Объясненіе въ любви Жоржъ Зандъ.
правитьСтарая и для обѣихъ сторонъ нелестная исторія любовной связи между Жоржъ Зандъ и Альфредомъ де-Мюссе въ послѣднее время сдѣлалась предметомъ рьянаго изученія новыхъ документовъ, разоблачающихъ эти отношенія. Верхъ обличительности въ данномъ случаѣ представляетъ статья д-ра Кабанеса въ «Revue hébdomadaire». Этотъ докторъ, съ изысканіемъ котораго о цвѣтѣ волосъ Шарлотты Кордэ знакомы читатели «Вѣстника» по рубрикѣ «Новое о старомъ», имѣлъ свиданіе съ докторомъ Паджелло, который 62 года назадъ въ Венеціи пользовался благосклонностью Жоржъ Зандъ, познакомившись съ ней у одра болѣзни Альфреда де-Мюссе. Дѣло было такъ:
Жоржъ Зандъ отправилась въ Венецію въ 1834 году съ Альфредомъ де-Мюссе. Нѣсколько времени спустя поэтъ заболѣлъ. У него сдѣлалась горячка, съ бредомъ. Пригласили доктора Паджелло. Онъ былъ хорошъ собой. Жоржъ Зандъ была молодая женщина, пылкая и довольно вѣроломная, Мюссе, какъ уже сказано былъ боленъ. Чего же еще надо, чтобы врачъ, не манкируя Мюссе, отнесся съ полнымъ вниманіемъ и къ Жоржъ Зандъ?
Итакъ, Паджелло далъ себя полюбить. Мюссе, уступивъ ему свое мѣсто, вернулся во Францію, куда, нѣсколько позже, пріѣхала и Жоржъ Зандъ вмѣстѣ съ новымъ своимъ другомъ. Само собой разумѣется, что эта новая связь Жоржъ Зандъ также не оказалась вѣчной.
Докторъ Паджелло живъ до сихъ поръ. Собратъ его Кабанесъ видѣлся съ нимъ въ Италіи и интервьюировалъ его. Въ результатѣ появилась статья въ послѣднемъ выпускѣ «Revue hébdomadaire», гдѣ приводится любопытная бесѣда Кабанеса съ докторомъ Паджелло.
«Разсказывали, — говоритъ счастливый Паджелло, — будто бы я посовѣтовалъ Альфреду де-Мюссе вернуться во Францію, чтобы остаться одному съ Зандъ (докторъ не называетъ Жоржъ Зандъ иначе, какъ „la Sand“, хотя надо оговориться, что это выраженіе въ устахъ его не имѣетъ никакого оскорбительнаго характера). Это положительное заблужденіе. Самъ Альфредъ де-Мюссе, несмотря на мои совѣты и присоединенныя къ нимъ мольбы Жоржъ Зандъ, желалъ уѣхать во Францію, не дождавшись полнаго выздоровленія и едва оправившись отъ болѣзни, отъ которой онъ чуть не умеръ. Болѣзнь его была одной изъ серьезнѣйшихъ, вы поймете это, когда узнаете, что это былъ тификъ, усложненный алкоголическимъ бредомъ. По моему, Альфредъ де-Мюссе не былъ эпилептикомъ, какъ нѣкоторые на него клепали; случавшіеся съ нимъ припадки были припадками остраго алкоголизма. Это былъ большой пьяница, а такъ какъ нервная система у него была сильно надорвана, то употребленіе спиртныхъ напитковъ доканало его въ конецъ…»
Затѣмъ слѣдуютъ интимныя подробности о совмѣстной жизни Паджелло съ Жоржъ Зандъ по отъѣздѣ Мюссе:
«Какова была наша совмѣстная жизнь, Зандъ и моя, по отъѣздѣ Мюссе, попытаюсь разсказать вамъ это. Мы почти немедленно покинули отель Даніели и взяли квартиру въ San-Frantino, въ центрѣ Венеціи, гдѣ устроили свое хозяйство. Братъ мой Робертъ, умершій шесть лѣтъ тому назадъ, въ 1890 году, жилъ подъ одной крышей съ нами. Онъ не легко поддавался увлеченіямъ страстью, и потому не понималъ, какъ это я могъ влюбиться въ Зандъ, не особенно обольстительную, на его взглядъ. Надо вамъ сказать, что Зандъ была очень похудѣвши въ это время. Какъ только дядя узналъ о моей связи, онъ запретилъ брату оставаться съ нами. И, однако, жизнь наша проходила не въ однихъ удовольствіяхъ. Жоржъ Зандъ работала и много работала. Единственное развлеченіе, какое она себѣ позволяла — это была папироска, она и писала, куря. Она курила восточный табакъ и любила сама крутить папиросы себѣ и мнѣ. Быть можетъ, это было для нея источникомъ вдохновенія, такъ какъ она останавливалась, погруженная въ свою мечту, слѣдя за спиралями дыма».
