Розанов В. В. Собрание сочинений. Около народной души (Статьи 1906—1908 гг.)
М.: Республика, 2003.
ОКОЛО ЦЕЛЕБНЫХ ВОД
правитьОпять этот неумолчный шум Ольховки, который, право же, составляет не меньшую прелесть Кисловодска, чем нарзан. Нарзан лечит, и поди дожидайся осязательных результатов этого лечения, а Ольховка — это что-то сейчас действующее, действующее страшно ново для коренного русского обитателя, слегка возбуждающе и вместе успокаивающе. Право, как нарзан действует в ваннах на кожу, так точь-в-точь Ольховка действует на слух: и оба действуют на душу, и еще вопрос, которое действие решительнее. По крайней мере я без Ольховки и ради одного нарзана ни за что не потащился бы такую даль.
Я проследил ее верст за пять вверх, по направлению к так называемому Лермонтовскому гроту: это что-то больше ручья и меньше речки. Крошечная, живая, очень чистая речка, совершенно мелкая в сухое время года, — она стремительно бежит между извилинами гор, разливаясь шире в долинах. Я сказал: «Стремительно бежит». Разве это не ново для коренного русского обитателя, который знает только реки, медленно текущие, почти недвижные и совершенно бесшумные? Вот это «стремительно бежит» и действует на вашу душу: и она точно просыпается, протирает глазки, как бывает поутру, и весело начинает бежать, точно вперегонки с речкою. А действительность, вероятно, вечное свойство души. Во всяком случае, стремительный бег ваших мыслей, фантазий и грез, пока вы бредете по краю капризного ручья, разливается каким-то здоровьем на все ваше существо, и вы, несмотря на усталость ног, веселее улыбаетесь солнцу, горам и стадам жеребят, коров и баранов, которые пасутся всюду вокруг.
Затем этот горный ручей вступает в знаменитый Кисловодский парк, который, может быть, и не разросся бы так пышно, не будь влаги этого ручья. Здесь, в парке, через него перекинуто несколько мостиков, каменных и деревянных. И в самом парке он шумит неодинаково: вот в грунте камня, по которому все время бежит он, образуется уступик, и шум его чрезвычайно возрастает, похож на гнев, хотя и детский. Впрочем, после дождей этот детский гнев переходит в настоящую ярость мужчины: он ревет. Но это случается редко. Ровнее его ложе — и ручей-речка чуть-чуть шелестит. Во всяком случае, пока вы идете возле него, ни на одну минуту шум не остается одинаковым: он то замирает, то оживляется. И наконец, шум этот, милый природный шум, до чего он не похож на механический шум города! Даже когда, разлившись, он ревет, все это мягко в звуке, не пилит и не раздирает ваших нервов, не стучит вам по голове, как эти фабрики, экипажи и ломовики в Петербурге.
Звука металла вы не слышите здесь, и уже одно это какое отдохновение!
Ванны нарзана — это «пользует душу», с другой стороны. Мне давно кажется, что наша кожа есть не что иное, как наша душа, пластически выраженная. Бывает же нервная сыпь на коже! Человек расстроен, получил неприятность, и вообще у него страдает душа: кожа покрывается у него сыпью, от этого покрывается! Не чудо ли? Не ясная ли связь души и кожи? С другой стороны, гипнотизеры усыпляют душу, проводя пальцами по коже лица, плеч, рук; проводя по ним и даже только вблизи их. Конечно, науки медицины я не знаю, и мне неведомо, что думают об этом гг. биологи, но приведенные факты до того крупны, осязательны, что по крайней мере обывательским простым умом невозможно не подумать: «Э, да кожа наша — это и есть душа наша или настоящее ее жилище». Почему нам думать, что душа в нас — это что-то подобное кусочку и что лежит она приблизительно в черепе? Почему не думать, что это скорее простыня и в нее завернут человек? Доброта человека, ум его, страсти — все качества души, как они отражены в лице его, т. е. снаружи, в коже… Человек боится — и бледнеет, доволен — и краснеет; растерян, смущен, солгал или усиливается сказать правду — и все это играет на лице его! А играет ли еще в мозгу — это Бог весть: никто этого не видал. Да как-то мозг и слишком тяжеловесен для таких танцев!
