[Об А. А. Иванове] править
Иванов, воротясь из своей поездки по Европе, снова запер свою картину и никому ее не показывает, по той причине, что много русских путешественников желают ее видеть, а это показывание отвлекает его от занятий. Но нам он показал ее. Признаюсь, картина его превзошла все мои ожидания. Прежде всего, надо сказать, что Иванов не колорист и не дана ему тайна гармонии красок. Но глубина мысли, но характеристика лиц, но правда выражения, но высокое благородство стиля — все эти достоинства картина Иванова имеет в высочайшей степени. Содержание ее, вероятно, известно тебе: мы видим перед собой самое начало великого события, совершившегося между евреями. Небольшая толпа людей разного звания и лет собралась около Иоанна, проповедующего о грядущем Мессии и призывающего к крещению. Некоторые тут же окрестились и одеваются, другие только что выходят из воды. Некоторые из последователей Иоанна стоят возле него — между ними юношеская фигура будущего Иоанна Богослова. Вдали, одиноко, с строгим и задумчивым лицом, приближается Христос. На него указывает Иоанн, и все с различными чувствами и мыслями смотрят на идущего. В иных лицах любопытство, в иных изумление, в иных недоверчивости Один из фарисеев, очевидно пришедший сюда из любопытства, хладнокровно и отрицательно рассуждает об этом. Иоанн — благороднейшая фигура идеалиста и энтузиаста. Вообще разнообразие и искренность выражений в этой картине удивительна. Несмотря на то, что фигура Христа находится на самом заднем плане действия — она собственно составляет средоточие его: чувствуешь, что он — духовный центр картины. Величайшую задачу задал себе художник: изобразить удивительнейшее религиозное явление в исторической, человеческой сущности. И зритель чувствует, что на этой общечеловеческой почве совершается что-то необычайное и изумительное; словно стоишь перед тою гранью, где человеческое преображается в божественное, но именно в человечески божественное, а не в сверхъестественное и мифическое. В этом смысле я не знаю ни одной, ни старой, ни новой картины, которую бы можно было по содержанию поставить рядом с картиной Иванова: это религиозно-историческая картина нашего времени. Теперь, когда я увидел, к какой сфере искусства при-надлежит она, становится понятно, почему он так много лет сидел над ней. Работа мысли была в ней несравненно огромнее, нежели работа кисти. И потом — рисунок в ней не только превосходен, но исполнен изящества удивительного. Есть фигуры, дышащие чистейшей рафаэлевской грацией. Задний пейзаж картины превосходен, но передний сух и грубоват. Все фигуры облиты ярким светом (позднее утро); воздуха между ними не чувствуется; все контуры резки, а не обвеяны воздухом, всегда делающим их мягкими, как в природе. Цвета не сливаются в общую гармонию, а остаются красками. Конечно, это не бравурная и кричащая пестрота брюлловской живописи, — в этом от-ношении колорит Иванова строг и избегает даже самых позволительных эффектов, но тем не менее надо помириться с мыслию, что Иванов не колорист, и искать в его картине другого; а все другое имеет она в изумляющей полноте.
Источник текста: Боткин В. П. Литературная критика. Публицистика. Письма / Сост., подгот. текста, вступ. ст., с. 3-22, и примеч. Б. Ф. Егорова. — М.: Сов. Россия, 1984. — 320 с., 1 л. портр.; 20 см. — (Библиотека русской критики).