На дняхъ я посѣтилъ Талмудъ-Тору, и вышелъ изъ нея съ такимъ чувствомъ, которымъ не могу не подѣлиться.
Можетъ быть, многіе изъ читателей Одесскаго Вѣстника скажутъ: какое намъ дѣло до жидовскаго приходскаго училища, когда насъ и наши христіанскія мало занимаютъ?
Но виноватъ ли я, если меня занимаетъ все общечеловѣческое, когда сущность его истекаетъ изъ вѣчныхъ истинъ Откровенія, будутъ ли онѣ сознательно или безсознательно принимаемы націею?
Не болѣе, какъ за годъ, бѣдные, нищенствующіе сироты ветхозавѣтнаго поколѣнія гнѣздились скученные, одѣтые въ рубище на лавкахъ прежней Талмудъ-Торы, читая на распѣвъ съ утра до вечера подъ Ферулой своихъ Меламдовъ. Черствый кусокъ хлѣба, который эти несчастныя дѣти приносили съ собою въ училище, служилъ имъ единственною пищею. Казалось, и учители и дѣти полагали всю свою надежду на духовное питаніе талмудическими сентенціями.
Всѣ занятія грязной, нечесанной толпы учениковъ и учителей ограничивались подстрочнымъ переводомъ съ еврейскаго на испорченный нѣмецкій жаргонъ, казавшимся для непривычнаго уха однимъ безтолковымъ крикомъ.
И вотъ, нѣсколько просвѣщенныхъ благотворителей, вникнувъ въ глубокій смыслъ словъ вдохновеннаго Пророка, движимые высокимъ милосердіемъ къ своимъ соплеменникамъ, въ теченіе девяти мѣсяцевъ измѣнили и сущность, и видъ училища.
Я, ни мало не приписывая себѣ никакой заслуги, — потому что ходатайствовалъ только у правительства о нѣкоторыхъ измѣненіяхъ въ программѣ ученія, — имѣю полное право безпристрастно хвалить то, о чемъ грѣшно бы было умолчать. Одну только приписываю себѣ услугу, оказанную дѣтялъ бѣдныхъ евреевъ: я содѣйствовалъ къ опредѣленію прусскаго подданнаго — г. доктора Гольденблюма. А ему, послѣ просвѣщенныхъ блюстителей школы, и должна быть отдана вся честь и вся заслуга преобразованія. Но ни онъ, ни блюстители не могли бы совершить такъ быстро и съ такимъ успѣхомъ дѣло преобразованія, еслибы все еврейское общество не приняло истинно-сердечнаго участія въ этомъ подвигѣ человѣколюбія. Нельзя довольно оцѣнить просвѣщенное милосердіе и ревность, съ которыми общество принялось за это дѣло.
Слишкомъ 200 мальчиковъ, преимущественно сиротъ, помѣщаются теперь въ чистыхъ и теплыхъ комнатахъ; всѣ одѣты въ опрятные байковые сюртуки; ни у одного не замѣтно нечесанныхъ, всклоченныхъ волосъ, грязныхъ ногтей, разорванныхъ сапоговъ; а что главное, — дѣти высшихъ классовъ уже объясняются съ главнымъ учителемъ ихъ, г. Гольденблюмомъ, не на несносномъ еврейскомъ жаргонѣ, отвѣчаютъ на вопросы со смысломъ,, отстаютъ, доведенные неусыпными трудами этого педагога, отъ безтолковаго голо-словія. Не болѣе трехъ недѣль тому назадъ г. Гольденблюмъ ввелъ хоральное пѣніе, и уже 30 или 40 мальчиковъ поютъ складно молитвы и стихи на чистомъ нѣмецкомъ языкѣ. Прежде и въ хорошую погоду ученики не являлись по цѣлымъ недѣлямъ, предпочитая училищу праздное скитанье по улицамъ; теперь, — и въ грязь, и въ дождь училище полно учениками. Заведены печатныя журнальныя книги для отмѣтокъ, въ классахъ введены условные знаки, вездѣ господствуетъ порядокъ. Обхожденіе съ учениками также перемѣнилось. Правда, въ нисшихъ классахъ еще замѣчается иногда, что иной школьникъ, отвѣчая на вопросы гнѣвнаго Меламда, отклоняетъ отъ него невольно голову въ сторону; но это только доказываетъ извѣстную истину, что никто столько не консервативенъ, какъ земледѣлецъ и старый учитель. — За то ниодинъ старосвѣтскій еврей не отъищетъ теперь въ Талмудъ-Торѣ своего сына, назвавъ его Мошкою или Гершкою.