Во время этого сожительства Жоржъ Зандъ писала свои «Lettres d’un voyageur» и романъ «Jacques». Паджелло могъ ей доставить нѣкоторыя свѣдѣнія о нравахъ и исторіи страны. "Она работала отъ 6 до 8 часовъ сряду, преимущественно по вечерамъ. Чаще всего работа продолжалась довольно долго за полночь. Она писала безостановочно и безъ помарокъ. Главными чертами характера Жоржъ Зандъ были: терпѣніе и кротость, кротость неизсякаемая. Она никогда не сердилась и всегда представлялась доволіной своей судьбой…
"Когда мы не обѣдали внѣ дома, она сама стряпала обѣды. Кстати, это была настоящая повариха, славившаяся особенно приготовленіемъ соусовъ. Она очень любила рыбу, и потому это блюдо часто фигурировало на нашемъ столѣ. Впрочемъ, она отлично переваривала всякую пищу, никогда не хворала, за исключеніемъ неопасныхъ коликъ въ желудкѣ. Мнѣ не приходилось прописывать ей лекарства.
"Долженъ непремѣнно познакомить васъ съ особеннымъ талантомъ Жоржъ Зандъ. Она чудесно рисовала, въ особенности же увлекалась шаржемъ. Каррикатуры ея были до крайности забавны, двумя штрихами карандаша набрасывала она вамъ человѣка, котораго видѣла всего одинъ разъ. Старшая моя дочь сберегла нѣсколько такихъ рисунковъ, которые она можетъ вамъ показать…
«Жоржъ Зандъ много пила чаю для возбужденія къ работѣ…» Съ Паджелло Жоржъ Зандъ посѣтила Верону, Миланъ, Гардское озеро, Женеву. Оба пріѣхали въ Парижъ въ первыхъ числахъ августа 1834 года.
"Я мало посѣщалъ литературный міръ, — говорилъ онъ, — во время пребыванія моего въ Парижѣ. Изъ литераторовъ помню только, что видѣлъ Густава Планшъ и Бюлоза…
"Что касается Мюссе, то я былъ у него много разъ, онъ всегда приглашалъ меня съ отмѣнной вѣжливостью, но безъ всякой задушевной откровенности (ну, еще бы!). У меня сохранились отношенія только съ однимъ французомъ, другомъ Мюссе, Альфредомъ Ватте, большимъ оригиналомъ, любителемъ кипрскаго вина, котораго онъ ежегодно выписывалъ себѣ по боченку, словомъ, «бонвиваномъ», какъ у васъ говорится во Франціи. Мы не мало переписывались съ нимъ, но не знаю, гдѣ теперь могутъ быть запрятаны его письма, не знаю даже, сохранилъ-ли я ихъ.
"Я жилъ въ Парижѣ, въ улицѣ des Petits-Augustins, въ отелѣ Орлеанъ, и не видѣлъ Жоржъ Зандъ. Она пригласила меня черезъ преподавателя своихъ дѣтей, г. Букуарана пріѣхать провести нѣсколько дней въ Ноганѣ. Я отказался отъ приглашенія и предпочелъ вернуться въ Италію.
"Со времени моего возвращенія въ эту страну я не получалъ ни малѣйшаго извѣстія о Зандъ. Я зналъ по газетамъ о литературныхъ ея успѣхахъ, — вотъ и все.
«О смерти ея я узналъ случайно, но не получилъ прямого извѣщенія…»
Докторъ Паджелло, сынъ, въ свою очередь, добавилъ:
«Я былъ юношей, когда газеты извѣстили о смерти Зандъ. Я отлично помню, что отецъ, какъ обыкновенно, исполнялъ профессіональныя свои обязанности и принялъ это извѣстіе съ полнѣйшимъ равнодушіемъ. Въ семьѣ онъ говорилъ объ этой женщинѣ, какъ о мало знакомой ему личности. Цѣлые полвѣка прошло безъ единой строки, безъ единаго привѣта. То было простое констатированіе факта смерти цыганки, о которой отецъ вспоминалъ въ семьѣ. Прошлое умерло гораздо ранѣе смерти самой Зандъ».
Паджелло-сынъ указываетъ, что отецъ его потерпѣлъ матеріально изъ-за своего приключенія съ Зандъ во Франціи:
«Отецъ вернулся раззореннымъ, его паціенты отошли отъ него, пришлось снова устроиваться, довольно таки много непріятностей пришлось ему пережить!…»
Однако, дальнѣйшія показанія сына Паджелло нѣсколько противорѣчатъ этому.
