять шиллинговъ, повторилъ мистеръ Лимбкинсъ съ твердостію.

— Ну, я готовъ уступить, господа, сказалъ Гемфильдъ. — Три фунта и пятнадцать…

— Ни копейки больше! отвѣчалъ мистеръ Лимбкинсъ.

— Вы обижаете меня, джентльмены, сказалъ въ нерѣшимости Гемфильдъ.

— Вздоръ! сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ. — Его можно взять и безъ всякой платы. Эй, возьми его! Онъ именно такой мальчикъ, какого тебѣ надо. Иногда ему понадобится и палка: она будетъ для него очень полезна; а насъ избавишь ты отъ хлопотъ и издержекъ. Ха! ха! ха!

Мистеръ Гемфильдъ посмотрѣлъ на лица всѣхъ, сидѣвшихъ вокругъ стола, и, замѣтивъ вездѣ улыбку, рѣшился и самъ улыбнуться. Торгъ конченъ, и мистеру Бомблю велѣно было привести Оливера Твиста тотчасъ послѣ обѣда передъ судилище.

Въ-слѣдствіе такого рѣшенія, маленькому Оливеру, къ неизъяснимому его удивленію, велѣли выйдти изъ комнаты и надѣть чистое бѣлье. Едва онъ успѣлъ исполнить это приказаніе, какъ мистеръ Бомбль самъ принесъ ему каши и праздничную порцію хлѣба. Увидѣвъ такую роскошь, Оливеръ началъ жалобно кричать, думая, не безъ основанія, что его хотятъ убить, потому-что иначе не стали бы кормить такъ сытно.

— Не плачь, Оливеръ; ѣшь и будь благодаренъ! сказалъ мистеръ Бомбль съ какою-то торжественностію. — Тебя хотятъ Отдать въ ученье, Оливеръ.

— Въ ученье, сударь? сказалъ ребенокъ, дрожа.

— Да, Оливеръ, сказалъ мистеръ Бомбль. — Добрый и благодѣтельный джентльменъ хочетъ заступить тебѣ мѣсто родителей, которыхъ, ты знаешь, нѣтъ у тебя. Онъ выучитъ тебя, сдѣлаетъ изъ тебя человѣка: хоть это и будетъ стоять приходу три фунта десять шиллинговъ… три фунта десять шиллинговъ, Оливеръ! Всего семьдесятъ шиллинговъ! сто-сорокъ сикспенсовъ! — И все это для негодяя, для сироты, котораго въ цѣломъ мірѣ никто терпѣть не можетъ…

Когда мистеръ Бомбль, говорившій грознымъ голосомъ, остановился, чтобъ перевести дыханіе, слезы покатились по лицу бѣднаго ребенка; онъ горько зарыдалъ.

— Полно! сказалъ мистеръ Бомбль, довольный тѣмъ, что его краснорѣчіе произвело желаемое дѣйствіе: — полно, Оливеръ, утри глаза и не плачь въ кашу; это очень дурно. — И точно, это было дурно, потому-что въ кашѣ уже было довольно слезъ.

Дорогою, мистеръ Бомбль растолковалъ Оливеру, чтобъ онъ смотрѣлъ веселѣе, и если джельтменъ спроситъ его: хочетъ ли онъ учиться, чтобъ онъ отвѣчалъ «хочу»; оба эти совѣта мальчикъ обѣщалъ исполнить. Дошедши до мѣста, его заперли въ небольшую комнату, гдѣ мистеръ Бомбль велѣлъ ожидать его возвращенія.

Съ трепещущимъ сердцемъ ждалъ мальчикъ болѣе получаса; наконецъ мистеръ Бомбль высунулъ въ дверь свою голову и сказалъ громко:

— Ну, другъ мой, Оливеръ, ступай къ джентльмену; потомъ бросилъ на ребенка сердитый, угрожающій взглядъ, и прошепталъ: помни же, бездѣльникъ, что я говорилъ тебѣ!

Оливеръ простодушно взглянулъ на мистера Бомбля при этихъ противорѣчащихъ словахъ; но мистеръ Бомбль не далъ ему сказать ни слова и ввелъ въ смежную комнату, въ которую дверь была отворена. Это была большая зала съ огромнымъ окномъ; за письменнымъ столомъ сидѣли два старые джентльмена съ напудренными головами; одинъ читалъ газету, а другой пробѣгалъ глазами, съ помощію черепаховыхъ очковъ, небольшой пергаментный свитокъ, лежавшій передъ нимъ. Мистеръ Лимбкинсъ стоялъ по одну сторону стола, а мистеръ Гемфильдъ, съ вымытымъ лицомъ, по другую, между-тѣмъ, какъ два или три человѣка, съ грубыми пріемами, ходили взадъ и впередъ по комнатѣ.

Старый джентльменъ въ очкахъ величественно храпѣлъ надъ небольшимъ пергаментнымъ свиткомъ. Наступило молчаніе; мистеръ Бомбль годвелъ Оливера къ столу.

— Вотъ и мальчикъ, ваше превосходительство, сказалъ Бомбль.

Старый джентльменъ, читавшій газету, поднялъ на минуту голову и дернулъ за рукавъ другаго стараго даіентльмена, который отъ того и проснулся.

— А! такъ это мальчикъ? сказалъ старый джентльменъ.

— Мальчикъ, сударь, отвѣчалъ мистеръ Бомбль. — Кланяйся, другъ мой.

Оливеръ поклонился. Устремивъ глаза на напудренный парикъ судьи, онъ удивлялся, думая, не-уже-ли всѣ смотрители родились съ бѣлыми головами.

— Ну, сказалъ старый джентльменъ: — такъ онъ хочетъ быть трубочистомъ?

— Онъ только и бредитъ объ этомъ, ваше превосходительство, отвѣчалъ Бомбль, давая Оливеру толчокъ сзади, чтобъ онъ не смѣлъ отвѣчать противнаго.

— Такъ онъ очень хочетъ быть трубочистомъ? спросилъ опять старый джентльменъ.

— Если мы отдадимъ его обучаться другому ремеслу, онъ вѣрно убѣжитъ, ваше превосходительство, отвѣчалъ Бомбль.

— А этотъ человѣкъ будетъ его хозяиномъ? Смотрите же, прошу обходиться съ нимъ ласковѣе, кормить его, слышите ли? сказалъ старый джентльменъ.

— Ужь когда я сказалъ да, такъ да! отвѣчалъ съ грубостію мистеръ Гемфильдъ.

— Ты грубоватъ, дружокъ, но кажешься мнѣ честнымъ, прямымъ человѣкомъ, сказалъ джентльменъ, наводя свои очки на будущаго хозяина Оливера, котораго отвратительное лицо обнаруживало жестокость. Судья былъ вполовину слѣпъ, вполовину впалъ ужь въ дѣтство, и слѣдственно не могъ судить о людяхъ по наружности.

— Надѣюсь, такъ, сударь, сказалъ мистеръ Гемфильдъ, нахмурясь.

— Я и не сомнѣваюсь въ этомъ, другъ мой, отвѣчалъ старый джентльменъ, опуская очки на носъ и смотря черезъ нихъ на чернильницу.

Наступила критическая минута для Оливера. Еслибъ чернильница была на томъ мѣстѣ, гдѣ думалъ видѣть ее старый джентльменъ, онъ тотчасъ опустилъ бы въ нее перо, подписалъ бы условіе, и Оливера вытолкали бъ вонъ. Но надо жь было случиться, чтобъ, не видя чернильницы, стоявшей у него подъ носомъ, онъ вездѣ искалъ ее и никакъ не могъ найдти. Въ это время взглядъ его, упавъ прямо, встрѣтилъ блѣдное, обезображенное ужасомъ лицо Оливера Твиста, который, не смотря на угрожающіе взгляды и толчки Бомбля, смотрѣлъ на отвратительную физіономію будущаго своего властителя со страхомъ и ужасомъ, потому-что не могъ ошибаться, подобно полуслѣпому судьѣ.

Старый джентльменъ остановился, положилъ перо и взглянулъ сперва на Оливера, потомъ на мистера Лимбкинса, который старался понюхать табаку съ робкимъ и нерѣшительнымъ видомъ.

— Мальчикъ! — сказалъ старый джентльменъ, наклоняясь къ нему. Оливеръ вздрогнулъ, и это очень извинительно, потому-что слово «мальчикъ» было сказано съ кротостію, которая испугала Оливера. Онъ задрожалъ всѣми членами и залился слезами.

— Другъ мой, сказалъ старый джентльменъ: — ты, кажется, блѣденъ и грустенъ? Что съ тобою?

— Отойдите отъ него, г. смотритель, сказалъ другой судья, кладя въ сторону газету и съ участіемъ выставляя впередъ голову. — Скажи намъ, мой милый, что съ тобою; не бойся.

Оливеръ упалъ на колѣни, и, сложивъ ручонки, просилъ, чтобъ его опять заперли въ темную комнату, чтобъ морили его голодомъ, били его, убили, если имъ угодно, только не отдавали бы этому ужасному человѣку.

— Ну! сказалъ мастеръ Бомбль, поднимая кверху глаза и руки съ выразительною суровостію: — изъ всѣхъ негодныхъ сиротъ, ты, Оливеръ, самый негодный и безстыдный!

— Молчать, смотритель! сказалъ другой старый джентльменъ, когда мистеръ Бомбль сдѣлалъ свое замѣчаніе.

— Извините, ваше превосходительство, сказалъ мистеръ Бомбль, неувѣренный вполнѣ, такъ ли онъ слышалъ: — вы мнѣ изволите говорить?

— Да, — молчать!

Мистеръ Бомбль чуть не одурѣлъ отъ изумленія. Смотрителю велятъ молчать! Да это противно нравственности.

Старый джентльменъ въ черепаховыхъ очкахъ взглянулъ на своего товарища, который значительно кивнулъ головою.

— Мы не подпишемъ этого условія, сказалъ старый джентльменъ, откладывая въ сторону пергаментный свитокъ.

— Надѣюсь, пробормоталъ, заикаясь, Лимбкинсъ: — что господа судьи не будутъ дурнаго мнѣнія о насъ потому только, что этотъ мальчикъ…

— Мы собрались здѣсь не для того, чтобъ произносить объ васъ какое бы то ни было мнѣніе, сказалъ язвительно другой старый джентльменъ. — Возьмите мальчика назадъ въ Домъ Призрѣнія и старайтесь обходиться съ нимъ лучше. Кажется, онъ очень нуждается въ хорошемъ обхожденіи.

Въ тотъ же самый вечеръ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ положительно утвердилъ, что Оливеръ не только будетъ повѣшенъ, но и четвертованъ на площади. Мистеръ Бомбль съ мрачною таинственностію покачалъ головою, и выразилъ свое желаніе, чтобъ Оливеръ обратился наконецъ къ добру; а мистеръ Гемфильдъ замѣтилъ, что Оливеру надо обратиться къ нему: это однакожь не было одно и то же съ мнѣніемъ смотрителя.

Въ слѣдующее утро, публика еще разъ была извѣщена объявленіемъ, что Оливеръ Твистъ опять отпускается въ ученье, и что пять фунтовъ будутъ выплачены немедленно тому, кто только возьметъ его къ себѣ.

ГЛАВА IV.
Оливеръ и ступаетъ въ свѣтъ.

Въ знатныхъ фамиліяхъ Англіи, если молодому человѣку не удастся достать себѣ выгоднаго мѣста, его обыкновенно отдаютъ въ морскую службу. Человѣколюбивое Общество, въ подражаніе столь мудрому и спасительному примѣру, держало совѣтъ о томъ, — не отдать ли и Оливера Твиста на какой-нибудь купеческій корабль, отходящій въ какой-нибудь подозрительный портъ. Можетъ-быть, шкиперъ, развеселясь послѣ обѣда, или засѣчетъ его до смерти, или сдавитъ его въ желѣзныхъ веригахъ, — что, какъ извѣстно, составляетъ любимое и обыкновенное препровожденіе времени у джентльменовъ этого класса. Чѣмъ легче и выгоднѣе казалось это средство обществу, тѣмъ скорѣе оно рѣшило, что единственное средство оказать истинное благодѣяніе Оливеру состояло въ томъ, чтобъ немедленно угнать его въ море.

Мистеръ Бомбль отправленъ былъ найдти какого-нибудь капитана, которому былъ нуженъ юнга; онъ уже возвращался въ Домъ, чтобъ сообщить Обществу слѣдствія своего порученія, какъ вдругъ у воротъ встрѣтилъ мистера Соверберри, приходскаго гробовщика.

Мистеръ Соверберри былъ высокій, худощавый человѣкъ, въ черномъ изношенномъ платьѣ, въ черныхъ заштопанныхъ чулкахъ и въ черныхъ же башмакахъ. Лицо его создано было такъ, что никогда не могло улыбаться; онъ ходилъ всегда на цыпочкахъ. Взглядъ его просіялъ, когда онъ подошелъ къ мистеру Бомблю и дружески пожалъ ему руку.

— Я только-что снялъ мѣрку съ двухъ женщинъ, умершихъ прошлою ночью, сказалъ гробовой мастеръ.

— Вы составите себѣ Состояніе, мистеръ Соверберри, сказалъ смотритель, запуская два пальца въ табакерку гробовщика, сдѣланную въ видѣ маленькаго гроба. — Я вамъ говорю, что вы составите себѣ состояніе, повторилъ мистеръ Бомбль, дружески ударяя гробовщика по плечу тростью.

— Вы думаете? сказалъ гробовщикъ тономъ полусомнѣнія, полуубѣжденія. — Цѣны, назначаемыя Обществомъ, слишкомъ малы, мистеръ Бомбль.

— Да вѣдь и гробы ваши очень-малы! отвѣчалъ смотритель съ какимъ-то дикимъ смѣхомъ.

Мистеру Соверберри это понравилось, и онъ долго хохоталъ безъ умолку. — Да, да, мистеръ Бомбль, сказалъ онъ наконецъ: — безъ сомнѣнія, со введеніемъ новой системы кормить, гробы стали уже ниже обыкновеннаго; но намъ нужно же соблюдать какія-нибудь выгоды, мистеръ Бомбль. Хорошее дерево дорого, сударь; а желѣзныя ручки привозятъ сюда вѣдь по каналу изъ Бирминэма.

— Конечно, сказалъ мистеръ Бомбль: — во всякой торговлѣ есть свои соображенія; барыши всегда позволительны.

— Конечно, конечно! отвѣчалъ гробовщикъ: — и что я за дуракъ, чтобъ сталъ упускать барыши здѣсь. Хе! хе! хе!

— Именно, сказалъ мистеръ Бомбль.

— Хоть и должно сказать правду, продолжалъ гробовщикъ: — мнѣ встрѣчаются иногда важныя препятствія; у васъ умираетъ много людей, пришедшихъ въ Домъ Призрѣнія прямо съ улицы; а два или три вершка очень много для меня значатъ, особенно когда на рукахъ цѣлое семейство.

Мистеръ Соверберри говорилъ это съ возрастающимъ негодованіемъ обиженнаго человѣка. Мистеръ Бомбль, почувствовавъ, что разговоръ не клонится къ чести Общества, старался перемѣнить его; вдругъ пришелъ ему на умъ Оливеръ Твистъ.

— Кстати, сказалъ мистеръ Бомбль: — не знаете ли вы кого-нибудь, кому нуженъ бы былъ мальчикъ, приходское дитя? И какія условія, мистеръ Соверберри, — какія условія!

Мистеръ Бомбль поднялъ трость къ объявленію, висѣвшему надъ нимъ, и сдѣлалъ сильное удареніе на словахъ «пять фунтовъ», которыя были написаны огромными римскими цифрами на воротахъ.

— Именно, сказалъ гробовщикъ, взявъ Бомбля за петлю фрака: — я давно хотѣлъ поговорить съ вами объ этомъ. Знаете… Ахъ! какія у васъ прекрасныя пуговицы, мистеръ Бомбль! я прежде никогда не замѣчалъ ихъ.

— Да, прекрасныя пуговицы, сказалъ смотритель, глядя съ самодовольствіемъ на огромныя мѣдныя пуговицы, украшавшія фракъ его. — Гербъ тотъ же, что и на приходской печати: «благодѣтельный Самаритянинъ, помогающій больному и ограбленному человѣку». Я получилъ отъ общества это въ подарокъ на новый годъ, мистеръ Соверберри. Какъ теперь помню, въ первый разъ надѣлъ я этотъ фракъ, чтобъ присутствовать при изслѣдованіи дѣла того купца, который умеръ въ полночь у воротъ.

— Да, помню, сказалъ гробовщикъ. — Присяжные рѣшили «умеръ-де отъ холода и отъ нужды въ необходимыхъ потребностяхъ жизни». Такъ, кажется?

Мистеръ Бомбль утвердительно кивнулъ головою.

— Кажется, еще они составили особое донесеніе, сказалъ гробовщикъ: — прибавивъ, что если бы дежурный…

— Нѣтъ, нѣтъ! вздоръ, пустяки! прервалъ сердито смотритель. — Еслибъ Общество слушало всѣ бредни этихъ дураковъ присяжныхъ, ему довольно было бы дѣла.

— Безъ сомнѣнія! сказалъ гробовщикъ.

— Присяжные, сказалъ мистеръ Бомбль, крѣпко сжавши трость, — это онъ обыкновенно дѣлывалъ, когда сердился: — присяжные не что иное, какъ грубыя, дерзкія, безсмысленныя твари.

— Именно такъ, сказалъ гробовщикъ.

— Въ нихъ не болѣе философіи и политической экономіи, какъ въ этомъ, сказалъ смотритель, сжавъ свой кулакъ.

— Не болѣе, повторилъ гробовщикъ.

— Я презираю ихъ! сказалъ смотритель, вдругъ покраснѣвъ.

— И я также! прибавилъ гробовщикъ.

— Я желалъ бы, чтобъ одинъ изъ нихъ попался къ намъ въ Домъ на недѣлю или на двѣ, сказалъ смотритель: — наши постановленія скоро бы навели его на разумъ.

— Оставимъ ихъ! отвѣчалъ гробовщикъ. И онъ улыбнулся, стараясь смягчить возрастающее негодованіе раздраженнаго приходскаго чиновника.

Мистеръ Бомбль снялъ шляпу, вынулъ изъ нея носовой платокъ, стеръ съ лица потъ, выступившій отъ раздраженія, надѣлъ опять шляпу, и, обращаясь къ гробовщику, сказалъ смягченнымъ голосомъ:

— Ну, что же вы скажете… о мальчикѣ?

— О! отвѣчалъ гробовщикъ: — вѣдь вы знаете, мистеръ Бомбль, что я многимъ жертвую для бѣдныхъ.

— Гм! сказалъ мистеръ Бомбль. — Ну, такъ что жь?

— Ну, такъ вотъ видите, въ чемъ дѣло, отвѣчалъ гробовщикъ: — мнѣ кажется, если я такъ много дѣлаю для бѣдныхъ, то имѣю право и отъ нихъ брать столько, сколько могу, мистеръ Бомбль. И такъ… итакъ… мнѣ кажется, я возьму къ себѣ этого мальчика.

Мистеръ Бомбль схватилъ гробовщика за руку и ввелъ его въ домъ. Мистеръ Соверберри около пяти минутъ переговаривалъ съ Обществомъ; наконецъ положено, чтобъ Оливеръ отправился къ нему въ тотъ же вечеръ «по собственному желанію», — ""раза, которая, по мнѣнію прихода, значила: если хозяинъ находитъ, что можетъ заставлять мальчика работать, не издерживая на него много нищи, то можетъ держать его у себя сколько ему угодно и дѣлать съ нимъ что хочетъ.

Въ тотъ же вечеръ, маленькаго Оливера представили «джентльменамъ» и сказали, что онъ тотчасъ долженъ идти къ гробовому мастеру; если же онъ будетъ показывать недовольный видъ, или когда-нибудь пріидетъ назадъ, то будетъ отправленъ въ море, гдѣ его утопятъ, или разобьютъ ему голову. Оливеръ обнаружилъ такъ мало испуга, что члены въ одинъ голосъ назвали его маленькимъ негодяемъ, и велѣли Бомблю вывести его вонъ.

Хоть и очень натурально, что Общество болѣе всѣхъ въ свѣтѣ должно было почувствовать благородное изумленіе и ужасъ при малѣйшемъ признакѣ нечувствительности въ комъ бы то ни было, а тѣмъ болѣе при такомъ важномъ случаѣ; однакожъ дѣло въ томъ, что у Оливера не было недостатка въ чувствительности; напротивъ, онъ былъ слишкомъ-чувствителенъ, и только дурное обхожденіе привело его въ какое-то странное, безчувственное состояніе. Онъ въ глубокомъ молчаніи выслушалъ извѣстіе о своемъ назначеніи, и когда положили ему на руки багажъ его, — который не трудно было нести, потому-что весь онъ заключался въ пакетѣ изъ сѣрой бумаги въ полфута длиною и въ три вершка глубиною, — надвинулъ на глаза шайку, и, еще разъ прицѣпившись къ фалдамъ сюртука мистера Бомбля, пошелъ на новую сцену страданія.

Нѣсколько времени мистеръ Бомбль безмолвный тащилъ за собою Оливера, держа голову вверхъ, какъ обыкновенно держатъ ее смотрители. Было очень вѣтрено; полы сюртука Бомбля, распахиваясь, совершенно закрывало собою маленькаго Оливера, открывая пестрый жилетъ и полосатые панталоны смотрителя. Когда они подходили къ мѣсту своего назначенія, мистеръ Бомбль подумалъ, не оглянуться ли ему, чтобъ посмотрѣть, въ порядкѣ ли мальчикъ и можетъ ли достойно представиться своему новому хозяину. Онъ оглянулся съ снисходительнымъ видомъ покровительства.

— Оливеръ! сказалъ мистеръ Бомбль.

— Чего изволите? отвѣчалъ Оливеръ тихимъ, дрожащимъ голосомъ.

— Что ты закрылъ глаза шапкою? держи голову выше.

Оливеръ сдѣлалъ что ему приказывали, и въ глазахъ его остановилась слеза, когда онъ взглянулъ на своего спутника. Мистеръ Бомбль грозно посмотрѣлъ на него, — слеза скатилась по щекѣ. За нею послѣдовала другая, и другая… Ребенокъ хотѣлъ превозмочь себя, но напрасно; вырвавъ другую руку свою изъ руки Бомбля, онъ закрылъ обѣими руками лицо, и плакалъ до-тѣхъ-поръ, пока слезы не потекли между его сухими, исхудавшими пальцами.

— Ну! вскричалъ мистеръ Бомбль, вдругъ останавливаясь и коварно смотря на своего маленькаго спутника: — ну, изъ всѣхъ неблагодарнѣйшихъ и безсовѣстнѣйшихъ ребятъ, которыхъ я когда-либо видѣлъ, ты, Оливеръ…

— Нѣтъ, нѣтъ! сказалъ Оливеръ рыдая и прижимаясь къ рукѣ, державшей извѣстную трость: — нѣтъ, нѣтъ, сударь; я буду уменъ; право, буду уменъ! Я еще очень малъ; я такъ — такъ…

— Что такъ? спросилъ съ удивленіемъ мистеръ Бомбль.

— Такъ одинокъ, сударь, совершенно одинокъ, вскричалъ ребенокъ. — Всѣ ненавидятъ меня… Ради Бога, прошу васъ, не сердитесь… не сердитесь на меня. И ребенокъ крѣпко ударилъ себя въ грудь, со слезами горькаго отчаянія взглянувъ въ лицо своему спутнику.

Мистеръ Бомбль встрѣтилъ жалостный, умоляющій взглядъ Оливера съ какимъ-то удивленіемъ, кашлянулъ три или четыре раза и, пробормотавъ что-то объ «этомъ несносномъ кашлѣ», сказалъ Оливеру, чтобъ онъ вытеръ глаза и былъ хорошимъ мальчикомъ; потомъ снова взялъ его за руку и продолжалъ путь въ молчаніи.

Гробовщикъ только-что заперъ ставни своей лавки, и при свѣтѣ сальной свѣчи записывалъ въ книгу новью приходы, когда вошелъ мистеръ Бомбль.

— А-га! сказалъ гробовщикъ, смотря изъ-за книги: — это вы, мистеръ Бомбль?

— Именно я, мистеръ Соверберри, отвѣчалъ смотритель. — Вотъ, я привелъ вамъ мальчика. Оливеръ поклонился.

— О! такъ это мальчикъ, — а? сказалъ гробовщикъ, подымая свѣчу надъ головою, чтобъ съ ногъ до головы освѣтить Оливера. — Мистриссъ Соверберри! подите сюда на минутку, другъ мой!

Мистриссъ Соверберри выползла изъ маленькой комнаты позади лавки. Это была низенькая, худенькая, сгорбленная женщина съ лицомъ мегеры.

— Другъ мой, сказалъ равнодушно мистеръ Соверберри: — вотъ мальчикъ изъ Дома Призрѣнія; я говорилъ тебѣ о немъ.

— Какъ! это? сказала жена гробовщика: — да какой онъ маленькій!

— Ну, что жь за бѣда, отвѣчалъ мистеръ Бомбль, смотря на Оливера, какъ-будто это была его вина, что онъ не былъ выше: — правда, онъ не великъ; но онъ выростетъ, мистриссъ Соверберри, непремѣнно выростетъ.

— Ахъ! я увѣрена, что при нашей пищѣ онъ непремѣнно выростетъ! отвѣчала съ какою-то язвительностію эта женщина. — Для меня всѣ приходскія дѣти равны, потому-что держать ихъ стоитъ гораздо дороже, нежели сколько они сами стоятъ. Ну, ступай внизъ! Съ этимъ словомъ, жена гробовщика отперла боковую дверь и втолкнула Оливера въ сырой, темный погребъ, прозванный «кухнею». Тамъ сидѣла дѣвушка въ башмакахъ безъ подошвъ, синихъ, изодранныхъ чулкахъ, которые нельзя ужь было болѣе чинить.

— Шарлотта, сказала мистриссъ Соверберри, которая также сошла внизъ за Оливеромъ: — дай этому мальчику куски холоднаго, которые были отложены для Трипа: онъ съ утра не приходилъ домой, такъ можетъ и безъ нихъ обойдтись. Этотъ безъ церемоніи съѣстъ ихъ; не такъ ли, мальчикъ?

Оливеръ, котораго глаза заблистали при словѣ «съѣстъ», и который дрожалъ отъ нетерпѣнія скорѣе поглотить все, что бы ему ни дали, отвѣчала утвердительно. Передъ нимъ поставили тарелку съ брошенными, застывшими кусками.

Я желалъ бы, чтобъ какой-нибудь хорошо-откормленный философъ, внутри котораго яства и питье обратились въ желчь, котораго кровь — ледъ, а сердце — мѣдь, посмотрѣлъ, какъ Оливеръ Твистъ бросился на то вкусное мясо, котораго не хотѣла ѣсть даже собака, — чтобъ онъ былъ свидѣтелемъ алчности, съ какою мальчикъ раздиралъ куски по частямъ со всею дикостію голода, — и болѣе всего желалъ бы я, чтобъ этотъ философъ испыталъ на себѣ угощеніе такого рода…

— Ну! сказала жена гробовщика, когда Оливеръ кончилъ свой ужинъ, на который она смотрѣла съ безмолвнымъ ужасомъ и съ зловѣщимъ предчувствіемъ его будущаго аппетита: — кончилъ ли ты?

Такъ-какъ ужь болѣе нёчего было ѣсть, то Оливеръ отвѣчалъ утвердительно.

— Ступай за мною! сказала мистриссъ Соверберри, взявъ тусклую и грязную лампу, и входя наверхъ по лѣстницѣ: — твоя постель подъ лавкою. Надѣюсь, ты не боишься спать между гробами! Впрочемъ, боишься или нѣтъ — все равно, потому-что больше спать тебѣ негдѣ. Пошелъ же; не ждать же тебя здѣсь цѣлую ночь.

Оливеръ не медлилъ болѣе и смиренно послѣдовалъ за своею новою хозяйкою.

ГЛАВА V.
Оливеръ знакомится съ своимъ новымъ обществомъ, и идя въ первый разъ на похороны, составляетъ невыгодное мнѣніе о ремеслѣ своего хозяина.

Оставшись одинъ въ лавкѣ гробовщика, Оливеръ поставилъ лампу на деревянную скамью и робко оглядѣлся вокругъ съ чувствомъ ужаса и отчаянія, которое легко было бы понять и людямъ, несравненно его старшимъ. Недоконченный гробъ на черныхъ подставахъ, стоявшій посрединѣ лавки, такъ страшно напоминалъ ему о смерти, что холодная дрожь пронимала мальчика всякій разъ, когда глаза его устремлялись по этому направленію. Ему все казалось, что какой-то страшный образъ тихо поднималъ голову и пугалъ его. Длинный рядъ некрашеныхъ досокъ, правильно прислоненныхъ къ стѣнѣ, при блѣдномъ свѣтѣ, казались страшными, недвижными призраками. Гробовыя дощечки, деревянные стружки, блестящіе гвозди, ножки и обрѣзки чернаго сукна валялись по полу. Въ лавкѣ было душно, воздухъ зараженъ былъ запахомъ гробовъ. Волосяной тюфякъ, брошенный на полъ для Оливера, похожъ былъ на гробъ.

Но не одни эти чувства безпокоили Оливера. Онъ былъ одинъ въ незнакомомъ мѣстѣ; у него не было друзей, которыхъ онъ могъ бы беречь и которые могли бы беречь его. Тоска о разлукѣ съ близкими сердцу не развлекала его мыслей; горесть при воспоминаніи о миломъ, знакомомъ образѣ, не тяготила его сердца. Не смотря на это, сердце его было полно, и, падая на свою бѣдную постель, Оливеръ желалъ, чтобъ она превратилась въ гробъ, чтобъ его спокойно зарыли на приходскомъ кладбищѣ, гдѣ такая высокая трава тихо вилась бы надъ его головою, и звуки стараго, глухаго колокола изрѣдка оглашали бы сонъ его.

Утромъ, Оливера разбудилъ громкій стукъ въ дверь лавки, который повторился съ новою силою прежде, нежели онъ успѣлъ схватить свое платье; лишь только онъ началъ отпирать замокъ, голосъ послышался снова и ноги снова застучали въ дверь.

— Отпирай же! кричалъ голосъ, принадлежавшій ногамъ, которыя стучали въ дверь.

— Тотчасъ! отвѣчалъ Оливеръ, поворачивая ключъ въ замкѣ.

— Ты, кажется, новый мальчикъ? спросилъ голосъ сквозь замочную скважину.

— Точно такъ, отвѣчалъ Оливеръ.

— Сколько тебѣ лѣтъ?

— Десять, отвѣчалъ Оливеръ.

— Такъ я тотчасъ прибью тебя, какъ войду, сказалъ голосъ: — посмотри, если не сдержу своего слова, негодный мальчишка! И, сказавъ это обязательное обѣщаніе, голосъ началъ свистать.

Оливеръ слишкомъ-часто испыталъ слѣдствіе подобныхъ словъ, и потому дрожащею рукою отперъ дверь.

Секуиду или двѣ смотрѣлъ онъ на улицу, и вдоль улицы, и поперегъ дороги, думая, что незнакомецъ, говорившій съ нимъ черезъ замочную скважину, отошелъ на нѣсколько шаговъ; но онъ не видѣлъ никого, кромѣ толстаго мальчика изъ богадѣльни, сидѣвшаго противъ дома и доѣдавшаго кусокъ хлѣба съ масломъ, который онъ рѣзалъ на куски и потомъ ѣлъ съ большимъ проворствомъ.

— Извините, сударь, сказалъ наконецъ Оливеръ, видя, что никто болѣе не показывается: — вы стучали?

— Да, я стучалъ, отвѣчалъ мальчикъ изъ богадѣльни.

— Вамъ нуженъ гробъ, сударь? спросилъ простодушно Оливеръ.

На это мальчикъ изъ богадѣльни взглянулъ звѣрски, и сказалъ Оливеру, что онъ скоро дождется себѣ гроба, если станетъ насмѣхаться надъ старшими.

— Ты вѣрно не знаешь, кто я, мальчишка? сказалъ въ заключеніе мальчикъ изъ богадѣльни, сходя между-тѣмъ съ порога.

— Нѣтъ, сударь, отвѣчалъ Оливеръ.

— Я мистеръ Ноа Клейполь, сказалъ мальчикъ изъ богадѣльни: — и ты въ моемъ распоряженіи. Отворяй ставни, грубіянъ! Съ этими словами мистеръ Клейполь далъ толчокъ Оливеру и съ важностью вошелъ въ лавку. Трудно для мальчика съ большой головою, узкими глазами и безобразнымъ лицомъ казаться важнымъ въ какомъ бы то ни было случаѣ; но это покажется еще труднѣе, если прибавить красный носъ и желтые глаза.

Оливеръ отворилъ ставни. Скоро пришелъ мистеръ Соверберри и вслѣдъ за нимъ явилась мистриссъ Соверберри; Оливеръ послѣдовалъ за Ноа къ завтраку.

— Подвинься ближе къ огню, Ноа, сказала Шарлотта: — я оставила тебѣ чудесный кусочикъ отъ хозяйскаго завтрака. Оливеръ, запри дверь за мистеромъ Ноа, да возьми куски, которые я положила на крышку миски. Вотъ твой чай; возьми его на сундукъ и пей тамъ, да скорѣе; а потомъ пошелъ въ лавку. Слышишь?

— Слышишь ты, мальчишка? сказалъ Ноа Клейполь.

— Полно, Ноа! сказала Шарлотта: — какой ты сердитый! Оставь его.

— Оставить! сказалъ Ноа. — Да его и такъ всѣ оставили. Ни мать, ни отецъ объ немъ не заботятся; его пустили на открытую дорогу. Не такъ ли, Шарлотта? Ха! ха! ха!

— Охъ ты, веселая душа! сказала Шарлотта, помирая со смѣху вмѣстѣ съ Ноа. Потомъ оба они презрительно посмотрѣли на бѣднаго Оливера, который сидѣлъ на сундукѣ въ холодномъ углу комнаты и ѣлъ остатки, которые нарочно были для него отложены.

Ноа былъ мальчикъ изъ богадѣльни, но не изъ Дома Призрѣнія. Онъ не былъ дитятею случая: мать его была прачка, а отецъ пьяный солдатъ, отставленный съ деревянною ногою и съ пенсіономъ въ два пенса. Деревенскіе мальчишки часто честили Ноа на улицахъ «богадѣльнею» и другими почетными названіями; но Ноа сносилъ все безотвѣтно. Теперь же, когда судьба послала ему безъименнаго сироту, котораго всякій могъ обижать безнаказанно, онъ былъ очень этимъ доволенъ. Вотъ прекрасная пища для размышленія! Вы видите тутъ, какъ вездѣ одинакова человѣческая натура, какъ прекрасныя качества одинаково являются и въ знаменитомъ лордѣ и въ грязномъ мальчишкѣ богадѣльни…

Оливеръ уже болѣе трехъ недѣль жилъ у гробовщика. Мистеръ и мистриссъ Соверберри, заперевъ лавку, ужинали въ своей маленькой комнатѣ; вдругъ мистеръ Соверберри, робко взглянувъ на жену, сказалъ:

— Другъ мой… Онъ хотѣлъ продолжать, но мистриссъ Соверберри такъ неласково посмотрѣла, что онъ вдругъ остановился.

— Ну? сказала мистриссъ Совсррбери сердито.

— Ничего, мой другъ, ничего… сказалъ мистеръ Соверберри,

— У, дуракъ! сказала мистриссъ Соверберри.

— Нѣтъ, я ничего, мой другъ, сказалъ съ покорностью мистеръ Соверберри: — я думалъ, что ты не хочешь слушать меня, мой другъ. Я только хотѣлъ сказать…

— Сдѣлайте милость, не говорите мнѣ о томъ, что вы хотѣли сказать, прервала мистриссъ Соверберри. — Я здѣсь ничто; прошу васъ, не совѣтуйтесь со мною; я совсѣмъ не хочу знать вашихъ секретовъ. И сказавъ это, мистриссъ Соверберри засмѣялась истерическимъ смѣхомъ, который угрожалъ опасными послѣдствіями.

— Но, мой другъ, сказалъ Соверберри: — я хотѣлъ знать твое мнѣніе…

— Пожалуйста, не спрашивайте меня, отвѣчала мистриссъ Соверберри: — спросите кого-нибудь другаго. Здѣсь послѣдовалъ другой залпъ истерическаго смѣха, который очень испугалъ мистера Соверберри. Это очень-обыкновенное и опытами дознанное супружеское обхожденіе чрезвычайно-дѣйствительно. Оно въ одно время заставило мистера Соверберри просить какъ особенной милости, чтобъ мисстриссъ Соверберри выслушала то, что она давно хотѣла услышать, и послѣ краткихъ переговоровъ, продолжавшихся около трехъ четвертей часа, она наконецъ дала свое позволеніе.

— Я хотѣлъ сказать объ маленькомъ Твистѣ, мой другъ, сказалъ мистеръ Соверберри. Онъ очень миловидный мальчикъ, мой другъ.

— Иначе и не можетъ быть: онъ, кажется, довольно ѣстъ, замѣтила она.

— Въ выраженіи лица его есть какая-то меланхолія, мой другъ, продолжалъ мистеръ Соверберри: — это очень интересно. Онъ былъ бы прекраснымъ плакальщикомъ, мои другъ.

Мистриссъ Соверберри взглянула съ выраженіемъ значительнаго удивленія. Мистеръ Соверберри замѣтилъ это, и, не давъ времени супругѣ своей что-нибудь замѣтить, продолжалъ:

— Я не хочу сдѣлать его совершеннымъ, мой другъ, но только такъ, для практики. Къ-тому же, прекрасно будетъ, если всѣ плакальщики будутъ подъ ростъ. Увѣряю тебя, это будетъ прекрасно.

Мистриссъ Соверберри была поражена новостью этой мысли; но, чтобъ не унизить своего достоинства, она спросила мужа, отъ-чего эта мысль не приходила ему прежде въ голову. Они рѣшили, чтобъ Оливера посвятить во всѣ таинства искусства, и съ этою цѣлью, мистеръ Соверберри рѣшился взять его съ собою въ первый же разъ, какъ потребуются его услуги.

Случай не замедлилъ представиться; на другой день, полчаса спустя послѣ завтрака, мистеръ Бомбль вошелъ въ лавку, и, взявъ палку подъ мышку, вынулъ огромный кожаный бумажникъ, изъ котораго, взявъ небольшой листокъ, протянулъ его къ Соверберри.

— А-га! сказалъ гробовщикъ, смотря на него съ веселымъ лицомъ: — нуженъ гробъ, а?

— Во-первыхъ гробъ, а потомъ приходскія похороны, отвѣчалъ мистеръ Бомбль, перелистывая бумажникъ.

— Бейтонъ? сказалъ гробовщикъ, смотря сначала на листокъ бумаги и потомъ на Бомбля: — я никогда прежде не слыхивалъ такого имени.

Бомбль покачалъ головою. — Упрямый народъ, мистеръ Соверберри, ужасно-упрямый! сказалъ онъ: — да еще и горды.

— Горды? вскричалъ съ усмѣшкою мистеръ Соверберри. — Ужь это слишкомъ!

— О, это прискорбно! отвѣчалъ смотритель: — очень прискорбно, мистеръ Соверберри!

— Да, да, повторилъ гробовщикъ.

— Мы узнали объ нихъ только прошлую ночь, сказалъ смотритель: — и можетъ-быть, никогда бы не узнали, еслибъ женщина, которая живетъ въ одномъ домѣ съ ними, не просила комитетъ прислать приходскаго медика посмотрѣть женщину, которой сдѣлалось хуже. Онъ ушелъ куда-то на обѣдъ; но его помощникъ, ловкій малый, въ ту же минуту послалъ имъ лекарства въ черной бутылкѣ.

— А! онъ слишкомъ поторопился… сказалъ гробовщикъ.

— Именно поторопился, сказалъ смотритель. — Но каковы жь были послѣдствія? какова неблагодарность этихъ глупцовъ, сударь! Мужъ прислалъ сказать, что это лекарство не годится для болѣзни его жены, и что она не прійметъ его — что она не прійметъ его, — а? Полезное, крѣпкое, спасительное лекарство, которое давали съ большимъ успѣхомъ на прошлой недѣлѣ двумъ мужикамъ и лодочнику, которое имъ послали даромъ, въ бутылкѣ, — и онъ смѣлъ прислать его назадъ, смѣлъ сказать, что она его не прійметъ!

И дерзость эта во всей силѣ представилась мистеру Бомблю, который застучалъ палкою въ полъ и покраснѣлъ отъ негодованія.

— Ну, сказалъ гробовщикъ: — я ни-ког-да не…

— Никогда, сударь, никогда! вскричалъ смотритель: — и никто бы этого не сдѣлалъ. Но она теперь умерла; намъ надо хоронить ее, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

Говоря такимъ образомъ, мистеръ Бомбль въ досадѣ надѣлъ шляпу задомъ напередъ, и вышелъ изъ лавки.

— Что это онъ такъ сердитъ сегодня? даже забылъ спросить о тебѣ, Оливеръ, сказалъ мистеръ Соверберри, провожая глазами смотрителя, переходившаго черезъ улицу.

— Да, сударь, отвѣчалъ Оливеръ, который во все это время сидѣлъ спрятавшись, и дрожа всѣмъ тѣломъ при грозномъ голосѣ Бомбля.

— Ну! сказалъ мистеръ Соверберри, взявшись за шляпу: — чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Ноа, побудь въ лавкѣ. Оливеръ, надѣвай шапку, ступай за мной. Оливеръ повиновался и пошелъ вслѣдъ за своимъ хозяиномъ.

Нѣсколько времени шли они по самымъ шумнымъ и многолюднымъ улицамъ города; потомъ поворотили въ узкій, грязный переулокъ, и остановились, ища глазами домъ, который имъ былъ нуженъ.

Дома по обѣ стороны стояли огромные, высокіе, но очень-старые, и лица, изрѣдка высовывавшіяся изъ окопъ, показывали бѣдность жителей. У нѣкоторыхъ домовъ внизу сдѣланы мѣста для лавокъ; но всѣ лавки крѣпко заперты, и только верхніе этажи, казалось, были обитаемы. Другіе, полусгнившіе отъ времени, поддерживались деревянными столбами, упертыми въ стѣны.

У отворенной двери, гдѣ остановились Оливеръ и его хозяинъ, не было ни колокольчика, ни молотка. Вошедъ въ темный корридоръ, и ведя за собою Оливера, гробовщикъ поднялся но лѣстницѣ и, остановившись у двери, началъ стучать кулакомъ.

Дѣвочка лѣтъ тринадцати или четырнадцати отворила дверь. Съ перваго взгляда во внутренность комнаты, гробовщикъ узналъ то мѣсто, котораго искалъ. Онъ вошелъ; вслѣдъ за нимъ вошелъ и Оливеръ,

Въ комнатѣ не было огня; мужчина стоялъ лицомъ къ камину. Старушка сидѣла возлѣ него на низенькой скамейкѣ. Нѣсколько оборванныхъ ребятишекъ играли въ другомъ углу, а на полу, прямо противъ двери, лежало что-то, покрытое старымъ одѣяломъ. Оливеръ вздрогнулъ, взглянувъ на все его окружавшее, и крѣпче прижался къ хозяину: онъ чувствовалъ, что подъ одѣяломъ былъ трупъ.

Лицо мужчины было худо и блѣдно; волосы и борода его посѣдѣли, глаза налились кровью. Лицо старухи было покрыто морщинами; два оставшіеся зуба торчали вверхъ; проницательные глаза ярко блестѣли. Оливеру страшно стало смотрѣть на нее и на мужчину; оба они пугали его.

— Никто не смѣй подходить къ ней! сказалъ мужчина, вдругъ вскакивая, когда гробовщикъ подошелъ къ тѣлу. Назадъ, если тебѣ дорога жизнь! Назадъ!

— Э, полно, другъ! сказалъ гробовщикъ, привыкшій видѣть нищету во всѣхъ возможныхъ формахъ.

— Повторяю тебѣ, сказалъ мужчина, сжимая руки и въ неистовствѣ топая ногами: — я не хочу зарывать ее въ землю. Ей не будетъ тамъ покойно. Черви станутъ терзать ее, — а она ужь и такъ растерзана!

Гробовщикъ ничего не отвѣчалъ, но; вынувъ веревку изъ кармана, наклонился къ тѣлу.

— О! сказалъ несчастный, заливаясь слезами и падая къ ногамъ умершей. На колѣни, всѣ на колѣни предъ него… Выслушайте меня. Она умерла съ голоду. Я до тѣхъ поръ не зналъ, какъ сильна болѣзнь ея, пока горячка не овладѣла ею… Кости просвѣчивались сквозь ея тѣло. Здѣсь не было ни огня, ни свѣчи; она умерла въ темнотѣ — въ темнотѣ… Она не могла даже видѣть типа дѣтей своихъ, хоть мы и слышали, какъ она называла ихъ по именамъ. Для нея сбиралъ я милостыню по улицамъ, и меня посадили въ тюрьму. Когда я возвратился, она умерла. Сердце мое облилось кровью, потому-что они уморили ее голодомъ. Клянусь Богомъ, который видѣлъ все это — они уморили ее голодомъ! Мужчина схватилъ себя за голову и громко рыдая катался по полу съ открытыми глазами, съ пѣною у рта.

Испуганныя дѣти громко кричали; но старуха, которая во все это время была такъ спокойна, что ее можно было почесть глухою, молча погрозила имъ, и, снявъ галстухъ у мужчины, который все еще лежалъ безъ чувствъ на полу, подошла къ гробовщику.

— Это дочь моя, сказала старуха, указывая на трупъ съ какимъ-то ужасающимъ хладнокровіемъ. — Господи, Господи! не странно ли, что я, ея мать, теперь здорова и весела, а она лежитъ здѣсь холодная и бездыханная? Господи, Господи! какъ подумаешь, — все на свѣтѣ игрушки, — все игрушки!

И несчастное созданіе бормотало что-то и хохотало ужаснымъ смѣхомъ, когда гробовщикъ оборотился, чтобъ выйдти.

— Постоите, постойте! сказала шопотомъ старуха: — вы похороните ее завтра, или послѣ завтра, или ночью? Вѣдь мнѣ надо провожать ее. Пришлите мнѣ широкій плащъ — теплый… Теперь холодно… У насъ будетъ также и вино? Ничего: пришлите хлѣба, только кусокъ хлѣба, да кружку воды. У насъ будетъ хлѣбъ? сказала она дико, хватаясь за платье гробовщика, который все подвигался къ двери.

— Да, да, сказалъ гробовщикъ: — непремѣнно; все будетъ, что вамъ угодно. Онъ освободился кое-какъ отъ старухи, и вмѣстѣ съ Оливеромъ бросился изъ комнаты.

На другой день (до-тѣхъ-поръ несчастные питались кускомъ хлѣба и сыру, которые оставилъ имъ мистеръ Бомбль), Оливеръ съ хозяиномъ опять возвратились въ жилище нищеты, гдѣ уже дожидался ихъ мистеръ Бомбль съ четырьмя человѣками изъ Дома Призрѣнія, которые должны были играть роль носильщиковъ. Старый черный плащъ наброшенъ на старуху и мужчину; носильщики взвалили себѣ на плеча заколоченный гробъ и вынесли его на улицу.

— Ну, старушка, не отставай! шепнулъ Совербсрри: — мы опоздаемъ; священникъ не станетъ ждать. Ребята, скорѣе!

Носильщики удвоили шаги. Мистеръ Бомбль и Соверберри шли впереди; Оливеръ бѣжалъ съ боку.

Однако не было никакой надобности спѣшить, какъ думалъ мистеръ Соверберри, потому-что когда они достигли кладбища, заросшаго крапивою, священника еще не было, и церковный староста не зналъ, скоро ли вздумается ему пожаловать. Въ ожиданіи поставили гробъ у края могилы; могильщики стали поодаль, а мальчишки, которыхъ похороны привлекли на кладбище, весело играли въ прятки между памятниками, или скакали взадъ и впередъ черезъ гробъ. Мистера, Соверберри и Бомбль, будучи короткими пріятелями церковнаго старосты, присѣли къ его камину, и стали читать газету.

Наконецъ, черезъ часъ или болѣе, мистеръ Бомбль, мистеръ Соверберри и староста побѣжали къ могилѣ; вслѣдъ за ними явился пасторъ, падѣвая по дорогѣ свое облаченіе. Мистеръ Бомбль далъ по щелчку двумъ или тремъ мальчишкамъ, и почтенный пасторъ, прочитавъ отходной столько, сколько успѣлъ въ четыре минуты, опять убѣжалъ назадъ.

— Ну, сказалъ Соверберри могильщикамъ: — зарывайте.

Это нетрудно было сдѣлать: могила была уже такъ полна, что самый верхній гробъ былъ не болѣе, какъ на три фута отъ поверхности земли. Могильщикъ набросалъ землю, утопталъ ее ногами, положилъ заступъ на плечо, и ушелъ, сопровождаемый мальчиками, которые громко роптали, что похороны такъ скоро кончились.

— Пойдемъ, дружокъ! сказалъ Бомбль, ударяя по плечу мужчины: — хотятъ запирать церковь.

Мужчина, который, стоя у могилы, не трогался съ мѣста, вздрогнулъ, поднялъ голову, взглянулъ на Бомбля, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ, и безъ чувствъ упалъ на землю. Безумная старуха была занята своею горестію, что у нея отняли плащъ, и ни на что не обращала вниманія. Приведя несчастнаго въ чувство холодною водою, всѣ разошлись въ разныя стороны.

— Ну, Оливеръ, сказалъ Соверберри, возвращаясь домой: — нравится ли тебѣ?

— Нравится, покорно васъ благодарю, сударь… сказалъ Оливеръ съ нерѣшительностію. — Не слишкомъ нравится, сударь…

— Ничего, братецъ, привыкнешь современенъ! сказалъ Соверберри.

Оливеръ подумалъ, много ли времени нужно было мистеру Соверберри, чтобъ привыкнуть къ этому; но побоялся спросить и возвратился въ лавку, думая о томъ, что онъ видѣлъ и слышалъ.

ГЛАВА VI.
Оливеръ, раздраженный словами Ноа, удивляетъ его.

Спустя мѣсяцъ, Оливеръ совершенно ознакомился съ своимъ новымъ званіемъ. Въ это время повальная болѣзнь свирѣпствовала въ городѣ, или, говоря языкомъ купцовъ, «курсъ на гробы возвысился», такъ-что Оливеръ имѣлъ много случаевъ сдѣлаться опытнѣе. Старожилы никогда еще не слыхивали о такой болѣзни, которая особенно была гибельна для дѣтей, и похороны, въ которыхъ участвовалъ Оливеръ, въ длинномъ траурномъ плащъ, случались почти каждый день, къ неописанному удивленію и печали матерей города. Хозяинъ всюду бралъ съ собою Оливера, чтобъ пріучить его сохранять неизмѣнное хладнокровіе и удерживать чувства, какъ прилично хорошему гробовщику, и Оливеръ имѣлъ много случаевъ замѣтить удивительную покорность судьбѣ о твердость духа людей, безропотно сносившихъ потери.

Когда случалось, что Соверберри долженъ былъ хоронить богатую даму или джентльмена, окруженнаго безчисленнымъ множествомъ племянниковъ и племянницъ, неутѣшныхъ во время его болѣзни, и немогшихъ удержать своей горести даже при постороннихъ, Оливеръ замѣчалъ, что, оставшись одни, они были довольны и веселы, какъ-будто ни въ чемъ не бывали. Мужья также сносили потери женъ своихъ съ самымъ героическомъ спокойствіемъ; и жены, въ свою очередь, надѣвая трауръ но мужьямъ, старались казаться въ немъ какъ-можно-интереснѣе, забывая на время невозвратимую потерю. Замѣчательно было и то, что дамы и джентльмены, бывшіе въ припадкѣ страшнаго отчаянія во время церемоніи, приходили въ чувство, когда возвращались домой, и за чаемъ уже совершенно успокоивались. Видѣть все это чрезвычайно-забавно и поучительно; Оливеръ смотрѣлъ на все съ величайшимъ удивленіемъ.

Не могу сказать, подѣйствовали ль эти примѣры на Оливера Твиста, но только нѣсколько мѣсяцевъ онъ терпѣливо сносилъ обиды Ноа Клейполя, который каждый день обходился съ нимъ хуже и хуже, завидуя, что Оливеръ успѣлъ заслужить любовь хозяина. Шарлотта обходилась съ нимъ дурно, потому-что Ноа его ненавидѣлъ; а мистриссъ Соверберри была непримиримымъ врагомъ его, потому-что мистеръ Соверберри хотѣлъ быть его другомъ: такимъ образомъ, съ одной стороны, трое этихъ добрыхъ людей, а съ другой похороны, поставляли Оливера между двумя огнями.

Теперь я долженъ перейдти къ важному обстоятельству въ жизни Оливера, которое имѣло большое вліяніе на будущую судьбу его и поступки.

Однажды Оливеръ и Ноа сошли въ кухню къ обѣду; Шарлотту зачѣмъ-то вызвали, и голодный, злой Ноа вздумалъ мучать бѣднаго Оливера.

Для исполненія этой невинной забавы, Ноа положилъ ноги на скатерть и сталъ рвать Оливера за волосы и за уши, ругая его какъ только могъ. Все это, однакожь, не произвело того, чего желалъ Ноа; Оливеръ молчалъ; Ноа-мучитель придумалъ новое средство, которое иногда употребляютъ люди, гораздо его поумнѣе.

— Мальчишка, сказалъ онъ: — гдѣ твоя мать?

— Она умерла, отвѣчалъ Оливеръ: — не смѣй мнѣ ничего говорить объ ней!

Краска покрыла лицо Оливера, когда онъ произнесъ эти слова; онъ тяжело дышалъ, и Поа ждалъ, скоро ли онъ начнетъ кричать. Съ этою надеждою онъ продолжалъ:

— А отъ-чего умерла она?

— Отъ горести, какъ сказала мнѣ наша старая кормилица, отвѣчалъ Оливеръ, говоря болѣе самъ съ собою, нежели отвѣчая на вопросы Ноа: — мнѣ кажется, я понимаю, каково умирать такимъ образомъ…

— Толь-де-роль, лоль-лоль, сказалъ Ноа, замѣтя слезу, скатившуюся по щекѣ Оливера: — кто заставляетъ тебя хныкать?

— Не ты, отвѣчалъ Оливеръ, поспѣшно отирая слезу: — не думай этого.

— Не я? насмѣшливо спросилъ Ноа.

— Да, не ты, сурово отвѣчалъ Оливеръ. — Молчи, ни слова болѣе объ ней, или тебѣ будетъ плохо!

— Плохо! вскричалъ Ноа. Это что такое? Твоя мать! А она была недурна собою, о… И онъ выразительно покачалъ головою.

— Знаешь что, мальчишка, продолжалъ Ноа, ободренный молчаніемъ Оливера: — теперь ужь нельзя помочь старому, да и прежде вѣдь ты не могъ бы помочь; мнѣ жаль тебя, всѣ мы жалѣемъ о тебѣ… Знаешь, твоя мать была негодная женщина.

— Что? спросилъ Оливеръ, вскакивая.

— Она была негодная женщина, холодно отвѣчалъ Ноа: — и хорошо сдѣлала, мальчишка, что умерла; иначе ей пришлось бы сидѣть въ тюрьмѣ, или быть повѣшенной, или что-нибудь подобное… А? но такъ ли?

Блѣдный отъ ярости, Оливеръ задрожалъ, опрокинулъ стулъ и столъ, схватилъ Ноа за горло, ударилъ его такъ, что у того зашатались зубы, и, собравъ послѣднія силы, бросилъ его объ полъ.

Минуту назадъ, мальчикъ казался кроткимъ, тихимъ, робкимъ созданіемъ; теперь онъ обнаружилъ свою силу; жестокое оскорбленіе умершей матери превратило кровь его въ огонь. Грудь его волновалась, станъ выпрямился, глаза заблистали; онъ весь перемѣнился и грозно стоялъ надъ испуганнымъ обидчикомъ, который лежалъ у ногъ его, дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Онъ убьетъ меня! кричалъ Ноа: — Шарлотта! онъ убьетъ меня! Помогите! помогите! Оливеръ сошелъ съ ума! Шар-лот-та!

На крикъ Ноа прибѣжали Шарлотта и мистриссъ Соверберри, кричавшія еще громче; Шарлотта бросилась въ кухню, а мистриссъ Соверберри стояла на лѣстницѣ, въ полной увѣренности, что ея жизнь въ опасности.

— Ахъ ты мерзавецъ! вскричала Шарлотта, схватывая Оливера со всею силою, въ которой она не уступала любому мужчинѣ. — Неблагодарный, гад-кій ма-ль-чишка! И при каждомъ словѣ Шарлотта давала Оливеру пощечину изо всей силы, сопровождая ихъ криками о помощи.

Рука Шарлотты въ полномъ смыслѣ могла назваться тяжелою; однако, не смотря на это, мистриссъ Соверберри бросилась въ кухню, и, помогая держать Оливера одною рукою, другою царапала ему лицо, между-тѣмъ, какъ Ноа, поднявшись на ноги, билъ его сзади.

Однакожь, это не могло продолжаться вѣчно. Когда всѣ трое утомились и не могли болѣе бить Оливера, его заперли въ погребъ. Мистриссъ Соверберри упала на стулъ и залилась слезами.

— Боже мой, ей дурно! сказала Шарлотта. — Воды, воды, Ноа! скорѣе!

— Ахъ, Шарлотта, сказала мистриссъ Соверберри, между-тѣмъ, какъ Ноа лилъ ей воду на голову и плечи. — Ахъ, Шарлотта, какое счастіе, что насъ не зарѣзали сонныхъ!

— Да, сударыня, точно счастье. Надѣюсь, что теперь хозяинъ не будетъ уже брать къ себѣ этихъ подлыхъ тварей, которыя такъ ужь и родятся мошенниками и злодѣями. Бѣдный Ноа! Онъ былъ весь избитъ, когда я пришла сюда.

— Бѣдняжка! сказала мистриссъ Соверберри, смотря на него съ сожалѣніемъ.

Ноа, у котораго верхняя пуговица жилета была наравнѣ съ головою Оливера, натиралъ глаза, стараясь выдавить нѣсколько слезъ, и хныкая во все горло.

— Что дѣлать! вскричала мистриссъ Соверберри. — Мужа нѣтъ дома, въ домѣ нѣтъ ни одного мужчины, а онъ въ одну минуту можетъ выбить дверь.

— Ахъ, Боже мой! Я, право, не знаю, сударыня, сказала Шарлотта: — по-крайней-мѣрѣ пошлите за полиціей.

— Или за солдатами, прибавилъ Ноа.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказала мистриссъ Соверберри, вспомнивъ о старомъ другѣ Оливера: — сбѣгай къ мистеру Бомблю, Ноа, и проси его прійдти сюда не медля ни минуты. Бѣги, хоть безъ шапки, только скорѣе! Ты можешь приложить ножъ къ подбитому глазу и держать его по дорогѣ.

Ноа, не отвѣчая ни слова, бросился со всѣхъ ногъ, и прохожіе дивовались, видя мальчика, бѣжавшаго по улицамъ безъ шапки, съ ножомъ у глаза.

ГЛАВА VII.
Что за тѣмъ послѣдовало.

Ноа Клейполь бѣжалъ во весь духъ, и остановился только у воротъ Дома Призрѣнія. Собравъ здѣсь достаточное число слезъ, и принявъ самый жалкій видъ, онъ постучался у двери. Старикъ, отворившій ему, въ изумленіи отскочилъ назадъ.

— Что, братъ, съ тобою? сказалъ старикъ.

— Мистеръ Бомбль! мистеръ Бомбль! кричалъ Ноа съ притворнымъ отчаяніемъ, такъ громко, что даже самъ мистеръ Бомбль, забывъ все свое достоинство, выскочилъ ему на встрѣчу съ треугольною шляпою въ рукѣ.

— О, мистеръ Бомбль! сказалъ Ноа: — Оливеръ, сударь, Оливеръ…

— Что? что? прервалъ мистеръ Бомбль, и удовольствіе заблистало въ его металлическихъ глазахъ. — Не убѣжалъ ли? не убѣжалъ? нѣтъ, Ноа?

— Нѣтъ, сударь, нѣтъ, не убѣжалъ, но сдѣлался злодѣемъ, отвѣчалъ Ноа. — Онъ хотѣлъ убить меня, сударь, потомъ хотѣлъ убить Шарлотту и хозяйку. О! это ужасно, ужасно! И Ноа кривлялся какъ только могъ, стараясь показать Бомблю, что онъ не забылъ еще побои Оливера Твиста.

Когда Ноа увидѣлъ, что разсказъ его поразилъ мистера Бомбля, то старался воспользоваться этимъ, описывая всѣ ужасы громче и громче; когда же замѣтилъ джентльмена въ бѣломъ жилетѣ, проходившаго мимо, то принялъ самый трагическій тонъ, желая привлечь и возбудить негодованіе высокопочтеннаго джентльмена.

Не трудно было привлечь это вниманіе: сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, джентльменъ съ досадою обернулся, чтобъ увидѣть, кто смѣетъ такъ громко кричать, и, подошелъ къ мистеру Бомблю, спросилъ о причинѣ.

— Это бѣдный мальчикъ, отвѣчалъ мистеръ Бомбль: — который былъ почти убитъ, совсѣмъ убитъ маленькимъ Твистомъ.

— Во-о-тъ что! вскричалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ, вдругъ останавливаясь. — Я зналъ это! У меня было странное предчувствіе съ перваго взгляда, что этотъ мальчишка-дикарь будетъ повѣшенъ.

— Онъ хотѣлъ также убить служанку, сказалъ мистеръ Бомбль, блѣднѣя, какъ мертвецъ.

— И хозяйку, прибавилъ Ноа.

— И хозяина также; ты вѣдь, кажется, сказалъ, Ноа, что и хозяина? спросилъ мистеръ Бомбль.

— Нѣтъ, его не было дома; а то онъ убилъ бы и хозяина, отвѣчалъ Ноа. Онъ сказалъ, что хочетъ…

— А! онъ сказалъ, что хочетъ, не такъ ли, мой другъ? спросилъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ.

— Да, сударь, отвѣчалъ Ноа: — и хозяйка приказала просить, не можетъ ли мистеръ Бомбль пожаловать къ намъ, пока хозяина нѣтъ дома.

— Сейчасъ, дружокъ, сейчасъ, сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ, лукаво усмѣхаясь, и гладя по головѣ Ноа, который по-крайней-мѣрѣ былъ тремя вершками выше его. — Ты добрый мальчикъ, очень добрый мальчикъ. Вотъ тебѣ пенсъ; Бомбль, возьмите съ собою трость, и не щадите…

— Не бойтесь, отвѣчалъ смотритель, постукивая тростью.

— Скажите Соверберри, чтобъ онъ также не щадилъ его. Безъ толчковъ и побоевъ вы изъ него ничего не сдѣлаете, сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ.

— Постараюсь, отвѣчалъ смотритель. Надѣвъ шляпу и взявъ трость, мистеръ Бомбль съ Ноа бѣгомъ отправились къ лавкѣ гробовщика.

Въ домѣ гробовщика ходъ дѣлъ нисколько не измѣнился, потомучто не возвратился еще мистеръ Соверберри, а Оливеръ продолжалъ стучать ногами въ дверь погреба. Ожесточеніе его, какъ разсказывали мистриссъ Соверберри и Шарлотта, было такъ ужасно, что мистеръ Бомбль, не отворяя двери, почелъ за нужное вступить съ нимъ въ переговоры. Съ этимъ намѣреніемъ онъ ударилъ въ дверь, и, приложивъ губы къ замочной скважинѣ, сказалъ громко и выразительно:

— Оливеръ!

— Выпустите меня! отвѣчалъ Оливеръ изнутри.

— Узнаёшь ли ты мой голосъ, Оливеръ? сказалъ мистеръ Бомбль.

— Да, отвѣчалъ Оливеръ.

— И ты не боишься его? И ты не дрожишь въ то время, когда я говорю съ тобой? сказалъ мистеръ Бомбль.

— Нѣтъ! храбро отвѣчалъ Оливеръ.

Такіе отвѣты, совсѣмъ непохожіе на тѣ, которые мистеръ Бомбль привыкъ прежде слышать, привели его въ смущеніе. Онъ отошелъ отъ двери, вытянулся во весь ростъ, и въ безмолвномъ изумленіи посмотрѣлъ на присутствовавшихъ.

— О, мистеръ Бомбль, онъ вѣрно сошелъ съ ума! сказала мистриссъ Соверберри. — Ни одинъ мальчикъ въ полномъ умѣ не посмѣлъ бы такъ говорить съ вами.

— Причиной этого не сумасшествіе, отвѣчалъ мистеръ Бомбль, послѣ нѣсколькихъ минутъ глубокаго размышленія: — а пища.

— Что? вскричала мистриссъ Соверберри.

— Пища, сударыня, пища! отвѣчалъ Бомбль, выходя изъ себя.

— Вы слишкомъ много кормили его. Вы возбудили въ немъ острый умъ и душу, которыя совсѣмъ не кстати человѣку въ его положеніи. Зачѣмъ этимъ людямъ душа? Довольно, что мы оставляемъ имъ живое тѣло. Если бы вы не давали ему ѣсть ничего, кромѣ каши, этого бы не случилось.

— Вотъ каково быть добрымъ! вскричала мистриссъ Соверберри, смотря на кухню..

Доброта мистриссъ Соверберри къ Оливеру состояла въ томъ, что она позволяла ему ѣсть всѣ остатки, которыхъ никто уже не хотѣлъ ѣсть; она невинно подверглась обвиненію мистера Бомбля, хотя не была виновна ни дѣломъ, ни словомъ, ни мыслію.

— Единственное средство теперь, сказалъ мистеръ Бомбль, когда она опять опустила глаза въ землю: — одинъ день поморить его голодомъ, а потомъ выпустить, и не давать ему ѣсть ничего, кромѣ каши. Онъ происходитъ отъ дурной фамиліи, мистриссъ Соверберри. Кормилица и докторъ не даромъ говорили, что его мать столько вытерпѣла въ жизни, что другая на ея мѣстѣ умерла бы гораздо ранѣе.

Въ это время Оливеръ, никому непозволявшій говорить о своей матери, началъ стучать съ новою, ужасною силою. Соверберри возвратился, и когда ему разсказали преступленіе Оливера со всѣми прикрасами, онъ отперъ дверь погреба и вытащилъ оттуда маленькаго бунтовщика за воротъ.

Платье Оливера было все изорвано отъ ударовъ; лицо исцарапано и окровавлено; волосы выщипаны во многихъ мѣстахъ. Румянецъ досады не исчезъ еще съ лица его, когда его выпустили изъ темницы; онъ подошелъ къ Ноа и безстрашно взглянулъ на него.

— Ну, молодецъ! вотъ тебѣ! сказалъ мистеръ Соверберри, давая Оливеру пощечину.

— Онъ осмѣлился бранить мою мать! отвѣчалъ Оливеръ.

— Ну, что жь такое? сказалъ мистриссъ Соверберри. — Она заслуживала это, — заслуживала, можетъ-быть, еще хуже!

— Неправда! сказалъ Оливеръ.

— Заслуживала! сказала мистриссъ Соверберри.

— Вздоръ! сказалъ Оливеръ.

Мистриссъ Соверберри залилась слезами.

Эти слезы поколебали мистера Соверберри. Если бы онъ медлилъ еще минуту наказать Оливера, то былъ бы въ глазахъ каждаго опытнаго читателя, сколько-нибудь знакомаго съ условіями семейной жизни, злымъ, безчеловѣчнымъ мужемъ, презрѣнною тварью, жалкимъ подражаніемъ человѣку, и обладалъ бы многими другими непохвальными качествами. Однакожь надо отдать ему справедливость: онъ готовъ былъ, сколько позволяла возможность, пощадить пальчика, можетъ-быть именно потому-что его жена не любила его. Но ручьи слезъ не дали ему времени размыслить; онъ далъ Оливеру ударъ палкою, который обрадовалъ даже мистриссъ Совсрберри и мистера Бомбля; потомъ заперъ его въ чуланъ, вмѣстѣ съ кружкою воды и кускомъ хлѣба; а вечеромъ, мистриссъ Соверберри, послѣ многихъ замѣчаній не слишкомъ лестныхъ для памяти его матери, вывела его оттуда, и велѣла идти спать внизъ. Ноа и Шарлотта преслѣдовали его насмѣшками и бранью.

Только оставшись одинъ, въ тишинѣ и безмолвіи ночи, въ мрачной лавкѣ гробовщика, Оливеръ далъ полную волю тѣмъ чувствамъ, которыя должны были возбудиться въ ребенкѣ отъ всего, что онъ вынесъ въ этотъ день. Онъ слушалъ насмѣшки съ видомъ презрѣнія; вытерпѣлъ побои безъ крика, потому-что чувствовалъ въ сердцѣ какую-то гордость, подкрѣплявшую его. Но теперь, когда никто не могъ уже ни видѣть, ни слышать его, онъ упалъ на колѣни и, закрывъ лицо руками, плакалъ тѣми слезами, которыя святы предъ Богомъ, и которыми рѣдко плачутъ дѣти.

Оливеръ долго стоялъ въ одномъ положеніи. Свѣча уже догорала, когда онъ всталъ на ноги, и, робко осмотрѣвшись вокругъ, стадъ внимательно прислушиваться; потомъ тихо отперъ дверь и выглянулъ на улицу.

Ночь была темная и холодная. Звѣзды казались мальчику болѣе обыкновеннаго удаленными отъ земли; вѣтру не было, и мрачныя тѣни, отбрасываемыя деревьями на землю, при этой тишинѣ казались страшными призраками. Онъ тихо заперъ дверь, при слабомъ свѣтѣ потухавшей свѣчи завязалъ въ платокъ всѣ свои пожитки, и сѣлъ на скамейку, ожидая утра.

Съ первымъ лучомъ свѣта, проникшимъ сквозь ставни, Оливеръ всталъ и снова отперъ дверь. Одинъ взглядъ кругомъ, одна минута нерѣшимости, — онъ заперъ дверь за собою и очутился на серединѣ улицы, поглядѣлъ направо, налѣво, не зная куда бѣжать; по вспомнилъ, что видѣлъ ваггоны, и рѣшился идти въ-слѣдъ за ними.

Далѣе припомнилъ онъ, что по этой дорогѣ въ первый разъ шелъ онъ за Бомблемъ, когда тотъ велъ его въ Домъ Призрѣнія изъ деревни. Дорога шла мимо знакомой ему хижины; сердце его сильно забилось, и онъ готоѣъ былъ воротиться назадъ. Но ужь поздно.

Онъ подошелъ къ хутору, гдѣ жила мистриссъ Меннъ. На хуторѣ незамѣтно было никакого движенія. Оливеръ остановился и посмотрѣлъ въ садъ. Ребенокъ лежалъ на одной изъ маленькихъ скамеекъ; когда Оливеръ подошелъ, тотъ поднялъ блѣдное лицо свое и Оливеръ узналъ въ немъ одного изъ прежнихъ своихъ товарищей.

Оливеръ радъ былъ, что могъ увидѣться съ нимъ передъ своимъ бѣгствомъ, потому-что любилъ его; ихъ нѣсколько разъ били вмѣстѣ, морили голодомъ и запирали въ одинъ чуланъ,

— Тише, Дикъ! сказалъ Оливеръ, когда мальчикъ подбѣжалъ къ рѣшеткѣ и просунулъ изсохшія руки, чтобъ обнять его. — Всталъ ли еще кто-нибудь у васъ?

— Никто, кромѣ меня, отвѣчалъ ребенокъ.

— Не говори, что ты видѣлъ меня, Дикъ, сказалъ Оливеръ. — Я убѣжалъ. Меня били и терзали, Дикъ, и я иду искать счастія гдѣ-нибудь подальше, гдѣ-нибудь… Какъ ты блѣденъ!

— Я слышалъ, какъ докторъ сказалъ имъ, что я умираю, отвѣчалъ ребенокъ съ легкою улыбкою. — Я очень радъ, что вижу тебя; но не останавливайся здѣсь; бѣги.

— Я пришелъ только взглянуть на тебя, отвѣчалъ Оливеръ: — мы еще увидимся, Дикъ, я увѣренъ въ этомъ. Ты будешь веселъ и счастливъ?

— Да, когда умру, отвѣчалъ ребенокъ: — но не прежде. Я знаю, Оливеръ, что докторъ говоритъ правду, потому-что я такъ часто вижу во снѣ небо и ангеловъ, и кроткія лица, которыхъ никогда не встрѣчаю, пробуждаясь. Поцалуй меня, сказалъ ребенокъ, обвивъ руками шею Оливера. — Прощай, другъ! Богъ съ тобою!

Это благословеніе изъ устъ ребенка было первое, которое до-сихъ-поръ слышалъ Оливеръ, и, не смотря на всѣ страданія и горести, которыя перенесъ послѣ, онъ никогда не забывалъ его.

ГЛАВА VIII.
Оливеръ идетъ въ Лондонъ, и встрѣчаетъ на дорогѣ страннаго молодаго джентльмена.

Оливеръ достигъ до того мѣста, гдѣ оканчивалась тропинка, и вышелъ на большую дорогу. Было восемь часовъ, и хотя онъ отошелъ уже пять миль отъ города, но бѣжалъ до самаго полдня, прячась въ кустахъ и за деревьями, и все еще боясь преслѣдованія. Тогда онъ сѣлъ отдохнуть около поверстнаго столба, и въ первый разъ началъ думать о томъ, куда идти, какъ жить.

На камнѣ, у котораго сидѣлъ онъ, крупными буквами написано было, что до Лондона остается еще семьдесятъ миль. Имя Лондона взволновало всѣ его мысли. Лондонъ! такое огромное мѣсто! Никто, даже самъ мистеръ Бомбль, не найдетъ его тамъ. Еще въ Домѣ Призрѣнія онъ часто слышалъ отъ стариковъ, что не нужно много ума тому, кто хочетъ жить въ Лондонѣ, что для этого есть такія средства, которыхъ деревенскимъ простякамъ никогда и въ голову не приходило. Но это мѣсто было дико для бездомнаго мальчика, который, будучи лишенъ посторонней помощи, долженъ умереть на улицѣ. Подумавъ обо всемъ этомъ, Оливеръ вскочилъ на ноги, и снова пустился въ путь.

Онъ прошелъ уже болѣе четырехъ миль, какъ вдругъ вспомнилъ, сколько ему надобно идти еще, чтобъ достигнуть цѣли. При этой мысли, онъ пошелъ тихо, думая, какъ бы ему лучше тутъ поступить. Въ его котомкѣ былъ кусокъ хлѣба, толстая рубаха и пара чулокъ, а въ карманѣ одинъ пенсъ, подарокъ Соверберри послѣ похоронъ, гдѣ онъ получилъ болѣе, нежели ожидалъ. — Чистая рубаха, думалъ Оливеръ: — очень полезная вещь, и пара чулокъ тоже хороша, и пенсъ пригоденъ; но всего этого мало, чтобъ пройдти шестьдесятъ-пять миль пѣшкомъ, зимою. Однакожь эти мысли не долго безпокоили Оливера; взваливъ котомку на плечи, онъ пошелъ далѣе.

Въ этотъ день Оливеръ прошелъ двадцать мыль, и во все время но ѣлъ ничего, кромѣ ломтя черстваго хлѣба и поды, которую выпрашивалъ себѣ по дорогѣ. По наступленіи ночи, онъ, забившись въ рожь, рѣшился проспать до утра. Сначала ему было страшно, потому-что вѣтеръ сильно дулъ и онъ прозябъ, былъ голоденъ и совершенно одинъ. Но, утомленный дорогою, онъ скоро заснулъ, забывъ все свое горе.

Проснувшись на другое утро, онъ почувствовалъ холодъ и такой голодъ, что долженъ былъ промѣнять свой пенсъ на маленькій хлѣбъ, проходя чрезъ деревню; но не успѣлъ онъ пройдти двѣнадцати миль, какъ снова наступила ночь; онъ утомился до крайности, колѣни его подгибались, ноги дрожали. Другая ночь, проведенная на открытомъ воздухѣ, повредила ему, и когда, на слѣдующее утро, онъ собрался-было въ путь, то едва могъ передвигать ноги.

Оливеръ остановился у почтовой кареты, и просилъ пассажировъ взять его съ собою; но никто не обращалъ на него вниманія; нашлись даже люди, которые предлагали ему за пол-пенса пробѣжать до слѣдующаго пригорка. Бѣдный Оливеръ попробовалъ-было нѣсколько времени бѣжать за каретою, но утомленный остановился и не могъ догнать ее. Пассажиръ, увидѣвъ, что Оливеръ остановился, положилъ пол-пенса въ карманъ, говоря, что это лѣнивая собака, которая и гроша не стоитъ. Карета покатилась далѣе, оставивъ за собою только облако пыли.

Въ нѣкоторыхъ деревняхъ прибиты были объявленія о представленіи въ полицію бродягъ; это такъ напугало Оливера, что онъ рѣшился бѣжать изо всей силы. Въ другихъ деревняхъ, онъ останавливался около трактировъ, и жалобно смотрѣлъ на прохожихъ; но трактирщицы всегда прогоняли его, думая, что это воръ. Иные выпускали на него своихъ собакъ, и бѣдный Оливеръ нигдѣ не находилъ пристанища.

Такимъ образомъ, Оливеру пришлось бы кончить жизнь подобно своей матери, или, что все равно, упасть мертвымъ на дорогѣ, еслибъ судьба не послала ему добраго старика и благотворительной старухи. Старикъ далъ ему хлѣба и сыру, а старуха, у которой внучекъ былъ въ морѣ, сжалилась надъ бѣднымъ сиротою и дала ему все, что могла, да сверхъ того надѣлила его кроткими словами утѣшенія и такими слезами состраданія, что онѣ запали въ душу Оливера глубже, нежели всѣ претерпѣнныя имъ мученія.

Рано утромъ, въ седьмой день послѣ бѣгства, Оливеръ вошелъ въ маленькій городокъ Барнетъ. Ставни у домовъ были еще заперты, улицы пусты, нигдѣ не видно ни души. Солнце всходило во всей красѣ своей; но блескъ его давалъ только живѣе чувствовать мальчику одиночество, когда, покрытый пылью и потомъ, съ израненными ногами, онъ сѣлъ на порогѣ какого-то дома.

Мало по-малу ставни начали отворяться, занавѣски отдергивались, и народъ показывался на улицахъ. Иные останавливались посмотрѣть на Оливера, другіе оглядывались на него; но никто не подошелъ къ нему, никто не спросилъ, какъ онъ здѣсь очутился. Онъ боялся просить милостыни, и молча сидѣлъ на порогѣ.

Ему казалось удивительнымъ это множество публичныхъ домовъ (въ Барнетѣ каждый домъ непремѣнно трактиръ, большой или малый) и онъ началъ внимательно смотрѣть на проѣзжихъ, какъ вдругъ замѣтилъ, что мальчикъ, который за минуту прошелъ мимо его, воротился назадъ, и внимательно разсматривалъ его съ другой стороны дороги. Сначала онъ не обращалъ на это никакого вниманія; но мальчикъ такъ долго оставался въ одномъ положеніи, что Оливеръ поднялъ голову и устремилъ на него вопрошающій взглядъ. Мальчикъ перешелъ черезъ дорогу и, подошедъ къ Оливеру, сказалъ:

— Что съ тобою, любезный?

Сдѣлавшій этотъ вопросъ маленькому бѣглецу, былъ почти однихъ съ нимъ лѣтъ, но казался Оливеру чѣмъ-то страннымъ. У него былъ вздернутый носъ, узкій лобъ, какое-то смѣшное выраженіе лица; ко всему этому онъ былъ весь перепачканъ, и имѣлъ ухватки и пріемы взрослаго человѣка. Низенькій ростъ, кривыя ноги и узкіе отвратительные глаза были существенными его примѣтами. Шляпа его была такъ легко надѣта на голову, что могла слетѣть при малѣйшемъ дуновеніи вѣтерка, еслибъ онъ поминутно не поправлялъ ее. На немъ былъ фракъ взрослаго человѣка, достававшій до пятокъ. Онъ отогнулъ обшлага, чтобъ освободить руки и положить ихъ въ карманы; сапоги блюхеровскіе; видъ важный и гордый.

— Что съ тобою, любезный? сказалъ странный джентльменъ Оливеру.

— Я очень усталъ и очень голоденъ, отвѣчалъ Оливеръ, со слезами на глазахъ. — Я все шелъ пѣшкомъ, семь дней былъ въ дорогѣ.

— Семь дней въ дорогѣ! сказалъ юный джентльменъ. О, понимаю. Цапля послала? Но, прибавилъ онъ, смотря съ удивленіемъ на Оливера: — ты, кажется, не знаешь, что такое цапля, дружокъ?

Оливеръ смиренно отвѣчалъ, что это, кажется, птица.

— О, какъ же ты простъ, дружокъ! вскричалъ юный джентльменъ. — Цапля — значитъ судья, и если ты идешь по приказанію цапли, то уже назадъ не воротишься; надо идти впередъ. Ты никогда не былъ на мельницѣ?

— На какой мельницѣ? спросилъ Оливеръ.

— На какой мельницѣ? Ну, на мельницѣ, которой нужно такъ мало мѣста, что она можетъ молоть хоть въ кружкѣ, и чѣмъ тише вѣтеръ, тѣмъ лучше, потому-что тогда нельзя достать рабочихъ. Но пойдемъ, сказалъ юный джентльменъ, ты вѣрно голоденъ.

Помогши Оливеру встать, юный джентльменъ зашелъ въ ближайшую лавку, купилъ ветчины и хлѣба, потомъ пошелъ съ Оливеромъ въ трактиръ и велѣлъ подать себѣ пива. По приглашенію своего таинственнаго друга, Оливеръ началъ завтракать съ большимъ аппетитомъ, между-тѣмъ, какъ странный мальчикъ разсматривалъ его съ большимъ вниманіемъ.

— Въ Лондонъ идешь? сказалъ наконецъ странный мальчикъ, когда Оливеръ кончилъ.

— Да-съ.

— Есть квартира?

— Нѣтъ-съ.

— Деньги?

— Нѣтъ.

Странный мальчикъ началъ свистать и запустилъ руки въ карманы, сколько было можно.

— Вы живете въ Лондонѣ? спросилъ Оливеръ.

— Да, когда я бываю дома, отвѣчалъ мальчикъ: — я думаю, тебѣ нужно гдѣ-нибудь ночевать сегодня?

— Да, я не спалъ съ-тѣхъ-поръ, какъ вышелъ изъ дому, отвѣчалъ Оливеръ.

— Не реви понапрасну, сказалъ юный джентльменъ: — я долженъ къ вечеру быть въ Лондонѣ, гдѣ я знакомъ съ однимъ почтеннымъ джентльменомъ; онъ даромъ дастъ тебѣ квартиру и ничего съ тебя не возьметъ… то-есть, если знакомый ему джентльменъ отрекомендуетъ тебя. А развѣ онъ не знаетъ меня? Ну, не совсѣмъ — конечно!

Юный джентльменъ улыбнулся, желая показать, что послѣднія слова онъ говорилъ въ насмѣшку, и допилъ пиво.

Невозможно было отказаться отъ такого неожиданнаго приглашенія, тѣмъ болѣе, что джентльменъ совѣтовалъ Оливеру не терять напрасно времени. Скоро между ими завязался дружескій и откровенный разговоръ, изъ котораго Оливеръ узналъ, что имя его друга Джекъ Докинсъ, и что онъ любимецъ и protégé стараго джентльмена, о которомъ упоминалъ.

Одежда мистера Докинса ничего не говорила хорошаго въ пользу его покровителя; но какъ въ откровенномъ разговорѣ онъ признался, что между пріятелями онъ извѣстенъ подъ именемъ «Хитреца», то Оливеръ старался по возможности составить себѣ хорошее мнѣніе о старомъ джентльменѣ, съ которымъ надѣялся вскорѣ короче познакомиться.

Такъ-какъ Джекъ Докинсъ не хотѣлъ войдти въ Лондонъ прежде наступленія ночи, то они достигли Излингтона не ранѣе одиннадцати часовъ и вошли въ узкую, извилистую улицу, въ которой Докинсъ, ускоривъ шаги, просилъ Оливера не отставать отъ него ни на шагъ.

Все вниманіе Оливера устремлено было на то, чтобъ не потерять своего путеводителя; однако онъ успѣлъ бросить бѣглый взглядъ на обѣ стороны дороги, по которой они шли. Улица была чрезвычайно узка и грязна, воздухъ зараженъ какимъ-то невыносимымъ запахомъ. Въ ней было много маленькихъ лавокъ, но казалось, что въ нихъ торговлю производили только дѣтскими шляпами, и хотя было уже поздно, однако имъ часто встрѣчались дѣти, входившія и выходившія изъ лавокъ, или выглядывавшія въ окна. Переулки, на каждомъ шагу пересѣкавшіе улицу, наполнены было бродягами и пьяницами.

Оливеръ началъ уже размышлять о томъ, не бѣжать ли ему назадъ, какъ вдругъ проводникъ, схвативъ его за руку, толкнулъ въ отворенныя ворота дома, стоявшаго на самомъ концѣ улицы, и, вошедъ въ корридоръ, заперъ за собою дверь.

— Ну! кричалъ голосъ сверху въ отвѣтъ на свистъ Докинса.

— Plummy и Slam! былъ отвѣтъ.

Казалось, слова эти были паролемъ или сигналомъ, потому-что свѣча блеснула на концѣ корридора и освѣтила лицо человѣка, стоявшаго у перилъ старой лѣстницы.

— Васъ двое, сказалъ человѣкъ, отдаляя свѣчу и заслоняя свѣтъ рукою. — Кто другой?

— Новичокъ, отвѣчалъ Докинсъ, толкая Оливера впередъ.

— Откуда онъ?

— Изъ Гренландіи. Что, Феджинъ наверху?

— Да; ступайте. — Свѣчка исчезла и человѣкъ скрылся.

Оливеръ, одною рукою ощупывая стѣну, а другою держась за своего спутника, началъ съ большимъ трудомъ подыматься по темной развалившейся лѣстницѣ, между-тѣмъ, какъ товарищъ его шелъ такъ быстро, что, казалось, давно зналъ ее. Онъ отперъ дверь въ комнату и втащилъ за собою Оливера.

Стѣны и потолокъ комнаты были совершенно черны отъ ветхости и нечистоты. Простой столъ стоялъ передъ огнемъ, а на немъ свѣча, воткнутая въ бутылку, двѣ или три оловянныя стопы, кусокъ масла и тарелка. На очаги былъ котелъ, въ которомъ кипѣло что-то; а возле, съ вилкою въ рукахъ, старый, сгорбленный Жидъ, на отвратительное лицо котораго падали клочки рыжихъ, курчавыхъ волосъ. На немъ былъ грязный фланелевый сюртукъ безъ воротника; казалось, все вниманіе его было раздѣлено между очагомъ и веревкой, на которой висѣло нѣсколько шелковыхъ платковъ. На полу постлано нѣсколько постелей, одна возлѣ другой; а вокругъ стола сидѣли четыре или пять мальчиковъ, не старѣе Докинса, куря изъ длинныхъ глиняныхъ трубокъ и допивая вино съ видомъ пожилыхъ людей. Всѣ они окружили своего товарища, который сказалъ шопотомъ нѣсколько словъ Жиду и потомъ оборотился къ Оливеру; то же сдѣлалъ и Жидъ съ вилкою въ рукѣ.

— Вотъ онъ, Феджинъ, сказалъ Докинсъ: — мой другъ, Оливеръ Твистъ.

Жидъ усмѣхнулся, и, отвѣсивъ низкій поклонъ Оливеру, протянулъ ему руку, говоря, что надѣется имѣть честь покороче съ нимъ познакомиться. Потомъ мальчики съ трубками окружили его и крѣпко жали ему обѣ руки, особенно ту, въ которой онъ держалъ свои маленькій узелокъ. Одинъ джентльменъ взялъ на себя трудъ спрятать его шапку; другой былъ такъ услужливъ, что положилъ руки въ его карманы, съ тѣмъ, чтобъ избавить его отъ труда самому опорожнивать ихъ, когда будетъ ложиться спать. Можетъ-быть, эти учтивости простирались бы и далѣе, еслибъ вилка Жида не усадила всѣхъ по мѣстамъ.

— Намъ очень, очень пріятно видѣть васъ, Оливеръ, сказалъ Жидъ. — Эй, «хитрецъ»! сними-ка съ очага котелъ и подвинь къ огню стулъ для Оливера. А! ты смотришь на носовые платки, дружокъ? Ихъ много здѣсь, не-правда-ли? Намъ отдаютъ ихъ для мытья… только, Оливеръ, только. Ха! ха! ха!

Всѣ воспитанники веселаго стараго джентльмена громко засмѣялись при послѣднихъ словахъ его. Оливеръ съѣлъ свою порцію. Жидъ налилъ для него стаканъ воды съ ромомъ, говоря, чтобъ онъ поскорѣе все выпилъ, потому-что его дожидаются другіе. Оливеръ исполнилъ, чего отъ него требовали, и почти тотчасъ послѣ этого почувствовалъ, что его тихо опустили на одну изъ постелей; онъ заснулъ крѣпкимъ сномъ.

ГЛАВА IX,
которая содержитъ въ себѣ дальнѣйшія подробности о веселомъ старомъ джентльменъ и его воспитанникахъ.

Было уже поздно, когда на другое утро Оливеръ пробудился отъ крѣпкаго, долгаго сна. Въ комнатѣ никого не было, кромѣ стараго Жида, который варилъ кофе для завтрака и что-то насвистывалъ, мѣшая кофе желѣзною ложкою. Иногда онъ вдругъ останавливался, прислушиваясь къ малѣйшему шуму внизу; потомъ снова продолжалъ насвистывать и мѣшать кофе.

Хотя Оливеръ уже не спалъ, но еще не совершенно проснулся. Есть особенное состояніе между сномъ и пробужденіемъ: вы болѣе пяти минутъ находитесь въ усыпленіи съ открытыми глазами, ощущая все, что происходитъ вкругъ васъ, между-тѣмъ, какъ другія ваши чувства находятся въ совершенномъ бездѣйствіи. Оливеръ былъ именно въ такомъ положеніи. Онъ видѣлъ Жида полуоткрытыми глазами, слышалъ его тихій свистъ и звукъ ложки по кофеннику, а между-тѣмъ не могъ пошевельнуться.

