Общинное владение (Кавелин)

Общинное владение
автор Константин Дмитриевич Кавелин

Опубл.: 1876. Источник: az.lib.ru

Кавелин К. Д. Государство и община

М.: Институт русской цивилизации, 2013.

Общинное владение

Из различных народных обычаев, удержавшихся до нашего времени, посреди новой обстановки немногие имели у нас такую странную судьбу, как общинное землевладение. Все старое или вымирает, или коренным образом перерождается, и это, вообще говоря, происходит как-то незаметно. Лишь изредка, да и то обыкновенно мимоходом, выкажется почему-либо и обратит на себя внимание последний, запоздалый остаток седой старины, в минуту своего исчезновения, как вспыхивает искра, потухая. Только историки и археологи спешат фотографически увековечить его, как драгоценный факт для восстановления впоследствии в науке и искусстве старины, неудержимо и безвозвратно уходящей в вечность. Обычай общинного землевладения как будто составляет исключение из этого правила. Простой народ великорусских губерний почти везде крепко за него держится и поныне, расстается с ним редко и неохотно. Но что гораздо замечательнее — мыслящие и образованные люди далеко еще не успели согласиться у нас в том, полезен или вреден этот обычай, следует ли его поддержать или, напротив, надо помочь ему скорее разложиться. Одни видят в общинном землевладении остаток грубого, допотопного времени, мешающий нашему гражданскому и экономическому развитию, другие — и число их тоже немало — крепко стоят за общинное землевладение, признают в нем прочное основание нашей государственной самобытности, верное материальное обеспечение народных масс и зародыш новых экономических отношений, которому суждено при дальнейшем его развитии дать формулу, удовлетворительно разрешающую вопросы о взаимных отношениях капитала и труда и о пролетариате. К общинному землевладению, о котором лет сорок тому назад в литературе едва кто упоминал и на которое никто не обращал внимания, теперь обратились и литература, и наука не только у нас, но и в Европе. Оно изучается и обсуждается с различных точек зрения, становится предметом законодательных забот и мероприятий — словом, получает значение важного общественного явления, которое серьезно занимает умы, вызывает горячие споры. Чем объяснить все это? Откуда такой интерес к черте из народных привычек, которая наряду со всеми другими была заброшена и забыта, казалось, навсегда?

I

Вопрос об общинном землевладении впервые возбудила у нас Императрица Екатерина II. В 1765 г. она предложила на разрешение только что основанного Вольного экономического общества, между прочим, следующий вопрос: «Многие разумные авторы поставляют и самые опыты доказывают, что не может быть там ни искусного рукоделия, ни твердо основанной торговли, где земледелие к уничтожению или нерачительно производится, что земледельство не может процветать тут, где земледелец не имеет ничего собственного. Все сие основано на правиле весьма простом: всякий человек имеет более попечения о своем собственном, нежели о том, чего опасаться может, что другой у него отымет. Поставляя сии правила за неоспоримые, осталось мне просить вас решить: в чем состоит или состоять должно для твердого распространения земледельчества имение и наследие хлебопашца? Иные полагают, чтобы то состояло в участке земли, принадлежащем отцу, сыну и потомкам его, с приобретенным движимым и недвижимым, какого бы то звания ни было; другие, напротив того, полагают на один участок земли четыре и до восьми человек родов разных и поставляют старшего в том обществе главным, или так называемым хозяином; из сего последует, что сын после отца не наследник, следовательно, и собственного не имеет, называя собственным только то, что тому обществу принадлежит, а не каждой особе. И так нахожусь я в великом недоумении, не зная, на точный ли или на спекулятивный разум слова „собственное“ полагаться. Я по сие время почитаю собственным то, чего ни у меня, ни у детей моих без законной причины никто отнять не может и, по моему мнению, то одно может сделать меня рачительным; однако в сем моем мнении не утверждаюсь, а ожидаю для наставления мне и потомкам моим вашего на сие решения».

Из самой постановки вопроса уже видно, что Императрица склонялась к отрицательному ответу, но ее светлый ум видел, что дело во всяком случае требует внимательного исследования. Однако о вопросе забыли и не думали более полувека.

Снова поднят вопрос об общинном землевладении в сороковых годах нынешнего столетия московскими славянофилами, но совсем с другой точки зрения. В это время оцепеневшая русская мысль стала снова оживать. Отрезанная от практической области, которая была для нее заперта наглухо, мысль могла пробовать свои силы только на теоретических построениях из материалов, какие давало тогдашнее знание, и в эту-то сторону она и направилась. Московские славянофилы видели в великорусской крестьянской общине живое подтверждение своих основных воззрений и потому относились к установленным в ней издавна обычным порядкам и нравам с особенным сочувствием. Общество, владеющее землей сообща, устраивающее пользование ею по взаимному соглашению всех глав семейств или домов до единого, недопущение счета голосов, большинства и меньшинства, при решениях общих дел, круговая ответственность всех за одного и одного за всех — все это казалось воплощением высокого христианского идеала взаимных отношений между людьми, удержавшимся только у нас и притом только в крестьянстве. Тогдашние противники славянофилов, так называемые западники, резко возражали против этой теории и противопоставляли ей свою. В их глазах русский мир и общинное владение были лишь запоздалыми остатками патриархального быта, подавлявшими личное, индивидуальное развитие, энергию и инициативу лица, без которой никакая правильная общественность немыслима. Единогласие, круговая порука представлялись западникам не выражением любви, а путами, под давлением которых лицо принижалось и умалялось до нуля. Поэтому они желали не сохранения, а скорейшего разложения и русской крестьянской общины, и русского крестьянского общинного землевладения.

Из сказанного видно, что речь шла не о русском мире и не об общинном владении, а по их поводу о вопросах, весьма отвлеченных и общих. Два различных воззрения, на которых распалась русская мысль, искали подтверждения своих философских тезисов в фактах, еще ожидавших расследования и тщательной критической разработки.

В 1856 г. Б. Н. Чичерин сперва в диссертации на степень магистра под заглавием «Областные учреждения России в XVI в.», впоследствии в других своих статьях пытался объяснить историческое происхождение общинного землевладения в России условиями великорусского быта в московский период. По его мнению, у нас уже существовала личная крестьянская поземельная собственность, когда, с одной стороны, крепостное право, а с другой — круговая ответственность в исправном отбывании податей и налогов обесправили и обезличили крестьянские массы. Под влиянием взаимной ответственности крестьян друг за друга по отправлению непомерно тяжкого тягла они, по мнению профессора Чичерина, мало-помалу утратили сознание о личной поземельной собственности.

Это объяснение, примыкавшее по своему характеру к возражению западников, вызвало в свое время большие споры. Теперь, когда мы знаем, что общинное землевладение когда-то существовало у всех народов, объяснение г. Чичерина утратило значение; но, несмотря на то, оно остается и до сих пор весьма ценным вкладом в историю нашего общинного владения, указывая на обстоятельства, которые способствовали сохранению этого вида землевладения до нашего времени, тогда как оно при иных обстоятельствах отчасти заменилось личной собственностью в Малороссии и в землях бывшего Литовского великого княжества.

Едва замолкли последние отголоски отвлеченных теоретических и исторических ученых споров о русской общине, как уже снова начались оживленные толки об общинном землевладении. На этот раз вопрос ставился практически, как его поставила Императрица Екатерина. Приближалась отмена крепостного права. Она должна была глубоко затронуть весь наш быт и коренным образом повлиять на дальнейшие судьбы нашего крестьянства. Между различными вопросами первой важности, которые при этом предстояло решить, на первом плане стоял вопрос об общинном владении. Следовало ли его отменить как устарелый и вредный остаток прошедшего, или, напротив, удержать и сохранить? Па этом воззрения славянофилов и западников опять встретились лицом к лицу, только уже на другой почве и при совершенно иных обстоятельствах. Обе стороны, когда-то враждебные между собою, тотчас же поняли, что теперь речь уже идет не о теоретическом разномыслии, которое, каково бы оно ни было, во всяком случае, подвигает вперед мысль, знание, а о практической постановке дела, при которой малейшая ошибка неминуемо поведет за собой в будущем неисчислимые, хорошие или дурные последствия для народа и государства. Естественно, что обе стороны отнеслись друг к другу гораздо серьезнее. Поборниками общинного владения снова выступили московские славянофилы, вооруженные большим практическим знанием великорусского народного быта, а противниками их, защитниками личной собственности и участкового владения — западники, опиравшиеся на законы политической экономии и блистательные результаты применения их в Западной Европе. Сделать практический вывод из этих споров выпало на долю редакционных комиссий, образованных для проектирования Положений 19 февраля 1861 г. Члены комиссий принадлежали по вопросу об общинном владении к одному из двух воззрений, между которыми разделялись, отчасти и теперь разделяются мыслящие русские люди. Великая, незабвенная заслуга комиссий состояла в том, что, действуя посреди общества, в котором в то время различие воззрений доходило до крайностей и вражды, они вполне поняли всю важность задачи, которую призваны были решать, великую нравственную ответственность, которая на них лежала, и, не поддавшись искушению защищать во что бы то ни стало то или другое воззрение, добросовестно искали и нашли средние термины, сблизившие до соглашения резко противоположные друг другу взгляды. Не присваивая себе права разрушать народного обычая, которого польза или вред не были окончательно выяснены наукой, не навязывая крестьянству начал, остававшихся спорными, редакционные комиссии приняли за основание существующий факт: там, где общинное владение было на деле, там оно оставлено; где оно уже заменилось участковым, оно тоже признано. Такое вполне беспристрастное, разумное и практическое решение должно было удовлетворить всех. Оставалось определить порядок перехода крестьян от одной формы землевладения к другой. В конце 50-х и начале 60-х гг. в огромном большинстве образованного русского общества, да, кажется, и между членами редакционных комиссий господствовало убеждение, что общинное владение не имеет будущности, что оно рано или поздно неизбежно должно перейти в участковое. Никому не приходило тогда в голову, что крестьяне могут когда-нибудь, как случалось впоследствии, домогаться обращения участкового владения в общинное; все, напротив, были убеждены, что крестьяне непременно пожелают перейти от общинного владения к участковому и личной поземельной собственности. При таком взгляде в Положениях 19 февраля 1861 г. не было постановлено никаких правил о порядке обращения участкового владения в общинное. Внимание редакционных комиссий было обращено лишь на случаи перехода от общинного владения к участковому. В этом отношении решению подлежали следующие вопросы: во-первых, можно ли допустить в принципе переход от общинного владения к участковому целого сельского общества; во-вторых, если можно, то как поступать, когда не все члены общества на то согласны; в-третьих, можно ли допустить выделение одного домохозяина из общинного владения целого общества, и если можно, то какой порядок установить для такого рода случаев? Ввиду противоположных воззрений на общину и участковое владение решить эти вопросы было нелегко. С точки зрения славянофилов, на все эти вопросы нельзя было ответить иначе как отрицательно; с точки же зрения европейской науки и практики, они решались, безусловно, в положительном смысле. Но и эти затруднения редакционные комиссии сумели победить. Взаимные уступки привели членов комиссии к следующему общему выводу: во-первых, общинное владение может быть заменено участковым, если за такую перемену выскажется не менее двух третей членов общества, имеющих право голоса на сходе; во-вторых, отдельные домохозяева могут выделяться из общины, если выкупят свой поземельный надел, но этот надел отводится им в таком случае особо, по усмотрению общества. Мысль, руководившая при том и другом решении, была, очевидно, такая: дозволить упразднение общинного землевладения, но только в тех случаях, когда будет доказано, что этого действительно желает несомненно значительнейшее большинство общества; дозволить и отдельному домохозяину выделиться из общины, но так, однако, чтобы остальные члены того общества не были стеснены этим выделением и выгоды общественного землевладения через то для них не умалились.