Но мало еще этого. Милосердіе еврейскаго общества къ бездомнымъ сиротамъ не ограничилось тѣмъ, что оно доставило имъ ученье, одежду и обувь; — сверхъ этого, семьдесятъ изъ нихъ, бѣднѣйшихъ, обѣдаютъ въ училищѣ: имъ даютъ ежедневно въ часъ — отличный хлѣбъ и сытный, хорошо приготовленный супъ съ мясомъ и картофелемъ, и того и другаго вдоволь. За столомъ благочиніе и порядокъ. Еврейскія дамы, участвующія въ пожертвованіяхъ, ежедневно по очереди, приглашаются къ столу, и присутствуютъ при немъ, раздаютъ кушанье дѣтямъ и слѣдятъ за качествомъ пищи.
И такъ, изумительные успѣхи учениковъ, перемѣна ихъ образа жизни, даже ихъ физіономій, получившихъ здоровый, веселый видъ — и все это въ девять мѣсяцевъ!
Если, невольно подумалъ я, выходя изъ школы, человѣкъ чрезъ девять мѣсяцевъ, родится на свѣтъ, то во столько же времени онъ можетъ переродиться. Послѣ этого намъ ничего болѣе не остается, какъ благодарить Бога, что Онъ далъ намъ два чудесныя свойства: привыкать и отвыкать. Привычка удерживаетъ насъ идти слишкомъ скоро впередъ, дѣлаетъ насъ осторожно-консервативными; а отвыкая, подъ, руководствомъ благоразумныхъ наставниковъ, мы дѣлаемся прогрессистами. — Этими двумя неоцѣненными свойствами человѣка разрѣшается вся задача его общественной жизни. Кто умѣетъ хорошо, кстати, привыкнуть и отвыкнуть, тотъ и понялъ науку жить. Мудрое и вѣчное правило, которое столько же относится до приходскаго школьника, сколько и до знаменитаго гражданина, какого бы ни быль онъ рода и племени, въ какомъ бы вѣкѣ ни родился, и въ которой бы изъ пяти частей свѣта ни обиталъ!
Но намъ ли, живущимъ въ вѣкѣ смѣлыхъ предпріятій, въ вѣкѣ прогресса, еще удивляться, что двѣ сотни еврейскихъ мальчишекъ переродились въ девять какихъ-нибудь мѣсяцевъ? Такія ли еще чудеса совершаются теперь предъ нашими глазами!
Однакоже, если наша гражданственность, глядя свысока, не позволяетъ намъ удивляться такой простой вещи: то почему же наши христіанскія приходскія училища въ эти девять мѣсяцевъ не сдѣлали никакого шагу впередъ? Не я ли виноватъ?
По совѣсти, говорю, нѣтъ. Или, если виноватъ, то безсознательно. Выслушайте и судите.
Если дѣла минувшихъ дней доказали намъ, что можно заставить и въ худыхъ училищахъ нехотя учиться, то еще никто не доказалъ, что можно заставить въ нихъ и хорошо учиться. Для этого необходимо одно изъ двухъ: или охота, или хорошее училище.
Извѣстно, охота пуще неволи; но тутъ нужно приманить, а не заставить.
А чтобы сдѣлать училище хорошимъ, нужно дѣйствовать не врозь, не порознь, а общими силами.
Чтобы дѣйствовать общими силами, нужно имѣть и общія убѣжденія. А гдѣ ихъ взять?
Словъ сколько угодно; а убѣжденій, это дѣло иное.
Вотъ въ этомъ-то отношеніи нельзя не указать на евреевъ.
Еврей считаетъ священнѣйшею обязанностію научить грамотѣ своего сына, едва научившагося лепетать; это онъ дѣлаетъ по глубокому убѣжденію, что грамота есть единст-ственное средство узнать законъ. Онъ это дѣлаетъ, потому что убѣжденъ въ вдохновенной истинѣ словъ Моисея: «Слыши Ізраилю, Господь Богъ нашъ, Господь единъ есть, и воз-люби Господа Бога твоего отъ всего сердца твоего, и отъ всея силы твоея, и да будутъ слова сіи въ душѣ твоей и сердцѣ твоемъ, и научи имъ сыновъ твоихъ». (5. 6. 5).