Когда кофе былъ готовъ, Жидъ снялъ кофейникъ и, нѣсколько минутъ оставаясь въ нерѣшимости, какъ-бы не зная, что дѣлать, обернулся, и, посмотрѣвъ на Оливера, назвалъ его по имени. Но Оливеръ не отвѣчалъ и казался спящимъ.

Обезопасивъ себя съ этой стороны, Жидъ тихо подкрался къ двери и заперъ ее на замокъ. Потомъ, показалось Оливеру, вытащилъ онъ изъ-подъ пола маленькій ящикъ и поставилъ его на столъ. Глаза его заблистали, когда онъ отворилъ его. Подвинувъ къ столу старый стулъ, онъ сѣлъ, и вынулъ изъ ящичка богатые золотые часы, осыпанные брильянтами.

— А-га! сказалъ Жидъ, пожимая плечами и искривляя лицо ужасною улыбкою. — Ловкія собаки! ловкія собаки! Попались! молодцы! молодцы!..

Съ такими восклицаніями Жидъ положилъ часы на прежнее мѣсто. Потомъ изъ того же ящика вынулъ по-крайней-мѣрѣ полдюжины такихъ же часовъ и разсматривалъ ихъ съ такимъ же удовольствіемъ; потомъ началъ вынимать цѣпочки, фермуары, браслеты и другія брильянтовыя вещи, такой цѣны и работы, что Оливеръ отъ роду ничего подобнаго не видывалъ.

Положивъ на мѣсто вещи, Жидъ вынулъ другой ящичекъ, такой маленькій, что онъ умѣщался на ладони. Положивъ его на столъ, Жидъ заслонилъ его рукою, и началъ разсматривать долго и выимательно. Наконецъ, какъ-бы отчаясь въ успѣхѣ, отодвинулъ назадъ стулъ, и пробормоталъ:

— Чудесная вещь казнь! Мертвые никогда не раскаиваются; мертвые никогда не вспоминаютъ старыхъ грѣховъ. А это чудесная вещица для продажи! Пятеро попались, и un одинъ не воротился назадъ!

При этихъ словахъ, блестящіе глаза Жида, безъ цѣли блуждавшіе по комнатъ, упали на лицо Оливера; глаза мальчика были устремлены на него въ безмолвномъ любопытства, и Жидъ въ то же мгновеніе понялъ, что за нимъ примѣчаютъ. Онъ заперъ ящичекъ и, схвативъ ножъ, лежавшій на столъ, въ бѣшенствѣ вскочилъ съ своего мѣста. Члены его дрожали въ ужасъ; Оливеръ могъ примѣтить, что ножъ блеснулъ въ воздухъ.

— Что это значитъ? сказалъ Жидъ. — Зачѣмъ ты подсматриваешь за мною? Зачѣмъ ты проснулся? Что ты видѣлъ? Говори! скорѣе, скорѣе, если тебѣ дорога жизнь!

— Я не могъ спать долѣе, сударь, робко отвѣчалъ Оливеръ: — я очень жалъ то, что помѣшалъ вамъ, сударь.

— Ты уже проснулся часъ назадъ? спросилъ Жидъ, сурово глядя на мальчика.

— Нѣтъ, нѣтъ! увѣряю васъ, сударь.

— Правда ли? вскричалъ Жидъ, смотря съ большею яростію на Оливера.

— Клянусь вамъ, правда, сударь; быстро отвѣчалъ Оливеръ. — Я не просыпался.

— Полно, полно, дружокъ! сказалъ Жидъ, вдругъ принимая прежній видъ, и будто бы играя ножомъ. Я вѣдь знаю. Я только хотѣлъ испугать тебя. Ты добрый мальчикъ. Ха! ха! ты не трусъ, Оливеръ, сказалъ Жидъ, потирая руки, по все еще съ безпокойствомъ смотря на ящикъ.

— Ты видѣлъ эти красивенькія вещицы, дружокъ? спросилъ Жидъ, закрывая рукою ящичекъ.

— Да, сударь.

— А! вскричалъ Жидъ, блѣднѣя. — Онѣ… онѣ мои, Оливеръ; это мои вещицы. Это моя маленькая собственность, все, что мнѣ остается на старости. Люди зовутъ меня скупцомъ, нищимъ; вотъ и все.

Оливеръ подумалъ, что старикъ точно долженъ быть скупъ, когда живетъ въ такомъ гадкомъ мѣстѣ, имѣя столько часовъ; но думая, что быть можетъ привязанность его къ «хитрецу» и другимъ мальчикамъ слишкомъ дорого ему стоитъ, только взглянулъ равнодушно на Жида, и спросилъ можно ли ему встать.

— Можно, дружокъ, можно, отвѣчалъ старикъ. Тамъ за дверью стоитъ ведро воды; принеси его сюда, а я достану тебѣ кувшинъ умыться.

Оливеръ всталъ, досталъ ведро, и когда воротился назадъ, ящичекъ уже исчезъ.

Едва онъ успѣлъ вымыться и вылить воду изъ кувшина за окно, по приказанію Жида, Докинсъ воротился, вмѣстѣ съ веселымъ другомъ, котораго Оливеръ наканунѣ видѣлъ курящимъ, и зналъ подъ именемъ Чарльса Бэтса. Всѣ четверо сѣли за столъ, начали пить кофе и ѣсть пирожки, которые Докинсъ принесъ въ шляпѣ.

— Ну, сказалъ Жидъ, лукаво взглянувъ на Оливера, и обращаясь къ Докинсу — надѣюсь, вы поработали сегодня утромъ, друзья?

— Славно, отвѣчалъ Докинсъ.

— Какъ волы, прибавилъ Бэтсъ.

— Умницы, умницы! сказалъ Жидъ. Что ты принесъ, «хитрецъ»?

— Пару бумажниковъ.

— Набитыхъ? спросилъ Жидъ, дрожа отъ ожиданія.

— Порядочно, отвѣчалъ Докинсъ, вынимая два бумажника, одинъ зеленый, другой красный.

— Не слишкомъ-то туги, сказалъ Жидъ, развертывая ихъ: — но очень чистой и хорошей работы. Хорошъ мастеръ, Оливеръ?

— Очень хорошій, сударь, отвѣчалъ Оливеръ. На это Бэтсъ громко засмѣялся, и Оливеръ смутился, думая, что сказалъ какую-нибудь глупость.

— А у тебя что, дружокъ? сказалъ Жидъ Бэтсу.

— Тряпки, отвѣчалъ Бэтсъ, вынимая изъ кармана четыре носовые платка.

— Хорошо, сказалъ Жидъ, внимательно разсматривая ихъ: — очень хорошіе платки; ты худо замѣтилъ ихъ, Бэтсъ; надо иголкой снять прочь мѣтки; мы выучимъ этому Оливера. Какъ ты думаешь, Оливеръ? а? Ха, ха, ха!

— Если вамъ угодно, сударь, отвѣчалъ Оливеръ.

— Ты хотѣлъ бы дѣлать платки такъ скоро, какъ Бэтсъ? спросилъ Жидъ.

— Очень хотѣлось бы, еслибъ вы только научили меня.

Мистеру Бэтсу отвѣтъ этотъ показался такъ смѣшонъ, что онъ снова захохоталъ во все горло, расплескавши свой кофе.

— Что за простакъ! сказалъ Бэтсъ, оправляясь отъ смѣха.

Докинсъ не сказалъ ни слова, погладилъ Оливера по головѣ, прибавивъ, что его всему научатъ; между-тѣмъ, старикъ, видя, что Оливеръ покраснѣлъ, перемѣнилъ разговоръ, спросивъ, много ли было народу въ это утро при казни. Отвѣты обоихъ мальчиковъ заставляли его удивляться, какъ они могли найдти время быть вездѣ, будучи столь трудолюбивыми.

Когда кончился завтракъ, веселый старикъ и два мальчика начали играть въ очень-занимательную и необыкновенную игру — вотъ какъ: веселый старичокъ, положивъ въ одинъ изъ кармановъ своихъ брюкъ табакерку, въ другой бумажникъ, а въ карманъ фрака часы; надѣвъ цѣпочку на шею, пристегнувъ къ манишкѣ брильянтовую булавку, и плотно застегнувъ фракъ, положилъ футляръ отъ часовъ и платокъ въ карманы, и началъ ходить по комнатѣ, постукивая палкою и передразнивая старыхъ джентльменовъ, которые на каждомъ шагу встрѣчаются по улицамъ. Иногда онъ останавливался у печки, иногда у двери, дѣлая видъ, будто смотритъ на окна лавокъ. Въ это время онъ боязливо оглядывался кругомъ, какъ-бы боясь воровъ, и поминутно ощупывалъ карманы, опасаясь, не потерялъ ли чего-нибудь. Все это дѣлалъ онъ такъ смѣшно и натурально, что Оливеръ хохоталъ до слезъ. Между-тѣмъ, оба мальчика шли вслѣдъ за нимъ и такъ быстро отскакивали, когда онъ оборачивался, что невозможно было слѣдовать за ихъ движеніями. Наконецъ, Докинсъ наступилъ ему на ногу, между-тѣмъ, какъ Бэтсъ споткнулся сзади его; и въ минуту они съ неимовѣрною быстротою отобрали у него табакерку, бумажникъ, часы, цѣпочку, булавку, платокъ, даже футляръ отъ часовъ. Если старикъ чувствовалъ руку въ карманѣ, тотчасъ кричалъ объ этомъ, и тогда игра начиналась снова.

Лишь-только кончилась игра, пришли двѣ молодыя дамы повидаться съ джентльменами; одну изъ нихъ звали Бэтъ^[1], другую Нанси^[2]. Длинные волосы ихъ довольно-неопрятно зачесаны назадъ; чулки и башмаки очень грязные. Онѣ не были красавицами, но имѣли живой румянецъ на лицѣ, и веселый, откровенный взглядъ. Свободное и пріятное обращеніе ихъ заставило Оливера думать, что онѣ были прекрасныя дѣвушки, и въ томъ не было никакого сомнѣнія.

Эти гостьи оставались долго. Одна изъ нихъ стала жаловаться на холодную погоду; подали вина, и разговоръ оживился. Наконецъ Чарльсъ сказалъ, что пора идти; вскорѣ послѣ того, онъ, вмѣстѣ съ Докинсомъ и двумя молодыми дамами, вышелъ; Жидъ всѣмъ имъ далъ денегъ.

— Вотъ, дружокъ, сказалъ Жидъ: — чудесная жизнь, не такъ ли? Они ушли на цѣлый день.

— Ужь кончили они свою работу? спросилъ Оливеръ.

— Да, сказалъ Жидъ. — Развѣ, можетъ-быть, по дорогѣ имъ встрѣтится какая-нибудь работа; они вѣрно отъ нея не откажутся. Бери съ нихъ примѣръ, дружокъ, бери съ нихъ примѣръ, продолжалъ Жидъ, постукивая кулакомъ но столу: — дѣлай все, что они скажутъ тебѣ, и во всякомъ случаѣ спрашивай у нихъ совѣта; особенно у «хитреца». Онъ будетъ великимъ человѣкомъ, и тебя можетъ сдѣлать тоже великимъ человѣкомъ, лишь только слушай его. Что? мой платокъ виситъ изъ кармана, дружокъ? спросилъ Жидъ, вдругъ останавливаясь.

— Виситъ, сударь, отвѣчалъ Оливеръ.

— Попробуй, не можешь ли ты выдернуть его такъ, чтобъ я не почувствовалъ. Ты видѣлъ, какъ мы играли поутру.

Оливеръ схватился за карманъ одною рукою, подражая Докинсу, а другою вдругъ вытащилъ платокъ.

— Выдернулъ? спросилъ Жидъ.

— Выдернулъ, сударь, сказалъ Оливеръ, показывая платокъ.

— О, да ты проворный молодецъ, дружокъ! сказалъ веселый старикъ, гладя по головѣ Оливера. — Я никогда не видывалъ такого умника. Вотъ тебѣ шиллингъ. Если ты будешь успѣвать въ этомъ, то сj-временемъ сдѣлаешься великимъ человѣкомъ. Теперь поди сюда, я покажу тебѣ какъ снимать мѣтки съ платковъ.

Оливеръ удивлялся, какимъ образомъ онъ можетъ сдѣлаться великимъ человѣкомъ, вытаскивая въ игрѣ платокъ изъ кармана стараго джентльмена; но разсудивъ, что Жидъ, будучи гораздо старше его, долженъ знать это лучше, молча подошелъ за нимъ къ столу и скоро прилежно занялся новою наукою.

ГЛАВА X.
Оливеръ короче знакомится съ характеромъ общества, въ которое вступилъ, и пріобрѣтаетъ большую опытность.

Нѣсколько дней Оливеръ оставался въ комнатъ Жида, снимая мѣтки съ платковъ (которыхъ каждый день приносили множество), и иногда принимая участіе въ игрѣ выше описанной, въ которую Жидъ и два мальчика играли непремѣнно каждое утро. Наконецъ ему захотѣлось подышать чистымъ воздухомъ; онъ сталъ настойчивѣе просить старика позволить ему идти на работу съ двумя другими товарищами.

Оливеръ часто замѣчалъ строгую нравственность старика. Когда Чарльсъ или «хитрецъ» возвращались вечеромъ домой съ пустыми руками, онъ съ жаромъ изъяснялъ всѣ ихъ пороки, происходящіе отъ праздности и лѣности, и принуждалъ ихъ къ дѣятельной жизни, отсылая спать безъ ужина. Одинъ разъ онъ разсердился до того, что заперъ ихъ внизу на цѣлую ночь.

Наконецъ, однажды утромъ, Оливеръ получилъ позволеніе идти на работу. Работы съ платками не было уже два или три дня, и обѣды становились хуже и хуже. Вѣроятно, эти причины понудили стараго джентльмена изъявить свое согласіе; онъ отпустилъ Оливера, ввѣривъ его надзору Чарльса и друга его Докинса.

Три мальчика вышли вмѣстѣ: «хитрецъ» по обыкновенію, съ отогнутыми рукавами и шляпою на бокъ; Чарльсъ положивъ въ карманъ руки, а Оливеръ между ими, не понимая, куда они идутъ и какого рода ремеслу начнутъ учить его.

Они шли лѣниво и тихо; Оливеръ скоро началъ думать, что его товарищи хотятъ обмануть стараго джентльмена, и вовсе не пойдутъ на работу. «Хитрецъ» имѣлъ дурную привычку снимать по дорогѣ шапки съ маленькихъ мальчиковъ и бросать вверхъ, а Чарльсъ Бэтсъ, должно быть, не имѣя никакого понятія о правахъ собственности, бралъ съ лотковъ яблоки, и тоже бросалъ ихъ въ карманы свои, которые были такъ вмѣстительны, что наполнялись безъ счету. Все это не нравилось Оливеру; онъ хотѣлъ уже воротиться назадъ, какъ внезапная перемѣна съ «хитрецомъ» привлекла на себя его вниманіе.

Только-что выходили они изъ улицы, когда Докинсъ вдругъ остановился, и, положивъ на губы палецъ, осторожно отозвалъ назадъ своего товарища.

— Что съ вами? спросилъ Оливеръ.

— Тише! отвѣчалъ Докинсъ: — видишь ты этого стараго филина около книжной лавки?

— Стараго джентльмена? спросилъ Оливеръ. — Вижу.

— Пусть онъ идетъ, сказалъ «хитрецъ».

— Первый опытъ, замѣтилъ Чарльсъ Бэтсъ.

Оливеръ съ изумленіемъ смотрѣлъ то на того, то на другаго, но не смѣлъ дѣлать вопросовъ, потому-что оба мальчика тихо перешли черезъ дорогу и начали вертѣться около стараго джентльмена, который обратилъ на себя ихъ вниманіе. Оливеръ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ за ними, и не зная идти ли впередъ, или бѣжать назадъ, стоялъ въ безмолвной нерѣшимости.

Старый джентльменъ былъ весьма почтенной наружности, съ напудренною головою, въ золотыхъ очкахъ, въ зеленомъ фракѣ съ чернымъ бархатнымъ воротникомъ и въ бѣлыхъ брюкахъ, съ бамбуковою тростью подъ мышкой. Онъ взялъ книгу изъ лавки и читалъ такъ громко, какъ-будто былъ у себя дома. Занятый чтеніемъ, не видѣлъ онъ ни библіотеки, мы улицы, ни мальчиковъ, — словомъ, ничего, кромѣ книги.

Каковъ же былъ ужасъ и отчаяніе Оливера, когда онъ, стоя въ нѣсколькихъ шагахъ, увидѣлъ, какъ Докинсъ опустилъ руку въ карманъ стараго джентльмена, и, вынувъ оттуда платокъ, передалъ его Чарльсу; потомъ оба они пустились бѣжать и «крылись за угломъ!

Въ одну минуту значеніе носовыхъ платковъ, часовъ, брильятовъ и Жида открылось предъ глазами Оливера. Кровь охладѣла въ его жилахъ; онъ стоялъ, не помня самъ себя, и потомъ, самъ не зная, что дѣлаетъ, бросился бѣжать со всѣхъ ногъ.

Все это произошло въ одну минуту, и въ то время, какъ Оливеръ бросился бѣжать, старый джентльменъ, опустивъ руку въ карманъ и не нашедъ тамъ платка, вдругъ обернулся. Онъ увидѣлъ бѣгущаго мальчика, тотчасъ заключилъ изъ этого, что нашелъ мошенника, и закричавъ: „держите вора!“ побѣжалъ за нимъ, съ книгою въ рукахъ.

Но не одинъ старый джентльменъ поднялъ крикъ. Докинсъ и Чарльсъ, чтобъ избѣжать общаго вниманія, зашли въ первыя вороты за угломъ. Услышавъ крикъ и увидѣвъ бѣгущаго Оливера, они проворно выбѣжали, и крича: „держите вора!“ пустились догонять его. какъ честные люди.

Конечно, Оливеръ былъ воспитанъ философами; но онъ не былъ еще теоретически знакомъ съ ихъ превосходною аксіомою, что самосохраненіе — первый законъ природы. Незнаніе этого еще болѣе устрашало его, и онъ летѣлъ какъ вѣтеръ, преслѣдуемый старымъ джентльменомъ и двумя мальчиками.

„Держите вора! держите вора!“ эти звуки производятъ волшебное дѣйствіе. Купецъ оставляетъ свою лавку, извощикъ карету, мясникъ бросаетъ свою ношу, булочникъ свою корзину, молочница кувшины, почтальйонъ свои пакеты, школьникъ свои книги, дитя свой мячикъ. Всѣ бѣгутъ, смѣшавшись, толкая другъ друга, сбивая съ ногъ, крича, бранясь, сзывая собакъ и изумляя прохожихъ: улицы, переулки повторяютъ ихъ крики.

„Держите вора! держите вора!“ Этотъ крикъ повторяется сотнею голосовъ, и толпа все болѣе и болѣе увеличивается. Всѣ бѣгутъ, перескакиваютъ черезъ грязь спотыкаются о камни: — окна отворяются, народъ бѣжитъ, и все повторяетъ: „держите вора! держите вора!“

„Держите вора! держите вора!“ Въ людяхъ есть какая-то страсть охотиться. Несчастный мальчикъ, изнемогающій отъ усталости, съ ужасомъ во взорѣ, съ отчаяніемъ въ лицѣ, собираетъ» послѣднія силы. чтобъ убѣжать отъ своихъ преслѣдователей; потъ градомъ, катится съ лица его: но его преслѣдуютъ, настигаютъ; крикъ раздается громче и громче: «держите! держите!»

Наконецъ онъ настигнутъ. Ловкій ударъ сшибъ его съ ногъ. Онъ упалъ на землю: толпа окружила его; всякій хочетъ взглянуть на вора. Посторонитесь! — Дайте ему отдохнуть! — Вотъ еще! Стоитъ онъ этого! — Гдѣ джентльменъ? — Вотъ онъ идетъ. — Дайте мѣсто джентльмену. — Этотъ мальчикъ, сударь? — Да.

Оливеръ лежалъ уже покрытый грязью и пылью, съ кровью у рта, дико смотря на окружавшихъ его, когда старый джентльменъ былъ втолкнутъ въ середину толпы и началъ его допрашивать.

— Да, сказалъ кротко джентльменъ: — я боюсь, что это онъ.

— Боитесь! ворчала толпа. — Ботъ хорошо!

— Бѣдняжка! сказалъ джентльменъ. — Онъ ушибся…

— Я поймалъ его, сударь, сказалъ высокій, грубый дѣтина, выступая впередъ: я ударилъ его въ зубы: — я поймалъ его, сударь.

Онъ снялъ шляпу съ усмѣшкою, надѣясь получить что-нибудь за труды; по старый джентльменъ взглянулъ на него съ отвращеніемъ, съ безпокойствомъ поглядѣлъ вокругъ, какъ-будто самъ хотѣлъ бѣжать: можетъ-быть онъ и сдѣлалъ бы это, еслибъ полицейскій офицеръ (полицейскіе въ такихъ случаяхъ обыкновенно приходятъ послѣ всѣхъ) не протѣснился сквозь толпу и не схватилъ Оливера за воротникъ.

— Ну, вставай! сказалъ онъ сердито.

— Еи-Богу, это не я сдѣлалъ, сударь. Два другіе мальчика, сказалъ Оливеръ, жалобно сжавши руки и смотря кругомъ: — они здѣсь гдѣ-нибудь.

— Нѣтъ, ихъ нѣтъ здѣсь, сказалъ полицейскій. Онъ думалъ, что говорилъ иронически, но въ-самомъ-дѣлѣ сказалъ правду, потому-что Чарльсъ и Докинсъ давно уже ускользнули. — Ну, ну, вставай!

— Оставьте его, съ состраданіемъ сказалъ старый джентльменъ.

— Нѣтъ-съ, отвѣчалъ полицейскій, таща Оливера за воротникъ. — Вставай, дьяволенокъ!

Оливеръ едва могъ стоять на ногахъ; полицейскій тащилъ его за воротникъ по улицамъ. Джентльменъ шелъ возлѣ, а большая часть толпы, забѣгая впередъ, оборачивалась, смотря на Оливера. Мальчишки въ торжествѣ кричали и визжали, потомъ разошлись но домамъ.

ГЛАВА XI.
Краткій очеркъ англійскаго полицейскаго правосудія.

Оливера отвели въ полицію. Толпа шла вслѣдъ за нимъ черезъ три или четыре улицы, и разошлась, когда его ввели на грязный дворъ, гдѣ былъ храмъ правосудія. Здѣсь они встрѣтили человѣка съ усами на лицѣ и связкою ключей въ рукахъ.

— Что тамъ приключилось? заботливо спросилъ онъ.

— Поймали охотника, отвѣчалъ человѣкъ, приведшій Оливера.

— Вы принадлежите къ числу тѣхъ, которыхъ ограбили, сударь? спросилъ человѣкъ съ ключомъ.

— Да, отвѣчалъ старый джентльменъ. — Но я не совсѣмъ увѣренъ въ томъ, что этотъ мальчикъ вытащилъ у меня платокъ. Я… я лучше бы хотѣлъ оставить это дѣло.

— Нельзя-съ; вамъ нужно идти къ господину-судьѣ; его-милость тотчасъ будетъ. Ну, дружокъ, ступай-ка сюда!

Съ этимъ словомъ Оливера втолкнули въ дверь, и заперли въ каменный погребъ.

Погребъ былъ чрезвычайно-нечистъ, потому-что тогда былъ понедѣльникъ, и тугъ съ субботы содержались шесть пьяницъ, запертые на воскресенье.

Старый джентльменъ печально взглянулъ въ-слѣдъ за Оливеромъ, когда дверь заперлась на ключъ, и со вздохомъ посмотрѣлъ на книгу, которая была невинною причиною столькихъ непріятностей.

— Въ лицѣ этого мальчика есть что-то трогательное и привлекательное, сказалъ старый джентльменъ самъ-себя, тихо отходя въ сторону и ударяя себя книгою по подбородку. — Не-уже-ли онъ воръ? Онъ кажется мнѣ… Кстати! вскричалъ старый джентльменъ вдругъ, останавливаясь и смотря на небо: — Боже мой, гдѣ я прежде видѣлъ это лицо?

Подумавъ нѣсколько минутъ, старый джентльменъ въ прежней меланхоліи вошелъ въ одну изъ комнатъ дома, и, удалившись въ уголъ, началъ перебирать въ памяти знакомыя лица, закрытыя темною завѣсою нѣсколькихъ лѣтъ. — Нѣтъ, сказалъ онъ, качая головою: — это мечта.

По скоро онъ опять возвратился къ воспоминаніямъ. Ему трудно было припомнить людей, давно забытыхъ. Тутъ были лица друзей и враговъ, смѣшанныхъ съ толпою; тутъ были лица молодыхъ и цвѣтущихъ дѣвушекъ, которыя сдѣлались теперь старухами; тутъ были другія, которыхъ могила сдѣлала трофеями смерти; воображеніе, презирая власть ея, одѣвало ихъ въ прежнюю свѣжесть и красоту, возвращало назадъ и блескъ глазъ, и свѣтлую улыбку, и вдохнувъ душу, вызывало ихъ изъ могилъ, представляя въ новомъ блескѣ, какъ небожителей.

Но старый джентльменъ не могъ припомнить ни одного лица, похожаго на Оливера, и съ глубокимъ вздохомъ снова началъ перебирать былое.

Легкій ударъ по плечу вывелъ его изъ задумчивости; человѣкъ съ ключами просилъ его пожаловать въ судъ. Онъ проворно закрылъ книгу, и тотчасъ явился передъ лицо знаменитаго мистера Фенга.

Судейская комната была обширная зала, оклеенная обоями. Мистеръ Фенгъ сидѣлъ за столомъ на одномъ концѣ, а у двери была родъ деревянной скамьи, у которой стоялъ Оливеръ, дрожа отъ страха.

Мистеръ Фенгъ былъ невысокаго роста, съ малымъ количествомъ волосъ, которыя онъ зачесывалъ съ боковъ и сзади на лобъ. Лицо его было сердито и красно.

Старый джентльменъ почтительно поклонился, по обыкновенію подошелъ къ судьѣ и, отдавая карточку, сказалъ: — Вотъ мой адресъ. Потомъ отступилъ на два шага, и, сдѣлавъ другой, учтивый поклонъ, отошелъ въ сторону, ожидая вопросовъ.

Въ тотъ день мистеру Фенгу дали порядочный нагоняй за нерадѣніе; онъ былъ въ самомъ дурномъ расположеніи духа; читая газету, онъ съ досадою взглянулъ на джентльмена и спросилъ: — Кто ты такой?

Старый джентльменъ съ удивленіемъ показалъ на свою карточку.

— Г. офицеръ! сказалъ мистеръ Фенгъ, бросая на полъ карту вмѣстѣ съ газетою: — кто этотъ негодяй?

— Мое имя, сударь, Броунло, сказалъ старый джентльменъ, говоря какъ прилично джентльмену. — Позвольте мнѣ узнать имя судьи, который, спрятавшись за столомъ, смѣетъ обижать благороднаго человѣка. Сказавъ это, мистеръ Броунло осмотрѣлся кругомъ, какъ-бы ища кого-нибудь, кто бы могъ ему отвѣчать.

— Г. офицеръ, закричалъ мистеръ Фенгъ: — кто привелъ этого негодяя?

— Его никто не привелъ, ваша милость, отвѣчалъ полицейскій. — Онъ жалуется только на мальчика, ваша милость.

Его милость очень-хорошо знала это; но, внимательно оглядѣвъ мистера Броунло съ ногъ до головы, она сказала: — Жалуется на мальчика? Привести его къ присягѣ.

— Прежде, нежели я произнесу присягу, позвольте сказать вамъ, что я еще не совершенно увѣренъ…

— Молчать, сударь! сказалъ мистеръ Фенгъ, перебивъ его.

— Не замолчу, сударь! отвѣчалъ старый джентльменъ.

— Молчать сію же минуту, или я велю васъ выгнать отсюда! сказалъ мистеръ Фенгъ. — Вы дерзкій, непочтительный человѣкъ! Какъ вы смѣете спорить со мною?

— Что? вскричалъ старый джентльменъ краснѣя.

— Привести его къ присягѣ! сказалъ Фенгъ писарю. — Я ничего болѣе не хочу слышать. Къ присягѣ его!

Негодованіе мистера Броунло возрастало болѣе и болѣе; но, разсудивъ, что упрямствомъ можно повредить мальчику, онъ скрылъ свои чувства и произнесъ присягу.

— Ну, сказалъ Фенгъ: — на что вы жалуетесь? Что хотите сказать мнѣ?

Мистеръ Броунло началъ: — Я стоялъ у книжной лавки…

— Молчать, сударь! сказалъ мистеръ Фенгъ. — Полицейскій! гдѣ полицейскій? Приведите его къ присягѣ. Ну, какъ было дѣло, полицейскій?

Полицейскій съ должнымъ смиреніемъ разсказалъ, какъ все случилось, какъ онъ объискалъ Оливера и ничего не нашелъ у него.

— Есть противъ него какіе-нибудь свидѣтели? спросилъ мистеръ Фенгъ.

— Никакихъ, ваша милость, отвѣчалъ полицейскій.

Мистеръ Фенгъ помолчалъ нѣсколько минутъ, и потомъ, обращаясь къ истцу, сказалъ сердитымъ голосомъ:

— Вы хотите обвинить этого мальчика, или нѣтъ? Васъ приводили къ присягѣ. Если вы будете молчать и не дадите никакихъ свидѣтельствъ, я накажу васъ за неуваженіе къ суду; я…

Чѣмъ хотѣлъ наказать онъ, никто не знаетъ, потому-что въ это время писарь и тюремщикъ начали очень-громко кашлять, а писарь сверхъ того уронилъ тяжелую книгу на полъ.

Послѣ многихъ обидныхъ восклицаній, прерываемый на каждомъ словѣ, мистеръ Броуыло кончилъ разсказъ свой объявленіемъ, что онъ побѣжалъ за мальчикомъ потому только, что увидѣлъ его бѣгущимъ, и надѣялся, что судья окажетъ ему правосудіе.

— Онъ много вытерпѣлъ, сказалъ въ заключеніе старый джентльменъ: — я боюсь, что онъ очень болѣнъ; онъ весь избитъ.

— О, да! сказалъ съ усмѣшкою мистеръ Фенгъ. — Подойди сюда, мальчишка; какъ твое имя?

Оливеръ хотѣлъ отвѣчать, но не могъ. Онъ былъ блѣденъ, какъ смерть; ему казалось, что все вертится кругомъ его.

— Какъ твое имя, бездѣльникъ? закричалъ мистеръ Фенгъ. — Г. офицеръ, какъ его зовутъ?

Этотъ вопросъ былъ сдѣланъ толстяку въ пестромъ жилетѣ, стоявшему возлѣ стола. Онъ наклонился къ Оливеру и повторилъ вопросъ; но видя, что тотъ не въ состояніи ничего понятьъ, и зная, что молчаніе его только болѣе раздражитъ судью и ускорить приговоръ, сказалъ на удачу:

— Онъ говоритъ, что его имя Томъ Вайтъ, ваша милость.

— Онъ не хочетъ говорить громко, что ли? спросилъ Фенгъ. — Хорошо, хорошо! Гдѣ онъ живетъ?

— Гдѣ можетъ, ваша милость, отвѣчалъ полицейскій, какъ-будто предвидя отвѣтъ Оливера.

— Есть ли у него родители? спросилъ Фенгъ.

— Онъ говоритъ, что они давно уже умерли, отвѣчалъ полицейскій на удачу.

При этомъ вопросѣ, Оливеръ подпалъ голову, и, взглянувъ на всѣхъ съ умоляющимъ видомъ, слабымъ голосомъ попросилъ капли воды.

— Вздоръ! сказалъ мистеръ Фенгъ: — онъ хочетъ провести насъ.

— Мнѣ кажется, онъ точно болѣнъ, ваша милость, замѣтилъ полицейскій.

— Я лучше вашего знаю это, сказалъ мистеръ Фенгъ.

— Поддержите его, сказалъ старый джентльменъ, протягивая руки: — онъ упадетъ — Оставьте! закричалъ Фенгъ: — пусть падаетъ.

Оливеръ послушался позволенія и тяжело упалъ на полъ. Полицейскіе посмотрѣли другъ на друга, но никто не смѣлъ пошевелиться.

— Притворяется, сказалъ Фенгъ. — Пусть его лежитъ; устанетъ лежать — встанетъ.

— Чѣмъ прикажете кончить дѣло? громко спросилъ писарь.

— Его на три мѣсяца въ тяжелую работу, отвѣчалъ мистеръ Фенгъ. — Судъ конченъ.

Дверь отворили, и хотѣли уже нести безчувственнаго мальчика въ погребъ, какъ вдругъ старикъ, бѣдно, но опрятно одѣтый, вбѣжалъ въ комнату и подошелъ къ столу.

— Постойте, постоите, не берите его; — ради Бога, постойте! кричалъ онъ, задыхаясь.

Хотя судъ, подобный этому, имѣетъ полную и ужасную власть надъ имѣніемъ, добрымъ именемъ, характеромъ и даже жизнію Англичанъ, подданныхъ ея величества, особенно на.участь бѣднѣйшаго класса; и хотя внутри этихъ стѣнъ каждый день разъигрываются сцены, которыя могли бы заставить ангеловъ плакать кровавыми слезами; но все, что здѣсь дѣлается, остается тайною для публики, исключая того, что пишутъ въ газетахъ. Мистеръ Фенгъ былъ чрезвычайно раздраженъ появленіемъ нежданнаго посѣтителя.

— Это что такое? кто это? Вонъ его! Судъ конченъ! кричалъ мистеръ Фенгъ.

— Я хочу говорить, кричалъ вновь пришедшій: — меня нельзя выгнать, я все видѣлъ. Я хозяинъ книжной лавки. Мистеръ Фенгъ, мы должны меня выслушать. Вы не смѣете отказать мнѣ.

Незнакомецъ говорилъ правду, говорилъ смѣло и рѣшительно; отказать ему было невозможно.

— Приведите его къ присягѣ, ворчалъ съ досадою Фенгъ. — Ну, что вы хотѣли сказать?

— Вотъ что: я видѣлъ трехъ мальчиковъ, — этого и еще двухъ другихъ, шедшихъ по другой сторонѣ улицы, въ то самое время, когда джентльменъ читалъ. Платокъ у него вытащилъ другой мальчикъ. Я видѣлъ это, видѣлъ, какъ этотъ поступокъ поразилъ его. — И добрый книгопродавецъ разсказалъ все, до малѣйшей подробности.

— Зачѣмъ же вы не пришли прежде? спросилъ Фенгъ, помолчавъ.

— Мнѣ не на кого было оставить лавку. Всѣ убѣжали вслѣдъ за нимъ. Я могъ уйдти только спустя пять минутъ.

— Истецъ читалъ въ это время, не такъ ли? спросилъ Фенгъ.

— Да, отвѣчалъ купецъ: — именно эта книга была у него въ рукахъ.

— Эта книга? сказалъ Фенгъ. — За нее заплачено?

— Нѣтъ, съ улыбкою отвѣчалъ купецъ.

— Ахъ! я совсѣмъ забылъ объ этомъ, вскричалъ старый джентльменъ.

— Прекрасно! А между-тѣмъ жалуетесь на бѣднаго мальчика, сказалъ Фенгъ, дѣлая комическое усиліе, чтобъ казаться тронутымъ. — Вижу, сударь, что вы завладѣли книгою самымъ подозрительнымъ образомъ, неприносящимъ вамъ чести, и можете считать себя счастливымъ, что владѣлецъ ея не хочетъ васъ преслѣдовать. Пусть это будетъ для васъ урокомъ; въ другой разъ вы подвергнетесь всей строгости законовъ. Мальчикъ свободенъ. Судъ конченъ!

— Чортъ возьми! вскричалъ старый джентльменъ, выходя наконецъ изъ себя. — Чортъ возьми! Я…

— Очистить залу! закричалъ судья. — Слышите!

Это приказаніе было исполнено, и раздраженнаго мистера Броунло вывели вонъ; онъ шелъ съ книгою въ одной рукѣ, съ бамбуковою тростью въ другой, въ совершенномъ бѣшенствѣ и досадѣ.

Старый джентльменъ быстро прошелъ черезъ дворъ. Маленькій Оливеръ лежалъ у воротъ, съ открытою грудью и висками, окропленными водою; лицо его покрыто было смертною блѣдностію, судороги искривляли все тѣло.

— Бѣдный мальчикъ! бѣдный мальчикъ! сказалъ мистеръ Броунло, наклоняясь къ нему. — Наймите кто-нибудь карету, ради Бога, скорѣе!

Карету наняли, и, бережно положивъ въ нее Оливера по одну сторону, старый джентльменъ сѣлъ по другую.

— Могу ли я ѣхать съ вами? спросилъ книгопродавецъ.

— Поѣзжай, мои другъ, сказалъ мистеръ Броунло: — я и забылъ о тебѣ. А между-тѣмъ у меня все еще твоя несчастная книга. Садись… Бѣдняжка! нёчего терять времени…

Купецъ сѣлъ въ карету; они поѣхали.

ГЛАВА XII.
Болѣзнь Оливера и заботы о немъ. Портретъ.

Карста остановилась въ темной улицѣ близь Пентонвилля. Здѣсь въ домѣ была приготовлена постель для Оливера; его осторожно положили въ нее и неусыпно ухаживали за нимъ во все время болѣзни.

Но Оливеръ долго не могъ чувствовать всей доброты новыхъ друзей своихъ; солнце всходило и закатывалось не одинъ разъ, а мальчикъ все лежалъ безъ чувствъ, задыхаясь отъ жара горячки, который, какъ раскаленное желѣзо, жжетъ медленно и невыносимо. Черви не такъ быстро точатъ трупъ, какъ ея медленный огонь гложетъ внутренность человѣка.

Слабый, блѣдный, худой, онъ пробудился наконецъ отъ того, что ему казалось долгимъ, безпокойнымъ сномъ. Сѣвъ на кровать, онъ положилъ голову на дрожащую руку и съ безпокойствомъ посмотрѣлъ вокругъ.

— Что это за комната? гдѣ я? сказалъ онъ. — Я не здѣсь легъ спать.

Онъ произнесъ эти слова тихимъ голосомъ, будучи еще очень слабъ; но ихъ услышали, потому-что занавѣсъ отдернулся, и старушка, чисто и опрятно одѣтая, встала со стула, который стоялъ возлѣ кровати.

— Тише, другъ мой, кротко сказала она. — Тебѣ надо молчать, а не то ты опять захвораешь, и тебѣ будетъ хуже, гораздо-хуже. Съ этими словами старушка тихо опустила на подушку голову Оливера и, откинувъ его волосы назадъ, взглянула въ лицо такъ кротко и ласково, что у него на глазахъ выступили слезы.

— Милый малютка! сказала старушка: — что бы сказала теперь мать твоя, еслибъ она сидѣла возлѣ тебя, какъ я, и могла бы видѣть тебя теперь?

— Можетъ-быть, она и видитъ меня, прошепталъ Оливеръ, складывая рученки. — Можетъ-быть, она сидѣла возлѣ меня: мнѣ казалось, я чувствовалъ это.

— Это была горячка, другъ мои, сказала старушка.

— Да! задумчиво отвѣчалъ Оливеръ: — небо далеко, и она тамъ такъ счастлива, что не должна приходить къ постели бѣднаго мальчика. Но если бъ она знала, что я былъ болѣнъ, она пожалѣла бы обо мнѣ даже и тамъ, потому-что сама была больна прежде, нежели умерла. Она вѣрно ничего обо мнѣ не знаетъ, — прибавилъ Оливеръ послѣ минутнаго молчанія: — потому-что, еслибъ видѣла, какъ они терзали меня, вѣрно сдѣлалась бы печальна; а лицо ея всегда казалось мнѣ свѣтлымъ и счастливымъ, когда видалъ я ее во снѣ.

Старушка ничего не отвѣчала; но, отеревъ глаза и очки, лежавшіе на одѣялѣ, принесла ему теплаго питья, а потомъ велѣла заснуть, если онъ не хочетъ быть опять болѣнъ.

Оливеръ молчалъ, потому-что хотѣлъ во всемъ повиноваться доброй старушкѣ, и болѣе потому-что почти совершенно обезсилѣлъ, сказавъ послѣднія слова. Онъ скоро заснулъ и былъ пробужденъ блескомъ свѣчи, при свѣтѣ которой увидѣлъ джентльмена, съ большими часами въ рукахъ, щупавшаго пульсъ его и сказавшаго, что ему гораздо-лучше.

— Тебѣ теперь гораздо-лучше, дружокъ? спросилъ джентльменъ.

— Да, покорно васъ благодарю, сударь, отвѣчалъ Оливеръ.

— Да, знаю, сказалъ джентльменъ: — ты немножко-голоденъ, не такъ ли?

— Нѣтъ, сударь, отвѣчалъ Оливеръ.

— Гм! сказалъ джентльменъ. Нѣтъ? Я и зналъ, что нѣтъ. Онъ не голоденъ, мистриссъ Бедвинъ, сказалъ джентльменъ, смотря очень глубокомысленно.

Старушка почтительно наклонила голову, какъ-бы желая показать этимъ, что считаетъ доктора всеведущимъ. Казалось, самъ докторъ былъ того же мнѣнія.

— Тебя клонитъ сонъ, не такъ ли, дружокъ? сказалъ докторъ.

— Нѣтъ, сударь, отвѣчалъ Оливеръ.

— Нѣтъ? сказалъ докторъ съ довольнымъ видомъ. — Тебя не клонитъ сонъ? Ты вѣдь не чувствуешь жажды?

— Чувствую; мнѣ очень хочется пить, отвѣчалъ Оливеръ.

— Я того и ожидалъ, мистриссъ Бедвинъ, сказалъ докторъ. — Это очень натурально; ему хочется пить, и очень хорошо. Вы можете давать ему немного чаю и хлѣба, только безъ масла. Не держите его въ большомъ теплѣ, и берегитесь, чтобъ ему не было слишкомъ-холодно, — сдѣлайте милость.

Старушка поклонилась, и докторъ вышелъ.

Оливеръ скоро опять заснулъ, и когда пробудился, то было уже около двѣнадцати часовъ. Скоро старушка пожелала ему доброй ночи, оставивъ его подъ надзоромъ толстой женщины, которая принесла въ узелкѣ маленькую библію и большой ночной чепчикъ. Надѣвъ чепчикъ на голову, а библію положивъ на столъ, и сказавъ Оливеру, что она пришла сидѣть около его постели, подвинула она стулъ къ камину и начала вязать чулокъ.

Такъ прошла ночь. Иногда Оливеръ пробуждался, и, припоминая все, что происходило съ нимъ, долго и пламенно молился. Наконецъ онъ заснулъ тѣмъ крѣпкимъ, спокойнымъ сномъ, который заставляетъ забывать страданія и отъ котораго тяжело пробуждаться.

Было уже свѣтло, когда Оливеръ открылъ глаза: онъ чувствовалъ себя довольнымъ и счастливымъ, благополучно вынесъ кризисъ, и снова принадлежалъ свѣту.

Черезъ три дня онъ могъ уже сидѣть на стулѣ, обложенный подушками, но все еще былъ слабъ. Мистриссъ Бедвинъ часто носила его въ свою комнату, усаживала передъ каминомъ, сама садилась возлѣ, и, смотря на него, была въ такомъ восхищеніи, что начинала плакать.

— Вы очень, очень добры ко мнѣ, сударыня, сказалъ Оливеръ.

— Полно говорить объ этомъ, дружокъ, сказала старушка: — тебѣ пора кушать бульйонъ; докторъ сказалъ, что мистеръ Броунло можетъ видѣть тебя въ это утро, и намъ надо смотрѣть веселѣе, чтобъ и ему было весело. Съ этими словами, старушка начала разогрѣвать столько бульйону, что имъ можно было бы накормить триста мальчиковъ въ Домѣ Призрѣнія.

— Ты вѣрно любишь картины, мои дружокъ? спросила старушка, видя, что Оливеръ внимательно устремилъ глаза на портретъ, висѣвшій на стѣнѣ противъ стула.

— Не знаю, сударыня, сказалъ Оливеръ, не отводя глазъ: — я такъ мало видѣлъ картинъ. Какъ прекрасно, какъ кротко лицо этой дамы!

— О! живописцы всегда дѣлаютъ дамъ прекраснѣе, нежели какъ онѣ въ-самомъ-дѣлѣ; иначе имъ никто не давалъ бы работы, сказала старушка. — Человѣкъ, который изобрѣлъ бы машину снимать лица совершенно-сходно, никогда не имѣлъ бы успѣха, сказала старушка, смѣясь отъ чистаго сердца.

— Чей это портретъ? спросилъ Оливеръ.

— А право, я и сама не знаю, дружокъ. Подлинника мы оба не знаемъ. Кажется, онъ очень тебѣ нравится.

— Онъ такъ хорошъ, такъ хорошъ…

— Но онъ вѣрно не пугаетъ тебя? съ удивленіемъ спросила старушка, замѣтивъ, что Оливеръ смотритъ на портретъ съ какимъ-то страхомъ.

— О, нѣтъ, нѣтъ. Но глаза ея такъ печальны; кажется, будто они смотрятъ на меня. Эта дама точно какъ живая; она будто хочетъ говорить со мною, но не можетъ.

— Что съ тобою, душенька? успокойся! вскричала испуганная старушка. — Ты еще не совсѣмъ оправился отъ болѣзни. Дай, я поверну твой стулъ; ты не будешь больше видѣть портрета.

Но воображеніе Оливера по-прежнему рисовало ему милое лицо: онъ не хотѣлъ однако безпокоить добрую старушку и весело улыбнулся, когда она взглянула на него. Обрадованная мистриссъ Бедвинъ начала приготовлять ему бульйонъ и хлѣбъ и когда онъ позавтракалъ, послышался тихій стукъ въ дверь. — Войдите, сказала старушка. То былъ мистеръ Броунло.

Старый джентльменъ быстро вошелъ въ комнату, но когда надѣлъ очки и ближе взглянулъ на Оливера, лицо его перемѣнилось. Оливеръ похудѣлъ и ослабъ отъ болѣзни, и напрасно старался встать, изъ почтенія къ своему благодѣтелю: онъ снова упалъ на стулъ. А какъ, надо сказать правду, у мистера Броунло было сердце, въ которомъ могли бы помѣститься шесть сердецъ обыкновенныхъ старыхъ джентльменовъ, то, по какому-то гидравлическому процессу, который мы не умѣемъ объяснить слезы показались изъ. глазъ его.

— Бѣдный мальчикъ! бѣдный мальчикъ! сказалъ мистеръ Броунло. Я сегодня что-то не такъ здоровъ, мистриссъ Бедвинъ. Кажется, я простудился.

— О, вѣрно нѣтъ, сударь.

— Не знаю, мистриссъ Бедвинъ, не знаю. Ну, какъ ты себя чувствуешь?

— Очень хорошо, сударь, отвѣчалъ Оливеръ. — Не знаю, какъ мнѣ благодарить васъ за вашу доброту ко мнѣ.

— Бѣдный мальчикъ! печально сказалъ мистеръ Броунло. — Кормили ли вы его, мистриссъ Бедвинъ?

— Онъ сейчасъ кушалъ бульйонъ.

— Двѣ рюмки портвейну болѣе подкрѣпили бы его; не такъ ли, Томъ Вайтъ? а?

— Мое имя Оливеръ, сударь, отвѣчалъ мальчикъ, глядя на него съ удивленіемъ.

— Оливеръ? сказалъ мистеръ Броунло: — Оливеръ? Оливеръ Вайтъ? а?

— Нѣтъ, сударь — Твистъ, Оливеръ Твистъ.

— Странное имя!^[3] сказалъ старый джентльменъ: — зачѣмъ же ты сказалъ судьѣ, что твое имя Вайтъ?

— Я никогда не говорилъ этого, сударь.

Это такъ мало походило на правду, что старый джентльменъ нѣсколько сердито взглянулъ на Оливера. Но невозможно было не вѣрить ему: всѣ черты лица подтверждали истину словъ его.

— Тутъ должна быть какая-нибудь ошибка, сказалъ мистеръ Броунло. И, вспомнивъ сходство Оливера съ какимъ-то знакомымъ лицомъ, онъ все еще не сводилъ съ него глазъ.

— Надѣюсь, вы не сердитесь на меня, сударь? спросилъ Оливеръ, робко подымая глаза.

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ старый джентльменъ. — Боже мой! что это? Мистриссъ Бедвинъ, посмотире, посмотрите!

И, говоря это, онъ показывалъ то на лицо мальчика, то на портретъ, висѣвшій надъ его головою. Въ нихъ было живое сходство: глаза, голова, ротъ, — всѣ черты лица были тѣ же. Даже самое выраженіе лица было такъ схоже, что мистеръ Броунло не могъ удержать своего изумленія.

Оливеръ не зналъ причины такого внезапнаго восклицанія; онъ испугался, и будучи еще очень слабъ, снова впалъ въ безпамятство.

ГЛАВА XIII.
Жидъ и друзья его.

Когда Докинсъ и достойный другъ его Чарльсъ Бэтсъ, похитивъ собственность почтеннаго джентльмена, погнались за Оливеромъ, то они поступили, какъ мы уже имѣли случай замѣтить, самымъ похвальнымъ и приличнымъ образомъ въ отношеніи къ самимъ-себѣ; и такъ-какъ свобода всего дороже истинному Англичанину, то прошу читателя замѣтить, что этотъ поступокъ долженъ возвысить ихъ въ мнѣніи всѣхъ истинныхъ патріотовъ: онъ лучшее доказательство того, какъ они заботилось о своей безопасности, стараясь вполнѣ соблюсти законъ самосохраненія, который философы полагаютъ источникомъ всѣхъ дѣйствій и явленій природы.

И такъ, два мальчика бѣжали во всю мочь по узкимъ улицамъ и переулкамъ, наконецъ рѣшились остановиться на перекресткѣ и перевести духъ. Здѣсь Чарльсъ не могъ удержаться отъ радостнаго восклицанія, и, захохотавъ во все горло, бросился къ двери и отворилъ ее въ полномъ восхищеніи.

— Что съ тобою? спросилъ Докинсъ.

— Ха! ха! ха!

— Перестань орать! сказалъ Докинсъ, съ безпокойствомъ осматриваясь кругомъ: — ты хочешь, чтобъ насъ схватили.

— Не могу удержаться отъ смѣха, сказалъ Чарльсъ. — Какъ онъ бѣжалъ, прятался за углами, оглядывался назадъ, а мы бѣжали сзади съ платкомъ въ карманѣ! И онъ снова принялся хохотать.

— Что скажетъ Феджинъ? спросилъ наконецъ Докинсъ.

— Какъ что?

— А что? Сказалъ Докинсъ.

— Ну, что же онъ можетъ сказать намъ? спросилъ Чарльсъ, вдругъ потерявъ всю веселость: — что онъ можетъ сказать?

«Хитрецъ» началъ свистать, и, снявъ шляпу, почесалъ затылокъ.

— Что ты думаешь? спросилъ Чарльсъ.

Докинсъ не отвѣчалъ ни слова, но, снова надѣвъ шляпу, поднялъ длинныя фалды фрака и пошелъ домой. Чарльсъ печально пошелъ сзади. Стукъ шаговъ ихъ заставилъ вздрогнуть стараго Жида, который сидѣлъ передъ огнемъ съ кускомъ хлѣба въ одной рукѣ и перочиннымъ ножомъ въ другой. На его блѣдномъ лицѣ появилась предательская улыбка, когда онъ приставилъ ухо къ двери и началъ прислушиваться.

— Кто же это? проворчалъ Жидъ, измѣняясь въ лицѣ. — Ихъ только двое! Гдѣ жь третій?

Шаги приближались; дверь тихо отворилась; Докинсъ съ Чарльсомъ вошли и заперли ее за собою.

— Гдѣ Оливеръ? спросилъ въ бѣшенствѣ Жидъ съ угрожающимъ видомъ: — гдѣ онъ?

Маленькіе плуты смотрѣли на своего начальника, какъ-бы испугавшись его гнѣва; потомъ взглянули другъ на друга, но не отвѣчали ни слова.

— Гдѣ жь онъ? спросилъ Жидъ, схватывая Докинса за воротникъ и сжимая его: — говори, или я задушу тебя!

Феджинъ былъ такъ страшенъ, что Чарльсъ, видя свою очередь быть задавлену, палъ на колѣни и поднялъ громкіе, продолжительный ревъ.

— Будешь ли ты говорить? закричалъ въ бѣшенствѣ Жидъ.

— Ну, онъ попался на крючокъ, вотъ и все, сказалъ съ досадою Докинсъ. — Пустите меня, слышите ли? — Высвободившись изъ своего огромнаго фрака, онъ оставилъ его въ рукахъ стараго Жида и, схвативъ со стола вилку, пустилъ ее ему въ жилетъ.

Но Жидъ съ легкостію, которой невозможно было отъ него ожидать, отскочилъ назадъ и, схвативъ бутылку, готовъ былъ бросить ее въ голову своего противника. Въ это время Чарльсъ, ужасно закричавъ, обратилъ на себя его вниманіе, и бутылка полетѣла въ этого джентльмена.

— Что у васъ за шумъ? сказалъ грубый голосъ. — Кто это бросилъ въ меня? Хорошо, что въ меня попало только пиво, а то бы я далъ знать себя… Я никакъ не думалъ, что адскій, проклятый, богатый Жидъ станетъ лить что-нибудь кромѣ воды. Что у васъ тутъ, Феджинъ? Чортъ возьми, я весь забрызганъ пивомъ. Войди сюда; что ты стоишь за дверьми, или стыдишься своего барина? Сюда!

Человѣкъ, говорившій эти слова, казался не старѣе тридцати-пяти лѣтъ. Онъ былъ въ черномъ бархатномъ фракѣ, въ толстыхъ суконныхъ брюкахъ, въ свѣтлыхъ башмакахъ и сѣрыхъ чулкахъ, выказывавшихъ пару огромныхъ ногъ. На головѣ его надѣта черная шляпа; вкругъ шеи обвязанъ грязный толковый платокъ съ длинными концами, которыми этотъ человѣкъ утиралъ лицо: на галстухѣ красовалось широкое, грубое лицо съ небритою бородою, двумя блестящими глазами, изъ которыхъ одинъ былъ окруженъ красивыми цвѣтами радуги, слѣдствіемъ недавно-полученнаго удара.

— Войди же, слышишь ты? ворчалъ этотъ молодецъ. Бѣлая, мохнатая собака, съ мордою расцарапанною и избитою во многихъ мѣстахъ, вошла въ комнату.

— Зачѣмъ ты не вошелъ прежде? Ты, кажется, гордишься тѣмъ, что не признаешь меня передъ чужими? Ложись!

За этимъ приказаніемъ послѣдовалъ ударъ ногою, который оттолкнулъ собаку въ другой уголъ комнаты. Но, казалось, она привыкла къ такому обращенію, свернулась въ углу, тихо и поминутно открывая и закрывая болѣзненные глаза свои, будто осматривала комнату.

— Что ты развозился? Ты обижаешь дѣтей, жадное, ненасытное животное? Я удивляюсь, какъ они не убьютъ тебя. На ихъ мѣстѣ я давно отправилъ бы тебя на тотъ свѣтъ, или продалъ бы кому-нибудь, чтобъ тебя какъ урода держали въ банкѣ.

— Тише, тише, мистеръ Сайксъ! сказалъ Жидъ, дрожа всѣмъ тѣломъ: — не говорите такъ громко.

— Ты развѣ не знаешь моего имени?

— Да, да, Биль Сайксъ, сказалъ Жидъ съ смиреніемъ. — Вы, кажется, разсердились, Биль?

— Ты самъ, кажется, сошелъ съ ума, старый скряга! вскричалъ Сайксъ.

Жидъ дернулъ его за рукавъ, и указалъ на мальчиковъ.

Сайксъ показалъ видъ, что дѣлаетъ петлю, и потомъ наклонилъ голову на лѣвое плечо; знакъ этотъ Жидъ понималъ очень хорошо. Потомъ онъ спросилъ себѣ вина. — Смотри только, не положи въ него яду! сказалъ Сайксъ, кладя шляпу на столъ.

Это сказано было въ шутку; но если бы говорившій могъ видѣть ужасный взглядъ, съ которымъ Жидъ закусилъ губу, наливая вино, то могъ бы подумать, что предупрежденіе не было излишнимъ.

Проглотивъ три или четыре стакана вина, Сайксъ рѣшился выслушать разсказъ мальчиковъ о томъ, какъ взяли Оливера, — разсказъ съ большими прибавленіями и измѣненіями.

— Я боюсь, сказалъ Жидъ: — онъ можетъ разсказать кое-что, и намъ будетъ плохо. Пожалуй, доберутся и до другихъ, и тогда, я думаю, тебѣ будетъ хуже, чѣмъ мнѣ.

Сайксъ вздрогнулъ и вдругъ оборотился, дико смотря на Жида; но плечи старика поднялись выше ушей, и глаза были устремлены на противоположную стѣну.

Наступило продолжительное молчаніе. Всѣ члены этой честной компаніи казались погруженными въ размышленія, не исключая и собаки, которая, оскаливъ зубы, готова была вцѣпиться въ ноги первому джентльмену, котораго встрѣтитъ на улицѣ.

— Кому-нибудь надо узнать, что происходило въ полиціи, сказалъ Сайксъ, вдругъ смягчая голосъ.

Жидъ кивнулъ головою.

— Если онъ не оправдался и его заперли, то бояться нечего; онъ прійдетъ назадъ, сказалъ Сайксъ: — и тогда за нимъ нужно присматривать.

Жидъ опять кивнулъ головою.

Польза такого поступка была очевидна; но, къ-несчастію, тутъ встрѣтилось важное препятствіе; Докинсъ, Чарльсъ Бэтсъ, Феджинъ и Сайксъ имѣли такое глубокое отвращеніе отъ полиціи, что ни за что въ свѣтъ не соглашались идти туда.

Трудно опредѣлить, долго ли бы они сидѣли, въ нерѣшительности смотря другъ на друга, еслибъ приходъ двухъ дамъ, которыхъ Оливеръ уже видѣлъ одинъ разъ, не оживилъ разговора.

— Чудесно! сказалъ Жидъ: — Бэтъ пойдетъ; не такъ ли, милая?

— Куда? спросила она.

— Только въ полицію, моя красавица, сказалъ ласково Жидъ.

Дама не сказала рѣшительно, что она не хочетъ идти, но просила, если можно, избавить ее отъ этого порученія.

Жидъ нахмурился и отворотился отъ этой дамы, которая была въ красномъ платьѣ, зеленыхъ башмакахъ и желтой шляпкѣ, къ другой.

— Ну, милая Нанси, что вы скажете?

— Что этому не бывать; нечего и думать объ этомъ, Феджинъ, отвѣчала Нанси.

— Что это значитъ? спросилъ Сайксъ, сердито смотря на нее.

— Я сказала, Биль, кокетливо отвѣчала дама.

— Тебѣ лучше всего идти, замѣтилъ Сайксъ: — тебя тамъ никто не знаетъ.

— А какъ я не хочу идти, то все равно, знаютъ меня тамъ, или нѣтъ.

— Она пойдетъ, Феджинъ, сказалъ Сайксъ.

— Нѣтъ, она не пойдетъ, Феджинъ, вскричала Нанси.

— Пойдетъ! сказалъ Сайксъ.

И Сайксъ былъ правъ. Просьбами, угрозами, обѣщаніями ее склонили наконецъ исполнить порученіе. Она надѣла чистый бѣлый передникъ, накрыла папильйотки соломенною шляпкою — все это достали изъ ящиковъ Жида — и хотѣла идти.

— Подожди немного, сказалъ Жидъ, вынимая маленькую покрытую корзинку. — Возьми это въ одну руку; такъ будетъ приличнѣе.

— А въ другую руку дай ей ключъ отъ дверей, сказалъ Сайксъ.

— Да, да, отвѣчалъ Жидъ, навѣшивая большой ключъ на руку Нанси. — Вотъ такъ: хорошо, очень хорошо, прибавилъ онъ, потирая руки.

— О, братъ мой! мой бѣдный, милый, драгоцѣнный братъ! вскричала Нанси, заливаясь слезами. — Что съ нимъ сдѣлалось? Куда они дѣвали его? Сжальтесь надо мною, господа-джентльмены: скажите, не видѣли ли вы моего брата; умоляю васъ, господа-джентльмены…

Произнеся эти слова самымъ плачевнымъ голосомъ, къ величайшему восхищенію слушателей, миссъ Нанси съ улыбкою поклонилась и исчезла.

— Она прекрасная дѣвушка! сказалъ Жидъ, обращаясь къ своимъ друзьямъ и качая головою, какъ-бы совѣтуя имъ брать съ нея примѣръ.

— Дѣлаетъ честь своему полу, сказалъ Сайксъ, наливая стаканъ и ударяя по столу своимъ огромнымъ кулакомъ. — Пью за ея здоровье и желаю, чтобъ всѣ были на нее похожи!

Между-тѣмъ, Нанси продолжала путь свой и, не смотря на маленькую природную робость, происходившую отъ непривычки ходить по улицамъ одной, безъ провожатаго, достигла въ совершенной безопасности управы благочинія.

Вошедъ во дворъ, она тихо постучала ключомъ у одной изъ дверей тюрьмы и начала прислушиваться, — никто не отвѣчалъ. Она стала кашлять и снова прислушивалась, — прежнее молчаніе. Наконецъ она рѣшилась спросить.

— Нолли^[4], дружокъ! шептала Нанси нѣжнымъ голосомъ: — Нолли!

Но тутъ не было никого, кромѣ несчастнаго преступника, который былъ взятъ за то, что игралъ на флейтѣ, и который, какъ виновный противъ общества, былъ отосланъ мистеромъ Фенгомъ въ исправительный домъ на одинъ мѣсяцъ съ приличнымъ и забавнымъ замѣчаніемъ, чтобъ онъ дулъ лучше въ мельницу, нежели въ флейту, принося тѣмъ обществу пользу. Несчастный не отвѣчалъ ни слова, будучи занятъ потерею флейты, которую конфисковали въ пользу бѣдныхъ. Нанси перешла къ слѣдующей двери, и опять начала стучаться.

— Ну! кричалъ слабый, хриплый голосъ.

— Нѣтъ ли здѣсь маленькаго мальчика? спросила Нанси, рыдая.

— Нѣтъ, отвѣчалъ голосъ: — Богъ избавилъ.

Тутъ былъ шестидесяти-пяти-лѣтній бродяга, котораго посадили въ тюрьму за то, что онъ не игралъ на флейтѣ, или, говоря другими словами, просилъ милостыню на улицахъ и ничего не работалъ.

Но какъ никто изъ преступниковъ ничего не зналъ объ Оливерѣ, то Нанси рѣшилась обратиться къ полицейскому офицеру въ пестромъ жилетѣ, и съ плачемъ, съ жалобами спросила о своемъ миломъ братцѣ.

— У меня нѣтъ его, милая, сказалъ полицейскій.

— Гдѣ же онъ? спросила Нанси съ отчаяніемъ.

— Его взялъ съ собою джентльменъ.

— Какой джентльменъ? О, Боже мой! какой джентльменъ? вскричала Нанси.

Полицейскій разсказалъ глубоко-опечаленной сестрѣ, что Оливеръ былъ взятъ больной въ полицію и выпущенъ оттуда по ходатайству свидѣтеля, который доказалъ невинность Оливера; что истецъ взялъ его къ себѣ въ домъ близь Пентонвилля, потому-что онъ слышалъ, какъ джентльменъ приказалъ кучеру туда ѣхать.

Въ ужасномъ состояніи неизвѣстности, молодая женщина вышла изъ дверей и побѣжала къ жилищу Жида.

Едва Сайксъ выслушалъ ея разсказъ, какъ тотчасъ позвалъ свою бѣлую собаку, и, надѣвъ шляпу, вышелъ изъ комнаты, не говоря ни слова.

— Мы должны узнать, гдѣ онъ теперь, друзья мои; его надо найдти, сказалъ Жидъ, сильно встревоженный — Нанси, мнѣ непремѣнно надо найдти его: вѣрю тебя во всемъ, милая, и докажу это. Постой, постой, прибавилъ Жидъ, дрожащею, рукою отпирая ящикъ: — вотъ вамъ деньги, друзья мои. З-запру сегодня на ночь эту лачугу: вы знаете, гдѣ найдти меня. Не медлите здѣсь ни минуты!

Съ этими словами онъ проводилъ ихъ за дверь, заперъ ее на замокъ, вынулъ ящичекъ, который, открывалъ передъ Оливеромъ, и проворно началъ прятать часы и брильянты подъ платье.

Ударъ въ дверь ужаснулъ его. — Кто тамъ? вскричалъ онъ голосомъ отчаянія.

— Я! отвѣчалъ голосъ Докинса.

— Что тебѣ надо? вскричалъ съ нетерпѣніемъ Жидъ.

— Нанси спрашиваетъ, куда привести его потомъ: сюда, или въ другое мѣсто, знаешь? спросилъ Докинсъ.

— Да, отвѣчалъ Жидъ; гдѣ бы она ни нашла его. Найдите его, найдите его непремѣнно. Ужь потомъ я знаю, что съ нимъ дѣлать.

Мальчикъ пробормоталъ какой-то отвѣтъ, и сошелъ съ лѣстницы.

— Онъ не успѣетъ намъ ничего сдѣлать, сказалъ Жидъ, продолжая свое занятіе: — если и откроетъ наше убѣжище своимъ новымъ друзьямъ.

ГЛАВА XIV
о томъ, что случилось съ Оливеромъ у мистера Броунло. Предсказаніе Гримвига.

Оливеръ скоро очнулся отъ обморока, въ который ввергло его внезапное восклицаніе мистера Броунло. Старый джентльменъ и мистриссъ Бедвинъ въ разговорахъ съ мимъ никогда не упоминали о картинѣ, а старались его занимать веселыми разсказами. Онъ былъ еще очень слабъ и не могъ бы сойдти къ завтраку; но когда на другой день его принесли въ комнату ключницы, глаза его прямо обратились на стѣну, въ надеждѣ опять взглянуть на лицо прекрасной дамы. Но ожиданіе его было напрасно: — портретъ сняли.

— Ахъ! сказала ключница: — ужь его нѣтъ.

— Вижу, со вздохомъ отвѣчалъ Оливеръ: — зачѣмъ его сняли?

— Его сняли, дружокъ, потому-что мистеръ Броунло сказалъ, будто онъ безпокоитъ тебя и можетъ помѣшать твоему выздоровленію.

— О нѣтъ, онъ нисколько не безпокоитъ меня, сударыня, сказалъ Оливеръ. — Я любилъ смотрѣть на него; я очень любилъ ого.

— Хорошо, хорошо! весело сказала старушка: — выздоравливай поскорѣе, и портретъ опять повѣсятъ, обѣщаю тебѣ это; а теперь поговоримъ о чемъ нибудь другомъ.

Вотъ все, что Оливеръ могъ узнать о портретѣ; и какъ старушка съ такою заботливостью ходила занимъ во время его болѣзни, то онъ, боясь безпокоить ее распросами, внимательно слушалъ ея разсказы о доброй и прекрасной ея дочери, которая была замужемъ за добрымъ и прекраснымъ человѣкомъ и жила въ деревнѣ; о сынѣ, который былъ писаремъ у богатаго купца въ Вестиндіи, и который также былъ прекрасный молодой человѣкъ; онъ четыре раза въ годъ писалъ домой такія почтительныя письма, что слезы текли изъ глазъ ея. Пока старушка исчисляла всѣ добрыя качества своихъ дѣтей и достоинства своего добраго мужа, который, бѣдный, умеръ двадцати-шести лѣтъ, наступало время, дѣлать чай; а послѣ чаю она учила Оливера играть въ пикетъ; наконецъ, маленькій больной ужиналъ и ложился спать.

Прекрасны были дни выздоровленія Оливера. Все было такъ тихо, чисто и въ порядкѣ; всѣ были такъ добры и ласковы, что послѣ шума и безпокойствъ, среди которыхъ онъ всегда жилъ, ему казалось, что онъ въ раю. Едва онъ былъ въ состояніи надѣть платье, какъ мистеръ Броунло сдѣлалъ ему новую пару, новую шапку и новые башмаки. Когда Оливеру сказали, что онъ можетъ дѣлать что хочетъ съ своимъ старымъ платьемъ, то онъ подарилъ его служанкѣ, которая была всегда съ нимъ ласкова, просилъ продать платье какому-нибудь Жиду, а деньги взять себѣ. Она тотчасъ исполнила это, и когда Оливеръ увидѣлъ изъ окна, какъ Жидъ положилъ платье его въ мѣшокъ и ушелъ, то онъ пришелъ въ восхищеніе, что ему не прійдется болѣе носить его.

Однажды вечеромъ, когда Оливеръ сидѣлъ, разговаривая съ мистриссъ Бедвинъ, пришли сказать, что мистеръ Броунло зоветъ его къ себѣ въ кабинетъ.

— Скорѣе вымой руки и дай мнѣ причесать тебя, сказала мистриссъ Бедвинъ. Если бъ мы знали, что тебя позовутъ, то надѣли бы чистенькій воротничокъ.

Оливеръ сдѣлалъ все, что приказывала ему старушка, и одѣвъ его, она не могла удержаться, чтобъ опять не полюбоваться на своего фаворита.

Ободренный Оливеръ постучалъ у двери кабинета, и когда мистеръ Броунло позволилъ ему войдти, онъ увидѣлъ себя въ маленькой комнаткѣ, заставленной книгами, съ окномъ, выходившимъ въ садъ. Передъ окномъ стоялъ столъ, возлѣ котораго сидѣлъ мистеръ Броунло и читалъ что-то. Увидѣвъ Оливера, онъ, отложивъ книгу, велѣлъ ему подойти къ столу и сѣсть. Оливеръ повиновался, удивляясь, гдѣ найдти столько людей, чтобъ прочитать столько книгъ, которыя, казалось, написаны были для того, чтобъ сдѣлать свѣтъ умнѣе.

— Много книгъ, не такъ ли, дружокъ? сказалъ мистеръ Броунло, замѣтя, съ какимъ любопытствомъ Оливеръ смотрѣлъ на шкапы, достававшіе отъ полу до потолка.

— Очень-много, сударь, отвѣчалъ Оливеръ: — я никогда не видывалъ столько.

— Ты прочтешь ихъ, если будешь вести себя хорошо, кротко сказалъ старый джентльменъ: — и это будетъ нравиться тебѣ болѣе, нежели смотрѣть на переплеты, хоть иногда обертки и составляютъ лучшее достоинство книги.

— Я думаю, они должны быть очень тяжелы, сказалъ Оливеръ, показывая на огромные волюмы съ богатою позолотою.

— Не всегда, дружокъ, отвѣчалъ старый джентльменъ съ улыбкою, гладя Оливера по головѣ: — другіе также тяжелы, хотя гораздо менѣе. Я думаю, ты желалъ бы скорѣе вырости и писать книги?

— Мнѣ кажется, я лучше желалъ бы читать ихъ, сударь, отвѣчалъ Оливеръ.

— Какъ! развѣ ты не хотѣлъ бы сдѣлаться писателемъ?

Оливеръ подумалъ немного, и потомъ отвѣчалъ, что кажется гораздо лучше быть книгопродавцемъ. Старый джентльменъ смѣялся отъ чистаго сердца и объявилъ, что онъ сказалъ истину; а Оливеръ радовался, самъ не зная чему.

— Не бойся, дружокъ, мы не сдѣлаемъ изъ тебя сочинителя, сказалъ старый джентльменъ: — мы выучимъ тебя чему-нибудь полезному, напримѣръ дѣлать кирпичи.

— Покорно благодарю, сударь, сказалъ Оливеръ; и серьёзный отвѣтъ его заставилъ стараго джентльмена снопа захохотать.

— Теперь, дружокъ, выслушай со вниманіемъ, что я скажу тебѣ, сказалъ мистеръ Броунло ласковымъ, но значительнымъ тономъ. Я буду говорить тебѣ прямо, потому-что увѣренъ, ты въ состояніи понимать меня.

— О, не говорите, что вы хотите отослать меня прочь! вскричалъ Оливеръ, опечаленный серьёзнымъ тономъ стараго джентльмена: — не выгоняйте меня отъ себя. Позвольте мнѣ остаться здѣсь и быть вашимъ слугою. Не отсылайте меня въ то ужасное мѣсто, откуда пришелъ я. Сжальтесь надъ бѣднымъ мальчикомъ!

— Другъ мой, сказалъ старый джентльменъ, тронутый просьбами Оливера: — не бойся, я не отошло тебя, если только ты самъ не подашь къ тому причины.

— О, никогда, никогда!

— Надѣюсь, что нѣтъ, прибавилъ старый джентльменъ: — я увѣренъ въ тебѣ. Прежде я бывалъ обманутъ людьми, которымъ ввѣрялся, но тебѣ я готовъ вѣрить, самъ не знаю почему. Люди, которыхъ я любилъ, лежатъ глубоко въ моголѣ; хоть счастіе и радость моей жизни погребены вмѣстѣ съ ними, но я не сдѣлалъ своего сердца гробомъ, не заглушилъ въ немъ моихъ лучшихъ чувствъ; глубокая горесть могла только усилить ихъ…

Старый джентльменъ произнесъ эти слова тихимъ голосомъ, говоря болѣе съ самимъ собою, и нѣсколько минутъ оставался безмолвнымъ. Оливеръ молчалъ, притаивъ дыханіе.

— Полно, полно! сказалъ наконецъ старый джентльменъ веселымъ тономъ. — Я сказалъ это только потому, что ты еще молодъ, и что, зная, сколько горя я вынесъ, ты не будешь никогда по неосторожности растравлять мои раны. Ты говоришь, что ты сирота, что у тебя нѣтъ друга на свѣтѣ? Теперь разскажи мнѣ все: откуда ты пришелъ, кто привелъ тебя, и какъ ты попалъ въ общество, въ которомъ я нашелъ тебя. Говори правду. Если я найду, что ты невиненъ, то пока я живъ, ты не будешь безъ друга.

Оливеръ громко зарыдалъ, и лишь-только началъ разсказывать, какъ его отдали въ деревню, какъ мистеръ Бомбль привелъ его въ Домъ Призрѣнія, — двойной ударъ въ дверь послышался съ улицы; слуга доложилъ о приходѣ мистера Гримвига.

— Онъ идетъ сюда? спросилъ мистеръ Броунло.

— Да, сударь, отвѣчалъ слуга: — онъ спросилъ дома ли кто-нибудь, и когда я сказалъ, что вы дома, онъ отвѣчалъ, что пришелъ пить чай.

Мистеръ Броунло улыбнулся и, обращаясь къ Оливеру, сказалъ, что мистеръ Гримвигъ старый другъ его, и хоть немного грубъ въ обращеніи, но добрѣйшій человѣкъ въ мірѣ.

— Не прикажете ли мнѣ идти внизъ? спросилъ Оливеръ.

— Нѣтъ, останься здѣсь.

— Въ эту минуту вошелъ, опираясь на большую палку и прихрамывая на одну ногу, толстый, старый джентльменъ въ синемъ фракѣ, полосатомъ жилетѣ, нанковыхъ панталонахъ и въ бѣлой шляпѣ съ огромными полями, позеленѣвшими отъ времени. Маленькій бѣлый галстухъ стягивалъ его шею, и длинная стальная цѣпочка отъ часовъ покоилась на жилетъ. Онъ имѣлъ привычку наклонять голову на бокъ когда говорилъ, и косить глаза, чѣмъ очень-ясно напоминалъ попугая. Такое именно положеніе онъ принялъ, вошедъ въ комнату. Держа въ рукъ маленькій кусокъ апельсинной корки, онъ вскричалъ сердитымъ голосомъ:

— Посмотрите! видите? Не удивительно ли, что я не могу прійдти къ кому-ни будь въ домъ безъ того, чтобъ не найдти чего-нибудь на лѣстницѣ? Я уже одинъ разъ поскользнулся на апельсинной коркѣ, и чувствую, что мнѣ прійдется умереть отъ нея. Я увѣренъ, что умру отъ апельсинной корки; въ противномъ случаѣ готовъ съѣсть свою голову! (Это была любимая поговорка мистера Гримвига, которую онъ всегда приводилъ вмѣсто доказательства, хотя голова его была такъ велика, что едва держалась на маленькой шеѣ).

— Готовъ съѣсть свою голову, повторилъ мистеръ Гримвигъ, стуча палкою по полу. — Ба! это что? прибавилъ онъ, смотря на Оливера и отступая на два шага.

— Это Оливеръ Твистъ, о которомъ мы говорили, сказалъ мистеръ Броунло.

— Надѣюсь, что это не тотъ мальчикъ, у котораго была горячка? сказалъ мистеръ Гримвигъ, отступая еще далѣе. — Постойте-ка, не говорите, постойте! продолжалъ онъ, потерявъ весь свой страхъ при словъ «горячка»: — вотъ мальчикъ, у котораго былъ апельсинъ! Если не онъ съѣлъ апельсинъ и раскидалъ корки по лѣстницѣ, то я готовъ съѣсть свою голову, да и его также.

— Нѣтъ, нѣтъ, не онъ! сказалъ смѣясь мистеръ Броупло. — Ну, положите же шляпу; садитесь.

— Я знаю, что говорю, сказалъ сердитый джентльменъ, снимая перчатки. — У насъ на улицъ всегда валяются апельсинныя корки; я знаю, что ихъ бросаетъ нарочно мальчишка, сынъ нашего доктора. Вчера одна женщина поскользнулась и упала въ мой палиссадникъ; она хотѣла идти къ доктору, но я закричалъ ей: «не ходите къ нему, онъ мошенникъ, убійца!» Онъ и въ-caмомъ-дѣлъ таковъ. Если жь нѣтъ… И старый джентльменъ съ досадою ударилъ палкою о полъ, что онъ дѣлалъ всегда, когда хотѣлъ замѣнить свою пословицу пантомимою. Потомъ, все еще держа палку въ рукъ, онъ сѣлъ и, вынувъ двойной лорнетъ, началъ разсматривать Оливера, который смутился, покраснѣлъ и опять поклонился.

— Такъ это мальчикъ? сказалъ наконецъ мистеръ Гримвигъ.

— Мальчикъ, отвѣчалъ мистеръ Броунло, весело смотря на Оливера.

— Какъ поживаешь, мальчикъ? спросилъ мистеръ Гримвигъ.

— Покорно васъ благодарю; теперь мнѣ гораздо лучше, отвѣчалъ Оливеръ.

Мистеръ Броунло, опасаясь, чтобъ другъ его не сказалъ чего-нибудь непріятнаго Оливеру, просилъ его сказать мистриссъ Бедвинъ, чтобъ она дѣлала чай, и мальчикъ былъ этому очень радъ.

— Онъ милый мальчикъ, не правда ли? спросилъ мистеръ Броунло.

— Не знаю, отвѣчалъ Гримвигъ.

— Не знаешь?

— Нѣтъ, не знаю. Я не вижу никакой разницы въ мальчикахъ. Знаю только два рода мальчиковъ: плаксивыхъ и съ бычьей кожей.

— Къ которому же принадлежитъ Оливеръ?

— Къ первому. А у пріятеля моего есть мальчикъ съ бычьей рожей, съ круглой головой, красными щеками и блестящими глазами, ужасный мальчикъ, — съ большимъ аппетитомъ и съ голосомъ лоцмана. Я знаю его, негодяя!

— Ну, Оливеръ непохожъ на него, и потому вѣрно не подвергнется твоему гнѣву.

— Непохожъ? отвѣчалъ Гримвигъ: — онъ, можетъ-быть, хуже.

Мистеръ Броунло закашлялся, и это, казалось, привело въ восхищеніе Гримвига.

— Онъ можетъ быть гораздо хуже, говорю я. — Откуда онъ пришелъ? Кто онъ? Что онъ? У него была горячка, — отъ чего? У порядочныхъ людей не бываетъ горячки. Это случается только съ негодяями. Я зналъ одного человѣка, который былъ повѣшенъ въ Ямайкѣ за то, что убилъ своего господина; у него шесть разъ была горячка: поэтому его и не хотѣли простить.

Хоть внутренно мистеръ Гримвигъ любовался наружностью и пріемами Оливера, но онъ до такой степени любилъ противорѣчить, что нарочно началъ споръ съ своимъ другомъ. Когда мистеръ Броунло сказалъ, что ни на одинъ вопросъ не можетъ еще дать ему удовлетворительнаго отвѣта, что онъ не разспрашивалъ Оливера, который не совсѣмъ еще оправился отъ болѣзни, Гримвигъ захохоталъ и насмѣшливо спросилъ, считаетъ ли серебряныя ложки его ключница, потому-что, если завтра не достанетъ одной или двухъ, то онъ готовъ — и проч.

Мистеръ Броунло, давно привыкшій къ странностямъ своего пріятеля, смѣялся вмѣстѣ съ нимъ; а когда, за чаемъ, мистеръ Гримвигъ сдѣлался ласковѣе и добрѣе, то и Оливеръ развеселился.

— А когда же ты узнаешь полную, истинную и подробную исторію жизни и приключеній Оливера Твиста? спросилъ Гримвигъ у Броунло, смотря на Оливера.

— Завтра поутру. Я хотѣлъ бы выслушать его наединѣ. Приходи завтра ко мнѣ въ десять часовъ, мой другъ.

— Слушаю-съ, отвѣчалъ Оливеръ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ, смущенный сердитымъ взглядомъ мистера Гримвига.

— Знаете, что я вамъ скажу? шепнулъ этотъ джентльменъ мистеру Броунло. — Онъ не пріидетъ къ вамъ завтра утромъ. Я вижу, онъ не можетъ рѣшиться. Онъ обманываетъ васъ, мой любезный другъ.

— А я готовъ поклясться, что нѣтъ! съ жаромъ сказалъ мистеръ Броунло.

— Если нѣтъ, сказалъ мистеръ Гримвигъ: — то я готовъ… и онъ застучалъ палкою.

— Можно поручиться за этого мальчика жизнію, сказалъ мистеръ Броунло, ударивъ кулакомъ объ столъ.

— А я ручаюсь моею головою, что онъ лжетъ, сказалъ мистеръ Гримвигъ, тоже ударивъ о столъ.

— Увидимъ! сказалъ мистеръ Броунло съ возрастающимъ жаромъ.

— Увидимъ! отвѣчалъ мистеръ Гримвигъ съ значительною улыбкою: — увидимъ!

Судьбѣ угодно было, чтобъ въ эту минуту мистриссъ Бедвинъ принесла книги, которыя мистеръ Броунло выбралъ поутру у книгопродавца, уже извѣстнаго читателямъ. Положивъ ихъ на столъ, она хотѣла выйдти.

— Остановите мальчика, который принесъ книги, сказалъ мистеръ Броунло.

— Онъ уже ушелъ, отвѣчала мистриссъ Бедвинъ.

— Пошлите за нимъ, ему надо заплатить; а нѣкоторыя книги я отдамъ назадъ.

Отперли дверь на улицу. Оливеръ побѣжалъ въ одну сторону, кухарка въ другую, а мистриссъ Бедвинъ стояла на порогѣ и звала мальчика; но его нигдѣ не было видно, и Оливеръ возвратился назадъ, задыхаясь отъ усталости, съ извѣстіемъ, что никакъ не могъ отъискать мальчика.

— Очень жаль, сказалъ мистеръ Броунло: — я хотѣлъ непремѣнно возвратить нѣкоторыя книги сегодня.

— Отошлите ихъ съ Оливеромъ, сказалъ мистеръ Гримвигъ съ насмѣшливою улыбкою: — онъ вѣрно доставитъ ихъ въ цѣлости.

— Позвольте мнѣ отнести ихъ, сказалъ Оливеръ: — я побѣгу во всю прыть.

Старый джентльменъ хотѣлъ уже сказать, что онъ ни за что никуда не пуститъ Оливера, какъ вдругъ насмѣшливый кашель Гримвига заставилъ его перемѣнить свое намѣреніе и доказать ему неосновательность его подозрѣній.

— Ты пойдешь, дружокъ, сказалъ старый джентльменъ. — Книги лежатъ на стулѣ. Принеси ихъ сюда.

Оливеръ, восхищенный тѣмъ, что можетъ быть полезнымъ, принесъ книги, И ждалъ куда прикажутъ идти.

— Скажи книгопродавцу, началъ говорить мистеръ Броунло, смотря на Гримвига: — что ты принесъ эти книги назадъ, и пришелъ заплатить четыре фунта и десять шиллинговъ, которые я ему долженъ. Вотъ билетъ въ пять фунтовъ; слѣдственно, ты принесешь десять шиллинговъ сдачи.

— Я ворочусь черезъ десять минутъ, весело отвѣчалъ Оливеръ и, спрятавъ ассигнацію въ боковой карманъ, бережно взялъ книги подъ мышку, поклонился почтительно и вышелъ изъ комнаты. Мистриссъ Бедвинъ проводила его до воротъ, разсказавъ, какъ ближе пройдти къ лавкѣ, сказала ему имя книгопродавца, названіе улицы, посовѣтовала беречь себя, не простудиться.

— До свиданія! сказала она, смотря ему вслѣдъ. — Мнѣ жаль разстаться съ нимъ на минуту.

Тутъ Оливеръ обернулся и, весело кивнувъ головою, поворотилъ за уголъ. Старушка улыбаясь отвѣтила ему тѣмъ же, и заперевъ дверь, ушла въ свою комнату.

— Онъ вернется прежде, нежели пройдетъ двадцать минутъ, сказалъ мистеръ Броунло, вынимая часы и кладя ихъ на столъ: — тогда ужь начнетъ смеркаться.

— О! такъ вы въ-самомъ-дѣлѣ ожидаете, что онъ пріидетъ назадъ? спросилъ мистеръ Гримвигъ.

— А вы думаете, что нѣтъ?

Страсть противоречить была и такъ слишкомъ-велика въ мистерѣ Гримвигѣ; но въ эту минуту улыбка его друга еще болѣе ее усилила.

— Да, сказалъ онъ, ударяя кулакомъ но столу: — я думаю, что лѣтъ. На мальчишкѣ надѣто новое платье, въ рукахъ у него дорогія книги, а въ карманѣ ассигнація; онъ пойдетъ къ своимъ старымъ друзьямъ-мошенникамъ и станетъ смѣяться надъ вами. Если когда-нибудь этотъ мальчикъ вернется сюда, я готовъ съѣсть свою голову.

Съ этими словами онъ подвинулъ стулъ ближе къ столу, и два друга сидѣли въ безмолвномъ ожиданіи по обѣимъ сторонамъ часовъ. Должно замѣтить, что хотя мистера Гримвига никакъ нельзя было назвать злымъ человѣкомъ, хотя ему и очень непріятно было бы видѣть своего почтеннаго друга обманутымъ, но въ эту минуту онъ точно отъ всего сердца желалъ, чтобъ Оливеръ Твистъ не вернулся назадъ. Вотъ каковы люди!

Начинало смеркаться, такъ-что дѣленія на циферблатѣ не были почти видны; но два старые джентльмена все еще сидѣли въ молчаніи и смотрѣли на часы.

ГЛАВА XV.
О томъ, какъ заботились объ Оливерѣ старый Жидъ и миссъ Нанси.

Въ темной залѣ грязнаго трактира, стоявшаго на самомъ копнѣ Сефронгилля, въ мрачной и сырой комнатѣ, гдѣ зимою цѣлый день горѣлъ газъ, и куда лѣтомъ не проникалъ ни одинъ лучъ солнца, — сидѣлъ, со стаканомъ вина въ рукѣ, человѣкъ въ бархатномъ фракѣ, суконныхъ панталонахъ, въ чулкахъ и башмакахъ, человѣкъ, въ которомъ даже при этой темнотѣ полицейскій безъ труда узналъ бы Уильяма Сайкса. У ногъ его лежала бѣлая собака съ красными глазами, которыхъ она не спускала съ своего господина, облизывая широкую рану у рта, которая, казалось, была нанесена недавно.

— Перестань! слышишь? сказалъ Сайксъ, вдругъ прерывая молчаніе, и ударилъ собаку ногою.

Собаки не всегда бываютъ склонны отмщать обиды господамъ своимъ; но собака Сайкса, имѣя такъ же мало терпѣнія, какъ и онъ, впилась зубами въ башмакъ его, и, порядочно укусивъ ему ногу, удалилась ворча подъ лавку.

Сайксъ въ бѣшенствѣ вскочилъ съ мѣста и выдернулъ изъ кармана огромный складной ножъ. — Поди сюда, дьяволъ! Поди сюда! слышишь?

Собака безъ сомнѣнія слышала, потому-что Сайксъ говорилъ очень громко; но, повидимому, нежелая, чтобъ ей перерѣзали горло, осталась подъ лавкою и ворчала.

Это еще болѣе раздражило Сайкса; схвативъ кочергу, онъ сталъ на колѣни и началъ выгонять собаку. Но она скакала съ правой стороны на лѣвую, съ лѣвой на правую, лая, ворча и извиваясь; Сайксъ ловилъ ее, произнося проклятія; борьба становилась рѣшительною для обоихъ, когда дверь вдругъ отворилась, и собака бросилась вонъ изъ комнаты, оставя Сайкса съ кочергою и ножомъ въ рукахъ.

«Свои собаки грызутся, чужая не приставай», говоритъ старая пословица. Сайксъ, выпустивъ изъ рукъ собаку, обратился къ пришедшему Жиду.

— Я не зналъ… я не зналъ… смиренно отвѣчалъ Феджинъ.

— Не зналъ, мошенникъ? Развѣ ты не слышалъ шуму?

— Ничего не слышалъ, увѣряю тебя, ничего… отвѣчалъ Жидъ.

— Да, ты ничего не слышишь, прервалъ Сайксъ съ ужасною усмѣшкою: — всегда извиваешься, такъ-что никто не знаетъ, когда ты приходишь и уходишь. Я желалъ бы, чтобъ ты былъ собакою, Феджинъ, съ полминуты назадъ.

— Зачѣмъ же это? спросилъ Жидъ съ принужденною улыбкою.

— Затѣмъ, что правительство, щадя жизнь такихъ людей, какъ ты, позволяетъ человѣку убивать свою собаку, когда ему угодно, сказалъ Сайксъ, пряча свой ножъ съ выразительнымъ взглядомъ: — вотъ зачѣмъ!

Жидъ, потирая руки, сѣлъ къ столу и старался засмѣяться шуткѣ своего друга, — шуткѣ не совсѣмъ пріятной.

— Не смѣй скалить зубы! сказалъ Сайксъ, ставя кочергу на мѣсто и дико смотря на него. — Ты не долженъ смѣяться надо мною, пока ты въ моихъ рукахъ. Смотри, берегись!