Мы вполне понимаем, что на такое решение вопроса можно взглянуть с различных точек зрения, сочувствовать ему и не сочувствовать. Смотря по взгляду, можно находить его слишком податливым или в пользу личного землевладения, или, наоборот, в пользу общинного. За отсутствием всякой объективной мерки для определения середины между двумя взаимно друг друга отрицающими взглядами, к заключениям редакционных комиссий по этому предмету следует отнестись как к результату взаимных уступок, и с этой точки зрения нельзя не признать, что вопрос решен с замечательным беспристрастием и с достойной всякого уважения терпимостью к противоположному взгляду правило, принятое в Положениях 19 февраля 1861 г., как мы сказали, только указало практический исход из затруднения, но оно не решило, да и не могло решить самого вопроса. Спор между защитниками и противниками общинного владения продолжался и после того, и с особенной силой поднялся теперь. Поводом послужило предпринятое правительством в 1872 г. исследование нынешнего положения сельского хозяйства и сельской производительности в России. Богатые и драгоценные материалы, собранные по этому случаю Министерством государственных имуществ со всех краев Европейской России, мнения и взгляды на общинное владение, высказанные при этом множеством лиц, принадлежащих к самым различным общественным положениям, не могли не обратить снова внимания мыслящих людей и печати на предмет, к которому по самому его свойству сходятся самые разнообразные интересы государства, общества и частных лиц. Достаточно было напомнить об этом предмете, чтобы противоречивые суждения всплыли снова и с такой же живостью, почти враждебностью, как прежде. С тех пор как московские славянофилы подняли вопрос об общине и общинном землевладении, обстановка и условия русской жизни существенно изменились; отвлеченная точка зрения сменилась практической и реальной, и однако, несмотря на то, теперь, как тогда, общинное землевладение остается спорным предметом. До последних лет можно еще было думать, что разногласие на самом деле не так важно и ограничивается тесным кружком столиц и столичных газет и журналов, но теперь думать так стало невозможно; материалы и отзывы, собранные министром государственных имуществ, несомненно, доказывают, что такое же разногласие относительно общинного владения существует во всей России; тогда как одни видят в нем главную помеху сельскохозяйственному развитию и успехам, ему приписывают недостаток инициативы, энергии, самодеятельности и бережливости в крестьянском населении, другие видят в общинном владении неизбежный результат наших географических условий и верное обеспечение против бездомности и пролетариата. Все это показывает, что общинное владение недостаточно изучено, что оно требует тщательного и всестороннего исследования. За недостатком его многие, по нашему похвальному обычаю, заменяют положительное, фактическое знание или чисто личными соображениями, причем общая польза и завтрашний день совершенно забываются, или же готовыми шаблонами, которые дают опыт и наука в Европе. При общинном владении не может образоваться многочисленного класса сельских безземельных батраков, вынужденных, чтобы снискивать себе пропитание, наниматься в постоянные работники на господские усадьбы; стало быть, рассуждают крепостники, общинное землевладение вредно, и его надо отменить. Но немало у нас и таких противников и защитников общинного землевладения, которые смотрят на него сквозь европейские очки и применяют к нему европейские шаблоны. Консерваторам этого пошиба мерещатся в общинном землевладении зародыши европейского социализма и коммунизма, которые со временем, когда разовьются, должны разрушить священное право личной собственности. Естественно, что всякий защитник общинного крестьянского землевладения должен им казаться крайним из крайних, красным, чуть-чуть не коммунаром и петрольщиком. К сожалению, есть у нас и такие защитники общинного владения, которые наивно принимают вызов подобных противников и, стоя с ними на одной почве, применяя, подобно им, европейскую мерку к нашим общественным явлениям, объясняют общинное владение в смысле самых крайних радикальных европейских воззрений. Такая невольная мистификация — плод совершенного незнания и очевидного непонимания дела спутывает все понятия и окончательно затемняет вопрос, и без того очень трудный для решения. Что ж мудреного, что мы относительно его ходим в потемках, и нет двух человек, смотрящих на него одинаково.

Теперь вопрос об общинном землевладении как будто начинает выходить на новый путь, на котором только и можно ожидать его решения. Крестьянское землевладение начинают изучать фактически, и притом не только у нас, но и за границей. В прошлом году появилась весьма замечательная диссертация по этому предмету А. Постникова [1], составляющая начало критических этюдов, посвященных разъяснению общинного владения и защите его. Судя по началу, критический труд г. Постникова должен существенно подвинуть вперед научное исследование этой формы землевладения. К числу важных и серьезных приготовительных трудов по тому же предмету следует отнести и работу Е. Якушкина [2]. Она содержит в себе очень тщательно составленный библиографический указатель всего, что у нас до сих пор издано по обычному праву, в том числе и по общинному землевладению. Этому почтенному труду, за который каждый занимающийся нашим обычным правом искренно поблагодарит г. Якушкина, предпослан мастерски составленный систематический обзор народных обычаев по всем отраслям права, и в нем здесь и там приводятся факты, кажется, нигде еще не напечатанные, между прочим и по общинному землевладению. Мы слышали, что вслед за сим выйдут полный свод всего до сих пор напечатанного об общинном владении, составленный тоже г. Якушкиным, продолжение исследований г. Постникова и материалы по тому же предмету, собранные г-жою Ефименко [3]. Недавно г. Кейс-слер [4] напечатал в «Балтийском Ежемесячнике» интересную работу по истории общинного землевладения в России. В этом почтенном труде сведено и критически проверено все, что до сих пор было написано по этому предмету. Из периодических изданий, сочувственно относящихся к общинному владению, укажем на «Еженедельник» [5], заменившийся с нынешнего года «Молвою» [6]. В нем от времени до времени печатаются материалы по общинному владению, заслуживающие серьезного внимания и расширяющие поле исследования.

В то время как мы начинаем ближе всматриваться в загадочный народный обычай, которым определяется быт около 30 млн нашего сельского населения, европейские экономисты тоже подходят к нему, хотя и с другой стороны. Неизвестный нам вовсе антагонизм сословий или слоев общества существует в западной Европе, и в последнее время, к сожалению, в худшей и самой опасной его форме — в виде вражды труда и капитала, бедных и богатых. Симптомы этой социальной болезни не ослабевают, а, напротив, от времени до времени усиливаются. Естественно, что лучшие умы в Европе прилежно изучают этот вопрос и приискивают средства отвратить надвигающуюся грозу, которая в Древнем мире привела государства и цивилизацию к упадку. Но европейцы работают не по-нашему; они изучают каждый вопрос глубоко, со всех сторон, со всевозможных точек зрения. Опасность, которой подвергается у них собственность со стороны социалистических и коммунистических теорий, повела к глубокому историческому исследованию права поземельной собственности, и это-то исследование и натолкнуло ученых на общинное владение, которое, как теперь оказывается, существовало когда-то во всей Европе и существует до сих пор у многих народов вне Европы. В последней слабые следы его, не говоря о славянских племенах, удержались еще кое-где в Швейцарии и великом герцогстве Баденском. Недавно бельгийский экономист Лавелэ [7] свел все отдельные исследования по этому предмету в одно целое и пришел к выводу, что личная поземельная собственность, сменившая собою в Европе общинное владение, привела роковым образом к социальной розни, чего общинное владение не допускало. Поэтому он с особенным сочувствием относится к этой форме землевладения, хотя и не указывает, как можно ею воспользоваться там, где она у же исчезла. Мы еще возвратимся к книге Лавелэ, а здесь укажем только на ту странность, что в то самое время, как мы весьма легко, поверхностно и с пренебрежением относимся к народному обычаю, который у нас сохранился и у каждого из нас под глазами, европейцы, давно его утратившие, начинают серьезно его изучать и приходят в раздумье, не было ли бы лучше, если бы он удержался и был им в свое время так же тщательно обработан юридически, возведен в общественный институт, огражден и обеспечен законом, как это было сделано с личной поземельной собственностью. Для довершения странности не достает только, чтобы мы по рекомендации европейцев и с их голоса воспользовались своим же добром, как следует, чего до сих пор не можем и не умеем, потому что, как водится, о нем не думали и им не занимались.

В самом деле, мы и до сих пор не знаем, что такое крестьянское общинное землевладение. Спросите десять человек — каждый определит его по-своему, иначе, опираясь на те факты, которые обратили на себя его внимание, или на которые он натолкнулся случайно. Связного цельного понятия об общинном владении, обнимающего все его существенные, характерные особенности, никто не имеет. Чтобы убедиться в этом, стоит пересмотреть сообщения и отзывы, собранные министром государственных имуществ. Что за разноголосица, что за отсутствие ясных представлений о том, что у каждого почти ежеминутно <перед> глазами!

II

Недавно в одном приятельском кругу был поднят вопрос об общинном землевладении. Здесь, как и во всей России, его определение и установление существенных, отличительных его признаков вызвало жаркие нескончаемые споры. Наконец, после зрелого обсуждения, в продолжение нескольких вечеров, все сошлись на следующих общих положениях:

«Под общинным владением разумеется владение недвижимым имуществом, принадлежащее обществу домохозяев, которые распоряжаются и пользуются им по взаимному между собою соглашению».