Въ понятіи ветхозавѣтнаго человѣка грамота и законъ сливаются въ одно неразрывное цѣлое. У него нѣтъ ни споровъ, ни журнальной полемики о томъ, нужна ли его народу грамотность. Въ мысляхъ его, кто отвергаетъ необходимость грамотности, тотъ отвергаетъ законъ. Еврей въ нашихъ глазахъ есть старообрядецъ, старообычникъ, поклонникъ мертвой буквы, формалистъ, — все, что хотите; но все — по убѣжденію.
А мы, которымъ открыта и благодать, и истина, которымъ дѣти поставлены въ образецъ; мы, вѣрующіе, что «Богъ бѣ Слово», какъ мы убѣждены, что наши дѣти должны знать слово? — Мы вдаемся въ толки, разсуждая, споря и сомнѣваясь еще о томъ, что должно быть нашимъ кровнымъ убѣжденіемъ. Мы и прогрессисты, и искатели сущности; но когда дѣло дойдетъ до дѣйствій по убѣжденію, то мы поспоримъ въ консерватизмѣ и съ евреями.
Я знаю, за то, что я теперь сказалъ, меня будутъ упрекать въ пристрастіи, въ ослѣпленіи, въ напраслинѣ; мнѣ скажутъ, что я слѣпъ и глухъ, если, живя въ просвѣщенномъ и человѣколюбивомъ обществѣ, не слышу и не вижу ежедневныхъ фактовъ, доказывающихъ и любовь къ просвѣщенію и благотворительность, фактовъ погромаднѣе того, который я привелъ, говоря о какой-то мелочной Талмудъ-Торѣ. Я знаю, что многіе даже обидятся и за сравненіе, и за параллель. «Какъ можно смѣть сравнивать», скажутъ, «нравственныя свойства и еще чьи? симитическаго, отжившаго племени съ нашими! Это неслыханная дерзость!»
Все это я знаю; но тѣмъ не менѣе рѣшаюсь говорить, что мнѣ кажется истинною правдою.
Не забудемъ: кому больше дано, съ того болѣе и спросится. Мы говоримъ, что мы любимъ просвѣщеніе. Да это не мудрено: намъ нельзя сказать иначе, во-первыхъ, потому что мы привыкли къ этой фразѣ, а во вторыхъ, мы стыдимся сказать противное, точно также, какъ мы стыдимся показаться на улицѣ въ старомодномъ платьѣ. Вы приводите факты: вы содержите на вашемъ иждивеніи сиротскія и приходскія училища, вы дѣлаетесь ихъ почетными смотрителями и попечителями. Но вѣдь мы знаемъ, Кто у насъ истинный распространитель просвѣщенія; вѣдь мы знаемъ, какъ одно Его слово, Его желаніе для насъ дорого. Мы знаемъ хорошо, что отъ Него не скроется ни одинъ добрый поступокъ на общую пользу. Что же тутъ собственно нашего? это все Его. Мы творимъ только волю Пославшаго насъ. Но проникла ли эта высшая, благая воля до нашего сознательнаго внутренняго убѣжденія? Сдѣлалась ли опа нашею второю натурою, нашею задушевною, неотъемлемою собственностію? — Вотъ это докажите мнѣ фактами.