— Да, да, сказалъ Жидъ: — я все это знаю; у насъ… у насъ… общія выгоды, Биль… общія выгоды.

— Гм! что жь ты хочешь сказать этимъ?

— То, что я принесъ тебѣ твою долю. Тутъ болѣе чѣмъ слѣдуетъ, да ты самъ мнѣ услужишь въ другой разъ.

— Гдѣ же? прервалъ съ нетерпѣніемъ Сайксъ: — давай!

— Сейчасъ, сейчасъ, Биль, заботливо отвѣчалъ Жидъ. — Здѣсь у меня, со мною. Онъ вытащилъ изъ-за пазухи старый платокъ и, развязавъ большой узелъ на одномъ концѣ его, досталъ маленькій свертокъ, который Сайксъ тотчасъ вырвалъ у него изъ рукъ, развернулъ, и они начали считать золотыя монеты.

— Тутъ все? спросилъ онъ.

— Все, отвѣчалъ Жидъ.

— Идучи сюда, ты не взялъ ли оттуда и себѣ? спросилъ Сайксъ съ недовѣрчивостью. — Не смотри на меня съ такимъ удивленіемъ; ты дѣлалъ это нѣсколько разъ. Дай еще вина!

Феджинъ позвонилъ въ колокольчикъ; вошелъ другой Жидъ, помоложе его, но еще безобразнѣе и отвратительнѣе.

Сайксъ безмолвно показалъ на пустой стаканъ, и Жидъ, попавъ этотъ сигналъ, удалился, помѣнявшись значительнымъ взглядомъ съ Фе джиномъ, который поднялъ глаза и кивнулъ головою, но такъ непримѣтно, что третьему лицу невозможно было этого замѣтить. Сайксъ не видѣлъ ничего, поправляя башмакъ, разорванный собакою. Еслибъ онъ замѣтилъ знаки, которые два Жида дѣлали другъ другу, то, можетъ-быть, понялъ бы, что тутъ не предвѣщалось ему ничего хорошаго.

— Есть тамъ кто-нибудь, Берни? спросилъ Феджинъ, когда Сайксъ обратилъ на нихъ вниманіе, не поднимая глазъ съ полу.

— Ни души, отвѣчалъ Берни.

— Никого нѣтъ? спросилъ Феджинъ такимъ тономъ, который показывалъ, что Берни можетъ говорить правду.

— Никого, кромѣ миссъ Нанси.

— Нанси! вскричалъ Сайксъ. — Гдѣ она? Чортъ меня возьми, если я не уважаю этой дѣвушки. Позови ее сюда!

Берни робко посмотрѣлъ на Феджина, какъ-бы спрашивая позволенія; Жидъ молчалъ, не поднимая глазъ съ полу, и онъ удалился позвать Нанси, которая вскорѣ явилась въ шляпѣ, съ кораинкою и ключомъ.

— Ты все еще ищешь, Нанси? спросилъ Сайксъ.

— Да, Биль, отвѣчала она: — я ужасно устала. Маленькій поваръ былъ болѣнъ, и…

— Ахъ, Нанси! сказалъ Феджинъ.

Красные, прищуренные глаза Жида показали Нанси, чтобъ она не была слишкомъ откровенна, и она тотчасъ перемѣнила разговоръ. Спустя десять минутъ, Жидъ закашлялъ, и Нанси завернулась въ платокъ, говоря, что пора идти. Сайксъ вызвался провожать ее. Они вышли вмѣстѣ; вслѣдъ за ними пошла и собака въ нѣкоторомъ отъ нихъ разстояніи.

Жидъ, высунувъ голову изъ двери, смотрѣлъ вслѣдъ Сайксу: потомъ, сжавъ кулакъ, проворчалъ проклятіе и съ ужасною усмѣшкою сѣлъ къ столу.

Между-тѣмъ, Оливеръ Твистъ, не думая, что находится близко отъ Жида, весело шелъ въ книжную лавку, держа подъ мышкою книги.

Онъ шелъ, счастливый и довольный, вспоминая о бѣдномъ Дикѣ, который такъ страдаетъ… Вдругъ слышитъ крикъ молодой женщины: «мой милый братъ!» и двѣ руки обвились вокругъ его шеи.

— Оставьте меня! вскричалъ Оливеръ отбиваясь. — Кто это? Что вамъ надо?

Отвѣтомъ ему были только восклицанія и жалобы молодой женщины, обнимавшей его съ ключомъ и корзинкою въ рукахъ.

— Безцѣнный мой! говорила она. — Я нашла его! Ахъ, Оливеръ, Оливеръ! Негодный мальчишка! Какъ мы безпокоились о тебѣ! Ступай домой, ступай. Слава Богу, я наконецъ нашла его! — Съ этими восклицаніями дѣвушка начала такъ кричать, что двѣ дамы, шедшія мимо, хотѣли бѣжать за докторомъ.

— Не безпокойтесь! сказала дѣвушка, не выпуская Оливера изъ рукъ. — Теперь мнѣ лучше. Ступай домой, жестокій мальчикъ. Ступай.

Что тутъ случилось? спросила одна изъ дамъ.

— Ахъ, сударыня! онъ цѣлый мѣсяцъ бѣгаетъ отъ своихъ родителей, добрыхъ и почтенныхъ людей; онъ связался съ мошенниками и ворами; мать чуть не умерла отъ горести.

— Негодный! сказала одна изъ дамъ.

— Ступай домой, дикарёнокъ! сказала другая.

— Не пойду, отвѣчалъ Оливеръ внѣ себя отъ отчаянія. — Я не знаю тебя. У меня нѣтъ никакой сестры, ни отца, ни матери. Я сирота; я живу въ Пентонвиллѣ.

— Посмотрите, пожалуйста, какъ онъ лжетъ! вскричала дѣвушка.

— Какъ, это Нанси! воскликнулъ Оливеръ, только-что увидѣвшій ея лицо, и отступилъ назадъ въ страшномъ изумленіи.

— Видите, онъ знаетъ меня! говорила Нанси, обращаясь къ окружавшимъ ее. — Заставьте его идти домой, добрые люди, или онъ будетъ причиною смерти своего отца и матери; онъ растерзаетъ мое сердце!

— Что здѣсь такое? спросилъ мужчина, выходя изъ лавки, и преслѣдуемый большою бѣлою собакою. — Оливеръ! Ступай домой къ твоей бѣдной матери. Ступай сію же минуту! Слышишь?

— Я не вашъ, я не знаю васъ. Помогите, помогите! кричалъ Оливеръ, вырываясь изъ рукъ мужчины.

— Помогите? повторилъ мужчина. — Да, я помогу тебѣ, негодяй! Что у тебя за книги? Ты укралъ ихъ, а? Подай ихъ сюда! Съ этими словами онъ вырвалъ книги изъ рукъ Оливера и ударилъ его по головѣ.

— Вотъ такъ давно бы! кричалъ одинъ изъ зрителей, смотря изъ окна: — это единственное средство образумить его.

— Именно такъ, прибавилъ плотникъ съ заспанной рожей.

— Это будетъ для него полезно, сказали двѣ женщины.

— Не уйдешь, голубчикъ! сказалъ мужчина, отвѣсивъ еще ударъ, и схватя его за воротникъ. — Ступай же, мерзавецъ! Бери его, Бульзай!

Еще неоправившійся отъ болѣзни, оглушенный ударами и неожиданностью нападенія, испуганный лаемъ собаки и звѣрскимъ видомъ человѣка, преслѣдуемый крикомъ толпы, что могъ сдѣлать бѣдный мальчикъ? Смерклось; помощи ни откуда не было; сопротивленіе было бы безполезно. Еще минута, и его повели по темнымъ, извилистымъ переулкамъ, гдѣ дѣтскіе крики его терялись, никѣмъ неуслышанные

На улицахъ зажглись фонари; мистриссъ Бедвинъ съ безпокойствомъ ждала у отворенной двери; служанка обѣгала всѣ улицы, ища Оливера; а два джентльмена все еще сидѣли другъ противъ друга въ темной залѣ и смотрѣли на часы.

Глава XVI.
Что сдѣлалось съ Оливеромъ, когда онъ встрѣтился съ Нанси.

Извилистыя улицы оканчивались обширною площадью, на которой видны были слѣды рынка. Сайксъ пошелъ тише, и, обращаясь къ Оливеру, грубо велѣлъ ему взять за руку Нанси.

— Слышишь? закричалъ онъ, видя, что Оливеръ медлитъ и оглядывается кругомъ.

Они были около темнаго угла, гдѣ не видно ни души. Онъ протянулъ руку, которую Нанси крѣпко сжала въ своихъ рукахъ.

— Подаіі мнѣ другую, сказалъ Сайксъ. — Сюда, Буль!

Собака взглянула на него и заворчала.

— Смотри сюда! продолжалъ Сайксъ, кладя другую руку на воротникъ Оливера. — Если онъ вымолвитъ хоть слово, хватай его! Слышишь?

Собака опять заворчала и оскалила зубы, смотря на Оливера, готовая тотчасъ въ него вцѣпиться.

Ночь была темная и сырая. Огни въ лавкахъ тускло свѣтились сквозь туманъ, который, густѣя болѣе и болѣе, обхватывалъ дома" улицы, и еще болѣе увеличивалъ ужасную неизвѣстность Оливера.

Они прошли еще нѣсколько шаговъ; тяжелый церковный колоколъ пробилъ восемь. Съ первымъ ударомъ, два спутника Оливера остановились и начали прислушиваться.

— Восемь часовъ, Уильямъ, сказала Нанси.

— Къ-чему жь ты говоришь мнѣ это? развѣ я не слышу? отвѣчалъ Сайксъ.

— Я думаю, слышатъ ли они? сказала Нанси.

— Конечна, слышатъ, отвѣчалъ Сайксъ. — Когда разъ меня заперли, то я даже слышалъ звонъ монетъ, которыя считали купцы, идя домой съ ярмарки.

— Бѣдняжки! сказала Нанси, все еще не отводя глазъ отъ того мѣста, гдѣ слышались звуки колокола. — о, Уильямъ! такіе молодые…

— Вы, женщины, всегда такъ разсуждаете, отвѣчалъ Сайксъ. — Такіе молодые, что жь такое! Теперь все равно, какъ-будто ихъ и не было на свѣтѣ; нечего же и думать объ нихъ.

Съ такимъ утѣшеніемъ Сайксъ крѣпче сжалъ руку Оливера и велѣлъ ему идти далѣе.

— Постой на минуту! сказала дѣвушка. — Я не бросилась бы туда, когда бъ пришла твоя очередь быть повѣшену. Я бы все ходила вокругъ до-тѣхъ-поръ, пока не упала бы на землю, и еслибъ земля была покрыта снѣгомъ, я не покрыла бы себя платкомъ.

— А что бы въ этомъ было толку? спросилъ безчувственный Сайксъ. — Развѣ мнѣ отъ этого было бы легче? Полно врать. Пойдемъ дальше.

Дѣвушка захохотала, крѣпче завернулась въ платокъ, и они продолжали путь. Но Оливеръ чувствовалъ, какъ дрожала рука ея и, взглянувъ ей въ лицо, увидѣлъ, что оно покрыто было смертною блѣдностію.

Они пошли далѣе пустыми и грязными улицами, встрѣчая очень мало народу, и то по-большой-части такихъ людей, которые принадлежали къ обществу Сайкса. Наконецъ они повернули въ узкую, темную улицу, въ которой видны были только лавки, гдѣ продавалось старое платье. Собака побѣжала впередъ и остановилась передъ дверью одной изъ лавокъ, которая была заперта и казалась пустою, потому-что домъ былъ почти въ развалинахъ, а у воротъ прибита дощечка съ надписью, что онъ отдается въ наемъ; дощечка эта, по-видимому, висѣла на этомъ мѣстѣ уже нѣсколько лѣтъ.

— Все спокойно, сказалъ Сайксъ, осматриваясь кругомъ.

Нанси остановилась у ставень, и Оливеръ услышалъ звонъ колокольчика. Они перешли на другую сторону улицы и стали у Фонаря. Въ домѣ послышался шумъ; дверь на улицу тихо отворилась; Сайксъ безъ церемоніи схватилъ испуганнаго мальчика за воротникъ, и всѣ трое быстро вошли въ дверь.

Въ корридорѣ совершенная темнота; они ждали, пока человѣкъ, отворившій имъ дверь, снова запретъ ее на ключъ.

— Никого нѣтъ? спросилъ Сайксъ.

— Никого, отвѣчалъ голосъ, который показался Оливеру знакомымъ.

— Старикъ здѣсь?

— Здѣсь; я думаю онъ не слишкомъ вамъ обрадуется.

— Свѣти же намъ! сказалъ Сайксъ: — или мы сломимъ себѣ шею и наступимъ на собаку.

— Постойте здѣсь; я сейчасъ принесу свѣчу. Говорившій эти слова удалился, и потомъ показался Докинсъ, или «хитрецъ» съ свѣчею, прикрѣпленною къ палкѣ.

Этотъ джентльменъ, увидя Оливера, весело усмѣхнулся и просилъ посѣтителей слѣдовать за нимъ внизъ по лѣстницѣ. Они прошли черезъ пустую кухню и, отворивъ дверь въ низкую, сырую комнату, приняты были съ громкимъ хохотомъ.

— Ахъ, парикъ, парикъ! кричалъ Чарльсъ Бэтсъ, помирая со смѣху: — вотъ онъ! О, кричите же: «вотъ онъ»! Феджинъ, посмотри на него; да посмотри же! Я не могу удержаться отъ смѣха…

И Чарльсъ Бэтсъ упалъ на полъ и цѣлыя пять минутъ судорожно хохоталъ отъ избытка радости. Потомъ, вскочивъ на ноги, онъ выхватилъ свѣчу у Докинса и, подойдя къ Оливеру, началъ ходить вокругъ его, осматривая его со вниманіемъ, между-тѣмъ, какъ Жидъ, снявшій свой колпакъ, низко кланялся изумленному мальчику. Въ это время «хитрецъ» шарилъ въ его карманахъ.

— Посмотри, какое у него бѣлье, Феджинъ! сказалъ Чарльсъ Бэтсъ, поднося свѣчу къ самому лицу Оливера. — Чудесное полотно, и какъ сшито! А книги-то? настоящій джентльменъ!

— Я восхищенъ, что вижу тебя въ такомъ нарядѣ, дружокъ, сказалъ Жидъ, кланяясь съ насмѣшливымъ смиреніемъ. «Хитрецъ» дастъ тебѣ другую пару платья, чтобъ ты этого не замаралъ. За чѣмъ ты не писалъ къ намъ, дружокъ, что пріидешь сегодня? Мы приготовили бы что-нибудь къ ужину.

Чарльсъ Бэтсъ опять захохоталъ; но когда Докинсъ вынулъ изъ кармана Оливера пяти-фунтовую ассигнацію, самъ Феджинъ улыбнулся.

— Что это? спросилъ Сайксъ, выступая впередъ, когда Жидъ схватилъ бумажку. — Это мое, Феджинъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ Жидъ. — Мое, Уильямъ, мое. Ты возьми себѣ книги.

— Если это не мое, сказалъ Сайксъ, ударяя шляпою по столу съ рѣшительнымъ видомъ: — не мое и не Нанси, то я возьму мальчика назадъ.

Жидъ вздрогнулъ и Оливеръ вздрогнулъ также, но отъ другой причины.

— Давай руку! сказалъ Сайксъ.

— Это нехорошо, Биль, очень нехорошо! Не такъ ли, Нанси? спросилъ Жидъ.

— Худо или хорошо, давай сюда руку! сказалъ Сайксъ. — Ты думаешь, что мнѣ и Нанси больше нечего дѣлать, какъ таскаться по улицамъ, отъискивая твоихъ мальчишекъ? Подавай сюда, подавай, скелетъ! подавай!

Съ этими словами Сайксъ вырвалъ бумажку изъ рукъ Жида, и хладнокровно взглянувъ въ лицо старику, свернулъ ее въ комокъ и завязалъ въ платокъ.

— Это намъ за хлопоты, сказалъ Сайксъ: — и этого слишкомъ мало. Ты можешь оставить у себя книги, если любишь читать; а нѣтъ, такъ продай.

— Чудесныя книги! сказалъ Чарльсъ Бэтсъ, развертывая ихъ съ страшною гримасою. — Славная печать, не правда ли, Оливеръ? — И, встрѣтивъ робкій взглядъ, брошенный Оливеромъ на своихъ мучителей, Бэтсъ захохоталъ громче прежняго.

— Это книги стараго джентльмена, сказалъ Оливеръ, ломая руки: — добраго, стараго джентльмена, который взялъ меня къ себѣ въ домъ и кормилъ меня, когда я почти умиралъ. Прошу васъ, отошлите ихъ назадъ; отошлите ему книги и деньги. Держите меня здѣсь хоть цѣлую жизнь, но прошу васъ, отошлите ихъ. Онъ подумаетъ, что я укралъ ихъ; и старушка, и всѣ, которые были такъ добры ко мнѣ, подумаютъ, что я укралъ… О, сжальтесь надо мною, отошлите назадъ!

И съ этими словами, въ порывѣ жестокой горести, Оливеръ упалъ на колѣни къ ногамъ Жида.

— Онъ правъ, сказалъ Феджинъ, осматриваясь съ безпокойствомъ. — Ты правду говоришь, Оливеръ, правду; они подумаютъ, что ты укралъ эти вещи. Ха! ха! ха!.. Мы выбрали самое счастливое время.

— Именно счастливое, отвѣчалъ Сайксъ: — я только-что вышелъ изъ дому, какъ увидѣлъ, что онъ идетъ съ книгами подъ мышкою. Намъ бояться нечего. Его искать не станутъ; они вѣрно добрыя души, иначе не взяли бы его къ себѣ; за него хлопотать некому.

При этихъ словахъ, Оливеръ, какъ обезумленный, смотрѣлъ на всѣхъ его окружавшихъ, не понимая, что вокругъ его происходитъ; но когда Сайксъ молчалъ, онъ вдругъ вскочилъ на ноги, выбѣжалъ изъ комнаты и началъ такъ громко звать на помощь, что весь старый домъ оглашался его криками.

— Подержи собаку, Уильямъ! вскричала Нанси, подбѣгая къ двери и запирая ее вслѣдъ за Жидомъ и двумя мальчиками, бросившимися въ погоню: — подержи собаку, она разорветъ его на части.

— Пусти ее! кричалъ Сайксъ, стараясь освободиться отъ дѣвушки. — Прочь отъ меня, или я…

— Не боюсь! Биль, кричала дѣвушка, изнемогая въ борьбѣ съ Сайксомъ: — я не допущу, чтобъ собака растерзала ребенка; прежде убей меня.

— Не допустишь? сказалъ Сайксъ, скрежеща зубами. И сильною рукою онъ отбросилъ дѣвушку на другой конецъ комнаты въ то самое время, какъ вошелъ Жидъ и два мальчика, влача за собою Оливера.

— Что здѣсь случилось? спросилъ съ безпокойствомъ Жидъ.

— Она сошла съ ума, отвѣчалъ дико Сайксъ.

— Нѣтъ, она не сошла съ ума, сказала Нанси, блѣдная и почти безчувственная: — не думай этого, Феджинъ…

— Такъ молчи, слышишь? сказалъ Жидъ съ дикимъ взглядомъ.

— Нѣтъ, никогда не замолчу, отвѣчала Нанси еще громче. — Что жь ты осмѣлишься мнѣ сдѣлать?

Феджинъ довольно-хорошо зналъ привычки и характеры того особеннаго рода людей, къ числу которыхъ принадлежала Нанси, и потому не смѣлъ ничего отвѣчать ей. Чтобъ отвлечь отъ нея общее вниманіе, онъ обратился къ Оливеру.

— Такъ ты хотѣлъ убѣжать, голубчикъ? сказалъ Жидъ, взявъ острую и толстую палку, которая лежала въ углу.

Оливеръ не отвѣчалъ ни слова, но слѣдилъ за движеніями Жида и тяжко дышалъ.

— Хотѣлъ просить помощи, позвать полицію? продолжалъ Жидъ, схватл мальчика за руку. — Мы отучимъ тебя отъ этого, пріятель.

Жидъ сильно ударилъ палкою по плечамъ Оливера и занесъ ее, чтобъ повторить ударъ. Вдругъ Нанси, бросившись къ нему, вырвала палку и бросила ее въ огонь съ такою силою, что уголья полетѣли по комнатѣ.

— Я не хочу стоять здѣсь и видѣть это! кричала дѣвушка. — Ты нашелъ мальчика: чего жь ты еще хочешь? Оставь его — оставь сію минуту, или я положу на одного изъ васъ такіе слѣды, за которые меня будутъ казнить прежде времени.

Произнеся эти слова, она сильно ударила ногою о полъ и, сверкая глазами, смотрѣла то на Жида, то на другаго разбойника; — лицо ея пылало отъ ярости и негодованія.

— Ба, Нанси! сказалъ Жидъ, смягчая голосъ послѣ минутнаго молчанія, во время котораго онъ и Сайксъ въ нерѣшимости смотрѣли другъ на друга: — ты… ты, кажется, сегодня къ вечеру что-то веселѣе обыкновеннаго. Ха! ха!..

— Я? сказала дѣвушка. — Берегись, чтобъ этого не случилось въ самомъ дѣлѣ; тогда тебѣ будетъ хуже, Феджинъ. Повторяю тебѣ: берегись!..

Въ словахъ женщины, дышащихъ отчаяніемъ и угрозою, есть что-то особенное, чему нельзя противоречить. Жидъ видѣлъ, что напрасно было бы стараться узнать истинную причину гнѣва миссъ Нанси, и, невольно отступивъ назадъ нѣсколько шаговъ, бросилъ умоляющій и боязненный взглядъ на Сайкса, какъ-бы почитая его одного способнымъ продолжать разговоръ.

На этотъ безмолвный призывъ, Сайксъ, быть-можетъ побуждаемый самолюбіемъ и гордостью, быстро произнесъ нѣсколько ругательствъ. Но какъ ругательства не произвели никакого дѣйствія на миссъ Нанси, то онъ придумалъ другое средство.

— Что это значитъ? сказалъ Сайксъ. — Чортъ меня возьми! знаешь ли кто ты, и что ты?

— О, да, знаю, отвѣчала дѣвушка съ судорожнымъ смѣхомъ, качая головою въ какомъ-то безумномъ, отчаянномъ равнодушіи.

— Такъ молчи, сказалъ Сайксъ такимъ же тономъ, съ какимъ обращался къ своей собакѣ: — или я заставлю тебя молчать.

Дѣвушка опять захохотала. Бросивъ быстрый взглядъ на Сайкса, она отвернулась отъ него и кусала себѣ губы до крови.

— Очень прилично, продолжалъ Сайксъ: — прикидываться кроткой и честолюбивой. Прекрасно сдѣлаться другомъ ребенка, какъ ты называешь его…

— Богъ свидѣтель, что буду ему другомъ! вскричала Нанси. — Я лучше желала бы упасть мертвою на улицѣ, или быть на мѣстѣ тѣхъ несчастныхъ, мимо которыхъ мы проходили сегодня ночью, нежели привести его къ Жиду. Онъ воръ, лжецъ, дьяволъ, — все, что только есть отвратительнаго въ міръ.

— Послушай, Сайксъ, сказалъ Жидъ умоляющимъ голосомъ, обращаясь къ нему и показывая на мальчиковъ: — мы должны говорить немного-скромнѣе… гораздо-скромнѣе.

— Скромнѣе! вскричала дѣвушка, которая становилась ужасною отъ негодованія. — Ты отъ меня ничего не заслуживаешь, кромѣ того, что я сказала тебѣ. — Я служила тебѣ, когда была ребенкомъ, вдвое моложе Оливера. Я служила тебѣ двѣнадцать лѣтъ сряду. Ты не знаешь этого? говори: ты не знаешь этого?

— Да, да, сказалъ Жидъ, стараясь какъ-нибудь примириться: — но вѣдь это твое ремесло…

— Да! отвѣчала дѣвушка, и слова громкимъ потокомъ полились изъ устъ ея. — Это мое ремесло; холодныя, сырыя, грязныя улицы домъ мои, а ты тотъ злодѣи, который давно привязалъ меня къ нимъ и который будетъ держать меня день и ночь, день и ночь, пока я не умру!

— Я сдѣлаю, что тебѣ будетъ худо! прервалъ Жидъ, взбѣшенный этими упреками: — хуже, нежели теперь, если ты скажешь еще слово.

Дѣвушка не сказала ничего болѣе; по въ порывѣ безумія, терзая свое платье и волосы, бросилась на Жида и, можетъ-быть, достойно отмстила бы ему, еслибъ сильныя руки Сайкса не удержали ея; она вырвалась, — но напрасно, и упала безъ чувствъ.

— Теперь она совсѣмъ готова, сказалъ Сайксъ, кладя ее въ уголъ. — Она очень сильна, когда вздумаетъ дурачиться.

Жидъ отеръ потъ съ лица и усмѣхнулся, какъ бы-довольный-тѣмъ, что такъ счастливо отдѣлался; но и онъ, и Сайксъ, и собака, и мальчики не иначе смотрѣли на эту сцену, какъ на очень обыкновенное происшествіе.

— Ничего нѣтъ хуже, какъ имѣть дѣло съ женщинами! сказалъ Жидъ: — Но онѣ ловки и хитры, и намъ бы плохо было безъ нихъ. Чарльсъ, покажи Оливеру его постель.

— Я думаю, Феджинъ, ему лучше бы не надѣвать завтра своего новаго платья? спросилъ Чарлсь Бэтсъ.

— Конечно нѣтъ, отвѣчалъ Жидъ съ усмѣшкою.

Бэтсъ, восхищенный порученіемъ, взялъ свѣчу и повелъ Оливера въ кухню, гдѣ были постланы двѣ или три постели, на одной изъ которыхъ онъ спалъ прежде. Тамъ, съ неумолкаемымъ хохотомъ досталъ Чарльсъ старое платье, съ которымъ Оливеръ такъ весело разстался у мистера Броунло, и которое тогда купилъ Феджинъ; — это и помогло Феджину открыть мѣсто его пребыванія.

— Снимай новое платье, сказалъ Чарльсъ: — я отдамъ его на сбереженіе Феджину.

Бѣдный Оливеръ неохотно повиновался; Бэтсъ, взявъ новое платье, вышелъ изъ кои паты и заперъ за собою дверь, оставивъ Оливера въ темнотѣ.

Громкій смѣхъ Чарльса и голосъ миссъ Бэтси, которая явилась опрыскать водою свою подругу и привести ее въ чувство, могли бы помѣшать сну многихъ людей, — но только не въ положеніи Оливера: онъ былъ утомленъ и болѣнъ, и скоро заснулъ крѣпкимъ сномъ.

ГЛАВА XVII.
Мистеръ Бомбль въ Лондонѣ.

Мистеръ Бомбль рано утромъ вышелъ изъ Дома Призрѣнія и важно, мѣрными шагами пошелъ по улицѣ. Онъ былъ въ полномъ цвѣтѣ гордости смотрителя: его шляпа и Фракъ блестѣли при лучахъ утренняго солнца, и онъ съ бодрымъ видомъ здоровья и силы помахивалъ тростью. Мистеръ Бомбль всегда высоко поднималъ голову, но въ это утро онъ поднялся выше обыкновеннаго; въ глазахъ его видно было глубокое размышленіе, и въ пріемахъ какое-то величіе, заставлявшія прохожихъ думать, что онъ занятъ чѣмъ-нибудь особеино-ваікнымъ.

Мистеръ Бомбль не останавливался разговаривать съ купцами, которые привѣтливо ему кланялись. Большею-частью онъ отвѣчалъ на поклоны движеніемъ руки и не измѣнялъ величественной походки до самаго хутора, гдѣ мистриссъ Меннъ воспитывала бѣдныхъ дѣтей по порученію приходскихъ властей.

— Чортъ возьми этого смотрителя! сказала мистриссъ Меннъ, услышавъ знакомый стукъ въ садовую калитку. — Кромѣ его, некому прійдти такъ рано! — Ахъ, мистеръ Бомбль! скажите, это вы? Какой пріятный сюрпризъ! Покорно прошу въ залу.

Первыя слова сказаны были Сусаннѣ, а радостное восклицаніе мистеру Бомблю, когда добрая дама отворила садовую калитку и съ особеннымъ уваженіемъ ввела его въ домъ.

— Мистриссъ Меннъ, сказалъ Бомбль, не садясь просто, или бросаясь на стулъ, какъ сдѣлалъ бы простой человѣкъ, но тихо и величественно опускаясь: — мистриссъ Меннъ, доброе утро.

— Доброе утро, сударь, отвѣчала мистриссъ Меннъ со многими улыбками: — все ли вы въ добромъ здоровьѣ?

— По-немножку, отвѣчалъ смотритель. — Наша приходская жизнь не ложе, усыпанное розами! мистриссъ Меннъ.

— Правда ваша, мистеръ Бомбль, истинная правда! сказала дама. И всѣ малютки, воспитанники ея, могли бы очень-кстати хоромъ повторить слова ея, еслибъ только слышали ихъ.

— Приходская жизнь, сударыня, продолжалъ мистеръ Еомбль, ударяя палкою по столу: — жизнь заботъ, безпокойствъ и непріятностей; но всякое общественное лицо должно имѣть завистниковъ.

Мистриссъ Меннъ, не совсѣмъ понимая слова смотрителя, съ видомъ участія всплеснула руками и вздохнула.

— Ахъ! вы можете вздыхать, мистриссъ Меннъ! сказалъ смотритель.

Видя, что она сдѣлала хорошо, мистриссъ Меннъ вздохнула еще громче, къ видимому удовольствію «общественнаго лица», которое, подавивъ самодовольную улыбку, взглянуло на шляпу, и сказало:

— Мистриссъ Меннъ, я ѣду въ Лондонъ.

— Что вы, мистеръ Бомбль? сказала дама, отступая назадъ.

— Въ Лондонъ, сударыня, продолжалъ смотритель: — въ каретѣ; я и двое бѣдныхъ, мистриссъ Меннъ. Важныя дѣла принудили общество поручить мнѣ, мистриссъ Меннъ, съѣздить въ судъ и изложить все дѣло. Надѣюсь, прибавилъ мистеръ Бомбль вставая: — что буду въ состояніи вполнѣ убѣдить судей въ правотѣ нашего я ѣла и обнаружить ихъ несправедливость.

— О, не будьте къ нимъ слишкомъ-строги! сказала мистриссъ Мепнъ.

— Судьи сами виноваты, сударыня, отвѣчалъ мистеръ Бомбль: — и когда я обнаружу вину ихъ, то имъ останется только благодарить меня.

Въ грозномъ видѣ и голосѣ мистера Бомбля было такъ много рѣшимости и убѣжденія, когда онъ произнесъ эти слова, что мистриссъ Меннъ, казалось, была приведена въ ужасъ. Наконецъ она сказала:

— Вы ѣдете въ каретѣ, сударь? Кажется, прежде всегда посылали бѣдныхъ на телегѣ.

— Это когда они больны, мистриссъ Меннъ, сказалъ смотритель. — Мы возимъ больныхъ въ открытыхъ тележкахъ въ дождливую погоду, чтобъ они не простудились.

— О! сказала мистриссъ Меннъ.

— Для этихъ двухъ наняли карету за самую дешевую цѣну, сказалъ мистеръ Бомбль. — Они оба въ очень плохомъ состояніи, и мы разсчитали, что намъ будетъ двумя фунтами стерлинговъ выгоднѣе отвезти ихъ, нежели хоронить здѣсь; — то-есть, по дорогѣ мы можемъ подкинуть ихъ въ какой-нибудь другой приходъ, что мы вѣрно и сдѣлаемъ, если только они, на зло намъ, не умрутъ на дорогѣ. Ха! ха! ха!

Когда мистеръ Бомбль насмѣялся до-сыта, глаза его встрѣтились со шляпою, и онъ сдѣлался серьёзенъ.

— Мы забыли о службѣ, сударыня, сказалъ онъ: — вотъ вамъ жалованье за мѣсяцъ.

Съ этими словами, мистеръ Бомбль, вынулъ изъ бумажника нѣсколько серебряныхъ монетъ, завернутыхъ въ бумагу и, отдавъ ихъ мистриссъ Меннъ, взялъ отъ нея росписку.

— Деньги совсѣмъ стерты, сказала воспитательница дѣтей: — но это ничего. Покорно васъ благодарю, мистеръ Бомбль; много вамъ обязана.

Мистеръ Бомбль ласково кивнулъ головою и спросилъ, какъ поживаютъ дѣти.

— Господъ съ ними! сказала съ смущеніемъ мистриссъ Меннъ.

— Они такъ здоровы, какъ только могутъ быть, мои голубчики, — всѣ, кромѣ двоихъ, которые умерли на прошлой недѣлѣ, и маленькаго Дика.

— Развѣ этому мальчику нѣтъ лучше? спросилъ мистеръ Бомбль.

Мистриссъ Меннъ покачала головою.

— Какой это гадкій, больной, скверный приходскій мальчишка! гнѣвно сказалъ мистеръ Бомбль. — Гдѣ онъ?

— Я приведу его сюда сію-минуту, отвѣчала мистриссъ Меннъ.

— Дикъ!

Послѣ многихъ поисковъ, наконецъ нашли Дика; обмывъ ему лицо подъ краномъ и вытерши о платье, мистриссъ Меннъ представила его предъ ужаснаго мистера Бомбля.

Ребенокъ былъ худъ и блѣденъ; щеки его впали, глаза блестѣли на-выкатѣ. Бѣдная приходская одежда, свидѣтельница его нищеты, тяжело висѣла на его слабомъ тѣлѣ; его дѣтскіе члены ссохлись и вытянулись, какъ у старика. Онъ стоялъ, дрожа передъ взглядомъ мистера Бомбля, не смѣя поднять глазъ съ полу и боясь даже услышать голосъ смотрителя.

— Развѣ ты не можешь смотрѣть прямо на джентльмена, упрямый мальчишка? сказала мистриссъ Меннъ.

Ребенокъ робко поднялъ голову и встрѣтилъ взглядъ мистера Бомбля.

— Что съ тобой сдѣлалось, приходскій Дикъ? спросилъ мистеръ Бомбль съ очень-умѣстною шуткою.

— Ничего, сударь, отвѣчалъ ребенокъ.

Я думаю, что ничего, сказала мистриссъ Меннъ, насмѣявшись до-сыта надъ шуткою мистера Бомбля. — Ты, кажется, ни въ чемъ не нуждаешься?

— Я бы хотѣлъ… сказалъ дрожащимъ голосомъ ребенокъ.

— Что? прервала мистриссъ Меннъ. — Ты, кажется, хочешь сказать, что ты терпишь въ чемъ-нибудь нужду? Ахъ, негодный!

— Позвольте, мистриссъ Меннъ, позвольте! сказалъ смотритель, дѣлая знакъ рукою. — Хотѣлъ бы чего?…

— Я бы хотѣлъ, прошепталъ ребенокъ: — чтобъ кто-нибудь написалъ для меня нѣсколько словъ на кусочкѣ бумаги и свернулъ бы его, и запечаталъ, и берегъ бы для меня, когда меня положатъ въ землю.

— Что такое говоритъ этотъ мальчикъ? вскричалъ мистеръ Бомбль, немного тронутый жалкимъ видомъ и голосомъ ребенка. — Чего-это ты хочешь?

— Я бы хотѣлъ, сказалъ ребенокъ: — оставить на память бѣдному Оливеру Твисту и дать знать ему, какъ часто я вспоминалъ о немъ со слезами и боялся за него, что никто не поможетъ ему; я хотѣлъ бы сказать ему, продолжалъ ребенокъ, сжавши маленькія рученки и говоря съ жаромъ: — что я радъ былъ умереть, будучи еще очень молодъ; еслибъ я жилъ долѣе и сдѣлался старикомъ, моя маленькая сестра, которая на небѣ, могла бы позабыть меня и разлюбить, а я былъ бы такъ счастливъ вмѣстѣ съ нею.

Мистеръ Бомбль оглядѣлъ малютку съ ногъ до головы съ невыразимымъ удивленіемъ, и потомъ, обратясь къ надзирательницѣ, сказалъ:

— Они всѣ поютъ одно и то же. Этотъ негодный Оливеръ испортилъ ихъ!

— Не вѣрю ушамъ своимъ! сказала мистриссъ Меннъ, всплеснувъ руками и коварно смотря на Дика.. — Я никогда еще не видывала такого дерзкаго мальчишки!

— Уведите его прочь, сударыня! сказалъ повелительно Бомбль. — Я долженъ донести объ этомъ Обществу.

— Надѣюсь, джентльмены поймутъ, что я тутъ ни въ чемъ невиновата? сказала мистриссъ Меннъ жалобнымъ голосомъ.

— Поймутъ, сударыня; они узнаютъ всю истину, сказалъ важно мистеръ Бомбль. — Скорѣе уведите его прочь, я не могу видѣть его.

Дика тотчасъ увели и заперли въ чуланъ; а мистеръ Бомбль вскорѣ ушелъ приготовляться къ отъѣзду.

На другое утро въ шесть часовъ, мистеръ Бомбль, замѣнивъ свою треугольную шляпу круглою и надѣвъ синюю шинель съ воротникомъ, помѣстился наверху почтовой кареты съ двумя несчастными, съ которыми наконецъ и прибылъ благополучно въ Лондонъ, не встрѣчая никакихъ препятствій, кромѣ тѣхъ, которыя происходили отъ болѣзни двухъ бѣдняковъ, безпрестанно жаловавшихся на холодъ такимъ страннымъ образомъ, что у самаго мистера Бомбля, какъ онъ послѣ разсказывалъ, стукались другъ-объ-друга зубы, и онъ чувствовалъ себя какъ-будто въ лихорадкѣ, хотя былъ завернутъ въ шинель.

Вечеромъ, избавившись отъ этихъ безпокойныхъ людей, мистеръ Бомбль остановился въ домѣ, возлѣ котораго приставала почтовая карета, и спросилъ для своего скромнаго обѣда бифштекса, устрицъ и портеру. Поставивъ стаканъ пуншу на столъ, онъ подвинулъ стулъ къ огню и расположился читать газету.

Первая статья, на которой остановились глаза мистера Бомбля, было слѣдующее объявленіе:

«Пять гиней награжденія!

„Въ прошедшій четверкъ, вечеромъ, маленькій мальчикъ, Оливеръ Твистъ, убѣжалъ, или былъ увезенъ изъ дома въ Пентонвилѣ, и съ-тѣхъ-поръ объ немъ ничего не слышно; вышеозначенное награжденіе будетъ дано всякому, кто дастъ какое-нибудь извѣстіе, могущее повести къ отъисканію вышеупомянутаго Оливера Твиста, или знаетъ что-нибудь о его происхожденіи, въ которомъ, по многимъ причинамъ, объявитель принимаетъ живѣйшее участіе“.

За тѣмъ послѣдовало описаніе одежды Оливера, лица его, разсказъ о томъ, какъ онъ былъ найденъ, какъ исчезъ, и послѣ всего этого стояли имя и адресъ мистера Броунло.

Мистеръ Бомбль выпучилъ глаза, тихо и осторожно прочелъ объявленіе три раза сряду, и черезъ пять минутъ очутился у Пентонвиля, оставивъ нетронутымъ стаканъ пуншу.

— Дома мистеръ Броунло? спросилъ мистеръ Бомбль у дѣвушки, которая отперла дверь.

На этотъ вопросъ дѣвушка уклончиво отвѣчала:

— Не знаю-съ. Откуда вы?

Едва мистеръ Бомбль успѣлъ произнести имя Оливера, какъ мистриссъ Бедвипъ, слушавшая у дверей залы, побѣжала къ нему на встрѣчу.

— Пожалуйте, пожалуйте! сказала старушка. — Я знала, что мы услышимъ о немъ. Бѣдняжка! Я знала, я была увѣрена въ этомъ. Я давно это предсказывала.

Говоря эти слова, добрая старушка бросилась опять назадъ въ залу и, сѣвъ на софу, залилась слезами. Служанка, которая была не такъ чувствительна, побѣжала на-верхъ и скоро возвратилась, прося мистера Бомбля за нею слѣдовать, что онъ и исполнилъ.

Онъ вошелъ въ маленькій кабинетъ, гдѣ сидѣли мистеръ Броунло и другъ его мистеръ Гримвигъ, передъ бутылками и стаканами. Послѣдній джентльменъ внимательно оглядѣлъ его и вдругъ вскричалъ:

— Смотритель, приходскій смотритель, или я съѣмъ мою голову!

— Прошу васъ, не прерывайте насъ теперь, сказалъ мистеръ Броунло. — Садитесь.

Мистеръ Бомбль сѣлъ, совершенно потерявшись отъ страннаго привѣтствія мистера Гримвига. Мистеръ Броунло подвинулъ лампу такъ, что можно было видѣть малѣйшее измѣненіе лица смотрителя, и сказалъ съ нетерпѣніемъ:

— Вы, вѣроятно, пришли сюда по случаю объявленія?

— Точно такъ-съ, отвѣчалъ мистеръ Бомбль.

— Вы вѣдь смотритель, не такъ ли? спросилъ мистеръ Гримвигъ.

— Я смотритель богоугодныхъ заведеніи, съ достоинствомъ замѣтилъ мистеръ Бомбль.

— Я это тотчасъ узналъ, шепнулъ мистеръ Гримвигъ своему другу. — Его длинный сюртукъ сшитъ въ деревнѣ; онъ по всему похожъ на смотрителя.

Мистеръ Броунло кивнулъ головою, чтобъ какъ-нибудь заставить молчать своего друга, и продолжалъ:

— Вы знаете, гдѣ теперь находится этотъ бѣдный мальчикъ?

— Менѣе, нежели кто-нибудь другой, отвѣчалъ мистеръ Бомбль.

— Ну, такъ что же вы объ немъ знаете? спросилъ старый джентльменъ. — Говорите, пожалуйста, что вы знаете объ немъ?

— Вы вѣрно не знаете объ немъ ничего хорошаго, а? съ ѣдкостью спросилъ мистеръ Гримвигъ.

Мистеръ Бомбль покачалъ головою.

— Видите? сказалъ мистеръ Гримвигъ, смотря съ торжествующимъ видомъ на своего друга.

Мистеръ Броунло недовѣрчиво взглянулъ въ лицо Бомблю и просилъ его какъ-можно-скорѣе сообщить все, касающееся до Оливера.

Мистеръ Бомбль положилъ свою шляпу, разстегнулъ сюртукъ, сложилъ руки, опустилъ голову и послѣ нѣсколькихъ минутъ размышленія началъ разсказъ.

Скучно было бы передавать всѣ слова смотрителя; но сущность ихъ состояла въ томъ, что Оливеръ былъ найденышъ, рожденный отъ низкихъ и преступныхъ родителей, — найденышъ, который съ самаго рожденія показывалъ грубыя склонности къ обману, неблагодарности и хитрости, и который въ томъ домѣ, гдѣ родился, гдѣ его воспитывали, хотѣлъ убить беззащитнаго мальчика, и ночью убѣжалъ изъ дома своего хозяина. Въ доказательство же своего смотрительскаго званія, мистеръ Бомбль положилъ на столъ бумаги, которыя онъ привезъ въ городъ, и опять сложивъ руки, ожидалъ отвѣта мистеръ Броунло.

— Я боюсь, что все это въ-самомъ-дѣлѣ правда, печально сказалъ старый джентльменъ, просмотрѣвъ бумаги. Цѣна, назначенная мною за извѣстіе не слишкомъ велика, но я съ радостью далъ бы вамъ втрое болѣе денегъ, если бъ могъ услышать о мальчикѣ что-нибудь лучшее.

Очень вѣроятно, что если бъ мистеръ Бомбль получилъ это извѣстіе прежде, то могъ бы дать своему разсказу совсѣмъ другой оборотъ. Теперь ужь было слишкомъ поздно; и такъ, онъ только покачалъ головою и, спрятавъ пять гиней, вышелъ.

Мистеръ Броунло прошелся по комнатѣ, до такой степени разстроенный разсказомъ смотрителя, что самъ мистеръ Гримвигъ боялся сердить его. Наконецъ онъ остановился и громко позвонилъ въ колокольчикъ.

— Мистриссъ Бедвинъ, сказалъ мистеръ Броунло, когда явилась домоправительница: — Оливеръ обманщикъ.

— Быть не можетъ, сударь! быть не можетъ! съ жаромъ сказала старушка.

— Я говорю вамъ, что да! рѣзко возразилъ старый джентльменъ. Что вы мнѣ разсказываете „быть не можетъ“? Мы сейчасъ только узнали, что онъ отъ самаго рожденія былъ негоднымъ, хитрымъ мальчикомъ.

— Я никогда не повѣрю этому, сударь, спокойно отвѣчала старушка.

— Вы, старухи, ничему не вѣрите, кромѣ докторовъ и сказокъ! ворчалъ мистеръ Гримвигъ. — Я давно это зналъ. Почему вы сначала не хотѣли меня слушаться? потому-что у него была горячка? а? Онъ былъ интересенъ? а? Интересенъ!.. И мистеръ Гримвигъ сдѣлалъ пресмѣшную гримасу.

— Онъ былъ милое, кроткое, благородное дитя, сударь, возразила мистриссъ Бедвинъ съ негодованіемъ. — Я умѣю различать дѣтей, сударь; я ходила за ними сорокъ лѣтъ; а тѣмъ, которые не имѣютъ объ нихъ никакого понятія, по моему мнѣнію, лучше бы молчать.

Это была колкая насмѣшка надъ мистеромъ Гримвигомъ, который былъ холостякомъ; однако онъ ничего не отвѣчалъ и только улыбнулся. Между-тѣмъ, старушка качала головою и, поправивъ передникъ, готовилась начать новую рѣчь, но мистеръ Броунло остановилъ ее.

— Молчите! сказалъ старый джентльменъ съ притворнымъ гнѣвомъ. — Никогда не произносите при мнѣ имени этого мальчика: я запрещаю вамъ. Никогда, никогда, ни въ какомъ случаѣ! Вы можете идти къ себѣ въ комнату, мистриссъ Бедвинъ.

Мистеръ Броунло былъ скученъ весь вечеръ. Оливеръ также плакалъ, думая о своихъ добрыхъ друзьяхъ, а онъ еще не зналъ, что они объ немъ слышали!

ГЛАВА XVIII,
О томъ, какъ Оливеръ проводитъ время въ обществѣ своихъ почтенныхъ друзей.

На другой день около полудня, когда Докинсъ и Чарльсъ Бэтсъ ушли изъ дому, Феджинъ прочиталъ Оливеру длинную рѣчь о томъ, какъ нехорошо быть неблагодарнымъ и бѣгать отъ общества друзей, которые такъ много о немъ безпокоились, не щади трудовъ и издержекъ, чтобъ только найдти его. Феджинъ замѣтилъ Оливеру, что онъ умеръ бы съ голоду, если бъ не былъ имъ призрѣнъ, и разсказалъ цѣлую исторію объ одномъ мальчикѣ, который, забывъ его благодѣяніи и обнаруживъ желаніе войдти въ сношенія съ полиціею, однажды утромъ былъ повѣшенъ. Феджинъ не скрывалъ, что онъ былъ участникомъ этого злодѣйства, но со слезами на глазахъ говорилъ, что недостойное поведеніе мальчика привело его къ необходимости пасть жертвою полиціи, для совершенной безопасности его (Феджина) и избранныхъ его друзей. Феджинъ, въ-заключеніе, представилъ всѣ неудобства быть повѣшеннымъ, и съ большимъ участіемъ и ласкою изъявилъ свою надежду, что онъ никогда не будетъ принужденъ подвергать Оливера Твиста такой непріятной казни.

Кровь застыла въ жилахъ маленькаго Оливера, когда онъ слушалъ Жида, хотя не совсѣмъ понималъ угрозы, которыя дѣлалъ ему злодѣй. Онъ понялъ, что самому безпристрастному судьѣ трудно отличить невиннаго отъ виновнаго, когда они живутъ въ одномъ обществѣ. Робко поднявъ глаза, онъ встрѣтилъ испытующій взглядъ Жида, поблѣднѣлъ и задрожалъ всѣми членами.

Жидъ адски усмѣхнулся и, гладя Оливера по головѣ, сказалъ, что они будутъ друзьями, если онъ будетъ молчаливъ и прилеженъ; потомъ, взявъ шляпу и надѣвъ старый сюртукъ, вышелъ и заперъ за собою дверь.

Такъ Оливеръ оставался цѣлый день, такъ проводилъ онъ многіе дни, не видя никого съ ранняго утра до полуночи, думая безпрестанно о добрыхъ друзьяхъ своихъ съ тоскою и отчаяніемъ. Черезъ недѣлю, Жидъ оставилъ дверь въ комнату отворенною, и онъ могъ свободно блуждать вокругъ дома.

Мѣсто это было чрезвычайно-грязно; комнаты верхняго этажа оклеены обоями, хотя почернѣвшими отъ времени, однако сохранявшими еще остатки прежняго богатства; это заставило Оливера подумать, что давно, когда еще не родился старый Жидъ, домъ этотъ принадлежалъ добрымъ людямъ и, быть можетъ, былъ такъ же красивъ и веселъ, какъ теперь ужасенъ и мраченъ.

Пауки раскинули паутины въ углахъ и по потолку; часто, въ то время, какъ Оливеръ тихо прохаживался но комнатѣ, мышь пробѣгала по полу, и испуганная пряталась въ свою пору. Кромѣ этого, здѣсь не видно и не слышно было ни одного живаго существа. Часто, когда смеркалось, Оливеръ, уставши блуждать изъ комнаты въ комнату, прислонялся къ углу корридора, откуда была дверь на улицу, чтобъ быть какъ-можно-ближе къ людямъ, и цѣлые часы оставался въ такомъ положеніи, до возвращенія Жида и мальчиковъ.

Во всѣхъ комнатахъ ветхіе ставни были накрѣпко заперты, и запоры, скрѣплявшіе ихъ, были крѣпко вбиты въ дерево; свѣтъ могъ проходить только сквозь круглое отверстіе, сдѣланное вверху, и дѣлалъ комнату еще мрачнѣе, еще ужаснѣе. Изъ одного только окна на чердакѣ Оливеръ могъ видѣть крыши домовъ, и онъ въ задумчивости по нѣсколько часовъ сряду смотрѣлъ на нихъ.

Однажды Докинсъ и Чарльсъ Бэтсъ вечеромъ должны были идти куда-то; первый изъ нихъ, вздумавъ заняться туалетомъ, велѣлъ Оливеру помогать ему.

Оливеръ обрадовался, что могъ быть полезенъ; онъ считалъ себя счастливымъ, что могъ видѣть лица, хоть и дурныхъ людей, и услышать человѣческій голосъ. Онъ сталъ на колѣно, между-тѣмъ, какъ Докинсъ сѣлъ на столъ и приказалъ ему чистить свои сапоги.

Было ли то чувство свободы и независимости, которое могло пробудиться въ разумномъ животномъ, когда оно небрежно сидѣло на столѣ, куря трубку и болтая ногами, между-тѣмъ, какъ ему чистили сапоги, а оно само не побезпокоилось даже снять ихъ; или хорошій табакъ смягчилъ чувства Докинса, или крѣпкое пиво, — только онъ вдругъ сдѣлался необыкновенно-ласковъ. Нѣсколько минутъ задумчиво смотрѣлъ онъ на Оливера; потомъ, поднявъ голову и вздохнувъ, сказалъ Бэтсу;

— Какъ жаль, что онъ не плутъ!

— Ахъ! сказалъ Чарльсъ Бэтсъ: — онъ не знаетъ, что для него полезно.

Докинсъ опять вздохнулъ и началъ снова курить; Чарльсъ Бэтсъ тоже. Нѣсколько минутъ они курили молча.

— Мнѣ кажется, ты даже не знаешь, что такое плутъ? спросилъ печально Докинсъ.

— Это, кажется, во… то-есть вы, не такъ ли? спросилъ Оливеръ съ упрекомъ.

— Да, отвѣчалъ Докинсъ. — И я горжусь этимъ, и Феджинъ, и Сайксъ, и Нанси, и Бэтсъ, и даже собака, — мы всѣ гордимся своимъ званіемъ. Ты можешь составить себѣ состояніе, разбогатѣть…

— Не хочу, робко отвѣчалъ Оливеръ. — Я бы желалъ только, чтобъ меня выпустили отсюда. Я… я бы лучше хотѣлъ уйдти.

— А Феджинъ не хочетъ этого! сказалъ Чарльсъ.

Оливеръ очень-хорошо зналъ это; онъ не сказалъ болѣе ни слова, тяжело вздохнулъ и продолжалъ свое занятіе.

— У идти? вскричалъ Докинсъ: — оставить своихъ друзей?

Этотъ разговоръ не продолжался долѣе, потому-что вслѣдъ за

Жидомъ вошли Бэтси и джентльменъ, котораго Оливеръ никогда еще не видывалъ, но котораго Докинсъ называлъ Томъ Читлингъ.

Мистеръ Читлингъ казался старѣе Докинса: ему было восьмнадцать лѣтъ; но по его обращенію видно было, что онъ считалъ себя гораздо ниже Докинса въ ихъ искусствѣ- У него были маленькіе, узкіе глаза и лицо, изрытое оспою. Онъ носилъ мѣховую шапку, темную куртку, сѣрые панталоны и передникъ. Все это платье невозможно было даже чинить, но онъ извинялся тѣмъ, что не болѣе часа какъ получилъ свободу, и что цѣлыя шесть недѣль не имѣлъ времени заняться туалетомъ. Онъ прибавилъ, что во все это время у него капли не было во рту, и что однако онъ вышелъ сухъ изъ воды.

— Какъ ты думаешь, Оливеръ, откуда пришелъ джентльменъ? спросилъ Жидъ, между-тѣмъ, какъ мальчики принесли бутылку съ водкой.

— Я… я не знаю, сударь, отвѣчалъ Оливеръ.

— Кто это? спросилъ Томъ Читлингъ, бросивъ испытующій взглядъ на Оливера.

— Мой новый пріятель, отвѣчалъ Жидъ.

— О, такъ онъ очень счастливъ! сказалъ Томъ съ значительнымъ взглядомъ. — Не безпокойся о томъ, откуда я пришелъ, дружокъ; ты самъ скоро найдешь туда дорогу.

Всѣ мальчики захохотали и, пошептавшись съ Жидомъ, вышли.

Феджинъ и новый гость, переговоривъ между собою особо, придвинули стулья къ огню, и Жидъ, приказавъ Оливеру сѣсть возлѣ него, завелъ разговоръ, очень занимательный для слушателей. Онъ говорилъ о выгодахъ ихъ званія, объ успѣхахъ Докинса, о любезности Чарльса Бэтса и о своемъ ласковомъ обхожденіи. Наконецъ, эти предметы истощились, миссъ Бэтси ушла, и всѣ легли спать.

Съ этого дня, Оливеръ рѣдко оставался одинъ, но все былъ въ обществѣ двухъ мальчиковъ, которые всякій день играли съ Жидомъ въ старую игру. Иногда старикъ разсказывалъ имъ исторіи о томъ, какъ онъ жилъ, когда былъ еще молодъ, и разсказывалъ такъ смѣшно, такъ занимательно, что даже Оливеръ хохоталъ отъ души.

Однимъ словомъ, старый Жидъ заманилъ мальчика въ свои сѣти. Уединеніемъ и скукою доведя его до такого состоянія, что тотъ готовъ былъ броситься всюду, лишь бы выйдти изъ этого ужаснаго мѣста, онъ медленно вливалъ теперь въ его душу ядъ, — который, какъ онъ надѣяся, долженъ былъ очернить и измѣнить ее.

ГЛАВА XIX.
Планъ.

Была бурная, темная, холодная ночь, когда Жидъ, плотно застегнувъ сюртукъ вкругъ изсохшаго своего тѣла и поднявъ воротникъ, чтобъ закрыть лицо, вышелъ изъ своей берлоги. Заперевъ за собою дверь, онъ остановился на лѣстницъ, началъ прислушиваться и быстро выбѣжалъ на улицу.

На углу онъ опять остановился, боязливо оглядѣлся кругомъ, перешелъ на другую сторону и пошелъ далѣе.

Грязь покрывала каменья, и черный, густой туманъ висѣлъ надъ улицами; дождь лилъ ливмя; ночь была темпа какъ душа Жида; ужасный старикъ крался ощупью, какъ адскій призракъ среди бунтующей природы.

Видно было, что Жидъ хорошо зналъ дорогу, не смотря на темноту ночи и узкія, извилистыя улицы, которыя проходилъ онъ. На концѣ одной изъ нихъ блестѣлъ фонарь; не доходя до него, Жидъ постучался у воротъ дома, и сказавъ нѣсколько словъ человѣку, который отворилъ ему дверь, вошелъ наверхъ.

Послышался лай собаки, когда онъ схватился за ручку двери, и чей-to голосъ спросилъ: „кто тамъ?“

— Я, Биль, я, мой другъ, сказалъ Жидъ, выглядывая въ дверь.

— Ну, входи, сказалъ Сайксъ. — Молчать, ты, животное! Развѣ ты не узнаешь чорта потому только, что онъ надѣлъ сюртукъ?

Въ-самомъ-дѣлѣ, собака, казалось, обманута была одеждою Феджина, потому-что когда Жидъ разстегнулся и сбросилъ сюртукъ на стулъ, она пошла въ уголъ, махая хвостомъ.

— Ну? сказалъ Сайксъ.

— Ну, мой другъ, сказалъ Жидъ: — Ахъ! Нанси?

Послѣднія слова Жидъ произнесъ съ какого-то робостію; но „та робость тотчасъ разсѣялась, когда Нанси сняла ноги съ камина, отодвинула свои стулъ и просила Феджина сѣсть ближе къ огню.

— Холодно, Нанси, сказалъ Жидъ, грѣя руки у огня.

— У тебя на сердцѣ еще холоднѣе, сказалъ Сайксъ. — Дай ему пить, Нанси, чортъ его возьми, — да скорѣе! Можно сдѣлаться больнымъ, глядя какъ дрожитъ этотъ старый воронъ, точно будто гадкій призракъ, вставшій изъ могилы.

Нанси тотчасъ принесла бутылку изъ шкапа, въ которомъ было много бутылокъ, и Сайксъ, наливъ стаканъ водки, подалъ Жиду.

— Довольно, довольно, Биль, сказалъ Жидъ, поднявъ стаканъ къ губамъ и потомъ поставя его на столъ.

— Какъ! ты боишься пить? вскричалъ Сайксъ, устремивъ глаза на Жида. — Уфъ!

Онъ схватилъ стаканъ и, выплеснувъ оттуда остатки въ каминъ, налилъ его снова.

Пока Сайксъ наливалъ стаканъ, Жидъ осматривалъ комнату, не изъ любопытства, потому-что видѣлъ ее не въ первый разъ, но по врожденной недовѣрчивости и боязни.

— Ну, сказалъ Сайксъ: — теперь я готовъ.

— Къ дѣлу? спросилъ Жидъ.

— Къ дѣлу! отвѣчалъ Сайксъ: — говори, что ты хотѣлъ сказать.

— Какъ бы забраться въ Чертзей, Биль? сказалъ Жидъ тихимъ голосомъ, подвигая стулъ.

— Да. Ну, такъ что же? спросилъ Сайксъ.

— Ты знаешь, что я хочу сказать, дружище, сказалъ Жидъ. — Онъ вѣдь знаетъ, что я хочу сказать, Нанси? а?

— Нѣтъ, онъ не знаетъ, съ усмѣшкою молвилъ Сайксъ: — или не хочетъ знать, что все равно. Говори же, и называй вещи настоящими ихъ именами. Что ты сидишь и мигаешь мнѣ, чортъ возьми! Говори!

— Тише, Биль, тише! сказалъ Жидъ: — насъ могутъ услышать, пріятель, могутъ услышать.

— Пусть слушаютъ! сказалъ Сайксъ: — я не боюсь. — Но какъ, въ-самомъ-дѣдѣ, Сайксъ боялся, то вдругъ понизилъ голосъ и пріутихъ.

— Я вѣдь только остерегъ тебя, сказалъ Жидъ. — Ну, такъ когда же ты думаешь забраться въ Чертзей, Биль? Славная добыча, друзья, славная добыча! сказалъ Жидъ, потирая руки и моргая глазами.

— Совсѣмъ нѣтъ! холодно сказалъ Сайксъ.

— Совсѣмъ не хочешь идти? спросилъ Жидъ, отодвигая стулъ.

— Совсѣмъ не хочу, повторилъ Сайксъ: — до-тѣхъ-поръ, пока это не будетъ безопасно.

— Такъ вы до-сихъ-поръ не могли ничего приготовить? прошепталъ Жидъ, блѣднѣя отъ гнѣва. — Не говори мнѣ ни слова больше…

— Нѣтъ, я буду говорить тебѣ, возразилъ Сайксъ. — Какъ ты смѣешь мнѣ приказывать? Я говорю тебѣ, что Тоби Кракитъ тамъ вчера всю ночь напрасно старался заманить слугъ въ свою петлю.

— Ты хочешь сказать, Биль, сказалъ Жидъ, смягчаясь по мѣрѣ того, какъ тотъ горячился: — что онъ не успѣлъ выманить изъ дома ни одного изъ двухъ слугъ?

— Да, я это и хочу тебѣ сказать, отвѣчалъ Сайксъ. — Старая госпожа держитъ ихъ у себя болѣе двадцати лѣтъ, и если бы ты давалъ имъ пятьсотъ фунтовъ, они не согласились бы помогать намъ.

— Но я надѣюсь, замѣтилъ Жидъ: — что съ женщинами легче было сладить?

— Еще хуже, отвѣчалъ Сайксъ.

— Какъ! не-уже-ли даже хитрый Тоби Кракитъ не могъ ничего сдѣлать? недовѣрчиво спросилъ Жидъ. — Вѣдь это женщины, Биль!

— Нѣтъ, даже хитрый Тоби Кракитъ ни въ чемъ не успѣлъ, отвѣчалъ Сайксъ. — Онъ говоритъ, что носилъ накладные усы и пестрый жилетъ все время, какъ тамъ забавлялся, но все напрасно.

— Ему бы наклеить бакенбарды и надѣть военные брюки, сказалъ Жидъ послѣ минутнаго размышленія.

— Онъ и дѣлалъ это, отвѣчалъ Сайксъ: — и все ни къ чему не послужило.

При этомъ извѣстіи. Жидъ казался изумленнымъ; потомъ, поднявъ голову, тяжело вздохнулъ, сказавъ, что если Тоби Кракитъ говоритъ правду, плоха надежда.

— И досадно, сказалъ старикъ, опустивъ руки: — что мы такъ много потеряли понапрасну.

— Что дѣлать, сказалъ Сайксъ; — нѣтъ счастья!

Наступило долгое молчаніе, во время котораго Жидъ казался погруженнымъ въ размышленіе, между-тѣмъ, какъ лицо его приняло какое-то сатанинское выраженіе. Сайксъ по-временамъ поднималъ на него глаза, а Нанси, какъ-бы опасаясь разсердить разбойника, сидѣла, устремивъ глаза на огонь, и казалась глухою ко всему, что вокругъ нея происходило.

— Феджинъ, сказалъ Сайксъ, вдругъ прерывая молчаніе: — стоитъ ли это пятидесяти золотыхъ, если дѣло будетъ успѣшно?

— Да, сказалъ Жидъ, вдругъ вскакивая.

— Такъ ты согласенъ? спросилъ Сайксъ.

— Да, пріятель, да! отвѣчалъ Жидъ, схватывая его за руку; глаза его блестѣли, и самъ онъ дрожалъ всѣми членами отъ ожиданія.

— Ну, сказалъ Сайксъ, съ какимъ-то презрѣніемъ отталкивая въ сторону руку Жида: — назначай время. Я съ Тоби прошедшею ночью перелѣзалъ черезъ рѣшетку сада и осматривалъ замки у дверей и ставень: все заперто какъ въ тюрьмѣ; но есть одно мѣсто, чрезъ которое мы можемъ свободно пройдти, никѣмъ непримѣченные.

— Гдѣ же это, Биль? съ живостью спросилъ Жидъ.

— Какъ перейдешь черезъ поле, шепнулъ Сайксъ.

— Гдѣ, гдѣ? сказалъ Жидъ, и глаза его заблистали отъ радости.

— Это для тебя все равно, сказалъ Сайксъ и вдругъ остановился, видя, какъ дѣвушка, обернувъ голову, вдругъ посмотрѣла вокругъ себя и показала на лицо Жида. — Безъ меня ты ничего тутъ не можешь сдѣлать.

— Какъ тебѣ угодно, какъ тебѣ угодно! отвѣчалъ Жидъ, кусая губы. — Такъ тебѣ съ Тоби ненужно ничьей помощи?

— Ничьей, сказалъ Сайксъ — кромѣ мальчика. Его ты долженъ намъ найдти.

— Мальчика! вскричалъ Жидъ. — О, такъ видно работы вамъ будетъ довольно?

— Не твое дѣло! отвѣчалъ Сайксъ. — Мнѣ нуженъ мальчикъ, и небольшлго роста. Господи! продолжалъ онъ задумчиво: — если бы у насъ былъ теперь тотъ мальчикъ, что жилъ у трубочиста: онъ нарочно держалъ такого маленькаго для разныхъ порученій. Но отецъ его донесъ на него, и благотворительное общество оторвало мальчика отъ ремесла, въ которомъ онъ доставалъ себѣ деньги, научило его читать и писать и со-временемъ сдѣлаетъ изъ него ученаго. Этакъ съ полдюжины мальчиковъ отобьютъ у насъ въ одинъ годъ.

— Больше, больше отобьютъ! замѣтилъ Жидъ, размышлявшій во время рѣчи Сайкса. — Биль!

— Ну? спросилъ Сайксъ.

Жидъ показалъ глазами на Нанси, все еще смотрѣвшую на огонь, какъ-бы уговаривая Сайкса заставить ее выйдти изъ комнаты. Сайксъ съ нетерпѣніемъ пожалъ плечами, будто полагая эту предосторожность напрасною, однако обратился къ миссъ Нанси, прося ее принести ему кружку пива.

— Тебѣ совсѣмъ не нужно пиво, сказала Нанси, сложивъ руки и оставаясь въ прежнемъ положеніи.

— Я говорю тебѣ, что нужно! отвѣчалъ Сайксъ.

— Пустяки! холодно замѣтила дѣвушка: — продолжай, Феджинъ. Я знаю о чемъ онъ хочетъ говорить; онъ напрасно обращаетъ на меня вниманіе.

Жидъ все еще медлилъ, и Сайксъ смотрѣлъ то на него, то на Нанси съ какимъ-то удивленіемъ.

— Какъ? ты боишься старой дѣвки, Феджинъ? спросилъ онъ наконецъ. — Ты, кажется, давно ее знаешь, и можешь вѣрить ей. Чортъ меня возьми, она, кажется, не болтушка. А? Нанси?

— Кажется, что нѣтъ, отвѣчала дѣвушка, подвигая стулъ къ столу и кладя на него локти.

— Нѣтъ, нѣтъ, милая, я знаю, что нѣтъ! сказалъ Жидъ: — но… И старикъ опять остановился.

— Но что? спросилъ Сайксъ.

— Я боюсь, чтобъ она опять не вышла изъ себя, какъ, помнишь, въ тотъ вечеръ.

При этихъ словахъ, миссъ Нанси громко захохотала и, проглотивъ стаканъ вина, покачала головою съ видомъ презрѣнія; потомъ начала говорить несвязныя слова, которыя, казалось, успокоили обоихъ джентльменовъ, потому-что Жидъ съ довольнымъ видомъ кивнулъ головою и сѣлъ на прежнее мѣсто.

— Ну, Феджинъ, сказала Нанси со смѣхомъ: — говори Билю объ Оливерѣ!

— А! какая ты догадливая! Я никогда еще не видѣлъ такой ловкой дѣвушки, сказалъ Жидъ, гладя се по шеѣ. — Я именно хотѣлъ говорить объ Оливерѣ. Ха! ха! ха!

— Ну, говори! сказалъ Сайксъ.

— Вотъ мальчикъ, какой тебѣ нуженъ, отвѣчалъ Жидъ шопотомъ, прикладывая палецъ къ носу, съ адскою улыбкою.

— А? вскричалъ Сайксъ.

— Возьми его, Биль! сказала Нанси. На твоемъ мѣстѣ я взяла бы его. Положись на него, если только онъ пойдетъ охотно.

— Пойдетъ, замѣтилъ Феджинъ: — въ послѣднее время онъ былъ въ хорошемъ обществѣ; пора ему самому доставать себѣ хлѣбъ. Другіе слишкомъ-велики.

— Онъ именно таковъ, какого мнѣ нужно, сказалъ Сайксъ.

— И исполнитъ все, что ты прикажешь ему, Биль, замѣтилъ Жидъ: — только пугни его хорошенько.

— Пугнуть его? повторилъ Сайксъ. — За этимъ дѣло не станетъ. Если я замѣчу за нимъ что-нибудь недоброе, ты больше не увидишь его въ живыхъ, Феджинъ. Подумай объ этомъ прежде, нежели пошлешь его.

— Я уже думалъ обо всемъ, съ жаромъ сказалъ Жидъ: — и крѣпко держалъ его въ рукахъ. Сначала я далъ ему почувствовать, что онъ принадлежитъ къ нашему обществу; стоитъ только внушить ему одинъ разъ мысль, что онъ нашъ, нашъ на всю жизнь. О-то! Лучше этого ничего не можетъ быть! — Старикъ сложилъ руки на груди, и, поднявъ голову и плечи, дрожалъ отъ радости.

— Нашъ? сказалъ Сайксъ. — Твой, ты хочешь сказать.

— Пожалуй, мой, другъ, сказалъ Жидъ съ усмѣшкою. — Мой, если ты хочешь, Биль.

— И изъ-за чего, сказалъ Сайксъ, угрюмо смотря на своего достойнаго друга: — изъ-за чего ты столько бьешься и стараешься? Изъ-за дряннаго мальчишки, тогда-какъ ты знаешь, что болѣе пятидесяти ребятъ шатаются всякую ночь около публичнаго сада и изъ нихъ ты можешь выбрать люба то?

— Потому-что они мнѣ ненужны, пріятель, отвѣчалъ Жидъ, запинаясь: — не нужны мнѣ они; ихъ вездѣ узнаютъ съ перваго взгляда, и тогда прощай все! Съ этимъ же мальчикомъ, друзья, можно сдѣлать то, что съ двадцатью другими. Впрочемъ, продолжалъ Жидъ, оправляясь отъ смущенія: — онъ теперь въ нашихъ рукахъ и долженъ плыть съ нами въ одной лодкѣ. Нѣтъ надобности до того, какъ онъ попалъ сюда: довольно будетъ, если онъ пойдетъ съ тобою; мнѣ только это и нужно.

— Когда же вы приступите къ дѣлу? спросила Напси.

— Въ-самомъ-дѣлѣ, сказалъ Жидъ: — когда жь бы къ дѣлу, Биль?

— Я думаю, послѣ завтра, отвѣчалъ Сайксъ. — Тоби тоже согласенъ.

— Хорошо, сказалъ Жидъ. — Распорядился ли ты, чтобъ безопасно провести добычу?

Сайксъ кивнулъ головою.

— А на счетъ…

— Ужь мы все придумали, прервалъ Сайксъ. — Ты только приведи завтра мальчика, да держи языкъ на привязи; больше отъ тебя ничего не надо.

Послѣ многихъ споровъ, всѣ трое рѣшили, чтобъ на другой день вечеромъ Нанси пошла къ Жиду и привела оттуда съ собою Оливера. Жидъ боязливо замѣтилъ, что онъ берется также провожать его, но Нанси отказала. И такъ, рѣшено было, чтобъ бѣднаго Оливера ввѣрить попеченію Сайкса, и чтобъ Сайксъ дѣлалъ съ мальчикомъ что ему угодно, не отвѣчая Жиду въ случаѣ какого-нибудь несчастія, могущаго ему приключиться.

Заключивъ эти условія, Сайксъ продолжалъ пить вино, напѣвая наглую пѣсню, смѣшанную съ проклятіями. Наконецъ онъ упалъ на полъ и заснулъ.

— Покойной ночи, Нанси! сказалъ Жидъ, одѣваясь какъ прежде.

— Покойной ночи.

Глаза ихъ встрѣтились, и Жидъ долго и недовѣрчиво смотрѣлъ на нее. Но дѣвушка не смутилась. Она казалась такою же веселою и простодушною, какъ прежде.

Жидъ снова пожелалъ ей доброй ночи и, тихо ударивъ Сайкса по плечу, вышелъ изъ комнаты.

— Все одно и то же! ворчалъ Жидъ, возвращаясь домой. — Худшее въ этой женщинѣ то, что самыя пустыя вещи вызываютъ въ ней давно забытыя чувства. Ха! ха! человѣкъ пропилъ ребенка за мѣшокъ золота!

Съ этими размышленіями, Феджинъ достигъ до своего мрачнаго жилища, гдѣ нетерпѣливо ждалъ его Докинсъ.

— Что, Оливеръ спитъ? Я хочу говорить съ нимъ, сказалъ Жидъ.

— Давно спитъ, отвѣчалъ Докинсъ, отворяя дверь. Вотъ онъ.

Мальчикъ спалъ крѣпкимъ сномъ на жесткой постели на полу; онъ былъ такъ блѣденъ отъ тоски и отчаянія, что казался мертвымъ; все тѣло его походило на трупъ, но не на тотъ трупъ, который лежитъ уже въ могилѣ, а на тотъ, изъ котораго только-что вылетѣла жизнь; юная и кроткая душа только-что унеслась на небо, и тяжелый воздухъ земли не проникъ еще тѣла тлетворнымъ дыханіемъ.

— Не теперь, сказалъ Жидъ, тихо отворачиваясь. — До завтра, до завтра.

ГЛАВА XX.
Оливеръ у Сайкса.

Проснувшись утромъ, Оливеръ былъ очень удивленъ, нашелъ около себя новую пару башмаковъ съ толстыми, крѣпкими подошвами, вмѣсто старыхъ. Сначала онъ былъ обрадованъ этимъ открытіемъ, принявъ его за предвѣстіе своего освобожденія; но эти мысли скоро разсѣялись, когда Жидъ за завтракомъ сказалъ ему, что въ этотъ вечеръ онъ долженъ идти къ Сайксу.

— И… и… остаться тамъ, сударь? съ безпокойствомъ спросилъ Оливеръ.

— Нѣтъ, нѣтъ, дружокъ, не за тѣмъ, чтобъ тамъ остаться, отвѣчалъ Жидъ. — Мы не хотимъ разставаться съ тобою. Не бойся, Оливеръ, ты вернешься къ намъ назадъ. Ха! ха! ха! мы не такъ жестоки, дружокъ, чтобъ отсылать тебя. О, нѣтъ, нѣтъ!

Старикъ устремилъ глаза на Оливера и продолжалъ: — Ты, я думаю, хотѣлъ бы знать, зачѣмъ ты пойдешь къ Билю? а?

Оливеръ покраснѣлъ, опасаясь, не угадалъ ли старикъ его мысли; Но смѣло сказалъ: — Да, я хотѣлъ бы знать…

— Какъ ты думаешь, зачѣмъ? спросилъ Феджинъ.

Право, не знаю, сударь.

— Ба! сказалъ Жидъ, оборачиваясь. — Подожди, Биль тебѣ скажетъ.

Казалось, Жидъ безпокоился тѣмъ, что Оливеръ не обнаруживалъ никакого любопытства, хоть это и происходило отъ-того, что мальчикъ, смущенный взглядами Феджйна, боялся дѣлать Вопросы, Жидъ молчалъ до самаго вечера; тогда онъ приготовился идти.

— Ты можешь зажечь свѣчу, сказалъ Жидъ, ставя не на столъ; вотъ тебѣ книга: читай, покуда за тобой не прійдутъ. Покойной ночи!

— Покойной ночи, сударь, кротко отвѣчалъ Оливеръ.

Жидъ подошелъ къ двери, смотря черезъ плечо на мальчика, и, вдругъ остановясь, назвалъ его по имени.

Оливеръ взглянулъ на него; Жидъ, показавъ на свѣчу, сдѣлалъ ему знакъ зажечь ее. Оливеръ исполнилъ это и, ставя подсвѣчникъ на столъ, увидѣлъ, Что Жидъ внимательно смотрѣлъ на него изъ темнаго угла комнаты.

— Берегись, Оливеръ! берегись! сказалъ старикъ, грозя ему пальцемъ. — Онъ жестокій человѣкъ; кровь для него все равно, что вода. Что были случилось, молчи и дѣлай, что онъ велитъ. Понимаешь? Сдѣлавъ сильное удареніе на послѣднемъ словѣ, онъ искривилъ лицо въ ужасную улыбку и, кивнувъ головою, вышелъ изъ комнаты.

Когда старикъ исчезъ, Оливеръ опустилъ голову на руку и съ трепещущимъ сердцемъ сталъ думать о словахъ Жида, Но онъ никакъ не могъ отгадать, зачѣмъ его посылаютъ къ Сайксу, и, привыкши страдать, Готовился къ новымъ несчастіямъ. Долго мрачныя мысли терзали его; потомъ онъ тяжко вздохнулъ, снялъ со свѣчи и, взявъ книгу, которую оставилъ ему Жидъ, началъ читать.

Сперва онъ безъ цѣли перевертывалъ листы, но потомъ сталъ со вниманіемъ разсматривать книгу. То была исторія жизни извѣстныхъ преступниковъ и злодѣевъ; страницы книги обветшали и изорвались отъ употребленія. Онъ началъ читать объ ужасныхъ злодѣйствахъ, отъ которыхъ кровь застывала въ его жилахъ. Здѣсь же онъ прочелъ о людяхъ, которые, ложась въ постель въ глухую ночь, терзались и мучились отъ однихъ злодѣйскихъ замысловъ. Ужасныя описанія были такъ живы и натуральны, что ветхія страницы казались Оливеру красными, какъ кровь, а слова отзывались въ его ушахъ, какъ страшный стонъ духа смерти.

Оливеръ въ страхѣ закрылъ книгу и отбросилъ ее отъ себя. Потомъ, упавъ на колѣни, молилъ Бога избавить его отъ такихъ преступленій и послать ему лучше смерть преждевременную. Мало-помалу онъ становился спокойнѣе и тихимъ, дрожащимъ голосомъ просилъ Господа избавить его отъ предстоящей опасности, просилъ о помощи бѣдному отверженному мальчику, который никогда не зналъ любви друзей и родныхъ, и теперь, одинокій, покинутый, стоитъ среди злодѣйствъ и преступленій.

Онъ кончилъ молитву, но все еще оставался въ одномъ положеніи, закрывъ лицо руками; вдругъ послышался легкій шумъ.

— Что-это? вскричалъ онъ, вздрагивая и смотря на кого-то, стоящаго у двери. — Кто здѣсь?

— Я… я, отвѣчалъ дрожащій голосъ.

Оливеръ поднялъ свѣчу; то была Нанси.

— Поставь свѣчу, сказала дѣвушка, отворачивая лицо: — тяжело глазамъ.

Оливеръ видѣлъ, что она была очень блѣдна и спросилъ, не больна ли она. Дѣвушка упала на стулъ, задомъ къ нему, ломая руки, но не отвѣчая ни слова.

— Прости меня, Господи! вскричала она: — я никогда не думала объ этомъ.

— Не случилось ли какое-нибудь несчастіе? спросилъ Оливеръ. — Не могу ли я помочь вамъ? Я помогу…. Я готовъ помочь.

Она пошатнулась съ одной стороны на другую, схватила себя за грудь и испустила пронзительный вопль.

— Нанси! вскричалъ Оливеръ встревоженный. — Что это значитъ?

Дѣвушка начала бить руками о колѣни, и ногами о полъ, потомъ вдругъ остановилась и плотно завернулась въ-большой платокъ, дрожа отъ холода.

Оливеръ развелъ огонь. Подвинувъ къ нему стулъ Нанси нѣсколько времени сидѣла, не говоря ни слова; наконецъ подняла голову и осмотрѣлась кругомъ.

— Я не знаю, что иногда со мною дѣлается, сказала дѣвушка дѣлая видъ, что поправляетъ платье. — Это отъ вашей темной, грязной комнаты. Ну, Нолли, дружокъ, готовъ ли ты?

— Развѣ я пойду съ вами? спросилъ Оливеръ.

— Да, я пришла отъ Биля, отвѣчала дѣвушка. — Ты пойдешь со мною.

— Зачѣмъ? спросилъ Оливеръ, отступая.

— Зачѣмъ? повторила дѣвушка, поднявъ глаза и опять опустивъ ихъ, какъ только встрѣтила взглядъ мальчика. — О, тебѣ не сдѣлаютъ никакого зла!

— Мнѣ что-то не вѣрится, сказалъ Оливеръ, не спуская съ нея глазъ.

— Думай, что хочешь, продолжала дѣвушка, стараясь засмѣяться. — Ну, такъ нѣтъ ничего добраго?

Оливеру казалось, что онъ имѣетъ какую-то власть надъ благородными чувствами дѣвушки, и ему пришла вдругъ мысль прибѣгнутъ къ ея состраданію. Но потомъ онъ вспомнилъ, что было около одиннадцати часовъ, что въ это время много еще народу на улицахъ, и надежда, что кто-нибудь поможетъ ему убѣжать, оживила его. При этой мысли, онъ выступилъ впередъ и поспѣшно сказалъ, что готовъ.

Но это минутное размышленіе и цѣль его не укрылись отъ Нанси. Она бросила на него безпокойный взглядъ, показавъ, что угадала его мысли.

— Тише! сказала дѣвушка, подходя къ нему и съ недовѣрчивостью показывая на дверь. Тебѣ нельзя спастись. Я много старалась за тебя, но все напрасно. Ты кругомъ опутанъ сѣтями; можетъ-быть тебѣ когда-нибудь удастся убѣжать отсюда; только не теперь.

Тронутый ея голосомъ, Оливеръ съ изумленіемъ взглянулъ въ лицо дѣвушкѣ. Видно было, что она говорила правду; лицо ея было блѣдно и встревожено; она дрожала всѣмъ тѣломъ.

— Одинъ разъ я спасла тебя отъ ихъ жестокости, и спасу еще, спасу теперь! громко сказала она. — Я обѣщалась за тебя, что ты будешь тихъ и молчаливъ, и если не исполнишь этого, сдѣлаешь зло и себѣ и мнѣ; можетъ-быть, будешь причиною моей смерти. Смотри: я все это снесла для тебя: — видитъ Богъ!

Она быстро показала на свѣжія раны, бывшія на шеѣ и рукахъ ея, и продолжала скоро:

— Помни это, и не заставь меня еще страдать за тебя. Еслибъ я могла помочь тебѣ, я помогла бы; но у меня нѣтъ власти. Они не хотятъ наносить тебѣ зла, и что бы они не заставили тебя дѣлать, — не твоя вина. Молчи! каждое твое слово — ударъ для меня. Дай мнѣ руку… скорѣе, скорѣе!

Она схватила руку, которую машинально протянулъ къ ней Оливеръ и, задувъ свѣчу, потащила его за собою по лѣстницѣ. Дверь была быстро отперта кѣмъ-то, спрятавшимся въ темнотѣ. Наемная карета ожидала ихъ; дѣвушка, толкнувъ туда Оливера, съ я а вмѣстѣ съ нимъ и задернула занавѣски. Кучеръ не спрашивалъ“, куда ѣхать, но нимало не медля погналъ лошадей во всю прыть.

Дѣвушка все еще крѣпко держала Оливера за руку и продолжала шептать ему на ухо прежнія утѣшенія и просьбы. Все это дѣлалось такъ внезапно и скоро, что Оливеръ едва имѣлъ время осмотрѣться гдѣ онъ, и какъ онъ попалъ туда, когда карета остановилась у того самаго дома, гдѣ былъ Жидъ наканунѣ вечеромъ.

Въ одно мгновеніе Оливеръ бросилъ бѣглый взглядъ на пустую улицу, и крикъ о помощи чуть не сорвался у него съ языка. Но умоляющій голосъ дѣвушки еще отдавался въ ушахъ его, напоминая ея страданія, — и слово замерло на устахъ. Между-тѣмъ, пока онъ медлилъ, время шло; онъ вошелъ въ домъ, — и за нимъ заперли дверь.

— Сюда, сказала дѣвушка, въ первый разъ опуская его руку. — Биль!

— Здѣсь! отвѣчалъ Сайксъ, показываясь на лѣстницѣ со свѣчею въ рукѣ. — Вы пришли во-время. Войдите!

Это было необыкновенно-ласковое привѣтствіе отъ такого человѣка, какъ Сайксъ; обрадованная Нанси весело кивнула ему головою.

— Собака ушла изъ дому вмѣстѣ съ Томомъ, замѣтилъ Сайксъ, свѣтя имъ. — Они шли вслѣдъ за вами.

— Да, отвѣчала Нанси.

— Такъ ты привела мальчика? сказалъ Сайксъ, когда они вошли въ комнату.

— Вотъ онъ, отвѣчала Нанси.

— Что, онъ былъ тихъ? спросилъ Сайксъ.

— Какъ овечка.

— Очень радъ, сказалъ Сайксъ усмѣхаясь и смотря на Оливера: — потому-что иначе ему было бы плохо. Ну, подойди же сюда и слушай, что я скажу тебѣ.

Говоря эти слова своему новому protégé, Сайксъ снялъ съ него шапку и бросилъ въ уголъ; потомъ, взявъ его за плечо, сѣлъ на столъ и поставилъ Оливера передъ собою.

— Во-первыхъ, знаешь ли ты, что это такое? спросилъ Сайксъ, взявъ со стола карманный пистолетъ.

Оливеръ отвѣчалъ утвердительно.

— Ну, такъ смотри же, продолжалъ Сайксъ. — Вотъ порохъ, вотъ пуля, а вотъ кусокъ старой шляпы для забивки. Знаешь?..

На все это Оливеръ отвѣчалъ утвердительно; между-тѣмъ Сайксъ равнодушно продолжалъ заряжать пистолетъ.

— Теперь онъ заряженъ, сказалъ Сайксъ кончивши.

— Вижу, сударь, отвѣчалъ Оливеръ, дрожа.

— Ну, сказалъ разбойникъ, крѣпко сжимая руку Оливера и приставляя пистолетъ такъ близко къ виску его, что онъ не могъ удержаться отъ крика. — Если ты скажешь хоть слово, когда будешь со мною за дверьми, кромѣ отвѣтовъ на мои слова, — этотъ зарядъ будетъ въ твоей головѣ; и потому, если ты сбираешься кричать, то напередъ читай себѣ отходную.

Бросивъ грозный взглядъ на Оливера, Сайксъ продолжалъ:

— Сколько мнѣ извѣстно, о тебѣ никто не станетъ безпокоиться: будь же остороженъ, если хочешь себѣ добра. Слышишь?

— Однимъ словомъ, сказала Нанси съ жаромъ, мигнувъ между-тѣмъ Оливеру: — ты хочешь сказать, что если тебѣ прійдется застрѣлить его, то ты объ этомъ будешь, столько же безпокоиться, какъ и о томъ, что случается съ тобою каждый день.

— Именно! замѣтилъ Сайксъ съ удовольствіемъ: — женщины всегда умѣютъ лучше насъ толковать вещи. Ну, теперь онъ, кажется, понялъ. Давайте ужинать.

Въ-слѣдствіе этого приказанія, Нанси накрыла столъ скатертью и, вышедъ изъ комнаты, тотчасъ воротилась назадъ съ бутылкою портеру и блюдомъ бараньихъ головъ, что дало поводъ Сайксу говорить многія очень занимательныя остроты. Въ-самомъ-дѣлѣ, этотъ достойный джентльменъ, можетъ-быть, обрадованный близостью успѣха, былъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа; онъ выпилъ весь портеръ до капли и во все продолженіе ужина не сказалъ болѣе четырехъ ругательствъ.

Ужинъ кончился; можно было догадаться, что Оливеръ не имѣлъ большаго аппетита. Сайксъ, выпивъ два стакана водки и воды, бросился на постель, приказавъ Нанси, съ угрозами въ случаѣ неповиновенія, разбудить его къ пяти часамъ. Оливеръ, по его приказанію, легъ въ платьѣ на тюфякѣ, постланномъ на полу; а дѣвушка, поправивъ огонь, сѣла передъ нимъ, готовясь разбудить ихъ въ назначенное время.

Долго Оливеръ не засыпалъ, думая, не найдетъ ли Нанси какъ-нибудь случая шепнуть ему что-нибудь; но дѣвушка неподвижно сидѣла передъ огнемъ, иногда поправляя дрова. Утомленный ожиданіемъ, онъ наконецъ заснулъ.

Когда онъ проснулся, чай стоялъ на столѣ, и Сайксъ наполнялъ разными вещами карманы своего сюртука, висѣвшаго на стулѣ, между-тѣмъ, какъ Нанси приготовляла завтракъ. Еще не разсвѣтало, потому-что свѣча все еще горѣла, и на улицѣ было совершенно темно. Мелкій дождь стучалъ въ окна; небо было мрачно и облачно.

— Вставай! ворчалъ Сайксъ: — половина пятаго! Скорѣе, или ты не получишь завтрака, потому-что ужь поздно.

Оливеръ недолго одѣвался, и позавтракавъ, сказалъ Сайксу, что онъ готовъ.

Нанси, едва-взглянувъ на мальчика, набросила ему на шею платокъ, а Сайксъ надѣлъ ему на плечи большой грубый плащъ. Одѣвъ его такимъ образомъ, разбойникъ взялъ его за руку, показавъ на пистолетъ, который спряталъ въ боковой карманъ сюртука, кивнулъ головою ПанСи и увелъ его.

Оливеръ обернулся на минуту, когда они подошли къ двери, въ надеждѣ встрѣтить взглядъ дѣвушки. Но она заняла прежнее свое мѣсто передъ огнемъ и сидѣла совершенно-неподвижно.

ГЛАВА XXI.
Путешествіе.

Когда они вышли на улицу, утро было пасмурно и дождливо; сильный вѣтеръ гналъ черныя тучи. Ночь была сырая, вся дорога покрылась грязью, и вода лилась еще изъ трубъ. Заря едва начинала заниматься; это еще болѣе увеличивало мрачность, потому-что слабый свѣтъ ея затмѣвалъ только блескъ фонарей, не освѣщая мокрыхъ крышъ и грязныхъ улицъ. Казалось, въ этой части города всѣ еще спали, потому-что ставни у домовъ еще не отпирались, и улицы, Чрезъ которыя они проходили, были пусты и спокойны.