Потому утром мы умываемся — и свежеем! Мы умываемся не для одной чистоплотности: чем же мы загрязнились, если спали на чистой подушке? Но физиологически проснувшись, нам надобно и психологически проснуться, и для этого мы умываемся. Мы этим будим свою душу. И только когда мы умылись, не ранее этого, мы говорим кругом: «Здравствуй! Здравствуйте!» Мы вдруг становимся веселы, обмыв кожу лица водою, холодною и чистою.
Ванны нарзана действуют как удесятеренная форма простой ванны. Это не шампанское, но полушампанское: без запаха вина, а существо то же. И шампанское шипит и пенится от заключенной в нем углекислоты, но вода нарзана содержит именно ее. Газ, проникая все существо ее, движется около вашего тела и все его покрывает через минуту, как вы сели в ванну, жемчугом крошечных пузырьков. Пузырьки эти наполнены углекислотою, и, следовательно, тело ваше берет собственно газовую ванную из углекислоты. Как известно, углекислыми ваннами (Наугейм, Кисловодск) лечатся болезни сердца, упадок сердечной деятельности; но поддержать свое сердце хорошо и для здорового. Сидеть в ванне не нужно более 10 минут, а начинают с 8 и 6; сперва температура 27° (для старых — выше), а затем ниже, смотря по возрасту и силам организма; молодые и свежие организмы кончают курс лечения или удовольствия в 17-градусном общем бассейне. Это огромная купальня, где плавают, ныряют и проч., как в обыкновенной речной купальне. Но в 17-градусном бассейне нарзан подогрет, и очень сильно. Натуральная температура источника — 11 градусов. Это температура невской воды в конце сентября, т. е. такая, что страшно и подумать окунуться в нее. Есть, однако, бассейн этого натурального, неподогретого нарзана, доступ к которому открывает только специальное разрешение врача. Однако воспользоваться этим ледяным купаньем приходит на ум только субъектам, которые могут пропеть о себе стих Пушкина:
Птичка Божия не знает
Ни заботы, ни труда…
Гигантские легкие, железное сердце, мастодонтовая кожа, допотопные нервы, без переутомления… Уверен, впрочем, что таких «птичек» слетается чрезвычайно много в Кисловодск.
Очень хорошо ощущение уже в ванне этих мириад ползущих по телу пузыриков газа. Но еще лучше по выходе из ванны. Идешь — и земли под собою не чувствуешь. Точно вместо кожи, гладкой и тонкой, бессодержательной, ваше мясное и костяное существо обернуто в бархат, толстый слой которого, весь из ворсинок и заключенного между ними воздуха, вы ясно чувствуете около себя! Воздух этот (газ, или нервное ощущение раздражения?), наполняющий вашу кожу, дает впечатление необычайной нежности и легкости: кажется, вот поднимешься и полетишь! Но нега еще преобладает над легкостью, и, как бы боясь потерять ее, грубо поцарапать, — напротив, все движения инстинктивно совершаешь медленно, а еще лучше хотелось бы лечь. Настоящие больные после ванн обязательно должны лежать. Я в качестве здорового медленно добираюсь до дома (все парком и сейчас за ним садом), ложусь и, если ничто не мешает, засыпаю. Сон глубокий, долгий и спокойный! Проснувшись, чувствуешь себя несколько помолодевшим и укрепившимся.
Все в совокупности так хорошо, что несчастным можно почитать каждого русского, кто не испытал этой величайшей прелести нашей родины — ванн нарзана! Что, если бы перенести их в Москву, в Петербург? Половину неврастении и хандры сняло бы!