Мы говоримъ, что мы благотворительны. Но, во-первыхъ, мы не должны бы были этого говорить. «Тебѣ же творящу милостыню, да не увѣсть шуйца твоя, что творитъ десница твоя.» А во-вторыхъ, если мы уже до того христіане, что милосердіе сдѣлалось нашимъ общимъ душевнымъ достояніемъ, то это значитъ, дѣла милосердія у насъ приняли уже характеръ общественнаго института. Но если такъ, то покажите мнѣ основныя начала этого института? — Мы всѣ, не отрекшіеся отъ свѣта и его прелестей, поступаемъ еще никакъ не лучше юноши, который просилъ наставленія у Спасителя о томъ, что онъ долженъ сдѣлать, чтобы получить жизнь вѣчную. Мы, благотворя, соблюдаемъ только главныя заповѣди. Но соблюдая ихъ, какъ бы мы ни тщились общими силами совершать дѣла милосердія, мы под вергаемся опасности, при устройствѣ нашего общества, столько же повредить ему, сколько и помочь, если мы не согласимся сначала подчинить наши дѣйствія не только сердцу, но и разуму. Сердце требуетъ только, чтобы исполнена была заповѣдь; разумъ требуетъ, чтобы исполнилась не одна ея буква. Разумъ говоритъ, что въ настоящее время, какъ бы громадны ни были наши средства, мы все таки только тогда сдѣлаемся истинными благотворителями, когда сосредоточимъ ихъ на одну, опредѣленную сторону благотворительности, то есть, когда мы будемъ дѣйствовать ими для удовлетворенія одной какой либо главнѣйшей потребности нищеты. Словомъ, при настоящемъ состояніи нашего общества и при ограниченности нашихъ средствъ, которыя какъ бы ни казались велики, все таки въ сущности ничтожны относительно числа потребителей, благотворитель долженъ быть непремѣнно спеціалистомъ. Какъ современная наука, въ ея примѣненіи къ обществу, съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе дѣлается спеціальною; какъ въ наукѣ едва-едва мы можемъ еще удержать общечеловѣческое направленіе въ школѣ, да и туда уже безпрестанно врывается ненасытная утилитарность съ ея спеціальными требованіями; такъ и въ общественной филантропіи общее безпредѣльное милосердіе съ каждымъ днемъ дѣлается все болѣе и болѣе неудобнымъ и даже вреднымъ въ его практическомъ приложеніи.
Но въ настоящее время, чѣмъ менѣе распространена въ обществѣ гражданственность, тѣмъ сильнѣе должно быть общечеловѣческое направленіе науки, тѣмъ болѣе университетское должно преобладать надъ факультетскимъ. Напротивъ, въ филантропіи, чѣмъ менѣе развита гражданственность общества, чѣмъ менѣе оно обыкло дѣйствовать сознательно и послѣдовательно, тѣмъ спеціальнѣе, тѣмъ сосредоточеннѣе должны быть дѣйствія благотворительности.
Общество, стоящее на высшей степени гражданственности, уже до такой степени успѣло себѣ усвоить образованность, что какъ бы сильно оно ни нуждалось въ спеціальности, все таки спеціальность не истребитъ общечеловѣческое начало науки. Спеціалисту въ такомъ обществѣ не такъ легко впасть въ рутину, или сдѣлаться шарлатаномъ. Но попробуйте развить научную спеціальность на счетъ общечеловѣческаго въ обществѣ, еще не остепенившемся гражданственно, и вы получите между множествомъ грубыхъ ремесленниковъ, можетъ быть, нѣсколькихъ односторонно дѣльныхъ людей, но уже никакъ не представителей науки.
Въ филантропіи другое дѣло. Интересы сословій и всѣхъ членовъ общества развитаго такъ слиты между собою, всѣ отношенія и нищеты и богатства такъ сложны и такъ взаимно пересѣкаются, что трудно дѣлается, тронувъ одну сторону, не затронуть другую. Тутъ дѣла милосердія уже дѣйствительно должны быть возведены на степень общественнаго института, составленнаго изъ самыхъ различныхъ отраслей управленія; тутъ дѣлается уже необходимымъ и общій обзоръ, и централизація управленія, и общая систематичность дѣйствій. — Но этотъ же самый способъ филантропическихъ дѣйствій перенесите въ общество еще мало развитое, и оно превратитъ сущность дѣла въ форму, оно понапрасну развлечется наружною громадностію обстановки, тогда какъ ему нужно бы было, сосредоточившись, избрать только одну, двѣ, или нѣсколько сторонъ, смотря по величинѣ его средствъ.
Не трудно научиться, а трудно умѣть приложить изученное къ дѣлу. Тутъ мѣшаютъ намъ и неумѣнье въ пору привыкнуть и въ пору отвыкнуть, и суетность, и другія дрязги жизни.