Въ это время они вышли на Бетнельгринскую Дорогу. Нѣкоторые фонари уже потухали, нѣсколько возовъ тихо тянулись къ Лондону, и повременимъ катился дилижансъ, покрытый грязью; трактиры, освѣщенные внутри газомъ, были уже открыты. Мало-по-малу начали отворяться лавки, и кое-гдѣ встрѣчались прохожіе. Потомъ показались толпы мастеровыхъ, идущихъ на работу; потомъ мужчины и женщины съ корзинами на головахъ, разносчики съ зеленью, молочницы съ кувшинами и множество другихъ продавцовъ. Когда они подходили къ Сити, шумъ и говоръ постепенно увеличивались. Было уже свѣтло, какъ обыкновенно бываетъ днемъ, и хлопотливое утро началось уже для половины лондонскаго народонаселенія.

Приближаясь къ Смитфильду, Оливеръ Твистъ удивленъ былъ смѣшеніемъ какихъ-то нестройныхъ звуковъ, поразившихъ слухъ его.

Здѣсь былъ рынокъ. Земля почти на вершокъ покрыта грязью и водою; густой паръ, подымавшійся отъ скота, смѣшивался съ туманомъ и висѣлъ неподвижно надъ трубами домовъ. Почти вся средина обширной площади занята была баранами, а за ними длинными рядами стояли коровы и быки. Крестьяне, мясники, погонщики, носильщики, мальчишки, мошенники, зѣваки и бродяги самаго низкаго класса смѣшивались въ одну густую массу. Свистъ погонщиковъ, лай собакъ, блеяніе барановъ и хрюканье поросятъ; крики разносчиковъ, брань, ругательства и ссоры со всѣхъ сторонъ, звонъ колокольчиковъ и громовый говоръ въ трактирахъ; толкотня, крики, драка; какіе-то смѣшенные звуки, летѣвшіе со всѣхъ концовъ рынка, и немытыя, нечесаныя, заспанныя рожи, бѣгающія взадъ и впередъ, толкая всѣхъ на дорогѣ, дѣлали эту сцену столь смѣшною, что Оливеръ едва вѣрилъ глазамъ своимъ.

Сайксъ, таща за собою Оливера, расталкивалъ себѣ дорогу въ самой густотѣ толпы и не обращалъ вниманія ни на звуки, ни на лица, которыя такъ удивляли мальчика. Раза два или три онъ кивнулъ головою знакомымъ и, отказавшись отъ ихъ приглашеній, продолжалъ свой путь далѣе.

— Ну, пріятель, грубо сказалъ Сайксъ, смотря на часы церкви св. Андрея: — скоро семь! Прибавляй шагу. Не отставай же!

Сайксъ съ этимъ словомъ толкнулъ впередъ своего маленькаго спутника; Оливеръ, прискакивая и бѣжа, старался не отставать отъ разбойника.

Они дошли до угла Гайд-Парка и вышли на дорогу къ Кенсингтону. Сайксъ, увидѣвъ извощика, учтиво просилъ довезти ихъ до Изльворта.

— Садитесь, сказалъ онъ. — Это вашъ мальчикъ?

— Мой, отвѣчалъ Сайксъ, звѣрски смотря на Оливера и кладя его руку въ карманъ, гдѣ былъ пистолетъ.

— Твой отецъ идетъ слишкомъ-скоро, не такъ ли, дружокъ? спросилъ извощикъ, видя, какъ запыхался Оливеръ.

— Не безпокойся о немъ, прервалъ Сайксъ. — Онъ ужь привыкъ къ этому. Ну, давай руку. Садись!

Сказавъ это Оливеру, онъ посадилъ его съ собою, и извощикъ, погоняя лошадь, не обращалъ на нихъ никакого вниманія.

Проѣзжая версты, Оливеръ болѣе и болѣе недоумѣвалъ, куда везетъ его Сайксъ. Наконецъ они подъѣхали къ трактиру подъ вывѣскою „кареты и лошади“, недалеко отъ котораго началась новая дорога. Здѣсь они остановились.

Сайксъ соскочилъ на землю, за нимъ Оливеръ, котораго онъ во все время держалъ за руку; бросивъ на него звѣрскій взглядъ, онъ съ значительнымъ видомъ ударилъ но карману.

— Прощай, мальчикъ, сказалъ извощикъ.

— Онъ глухъ, отвѣчалъ Сайксъ, давая ему толчка: — онъ глухъ, собака! Не безпокойся объ немъ.

— О, нѣтъ, сказалъ извощикъ, садясь на козлы. — А сегодня чудесный день. И онъ уѣхалъ.

Сайксъ подождалъ, пока онъ отъѣхалъ довольно-далеко; потомъ, повторивъ Оливеру прежнія угрозы, повелъ его далѣе.

Пройдя трактиръ, они поворотили налѣво, потомъ направо, на дорогу, проходя мимо большихъ садовъ и красивыхъ домиковъ, украшавшихъ обѣ ея стороны, пока дошли до города, гдѣ, на стѣнѣ одного дома, Оливеръ увидѣлъ надпись крупными буквами: „Гемптонъ“. Здѣсь нѣсколько часовъ они шли по нолямъ. Наконецъ воротились въ городъ, и, пройдя мимо трактира подъ вывѣскою „краснаго льва“ и по берегу рѣки, вошли въ одинъ старый трактиръ съ закрашенною вывѣскою, и въ кухнѣ спросили себѣ обѣдъ.

Кухня была старая, низенькая комната съ толстою перекладиною поперегъ потолка; скамейки съ высокими спинками стояли около огня; на нихъ нѣсколько людей съ грубыми лицами курили и пили. Они не обратили никакого вниманія ни на Оливера, ни на Сайкса, и какъ Сайксъ также мало объ нихъ заботился, то и сѣлъ съ Оливеромъ въ углу, не безпокоясь о честной компаніи.

Имъ подали холодной говядины. Пообѣдавъ, они сидѣли очень долго, и Оливеръ начиналъ думать, что они не пойдутъ уже далѣе. Утомленный ходьбою и вставъ рано, онъ сначала задремалъ, а потомъ, обезсиленный усталостію и табачнымъ дымомъ, заснулъ крѣпкимъ сномъ.

Было совершенно темно, когда толчекъ Сайкса разбудилъ его. Вскочивъ на ноги, онъ увидѣлъ, что этотъ достойный человѣкъ уже успѣлъ свести тѣсную дружбу, за бутылкою пива, съ какимъ-то мастеровымъ.

— Такъ ты идешь въ Нижній Галлифордъ? а? спросилъ Сайксъ.

— Да, отвѣчалъ онъ, подъ вліяніемъ Бахуса. — У меня славная лошадь, — чудесная лошадь!

— Не можешь ли ты довезти меня туда съ мальчикомъ? спросилъ Сайксъ, подвигая пиво къ своему новому другу.

— Пожалуй, если вы тотчасъ отправитесь. Вамъ нужно въ Галлифордъ?

— Нѣтъ, подальше, въ Шеффертонъ, отвѣчалъ Сайксъ.

— Я довезу васъ, сколько мнѣ будетъ по дорогѣ, сказалъ мастеровой. — Все ли заплачено, Бэки?

— Все; другой джентльменъ заплатилъ, отвѣчала служанка.

— Зачѣмъ это? сказалъ работникъ съ притворнымъ неудовольствіемъ. — Напрасно, напрасно!

— Отъ-чего же? спросилъ Сайксъ. — Ты самъ намъ услужишь. Да что тутъ толковать о пустякахъ?

Мастеровой нѣсколько минутъ подумалъ съ серьёзнымъ видомъ, и потомъ, схвативъ Сайкса за руку, объявилъ, что онъ добрый малый. На это Сайксъ отвѣчалъ, что онъ шутитъ, — и если бы мастеровой былъ трезвѣе, то могъ бы замѣтить, что ему говорятъ правду.

Послѣ взаимныхъ комплиментовъ, они пожелали компаніи покойной ночи и вышли; служанка собрала бутылки съ стаканами и вышла посмотрѣть, какъ они поѣдутъ. Повозка стояла около дома. Оливеръ и Сайксъ помѣстились на нее безъ церемоніи; вслѣдъ за ними сѣлъ и мастеровой. Лошадь, подъ ударами кнута, поскакала въ галопъ.

Ночь была очень темпа. Густой туманъ, поднявшійся отъ рѣки и болотистой почвы, повисъ надъ полями. Холодъ былъ пронзителенъ; все было черно и мрачно. Никто не говорилъ ни слова, потому-что мастеровой засыпалъ, а Сайксъ не имѣлъ охоты заводить разговоръ. Оливеръ сидѣлъ съёжившись и съ ужасомъ смотрѣлъ на тѣ странные образы, которые представляли изъ себя деревья, размахивая своими длинными вѣтвями.

Когда они проѣзжали мимо церкви, колоколъ пробилъ семь. Свѣтъ изъ окна домика, стоявшаго по другую сторону дороги, отражаясь въ окнахъ церкви, оставлялъ рощу, гдѣ было кладбище, въ какой-то мрачной, угрюмой темнотѣ. Невдалекѣ слышался глухой шумъ падающей воды и шелестъ листьевъ стараго дерева, колеблемаго ночнымъ вѣтромъ. Казалось, то была тихая гармонія въ царствѣ мертвыхъ.

Миновавъ церковь, они выѣхали на пустую дорогу. Проѣхавъ двѣ или три мили, повозка остановилась. Сайксъ вышелъ изъ нея и, взявъ Оливера за руку, пошелъ далѣе.

Они не вошли ни въ одинъ домъ въ Шеппертонѣ, хоть этого и ожидалъ усталый мальчикъ, но продолжали идти по грязи и въ темнотѣ чрезъ темные переулки и открытыя, холодныя пустоши, пока передъ ними не замелькали огни города. Взглянувъ печально впередъ, Оливеръ увидѣлъ, что прямо передъ ихъ ногами была вода, и что они подходили къ мосту.

Сайксъ шелъ прямо до самаго моста; потомъ вдругъ поворотилъ налѣво вдоль берега. Вода! подумалъ Оливеръ, дрожа отъ страха. Онъ меня привелъ въ такое пустое мѣсто затѣмъ, чтобъ убить!

Оливеръ готовъ былъ вырваться отъ разбойника и бороться съ нимъ за жизнь, когда увидѣлъ себя передъ домикомъ совсѣмъ развалившимся и ветхимъ. По обѣ стороны полуизломанной двери было по окну, и одно въ верхнемъ этажѣ; но нигдѣ не видно огня. Домъ казался необитаемымъ.

Сайксъ, все держа Оливера за руку, тихо подошелъ къ двери и поднялъ защелку. Дверь уступила, и они вошли въ домъ.

ГЛАВА XXII.
Неудача.

— Кто тамъ? закричалъ громкій, сердитый голосъ, только-что они переступили черезъ порогъ.

— Полно горланить! сказалъ Сайксъ, запирая дверь задвижкою. — Посвѣти намъ, Тоби.

— А, друзья! кричалъ тотъ же голосъ. — Свѣчу, Берни, свѣчу! Ну, проснись!

Казалось, говорившій бросилъ чѣмъ-то въ того, къ кому относились его слова, потому-что послышался стукъ чего-то падающаго, и бредъ полупроснувшагося человѣка.

— Эй, слышишь? кричалъ тотъ же голосъ. — Биль Сайксъ дожидается, и никто не встрѣтитъ его; ты спишь, животное, или хочешь, чтобъ я разбудилъ тебя подсвѣчниками?

Вслѣдъ за этимъ послышался стукъ приближавшихся шаговъ, и изъ дверей вышелъ человѣкъ, котораго мы описали у же прежде, какъ исправляющаго должность слуги въ трактирѣ Сефроигилль.

— Мистеръ Сайксъ! вскричалъ Берни, съ истинною или притворною радостію. — Пожалуйте, пожалуйте!

— Ступай впередъ, сказалъ Сайксъ, толкая передъ собою Оливера. — Скорѣе, или полетишь у меня!

Они вошли въ низенькую, темную комнату, съ дымною печью, двумя или тремя сломанными стульями, столомъ, и очень страннымъ диваномъ, на которомъ, поднявъ ноги выше головы, лежалъ человѣкъ, куря изъ длинной глиняной трубки. На немъ былъ наскоро сшитый фракъ табачнаго цвѣта съ большими блестящими пуговицами, желтый галстухъ, странный пестрый жилетъ и суконные панталоны. Это былъ мистеръ Кракитъ. У него ни на головѣ, ни на лицѣ не было обилія въ волосахъ; однакожъ немногіе его волосы были завиты и причесаны въ букли, которыя онъ поправлялъ грязными своими пальцами, украшенными множествомъ большихъ простыхъ колецъ. Онъ былъ немного выше средняго роста и казался слабъ на ногахъ; но это не мѣшало ему, поднявъ ноги, любоваться сапогами.

— Биль, дружище! сказалъ онъ, оборачивая голову къ двери: — какъ я радъ, что вижу тебя! Я уже боялся, что ты не пріидешь. Ба!

Сдѣлавъ это восклицаніе съ видомъ величайшаго удивленія, Тоби Кракитъ сѣлъ и, выпучивъ глаза на Оливера, спросилъ: кто это?

— Мальчикъ; просто, мальчикъ! отвѣчалъ Сайксъ: — подвинь стулъ къ огню.

— Одинъ изъ мальчиковъ мистера Феджина, сказалъ Берни съ усмѣшкою.

— Феджина! вскричалъ Тоби, смотря на Оливера. — Да этотъ мальчикъ сдѣланъ для кармановъ старыхъ барынь. Это просто кладъ!

— Перестань, прервалъ Сайксъ съ нетерпѣніемъ и, наклонясь къ своему достойному другу, шепнулъ ему нѣсколько словъ на ухо, послѣ чего Кракитъ смѣялся еще болѣе и съ удивленіемъ разсматривалъ Оливера.

— Теперь, сказалъ Сайксъ, садясь на прежнее мѣсто: — если ты дашь намъ чего-нибудь поѣсть и выпить, то сдѣлаешь доброе дѣло. — Сядь къ огню, мальчишка, отдохни; ночью тебѣ еще нужно будетъ идти съ нами, хоть и недалеко.

Оливеръ взглянулъ на Сайкса съ робкимъ, безмолвнымъ удивленіемъ и, подвинувъ стулъ къ огню, сѣлъ повѣся голову, самъ не понимая, гдѣ онъ и что вкругъ его происходитъ.

— Ну, сказалъ Тоби, когда молодой Жидъ поставилъ остатки кушанья и бутылку на столъ: — счастливаго успѣха. Онъ всталъ, чтобъ выпить, осторожно поставилъ пустую трубку въ уголъ, подошелъ къ столу, налилъ стаканъ вина и выпилъ. Сайксъ сдѣлалъ, то же.

— Каплю для мальчика, сказалъ Тоби, наливая полрюмки. — Пей, ты, невинность!

— Право, сказалъ Оливеръ, жалобно смотря ему въ лицо: — право, я…

— Пей! вскричалъ Тоби. — Развѣ ты думаешь, я не знаю, что для тебя хорошо, что нѣтъ? Вели ему пить, Биль.

— Совѣтую, сказалъ Сайксъ, ударивъ по карману. Чортъ возьми, онъ безпокойнѣе цѣлой семьи бѣсенятъ! Пей сію же минуту!

Устрашенный угрозами, Оливеръ вдругъ проглотилъ что было въ рюмкѣ и тотчасъ началъ сильно кашлять, что привело въ восхищеніе Тоби Кракита и Берни; даже самъ Сайксъ не могъ не усмѣхнуться.

Когда Сайксъ удовлетворилъ своему аппетиту (Оливеръ не могъ ничего ѣсть, кромѣ корки хлѣба, которую его заставили проглотить), два друга легли на стульяхъ, чтобъ немного отдохнуть. Оливеръ остался на стулѣ передъ огнемъ, а Берни, завернувшись въ одѣяло, легъ на полу, возлѣ печки.

Нѣсколько времени они спали, или притворялись спящими: никто не двигался, кромѣ Берни, который два раза вставалъ и поправлялъ угли. Оливеръ тихо началъ засыпать, припоминая сцены прошедшаго дня, какъ вдругъ Тоби Кракитъ вскочилъ и объявилъ, что уже половица перваго.

Въ-минуту двое другихъ были на ногахъ и дѣятельно занялись приготовленіями. Сайксъ и его пріятель обвернули себѣ шеи большими темными платками и надѣли сюртуки; между-тѣмъ, Берни, открыть сундукъ, началъ вынимать для нихъ разныя вещи.

— Не забыли ли чего? спросилъ Сайксъ.

— Все взято, отвѣчалъ его товарищъ. — Пора идти.

Съ этими словами онъ взялъ толстую палку изъ рукъ Берни, который, передавъ другую Сайксу, надѣлъ шапку на Оливера.

— Ну! сказалъ Сайксъ, протягивая руку.

Оливеръ, почти потерявъ чувства отъ усталости, воздуха и вина, которое его заставили выпить, машинально подалъ руку Сайксу.

— Возьми его за другую руку, сказалъ Сайксъ. — Выглянь изъ двери, Берни.

Жидъ вышелъ за дверь и, возвратясь, объявилъ, что все тихо; два разбойника вышли вмѣстѣ съ Оливеромъ, а Берни по-прежнему затонулъ крѣпкимъ сномъ.

Ночь была чрезвычайно-темная. Туманъ сгустился, и хоть не было дождя, но волосы и брови Оливера начали покрываться инеемъ. Они перешли черезъ мостъ и шли къ огнямъ, которые Оливеръ видѣлъ прежде; скоро они подошли къЧертзею.

— Пробѣжимъ черезъ городъ, шепнулъ Сайксъ: — ночью насъ никто не увидитъ.

Тоби согласился, и они пустились по пустымъ улицамъ маленькаго города; кое-гдѣ слабый свѣтъ виднѣлся въ окнахъ и глухой лай собакъ изрѣдка прерывалъ молчаніе ночи; но на улицахъ не было никого, и они прошли городъ, когда на часахъ церкви пробило два.

Ускоривъ шаги, они поворотили налѣво. Прошедъ еще съ четверть мили, они остановились передъ отдѣльнымъ домомъ, окруженнымъ стѣною. Тоби, не остановившись даже, чтобъ перевести духъ, тотчасъ взобрался на верхъ ея.

— Теперь мальчика, сказалъ Тоби. — Подними его; я поддержу.

Прежде, нежели Оливеръ успѣлъ оглядѣться, Сайксъ схватилъ его подъ руки, и черезъ три или четыре секунды онъ лежалъ на травѣ по другую сторону стѣны, вмѣстѣ съ Тоби. Сайксъ перелѣзъ вслѣдъ за ними, и всѣ начали тихо подкрадываться къ дому.

Оливеръ не помнилъ себя отъ ужаса и отчаянія, въ первый разъ замѣтивъ, что они шли на разбой и, можетъ-быть, на убійство. Онъ сложилъ руки и невольно вскрикну.гь. Глаза его подернулись туманомъ, холодный потъ выступилъ на лицѣ; онъ упалъ на колѣни.

— Вставай! ворчалъ Сайксъ, дрожа отъ ярости и вынимая пистолетъ изъ кармана: — вставай, или я убью тебя!

— Ради Бога, пустите меня! кричалъ Оливеръ. — Дайте мнѣ убѣжать и умереть въ полѣ. Я никогда не пойду къ Лондону, никогда, никогда! Сжальтесь надо мною, не дѣлайте изъ меня разбойника! Ради Бога, сжальтесь надо мною!

Человѣкъ, къ которому относилась эта мольба, произнесъ ужасное проклятіе и щелкнулъ куркомъ, когда Тоби, выхвативъ изъ рукъ его пистолетъ, зажалъ ротъ мальчику и потащилъ его къ дому.

— Молчи! вскричалъ онъ: — здѣсь не мѣсто отвѣчать ему. Скажи еще слово, и я такъ стукну тебя, что не пикнешь. Ну, Биль, отвори ставень; не трудно.

Сайксъ, съ яростію проклиная Феджина, который далъ ему Оливера, началъ съ помощію Тоби ломать петли, и скоро ставни отскочили.

Это было маленькое, рѣшетчатое окно, около пяти футовъ отъ земли, на задней сторонѣ дома; отверстіе было такъ мало, что никто не заботился о немъ; но оно было столь еще велико, что мальчикъ, съ Оливера ростомъ, могъ пролѣзть въ него. Небольшаго усилія Сайкса достаточно было для того, чтобъ оторвать рѣшетку, — и отверстіе очистилось.

— Ну, слушай ты! шепталъ Сайксъ, вынимая фонарь изъ кармана и освѣщая лицо Оливера: — я просуну тебя въ это окно. Возьми фонарь, сойди тамъ по ступенькамъ, и или вдоль маленькой комнаты до двери на улицу. Отопри ее и впусти насъ.

— Тамъ наверху есть задвижка, до которой ты не достанешь, прервалъ Тоби. — Стань въ комнатѣ на стулъ. Тамъ чудесные стулья, Биль, обитые голубымъ штофомъ, съ позолотой.

— Молчи! сказалъ сердито Сайксъ. — Дверь въ комнату отворена?

— Настежь, отвѣчалъ Тоби, заглядывая. — Они всегда оставляютъ дверь отпертою, для того, чтобъ собака могла ходить по комнатамъ, когда ей пріидетъ охота прогуливаться. Ха! ха! ха! Берни увелъ ее на ночь.

Хотя Кракитъ говорилъ почти шопотомъ и смѣялся безъ шуму, однако Сайксъ повелительно приказалъ ему молчать и приступить къ работѣ. Прежде всего, Тоби вынулъ свой фонарь и поставилъ его на землю; потомъ уперся головою въ стѣну, подъ окномъ, и положилъ руки на кольни, какъ-будто дѣлая лѣстницу изъ своей спины. Сайксъ, вскочивъ къ нему на плечи, тихо просунулъ Оливера въ окно ногами впередъ, и, держа его заворотъ, поставилъ на полъ.

— Возьми фонарь, сказалъ Сайксъ, смотря въ комнату. — Видишь передъ собою лѣстницу?

— Вижу, отвѣчалъ Оливеръ, болѣе мертвый, нежели живой; и Сайксъ, показавъ пистолетомъ на дверь, выходившую на улицу, сказалъ ему, что застрѣлитъ его, если онъ будетъ медлить.

— Это можно сдѣлать въ одну минуту, сказалъ Сайксъ шопотомъ. — Только что я оставлю тебя, приступай къ дѣлу. Слушай.

— Что это? шепнулъ другой.

Они начали внимательно прислушиваться.

— Ничего, сказалъ Сайксъ, выпуская изъ рукъ Оливера. — Ступай!

Въ это короткое время, мальчикъ успѣлъ прійдти въ себя и рѣшился, хотя бы это стояло жизни, бѣжать изъ залы и разбудить всѣхъ. Съ этою мыслью, онъ тихо подошелъ къ лѣстницѣ.

— Назадъ! вдругъ громко вскричалъ Сайксъ: — назадъ! назадъ!

Испуганный внезапнымъ крикомъ, нарушавшимъ мертвое молчаніе, Оливеръ уронилъ фонарь и не зналъ идти ли впередъ или бѣжать.

Крикъ повторился, показались съ огнемъ; двѣ испуганныя тѣни мелькнули на верху лѣстницы; — стукъ, шумъ, дымъ, трескъ гдѣ-то, — и, онъ шатаясь, отступилъ назадъ.

Сайксъ исчезъ на минуту, но потомъ вернулся опять, держа его за воротникъ прежде, нежели дымъ разсѣялся. Онъ выстрѣлилъ изъ пистолета въ ту сторону, гдѣ были люди, уже скрывшіеся, и потащилъ мальчика за собою.

— Перевяжи крѣпче руку, сказалъ Сайксъ, вытаскивая его изъ окна. — Дайте мнѣ платокъ. Они подстрѣлили его. Скорѣе! чортъ возьми, онъ истекаетъ кровью!

Послышался громкій звонъ колокола, смѣшанный съ шумомъ оружія и криками людей. Оливеръ чувствовалъ, что его быстро несли по неровной почвѣ. Потомъ шумъ дѣлался ближе и ближе, и холодное, убійственное чувство пало на сердце мальчика; онъ болѣе ничего не видѣлъ, ничего не слышалъ.

ГЛАВА XXIII.
Интересный разговоръ между мистеромъ Бомблемъ и дамою.

Ночь была самая холодная. Замерзлый снѣгъ превратился въ одну твердую массу, и только мятель, взвиваемая рѣзкимъ вѣтромъ, клубилась въ воздухѣ. Теплая, сырая и пронзительно-холодная, эта ночь была одною изъ тѣхъ ночей, когда люди, имѣющіе пріютъ и пищу, собравшись вокругъ свѣтлаго огонька, должны благодарить Бога, что они дома, а безпріютному несчастливцу надобно лечь и умереть. Много отверженныхъ, томимыхъ голодомъ, въ такое время закрываютъ глаза на нашихъ пустыхъ улицахъ, никѣмъ не призрѣнные, никѣмъ не оплакиваемые.

Такова была погода, когда мистриссъ Корней, дама въ Домѣ Призрѣнія, съ которымъ уже знакомы наши читатели, какъ съ мѣстомъ рожденія Оливера Твиста, расположилась передъ каминомъ въ своей маленькой комнаткѣ, и съ немалымъ удовольствіемъ смотрѣла на маленькій круглый столикъ, на которомъ стояли всѣ принадлежности хорошей хозяйки. Въ-самомъ-дѣлѣ, мистриссъ Корней намѣревалась подчивать себя чаемъ, и смотря то на столъ, то на каминъ, гдѣ самые жалкіе изъ всѣхъ возможныхъ дровъ самымъ жалобнымъ голосомъ пѣли жалкую пѣсню, — почувствовала какое-то самодовольствіе, такъ, что даже улыбнулась.

— Право, сказала она, кладя локти на столъ и задумчиво смотря на огонь: — мы всѣ должны быть благодарны за… очень благодарны, еслибъ мы только понимали…

Мистриссъ Корней печально покачала головою, какъ-бы оплакивая заблужденія тѣхъ, которые не понимали этого и, опустивъ серебряную ложечку, собственно ей принадлежащую, во что-то похожее на обломокъ чайницы, начала дѣлать чай.

Какіе пустяки иногда останавливаютъ пылкость нашего воображенія! Въ то время, какъ мистриссъ Корней морализировала, кипятокъ, переполнивъ собою маленькій, черный чайникъ, побѣжалъ черезъ край и обжегъ ей руку.

— Проклятый чайникъ! сказала она, проворно опуская его на столъ. — Гадкій чайникъ, въ которомъ не вмѣстится болѣе двухъ чашекъ! Можетъ ли онъ быть кому-нибудь полезенъ, кромѣ меня, бѣднаго, одинокаго существа? О, Господи!

Съ этими словами она упала на стулъ и, слова положивъ локти на столъ, начала думать о своемъ одиночествѣ. Маленькій чайникъ и чашки напомнили ей мистера Корней (который умеръ уже 25 лѣтъ назадъ), и она расчувствовалась.

— У меня никогда не будетъ другаго такого, какъ онъ.

Къ мужу или къ чайнику относились эти слова, — неизвѣстно. Должно быть, къ чайнику, потому-что мистриссъ Корней посмотрѣла на него и взяла въ руки. Но едва успѣла она налить первую чашку, вдругъ послышался легкій стукъ въ дверь.

— Войдите! съ досадою сказала мистриссъ Корней. — Вѣрно умираетъ какая-нибудь старуха: онѣ всегда умираютъ въ то время, когда я ѣмъ. Не стойте же тамъ на холодѣ. Ну, что за бѣда случилась?

— Ничего, сударыня, ничего, отвѣчалъ мужской голосъ.

— Ахъ, Боже мой! вскричала она, перемѣняя тонъ: — вы ли это, мистеръ Бомбль?

— Къ вашимъ услугамъ, сударыня, сказалъ мистеръ Бомбль, который до-тѣхъ-поръ вытиралъ сапоги и отряхивалъ снѣгъ съ шинели, а теперь явился съ треугольною шляпою въ одной рукѣ и съ узломъ въ другой. — Прикажете запереть дверь?

Скромная дама медлила отвѣтомъ, хотя не было ничего непристойнаго разговаривать съ мистеромъ Бомблемъ. Мистеръ Бомбль, пользуясь ея нерѣшимостію, заперъ дверь безъ позволенія.

— Дурная погода, мистеръ Бомбль, сказала дама.

— Очень дурная, сударыня, отвѣчалъ смотритель богоугодныхъ заведеній: — чрезвычайно дурная, сударыня. Сегодня мы роздали двадцать четвертей хлѣба и сыру, и все еще бѣдные недовольны.

— Они никогда ничѣмъ недовольны, мистеръ Бомбль, сказала мистриссъ Корней, прихлебывая чай.

— Никогда! прибавилъ мистеръ Бомбль. — Вотъ хоть бы тотъ, у котораго жена и большое семейство, и которому мы даемъ и хлѣба и фунтъ сыру. Что жь вы думаете, онъ благодаренъ? Онъ въ грошъ насъ не ставитъ. Проситъ еще дровъ; видите, хоть маленькую вязанку дровъ! Что ему дѣлать съ дровами? Варить сыръ, что ли? Вотъ каковы эти люди, сударыня; дай имъ сегодня дровъ — завтра отъ нихъ не отвяжешься.

Мистриссъ Корней совершенно согласилась съ смотрителемъ и онъ продолжалъ:

— Третьяго дня, какой-то человѣкъ, — вы вѣдь были замужемъ, сударыня, и я могу сказать вамъ это, — едва прикрытый лохмотьями (мистриссъ Корней опустила глаза), пришелъ къ дверямъ нашего эконома, въ то время, какъ тотъ давалъ обѣдъ, и сказалъ, что ему должны помочь. Такъ-какъ онъ не хотѣлъ выйдти вонъ и привелъ въ смущеніе всѣхъ гостей, то экономъ выслалъ ему мѣшокъ картофеля и крупы. — Боже мой! сказалъ неблагодарный: что я стану съ этимъ дѣлать? Это все равно, еслибъ вы дали мнѣ мѣдные очки. — Ну, хорошо, сказалъ нашъ экономъ, взявъ все назадъ: — я тебѣ не дамъ ничего. — Такъ я умру на улицѣ, сказалъ бродяга. — Не умрешь! отвѣчалъ нашъ экономъ.

— Ха! ха! ха! Ну-съ, дальше, мистеръ Бомбль.

— Что жь бы вы думали, сударыня? Онъ вѣдь пошелъ и умеръ на улицѣ. Этакій упрямый народецъ!

— Это ужь слишкомъ! съ жаромъ замѣтила мистриссъ Корней. — Вѣдь нельзя же всѣмъ помогать, мистеръ Бомбль. Вы сами человѣкъ опытный: скажите, какъ вы объ этомъ думаете?

— Мистриссъ Корней, сказалъ смотритель, улыбаясь, какъ улыбаются люди, считающіе себя всезнающими: — главное дѣло состоитъ въ томъ, чтобъ не давать бѣднымъ именно того, въ чемъ они нуждаются, и тогда они устанутъ наконецъ безпокоить васъ своими просьбами.

— Именно!

— И вотъ почему вы можете замѣтить, что бѣднымъ семействамъ всегда помогаютъ кусочками сыру. Это ужь вездѣ у насъ общее правило. Однако, мистриссъ Корней, продолжалъ Бомбль, развязывая узелъ: — это должно остаться между нами; нельзя же всѣмъ разсказывать. Вотъ портвейнъ, который Общество прислало для больныхъ, — настоящій, чистый портвейнъ.

Поднеся двѣ бутылки къ огню, Бомбль поставилъ ихъ на столъ, потомъ, отряхнувъ платокъ, въ которомъ они были завязаны, спряталъ его въ карманъ, и взялся за шляпу, какъ-будто собираясь идти.

— Вамъ, я думаю, холодно будетъ идти, мистеръ Бомбль? спросила дама.

— Да-съ, холодно, отвѣчалъ мистеръ Бомбль, поднимая воротникъ: — можно отморозить уши.

Мистриссъ Корней посмотрѣла сначала на чайникъ, потомъ на Бомбля, который подвигался къ двери и кашлялъ, приготовляясь пожелать ей спокойной ночи, и вдругъ спросила, не угодно ли ему выпить чашку чаю?

Мистеръ Бомбль тотчасъ отвернулъ воротникъ, положилъ шляпу и трость на стулъ и подвинулъ другой стулъ къ столу. Тихонько сѣвши, онъ взглянулъ на даму. Она устремила глаза на маленькій чайникъ; Бомбль опять кашлянулъ и сладко улыбнулся.

Мистриссъ Корней встала, чтобъ достать другую чашку и блюдечко изъ шкафа. Когда она снова сѣла, глаза ея опять встрѣтились съ глазами Бомбля; она покраснѣла и еще усерднѣе начала разливать чай. Мистеръ Бомбль опять кашлянулъ — громче прежняго.

— Сладко? мистеръ Бомбль, спросила дама, взявшись за сахарницу.

— Очень сладко, сударыня, отвѣчалъ Бомбль. Говоря это, онъ впился глазами въ мистриссъ Корней, и если смотритель былъ когда-нибудь нѣженъ, то именно въ подобную минуту.

Чай былъ сдѣланъ и чашка передана въ молчаніи. Бомбль, завѣсившись носовымъ платкомъ, чтобъ по замарать новыхъ панталонъ, началъ нить и ѣсть.

— У васъ, сударыня, какъ я вижу, есть кошка, сказалъ мистеръ Бомбль, смотря на цѣлое семейство котятъ, грѣвшихся у камина: — и котята также?

— Вы не повѣрите, мистерѣ Бомбль, я такъ люблю ихъ, отвѣчала дама. — Они такъ счастливы, такъ рѣзвы, такъ веселы, что я не могу на нихъ наглядѣться.

— Прекрасныя животныя, сударыня, совсѣмъ ручныя!

— О, да! они такъ любятъ свой домъ, что смотрѣть весело.

— Мистриссъ Корней, тихо говорилъ Бомбль, постукивая чайною ложкою: — я хотѣлъ сказать, что всякая кошка или котенокъ, который, живя съ вами, недоволенъ судьбою, долженъ быть настоящимъ осломъ.

— О, помилуйте!

— Говоря безъ околичностей, сказалъ Бомбль, съ наслажденіемъ разсматривая чайную ложку: — я съ удовольствіемъ бы согласился быть на ихъ мѣстѣ.

— Вы жестокій человѣкъ, сказала дама, протягивая руку, чтобъ взять чашку: — жестокосердый человѣкъ!

— Жестокосердый, сударыня! вскричалъ Бомбль. — Я? И, передавая чашку, онъ пожалъ маленькій пальчикъ мистриссъ Корней; потомъ, ударивъ себя по накрахмаленной манишкѣ, какъ-бы желая заглушить вздохъ, отодвинулъ кресло далѣе отъ огня.

Столъ былъ круглый, и какъ мистриссъ Корней и мистеръ Бимбль сидѣли другъ противъ друга, въ небольшомъ разстояніи, то, отодвинувъ кресло отъ огня, Бомбль еще болѣе увеличилъ это разстояніе. Вѣроятно, многіе изъ читателей станутъ удивляться такому героическому поступку Бомба я, который, не смотря на то, что ему благопріятствовали время, мѣсто и случай, сохранилъ все свое достоинство.

Однако, каковы бы ни были намѣренія Бомбля, безъ сомнѣнія они были самыя невинныя. Къ-несчастію случилось, какъ мы замѣтили, что столъ былъ круглый, такъ-что мистеръ Бомбль, мало-по-малу подвигая стулъ, скоро началъ уменьшать разстояніе между собою и мистриссъ Корней, и, продолжая путешествовать по окружности стола, подвинулъ наконецъ свой стулъ къ ея стулу. Когда два стула коснулись другъ друга, мистеръ Бомбль остановился. Теперь, еслибы мистриссъ Корней подвинула свой стулъ вправо, то попала бы въ каминъ, а еслибъ влѣво, то должна была бы упасть прямо на руки къ мистеру Бомблю. Почувствовавъ эти опасности съ перваго взгляда, она рѣшилась не трогаться съ мѣста и подала Бомблю другую чашку чаю.

— Жестокосердый, мистриссъ Корней? сказалъ Бомбль, схватывая чашку и смотря въ лицо дамѣ: — а вы не жестокосерды?

— Ахъ, какіе вы любопытные, мистеръ Бомбль. Зачѣмъ вамъ знать это?

Бомбль допилъ весь чай до капли, доѣлъ кусокъ бѣлаго хлѣба, отряхнулъ съ колѣнъ крошки, вытеръ губы и дерзко поцаловалъ мистриссъ Корней.

— Мистеръ Бомбль! вскричала шопотомъ цѣломудрешіая дама, теряя голосъ отъ страха: — мистеръ Бомбль, я закричу! — Мастеръ Бомбль не отвѣчалъ ни слова, но тихо и нѣжно обнялъ рукою станъ ея. Между-тѣмъ, какъ дама все сбиралась кричать, послышался стукъ въ дверь, и мистеръ Бомбль, съ необыкновенною быстротою отскочивъ къ бутылкамъ, началъ поспѣшно отирать съ нихъ пыль, а мистриссъ Корней грубо спросила: кто тамъ?

Достойно замѣчанія, что любопытное физическое дѣйствіе внезапнаго удивленія такъ противоположно чувству страха, что ея голосъ принялъ всю прежнюю суровость.

— Сдѣлайте милость, сударыня, говорила старуха, страшно-безобразная, высовывая голову въ дверь: — старая Селли умираетъ.

— А мнѣ какое до этого дѣло? сердито Спросила мистриссъ Корнеи: — развѣ я могу оживить ее?

— О, нѣтъ, сударыня, отвѣчала старуха: — никто не можетъ; я на своемъ вѣку часто видѣла, какъ умираютъ люди, и знаю, что ей не избѣжать смерти. Но у нея неспокойно на душѣ; она очень мучится, — и въ припадкахъ часто повторяетъ, что должна сказать вамъ что-то. Она никакъ не умретъ до-тѣхъ-поръ, пока вы не прійдете.

При такомъ извѣстіи, достойная мистриссъ Корней начала бранить про себя старухъ, которыя не могутъ даже умереть безъ того, чтобъ не безпокоить своихъ ближнихъ. Завернувшись въ шаль, въ короткихъ словахъ просила она Бомбля подождать, пока она вернется, и вышла вслѣдъ за старухой въ самомъ дурномъ расположеніи, ворча во всю дорогу.

Поведеніе мистера Бомбля, когда онъ остался одинъ, ничѣмъ невозможно объяснить. Онъ отперъ шкапъ, пересчиталъ чайныя ложки, взвѣсилъ на рукѣ сахарные щипцы, внимательно осмотрѣлъ серебряный молочникъ, желая удостовѣриться, точно ли онъ серебряный. Удовлетворивъ вполнѣ своему любопытству, онъ надѣлъ задомъ напередъ треугольную шляпу и съ серьёзнымъ видомъ четыре раза проплясалъ кругомъ стола. Кончивъ это упражненіе, онъ опять снялъ шляпу, сѣлъ на стулъ, задомъ къ камину, и началъ разсматривать мебель.

ГЛАВА XXIV.
Умирающая.

Старуха, нарушившая спокойствіе мистриссъ Корней, была достойная вѣстница смерти. Тѣло ея было сгорблено годами, члены разбиты параличомъ, и лицо, покрытое морщинами, казалось болѣе произведеніемъ грубой кисти, нежели дѣломъ природы.

Старуха шла до самого дома и вверхъ по лѣстницѣ, давая невнятные отвѣты на вопросы своей спутницы; наконецъ, остановившись, чтобъ перевести дыханіе, она передала Фонарь въ ея руки и осталась позади, между-тѣмъ, какъ та вошла въ комнату, гдѣ лежала больная женщина.

То былъ простой чердакъ, на дальнемъ концѣ котораго виднѣлся слабый свѣтъ. Другая старуха сидѣла у кровати, и приходскій аптекарскій ученикъ стоялъ у огня, чистя перомъ зубы.

— Холодная ночь, мистриссъ Корней, сказалъ онъ, когда она вошла.

— Да, очень холодная, отвѣчала мистриссъ самымъ ласковымъ тономъ, отвѣчая на поклонъ.

— Вамъ бы нужно требовать углей получше, сказалъ молодой человѣкъ: — въ такую холодную ночь эти угли никуда не годятся.

— Ихъ выбираетъ Общество, отвѣчала мистриссъ Корней. — По-крайней-мирѣ нужно, чтобъ они хоть сколько-нибудь согрѣвали насъ, потому-что наше мѣсто не слишкомъ теплое…

Стонъ больной женщины прервалъ разговоръ ихъ.

— О, сказалъ молодой человѣкъ, оборачиваясь къ постели, какъ-будто онъ совсѣмъ забылъ о больной: — здѣсь ужь все кончено, мистриссъ Корней.

— Не-уже-ли? спросила дама.

— Врядъ-ли она проживетъ еще два часа, отвѣчалъ аптекарскій ученикъ. — Что, она дремлетъ, старуха?

Сидѣлка наклонилась къ постели и утвердительно кивнула головою.

— Можетъ-быть, она такъ и умретъ, если вы не будете шумѣть, сказалъ молодой человѣкъ. — Поставьте свѣчу на полъ, чтобъ она не видала свѣту.

Сидѣлка исполнила, что ей приказывали, качая между-тѣмъ голового, какъ-бы недовѣряя, что женщина умретъ такъ легко, и потомъ сѣла возлѣ другой сидѣлки, которая возвратилась въ это время. Мистриссъ Корней, съ выраженіемъ нетерпѣнія, завернувшись въ платокъ, сѣла на постель у ногъ больной.

Аптекарскій ученикъ, посидѣвъ передъ огнемъ съ четверть паса, соскучился, и, пожелавъ мистриссъ Корней покойной ночи, на цыпочкахъ вышелъ изъ комнаты.

Двѣ старухи, вставъ съ своего мѣста, начали грѣть у огня свои изсохшія руки. Пламя бросало мертвенный свѣтъ на ихъ морщиноватыя лица, дѣлая еще страшнѣе ихъ безобразіе; онѣ разговаривали тихо.

— Что, не говорила ли она еще чего, Анна, когда я ушла? спросила посланная.

— Ни слова, отвѣчала другая. — Сначала она терзалась и ломала руки; но я стала держать ее, и она скоро утихла. У ней не много силы, мнѣ не трудно было держать ее. Я не такъ-то слаба, хоть и живу по милости прихода.

— Пала ли она теплое вино, которое прописалъ докторъ? спросила первая.

— Я попробовала влить ей въ ротъ, отвѣчала другая: — но ея зубы были такъ стиснуты и она такъ сжала чашку, что мнѣ трудно было оторвать ее. Нечего дѣлать, вино выпила я сама, и это было для меня очень полсзно.

Съ безпокойствомъ осмотрѣвшись кругомъ, не подслушиваютъ ли ихъ, двѣ вѣдьмы подвинулись ближе къ огню и усмѣхнулись.

— Я помню время, сказала первая: — когда она сама дѣлала тоже.

— О. У нея было доброе сердце! прибавила другая. — Много прекрасныхъ тѣлъ дѣлала она бѣлыми и чистыми какъ воскъ. Мои старые глаза видѣли ихъ, и эти старыя руки щупали ихъ; я сама иногда помогала ей приписывать счеты.

Высунувъ впередъ свои дрожащіе пальцы, старуха провела ими по лицу, и потомъ, опустивъ въ карманъ, вынула старую табакерку, изъ которой высыпала табаку на протянутую ладонь другой старухи и на свою. Между-тѣмъ, мистриссъ Корней, которая съ нетерпѣніемъ ждала, скоро ли умирающая очнется, подошла къ огню и рѣзко спросила, долго ли ей ждать.

— Недолго, мистриссъ, отвѣчала вторая старуха, смотря ей въ лицо.- — Всѣмъ намъ недолго ждать смерти. Терпѣніе, терпѣніе! Она скоро прійдетъ ко всѣмъ намъ…

— Молчи, дура! сердито сказала мистриссъ Корней. — Марѳа, скажи, была ли она прежде въ такомъ положеніи?

— Часто, отвѣчала первая старуха.

— Но больше никогда не будетъ, прибавила вторая: — то-есть она проснется еще одинъ разъ, и посмотрите, мистриссъ, скоро,

— Долго или скоро, сказала мистриссъ Корней съ досадою: — она меня здѣсь не увидитъ, и вы берегитесь въ другой разъ напрасно безпокоить меня. Я совсѣмъ не обязана быть при всѣхъ женщинахъ, которыя умираютъ въ Домѣ; главное же, я не хочу этого. Помните это, вы, старыя хрычовки! Если вы еще разъ оставите меня въ дурахъ, я дамъ вамъ знать себя!

Она хотѣла выйдти, какъ крикъ двухъ старухъ, бросившихся къ постели, заставилъ ее обернуться. Больная вдругъ поднялась и простерла къ нимъ руки.

— Кто это? вскричала она ужаснымъ голосомъ.

— Тише, тише! сказала одна изъ старухъ, закрывая ее: — лягъ, лягъ!

— Я ужь не лягу живою! сказала больная вырываясь. — Я сказать ей! Подойди сюда ближе. Дай мнѣ шепнуть тебѣ на ухо.

Она схватила за руку мистриссъ Корней и, посадивъ ее на стулъ около постели, хотѣла говорить, какъ вдругъ, оглянувшись, увидѣла, что двѣ старухи нагнулись подслушивать.

— Прочь ихъ, сказала больная: — скорѣе, скорѣе!

Двѣ старыя вѣдьмы, треща какъ сороки, начали жаловаться, что бѣдная больная не узнаётъ своихъ лучшихъ друзей; начали ворчать, что онъ по своей обязанности не смѣютъ ея оставить; но начальница выгнала ихъ изъ комнаты, заперла дверь и возвратилась къ кровати. Выгнанныя старухи перемѣнили тонъ и сквозь замочную скважину кричали, что старая Селли пьяна, что казалось бы не совсѣмъ неправдоподобнымъ, еслибъ кто-нибудь взглянулъ на пріемъ опіуму, прописанный аптекарскимъ ученикомъ, и остатки рома съ водою, который добрыя старушки взяли на себя трудъ выпить.

— Выслушайте меня, сказала умирающая громко, какъ-бы дѣлая послѣднее усиліе. — Въ этой самой комнатѣ, на этой самой постели я когда-то сидѣла у ногъ прекрасной, молодой женщины, которую принесли сюда съ ногами растерзанными отъ ходьбы и усталости. Она родила мальчика и умерла. Дайте мнѣ вспомнить, въ которомъ году это было?

— Все равно, все равно! сказала нетерпѣливая слушательница: — что жь дальше?

— Что дальше? шептала больная, впадая въ прежнюю безчувственность: — что дальше? Я знаю! вскричала она, вдругъ вскакивая; лицо ея пылало, глаза выкатывались. — Я обокрала ее! Она не была еще холодна… я говорю вамъ: она не была еще холодна, когда я обокрала се.

— Что жь ты украла? Говори, ради Бога!

— Что? отвѣчала женщина, кладя свою руку на губы мистриссъ Корней. — Послѣднее, что у ней было. Ей нужна была одежда, чтобъ согрѣться, и пища, чтобъ ѣсть; но она берегла его, берегла на своей груди. То было золото, говорю вамъ… много золота, которое могло бы спасти ей жизнь!

— Золото! повторила мистриссъ Корней, склонясь вдругъ къ больной, когда она снова упала. — Продолжай, продолжай! Ну, что же? Кто была мать? когда это было?

— Она просила меня беречь его, отвѣчала больная со стономъ: — она ввѣрилась мнѣ, какъ единственной женщинѣ, которая была около нея. Я украла его, и теперь, можетъ-быть, на мнѣ смерть ребенка… Съ нимъ обходились бы лучше, еслибъ знали все это!

— Если бъ знали что? Говори!

— Мальчикъ былъ такъ похожъ на свою мать, сказала больная, не отвѣчая на вопросъ: — что я никогда не могла забыть этого. Бѣдная дѣвушка! бѣдная дѣвушка! она была такъ молода, такъ прекрасна… Постойте, мнѣ еще много надо сказать. Я не все сказала вамъ, не все…

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчала мистриссъ Корней, наклоняясь къ умирающей, чтобъ не проронить ни одного слова: — скорѣе, или будетъ поздно!

— Дѣвушка, сказала женщина, дѣлая неимовѣрное усиліе: — дѣвушка, когда пришла ея смертныя мученія, шептала мнѣ на ухо, что если ея ребенокъ будетъ живъ и выростетъ, то, можетъ-быть, пріидетъ день, когда ему сладостно будетъ услышать имя своей матери. „И, ради Бога!“ сказала она мнѣ, всплеснувъ руками: — „найдите ему друзей въ этомъ мірѣ, сжальтесь надъ одинокимъ, покинутымъ ребенкомъ, оставленнымъ на произволъ судьбы!“

— Имя мальчика?

— Его назвали Оливеромъ, слабо отвѣчала женщина. — Золото, которое я украла, было…

— Ну, ну, что? вскричала мистриссъ Корней.

Она быстро наклонилась къ женщинѣ, чтобъ слышать ея отвѣтъ, но невольно отклонилась назадъ, когда умирающая еще разъ тихо поднялась и, обѣими руками сжавъ одѣяло, произнесла какіе-то невнятные звуки и мертвая упала на подушку.

— Умерла! сказала одна изъ старухъ, бросаясь въ комнату, только-что отперли дверь.

— И ничего не сказала! прибавила мистриссъ Корней, уходя осторожно.

Двѣ старухи были слишкомъ заняты приготовленіями къ своей ужасной обязанности, ничего не отвѣчали и остались однѣ около тѣла.

ГЛАВА XXV.
Жидъ и друзья его.

Между-тѣмъ, какъ это происходило въ Домѣ Призрѣнія, Феджинъ сидѣлъ въ своей берлогѣ, передъ слабымъ, дымнымъ огнемъ. Онъ держалъ на колѣняхъ раздувательный мѣхъ, которымъ хотѣлъ остановить потухавшій огонь; но, казалось, его тревожила какая-то дума, и, опустивъ руки, онъ задумчиво смотрѣлъ на дверь.

Сзади его, за столомъ, сидѣли Докинсъ, Чарльсъ Бэтсъ и Читлингъ, прилежно занятые игрою въ вистъ; „хитрецъ“ игралъ одинъ противъ мистера Бэтса и Читлинга. Лицо перваго изъ этихъ джентльменовъ, всегда хитрое и лукавое, пріобрѣло какую-то особенную живость отъ частаго заглядыванія въ карты своего сосѣда Читлнига. Такъ-какъ ночь была довольно-холодна, то Докинсъ сидѣлъ въ шляпѣ, что онъ дѣлалъ очень часто; держа въ зубахъ глиняную трубку, онъ иногда вынималъ ее на короткое время, чтобъ освѣжиться пуншемъ, стоявшимъ на столѣ для удовольствія честной компаніи.

Мистеръ Бэтсъ былъ также внимателенъ къ игрѣ; но замѣтно было, что онъ чаще прикладывался къ пуншу, и жесты и слова его становились болѣе и болѣе выразительными. Между-тѣмъ, Докинсъ, пользуясь обстоятельствами, очень усердно спорилъ съ нимъ и съ мистеромъ Читлингомъ. Замѣчательно было, что этотъ послѣдній: джентльменъ и его партнеръ постоянно проигрывали, что однако нисколько не сердило мистера Бэтса, но напротивъ увеличивало его веселость, и онъ, хохоча во все горло, сознавался, что никогда еще не игралъ съ такимъ удовольствіемъ.

— Мы таки-порядочно проигрались, сказалъ мистеръ Читлингъ съ вытянутымъ лицомъ, вынимая полкроны изъ кармана. — Тебѣ, Джекъ, сегодня ужасное счастье; даже съ хорошими картами мы съ Бэтсомъ не могли ничего сдѣлать.

Это замѣчаніе такъ понравилось мистеру Бэтсу, что его громкій хохотъ вывелъ Жида изъ задумчивости, и онъ спросилъ, въ чемъ дѣло.

— Въ чемъ дѣло, Феджинъ? кричалъ Бэтсъ. — Я бы желалъ, чтобъ ты видѣлъ нашу игру. Томъ Читлингъ не выигралъ ни одного поэна, а я игралъ съ нимъ противъ „хитреца“.

— Вотъ какъ! сказалъ Жидъ съ усмѣшкою, показывавшею, что онъ понималъ причину ихъ проигрыша. — Что жь, Томъ, попробуй еще.

— Спасибо, Феджинъ, отвѣчалъ мистеръ Читлингъ: — съ меня довольно; „хитрецу“ такое счастье, что съ нимъ нельзя играть.

— Ха! ха! пріятель! отвѣчалъ Жидъ: — нужно встать пораньше, чтобъ выиграть что-нибудь у „хитреца“.

Докинсъ принималъ всѣ эти комплименты съ философскимъ хладнокровіемъ и предложилъ джентльменамъ срѣзать у него банкъ, ставя шиллингъ. По никто не принялъ предложенія. Докуривъ трубку, онъ началъ забавляться, развернулъ на столѣ планъ Ньюгета и взялъ въ руки кусокъ мѣлу, насвистывая между-тѣмъ сквозь зубы.

— Какой ты безтолковый, Томъ! сказалъ наконецъ Докинсъ, обращаясь къ мистеру Читлингу. — Какъ ты полагаешь, Феджинъ, о чемъ онъ думаетъ?

— Почему мнѣ знать, дружище! отвѣчалъ Жидъ, обертывая и складывая мѣхи, — Вѣрно о проигрышѣ, или о томъ мѣстѣ, откуда его недавно выпустили. А? Ха! ха! Не такъ ли, пріятель?

— Вовсе нѣтъ, отвѣчалъ Докинсъ, прерывая Читлинга, который хотѣлъ отвѣчать. — Ты какъ думаешь, Чарльсъ?

— Мнѣ кажется, отвѣчалъ мистеръ Бэтсъ съ усмѣшкою: — что онъ неравнодушенъ къ Бэтси. Посмотри, какъ онъ покраснѣлъ! Вотъ смѣхъ-то, Томушка Читлингъ влюбленъ! А? Феджинъ!

Изумленный тѣмъ, что мистеръ Читлингъ былъ жертвою нѣжной страсти, мистеръ Бэтсъ упалъ на стулъ съ розмаха, хохоча во все горло: потомъ всталъ и опять началъ хохотать.

— Не обращай на него вниманія! сказалъ Жидъ, мигая Докинсу и давая Бэтсу толчокъ. — Бэтси прекрасная дѣвушка. Волочись за ней, Томъ; волочись, голубчикъ!

— До этого нѣтъ никому дѣла, Феджинъ, отвѣчалъ мистеръ Читлингъ, красный какъ ракъ.

— Никому, отвѣчалъ Жидъ: — одинъ Чарльсъ смѣется. Не смотри на него; не слушай его. Бэтси прекрасная дѣвушка. Дѣлай, что она прикажетъ тебѣ, Томъ, и ты не будешь раскаиваться.

Насмѣшки Докинса и Бэтса начинали выводить изъ терпѣнія Читлинга. Жидъ, замѣтя это, началъ увѣрять его, что никто не смѣется, и въ доказательство показалъ на мистера Бэтса, какъ на главнаго обидчика; но, къ-несчастію, Бэтсъ, открывъ ротъ, чтобъ отвѣчать, что онъ никогда не былъ такъ серьёзенъ какъ теперь, не могъ удержаться отъ громкаго хохота. Читлппгъ въ бѣшенствѣ бросился на него и, поднявъ руку, готовилъ ему ударъ; но Бэтсъ увернулся такъ ловко, что рука Читлинга ударила въ грудь Жида, который отлетѣлъ къ стѣнѣ, и стоялъ, чуть дыша, между-тѣмъ, какъ Читлингъ смотрѣлъ на всѣхъ въ недоумѣніи.

— Что это? вскричалъ вдругъ Докинсъ: — кто-то звонитъ. Схвативъ свѣчу, онъ выбѣжалъ изъ дверей.

Колокольчикъ зазвенѣлъ съ новою силою, между-тѣмъ, какъ всѣ оставались въ темнотѣ. Черезъ нѣсколько минутъ Докинсъ возвратился и съ таинственнымъ видомъ шепнулъ что-то на ухо Жиду.

— Какъ! вскричалъ Жидъ, — одинъ?

Докинсъ утвердительно кивнулъ головою и, заслона свѣчу рукою, выразительно показалъ Чарльсу Бэтсу, чтобъ онъ лучше умѣрилъ свою веселость. Сдѣлавъ это дружеское замѣчаніе, онъ устремилъ глаза на лицо Жида, слѣдуя за его движеніями.

Старикъ кусалъ свои желтые пальцы и о чемъ-то думалъ; на лицѣ его написано было волненіе, какъ-будто онъ боялся чего-то. Наконецъ онъ поднялъ голову и спросилъ:

— Гдѣ онъ?

Докинсъ показалъ внизъ и хотѣлъ выйдти изъ комнаты.

— Да, сказалъ Жидъ: — приведи его. Тсъ! Молчи, Чарльсъ! Тише, Томъ!

Съ этими словами, Жидъ велѣлъ имъ удалиться, и они повиновались, не сказавъ ни слова. Скоро въ дверяхъ показался Докинсъ, со свѣчою въ рукѣ, и за нимъ человѣкъ во Фракѣ изъ грубаго сукна. Бросивъ бѣглый взглядъ на комнату, этотъ человѣкъ отдернулъ повязку, закрывавшую нижнюю часть лица его, и открылъ блѣдную, немытую и нечесаную физіономію Тоби Кракита.

— Какъ поживаешь, Феджинъ? сказалъ онъ, кивая Жиду. — Докинсъ, спрячь мой платокъ, чтобъ потомъ мнѣ не трудно было его найдти.

Съ этими словами, онъ снялъ съ себя фракъ и, подвинувъ стулъ къ огню, началъ грѣть ноги.

— Посмотри, Феджинъ, сказалъ онъ, показывая на сапоги: — на нихъ давно не было ни капли ваксы. Да не смотри на меня такими глазами. Все хорошо въ свое время; я не могу говорить о дѣлѣ не ѣвши и не пивши.

Жидъ знакомъ приказалъ Докинсу поставить на столъ ужинъ, и сѣвъ противъ разбойника, ждалъ его разсказа.

По-видимому, Тоби совсѣмъ не расположенъ былъ начинать разговоръ. Сначала Жидъ удовольствовался тѣмъ, что внимательно разсматривалъ его лицо, стараясь прочесть на немъ какую-нибудь вѣсть; но напрасно. Оно казалось утомленнымъ и усталымъ; однакожь въ чертахъ его было прежнее, всегдашнее самодовольствіе, и лукавая улыбка проглядывала сквозь щегольскіе усы Франта Тоби. Тогда Жидъ, въ припадкѣ нетерпѣнія, началъ слѣдить за каждымъ кускомъ, который онъ клалъ въ ротъ, ходя взадъ и впередъ по комнатѣ внѣ себя отъ ожиданія. Но все было напрасно. Тоби равнодушно продолжалъ ѣсть до-тѣхъ-поръ, пока могъ; потомъ, приказавъ Докинсу выйдти, заперъ дверь, налилъ стаканъ водки и расположился разговаривать.

— Сначала и во-первыхъ, Феджинъ… сказалъ Тоби.

— Ну, ну! прервалъ Жидъ, подвигая свой стулъ.

Мистеръ Кракитъ остановился, чтобъ глотнуть водки и, объявивъ, что она превосходна, поднялъ ноги выше головы.

— Сначала и во-первыхъ, Федасинъ, сказалъ разбойникъ: — что дѣлаетъ Биль?

— Что? вскричалъ Жидъ вскакивая.

— Ну, конечно, началъ Тоби, поблѣднѣвъ.

— Что? кричалъ Жидъ съ бѣшенствомъ. — Гдѣ они? Сайксъ и мальчикъ, гдѣ они? гдѣ они были? гдѣ они? зачѣмъ ихъ нѣтъ здѣсь?

— Не удалось, сказалъ Тоби.

— Знаю, отвѣчалъ Жидъ, вынимая газету изъ кармана и показывая на нее. — Что еще?

— Въ мальчика выстрѣлили и ранили. Мы бѣжали что было мочи черезъ поля, подхватя его съ собою. За нами гнались, чортъ возьми! Вся деревня проснулась, и на насъ выслали собакъ.

— А мальчикъ? говорилъ, задыхаясь, Жидъ.

— Биль держалъ его на спинѣ, и летѣлъ какъ вѣтеръ. Мы остановились, чтобъ взять его за обѣ руки; голова его повисла; онъ былъ холоденъ. Погоня была близка: жизнь всякому дорога; мы бросились бѣжать и оставили мальчика во рвѣ, живаго или мертваго, не знаю.

Жидъ не хотѣлъ болѣе слушать; но, испустивъ громкій вопль, вцѣпился руками въ свои волосы и выбѣжалъ изъ комнаты и изъ дому.

ГЛАЗА XXVI.
Таинственное лицо.

Старикъ дошелъ до угла улицы и все еще не могъ прійдти въ себя. Онъ бѣжалъ ничего не видя и не помня, какъ вдругъ стукъ кареты и крикъ прохожихъ, видѣвшихъ его опасность, заставилъ его отступить назадъ. Избѣгая многолюдныхъ улицъ, онъ вышелъ изъ города и пошелъ по аллеѣ, ведущей къ Сефронгиллю. Здѣсь въ грязныхъ лавкахъ продавались старые шелковые платки, путешествовавшіе сюда прямо изъ чужихъ кармановъ. Здѣсь есть своя цирюльня, свой кофейный домъ, своя портерная лавка и „виноторговля“. Это какая-то коммерческая колонія, гдѣ рано утромъ и поздно вечеромъ молчаливые продавцы, торгующіе въ заднихъ, темныхъ комнатахъ, уходятъ такъ же странно, какъ и приходятъ. Здѣсь продавецъ платьевъ, башмачникъ и лоскутникъ раскладываютъ свои товары, какъ приманку для воровъ, и кучи стараго желѣза и посуды валяются въ темныхъ погребахъ.

Къ этому мѣсту поворотилъ Жидъ. Онъ былъ хорошо знакомъ купцамъ, потому-что почти всѣ они привѣтливо ему кланялись, когда онъ проходилъ мимо. Онъ также отвѣчалъ на ихъ поклоны, но только дошедъ до конца аллеи, вступилъ въ разговоръ съ низенькимъ ветошникомъ, который сидѣлъ на скамейкѣ у дверей своей лавки, куря трубку.

— Ну, мистеръ Феджинъ, смотря на васъ, и слѣпой бы прозрѣлъ! сказалъ этотъ почтенный торговецъ, когда Жидъ освѣдомился о его здоровьѣ.

Феджинъ усмѣхнулся и, показывая по направленію Сефронгилля, спросилъ, не проходилъ ли кто оттуда.

— Постойте, сказалъ купецъ, задумавшись. Проходили многіе, но изъ вашихъ друзей я никого не видѣлъ.

— А Сайкса? спросилъ Жидъ съ недовольнымъ видомъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ маленькій человѣкъ, кивая головою. — Не нужно ли вамъ чего-нибудь изъ моей лавки на ночь?

— Ничего, отвѣчалъ Жидъ, отворачиваясь.

— Куда же вы спѣшите? кричалъ маленькій человѣкъ. — Подождите, я пойду вмѣстѣ съ вами.

Но когда Жидъ, обернувшись, махнулъ ему рукою, чтобъ онъ за нимъ не слѣдовалъ, то маленькій человѣкъ, котораго звали мистеръ Лайвли, снова опустился на стулъ и продолжалъ курить трубку.

Трактиръ Трехъ Калѣкъ, или просто „Калѣки“, какъ обыкновенно называли его, былъ тотъ самый домъ, гдѣ мы видѣли мастера Сайкса и его собаку. Сдѣлавъ едва-замѣтный знакъ человѣку, сидѣвшему при входѣ, Феджинъ прямо прошелъ по лѣстницѣ наверхъ, тихо вошелъ въ комнату и заслонилъ глаза рукою, какъ-бы кого-то отъискивая.

Комната была освѣщена двумя газовыми лампами, которыхъ свѣтъ не могъ быть видѣнъ извнѣ, потому-что у оконъ были закрыты ставни и спущены занавѣски. Потолокъ былъ зачерненъ, чтобъ не портился отъ лампъ, а комната была такъ полна табачнымъ дымомъ, что сначала нельзя было ничего разглядѣть. Но постепенно, когда дымъ началъ проходить сквозь открытую дверь, собраніе головъ, столько же смѣшанное, какъ и шумъ голосовъ, начинало показываться, и когда глаза уже свыклись со сценою, зритель вдругъ могъ увидѣть многочисленное общество мужчинъ и женщинъ, толпившееся вкругъ длиннаго стола, на концѣ котораго сидѣлъ человѣкъ, съ молоткомъ въ рукѣ, между-тѣмъ, какъ другой джентльменъ, съ синимъ носомъ и подвязанною щекою (отъ зубной боли) бренчалъ на разстроенномъ Фортепьяно въ дальнемъ углу комнаты.

Когда Феджинъ тихо вошелъ, этотъ джентльменъ, сдѣлавъ прелюдію, возбудилъ общій крикъ, требовавшій пѣсни; крикъ кончился и молодая дама предложила позабавить общество балладою въ четырехъ куплетахъ, между которыми джентльменъ игралъ такъ громко, какъ только могъ. Когда они кончили, человѣкъ, сидѣвшій на концѣ стола, сказалъ свое мнѣніе, и два любителя спѣли дуэтъ, къ удовольствію слушателей.

Любопытно было наблюдать нѣкоторыя лица, отдѣлявшіяся отъ толпы. Человѣкъ, сидѣвшій на концѣ стола, былъ хозяинъ трактира: толстый, грубый, мужиковатый дѣтина, который во время пѣнія обращалъ глаза во всѣ стороны, смотря на все, что дѣлалось вкругъ его, и обоими ушами слушая все, что говорили. Возлѣ его стояли пѣвцы, принимая съ какимъ-то равнодушіемъ комплименты общества и привѣтливо протягивая руки къ дюжинѣ стакановъ, которые предлагали имъ самые восторженные ихъ почитатели, привлекавшіе вниманіе своею отвратительностію.

Феджинъ, несмущенный никакими чувствами, внимательно разсматривалъ всѣ лица, но, казалось, не находилъ того, которое ему было нужно. Успѣвъ наконецъ встрѣтить взглядъ человѣка, сидѣвшаго на стулѣ, онъ едва примѣтно кивнулъ ему головою, и вышелъ изъ комнаты такъ же тихо, какъ и вошелъ въ нее.

— Что могу я сдѣлать для васъ, мистеръ Феджинъ? спросилъ человѣкъ, слѣдуя за нимъ по лѣстницъ. — Не хотите ли присоединиться къ намъ? Всѣ будутъ въ восхищеніи.

Жидъ съ нетерпѣніемъ покачалъ головой и сказалъ шопотомъ: онъ здѣсь?

— Нѣтъ, отвѣчалъ человѣкъ.

— И никакихъ новостей отъ Берни? спросилъ Феджинъ.

— Никакихъ, отвѣчалъ трактирщикъ Калѣкъ, потому-что это былъ онъ.

— Будетъ ли онъ сюда къ вечеру? спросилъ Жидъ.

— Монксъ, хочешь ты сказать? спросилъ трактирщикъ съ нерѣшимостію.

— Тише! сказалъ Жидъ. — Да.

— Конечно, отвѣчалъ трактирщикъ, вынимая золотые часы изъ жилета: — я уже давно жду его. Побудь здѣсь минутъ десять, онъ пріидетъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ Жидъ. — Скажи ему, что я приходилъ сюда и хотѣлъ его видѣть; вели ему прійдти ко мнѣ сегодня вечеромъ… нѣтъ, лучше завтра,

— Хорошо. — Ничего больше?

— Маслова, сказалъ Жидъ, сходя но лѣстницѣ.

— Послушай, сказалъ другой шопотомъ: — теперь чудесное время для продажи. Филь Берхсръ здѣсь, и такъ пьянъ, что съ нимъ слабитъ мальчикъ.

— Еще но пришло его время, сказалъ Жидъ. — Филь можетъ намъ пригодиться послѣ; ступай къ своему обществу, скажи имъ, чтобъ они веди веселую жизнь, пока она еще длится. Ха, ха, ха!

Трактирщикъ захохоталъ вмѣстѣ съ старикомъ и возвратился къ. своимъ гостямъ.

Жидъ, оставшись одинъ, погрузился въ прежнее безпокойство. Послѣ минутнаго размышленія, онъ нанялъ извощика и поѣхалъ къ тому мѣсту, гдѣ жилъ Сайксъ.

— Ну! ворчалъ Жидъ стуча въ дверь: — если тутъ кроются какія-нибудь шаш ни, я вывѣдаю ихъ отъ тебя, моя милая, какъ ты ни хитри.

Женщина, про которую говорилъ Жидъ, была въ своей комнатѣ. Феджинъ подкрался къ двери и вошелъ безъ церемоніи. Дѣвушка сидѣла одна, положивъ голову на столъ, по которому разсыпались ея волосы.

— Она пьяна, подумалъ Жидъ: — или только притворяется.

Съ этими мыслями, старикъ оборотился, чтобъ затворить дверь, и скрипъ ея разбудилъ дѣвушку. Она взглянула украдкою на его коварное лицо, когда онъ спросилъ, нѣтъ ли какихъ новостей, и стала слушать его разсказъ о томъ, что случилось съ Тоби Кракитомъ. Когда онъ былъ конченъ, она снова впала въ прежнее положеніе, но не сказала ни слова. Она съ нетерпѣніемъ оттолкнула отъ себя свѣчу, два раза судорожно вздрогнула — и только.

Пока она молчала, Жидъ съ безпокойствомъ осматривалъ комнату, какъ-бы желая увѣриться, не возвратился ли Сайксъ. Повидимому, довольный своимъ обзоромъ, онъ кашлянулъ два или три раза и употребилъ всѣ усилія, чтобъ завести разговоръ; но дѣвушка не обращала на него никакого вниманія. Наконецъ онъ употребилъ новую уловку и, потирая руки, спросилъ ласково:

— А какъ ты думаешь, милая, гдѣ теперь Биль? А?

Дѣвушка прошептала, что она не знаетъ.

— И мальчикъ также? сказалъ Жидъ, стараясь поймать ея взглядъ.

— Бѣдный малютка! Его оставили во рву, Нанси; подумай, какъ это ужасно!

— Ему, сказала дѣвушка, вдругъ поднимая голову: — ему тамъ лучше, нежели между нами: если это не сдѣлало никакого вреда Билю, я надѣюсь, что онъ лежитъ мертвый во рву, и тамъ тлѣютъ теперь его дѣтскія кости!

— Какъ? вскричалъ Жидъ въ изумленіи.

— Да, отвѣчала дѣвушка, встрѣчая взглядъ его: — я была бы рада, чтобъ онъ былъ далѣе отъ моихъ глазъ! Я не могу смотрѣть на него, когда онъ возлѣ меня. Одинъ взглядъ на него возстановляетъ меня противъ себя самой и противъ васъ.

— Ты пьяна! сказалъ Жидъ презрительно. — Слушай! Я однимъ словомъ могу убить Сайкса. Если онъ прійдетъ назадъ безъ мальчика, если онъ выпуститъ его на волю и не возвратитъ мнѣ его Живаго или мертваго, убей его сама, если ты не хочешь его видѣть въ рукахъ палача, и убей въ ту самую минуту, какъ онъ войдетъ въ комнату, или берегись; будетъ поздно!

— Что это значитъ? невольно вскричала дѣвушка.

— Что значитъ? продолжалъ Жидъ внѣ себя отъ бѣшенства.

— Вотъ что: если этотъ мальчикъ дороже для меня сотни тысячь, не-уже-ли я долженъ потерять его для бездѣльника? если… если…

Остановясь, чтобъ перевести дыханіе, старикъ заикнулся на послѣднемъ словѣ. Въ одну минуту умѣрилъ онъ свою досаду и перемѣнилъ тонъ. За минуту, онъ размахивалъ руками, глаза его блестѣли и лицо багровѣло отъ гнѣва; но теперь онъ упалъ на стулъ и, закрывшись руками, боялся, не открылъ ли своихъ гнусныхъ замысловъ. Послѣ короткаго молчанія, онъ осмѣлился взглянутъ на дѣвушку и казался успокоеннымъ, видя ее въ прежнемъ почти безчувственномъ положеніи.

— Нанси! сказалъ Жидъ обыкновеннымъ своимъ голосомъ: — ты слышала, что я говорилъ тебѣ, милая?

— Не терзай меня теперь, Феджинъ! сказала дѣвушка, съ усиліемъ поднимая голову. — Если Биль можетъ что-нибудь для тебя сдѣлать, то вѣрно сдѣлаетъ, а если не можетъ, такъ не захочетъ; нечего и говорить объ этомъ.

— А на счетъ мальчика? спросилъ Жидъ, судорожно потирая руки.

— Мальчикъ не избѣгнетъ своей судьбы, поспѣшно прервала Нанси, — и снова повторяю, я надѣюсь, что онъ мертвъ; теперь его не коснется ни зло, ни ты, — то-есть, если съ Билемъ не случилось никакого несчастія.

— А то, о чемъ, я говорилъ тебѣ? спросилъ Жидъ, не сводя съ нея глазъ.

— Если ты хочешь, чтобъ я что-нибудь сдѣлала, то повтори мнѣ снова слова твои, отвѣчала Нанси: — или лучше подожди до завтра. — Ты разбудилъ меня на минуту, но теперь я снова засыпаю.

Феджинъ дѣлалъ еще нѣсколько вопросовъ, въ надеждѣ узнать, не поняла ли дѣвушка его намѣреній, но она такъ быстро отвѣчала и была такъ разстроена, что Жидъ не сомнѣвался болѣе, что она въ самомъ жалкомъ состояніи, до котораго только можетъ унизиться женщина. Въ-самомъ-дѣлѣ Нанси была жертвою слабости, очень обыкновенной между Жидовками, отъ которой ихъ не только не стараются отвращать съ дѣтства, но къ которой еще ободряютъ. Ея безпорядочный видъ и сильный запахъ вина подтверждали мнѣніе Жида. Вскорѣ послѣ того она впала опять въ безчувственность и потомъ начала горько плакать, произнося несвязныя слова; Феджинъ съ радостію убѣдился, что она зашла уже слишкомъ-далеко.

Успокоенный этимъ открытіемъ, онъ сообщилъ дѣвушкѣ все, что слышалъ въ этотъ вечеръ и, увѣрившись собственными глазами, что Сайксъ еще не возвращался, пошелъ домой, оставя несчастную, которая спала, положа голову на столъ.

Былъ часъ ночи, темной и холодной, и Жидъ невольно ускорилъ шаги. Рѣзкій вѣтеръ, свиставшій въ улицахъ, казалось, очистилъ ихъ отъ прохожихъ вмѣстѣ съ пылью и грязью, потому-что почти нигдѣ не видно было людей; запоздавшіе поспѣшно бѣжали домой.

Жидъ дошелъ до угла своей улицы и уже опустилъ руку въ карманъ за ключомъ, когда темная Фигура, перейдя дорогу, незамѣтно подкралась къ нему.

— Феджинъ! шепнулъ кто-то ему на ухо.

— Какъ? сказалъ Жидъ, быстро оборачиваясь: — не-уже-ли это…

— Да! сурово прервалъ незнакомецъ. — Я хожу здѣсь цѣлые два часа. Куда чортъ занесъ тебя?

— Я все хлопоталъ по твоему дѣлу, отвѣчалъ Жидъ, недовѣрчиво взглядывая на своего спутника и уменьшая шагъ. — Цѣлую ночь хлопоталъ.

— Ну, что жь? спросилъ незнакомецъ.

— Ничего хорошаго, сказалъ Жидъ.

— Надѣюсь, что и ничего худаго? спросилъ незнакомецъ, вдругъ останавливаясь и бросая испытующій взглядъ на своего спутника.

Жидъ покачалъ головою и хотѣлъ уже отвѣчать, какъ незнакомецъ, прервавъ его, показалъ на домъ, къ которому они подошли въ это время, замѣтивъ, что онъ уже озябъ и что лучше говорить въ комнатѣ.

Феджинъ сдѣлалъ видъ, что онъ неохотно принимаетъ посѣтителей въ такое время и пробормоталъ, что у него нѣтъ дровъ; но какъ его спутникъ сурово повторилъ свои слова, то онъ отперъ дверь и просилъ его подождать, пока онъ принесетъ огня.

— Здѣсь темно, какъ въ могилѣ, сказалъ незнакомецъ, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ впередъ. — Скорѣе? Мнѣ страшно…

— Запри дверь, шепнулъ Феджинъ. Дверь захлопнулась съ шумомъ.

— Это не я заперъ, сказалъ другой, ощупью подвигаясь впередъ. — Вѣтеръ захлопнулъ ее, или она сама собою. Дай скорѣе свѣчу, или я сломлю себѣ голову.

Феджинъ, спустившись по лѣстницѣ въ кухню, скоро возвратился съ зажженною свѣчою и извѣстіемъ, что Тоби Кракитъ и мальчики спятъ внизу. Сдѣлавъ знакъ своему спутнику слѣдовать за нимъ, онъ пошелъ по лѣстницѣ вверхъ.

— Здѣсь мы можемъ говорить все, что хочешь, сказалъ Жидъ, отпирая маленькую дверь: — и какъ здѣсь есть щели въ ставняхъ, а мы никогда не показываемъ огня сосѣдямъ, то я поставлю свѣчу на полъ. — Ну!

Съ этими словами, Жидъ поставилъ свѣчу на верхнюю ступеньку лѣстницы и вошелъ въ комнату, гдѣ не было ничего, кромѣ сломаннаго стула и старой, необитой ничѣмъ софы, стоявшей за дверью. Незнакомецъ, съ видомъ усталости, бросился на эту софу, а Жидъ, придвинувъ стулъ, сѣлъ прямо противъ него. Было не совсѣмъ темно, потому-что дверь оставалась полуоткрытою и свѣча бросала слабый свѣтъ на противоположную стѣну.

Нѣсколько времени они разговаривали шопотомъ, и хотя ничего нельзя было разслышать, кромѣ несвязныхъ словъ, однакожь легко можно было замѣтить, что Феджинъ защищается противъ какихъ-то замѣчаній незнакомца, и гнѣвъ послѣдняго постепенно возрастаетъ. Такимъ образомъ они говорили съ четверть часа, когда Монксъ, — имя, которымъ Жидъ называлъ незнакомца, — сказалъ, возвышая голосъ:

— Я говорю тебѣ, что вы худо распорядились. Зачѣмъ ты не держалъ егo съ другими и не сдѣлалъ изъ него сначала искуснаго плута?

— Выслушай меня!… вскричалъ Жидъ.

— Ты хочешь сказать, что ты не могъ бы этого сдѣлать, еслибъ захотѣлъ? сердито спросилъ Монксъ. — Еслибъ ты подождалъ еще нѣсколько мѣсяцевъ, тогда развѣ нельзя было бы выслать его изъ Англіи на всю жизнь?

— Кому бы это могло быть полезнымъ? смиренно спросилъ Жидъ.

— Мнѣ, отвѣчалъ Монксъ.

— Но не мнѣ, сказалъ Жидъ. — Онъ могъ принести мнѣ пользу. Вѣдь надобно, чтобъ было выгодно намъ обоимъ. Не такъ ли, мой другъ?

— Ну, что же? спросилъ Монксъ.

— Я видѣлъ, что нелегко втянуть его въ наше ремесло, отвѣчалъ Жидъ. — Онъ непохожъ былъ на другихъ мальчиковъ въ подобныхъ обстоятельствахъ.

— Чортъ возьми, нѣтъ! ворчалъ другой.

— Я не могъ ничего съ нимъ сдѣлать, продолжалъ Жидъ, съ безпокойствомъ смотря въ лицо товарищу. — Я не зналъ, чѣмъ стращать его. Что мнѣ было дѣлать? Послать его съ Чарльсомъ и „хитрецомъ“? Я сначала и сдѣлалъ это, но послѣ дрожалъ за всѣхъ насъ.

— Это не мое дѣло, замѣтилъ Монксъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, мой другъ! началъ Жидъ: — что бы ни случилось, ты никогда не увидѣлъ бы мальчика и не узналъ бы того, кого ищешь. Я опять нашелъ его для тебя съ помощію дѣвушки; потомъ она начала ему покровительствовать.

— Раздѣлайся съ ней… сказалъ съ нетерпѣніемъ Монксъ.

— Теперь еще нельзя этого сдѣлать, отвѣчалъ Жидъ, усмѣхаясь: — къ-тому же, такая расправа не въ нашемъ вкусѣ, а то я давно бы взялся за нее. Я очень хорошо знаю, Монксъ, каковы эти дѣвушки. Какъ-скоро мальчикъ начнетъ грубѣть, онѣ перестаютъ обращать на него вниманіе. Ты хочешь сдѣлать изъ него негодяя. Если онъ живъ, я еще могу успѣть въ этомъ; но если, сказалъ Жидъ, подвигаясь ближе къ своему товарищу: — если онъ мертвъ…

— Тогда не моя вина! прервалъ другой съ ужаснымъ взглядомъ, дрожащею рукою сжимая руку Жида. — Помни, Феджинъ! Моя рука чиста. Все, кромѣ его смерти! Я сказалъ тебѣ это прежде. Я не хочу проливать крови. Если его убили, я не виноватъ; слышишь? Освѣти эту проклятую пещеру! Что это?

— Что? вскричалъ Жидъ, схватывая обѣими руками Монкса, вскочившаго на ноги. — Гдѣ?

— Тамъ! отвѣчалъ Монксъ, освѣщая противоположную стѣну. — Тѣнь — я видѣлъ тѣнь женщины въ салопѣ и шляпкѣ, мелькнувшую вдоль стѣны!…

Жидъ смутился: они вмѣстѣ бросились изъ комнаты. Свѣча стояла на прежнемъ мѣстѣ и показывала имъ только пустую лѣстницу и ихъ блѣдныя лица. Они стали внимательно прислушиваться, по глубокое молчаніе царствовало въ домѣ.

— Это мечта, сказалъ Жидъ, обращаясь къ товарищу.

— Клянусь, я видѣлъ ее! отвѣчалъ Монксъ, дрожа всѣмъ тѣломъ.

Жидъ съ безпокойствомъ взглянулъ на блѣдное лицо своего товарища и, прося его слѣдовать за собою, сошелъ съ лѣстницы. Осмотрѣвъ всѣ комнаты, холодныя и пустыя, она сошли внизъ, въ погреба. Зеленая плѣсень висѣла на низкихъ стѣнахъ, и пресмыкающіяся свѣтились при огнѣ; но все.было тихо.

— Что ты теперь думаешь? сказалъ Жидъ, когда они возвращались назадъ. — Кромѣ насъ двоихъ, ни души нѣтъ въ домѣ, исключая Тоби и мальчиковъ, но на ихъ счетъ не безпокойся. Смотри!

Жидъ вынулъ изъ кармана два ключа, показывая, что онъ заперъ мальчиковъ, чтобъ они не могли ихъ подслушать.

Это извѣстіе успокоило Момкса. Онъ пересталъ возражать и началъ смѣяться надъ своимъ страхомъ. Но они не возобновляли прежняго разговора, и почтенные друзья скоро разошлись.

ГЛАВА XXVII.
Объясненіе въ любви.

Мистеръ Бомбль снова пересчиталъ чайныя ложки, снова взвѣсилъ сахарные щипчики, внимательно осмотрѣлъ молочникъ и освидѣтельствовалъ въ подробности вело мебель, даже до волоса, которымъ были набиты стулья. Все это онъ передѣлалъ по-крайней-мѣрѣ шесть разъ, пока наконецъ сталъ думать о томъ, что пора возвратиться мистриссъ Корней. Однѣ мысли порождаютъ другія, и какъ еще не слышно было шаговъ мистриссъ Корней, то мистеръ Бомбль подумалъ, что это будетъ невинное и безгрѣшное занятіе, если онъ удовлетворитъ своему любопытству, окинувъ бѣглымъ взглядомъ кабинетъ дамы. Прислушавшись нѣсколько времени у двери, мистеръ Бомбль приступилъ къ исполненію своего намѣренія и началъ выдвигать изъ коммода всѣ три ящика. Они были наполнены разными платьями, богато и красиво сшитыми, лежавшими между двумя листками старой газеты, что увеличивало, по-видимому, его удовольствіе. Открывъ верхній ящикъ, онъ увидѣлъ маленькій сундучокъ съ висячимъ замкомъ, и когда потрясъ его, сундучекъ издавалъ пріятные звуки, доставлявшіе ни малѣйшаго сомнѣнія въ томъ, что тутъ были деньги. Бомбль тихо воротился къ камину, и, сѣвъ въ прежнее положеніе, твердо и рѣшительно сказалъ: „Я сдѣлаю это!“ Послѣ такого замѣчательнаго рѣшенія, онъ началъ качать головою и любоваться на свою профиль съ вниманіемъ и удовольствіемъ.

Все еще сидѣлъ онъ въ такомъ положеніи, какъ вдругъ мистриссъ Корней, вбѣжавъ въ комнату, бросилась, задыхаясь, на стулъ, стоявшій около камина и, закрывъ одною рукою лицо, другую положила на сердце.

— Мистриссъ Корней, сказалъ Бомбль, наклоняясь къ ней: — что съ вами? Не случилось ли чего-нибудь? Прошу васъ, отвѣчайте мнѣ; я весь дрожу…

— О, мистеръ Бомбль! вскричала дама: — меня осмѣлились выгнать.

— Выгнать, сударыня? вскричалъ Бомбль. — Кто осмѣлился? Я знаю! Вотъ каковы эти негодные нищіе!

— Ужасно и подумать! сказала, вздрагивая, дама.

— Такъ не думайте объ этомъ, сударыня.

— Не могу.

— Укрѣпите себя. Не угодно ли вина? заботливо спросилъ Бомбль.

— Ни за что въ свѣтѣ! отвѣчала мистриссъ Корней. — Я не могу — о!.. Произнося эти слова, дама показала на полку, и упала въ конвульсіяхъ. Бомбль подбѣжалъ къ буфету, схватилъ съ полки зеленую бутылку, налилъ изъ нея въ чашку и поднесъ къ губамъ мистриссъ Корней.

— Теперь мнѣ лучше, сказала она, выпивъ половину и отдавая назадъ.

Мистеръ Бомбль началъ разсматривать чашку и, относя ее назадъ, поднесъ къ своему носу.

— Пепперменты, сказала слабымъ голосомъ мистриссъ Корней, съ улыбкою смотря на Бомбля. — Попробуйте; тутъ осталось немного.

Мистеръ Бомбль съ сомнѣніемъ взглянулъ на лекарство, поднесъ къ губамъ, хлебнулъ, и потомъ выпилъ все разомъ.

— Оно очень укрѣпляетъ, сказала мистриссъ Корней.

— Очень укрѣпляетъ, сударыня, отвѣчалъ смотритель. Говоря это, онъ подвинулъ къ ней свой стулъ и нѣжно спросилъ, что ее такъ встревожило.

— Ничего, отвѣчала мистриссъ Корней. — Я безумное, раздражительное, слабое существо.

— Не слабое, сударыня, возразилъ Бомбль, придвигая свой стулъ ближе. — Развѣ вы слабое существо, мистриссъ Корней?

— Мы всѣ слабыя существа, сказала мистриссъ Корней.

— Правда ваша…

Прошло двѣ минуты; никто изъ нихъ не прерывалъ молчанія; въ это время рука Бомбля, покоившаяся на спинкѣ стула мистриссъ Корней, опустилась…

— Мы всѣ слабыя существа, сказалъ мистеръ Бомбль.

Мистриссъ Корней вздохнула.

— Не вздыхайте, мистриссъ Корней! сказалъ Бомбль.

— Не могу! отвѣчала она, и опять вздохнула.

— У васъ очень хорошенькая комната, мистриссъ Корней, сказалъ Бомбль, осматриваясь кругомъ. — Еще такая комната, — и довольно.

— Для одной будетъ слишкомъ-много, прошептала дама.

— Но не для двоихъ, сударыня, нѣжно замѣтилъ Бомбль. — Что вы на это скажете, мистриссъ Корней?

Мистриссъ Корней опустила голову, когда смотритель сказалъ это, и Бомбль также нагнулся, чтобъ видѣть лицо ея. Мистриссъ Корней съ большою ловкостію отвернулась и, опустивъ руку, чтобъ достать носовой платокъ, нечаянно положила ее въ руку мистера Бомбля.

— Вы вѣдь получаете казенныя дрова, мистриссъ Корней? спросилъ Бомбль, нѣжно пожимая ея руку.

— И свѣчи… нѣжно отвѣчала мистриссъ Корней, пожимая его руку въ свою очередь.

— Дрова, свѣчи и казенную квартиру! сказалъ Бомбль. — О, мистриссъ Корней, какой вы ангелъ!

Дама не могла болѣе противиться столь нѣжнымъ чувствамъ. Она бросилась въ объятія Бомбля, и этотъ джентльменъ, внѣ себя отъ восторга, напечатлѣлъ поцалуй на ея цѣломудренномъ носѣ.

— Сколько счастія! вскричалъ мистеръ Бомбль. — Вы знаете, что мистеру Студу сдѣлалось хуже, моя обворожительница? Докторъ говоритъ, что онъ не проживетъ и недѣли. Онъ начальникъ здѣшняго заведенія: по смерти его откроется ваканція; эту ваканцію нужно замѣнить другимъ… Какой счастливый случай для соединенія нашихъ сердецъ!

Мистриссъ Корней зарыдала.

— Одно слово! сказалъ Бомбль, приступая къ скромной красавицѣ: — одно маленькое, маленькое, маленькое слово, моя безцѣнная мистриссъ…

— Да-а-а-а! проговорила со вздохомъ дама.

— Еще одно слово, продолжалъ смотритель: — зачѣмъ намъ скрывать свои чувства? Когда мы соединимся на вѣки?

Мистриссъ Корней дважды хотѣла отвѣчать, и дважды голосъ измѣнялъ ей. Наконецъ, собравъ все свое мужество, она бросилась на шею Бомблю и сказала, что когда ему будетъ угодно — она на все согласна, что она не въ силахъ ему противиться.

Изъяснившись такъ мирно и дружелюбно, они за новою чашкою пеперментовой микстуры заключили контрактъ; это успокоило ихъ волненіе. Между-тѣмъ, она увѣдомила Боибля, что старуха умерла.

— Очень хорошо, отвѣчалъ джентльменъ. — Я зайду къ гробовщику Соверберри по дорогѣ, и скажу, чтобъ онъ пришелъ къ ней завтра утромъ. Такъ это-то и испугало васъ, милая?

— О, пустяки, другъ мой! сказала уклончиво дама.