«Основные характеристические черты общинного владения суть следующие:

1) в общинном владении может находиться недвижимое имущество, принадлежащее или не принадлежащее обществу на правах собственности;

2) каждый домохозяин как член общества имеет право участвовать и в распоряжении, и в пользовании имуществом, состоящим в общинном владении того общества;

3) по отношению к общинному владению общество домохозяев есть юридическое лицо особого рода, представляемое не большинством их, а совокупностью всех. Вследствие того каждое распоряжение имуществом, состоящим в общинном владении, предполагает согласие всех домохозяев;

4) если недвижимое имущество, находящееся в общинном владении, принадлежит обществу на правах полной собственности, то домохозяева по взаимному между собою соглашению могут распоряжаться им точно так же, как всякий личный собственник, — продавать, закладывать, отдавать внаем или аренду и т. п. в полном составе или по частям;

5) домохозяева, имеющие недвижимое имущество в общинном владении, хотя бы и без права собственности, могут по взаимному соглашению распределять между собою это имущество в полном его составе или только некоторые его части в отдельное временное или постоянное пользование или оставлять его в общем пользовании;

6) порядок распределения и виды пользования поземельным имуществом при общинном владении могут быть весьма разнообразны, смотря по обстоятельствам. Но, завися исключительно и вполне только от взаимного соглашения всех домохозяев, как способы распоряжения, так и виды пользования сами по себе не составляют отличительного характеристического признака общинного владения и могут, по усмотрению домохозяев, не только разнообразиться до бесконечности, но и заменяться совершенно новыми, никогда прежде не бывавшими, не изменяя самого существа общинного владения;

7) когда поземельное имущество, состоящее в общинном владении, распределяется в отдельное пользование между домохозяевами, то такое распределение производится уравнительно, на основаниях, установленных с общего согласия всех домохозяев. Отступления от этих оснований допускаются тоже не иначе как по соглашению всех же домохозяев; и

8) ограничения и стеснения, которым подвергаются домохозяева в распоряжении и пользовании недвижимым имуществом при общинном владении, не проистекают исключительно из самого существа общинного владения, но зависят также частью от принятых теперь почти во всех наших крестьянских обществах способов распределения и видов пользования общинным владением, частью же от разных других обстоятельств и условий, в которые поставлено наше крестьянство».

Читателям, не имевшим случая познакомиться с практикой общинного землевладения в наших великорусских деревнях, смысл многих из приведенных положений останется не совсем ясным. Поэтому мы считаем необходимым войти здесь по поводу этих положений в некоторые подробности.

Первое, что бросается в глаза и вызывает недоумение, это то, каким образом могут все без изъятия домохозяева единогласно распоряжаться общинным владением? В случае разногласия, которое не может не встречаться, непременно должно произойти одно из двух: или никакого решения, за отсутствием единогласия, не состоится, или же голос меньшинства будет подавлен большинством. Так рассудит каждый юрист и будет совершенно прав. Чтобы объяснить эту кажущуюся странность, не должно терять из виду, что общинное владение есть народный обычай, до которого юридические определения еще не касались. Что со временем и для распорядка общинного владения потребуются юридические определения, это не подлежит сомнению. Очень возможно, и даже вероятно, что уже и теперь, здесь и там, на факте, голос большинства подавляет меньшинство, не принимая в соображение даже его законных требований. Но по убеждению большинства крестьян единогласное решение домохозяев есть непременное условие всякого распоряжения их общинным владением. Что они действительно так понимают дело — известно всякому, кто приглядывался к быту великорусских и белорусских деревень. Скажем более: это старинный взгляд всех славянских племен. Из него проистекли несчастное польское liberum veto^[1] и кровавые свалки при новгородских смутах. Не только в распоряжениях общинной землею, но и во всяких решениях сельского общества непременно предполагается, что все до единого согласны, и пока единогласие не достигнуто, общество ни на что не решается. Требование единогласного вердикта от английских присяжных, без сомнения, вытекает из того же стародавнего воззрения. Нам из личного опыта известно, что один какой-нибудь крестьянин, даже из таких, которые не пользуются уважением, нередко тормозит полезное дело.

Каким же образом, спросит читатель, могут при таких условиях делаться крестьянскими обществами какие бы то ни было распоряжения? А очень просто: меньшинство или убеждается доводами большинства, или, не убедившись, добровольно уступает, чтобы быть заодно со всеми. Случаи насилия, случаи уговора всех против одного до того редки, что нам, например, не случалось слыхать ничего подобного, хотя, без сомнения, такие случаи возможны и кое-где, вероятно, встречаются. Напротив, беспрестанно случается видеть, что целое крестьянское общество на многих сходках выбивается из сил, чтобы уломать одного из своих сочленов согласиться со всеми, и, не получив его согласия, отлагает дело. Такой обычай, до сих пор глубоко вкорененный в нашем великорусском крестьянстве, вполне объясняет, почему славянофилы видят в нашей общине живую единицу, связанную полным единодушием всех ее членов, и признают за выражение ее мнения не большинство голосов, а полное согласие всех; понятным становится также, почему, по той же теории, лицо не поглощается общиной, не подчиняется его силе, а добровольно и непринужденно присоединяется к его решению, сливается с ним в любви. Эта теория оправдывается исторически тем, что она высказывает существующий факт, а теоретически — тем, что навсегда останется идеалом, хотя может быть при сильном развитии индивидуализма и недостижимым для общины. Во всяком случае вопрос о представительстве меньшинства, занимающий лучшие умы Англии, показывает, что решение по большинству голосов не разрешает задачи в смысле приблизительно верного выражения общественного мнения.

Не вдаваясь здесь в дальнейшее развитие этих мыслей, ограничимся замечанием, что, признав за характерную черту единогласное решение всех домохозяев по вопросам общинного владения, мы только указываем на факт, всеобщий в великорусском крестьянстве и хорошо известный всем, кто хоть сколько-нибудь знаком с его бытом. Откуда он ведет свое начало — трудно сказать. Может быть, в нем, по преданию и привычке, живет до сих пор воспоминание о происхождении общины из разросшейся семьи; может быть также, что это остаток совершившегося в незапамятные времена соединения между собою разрозненных семей в общий союз или в совокупное общежитие, на что как будто указывает слово мир. Как бы то ни было, но требование полного единогласия в распоряжениях общинной землей — факт весьма замечательный и характерный, хотя, по-видимому, и не исключительно славянский. Вот почему его нельзя обойти, говоря об общинном землевладении.

Далее. Правильному пониманию этой формы вещных прав существенно мешает смешение общинного землевладения с усвоенными теперь у большинства нашего крестьянства способами хозяйства и распорядка земель. Между великорусскими крестьянами почти везде принято распоряжаться общинной землей так: 1) часть ее отводится под усадьбы, с огородами и коноплянниками, и каждый домохозяин получает в ней участок в постоянное пользование. Здесь он полный хозяин, может заводить и строить, что ему угодно. Но этот участок не есть его собственность, и если он выбудет из общества, то усадьба его поступает в распоряжение общества; только то, что на ней построено и насажено, принадлежит ему или его наследникам, если они не захотят или в силу обычая не могут удержать за собой усадебной земли. Согласно с тем домохозяин не может ни продать, ни заложить своей усадьбы в общинной земле; 2) лес, луговой покос, выгон, рыбные ловли, пар не отводятся домохозяевам в отдельное или участковое пользование. Лес или заказывается, или оставляется в пользовании всех домохозяев; точно так же и рыбные ловли, не отданные в аренду или наем; в некоторых местностях сам лов рыбы производится всеми домохозяевами сообща; луг или покос обыкновенно делят на участки перед самым покосом; наконец, пар и выгон служат для пастьбы скота и лошадей всех домохозяев без разделения между ними в отдельное пользование; 3) затем в постоянное, отдельное, более или менее продолжительное пользование домохозяев отводится лишь пашня под засев озимого и ярового хлеба. Вся общинная земля, предназначенная для хлебопашества, делится в тех местностях, где сеют озимый и яровой хлеб, на три поля, из которых одно остается в пару, а остальные два опять делятся, смотря по качеству, положению и удобству пашни, на несколько клинов, из которых каждый, в свою очередь, подразделяется на равные мелкие участки, распределяемые между крестьянами по жребию. Эти участки называются паями, жеребьями, полосами, загонами и т. д., и число их зависит от того, какое основание принято в обществе для отвода частей пашни в отдельное пользование: в иных участки делятся по числу ревизских мужских душ, в других — по числу взрослых работников. Такое разделение на паи или жеребьи редко где остается постоянным и неизменным навсегда; почти во всех обществах оно или ежегодно, или в более или менее продолжительные промежутки времени изменяется. С увеличением или уменьшением числа членов общества жеребьи, естественно, или уменьшаются, или увеличиваются в размере.

Таков в самых общих и главных чертах теперешний порядок общинного землевладения у великорусских крестьян. От него здесь и там встречаются весьма замечательные отступления. Так, в некоторых местах поле разбивается не прямо на клины, а сперва на «выти», которые предоставляются в общинное пользование части общества, состоящей из нескольких семейств. О других отступлениях мы будем иметь случай сказать ниже. Понятно, что такие порядки зависят от взгляда крестьян на способы возделывания земли, от свойств почвы, от разных местных условий и т. п. Переменись взгляды крестьян на принятые у них способы эксплуатации земли, переселись они в другую местность, где условия хлебопашества другие, они могут, сохранив общинное землевладение, распорядиться им совсем иначе, чем теперь, потому что существенное в общинном владении — не тот или другой способ распределения земли между домохозяевами, а то, что они распоряжаются ею сообща, по единогласному решению. Но это у нас очень немногие понимают. Большинство считают принятые теперь у наших крестьян сельскохозяйственные порядки за самую суть общинного землевладения, в недостатках первых видят аргумент против последнего и убеждены, что, осуждая переделы пашни, дробность и чересполосность крестьянских владений, трехпольную систему хозяйства, они тем самым произносят смертный приговор общинному владению. Для каждого, кто хоть сколько-нибудь вникал в дело, конечно, ясно, что между сельскохозяйственными понятиями крестьянства и общинным владением нет ничего общего, что их связь совершенно случайная. От крестьян вполне зависит разбить пашню не на три, а на пять, семь, девять и т. д. полей, вовсе отменить периодические переделы, завести хуторное хозяйство, выделив на долю каждого к одному месту все причитающееся ему пространство общинной земли. Этим и подобным распоряжениям общинное владение нимало не препятствует; препятствуют тому другие причины, между которыми первые — низкая степень их сельскохозяйственных сведений, недостаточность надела, чрезмерность налогов, бедность, отсутствие долгосрочного кредита, само свойство почвы, местоположение надела и т. п. Стало быть, нужно устранить эти помехи сельскохозяйственного развития нашего крестьянства, а не общинное владение, которое в земледельческом застое крестьян ничем не повинно. Мы же перемешиваем все и от недостатка внимания и знакомства с делом запутываем и усложняем вопрос.