Всего года три действуют в Кисловодске новые ванны. Это — дворец, настоящий дворец, воздвигнутый в начале Тополевой аллеи, шагах в 50 от старых ванн, находящихся в конце галереи около источника. Одни говорят, что в новых ваннах газа не меньше, чем в старых, другие говорят, что меньше, что из труб происходит утечка газа. Возможно, что это сплетня, сопровождающая у нас всякое новое дело. Не отрицая, я не утверждаю ничего, довольствуясь свидетельством, что газа очень много, что тело покрывается бисером пузырьков через минуту, как вы сели в ванну.
Для чего понадобился дворец для ванн? «Надо то, что надо, а чего не надо, того не надо». Весьма возможно, что для Кисловодска, который тянется стать на ногу первоклассного европейского курорта, было желательно получить лишнее здание à la palais; но что до этого больным и даже что до этого казне? Очевидно, больные нисколько не нуждались в каменном дворце для ванн, а в сухом, светлом, поместительном здании, с гигиеничными и, между прочим, с хорошо проветриваемыми (вентилируемыми) ванными комнатками при общем зале, отведенном для лежанья-отдыха. Такой задаче могло вполне удовлетворить построенное на каменном фундаменте деревянное здание или 2, 3, 4 деревянных здания, соединенных между собою. Стоя вчетверо дешевле каменного, они могли бы включить в себе четверное количество ванн против теперешнего и удовлетворить наконец нужде в них, которой решительно не удовлетворяет теперешнее число ванн — 22 в старых ваннах, 60 в новых и еще 9 офицерских и 9 солдатских ванн, всего 100.
Казна не должна выносить ничего лишнего. Это принцип добросовестного хозяйства. На свои средства — строй дворцы и хоть «висячие сады Семирамиды». Не на свои — только дай, что требуют. А казенные деньги — не свои для чиновников, администрации и даже для государства. Оно их только распределяет, утилизирует. Здесь пользующийся — народ и давальщик — народ.
Стоимость одной ванны 50 коп. до 1 июля (начала полного сезона) и 75 коп. — дообеденные часы и 50 коп. послеобеденные часы, начиная с 1 июля. Уже из этого повышения цен видно, что ванн не хватает. Самое повышение цен для казны — как-то щекотливо, мелочно и меркантильно. Казна должна брать то, что покрывало бы текущие расходы и окупало бы через известное число лет капитальную затрату, не извлекая выгод из таких преходящих фактов, как наплыв нуждающихся.
Новые ванны построены безукоризненно со стороны чистоты и высоты комнат; но в старых ваннах есть номера (напр., № 9 и 10) тесные, маленькие, совершенно невозможные для настоящих больных, которые в них задыхаются и чувствуют страшную головную боль при некоторых формах сердечных болезней, не испытываемую в высокой комнате. Несчастие здесь заключается в том, что иногда прекрасные номера попадаются туристам, которые «балуются» нарзаном; а приедут попозже больные, и им достаются номера хуже и, наконец, совсем плохие, вследствие занятости всех часов во всех хороших номерах. И валандается тогда в чудном номере пятипудовая барыня, а какая-нибудь несчастная учительница, притащившаяся из Тамбова или Нижнего, — со своими тощими костями и увядшей кожей влезает в ванну в душной, полутемной комнате. Это безжалостно и глупо.
Медицинскому персоналу, заведывающему ваннами, ввиду недостаточности их и далекого неравенства между качествами ванных комнат, следует провести, мирно и добросовестно, классификацию между больными, для которых необходимы ванны, и между туристами, пользующимися ваннами для удовольствия. Туристы пусть пользуются «остаточками».