— Вѣдь что-нибудь да случилось же, мой ангелъ? продолжалъ Бомбль. — Не-уже-ли вы не хотите сказать этого вашему Бомблю?

— Не теперь только; на-дняхъ, — когда мы обвѣнчаемся, мой другъ.

— Когда мы обвѣнчаемся! вскричалъ мистеръ Бомбль. — Ужь не тронулъ ли васъ кто-нибудь…

— Нѣтъ, нѣтъ, мой ангелъ! быстро прервала дама.

— Еслибъ я узналъ, что кто-нибудь осмѣлился поднять свои дерзкіе глаза на это милое лицо… продолжалъ Бомбль.

— О, нѣтъ, никто не осмѣлится!

— Такъ и должно быть! сказалъ Бомбль, сжимая кулаки. — Давайте мнѣ человѣка, который бы дерзнулъ обидѣть васъ, и будьте увѣрены, что въ другой разъ онъ ужь этого не сдѣлаетъ.

Бомбль, между-тѣмъ, поднялъ воротникъ, надѣлъ свою треугольную шляпу и, горячо обнявъ свою будущую половину, снова вышелъ на улицу, но зашелъ напередъ къ воспитанникамъ, побранилъ ихъ и подошелъ къ лавкѣ гробовщика богоугоднаго заведенія.

Хозяина и супруги его не было дома; однако лавка была отперта, хотя давно уже прошло время запирать ее. Мистеръ Бомбль нѣсколько разъ постучалъ тростью; но видя, что никто не обращаетъ на него вниманія и замѣтивъ въ окнѣ свѣтъ, съ немалымъ удивленіемъ началъ разсматривать, что происходило внутри лавки. Столъ былъ накрытъ для ужина и уставленъ тарелками и стаканами, хлѣбомъ, масломъ, бутылкою пива и вина; за столомъ сидѣлъ Ноа Клейполь, положивъ ногу на скамейку и держа въ одной рукѣ ножъ, а въ другой кусокъ хлѣба; возлѣ него стояла Шарлотта, подавая ему устрицы изъ боченка, которыя онъ глоталъ съ удивительною быстротою. Необыкновенно-багровый цвѣтъ краснаго носа его и странное выраженіе глазъ показывали, что онъ находился въ сладостномъ упоеніи, и это подтверждалось еще болѣе несчетнымъ числомъ устрицъ, которыми онъ хотѣлъ охладить себя,

— Вотъ еще одна, Ноа, сказала Шарлотта: — скушай ее; только одну.

— Чудная вещь устрицы! замѣтилъ Ноа, проглотивъ еще устрицу. Какъ жаль, что ихъ нельзя ѣсть много! Не такъ ли, Шарлотта?

— Право, это досадно.

— Именно, отвѣчалъ Ноа. — А ты любишь устрицы?

— Не очень. Я люблю смотрѣть, какъ ты ѣшь ихъ, Ноа.

— О! сказалъ Ноа, размышляя: — странно!

— Хочешь еще? спросила Шарлотта. — Посмотри, какая чудесная!

— Не могу больше, сказалъ Ноа. Очень жаль! Поди ко мнѣ, Шарлотта, — я поцалую тебя.

— Что такое? сказалъ мистеръ Бомбль, бросаясь въ комнату. — Шарлотта вскрикнула и закрыла лицо передникомъ. Ноа, будучи не въ состояніи подняться съ мѣста, опустилъ только ноги на полъ, и въ страхѣ выпучилъ пьяные глаза на Бомбля.

— Повтори еще разъ, что ты сказалъ, дерзкій, безстыдный негодяй! Какъ ты смѣлъ выговорить такое слово? Какъ ты осмѣлилась потакать ему, безстыдница? Цаловать ее! — вскрикнулъ съ негодованіемъ мистеръ Бомбль. — Фу!

— Я не хотѣлъ цаловать ее! сказалъ испуганный Ноа. — Она сама все цалуетъ меня, хочу я или нѣтъ.

— О, Ноа! съ упрекомъ вскричала Шарлотта.

— Да, конечно. — Она все цалуетъ меня, мистеръ Бомбль.

— Молчать! сердито вскричалъ мистеръ Бомбль. — Извольте идти внизъ, сударыня. — Ноа, запри лавку, и если ты еще вымолвишь слово, — бѣда тебѣ! Когда хозяинъ пріидетъ домой, скажи ему, что умерла старуха, чтобъ завтра поутру онъ пошелъ къ ней. Слышишь?… Цаловаться! вскричалъ Бомбль, всплеснувъ руками. Грѣхъ и развращеніе низшаго класса ужасаютъ меня; если парламентъ не обратитъ на это вниманія, то погибнетъ вся Англія, и духъ крестьянъ упадетъ навсегда! — Съ этими словами Бомбль, грустный и задумчивый, вышелъ изъ лавки гробовщика.

ГЛАВА XXVIII.
Дальнѣйшія приключенія Оливера.

— Чтобъ волки разорвали васъ на части! ворчалъ Сайксъ, скрежеща зубами: — Я бы желалъ быть вмѣстѣ съ вами; вы бъ у меня завыли!

Произнеся это проклятіе, Сайксъ остановился и, опустивъ раненнаго мальчика къ себѣ на колѣно, обернулся, ища глазами своихъ преслѣдователей.

Ничего нельзя было замѣтить сквозь туманъ и темноту; но громкіе крики людей разносились въ воздухѣ, и лай сосѣднихъ собакъ, пробужденныхъ общею тревогою, раздавался по всѣмъ направленіямъ.

— Стой, бездѣльникъ! кричалъ разбойникъ вслѣдъ Тоби Кракиту, который бѣжалъ со всѣхъ ногъ: — стой!

Повтореніе этого слова заставило Тоби остановиться: онъ зналъ, что Сайксъ не любитъ шутить, а Тоби былъ отъ него въ разстояніи, меньшемъ, нежели на пистолетный выстрѣлъ.

— Помоги мнѣ нести мальчика, кричалъ Сайксъ: — и воротись назадъ.

Тоби не охотно повиновался.

— Скорѣй! кричалъ Сайксъ, опуская мальчика въ сухой ровъ и вытаскивая пистолетъ изъ кармана. — Не шути со мною.

Въ эту минуту шумъ послышался явственнѣе, и Сайксъ, снова осмотрѣвшись кругомъ, могъ различить людей, которые уже выходили въ поле; двѣ собаки бѣжали передъ ними.

— Все пропало, Биль! кричалъ Тоби. — Брось его, и пустимся бѣжать. Съ этимъ словомъ, Кракитъ, предпочитая лучше быть застрѣленнымъ отъ своего друга, если онъ только попадетъ въ него, нежели попасться въ руки преслѣдователей, обернулся и побѣжалъ во всю мочь. Сайксъ заскрежеталъ зубами, осмотрѣлся кругомъ, бросилъ на безчувственнаго Оливера плащъ, который мѣшалъ ему бѣжать, и пустился вдоль плетня; потомъ, выхвативъ пистолетъ, выстрѣлилъ на воздухъ.

— Сюда, сюда! кричалъ дрожащій голосъ: — Нептунъ, сюда!

Собаки, казалось, подражая своимъ господамъ, не имѣли сильнаго желанія продолжать поиски. Три человѣка, вышедшіе въ это время въ поле, остановились, чтобъ посовѣтоваться.

— Мое мнѣніе, или лучше сказать, мое приказаніе, сказалъ толстѣйшій изъ трехъ: — немедленно возвратиться домой.

— Мнѣ будетъ пріятно все, что пріятно мистеру Джильсу, сказалъ коротенькій человѣкъ, также не слишкомъ-худощавый, но очень блѣдный и очень учтивый, какими обыкновенно бываютъ трусы.

— Я не хочу упрямиться, сказалъ третій, отозвавшій собакъ: — мистеръ Джильсъ знаетъ лучше насъ.

— Конечно, отвѣчалъ коротенькій человѣкъ: — и если мистеръ Джильсъ говоритъ, не наше дѣло ему противорѣчить. Нѣтъ, нѣтъ, я знаю свою обязанность, я знаю свое положеніе. — Говоря правду, маленькій человѣкъ очень зналъ свое положеніе, и зналъ, что оно незавидное, потому-что зубы его стучали другъ-объ-друга.

— Ты трусишь, Бритльзъ? сказалъ мистеръ Джильсъ.

— Нѣтъ, сказалъ Бритльзъ.

— Да, сказалъ Джильсъ.

— Вы лгунъ, мистеръ Джильсъ.

— Ты врунъ, Бритльзъ.

Видя этотъ споръ, третій подошелъ, чтобъ помирить ихъ.

— Я скажу вамъ, въ чемъ дѣло, джентльмены, сказалъ онъ: — мы всѣ трусимъ.

— Говорите только за себя, сударь, сказалъ мистеръ Джильсъ, поблѣднѣвшій болѣе всѣхъ.

— Я такъ и дѣлаю, отвѣчалъ другой. При такихъ обстоятельствахъ очень-натурально трусить. Я трушу.

— И я также, сказалъ Бритльзъ: — хоть и неприлично говорить, что струсилъ.

Такое откровенное признаніе смягчило мистера Джильса; онъ рѣшился сознаться, что и онъ струсилъ; тогда всѣ трое обернулись назадъ и побѣжали въ совершенномъ разстройствѣ; по мистеръ Джильсъ, который при своемъ маленькомъ ростѣ былъ еще вооруженъ огромными вилами, учтиво просилъ всѣхъ остановиться.

— Удивительно, сказалъ мистеръ Джильсъ: что можетъ надѣлать человѣкъ, когда разгорячится. Я увѣренъ, что я совершилъ бы убійство, еслибъ мнѣ попался одинъ изъ мошенниковъ.

— Кажется, это ворота? сказалъ послѣ нѣкотораго молчанія Джильсъ.

— Кажется, ворота, вскричалъ Бритльзъ.

— Будьте увѣрены, что это точно ворота, сказалъ Джильсъ, самъ еще отъ страха не вѣря своимъ глазамъ.

Этотъ разговоръ происходилъ между двумя человѣками, подстерегшими Сайкса, и странствующимъ охотникомъ, спавшимъ въ сараѣ и принужденнымъ, вмѣстѣ съ двумя своими собаками, преслѣдовать бѣглецовъ. Мистеръ Джильсъ исполнялъ двойную обязанность дворецкаго и метр-д’отеля при старой хозяйкѣ дома, а Бритльзъ исполнялъ все, что ему приказывали; и какъ онъ служилъ въ домѣ съ малолѣтства, то на него привыкли смотрѣть какъ на дитя, не смотря на то, что ему было болѣе тридцати лѣтъ.

Ободренные этимъ разговоромъ, но все еще прячась одинъ за другаго и осматриваясь боязливо кругомъ, три храбреца бросились назадъ къ дереву, позади котораго они поставили свой фонарь, чтобъ разбойники, увидѣвъ огонь, не выстрѣлили въ нихъ. Спрятавъ фонарь, они разсудили возвратиться домой, и скоро исчезли въ густомъ туманѣ, лежавшемъ надъ землею.

Съ наступленіемъ дня становилось холоднѣе, и туманъ несся надъ землею какъ густое облако дыма: трава была сыра, дороги и рытвины полны водою и грязью, и сырой, вредный вѣтеръ тихо начиналъ завывать. Оливеръ все еще лежалъ недвижный и безчувственный на томъ мѣстѣ, гдѣ оставилъ его Сайксъ.

Наступило утро, и когда первый, слабый свѣтъ его — скорѣе смерть ночи, нежели рожденіе дня — заблисталъ на небѣ, воздухъ сталъ еще рѣже и пронзительнѣе. Предметы, казавшіеся въ темнотѣ мрачными и печальными, мало-по-малу принимали свой образъ, и постепенно отдѣлялись одинъ отъ другаго. Крупный и частый дождь зашумѣлъ въ безлиственныхъ кустарникахъ. Но Оливеръ ничего не чувствовалъ: онъ лежалъ безъ памяти и безъ помощи на своей холодной постели.

Наконецъ тихій стонъ нарушилъ царствовавшую дотолѣ тишину: мальчикъ очнулся. Его лѣвая рука, кое-какъ перевязанная платкомъ, отвисла въ сторону, и перевязка намокла кровью. Онъ былъ такъ слабъ, что едва могъ сѣсть и, осмотрѣвшись кругомъ, застоналъ опять. Дрожа всѣмъ тѣломъ отъ холода и слабости, онъ дѣлалъ усиліе, чтобъ встать на ноги, но, задрожавъ всѣмъ тѣломъ, упалъ на землю.

Пришелъ въ чувство, Оливеръ рѣшился встать и сдѣлать нѣсколько шаговъ. Голова его кружилась; онъ шатался какъ пьяный; но, преодолѣвъ себя и спустя голову на грудь, пошелъ, самъ не зная куда.

Вдругъ смутное воспоминаніе пробудилось въ душѣ его. Ему казалось, что онъ все идетъ между Сайксомъ и Кракитомъ, которые сердито спорили, и слова ихъ отдавались еще въ ушахъ его. Потомъ ему казалось, что онъ одинъ съ Сайксомъ; онъ видѣлъ, какъ мимо ихъ проходили толпы народа, какъ желѣзная рука разбойника сжала его шею. Вдругъ онъ вздрогнулъ, вспомнивъ пистолетный выстрѣлъ; огни замелькали передъ его глазами, все смѣшалось въ его памяти; какая-то невидимая рука оттолкнула его назадъ. Вмѣстѣ съ этими смутными видѣніями, чувство страданія утомляло и терзало его.

Такъ онъ шелъ впередъ, шатаясь, машинально, до самой дороги; вѣтви кустарниковъ били его по лицу и дождь шелъ съ такою силою, что прогналъ всѣ его воспоминанія.

Онъ взглянулъ передъ собою и увидѣлъ въ небольшомъ разстояніи домъ,.до котораго могъ добрести. Онъ надѣялся, что надъ нимъ сжалятся, видя, въ какомъ онъ положеніи; а если лѣтъ, то все-таки онъ хотѣлъ лучше умереть возлѣ людей, нежели въ открытомъ полѣ. Онъ собралъ послѣднія силы и побрелъ къ дому.

Подходя ближе, Оливеръ вдругъ вспомнилъ, что когда-то видѣлъ его прежде. Онъ не зналъ, когда именно, но строеніе казалось ему знакомымъ.

Садовая стѣна! Возлѣ ея на траву упалъ онъ на колѣни въ прошедшую ночь и молилъ двухъ злодѣевъ сжалиться надъ нимъ. Это былъ тотъ самый домъ, въ который они хотѣли проникнуть.

Когда Оливеръ узналъ это мѣсто, страхъ овладѣлъ имъ до такой степени, что онъ на минуту забылъ всю боль отъ своей раны, и думалъ только о томъ, чтобъ бѣжать. Бѣжать! Онъ едва могъ стоять; даже, еслибъ онъ былъ въ полномъ цвѣтѣ здоровья и силы, куда могъ бы онъ бѣжать? Онъ бросился къ садовой калиткѣ: она незаперта и качалась на петляхъ. Онъ перешелъ лужокъ, тихо постучалъ въ дверь и, потерявъ послѣднія силы, упалъ на ступеняхъ маленькой лѣстницы.

Въ это время, мистеръ Джильсъ, Бритльзъ и охотникъ послѣ ночныхъ подвиговъ подкрѣпляли себя чаемъ и завтракомъ въ кухнѣ. Не то, чтобъ мистеръ Джильсъ имѣлъ обыкновеніе быть на короткой ногѣ съ смиренными слугами, которыхъ онъ, напротивъ, держалъ въ почтительномъ отдаленіи; но смерть и огонь дѣлаютъ всѣхъ людей равными, и мистеръ Джильсъ сидѣлъ, протянувъ ноги передъ кухоннымъ каминомъ, положивъ лѣвую руку на столъ, а правою сопровождая выразительными жестами свой разсказъ о разбойникахъ, которому слушатели (особенно поваръ и горничная) внимали съ живѣйшимъ участіемъ.

— Была половина третьяго, сказалъ мистеръ Джильсъ: — и даже, можетъ-быть, около трехъ часовъ, когда я проснулся и, повернувшись на другой бокъ такимъ образомъ (здѣсь мистеръ Джильсъ повернулся на своемъ стулѣ и накрылъ себя концомъ скатерти, какъ-будто одѣяломъ), услышалъ шумъ.

При этихъ словахъ поваръ поблѣднѣлъ и попросилъ горничную запереть дверь; она попросила Бритльза; Бритльзъ попросилъ охотника; а охотникъ сдѣлалъ видъ, что не слышитъ.

— Услышалъ шумъ, продолжалъ мистеръ Джильсъ. — Я подумалъ сначала, что мнѣ показалось, и готовъ былъ снова заснуть, когда опять услышалъ шумъ, гораздо явственнѣе.

— Какого рода шумъ? спросилъ поваръ.

— Сильный шумъ, отвѣчалъ мистеръ Джильсъ, осматриваясь кругомъ. — Я сбросилъ одѣяло, продолжалъ онъ, стаскивая скатерть: сѣлъ на постели и началъ прислушиваться.

Поваръ и горничная вмѣстѣ вскрикнули и подвинули свой стулья ближе другъ къ другу.

— Тогда я услышалъ очень явственно, продолжалъ мистеръ Джильсъ. — Кто-нибудь, сказалъ я самъ-себѣ, ломится въ дверь или въ окно; что дѣлать! Пойду лучше, позову бѣднаго мальчика Бритльза и не дамъ его убить соннаго, сказалъ я самъ-себѣ.

Здѣсь взоры всѣхъ устремились на Бритльза, который выпучилъ глаза на разсказчика и смотрѣлъ на него открывши рогъ, между тѣмъ, какъ лицо его выражало ужасъ.

— Я отбросилъ одѣяло, сказалъ Джильсъ, отбрасывая скатерть и сердито взглянувъ на повара и горничную: — тихо всталъ съ кровати, натянулъ пару…

— Здѣсь есть дамы, мистеръ Джильсъ, замѣтилъ охотникъ.

— Чулокъ, сударь, сказалъ Джильсъ, оборачиваясь къ нему и дѣлая удареніе на каждомъ словѣ, — Схватилъ заряженный пистолетъ, и на цыпочкахъ вошелъ въ его комнату. Бритльзъ., сказалъ я ему, не бойся!

— Именно, вы сказали, замѣтилъ Бритльзъ тихимъ голосомъ.

— Намъ, я думающіе избѣжать смерти, Бритльзъ, сказалъ я, но не пугайся.

— А онъ испугался? спросилъ поваръ.

— Нисколько, отвѣчалъ мистеръ Джильсъ. — Онъ былъ такъ же храбръ — почти такъ же храбръ, какъ и я.

— Я бы, мнѣ кажется, умерла отъ страха, замѣтила горничная.

— Ты женщина, возразилъ Бритльзъ выпрямившись.

— Бритльзъ правъ, сказалъ мастеръ Джильсъ, кивнувъ головою: — отъ женщины нельзя и ожидать ничего другаго. Мы, будучи мужчинами, взяли потайной Фонарь и сошли внизъ по лѣстницѣ почти ощупью.

Мистеръ Джильсъ всталъ съ своего мѣста и, закрывъ глаза, сдѣлалъ два шага впередъ, чтобъ сильнѣе убѣдить слушателей въ истинѣ своего разсказа, какъ вдругъ задрожалъ вмѣстѣ со всѣми и бросился назадъ къ своему стулу. Поваръ и горничная вскрикнули.

— Стучатся, сказалъ мистеръ Джильсъ, стараясь казаться спокойнымъ: — отворите дверь, кто-нибудь!

Никто не шевелился.

— Странно, что стучатся въ такое время, сказалъ мистеръ Джильсъ, смотря на блѣдныя лица своихъ слушателей и самъ поблѣднѣвъ какъ полотно: — но надо же отворить дверь. Слышите? Кто-нибудь!

Говоря это, мистеръ Джильсъ взглянулъ на Бритльза; но этотъ молодой человѣкъ, будучи скроменъ отъ природы, вѣроятно не считалъ себя за кого-нибудь, и потому разсудилъ, что приказаніе не могло къ нему относиться. Во всѣхъ случаяхъ онъ ничего не отвѣчалъ. Мистеръ Джильсъ бросилъ взглядъ на охотника, но тотъ вдругъ заснулъ. О женщинахъ нечего и говорить.

— Если Бритльзъ готовъ отпереть дверь при свидѣтеляхъ, то я готовъ идти за нимъ, сказалъ мистеръ Джильсъ послѣ краткаго молчанія.

— И я также, сказалъ охотникъ, пробуждаясь такъ же мгновенно, какъ и заснулъ.

Бритльзъ сдался на этихъ условіяхъ; и всѣ, успокоившись открытіемъ, что совсѣмъ свѣтло, пошли къ двери, пустивъ впередъ двухъ собакъ и ведя съ собою двухъ женщинъ, боявшихся остаться въ комнатѣ. По совѣту мистера Джильса, всѣ они говорили громко, чтобъ дать замѣтить стучавшимся, что ихъ много, и по распоряженію того же джентльмена, хвосты собакъ были крѣпко сжаты, чтобъ заставить ихъ громче лаять.

Принявъ эти предосторожности, мистеръ Джильсъ взялъ за руку охотника (чтобъ онъ не убѣжалъ, какъ онъ говорилъ шутя) и отдалъ приказаніе отпереть дверь. Бритльзъ повиновался, и толпа, смотря изъ-за плечъ другъ друга, увидѣла не страшнаго разбойника, но бѣднаго Оливера Твиста, безмолвнаго и утомленнаго, который, поднявъ свои отяжелѣвшіе глаза, безъ словъ вымаливалъ состраданія.

— Мальчикъ! вскричалъ мистеръ Джильсъ, храбро толкая назадъ, охотника. — Что съ нимъ, а?.. Ба! Бритльзъ? посмотри, не узнаешь ли ты?…

Бритльзъ, который спрятался за дверь, отворя ее и увидя Оливера, громко закричалъ. Мистеръ Джильсъ, схвативъ мальчика за ногу и за руку — къ счастію не за переломленную — потащилъ его въ домъ и положилъ на полъ.

— Здѣсь онъ! кричалъ Джильсъ: — здѣсь одинъ изъ разбойниковъ, сударыня! Здѣсь мошенникъ, барышня — раненный! Я подстрѣлилъ его, сударыня, а Бритльзъ держалъ свѣчу.

— Въ фонарѣ, сударыня! кричалъ Бритльзъ, прикрывая ротъ рукою, чтобъ было слышнѣе.

Двѣ служанки побѣжали на верхъ съ извѣстіемъ, что мистеръ Джильсъ взялъ въ плѣнъ разбойника; а охотникъ старался помочь Оливеру, чтобъ онъ не умеръ, не будучи повѣшеннымъ. Среди этого шума и смятенія, послышался пріятный женскій голосъ, и всѣ затихли.,

— Джильсъ! говорилъ голосъ сверху.

— Здѣсь, барышня, отвѣчалъ мистеръ Джильсъ. — Не боитесь, сударыня; я ничего не потерпѣлъ. Онъ недолго сопротивлялся: я скоро его пришибъ.

— Тише! отвѣчалъ тотъ же голосъ: — ты пугаешь тетиньку больше, нежели разбойники. Что, бѣдняжка очень страдаетъ?

— Смертельно раненъ, сударыня, отвѣчалъ Джильсъ съ неописаннымъ восхищеніемъ.

— Кажется, онъ совсѣмъ мертвъ, кричалъ также Бритльзъ. — Не угодно ли будетъ вамъ, сударыня, сойдти и взглянуть на него, въ случаѣ если онъ…

— Тише! сказала молодая дѣвушка. — Подождите, я скажу тетинькѣ.

Она скоро воротилась назадъ, и велѣла раненнаго осторожно перенести наверхъ, въ комнату мистера Джильса, а Бритльзу въ ту же минуту ѣхать за докторомъ въ Чертзей.

— Но неугодно ли вамъ будетъ взглянуть на него, сударыня?спросилъ Джильсъ съ такою гордостію, какъ-будто Оливеръ былъ какая-нибудь рѣдкая птица.

— Ни за что въ свѣтѣ теперь, отвѣчала дѣвушка. — Бѣдняжка! обходитесь съ нимъ ласковѣе, для меня!

Старый слуга посмотрѣлъ на говорившую, когда она отошла, съ такого гордостію и радостію, какъ бы она была его собственное дитя. Потомъ, склонясь къ Оливеру, велѣлъ бережно перенести его наверхъ.

ГЛАВА XXIX.
Благодѣтельница Оливера.

Въ красивой комнатѣ, убранной въ старинномъ вкусѣ, сидѣли двѣ дамы у стола, на которомъ былъ поставленъ завтракъ. Мистеръ Джильсъ, одѣтый съ большою изъисканностые весь въ черное, прислуживалъ имъ. Онъ занялъ позицію между столомъ и буфетомъ, вытянувшись во всю длину своего роста, закинувъ голову назадъ, выставивъ лѣвую ногу впередъ, положивъ правую руку въ жилетъ, а лѣвою сжимая опущенный подносъ, — и, казалось, вполнѣ доволенъ былъ своею должностью.

Одна изъ двухъ дамъ достигла уже преклонныхъ лѣтъ, но высокій стулъ, на которомъ сидѣла она, не былъ прямѣе ея стана. Въ костюмѣ ея была какая-то странная смѣсь новизны и старины; она сидѣла, положивъ руки на столъ, и устремивъ глаза, которые все еще не потеряли прежняго блеска, на молодую свою подругу.

Младшая была въ веснѣ женской жизни. — Ей не исполнилось еще семнадцати лѣтъ. Она была такъ кротка и нѣжна, такъ чиста и прекрасна, что, казалось, земля не была ея стихіею, а грубые люди ея спутниками. Свѣтлый умъ сіялъ въ темно-голубыхъ глазахъ и на дѣвственномъ челѣ ея; выраженіе доброты играло на лицѣ; улыбка — счастливая, кроткая улыбка довершала очарованіе.

Она разливала чай. Игриво отбросивъ назадъ свои волосы, просто зачесанные на лбу, она взглянула на старушку съ такимъ полнымъ участіемъ, съ такою непритворною любовію, что добрые ангелы порадовались бы, смотря на нее.

Старушка улыбнулась; но сердце ея было полно; она украдкой отерла слезу.

— Кажется, есть ужь часъ, какъ уѣхалъ Бритльзъ? спросила она.

— Часъ и двадцать минутъ, сударыня, отвѣчалъ мистеръ Джильсъ, смотря на серебряные часы, которые онъ носилъ на голубой ленточкѣ.

— Онъ всегда мѣшкаетъ, замѣтила старушка.

— Бритльзъ всегда былъ неповоротливымъ мальчикомъ, сударыня, отвѣчалъ дворецкій.

— Онъ, кажется, все становится хуже и хуже вмѣсто того, чтобъ исправляться, сказала старушка.

— Не уже-ли онъ все еще играетъ съ дѣтьми? сказала смѣясь молодая дѣвушка.

Мистеръ Джильсъ почелъ необходимымъ улыбнуться; въ это время кабріолетъ подъѣхалъ къ садовой калиткѣ; изъ него выскочилъ толстый джентльменъ и побѣжалъ прямо къ двери, быстро вошелъ въ комнату и чуть не опрокинулъ стола и мистера Джильса.

— Я никогда еще не слыхивалъ ничего подобнаго! вскричалъ толстый джентльменъ, обращаясь къ мистриссъ Мели. Боже мой!.. ночью… я этого никогда не слыхивалъ!

Съ этими словами толстый джентльменъ пожалъ руку обѣимъ дамамъ и, подвинувъ стулъ, спросилъ, какъ онѣ себя чувствуютъ.

— Вы могли бы умереть, совершенно умереть отъ страха, сказалъ толстый джентльменъ.

— Зачѣмъ вы не прислали ко мнѣ? Мой человѣкъ прибѣжалъ бы въ одну минуту, и я бы также… Право… такъ неожиданно… ночью!

Казалось, доктора болѣе всего безпокоило то, что воры пришли такъ неожиданно, и ночью, какъ-будто эти почтенные джентльмены занимаются своимъ ремесломъ въ полдень, и наканунѣ извѣщаютъ о своихъ визитахъ.

— А вы, миссъ Роза, сказалъ докторъ, обращаясь къ младшей изъ дамъ; — я…

— О, да, мы были очень испуганы! сказала Роза, прерывая его. Но тамъ на верху есть бѣдный мальчикъ; тетенька просила васъ посмотрѣть его.

— А! конечно! отвѣчалъ докторъ: — посмотримъ. Это твоя работа, Джильсъ… понимаю.

Мистеръ Джильсъ, убиравшій въ это время чашки, покраснѣлъ какъ ракъ, и сказалъ, что эта честь принадлежитъ ему.

— Честь? сказалъ докторъ. — Много чести подстрѣлить мошенника!

Мистеръ Джильсъ, полагавшій, что хотятъ уменьшить его славу, почтительно отвѣчалъ, что теперь не время разсуждать объ этомъ, потому-что его противникъ нуждается въ помощи.

— Правда, правда! сказалъ докторъ. — Гдѣ жь онъ? Покажите его мнѣ. Я хочу взглянуть на него, мистриссъ Мели. Такъ онъ влѣзъ въ это окно?.. Кто бъ могъ повѣрить?.. Говоря всю дорогу, онъ пошелъ за Джильсомъ наверхъ. Пока онъ туда идетъ, скажемъ читателю, что мистеръ Лосбернъ, сосѣдній медикъ, извѣстный на десять миль въ окружности подъ именемъ „доктора“, растолстѣлъ болѣе отъ веселаго расположенія духа, нежели отъ достатка: онъ былъ добръ, простодушенъ и страненъ, какъ старый холостякъ.

Отсутствіе доктора продолжалось долѣе, нежели ожидали обѣ дамы. Большой ящикъ былъ вынутъ изъ кабріолета; въ спальнѣ часто звѣнѣлъ колокольчикъ, и слуги бѣгали вверхъ и внизъ. Наконецъ онъ возвратился, и на вопросъ о состояніи больнаго принялъ таинственный видъ, осторожно заперевъ дверь.

— Необыкновенныя вещи, мистриссъ Мели, необыкновенныя вещи! сказалъ докторъ, прислонясь спиною къ двери и какъ-будто заслоняя ее.

— Надѣюсь, что онъ внѣ опасности? спросила старушка.

— Въ этомъ не было бы еще ничего необыкновеннаго, отвѣчалъ докторъ. — Видѣли ль вы этого мошенника?

— Нѣтъ, отвѣчала старушка.

— Не слыхали ли вы чего-нибудь объ немъ?

— Ничего.

— Извините, сударыня, прервалъ Джильсъ: — я хотѣлъ все разсказать вамъ, но мнѣ помѣшалъ пріѣздъ доктора.

Дѣло въ томъ, что мистеръ Джильсъ никакъ не хотѣлъ вѣрить, что онъ только подстрѣлилъ мальчика. Онъ такъ высоко ставилъ свою храбрость, что готовъ былъ для нея жертвовать чужою жизнію.

— Роза хочетъ его видѣть, сказала мистриссъ Мели: — по этому не бывать.

— Гм! сказалъ докторъ. — Онъ совсѣмъ не страшенъ. Но вы можете взглянуть на него при мнѣ…

— Ни за что въ свѣтѣ, хоть бы это было и необходимо, отвѣчала старушка.

— Такъ, я думаю, что это необходимо, сказалъ докторъ. — Во всякомъ случаѣ увѣренъ, чтобы будете жалѣть, если не послѣдуете моему совѣту. Онъ теперь совершенно тихъ и покоенъ. Не бойтесь ничего, повѣрьте мнѣ.

Убѣдивъ дамъ, что онѣ будутъ изумлены, взглянувъ на преступила, докторъ взялъ подъ руку молодую дѣвушку и, предложивъ другую руку мистриссъ Мели, съ важностью повелъ ихъ наверхъ.

Вошедъ въ комнату, онъ сдѣлалъ дамамъ знакъ идти впередъ и, заперевъ… ними дверь, тихо отдернулъ занавѣсъ у кровати. Тамъ вмѣсто звѣрскаго, дикаго разбойника, котораго всѣ ожидали увидѣть, лежалъ бѣдный ребенокъ, истощенный усталостію, страданіями и погруженный въ глубокій сонъ. Его раненная рука, крѣпко перевязанная, лежала на груди, а на другую склонилась голова его, полузакрытая длинными, шелковистыми волосами.

Добрый джентльменъ держалъ занавѣску въ рукѣ, и минуту или двѣ смотрѣлъ на него молча. Между-тѣмъ, Роза сѣла на стулъ возлѣ Оливера и расправляла его волосы; крупныя слезы падали изъ глазъ ея на его подушку.

Мальчикъ пошевельнулся и. улыбнулся во снѣ, какъ-будто эти знаки состраданія и участія внушила ему новое чувство, котораго онъ не зналъ до того времени.

— Что жь это значить? воскликнула старушка. — Этотъ бѣдный ребенокъ не можетъ быть сообщникомъ злодѣевъ.

— Порокъ, сказалъ медикъ, задергивая занавѣску: — гнѣздится вездѣ, и кто можетъ поручиться, что его нѣтъ въ этомъ прекрасномъ тѣлъ?

— Но въ такомъ раннемъ возрастѣ!… замѣтила Роза.

— Любезная миссъ Роза, сказалъ медикъ, печально качая головою: — преступленіе, какъ смерть, не есть удѣлъ одной старости. Прекраснѣйшее и юное часто бываетъ избранною его жертвою.

— Но не-уже-ли вы можете вѣрить, чтобъ этотъ мальчикъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ добровольнымъ участникомъ людей, отверженныхъ обществомъ? съ безпокойствомъ спросила Роза.

Медикъ покачалъ головой съ видомъ сомнѣнія и, замѣтивъ, что они безпокоятъ боль.наго, вышелъ съ ними въ другую комнату.

— Но если онъ и въ-самомъ-дѣлѣ преступникъ, продолжала Роза: — то взгляните, какъ онъ молодъ; подумайте, что, можетъ-быть, онъ никогда не зналъ любви матери, ни спокойствія домашней жизни, и что дурное обхожденіе, побои, нищета ввели его въ общество людей, принудившихъ его къ злодѣйству… Тетушка, ради Бога, подумайте объ этомъ прежде, нежели позволите отдать этого больна то ребенка въ тюрьму, которая будетъ его могилою. Если вы меня любите, сжальтесь надъ нимъ, пока еще не поздно…

— Другъ мой, сказала старушка, прижимая плачущую дѣвушку къ груди своей: — не-уже-ли ты думаешь, что я трону хоть волосъ на головѣ его?

— О, нѣтъ! отвѣчала Роза: — не вы, не вы!

— Нѣтъ, сказала дрожащимъ голосомъ старушка: — мнѣ ужь не долго жить; пусть простятъ меня другіе, какъ я имъ прощаю. Но, докторъ, что могу я сдѣлать для его спасенія?

— Дайте мнѣ подумать, сударыня; дайте мнѣ подумать.

Мистеръ Лосбернъ положилъ руки въ карманы и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ взадъ и впередъ но комнатѣ, часто останавливаясь въ раздумьи. Послѣ многихъ восклицаній „нашелъ!“ и „нѣтъ, но годится“, онъ наконецъ сталъ, какъ вкопанный, и сказалъ:

— Думаю, что если вы дадите мнѣ полную власть надъ Джильсомъ и Бритльзомъ, то я все устрою. Мнѣ.извѣстно, что Джильсъ вѣрный малой и старый слуга, но вмѣстѣ съ тѣмъ страшный болтунъ. Не такъ ли?

— Тетушка позволяетъ дѣлать вамъ все, мнѣ угодно, сказала Роза, улыбаясь сквозь слезы.

— Что касается до мальчика, продолжалъ докторъ: — я думаю, черезъ часъ онъ проснется, и мы и можно будетъ съ нимъ поговорить, Я сдѣлаю это при васъ, и если изъ словъ его мы заключимъ, что онъ точно негодяй, то предоставимъ его судьбѣ его, безъ всякаго сожалѣнія.

— О нѣтъ, тетушка! вскричала Роза.

— О да, тетушка! сказалъ Докторъ» — И такъ, рѣшено?

— Онъ не можетъ быть злодѣемъ, сказала Роза: — это невозможно!

— Прекрасно, возразилъ докторъ: — тѣмъ легче для васъ принять мое предложеніе.

Условіе было принято, и всѣ съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ ожидали пробужденія Оливера.

Срокъ, назначенный докторомъ, давно уже прошелъ, а мальчикъ все еще спалъ крѣпкимъ сномъ. Былъ уже вечеръ, когда добрый докторъ принесъ имъ извѣстіе, что Оливеръ проснулся. — Мальчикъ очень болѣнъ, говорилъ онъ: — и слабъ отъ потери крови; но видно, что его безпокоитъ что-то. Пойдемте къ нему и послушаемъ, что онъ намъ разскажетъ.

Бесѣда была продолжительна, потому-что Оливеръ разсказалъ имъ все, и часто принужденъ былъ останавливаться, чтобъ успокоиться и собрать силы. Грустно было слушать, въ полутемной комнатъ, слабый голосъ больнаго ребенка, развивавшаго передъ своими слушателями ужасную цѣпь бѣдствій, наброшенную на него злодѣями.

Въ этотъ вечеръ постель Оливера приготовлена была руками женщины; любовь и благотворительность бодрствовали надъ нимъ во время сна его. Онъ чувствовалъ себя спокойнымъ и счастливымъ; онъ могъ бы безъ сожалѣнія покинуть жизнь.

Едва Оливеръ кончилъ разсказъ свой, какъ заснулъ снова; докторъ, отирая глаза и упрекая себя въ слабости, сошелъ внизъ къ Джильсу. Онъ никого не нашелъ въ задѣ, и ему пришло на мысль, что онъ можетъ произвести лучшій эффектъ на кухнѣ: въ кухню онъ и отправился.

Въ этой нижней палатѣ домашняго парламента собрались служанки, Бритльзъ, Джильсъ, охотникъ (который за свои услуги получилъ приглашеніе остаться на день) и привратникъ. Привратникъ былъ съ огромной палкой, съ большой головой, въ большихъ сапогахъ, и смотрѣлъ какъ человѣкъ, выпившій достаточное количество портеру.

Приключеніе послѣдней ночи все еще было предметомъ разговора, и когда докторъ вошелъ, Джильсъ разсказывалъ о своемъ необыкновенномъ мужествѣ, а Бритльзъ, со стаканомъ пива въ рукѣ повторялъ слова его.

— Сидите, сказалъ докторъ, махая рукою.

— Покорно благодаримъ, сударь, отвѣчалъ Джильсъ. — Барышня позволила мнѣ взять портеру, я я разсудилъ, что пріятнѣе пить его въ такой пріятной компаніи.

Присутствующіе подкрѣпили слова Джильса, и онъ, осмотрѣвшись кругомъ, спросилъ доктора:

— Каковъ нашъ больной, сударь?

— Такъ и сякъ, отвѣчалъ докторъ. — Я боюсь, не слишкомъ ли опрометчиво поступилъ ты.

— Надѣюсь, вы не хотите сказать этимъ, сударь, сказалъ Джильсъ, дрожа отъ страха: — что онъ при смерти. Еслибъ я зналъ это, ни я, ни Бритльзъ, ни кто другой не тронулъ бы бѣднаго мальчика.

— Не въ томъ дѣло, сказалъ докторъ таинственно. — Джильсъ, ты протестантъ?

— Да, сударь, отвѣчалъ Джильсъ блѣднѣя.

— А ты, дружокъ? спросилъ докторъ, вдругъ обращаясь къ Бритльзу.

— Спаси Господи! отвѣчалъ Бритльзъ, вздрагивая. — Я точно таковъ же, сударь, какъ мистеръ Джильсъ.

— Скажите же мнѣ, продолжалъ докторъ сердито: — оба вы, оба, — готовы ли вы дать клятву, что нашъ больной мальчикъ тотъ самый, который пролѣзъ въ окно въ прошедшую ночь? Ну, скорѣе!

Доктора всѣ считали кротчайшимъ созданьемъ въ мірѣ; но онъ сдѣлалъ этотъ вопросъ такимъ ужаснымъ голосомъ, что Джильсъ и Бритльзъ, на которыхъ портеръ уже производилъ свое дѣйствіе, смотрѣли одинъ на другаго съ безсмысленнымъ видомъ.

— Слушай внимательно отвѣтъ ихъ, привратникъ, сказалъ докторъ съ выразительнымъ жестомъ: — отъ этого можетъ выйдти многое.

Привратникъ старался казаться какъ-можно-внимательнѣе и взялъ палку, которую сначала поставилъ въ уголъ.

— Здѣсь хотѣли ограбить домъ, сказалъ докторъ. — Два человѣка едва могли замѣтить мальчика среди дыма и тревоги. Въ этотъ самый домъ на другое утро приходитъ мальчикъ, и потому, что у него случилась перевязанная рука, эти люди нападаютъ на него — чѣмъ подвергаютъ его жизнь большой опасности, — и клянутся, что онъ разбойникъ. Теперь вопросъ: справедливы ли эти люди, а если нѣтъ, чего они заслуживаютъ?

Привратникъ значительно покачалъ головою.

— Я опять спрашиваю васъ, сказалъ громовымъ голосомъ докторъ: — можете ли вы подъ страшною клятвою обвинить ребенка?

Бритльзъ съ сомнѣніемъ посмотрѣлъ на Джильса; Джильсъ съ сомнѣніемъ посмотрѣлъ на Бритльза; привратникъ приложилъ руку къ уху, чтобъ слышать отвѣтъ; двѣ женщины выставились впередъ, а докторъ сердито осматривался кругомъ, какъ вдругъ у воротъ зазвенѣлъ колокольчикъ и послышался стукъ колесъ.

— Это полицейскіе! вскричалъ обрадованный Бритльзъ.

— Кто? спросилъ докторъ, блѣднѣя.

— Полицейскіе офицеры, сударь, отвѣчалъ Бритльзъ: — Мы съ Джильсомъ посылали за ними сегодня утромъ.

— Какъ! вскричалъ докторъ.

— Да, отвѣчалъ Бритльзъ: — я давно послалъ за ними, и удивляюсь, что они не пришли раньше.

— Кто васъ просилъ объ этомъ? Зачѣмъ? Теперь все пропало!… сказалъ уходя докторъ.

ГЛАВА XXX.
Критическое положеніе.

— Кто тамъ? спросилъ Бритльзъ, отворяя немного дверь и заслоняя свѣчу рукою.

— Отворите, отвѣчали за дверью: — мы полицейскіе офицеры, за которыми сегодня посылали отсюда.

Успокоенный этимъ извѣстіемъ, Бритльзъ отворилъ дверь настежь и встрѣтилъ толстаго человѣка въ сюртукѣ. Этотъ человѣкъ вошелъ не говоря ни слова и началъ вытирать ноги.

— Пошли сейчасъ кого-нибудь за моимъ помощникомъ, сказалъ полицейскій: — онъ въ кабріолетѣ.

Бритльзъ исполнилъ приказаніе. Толстый человѣкъ вошелъ съ своимъ товарищемъ въ залу и снялъ шляпу. Онъ былъ лѣтъ пятидесяти, средняго роста, съ сѣдыми блестящими волосами, коротко остриженными, съ маленькими усами, круглымъ лицомъ и острыми глазами. Другой былъ красноголовый, сухой человѣкъ, въ огромныхъ сапогахъ, съ вздернутымъ, подозрительнымъ носомъ.

— Скажите господамъ, что Блатерсъ и Дуфъ здѣсь, слышите? сказалъ толстый человѣкъ, поправляя волосы и кладя пару рукавицъ на столъ. — А! добрый вечеръ, сударь! Позвольте мнѣ переговорить съ вами наединѣ.

Эти слова относились къ мистеру Лосберну, который явился въ это время. Сдѣлавъ знакъ Бритльзу удалиться, онъ ввелъ двухъ дамъ и заперъ дверь.

— Вотъ хозяйка дома, сказалъ докторъ, показывая на мистриссъ Мели.

Блатерсъ поклонился, положилъ шляпу на полъ, взялъ стулъ я далъ знакъ Дуфу сдѣлать то же.

— Теперь, не угодно ли вамъ будетъ разсказать намъ всѣ обстоятельства этого происшествія, сказалъ Блатерсъ.

Мистеръ Лосбернъ, болѣе всего старавшійся выиграть время, какъ можно-болѣе растягивалъ разсказъ. Блатерсъ и Дуфъ значительно посматривали другъ на друга.

— Но гдѣ же мальчикъ, о которомъ говорили слуги? спросилъ Блатерсъ.

— Ничего не бывало, отвѣчалъ докторъ. — Одинъ изъ испуганныхъ слугъ вообразилъ, что онъ былъ участникомъ въ грабежѣ; но это пустое, сущая нелѣпость!

— Быть можетъ, однако, онъ и правъ, замѣтилъ Блатерсъ. — Кто этотъ мальчикъ? Откуда онъ? Вѣдь не съ облаковъ же упалъ!

— Конечно нѣтъ, отвѣчалъ докторъ, бросая быстрый взглядъ на обѣихъ дамъ. — Я знаю всю его исторію… мы объ этомъ поговоримъ послѣ. Сначала, я думаю, вы захотите видѣть мѣсто, откуда вошли воры?

— О, непремѣнно! сказалъ Блатерсъ.

Принесли свѣчи, и Блатерсъ съ Дуфомъ, въ сопровожденіи всей домашней челяди, осмотрѣли окно и ставень, и даже слѣды, оставленные на полу. Послѣ этого, Дуфъ и Блатерсъ начало совѣтоваться между собою, какъ два доктора объ участи больнаго.

Между-тѣмъ, докторъ въ другой комнатѣ ходилъ взадъ и впередъ; мистриссъ Мели и Роза смотрѣли на него съ безпокойствомъ.

— Я, право, не знаю, что дѣлать теперь, сказалъ онъ останавливаясь.

— Лучше всего, сказала Роза: — разсказать этимъ людямъ исторію мальчика; она вѣрно разжалобитъ ихъ.

— Сомнѣваюсь, сказалъ докторъ, качая головою. — Она не произведетъ на нихъ никакого дѣйствія. Что жь онъ? — скажутъ они: — онъ бродяга. Да вѣдь не всякій еще и повѣритъ его исторіи!

— Но вы вѣрите? быстро спросила Роза.

— Я вѣрю ей, какъ она ни странна, и, можетъ-быть, дѣлаю большую глупость, замѣтилъ докторъ: — но не думаю, чтобъ она была удовлетворительна для полицейскихъ.

— Почему же? спросила Роза.

— Потому-что мальчику почти нечего сказать въ свое оправданіе. По его собственному признанію, онъ былъ сообщникомъ мошенниковъ, хотя невольнымъ, — все равно. Право, чѣмъ больше думаю, тѣмъ больше мнѣ кажется невозможнымъ открыть истинную его исторію. Я увѣренъ, что ей не повѣрятъ, и даже, если все дѣло кончится ничѣмъ, все-таки оно будетъ публично, и вашъ планъ разрушится.

— Что же намъ дѣлать? вскричала Роза. — Зачѣмъ они послали за этими людьми?

— Не знаю, сказала мистриссъ Мели. — Я ни за что въ свѣтѣ не согласилась бы на это.

— Намъ остается только не терять надежды, сказалъ докторѣ. — У мальчика еще сильная горячка, и онъ не въ состояніи ни съ кѣмъ говорить. Войдемте.

— Ну, сударь, сказалъ Блатерсъ, входя въ комнату съ своимъ товарищемъ: — мы осмотрѣли все. Тутъ было два мошенника и съ ними мальчикъ; намъ хотѣлось бы теперь его видѣть.

— Не угодно ли имъ будетъ сначала закусить чего-нибудь, мистриссъ Мели? сказалъ докторъ, съ лицомъ, блиставшимъ отъ какой-то новой, счастливой мысли.

— О, конечно! весело вскричала Роза. — Я сейчасъ прикажу подать.

— Покорно благодаримъ, сударыня, сказалъ Блатерсъ, поднося руку ко рту: — наша обязанность трудная… хлопотъ пропасть!

Скоро вино заставило блюстителей правосудія забыть о дѣлѣ; они уже едва держались на ногахъ, когда докторъ сказалъ имъ: — Ну, теперь, если угодно, вы можете идти наверхъ.

— Если позволите, отвѣчалъ Блатерсъ. И, слѣдуя за докторомъ, оба офицера вошли въ спальню Оливера, а за ними Джильсъ со свѣчою.

Оливеръ казался полууснувшимъ и смотрѣлъ на незнакомцевъ, не понимая, что вокругъ его происходитъ.

— Вотъ, сказалъ докторъ: — мальчикъ, который, будучи раненъ нечаянно, пришелъ къ этому дому просить помощи; но его тотчасъ схватилъ и обходился какъ съ разбойникомъ этотъ господинъ со свѣчою, чѣмъ и подвергъ опасности жизнь его.

Блатерсъ и Дуфъ посмотрѣли на Джильса. Испуганный Джильсъ смотрѣлъ то на нихъ, то на Оливера, то на доктора, не зная куда дѣваться отъ страха.

— Надѣюсь, ты не отопрешься? сказалъ докторъ.

— Я думалъ все сдѣлать къ… луч… шему, сударь! отвѣчалъ Джильсъ. — Я думалъ, что это мальчикъ…

— Ну, что же мальчикъ? спросилъ Дуфъ.

— Мальчикъ, сударь, который былъ съ разбойниками, отвѣчалъ Джильсъ. — У нихъ, кажется, былъ мальчикъ.

— Ты и теперь то же думаешь? спросилъ Блатерсъ.

— Думаю… что? спросилъ Джильсъ, смотря на всѣхъ съ недоумѣніемъ.

— Ну, что это тотъ самый мальчикъ, болванъ? нетерпѣливо спросилъ Блатерсъ.

— Не знаю, право, не знаю, сударь… отвѣчалъ испуганныя Джильсъ. — Я ничего не утверждаю.

— Что жь ты думаешь? спросилъ Блатерсъ.

— Не знаю, что и думать, отвѣчалъ бѣдный Джильсъ. — Я не думаю, что это тотъ самый мальчикъ; я почти увѣренъ, что это не онъ. Вы знаете, что это не можетъ быть онъ…

— Этотъ человѣкъ вѣрно пьянъ? спросилъ Блатерсъ, обращаясь къ доктору.

— Онъ просто дуракъ! съ достоинствомъ замѣтилъ Дуфъ.

Бритльзъ еще болѣе сбился въ отвѣтахъ. Осмотрѣли другой пистолетъ Джильса и нашли, что онъ заряженъ холостымъ зарядомъ; это открытіе сдѣлало сильное впечатлѣніе на всѣхъ, кромѣ доктора, который за нѣсколько минутъ вынулъ оттуда пулю. Но болѣе всѣхъ обрадовался Джильсъ, что не онъ застрѣлилъ мальчика. Полицейскіе, не безпокоясь болѣе объ Оливерѣ, ушли, обѣщаясь прійдти на другое утро.

На другой день разнесся слухъ, что два человѣка и мальчикъ были пойманы въ Кингстонѣ, и туда отправились Блатерсъ и Дуфъ, получа по гинеѣ отъ доброй мистриссъ Мели.

Между-тѣмъ, Оливеръ былъ счастливъ подъ надзоромъ мистриссъ Мели, Розы и добраго мистера Лосберна.

ГЛАВА XXXI.
Счастливая жизнь Оливера съ добрыми друзьями.

Болѣзнь Оливера ни увеличивалась, ни уменьшалась. Кромѣ боли отъ раны, онъ нѣсколько недѣль страдалъ еще отъ-того, что долго пробылъ на сыромъ и холодномъ воздухѣ. Наконецъ, мало-по-малу онъ началъ поправляться и могъ уже выразить словами, какъ глубоко чувствуетъ благодѣяніе обѣихъ дамъ, и какъ пламенно надѣется быть когда будетъ въ силахъ доказать имъ свою благодарность.

— Бѣдняжка! сказала Роза, когда Оливеръ твердилъ о своей благодарности: — ты будешь имѣть много случаевъ услужить намъ, если захочешь. Мы ѣдемъ въ деревню, и тетушка хочетъ взять тебя съ собою. Спокойное мѣсто, чистый воздухъ и весна поправятъ тебя въ нѣсколько дней; ты будешь иногда услуживать намъ, если это только не обезпокоитъ тебя.

— Обезпокоитъ! вскричалъ Оливеръ. — О, еслибъ я только могъ что-нибудь дѣлать для васъ, еслибъ я могъ угодить вамъ, поливая ваши цвѣты, или смотря за вашими птицами, бѣгая для васъ цѣлый день взадъ и впередъ, — чего бы я не отдалъ за это?

— Тебѣ не нужно будетъ ничего отдавать, сказала съ усмѣшкою миссъ Мели. — Я уже сказала тебѣ, что ты можешь услужить намъ, и если исполнишь хоть половину того, что обѣщаешь, то сдѣлаешь меня совершенно счастливою.

— Счастливою! вскричалъ Оливеръ: — о, какъ вы милостивы!

— Да, ты можешь сдѣлать меня гораздо счастливѣе, нежели воображаешь, отвѣчала дѣвушка. — Мысль, что добрая тетушка дала тебѣ средство избѣгнуть того ужаснаго положенія, которое ты намъ описывалъ, доставляетъ мнѣ неизъяснимое удовольствіе; но если я буду убѣждена, что предметъ ея состраданія истинно-благодаренъ о привязанъ къ ней, это меня утѣшитъ еще болѣе, тѣмъ ты думаешь. Понялъ ли ты меня? спросила она, смотря на задумчивое лицо Оливера.

— О, да, сударыня! съ чувствомъ отвѣчалъ Оливеръ. — Но я думалъ о томъ, какъ я неблагодаренъ теперь.

— Къ кому? спросила Роза.

— Къ доброму джентльмену и ласковой старушкѣ, которые обо мнѣ заботились. Если бъ они знали, какъ я счастливъ, имъ вѣрно было бы это пріятно.

— Я увѣрена, сказала миссъ Мели: — добрый нашъ докторъ обѣщалъ, когда ты поправишься, свезти тебя къ нему.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? вскричалъ Оливеръ, въ восторгѣ. — Я не знаю, что я сдѣлаю отъ радости, когда снова увижу ихъ!

Скоро Оливеръ былъ въ состояніи исполнить свое желаніе и однажды утромъ сѣлъ съ мистеромъ Лосберномъ въ карету мистриссъ Мели. Когда они подъѣхали къ Чертзеііскому Мосту, Оливеръ вдругъ поблѣднѣлъ и громко вскрикнулъ.

— Что съ тобою! вскричалъ докторъ засуетясь, но обыкновенію. — Ты видишь что-нибудь… слышишь что-нибудь… чувствуешь что-нибудь… а?

— Вотъ, кричалъ Оливеръ, показывая изъ окна кареты. — Этотъ домъ…

— Ну, чтожь такое? Стой, кучеръ! Ну, что жъ этотъ домъ… а?

— Мошенники… это домъ, въ который они привели меня, шепталъ Оливеръ.

— Чортъ возьми! вскричалъ докторъ. — Эй, я хочу выидти. И прежде, нежели кучеръ успѣлъ исполнить его приказаніе, онъ выскочилъ самъ изъ кареты и побѣжалъ къ опустѣвшему дому, стуча въ дверь, какъ сумасшедшій.

— Кто здѣсь? сказалъ маленькій, безобразный, горбатый человѣкъ, отворяя дверь такъ быстро, что докторъ едва не упалъ. — Что тутъ такое?

— Что?вскричалъ докторъ, хватая его за воротъ. — Многое: разбой!

— Будетъ и убійство, отвѣчалъ горбунъ холодно: — если вы не отнимите своихъ рукъ. Слышите?

— Слышу, сказалъ докторъ, давая толчокъ своему плѣннику. — Гдѣ… какъ бишь его… Сайксъ? Гдѣ Сайксъ? Говори, мошенникъ!

Горбунъ взглянулъ на него съ изумленіемъ; но освободившись изъ рукъ его, проворчалъ ругательства и отвернулся. Прежде нежели онъ успѣлъ запереть дверь, докторъ, не говоря ни слова, вошелъ въ комнату. Съ безпокойствомъ осмотрѣлся онъ кругомъ; но ни что не соотвѣтствовало описанію Оливера.

— Ну, сказалъ горбунъ: — зачѣмъ вы силою вломились ко мнѣ въ домъ? Вы хотите обокрасть, убить меня?

— Видѣлъ ли ты когда-нибудь, старый вампиръ, чтобъ за этимъ пріѣзжали въ каретѣ? сказалъ раздраженный докторъ.

— Такъ что жь вамъ нужно? сердито спросилъ горбунъ. — Скоро ли вы измѣрены убраться отсюда, чортъ возьми?

— Когда мнѣ вздумается, сказалъ мистеръ Лосбернъ, заглядывая въ другую комнату, которая также не имѣла никакого сходства съ описаніемъ Оливера: — я когда-нибудь доберусь до тебя, пріятель.

— До меня? вскричалъ разсерженный горбунъ. — Если я вамъ буду нуженъ, — я здѣсь. Я не за тѣмъ жилъ здѣсь одинъ двадцать-пять лѣтъ, чтобъ вы меня обижали! Вы заплатите за это, заплатите!.. И, говоря такимъ образомъ, маленькій демонъ плясалъ въ припадкѣ ярости.

— Мальчикъ вѣрно ошибся, сказалъ докторъ самому-себѣ. — На! положи это себѣ въ карманъ, и запрись снова. Съ этими словами онъ далъ горбуну мелкую монету и воротился къ экипажу.

Горбунъ провожалъ доктора, произнося во всю дорогу дикія ругательства и угрозы. Въ то время, какъ докторъ говорилъ съ кучеромъ, онъ заглянулъ въ карету и бросилъ на Оливера такой звѣрскій и мстительный взглядъ, что бѣдный мальчикъ долго не могъ позабыть его. Когда же они поѣхали, горбунъ началъ бить ногами о землю и рвать на себѣ волосы.

— Я оселъ! сказалъ докторъ, послѣ долгаго молчанія. — Зналъ ли ты это прежде, Оливеръ?

— Нѣтъ, сударь.

— Такъ не забудь на будущее время.

— Оселъ, сказалъ докторъ, помолчавъ еще нѣсколько минутъ. — Къ-чему мнѣ было торопиться? что могъ я сдѣлать одинъ? Я всегда врежу самъ-себѣ.

Оливеръ зналъ названіе улицы, въ которой жилъ мистеръ Броунло, и потому не трудно было найдти ее. Когда карета поворотила въ эту улицу, сердце его билось такъ сильно, что онъ едва могъ дышать.

— Ну, другъ мой, который же донъ? спросилъ докторъ.

— Вотъ, вотъ! отвѣчалъ Оливеръ, высовываясь изъ кареты. — Бѣлый домъ… Скорѣе, скорѣе!

— Сейчасъ, сейчасъ, сказалъ добрый докторъ, трепля его по плечу. Ты тотчасъ увидишь ихъ; они вѣрно обрадуются, нашелъ тебя живымъ и здоровымъ.

— О, я увѣренъ! вскричалъ Оливеръ. — Они были такъ добры ко мнѣ…

Карета остановилась. Нѣтъ, это былъ не тотъ домъ! Подъѣхали къ другому; Оливеръ смотрѣлъ въ окна и слезы ожиданія катились по лицу его.

Увы! бѣлый домъ былъ пустъ; у окна прибитъ билетъ: «отдается въ наемъ».

— Постучись у слѣдующей двери, сказалъ мистеръ Лосбернъ, взявъ Оливера за руку. — Не знаешь ли, что сдѣлалось съ г. Броунло, жившимъ въ сосѣднемъ домѣ?

Служанка не знала, но пошла спросить. Она тотчасъ возвратилась съ извѣстіемъ, что мистеръ Броунло продалъ все свое имѣніе и шесть недѣль назадъ уѣхалъ въ Вестиндію. Оливеръ всплеснулъ руками и печально опустилъ голову.

— А его ключница? спросилъ докторъ.

— Всѣ уѣхали, отвѣчала служанка. — Старый джентльменъ, ключница и джентльменъ, другъ мистера Броунло.

— Такъ поѣзжай домой, сказалъ мистеръ Лосбернъ кучеру.

— А книгопродавецъ? сказалъ Оливеръ. — Я знаю къ нему дорогу. Поѣдемте къ нему, сдѣлайте милость.

— Бѣдный мальчикъ! сегодня намъ, видно, черный день, сказалъ докторъ. — Если мы поѣдемъ къ книгопродавцу, то вѣрно найдемъ, что и онъ умеръ, или сгорѣлъ, или убѣжалъ. Поѣдемъ лучше домой! И, повинуясь доктору, лошади поскакали домой.

Наступала роскошная весна; благодѣтельницы Оливера переселились въ деревню, недалеко отъ города, оставя домъ на попеченіе Джильса и другаго слуги.

Кто можетъ описать блаженство и спокойствіе, которое больной мальчикъ чувствовалъ среди зеленыхъ луговъ, въ благотворномъ воздухѣ, въ роскошныхъ лѣсахъ деревни? Для него наступила новая жизнь. Невдалекѣ была маленькая часовня, окруженная не высокими, не богатыми памятниками, но смиренными насыпями, покрытыми свѣжимъ, зеленымъ дерномъ и мхомъ. Оливеръ часто блуждалъ здѣсь, думая объ одинокой могилѣ своей матери, грустилъ и украдкою плакалъ; но поднявъ глаза къ голубому небу, встрѣчалъ тамъ милый образъ, благословлявшій его, и успокоивался.

То было счастливое время. Дни проходили спокойно и весело, а ночи не приносили съ собою страха, или общества злодѣевъ. Каждое утро онъ ходилъ къ сѣдому старику, жившему возлѣ церкви; старикъ училъ его читать и писать, и говорилъ такъ кротко, съ такимъ участіемъ, что Оливеръ не зналъ, чѣмъ угодить ему. Иногда онъ гулялъ съ мистриссъ Мели и Розою, а слушалъ ихъ разговоръ о книгахъ, или чтеніе; потомъ приготовлялъ урокъ къ слѣдующему дню въ маленькой комнаткѣ, выходившей окнами въ садъ; наконецъ опять гулялъ съ дамами, прислушиваясъ къ ихъ разговору, и не помня себя отъ радости, когда ему удавалось сорвать имъ цвѣтокъ, или принести что-нибудь. Когда становилось темно, и они возвращались домой, Роза садилась за фортепьяно и играла какую-нибудь меланхолическую арію, или пѣла старинную пѣсню, которая нравилась ея публикѣ. Въ такое время еще не подавали свѣчей, и Оливеръ, сидя у окна, со слезами радости слушалъ музыку.

А когда приходило воскресенье, какъ различно отъ прежняго проклялъ онъ его! Въ маленькой деревенской церкви, бѣдняки въ праздничныхъ платьяхъ съ такимъ усердіемъ преклоняли колѣни въ молитвѣ, что Оливеръ невольно подражалъ имъ…

Утромъ онъ вставалъ въ шесть часовъ, бѣгалъ по полямъ, рвалъ акты и возвращался къ завтраку съ букетомъ; потомъ кормилъ птичекъ миссъ Мели, или помогалъ садовнику поливать растенія, и, награжденный привѣтливою улыбкою Розы, казался счастливѣйшимъ въ людей.

Такъ протекли три мѣсяца. Кротость и великодушіе съ одной стороны, пламенная, святая благодарность съ другой — сдѣлали то, что скоро Оливеръ сталъ совершенно-домашнимъ у старушки и ея племянницы; за ласки и привязанность его платили ему вниманіемъ и J (обовью.

ГЛАВА XXXII.
О томъ, что возмутило счастіе Оливера и друзей его.

Быстро пролетѣла весна; наступило лѣто, и если деревня была прекрасна сначала, то теперь она была въ полномъ, роскошномъ цвѣтѣ; деревья, едва распускавшіяся въ первые мѣсяцы, теперь кажись полными жизни и, далеко раскинувъ широкія вѣтви, давали убѣжище отъ лучей палящаго солнца. Земля одѣлась блестящимъ покрываломъ и разсыпала повсюду цвѣты, наполнявшіе воздухъ чуднымъ ароматомъ.

Обитатели маленькой деревеньки вели ту же мирную жизнь: Оливеръ сдѣлался бодрымъ и здоровымъ, но чувства его къ благодѣтельницамъ оставались тѣ же.

Однимъ прекраснымъ вечеромъ прогулка ихъ продолжалась долѣе обыкновеннаго; Роза была весела, и живой разговоръ не прерывался. Мистриссъ Мели устала, и всѣ возвратились домой. Роза, снявъ шляпку, сѣла по обыкновенію за фортепьяно. Пробѣжавъ разсѣянно по клавишамъ, она заиграла грустную пѣсню, и вдругъ послышались ея рыданія…

— Роза, другъ мой! сказала старушка.

Роза не отвѣчала, во стала играть скорѣе, какъ-будто звуками желая заглушить грусть свою.

— Что съ тобою, Роза? сказала мистриссъ Мели, поспѣшно вставая и подходя къ ней. — Ты вся въ слезахъ. Милое дитя мое, что печалитъ тебя?

— Ничего, тетушка, ничего… отвѣчала дѣвушка. — Я сама не знаю что со мною; не могу выразить; но мнѣ такъ тяжело къ вечеру…

— Не больна ли ты?

— Нѣтъ, нѣтъ! не больна! отвѣчала Роза вздрагивая. — Теперь мнѣ лучше. Заприте окно.

Оливеръ поспѣшно исполнилъ ея просьбу, и Роза, превозмогая себя, хотѣла заиграть что-нибудь веселое. Но пальцы ея дрожали; закрывъ лицо руками, она бросилась на софу и дала волю слезамъ, которыхъ не могла удерживать долѣе.

— Дитя мое, другъ мой! сказала старушка, обнимая ее: — я никогда еще не видала тебя въ такомъ грустномъ расположеніи.

— Я боюсь, не больна ли я, тетушка, прошептала Роза.

Она была больна въ-самомъ-дѣлѣ. Когда принесены были свѣчи, всѣ ужаснулись ея блѣдности. Оливеръ, съ безпокойствомъ слѣдившій за всѣми движеніями старушки, замѣтилъ, что она приходитъ, въ отчаяніе. Роза, удаляясь въ свою комнату, утѣшала ее, что на другой день ей будетъ гораздо-лучше.

— Надѣюсь, сударыня, сказалъ Оливеръ, когда мистриссъ Мели возвратилась: — что нѣтъ никакой опасности? Миссъ Мели не такъ здорова, но…

Старушка сдѣлала ему знакъ молчать, и сѣвъ въ темный уголъ комнаты, нѣсколько минутъ оставалась безмолвною. Наконецъ она сказала дрожащимъ голосомъ:

— Надѣюсь, что нѣтъ, Оливеръ. Я была счастлива съ нею нѣсколько лѣтъ, — слишкомъ счастлива… Я боюсь потерять ее…

— О, избави Боже! вскричалъ. Оливеръ.

Прошла безсонная ночь; когда наступило утро, Роза была въ сильной горячкѣ.

— Намъ должно дѣйствовать, а не плакать, Оливеръ, сказала мистриссъ Мели, прикладывая палецъ къ губамъ. — Это письмо надо какъ-можно-скорѣе отослать мистеру Лосберну въ Чертзей.

Оливеръ не могъ отвѣчать, но безпокойство видно было въ глазахъ его.

— Вотъ другое письмо, сказала мистриссъ Мели: — но не знаю, теперь отослать его, или подождать, что будетъ съ Розою.

— Это тоже въ Чертзей, сударыня? спросилъ Оливеръ, нетерпѣливо желавшій скорѣе исполнить порученіе.

— Нѣтъ, отвѣчала старушка, машинально отдавая письмо. Оливеръ взглянулъ на него, и увидѣлъ, что оно было адресовано къ Генриху Мели, конюшему, въ какой-то загородный домъ, но куда — онъ не могъ разобрать.

— Отослать его? спросилъ съ нетерпѣніемъ Оливеръ.

— Я думаю нѣтъ, отвѣчала мистриссъ Мели, взявъ назадъ письмо. — Подожду до завтра.

Съ этими словами она подала Оливеру кошелекъ, и онъ бѣгомъ пустился изъ дому.

Быстро бѣжалъ онъ по полямъ, перескакивая черезъ рвы я пригорки, и остановился только у трактира, какъ велѣла ему мистриссъ Мели.

Здѣсь онъ заплатилъ трактирщику, который тотчасъ отправилъ человѣка верхомъ въ Чертзей съ письмомъ къ доктору Лосберну. Оливеръ, успокоенный тѣмъ, что исполнилъ порученіе, вышелъ изъ воротъ трактира, и вдругъ наткнулся на толстаго человѣка, завернутаго въ плащъ и входившаго въ ворота.

— Что за чортъ! вскричалъ человѣкъ, устремивъ глаза на Оливера и отступивъ нѣсколько шаговъ.

— Извините, сударь, сказалъ Оливеръ: — я торопился домой и не замѣтилъ васъ.

— Смерть! шепталъ незнакомецъ самъ-себѣ, смотря на мальчика большими черными глазами. — Кто бы подумалъ! Онъ и изъ гроба заслонитъ мнѣ дорогу!

— Мнѣ очень совѣстно, сударь, говорилъ Оливеръ, смущенный дикимъ взглядомъ незнакомца. — Надѣюсь, я не ушибъ васъ.

— Проклятіе! шепталъ тотъ, скрежеща зубами. — Еслибъ я только имѣлъ бодрость сказать слово, то въ одну ночь избавился бы отъ него. Проклятіе на твою голову, чертёнокъ! Что ты здѣсь дѣлаешь?

Незнакомецъ сжалъ кулакъ и стиснулъ зубы, сказавъ эти слова. Онъ подошелъ къ Оливеру какъ-бы въ намѣреніи ударить его, но вдругъ упалъ на землю въ ужасныхъ судорогахъ.

Оливеръ взглянулъ на мученія безумнаго (какъ онъ думалъ), и бросился въ домъ за помощью. Увидя, что его осторожно перенесли въ трактиръ, онъ побѣжалъ домой, вспоминая съ изумленіемъ и страхомъ необыкновенныя слова человѣка, вовсе ему незнакомаго.

Но эти мысля разсѣялись, когда онъ подошелъ къ дому. Розѣ было хуже; около полуночи она начала бредить. Докторскій ученикъ, неоставлявшій ея ни на минуту, отвелъ въ сторону мистриссъ Мели и съ горестію сказалъ:

— Если она выздоровѣетъ, это будетъ чудомъ.

Какъ часто Оливеръ, вскакивая ночью съ постели, тихонько пробирался по лѣстницѣ, прислушиваясь къ дыханію больной! Какъ часто дрожь проникала его тѣло, и крупныя капли пота выступали при мысли, что его благодѣтельницѣ хуже. Но что были его прежнія молитвы въ-сравненіи съ тѣни, которыя онъ возсылалъ теперь къ Богу за жизнь и здоровье нѣжнаго созданія, быстрыми шагами стремившагося къ могилѣ!

Наступило утро; въ домѣ все было пусто и тихо. Люди говорили шопотомъ; безпокойныя лица являлись у дверей; женщины и дѣти уходила назадъ въ слезахъ. Цѣлый день Оливеръ ходилъ по саду, не спуская глазъ съ оконъ больной. Поздно ночью пріѣхалъ мистеръ Лосбернъ.

— Плохо, сказалъ докторъ, отворачиваясь: — такъ молода, такъ любима, и такъ мало надежды!

На другое утро солнце сіяло свѣтло, — такъ свѣтло, какъ-будто оно не видѣло ни несчастія, ни заботъ; и между-тѣмъ, какъ каждый листокъ и цвѣточекъ былъ въ полномъ цвѣтѣ, — между-тѣмъ, какъ жизнь, здоровье и звуки радости окружала со всѣхъ сторонъ прекрасное созданіе, оно увядало… Оливеръ тихонько пробрался къ церковному кладбищу, и, сѣвъ на зеленые холмики, плакалъ въ молчаніи.

Картина, раскинутая передъ его глазами была такъ прекрасна, пѣсни лѣтнихъ птицъ такъ веселы, все было такъ полно жизнью и радостью, что когда мальчикъ Поднялъ свои влажные глаза и осмотрѣлся кругомъ, его поразила мысль, что теперь нельзя умереть, что Роза вѣрно не можетъ умереть, когда все весело и вольно; что могила создана для холодной и угрюмой зимы, а не для весенняго солнца. Онъ всегда думалъ, что саванъ облекаетъ собою только старость, а не юность и красоту.

Ударъ церковнаго колокола прервалъ размышленія мальчика. Другой, — еще… Колоколъ призывалъ къ погребальной церемоніи. Толпа провожала усопшую; всѣ были въ бѣломъ, потому-что покойница была молода. Гробъ былъ открытъ, — надъ нимъ рыдала мать. А солнце все-таки сіяло и птицы весело пѣли…

Оливеръ возвратился домой, думая о томъ, какъ добра была къ нему молодая дѣвушка, какъ желала, чтобъ онъ могъ заплатить чѣмъ-нибудь ей. Мистриссъ Мели сидѣла въ залѣ. При взглядѣ на нее, сердце Оливера сжалось, потому-что она никогда не оставляла постели своей племянницы, и онъ дрожалъ при мысли о томъ, что привлекло ее сюда. Онъ узналъ, что Роза впала въ глубокій сонъ, изъ котораго должна была пробудиться или къ жизни, или для того, чтобъ сказать имъ послѣднее прости.

Они сидѣли, прислушиваясь, не говоря ни слова по цѣлымъ часамъ. Обѣдъ унесли нетронутый. Послышаись шаги; оба они бросилась къ двери, въ которую вошелъ докторъ.

— Что Роза? вскричала старушка. — Скажите изъ скорѣе; я все снесу. О, говорите, ради Бога!

— Успокойтесь, сказалъ докторъ, поддерживая ее: — успокойтесь, прошу васъ.

— Пустите меня! вскричала мистриссъ Мели. — Милое дитя мое! Она умерла! умерла!

— Нѣтъ! вскричалъ докторъ. — Господь многомилостивъ, она будетъ жить для вашего счастія.

Старушка пала на кольни и хотѣла сложить руки; но силы измѣнили ей, и она безъ чувствъ упала на руки друзей своихъ.

ГЛАВА XXXIII.
Новый джентльменъ является на сцену. — Еще приключеніе съ Оливеромъ.

Слова доктора произвели на всѣхъ большое вліяніе. Оливеръ не могъ ни плакать, ни говорить, ни радоваться. Онъ едва понималъ, что происходило, и только ввечеру потокѣ слезъ облегчилъ грудь его.

Ночь уже наступала, когда онъ возвращался домой, нарвавъ цвѣтовъ, чтобъ ихъ поставить въ комнату больной Розы, Проходя по дорогѣ, онъ услышалъ за собою стукъ приближавшагося экипажа, и, оглянувшись, увидѣлъ почтовую карету, скакавшую во весь опоръ.

Когда карета проѣзжала мимо, Оливеръ бросилъ взглядъ на человѣка въ бѣломъ колпакѣ, котораго лицо показалось ему знакомымъ. Бѣлый колпакъ еще разъ выглянулъ изъ кареты, приказывая кучеру остановиться, и потомъ назвалъ Оливера по имени.

— Сюда! кричалъ голосъ. — Господинъ Оливеръ, что новаго? Миссъ Роза… господинъ Оливеръ!

— Это ты, Джильсъ? спросилъ Оливеръ, подбѣгая къ каретѣ.

Джильсъ хотѣлъ отвѣчать; но его вытолкнулъ молодой человѣкъ, занимавшій другой уголъ кареты, спрашивая, что новаго?

— Однимъ словомъ, вскричалъ онъ; — хуже, или лучше?

— Лучше, гораздо-лучше! отвѣчалъ Оливеръ.

— Слава Богу! вскричалъ молодой человѣкъ. — Ты точно увѣренъ?

— Точно: мистеръ Лосбернъ сказалъ, что опасность миновалась.

Молодой человѣкъ не сказалъ болѣе ни слова, но выскочилъ изъ кареты и, отведя Оливера.въ сторону, спросилъ:

— Точно ли это правда? Не ошибаешься ли ты, дружокъ? Прошу тебя, скажи прямо…

— Я самъ слышалъ слова доктора, отвѣчалъ Оливеръ.

Слезы блистали въ глазахъ Оливера, и молодой человѣкъ, отворотясь, нѣсколько минутъ оставался безмолвнымъ. Въ это время Джильсъ въ бѣломъ колпакѣ, сидя на подножкѣ кареты, облокотился локтями на колѣни и платкомъ утиралъ слезы.

— Я думаю, тебѣ лучше ѣхать къ матушкѣ, Джильсъ, сказалъ молодой человѣкъ. — Я пойду пѣшкомъ; ты можешь сказать, что я иду.

— Позвольте мнѣ идти съ вами, а карету можно отпустить, сказалъ Джильсъ.

Генрихъ согласился, и они пошли вмѣстѣ. Оливеръ смотрѣлъ ш него съ любопытствомъ. Молодому человѣку казалось около двадцати-пяти лѣтъ; онъ былъ средняго роста, съ прекраснымъ, открытымъ лицомъ, и, не смотря на различіе лѣтъ, имѣлъ такое сходство съ мистриссъ Мели, что Оливеру нетрудно было бы догадаться о ихъ родствѣ, еслибъ даже Генрихъ и не говорилъ, что онъ сынъ ея.

Мистриссъ Мели съ безпокойствомъ ждала сына; свиданіе ихъ было трогательно.

— О, матушка! шепталъ молодой человѣкъ: — зачѣмъ вы не написали прежде?

— Я хотѣла писать, отвѣчала мистриссъ Мели: — но рѣшилась лучше подождать мнѣнія нашего добраго доктора.

— Но еслибъ что-нибудь случилось безъ меня? спросилъ молодой человѣкъ. — Еслибъ Роза… я боюсь выговорить… еслибъ ея болѣзнь кончилась иначе, могли ли бы вы простить себѣ, и могъ ли бы я быть счастливъ?

— Еслибъ даже это и случилось, сказала мистриссъ Мели: — твой пріѣздъ днемъ ранѣе ни къ чему не послужилъ бы.

— Но если бъ вы знали, что я перенесъ въ это время, сказалъ молодой человѣкъ. — Я не могу скрывать чувствъ своихъ: сердце мое вполнѣ принадлежитъ Розѣ; у меня въ жизни нѣтъ ни мысли, ни надежды, ни желанія, кромѣ ея, и если вы несогласны со мною, вы развѣете на вѣтеръ все мое счастіе а радость. Матушка, подумайте объ этомъ; не пренебрегайте чувствами, о которыхъ вы такъ мало думаете…

— Генрихъ, сказала мистриссъ Мели: — я слишкомъ-много думаю о нихъ, и потому боюсь, чтобъ они не обманули тебя. Подумай.!

— Я ужъ много думалъ, отвѣчалъ онъ съ нетерпѣніемъ: — думалъ цѣлые годы, думалъ съ-тѣхъ-поръ, какъ началъ думать въ первый разъ. Чувства мои остаются неизмѣнными; зачѣмъ мнѣ мучить себя! Нѣтъ! Прежде, нежели я уѣду отсюда, Роза выслушаетъ меня.

— Но прежде, нежели ты сдѣлаешь это, прежде, нежели ты увидишь себя на высшей степени надежды, подумай, другъ мой, объ исторіи Розы, размысли, какое дѣйствіе вѣсть о ея темномъ рожденіи можетъ имѣть на ея рѣшеніе, — вспомни, какъ она привязана къ намъ и какъ во всѣхъ случаяхъ велико ея самоотверженіе.

— Что вы хотите сказать?

— Угадай самъ. Мнѣ пора идти къ Розѣ.

— Увижу ли я васъ вечеромъ? спросилъ молодой человѣкъ.

— Да, когда я оставлю Розу.

— Вы скажете ей, что я здѣсь?

— Скажу.

— И прибавьте, какъ я безпокоился, какъ я страдалъ, какъ я спѣшилъ скорѣе ее видѣть. Не откажите мнѣ въ этомъ, матушка…

— Нѣтъ, сказала старушка: — я все скажу ей. И, пожавъ руку сына, она поспѣшно вышла изъ комнаты.

Мистеръ Лосбернъ и Оливеръ оставались въ другомъ углу комнаты во время этого разговора. Теперь докторъ дружески протянулъ руку Генриху и разсказалъ ему въ подробности болѣзнь своей паціентки, обнадеживая въ скоромъ ея выздоровленіи. Джильсъ въ это время со вниманіемъ прислушивался къ разговору.

— Что, Джильсъ? не подстрѣлилъ ли ты опять чего-нибудь? спросилъ докторъ.

— Ничего особеннаго, сударь, отвѣчалъ Джильсъ, покраснѣвъ до ушей.

— Не поймалъ ли какихъ воровъ или разбойниковъ? лукаво спросилъ докторъ.

— Нѣтъ, сударь, отвѣчалъ серьёзно Джильсъ.

— Жаль! Вѣдь ты на это мастеръ. Въ тотъ день, какъ за мной такъ поспѣшно послали отсюда, я выпросилъ кое-что для тебя у твоей доброй барыни. Поди-ка сюда, я скажу тебѣ.

Джильсъ отошелъ въ уголъ съ важностью и нѣкоторымъ удивленіемъ; но когда докторъ шепнулъ ему нѣсколько словъ на ухо, онъ началъ дѣлать ему низкіе поклоны, и, вышелъ въ кухню, съ достоинствомъ объявилъ всѣмъ слугамъ, что госпожѣ угодно было, за его храбрость противъ разбойниковъ, положить для него въ банкъ двадцать-пять фунтовъ стерлинговъ. На это двѣ горничныя подняли вверхъ глаза и руки, думая, что мистеръ Джильсъ уже загордится вередъ ними; но онъ успокоилъ всѣхъ, сказавъ, что ни для кого ни въ чемъ не перемѣнится.

Наверху, вечеръ пролетѣлъ незамѣтно; докторъ былъ особенно веселъ: его шутливые разсказы заставляли хохотать Оливера, и даже Генриха; было уже поздно, когда они разошлись по комнатамъ.

Оливеръ всталъ на другое утро съ радостію въ сердцѣ, и съ надеждою принялся за свои ежедневныя занятія. Клѣтки съ птицами были повѣшены на свои мѣста, и прекраснѣйшіе цвѣты собраны для Розы. Задумчивость исчезла съ лица мальчика; всѣ предметы представлялась ему въ новомъ, прелестнѣйшемъ видѣ. Казалось, роса ярче блестѣла на зеленыхъ листьяхъ, голубой цвѣтъ неба былъ свѣтлѣе и прозрачнѣе.

Но Оливеръ не одинъ дѣлалъ свои утреннія прогулки. Генрихъ Мели, встрѣтивъ однажды утромъ Оливера, получилъ такую страсть къ цвѣтамъ, что сдѣлался усерднѣе его въ собираніи ихъ. Но за то Оливеръ зналъ, гдѣ растутъ лучшіе цвѣты, и каждое утро они бѣгали вмѣстѣ по полямъ, чтобъ потомъ душистою гирляндою украсить окно Розы.

Для Оливера быстро летѣло время, хотя молодая дѣвушка еще не выходила изъ своей комнаты, и вечернія прогулки ихъ не возобновлялись. Онъ съ особеннымъ стараніемъ учился у сѣда то старика, и сдѣлалъ успѣхи, удивившіе его самого. Но вдругъ одно обстоятельство испугало и разстроило его.

Маленькая комнатка, въ которой онъ привыкъ сидѣть съ своими книгами, была въ нижнемъ этажѣ, въ заднемъ фасадѣ дома. Это была совершенно-деревенская комната, съ рѣшетчатымъ окномъ, вокругъ котораго вились кусты жасминовъ и каприфолій, наполняя ароматомъ воздухъ. Окно выходило въ садъ, откуда калитка вела за ограду; кругомъ было поле и лѣсъ. Вблизи никакого жилья.

Однажды вечеромъ, когда земля начала одѣваться тѣнью, Оливеръ сидѣлъ у этого окна съ своими книгами. Нѣсколько времени онъ читалъ ихъ, и наконецъ, не въ укоръ господамъ-авторамъ, началъ постепенно засыпать.

Есть особенный родъ сна, который, оковывая тѣло, оставляетъ мысли свободными. Оливеръ помнилъ очень-хорошо, что онъ въ своей маленькой комнаткѣ, что его книги лежатъ передъ нимъ на столѣ, и что свѣжій воздухъ вѣетъ ему въ лицо, — и однакоже онъ спалъ. Вдругъ сцена перемѣнилась, воздухъ сдѣлался спертъ и душенъ; ему показалось, что онъ опять въ домѣ Жида. Гнусный старикъ сидѣлъ въ своемъ углу, показывая на него и шепча другому человѣку, сидѣвшему возлѣ него:

— Тише! казалось ему, говорилъ Жидъ: — это онъ, я увѣренъ. Пойдемъ отсюда.

— Онъ! казалось, отвѣчалъ другой: — ужь я не ошибусь. Еслибъ черти спрятали его, я и тогда бы не ошибся. Если бъ вы зарыли его на пятьдесятъ футовъ въ землю и привели меня на могилу, я узналъ бы, безъ памятника, гдѣ онъ зарытъ, — узналъ бы!

Онъ говорилъ это съ такою яростію, что Оливеръ проснулся отъ страха и вздрогнулъ,

Боже! что заставило его кровь прилить къ сердцу и лишило его способности кричать и двигаться?.. Тутъ, у окна, почти возлѣ него, такъ близко, что онъ могъ дотронуться, — стоялъ, устремивъ глаза въ комнату, Жидъ; а за нимъ, блѣдный отъ ярости или страха — человѣкъ, котораго онъ встрѣтилъ у трактира.

Все это въ одно мгновеніе мелькнуло передъ его глазами и скрылось. Но они узнали его, онъ ихъ, — и взглядъ ихъ такъ глубоко остался въ его памяти, какъ-бы онъ былъ врѣзанъ на каинъ. Съ минуту онъ стоялъ, не зная, что дѣлать, а потомъ, выскочивъ изъ окна въ садъ, громко звалъ на помощь.

ГЛАВА XXXIV,
изъ которой можно видѣть невыгодныя послѣдствія приключенія съ Оливеромъ и то, что происходило между Генрихомъ и Розою.

Люди, привлеченные криками Оливера, бросились къ нему и нашли его блѣднаго, встревоженнаго: онъ показывалъ на поле, бывшее сзади дона и едва могъ произнести слова: «Жидъ! Жидъ!»

Джильсъ не понималъ, что значитъ этотъ крикъ; но Генрихъ, которому извѣстна была исторія Оливера, тотчасъ догадался, въ чемъ дѣло.

— Куда онъ побѣжалъ? спросилъ онъ, схватывая толстую палку, стоявшую въ углу.

— Сюда! отвѣчалъ Оливеръ, показывая по направленію, гдѣ скрылись люди.

— Такъ они во рву! сказалъ Генрихъ. — Иди за мною. — Но онъ бросился съ такою быстротою, что другіе едва могли за нимъ слѣдовать.

Джильсъ и Оливеръ бѣжали какъ могли. Скоро мистеръ Лосбернъ, только-что возвратившійся домой, побѣжалъ вслѣдъ за ними.

Они остановились, пробѣжавъ поле, на которое показывалъ Оливеръ, и начали осматривать ровъ. Въ это время мистеръ Лосбернъ догналъ ихъ, и Оливеръ разсказалъ ему все происшествіе.

Поиски остались тщетными. Нигдѣ не видно было и слѣдовъ. Всѣ взошли на небольше возвышеніе, съ котораго видно было кругомъ на три мили. Влѣво была деревня; во чтобъ достичь ея, бѣглецы должны были непремѣнно бѣжать но открытому полю. — Густой лѣсъ чернѣлся по другому направленію; но его они не могли еще достигнуть.

— Тебѣ вѣрно показалось, Оливеръ? спросилъ Генрихъ, отводя его въ сторону.

— О, нѣтъ! отвѣчалъ Оливеръ, дрожа при одномъ воспоминаніи о лицѣ злодѣя: — я видѣлъ ихъ обоихъ, какъ теперь вижу васъ.

— Кто же былъ другой? спросили вмѣстѣ докторъ и Генрихъ.

— Тотъ самый человѣкъ, который бранилъ меня у трактира, сказалъ Оливеръ.

— Они скрылись по этой дорогъ? спросилъ Генрихъ: — увѣренъ ли ты?

— Такъ увѣренъ, какъ въ токъ, что видѣлъ ихъ у окна, отвѣчалъ Оливеръ, показывая на рѣшетку, отдѣлявшую садъ отъ поля. Незнакомый мнѣ человѣкъ перескочилъ здѣсь, а Жидъ, отбѣжавъ нѣсколько шаговъ вправо, исчезъ въ кустахъ.

Два джентльмена не спускали глазъ съ Оливера, и повидимому были довольны его словами. Но ни въ какомъ направленіи не видно было бѣглецовъ. Трава была высока и нигдѣ не смята.

— Странно! сказалъ Генрихъ.

— Странно! повторилъ докторъ. — На нашемъ мѣстѣ и полицейскіе не нашли бы ничего.

Не смотря на то, что поиски не удались, ихъ не оставляли до вечера. Джильса разослали по всѣмъ сосѣднимъ шинкамъ съ подробнымъ описаніемъ лица и одежды бѣглецовъ; но онъ возвратился безъ успѣха.

На другой день сдѣланы были прежнія разъискавія, но все напрасно. Оливеръ и мистриссъ Мели поѣхали въ городъ, въ надеждѣ что-нибудь услышать, но и это было безуспѣшно; наконецъ, мало-по-малу все было забыто.

Между-тѣмъ, Роза быстро поправлялась. Она могла ужь выходить изъ комнаты, и это было новою радостію для всѣхъ, любившихъ ее.

Хотя эта счастливая перемѣна имѣла видимое дѣйствіе на маленькое общество, хотя веселые голоса и смѣхъ чаще слышались, однакожь было время, когда всѣ, — даже сама Роза, — бывали печальны. Мистриссъ Мели часто разговаривала наединѣ съ сыномъ, и не одинъ разъ Роза являлась съ слѣдами слезъ на лицѣ.

Наконецъ, однажды утромъ, когда она была одна въ залѣ, вошелъ Генрихъ и съ какою-то нерѣшимостію просилъ позволенія переговорить съ нею нѣсколько минутъ.

— Я буду доволенъ немногимъ, Роза, сказалъ молодой человѣкъ, подвигая къ ней стулъ. — Вы вѣрно угадываете, что я хочу сказать вамъ; лучшія надежды моего сердца вамъ извѣстны, хоть отъ меня вы еще ничего не слышали.