Наконец, большинство рассуждающиху нас об общинном владении приписывают ему одному все стеснения, которым подвергается наш крестьянин в своих сельскохозяйственных занятиях и распоряжениях, не делая между этими стеснениями никакого различия. Крестьянин стеснен весьма сильно — это несомненно; что некоторые из стеснений, которые он терпит, проистекают непосредственно из общинного владения — тоже бесспорно. Но мы не даем себе труда подробно выяснить, из какой именно причины каждое из них проистекает. Рассуждаем мы очень легкомысленно так: многие из ограничений крестьян в свободном распоряжении землею зависят прямо от принятых у них сельскохозяйственных порядков; а т. к. в этих порядках и заключается вся суть общинного владения, то, заключаем мы, во всех стеснениях виновато оно и оно одно. Поспешность и опрометчивость такого вывода после сказанного выше очевидны. Допустим, однако, что большинство стеснений, действующих вредно на земледелие у крестьян, действительно происходит только от общинного владения. Есть ли это одно достаточное основание для произнесения ему смертного приговора? По здравой логике надо бы обсудить, не представляет ли оно каких-нибудь хороших и полезных сторон, которыми вредные уравновешиваются или смягчаются, — сторон, из-за которых крестьяне им дорожат, а многие мыслящие люди его отстаивают. Эти стороны могут оказаться до того важными, ограждать такие существенные интересы страны и народа, что волей-неволей придется помириться и с дурными, терпеть их из опасения большего зла. Мало ли что дурное терпится за то хорошее, что в нем есть! Всякий хозяин знает это по опыту, не только управляя имением, но даже своим домашним хозяйством. Наконец, тот же здравый смысл велит прежде отмены векового и любимого народом обычая подумать сперва, нельзя ли устранить или хоть ослабить его дознанные неудобства и сделать их по возможности безвредными. Но обо всем этом, сколько известно, мы до сих пор и не думали. Общинное владение, говорим мы, стеснительно, стало быть, его надо уничтожить. Но ведь и всякое учреждение и всякий обычай стеснительны для индивидуальности; стало быть, следует все их уничтожить? Люди, рассуждающие так сплеча, должны бы вспомнить, что само общежитие в принципе стеснительно для каждого лица, что даже природа нас постоянно стесняет и ограничивает своими неизменными и неотвратимыми законами. А столько нами желанная для крестьян личная поземельная собственность разве уж так безусловно неограниченна и свободна? Говоря об общинном владении, надо всмотреться в него глубже, со всех сторон, а этого мы упорно не делаем. Рутинное размышление по готовым шаблонам, разумеется, гораздо удобнее. У нас сельское хозяйство идет дурно, а в Европе хорошо; у нас распространено общинное землевладение, а в Европе оно давно упразднено, и мы поспешаем к выводу: стало быть, общинное владение этому виной, и если его упразднить, то сельское хозяйство пойдет у крестьян хорошо. Этот ход мыслей напоминает нам аргументацию одного господина, который доказывал, что музыкальные способности славянского племени потому не говорят в его пользу, что англичане — первый народ в мире, а к музыке вовсе не способны. С такими и подобными аналогиями можно договориться Бог знает до чего. Единственный верный и правильный путь — это изучить дело со всех сторон, в мельчайших подробностях, принимая к сведению чужой опыт, но не давая сбивать себя с толку чужими выводами из чужих фактов. Попробуем с этой строго научной точки зрения рассмотреть общинное владение, пользуясь очень немногочисленными, но весьма ценными опытами критической разработки этого предмета и все еще очень скудным и, главное, крайне разбросанным материалом. Мы нисколько не скрываем от себя, что при недостатке положительных фактов и при немногих пока попытках научной их разработки исследование не может иметь ни большой цены, ни большого научного значения. Мы только хотим, со своей стороны, помочь читателю уяснить себе вопрос, возбудить интерес к предмету и, насколько можем, облегчить на первых порах труд серьезных исследований.

III

Все, что можно сделать при настоящем положении вопроса, — это взвесить и оценить аргументы «за» и «против» общинного землевладения. Этим мы и займемся. Как уже замечено, наибольшее число возражений против общинного владения направлены в действительности против принятого теперь в большей части сельских обществ распорядка пашен, причем предполагается, что он зависит вполне от общинного владения.

Так, говорят, что при существующих теперь переделах общинной земли крестьянин не имеет ни уверенности, ни даже надежды воспользоваться трудом и деньгами, которые он положит на отведенную ему долю общинной земли с тем, чтобы поднять на ней хозяйство. Он и истощает свою пашню, не делая ничего для улучшения.

Говорят также, что общинное землевладение искусственно поддерживает между крестьянами крайнюю раздробленность пашни, при которой немыслимы никакие улучшения в обработке полей. Частички земли, до того узкие и малые, что по ним даже соха с трудом ходит вдоль и вовсе не может ходить поперек, вдобавок еще разбросанные в разных местах, иные вдалеке от жилья, отнимают всякую возможность и охоту вести полевое хозяйство как следует, заставляют терять золотое время на проезды, изводят много пашни под межники; вынуждают даром тратить много семян по тем же межникам, ставят в необходимость топтать при проездах полосы других крестьян того же общества.

Многие замечают, что поле, озимое или яровое, общее для всех домохозяев одного общества, несмотря на то, что оно разделено между ними полосами в отдельное пользование, чрезвычайно стесняет каждого домохозяина в отдельности. Каждому из них волей-неволей приходится начинать и оканчивать все полевые работы непременно в одно время с другими. Начать сеять и убирать хлеб, вывозить навоз, косить раньше других он не может: ему придется то топтать чужой хлеб или траву, то подымать пар, когда по нему гоняют скот, чего ему никто не позволит; если же он опоздает перед другими в уборке или покосе — опять беда: его хлеб или трава будут побиты скотом и лошадьми. И потому крестьянину остается одно принятое всеми крестьянами того же общества шаблонное, рутинное полеводство, хотя бы он ясно понимал, что оно никуда не годится, и желал завести у себя улучшенное!

Все эти замечания сами по себе вполне верны. Их, к сожалению, отвергать нельзя, как нельзя отрицать, что сельское хозяйство у огромного большинства наших крестьян находится в печальном состоянии. Защитники общинного владения оказывают ему плохую услугу и большую своим противникам, усиливаясь стушевать очевидные и несомненные факты. Но вопрос в том, говорят ли эти факты против общинного владения, другими словами, проистекают ли они из общинного владения или из каких-нибудь других причин?

Во-первых, если бы у большинства или хоть у значительного меньшинства личных поземельных собственников, крестьян и не крестьян, сельское хозяйство велось видимо лучше, чем у владеющих на общинном праве, то это был бы бесспорно сильный аргумент в пользу мнения, что общинное землевладение виновато в дурном состоянии у нас сельского хозяйства. Но оно ведется у нас одинаково плохо везде, на всяких землях, общинных и необщинных. Хорошие хозяйства, крестьянские и некрестьянские — редкие исключения, и встречаются они и на общинных, и на не общинных землях. Значит, общинное землевладение не играет в нашей сельскохозяйственной отсталости ровно никакой роли.

Во-вторых, чересполосица и связанная с нею крайняя дробность полос со всеми их вредными для хозяйства последствиями вовсе не составляют исключительной принадлежности общинного землевладения. Они встречаются очень часто и в общих дачах, и во владениях мелких собственников, завися нередко не от случайных причин, каковы дробление наследств, разделы, покупки, неумение или нежелание разверстаться к одним местам и прочее, но и от причин весьма существенных, мешающих устранению чересполосицы, как, например, от свойства угодий, их особенной выгодности или невыгодности, от разных топографических условий и т. п. Стало быть, дробность и чересполосность владений, встречаясь и на общинных землях, и на принадлежащих в личную собственность, во всяком случае не могут, по здравой логике, считаться злом, проистекающим исключительно из общинного землевладения. Принятый у крестьян способ распределения пашни действительно много содействует дробности участков и чересполосности. Но мы видели выше, что это не имеет никакого отношения к общинному землевладению. Последнее не требует непременно известного распределения полей, известного севооборота. В подтверждение приводим следующие факты. В «Материалах для статистики России, собираемых по ведомству Министерства государственных имуществ»^[2], читаем, что в двух подмосковных селениях, Карачарове и Андроновке, нет пару: хозяева разделяют свои полосы, смотря по силе удобрения, на 4 или 5 смен с удобрением через 4 или 5 лет; Гремячевское общество в 30 верстах от Москвы засевает в пару ромашку. В Ярославской губернии^[3] есть селения с однопольным хозяйством (яровым) и беспольным (переложным); в Калужской губернии^[4] есть селения с однопольным и двухпольным хозяйством. Однопольные и переложные хозяйства существуют во множестве и в Самарских степных уездах — Новоузенском и Николаевском. Мы знаем из собственных наблюдений в Белевском уезде Тульской губернии и по отзывам о некоторых селениях Рязанской губернии, что крестьяне, убедившись в больших неудобствах дробных полос, уже начинают кое-где заменять их более обширными, сводя по возможности к одним местам разбросанные мелкие клочки пашни. И в этом отношении необходимость удобрять пашню должна постепенно научить крестьян более правильным порядкам, чем теперешние. По мере введения удобрения первоначальное, иногда случайное различение достоинства пахотной земли должно мало-помалу потерять во многих случаях свое прежнее значение, а с тем вместе исчезнет и необходимость подразделять каждое поле на несколько, иногда на много клинов; с уничтожением же, или хотя бы только с уменьшением числа клинов, участки естественно увеличатся. Таким образом, и в этом случае сельскохозяйственные порядки, а не общинное владение оказываются причиной указанных теперешних неудобств и недостатков в распорядке полей.