Время пользования ваннами — 30 минут. В ванных комнатах, правда, есть диванчик из буковой гнутой мебели, но едва ли для «лежанья»: во-первых, на нем нет и подушки, и нельзя же подушку с собой приносить. А главное, 30 минут достаточны, только чтобы раздеться, одеться и принять ванну. Очевидно, администрация ванн и сама хорошо знала, что нельзя здесь лежать, нет времени, да это едва ли и полезно лежать в комнате, насыщенной углекислотою, после принятой и неспущенной ванны. Зачем же диванчики, такие красивые и, очевидно, дорогие? Тоже очевидная роскошь. А лежать негде, т. е. нет необходимого, медицински-нужного. Такие диваны для лежания, мягкие и с подушками, в большом общем зале, есть даже при грязевых ваннах частного заведения д-ра Мержеевского «Ramassaar» в городе Аренсбурге. Вообще это азбука такого дела. Что лежанье необходимо после углекислых ванн, необходимо как условие их пользы и действия, это я определенным образом знаю из строжайших указаний докторов, лечивших больных, страдающих сердечными болезнями. «Гуляющему курорту» вообще отдано в Кисловодске предпочтение перед «лечебным курортом». Конечно, нарзан всех веселит. Но некоторых он лечит; и вот перед нуждою этих «некоторых» должно все посторониться.
Я слышал, недавно Кисловодск сделан «городом». Раньше он был «местечком», по административной терминологии, — значит, есть городское управление. И пришло же на ум этому городскому управлению начать ремонт улиц, да фундаментальный ремонт, с поднятием всех мостовых, и заняться проведением каких-то труб, — как раз к «полному сезону». Еще в июне можно было с запинками проезжать по улицам; но как раз к первому июля, когда в Кисловодске все дома, квартиры, мезонины и каморки расхватаны и везде толпится многотысячная толпа, городское управление буквально «подняло вверх дном» все улицы. Опять для туристов это только «божье наказание», и то с улыбкой; но это составляет серьезное препятствие для лечения настоящих больных, которым, как я уже объяснял выше, после ванн нельзя двигаться, они обязательно должны возвращаться домой в экипаже, а между тем проехать до дому нельзя ввиду развороченности некоторых улиц или отдельных участков на улице. В Кисловодске летняя погода вдвое длиннее, чем, напр., в Петербурге, и для ремонта улиц есть и апрель и май или осенью — сентябрь и октябрь. Лечебный сезон несомненно «подгажен» управлением города, который от него все имеет, который только и богат от приезжих, оставляющих сотни тысяч его населению, торговцам и всякому трудящемуся люду, всякому в нем промыслу и ремеслу. До чего это глупо, до чего глупо!
Никогда и нигде я не видел столько породистости, такого хорошего роста и цветущего вида людей, как в Кисловодске. Южные темные цвета и северные бледные сливаются здесь в очень красивое сочетание. Первые дни по приезде невольно любуешься на людей: после Петербурга, Москвы и вообще внутренней России — это ново. И все люди не заняты, ничего не делают. До какой степени здесь отсутствует труд и забота, можно видеть из того, что, напр., писчую бумагу можно достать только в фотографии, а где можно достать стальных перьев — я уж и не знаю!
Вся многотысячная толпа съехавшихся гуляет, питается и влюбляется. Я не порицаю и не хвалю, — а передаю факт — и зрелище, нимало не маскируемое. Везде это — между прочим, везде — подспорье.
То же, что дрова для парохода: пароход, конечно, едет не для дров. Но здесь питание, удовольствие и любовь — самая цель существования, по крайней мере на эти «кисловодские дни». И это так ново!
Сам не склонный ни питаться, ни влюбляться, я смотрел первое время с удовольствием на эту отдыхающую толпу. Такая масса отдыха! И это передается как-то телепатически, гипнотически. Все не торопится, не спешит; даже не «идет», а гуляет. Редко в одиночку, а больше парами, группами. Сотни столиков с завтракающими и кофейничающими на открытом воздухе. Немного в стороне столиков шесть с играющими в карты статскими и военными; эти играют днем и вечером, при свечах в стеклянных колпаках. Игра в карты на таком райском воздухе, среди такой завораживающей природы возмущала меня и десять лет назад, возмущает и теперь. Это что-то вроде опиума: тупо и патологично. Для чего же было ехать в Кисловодск? Это можно делать и в Вологде!