Роза была очень блѣдна, когда онъ вошелъ; это могло быть слѣдствіемъ ея недавней болѣзни. Она опустила голову, и, наклонясь къ цвѣтку, стоявшему возлѣ, слушала молча.

— Я… я долженъ ѣхать отсюда, — сказалъ Генрихъ.

— Да, отвѣчала Роза. — Простите, что я говорю вамъ это, но я желаю вамъ добра.

— Меня привела сюда ужаснѣйшая вѣсть, сказалъ молодой человѣкъ: — страхъ потерять существо, въ которомъ сосредоточены всѣ мои надежды и желанія. Вы умирали — вы были между землею и небомъ; а какъ часто красота и юность вянуть преждевременно!

Слеза блеснула въ прекрасныхъ глазахъ дѣвушки и, упавъ на цвѣтокъ, ярко отразилась въ его чашечкѣ, какъ дань юнаго, чувствительнаго сердца.

— Ангелъ, продолжалъ страстно молодой человѣкъ: — лучшее созданіе Божіе быстро шло къ смерти. Роза, Роза! знать, что вы исчезали какъ тѣнь, — не имѣть надежды, что вы будете жить для нашего счастія, — чувствовать, что вы принадлежите уже лучшему міру — вотъ, чего я не въ силахъ былъ перенесть. Эти мысли мучили меня днемъ и ночью; я боялся, что вы оставите насъ не узнавши, какъ пламенно я любилъ васъ… Вы начали выздоравливать; — я слѣдилъ за вашимъ переходомъ отъ смерти къ жизни съ участіемъ и страхомъ. Не говорите, чтобъ я потерялъ эти чувства; — ими только жило мое сердце.

— Я не говорю вамъ этого, сказала Роза, рыдая: — я желала бы только, чтобъ вы уѣхали и избрали себѣ высшую, благороднѣйшую цѣль, болѣе васъ достойную.

— Нѣтъ цѣли, болѣе меня достойной, какъ привлечь къ себѣ такое сердце, сказалъ молодой человѣкъ, взявъ ее за руку. — Роза, милая Роза, цѣлые годы я любилъ васъ, надѣясь сдѣлаться васъ достойнымъ и просить руки вашей. Это время не пришло. Но пусть еще не осуществились мечты моей юности; я отдаю вамъ сердце, которое давно принадлежитъ вамъ; ваши слова рѣшатъ мою участь…

— Вы всегда были добры и благородны, сказала Роза, скрывая волновавшія ее чувства. — Вы вѣрите, что я не нечувствительна и не неблагодарна; выслушайте же отвѣтъ мой. Вы должны стараться забыть меня — не какъ подругу своего дѣтства, но какъ предметъ любви своей. Идите въ свѣтъ; вы найдете тамъ сердце, достойное васъ. Питайте ко мнѣ другое чувство, и я буду вашимъ вѣрнѣйшимъ, нѣжнѣйшимъ другомъ.

Наступило молчаніе, во время котораго Роза, закрывъ лицо рукою, дала волю слезамъ. Генрихъ все еще держалъ другую ея руку. — Но что, сказалъ онъ тихимъ голосомъ: принуждаетъ васъ къ этому?

— Вы имѣете право знать все, замѣтила Роза. — Вы ничего не можете сказать противъ моихъ словъ. Я исполняю свою обязанность въ-отношеніи къ другимъ и къ самой-себѣ.

— Къ самой-себѣ?

— Да, Генрихъ. Я, бѣдная дѣвушка безъ родныхъ, безъ имени, не хочу, чтобъ свѣтъ думалъ, что я воспользовалась вашею первою любовію и уничтожила вашу будущность, которая можетъ быть блестящею…

— Если-ваши чувства согласны съ вашими понятіями объ обязанности… началъ Генрихъ.

— Они несогласны, отвѣчала Роза, краснѣя.

— Такъ вы не отвергаете любви моей? вскричалъ Генрихъ. — Скажите только это, Роза, и вы смягчите жестокость своего приговора.

— Если бъ я могла сдѣлать это, не вредя тому, кого люблю, — я могла бы…

— Иначе принять это объясненіе? сказалъ Генрихъ. — О, говорите! говорите…

— Да, я могла бы, сказала Роза. — Но къ-чему продолжать этотъ тягостный разговоръ? прибавила она освобождая свою руку: — тягостный особенно для меня, хоть я всегда буду счастлива мыслью, что вы любите меня… Прощайте, Генрихъ! Мы никогда болѣе не встрѣтимся. Пусть молитвы людей, преданныхъ вамъ душою, сдѣлаютъ васъ навсегда счастливымъ.

— Одно слово, Роза! сказалъ Генрихъ. — Какая главная причина вашего отказа? Еслибъ я былъ бѣденъ, еслибъ моею участью была жизнь безвѣстная, еслибъ я былъ несчастливъ, — вы отвергли бы меня?

— Не принуждайте меня отвѣчать, сказала Роза. — Ваше предположеніе никогда не можетъ осуществиться… къ-чему говорить о невозможномъ?

— Именемъ всего, что свято для васъ, заклинаю васъ, отвѣчайте!

— Если бъ измѣнилась ваша участь, сказала Роза: — еслибъ я могла помочь вамъ или утѣшить васъ въ несчастіи, я отдала бы вамъ все… Теперь я имѣю причины быть счастливою, очень счастливою; но тогда, Генрихъ, я была бы еще счастливѣе.

Прежнія надежды дѣвушки оживились въ душѣ ея при этомъ признаніи; слезы заблистали въ глазахъ ея.

— Я не могу удержать эти слезы; онѣ еще болѣе укрѣпляютъ меня въ моемъ намѣреніи, сказала Роза, протягивая руку. — Я должна оставить васъ.

— Прошу еще объ одномъ, сказалъ Генрихъ. — Еще одинъ, послѣдній разъ позвольте мнѣ говорить съ вами о томъ же.

— Только не старайтесь заставить меня перемѣнить мое намѣреніе; это невозможно.

— Нѣтъ, сказалъ Генрихъ. — Я предложу вамъ тогда, что буду имѣть, и если вы откажете, я не буду болѣе настаивать.

— Хорошо! отвѣчала Роза.

Она опять протянула ему руку; но молодой человѣкъ привлекъ ее къ груди своей и, напечатлѣвъ поцалуй на прекрасномъ челѣ ея, вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА XXXV,
которая можетъ показаться ненужною, но которую необходимо прочесть.

— И такъ, вы хотите быть моимъ спутникомъ въ нынѣшнее утро, — а? сказалъ докторъ, когда Генрихъ Мели засталъ его и Оливера за завтракомъ. — Вы, однако, за полчаса говорили другое?

— Я раздумалъ, отвѣчалъ Генрихъ, краснѣя.

— Но вчера утромъ, вы, какъ почтительный сынъ, хотѣли идти вмѣстѣ съ матушкою; до обѣда вы сказали, что проводите меня по дорогѣ въ Лондонъ, а ночью будите меня съ таинственностью, чтобъ встать прежде дамъ; отъ-этого и Оливеръ сидитъ теперь за завтракомъ вмѣсто того, чтобъ бѣгать по полямъ. Неправда ли, Оливеръ?

— Мнѣ было бы очень жаль, если бъ вы уѣхали отсюда въ то время, когда меня не было дома, отвѣчалъ Оливеръ.

— Именно, сказалъ докторъ. — Но, говоря серьёзно, Генрихъ, не получили ли вы какого-нибудь извѣстія изъ города?

— Нѣтъ, отвѣчалъ Генрихъ: — отъ дяди я во все время моего пребыванія здѣсь не получилъ ни одного письма.

— Но скоро будутъ выборы въ парламентъ. Смотрите не опоздайте, сказалъ докторъ.

— Генрихъ не отвѣчалъ ни слова. Почтовая карета подъѣхала къ воротамъ, и Джильсъ началъ укладывать чемоданы. Докторъ вывелъ.

— Оливеръ, сказалъ Генрихъ тихимъ голосомъ: — мнѣ нужно сказать тебѣ слово.

Оливеръ подошелъ къ Генриху, удивленный его грустнымъ и заботливымъ видомъ.

— Ты теперь умѣешь хорошо писать? спросилъ Генрихъ.

— Умѣю-съ.

— Я на нѣсколько времени уѣзжаю изъ дому, и хочу, чтобъ ты писалъ ко мнѣ каждый понедѣльникъ въ Лондонъ: согласенъ?

— О, конечно; я буду гордиться этимъ! вскричалъ Оливеръ, восхищенный такимъ порученіемъ.

— Я хотѣлъ бы знать все, что касается до моей матушки и до миссъ Мели, сказалъ молодой человѣкъ. — Ты можешь писать, гдѣ вы гуляете, о чемъ вы говорите и какъ ока, — я хочу сказать отъ, счастливы ли, здоровы ли… Понимаешь?

— Понимаю, понимаю.

— Я хотѣлъ бы, чтобъ ты не говорилъ имъ объ этомъ, сказалъ Генрихъ: — потому-что это можетъ заставить матушку писать ко мнѣ чаще, а такая переписка будетъ безпокоить и утомлять ее. Пусть это останется между нами; но только ты все описывай мнѣ, все… Я полагаюсь на тебя.

Обрадованный Оливеръ обѣщался хранить все въ тайнъ, и Генрихъ разстался съ нимъ, утѣшая его своимъ участіемъ и покровительствомъ.

Докторъ сидѣлъ въ каретъ; Джильсъ держалъ дверь отворенною" а изъ саду выглядывали горничныя. Генрихъ бросилъ одинъ взглядъ на рѣшетчатое окно и прыгнулъ въ карету.

— Пошелъ! закричалъ онъ: — скорѣе, во весь галопъ!

Карета быстро покатилась, оставляя за собою облако пыли, и изрѣдка мелькая между деревьями; стукъ колесъ дѣлался тише и тише, и скоро совсѣмъ смолкъ въ отдаленіи.

Но чьи-то глаза слѣдили за каретою до-тѣхъ-поръ, пока она совсѣмъ скрылась; и еслибъ Генрихъ могъ видѣть сквозь бѣлую занавѣску рѣшетчатаго окна, то увидѣлъ бы Розу.

— Онъ кажется веселымъ и счастливымъ, сказала она наконецъ. Я прежде боялась за него. Я ошибалась. Я очень, очень рада.

Есть слезы радости и печали; но тѣ, которыя проливала Роза, сидя задумчиво у окна и все смотря вдаль, выражали болѣе горесть, нежели радость.

ГЛАВА XXXVI,
изъ которой читатель увидитъ, какъ непрочно супружеское счастіе.

Мистеръ Бомбль сидѣлъ въ залѣ Рабочаго Дома, печально устремивъ глаза на рѣшетчатое окно, сквозь которое едва пробивались лучи солнечные. Бумажная клѣтка для мухъ висѣла на потолкѣ; онъ часто поднималъ на нее глаза съ грустною думою, и когда безпечныя летуньи кружились около пышной сѣтки, мистеръ Бомбль испускалъ глубокій вздохъ, а лицо его хмурилось. Мистеръ Бомбль былъ въ размышленіи, и, быть-можетъ, мухи напомнили ему какое-нибудь тягостное происшествіе изъ его собственной жизни.

Но не одна печаль мистера Бомбля могла возбудить сожалѣніе въ зрителѣ. Въ одеждѣ его не доставало многаго, столь тѣсно соединеннаго съ его особою: видно, что въ положенія его произошла большая перемѣна. Гдѣ обшитый золотомъ воротникъ и треугольная шляпа? Онъ по-прежнему носилъ короткіе панталоны и темные чулки, но уже не прежніе. Сюртукъ его былъ съ длинными полами, но какъ отличенъ отъ прежняго! Величественная треугольная шляпа замѣнилась скромною круглою: мистеръ Бомбль не былъ уже смотрителемъ богоугодныхъ заведеніе!..

Въ жизни есть званія, которыя, независимо отъ существенныхъ своихъ выгодъ, пріобрѣтаютъ особенную важность и достоинство отъ сюртуковъ и жилетовъ, къ нимъ принадлежащихъ. Отнимите у смотрителя треугольную шляпу и золотой галунъ, что такое онъ будетъ! Простой человѣкъ, и больше ничего.

Мистеръ Бомбль женился на мистриссъ Корней и сдѣлался начальникомъ рабочаго дома. Другой смотритель заступилъ его мѣсто) къ этому смотрителю перешли треугольная шляпа, сюртукъ съ золотымъ галуномъ и трость.

— Завтра атому будетъ уже два мѣсяца! сказалъ мистеръ Бомбль со вздохомъ. — Эти мѣсяцы мнѣ кажутся вѣкомъ.

Можно бы подумать, что мистеръ Бомбль сосредоточилъ все свое счастіе въ восьми недѣляхъ; но вздохъ… вздохъ доказывалъ противное.

— Я продалъ себя, сказалъ мистеръ Бомбль, продолжая разсуждать: — за шесть чайныхъ ложекъ, за пару сахарныхъ щипцовъ, за молочникъ и за двадцать Фунтовъ стерлинговъ чистыхъ денегъ. Дешево, слишкомъ-дешево!

— Дешево! закричалъ рѣзкій голосъ на ухо мистеру Бомблю. — Ты ровно ничего не стоишь, и я слишкомъ дорого заплатила за тебя, Богъ видитъ это!

Мистеръ Бомбль обернулся и увидѣлъ лицо своей супруги, которая, не совсѣмъ понявъ его жалобы, сказала эти слова наудачу.

— Мистриссъ Бомбль! сказалъ мистеръ Бомбль съ сантиментальною суровостію.

— Ну! вскричала она.

— Сдѣлайте милость, взгляните на меня, сказалъ Бомбль, устремивъ на нее глаза.

— (Если она устоитъ противъ моего взгляда, думалъ Бомбль: — то устоитъ противъ всего въ свѣтѣ. Передъ нимъ дрожали многіе. Если жь она заставитъ меня потупить глаза, власть моя навсегда пропала.)

Но когда-то страшный взглядъ Бомбля теперь не смутилъ уже дражайшей его воловины; напротивъ, она встрѣтила его съ презрѣніемъ, и даже громко захохотала.

Услышавъ этотъ неожиданный смѣхъ, мистеръ Бомбль сначала не вѣрилъ ушамъ своимъ, но потомъ пришелъ въ неописанный ужасъ. Уныніе овладѣло имъ, когда снова раздался голосъ его супруга.

— Что? ты вѣрно хочешь цѣлый день сидѣть здѣсь, выпучивъ глаза? спросила мистриссъ Бомбль.

— Я буду сидѣть здѣсь сколько мнѣ вздумается, замѣтилъ мистеръ Бомбль: — и дѣлать, что мнѣ угодно; таково мое предназначеніе.

— Твое предназначеніе! со смѣхомъ вскричала мистриссъ Бомбль.

— Да, замѣтилъ мистеръ Бомбль. — Предназначеніе мужчины — повелѣвать.

— А скажите, пожалуйста, какое предназначеніе женщины?

— Повиноваться, сударыня! закричалъ мистеръ Бомбль громовымъ голосомъ. — Если бъ покойный супругъ вашъ научилъ васъ этому, то вѣроятно былъ бы теперь живъ. Я желалъ бы, чтобъ онъ былъ живъ, бѣдняжка!

Мистриссъ Бомбль, видя, что наступала рѣшительная минута, и что одинъ окончательный ударъ долженъ рѣшить первенство въ чью-нибудь пользу, едва услышала о покойномъ мужѣ, какъ упала на стулъ и съ громкимъ воплемъ залилась слезами.

Но мистеръ Бомбль былъ не такого свойства, чтобъ могъ растрогаться слезами: сердце его было изъ непромокаемой матеріи. Его чувства, подобно шляпамъ, небоящимся дождя, питались слезами; эти слезы, какъ свидѣтели его власти и могущества, даже нравились ему. Онъ взглянулъ на свою супругу съ самодовольствіемъ и оросилъ ее кричать громче, говоря, что это полезно для здоровья.

— Слезы моютъ лицо, очищаютъ глаза и утишаютъ злость, сказалъ мистеръ Бомбль: — кричи громче.

Послѣ этой шутки, мистеръ Бомбль снялъ съ гвоздя свою шляпу и надѣлъ ее на бокъ, какъ человѣкъ, доказывающій свое превосходство, положилъ руки въ карманы и въ веселомъ расположеніи духа пошелъ къ дверямъ.

Но мистриссъ Корней заливалась слезами, потому-что не хотѣла начать прямой атаки; теперь она нашла себя принужденною прибѣгнуть къ этому средству, и недолго заставила ждать мастера Бомбля.

Прежде всего онъ почувствовалъ глухой звукъ, послѣ котораго шляпа его вдругъ отлетѣла въ противоположный уголъ комнаты. Такимъ образомъ голова его осталась обнаженною, и опытная дама, схвативъ его за галстухъ одною рукою, другою начала пускать въ него градъ ударовъ. Послѣ этого, она стала царапать ему лицо и рвать волосы; окоичявъ же наказаніе, толкнула его на стулъ и велѣла молчать.

— Встань, сказала мистриссъ Бомбль повелительно: — и убирайся прочь съ глазъ моихъ, если не хочешь довести меня до отчаянія.

Мистеръ Бомбль всталъ съ испуганнымъ видомъ, удивляясь, можетъ ли быть что-нибудь еще отчаяннѣе, и теребя свою шляпу смотрѣлъ на дверь.

— Уйдешь ли ты? спросила мистриссъ Бомбль.

— Сейчасъ, мой другъ, сейчасъ… сказалъ мистеръ Бомбль, дѣлая быстрое движеніе къ двери. — Я не имѣлъ намѣренія… я иду, мой другъ… Вы такъ жестоки, что я, право…

Въ эту минуту мистриссъ Бомбль сдѣлала нѣсколько шаговъ впередъ, чтобъ поправить коверъ, который сдвинулся съ мѣста во время битвы, и мистеръ Бомбль тотчасъ бросился изъ комнаты, оставивъ за супругою поле сраженія.

Мистеръ Бомбль былъ крѣпко удивленъ и крѣпко побитъ. Но онъ испилъ еще не всю чашу. Обошедъ вокругъ дома и разсудивъ въ первый разъ, что супружескіе законы слишкомъ-строги, онъ вошелъ въ комнату, гдѣ нѣсколько женщинъ мыли приходское бѣлье и откуда слышался громкій говоръ многихъ голосовъ.

— Гм! сказалъ мистеръ Бомбль, принимая все прежнее свое достоинство: — пусть по-крайней-мѣрѣ эти женщины будутъ уважать наше предназначеніе. Эй, вы! сороки! что вы тутъ раскричались?

Съ этими словами мистеръ Бомбль отперъ дверь и вошелъ съ грознымъ и сердитымъ видомъ, который вдругъ измѣнился въ кроткій и смиренный, когда онъ увидѣлъ тутъ свою супругу.

— Другъ мой, сказалъ мистеръ Бомбль: — я не зналъ, что вы здѣсь.

— Не зналъ, что я здѣсь? повторила мистриссъ Бомбль. — А что ты здѣсь дѣлаешь?

— Я думалъ, что онѣ слишкомъ-много говорятъ вмѣсто того, чтобъ работать, мой другъ, отвѣчалъ мистеръ Бомбль, разсѣнно смотря на пару старухъ, удивлявшихся смиренію начальника Рабочаго Дома.

— Ты думалъ, что онѣ говорятъ слишкомъ много? сказала мистриссъ Бомбль. — А тебѣ какое до этого дѣло?

— Но… мой другъ… шепталъ Бомбль съ покорностью.

— Я тебя спрашиваю, какое тебѣ до этого дѣло? снова спросила мистриссъ Бомбль.

— Правда, вы здѣсь смотрительница, мой другъ, сказалъ Бомбль: — но я думалъ, что васъ нѣтъ здѣсь.

— Прошу васъ, мистеръ Бомбль, отвѣчала его супруга: — не вмѣшиваться не въ свое дѣло, и не соваться туда, куда не надо, на посмѣшище цѣлому дому. Вы дуракъ, мистеръ Бомбль! Подите вонъ отсюда!

Мистеръ Бомбль съ стѣсненнымъ сердцемъ, видя восхищеніе двухъ старухъ, медлилъ съ минуту. Мистриссъ Бомбль, теряя терпѣніе, схватила тазъ съ мыломъ и, показывая на дверь, приказывала ему тотчасъ удалиться, грозя, въ случаѣ неповиновенія, вылить все ему на голову.

Что могъ тутъ предпринять мистеръ Бомбль? Онъ печально осмотрѣлся кругомъ и ушелъ; но когда онъ подходилъ къ двери, смѣхъ женщинъ отозвался въ ушахъ его. Этого только не доставало. Онъ былъ униженъ даже въ глазахъ этихъ женщинъ; онъ потерялъ вѣсъ и силу даже передъ воспитанницами; онъ упалъ съ высоты величія смотрителя богоугодныхъ заведеній въ самую глубь несчастнаго положенія человѣка, которымъ управляетъ жена.

— И все это въ два мѣсяца! сказалъ мастеръ Бомбль, терзаеный горестными мыслями. — Два мѣсяца назадъ, не болѣе какъ два мѣсяца, я былъ не только самъ себѣ господинъ, но начальствовалъ надъ цѣлымъ приходомъ; а теперь?

Это ужь было слишкомъ. Мистеръ Бомбль далъ пощечину мальчику, который отворялъ ему дверь, и разсѣянно вышелъ на улицу.

Онъ ходилъ изъ одной улицы въ другую, пока усталость не заставила его забыть тоску; онъ почувствовалъ жажду. Переходя мимо нѣсколькихъ трактировъ, онъ наконецъ остановился передъ однимъ изъ нихъ. Тамъ ему показалась въ окно, былъ только одинъ посѣтитель. Въ это время пошелъ сильный дождь и побѣдилъ его нерѣшительность; мистеръ Бомбль вошелъ и, приказавъ подать себѣ пить, вступилъ въ комнату, въ которую заглядывалъ съ улицы.

Человѣкъ, сидѣвшій тамъ, высокій и смуглый, былъ завернуть въ длинный плащъ. Онъ казался иностранцемъ; по блуждающему его взгляду и запыленной одеждѣ можно было заключить, что онъ человѣкъ дорожный. Незнакомецъ осмотрѣлъ Бомбля съ ногъ до головы, но едва кивнулъ головою на его привѣтствіе.

У мистера Бомбля чувства собственнаго достоинства было достаточно для двоихъ; онъ молча выпилъ свой джинъ и началъ читать газету съ важнымъ видомъ.

Случилось однако, какъ случается очень-часто съ людьми въ подобныхъ обстоятельствахъ, что мистеръ Бомбль почувствовалъ неодолимое желаніе бросить взглядъ на незнакомца, и смутился, встрѣтившись съ его взглядомъ. въ этомъ взглядѣ, яркомъ и пронзительномъ, была какая-то отвратительная смѣсь подозрѣнія и недовѣрчивости.

Когда такимъ образомъ глаза ихъ нѣсколько разъ встрѣтились незнакомецъ глухимъ голосомъ прервалъ молчаніе.

— Вы меня искали, когда смотрѣли въ окно? спросилъ онъ.

— Я имѣю честь говорить съ мистеромъ… Здѣсь Бомбль остановился, любопытствуя узнать имя незнакомца.

— Вяжу, что не меня, сказалъ послѣдній насмѣшливо: — иначе вы знали бы мое имя. Вамъ оно неизвѣстно, и я совѣтую не спрашивать о немъ.

— Я не имѣлъ намѣренія оскорбить васъ, молодой человѣкъ, величественно замѣтилъ Бомбль.

— И не могли бы, отвѣчалъ незнакомецъ.

Наступило новое молчаніе, которое опять прервано было незнакомцемъ.

— Мнѣ кажется, я видалъ васъ прежде, сказалъ онъ. — Тогда вы были иначе одѣты; вы кажется были смотрителемъ?

— Былъ, сказалъ мистеръ Бомбль съ нѣкоторымъ удивленіемъ. — Смотрителемъ богоугодныхъ заведеніе.

— Именно, продолжалъ другой, кивнувъ головою: — я видѣлъ васъ въ этомъ званіи. Что же вы теперь?

— Начальникъ Рабочаго Дома, сказалъ мистеръ Бомбль тихо и выразительно, желая заставить незнакомца перемѣнить фамильярный тонъ. — Начальникъ Рабочаго Дома, молодой человѣкъ.

— Вы безъ сомнѣнія такъ же заботитесь о своихъ выгодахъ, какъ и прежде? спросилъ незнакомецъ, смотря въ глаза удивленному Бомблю. — Говорите правду. Вы видите, я хорошо васъ знаю. — Мнѣ кажется, сказалъ мистеръ Бомбль, осматривая незнакомца съ ногъ до головы съ видимымъ смущеніемъ: — что женатый человѣкъ не долженъ отказываться отъ лишняго пенса, который иногда падаетъ къ нему въ карманъ. Приходъ не такъ хорошо платитъ, чтобъ служащіе ему не имѣли ни въ чемъ недостатка.

Незнакомецъ улыбнулся и снова кивнулъ головою, какъ-бы довольный тѣмъ, что не ошибся въ Бомблѣ; потомъ позвонилъ въ колокольчикъ.

— Налей опятъ этотъ стаканъ, сказалъ онъ, показывая трактирщику на пустой стаканъ Бомбля. — Сдѣлай покрѣпче и горячѣе. Вы такъ любите?

— Не очень крѣпко… отвѣчалъ мистеръ Бомбль, закашливаясь.

— Понимаешь, что это значитъ? сказалъ незнакомецъ.

Трактирщикъ усмѣхнулся, исчезъ, и скоро возвратился съ пуншомъ, котораго первый глотокъ отуманилъ глаза мистеру Бомблю.

— Теперь выслушайте меня, сказалъ незнакомецъ. запирая дверь и окно. — Я шелъ сюда съ тѣмъ, чтобъ видѣть васъ, и по одному изъ тѣхъ случаевъ, которые чортъ доставляетъ друзьямъ своимъ, вы вошла въ комнату именно тогда, какъ я объ васъ думалъ. Я хотѣлъ бы отобрать отъ васъ нѣкоторыя свѣдѣнія; но не думайте, что вы останетесь за то безъ награды. Вотъ на первый случай.

Говоря это, онъ покатилъ по столу пару червонцевъ, и когда Бомбль, удостовѣряй, что это червонцы не обрѣзанные, положилъ ихъ въ карманъ, — тотъ продолжалъ:

— Вспомните, что было двѣнадцать лѣтъ назадъ, зимою.

— Это что-то давно, сказалъ Бомбль. — Да, помню.

— Сцена въ Домѣ Призрѣнія.

— Хорошо!

— Время — ночь.

— Хорошо!

— А мѣсто — грязная канура, гдѣ несчастныя даютъ жизнь несчастнымъ дѣтямъ и скрываютъ свой стыдъ въ моимъ.

— Я думаю, это комната пріюта, замѣтилъ Бомбль.

— Да, сказалъ незнакомецъ. — Тамъ родился мальчикъ…

— Много мальчиковъ, замѣтилъ Бомбль, качая головою.

— Я говорю объ одномъ! съ нетерпѣніемъ вскричалъ незнакомецъ: — о блѣднолицой собакѣ, которую отдали къ гробовщику (я бы желалъ, чтобъ онъ сдѣлалъ тамъ себѣ гробъ и схоронилъ себя) и которая послѣ убѣжала въ Лондонъ.

— Вы говорите объ Оливерѣ Твистѣ? сказалъ Бомбль. — Я помню "то; онъ былъ страшный негодяй…

— Я не объ немъ хочу слышать; объ немъ я уже довольно слышалъ, сказалъ незнакомецъ, прерывая Бонбля, готовившагося начать длинную рѣчь о преступленіяхъ бѣднаго Оливера: — а о женщинѣ, о вѣдьмѣ, которая ходила за его матерью. Гдѣ она?

— Гдѣ она? сказалъ мистеръ Бомбль, развеселившійся отъ джину. — Это трудно сказать; ея теперь не найдти ужь вамъ.

— Что это значитъ?

— То, что она умерла прошедшею зимою, отвѣчалъ мистеръ Бомбль.

Незнакомецъ пристально посмотрѣлъ на него и потомъ погрузился въ размышленія. Нѣсколько времени онъ не зналъ радоваться или печалиться такому извѣстію, наконецъ вздохнулъ свободно и хотѣлъ идти.

Мистеръ Бомбль былъ довольно-хитеръ и догадался, что въ рукахъ его дражайшей половины должна быть какая-нибудь тайна. Онъ хорошо помнилъ ночь смерти старой Селли, о которой ничего не хотѣла ему разсказывать мистриссъ Корней; однакожь, изъ нѣкоторыхъ словъ ея, онъ тогда же замѣтилъ, что дѣло шло о приключеніи, случившемся въ то время, когда Селли была сидѣлкою при матери Оливера. Быстро сообразивъ эти обстоятельства, онъ съ таинственнымъ видомъ увѣдомилъ незнакомца, что одна женщина была наединѣ съ старухой передъ самой ея смертью, и потому, по мнѣнію его, можетъ дать подробнѣйшія свѣдѣнія о предметѣ его вопроса.

— Какимъ образомъ я могу найдти ее? спросилъ незнакомецъ, котораго опасенія снова возбудились.

— Не иначе, какъ чрезъ меня, отвѣчалъ Бомбль.

— Когда же? поспѣшно вскричалъ незнакомецъ.

— Завтра.

— Въ девять часовъ вечера, сказалъ незнакомецъ, написавъ на клочкѣ бумаги свой адресъ: — въ девять часовъ вечера приведите ее ко мнѣ. Я не считаю нужнымъ просить васъ хранить все это въ тайнѣ, потому-что въ этомъ ваша собственная выгода.

Съ этими словами онъ вышелъ за дверь, заплатилъ трактирщику и, коротко замѣтивъ, что имъ надо идти въ разныя стороны, напомнилъ еще разъ объ условленномъ часъ.

Взглянувъ на адресъ, Бомбль замѣтилъ, что на немъ не было никакого имени. Незнакомецъ ушелъ недалеко; мистеръ Бомбль догналъ его.

— Кто это? вскричалъ незнакомецъ, вдругъ оборачиваясь, когда Бомбль коснулся его руки. — Вы меня преслѣдуете?

— Одно слово, сказалъ Бомбль, показывая на клочокъ бумаги. — Какое имя я долженъ спросить?

— Монксъ, сказалъ незнакомецъ, и поспѣшно скрылся.

ГЛАВА XXXVII
о томъ, что происходило между Бомблемъ, его супругою и Монксомъ, при ихъ ночномъ свиданіи.

Былъ мрачный лѣтній вечеръ, и легкія облака, скопившись въ черныя тучи, готовились разразиться дождемъ и громомъ, когда мистеръ Бомбль съ супругою, вышедъ изъ большой городской улицы, направили путь свой къ маленькой колоніи изъ нѣсколькихъ разбросанныхъ домиковъ, въ одной милѣ отъ города, на болотистой почвъ по берегу рѣчки.

Оба они покрыты были старыми, темными плащами, которые, защищая ихъ отъ дождя, въ то же время скрывали отъ глазъ любопытныхъ; мужъ несъ фонарь, въ которомъ не видно было огня, и шелъ впереди по грязи, показывая путь женѣ. Они шли въ глубокомъ молчаніи; изрѣдка мистеръ Бомбль уменьшалъ шаги и оборачивалъ голову, чтобъ удостовѣриться, слѣдуетъ ли за нимъ его спутница, и потомъ снова шелъ скорѣе къ назначенному мѣсту.

Это мѣсто было давно извѣстно, какъ пристанище людей, которые, подъ предлогомъ работы, жили тамъ, занимаясь грабежомъ и разбоями. То было собраніе низменныхъ лачужекъ, на-скоро построенныхъ большею частью изъ стараго корабельнаго лѣса и разбросанныхъ въ безпорядкѣ вдоль берега рѣки. Нѣсколько лодокъ, вытащенныхъ на берегъ, могло бы обнаруживать промыселъ жителей; но одинъ взглядъ на принадлежности рыбаковъ показывалъ, что это ремесло было только благовиднымъ предлогомъ.

Въ срединѣ группы хижинъ, недалеко отъ рѣки, стояло большое строеніе, прежде служившее Фабрикою, и вѣроятно доставлявшее работу жителямъ. Но оно давно превратилось въ развалины. Мыши, черви, сырость ослабили и погноили столбы, его поддерживавшіе, и большая часть строенія погрузилась въ окружавшее ее болото, между-тѣмъ, какъ другая, нависши надъ рѣкою, казалось, ждала случая обвалиться въ нее.

Передъ этимъ строеніемъ остановилась достойная чета, между-тѣмъ, какъ дождь началъ идти сильнѣе и вдали слышались глухіе перекаты грома.

— Это должно быть здѣсь гдѣ-нибудь, сказалъ Бомбль, смотря на клочокъ бумаги.

— Здѣсь! закричалъ голосъ сверху.

Бомбль поднялъ голову и увидѣлъ незнакомца, смотрѣвшаго изъ втораго этажа.

— Постойте немного, говорилъ онъ: — я тотчасъ сойду къ вамъ. Съ этимъ словомъ голова исчезла.

— Это тотъ самый человѣкъ? спросила мистера Бомбля его супруга.

Бомбль отвѣчалъ утвердительно.

— Такъ помни, чему я учила тебя, сказала она. — Говори какъ-можно-меньше, или ты измѣнишь намъ…

Мистеръ Бомбль, боязливо осматривавшій строеніе, готовъ былъ уже воротиться назадъ, когда Монксъ отворилъ небольшую дверь, возлѣ которой они стояли, и просилъ ихъ войдти.

— Входите! вскричалъ онъ съ нетерпѣніемъ, топая ногою о полъ. — Не держите меня здѣсь!

Женщина, сначала медлившая, смѣло вошла безъ дальнѣйшаго приглашенія, и мистеръ Бомбль противъ воли послѣдовалъ за нею, потерявъ уже свой гордый видъ.

— Какой чортъ держалъ васъ тамъ въ грязи? сказалъ Монксъ, оборачиваясь и запирая дверь.

— Мы хотѣли прохладиться… шепталъ Бомбль, недовѣрчиво осматриваясь.

— Прохладиться! повторилъ Монксъ. — Весь дождь, который когда-нибудь падалъ, не зальетъ адскаго огня въ человѣкѣ. Вы не такъ скоро прохладитесь, увѣряю васъ.

Послѣ такой пріятной рѣчи, Монксъ быстро оборотился къ женщинѣ и остановилъ на ней свой звѣрскій взглядъ — такъ, что она, боявшаяся немногаго въ семъ свѣтѣ, потупила глаза въ землю.

— Это та женщина? спросилъ Монксъ.

— Гм! Это женщина… отвѣчалъ Бомбль, помня приказаніе жены.

— Вы думаете, что женщины не умѣютъ хранить тайны? прервала мистриссъ Бомбль.

— Я знаю, что онѣ всегда хранятъ одну тайну, пока ея не откроютъ, сказалъ Монксъ насмѣшливо.

— Какую? спросила тѣмъ же тономъ мистриссъ Бомбль.

— Потерю ихъ добраго имени, отвѣчалъ Монксъ. — Такимъ образомъ, если женщина участвуетъ въ тайнѣ, за которую можетъ быть повѣшена, то я не боюсь ея болтовни. Понимаете?

— Нѣтъ, отвѣчала она краснѣя.

— Не понимаете? спросилъ Монксъ насмѣшливо. — Впрочемъ, какъ вамъ и понять!..

Грозя и насмѣхаясь надъ своими гостями и снова прося ихъ войдти, онъ прошелъ черезъ большую, низкую комнату, и готовился взойдти на извилистую лѣстницу, которая вела въ самый верхній этажъ, какъ вдругъ ослѣпительный блескъ молніи сверкнулъ сквозь отверстіе, и ударъ грома потрясъ все зданіе.

— Слышите? вскричалъ онъ, отступая назадъ. — Я терпѣть не могу итого звука.

Нѣсколько минутъ онъ молчалъ; потомъ вдругъ отнялъ руки отъ лица, которое, къ ужасу Бомбля, было совсѣмъ обезображено и почти черно.

— Эти припадки часто случаются со мною, сказалъ Монксъ, замѣтивъ его отчаяніе: — особенно во время грозы. Теперь все прошло.

Говоря это, онъ взошелъ по лѣстницѣ и, быстро затворивъ ставень у окна комнаты, въ которую вела она, повѣсилъ къ потолку фонарь, который бросилъ слабый свѣтъ на старый столъ и три стула, стоявшіе возлѣ него.

— Ну, сказалъ Монксъ, когда всѣ трое сѣли: — чѣмъ скорѣе мы приступимъ къ дѣлу, тѣмъ лучше. Женщина вѣдь знаетъ въ чемъ дѣло?

Этотъ вопросъ относился къ Бомблю, но жена его поспѣшила сама отвѣчать.

— Онъ говорилъ, что вы были при старухѣ въ ту ночь, какъ она умерла, и что она сказала вамъ кое-что…

— О матери и мальчикѣ, о которыхъ вы спрашивали? прервала мистриссъ Бомбль. — Да.

— Первый вопросъ: какого рода было это извѣстіе? спросилъ Монксъ.

— Это второй, замѣтила женщина. — Первый долженъ быть: что вы дадите за извѣстіе?

— Какъ же я могу сказать, не зная, какого рода оно? сказалъ Монксъ.

— Вы должны знать это лучше другихъ, отвѣчала мистриссъ Бомбль, не имѣя недостатка въ смѣлости.

— Гм! сказалъ Монксъ. — Будетъ ли это стоять денегъ?

— Можетъ-быть.

— Это что-нибудь изъ ея одежды, сказалъ настойчиво Монксъ. — Что-нибудь изъ…

— Лучше соглашайтесь, прервала мистриссъ Бомбль. — Я вижу теперь, что вы именно тотъ человѣкъ, съ которымъ мнѣ надо говорить.

Мистеръ Бомбль, непосвященный еще въ тайну своей супруги, прислушивался къ этому разговору, протянувъ шею и выпучивъ глаза на жену и Монкса. Удивленіе его еще болѣе усилилось, когда послѣдній спросилъ, какая сумма нужна за открытіе тайны.

— Сколько она стоитъ для васъ? спросила женщина такъ же спокойно, какъ прежде.

— Можетъ-быть и ничего, — можетъ-быть и двадцать червонцевъ, отвѣчалъ Монксъ. — Говорите, я узнаю, что изъ двухъ.

— Прибавьте еще пять; дайте мнѣ двадцать-пять золотыхъ, сказала женщина: — и я вамъ открою все, что знаю; но не прежде.

— Двадцать-пять золотыхъ! вскричалъ Монксъ, отступая назадъ.

— Я, кажется, говорю понятно, отвѣчала мистриссъ Бомбль. — Эта сумма, кажется, не очень велика.

— Не велика за пустую тайну, которая, можетъ-быть, ни къ чему мнѣ не послужитъ! вскричалъ съ нетерпѣніемъ Монксъ: — и которая хранилась двѣнадцать лѣтъ, или больше.

— Такія тайны, подобно хорошему вину, часто дѣлаются цѣннѣе отъ времени, отвѣчала женщина, сохраняя прежнее хладнокровіе.

— Но если я заплачу понапрасну? спросилъ Монксъ въ нерѣшимости.

— Вы можете легко взять назадъ свои деньги: я женщина, одна здѣсь, безъ защиты.

— Не одна, мой другъ, и не безъ защиты, сказалъ мистеръ Бомбль голосомъ, дрожавшимъ отъ страха: — я здѣсь! И къ-тому же, мистеръ Монксъ не захочетъ насъ обидѣть; онъ знаетъ, что я не мальчишка какой-нибудь, не безсильный; мнѣ нуженъ только случай, мой другъ…

— Ты дуракъ, сказала мистриссъ Бомбль: — и потому молчи, сдѣлай милость.

— Ему бы лучше было совсѣмъ отрѣзать языкъ, идучи сюда, если онъ не умѣетъ говорить тише, сказалъ Монксъ. — Такъ онъ вашъ мужъ?

— Да, мужъ! со смѣхомъ повторила женщина, избѣгая отвѣта.

— Я такъ и думалъ; тѣмъ лучше. Вотъ вамъ.

Говоря это, Монксъ вынулъ изъ кармана кошелекъ и, отсчитавъ двадцать-пять червонныхъ, придвинулъ ихъ къ мистриссъ Бомбль.

— Ну, сказалъ онъ: — спрячьте ихъ; а когда стихнетъ этотъ проклятый громъ, разскажите, что знаете.

Когда раскаты грома стихли, Монксъ, поднявъ голову, наклонился, чтобъ слушать, что скажетъ его гостья. Лица всѣхъ троихъ собесѣдниковъ почти касались другъ друга, когда всѣ трое склонились для бесѣды. Слабый свѣтъ фонаря, падавшій на нихъ, увеличивалъ ихъ блѣдность и придавалъ имъ что-то страшное.

— Когда эта женщина, которую мы звали старою Седли, умирала, начала мистриссъ Бомбль: — я была съ нею одна.

— Никого больше не было? спросилъ Монксъ шопотомъ. — Ни одной больной на другихъ постеляхъ? никого, кто могъ бы слышать, понимать?

— Ни души, отвѣчала женщина. — Мы были однѣ; я одна стояла возлѣ умирающей, когда настигла ее смерть.

— Хорошо, сказалъ Монксъ, внимательно смотря-на нее. — Далѣе.

— Она говорила о молодой женщинѣ, которая, нѣсколько лѣтъ назадъ, произвела на свѣтъ дитя не только въ той самой комнатѣ, но и на той самой постели, гдѣ лежала умирающая.

— Какъ? сказалъ Монксъ, блѣднѣя.

— Дитя было то самое, о которомъ вы говорили прошлый вечеръ, сказала мистриссъ Бомбль, обращаясь къ мужу.. — Кормилица обокрала его мать.

— При жизни? спросилъ Монксъ.

— По смерти, отвѣчала женщина съ невольнымъ трепетомъ. — Она украла у тѣла, когда оно было уже холодно, то, что умирающая мать просила беречь для ребенка.

— И продала? вскричалъ Монксъ: — продала? гдѣ? когда? кому? давно ли?

— Когда она сказала мнѣ съ большимъ усиліемъ, что она сдѣлала по, то упала навзничь — и умерла.

— Не сказавъ болѣе ни слова? вскричалъ Монксъ ужаснымъ голосомъ. — Это ложь! Я не позволю себя обманывать… Она сказала больше… Я вырву изъ васъ жизнь, но узнаю истину.

— Она не произнесла болѣе ни одного слова, сказала мистриссъ Бомбль, ни мало не смутясь (однакожь Бомбль смутился), но судорожно схватила мое платье одною рукою, которая была полусжата, — и когда я увидѣла, что она умерла, то разжала руку, и нашла въ ней клочокъ грязной бумаги.

— Которая заключала въ себѣ… прервалъ Монксъ, выставляясь впередъ.

— Ничего, отвѣчала женщина: — то было свидѣтельство отъ ломбарда.

— О чемъ? спросилъ Монксъ.

— Когда-нибудь я разскажу вамъ, сказала мистриссъ Бомбль. — Она умерла съ клочкомъ бумаги въ рукѣ; я взяла эту бумагу и выкупали вещь, заложенную въ ломбардѣ.

— Гдѣ же теперь эта вещь? быстро спросилъ Монксъ,

— Здѣсь, отвѣчала женщина. И, какъ-бы довольная тѣмъ, что можегъ избавиться отъ тягости, она поспѣшно бросила на столъ кошелекъ, который Монксъ отперъ дрожащими руками. Въ немъ лежалъ маленькій золотой браслетъ, въ которомъ были два локона волосъ и обручальное кольцо чистаго золота.

— На немъ вырѣзано имя Агнесы, сказала женщина. — Тутъ оставлено мѣсто для фамиліи, а потомъ слѣдуетъ число и годъ; ребенокъ родился послѣ этого числа. Я разъискала это.

— И тутъ все? сказалъ Монксъ, разсмотрѣвъ вещи внимательно.

— Все, отвѣчала мистриссъ Бомбль.

Мистеръ Бомбль вздохнулъ свободнѣе, обрадованный тѣмъ, что все кончено, и что деньги останутся у нихъ.

— Я ничего болѣе не знаю и не хочу знать, сказала его супруга, обращаясь къ Монксу послѣ краткаго молчанія. — Но могу ли сдѣлать вамъ два вопроса?

— Можете, сказалъ Монксъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ: — но буду ли я отвѣчать на нихъ — это другой вопросъ.

— И того три, замѣтилъ мистеръ Бомбль, стараясь усмѣхнуться.

— Это ли вы ожидали узнать отъ меня? спросила его супруга.

— Это, отвѣчалъ Монксъ. — Другой вопросъ?

— Что вы хотите дѣлать? Не можетъ ли это повредить мнѣ?

— Никогда, никому, сказалъ Монксъ. — Смотрите; но не двигайтесь съ мѣста, если вамъ дорога жизнь.

Съ этими словами онъ вдругъ отодвинулъ столъ въ сторону и, подавивъ на полу желѣзную пружину, отбросилъ огромную опускную дверь, которая открылась у самыхъ ногъ Бомбля и заставила его отскочить на нѣсколько шаговъ.

— Смотрите внизъ, сказалъ Монксъ, опуская фонарь въ углубленіе. — Не бойтесь. Я могъ бы опустить васъ туда въ то время, какъ вы сидѣли, еслибъ захотѣлъ.

Ободренная этимъ, мистриссъ Бомбль подошла къ отверстію; мужъ послѣдовалъ ея примѣру. Мутная вода, усиленная дождемъ, быстро текла внизу, разбиваясь о каменья. То были остатки водяной мельницы.

— Если сюда бросить тѣло человѣка, гдѣ оно будетъ завтра утромъ? спросилъ Монксъ, оборачивая фонарь въ равныя стороны.

— Въ двѣнадцати миляхъ по теченію рѣки, разбитое въ дребезги, отвѣчалъ Бомбль отступая.

Монксъ вынулъ изъ-за пазухи свертокъ, который онъ получилъ отъ мистриссъ Бомбль и, привязавъ къ нему тяжесть, бросилъ въ глубину. Что-то стукнуло внизу. Вода крутилась но-прежнему…

Всѣ трое посмотрѣли другъ на друга и вздохнули свободнѣе.

— Кончено! сказалъ Монксъ, опуская дверь. — Если море иногда выдаетъ мертвыхъ, то не выдаетъ серебра и золота. Теперь намъ больше нечего говорятъ; мы можемъ кончить свою пріятную бесѣду.

— Во всякомъ случаѣ… съ важностью замѣтилъ мистеръ Бомбль.

— Покрѣпче держите свой язычокъ, сказалъ Монксъ съ угрожающимъ видомъ. — За жену вашу я не боюсь.

— Можете положиться на меня, молодой человѣкъ, отвѣчалъ мистеръ Бомбль, кланяясь чуть не до земли.

— Радуюсь за васъ, замѣтилъ Монксъ. — Зажгите фонарь и убирайтесь отсюда какъ-можно-скорѣе.

Къ-счастію Бомбля, разговоръ кончился; иначе онъ продолжая кланяться, непремѣнно слетѣлъ бы съ лѣстницы. Онъ зажегъ фонарь и, держа его въ рукѣ, молча сошелъ внизъ съ женою. Монксъ шелъ сзади, прислушиваясь къ шуму дождя и журчанію воды.

Они тихонько прошли нижнюю комнату; Монксъ вздрагивалъ при каждой тѣни, а мистеръ Бомбль все осматривался, нѣтъ ли гдѣ опускныхъ дверей. Дверь, къ которой они подошли, была тихо отперта для нихъ Монксомъ, и супруги, простившись съ своимъ таинственнымъ знакомцемъ, пошли домой.

По уходѣ ихъ, Монксъ, боявшійся оставаться одинъ, позвалъ мальчика, который былъ спрятанъ гдѣ-то внизу и, велѣвъ ему идти впередъ съ фонаремъ, возвратился въ прежнюю комнату.

ГЛАВА ХXXVIII
о томъ, что происходило, между Жидомъ и Монксомъ.

Былъ вечеръ, когда Уилльямъ Сайксъ, пробудясь отъ сна, громко спросилъ который часъ.

Комната, гдѣ онъ сдѣлалъ этотъ вопросъ, была не изъ тѣхъ, въ которыхъ мы видѣли его до нападенія на Чертзей, хотя находилась въ той же части города и недалеко отъ прежней его. квартиры. Она освѣщалась однимъ окномъ, выходившимъ на кровлю; недостатокъ одежды, мёбели и блѣдное, изнуренное лицо Сайкса показывали, что онъ терпѣлъ нужду.

Разбойникъ лежалъ на кровати, завернувшись въ свой бѣлый сюртукъ, служившій ему вмѣсто одѣяла. На лицо его, покрытое смертною блѣдностію, надвинутъ былъ колпакъ, и черная, небритая борода висѣла клочьями. Собака сидѣла у постели, не сводя глазъ съ своего хозяина; — повременамъ, слыша шумъ на улицѣ, она поднимала уши и ворчала. У окна, занятая починкою стараго жилета разбойника, сидѣла женщина, столь блѣдная и истомленная продолжительнымъ бдѣніемъ и нуждою, что въ ней едва было можно узнать Нанса; она отвѣчала на вопросъ Сайкса:

— Недавно било семь. Какъ ты чувствуешь себя, Биль?

— Слабъ какъ вода, отвѣчалъ Сайксъ съ звѣрскимъ взглядомъ. — Подай мнѣ руку; помоги какъ-нибудь встать съ этой проклятой постели.

Болѣзнь не уменьшила злости Сайкса; въ то время, какъ дѣвушка поднимала его и вела къ стулу, онъ проклиналъ ея неловкость и даже ударилъ ее.

— Ты все ревешь? спросилъ Сайксъ. — Перестань выть. Слышишь?

— Слышу, отвѣчала дѣвушка, отворачивая лицо и усиливаясь смѣяться. — Съ чего ты взялъ это?.. Ты не будешь жестокъ со мной, Сайксъ?

— Не буду?вскричалъ Сайксъ. — А отъ-чего?

— Столько ночей, сказала дѣвушка дрожащимъ голосомъ: — я ходила за тобою, берегла тебя, какъ-будто ты былъ дитя мое. Ты вѣрно не поступилъ бы со мною какъ теперь, еслибъ вспомнилъ объ этомъ? не правда ли?

— Конечно, конечно, сказалъ Сайксъ. — Чортъ возьми, ты опять плачешь!

— Это ничего, сказала дѣвушка, падая на стулъ. — Не обращай на это вниманія; все пройдетъ.

— Что пройдетъ? спросилъ Сайксъ дикимъ голосомъ. — Ты опять сходишь съ ума. Встань, не смѣй являться ко мнѣ съ бабьими причудами.

Во всякое другое время эти слова произвели бы свое дѣйствіе; но дѣвушка, будучи слишкомъ слаба и. истощена, опустила голову на спинку стула и лишилась чувствъ прежде, нежели Сайксъ успѣлъ произнести свои угрозы. Не зная, что дѣлать, Сайксъ началъ звать на помощь.

— Что тамъ? что случилось? спросилъ Жидъ, выглядывая.

— Помоги ей, сказалъ Сайксъ съ нетерпѣніемъ: — да не стой здѣсь, выпучивъ глаза.

Съ крикомъ удивленія Феджинъ поспѣшилъ на помощь къ дѣвушкѣ, между-тѣмъ, какъ Докинсъ, или «хитрецъ», вошедшій въ комнату вслѣдъ за своимъ почтеннымъ другомъ, поспѣшно положилъ на полъ узелъ, выхватилъ бутылку У Чарльса Бэтса, откупорилъ ее зубами, и лилъ изъ нея на лицо больной.

— Возьми мѣхи, Чарльсъ, и дай ей чистаго воздуха, сказалъ Докинсъ. — Три ей руки, Феджинъ, а Биль пусть распуститъ шнуровку.

Все это производилось съ большою поспѣшностію; Бэтса особенно занимало его дѣло. Дѣвушка понемногу начала приходить въ чувство, и, подвинувъ стулъ къ постели, спрятала лицо въ подушки, между — тѣмъ, какъ Сайксъ съ удивленіемъ смотрѣлъ на гостей своихъ.

— Какой злой вѣтеръ занесъ васъ сюда? спросилъ онъ у Феджина.

— Не злой вѣтеръ, другъ, отвѣчалъ Жидъ: — злой вѣтеръ никому не приноситъ добра, а я принесъ тебѣ кое-что, чему ты порадуешься. Ну, «хитрецъ», развяжи увелъ; дай Билю все, что мы сегодня купили.

Повинуясь Феджину, Докинсъ развязалъ свой огромный узелъ и поочереди началъ передавать все, что тамъ было, Бэтсу, который развѣшалъ все на столъ.

— Вотъ паштетъ изъ кроликовъ, Биль! вскричалъ онъ: — приготовленный на славу. Вотъ чудесное мясо, сахаръ и отличнѣйшее вино.

— А! сказалъ Жидъ, съ самодовольствіемъ потирая руки: — теперь ты здоровъ?

— Здоровъ! вскричалъ Сайксъ: — я успѣлъ бы двадцать разъ умереть и никто изъ васъ не зашелъ бы ко мнѣ, побродяги!

— Слышите?сказалъ Жидъ, пожимая плечами. — Не мыли принесли ему эти чудесныя вещи?

— Онъ точно не дурны, замѣтилъ Сайксъ, смягченный при взглядѣ на столъ: — но для чего же вы бросили меня больнаго, какъ-будто бы я былъ этой собакой? Прогони ее, Чарльсъ!

— Я никогда не видывалъ такой чудесной собаки, вскричалъ Бэтсъ, прогоняя ее. — Чуетъ дичину, какъ старуха на рынкѣ!

— Молчать! сказалъ Сайксъ, и собака, ворча, спряталась подъ кровать. — Ну, что ты скажешь о себѣ, старый пень?

— Я на недѣлю отлучался изъ Лондона, отвѣчалъ Жидъ.

— А что случилось послѣ той ночи, когда ты оставилъ меня здѣсь, какъ мышь въ западнѣ? спросилъ Сайксъ.

— Я не могъ помочь тебѣ, Биль, отвѣчалъ Жидъ. — Не могу, объяснить этого при всѣхъ; но клянусь честью, не могъ ничего сдѣлать.

— Чѣмъ клянешься? спросилъ съ отвращеніемъ Сайксъ.

— Не сердись же… съ покорностью сказалъ Жидъ.

— Ты долженъ оставить мнѣ денегъ, какъ будешь уходить, сказалъ Сайксъ.

— У меня нѣтъ съ собой ничего.

— Такъ дома есть. Откуда хочешь достань.

— Хорошо, хорошо, сказалъ Жидъ со вздохомъ: — я пришлю «хитреца».

— Не смѣй этого дѣлать! возразилъ Сайксъ. — «Хитрецъ» слишкомъ хитеръ, и пожалуй забудетъ прійдти, или собьется съ дорога, если ты пошлешь его. Нанси пойдетъ за тобою.

Скоро Жидъ разстался съ своимъ достойнымъ другомъ и возвратился домой въ сопровожденіи мальчиковъ и Нанси, между-тѣмъ, какъ Сайксъ заснулъ, ожидая ея возвращенія.

Пришедъ въ жилище Жида, они нашли тамъ Тоби Кракита и Читлинга, оканчивавшихъ пятнадцатую партію въ пикетъ. Читлингъ проигрывалъ уже пятнадцатый разъ. Кракитъ казался смущеннымъ, что его застали за игрой съ человѣкомъ, котораго онъ превосходить званіемъ и умственными способностями; онъ взялъ шляпу и ушелъ.

Мальчики, кивнувъ головою Нанси, послѣдовали его примѣру. Жидъ остался съ нею наединѣ.

— Ну, сказалъ онъ: — я достану, что просилъ Сайксъ. Вотъ ключъ отъ маленькаго ящика, въ которомъ держу вещи, приносимыя мальчиками. Я никогда не запираю своихъ денегъ, потому что-нечего запирать, — ха! ха! ха! — нечего запирать! Это плохая торговля, Нанси; но я люблю видѣть около себя молодежь, и все сношу. Тс! сказалъ онъ, вдругъ пряча ключъ: — кто это? Послушай-ка.

Дѣвушка, сидѣвшая у стола съ сложенными на груди руками, не обращала никакого вниманія на слова Жида, пока не услышала голоса вновь-прибывшаго человѣка. Въ-минуту она сорвала съ себя шляпу и платокъ и бросила ихъ подъ столъ. Когда Жидъ возвратился, она стала жаловаться на нестерпимый жаръ съ такимъ утомленнымъ видомъ, что его никакъ нельзя было согласить съ ея прежнею безпокойною дѣятельностію,

— Ба! шепталъ Жидъ: — это человѣкъ, котораго я ожидалъ. Не говори ни слова объ деньгахъ, Нанси, пока онъ здѣсь. Онъ не останется долго.

Положивъ свой изсохшій палецъ на губы, Жидъ пошелъ навстрѣчу гостю и столкнулся съ нимъ въ дверяхъ.

То былъ Монксъ.

— Она изъ моихъ, сказалъ Жидъ, замѣчая, что Монксъ остановился въ нерѣшимости, замѣтивъ незнакомое лицо. — Сиди, Нанси.

Дѣвушка подвинулась ближе къ столу и, бросивъ бѣглый взглядъ на Монкса, закрыла глаза; но когда Монксъ обратился къ Жиду, она взглянула на него еще разъ быстро, во проницательно.

— Есть новости? спросилъ Жидъ.

— Большія.

— И… и… хорошія? спросилъ заикаясь Жидъ.

— Не совсѣмъ дурныя, отвѣчалъ Монксъ съ усмѣшкою. — Слушай.

Дѣвушка крѣпче прижалась къ столу и не шевелилась, хотя видѣла, что Монксъ показывалъ на нее. Жидъ, опасаясь, можетъ-быть, чтобъ она не спросила денегъ, показалъ на верхъ, и вывелъ Монкса въ комнаты.

— Однакожъ не въ ту проклятую яму, гдѣ мы были прежде? говорилъ Монксъ. Жидъ захохоталъ, и отвѣтъ его не достигъ до ушей дѣвушки.

Прежде, нежели затихъ звукъ ихъ шаговъ, дѣвушка сбросила съ себя башмаки и, едва переводя дыханіе, стала прислушиваться у двери. Когда же все смолкло, она ускользнула изъ комнаты, быстро вбѣжала по лѣстницѣ исчезла въ темнотѣ.

Съ четверть часа комната оставалась пустою; дѣвушка возвратилась такъ же незамѣтно, какъ исчезла, и вслѣдъ за нею послышались шаги двухъ человѣкъ. Монксъ вышелъ на улицу, а Жидъ вошелъ въ комнату за деньгами; въ это время дѣвушка надѣвала шляпу и платокъ, какъ-бы сбираясь идти.

— Нанси! вскричалъ Жидъ, ставя свѣчу на столъ и отступая назадъ: — какъ ты блѣдна!

— Блѣдна? повторила дѣвушка, заслоняя глаза рукою.

— Ужасно! сказалъ Жидъ. — Что съ тобою сдѣлалось?

— Ничего; я сидѣла здѣсь Богъ-знаетъ сколько времени, отвѣчала дѣвушка. — Мнѣ пора идти.

Сопровождая тяжелымъ вздохомъ каждую монету, Жидъ отсчиталъ ихъ нѣсколько ей въ руку, и они разстались, не говоря ни слова.

Вышедъ на улицу, дѣвушка сѣла у порога и нѣсколько минутъ, казалось, не могла опомниться, не могла идти далѣе. Вдругъ она встала, бросилась въ сторону, противоположную той, гдѣ ожидалъ ее Сайксъ, ускорила шаги, и наконецъ побѣжала. Утомившись совершенно, она остановилась, чтобъ перевести дыханіе, и приходя въ отчаяніе отъ невозможности исполнить какое-то намѣреніе, залилась слезами.

Слезы ли подкрѣпили ее, или она почувствовала всю безнадежность своего состоянія, только она повернулась назадъ и, бросившись бѣжать почти съ такою же быстротою, какъ бѣжала прежде, скоро достигла до мѣста, гдѣ оставила разбойника.

Если какое-нибудь волненіе и измѣнило ей, когда она вошла къ Сайксу, то онъ ничего не замѣтилъ; спросивъ, принесла ли она деньги и получивъ утвердительный отвѣтъ, онъ опустилъ голову на подушку и погрузился въ прежній сонъ.

ГЛАВА XXXIX.
Странное свиданіе.

Къ счастію для дѣвушки, деньги, полученныя отъ Жида, заставили Сайкса на нѣсколько времени вовсе забыть о ея существованіи. Волненіе ея, и мука, предшественники смѣлаго, отчаяннаго намѣренія, измѣнили бы ей въ глазахъ человѣка болѣе осторожнаго и проницательнаго. Но къ концу дня, безпокойство ея усилилось, и когда наступила ночь, щеки ея были такъ блѣдны, а глаза блестѣли такимъ огнемъ, что даже Сайксъ изумился.

Будучи еще слабъ отъ горячки, онъ лежалъ на постели, прихлебывая воду съ ромомъ, и въ четвертый разъ толкнулъ стаканъ къ Нанси, чтобъ она снова налила его, — когда замѣтилъ ея блѣдность.

— Что съ тобой? сказалъ онъ поднимаясь и устремивъ на нее глаза. — Ты похожа на трупъ.

— Что со мною? повторила дѣвушка. — Ничего; что ты такъ на меня смотришь?

— О чемъ ты думаешь? спросилъ Сайксъ, схватывая ея руку.

— О многомъ, Биль, отвѣчала дѣвушка, вздрагивая и закрывая глаза руками. — Но, Боже мой! что тебѣ до этого?

Притворная веселость, съ которою произнесены были послѣднія слова, сдѣлали на Сайкса сильнѣйшее впечатлѣніе, нежели ея дикій, безсмысленный взглядъ.

— Знаешь, что я скажу тебѣ? началъ Сайксъ. — Если у тебя начинаются припадки горячки, то берегись. Ты не заставишь меня… Нѣтъ, чортъ возьми! ты этого не сдѣлаешь!

— Чего? спросила дѣвушка.

— Три мѣсяца назадъ я отправилъ одну на тотъ свѣтъ отъ-того, что у нея начиналась такая же горячка.

Послѣ этихъ словъ, Сайксъ осушилъ стаканъ до капли и спросилъ себѣ лекарства. Дѣвушка съ легкостію вскочила съ своего мѣста, налила ложку и дала ему выпить.

— Теперь, сказалъ разбойникъ: — сядь возлѣ меня и положи сюда голову, а не то, я такъ измѣню тебѣ лицо, что ты и сама не узнаешь его.

Дѣвушка повиновалась, и Сайксъ, схвативъ ея руку, упалъ на подушку, оборотясь къ ней лицомъ. Глаза его закрылись, рука опустилась; онъ уже спалъ какъ убитый.

— Наконецъ опіумъ возъимѣлъ свое дѣйствіе! шептала дѣвушка, вставая. — Но, можетъ-быть, ужь поздно…

Она проворно накинула шляпку и платокъ, боязливо осмотрѣлась кругомъ, поцаловала разбойника, и, тихо отворивъ дверь, вышла изъ дому.

Ночной сторожъ кричалъ половину десятаго въ темномъ переулкѣ, чрезъ который шла она. Многія лавки были уже затворены; нетерпѣніе ея усиливалось. Она бросилась бѣгомъ по узкимъ улицамъ, сбивая всѣхъ съ дороги и не обращая вниманія на экипажи.

— Сумасшедшая! говорили прохожіе, смотря ей вслѣдъ.

Когда она достигла богатѣйшей части города, улицы были почти пусты, и появленіе ея возбудило какое-то общее любопытство. Нѣкоторые ускорили шаги, чтобъ видѣть куда идетъ она; другіе опережали ее и оборачивались, удивленные ея поспѣшностію; но всѣ отставали мало-по-малу, и когда она достигла до мѣста своего назначенія, то была уже совершенно одна.

Она остановилась передъ красивымъ домомъ, недалеко отъ Гайд-Парка. Когда блескъ фонаря у подъѣзда освѣтилъ лицо ея, часы пробили одиннадцать. Нѣсколько минутъ она стоила въ нерѣшимости; но эти звуки рѣшили ее сомнѣніе и она вошла въ прихожую. Швейцара не было. Съ недовѣрчивостію осмотрѣлась она кругомъ, и хотѣла уже взойдти на лѣстницу.

— Кого тебѣ здѣсь нужно? спросила наскоро-одѣтая служанка, выглянувъ въ дверь.

— Даму, которая здѣсь остановилась, отвѣчала дѣвушка.

— Даму? былъ отвѣтъ, сопровождавшійся презрительнымъ взглядомъ. — Какую даму?

— Миссъ Мели, сказала Нанси.

Женщина, вышедшая въ это время изъ своей комнаты, отвѣчала однимъ недовѣрчивымъ взглядомъ и позвала человѣка, чтобъ отвѣчать ей. Нанси повторила ему свою просьбу.

— Какъ же о тебѣ доложить? твое имя? спросилъ онъ.

— Не нужно знать его, отвѣчала Нанси.

— Что тебѣ до нея за надобность?

— Мнѣ надо только видѣть миссъ Мели, отвѣчала дѣвушка.

— Вздоръ! сказалъ слуга, толкая ее къ двери: — пошла вонъ!

— Я не выйду отсюда, сказала дѣвушка. — Не-уже-ли между вами не найдется человѣка, который исполнилъ бы просьбу такого несчастнаго существа, какъ я?

Эти слова произвели свое дѣйствіе на повара, который стоялъ тутъ вмѣстѣ съ другими слугами.

— Сдѣлай чего она проситъ, Джозефъ, сказалъ онъ.

— Зачѣмъ? Не-ужь-ли ты думаешь, что барышня прійметъ такую женщину?

Этотъ намекъ на сомнительное состояніе Нанси возбудилъ благородное негодованіе въ четырехъ служанкахъ, которыя съ жаромъ замѣтили, что она стыдъ для ихъ пола, и сильно настаивали на томъ, чтобъ ее бросить въ каналъ.

— Дѣлайте со мною, что хотите, сказала дѣвушка, снова обращаясь въ слугамъ: — но прежде исполните мою просьбу, прошу васъ ради самого Бога…

Добрый поваръ вступился за нее и убѣдилъ другихъ доложить о ней.

— Что же сказать? спросилъ человѣкъ, входя на лѣстницу.

— Что молодая женщина непремѣнно хочетъ говорить наединѣ съ миссъ Мели, сказала Нанси: — она съ первыхъ словъ узнаетъ, что ея не обманываютъ.

Человѣкъ побѣжалъ наверхъ, а Нанси, блѣдная, едва переводя дыханіе, прислушивалась къ оскорбительнымъ насмѣшкамъ цѣломудренныхъ служанокъ; эти насмѣшки еще болѣе увеличились, когда человѣкъ возвратился и просилъ ее идти на верхъ.

Не обращая на нихъ вниманія, Нанси, дрожащая, послѣдовала и слугою въ небольшую пріемную, освѣщенную одной лампой; слуга, оставивъ ее здѣсь одну, удалился.

Вся жизнь дѣвушки протекла на улицахъ и въ самыхъ отвратительныхъ пристанищахъ Лондона; но въ ней еще оставалось чувство, свойственное женщинамъ; услышавъ легкую походку у двери, и подумавъ о той разительной противоположности, которая должна ей теперь представиться, она почти пала подъ чувствомъ своего стыда и не смѣла поднять глазъ.

Но врагомъ этихъ благородныхъ чувствъ была гордость, — порокъ, столь же свойственный самымъ низкимъ существамъ, какъ и самымъ добродѣтельнымъ. Даже презрѣнная спутница воровъ и грабителей, позоръ своего пола, отвергнутая обществомъ и свѣтомъ, она была такъ горда, что не могла чѣмъ-нибудь измѣнить чувству, которое мирило ее съ прошедшимъ.

Она подняла голову и, увидѣвъ предъ собой молодую, прекрасную дѣвушку, снова опустила глаза и съ притворнымъ равнодушіемъ сказала:

— Къ вамъ доступъ очень труденъ, сударыня. Другая вѣрно ушла бы на моемъ мѣстѣ; вы пожалѣли бы объ этомъ послѣ.

— Я очень жалѣю, если кто-нибудь обидѣлъ тебя, отвѣчала Роза. — Но полно объ этомъ; говоря, зачѣмъ ты хотѣла меня видѣть?

Этотъ кроткій отвѣтъ, пріятный голосъ и ласковое обхожденіе удивили дѣвушку; она залилась слезами.

— О, еслибъ было больше людей, похожихъ на васъ, сударыня, было бы меньше подобныхъ мнѣ! сказала она, закрывая лицо руками.

— Сядь, сказала тронутая Роза. — Если ты бѣдна, и_аи несчастлива, я постараюсь помочь тебѣ. Садись.

— Позвольте мнѣ стоять, сказала дѣвушка, все еще плача. — Не говорите со мною такъ кротко и ласково, пока не узнаете меня… Но становится поздно… Эта дверь заперта?

— Да, сказала Роза съ недовѣрчивостію. — Но зачѣмъ…

— Затѣмъ, что я хочу предать свою жизнь и жизнь другихъ въ ваши руки. Я та самая дѣвушка, которая отвела маленькаго Оливера назадъ къ старому Жиду, въ тотъ вечеръ, какъ этотъ мальчикъ вышелъ изъ дома въ Пентонвиллѣ.

— Ты?.. сказала Роза.

— Я, отвѣчала дѣвушка. — Вы видите передъ собою самое презрѣнное созданіе, которое живетъ съ разбойниками и которое никогда не впало лучшей жизни, никогда не слыхало ласковыхъ словъ. Я моложе, нежели вы думаете, но я изнурена страданіями; бѣднѣйшая женщина отступаетъ назадъ, встрѣчаясь со мною на улицѣ.

— Ужасно! вскричала Роза, невольно вздрагивая.

— Со словами благодарите Бога, сударыня, продолжала дѣвушка: — что вы имѣли друзей, которые берегли я лелѣяли васъ съ дѣтства; что вы никогда не были среди нищеты и разврата, никогда не знали голода и холода, какъ знала я все это отъ самой колыбели…

— Бѣдная! сказала растроганная Роза. — Мнѣ жаль тебя.

— Да благословитъ васъ Богъ за вашу доброту! продолжала дѣвушка. — Еслибъ вы знали, чѣмъ я бываю иногда, вы пожалѣли бы обо изъ. Но я тихонько ушла отъ тѣхъ, которые убили бы меня, если бы провѣдали, что я здѣсь. Вы знаете человѣка, котораго зовутъ Монксомъ?

— Нѣтъ.

— Онъ знаетъ васъ и знаетъ, что вы здѣсь; я подслушала его слова, и потому нашла васъ.

— Я никогда не слышала такого имени, сказала Роза.

— Я думаю, что между вами онъ называется другимъ именемъ, продолжала дѣвушка. — Нѣсколько времени назадъ, скоро послѣ того, какъ вы взяли къ себѣ Оливера, я, подозрѣвая этого человѣка, подслушала въ темнотѣ его разговоръ съ Жидомъ. Изъ словъ ихъ я узнала, что Монксъ нечаянно увидѣлъ Оливера съ двумя изъ нашихъ мальчиковъ въ тотъ день, какъ мы въ первый разъ потеряли его, и нашелъ, что онъ тотъ самый мальчикъ, котораго онъ давно искалъ, не знаю, для чего. Монксъ обѣщалъ, если онъ возвратится, заплатить Жиду извѣстную сумму, и дать еще болѣе, если онъ успѣетъ сдѣлать изъ Оливера мошенника.

— Зачѣмъ же это? спросила Роза.

— Онъ увидѣлъ мою тѣнь на стѣнѣ, когда я подслушивала ихъ, отв0чала дѣвушка: — и немногіе могли бы скрыться за моемъ мѣстѣ. Но я скрылась, и не видѣла его до вчерашней ночи.

— Что же случилось вчера?

— Вчера ночью онъ пришелъ опять. Опять они пошли наверхъ, и я, сдѣлавъ такъ, чтобъ тѣнь мнѣ не измѣнила, опять стала подслушивать у двери. Первыя слова Монкса, которыя я разслушала, были: «и такъ, единственныя свидѣтельства мальчика лежатъ на днѣ рѣки, а старая колдунья, которая взяла ихъ отъ его матери, гніетъ въ гробу». Потомъ они смѣялись и толковали о томъ, какъ все успѣшно кончилось. Монксъ, говоря о мальчикѣ, сказалъ, что хотя теперь у него въ безопасности деньги молодаго чертёнка, но онъ лучше хотѣлъ бы получить ихъ иначе; что какъ хорошо было бы исполнить волю отца, влача мальчика изъ одной тюрьмы въ другую, а потомъ сбыть его съ рукъ; что это могъ легко сдѣлать Жидъ, съ большою для себя выгодою…

— Боже мой! сказала Роза.

— Правда, отвѣчала дѣвушка. — Онъ говорилъ съ клятвами, къ которымъ я привыкла, но которыя для васъ незнакомы; онъ говорилъ, что если бъ могъ отнять жизнь у мальчика, не подвергая себя опасности, то отнялъ бы; но какъ онъ не можетъ этого сдѣлать, то будетъ встрѣчать его на каждомъ шагу въ жизни и вредить ему, если онъ воспользуется правами своего рожденія. «Однимъ словомъ, Феджинъ», сказалъ онъ: «хоть ты и Жидъ, но вѣрно никогда не разставлялъ никому такихъ сѣтей, какія разставилъ я своему младшему братцу, Оливеру».

— Его брату! вскричала Роза, всплеснувъ руками.

— Это были его собственныя слова, сказала Нанси, оглядываясь съ безпокойствомъ. — Когда онъ говорилъ объ васъ и о другой дамѣ, то сказалъ, что самъ чортъ на зло ему бросилъ мальчика въ ваши руки, и вы дорого бы дали, чтобъ узнать, кто таковъ вашъ найденышъ.

— Онъ сказалъ это? повторила Роза, блѣднѣя.

— Онъ говорилъ твердо и рѣшительно, отвѣчала дѣвушка, качая головою. — Онъ бываетъ ужасенъ, когда приходитъ въ ярость!.. Я знаю многихъ, которые поступаютъ хуже, но согласилась бы сто разъ слушать ихъ, нежели одинъ разъ слушать Монкса… Становится поздно, и я должна возвратиться домой скорѣе, чтобъ не подать подозрѣнія.

— Что жъ я могу сдѣлать? сказала Роза. — Какъ мнѣ воспользоваться твоимъ извѣстіемъ? Зачѣмъ ты хочешь возвратиться къ людямъ, которыхъ описывала такими ужасными красками? Я могу доставить тебѣ безопасное, спокойное мѣсто…

— Я пойду назадъ, сказала дѣвушка. — Я должна идти, потому-что… Но какъ скажу вамъ это?.. Потому-что между людьми, о которыхъ я вамъ говорила, есть одинъ, самый отчаянный, котораго я не могу оставить, — нѣтъ… даже еслибъ меня и могли избавить отъ жизни, которую веду теперь…

— Ты прежде принимала участіе въ судьбѣ этого мальчика, сказала Роза: — ты теперь подвергаешься столькимъ опасностямъ для того, чтобъ прійдти и сказать мнѣ, что слышала о немъ; лицо твое, убѣждающее меня въ истинѣ твоихъ словъ, твое раскаяніе и чувство стыда, — все говоритъ, что ты еще можешь перемѣнить образъ жизни. О, не отвергай моихъ совѣтовъ! можетъ-быть, ты въ первый разъ слышишь голосъ состраданія и участія. Ввѣрься мнѣ; я спасу тебя для лучшей участи…

— Ангелъ! вскричала дѣвушка, падая на колѣни. — Вы первыя обратились ко мнѣ съ такими кроткими словами, и еслибъ я услышала ихъ нѣсколько лѣтъ назадъ, они, можетъ-быть, избавили бы меня отъ печальной и преступной жизни; но теперь слишкомъ-поздно… слишкомъ-поздно!

— Раскаяніе никогда не поздно, сказала Роза.

— Поздно! съ отчаяніемъ повторила дѣвушка. — Теперь я не могу оставить его, не могу быть причиною его смерти.

— Но зачѣмъ же онъ долженъ умереть? спросила Роза.

— Ничто не спасетъ его, вскричала дѣвушка. — Если бъ я разсказала другимъ то, что разсказала вамъ и продала бы злодѣевъ, онъ долженъ былъ бы умереть. Онъ самый жестокій, самый отчаянный изъ нихъ.

— Возможно ли? сказала Роза: — и для такого человѣка ты отказываешься отъ всякой надежды? Это безуміе!

— Я не знаю, что это, отвѣчала дѣвушка: — однакожъ, это бываетъ не только со мною, но и съ сотнями такихъ же несчастныхъ, какъ я… Я должна возвратиться. Можетъ-быть, это наказаніе Божіе за мои проступки; но неодолимая сила влечетъ меня къ нему, не смотря на всѣ страданія, и можетъ-быть на смерть отъ руки его…

— Что же мнѣ дѣлать? сказала Роза. — Я такъ не отпущу тебя отсюда.

— Вы не захотите удерживать меня, отвѣчала дѣвушка: — я ввѣрилась вашей добротѣ, не требуя отъ васъ никакого обѣщанія.

— Такъ къ чему же можетъ быть полезно твое извѣстіе? сказала Роза. — Къ чему оно послужитъ для Оливера?

— Вы можете сообщить эту тайну человѣку, на котораго надѣетесь, и спросить у него совѣтовъ, отвѣчала дѣвушка.

— Гдѣ я могу опять найдти тебя, когда мнѣ будетъ нужно? спросила Роза. — Я не хочу знать, гдѣ живутъ эти ужасные люди, но ты можешь назначить-мнѣ мѣсто, гдѣ ты будешь въ извѣстное время.

— Обѣщаете ли вы мнѣ свято хранить тайну и приходить однѣ, или съ тѣмъ, кому вы можете открыть ее? Обѣщаете ли, что за мной, не будутъ присматривать?

— Обѣщаю, сказала Роза.

— Каждое воскресенье, съ одиннадцати до двѣнадцати часовъ вечера, я буду ходить по Лондонскому-Мосту, пока жива! отвѣчала дѣвушка, — послѣ минутной нерѣшимости.

— Постой, сказала Роза, въ то время, какъ дѣвушка быстро подошла къ двери. — Подумай еще о твоемъ положенія; я готова всѣмъ помогать тебѣ. Не-уже-ли ты возвратишься въ эту шайку злодѣевъ, когда одно слово можетъ спасти тебя? Не-уже-ли сердце твое не отзовется на мольбу той, которая все готова для тебя сдѣлать?..

— Когда дѣвушка молода, добра и прекрасна, какъ вы; когда она окружена родными и друзьями, — чего желать ей еще? Но подобныя мнѣ, неимѣющія инаго вѣрнаго пристанища, кромѣ гробовой доски, инаго друга при болѣзни или смерти, кромѣ наемницы, отдаютъ безъ разбора свое сердце одному человѣку, и этотъ человѣка заступаетъ имъ мѣсто родныхъ, друзей, всего на свѣтѣ. Жалѣйте объ насъ, — жалѣйте, что намъ остается еще женское чувство, которое гибнетъ только вмѣстѣ съ нами…

— Я дамъ тебѣ денегъ, сказала Роза: — чтобъ ты могла жить безъ нужды, до новой встрѣчи.

— Я не возьму ничего, отвѣчала дѣвушка.

— Не отказывайся отъ моего старанія помочь тебѣ, сказала кротко Роза. — Я хочу быть тебѣ полезною.

— Вы принесли бы мнѣ самую большую пользу, отвѣчала дѣвушка, ломая руки: — еслибъ могли отнять у меня жизнь, потому-что а чувствую, какъ ужасно умереть въ томъ аду, гдѣ жила я. Да благословитъ васъ Богъ, я да пошлетъ вамъ столько счастія, сколько я навлекла на себя стыда въ жизни!

Громко зарыдавъ, несчастная вышла изъ комнаты. Роза, разстроенная этимъ свиданіемъ, казавшимся ей болѣе сномъ, чѣмъ дѣйствительностію, упала на стулъ и погрузилась въ грустную думу.

ГЛАВА XL,
о томѣ, какъ Оливеръ нашелъ своихъ прежнихъ друзей, и что между ими происходило.

Положеніе ея было Въ-самомъ-дѣлѣ довольно-затруднительно, потому-что чѣмъ болѣе увеличивалось желаніе ея проникнуть тайну происхожденія Оливера, тѣмъ болѣе она опасалась нарушить клятву, данную несчастной дѣвушкѣ, не сохранивъ въ секретѣ ея разсказа. Слова и обхожденіе дѣвушки тронули сердце Розы и поселили въ немъ желаніе возвратить отверженную къ раскаянію и надеждѣ.

Они должны были остаться въ Лондонѣ не болѣе трехъ дней, а потомъ ѣхать на нѣсколько недѣль въ дальнюю деревню. Что могла предпринять она въ такое короткое время, и какъ могла она замедлить отъѣздъ, не возбудивъ подозрѣній?

Мистеръ Лосбернъ былъ съ ними и оставался еще на два дня; но Роза слишкомъ-хорошо знала его вспыльчивость и боялась, чтобъ онъ не сдѣлалъ чего-нибудь непріятнаго для Нанси. Она опасались также сообщить все мистриссъ Мели, которая не могла ничего скрыть отъ доктора. Ей оставалось одно — открыться Генриху; но она вспомнила ихъ послѣднее свиданіе, и боялась напоминать ему, надѣясь, что онѣ совсѣмъ позабудетъ ее.

Волнуемая этими мыслями, и не зная, что предпринять, Роза провела безпокойную ночь, и на другой день рѣшилась писать къ Генриху.

— Если для него тягостно будетъ возвращаться сюда, думала она: — то какъ же мучительно это будетъ для меня? Но, можетъ-быть, онъ не пріѣдетъ: онъ можетъ написать ко мнѣ, и даже здѣсь избѣгать меня… Я въ немъ увѣрена…

Но напрасно нѣсколько разъ принималась она за одно и то же письмо: перо невольно выпадало изъ рукъ ея; Вдругъ Оливеръ, гулявшій по улицамъ подъ присмотромъ Джильса, вбѣжалъ въ комнату въ сильномъ волненіи, какъ-будто съ нимъ случилось новое несчастіе.

— Что съ тобою, Оливеръ? съ безпокойствомъ спросила Роза.

— О, я видѣлъ его! я нашелъ его! отвѣчалъ мальчикъ. — Теперь вы узнаете, что я говорилъ правду.

— Я никогда и этомъ не сомнѣвалась, мой другъ, сказала Роза. — Но о комъ ты говоришь?

— Я видѣлъ джентльмена, отвѣчалъ Оливеръ, едва переводя дыханіе: — джентльмена, который былъ такъ добръ ко мнѣ — мистера Броунло, о которомъ мы такъ часто говорили.

— Гдѣ жъ ты его видѣлъ? спросила Роза.

— Я видѣлъ, какъ онъ выходилъ изъ кареты и шелъ въ дому. Я не говорилъ съ нимъ, — я не могъ говоритъ съ нимъ, потому-что онъ меня не видѣлъ, и я такъ дрожалъ, что не могъ идти вслѣдъ за нимъ. Но Джильсъ спросилъ, тамъ ли онъ живетъ, и ему отвѣчали, что тамъ. Посмотрите, продолжалъ Оливеръ, развертывая листокъ бумаги: — вотъ, вотъ его адресъ, я тотчасъ пойду къ нему. О, что со мною будетъ, когда я опять его увяжу!

Роза прочитала адресъ и тотчасъ послала за каретой. Скоро она была уже у квартиры стараго джентльмена, который тотчасъ ее принялъ. Онъ былъ въ длинномъ зеленомъ сюртукѣ, и возлѣ него сидѣлъ другой старый джентльменъ въ нанковыхъ брюкахъ, упершись на трость и положа на нее голову.

— Извините, сударыня, сказалъ джентльменъ въ зеленомъ сюртукѣ, поспѣшно вставая: — я не ожидалъ, я не зналъ… Прошу садиться.

— Я имѣю удовольствіе говорить съ мистеромъ Броунло? спросила Рева.

— Точно такъ, сказалъ старый джентльменъ. — А это мой другъ, мастеръ Гримвигъ. Гримвигъ, оставь насъ на нѣсколько минутъ.

— Мнѣ кажется, прервала Роза: — что не нужно будетъ тревожить вашего друга. Онъ вѣрно также принимаетъ участіе въ дѣлѣ, о которомъ я хочу поговорить съ вами.

Мистеръ Броунло наклонилъ голову въ знакъ согласія, а мистеръ Гримвигъ, отвѣсивъ уже одинъ низкій наклонъ, поклонился еще разъ и опять сѣлъ на свой стулъ.

— Вы, конечно, будете очень удивлены, сказала Роза, нѣсколько смущенная: — но вы когда-то сдѣлали много добра одному изъ моихъ молодыхъ друзей, и потому вѣрно опять выслушаете извѣстіе о немъ съ участіемъ.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? сказалъ мистеръ Броунло. — Могу ли я узнать его имя?

— Оливеръ Твистъ, отвѣчала Роза.

Едва успѣла она произнести эти слова, какъ мистеръ Гримвигъ, перелистывавшій въ это время какую-то толстую книгу, съ громомъ уронилъ ее на полъ и, упавъ на стулъ, въ изумленія выпучилъ глаза. Мистеръ Броунло казался не менѣе-удивленнымъ; онъ подвинулъ стулъ свой къ миссъ Мели и сказалъ:

— Сдѣлайте милость, сударыня, заставьте меня перемѣнить невыгодное мнѣніе, которое я имѣлъ объ этомъ бѣдномъ ребенкѣ…

— О негодномъ… или я готовъ съѣсть мою голову, если онъ-не негодный! ворчалъ сквозь зубы мистеръ Гримвигъ.

— Онъ доброе и благородное дитя, сказала Роза, краснѣя: — чувства, которыми онъ надѣленъ отъ природы, могли бы принести честь людямъ въ шесть разъ его старшимъ.

— Мнѣ только шестьдесятъ-одинъ годъ, сказалъ мистеръ Гримвигъ, также краснѣя: — а Оливеру по-крайней-мѣрѣ двѣнадцать, и потому я не принимаю этого намека на свой счетъ.

— Не слушайте его, миссъ Мели, сказалъ мистеръ Броунло: — онъ самъ не знаетъ, что говорить.

— Нѣтъ, знаетъ! ворчалъ мистеръ Гримвигъ.

— Нѣтъ, не знаетъ! сказалъ мистеръ Броунло, вставая съ досадою.

— Онъ готовъ съѣсть свою голову, если не знаетъ! ворчалъ мистеръ Гримвигъ.

— Онъ стоитъ, чтобъ ему сломали ее, если онъ знаетъ, сказалъ мистеръ Броунло.

— А онъ очень хотѣлъ бы посмотрѣть человѣка, который на это рѣшится! отвѣчалъ мистеръ Гримвигъ, стуча палкою о полъ.

Зайдя такъ далеко, два старые джентльмена понюхали табаку, и потомъ, по обыкновенію, пожали другъ другу руки.

— Теперь, миссъ Мели, сказалъ мистеръ Броунло: — возвратимся къ предмету, который столько занимаетъ насъ. Скажите, что вы знаете объ этомъ бѣдномъ ребенкѣ; я употреблялъ всѣ усилія, чтобъ отъискать его, и увѣренъ, что онъ невольный соучастникъ въ дѣлахъ этихъ злодѣевъ.

Роза разсказала въ короткихъ словахъ все, что случилось съ Оливеромъ съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ оставилъ домъ мистера Броунло, прибавивъ, сколько онъ плакалъ о томъ, что не могъ нигдѣ встрѣтить своего прежняго благодѣтеля и друга.

— Слава Богу! сказалъ старый джентльменъ: — я очень радъ этому. Но вы не сказали мнѣ, миссъ Мели, гдѣ онъ теперь находятся. Извините мой вопросъ… Зачѣмъ вы не привезли его съ собою?

— Онъ ожидаетъ въ каретѣ, у воротъ, отвѣчала Роза.

— Онъ здѣсь! вскричалъ старый джентльменъ. Съ этими словами онъ бросился изъ комнаты, внизъ по лѣстницѣ, къ каретѣ — и въ карету.

Когда дверь комнаты затворилась, мистеръ Гримвигъ поднялъ голову и, схвативъ стулъ, началъ его вертѣть на одной ножкѣ. Потокъ сталъ бѣгать по комнатѣ, и вдругъ, остановись передъ Розою, безъ дальнихъ разсужденій поцаловалъ ее.

— Тс! сказалъ онъ, когда она въ негодованіи встала съ своего мѣста: — не бойтесь; я такъ старъ, что могу быть вашимъ дѣдушкой. Вы добрая дѣвушка, я люблю васъ! Вотъ они.

Въ-самомъ-дѣлѣ, едва онъ успѣлъ сѣсть на прежнее мѣсто, мистеръ Броунло возвратился, ведя за собою Оливера, котораго мистеръ Гримвигъ принялъ ласково. Роза была въ восхищеніи.

— Мы еще кого-то забыли, сказалъ мистеръ Броунло, звоня въ колокольчикъ. — Пошлите сюда мистриссъ Бедвинъ.

Старая домоправительница поспѣшно явилась и стала у дверей, ожидая приказаній.

— Ужь не ослѣпла ли ты, Бедвинъ? сказалъ мистеръ Броунло.

— Въ мои лѣта рѣдко хорошо видятъ, отвѣчала старушка.

— Я могъ бы сказать тебѣ, но лучше сама надѣнь очки, и поищи, что ты давно искала.

Старушка полѣзла въ карманъ за очками, но Оливеръ не могъ болѣе удерживать себя и бросился къ ней на шею.

— Боже милосердый! вскричала она, обнимая его'. — это милое дитя мое!

— Нянюшка! кричалъ Оливеръ.

— Я знала, что онъ воротится, сказала старушка, обнимая его. — Какъ онъ хорошо одѣтъ! Гдѣ же ты былъ такъ долго?.. И старушка не знала отъ радости что дѣлать.

Оставя ее съ Оливеромъ, мистеръ Броунло вышелъ съ Розою въ другую комнату, и когда она разсказала ему о своемъ свиданіи съ Нанси, мистеръ Броунло чрезвычайно изумился. Роза объяснила также причины, по которымъ она не хотѣла ничего открыть мистеру Лосберну, и старый джентльменъ обѣщалъ самъ объясниться съ докторомъ. Чтобъ привести это въ исполненіе, Роза просила мистера Броунло пріѣхать къ нимъ въ восемь часовъ вечера, чтобъ до того времени разсказать все мистриссъ Мели. Условившись такимъ образовъ, Роза и Оливеръ возвратились домой.