Пусть же общество, еще не достигшее зенита гражданственности, сознательно разберетъ, чѣмъ оно должно пользоваться изъ настоящаго того общества, которое ушло дальше, и чѣмъ изъ его прошедшаго, оставивъ спокойно до поры и до времени то, за чѣмъ ему еще рано гоняться.
Мы знаемъ, что высочайшее дѣло и христіанства, и народнаго просвѣщенія, съ каждымъ годомъ и каждымъ днемъ распространяющее все болѣе и болѣе свѣтъ евангельскаго ученія, началось тихо и скромно, копѣечнымъ сборомъ, и достигло огромныхъ размѣровъ только потому именно, что всѣ обширныя дѣйствія милосердныхъ распространителей слова Божія ограничивались и теперь ограничиваются одною опредѣленною цѣлью: дать желающимъ средство читать Ветхій и Новый Завѣтъ.
Вотъ такъ должны начинаться всѣ благотворительныя общества. Пусть благотворители изберутъ сначала только одну или двѣ изъ главныхъ потребностей нищеты, будетъ ли то квартира, топливо, или пища, и всѣ свои силы, все умѣнье, все милосердіе, всѣ средства сосредоточатъ на этомъ одномъ предметѣ. Конечно, это не такъ легко, какъ кажется. Тутъ нужно: во-первыхъ единодушіе, строгое подчиненіе одной предназначенной цѣли другихъ, болѣе безграничныхъ чувствъ и желаній, какъ бы онѣ ни были справедливы и похвальны; даже нѣкоторая степень жестокосердія, если такъ можно назвать твердость души, необходима для достиженія этой цѣли. Во-вторыхъ, нужно прямое и истинное участіе въ нравственной судьбѣ бѣднаго. Никогда милостыня не должна быть чисто матеріальною; надобно, чтобы она помогала нравственно. Никогда помощь тому, кто имѣетъ силу или возможность работать, не должна доставаться совершенно даромъ, по крайней мѣрѣ онъ долженъ быть увѣренъ, что она не достается ему безъ труда и работы. Вспомнимъ, что случилось съ знаменитыми національными мастерскими въ Парижѣ. Сегодня вы накормите даромъ одного, неимѣвшаго ни пищи, ни работы, и завтра же къ вамъ придутъ за тѣмъ же двое, имѣвшихъ и пищу, и работу. Кто не хочетъ, чтобы милосердіе противодѣйствовало общественной нравственности, тотъ долженъ давать матеріальную помощь бѣдному не иначе, какъ принимая нравственно живое участіе въ судьбѣ его. Да и кто больше христіанинъ; тотъ ли, про кого всѣ нищіе говорятъ, чте онъ даетъ милостыню, или тотъ, кто, истинно помогая, заставляетъ всѣхъ думать, что онъ только платитъ за труды, тогда какъ этотъ трудъ нуженъ не ему, а тому, кто трудился, и нуженъ нравственно?
Теперь положимъ, что благотворители приняли мой совѣтъ; положимъ, что они составили общество съ ограниченною цѣлью доставить извѣстному числу неимущихъ жилище и топливо. Благотворители купили домъ или наняли отдѣльныя квартиры, запаслись дешевымъ топливомъ; узнали обстоятельно положеніе нѣсколькихъ бѣдныхъ, трудящихся семействъ, и отдали квартиры тѣмъ изъ нихъ, которыя платили прежде по 3 рубля въ мѣсяцъ, за одинъ рубль, — которыя платили по 2 рубля, за полтину сер.; наконецъ тѣмъ, которыя не имѣли ни крова, ни работы, дали квартиру безъ платы и работу съ тѣмъ, чтобы одною частію дохода съ нея выплачивалась квартира и топливо. Не развлекаясь удовлетвореніемъ всѣхъ потребностей нищеты, ограничиваясь, по своимъ средствамъ, извѣстнымъ числомъ бѣдныхъ семействъ, всѣ члены этого спеціальнаго филантропическаго общества, сосредоточивая свое вниманіе на одинъ предметъ, изучили бы его основательно, узнали бы подробно и цѣну, и качество, и значеніе квартиры и ея отношенія къ работѣ въ жизни бѣднаго человѣка; а изъ суммы, собранной съ бѣдныхъ семействъ за помѣщеніе, составился бы новый капиталъ, который могъ бы быть обращенъ въ ихъ же пользу и для той же цѣли. Результатъ такой сосредоточенно-односторонней дѣятельности общества не замедлитъ обнаружиться, а примѣръ поощритъ другихъ благотворителей къ образованію новаго общества, которое изберетъ своею цѣлію — удовлетворить другой потребности нищеты. Если, наконецъ, образуется нѣсколько такихъ частныхъ, спеціальныхъ обществъ, если онѣ достаточно организуются, тогда, — но только тогда, — наступитъ время всѣмъ вмѣстѣ сблизиться. И обнаружится существенная, а не формальная потребность придти къ одному знаменателю.
