Об учтивости и хорошем тоне править
У кого нет врагов? И сама учтивость имеет их. Многие из сих господ думают, что искренность и прямодушие состоят в невежестве; многие боятся, чтобы их не назвали тонкими обманщиками, и для того обманывают грубо. Им вольно говорить, что угодно; но то правда, что вежливость есть самая благодетельная выдумка общежития, и что она едва ли не более всех иных добродетелей хранит род человеческий; нередко обманывает, но приятна: inganni, ma piace! и скрывает от глаз людей самое гнусное, самое ужасное чудовище: эгоизм… Вот истинный враг общества и всех его учреждений! Он беспрестанно старается разрушить то добро, которого могли бы ожидать люди от единодушия в своих благодетельных намерениях.
К несчастью, везде и все эгоизм в человеке; страсти суть ничто иное, как слепой эгоизм; рассудок — эгоизм умный, честность — эгоизм боязливый, а добродетель — эгоизм побежденный. Учтивость не пугает, не истребляет, но скрывает его: сей легкий покров может быть иногда лучше тяжелых цепей. Положим, что она — маска; но эта маска есть нередко эгида. Всего лучше назвать вежливость общей посредницей личностей и разных выгод самолюбия. Она конечно есть только образ благоволения и скромности; но всегда принимая на себя вид добродетелей и говоря языком их, учтивость во многих случаях хранит нас от зла, как позолота хранит медь от ядовитой ржавчины.
Рассмотрите вид, изъясните слова ее — вот общий смысл их: «Мы показываем, что не хотим следовать обыкновению людей, думающих единственно о себе; что занимаемся единственно другими; что по крайней мере в сию минуту забываем собственную пользу; что уверенные в своей маловажности и превосходстве других умов, хотим вникать только в их идеи, отказываясь от наших; хотим, одним словом, в чувствах, вкусе и тоне следовать другим, и не только не ставим себя выше их, но считаем за великое удовольствие, за честь и славу идти за ними» и проч., и проч. Сие обыкновение, общее и весьма древнее, произвело наконец какое-то единство в словах, в голосе, в виде и поступках, которое везде отличает людей хорошо воспитанных; оно служит какой-то ливреей для морали и физики нашей, данной не природой, а гражданским обществом. Всякий, по своему разумению, составляет себе идею о лучшем образце и старается ему следовать. Разница выходит оттого, что у всякого особенные глаза; смотрим на одно, но видим разное; и хотя часто изъявляем презрение к большому числу людей, однако, несмотря на то, с ним желаем соображаться в мыслях; ибо иначе не осуждали бы мы людей словами: это не водится; никто так не думает, не поступает, и многими другими обыкновенными выражениями, означающими единственно то, что вежливость и хороший тон, изобретенный ею, есть взаимное сближение людей, в котором всякий участвует своим примером, и в котором лучший подражатель делается совершеннейшим образцом.
Хороший тон есть средний между всеми: так красота есть средняя форма между всеми формами. Совершенство их состоит в том, чтобы удаляться от крайностей и приближаться, сколько можно, ко всем различиям. Надобно держаться средины между излишеством и недостатком.
Например, ни в какой земле самые толстые или самые худые люди не называются стройными: иначе водяная болезнь или чахотка сделалась бы красотой. Таким образом, и лучший тон не есть ни самый вольный, ни самый униженный: иначе какой-нибудь Маскариль, лакей или провинциальный секретарь, сделались бы нашими образцами.
Заметим еще другое сходство между красотой и хорошим тоном: в них обоих есть нечто определительное, существенное и много условного. Во всех землях лучший светский человек есть тот, который показывает в себе лучшее воспитание, тонкий вкус, умеет нравиться благоразумным людям; но обыкновения различны: немецкие приветствия не годятся во Франции; тон марсельский не нравится в Париже. Можно сказать, что везде одна церковь, но обряды в каждом приходе особенные. Таким же образом во всех землях согласно думают, что красота вообще есть самое лучшее сообразование с целью натуры; но мнения и вкусы различны в подробностях. Англия в рассуждении сего не согласна с Францией, Турция с Англией, Тартария с Турцией —
И если наша красота
Захочет странствовать по свету,
То, приближаяся к Тибету,
Она уж будет — дурнота!
В музыке нет нот для фальшивых звуков: так и для разговора нельзя означить всех возможных ошибок против хорошего тона. Правда, что сия часть имеет своих юрисконсультов, которые стараются определять меру преступлений; но сии кодексы не будут никогда общими. Во всяком уголке своей тариф, свой особенный закон, которому надобно повиноваться.
Там Рим, где я живу!
Заметим единственно то, что в светском искусстве, подобно как и в других, можно проступиться излишеством и недостатком, от неведения и чрезмерной старательности; второе еще хуже первого. Кто не знает, что самая излишняя красивость во многих случаях есть важнейшая ошибка против хорошего тона, нежели излишняя простота? Большинство, дающее закон, есть судья в собственном деле: оно хочет удержать свои права, и скорее извинит недостатки, нежели намерение превзойти его. Во всяком вольном соединении людей будь товарищем, а не властелином!
Итак, если бы надлежало мне дать совет молодому приятелю в рассуждении светского искусства, то я сказал бы ему: бойся отличаться от людей, и не желай казаться лучше других. Желание превосходства хорошо во всем, что требует усилий и работы; но разговор не требует их: он выдуман для отдохновения, и есть не война, а разве один парад. Беда солдату, который, желая лучше показать себя, выйдет вперед и расстроит линию!
Надобно сойтись в разговоре: для того надобно соображаться. Самолюбие удивительным образом щекотливо; оно меряется со всем, окружающим его, и ненавидит превосходное. Напрасно ум велит покориться: самолюбие не хочет унизить себя, и в минуту скромности может удовольствоваться одним равенством.
Общество есть братство; всякому новому члену говорят: «Ты можешь иметь выгоды, которых мы не имеем; но скрывай их: иначе не будет общества! Ты богаче нас; но если захочешь ослеплять других пышностью, то не будет общества! Ты лучше нас; но если всякую минуту станешь глядеться в зеркало, то не будет общества! Ты учен; но если вздумаешь доказывать наше невежество, то не будет общества!..» Когда же гордый умник не воспользуется наставлением, ему скажут (или надлежало бы сказать): «Ты не исполнил условия; не любишь равенства, согласия (впрочем минутного), и среднего прока, приятного душам нежным; ты разрушаешь основание и прелесть разговора: итак поди от нас; не хотим обходиться с тобой; не хотим игрока, который ворует!»
Об учтивости и хорошем тоне: (Из фран. жур.) / [Пер. Н. М. Карамзина] // Вестн. Европы. — 1803. — Ч. 9, N 9. — С. 24-30.