В-третьих, переделы полей как источник всякого зла для сельского хозяйства и повод к большим злоупотреблениям со стороны мироедов, несправедливости в отношении к заботливым хозяевам — любимая тема противников общинного владения. При этом, по нашей всегдашней привычке, не делается никакого различия между условиями, при которых переделы положительно вредны, и другими, при которых они безвредны, или могут быть сделаны безвредными. Вместо того чтобы утруждать себя выяснением таких различий, мы рубим сплеча, и результат, разумеется, выходит ошибочный.

Переделы ввелись и держались, пока земли давали при плохой первобытной культуре и без удобрения очень хорошие урожаи. При таких условиях переделы совершенно безвредны. Естественные различия почвы уравновешиваются разбивкой пашни на клины, а в пределах каждого клина земли совершенно одинаковы, пахать и засевать ту ли или другую полосу совершенно все равно. Вот что давало полную возможность ежегодно уравнивать доли всех участников общинного владения, не нарушая строгой справедливости. Ежегодный передел с распределением полос между участниками по жребию окончательно уравновешивал незначительные и случайные неравенства, которые могли еще оставаться после разбивки пашни на клины и полосы. Но с истощением земель, с появлением необходимости удобрять землю и тщательнее ее обрабатывать условия передела начали существенно изменяться. В первоначальном своем виде он стал несправедливым, тасуя между домохозяевами земли неодинакового качества, отнимая полосу, унавоженную и хорошо обработанную, у хозяина, который об этом старался, и отдавая ее, совершенно случайно, в руки лентяя, который ничего или мало сделал для улучшения своей земли, а захудалую и тощую полосу — хорошему и самостоятельному хозяину. Такая явная несправедливость старого передела посреди новых условий хозяйства привела мало-помалу к некоторым изменениям прежнего порядка, а именно стали постепенно отменять ежегодные переделы и производить их через более продолжительные промежутки времени — через 3 года, 5, 6, 9, 12, 15 и 20 лет, или при наступлении новой ревизии. Этим нарушалась строгая уравнительность наделов с наличным числом работников или мужских душ, но вместе с тем устранялись явные несправедливости в отношении к старательным хозяевам. В некоторых местах крестьяне у же подумывают о совершенной отмене переделов. Любопытные сведения собраны по этому предмету в 55 волостях Саратовской губернии.^[5] Наконец, здесь и там крестьяне уже начинают при переделах оставлять неудобренные полосы за прежними их хозяевами и тем отнимают у нерадивых возможность пользоваться на счет старательных. Из приведенных фактов видно, что частые и редкие переделы и полное их прекращение одинаково уживаются с общинным владением, и что, следовательно, не оно, а другие причины поддерживают их в крестьянских хозяйствах, несмотря на существенные перемены в прежних условиях хлебопашества.

Г-н Постников в своей замечательной диссертации тоже доказывает, что общинное владение нисколько не мешает развитию сельского хозяйства и усовершенствованной культуре. Основная его тема та, что краткосрочная аренда земли не предоставляет арендатору больше прав на арендуемый им участок, чем общинное владение домохозяину на пашню, предоставленную в его отдельное пользование. У первого даже скорее меньше прав, чем у последнего, т. к. домохозяин, лишившись при переделе своей пашни, имеет по крайней мере право получить другую, тогда как арендатор по истечении срока аренды может остаться вовсе без земли, если землевладелец не захочет возобновить с ним контракта. И, несмотря на то, в Англии, где владельцы сами не занимаются сельским хозяйством, а раздают свои земли фермерам, сельское хозяйство процветает, как нигде. Особого внимания заслуживает то обстоятельство, что английские фермеры не домогаются установления долгосрочных арендных контрактов, а только требуют закона, который бы обязывал землевладельцев при передаче ими фермы другому лицу вознаграждать их за все сделанные ими на ней улучшения, которые остаются в пользу владельца или нового содержателя. Из своего исследования, основанного на массе данных и свидетельствующего о большой начитанности и серьезном отношении к вопросу, г. Постников выводит, что общинное землевладение утратило бы замечаемые в нем теперь неудобства, если бы было, во-первых, принято за правило, что переделы, как бы они часто ни производились, допускаются во всяком случае не иначе, как через однажды навсегда определенные промежутки времени; другими словами, он требует, чтобы за каждым домохозяином было обеспечено пользование своим участком в продолжение однажды навсегда установленного периода времени, так что если бы определены были переделы через каждые три года и передел, предстоявший, положим, в 1876 г., не был произведен в свое время, то следующий затем мог иметь место не иначе как в 187<9> г. При таком порядке всякий домохозяин-общинник был бы, подобно фермеру или арендатору, обеспечен, что раньше известного срока его не потревожат в пользовании отведенной ему пашней, и он вследствие того мог бы составить себе план своего хозяйства. Затем, во-вторых, необходимо, по мнению г. Постникова, обеспечить каждому домохозяину вознаграждение за все сделанные им в своем наделе улучшения, когда его пашня при переделе переходит к другому хозяину. При этих двух поправках общинное землевладение не будет представлять больших неудобств для домохозяев, чем фермерство. Как ни справедливы сами по себе эти соображения почтенного автора, но мы опасаемся, что они едва ли покажутся вполне убедительными. Фермерское хозяйство в Англии и наше крестьянское на общинной земле покажутся большинству несоизмеримыми; сближение того и другого легко может показаться искусственным, натянутым. В Англии содержание ферм есть одна из отраслей промышленности и равносильно затрате капитала в промышленное предприятие; крестьянский же тягловой или душевой полевой надел при самых благоприятных условиях дает крестьянину только средство жить безбедно, уплачивать налоги и лишь в лучшем случае возможность отложить копейку про черный день. На фермерском участке сосредоточено целое хозяйство; тягловой и душевой полевой надел состоит из полос, отведенных в разных, иногда во многих местах и окруженных чужими полосами, а сенокос и пастбище находятся в общем пользовании с другими и потому не могут быть улучшаемы иначе как с общего согласия всех членов общества. Такое же различие в большинстве случаев представляет и размер отданной в аренду фермы в сравнении с крестьянским наделом. Мы далеки от мысли, чтобы между фермой и крестьянским полевым наделом не было никаких точек сравнения; они, бесспорно, есть, но слишком далеки, чтобы аргументация автора, на самом деле весьма сильная, показалась всем достаточно убедительной. Нам все-таки кажется, что вопрос об общинном владении и вопрос о системе полеводства и сельского хозяйства совершенно различны, и смешивать их никак не следует. Общинное владение, как мы старались показать, уживается со всякими порядками распределения полей и потому не может мешать созданию самых благоприятных условий для сельского хозяйства. Это — первое и главное. Затем уже возникает другой вопрос: что благоприятнее для успехов сельского хозяйства — временное ли пользование землей, или право личной собственности? Из диссертации г. Постникова, несомненно, следует, что при известных обстоятельствах двигателем сельского хозяйства является фермерство, краткосрочная аренда, а не личная поземельная собственность. Если этим и не доказывается, что последняя везде и всегда менее полезна для успехов сельскохозяйственной культуры, то, во всяком случае, оказывается несомненным, что при общинном владении, имеющем некоторые условия, одинаковые с краткосрочными арендами, сельское хозяйство может процветать точно так же, как и на личной поземельной собственности.