Но въ настоящее время, когда мы, кажется, начинаемъ уже серьезно убѣждаться, что мы истиннаго прогресса можемъ достигнуть однимъ, единственнымъ путемъ воспитанія, теперь, говорю, кто истинно любитъ отечество, для кого грядущее потомство проявляетъ собою идею земнаго безсмертія, тотъ долженъ и милосердіе посвятить исключительно дѣтямъ.
Дѣти, — вотъ современная спеціальность для нашихъ благотворителей.
Невольно опять обращаюсь къ евреямъ. Ихъ Маймонидъ, основываясь на устномъ преданіи, утверждаетъ, что слово сынъ въ Ветхомъ Завѣтѣ значитъ также и ученикъ, приходская школа евреевъ или Талмудъ-Тора значитъ изученіе закона. И такъ, грамота и законъ, сынъ и ученикъ, ученье и воспитаніе сливаются въ одно въ понятіи ветхозавѣтнаго человѣка, — и эта тождественность, въ глазахъ моихъ, есть самая высокая сторона еврея.
Неужели же мы, озаренные свѣтомъ истины, должны въ этомъ отношеніи отстать отъ ветхозавѣтниковъ? Неужели толки о томъ, нужна ли грамота для дѣтей нашего народа, должны еще серьезно занимать насъ? Или еще болѣе, неужели мы еще должны бояться, что она вредна, и вѣрить въ цифру, будтобы математически доказывающую ея тлетворное вліяніе на нравственность простолюдина? Да развѣ благо Слова и его распространенія въ народѣ должно доказывать фактами и статистикой? Развѣ Истина, облеченная въ Слово, въ словѣ и чрезъ слово изучаемая, не есть сама себѣ доказательство? И если бы въ доказательство вреда приводили, что не только половина, а всѣ грамотные простолюдины сдѣлались пьяницами и ворами именно отъ того, что учились грамотѣ; то можетъ ли глубоко вѣрующій въ Воплощеніе Слова сказать что нибудь другое въ отвѣтъ, какъ одно: не вѣрю.
Если же кто либо изъ противниковъ просвѣщенія смѣшиваетъ грамоту съ приложеніемъ ея къ жизни, то тѣмъ хуже для него.
Нѣтъ, у насъ еще нѣтъ убѣжденій. Мы споримъ о первыхъ основаніяхъ, и, слѣдовательно, сомнѣваемся еще и въ нихъ. Евреи, въ этомъ отношеніи, со всѣмъ ихъ старообрядчествомъ, со всѣмъ ветхимъ консерватизмомъ, могутъ служить образцомъ, какъ должно имѣть убѣжденія. Они, съ ихъ непреодолимою настойчивостію, успѣли въ дѣлѣ убѣжденія уничтожить тѣ огромные промежутки, которые у насъ раздѣляютъ мысль, слово и дѣло. Едва ребенокъ начинаетъ говорить, и еврей-отецъ, какъ бы онъ ни былъ бѣденъ, посылаетъ его уже къ Меламду учиться. Большая часть этихъ доморощенныхъ учителей-самозванцевъ скрывается въ самыхъ отдаленныхъ частяхъ города, преслѣдуемая штатными смотрителями и полиціей. Я сказалъ бы, что если еще кто на свѣтѣ злоупотребляетъ грамотой, то это именно одни Ме-ламды. Но, увы! даже и этимъ тяжкимъ порицаніемъ еврея не могу воспользоваться къ возвышенію нашего собственнаго достоинства. Безутѣшная цифра, сообщенная публикѣ моимъ другомъ, В. И. Далемъ, не позволяетъ похвалиться и нашимъ умѣньемъ въ распространеніи свѣта грамотою.