«Знайте, — говоритъ онъ, — что отношенія моего отца съ Жоржъ Зандъ были простымъ эпизодомъ въ его жизни и ничего болѣе. Утомленная странностями Альфреда де-Мюссе, Жоржъ Зандъ безъ оглядки отдалась моему отцу, который былъ молодъ, плечистъ, образованъ, настоящій красавецъ, бравый и добрый малый. Отецъ полюбилъ хорошенькую иностранку за ея геній, за ея доброту и, не теряя головы, былъ очень въ нее влюбленъ. Но все это быстро забылось. Какъ только отецъ вернулся въ Италію, онъ немедленно принялся за профессіональныя свои занятія. Ему не стоило особаго труда скоро вернуть къ себѣ свою кліентуру».
У Паджелло-отца сохранилось всего три письма Жоржъ Зандъ, не считая «любовнаго объясненія». Остальное было сожжено. Три письма будутъ напечатаны только по смерти счастливаго ихъ обладателя. Что касается «любовнаго объясненія», то оно было написано во время болѣзни Мюссе, у постели поэта, хрипѣвшаго въ горячкѣ, и передано тутъ же Паджелло. Кабанесъ получилъ копію съ этого любопытнаго документа. Никогда не вкладывала Жоржъ Зандъ въ уста своихъ героевъ болѣе прочувствованныхъ словъ. Въ заголовкѣ рукописи находятся слѣдующія загадочныя слова: «En Morée». Кабанесъ предполагаетъ, что Жоржъ Зандъ. хотѣла написать «En Amore» и вслѣдствіе ея смущенія перо написало не то, чего она желала. Вотъ это письмо:
"Мы родились, — пишетъ Жоржъ Зандъ, — подъ разными небесами, и у насъ разныя мысли и разный языкъ, схожи-ли между собой, по крайней мѣрѣ, наши сердца? Тепловатый и пасмурный климатъ моей родины вложилъ въ меня сладкія и меланхолическія впечатлѣнія. Какими-то страстями наградило тебя благодатное солнце, подъ которымъ загорѣло твое чело! Я умѣю любить и страдать, а ты же, какъ любишь?
"Пылкость твоихъ взоровъ, сильныя объятія твоихъ рукъ, смѣлость твоихъ желаній пугаютъ меня. Не умѣю ни бороться съ твоей страстью, ни раздѣлить ее. На моей родинѣ любятъ не такъ; я стою около тебя на подобіе блѣдной статуѣ, гляжу на тебя съ изумленіемъ, съ желаніемъ, съ тревогой.
"Не знаю, дѣйствительно-ли ты любишь меня. Я никогда этого не узнаю. Ты едва произносишь нѣсколько словъ на моемъ языкѣ, а я недостаточно знакома съ твоимъ языкомъ, чтобы задавать тебѣ столь тонкіе вопросы. Быть можетъ, даже и при условіи глубокаго знанія языка, на которомъ ты говоришь, я не съумѣла. бы сдѣлать себя понятной для тебя.
"Мѣстности, гдѣ мы жили, люди, у которыхъ мы учились, виноваты въ томъ, что у насъ, конечно, мысли, чувства и потребности, непонятныя другъ для друга. Моя тщедушная натура и твой огненный темпераментъ должны порождать совершенно различныя мысли. Для тебя должны быть незнакомы или ничтожны тысячи легкихъ терзаній, которымъ я подвергаюсь, ты навѣрное смѣешься тому, что меня заставляетъ плакать.
"Быть можетъ, ты даже не знаешь, что такое слезы. Будешь-ли ты моей поддержкой или повелителемъ? Утѣшишь-ли ты меня въ. страданіяхъ, перенесенныхъ мною до моей встрѣчи съ тобой? Будешь-ли ты знать, почему я грущу? Знакомы-ли тебѣ состраданіе, терпѣніе, дружба? Быть можетъ, тебя воспитывали въ убѣжденіи, что женщины бездушны? Знаешь-ли ты, что у нихъ есть душа? Пускай ты ни христіанинъ, ни мусульманинъ, ни просвѣщенный, ни варваръ, но человѣкъ-ли ты? Что таится въ этой мужественной груди, въ этомъ львиномъ взорѣ, въ этомъ прекрасномъ лицѣ? Есть-ли въ тебѣ благородная и чистая мысль, братское и благочестивое чувство? Грезишь-ли ты во снѣ о томъ, будто ты возносишься къ небесамъ? Уповаешь-ли на Бога, когда люди причиняютъ тебѣ зло?