К сказанному выше прибавим еще следующее. Многие думают, будто бы общинное владение отбивает у крестьян охоту затрачивать труды и деньги на удобрение, расчистку, осушение или орошение полей и лугов вследствие неуверенности, что они сами воспользуются результатами этих усилий и пожертвований. Упрек сформулирован очень неправильно и сбивчиво. О ком идет здесь речь? Очевидно, не о целом обществе домохозяев, а о каждом домохозяине в отдельности, т. к. только он, а не общество может даром потерять свои труды и издержки на улучшение пашни. Целому обществу они во всяком случае воротятся. Если же речь идет о наделе того или другого крестьянина, то возражение далеко не так серьезно, как может казаться с первого взгляда. Что касается улучшения почвы, то мы видели — и это подтверждается всеми, знакомыми с бытом крестьян, — что там, где удобрение становится необходимым, переделы допускаются все реже и реже, а кое-где и вовсе начинают прекращаться; при редких же переделах, а тем более с прекращением их, приведенный упрек совершенно теряет свою силу. Другие же способы улучшения земли, как-то: расчистка, орошение или осушение пашни — не под силу одному домохозяину; но при общинном владении и не может случиться, чтобы одному или нескольким домохозяевам понадобилось этим заняться на своих наделах, а другим не понадобилось. При разверстке между собою пахотной земли крестьяне прежде всего заботятся об уравнительности участков и, как мы выше заметили, только этим объясняется чрезмерная чересполосность и дробность жеребьев на крестьянских полях; но при такой исключительной заботе о строгой уравнительности никак не может случиться, чтобы один или несколько домохозяев получили в надел землю, требующую расчистки, осушения или орошения, а другие — нет; одно из двух: или все получат на свою долю такие места, или ни один. Места неудобные, занимающие малое пространство и которые потому не могут идти в общий раздел, выключаются из разверстки между домохозяевами, не полагаются в пашню, а остаются в общем пользовании. Что касается лугов, то к ним приведенное возражение вовсе не может относиться, т. к. они состоят не в отдельном пользовании домохозяев, а в общем владении общины и отводятся особо каждому только на время покоса. Значит, речь может идти о расчистке, орошении и осушении крестьянских полей и лугов только в применении ко всем домохозяевам, т. е. к целому крестьянскому обществу, а никак не в применении к одному или нескольким домохозяевам. Но целые общества очень часто расчищают свои пашни, осушают принадлежащие им болота и обращают их в покосы и пашни — на это есть много примеров. Пишущему лично известен в Белевском уезде один случай осушения луга при помощи канавы, прорытой целым обществом. Любопытный пример осушения болота целым обществом приведен г. Якушкиным^[6]. В Угодичской волости Ростовского уезда Ярославской губернии находилось во владении государственных крестьян села Якимовского с деревнями обширное покосное болото. Для осушения его крестьяне прорыли канавы длиною около 5 верст. За одну очистку этой канавы они впоследствии заплатили 720 рублей. В селе Коприне Рыбинского уезда несколько лет тому назад употреблено 200 рублей на осушение 30 десятин болота под пашню и под посев клевера, а в этом селе, по 10 ревизии, числилось всего 137 душ. В Олонецкой губернии и уезде крестьяне Тускинской волости в числе 800 человек, окруженные болотами, положили осушить их миром; два года они рыли общими силами канавы, два года выжигали торф, три года получали великолепные урожаи хлеба с осушенных болот и затем стали получать с них отличное сено до 500 000 пудов^[7]. Такие примеры нередки, хотя они лишь случайно попадают в печать, потому что за изучение экономической жизни крестьян принялись у нас сравнительно очень недавно. Будь на месте крестьян мелкие личные собственники, — никогда бы им не соединиться самим между собою для осушения болот, подобно копринцам и тускинцам. Мы не умеем не только полюбовно соединяться для общего экономического предприятия, но даже и разделиться или размежеваться не можем. Несколько лет тому назад насилу-насилу привели к соглашению каких-нибудь 30 личных землевладельцев Куяльницкого и Хаджибейского лиманов близ Одессы, когда того требовала их очевидная выгода и в случае несоглашения им грозила потеря собственности. Сколько на примирение различных интересов потрачено времени, бесплодных переговоров, сколько принесено казною материальных пожертвований! Надобно еще заметить, что в приведенном случае правительство, желавшее устроить соляной промысел близ Одессы, настаивало на соглашении и имело в руках сильные средства принудить к тому владельцев. В этом отношении крестьянские общества, уже привыкшие действовать с общего согласия всех членов, уже сложившиеся по привычке в организованные единицы, представляют гораздо более удобств для выполнения общих предприятий на более или менее обширном пространстве, чем соответственное количество личных землевладельцев на таком же пространстве, но ничем между собою не связанных. Эту мысль развивает г. Постников в своей диссертации. Примером Англии и Пруссии он доказывает, что осушение больших пространств производилось и в этих странах не иначе как при вмешательстве правительства, при его деятельном содействии по установлению плана работ, надзору за их выполнением и по доставлению необходимых для того значительных средств. Весьма замечательно, что даже в Англии, где начало личной независимости и свободы развито так сильно, как нигде на европейском континенте, законодательство допускает принудительные меры против землевладельцев в тех случаях, когда оказываются нужными улучшения почвы для земледелия на больших пространствах. Так, если две трети землевладельцев признают такое улучшение необходимым, то остальная треть волей-неволей должна подчиниться этому решению, принять план работ, покориться приведению его в исполнение и даже нести издержки, падающие на них по этому предмету, по общей раскладке. О Пруссии и говорить нечего: там в этом отношении правительство распоряжалось, не стесняясь желанием или нежеланием владельцев. Г-н Постников, кроме того, указывает еще и на другой, не менее любопытный факт: и в Англии, и в Пруссии деятельность по улучшению почвы для земледелия и сельского хозяйства заметно ослабела с тех пор, как правительства этих стран, вероятно, под влиянием взгляда, что почин в делах общественной пользы должен принадлежать не государству, а самому обществу, ослабили свою инициативу и издали законы, предоставившие больший простор самодеятельности землевладельцев. Факты эти до очевидности разъясняют, что упреки общинному владению, будто бы оно представляет помехи для расчистки, осушения и орошения полей и лугов, лишены всякого основания и построены на одних фантазиях, ничем не подкрепленных. Примеры, напротив, доказывают, что у нас сельские общества и даже целые волости при общинном владении выполняют иногда значительные работы для осушения пашни и лугов. Если таких примеров известно мало, то это потому, что многие остаются неизвестными, и притом мы ничего не знаем о том, часто ли они встречаются на землях личных владельцев, и не можем сравнивать, где таких работ выполнено больше. Наконец, опыт других стран, далеко нас опередивших в земледелии, показывает, что личное владение не представляет в сравнении с общинным никакого преимущества относительно улучшения почвы на больших пространствах, принадлежащих многим лицам.

Пойдем теперь далее. Большинство думают, что общинное землевладение не только оправдывает, но делает возможной и необходимой круговую поруку, благодаря которой трудолюбивый и бережливый крестьянин отвечает за ленивого и расточительного и вследствие того теряет всякую охоту трудиться, заниматься усердно своим хозяйством, т. к., в конце концов, при круговой поруке ему же приходится платиться плодами своей заботливости за нерадивого и беспечного.

Принудительная, недобровольная круговая порука давно уже вызывает большие и справедливые жалобы. С первого взгляда может показаться, будто связь ее с общинным землевладением есть только случайная, вызванная побочными обстоятельствами. В пользу такого взгляда можно привести, что обязательная круговая ответственность по уплате податей, налогов и повинностей как мера фискальная, служащая для обеспечения интересов казны и установлений, пользующихся ее привилегией, существует и там, где есть общинное владение, и там, где его нет. Так, подати отбываются крестьянами с круговой ответственностью друг за друга без различия, находится ли у них земля в общинном или в участковом пользовании. Даже в городах, посадах и местечках подушная подать взималась до 1863 г. с круговой ответственностью лиц податного звания, приписанных к городу, посаду или местечку (уст. под., ст. 243, 249, 257). Из этого бы следовало, что обязательную круговую поруку никак не должно ставить в зависимость от общинного владения и производить из него. Несмотря на то, мы думаем, что общинное землевладение в самом принципе несет обязательную круговую ответственность как свое необходимое последствие. Примеры, приводимые против этого из нашего законодательства, в этом случае ничего не доказывают и легко могут быть обращены в пользу нашего заключения. В самом деле, в то время, когда круговая порука по фискальному управлению господствовала в городах, посадах, селах и деревнях Московского государства, податные классы не имели личной поземельной собственности; они сидели на царской, государевой земле, которая не могла быть ни в каком случае обращена на пополнение казенной недоимки. Готовая, выработанная форма обязательной круговой поруки была позднее введена и там, где виды землевладения были другие, чем в Московском государстве, и удержалась в городах до 1863 г., несмотря на коренные преобразования их внутреннего быта. Таким образом, оказывается, что применение круговой поруки к участковому владению объясняется историческими обстоятельствами, а не самым существом дела. Строго говоря, вопрос об обеспечении взысканий недвижимым имуществом взамен обязательной круговой поруки мог возникнуть в применении к общинному землевладению лишь позднее, с того только времени, когда земля стала собственностью крестьянских обществ на общинном праве. Отрицательное решение его не может юридически подлежать никакому сомнению. Надел, отведенный домохозяину лишь в пользование, не может быть продан на удовлетворение падающих на него недоимок и взысканий, когда право собственности на этот надел принадлежит не ему, а всем домохозяевам общества в совокупности. Если все домохозяева вместе — собственники земли, то они все вместе и отвечают за недоимки и взыскания с каждого из них по началу обязательной круговой поруки. Следовательно, необходимо признать, что обязательная круговая порука и общинное землевладение тесно между собою связаны; последнее непременно предполагает второе. Но, признавая это, мы считаем необходимым для совершенного разъяснения вопроса обратить внимание на другую сторону дела, которая при всех рассуждениях об общинном владении остается почему-то в тени и благоразумно забывается его противниками. Круговая порука, говорят, есть великое зло, великая несправедливость и бремя для рачительных хозяев, которое они несут в пользу нерадивых и лентяев. Но почему, спрашивается, это бремя так тяжко, так разорительно и невыносимо? Положим, открылось наследство, на котором есть долги. Каждый из наследников рассчитывает, выгодно ли ему принять его, или нет; если долги не превышают стоимости наследства, наследникам может быть выгодно оставить его за собой; если же долгов больше, то они от него в большинстве случаев откажутся. Применим это к крестьянскому общинному наделу. Если извлекаемый из него доход может покрыть, хотя бы с небольшим избытком, лежащие на нем подати и сборы, то каждый домохозяин будет дорожить таким наделом, и окажись временный его обладатель несостоятельным, явится много охотников взять его на себя. При таких условиях обязательная круговая порука будет лишь юридическим принципом, который редко, почти никогда, не будет применяться на деле, разве в случае каких-нибудь особенных общественных бедствий, когда, впрочем, обыкновенный ход фискального управления и без того на время прерывается. Напротив, если подати, налоги, взыскания, ежегодно падающие на крестьянский надел, не только не покрываются ежегодным с него доходом, но даже, как у нас бывает, превышают самую капитальную стоимость надела, то он является уже не имуществом, а лишь поводом к налогу, падающему прямо на лицо, на его личный труд и заработки. На оставление такого надела за собою взамен неисправного владельца, разумеется, не найдется охотников, точно так же, как и продажа его с публичного торга не обеспечит казенных взысканий и недоимок. И вот они падают всей своей тяжестью на общество домохозяев и составляют для них действительно невыносимое бремя. Но кто же, спрашивается, в этом случае виноват: начало ли круговой обязательной поруки или несоразмерность налогов с доходностью надела — общинное ли землевладение, или податная система?

Кроме того, есть много и других причин, почему замена обязательной круговой поруки поземельной ответственностью, если бы она и была юридически возможна, оказалась бы на деле крайне затруднительной и для казны мало полезной. Примерно треть бывших крепостных крестьян еще не на выкупе, и с тех пор, что крестьяне стали свободны, владельческие земли нельзя обращать в продажу на покрытие крестьянских недоимок. Затем, две трети бывших крепостных крестьян состоят на выкупе с пособием от правительства, и их земли состоят у казны как бы в залоге. Продавать эти земли в возмещение недоимок, при высоких податях и налогах, какие у нас лежат на крестьянах, было бы операцией для казны крайне невыгодной. Казне приходилось бы часто в одно и то же время и продавать наделы за цену меньшую, чем сумма взыскания, и в то же время выплачивать из доходов казны проценты по ссудам на выкуп этих наделов, уже без всякой надежды возмещать эти проценты из крестьянских платежей. Заменить круговую поруку обеспечением надела можно было бы только в крестьянских обществах, владеющих на общинном праве собственной землей, окончательно выкупленной или не подлежащей выкупу. Они составляют более половины всего сельского населения Империи. Но где подати и налоги не поглощают всего чистого дохода с надела, там подобная замена не имела бы никакой практической важности; где же они равны чистому доходу или превышают его, а тем более где надел не имеет никакой стоимости и весь оклад падает на личный труд и промысел, там обращение взыскания на надел несостоятельного было бы, бесспорно, полезно для прочих домохозяев того же общества, но казна мало бы через это выиграла. Притом подобная мера имела бы еще и другое, гораздо большее неудобство. Продать крестьянский надел за недоимки, конечно, очень легко, но едва ли в интересах государства размножать бездомников, скитающихся по лицу России с семьями и детьми, не имея ни пристанища, ни куска хлеба. В числе причин, которые приводились в свое время в пользу крепостного права, говорилось, что оно, между прочим, остановило бродячую жизнь крестьян и завело у нас прочную оседлость. Продажей наделов за недоимки мы бы стали разделывать то, чего добились после вековых усилий и ценой самых тяжких пожертвований. Этим достаточно объясняется, почему правительство, впредь до более благоприятных условий народного труда и поднятия уровня благосостояния крестьянства, не решается на меру, с виду простую и легкую, но которая, устраняя одно зло, повлекла бы за собою другое, несравненно более вредное и опасное. Нельзя смотреть на вещи так в упор, как мы делаем, не вникая в их причины, которые всегда скрыты глубоко за поверхностью, не исследуя явлений в их совокупности и взаимной связи. Изолированных фактов нет в мире; все между собой вяжется и потому все производится множеством причин. Вынужденная ответственность одного за другого по податям и повинностям есть, без сомнения, зло. Но отчего происходит, что так часто приходится одному крестьянину платиться за другого? — Вот что надо исследовать. Будь такие случаи редки, на обязательную круговую поруку никто бы не жаловался и пособить злу было бы легко разными паллиативными мерами. Беда в том, что последствия невольной круговой поруки обратились у нас в хроническую болезнь, падающую разорением на зажиточных, трудолюбивых и старательных хозяев. Развились же они так и приняли такие размеры оттого, что поборы в огромном большинстве случаев несоразмерны с доходностью крестьянских наделов.