Роза не напрасно боялась сообщить доктору разсказъ Нанси: лишь только онъ выслушалъ его, какъ пришелъ въ такое бѣшенство, что мистеръ Броунло едва могъ удержать его, чтобъ его обо всемъ не донесъ полиціи.

— Такъ что же дѣлать? спросилъ докторъ, когда они возвратились къ дамамъ. Не идти ли намъ благодаритъ этихъ бродягъ и просить ихъ принять по сту фунтовъ въ знакъ нашей признательности за ихъ доброту къ Оливеру?

— Не совсѣмъ такъ, сказалъ смѣясь мистеръ Броунло: — но мы должны дѣйствовать медленно и осторожно.

— Медленность и осторожность! вскричалъ докторъ. — Я готовъ послать ихъ къ…

— Куда вамъ угодно, прервалъ Мистеръ Броунло. — Но этимъ вы никогда не достигнете цѣли.

— Какой цѣли? спросилъ докторъ.

— Открыть родственниковъ Оливера и возвратить ему наслѣдство, котораго его лишаютъ.

— А! сказалъ мистеръ Лосбернъ, обмахиваясь платкомъ: — я совсѣмъ забылъ объ этомъ.

— Что же намъ дѣлать съ этими мошенниками? спросилъ мистеръ Броунло,

— Однихъ повѣсить, другихъ связать! сказалъ докторъ.

— Но мы должны дѣйствовать хитростью и схватить Монкса, когда онъ будетъ съ ними; иначе у насъ не будетъ противъ него никакихъ доказательствъ. Надо разспросить Нанси: пусть она укажетъ намъ его. Ныньче вторникъ; ее нельзя увидѣть прежде воскресенья. До того времени мы должны оставаться спокойными и не говорить ничего даже Оливеру.

Докторъ неохотно согласился на эту отсрочку, но Роза и мистриссъ Мели наконецъ вполнѣ убѣдила его.

— Я хотѣлъ бы, сказалъ мистеръ Броунло: — прибѣгнуть къ помощи моего друга, Гримвига. Правда, онъ большой чудакъ, но во многомъ можетъ быть намъ полезенъ.

— Не худо бы и мнѣ позвать моего пріятеля, сказалъ докторъ.

— Какого пріятеля? спросилъ мистеръ Броунло.

— Сына этой дамы и друга этой молодой дѣвушки, сказалъ докторъ, показывая на мистриссъ Мели и ея племянницу.

Роза вспыхнула, но не сказала ни слова, — и Генрихъ, вмѣстѣ съ мистеромъ Гримимгомъ, принятъ былъ въ домашній комитетъ.

— Мы останемся въ городѣ, сказала мистриссъ Мели: — пока еще будетъ какое-нибудь сомнѣніе въ успѣхѣ. Я не пощажу никакихъ издержекъ.

— Хорошо! сказалъ мистеръ Броунло. — Но теперь насъ ожидаетъ Оливеръ и подумаетъ, что мы объ немъ забыли.

Съ этими словами, старый джентльменъ подалъ руку мистриссъ Мели, а докторъ послѣдовалъ за нимъ съ Розою въ столовую.

ГЛАВА XLI.
Старые знакомцы Оливера.

Въ ту самую ночь, какъ Нанся, усыпивъ Сайкса, явилась къ Розъ, по-большой дорогъ къ Лондону шли два человѣка, которые заслуживаютъ нѣкоторое вниманіе.

То были — мужчина и женщина; первый принадлежалъ къ тѣмъ длиннымъ, исхудавшимъ фигурамъ, которымъ нельзя назначить настоящихъ лѣтъ, «къ фигурамъ, которыя, будучи мальчиками, кажутся недозрѣвшими стариками, а будучи взрослыми людьми, кажутся перезрѣлыми мальчиками. Женщина была молода, но сильна и смѣла, что доказывалъ тяжелый мѣшокъ, который она несла на плечахъ. Спутникъ ея не былъ обремененъ никакою ношею, кромѣ палки и небольшаго пакета, завернутаго въ носовой платокъ. Это обстоятельство, вмѣстѣ съ необыкновенною длиною его ногъ, давало ему и преимущества, что онъ безпрестанно опережалъ свою спутницу и, безпрестанно оборачиваясь къ ней, понуждалъ ее идти скорѣе.

Такимъ образомъ они шли по пыльной дорогѣ, не обращая вниманія за встрѣчающіеся предметы, и были уже недалеко отъ города, когда мужчина, шедшій впереди, обратился къ своей спутницѣ:

— Иди же скорѣе, Шарлотта. Какъ ты лѣнива!

— Дорога тяжка, сказала женщина, почти задыхаясь отъ усталости.

— Что ты тутъ разсказываешь? Тяжка! На что же ты годна? Ты хочешь вывести меня изъ терпѣнія…

— Далеко еще идти? спросила женщина, останавливаясь, между тѣмъ, какъ потъ градомъ струился но лицу ея.

— Далеко ли? Не все ли тебѣ равно, сказалъ длинноногій дѣтина. — Видишь, вонъ огни Лондона.

— До нихъ остается по-крайней-мѣрѣ двѣ добрыя мили, грустно сказала женщина.

— Двѣ, или двадцать-двѣ, все равно! сказалъ Ноа Клейполь (это былъ онъ). — Ну, ступай же; а то я буду подгонять тебя.

Между-тѣмъ, какъ Ноа переходилъ черезъ дорогу, чтобъ привести въ исполненіе свою угрозу и носъ его побагровѣлъ отъ злости, женщина встала и подошла къ нему.

— Гдѣ ты думаешь остановиться на ночь, Ноа? спросила она, когда они сдѣлали еще нѣсколько шаговъ.

— А почему я знаю? отвѣчалъ Ноа, разсерженный долгою ходьбою.

— Надѣюсь, гдѣ-нибудь близко, сказала Шарлотта.

— Нѣтъ, не близко, отвѣчалъ Ноа: — не думай, что близко.

— Почему же?

— Когда я говорю тебѣ, что сдѣлаю что-нибудь, такъ нечего спрашивать, зачѣмъ такъ, а не иначе, отвѣчалъ Ноа съ достоинствомъ.

— Зачѣмъ же ты сердишься? спросила Шарлотта.

— Хорошо было бы остановиться въ первомъ трактирѣ, чтобъ Соверберри погнался, за нами и поймалъ насъ, сказалъ насмѣшливо Ноа. — Нѣтъ, я пойду, скроюсь въ самыхъ темныхъ улицахъ и не остановлюсь, пока не найду какого-нибудь взброшеннаго дома. Скажи спасибо, что у меня есть умъ, а то еще недѣлю назадъ ты была бы заперта въ добромъ мѣстѣ.

— Знаю, что я не такъ умна, какъ ты, отвѣчала Шарлотта: — но не сваливай всей вины на меня, и не говори, чтобъ я была заперта одна: со мною вмѣстѣ взяли бы и тебя.

— Ты вѣдь взяла деньги изъ лавки? Ты сама знаешь, что ты взяла, а не я? сказалъ Ноа.

— Я взяла ихъ для тебя, другъ мой, Ноа, замѣтила Шарлотта.

— Держалъ ли я ихъ у себя? спросилъ Ноа.

— Нѣтъ; ты отдалъ ихъ мнѣ и просилъ беречь, какъ я берегу тебя-самого, сказала она, ласково взявъ его за руку.

Это въ-самомъ-дѣлѣ было справедливо; но какъ, у мистера Клейполя никогда не было привычки имѣть слѣпое довѣріе къ кому бы то ни было, то должно замѣтить къ чести почтеннаго джентльмена, — онъ такъ много ввѣрилъ Шарлоттѣ съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ въ случаѣ, если ихъ поймаютъ, деньги нашлись у нея, а онъ могъ бы легко оправдаться. Но мистеръ Клейполь не объяснилъ ей этихъ причинъ, и они мирно пошли далѣе.

Приводя въ исполненіе планъ свой, Ноа дошелъ до Лондона, таща за собою Шарлотту. Наконецъ онъ остановился передъ однимъ грязнымъ трактиромъ и объявилъ свое намѣреніе остановиться такъ на ночь.

— Дай же мнѣ узелъ, сказалъ Ноа, снимая его съ плечъ своей спутницы: — и не говори ни слова, если тебя не будутъ спрашивать. Какъ называется трактиръ? Трехъ… трехъ… чего бишь?

— Калѣкъ, сказала Шарлотта.

— Трехъ-Калѣкъ, повторилъ Ноа: — добрый знакъ. Ступай за мною. Съ этими словами онъ вошелъ въ дверь; за нимъ вошла я его спутница.

Въ комнатѣ никого не было, кромѣ молодаго Жида, который облокотясь на конторкѣ, читалъ газету. Жидъ пристально посмотрѣлъ на Ноа, и Ноа пристально посмотрѣлъ на него.

Если Ноа прежде былъ замѣчателенъ по своей наружности, то теперь, въ одеждъ, украденной имъ у хозяина, онъ еще болѣе обращалъ на себя вниманіе.

— Здѣсь трактиръ Трекъ-Калѣкъ? спросилъ Ноа.

— Здѣсь, отвѣчалъ Жидъ.

— Джентльменъ, котораго мы встрѣтили на дорогѣ, рекомендовалъ намъ этотъ домъ, сказалъ Ноа, толкая Шарлотту. — Мы хотимъ здѣсь переночевать.

— Я не знаю, можно ли… сказалъ Берни. — Я спрошу.

— Отведи намъ комнату и дай чего-нибудь поѣсть, сказалъ Ноа.

Берни проводилъ ихъ въ маленькую комнату и подалъ чего спрашивалъ Ноа; послѣ того онъ увѣдомилъ ихъ, что они могутъ здѣсь переночевать, и вышелъ.

Должно замѣтить, что эта маленькая комната была возлѣ самаго буфета, такъ-что всякій, отдернувъ занавѣску у стекла, вставленаго въ стѣну, могъ не только видѣть всѣхъ, находящихся въ комнатъ, не будучи самъ видѣннымъ, но еще, приложивъ ухо, слышать весь разговоръ. Трактирщикъ не успѣлъ еще отнять глазъ отъ стекла и Берни только-что возвратился, какъ вдругъ пришелъ Феджинъ, чтобъ по обыкновенію узнать о своихъ воспитанникахъ.

— Тс!сказалъ Берни: — въ этой комнатѣ есть чужіе.

— Чужіе? повторилъ шопотомъ старикъ.

— Не здѣшніе, изъ-за города, и кажется вашего поля ягода, прибавилъ Берни.

Казалось, это извѣстіе очень занимало Феджина; вставъ на стулъ, и осторожно приложилъ глазъ къ стеклу, сквозь которое могъ видѣть, какъ Ноа ѣлъ за четверыхъ и давалъ гомеопатическую порцію Шарлоттѣ.

— Ага! сказалъ Жидъ, оборачиваясь къ Берни. — Этотъ молодецъ мнѣ нравится. Онъ можетъ быть намъ полезенъ; онъ знаетъ, какъ обходиться съ дѣвушкой. Не шуми, — дай мнѣ послушать.

Жидъ опять приложилъ глазъ къ стеклу, и снова началъ прислушиваться.

— Да, я надѣюсь сдѣлаться джентльменомъ, сказалъ Ноа, продолжая разговоръ, котораго начало не слышалъ Феджинъ. — Теперь не до гробовъ, Шарлотта; я буду жить какъ джентльменъ; а ты, осла хочешь, будешь госпожею.

— Конечно, я бы хотѣла, мой другъ, отвѣчала Шарлотта: — но не нужно всего тратить вдругъ.

— Пустое! сказалъ Ноа. — Намъ будетъ что опоражнивать.

— Какъ это?

— Карманы, дамскіе ридикюли, дома, кареты, сказалъ Ноа, вставая.

— Но ты не можешь всего этого дѣлать, другъ мой, сказала Шарлотта.

— Я постараюсь сойдтись съ такими людьми, которые могутъ это дѣлать, отвѣчалъ Ноа. — Они могутъ употребить насъ на пользу. Да одна ты стоишь пятидесяти женщинъ; я ничего не видывалъ лучше и хитрѣе тебя.

— О, какъ мнѣ весело, когда ты такъ говоришь со мною! вскричала Шарлотта, цалуя его безобразное лицо.

— Полно, — довольно! Избавь отъ нѣжностей, оказалъ Ноа, освобождаясь отъ нея. — Я бы хотѣлъ быть предводителемъ какой-нибудь шайки; мы надѣлали бы чудесъ съ двѣнадцати-фунтовою ассигнаціею, которая теперь у тебя.

Съ этими словами, Ноа выпилъ еще стаканъ портеру и погрузился въ размышленія. Вдругъ отворилась дверь, и передъ нимъ явилось незнакомое лицо.

Этотъ незнакомецъ былъ Феджинъ. Онъ сдѣлалъ низкій поклонъ и велѣлъ Берни подать себѣ ѣсть.

— Чудесная ночь, — только холодна, сказалъ Феджинъ, потирая руки. — Вы, какъ я вяжу, изъ деревни, сударь?

— Какимъ образомъ вы это видите? спросилъ Ноа.

— У насъ, въ Лондонѣ, нѣтъ столько пыли, сказалъ Жидъ, показывая на ноги Ноа и его спутницы.

— О, да вы угадчикъ! сказалъ Ноа. — Каковъ, Шарлотта?

— Здѣсь, въ городѣ, поневолѣ будешь хитеръ, пріятель, сказалъ Жидъ, понижая голосъ.

Ноа не отвѣчалъ ни слова; но, опоражнивая стаканъ, примолвилъ:

— Славное питье.

— Хорошо, отвѣчалъ Феджинъ. — Человѣкъ всегда долженъ опоражнивать стаканы, шли карманы, или дамскіе ридикюли, или дома, или кареты, если онъ любитъ постоянно пить, хорошо пить…

Едва Ноа услышалъ свои собственныя слова, какъ упалъ, блѣднѣя, на стулъ, и смотрѣлъ то на Жида, то на Шарлотту, въ неизъяснимомъ ужасѣ.

— Не пугайся, пріятель, сказалъ Жидъ, придвигаясь ближе. — Ха! ха! ха! Хорошо, что я одинъ тебя подслушалъ. Счастье твое…

— Я ничего не бралъ, шепталъ Ноа, дрожа какъ листъ. — Это все ея дѣло. Вѣдь и теперь все у тебя, Шарлотта, все у тебя?

— Мнѣ нѣтъ надобности, кто изъ васъ виноватъ, пріятель! отвѣчалъ Феджинъ, смотря между-тѣмъ жадными глазами на два узелка. — я самъ иду по той же дорогѣ и люблю тебя за это.

— По какой дорогѣ? спросилъ Ноа, приходя въ себя.

— По дорогѣ необходимости, прибавилъ Феджинъ: — такъ же какъ и всѣ въ здѣшнемъ домѣ. Вы счастливы, что попали сюда. Во всемъ городѣ нѣтъ мѣста безопаснѣе этого трактира; скажу вамъ больше: у меня есть другъ, который научитъ васъ, какъ онъ училъ многихъ другихъ.

— Ты говоритъ, какъ-будто ты точно увѣренъ… сказалъ Ноа.

— Какая же мнѣ выгода лгать? спросилъ Жидъ, пожимая плечами. — Переговоримъ наединѣ.

— Намъ незачѣмъ безпокоить себя, сказалъ Ноа, снова вытягивая ноги. — Пустъ она снесетъ всѣ наши вещи наверхъ. Шарлотта, возьми узелки.

Этотъ приказъ, отданный повелительнымъ голосомъ, былъ исполненъ безъ малѣйшаго прекословія. Шарлотта унесла узлы, между-тѣмъ, какъ Ноа стоялъ въ дверяхъ и смотрѣлъ вслѣдъ за него.

— Я держу ее въ субординаціи, сказалъ онъ, садясь за мѣсто, какъ-будто усмиривъ какое-нибудь дикое животное.

— Прекрасно! замѣтилъ Феджинъ, трепля его но плечу. — Да ты просто геній!

— Если бъ я не былъ геніемъ, ты не увидѣлъ бы меня здѣсь, отводъ Ноа. — Но не теряй напрасно времени; она скоро воротится.

— Какъ же ты думаешь? спросилъ Жидъ. — Если вы сойдетесь съ моимъ другомъ, вамъ всего лучше дѣйствовать заодно.

— А у него хорошо дѣла идутъ? спросилъ Ноа.

— У него въ дѣйствіи руки; это самый выгодный инструментъ.

— И съ нимъ все городскіе плуты? спросилъ Ноа.

— Ни одного деревенскаго. Быть можетъ, и тебя онъ согласится принятъ не иначе, какъ по моей рекомендаціи, отвѣчалъ Жидъ.

— Когда жь я увижу его?

— Завтра утромъ.

— Гдѣ?

— Здѣсь.

— Ладно! сказалъ Ноа. — А условія?

— Ты будешь жить какъ джентльменъ — столъ и квартира, трубокъ и вина сколько хочешь; — половину всего, что выработаешь, и половину всего, что выработаетъ молодая женщина, отвѣчалъ Феджинъ.

Хоть Ноа и не совсѣмъ довѣрялъ такимъ блестящимъ предложеніемъ Жида, но, вспомнивъ, что въ случаѣ отказа, новый знакомецъ можетъ выдать его, подумалъ нѣсколько времени, и сказалъ, что онъ согласенъ.

— Такъ-какъ она можетъ много работать, замѣтилъ Ноа: — то я хотѣть бы на свою долю что-нибудь не слишкомъ изнурительное для моихъ силъ, не слишкомъ-опасное…

— Не будешь ли ты искуснымъ шпіономъ, дружокъ? спросилъ Жидъ. — Мой пріятель нуждается въ такомъ человѣкѣ.

— Да; но это не будетъ приносить мнѣ никакихъ выгодъ.

— Правда! сказалъ Жидъ.

— Какъ же ты думаешь? спросилъ Ноа, смотря на него съ безпокойствомъ. — Дай мнѣ какую-нибудь вѣрную работу, гдѣ нечего было бы бояться.

— Что ты скажешь о старухахъ? спросилъ Жидъ. Можно набрать много денегъ, обирая у нихъ ридикюли и узлы…

— А развѣ онѣ иногда не дерутся? сказалъ Ноа, качая головою. — Нѣтъ, это не по мнѣ. Нѣтъ ли чего другаго?

— Постой, сказалъ Жидъ. — Купать дѣтей?

— Это что такое? спросилъ Ноа.

— Иногда маменьки посылаютъ куда-нибудь своихъ дѣтокъ съ шиллингами и пенсами, и все дѣло состоитъ въ томъ, чтобъ отнять у нихъ деньги. Они всегда держатъ ихъ въ рукахъ…

— Ха! ха! повторилъ Ноа Клейполь: — это именно мнѣ и нужно.

Два достойные товарища засмѣялись адскимъ хохотомъ.

— И такъ кончено! сказалъ Ноа, когда Шарлотта возвратилась.

— Въ которомъ часу мы завтра увидимся?

— Въ десять, отвѣчалъ Жидъ. — Какъ же зовутъ моего добраго пріятеля?

— Меня зовутъ мистеръ Вольтеръ, отвѣчалъ Ноа, уже заранѣе придумавшій себѣ фамилію. — Мистеръ Морицъ Вольтеръ. А это моя жена.

— Мое глубочайшее почтеніе мистриссъ Вольтеръ, сказалъ Жидъ, кланяясь съ притворною учтивостью. — Надѣюсь, что мы скоро познакомимся покороче.

— Слышишь, Шарлотта, что говоритъ джентльменъ? вскричалъ Ноа.

— Слышу, Ноа, отвѣчала мистриссъ Вольтеръ, протягивая руку.

— Она зоветъ меня Ноа по привычкѣ, сказалъ мистеръ Морицъ Вольтеръ, обращаясь къ Жиду. — Понимаешь?

— О, понимаю, совершенно понимаю! отвѣчалъ Феджинъ, въ первый разъ говоря правду. — Доброй ночи! Доброй ночи!

Послѣ многихъ поклоновъ, Феджинъ вышелъ, а Ноа началъ разсказывать свои планы Шарлоттѣ съ гордостію и достоинствомъ.

ГЛАЗА XLII.
Бѣдствія Докинса.

— И такъ, твой искренный другъ не кто другой, какъ ты самъ? спросилъ мистеръ Клейполь или Вольтеръ, перебравшись въ домъ Жида. — Я думалъ объ этомъ цѣлую ночь.

— Каждый человѣкъ другъ самъ себѣ» отвѣчалъ Феджинъ съ успѣшкою. Такого друга лучше нигдѣ не найдти.

— Однакожъ есть исключенія, отвѣчалъ Морицъ Вольтеръ, принимая видъ свѣтскаго человѣка. — Есть люди, у которыхъ нѣтъ другихъ непріятелей, кронѣ ихъ самихъ.

— Не вѣрь этому, сказалъ Жидъ. Если человѣкъ бываетъ иногда себѣ непріятелемъ, это потому-что онъ ужь слишкомъ-близкій другъ самому-себѣ. Такія вещи не существуютъ на свѣтѣ.

— И не должны существовать, отвѣчалъ мистеръ Вольтеръ.

— Они ни съ чѣмъ не сообразны, сказалъ Жидъ. — Иные говорятъ, что число три магическое число; а иные, что магическое число семь. Ничего не бывало! лучшая цифра единица.

— Ха! ха! вскричалъ мистеръ Вольтеръ. — Да здравствуетъ единица!

Феджинъ хитро умѣлъ овладѣть довѣріемъ своего новаго товарища и сдѣлалъ его своимъ орудіемъ. Ноа смотрѣлъ уже на него съ какимъ-то уваженіемъ.

— Мы должны искать утѣшенія одинъ въ другомъ, сказалъ Жидъ. — Вчера потерялъ я моего лучшаго помощника.

— Не умеръ ли онъ? спросилъ мистеръ Вольтеръ.

— О, нѣтъ, отвѣчалъ Феджинъ: — бѣда еще не такъ велика…

— Что жь съ нимъ случилось?

— Вообразили, будто онъ хотѣлъ опустошать чужой карманъ, и отняли у него серебряную табакерку, его собственную, дружокъ, собственную табакерку. Онъ очень, любилъ… нюхать табакъ. Его задержали, а онъ стоялъ пятидесяти табакерокъ, и я охотно отдалъ бы и болѣе, чтобъ освободить его. Ты не зналъ его, ты не зналъ «хитреца»?

— Да, но надѣюсь еще узнать его, сказалъ Вольтеръ.

— Сомнѣваюсь, сказалъ Жидъ со вздохомъ. — Если не найдется никакой улики, то его все-таки продержатъ недѣль шесть, а если найдутъ — плохо…

Въ это время вошелъ мистеръ Бэтсъ, опустя руки въ карманы. Лицо его выражало комическую горесть.

— Все пропало, Феджинъ! сказалъ онъ, когда Жидъ познакомилъ его съ новымъ товарищемъ.

— Какъ? спросилъ дрожащимъ голосомъ Жидъ.

— Нашли джентльмена, которому принадлежала табакерка; явились свидѣтели, и Докинса вѣрно осудятъ, отвѣчалъ Бэтсъ. — Мнѣ нужна полная пара траурнаго платья, чтобъ посѣтить его, прежде, нежели его отправятъ. Какъ подумаешь, что Докинсъ — «хитрецъ» подался изъ-за какой-нибудь табакерки!… Я никогда бы не повѣрилъ, чтобъ это могло съ нимъ случиться и при золотыхъ часахъ или перстняхъ. О, зачѣмъ онъ не обобралъ какого-нибудь стараго джентльмена, и попался во какъ джентльменъ, а какъ какой-нибудь обыкновенный плутъ, безъ чести и славы!

Произнося эти жалобы на судьбу своего несчастнаго друга, Бэтсъ сѣлъ на стулъ съ грустнымъ и задумчивымъ видомъ.

— Зачѣмъ ты говоришь, что онъ попался безъ славы и чести? спросилъ Феджинъ, бросая гнѣвный взглядъ на своего воспитанника. Развѣ онъ не былъ во всемъ первымъ изъ васъ? — есть ли изъ васъ хоть одинъ, кто бы могъ въ чемъ-нибудь съ нимъ равняться?

— Ни одного, отвѣчалъ Бэтсъ плачевнымъ голосомъ: — ни одного.

— Такъ что жь ты толкуешь? гнѣвно спросилъ Жидъ: — о чемъ горевать?

— О томъ, что никто не узнаетъ, каковъ былъ онъ, сказалъ Бетсъ.

— Что скажутъ о немъ въ ньюгэтскомъ календарѣ? Быть-можетъ, я совсѣмъ забудутъ упомянуть его имя. О горе, горе!

— Ха! ха! вскричалъ Жидъ, обращаясь къ мистеру Вольтеру: — смотри, какъ они гордятся своимъ ремесломъ.

Мистеръ Вольтеръ кивнулъ головою въ знакъ согласія, а Жидъ, смотря на печаль Бэтса съ какимъ-то самодовольствіемъ, подошелъ и потрепалъ его по плечу.

— Не тужи, Чарльсъ. Всѣ узнаютъ, каковъ онъ былъ. Онъ покажетъ себя и не осрамитъ друзей своихъ. Подумай, какъ онъ еще молодъ! Какая честь быть извѣстнымъ въ эти лѣта!

— Точно, честь! сказалъ Бэтсъ, немного успокоенный.

— Мы будемъ исполнять всѣ его прихоти, продолжалъ Жидъ. — Его станутъ содержать въ тюрьмѣ какъ джентльмена. — Всякій день ему будетъ пиво и денегъ въ-волю. Мы сочинимъ за него рѣчь, которую онъ скажетъ своимъ судьямъ, и вѣрно растрогаетъ ахъ.

— Прекрасно! вскричалъ Бэтсъ. — Я увѣренъ, что онъ ихъ растрогаетъ.

— Непремѣнно! вскричалъ Жидъ. — Мнѣ Кажется, я какъ теперь его вижу передъ судомъ.

— И и тоже, сказалъ Бэтсъ. — Ха! ха! и я тоже какъ-будто смотрю на него. Всѣ эти огромные парики стараются глядѣть серьёзнѣе, а Докинсъ начинаетъ читать имъ рѣчь съ такимъ же хладнокровіемъ, сакъ разсказывалъ намъ сказки послѣ обѣда. Ха! ха! ха!

Въ-самомъ-дѣлѣ, Жидъ умѣлъ такъ настроить своего пріятеля, что мистеръ Бэтсъ, сначала считавшій Докинса жертвою, теперь смотрѣлъ на него, какъ на дѣйствующее лицо въ необыкновенно-забавной сценѣ, и съ нетерпѣніемъ ожидалъ дня, въ который старому товарищу представится случай показать свои способности.

— Намъ надобно узнать, какъ онъ вывернется, сказалъ Феджинъ.

— Не идти ли мнѣ? спросилъ Бэтсъ.

— Ни за что въ свѣтѣ! отвѣчалъ Жидъ. — Ты съ ума сошелъ! Хочешь идти въ такое мѣсто, гдѣ… Нѣтъ, Чарльсъ, нѣтъ, — мы ужь и такъ одного потеряла.

— Не хочешь ли ты самъ идти? спросилъ Бэтсъ съ неудовольствіемъ.

— Не совсѣмъ… отвѣчалъ Феджинъ, качая головою.

— Зачѣмъ же ты не пошлешь этого молодца? спросилъ мистеръ Бэтсъ, взявъ за руку Ноа: — его никто не знаетъ.

— Что жъ дѣлать, если онъ меня не понимаетъ, замѣтилъ Жидъ.

— Не понимаетъ! вскричалъ Бэтсъ. — Что жь тутъ непонятнаго?

— О, я ни за что въ свѣтѣ… сказалъ Ноа, пятясь къ дверямъ: — это не по моей части.

— Какая же у него часть? спросилъ Бэтсъ, съ отвращеніемъ осматривая Ноа.

— Какая бы то ни было, возразилъ мистеръ Вольтеръ: — ты, мальчикъ, не будь дерзокъ со старшими, а не то я проучу тебя.

Мистера Бэтса такъ разсмѣшили эти угрозы, что прошло довольно времени прежде, нежели Феджинъ могъ убѣдить Ноа, что нѣтъ никакой опасности идти въ полицію. Наконецъ онъ согласился. Его тотчасъ одѣли въ суконный сюртукъ и бархатные брюки, которые были у Жида подъ рукою; на голову напялили крестьянскую шляпу, и въ руку дали палку. Въ такомъ нарядѣ его могли принять въ полиціи за какого-нибудь провинціала съ ковентгарденскаго рынка, приведшаго поглазѣть изъ любопытства.

Окончивъ костюмированье, они научили его какъ узнать Докинса. Чарльсъ Бэтсъ, показавъ ему издалека мѣсто, гдѣ была полиція, замѣтилъ, что надо снять шляпу яри входѣ въ залу, и самъ ушолъ домой.

Ноа безъ всякаго препятствія достигъ желаннаго мѣста. Онъ вдругъ очутился въ толпѣ, состоявшей по-большей-части изъ женщинъ, стѣснявшихся въ грязной, холодной комнатѣ, на одномъ концѣ которой возвышалась платформа съ разгородкою для преступниковъ на лѣвой сторонѣ, съ скамейкою для свидѣтелей по срединѣ и со столомъ для судей на правой сторонѣ.

За разгородкою были двѣ женщины, кивавшія головою своимъ знакомымъ, между-тѣмъ, какъ писарь читалъ что-то двумъ полицейскимъ и плохо-одѣтому человѣку, перегнувшемуся черезъ столъ. Тюремщикъ, съ ключами въ рукахъ, стоялъ у разгородки, возстановляя иногда молчаніе въ толпѣ зѣвакъ, или грознымъ взглядомъ заставляя какую-нибудь женщину унести своего ребенка, котораго крикъ мѣшалъ отправленію правосудія. Комната была низкая и сырая, стѣны грязныя и потолокъ почернѣвшій. Съ одной стороны стоялъ старый закоптѣлый бюстъ, съ другой висѣли часы — единственная вещь, которая была вѣрна самой-себѣ; потому-что развратъ, или бѣдность оставили глубокіе слѣды на людяхъ, здѣсь собравшихся, и эти слѣды заставляли забывать все остальное.

Ноа началъ искать глазами Докинса; но труды его были напрасны. Скоро надъ женщинами произнесенъ былъ приговоръ, и онѣ исчезли. Вслѣдъ за тѣмъ на сцену явилось новое лицо, въ которомъ Ноа легко узналъ предметъ своихъ поисковъ.

Въ-самомъ-дѣлѣ, то былъ мистеръ Докинсъ, который, шмыгнувъ въ залу съ отвернутыми рукавами у сюртука, положа лѣвую руку въ карманъ, а въ правой держа шляпу, занялъ свое мѣсто, и голосомъ обиженнаго спросилъ, за что онъ поставленъ въ такое непріятное положеніе.

— Молчать! сказалъ тюремщикъ.

— Развѣ я не Англичанинъ? спросилъ мистеръ Докинсъ. — Гдѣ же права мои?

— Тебѣ скоро покажутъ твои права, сказалъ тюремщикъ: — зададутъ перцу!

— Не знаю, что подумаетъ объ этомъ статс-секретарь, мой пріятель, отвѣчалъ мистеръ Докинсъ. — Въ чемъ дѣло? Я хочу просить судей скорѣе кончить всѣ эти пустяки, и не держать меня въ то время, какъ сами они читаютъ газету, потому-что мнѣ надо еще видѣться въ городѣ съ однимъ джентльменомъ. Я аккуратный человѣкъ и всегда держу свое слово; онъ уйдетъ, если не застанетъ меня въ назначенное время, и тогда могутъ выйдти непріятности для тѣхъ, которые задержали меня здѣсь. Конечно, они не захотятъ довести себя до этого!

Въ эту минуту Докинсъ, наклонясь къ тюремщику, пожелалъ узнать имя двухъ старыхъ филиновъ, сидѣвшихъ у стола. Это до крайности разсмѣшило зрителей.

— Молчать! закричалъ тюремщикъ.

— Это что? спросилъ одинъ изъ судей.

— Карманная кража, ваша милость.

— Былъ ли здѣсь когда-нибудь прежде этотъ мальчикъ?

— Кажется, былъ нѣсколько разъ, отвѣчалъ тюремщикъ. — Я хорошо его знаю, ваша милость.

— О, ты знаешь меня? спросилъ Докинсъ съ важнымъ видомъ. — Очень-хорошо! Это вполнѣ показываетъ испорченность твоего характера.

Снова всѣ захохотали, и снова приказано было молчать.

— Гдѣ же свидѣтели? спросилъ писарь.

— Ахъ, въ-самомъ-дѣлѣ, замѣтилъ Докинсъ. — Гдѣ они? я бы очень желалъ ихъ видѣть.

Это желаніе было тотчасъ исполнено, потому-что выступилъ впередъ полицейскій, который видѣлъ, какъ Докинсъ залѣзъ въ карманъ къ какому-то джентльмену и вытащилъ оттуда платокъ; но замѣтивъ, что платокъ очень старъ, спокойно положилъ его назадъ. По этой причинъ полицейскій взялъ «хитреца» подъ стражу, и объискавъ, нашелъ при немъ серебряную табакерку, на которой вырѣзано было имя ея владѣльца. Этого джентльмена отъискали, и онъ божился, что табакерка принадлежала ему, что ее вытащили у него въ толпѣ.

— Не имѣешь ли ты чего-нибудь сказать противъ свидѣтеля, мальчикъ? спросилъ судья.

— Я не хочу унижать себя до того, чтобъ разговаривать съ нимъ, отвѣчалъ Докинсъ.

— Не-уже-ли ты совсѣмъ не хочешь оправдываться?

— Развѣ ты не слышишь, что его милость тебя спрашиваетъ? сказалъ тюремщикъ, толкая его локтемъ.

Докинсъ какъ-будто вышелъ изъ задумчивости. — И ты можешь мнѣ говорить это, негодяй? спросилъ онъ.

— Я никогда еще не видывалъ такого дерзкаго мошенника, ваша милость, замѣтилъ съ усмѣшкою полицейскій. — Говори, плутъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Докинсъ: — я буду говорить не здѣсь, гдѣ нѣтъ правосудія; теперь мой адвокатъ завтракаетъ еще съ вице-президентомъ Нижняго Парламента; но я буду имѣть голосъ гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ, я онъ также, и всѣ наши многочисленные и почтенные друзья… Я заставлю…

— Въ тюрьму! прервалъ писарь. — Бери его.

— Пошолъ! сказалъ тюремщикъ.

— Я пойду, отвѣчалъ Докинсъ, разглаживая шляпу. — Ваше сожалѣніе обо мнѣ напрасно, продолжалъ онъ, обращаясь къ судьямъ: — я самъ буду неумолимъ; вы заплатите за это, друзья мои; я не игрушка достался вамъ. Я не хочу теперь свободы, еслибъ вы даже упали къ ногамъ моимъ, и какъ милости просили принять ее. Ведите меня въ тюрьму, я не противлюсь.

Послѣ такой высокопарной рѣчи, Докинсъ принужденъ былъ позволить взять себя за воротъ и вести по назначенію, продолжая во всю дорогу стращать судей угрозами.,

Увидя какъ его заперли, Ноа почелъ за лучшее возвратиться къ мѣсту, гдѣ оставилъ Бэтса. Черезъ нѣсколько минутъ къ нему подошелъ этотъ джентльменъ, осторожно осматриваясь, не идетъ ли какой-нибудь полицейскій за его новымъ другомъ.

Оба поспѣшили къ Феджину съ извѣстіемъ, что Докинсъ вполнѣ поддержалъ свою славу и готовилъ себѣ блистательную репутацію.

ГЛАВА XLIII.
Нанси исполняетъ свое обѣщаніе. Шпіонъ.

Опытная въ притворствѣ, Нанси не могла однакожъ совершенно утаить того чувства, которое рождалось въ ней при мысли о данномъ ею обѣщаніи. Она вспомнила, что и осторожный Жидъ и грубый Сайксъ часто ввѣряли ей планы, которые скрывали отъ всѣхъ другихъ, не имѣя на ея счетъ ни малѣйшаго подозрѣнія, и какъ ни низки были эти планы, какъ ни отвратительны ихъ исполнители, какъ ни ужасны были ея чувства къ Жиду, который велъ ее шагъ-за-шагомъ глубже и глубже въ бездну преступленій и нищеты, откуда нельзя уже было вырваться, — все еще бывали минуты, что она хотѣла замедлить и отсрочить часъ, когда онъ долженъ будетъ пасть отъ руки ея.

Она еще боялась за Сайкса; впрочемъ, она сдѣлала все, что могла: взяла слово держать въ тайнѣ ея открытіе, не сказала ни слова въ его обвиненіе, отказалась даже отъ убѣжища, куда не проникли бы преступленія и несчастія; что жь еще было въ ея власти? Она рѣшилась…

Во эта внутренняя борьба оставила на ней глубокіе слѣды. Нанси начала худѣть и становилась все блѣднѣе и блѣднѣе. По-временамъ она не старалась скрывать того, что происходило въ душѣ ея, и не принимала никакого участія въ разговорахъ, которые любила прежде. Иногда она смѣялась безъ всякой причины; иногда сидѣла молчаливая и грустная, опустя голову на руки, какъ-будто ее терзала тяжелая, мучительная дума.

Была ночь воскресенья; колоколъ ближайшей церкви началъ бить часы. Сайксъ и Жидъ, разговаривавшіе между собою, стали прислушиваться къ бою часовъ, дѣвушка тоже. — Одиннадцать…

— Еще часъ до полуночи, сказалъ Сайксъ, поднимая штору и выглядывая за окно. — Темно и сыро. Славная ночь для работы.

— Да, отвѣчалъ Жидъ. — Какъ жаль, что ничего нѣтъ готоваго!

— Ты въ первый разъ говорить правду, замѣтилъ Сайксъ. — Жаль; а въ хорошемъ расположенія духа.

Жидъ вздохнулъ и покачалъ головою.

— Мы постараемся послѣ вознаградить потерянное время, сказалъ Сайксъ.

Феджинъ не отвѣчалъ ни слова, но, дернувъ Сайкса за рукавъ, показалъ на Нанси, которая во время ихъ разговора надѣла шляпку и уже выходила изъ комнаты.

— Нанси! вскричалъ Сайксъ. — Куда ты идешь такъ поздно?

— Недалеко.

— Что это за отвѣть? сказалъ Сайксъ. — Куда ты идешь?

— Говорю тебѣ, недалеко.

— А я спрашиваю, куда? Слышишь?

— Сама не знаю, отвѣчала дѣвушка.

— Такъ я же знаю, сказалъ Сайксъ. — Никуда. Останься.

— Я больна, я давно говорила тебѣ это, отвѣчала дѣвушка. — Я хочу подышать свѣжимъ воздухомъ.

— Высунь голову въ окно и дыши, отвѣчалъ Сайксъ.

— Этого мало, сказала дѣвушка, я хочу выйдти на улицу.

— Такъ не будетъ же по-твоему, отвѣчалъ Сайксъ. И, вставъ съ своего мѣста, онъ заперъ дверь на ключъ, спряталъ его въ карманъ и, сорвавъ съ головы ея шляпку, бросилъ подъ столъ. Теперь сиди! сказалъ разбойникъ.

— Шляпка не помѣшаетъ мнѣ идти, сказала дѣвушка, вдругъ поблѣднѣвъ. — Ты самъ не знаешь, Биль, что дѣлаешь.

— Не знаю? вскричалъ Сайксъ, обращаясь къ Феджину. — Она сошла съ ума; иначе не смѣла бы такъ говорить ее мною.

— Ты принудишь меня къ чему-нибудь отчаянному, шептала дѣвушка, положа обѣ руки на грудь, какъ-будто для того, чтобъ заглушить порывъ скорби. Пусти меня! сію же минуту пусти!

— Нѣтъ! сказалъ Сайксъ.

— Скажи, чтобъ онъ пустилъ меня, Феджинъ. Ему же будетъ лучше. Слышишь? вскричала Нанси, топая ногою о полъ.

— Если ты скажешь еще слово, собака задушитъ тебя, сказалъ Сайксъ. — Да что это съ тобою?

— Пусти, повторяла дѣвушка умоляющимъ голосомъ. — Биль, пусти меня; ты самъ не знаешь, что дѣлаешь. На одинъ только часъ, пусти, — пусти!.. И она упала къ ногамъ его.

— Она съ ума сошла, сказалъ Сайксъ, схватывая ее за руку. — Вставай!

— Не встану, пока ты не пустишь меня! вопила дѣвушка. Сайксъ схватилъ ее и, не смотря на сопротивленіе, отнесъ въ другую комнату; тамъ посадивъ на стулъ, держалъ ее силою. Она боролась и умоляла до-тѣхъ-поръ, пока не пробило двѣнадцать, и тогда, усталая и изнеможенная, кончила борьбу. Сайксъ оставилъ ее и возвратился къ Жиду.

— Странная дѣвушка! сказалъ разбойникъ.

— Точно странная, Биль, отвѣчалъ Жидъ задумчиво.

— Какъ ты думаешь, зачѣмъ она хотѣла идти ночью? спросилъ Сайксъ. — Ты долженъ знать ее лучше, нежели я. А?

— Женское упрямство, больше ничего! отвѣчалъ Жидъ, пожимая плечами.

— И я тоже думаю, ворчалъ Сайксъ. — Мнѣ казалось, что я исправилъ ее, а между-тѣмъ она все такая же какъ и была.

— Хуже, замѣтилъ Жидъ. — Я никогда не видалъ ея такою, кастъ теперь.

— Да, сказалъ Сайксъ. Мнѣ кажется, у нея горячка; ей надо пустить кровь. Я сдѣлаю это безъ доктора…

Жидъ, показалъ ему выразительно рукою.

— Она ходила за мною день и ночь, когда я былъ боленъ; а ты, черный волкъ, чай, давно ужь отпѣвалъ меня, сказалъ Сайксъ. Мы были очень бѣдны во все это время, и, я думаю, она утомилась, ослабѣла. Сидя здѣсь въ заперти, она еще болѣе захвораетъ.

— Можетъ-быть, сказалъ Жидъ шопотомъ. — Тс!

Въ это время вошла Нанси и сѣла на прежнее мѣсто. Глаза ея были красны и опухлы; она едва держалась на ногахъ, качала головою и хохотала.

— Смотри, теперь она совсѣмъ не та! вскричалъ Сайксъ, выразительно взглянувъ на своего товарища.

Жидъ совѣтовалъ ему не обращать на нее вниманія, и дѣвушка впала въ прежнюю безчувственность, шепнувъ Сайксу, что ея нечего бояться. Феджинъ взялъ шляпу и пожелалъ ему покойной ночи. Однако онъ остановился, подошелъ къ двери и оглянувшись, попросилъ, чтобъ ему посвѣтили сойдти съ лѣстницы.

— Посвѣти ему, сказалъ Сайксъ, набивая трубку. — Жаль будетъ, если онъ самъ себѣ сломитъ шею, а не палачъ надѣнетъ ему пеньковый ошейникъ. Возьми свѣчу!

Нанси проводила старика по лѣстницѣ со свѣчою въ рукѣ. Когда они сошли внизъ, Жидъ положилъ палецъ на губы и, подошедъ къ дѣвушкѣ, сказалъ шопотомъ:

— Что съ тобою, Нанси?

— Что? спросила дѣвушка.

— Какая причина твоего безпокойству? продолжалъ Феджинъ. — Если онъ (Жидъ показалъ на верхъ) жестоко обходится съ тобою, такъ зачѣмъ ты… тово…

— Ну? сказала дѣвушка, когда Феджинъ остановился, устремивъ на нее глаза;

— Мы еще поговоримъ объ этомъ, сказавъ Жидъ. — Ты видишь во мнѣ друга, Нанси, искренняго друга. Я могу быть тебѣ полезенъ. Если ты хочешь отмстить тому, кто обходится съ тобою хуже, нежели съ собакою, такъ приходи ко мнѣ. — Прошу тебя, приходи ко мнѣ. Такихъ, какъ онъ, много на свѣтѣ; а меня ты сколько лѣтъ знаешь, Нанси… сколько лѣтъ!

— Да, я хорошо тебя знаю, отвѣчала дѣвушка, не показавъ ни малѣйшаго смущенія. — Прощай!

Она бросилась назадъ, когда Феджинъ хотѣлъ взять ея руку, твердымъ голосомъ пожелала ему доброй ночи и заперла дверь.

Феджинъ пошелъ домой, занятый своими планами. Онъ думалъ, что въ Нанси, утомленной жестокимъ обхожденіемъ разбойника, родилась привязанность къ какому-нибудь новому другу. Ея перемѣна, частыя отлучки изъ дому, равнодушіе къ ихъ жизни, и наконецъ отчаянное нетерпѣніе выйдти изъ дому въ поздній, какъ-бы опредѣленный часъ этой ночи, — все подтверждало его догадки. Предметъ этой новой привязанности не могъ быть между его мирмидонами, и Феджинъ не зналъ, гдѣ искать его.

Онъ хотѣлъ достигнуть еще и другой цѣли. Сайксъ зналъ слишкомъ-много; шутки его и выходки раздражали Жида, умѣвшаго однако скрывать свои раны. Дѣвушка чувствовала, что Сайксъ не знаетъ ни благодарности, ни пощады. Небольшаго труда будетъ стоять, думалъ Феджинъ, убѣдить ее справиться съ Сайксомъ. Тогда вліяніе мое на дѣвушку будетъ безпредѣльно.

Эти мысли занимали Феджина въ то время, какъ онъ сидѣлъ одинъ въ комнатѣ разбойника, и послѣ, уходя отъ него, искалъ случая высказать ихъ дѣвушкѣ. Она не показала ни удивленія, ни испуга; однако поняла его. Это видно было по ея взгляду.

Жидъ бросилъ мрачный взоръ на домъ, изъ котораго вышелъ, и, крѣпче завернувшись въ плащъ, поползъ къ своей берлогѣ.

На другое утро онъ всталъ рано и съ нетерпѣніемъ ожидалъ своего новаго товарища, который наконецъ явился и съ жадностью бросился на завтракъ.

— Вольтеръ! сказалъ Жидъ, подвигая къ нему судъ.

— Ну, что? отвѣчалъ Ноа: — въ чемъ дѣло? Не заставляй меня ничего дѣлать, пока я не поѣмъ.

— Ты можешь ѣсть и говорить, сказалъ Феджинъ, внутренно проклиная своего новаго друга.

— О, конечно могу! сказалъ Ноа. — Гдѣ Шарлотта?

— Я послалъ ее съ другою женщиною, потому-что хотѣлъ остаться съ, тобой наединѣ.

— А! сказалъ Ноа. — Ты лучше заставилъ бы ее приготовить еще завтракъ. Ну, говори; ты мнѣ не помѣшаешь.

— Ты вчера славно работалъ, сказалъ Жидъ: — шесть шиллинговъ въ первый день! Ты составишь себѣ состояніе черезъ ребятишекъ…

— Не забудь еще прибавить бутылку портеру и горшокъ молока.

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ Жидъ. — Ты вчера отличился…

— Хорошо для начала, замѣтилъ Ноа. — Портеръ я отнялъ у какого-то пьяницы, а молоко стояло у дверей трактира: такъ я боялся, чтобъ въ него не попало дождя, или чтобъ оно не замерзло, — понимаешь? Ха! ха! ха!

Жидъ показалъ видъ, что также смѣется, а Ноа продолжалъ завтракъ съ прежнимъ аппетитомъ.

— Вольтеръ, сказалъ Феджинъ: — я хочу поручить тебѣ дало, для котораго необходимы умѣнье и осторожность.

— Не хочешь ли ты опить послать меня въ полицію? сказалъ Ноа. — Ни за что не пойду.

— О, нѣтъ! отвѣчалъ Жидъ. — Тутъ нѣтъ ни малѣйшей опасности; нужно только подстерегать женщину.

— Старуху? спросилъ Ноа.

— Молодую.

— Исполню чудесно! сказалъ Ноа. — Какъ же я буду подстерегать ее?

— Ты долженъ мнѣ сказать, куда она ходитъ, съ кѣмъ видится и что говоритъ; въ какую именно улицу ходитъ, въ какой домъ.

— Что же ты дашь мнѣ за это? спросилъ Ноа.

— Если хорошо исполнишь — «унтъ стерлинговъ, сказалъ Жидъ. — Такой суммы я никому еще не давалъ.

— Кто же она? спросилъ Ноа.

— Изъ нашихъ.

— Ты сомнѣваешься въ ней?

— Она нашла себѣ новыхъ друзей, и я хочу знать, кто они, отвѣчалъ Жидъ.

— Понимаю, сказалъ Ноа. — Только, чтобъ имѣть удовольствіе узнать порядочные ли они люди? Ха! ха! ха! Готовъ.

— Я зналъ, что ты согласишься, сказалъ Феджинъ, довольный своимъ успѣхомъ.

— Гдѣ жь она? спросилъ Ноа. — Гдѣ мнѣ ждать ее? куда идти?

— Объ этомъ ты узнаешь отъ меня послѣ. Будь только готовъ.

Въ эту ночь, и въ слѣдующую, и въ третью, шпіонъ сидѣлъ совсѣмъ одѣтый, готовый идти по первому слову Феджана. Прошло шесть ночей — шесть долгихъ, утомительныхъ ночей — и въ каждую изъ нихъ Феджинъ приходилъ домой съ недовольнымъ лицомъ, и коротко отвѣчалъ, что еще не время. Въ седьмую онъ возвратился ранѣе, съ радостію, которой не могъ скрыть. Это было въ воскресенье.

— Она идетъ на ночь, сказалъ Феджинъ: — цѣлый день она была одна, и человѣка, котораго она боится, нѣтъ дома. Ступай за мною скорѣе.

Ноа вскочилъ, не говоря ни слова. Они поспѣшно вышла изъ дому и, прошедъ лабиринтъ улицъ, пришли наконецъ къ тому самому трактиру, гдѣ Ноа спалъ въ первую ночь своего прибытія въ Лондонъ.

Былъ двѣнадцатый часъ; двери трактира заперты; но онѣ тихо отворились, когда Жидъ свиснулъ. Жидъ и Ноа вошли безъ шуму и дверь заперлась.

Едва удерживая дыханіе, Феджинъ и молодой Жидъ, впустившій ихъ, показалъ Ноа стекло, вставленное въ стѣну, сдѣлавъ знакъ наклониться къ нему и замѣтить женщину, сидѣвшую въ сосѣдней комнатѣ.

— Это она? шепнулъ Ноа.

Жидъ кивнулъ головою.

— Мнѣ не хорошо видно лицо ея, шепталъ Ноа. — Она смотритъ внизъ, а свѣтъ стоятъ сзади ея.

— Постой, шепнулъ Феджинъ. — Онъ сдѣлалъ знакъ Берни, и тотъ исчезъ. Черезъ минуту мальчикъ вошелъ въ сосѣднюю комнату и, какъ-бы снимая со свѣчки, поставилъ ее на видное мѣсто; потомъ началъ говорить съ дѣвушкою и заставилъ ее поднять голову.

— Теперь я вижу ее, вскричалъ шпіонъ.

— Хорошо видишь?

— Я узнаю ее изъ тысячи.

Онъ поспѣшно отскочилъ, когда дверь изъ комнаты отворилась и дѣвушка вышла. Феджинъ увлекъ его въ углубленіе, скрытое занавѣскою, и здѣсь они стояли, притая дыханіе въ то время, какъ она прошла мимо ихъ и вышла въ дверь, въ которую они вошли недавно.

Ноа перемигнулся съ Феджиномъ и бросился за нею.

— На лѣво! кричалъ молодой Жидъ: — перейди на другую сторону.

Ноа сдѣлалъ это, и при свѣтѣ фонарей увидѣлъ дѣвушку въ нѣсколькихъ шагахъ передъ собою. Онъ приблизился къ ней сколько ему было нужно, и шелъ по другой сторонѣ улицы, чтобъ лучше замѣчать ея движенія. Она судорожно обернулась два или три раза, и одинъ разъ остановилась, чтобъ пропустить впередъ двухъ человѣкъ, шедшихъ за нею. Казалось, идя далѣе, она ободрилась и шла болѣе-твердымъ, ровнымъ шагомъ. Шпіонъ шелъ все въ одномъ разстояніи за нею, и не сводилъ съ нея глазъ.

ГЛАВА XLIV.
Сдержанное слово.

Церковные часы пробили три четверти двѣнадцатаго, когда двѣ фигуры мелькнули на Лондонскомъ-Мосту. Одна, шедшая легкимъ и поспѣшнымъ шагамъ, была женщина, кого-то искавшая; другая — мужчина, который крался въ тѣни, въ небольшомъ отъ нея разстояніи, останавливаясь, когда она останавливалась, и слѣдя за всѣми ея движеніями. Такимъ образомъ они подошли уже къ концу моста, когда женщина, видя безуспѣшность своихъ поисковъ, вдругъ повернула назадъ. Движеніе это было мгновенно: но тотъ, кто сторожилъ за нею, вдругъ скрылся за фонарный столбъ и, давъ ей пройдти впередъ, тихо послѣдовалъ за нею. Около середины моста она остановилась. Онъ также остановился.

Ночь была темна. Днемъ шелъ дождь, и въ такое позднее время, въ такомъ мѣстѣ мало было народу. Проходившіе по мосту очень могли не видѣть ни женщины, ни ея шпіона. И она и онъ еще менѣе могли привлечь на себя безпокойные взгляды бродягъ, которые сами не знали, куда приклонить голову и гдѣ найдти себѣ пріютъ.

Туманъ висѣлъ надъ рѣкою, заслоняя красноватый свѣтъ фонарей, мелькавшихъ въ разныхъ мѣстахъ, и дѣлая еще мрачнѣе, еще неявственнѣе строенія, стоявшія по набережной. Старые, дымящіеся заводы и магазины, возвышаясь надъ другими домами, нависли надъ рѣкою, которая была такъ черна, что не могла отражать на поверхности своей исполинскія ихъ формы. Башня церкви Христа Спасителя и шпицъ святаго Магнуса виднѣлись во мракѣ; но лѣсъ корабельныхъ мачтъ за мостомъ и куполы другихъ церквей скрыты были туманомъ.

Дѣвушка сдѣлала нѣсколько шаговъ взадъ и впередъ но мосту, все преслѣдуемая тѣмъ же человѣкомъ, какъ вдругъ тяжелый колоколъ церкви святаго Павла возвѣстилъ смерть дня. Полночь налегла на многолюдный городъ. Въ великолѣпныхъ палатахъ, въ темницѣ, въ домѣ сумасшедшихъ, въ пріютахъ рожденія и смерти, здоровья и болѣзни, надъ обезображеннымъ лицомъ трупа и тихомъ сномъ младенца, — повсюду водворилась полночь.

Не прошло двухъ минутъ, какъ молодая дама, въ-сопровожденіи сѣдаго джентльмена, вышла изъ кареты и, отославъ экипажъ, пошла прямо къ мосту. Дѣвушка вздрогнула и тотчасъ бросилась къ ней.

Дама и сѣдой джентльменъ шли впередъ, осматриваясь кругомъ съ такимъ видомъ, какъ-будто не ожидая найдти кого имъ было нужно. Къ нимъ подошла дѣвушка. Они остановились, вскрикнувъ отъ удивленія, но тотчасъ оправились, увидѣвъ человѣка въ одеждъ крестьянина, который прошелъ между ими.

— Не здѣсь, сказала Нанси отрывисто. — Здѣсь я боюсь говорить съ вами. Пойдемте отсюда, — надобно свернуть съ дороги.

Когда она произнесла эти слова и показала рукою мѣсто, куда хотѣла ихъ вести, крестьянинъ оборотился и прошолъ, грубо замѣтивъ имъ, что они заняли всю дорогу.

На мѣстѣ, куда показывала дѣвушка, оканчивался мостъ и была лѣстница къ рѣкѣ. Къ этому мѣсту поспѣшилъ человѣкъ въ платьѣ крестьянина, и началъ спускаться.

Эта лѣстница составляетъ часть моста и состоитъ изъ трехъ колѣнъ. Внизу, при концѣ втораго колѣна, прекращается каменная стѣна четвероугольнымъ столбомъ, обращеннымъ къ Темзѣ. Тутъ нижнія ступени расширяются, такъ-что человѣкъ, спрятавшись за уголъ стѣны, не можетъ быть видимъ стоящими на лѣстницѣ. Крестьянинъ быстро осмотрѣлся кругомъ, и какъ нельзя было найдти лучшаго маета, чтобъ спрятаться, а вода уже сбыла, оставивъ просторъ около столба, — онъ бросился туда и прислонился спиною къ столбу, увѣренный, что разговаривающіе не спустятся ниже.

Медленно казалось ему время; онъ съ такимъ нетерпѣніемъ хотѣлъ узнать цѣль свиданія, столь различнаго отъ того, какого ожидалъ онъ, что даже готовъ былъ выйдти изъ засады. Вдругъ послышалась шаги и голоса приближавшихся людей.

Онъ прижался плотнѣе къ стѣнѣ, и едва дыша началъ вслушиваться.

— Это довольно неблизко, говорилъ джентльменъ. — Мы не пойдемъ дальше. Не всякій на нашемъ мѣстѣ ввѣрился бы тебя до того, чтобъ зайдти такъ далеко. И зачѣмъ привела ты насъ сюда? Не лучше ли было бы говорить тамъ наверху, гдѣ свѣтло и ходятъ люди, чѣмъ вести насъ въ эту темную трущобу?

— Я сказала вамъ прежде, отвѣчала Нанси: — что тамъ я боюсь говорить съ вами. Я сама не знаю отъ-чего, сказала дѣвушка, вздрагивая: — но въ эту ночь на меня находитъ такой страхъ, такой ужасъ, что я едва могу стоять на ногахъ…

— Чего же ты боишься? спросилъ джентльменъ съ состраданіемъ.

— Сама не знаю чего, отвѣчала дѣвушка. — Ужасныя мысли о смерти, какіе-то кровавые призраки, какой-то страхъ, отъ котораго я и теперь горю какъ отъ огня, терзали меня цѣлый день. Вечеромъ я читала книгу, чтобъ какъ-нибудь убить время, и те же призраки представлялись мнѣ въ книгѣ.

— Мечты! сказалъ джентльменъ, утѣшая ее.

— О, нѣтъ, отвѣчала дѣвушка глухимъ голосомъ. — Я готова божиться, что видала слово „гробъ“, написанное на каждой страницѣ книги огромными черными буквами; — гробъ пронесли мимо меня по улицѣ…

— Въ этомъ нѣтъ ничего необыкновеннаго, сказалъ джентльменъ. — Мимо меня также часто носятъ гробы.

— Настоящіе, замѣтила дѣвушка. — Со мною было не то!..

Въ словахъ ея было столько отчаянія, что отъ нихъ невольна сжималось сердце. Но нѣжный голосъ молодой дамы просилъ ее успокоиться и удалить отъ себя мрачныя мысли.

— Говорите съ нею кротче, сказала дама своему спутнику. — Бѣдняжка! Она нуждается въ состраданіи.

— О, зачѣмъ люди не такъ добры и милостивы къ несчастнымъ, какъ вы!

Дѣвушка зарыдала. Насколько минутъ продолжалось молчаніе. Наконецъ джентльменъ спросилъ:

— Ты не была здѣсь ночью въ прошлое воскресенье?

— Я не могла прійдти, откачала Нанси: — меня задержали силою.

— Кто?

— Биль, — тотъ, о комъ я прежде говорила вамъ.

— Надѣюсь, что тебя не подозрѣваютъ въ сношеніяхъ съ нами о томъ дѣлѣ, для котораго мы сюда пришли? съ безпокойствомъ спросилъ джентльменъ.

— Нѣтъ, отвѣчала дѣвушка, качая головою. — Мнѣ трудно уйдти изъ дому, чтобъ онъ не спросилъ, куда я иду. Я и тогда не могла бы съ вами увидѣться, еслибъ прежде не дала ему соннаго порошка.

— Онъ проснулся прежде, чѣмъ ты возвратилась? спросилъ джентльменъ.

— Нѣтъ; ни онъ, ни кто другой не подозрѣваютъ меня.

— Хорошо, сказалъ джентльменъ. — Теперь выслушай.

— Готова, отвѣчала дѣвушка.

— Эта дама, началъ джентльменъ: — сообщала мнѣ и еще нѣкоторымъ друзьямъ, которымъ можно было ввѣриться, то, что ты разсказывала ей. Признаюсь, сначала я нѣсколько сомнѣвался, но теперь совершенно вѣрю тебѣ. Мы должны узнать теперь все, чтобъ можно было явно обвинять Монкса. Ты должна выдать намъ Жида.

— Феджина! вскричала дѣвушка, отступая.

— Ты должна выдать его, сказалъ джентльменъ.

— Никогда, никогда! отвѣчала дѣвушка. — Сколько зла онъ ни сдѣлалъ мнѣ, я не рѣшусь на это!

— Ты не хочешь? спросилъ джентльменъ, невидимому ожидавшій такого отвѣта.

— Нѣтъ! отвѣчала дѣвушка.

— Почему же?

— По причинѣ, которая извѣстна этой дамѣ, и она возьметъ мою сторону. Другая причина та, что я веду такую же дурную жизнь, какъ и онъ; многіе жили подобно мнѣ и могли выдать меня, но не выдали, не смотря на всю низость своихъ поступковъ.

— И такъ, быстро сказалъ джентльменъ: — выдай Монкса мнѣ въ руки, чтобъ я могъ съ нимъ раздѣлаться.

— А если онъ выдастъ другихъ?

— Обѣщаю тебѣ, что отъ него только захотятъ узнать истину; въ исторіи Оливера есть обстоятельства, которыя должны остаться тайною для многихъ; вывѣдавъ всю встану, ему возвратятъ свободу.

— А если нѣтъ? спросила дѣвушка.

— Тогда, отводить джентльменъ: — Жидъ не будетъ преданъ суду безъ твоего согласія.

— Дастъ ли мнѣ это обѣщаніе и эта дама? поспѣшно спросила дѣвушка.

— Да, отвѣчала Роза. — Даю тебѣ честное слово.

— Монксъ никогда не узнаетъ, откуда вы получили о немъ всѣ эти свѣдѣнія? сказала дѣвушка, послѣ минутнаго молчанія.

— Никогда, отвѣчалъ джентльменъ.

— Я съ малолѣтства жила между лжецами, и сама лгала, сказала дѣвушка: — но вамъ вѣрю.

Получивъ отъ обоихъ увѣренія, что она безопасно можетъ говорятъ, она начала описывать имъ трактиръ, изъ котораго вышла въ эту ночь, но говорила такъ тихо, что шпіону почти ничего нельзя было разслушать. Иногда она останавливалась, и, казалось, въ это время джентльменъ записывалъ, что она говорила прежде. Описавъ имъ мѣсто и назначивъ часъ, когда удобнѣе всего схватить Монкса, она начала изображать его самого.

— Онъ высокъ ростомъ, сказала дѣвушка: — крѣпкаго сложенія, но худощавъ; у него быстрая походка, и онъ всегда глядитъ съ одного плеча на другое. Лицо его смугло, волосы и глаза темные, но блуждающіе и впалые, хотъ ему и не должно быть болѣе двадцати-пяти лѣтъ. Губы его часто носятъ на себѣ слѣды его зубовъ, — онъ даже иногда кусаетъ себѣ руки… Отъ-чего вы вздрогнули? спросила дѣвушка, вдругъ останавливаясь.

Джентльменъ отрывисто отвѣчалъ, что онъ не вздрагивалъ, что ей показалось это, и просилъ продолжать.

— Большую часть того, что я сказала вамъ, слышала я отъ другихъ, продолжала дѣвушка: — потому-что сама видѣла его только два раза, и онъ всегда былъ завернутъ въ широкій плащъ. Кажется, это все, что я могу вамъ сказать объ немъ… Постойте, прибавила она: — у него на шеѣ, такъ высоко, что можно нѣсколько видѣть сверхъ галстуха, когда онъ поворачиваетъ голову, есть…

— Широкая красная черта, какъ-будто отъ обжога! вскричалъ джентльменъ.

— Почему вы это знаете?

Дама вскрикнула отъ удивленія. Наступило мертвое, долгое молчаніе, такъ-что шпіонъ могъ слышать дыханіе разговаривавшихъ.

— Сколько могу судить по этому описанію, мнѣ кажется, я знаю его, сказалъ наконецъ джентльменъ. — Но посмотримъ… Во многихъ есть странныя сходства…

Съ этими словами онъ подошелъ ближе къ скрытому шпіону, и Ноа ясно услышалъ, какъ джентльменъ прошепталъ: — это долженъ, быть онъ!

— Ну, сказалъ джентльменъ, возвращаясь на прежнее мѣсто: — ты много помогла нашимъ розъискамъ, и я хочу также быть тебѣ полезнымъ. Что я могу для тебя сдѣлать?

— Ничего, отвѣчала Нансв.

— Не упрямься, сказалъ джентльменъ съ кротостію. — Подумай хорошенько.

— Ничего, отвѣчала дѣвушка, плача. — Вы ничѣмъ не можете помочь мнѣ. У меня нѣтъ болѣе никакой надежды, никакого желанія.

— Ты напрасно обманываешь себя, сказалъ джентльменъ. — Прошедшее было ужасно; но въ будущемъ ты еще можешь надѣяться. Я не говорю, что въ нашей власти возвратить тебѣ спокойствіе души, — потому-что ты сама найдешь его; но безопасное убѣжище въ Англія, или, если ты боишься остаться здѣсь — за границею, мы предлагаемъ тебѣ съ искреннимъ желаніемъ быть тебѣ полезными. Прежде утренней зари, прежде, нежели рѣка проснется при первомъ блескѣ дня, ты будешь внѣ власти своихъ прежнихъ товарищей, не оставя послѣ себя никакихъ слѣдовъ, какъ-будто совсѣмъ исчезнешь съ земли. Я не хотѣлъ бы даже, чтобъ ты возвратилась домой, сказала хоть одно слово своимъ старымъ товарищамъ, или взглянула на свой домъ, дохнула воздухомъ, который для тебя заразителенъ и смертоносенъ. Брось все, пока еще есть время!

— Она согласится, вскричала дама. — Она въ нерѣшимости…

— Нѣтъ! отвѣчала дѣвушка послѣ минутной борьбы. — Я прикована къ своей прежней жизни, проклинаю и ненавижу ее, но не могу, оставить. Я зашла слишкомъ-далеко, и еслибъ вы говорила мнѣ это нѣсколько лѣтъ назадъ, я смѣялась бы надъ вами. Но, — сказала она, поспѣшно оборачиваясь: — на меня снова находитъ какой-то страхъ… Пора идти домой.

— Домой! съ ужасомъ повторила дама.

— Домой, сказала дѣвушка. — Въ тотъ домъ, который я создала себѣ трудами цѣлой жизни… Прощайте! За мной станутъ присматривать… Идите, идите. Если я оказала вамъ услугу, то отъ васъ требую тоже услуги: оставьте меня одну идти домой.

— Все напрасно! сказалъ джентльменъ со вздохомъ. — Можетъ — быть, мы подвергаемъ ее опасности, оставаясь здѣсь. Не будемъ задерживать ее долѣе.

— Какой же можетъ быть конецъ этого несчастнаго созданія? спросила дама.

— Какой конецъ? повторила дѣвушка. — Взгляните передъ собою, — взгляните на эту тёмную воду. Какъ часто случается вамъ читать о несчастныхъ, которыя, бросаясь туда, не оставляютъ послѣ себя никакого слѣда. Можетъ-быть, черезъ нѣсколько лѣтъ, можетъ-быть, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ… я дойду до этого.

— О, замолчи, ради Бога! сказала дама рыдая.

— До васъ никогда не достигнетъ слухъ о моей смерти, и да избавитъ васъ Богъ отъ подобныхъ слуховъ! отвѣчала дѣвушка. — Покойной ночи.

Джентльменъ отвернулся.

— Вотъ кошелекъ, сказала дама. — Возьми его для меня; можетъ-быть, ты нуждаешься.

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчала дѣвушка. — Я служила вамъ не за деньги; оставьте мнѣ эту мысль. Дайте мнѣ что-нибудь изъ того, что вы носите… Нѣтъ, нѣтъ, не кольцо… хоть перчатки ваши, или носовой платокъ; пусть хоть что-нибудь останется мнѣ на память отъ васъ, добрая барышня. Да благословятъ васъ Богъ! Прощайте…

Волненіе дѣвушки и какое-то предчувствіе новаго несчастія принудили джентльмена оставить ее. Стукъ шаговъ затихъ, и голоса смолкли.

— Постойте! вскричала Роза прислушиваясь. — Не зоветъ ли она? Мнѣ кажется, я слышу ея голосъ.

— Нѣтъ, она стоятъ неподвижно и не уйдетъ прежде насъ, отвѣчалъ мистеръ Броунло, печально оглядываясь.

Роза медлила; но старый джентльменъ взялъ ее за руку и почти насильно увлекъ впередъ. Когда они скрылись, дѣвушка упала на каменныя ступени и зарыдала горькими слезами.

Скоро она встала и дрожа вошла въ улицу. Изумленный шпіонъ нѣсколько минутъ оставался неподвижнымъ; потомъ, удостовѣривъ, что онъ одинъ, выползъ изъ своей засады и бѣгомъ бросился къ дому Жида.

ГЛАВА XXV.
Послѣдствія.

Оставалось два часа до разсвѣта; это время, осенью, можно назвать смертью ночи; улицы пусты и безлюдны, повсюду царствуетъ безмолвіе и только развратъ блуждаетъ безъ пристанища. Въ этотъ часъ, Жидъ сидѣлъ въ своей комнатѣ съ столь блѣднымъ и встревоженнымъ лицомъ, что казался какимъ-то ужаснымъ призракомъ, вставшимъ изъ могилы.

Онъ сидѣлъ наклонясь къ потухшему Камину, завернувшись въ старый взорванный плащъ и обратясь лицомъ къ свѣчѣ, стоявшей возлѣ него на столѣ. Правая рука его сжимала губы; погрузясь въ задумчивость, онъ кусалъ свои длинные ногти.

На полу, на тюфякѣ, Ноа опалъ крѣпкимъ сномъ. Изрѣдка взглядывалъ старикъ на него, и потомъ на свѣчу, которая давно догорѣла, хоть онъ и не замѣчалъ этого.

Мысли его были далеко. Разрушенные планы, измѣна Нанси, невозможность отмстить Сайксу, страхъ разоренія и смерти, наконецъ слѣдствіе всего — ярость, терзали Феджина и тяжелымъ камнемъ лежали на его сердцѣ.

Онъ сидѣлъ, не измѣняя своего положенія, какъ вдругъ услышалъ стукъ шаговъ на улицѣ.

— Наконецъ! шепталъ Жидъ, кусая свои сухія, помертвѣлыя губы. — Наконецъ-то!

Тихо зазвонилъ колокольчикъ. Жидъ поползъ къ двери и возвратился въ сопровожденія человѣка, плотно закутаннаго, который несъ подъ полою узелъ. Это былъ Сайксъ.

— Вотъ! сказалъ онъ, кладя узелъ на столъ. — Береги это; мнѣ много стояло трудовъ. Я думалъ быть здѣсь тремя часами ранѣе.

Феджинъ взялъ узелъ и, заперевъ его въ шкафъ, сѣлъ на прежнее Мѣсто не говоря ни слова. Но во все это время онъ не сводилъ глазъ съ разбойника, и теперь, когда они сидѣли лицомъ къ лицу, Жидъ пристально взглянулъ на него. Губы его такъ дрожали, лицо такъ измѣнялось отъ внутренняго волненія, что Сайксъ невольно отодвинулъ стулъ и осмотрѣлъ его.

— Что ты на меня такъ поглядываешь? вскричалъ Сайксъ.

Жидъ не отвѣчалъ ни слова.

— Онъ сошелъ съ ума! сказалъ Сайксъ. — Мнѣ должно беречься.

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ Феджанъ. — Не тебѣ, не тебѣ, Биль. Ты ни въ чемъ невиноватъ.

— О комъ же ты говоришь?

— Я все скажу тебѣ, сказалъ Жидъ, подвигая стулъ: — и съ тобою будетъ хуже, чѣмъ со мною.

— Говори скорѣе! отвѣчалъ Сайксъ съ недовѣрчивостью. — Пожалуй, Нанси подумаетъ, что я ужъ погибъ.

— Погибъ! вскричалъ Феджинъ. — Я думаю, что теперь она въ этомъ увѣрена.

Сайксъ съ изумленіемъ взглянулъ на Жида и, не получая никакого объясненія, сильною рукою схватилъ его за воротъ.

— Говори же сію минуту! сказалъ онъ: — или замолчишь поневолѣ. Разсказывай все, что знаешь, старая собака!

— Предположи, что мальчишка, который здѣсь лежитъ… началъ Феджинъ.

Сайксъ оборотился къ тому мѣсту, гдѣ спалъ Ноа, какъ-будто прежде не замѣтивъ его. — Ну, далѣе? сказалъ онъ.

— Предположи, что онъ, продолжалъ Жидъ: — вздумалъ выдать насъ полиціи, сначала описавъ всѣ наши примѣты, а потомъ назначивъ мѣсто, гдѣ насъ можно схватить. Предположи, что каждую ночь онъ уходитъ и разсказываетъ другимъ о темъ, что мы дѣлаемъ. Слышишь? вскричалъ Жидъ въ ярости. — Предположи, что онъ дѣлалъ все это, — что тогда?

— Что? отвѣчалъ Сайксъ съ ужаснымъ проклятіемъ. — Если онъ еще живъ — я растопчу его.

— А что, если это не онъ, а я? вскричалъ Жидъ. — Я знаю многое, и, кромѣ себя, могу проложить дорогу къ висѣлицѣ я другимъ.

— Не знаю, отвѣчалъ Сайксъ блѣднѣя и скрежеща зубами. — Я при всѣхъ разорвалъ бы тебя на части, — у меня достало бы силы уничтожить тебя однимъ ударомъ…

— Право?

— Попробуй! сказалъ разбойникъ.

— А если бы это былъ Чарльсъ, или Докинсъ, или Бэтси, или…

— Все равно, кто бы ни былъ! съ нетерпѣніемъ отвѣчалъ Сайксъ. — Кто бы ни былъ, — я со всѣми раздѣлаюсь одинаково.

Феждинъ опять пристально взглянулъ на разбойника и, сдѣлавъ ему знакъ молчать, началъ будить соннаго. Сайксъ спокойно усѣлся на стулъ, ожидая, чѣмъ все это кончится.

— Вольтеръ, Вольтеръ! Бѣдняжка! сказалъ Феджинъ съ адскою радостію. — Онъ усталъ — усталъ, присматривая за нею, — за нею, Биль!

— Что такое? спросилъ Сайксъ отодвигаясь.

Жидъ не отвѣчалъ ни слова, но, наклонясь къ Ноа, заставилъ его сѣсть. Ноа протеръ глаза и осмотрѣлся кругомъ.

— Скажи мнѣ еще… еще разъ, чтобъ онъ слышалъ, сказалъ Жидъ, показывая на Сайкса.

— Что сказать? спросилъ Ноа.

— Что ты знаешь о… Нанси, сказалъ Жидъ, дергая Сайкса за рукавъ. — Ты вѣдь шелъ за нею?

— Да.

— Къ Лондонскому Мосту?

— Да.

— Тамъ она встрѣтила двухъ незнакомыхъ тебѣ людей?

— Да.

— Джентльмена и даму, съ которыми она прежде условилась о встрѣчѣ, и которые просили ее выдать всѣхъ ея сообщниковъ, сначала Монкса, что она и обѣщала, — описать его, что она и сдѣлала, и сказать, въ какомъ домѣ мы собираемся, что также исполнила, — откуда лучше смотрѣть за нами, что она и объяснила, — и въ какое время мы туда ходимъ. Она вѣдь сказала это? Она разсказала все безъ сопротивленія, безъ угрозы… вѣдь она говорила это? вскричалъ Жидъ, внѣ себя отъ ярости.

— Да, отвѣчалъ Ноа.

— Что она говорила о прошедшемъ воскресеньи? спросилъ Жидъ.

— Я ужь вѣдь сказалъ, отвѣчалъ Ноа.

— Повтори еще разъ! кричалъ Феджинъ.

— Они спрашивали ее, почему она не пришла въ прошедшее воскресенье, продолжалъ Ноа: — и она отвѣчала, что не могла.

— Почему? почему? радостно спросилъ Жидъ. — Окажи ему почему!

— Потому-что ее силою удержалъ дома Биль, о которомъ она говорила имъ прежде, отвѣчалъ Ноа.

— Что она еще объ немъ говорила? вскричалъ Жидъ. — Говори ему, говори все!

— Что ей не легко выйдти изъ дому безъ того, чтобъ онъ не узналъ, куда она идетъ, сказалъ Ноа: — и что когда въ первый разъ она ходила для свиданія съ дамою, она — ха! ха! ха! я хохоталъ безъ памяти — она дала ему соннаго порошка.

— Пусти меня! вскричалъ Сайксъ, вырываясь отъ Жида: — пусти!

Оттолкнувъ старика, онъ выбѣжалъ изъ комнаты и въ бѣшенствъ бросился по лѣстницѣ.

— Биль, Биль! кричалъ Жидъ, слѣдуя за нимъ. — Одно слово… только одно слово.

Онъ никогда не дождался бы отвѣта; но запертая дверь удержала Сайкса.

— Пусти меня! кричалъ онъ. — Не говори ни одного слова, — все напрасно. Пусти!

— Выслушай меня, сказалъ Жидъ, кладя руку на замокъ. — Ты не будешь…

— Ну!

— Ты не будешь слишкомъ… жестокъ, Биль?

День начинался, и для нихъ было довольно-свѣтло, чтобъ видѣть лица другъ друга. Они помѣнялись взглядами: въ глазахъ обоихъ былъ огонь, въ которомъ пылалъ смертный приговоръ дѣвушки.

— Мнѣ кажется, сказалъ Феджинъ, видя, что притворство уже напрасно: — мы не совсѣмъ въ безопасности. Берегись, Биль!

Сайксъ не отвѣчалъ ни слова, но, толкнувъ дверь, бросился по пустымъ улицамъ.

Онъ не останавливался ни минуты, не произнесъ ни одного слова, по бѣжалъ безъ мысли, безъ чувства, прямо къ своему дому. Тихо отворивъ дверь и вбѣжавъ въ комнату, онъ загородилъ ее тяжелымъ столомъ и отдернулъ занавѣски кровати.

Дѣвушка лежала на ней полураздѣтая. Онъ разбудилъ ее; она вскочила, испуганная, встревоженная.

— Вставай! сказалъ разбойникъ.

— Это ты, Биль? весело сказала дѣвушка, обрадовавшаяся его возвращенію.

— Я! отвѣчалъ онъ. — Вставай!

Возлѣ горѣла свѣча; но разбойникъ бросилъ ее подъ столъ. Видя, что уже разсвѣтало, дѣвушка встала, чтобъ поднята штору.

— Оставь! сказалъ Сайксъ. — Для того, что я хочу дѣлать, довольно-свѣтло.

— Биль, тихо сказала дѣвушка: — что ты такъ на меня смотришь?

Разбойникъ глядѣлъ на нее нѣсколько минутъ не говоря ни слова; потомъ схватилъ ее, притащилъ на средину комнаты и, еще разъ взглянувъ на дверь, тяжелою рукою зажалъ ей ротъ.

— Биль, Биль! стонала дѣвушка въ смертельномъ страхѣ: — я… я не буду кричать… но… выслушай меня… скажи… что я сдѣлала?

— Ты сама знаешь! отвѣчалъ разбойникъ, удерживая дыханіе. — За тобою слѣдили ночью; каждое твое слово было услышано.

— Такъ пощади же мою жизнь, ради Бога, какъ я пощадила твою, сказала дѣвушка, прижимаясь къ нему. — О, подумай обо всемъ, что а прежде для тебя дѣлала, въ замѣнъ этой ночи. Ты подумаешь еще, и избавишь себя отъ злодѣйства… Биль, Биль, ради Бога, ради самого тебя, — подумай прежде, нежели прольешь мою кровь. Клянусь, я всегда была вѣрна тебѣ…

Сайксъ сдѣлалъ усиліе, чтобъ освободить свои руки, но напрасно. Дѣвушка обвила ихъ своими руками.

— Биль! вскричала она, стараясь положить голову на его грудь: — джентльменъ и добрая дама говорили мнѣ, что я могу кончить дни свои спокойно въ какой-нибудь далекой сторонѣ. Дай мнѣ еще разъ съ ними увидѣться; на колѣняхъ выпрошу у нихъ и тебѣ такую же милость. Мы оставимъ это ужасное мѣсто, и далеко другъ отъ друга забудемъ прежнюю жизнь, будемъ молиться… Раскаяніе никогда не поздно. Они мнѣ такъ сказали… Теперь я чувствую это… но намъ нужно время… немного, немного времени!

Разбойникъ высвободилъ одну руку и схватилъ пистолетъ. Мысль, что выстрѣлъ можетъ привлечь постороннихъ, мелькнула въ умѣ его и онъ со всею силою дважды ударилъ имъ въ лицо, которое прикасалось къ груди его.

Она зашаталась и упала, почти ослѣпленная кроьию, которая лилась изъ глубокой раны на лбу; но съ трудомъ ставъ на колѣни, вынула бѣлый платокъ Розы, и, держа его такъ высоко къ небу, какъ позволяли ея послѣднія силы, шептала молитву милосердому Богу…

Страшно было смотрѣть на нихъ. Убійца отошелъ къ стѣнѣ, закрылъ глаза рукою и схватилъ тяжелую дубину……

ГЛАВА XLVI.
Бѣгство Сайкса.

Изъ всѣхъ преступныхъ дѣлъ, которыя во мракѣ той ночи совершены были въ обширныхъ предѣлахъ Лондона, это было самое преступное. Изъ всѣхъ злодѣяній, которыя, возставая удушливыми парами, смѣшивались съ утреннимъ туманомъ, — это было самое жестокое и безчеловѣчное.

Солнце, — свѣтлое солнце, приносящее не одинъ свѣтъ, но и новую жизнь, и надежду, и свѣжесть человѣку, — взошло надъ шумнымъ городомъ. Сквозь закрашеныя стекла, сквозь окна, заклеенныя бумагою, сквозь куполъ собора и щели хижины оно равно разсѣивало благотворные лучи свои; оно же освѣтило и комнату, гдѣ лежала убитая дѣвушка. Если это зрѣлище было ужасно при туманномъ утрѣ, то какимъ оно должно было казаться при полномъ блескѣ дня!

Убійца не двигался; онъ боялся пошевельнуться. Ужасъ оковалъ всѣ члены его. Онъ набросилъ покрывало на трупъ; но недвижные, помертвѣлые глаза проницали сквозь ткань и, казалось, были устремлены на потоки крови, освѣщенные солнцемъ. Онъ опять сорвалъ покрывало — передъ нимъ лежало тѣло, облитое кровью, — и какою кровью!

Онъ взялъ свѣчу, развелъ огонь и бросилъ въ него дубину. На концѣ ея были остатки волосъ, которые, превратясь въ пепелъ, вились въ каминѣ. Даже это навело на него ужасъ; онъ смылъ съ себя кровь, но на платьѣ оставались еще пятна: — онъ разорвалъ его и сжегъ. Однакожь сколько слѣдовъ осталось на полу! Даже лапы собаки были окровавлены.

Во все это время онъ не могъ взглянуть на трудъ; кончивъ все, подошелъ къ двери, таща за собою собаку; тихо отперъ дверь, вынулъ ключъ и оставилъ свое жилище.

Онъ прошелъ мимо и взглянулъ въ окно, чтобъ удостовѣриться, не видно ли чего-нибудь снаружи. Штора по-прежнему оставалась спущенною; она хотѣла поднять ее, чтобъ взглянуть на свѣтъ, котораго уже не видѣла. Она лежала близко оттуда. Онъ зналъ это…

Взглядъ его былъ мгновенный. Онъ дышалъ свободнѣе, вышедъ изъ комнаты. Свиснувъ собакѣ, онъ быстро отошелъ прочь.

Убійца бродилъ, какъ осужденный, изъ одного конца города въ другой; за заетавою онъ упалъ въ изнеможеніи и заснулъ крѣпкимъ сномъ.

Скоро всталъ онъ и пошелъ назадъ къ Лондону по большой дорогѣ; потомъ опять повернулъ назадъ, шелъ по полямъ, отдыхая во рвахъ и снова пускаясь въ путь.

Куда бы пойдти ему, чтобъ утолить свой голодъ, гдѣ было бы мало народу? Въ ближайшую деревушку. Туда онъ направилъ свой шаги — то бѣгомъ, то медленнымъ шагомъ, то вдругъ останавливаясь. Но когда онъ достигъ деревни, всѣ, кого ни встрѣчалъ онъ, даже дѣти, казалось, смотрѣли на него съ недовѣрчивостію. Онъ снова пошелъ назадъ, не смѣя спросить куска хлѣба или воды, хоть онъ и не ѣлъ нѣсколько часовъ.

Цѣлыя мили исходилъ онъ и опять воротился къ тому же мѣсту, откуда вышелъ. Миновало утро и полдень; уже смеркалось, а изъ все-еще блуждалъ взадъ и впередъ около одного мѣста.

Было девять часовъ, когда убійца, совершенно утомленный, и собака, хромавшая отъ усталости, повернули къ деревенской церкви; прокравшись вдоль улицы деревушки, они вошли въ маленькій трактиръ, гдѣ свѣтился огонекъ. Въ комнатѣ разведенъ былъ огонь; нѣсколько крестьянъ пили вино, грѣясь передъ огнемъ. Крестьяне очистили мѣсто для незнакомца, но тутъ сѣлъ въ дальній уголъ, ѣлъ и пилъ одинъ, дѣлясь съ своею собакою.

Люди, собравшіеся около огня, говорили о сосѣднихъ помѣстьяхъ и фермерахъ, потомъ о лѣтахъ старика, котораго похоронили въ послѣднее воскресенье; молодые люди говорили, что онъ былъ очень старъ; а старики утверждали, напротивъ, что онъ былъ очень молодъ, даже не старѣе самаго стараго изъ нихъ.

Казалось, тутъ нечего было опасаться. Разбойникъ, расплатись, молчаливо сидѣлъ въ углу и ужо началъ засыпать, какъ былъ разбуженъ шумомъ шаговъ вновь-пришедшаго человѣка.

То былъ веселый малой, полу-торгашъ, полу-шарлатанъ, который ходилъ по деревнѣ, продавая ножницы, щетки, мыло, лекарства для собакъ и лошадей и другія вещи, лежавшія у него въ ящикѣ за спиною. Приходъ его былъ сигналомъ къ общимъ остротамъ, которыя прекратились только тогда, когда онъ кончилъ свой ужинъ и отперъ ящикъ.

— А это что такое? спросилъ усмѣхаясь крестьянинъ, показывая на одну изъ вещицъ.

— Это, сказалъ шарлатанъ: — лучшій и вѣрнѣйшій составъ для вывода всякихъ пятенъ, ржавчины, грязи, сырости, пыли изъ шелка, атласа, полотна, кембрика, сукна, кисеи, ковровъ, мериноса и Няняхъ матерій. Винныя пятна, водяныя пятна, смоляныя пятна, всякія пятна, — все исчезаетъ отъ одного прикосновенія этого вѣрнѣйшаго и полезнѣйшаго состава. Если женщина запятнала свою честь, ей стоитъ только проглотить одинъ кусокъ этого состава, и она вылечится, — потому-что это ядъ. Если джентльменъ хочетъ доказать свою честь, этотъ составъ можетъ послужить ему вмѣсто пистолетной пули. Одинъ пенсъ за кусокъ, только одинъ пенсъ!

Тотчасъ явились двое покупателей; другіе стояли въ нерѣшимости. Шарлатанъ, замѣтя это, усилилъ свое краснорѣчіе.

— Все это у меня раскупаютъ въ нѣсколько часовъ, сказалъ онъ. — Этотъ составъ выдѣлываютъ на четырнадцати водяныхъ мельницахъ, шести паровыхъ машинахъ и посредствомъ гальванической баттареи, которая дѣйствуетъ безпрерывно, и при всемъ томъ не могутъ приготовить его въ достаточномъ количествѣ, хоть люди до того работаютъ, что умираютъ, и вдовамъ ихъ тотчасъ дается пенсіонъ по двадцати фунтовъ въ годъ на каждаго ребенка. Одинъ пенсъ за кусокъ! Винныя пятна, водяныя пятна, красильныя пятна, смоляныя пятна, кровавыя пятна… Вотъ пятно на шляпѣ джентльмена, которое и выведу въ одну минуту.

— Подай сюда шляпу! вскричалъ Сайксъ, вскакивая.

— Я вычищу ее, отвѣчалъ шарлатанъ, подмигивая однимъ глазомъ: — прежде, нежели вы успѣете пройдтись по комнатѣ. Вотъ, господа, замѣтьте это темное пятно на шляпѣ джентльмена, — оно не болѣе шиллинга. Будь это винное пятно, водяное пятно, или кровавое пятно…

Онъ не успѣлъ договорить, потому-что Сайксъ оттолкнулъ столъ и, вырвавъ свою шляпу, выбѣжалъ изъ комнаты.

Съ тѣмъ же страхомъ, съ тою же нерѣшимостью, которые терзали его цѣлый день, убійца, видя, что его не преслѣдуютъ, пошелъ назадъ къ городу и, при свѣтѣ фонарей, увидѣлъ почтальйона, отдававшаго письма на городскую почту. Онъ подошелъ ближе и сталъ прислушиваться.

Сторожъ стоялъ у дверей, принимая письма. Почтальйонъ отдавалъ ихъ.

— Что новаго, Бэнъ? спросилъ онъ.

— Ничего, отвѣчалъ сторожъ. — Говорятъ о какомъ-то убійствѣ, да я не совсѣмъ вѣрю.

— О, это точно правда, сказалъ джентльменъ, выглядывая изъ окна. — Ужасное убійство!

— Кто же убитъ? спросилъ сторожъ, приподнимая фуражку. — Мужчина, или женщина?

— Женщина, отвѣчалъ джентльменъ. — Думаютъ…

Раздался звукъ рога и почтальйонъ ускакалъ.

Сайксъ оставался на улицѣ, какъ-будто потерявъ силы послѣ того, что онъ слышалъ, тревожимый неизвѣстностью куда идти; наконецъ опять поворотилъ назадъ.