"Буду-ли я твоей подругой или рабой? Желаешь-ли ты меня или любишь? Съумѣешь-ли высказать мнѣ свою признательность, когда страсть твоя будетъ удовлетворена? Если я сдѣлаю тебя счастливымъ, съумѣешь-ли ты мнѣ это выразить?
"Знаешь-ли ты, что я такое, и безпокоитъ-ли тебя это незнаніе? Представляю-ли я для тебя нѣчто невѣдомое, порождающее въ тебѣ исканіе и раздумье, или же въ твоихъ глазахъ я не болѣе, какъ женщина, подобная тѣмъ, которыя откармливаются въ гаремахъ? Взоръ твой, въ которомъ, на мой взглядъ, сверкаетъ божественный блескъ, не выражаетъ-ли онъ простое вожделѣніе, подобное тому, которымъ удовлетворяются эти женщины? Знакомо-ли тебѣ желаніе души, неутолимое временемъ, — желаніе, котораго ни усыпить, ни утомить никакая человѣческая ласка не въ силахъ? Продолжаешь-ли ты бодрствовать, любуясь на свою любовницу съ мольбой къ Богу и со слезами, когда она заснетъ въ твоихъ объятіяхъ? Приводятъ-ли тебя любовныя наслажденія въ состояніе задыханія и одуренія или же они повергаютъ тебя въ божественный экстазъ? Переживаетъ-ли душа твоя твое тѣло, когда ты отрываешься отъ персей той, которую любишь?
"О! увидѣвъ тебя спокойнымъ, распознаю-ли я, въ раздумьѣли ты или же отдыхаешь? Когда взоръ твой станетъ томнымъ, вызовется-ли это нѣжностью или истомой?
"Быть можетъ, ты думаешь, что тебѣ незнакомо…[1], что я тебя не знаю. Мнѣ не извѣстны ни твоя прошлая жизнь, ни твой характеръ, ни то, что думаютъ о тебѣ тѣ, которые знаютъ тебя. Быть можетъ, ты первый изъ нихъ, быть можетъ, послѣдній человѣкъ. Я люблю тебя, не зная, могу-ли я тебя уважать, я люблю тебя потому, что ты мнѣ нравишься, быть можетъ, вскорѣ буду принуждена тебя ненавидѣть.
"Если бы ты былъ мой соотечественникъ, я задала бы тебѣ вопросы, и ты понялъ бы меня. Но я была бы, можетъ быть, еще несчастнѣе, ибо ты обманулъ бы меня.
"Но ты, по крайней мѣрѣ, не станешь меня обманывать, не станешь давать тщетныхъ обѣщаній и ложныхъ клятвъ. Ты будешь любить меня, какъ умѣешь и какъ можешь любить. Того, чего я напрасно искала въ другихъ, быть можетъ, я не найду и въ тебѣ, но я всегда могу думать, что ты этимъ обладаешь Любовные взоры и ласки, которые мнѣ всегда лгали, ты позволишь мнѣ толковать по своему, не прибавляя къ нимъ лживыхъ словъ. Я могу объяснять твою задумчивость и заставлять краснорѣчиво говорить твое молчаніе. Я буду приписывать твоимъ поступкамъ желательный для меня умыселъ. При нѣжномъ твоемъ взглядѣ на меня я буду думать, что душа твоя обращается къ моей. Когда ты будешь глядѣть на небеса, я буду считать, что умъ твой возносится къ предвѣчной обители, откуда онъ исходитъ.
«Такъ и останемся, не изучай моего языка, я не хочу подыскивать въ твоемъ языкѣ слова, которыя передали бы тебѣ о моихъ сомнѣніямъ и опасеніяхъ. Я хочу остаться въ невѣдѣніи о томъ, на что ты употребляешь свою жизнь и какую роль играешь среди людей. Я не хотѣла бы знать твое имя. Скрывай отъ меня свою душу, чтобы я всегда могла считать ее прекрасной».
Написавъ эти строки, Жоржъ За7дъ вручила ихъ Паджелло, который, повидимому, не понялъ, что онѣ предназначались именно ему. Тогда Жоржъ Зандъ взяла отъ него пакетъ и надписала на конвертѣ: «Глупому Паджелло», чтобы ужь не было никакихъ сомнѣній.
— Не такъ глупъ, — замѣчаетъ по поводу этой подробности Паджелло-сынъ. — Отецъ разыгралъ эту роль.
Паджелло, очевидно, очень хитры, они не компрометируютъ себя и не теряютъ своего времени на пустые притворные сантименты.
Паджелло-отецъ, повидимому, сохранилъ изъ своей связи съ Жоржъ Зандъ воспоминаніе вродѣ того, какое карабинеръ сохранилъ бы о своихъ «амурахъ съ гризеткой» Латинскаго квартала.
- ↑ Тутъ подлинникъ прерывается.