Из сказанного видно, что круговая порука действительно находится в тесной, неразрывной юридической связи с общинным землевладением; но, во-первых, не она сама по себе так обременительна и несправедлива; виною тому — тяжесть налогов и платежей, падающих на крестьянство; а во-вторых, отмена круговой поруки, а с нею и общинного владения, не устраняя зла при удержании теперешнего размера налогов, породила бы для казны, общества и государства еще большее зло и еще большие опасности в настоящем и будущем, чем несправедливость и обременительность круговой поруки при ее теперешних условиях.

Масса великорусского крестьянства, очень далекая от наших споров «за» и «против» общинного владения, относится к делу совершенно практически: где может, она отделывается от круговой поруки, потому что в теперешнем своем виде и в данных условиях она ее разоряет, а за общинное владение держится крепко. Вот несколько замечательных примеров. «В Ярославской губернии, — говорит г. Якушкин, — народ глубоко убежден в превосходстве общинного пользования землей перед всякою другою формою землевладения. По ст. 165 Положения о выкупе общество обязано выделить отдельный участок домохозяину, уплатившему в казну выкупную ссуду, причитающуюся на его часть. В Ярославской губернии с 1861 г. по ноябрь месяц 1874 г. взнесена в казну 679 лицами выкупная ссуда за 1900 наделов, и только 11 домохозяев потребовали выдела из общинного владения 39 принадлежавших им наделов и выдачи на них данных. Из 12 850 душ крестьян, выкупившихся до 1861 г. на волю от помещиков по особым с ними договорам, только один домохозяин заявил желание выделить свой участок к одному месту, между тем как на основании договоров и самого закона (808 ст. IX Т. Св. Зак.) крестьяне обязаны были в течение определенного срока, давно уже истекшего, разделить всю землю на отдельные участки по числу домохозяев и перейти от общинного землевладения к владению землей на правах личной собственности. В некоторых селениях государственных крестьян, водворенных на казенной земле, были составлены несколько лет тому назад приговоры о разделе общинной земли на подворные участки. Целью этих приговоров было уничтожение круговой поруки, т. к. при подворном владении ее нет [8]. Круговая порука была у них уничтожена, но земля не разделена на участки до настоящего времени и общинное владение осталось у них по-прежнему»^[8]. Из этих примеров, и притом по одной из самых промышленных губерний, видно, что крестьяне, тяготясь круговой порукой, крепко держатся за общинное землевладение. Каким образом неисправный плательщик при существовании общинного владения отвечает за падающие на него взыскания — этого г. Якушкин не объясняет. Мы думаем, что объяснения должно искать в приведенных им случаях в сравнительной легкости платежей, падающих на долю каждого домохозяина. Как мало крестьяне иногда боятся круговой поруки, видно из следующих примеров: в Самарской губернии некоторые крестьяне, поселенные на казенных землях, испросили себе в 50-х гг. разрешение поделить участковые свои земли по душам. В Спасском уезде Рязанской губернии крестьяне села Ижевского, поступившие в звание свободных хлебопашцев и разделившие сначала свои земли на участки, потом выпросили себе право снова перейти к общинному владению.

В Бессарабии существуют так называемые резешские вотчины, которые сначала принадлежали нескольким владельцам, переходили потом к потомкам их мужского и женского пола по равной части, а с дальнейшим размножением уже не делились, а оставались в общинном владении. Только для облегчения пользования от времени до времени производятся разделы этих земель по взаимному соглашению всех собственников. Переделы между родами производятся каждые 10-15 лет, а между членами одного рода — каждые два или три года.

Трудно, не имея точных данных, решить: чем мотивируется такое предрасположение нашего простого народа к общинному владению, даже когда земля принадлежит отдельным семьям на вотчинном праве? Даже немцы, поселенные на Волге, заменили у себя, как известно, участковое владение общинным. Вопрос, во всяком случае, заслуживал бы подробного исследования, без всяких предвзятых мыслей. Быть может, оно раскрыло бы нам такие стороны общинного владения, которые мы теперь совершенно опускаем из виду.

Мы рассмотрели важнейшие и наиболее общие возражения против общинного землевладения. Но кроме них есть и другие, неосновательность которых сразу бросается в глаза. Рассмотрим для полноты и их.

Говорят: общинное землевладение мешает укорениться в крестьянах понятию о праве собственности и объеме этого права. Возражение это взято не с факта и делается лицами, по-видимому, никогда не говорившими с крестьянами. Кто с ними хоть раз толковал о праве личной поземельной собственности и общинном землевладении, тот знает, что они их различают очень отчетливо и сознательно. Нам сдается, что это возражение прямо выхвачено из каких-нибудь иностранных книг. Иностранцы, за исключением весьма немногих, до сих пор убеждены, что наши мужики — коммунисты, а мужицкая община — дикий фаланстер, и этому вздору мы верим или, по разным соображениям, хотим верить, будто общинное владение — взаправду зародыш будущего обновления мира по идеалу коммунистов и радикалов.

Крепостники, явные и тайные, поддерживают и раздувают подобные толки с умыслом, обращая их в орудие для своих целей. Мы напомним только, что если общинное владение и ослабляло в крестьянах сознание права личной собственности, то крепостное право, которое они выносили на своих плечах в течение столетий, не могло не внедрить в них совершенно отчетливого понятия о том, что такое личная собственность и чем она отличается от общинного владения.

Говорят еще, будто общинное землевладение скучивает крестьян в большие поселения и тем удаляет их от их полей и угодий. Мы видели, что распределение полей зависит от системы земледелия, а не от общинного владения, что последнее так же хорошо может уживаться и с хуторным хозяйством, как теперь уживается с переделами. Скучение наших крестьян в больших деревнях, по справедливому замечанию знающих людей, имеет совсем другие причины, а именно: недостаток воды, необходимость, чтобы добыть ее на безводном пространстве, рыть глубокие колодцы, что под силу не одному домохозяину, а целой деревне; далее — при первобытной культуре водворению хуторного хозяйства мешает большое разнообразие качества земли: расселившись хуторами, крестьянам пришлось бы: одним — жить в болоте, другому — на пригорке, третьему — в лесу и т. д.; кроме того, скученными держат крестьян и проезжие пути, которые дают доходы от постояльцев и разные очевидные выгоды сожительства, как-то: возможность иметь общий выгон, общее пастбище, общего пастуха и табунщика; живя вразброс, крестьянам пришлось бы каждому пасти свой скот и лошадей особо, или содержать их круглый год на стойле, но ни то ни другое при теперешнем хозяйстве и степени культуры немыслимо. Прибавим к этому наши зимние вьюги, метели и сугробы снега, заносящие целые селения, наши ростепели и половодья, прекращающие сообщения даже между близкими жильями весною и осенью. Что стали бы делать при таких условиях люди, расселенные хуторами на более или менее значительном пространстве? И теперь мы затрудняемся заставлять крестьянских детей аккуратно ходить в школы, а что было бы тогда? Жители разбросанных дворов, залитые водой или засыпанные снегом, перегибли бы в одиночку от голода и холода, а школы пришлось бы закрыть вовсе.

Но забудем на минуту все топографические и климатические условия, делающие хуторный быт в северной и средней России, по крайней мере, при теперешней степени культуры, положительно невозможным; спросим: желательно ли вообще, чтобы наши села и деревни расселились отдельными хуторами? В экономическом, сельскохозяйственном отношении, может быть, и да, но в социальном — едва ли! И мы, и иностранцы в один голос твердим об общительности великорусского крестьянина, живости его ума, его сметливости, находчивости, уменье жить с людьми, о его расположении к артельной жизни и работе, о значительности русского народа в массе и, напротив, слабости, стертости — в одиночку. Великорусский простой народ по преимуществу перед всеми другими племенами, вошедшими в состав России, есть народ общежительный, со всеми достоинствами и недостатками, вытекающими из этой основной, преобладающей черты национального характера. Откуда эти общежительные способности и инстинкты? Мы думаем, что они зарождаются, воспитываются и укрепляются в сожительстве деревень и сел, в ведении сообща сельских и деревенских дел, обусловленных общинным землевладением и вытекающей из него круговой порукой. Как ни бедна и однообразна крестьянская общественная жизнь, но она закрепляет инстинкты и привычки общежительности, которые великорусский крестьянин несет потом повсюду, куда ни забросит его судьба — в Ригу, Вильну, Одессу, Варшаву и Питер, в солдаты, бурлаки или рабочую артель каменщиков, плотников, землекопов, в извозчики, торгаши или половые. По этой характерной черте — общительности, умению жить с людьми, самыми разнородными, — великорусского крестьянина узнаем везде, всюду. Далеко не таков малороссиянин: он сосредоточен в себе, малообщителен. Не происходит ли это, между прочим, оттого, что малороссияне живут хуторами? На немца одиночная выработка тоже наложила свою неизгладимую печать резко запечатленной индивидуальности. Мишле жалуется, что французские крестьяне местами дичают в своих отдельных хозяйствах. Мы не настаиваем на этих заметках, не приписываем им значения дознанного факта, но думаем, что предмет сам по себе заслуживал бы подробного исследования, и, пока оно положительно не опровергнет догадки о тесной связи характера нашего крестьянства с условиями его общественной жизни, до тех пор, кажется нам, было бы слишком рискованно решительно произносить слова в пользу хуторного быта, в ущерб нашего теперешнего, деревенского.