Русские, армяне, в меньшем числе — грузины; слышна английская и много польской речи; речь немецкая и французская, изредка итальянская; немного персов, страшно редки турки, — вот тот тесный, душистый — от дамских духов, — нарядный и богатый фойе, который представляет собой главная аллея парка, площадка перед источником и особенно большая площадь перед курзалом, где по вечерам ежедневно играет симфоническая музыка и куда собирается «tout Kislowodsk»[1].
Утренняя музыка перед источником — так себе, и особенно мешает слушать вечно чем-то упоенный дирижер оркестра: до того он кланяется и движется, — точно вечно объясняется в любви с правыми и с левыми частями оркестра! И главное, — это во все лицо улыбка, лицо вечно сияющее, точно он каждый день именинник, — все это подзадоривает к смеху и рассеивает внимание. Но вечерняя музыка — действительно прекрасная и серьезная.
Наряды и наряды! Откуда только деньги взялись на них в разоренной России? Но удивительно: Россия, разорение, революция, Г. Дума, министерство — все это в такой мере забыто в отдыхающем Кисловодске, до такой степени никого не занимает, что трудно этому поверить, не побывав на месте. Убийство Карангозова в Пятигорске, о котором я узнал из телеграммы в поезде, в котором ехал в Пятигорск, не занимало никого ни в поезде, ни в Пятигорске, ни в Кисловодске. Брали телеграммы, — брали немногие и лениво читали, бросали затем под лавку и заговаривали с соседом о чем угодно, только не об убийстве. Ни впечатления, ни разговоров, ни вопроса о том: как и почему, — ничего! В Петербурге словам моим не поверят, но это — так!
Изумителен этот непоколебимый покой удовольствий, среди которых живет Кисловодск! Я шел брать ванну нарзана часов в 6 вечера. Прошел парк и его главную аллею, ничего. Вступаю на Тополевую аллею, на которой построено здание новых ванн: смотрю — солдаты с примкнутыми штыками к ружьям. Спрашиваю одного отделившегося: «Что? Почему?» Говорит: «Стреляют». — «В кого, где, когда?» — «Да вот в аллее застрелили барыню, только сейчас. Назначили патрули». — «Как сейчас? Да я сейчас проходил через аллею. Там ничего». — «Минут двадцать тому назад. Барыню пронесли на руках. Его арестовали. Муж стрелял, а она была со студентом».
Но я оставляю разговор. Через 20 минут после убийства (почти убийство, ибо раны кончились смертью) я прошел по месту убийства. И оно, как всегда, было полно гуляющими, и я не заметил ни смущения, ни смятения, ничего, ничего! Никто не отказался от своего стакана нарзана! Когда я потом шел назад, то эти красавицы — их можно назвать красавицами, в Кисловодске очень много красивых женщин — в дорогих кружевных платьях, такие высокие, стройные, с прекрасными бюстами, сильными ногами (походка), шли высоко подняв голову, и на лицах их я читал какую-то смесь торжества, гордости и неодолимой-неодолимой энергии.
— Так и будем, будем! Он застрелил, кровь, пусть… Но мы будем любить, и хотим любить, и нас не остановит ни кровь, ни смерть, ничто, ничто… Пусть стреляют эти мужья или оставленные любовники: мы все-таки будем искать молодости, свежести и счастья!
Уверен, что я прочитал так смысл лиц. После убийства женщины именно настроение женщин поднялось! Я не ошибаюсь. И мне показалось, что этого потока темпераментов и сил никакая сила не остановит.
Я прошел смиренно и скромно, почти испуганно, домой.
КОММЕНТАРИИ
правитьНВ. 1907. 18, 22 июля, 7 авг. № 11259, 11263, 11279.
Птичка Божия не знает… — А. С. Пушкин. Цыганы (1824).
…"висячие сады Семирамиды" — одно из семи чудес света, висячие сады в Вавилоне, устроенные царем Навуходоносором в VI в. до н. э.
…я прошел по месту убийства — см. очерк Розанова «Из жизненных встреч (Памяти Железновой)» (PC. 1911.4 июня).
- ↑ Весь Кисловодск (фр.).