И такъ, правда, грамотность не въ прокъ суевѣрнымъ послѣдователямъ Талмуда, не въ прокъ она и нашимъ раскольникамъ. Не смотря на это, я уважаю и въ евреѣ, и въ раскольникѣ глубокое, сознательное убѣжденіе, что она не-обходима, — убѣжденіе, котораго не имѣютъ не только многіе изъ православныхъ, но и такая голова, какъ В. И. Даль, которая одна многихъ стоитъ. Будемъ снисходительны и согласимся, что не одинъ еврей и раскольникъ, а вообще человѣкъ всѣмъ злоупотребляетъ, даже святынею. Этой нравственно-исторической аксіомы, кажется, доказывать не нужно.
И такъ, будемъ и правосудны, не станемъ общую человѣческую слабость сваливать на однихъ меньшихъ нашихъ братій. Откинемъ предубѣжденія, проникнемъ мыслію сквозь безобразную груду зла до самаго основанія, и увидимъ, что это зло есть ничто иное, какъ переродившееся и искаженное добро.
И вотъ, если бы мнѣ теперь моими, слегка набросанными мыслями удалось убѣдить хоть бы одного христіанскаго благотворителя или благодѣтельницу, что все сдѣланное еврейскимъ обществомъ для здѣшней Талмудъ-Торы достойно подражанія, если бы мнѣ удалось обратить просвѣщенное милосердіе хоть на одну изъ нашихъ приходскихъ школъ, — цѣль моя была бы совершенно достигнута.
И у насъ, между многими учениками приходскихъ училищъ, посылаемыми обыкновенно въ школу только для того, чтобы ихъ сбыть съ рукъ, есть однакожъ и такіе, которыхъ отцы хотятъ, чтобы они научились читать псалтырь и другія церковныя книги. И у насъ, приходскіе школьники ходятъ за три и за четыре версты въ училище, носятъ также, какъ въ прежней Талмудъ-Торѣ, изорванные сапоги, ѣдятъ одинъ хлѣбъ, и часто не являются въ училище по недостатку обуви, или отвлекаемые работами по домашнему хозяйству. Учителя также ведутъ списки. Но чѣмъ имъ завлечь или принудить ребенка, чтобы онъ посѣщалъ школу? Желудокъ вопіетъ сильнѣе головы. И если ребенокъ знаетъ, что, сходя въ школу, онъ останется послѣ голоденъ; то и по методѣ Ланкастера не заставишь его учиться.
Вотъ гдѣ обширное поприще для истинно-христіанскаго и, слѣдовательно, просвѣщеннаго милосердія.
Хлѣбъ и грамоту, хлѣбъ и правду, — вотъ что дайте, христіане-благотворители, грядущему поколѣнію нашего отечества. Слейте въ умѣ вашемъ мысль о тѣлесной пищѣ въ одно съ мыслію о пищѣ духовной; дайте ту и другую тѣмъ существамъ, которыя разрѣшили устами Спасителя вопросъ: «кто убо велій есть въ царствіи небесномъ», — и вы исполните завѣтъ Его лучше, чѣмъ раздавая пригоршнями милостыню встрѣчнымъ и поперечнымъ. Не безпокойтесь, что облагодѣтельствованные вами ученики приходской школы не будутъ подъ безпрестаннымъ надзоромъ вашимъ, какъ дѣти сиротскихъ училищъ, и, продолжая оставаться подъ вліяніемъ грубыхъ и закоренѣлыхъ въ предразсудкахъ родителей, не принесутъ тѣхъ плодовъ, которыхъ вы вправѣ были ожидать отъ вашего милосердія. Родительскій домъ, вмѣщая даже предразсудки и порокъ, не такъ вредно дѣйствуетъ на нравственность сына, какъ закрытое заведеніе, если порокъ и безнравственность прокрались въ него, подъ эгидою формы.
Накормите, одѣньте, обуйте бѣдныхъ приходскихъ школьниковъ, пошлите вашихъ женъ посмотрѣть за раздачею пищи и ея качествомъ, похлопочите о выборѣ и достаточномъ содержаніи педагога, и у васъ также явится свой Гольденблюмъ, и ваша приходская школа также переродится, какъ еврейская Талмудъ-Тора.