Онъ шелъ бодро; но когда, оставя за собою городъ, проходилъ по пустымъ и мрачнымъ мѣстамъ, ужасъ овладѣлъ имъ. Каждый предметъ, каждая тѣнь, двигавшаяся или неподвижная, принимали въ глазахъ его страшные образы; но этотъ страхъ былъ ничто въ сравненія съ чувствомъ, которое вселялъ въ него блѣдный призракъ, шедшій по слѣдамъ его. Онъ могъ начертитъ его тѣнь во мракѣ, не измѣнивъ ни одной черты лица, и означить его мѣрную, медленную походку. Онъ слышалъ его жалобы въ шелестѣ листьевъ, когда дыханіе вѣтерка сливалось съ послѣднимъ, тихимъ воплемъ. Когда убійца останавливался, призракъ дѣлалъ то же; когда онъ бѣжалъ, призракъ летѣлъ вслѣдъ за нимъ.

Иногда разбойникъ оборачивался съ отчаянною рѣшимостію — убить призракъ, хоть онъ и казался ему мертвымъ; но волосы вставали дыбомъ на головѣ его и кровь застывала въ жилахъ: призракъ оборачивался вмѣстѣ съ нимъ и являлся позади. Онъ прислонился къ стѣнѣ, но сквозь ночныя облака видѣлъ, что призракъ стоялъ надъ его головою. Онъ упалъ навзничь: призракъ стоялъ въ головахъ его, недвижный, безмолвный, какъ гробовой камень съ эпитафіею, написанною кровавыми буквами.

Не вѣрьте тѣмъ, которые говорятъ, что убійцы иногда избѣгаютъ правосудія, я что Провидѣніе оставляетъ ихъ ненаказанными; минута такого ужаса хуже двадцати смертей.

Въ полѣ, по которому проходилъ Сайксъ, былъ навѣсъ, представлявшій убѣжище во время ночи. Передъ входомъ въ него стояли три тополя, которые усиливали темноту его внутри; вѣтеръ шумѣлъ, играя ихъ листьями. Сайксъ не могъ войдти туда, пока снова не разсвѣтетъ, и прижался плотнѣе къ стѣнѣ.

Призракъ всталъ передъ нимъ ужаснѣе прежняго. Эти большіе, блестящіе, неподвижные глаза сіяли въ темнотѣ, ничего не освѣщая. Только два глаза, но они были вездѣ… Когда убійца закрывалъ себѣ лицо, ему представлялась комната съ знакомымъ существомъ, которое онъ хотѣлъ бы позабыть, если бъ только могъ исторгнуть его изъ своей памяти. Все стояло на своемъ мѣстѣ. Тѣло также было на своемъ мѣстѣ, глаза все тѣ же — большіе, блестящіе, неподвижные. Онъ вышелъ и бросился въ поле. Призракъ шелъ за нимъ. Онъ снова вошелъ подъ навѣсъ и опять упалъ на землю: глаза мертвеца блестѣли по-прежнему….

Здѣсь онъ оставался въ такомъ ужасѣ, который никто не могъ испытать, кромѣ его: все тѣло его задрожало, когда невдалекѣ вдругъ раздались вопли и шумъ смѣшанныхъ голосовъ. Каждый звукъ людскаго голоса въ этомъ пустынномъ мѣстѣ пугалъ его. Онъ получилъ новую силу и бодрость при видѣ собственной опасности, и вскочивъ на ноги, бросился въ поле.

Небо казалось въ огнѣ. Вставая въ воздухѣ съ мильйонами искръ, потоки пламени смѣшивались одинъ съ другимъ, освѣщая кругомъ пространство на нѣсколько миль; вѣтеръ несъ къ нему клубы дыма. Крики становились громче и громче, смѣшиваясь съ набатомъ; слышно было, какъ обрушались тяжелыя кровли. Шумъ увеличивался болѣе-и-болѣе. Народъ — мужчины, женщины и дѣти, бѣгали въ отчаяніи. Для убійцы это было какъ-будто новою жизнію. Онъ бросился впередъ, не смотря ни на какія преграды; собака бѣжала передъ нимъ съ громкимъ лаемъ.

Онъ пришелъ на мѣсто пожара. Полуодѣтые люди бѣгали взадъ и впередъ, иные стараясь выводить изъ конюшень испуганныхъ лошадей, другіе — спасая, что можно было спасти. Мѣста, гдѣ были прежде двери и окна, представляли массу огня; желѣзо, раскаленное до-бѣла, падало на землю. Стукъ пожарныхъ трубъ и шумъ воды, падавшей на обгорѣлыя бревна, еще болѣе увеличивали тревогу. Женщины и дѣти кричали, между-тѣмъ, какъ мужчины ободряли другъ друга. Сайксъ позабылъ все и бросился въ самую густую толпу.

Во всю эту ночь, онъ кидался изъ одного мѣста въ другое, то работая у помпъ, то бросаясь сквозь дымъ и пламя туда, гдѣ шумъ становился сильнѣе. Вверхъ и внизъ по лѣстницамъ, на кровляхъ строеніи, на полуразвалившихся перекладинахъ, подъ падающими бревнами и камнями, вездѣ былъ онъ; но, будто одаренный волшебною жизнью, не получилъ ни раны, ни ушиба, и безъ мысли, безъ усталости, встрѣтилъ утро надъ дымящимися развалинами.

Едва прошло это самозабвеніе, ужасное сознаніе злодѣйства возвратилось опять съ новою силою. Боязливо осмотрѣвшись кругомъ, увидя людей, раздѣлившихся на толпы и разговаривавшихъ между собою, онъ боялся быть предметомъ ихъ разговора. Собака повиновалась движенію руки его, и они тихо удалились. Невдалекѣ сидѣло нѣсколько человѣкъ, которые просили его раздѣлить съ ними пищу. Онъ съѣлъ кусокъ хлѣба, и взявшись за кружку съ пивомъ, услышалъ, какъ пожарные изъ Лондона разсказывали объ убійствѣ. „Онъ убѣжалъ въ Бирмингэмъ“ говорилъ одинъ изъ нихъ: „но его поймаютъ; вездѣ разосланы повелѣнія схватить его“.

Онъ бросился прочь и шелъ до-тѣхъ-поръ, пока въ изнеможеніи не упалъ на землю. На минуту, безпокойный, тревожный сонъ овладѣлъ имъ.

Вдругъ онъ рѣшился идти назадъ въ Лондонъ.

— Тамъ, по-крайней-мѣрѣ, есть мѣсто, гдѣ можно спрятаться, думалъ онъ. — Меня никто не ожидаетъ тамъ встрѣтить, и съ помощію Феджина мнѣ удастся можетъ-быть перебраться во Францію.

Не медля ни минуты, поспѣшилъ онъ исполнить свое намѣреніе и пошелъ назадъ по дорогамъ, менѣе-люднымъ, рѣшась скрываться невдалекѣ отъ столицы.

Но мысль, что его легко могутъ узнать по собакѣ, поразила его. Онъ рѣшился утопить собаку, и пошелъ далѣе, ища гдѣ-нибудь пруда; дорогою онъ схватилъ тяжелый камень и привязалъ къ нему платокъ.

Во время этихъ приготовленій собака смотрѣла въ лицо своему хозяину, и по инстинкту ли узнала о его намѣреніи, или взглядъ его былъ строже обыкновеннаго, но она бѣжала отъ него далѣе, не позволяя къ себѣ приблизиться. Когда Сайксъ остановился у берега пруда и напалъ звать ее, она стала на одномъ мѣстѣ, какъ-будто въ нерѣшимости.

— Слышишь ты? сюда! кричалъ Сайксъ.

Собака приблизилась-было по привычкѣ: но когда Сайксъ хотѣлъ обвязать платокъ около ея шеи, она тихо заворчала и отскочила назадъ.

— Сюда? сказалъ разбойникъ, топая ногою. Собака махала хвостомъ, но не трогалась съ мѣста. Сайксъ сдѣлалъ петлю и снова началъ звать ее.

Собака сдѣлала нѣсколько шаговъ впередъ, потомъ воротилась назадъ, остановилась на минуту, обернулась и какъ стрѣла скрылась изъ виду.

Разбойникъ продолжалъ свистать, и сѣдъ, ожидая, что собака воротится. Но ожиданія его были напрасны, и онъ снова пустился въ путь.

ГЛАВА XLVII.
Монксъ и мистеръ Броунло наконецъ встрѣчаются другъ съ другомъ. Разговоръ ихъ прерванъ.

Начинало смеркаться, когда мистеръ Броунло вышелъ изъ кареты у воротъ своего дома, и тихо постучалъ въ дверь. Дверь отворили; сильный, высокій человѣкъ вышелъ изъ кареты и сталъ по одну сторону дверецъ, между-тѣмъ, какъ другой, соскочивъ съ запятокъ, сталъ по другую. По знаку мистера Броунло, они вытащили изъ кареты третьяго и, подхвативъ его подъ руки, втолкнули въ домъ. Этотъ третій былъ Монксъ.

Такимъ образомъ они шли но лѣстницѣ, не говоря ни слова, и мистеръ Броунло, шедшій впереди, довелъ ихъ до передней. У дверей, Монксъ, шедшій съ видимой неохотою, остановился. Два человѣка въ молчаніи взглянули на стараго джентльмена.

— Онъ знаетъ послѣдствія, сказалъ мистеръ Броунло. — Если онъ будетъ медлить или противиться, вытащите его на улицу, зовите полицію и выдайте отъ моего имени, какъ преступника.

— Какъ вы смѣете говорить это обо мнѣ? спросилъ Монксъ.

— Какъ ты смѣешь принуждать меня къ этому, молодой человѣкъ? отвѣчалъ мистеръ Броунло, сурово смотря на него. — Не-ужели ты съ ума сошелъ? Не держите его. Ты можешь идти, а мы за тобою будемъ слѣдовать. Но предупреждаю тебя, что послѣ не жди ужь отъ меня пощады. Пусть кровь твоя падетъ на твою собственную голову!

— По какому праву эти собаки схватили меня на улицѣ и привезли сюда? спросилъ Монксъ, смотря на людей, стоявшихъ возлѣ него.

— Я это приказалъ имъ, отвѣчалъ мистеръ Броунло. — Если вы жалуетесь, что васъ лишили свободы, то прежде могли открыто на это жаловаться; но вы во всю дорогу не сказали ни слова. Опять повторяю вамъ: прибѣгните къ покровительству законовъ; я также обращусь къ нимъ, и послѣ не говорите, что я погубилъ васъ.

Монксъ не зналъ, что отвѣчать. Онъ медлилъ.

— Вы тотчасъ можете рѣшиться, сказалъ мистеръ Броунло съ прежнимъ хладнокровіемъ. — Если хотите, чтобъ я обвинялъ васъ публично и довелъ до наказанія, котораго вы заслуживаете, то дѣлайте, что вамъ угодно. Если жь нѣтъ, сядьте на этотъ стулъ не говоря ни слова. Онъ ожидалъ васъ цѣлые два дня.

Монксъ что-то прошепталъ, но все еще не рѣшался. Безпокойнымъ взглядомъ слѣдилъ онъ за движеніями стараго джентльмена, но, не видя никакой надежды, вошелъ въ комнату и сѣлъ, пожимая плечами.

— Заприте дверь, сказалъ мистеръ Броунло слугамъ: — и войдите, когда я позову васъ.

— Вы поступили прекрасно, сказалъ Монксъ, бросая плащъ и шляпу: — прекрасно, какъ слѣдуетъ старому другу моего отца.

— Именно потому-что я былъ другомъ твоего отца, молодой человѣкъ: — именно потому-что надежды и желанія юныхъ и счастливыхъ дней моихъ были связаны съ нимъ, — что онъ вмѣстѣ со мною преклонялъ колѣни передъ смертнымъ одромъ своей единственной сестры, которая должна была назваться моею женою, хоть небо судило иначе; — что и до-сихъ-поръ я не могу забыть его, — по всему этому я рѣшился кротко поступать съ тобою даже теперь — да, Эдуардъ Лифордъ, даже теперь, — и краснѣть за тебя, какъ за человѣка, недостойнаго носить имя Лифордовъ.

— Что за дѣло до имени? сказалъ Монксъ, видя волненіе стараго джентльмена. — Что значитъ для меня имя?

— Для тебя — ничего. Но ока носила это имя, и воспоминаніе о ней и теперь возбуждаетъ во мнѣ прежнее, незабвенное чувство. Я очень радъ, что ты перемѣнилъ имя, очень радъ.

— Что же вамъ отъ меня угодно? спросилъ Монксъ.

— У тебя есть братъ, сказалъ мистеръ Броунло, вставая: — братъ, котораго имя заставило тебя слѣдовать за мною сюда въ изумленіи и страхъ.

— У меня нѣтъ брата, отвѣчалъ Монксъ. — Вы знаете, что я былъ единственнымъ сыномъ. у моего отца. Зачѣмъ же вы говорите мнѣ о братьяхъ? Вамъ все извѣстно такъ же хорошо, какъ и мнѣ.

— Выслушай, что я знаю, и чего ты не хочешь знать, сказалъ мистеръ Броунло. — Мнѣ извѣстно, что отъ несчастнаго брака, къ которому принудили твоего отца чужая гордость и честолюбіе, ты былъ единственнымъ и самымъ негоднымъ сыномъ.

— Эти названія не могутъ разсердить меня, сказалъ Монксъ, усиливаясь усмѣхнуться. — Главное вамъ извѣстно, и я доволенъ.

— Но мнѣ извѣстны также страданія, медленныя муки и позднее раскаяніе, бывшія слѣдствіемъ этого брака, продолжалъ старый джентльменъ. — Я знаю, какъ ужасно, какъ томительно было для этой несчастной четы влачить въ свѣтѣ тяжелую цѣпь, которая была отравлена для нихъ обоихъ; знаю, какъ холодная учтивость смѣнилась открытыми насмѣшками; какъ послѣ равнодушія явилась ненависть, послѣ ненависти презрѣніе, и потомъ отвращеніе, которое кончилось тѣмъ, что они разстались и жили далеко другъ-отъ-друга, стараясь подъ веселою маскою скрыть настоящія свои чувства. Мать твоя скоро все забыла, но грусть цѣлые годы терзала сердце несчастнаго отца твоего.

— Что же слѣдуетъ изъ того, что они разстались? спросилъ Монксъ.

— Твоя мать, совершенно предавшись удовольствіямъ свѣта, забыла мужа, который былъ десятью годами моложе ея, — и онъ нашелъ себѣ новыхъ друзей. Надѣюсь, что наконецъ это обстоятельство тебѣ извѣстно?

— Нисколько! сказалъ Монксъ съ видомъ человѣка, который рѣшился ни въ чемъ не сознаваться.

— Но твои поступки доказываютъ, что ты никогда не забывалъ этого, отвѣчалъ мистеръ Броунло. — Я говорю о томъ, что случилось пятнадцать лѣтъ назадъ, когда тебѣ было не болѣе одиннадцати лѣтъ, а отцу твоему тридцать одинъ годъ, — потому-что, повторяю тебѣ, — онъ былъ мальчикомъ, когда отецъ приказалъ ему жениться. Продолжать ли мнѣ разсказъ, который, можетъ набросить тѣнь на память твоего отца, или ты пощадишь ее и откроешь мнѣ всю истину?

— Мнѣ нечего открывать, замѣтилъ Монксъ съ видимымъ смущеніемъ. — Вы можете продолжать, если вамъ это нравится.

— И такъ, въ числѣ этихъ новыхъ друзей, сказалъ мистеръ Броунло: — былъ отставной офицеръ, котораго жена умерла за полгода предъ тѣмъ, оставя ему двухъ дочерей. Одна изъ дочерей была прекрасное созданіе девятнадцати лѣтъ; другая — двухлѣтнее дитя.

— Ну-съ, какое же мнѣ до этого дѣло? спросилъ Монксъ.

— Они жили, продолжалъ мистеръ Броунло, необращая никакого вниманія на вопросъ Монкса: — жили въ томъ мѣстѣ, гдѣ остановился отецъ твой во время своего путешествія, гдѣ онъ поселился. Знакомство, короткость, дружба, — слѣдовали другъ за другомъ. Отецъ твой обладалъ рѣдкими качествами; онъ во всемъ похожъ былъ на сестру свою. И старый офицеръ, короче узнавая его, любилъ его болѣе-и-болѣе. Хорошо, еслибъ тѣмъ все и кончилось! Но дочь его чувствовала къ отцу твоему то же самое.

Старый джентльменъ замолчалъ; Монксъ кусалъ себѣ губы, устремивъ глаза на полъ. Видя это, мистеръ Броунло продолжалъ:

— Къ концу года онъ уже былъ связавъ съ этою дѣвушкою неразрывными узами; онъ былъ предметомъ первой, истинной, пламенной, единственной страсти невинной, неопытной дѣвушки.

— Вашъ разсказъ слишкомъ-длиненъ, съ нетерпѣніемъ замѣтилъ Монксъ.

— Это печальный, грустный разсказъ, замѣтилъ мистеръ Броунло: — и такіе разсказы рѣдко бываютъ коротки; не то, что веселые. Наконецъ, одинъ изъ тѣхъ богатыхъ родственниковъ, для выгодъ котораго отецъ твой пожертвовалъ своимъ счастіемъ, — умеръ, и чтобъ вознаградить за бѣдствія, которыхъ онъ былъ причиною, оставилъ ему лекарство отъ всѣхъ печалей, деньги. Отцу твоему было необходимо ѣхать въ Римъ, гдѣ умеръ этотъ человѣкъ, не приведя въ порядокъ своихъ дѣлъ. Но тамъ онъ опасно захворалъ, и это извѣстіе достигло до твоей матери, жившей въ Парижъ; она тотчасъ поѣхала къ нему съ тобою. Онъ умеръ на другой день вашего пріѣзда, не оставя никакого завѣщанія — никакого, такъ-что все имѣніе осталось въ вашихъ рукахъ.

При этихъ словахъ, Монксъ удвоилъ вниманіе, не поднимая глазъ съ полу.

— Прежде, нежели онъ уѣхалъ, тихо сказалъ мистеръ Броунло, устремивъ глаза на Монкса: — онъ зашелъ ко мнѣ.

— Я никогда объ этомъ не слыхивалъ, прервалъ Монксъ недовѣрчиво, скрывая свое удивленіе.

— Зашелъ ко мнѣ, и оставилъ у меня, съ другими вещами — портретъ, писанный имъ-самимъ, — портретъ этой несчастной дѣвушки, которую онъ не хотѣлъ оставить и не могъ взять съ собою. Онъ терзался безпокойствомъ и угрызеніями совѣсти; говорилъ, что былъ причиною гибели и безчестія достойнаго существа; ввѣрилъ мнѣ свое намѣреніе продать все имѣніе, и, оставя вамъ часть, бѣжать съ тою, которую любилъ онъ. Но даже отъ меня, своего стараго, преданнаго, ему друга, онъ скрылъ многое, обѣщаясь все разсказать въ письмахъ, и потомъ увидѣться со мною въ послѣдній разъ. Увы! Это было послѣднее наше свиданіе. Я не получалъ писемъ и никогда не видалъ его болѣе! Я хотѣлъ отъискать ту, которую любилъ онъ, чтобъ предложить помощь ей и ея ребенку. Но семейство ея за недѣлю передъ тѣмъ выѣхало куда-то; они впали въ огромные долги, и выплативъ ихъ, скрылись ночью — куда, никто не могъ мнѣ сказать!

Монксъ сталъ дышать свободно и осмотрѣлся кругомъ, съ торжествующимъ видомъ.

— Когда твой братъ, продолжалъ мистеръ Броунло, подвигая свой стулъ: — слабое, беззащитное существо, игрою случая брошенъ былъ въ мои руки и избавленъ мною отъ порочной, презрѣнной жизни…

— Что? вскричалъ Монксъ, вздрагивая.

— Да, спасенъ мною, сказалъ мистеръ Броунло. — Я вижу, что твоя жертва скрыла мое имя. Когда, больной, онъ лежалъ у меня въ домѣ, сходство его съ портретомъ поразило меня. Даже когда я увидѣлъ его въ первый разъ, то, не смотря на рубище, его покрывавшее, лицо его напомнило мнѣ многое. Не буду говорить тебѣ, что его украли у меня, прежде, нежели я узналъ его исторію…

— Почему же? быстро спросилъ Монксъ.

— Потому-что ты очень хорошо это знаешь.

— Я?

— Передо мною, любезный, нечего скрываться, отвѣчалъ мистеръ Броунло: — я покажу тебѣ, что знаю больше этого.

— Вы, вы… можете сказать что-нибудь противъ меня? шепталъ Монксъ.

— Увидимъ, отвѣчалъ старый джентльменъ: — я потерялъ мальчика и, не смотря на всѣ усилія, не могъ найдти его. Мать твоя умерла; я зналъ, что ты одинъ могъ открыть тайну и какъ мнѣ сказали, что ты уѣхалъ въ Вестиндію, чтобъ скрыться отъ преслѣдованій, — я поѣхалъ за тобою. Ты оставилъ Вестиндію за нѣсколько мѣсяцевъ передъ моимъ туда пріѣздомъ, и пріѣхалъ въ Лондонъ, но никто не звалъ, гдѣ именно ты остановился. Я возвратился. Повѣренные твои ничего не могли сказать о тебѣ: ты скрывался по цѣлымъ мѣсяцамъ съ людьми, которые вмѣстѣ съ тобою хотѣли погубить беззащитнаго ребенка. Дни и ночи блуждалъ я по улицамъ; но до-сихъ-поръ поиски мои были напрасны, и я не могъ увидѣть тебя ни на минуту.

— А теперь вы видите меня, сказалъ Монксъ, смѣло вставая: — что жь изъ этого? Злодѣйства и преступленія — громкія слова, которыя, по вашему мнѣнію, оправдываются сходствомъ какого-то чертенка съ какимъ-то портретомъ. Вы даже не знаете, родилось ли дитя отъ этого преступнаго союза.

— Я не зналъ, отвѣчалъ мистеръ Броунло: — но прошедшею ночью узналъ все. У тебя есть братъ: ты это знаешь, — ты и его знаешь. Было завѣщаніе, которое уничтожала твоя мать, сдѣлавъ его тайною, которую открыла только тебѣ. Завѣщаніе относилось къ ребенку, котораго ты встрѣтилъ случайно, и котораго сходство съ отцомъ возбудило твои подозрѣнія. Ты отъискалъ мѣсто, гдѣ онъ родился. Тамъ существовало свидѣтельство о его рожденіи и о родныхъ его. Это свидѣтельство было уничтожено тобою; и теперь, какъ говорилъ ты своему сообщнику Жиду, единственныя свидѣтельства мальчика лежать на днѣ рѣки, а старая колдунья, которая получила ихъ отъ матери, тлѣетъ въ могилѣ. Недостойный сынъ, трусъ, лжецъ! ты, пользовавшійся совѣтами разбойниковъ и убійцъ въ темнотѣ ночи, призывавшій смерть на голову брата, — ты, съ колыбели бывшій врагомъ своего отца, — не-ужь-ли еще хочешь запираться передо мною?

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! шепталъ Монксъ, внѣ себя отъ ужаса.

— Каждое слово твое было мнѣ извѣстно, вскричалъ старый джентльменъ — Тѣни на стѣнѣ подслушивали твой шопотъ, и доносили мнѣ; видъ гонимаго ребенка обратилъ даже самый порокъ къ раскаянію, внушивъ ему благородныя чувства. Совершено убійство, въ которомъ виновенъ и ты, хотя, быть можетъ, сдѣлано оно не по твоей волѣ.

— Нѣтъ! нѣтъ! прервалъ Монксъ: — я… я ничего не знаю объ этомъ; я хотѣлъ спросить васъ. Я не зналъ причины… я думалъ, что это была простая ссора…

— Причиною было — открытіе нѣкоторыхъ тайнъ твоихъ, отвѣчалъ мистеръ Броунло. — Откроешь ли ты всѣ?

— Да, открою.

— Подпишешь свое имя на бумагѣ, гдѣ будетъ изложена вся истина, и повторишь ее при свидѣтеляхъ?

— Это я… также обѣщаюсь сдѣлать.

— Ты долженъ сдѣлать болѣе, сказалъ мистеръ Броунло. — Заставь этого несчастнаго мальчика позабыть твои преступленія. Приведи въ исполненіе ту часть завѣщанія, которая касается до него и которую ты вѣрно не забылъ; а потомъ ступай куда хочешь! На этомъ свѣтѣ вы не должны болѣе встрѣчаться другъ съ другомъ.

Между-тѣмъ, какъ Монксъ ходилъ взадъ и впередъ, бросая мрачные взгляды и думая о средствахъ избѣгнуть этихъ условій, — дверь отворилась, и докторъ Лосбернъ, сильно встревоженный, вбѣжалъ въ комнату.

— Его поймаютъ! вскричалъ онъ. — Его поймаютъ сегодня вечеромъ!

— Убійцу? спросилъ мистеръ Броунло.

— Да, да, отвѣчалъ докторъ. — Собаку его видѣли недалеко отсюда. Шпіоны разосланы но всѣмъ направленіямъ. За него обѣщано сто фунтовъ стерлинговъ.

— Я даю еще пятьдесятъ, сказалъ мистеръ Броунло. — Гдѣ Генрихъ Мели?

— Онъ также отъискиваетъ злодѣя.

— Что сдѣлалось съ Жидомъ? спросилъ мистеръ Броунло.

— Его еще не взяли, но теперь онъ вѣрно ужь попался.

— Рѣшился ли ты? тихо спросилъ мистеръ Броунло у Монкса.

— Да, отвѣчалъ онъ. — Вы… вы… не выдадите меня?

— Хорошо, останься здѣсь до моего возвращенія. Это одно средство…

— Чѣмъ вы кончили? спросилъ докторъ шопотомъ.

— Я сдѣлалъ все, что нужно, отвѣчалъ мистеръ Броунло. — Но хочу отмстить за несчастную… Куда идти?

— Ступайте въ полицію: теперь вѣрно его поймали, отвѣчалъ мистеръ Лосбернъ. — Я останусь здѣсь.

И два джентльмена разстались.

ГЛАВА XLVIII.
Бѣгство и преслѣдованіе.

Около той части Темзы, гдѣ видны самыя неопрятныя строенія и гдѣ корабли въ рѣкѣ чернѣютъ отъ дыма низкихъ, тѣсныхъ домовъ, — существуетъ и теперь грязнѣйшій участокъ земли, совершенно неизвѣстный, даже по названію, большей части жителей Лондона.

Чтобъ достигнуть до этого мѣста, надо пройдти сквозь лабиринтъ узкихъ, извилистыхъ и грязныхъ улицъ, обитаемыхъ бѣднѣйшимъ классомъ народа. Полуразвалившіеся домы, выбитыя окна, поддерживаемыя желѣзными засовами, полусгнившія двери встрѣчаются почти на каждомъ шагу. Этотъ участокъ окруженъ грязнымъ рвомъ, глубиною въ шесть или восемь футовъ, а шириною около двадцати во время прилива. Ровъ этотъ составляетъ рукавъ Темзы и посредствомъ шлюзовъ можетъ быть наполненъ водою. Тридцать или сорокъ лѣтъ назадъ, здѣсь процвѣтала торговля, но въ настоящее время не осталось никакихъ слѣдовъ ея. Домы безъ владѣльцевъ: двери отворены настежь, и только какія-нибудь особенныя причины могутъ заставить человѣка искать здѣсь убѣжища.

Въ верхнемъ этажѣ одного изъ такихъ домовъ, ветхаго и разрушеннаго по наружности, но имѣвшаго крѣпко-защищенное окно и дверь, которыя сзади прилегали ко рву, — въ маленькой комнатѣ сидѣли два человѣка, смотря другъ на друга со страхомъ и ожиданіемъ въ глубокомъ молчаніи. Одинъ изъ нихъ былъ Тоби Кракитъ, другой — мистеръ Читлингъ.

— Когда взяли Феджина? спросилъ наконецъ Тоби.

— Сегодня въ два часа, отвѣчалъ Читлингъ. — Мы съ Чарльсомъ спрятались за печку, а Вольтеръ влѣзъ въ пустую бочку внизъ головою, но его вытащили за ноги и тоже взяли.

— А Бэтси?

— Бѣдная Бэтси! Она пришла взглянутъ на мертвое тѣло, и сошла съ ума! отвѣчалъ печально Читлингъ.

— Что сдѣлалось съ Чарльсомъ Бэтсомъ?

— Онъ хотѣлъ прійдти сюда въ сумерки; больше некуда идти. Въ трактирѣ Трехъ-Калѣкъ всѣ люди взяты въ тюрьму, и къ дому приставлена полиція.

— Плохо! замѣтилъ Тоби, кусая губы.

— Надо было видѣть, какъ волновался народъ, сказалъ Читлингъ. — Полицейскіе дралась какъ черти, а то Жида разорвали бы на части. Надо было видѣть, какъ онъ осматривался кругомъ, весь избитый, окровавленный, и жался къ нимъ, какъ-будто они были его первыми друзьями. Полицейскіе едва могли устоять противъ толпы, влача его за собою. Я будто и теперь еще вижу, какъ народъ гнался за нимъ, въ дикой ярости; и теперь вижу кровь на его бородѣ и волосахъ, слышу ужасные крики и вопли женщинъ, проклинавшихъ его!

Пораженный ужасомъ, свидѣтель этой сцены зажалъ руками уши и закрывъ глаза, ходилъ взадъ и впередъ какъ помѣшанный.

Между-тѣмъ, какъ Тоби сидѣлъ, опустя глаза и не говоря ни слова, на лѣстницѣ послышался шумъ. Собака Сайкса вбѣжала въ комнату. Они подбѣжали къ окну, вышли на улицу, но хозяина ея не было видно.,

— Что это значитъ? сказалъ Тоби, когда они возвратились. — Не можетъ быть, чтобъ онъ пришелъ сюда. Я… я надѣюсь, что этого не будетъ.

— Если бы онъ шелъ сюда, то вѣрно взошелъ бы вмѣстѣ съ собакою, замѣтилъ Читлингъ. — Дай ей воды, она вся въ грязи: вѣрно шла издалека.

— Откуда ей идти? вскричалъ Тоби. — Вѣрно вездѣ слишкомъ-много народу, такъ и прибѣжала сюда. Но почему она одна?

— Онъ (ни одинъ изъ нихъ не называлъ убійцу по имени) вѣрно скрывается гдѣ-нибудь недалеко. Какъ ты думаешь?

Тоби покачалъ головою.

Становилось темно; они заперли ставни, зажгли свѣчу и поставили ее на столъ. Ужасныя приключенія двухъ послѣднихъ дней сдѣлали сильное впечатлѣніе на обояхъ; неизвѣстность и опасность ихъ положенія еще болѣе увеличивала страхъ. Они придвинулись ближе другъ къ другу, дрожа при каждомъ звукѣ; говорила мало, и то шопотомъ, и были въ такомъ ужасѣ, какъ-будто тѣло убитой женщины лежало возлѣ нихъ.

Вдругъ внизу послышались сильные удары въ дверь.

— Это вѣрно Чарльсъ Бэтсъ, сказалъ Читлингъ.

Стукъ повторился. — Нѣтъ, это не онъ. Онъ никогда такъ не стучатъ.

Кракитъ подошелъ къ окну — и отскочилъ назадъ. Не нужно было говорить, кто былъ пришедшій; это блѣдное лицо сказало все. Собака также вскочила и съ воемъ побѣжала къ двери.

— Мы должны впустить его, сказалъ Тоби, взявъ свѣчу.

— Не-ужь-ли больше нечего дѣлать? спросилъ другой.

— Нѣтъ. Онъ долженъ войдти.

— Не оставляй меня въ темнотѣ, сказалъ Читлингъ, взявъ свѣчу съ печки и зажигая ее дрожащею рукою, между-тѣмъ, какъ удары и дверь дѣлались сильнѣе и сильнѣе.

Кракитъ пошелъ отпереть дверь и возвратился, ведя за собою человѣка, у котораго нижняя часть лица была обвязана платкомъ, а верхняя скрыта подъ шляпою. Онъ тихо снялъ съ себя то и другое. Въ этомъ человѣкѣ, съ блѣднымъ, исхудавшимъ лицомъ, впалыми глазами и прерывистымъ дыханіемъ, — едва можно было узнать тѣнь Сайкса.

Онъ положилъ руку на стулъ; который стоялъ посрединѣ комнаты, но вдругъ задрожавъ, обернулся; потомъ придвинулъ его ближе къ стѣнѣ — какъ-можно-ближе, — и сѣлъ.

Никто не произнесъ ни слова. Онъ въ молчаніи глядѣлъ то на того, то на другаго изъ собесѣдниковъ. Когда послышался его глухой голосъ, всѣ вздрогнули,

— Какъ пришла сюда собака? спросилъ онъ.

— Одна.

— Въ вечернихъ газетахъ пишутъ, что Феджина взяли. Правда это, или нѣтъ?

— Правда.

Всѣ опять замолчали.

— Чортъ васъ возьми! Сказалъ Сайксъ. Развѣ вамъ нечего сказать мнѣ?

Никто не отвѣчалъ.

— Ты живешь здѣсь? сказалъ Сайксъ, обращаясь къ Кракиту: — выдашь меня, или нѣтъ?

— Ты можешь остаться здѣсь, если считаешь себя въ безопасности.

Сайксъ медленно поднялъ глаза на стѣну, обернувъ голову назадъ, и спросилъ: — Тѣло… похоронили?

Они покачали головами.

— Зачѣмъ же нѣтъ? спросилъ онъ, по-прежнему осматриваясь. Зачѣмъ держать на землѣ такія ужасныя вещи? — Кто тамъ стучитъ?

Кракитъ, выходя изъ комнаты, сдѣлалъ знакъ рукою, что нечего бояться, и тотчасъ возвратился назадъ съ Чарльсомъ Бэтсомъ. Сайксъ сидѣлъ прямо противъ двери, такъ-что, войдя въ комнату; прежде всѣхъ увидѣлъ его.

— Тоби, сказалъ мальчикъ, отступая назадъ при взглядѣ на Сайкса. — Зачѣмъ ты не сказалъ мнѣ объ этомъ внизу?

Въ этихъ простыхъ словахъ было столько ужаснаго, что несчастный готовъ былъ убить его. Но онъ кивнулъ головою и протянулъ руку.

— Уведи меня въ другую комнату, сказалъ мальчикъ, отступая.

— Какъ, Чарльсъ? сказалъ Сайксъ, вставая. — Развѣ… развѣ ты не знаешь меня?

— Не подходи ко мнѣ! сказалъ мальчикъ, съ ужасомъ смотря въ лицо убійцѣ. — Ты чудовище!

Сайксъ остановился; они взглянули другъ на друга, — но глаза убійцы опустились.

— Будьте свидѣтелями вы всѣ, кричалъ мальчикъ, одушевляясь болѣе и болѣе: — я не боюсь его: если прійдутъ за нимъ, я его выдамъ; онъ можетъ убить и меня, если смѣетъ, — но я выдамъ его. Я выдалъ бы его, еслибъ зналъ даже, что его сожгутъ живаго. Помогите! Если вы люди, помогите мнѣ. Берите его!

Съ этимъ крикомъ мальчикъ бросился безъ оружія на сильнаго убійцу и ударилъ его о полъ.

Оба зрителя не вѣрили глазамъ своимъ. Они не трогались съ мѣста, и мальчикъ, катаясь по полу съ убійцею, казалось, не чувствовалъ его ударовъ, крѣпче и крѣпче сжималъ его грудь и не переставалъ звать на помощь.

Борьба была слишкомъ-неравна и не могла долго продолжаться. Сайксъ уже сжалъ колѣномъ грудь Чарльса, когда Кракитъ оттолкнулъ его назадъ, и съ отчаяніемъ показалъ на окно. Внизу проходили съ огнемъ, и слышны были громкіе крики людей, шедшихъ черезъ деревянный мостъ. Въ толпѣ, казалось, былъ кто-то верхомъ, потому-что стукъ копытъ не трудно было отличить отъ топота людей, подходившихъ все ближе и ближе. Раздался громкій стукъ въ дверь, и сердитый ропотъ толпы, который отнялъ бы бодрость у всякаго.

— Помогите! кричалъ мальчикъ пронзительнымъ голосомъ. — Онъ здѣсь; онъ здѣсь! Ломайте дверь!

— Именемъ короля, отворите! кричали голоса за дверью.

— Ломайте дверь! вопилъ мальчикъ. — Я говорю вамъ, что они никогда не отопрутъ ее. Бѣгите къ комнатѣ, гдѣ видѣнъ огонь. Ломайте дверь!

Тяжелые удары посыпались на дверь и въ ставни нижнихъ оконъ, когда онъ пересталъ говорить, и крики толпы заглушали стукъ ударовъ.

— Отворите какую-нибудь дверь, куда бы я могъ спрятать этого чертёнка, кричалъ Сайксъ, бѣгая взадъ и впередъ, и влача за собою мальчика. — Вотъ дверь! Скорѣе… Онъ толкнулъ его и заперъ дверь на ключъ. Крѣпка ли дверь внизу?

— Она двойная и заперта на задвижки, отвѣчалъ Кракитъ.

— Крѣпки ли задвижки?

— Крѣпки.

— И окна также?

— И окна.

— Чортъ васъ возьми! кричалъ отчаянный разбойникъ, угрожая толпѣ: — Дѣлайте, что хотите; я не выдамъ себя.

Никакое ужасное проклятіе не могло сравниться съ криками ожесточенной толпы. Нѣкоторые хотѣли зажечь домъ; другіе кричали, чтобъ застрѣлить разбойника. Но никто не показывалъ столько ярости, какъ человѣкъ на лошади, который, соскочивъ на землю, кричалъ, что онъ дастъ двадцать гиней тому, кто схватитъ разбойника.

Нѣсколько голосовъ повторили этотъ крикъ; иные бѣгали взадъ и впередъ съ Факелами, другіе кричали и бранились; нѣкоторые бросалась впередъ, какъ сумасшедшіе; храбрѣйшіе цѣплялись, стараясь влѣзть на стѣну, и всѣ бѣгали въ темнотѣ, съ криками и воплями.

— Вода прибываетъ! кричалъ убійца. — Дайте мнѣ веревку, — длинную веревку! Я могу спуститься и переплыть черезъ ровъ. Дайте мнѣ веревку, или я сдѣлаю еще три убійства и наконецъ убью самого себя!

Товарищи его, объятые страхомъ, показали мѣсто, гдѣ лежали эти припасы; убійца, выбравъ длиннѣйшую веревку, бросился на крышу.

Всѣ окна въ этомъ домѣ были заколочены, исключая одного маленькаго отверстія въ комнатѣ, гдѣ былъ запертъ мальчикъ. Отсюда онъ не переставалъ звать на помощь, и когда наконецъ убійца вышелъ на крышу, громкіе крики возвѣстили появленіе его тѣмъ, которые были но другую сторону дома, и всѣ бросились сюда.

Онъ взглянулъ внизъ.

Вода сбыла, и ровъ представлялъ уже изъ себя грязную яму.

Толпа нѣсколько минутъ слѣдила за его движеніями; но видя, что ему невозможно исполнить принятаго намѣренія, подняла новые, веселые крики. Они повторялись громче и громче. Казалось цѣлый народъ проклиналъ убійцу.

Всѣ тѣснилась впередъ; лица, освѣщенныя факелами, выражали только ненависть и злобу. Домы на противоположное сторонѣ рва были заняты народомъ; въ каждомъ окнѣ виднѣлись лица, даже всѣ крыши усѣяны были любопытными. Каждый маленькій мостъ, (ихъ было три) гнулся подъ тяжестію зрителей, и все еще толпа стремилась впередъ, чтобъ хоть однимъ глазомъ взглянуть на злодѣя.

— Теперь ему не уйдти! кричалъ человѣкъ на ближайшемъ мосту. — Ура!

— Я обѣщаю пятьдесятъ фунтовъ, кричалъ оттуда же старый джентльменъ: — тому, кто возьметъ его живаго. Я буду здѣсь, пока не возьмутъ его.

Раздался новый крикъ. Въ эту минуту разнесся слухъ, что дверь наконецъ выломали и вошли въ комнату. Это извѣстіе передавалось отъ однихъ другимъ, и всѣ бросились смотрѣть, какъ возьмутъ преступника.

Онъ видѣлъ ярость толпы и невозможность спасенія, но рѣшился на послѣднее средство: онъ хотѣлъ, воспользовавшись смятеніемъ и темнотою, спуститься въ ровъ и убѣжать.

Страхъ придалъ ему новыя силы. Обвязавъ одинъ конецъ веревки крѣпко около трубы, онъ при помощи зубовъ и рукъ сдѣлалъ на другомъ концѣ петлю. Преступникъ могъ спуститься по веревкѣ до дна рва, и потомъ, обрѣзавъ ее ножомъ, убѣжать.

Въ ту самую минуту, какъ онъ взялъ петлю, чтобъ укрѣпиться за нее, и когда старый джентльменъ началъ кричать, чтобъ не давали ему спуститься, — въ ту самую минуту убійца, обернувшись, вдругъ всплеснулъ руками и испустилъ крикъ ужаса.

— Опять… глаза! вскричалъ онъ дикимъ голосомъ. Какъ-будто пораженный молніею, онъ зашатался, и, потерявъ равновѣсіе, покатился внизъ. Петля была на его шеѣ; веревка натянулась какъ тетива, увлеченная тяжестью его тѣла. Онъ упалъ съ высоты тридцати-пяти футовъ. Раздался послѣдній вопль, ужасными конвульсіями исказились его члены, и онъ повисъ, сжимая ножъ окостенѣлою рукою.

Труба дрогнула, не не упала. Убійца безжизненный ударился объ стѣну, и мальчикъ умолялъ скорѣе взять съ его глазъ этотъ безобразный трупъ.

Собака, прятавшаяся до-сихъ-поръ, начала бѣгать взадъ и впередъ съ жалобнымъ воемъ и, собравъ послѣднія силы, хотѣла броситься на плечи къ мертвому разбойнику. Но, пролетѣвъ мимо, упала въ ровъ, и ударившись головою о камень, издохла на мѣстѣ.

ГЛАВА XLIX.
Объясняются многія тайны, устроивается свадьба, при которой, однакожь, ни слова ни говорится о приданомъ.

Черезъ три дня послѣ происшествій, описанныхъ въ предыдущей главѣ, Оливеръ катился уже въ дорожной каретѣ къ своему родному городу. Мистриссъ Мели, Роза, мистриссъ Бедвинъ и добрый докторъ ѣхала съ нимъ; а мистеръ Броунло ѣхалъ сзади съ другою особою, объ имени которой мы еще не упомянемъ.

Путники немного говорили во время дороги, потому-что мистеръ Броунло увѣдомилъ ихъ о признаніи, которое онъ вынудилъ у Монка и обѣщалъ принудить его высказать все; но они не совсѣмъ довѣряли этимъ обѣщаніямъ и находились въ какомъ-то сомнѣніи, въ нерѣшимости.

Добрый мистеръ Броунло, при помощи мистера Лосберна, старался, чтобъ они ничего не узнали о послѣднихъ ужасныхъ происшествіяхъ. Такимъ образомъ они ѣхали въ молчаніи, размышляя о причинахъ, которыя собрали ихъ вмѣстѣ, и никто не былъ расположенъ начинать разговора.

Но если Оливеръ молчалъ въ то время, какъ карета подъѣзжала къ мѣсту, гдѣ онъ родился, по дорогѣ, которой онъ никогда не видалъ, — то сколько новыхъ чувствъ и воспоминаній пробудилось въ груди это, когда они выѣхали на дорогу, по которой онъ шелъ пѣшкомъ, бѣдный, безпріютный мальчикъ, безъ друга, безъ крова!..

— Смотрите, смотрите, кричалъ Оливеръ, сжимая руку Розы и показывая въ окно кареты: — вотъ рѣшетка, черезъ которую я перелѣзъ; вотъ кусты, въ которыхъ я прятался, боясь, чтобъ меня насильно не увели назадъ; вотъ дорожка черезъ поле къ тому дому, гдѣ я былъ ребенкомъ. О, Дикъ, Дикъ! мой добрый, милый другъ! еслибъ мнѣ только взглянуть теперь на тебя!

— Ты скоро увидишь его, отвѣчала Роза. — Ты скажешь ему, какъ ты сталъ теперь счастливъ, богатъ и какъ при всемъ этомъ тебѣ не достаетъ одного только, чтобъ и его сдѣлать счастливымъ.

— Да, да! сказалъ Оливеръ: — мы увеземъ его отсюда, одѣнемъ его, будемъ учить и пошлемъ въ какую-нибудь деревню, гдѣ бы онъ выросъ и поздоровѣлъ.. Не правда ли?

Роза кивнула головою, и мальчикъ, не въ силахъ будучи говорить, улыбнулся сквозь слезы.

— Вы будете добры и ласковы къ нему, какъ и ко всѣмъ? сказалъ Оливеръ. — Вы вѣрно заплачете, когда онъ начнетъ вамъ все разсказывать, — такъ же заплачете, какъ плакали при моемъ разсказѣ. Я думаю, какъ онъ перемѣнился! Онъ сказалъ мнѣ „Богъ съ тобою“, когда я бѣжалъ отсюда, а теперь я скажу ему: „Богъ благословилъ тебя!“

Когда они приближались къ городу и наконецъ въѣхали въ его узкія улицы, трудно было удержать Оливера, такъ была лавка гробовщика Соверберри, такая же, какъ и прежде, только гораздо проще; все знакомые лавки и домы; тележка трубочиста Гемфильда стояла у дверей стараго трактира; — Домъ Призрѣнія, — ужасная темница его дѣтскихъ лѣтъ, съ почернѣлыми окнами, выдавался въ улицу; тотъ же привратникъ стоялъ у воротъ, и при видѣ его Оливеръ невольно спрятался назадъ, хоть потомъ смѣялся самъ надъ собою. Все прежнее казалось ему тяжкимъ сномъ, о которомъ вспоминалъ онъ теперь въ своей новой, счастливой жизни.

Карета подъѣхала прямо къ воротамъ дома, на который Оливеръ привыкъ смотрѣть со страхомъ, считая его за дворецъ; здѣсь встрѣтилъ ихъ мистеръ Гримвигъ, цалуя молодую даму и старую, когда онѣ выходили изъ кареты, какъ-будто онъ былъ общимъ дѣдушкой, и ни разу не обѣщаясь съѣсть свою голову. Потомъ всѣ разошлись по своимъ комнатамъ.

Когда первая суматоха прошла, прежнее молчаніе водворилось въ домѣ. Мистеръ Броунло не вышелъ къ обѣду; два другіе джентльмена бѣгали взадъ и впередъ съ безпокойными лицами, и разговаривали между собою потихоньку. Одинъ разъ вызвали мистриссъ Мели, и она возвратилась съ заплаканными глазами. Все это очень безпокоило Розу и Оливера; они сидѣли, удивляясь всему происходившему, и говоря шопотомъ, какъ-будто боясь звуковъ собственнаго голоса.

Наконецъ, когда пробило девять часовъ, и они отчаялись уже у — слышать что-нибудь въ этотъ вечеръ, мистеръ Лосбернъ и мистеръ Гримвигъ вошли въ комнату въ сопровожденіи мистера Броунло и человѣка, при видѣ котораго Оливеръ не могъ удержать невольнаго крика: ему сказали, что это его братъ, между-тѣмъ, какъ онъ видѣлъ его вмѣстѣ съ Феджиномъ у окна своей маленькой комнаты. Монксъ бросилъ злобный взглядъ на мальчика и сѣлъ возлѣ двери. Мистеръ Броунло, съ бумагами въ рукѣ, подошелъ къ столу, возлѣ котораго сидѣли Роза и Оливеръ.

— Это тягостная обязанность, сказалъ онъ: — но я долженъ снова прочесть здѣсь эти объявленія, которыя были подписаны въ Лондонѣ при многихъ свидѣтеляхъ. Я избавилъ бы васъ отъ униженія; но передъ отъѣздомъ мы должны выслушать ихъ отъ васъ самихъ, и вы знаете для чего.

— Продолжайте! сказалъ человѣкъ, къ которому относились эти слова. — Скорѣе… Я довольно ужь сдѣлалъ. Не держите меня.

— Этотъ мальчикъ, сказалъ мистеръ Броунло, приближая къ себѣ Оливера: — братъ вашъ; онъ незаконный сынъ вашего отца Эдвина Лифорда и бѣдной Агнесы Флемингъ, которая умерла, произведя его на свѣтъ.

— Да, сказалъ Монксь.

— Онъ родился въ этомъ городъ?

— Да, въ Домѣ-Призрѣнія. Остальное вамъ извѣстно. Онъ показалъ на бумаги.

— Оно должно бытъ извѣстно и имъ, сказалъ мистеръ Броунло, смотря на Оливера и Розу.

— Ну, такъ слушайте жъ, продолжалъ Монксь. — Когда отецъ его сдѣлался болѣнъ въ Римѣ, мать моя пріѣхала къ своему мужу изъ Парижа, чтобъ смотрѣть за его имѣніемъ, потому-что ни онъ, ни она не имѣли другъ къ другу большой привязанности. Онъ ничего не зналъ о васъ, потому-что былъ уже безъ чувствъ, когда мы пріѣхали, и за другой день умеръ. Изъ бумагъ, оставшихся послѣ его смерти, къ вамъ адресованы были двѣ; одна изъ нихъ было письмо къ Агнесѣ, другая — его завѣщаніе.

— Что было въ письмѣ? спросилъ мистеръ Броунло.

— Клочокъ бумаги, весь исписанный словами раскаянія и молитвами къ Богу. Онъ увѣрялъ дѣвушку, что какая-то тайна, — которая когда-нибудь откроется, — не позволяла ему на ней жениться до извѣстнаго времени; она вѣрила ему до-тѣхъ-поръ, пока повѣрила уже слишкомъ-много, и потеряла то, чего никто не могъ ей возвратить. Въ это время она уже нѣсколько мѣсяцевъ была беременна. Онъ совѣтовалъ ей все, что могъ придумать, чтобъ скрыть ея стыдъ, если онъ будетъ живъ, и просилъ не проклинать его памяти, если онъ умретъ; напоминалъ ей день, когда онъ подарилъ ей маленькій браслетъ, и кольцо, на которомъ было вырѣзано ея имя и оставлено мѣсто для его имени. Потомъ слѣдовали несвязныя слова, изъ которыхъ ничего нельзя было понять.

— А завѣщаніе? спросилъ мистеръ Броунло, между-тѣмъ, какъ слезы падали изъ глазъ Оливера.

— Я все разскажу послѣ…

— Завѣщаніе было написано въ томъ же духѣ, какъ и письмо. Онъ вспоминалъ о несчастіяхъ, которыя принесла ему жена его, о коварствѣ, порокахъ и низкихъ страстяхъ вашихъ, — его единственнаго сына, который его ненавидѣлъ. Все свое имѣніе онъ раздѣлилъ на двѣ равныя части: одну назначилъ Агнесѣ Флемингъ; другую — ея ребенку. Если то будетъ дѣвочка, то ей должно отдать всѣ деньги безусловно; если же мальчикъ, то въ такомъ только случаѣ, когда до совершеннолѣтія онъ не запятнаетъ своего имена никакимъ безчестнымъ поступкомъ. Умирающій сдѣлалъ это съ тѣмъ, чтобъ показать свою довѣренность къ матери, которой дитя, но его убѣжденію, должно было имѣть ея кроткія, благородныя чувства. Еслибъ онъ былъ обманутъ въ своемъ ожиданіи, деньги должны бъ были перейдти къ вамъ; потому-что когда нравственность обоихъ дѣтей его будетъ одинакова, — онъ признаётъ ваши права на свой кошелекъ, но не на свое сердце.

— Мать моя, громко сказалъ Монксъ: — сдѣлала то, что могла сдѣлать женщина, — она сожгла завѣщаніе. Письмо никогда не было доставлено по назначенію. Она открыла отцу обольщенной дѣвушки позоръ его съ тѣмъ преувеличеніемъ, которое могла внушить ей ненависть. Терзаемый стыдомъ и безчестіемъ, онъ скрылся съ дѣтьми въ отдаленный уголъ Валлиса, перемѣнивъ имя, чтобъ даже друзья не знали, гдѣ онъ находится, — и тамъ вскорѣ онъ найденъ былъ мертвымъ въ постели. За нѣсколько недѣль до его, смерти, дочь его скрылась изъ дому; онъ самъ искалъ ее во дохъ ближайшихъ городахъ и деревняхъ, и думая, что она погубила себя, чтобъ, скрытъ свой стыдъ, — не могъ перенести ея потери.

Наступило молчаніе. Мистеръ Броунло прервалъ его:

— Нѣсколько лѣтъ спустя, мать этого человѣка — Эдуарда Лифорда — пришла ко мнѣ. Онъ, бывъ восьмнадцати лѣтъ, отнялъ у нея всѣ деньги и брильянты и, проигравъ ихъ, убѣжалъ въ Лондонъ, гдѣ жилъ два года съ самыми презрѣнными людьми. Она страдала отъ мучительной и неизлечимой болѣзни и, хотѣла увидѣть его передъ смертію. Послѣ многихъ поисковъ, наконецъ нашли его, и онъ уѣхалъ съ нею во Францію.

— Тамъ она умерла, сказалъ Монксъ: — послѣ медленной болѣзни, и передъ смертью передала мнѣ эти тайны вмѣстѣ съ въ вѣчною ненавистью къ тѣмъ, къ кому онѣ относятся. Она не хотѣла вѣрить, чтобъ дѣвушка умертвила себя и своего ребенка; она предчувствовала, что дитя было живо. Я поклялся ей гнать его, никогда не давая покоя, и увлечь на самую низкую ступень порока… Она была, права: наконецъ я встрѣтилъ его; начало было хорошо, — и безъ чужой болтовни я кончилъ бы какъ началъ, — непремѣнно кончилъ бы!

Между-тѣмъ, какъ злодѣй сложилъ руки и въ безсильной ярости шепталъ проклятія и угрозы, мистеръ Броунло обратился къ нему съ новымъ вопросомъ:

— Гдѣ же браслетъ и кольцо?

— Я купилъ ихъ у женщины, о которой уже говорилъ вамъ; она украла ихъ у кормилицы, а та у умиравшей, отвѣчалъ Монксъ, не поднимая глазъ: — Вы знаете остальное.

Мистеръ Броунло кивнулъ головою мистеру Гримвигу, и тотъ, поспѣшно вышедъ изъ комнаты, скоро возвратился, вталкивая въ комнату мистриссъ Бомбль и таща за собою ея супруга.

— Не-уже-ли глаза не обманываютъ меня? вскричалъ мистеръ Бомбль съ притворною радостію: — не-уже-ли это маленькій Оливеръ? О!.. О-ли-веръ!.. еслибъ ты зналъ, сколько я грустилъ о тебѣ .

— Молчи, дуракъ! сказала мистриссь Бомбль.

— Природа, — природа беретъ права свои, мистриссь Бомбль! замѣтилъ обиженный супругъ. — Могу ли я, воспитатель его, не чувствовать восхищенія, видя его между такими прекрасными дамами и джентльменами? Я всегда такъ любилъ этого мальчика, какъ-будто онъ былъ моимъ… моимъ… моимъ собственнымъ дѣдушкой. Другъ мой, Оливеръ, ты вѣрно помнишь почтеннаго джентльмена въ бѣломъ жилетѣ? Ахъ, на прошедшей недѣлѣ онъ навсегда разстался съ нами, и теперь лежитъ въ прекрасномъ дубовомъ гробѣ…

— Удержите свои чувствованія, замѣтилъ мистеръ Гримвигъ.

— Постараюсь, отвѣчалъ мистеръ Бомбль. — Какъ вы поживаете, сударь? Надѣюсь, что вы находитесь въ добромъ здоровьѣ?

Это привѣтствіе относилось къ мистеру Броунло, который, не отвѣчая, спросилъ, показывая на Монкса:

— Вы знаете этого человѣка?

— Нѣтъ, поспѣшно отвѣчала мистриссь Бомбль.

— Быть-можетъ, вы знаете? спросилъ мистеръ Броунло, обращаясь къ ея супругу.

— Во всю жизнь я никогда его не видывалъ, сказалъ мистеръ Бомбль.

— И ничего не продавали ему?

— Ничего, отвѣчала мистриссь Бомбль.

— Не было ли у васъ когда-нибудь извѣстнаго золотого браслета и кольца? спросилъ мистеръ Броунло.

— Нѣтъ. Не-уже-ли насъ призвали, сюда, чтобъ отвѣчать на такіе пустяки? сказала мистриссь Бомбль.

Мистеръ Броунло опять кивнулъ мастеру Гримвигу, и опять этотъ джентльменъ искать. На сей разъ онъ ввелъ двухъ старухъ, которыя тряслись и дрожали, входя въ комнату.

— Вы заперли дверь въ ту ночь, какъ умерла старая Салли, сказала одна изъ нихъ, поднимая свою изсохшую руку: — но вы не могли запретить намъ подслушивать.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказала другая, показывая свои беззубые челюсти: — нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!

— Мы слышали, какъ она старалась объяснить вамъ, что она сдѣлала, и видѣла, какъ вы взяли изъ ея рукъ бумагу; мы слѣдили за вами на другой день до дома ростовщика, сказала.первая…

— Да, прибавила вторая: — мы видѣли, какъ вы взяли браслетъ и золотое кольцо. Мы было близко. О, мы были близко!…

— Мы знаемъ и еще кое-что, замѣтила первая: — потому-что она часто намъ разсказывала, какъ молодая женщина, чувствуя, что ей уже недолго жить, говорила ей, какъ ей хочется умереть возлѣ могилы отца ея ребенка.

— Не хотите ли вы еще видѣть самаго ростовщика! спросилъ мистеръ Гримвигъ, показывая на дверь.

— Нѣтъ, отвѣчала мистриссъ Бомбль: — если онъ (она показала на Монкса) былъ такъ трусливъ, что сознался, и вы отъискали этихъ вѣдьмъ, — то мнѣ не остается ничего болѣе говорить. Да, я продала эти вещи, и теперь онѣ тамъ, откуда вы ихъ никогда не достанете. Что жъ далѣе?

— Ничего, отвѣчалъ мистеръ Броунло: — намъ остается только принять мѣры, чтобъ васъ впередъ остерегались другіе. Вы можете выйдти.

— Надѣюсь, сказалъ мистеръ Бомбль, печально осматриваясь, между-тѣмъ, какъ мистеръ Гримвигъ вышелъ съ двумя старухами: — что этотъ непріятный случай не лишитъ меня моего мѣста?

— Непремѣнно лишитъ, отвѣчалъ мистеръ Броунло. — Вы должны были прежде объ этомъ подумать.

— Всему виною мистриссъ Бомбль: она такъ хотѣла, шепталъ мистеръ Бомбль, удостовѣрясь сначала, что его дражайшая половина вышла изъ комнаты.

— Это не извиненіе, замѣтилъ мистеръ Броунло. — Вещи уничтожены при васъ, и, по закону, вы еще виновнѣе ихъ обоихъ, потому-что законъ предполагаетъ, что ваша жена дѣйствуетъ по вашимъ наставленіямъ.

— Если законъ предполагаетъ это, сказалъ мистеръ Бомбль, схвативъ обѣими руками свою шляпу: — то законъ оселъ. Я желалъ бы, чтобъ законъ узналъ на опытѣ, каково быть на моемъ мѣстѣ.

Съ этими словами мистеръ Бомбль надвинулъ шляпу на уши и, положивъ руки въ карманы, вышелъ изъ комнаты.

— Дайте мнѣ вашу руку, сказалъ мистеръ Броунло, обращаясь къ Розѣ. — Не дрожите; вамъ нечего бояться того, что мнѣ остается еще сказать вамъ.

— Если то, что вы хотите сказать, касается меня, сказала Роза: — позвольте мнѣ выслушать это въ другое время. Теперь у меня не достанетъ силъ…

— Ничего, сказалъ старый джентльменъ: — я увѣренъ, что у васъ еще довольно твердости. Вы знаете эту даму, сударь?

— Да, отвѣчалъ Монксъ.

— Я никогда не видала васъ прежде, замѣтила Роза.

— А я очень-часто видалъ васъ, сказалъ Монксъ.

— У отца несчастной Агнесы было двѣ дочери, сказалъ мистеръ Броунло. — Что сталось съ другою, — съ ребенкомъ?

— Этотъ ребенокъ, отвѣчалъ Монксъ: — послѣ смерти отца былъ взятъ бѣдными крестьянами, которые воспитывали его, какъ своего собственнаго.

— Продолжайте, сказалъ мистеръ Броунло, дѣлая знакъ мистриссъ Мели, чтобъ она подошла.

— Вы не могли отъискать, гдѣ жили эти люди, сказалъ Монксъ: — но мать моя отъискала ихъ и нашла дитя.

— И она взяла его?

— Нѣтъ. Эти люди были бѣдны и больны, и она только оставила имъ немного денегъ, обѣщаясь прислать еще, — но не прислала. Она сказала имъ, что бѣдность ихъ навлечена на нихъ бѣдствіями ребенка, и увѣряла, что за него они могутъ подвергнуться отвѣтственности. Обстоятельства подтверждали слова ея; они повѣрили ей, и ребенокъ велъ самую несчастную жизнь до-тѣхъ-поръ, пока одна дама, жившая въ Чертзеѣ, сжалась надъ нимъ, взяла его къ себѣ. Дѣвочка была тогда совершенно счастлива; два или три года назадъ я совсѣмъ потерялъ ее изъ виду и увидѣлъ ее опять не болѣе, какъ два мѣсяца.

— Вы видите ее теперь?

— Да. Она опирается на вашу руку.

— Но все-таки она моя племянница! вскричала мистриссъ Мели, принимая падающую дѣдушку въ свои объятія: — мое милое, безцѣнное дитя… Я не отдамъ ее за всѣ сокровища въ мірѣ!

— Мой лучшій, мой единственный другъ! вскричала Роза, обнимая ее. — Я не въ силахъ перенести этого.

— Ты перенесла болѣе, и всегда доставляла счастіе всѣмъ, кто зналъ тебя, сказала мистриссъ Мели. — Полно, полно, дитя мое; вспомни, что еще кто-то дожидается обнять тебя.

— Я не буду звать васъ тетушкой, сказалъ Оливеръ, обвиваясь рученками около ея шеи: — вы будете всегда моею милою, доброю сестрицей, моей безцѣнной Розой.

Пусть слезы, которыя падали изъ глазъ ихъ, и слова сиротъ останутся священною тайною… Въ одну минуту они нашли и потеряли отца, сестру и мать! Радость и печаль смѣшивались въ сердцахъ ихъ; но уже не было ни горькихъ слезъ, ни тягостныхъ воспоминаній.

Долго, долго пробыли они одни. Легкій ударъ въ дверь наконецъ показалъ имъ, что кто-то хочетъ войдти. Оливеръ отперъ дверь — передъ нимъ былъ Генрихъ Мели.

— Я знаю все, сказалъ онъ, садясь возлѣ дѣвушки. — Милая Роза, я все знаю!..

— Я не случайно пришелъ сюда, прибавилъ онъ послѣ минутнаго молчанія: — я вчера еще узналъ обо всемъ, и пришелъ напомнить вамъ о вашемъ обѣщаніи.

— Постойте, сказала Роза: — вы все знаете?

— Все. Вы когда-то позволили мнѣ возобновить нашъ послѣдній разговоръ…

— Да.

— Я не стану принуждать васъ перемѣнять свои намѣренія, продолжалъ молодой человѣкъ: — вы можете повторить ихъ, если хотите. Но я пришелъ предложить вамъ все, что имѣю теперь, и если вы все-еще думаете по-прежнему, я не буду болѣе упорствовать.

— Причины, по которымъ я не могла согласиться прежде на ваше предложеніе, существуютъ и теперь, сказала съ твердостію Роза. — Теперь я еще болѣе чувствую свои обязанности въ-отношеніи къ той, которая избавила меня отъ нищеты и горя. Это борьба, — но я горжусь ею; это мука, — но сердце мое перенесетъ ее.

— Вы жестоки, Роза, сказалъ молодой человѣкъ.

— О, Генрихъ, Генрихъ! отвѣчала дѣвушка, заливаясь слезами — это долгъ мой, — я должна исполнить его. Довольно, довольно!..

— Нѣтъ! сказалъ молодой человѣкъ, удерживая ее за руку. — Моя надежды, желанія, будущность, — все измѣнилось, кромѣ моей любви къ вамъ. Я предлагаю вамъ теперь не высокое мѣсто въ шумной толпѣ, не блестящее званіе въ свѣтѣ, но домъ мой и мое сердце. — болѣе мнѣ нечего предложить вамъ.

— Что это значитъ? спросила Роаа.

— Разставшись съ вами, я рѣшился уничтожить всѣ преграды, которыя существовали между вами и мною. Я успѣлъ въ этомъ. Тѣ, которые теперь чуждаются меня, чуждаются и васъ. Власть и покровительство, прежде льстившія мнѣ, теперь смотрятъ холодно; и возлѣ одной деревенской церкви, — моей, Роза, моей собственной — стоитъ скромный домикъ, которымъ я горжусь теперь болѣе всѣхъ прежнихъ надеждъ моихъ. Вотъ мое званіе, — я вамъ предлагаю его.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Тяжело ждать любовниковъ къ ужину, сказалъ мистеръ Гримвигъ, ходя взадъ и впередъ и снимая съ головы носовой платокъ.

Въ-самомъ-дѣлѣ, слишкомъ-долго никто не приходилъ ужинать. Ни мистриссъ Мели, ни Генрихъ, ни Роза (которые пришли всѣ вмѣстѣ) ничего не могли сказать въ свое оправданіе.

— Я серьёзно думалъ сегодня съѣсть мою голову, сказалъ мистеръ Гримвигъ: — мнѣ казалось, что больше ужь и ѣсть нечего будетъ. Позвольте поцаловать невѣсту.

Мистеръ Гримвигъ, не теряя времени, поцаловалъ краснѣющую дѣвушку; такому заразительному примѣру послѣдовали мистеръ Броунло и докторъ. Нѣкоторые утверждаютъ, что видѣли, какъ Генрихъ Мели дѣлалъ то.же въ другой темной комнатѣ; но мы не вѣримъ злымъ языкамъ, потому-что онъ былъ слишкомъ молодъ и притомъ готовилъ себя къ духовному званію.

— Гдѣ ты былъ, Оливеръ? спросила мистриссъ Мели. — Что ты такъ грустенъ? Ты весь въ слезахъ; что съ тобою?

— Бѣдный Дикъ умеръ!..

ГЛАВА L.
Послѣдняя ночь Жида.

Зала суда усѣяна была съ полу до потолка лицами любопытныхъ. Безпокойные, внимательные глаpf блестѣли со всѣхъ сторонъ; взгляды всѣхъ обращены были на одного человѣка — Жида. Спереди и сзади, сверху и снизу, справа и слѣва онъ, казалось, окруженъ былъ будто твердью блистающихъ глазъ.

При этомъ живомъ блескѣ, преступникъ стоялъ, упершись одною рукою на скамью, а другую положивъ къ уху и выставя голову впередъ, чтобъ не пропустить ни одного слова главнаго судьи, который передавалъ его обвиненіе присяжнымъ. Иногда онъ быстро поднималъ глаза, думая встрѣтить хоть одинъ ободрительный взглядъ; онъ не двигался съ той минуты, какъ начался судъ, и теперь, когда судья пересталъ говорить, Жидъ все-еще оставался въ прежнемъ положеніи, неподвижно устремивъ на него глаза.

Легкій шумъ заставилъ его прійдти въ себя; осмотрѣвшись кругомъ, онъ увидѣлъ, что присяжные собрались вмѣстѣ, чтобъ разсуждать о его дѣлѣ. Между-тѣмъ, какъ глаза его блуждали по галлереѣ, онъ могъ видѣть, какъ зрители старались взглянуть на его лицо: иные поспѣшно приставляли къ глазамъ лорнеты, другіе шептались съ сосѣдями, смотря на него съ отвращеніемъ. Нѣкоторые совсѣмъ не обращали на него вниманія и только удивлялись, отъ-чего медлятъ присяжные; но ни на одномъ лицѣ — даже у женщинъ, которыхъ также было много, — онъ не могъ прочесть ни малѣйшаго признака участія, ни искры состраданія.

Мертвое молчаніе водворилось снова; присяжные обратились къ судьѣ. Тс!

Они просили только позволенія удалиться.

Жидъ внимательно смотрѣлъ на ихъ лица, когда одинъ за однимъ они проходили мимо: онъ старался угадать свой приговоръ; но напрасно. Тюремщикъ ударилъ его по плечу. Онъ машинально послѣдовалъ за нимъ и сѣлъ на стулъ; ему указали на стулъ: самъ онъ ничего не видѣлъ.

Потомъ онъ опять взглянулъ на галлерею. Нѣкоторые изъ зрителей ѣли, другіе утирались платками, потому-что въ тѣснотѣ было очень-жарко. Какой-то молодой человѣкъ срисовывалъ его лицо въ свою записную книжку. Онъ удивлялся, будто посторонній зритель, когда художникъ сломалъ карандашъ и началъ чинить его снова.

Точно также, когда глаза его остановились на судьѣ, онъ занялся разсматриваніемъ его платья и сталъ думать, сколько оно стоило и какъ его надѣвать. Недалеко стоялъ толстый старый джентльменъ, который за полчаса предъ тѣмъ вышелъ и теперь опять возвратился. Жидъ удивлялся, думая, не-уже-ли этотъ человѣкъ ходилъ обѣдать (что дѣйствительно было такъ) и гдѣ онъ обѣдалъ, — и беззаботно переходилъ отъ одного предмета къ другому.

Нельзя сказать, что во все это время хоть на минуту покидала его мысль о могилѣ, которая разверзалась передъ его ногами; могила всегда была передъ нимъ, но въ неясномъ образѣ, и онъ не могъ остановить на ней своихъ мыслей. Даже въ то время, когда онъ трепеталъ при мысли о скорой смерти, ему вздумалось считать желѣзные прутья у рѣшетки: онъ думалъ, почему у одного изъ нихъ сломана головка, и скоро ли поправятъ ее. Потомъ онъ началъ представлять себѣ всѣ ужасы висѣлицы — и остановился смотрѣть на человѣка, который мелъ полъ; потомъ опять сталъ думать о висѣлицѣ…

Наконецъ раздался приказъ молчать, и всѣ глаза устремились на дверь. Присяжные возвратились и прошли возлѣ Жида. Онъ ничего не могъ узнать по ихъ лицамъ: эти лица были будто изъ камня. Наступило мертвое молчаніе… ни шопоту… ни движенія… Виновенъ!

Зданіе огласилось радостными криками, которые громче и громче повторялись извнѣ. Жидъ долженъ былъ умереть въ понедѣльникъ.

Шумъ затихъ, и Жида спросили, не скажетъ ли онъ чего-нибудь передъ смертію. Онъ оставался въ прежнемъ положеніи и внимательно смотрѣлъ ни дѣлавшихъ ему этотъ вопросъ. Дважды повторялся этотъ вопросъ прежде, чѣмъ онъ услышалъ его, и тогда только онъ прошепталъ, что онъ старикъ… старикъ… старикъ, — и снова затихъ.

Судья взялъ черный колпакъ, а преступникъ все еще стоялъ въ одномъ положеніи. Женщина громко вскрикнула на галлереѣ: онъ быстро взглянулъ туда и внимательнѣе наклонился впередъ. Приговоръ былъ ужасенъ; но Жидъ стоялъ, какъ мраморная статуя, не двигаясь ни однимъ членомъ. Его отвратительное лицо все еще выражало вниманіе; нижняя челюсть отвисла и глаза смотрѣли прямо впередъ, когда тюремщикъ положилъ руку на плечо его и хотѣлъ вести вонъ. Онъ бросилъ безсмысленный взглядъ вокругъ себя и повиновался.

Его повели черезъ комнату, гдѣ другіе преступники ожидали своей очереди, разговаривая черезъ рѣшетку съ знакомыми. Никто не говорилъ съ нимъ; но когда онъ проходилъ, всѣ невольно отступали назадъ, осыпая его ругательствами. Онъ сжалъ кулакъ и хотѣлъ броситься на нихъ, но проводникъ втолкнулъ его въ темный корридоръ, освѣщенный тусклыми фонарями, во внутренность темницы.

Здѣсь его объискали, чтобъ онъ не предупредилъ закона; потомъ заперли въ темницу и оставили тамъ — одного.

Онъ сѣлъ на каменную скамью противъ двери и, устремивъ на полъ глаза, налитые кровью, старался собрать свои мысли. Отрывками началъ припоминать онъ, что говорилъ судья, хоть ему казалось, что въ то время онъ не могъ разслушать ни слова. Постепенно онъ вспомнилъ все: — его приговорили къ висѣлицѣ!

Когда стало смеркаться, онъ началъ думать о знакомыхъ ему людяхъ, которые умерли на эшафотѣ, — нѣкоторые по его проискамъ. Ихъ явилось столько, что онъ едва могъ счесть ихъ. Онъ видѣлъ, какъ потъ катился съ чела ихъ, и какъ мгновенно они превратились изъ бодрыхъ, сильныхъ людей въ висячіе клочки платья.

Нѣкоторые изъ нихъ были заключены, можетъ-быть, въ этой самой темницѣ, сидѣли на этомъ самомъ мѣстѣ… Было очень темно; зачѣмъ не принесли огня? Темница была построена на нѣсколько лѣтъ — многіе проводили здѣсь свои послѣдніе часы; она казалась пещерою, усѣянною мертвыми тѣлами; — колпакъ, петля, связанныя руки… лица, которыя онъ узнавалъ даже подъ этимъ ужаснымъ покрываломъ… Огня! огня!

Наконецъ, когда руки его были взбиты объ тяжелыя двери и стѣны, явились два человѣка, одинъ со свѣчою, которую онъ воткнулъ въ желѣзный подсвѣчникъ, вдѣланный въ стѣну, а другой съ тюфякомъ, на которомъ располагался спать, потому-что преступника теперь ужь не оставятъ одного.

Потомъ наступила ночь, — темная, ужасная, безмолвная ночь. Другіе рады были слышать звонъ церковныхъ часовъ, потому-что онъ говорилъ имъ о жизни наступающаго дня. Жиду принесъ онъ отчаяніе. Удары тяжелаго колокола сливались въ одинъ глухой звукъ — смерть! Что ему въ прекрасномъ утрѣ, которое проникало даже въ тюрьму? Оно только приближало часъ его казни.

Прошелъ день — нѣтъ, дня не было; онъ прошелъ такъ же скоро, какъ и наступилъ, и опять настала ночь, такая долгая и вмѣстѣ такая короткая ночь, — долгая по ея ужасающему молчанію, короткая по ея быстролетящимъ часамъ. Иногда онъ выходилъ изъ себя, проклиная все на свѣтѣ; иногда плакалъ и рвалъ на себѣ волосы. Достойные люди его религіи приходили молиться возлѣ него, но онъ прогонялъ ихъ съ проклятіями.

Наступила ночь субботы; ему оставалось жить еще только одну ночь. И когда онъ думалъ объ этомъ, наступилъ день — воскресенье.

Только къ ночи этого послѣдняго, ужаснаго дня настоящее положеніе представилось ему во всей безнадежности; онъ никогда не могъ надѣяться на прощеніе, но и никогда не былъ въ состояніи вообразить, что долженъ такъ скоро умереть. Онъ мало говорилъ съ своими сторожами; они, съ своей стороны, не старались развлекать его. Онъ сидѣлъ будто сонный, вздрагивая каждую минуту, и вдругъ, бросаясь изъ стороны въ сторону, въ такомъ припадкѣ страха, что даже люди, привыкшіе къ подобнымъ зрѣлищамъ, отступали отъ него съ ужасомъ. Наконецъ, всѣ мученія совѣсти сдѣлали его столь ужаснымъ, что Никто не могъ остаться съ нимъ наединѣ, и два сторожа стояли на часахъ вмѣстѣ.

Преступникъ упалъ на свою каменную постель и сталъ думать о прошедшемъ. Онъ былъ раненъ въ тотъ день, какъ его взяли, и голова его была перевязана полотномъ. Рыжіе волосы повисли на безжизненное лицо; борода висѣла клочками; глаза сіяли ужаснымъ блескомъ; тѣло дрожало и горѣло огнемъ горячки. Восемь… девять… десять. Его страшила мысль, что будетъ съ нимъ, когда эти часы станутъ бить завтра снова! Одиннадцать…

Ужасныя стѣны Ньюгета, скрывавшія столько мученій не только отъ глазъ, но часто даже и отъ мысли человѣческой, никогда не представляли такого ужаснаго зрѣлища, какъ теперь. Прохожіе, любопытствовавшіе знать, что дѣлаетъ человѣкъ, который завтра будетъ повѣшенъ, вѣрно худо провели бы ночь, если бъ могли его увидѣть.

Съ ранняго вечера до глубокой полуночи, небольшія толпы съ безпокойными лицами приходили узнавать, не отсрочена ли казнь, и получивъ отвѣтъ, что нѣтъ, показывали другъ другу на дверь, изъ которой долженъ выходить преступникъ, и мѣсто, гдѣ будетъ построенъ эшафотъ. Они расходились постепенно, и въ часъ мертвой ночи улица стала темна и безлюдна.

Мѣсто передъ тюрьмою было уже очищено, и нѣсколько рогатокъ, выкрашенныхъ черною краскою, было перекинуто поперегъ дороги, чтобъ удержать стремленіе толпы, — когда мистеръ Броунло и Оливеръ явились у воротъ Ньюгета и представили позволеніе отъ шерифа видѣть преступника. Ихъ тотчасъ впустили.

— Не-уже-ли и маленькій джентльменъ также войдетъ туда? спросилъ человѣкъ, который долженъ былъ проводить ихъ. — Это совсѣмъ не для дѣтей, сударь.

— Правда твоя, мой другъ, отвѣчалъ Мистеръ Броунло: — но какъ этотъ мальчикъ видѣлъ преступника прежде, я хочу, чтобъ онъ взглянулъ на него и теперь.

Эти слова сказаны были такъ, кто Оливеръ не могъ ихъ слышать. Проводникъ приподнялъ шляпу и, взглянувъ на него съ любопытствомъ, повелъ ихъ темными корридорами къ темницѣ Жида.

— Вотъ, сказалъ проводникъ, остановясь въ темномъ проходъ, гдѣ два работника дѣлали приготовленія въ глубокомъ молчаніи: — здѣсь онъ долженъ пройдти.

Онъ ввелъ ихъ въ кухню, гдѣ готовилась пиша для заключенныхъ, и показалъ на дверь. Надъ нею была открытая рѣшетка, сквозь которую слышался шумъ голосовъ, смѣшанный съ стукомъ топора о доски. Тамъ готовился эшафотъ.

Отсюда они прошли сквозь множество крѣпкихъ дверей, которыя имъ отпирали изнутри, и наконецъ подошли къ темницъ Жида. Проводникъ постучалъ связкою ключей; два сторожа, пошептавшись съ намъ, вышли, какъ-будто облегченные отъ тяжкаго бремени, и сдѣлали знакъ посѣтителямъ слѣдовать за тюремщикомъ въ темницу.

Они вошли…

Преступникъ сидѣлъ на своей постели, качаясь со стороны на сторону, съ лицомъ болѣе похожимъ на образъ пойманнаго звѣря, чѣмъ на образъ человѣка. Видно было, что онъ думалъ о своей прежней жизни, потому-что продолжалъ шептать, не обращая никакого вниманія на пришедшихъ.

— Добрый мальчикъ, Чарльсъ! хорошо! бормоталъ онъ — Оливеръ тоже! ха! ха! ха! Оливеръ тоже теперь настоящій джентльменъ, настоящій… Возьмите его прочь!

Тюремщикъ взялъ за руку Оливера и, уговаривая его не бояться, продолжалъ слушать.

— Возьмите его прочь! кричалъ Жидъ. — Слышите вы? Онъ… онъ всему причиной! Не слушайте дѣвушку…

— Феджинъ, сказалъ тюремщикъ.

— Это я! кричалъ Жидъ, прислушиваясь съ такимъ же вниманіемъ, какое обнаруживалъ во время суда. — Я старый человѣкъ, сударь… очень, очень старый человѣкъ.

— Тебя хотятъ видѣть, сказалъ тюремщикъ, удерживая его. — Феджинъ, Феджинъ! Человѣкъ ли ты?

— Я скоро не буду имъ, отвѣчалъ Жидъ, осматриваясь съ ужасенъ и яростію. — Убейте ихъ всѣхъ! Какое они имѣютъ право катитъ меня?

Говоря это, онъ увидѣлъ Оливера и мистера Броунло и, отскочивъ въ уголъ, спросилъ, что имъ здѣсь нужно.

— Сиди, сказалъ тюремщикъ, удерживая его. — Ну, сударь, говорите, что вамъ нужно… скорѣе, а то онъ дѣлается все хуже и хуже.

— У тебя есть нѣкоторыя бумаги, оказалъ мистеръ Броунло; — которыя были отданы тебѣ на сохраненіе Монсомъ.

— Ложь! отвѣчалъ Жидъ. — У меня нѣтъ ни одной — ни одной…

— Ради Бога, не говори этого, стоя на порогѣ смерти, замѣтилъ мистеръ Броунло: — скажи мнѣ, гдѣ онѣ. Ты знаешь, что Сайксъ умеръ, что Монксъ во всемъ сознался, что тебѣ нѣтъ болѣе надежды… Гдѣ же эти бумаги?

— Оливеръ! сказалъ Жидъ, дѣлая ему знакъ подойдти. — Ближе, ближе… Дай мнѣ шепнуть тебѣ…

— Я не боюсь, сказалъ Оливеръ тихимъ голосомъ, сжимая руку мистера Броунло.

— Эти бумаги, шепталъ Жидъ: — лежатъ въ мѣшкѣ, спрятанномъ за печью въ верхней комнатѣ. Я хочу поговорить съ тобою, мой другъ… я хочу поговорить съ тобою…

— Хорошо, хорошо, отвѣчалъ Оливеръ. — Дай мнѣ прочитать молитву. Помолись хоть одну минуту, ставъ со мною на колѣни, а послѣ мы будемъ говорить до утра.

— Прочь, прочь отсюда! вскричалъ Жидъ, толкая Оливера. — Скажи, что я ушелъ спать, они тебѣ повѣрятъ. Ты можешь вывести меня отсюда, если захочешь. Ну, скорѣе, скорѣе…

— О, да проститъ Богъ этого несчастнаго? вскричалъ мальчикъ, заливаясь слезами.

— Сюда, сюда! сказалъ Жидъ. — Сначала въ эту дверь; если я буду дрожать, когда мы пройдемъ мимо висѣлицы, не бойся, иди далѣе. Скорѣе, скорѣе…

— Вамъ неугодно ни о чемъ болѣе его спрашивать? сказалъ тюремщикъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ мистеръ Броунло. — Если бъ я могъ надѣяться, что мы въ силахъ будемъ дать ему почувствовать его настоящее положеніе…

— Никто не въ состояніи этого сдѣлать, сказалъ тюремщикъ, качая головою. — Лучше оставьте его.

Дверь отворилась; вошли два сторожа.

— Скорѣе, скорѣе!.. кричалъ Жидъ. — Тише, тише, чтобъ насъ не увидѣли…

Его схватили за руки и освободили Оливера. Преступникъ рвался и боролся съ отчаяніемъ. Дикіе крики его глухо отдавались въ тяжелыхъ стѣнахъ темницы…

Оливеръ едва не упалъ въ обморокъ при этой ужасной сценѣ и былъ такъ слабъ, что почти не могъ идти.

Разсвѣтало, когда они вышли изъ тюрьмы. Толпа уже собралась; окна наполнялись людьми, курившими и игравшими въ карты, чтобъ скорѣе убить время; въ толпѣ кричали, ссорилась и смѣялись. Все говорило о жизни, все было одушевлено… Только в самой серединѣ сцены стояли черные подмостки, перекладина, веревка, и всѣ ужасныя принадлежности смерти…

ГЛАВА LI-я
И ПОСЛѢДНЯЯ.

Не прошло и трехъ мѣсяцевъ, какъ уже Роза Флемингъ и Генрихъ Мели были обвѣнчаны въ деревенской церкви, которая съ этой минуты сдѣлалась принадлежностію молодаго пастора — Генриха. Въ тотъ же самый день они поселились въ своемъ новомъ домикѣ.

Мистриссъ Мели хотѣла провести вмѣстѣ съ сыномъ и невѣсткою остатокъ дней своихъ, чтобъ наслаждаться наилучшимъ счастіемъ, которое можно знать въ эти лѣта — счастіемъ дѣтей своихъ»

При раздѣлѣ имѣніи Монкса между имъ и Оливеромъ, каждому изъ нихъ досталось болѣе трехъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ. По завѣщанію, Оливеръ долженъ былъ наслѣдовать все; но мистеръ Броунло, не желая лишить старшаго сына своего друга случая исправиться, предложилъ имъ этотъ раздѣлъ, на который Оливеръ въ радостію согласился.

Монксъ, все еще не перемѣняя своего имени, скрылся въ отдаленнѣйшей части Новаго Свѣта, гдѣ, промотавъ наслѣдство, обратился къ прежней жизни, и наконецъ умеръ въ тюрьмѣ.

Мистеръ Броунло усыновилъ Оливера и, поселясь вмѣстѣ съ нимъ и старою ключницею недалеко отъ того мѣста, гдѣ жили маленькіе, прежніе товарищи несчастій Оливера, такимъ образомъ составилъ небольшое общество, въ которомъ всѣ были такъ счастливы, какъ только можно быть счастливымъ человѣку въ этомъ мірѣ.

Вскорѣ послѣ свадьбы молодыхъ людей, достойный докторъ возвратился въ Чертзей, и, не нашедъ тамъ своихъ старыхъ друзей, хотѣлъ сердиться; но потомъ, купивъ себѣ маленькій домикъ въ той деревнѣ, гдѣ молодой другъ его былъ пасторомъ, сталъ разводить садъ, ловить рыбу, по-прежнему сохраняя свой вспыльчивый характеръ.

Передъ отъѣздомъ, онъ почувствовалъ сильную дружбу къ мистеру Гримвигу, на которую вполнѣ отвѣчалъ этотъ странный джентльменъ. Докторъ часто ѣздитъ къ нему въ гости, и во всѣхъ этихъ случаяхъ мистеръ Гримвигъ занимается хозяйствомъ, ловитъ рыбу и дѣлаетъ все съ большимъ стараніемъ, не оставляя своихъ странностей и своей любимой привычки, — утверждать, что онъ всегда правъ. По воскресеньямъ, онъ никогда не пропускаетъ случая критиковать проповѣди молодаго пастора, всегда говоря мистеру Лосберну, что онъ находитъ ихъ превосходными, но не хочетъ въ этомъ признаться. Мистеръ Броунло очень любитъ дразнить его предсказаніемъ его объ Оливерѣ и напоминаетъ о томъ вечеръ, когда они сидѣли, положивъ передъ собою часы, въ ожиданіи его возвращенія. Но мистеръ Гримвигъ утверждаетъ, что онъ былъ правъ, и въ доказательство говоритъ, что Оливеръ не воротился.

Ноа Клейполь, получивъ прощеніе за обвиненіе Жида, съ помощію Шарлотты сталъ пользоваться простотою добрыхъ прихожанъ, заставляя ее падать передъ ними въ обморокъ, а иногда падая и самъ вмѣсто ея.

Мистеръ и мистриссъ Бомбль, лишенные своихъ мѣстъ, постепенно дошли до нищеты, и наконецъ поступили въ тотъ же самый Домъ-Призрѣнія, гдѣ прежде господствовали. Говорятъ, мастеръ Бомбль утверждаетъ, что, въ такомъ несчастіи и униженіи, онъ не имѣетъ даже силы благодарить за то, что его разлучили съ женою.

Что касается до Джильса и Бритльза, то они остаются на своихъ прежнихъ мѣстахъ, раздѣляя свои попеченія между своими господами, Оливеромъ, мистеромъ Броунло и докторомъ, такъ-что крестьяне до-сихъ-поръ не знаютъ, кому собственно принадлежатъ эти люди.

Чарльсъ Бэтсъ, устрашенный преступленіемъ Сайкса, разсудилъ, что лучше всего вести честную жизнь. Онъ долго боролся, но наконецъ успѣлъ въ своемъ намѣреніи; теперь онъ живетъ у богатаго фермера и считается самымъ веселымъ молодцомъ въ околодкѣ.

Мнѣ хотѣлось бы пробыть долѣе съ тѣми, съ которыми такъ долго не разставался я, и раздѣлить ихъ счастіе, усиливаясь описать его. Я хотѣлъ бы представить Розу Мели во всемъ цвѣтѣ женской красоты, всѣми обожаемою, составляющею жизнь и радость своего семейства; хотѣлъ бы слѣдовать въ полдень по полямъ и слышать тихіе напѣвы ея голоса при свѣтѣ луны, во время вечерней прогулки; хотѣлъ бы видѣть ея любезность и доброту ко всѣмъ; ея домашніе, веселые хлопоты; хотѣлъ бы описать ее и сына ея сестры, счастливыхъ взаимною любовью, проводящихъ цѣлые часы въ воспоминаніи о друзьяхъ, которыхъ они потеряли; я опять собралъ бы вокругъ себя этихъ малютокъ съ веселыми лицами, которыя рѣзвились вокругъ нея, и сталъ бы слушать ихъ шумный лепетъ; мнѣ хотѣлось бы еще разъ услышать этотъ смѣхъ, и взглянуть на свѣтлую слезу, катившуюся изъ прекрасныхъ голубыхъ глазъ…

Не стану разсказывать, какъ мистеръ Броунло постепенно образовалъ Оливера, привязываясь къ нему болѣе-и-болѣе, — какъ въ немъ рождались воспоминанія о его прежнемъ другѣ, — какъ сироты возсылали пламенныя молитвы къ Тому, Кто хранитъ ихъ… Не стану говорить ни о чемъ этомъ: я сказалъ уже, что сироты были истинно счастливы, а безъ привязанности и благодарности къ Существу, Котораго законъ — милосердіе, невозможно на землѣ истинное счастіе.

У алтаря старой деревенской церкви стоить бѣлый мраморный памятникъ, на которомъ вырѣзано одно только слово: «Агнеса». Въ этой могилѣ нѣтъ гроба, и да пройдетъ много, много лѣтъ прежде, нежели внизу явится другое имя. Но если когда-нибудь духъ усопшихъ слетаетъ на землю, въ мѣста, освящаемыя любовью тѣхъ, кого они знали при жизни, — то вѣрю, тѣнь несчастной дѣвушки витаетъ надъ этимъ священнымъ пристанищемъ, — потому-что это успокоительное пристанище — церковь, а она была страдалица…

"Отечественныя Записки", №№ 9—12, 1841

---

1. Уменьшительное отъ Елизаветы.
2. Уменьшительное отъ Анны.
3. Твистъ (Twist) по-англійски значитъ веревка.
4. Уменьшительное отъ Оливера.