Есть также мнение, будто общинное землевладение оправдывает и укрепляет самовластие сельских сходов, нарушающее и стесняющее личные права и действия крестьян. Возражение это не выдерживает критики. Сельские сходы существуют не при одном общинном землевладении, но также и при участковом. Следовало бы доказать, что самовластие сельских сходов в обществах, владеющих на общинном праве, сильнее и стеснительнее; а пока это не доказано, такие обвинения общинного владения как голословные не имеют никакой цены. Общинное владение, по принципу, предполагает единогласное решение всех домохозяев. Если этот принцип нарушается, то причина, очевидно, не в общинном владении, а в разных побочных обстоятельствах, которых мы здесь разбирать не станем. Заметим только, что самовластие проявляется у нас не только в сельских сходах крестьян, владеющих землею на общинном праве, но также и в действиях, например, хоть правлений акционерных обществ относительно акционеров. Стало быть, самовластие у нас — явление гораздо более общее, заметное и там, где об общинном владении нет и помину. Почему же именно оно, и только оно одно, должно играть у нас роль козла очищения?

Упрекают, кроме того, общинное землевладение в том, что оно будто бы убивает в крестьянах свободный почин и укрепляет между ними старозаветные сельскохозяйственные порядки.

Выше мы подробно объясняли, что не общинное землевладение, а допотопные сельскохозяйственные понятия и приемы вместе со многими другими причинами мешают успехам земледелия между крестьянами. Что же касается недостатка почина в нашем крестьянстве, а особенно вследствие общинного владения, то такого рода упрек похож на иронию. Мы признаемся, напротив, удивляемся предприимчивости, оборотливости, находчивости крестьян, — как это они умеют при их крайнем невежестве и при самых неблагоприятных обстоятельствах изворотиться, приискать себе промысел на стороне, за тридевять земель, не унывать при горькой беде и совершенной беспомощности! Мысль, что в мнимом отсутствии почина нашего крестьянина виновато общинное землевладение, просто забавна и доказывает наивное незнание самых простых вещей. Всем и каждому известно, что из всего крестьянства Русской Империи самые предприимчивые — великорусские крестьяне. Они во всей Империи и ее окраинах являются мелкими торгашами, ремесленниками, содержателями постоялых дворов и трактиров и мелкими банкирами, половыми, огородниками, возчиками, конкурируя с жидами даже в местах их постоянного жительства. А именно у великорусских крестьян и существует почти исключительно общинное землевладение. Все прочие крестьяне, уступающие им в промышленной предприимчивости, не выдерживающие с ними в этом отношении никакого сравнения, владеют землею на участковом праве. Наши крестьяне — рутинисты, и притом благодаря общинному землевладению! Да подумали ли те, кто это говорит, что не только у нас, но и в целом мире крестьянство — среда самая косная, самая привязанная к преданиям и заведенному порядку? Везде у крестьян память о прошедшем, старые обычаи живут века и сохраняются, несмотря на громадные перевороты, смывающие их дочиста в других общественных слоях. В Малороссии до сих пор ругаются «злым католиком», в Тульской губернии — «Литвою»; в Эстляндии до сих пор крестьяне помнят дебри, куда они спасались от нашествия саксов. И в этом нет ничего удивительного. Море тоже остается спокойным в глубине, когда на поверхности его бушует сильнейшая буря. Как же приписывать общинному владению то, что есть общее явление и объясняется общим законом!

В вину общинному владению ставят также, будто оно прикрепляет крестьян к их месту жительства и мешает их свободному передвижению. Все знают, что фискальные и полицейские условия, которыми обставлена наша деревенская община, что разные положения гражданского и уголовного права, гражданского и уголовного судопроизводства затрудняют свободное передвижение населения; но чтобы общинное землевладение ему препятствовало — об этом никто, конечно, никогда не слыхал. Нам укажут на круговую поруку, но мы уже выше показали, отчего она так тяжка для крестьян. А кроме круговой ответственности нельзя придумать ничего, что могло бы навлечь на общинное владение такую напраслину. Что оно, как мы видели, например, в Ярославской губернии, нравится крестьянам и добровольно привязывает их к их месту жительства в селе или деревне, где они участвуют в общинной земле, — это очень может быть, даже очень вероятно, но в этом мы готовы видеть не слабую, а скорее сильную сторону общинного землевладения, не вред, а, напротив, пользу. Разве было бы лучше, если бы масса нашего сельского населения, обращенная самыми энергическими мерами в течение столетий из бродячего в оседлое, снова начала перекочевывать с места на место? Этого, конечно, никто не пожелает. Никто, конечно, не ставит общинному землевладению в вину, что оно привязывает сельское население к месту жительства даже в тех частях Империи, которые по климату, свойствам почвы и всей обстановке жизни крайне невыгодны и непривлекательны. Желать, чтобы наше сельское население передвинулось с севера на юг, могут разве владельцы и арендаторы наших хлебородных степей, но в виды правительства такая дикая мысль никак входить не может; оно, без сомнения, вполне ценит те условия, которые побуждают сельские массы добровольно оставаться на своих местах; избыток же сельского населения и крестьяне, поставленные в слишком неблагоприятные хозяйственные условия, уже и теперь тянутся на восток и юго-восток, в Сибирь, Оренбургский край, в новозавоеванные среднеазиатские владения, несмотря на общинное землевладение. Такое расселение крестьян по лицу Империи происходило бы гораздо правильнее, успешнее и целесообразнее, если бы были устранены разные полицейские и финансовые препятствия, бесполезно тормозящие дело, а главное, если бы в основание распоряжений по этому предмету был положен какой-нибудь общий план, общее начало, с которым были бы соображены и согласованы частные постановления и меры.

Общинное землевладение обвиняют также в том, будто оно дает миру право распределять между домохозяевами по своему усмотрению повинности за всю общественную землю; вследствие этого домохозяева воздерживаются будто бы от хорошей обработки земли, опасаясь, чтобы мир не возвысил повинностей за лучше обработанные участки. Нам лично такие случаи нигде не встречались, и мы о них никогда не слыхали. Но допустим, что здесь и там такие распоряжения делаются миром: что ж бы это доказывало? Только то, что налоги слишком велики, что их приходится взимать не с одной земли, а с достатка и промыслов. К общинному землевладению это не имеет ровно никакого отношения. Мир, распоряжающийся общинной землей, — не кто другой, как сами владельцы этой земли, и когда она не дает довольно на покрытие налогов, приходится пооброчить того, кто богаче. Это та же круговая ответственность, только примененная не к взысканиям, а к раскладке. Где подати покрываются легко, там этой дополнительной раскладки никогда не бывает.

Замечают еще, что там, где существуют переделы полей, крестьяне не могут без согласия мира возводить построек на общинных землях и, скучивая по необходимости все строения на тесном пространстве усадьбы, подают повод к опустошительным пожарам, уничтожающим у нас вдруг целые деревни и селения.

Замечание это очень справедливо, но относится к переделам и способам поселения, а не к общинному землевладению, которое, как мы видели, уживается и с переделами наделов, и с хуторным хозяйством.

Находят также, что при общинном владении недоступен для крестьян долгосрочный поземельный кредит, а возможен только краткосрочный под залог ожидаемого урожая, а этот вид кредита слишком дорог и обременителен.

Здесь речь идет, конечно, только об отдельных домохозяевах. Крестьянские общества пользуются и теперь долгосрочным поземельным кредитом: это доказывается выкупными сделками крестьян с помещиками при содействии правительства; через посредство же общества такой кредит доступен и отдельным домохозяевам, которых ежегодные платежи соразмеряются с их общинными наделами. Точно так же и до освобождения крестьян банковые долги нередко переводились на крестьянские общества, поступавшие в звание свободных хлебопашцев, и мы, признаемся, не можем понять, почему бы точно так же не могли пользоваться долгосрочным кредитом всякие общества крестьян, собственников своей земли, владеющих ею на общинном праве. Следовательно, речь может идти только о недоступности долгосрочного кредита для домохозяина, владеющего общинным наделом, помимо общества. Это совершенно справедливо: ни продать, ни заложить, ни подарить, ни завещать своего надела он не может, потому что надел не принадлежит ему на праве собственности. Но ведь и арендатор подлежит таким же ограничениям относительно арендуемой им земли, и наемщик дома, и взявший вещь на сохранение; почему же именно общинному землевладению это ставится в укор, а не другим видам вещных отношений? Мы также не слыхали, чтобы дело шло у нас о предоставлении благодеяний долгосрочного кредита крестьянам, владеющим землею на участковом праве; они, сколько известно, тоже не пользуются кредитом, помимо ссуд на выкуп наделов, хотя и не владеют землей на общинном праве. Когда возбудится у нас общий вопрос о долгосрочном кредите для крестьян на занимаемые ими земли, — а это очень желательно и рано или поздно должно будет стать на очередь, — будут, наверное, придуманы и комбинации о применении долгосрочного кредита к общинным наделам.

Иные рассуждают так: в непромышленных губерниях, где деятельность крестьян по необходимости почти исключительно замкнута внутри общины, они бедны. Это заметно не только в неплодородных губерниях, например Псковской или Смоленской, но и в плодородных, наприм<ер> в Пензенской. Напротив, в губерниях промышленных, лесных и степных, где крестьянин может действовать вне общины, крестьяне зажиточны, несмотря на качества почвы. Из этого выводится, что труд крестьянина под давлением общины малопроизводителен, хотя бы природные условия ему благоприятствовали, и щедро награждается вне общины. Вся эта аргументация основана на ошибочных данных и представляет ряд недоразумений.

Пензенская губерния — не вся черноземная; притом она не может служить доказательством, так как в ней, сколько известно, Положения 19 февраля были применены очень неправильно.

Степные губернии ни в каком случае не могут служить примером деятельности крестьян вне общины. Напротив, в этих губерниях крестьяне исключительно занимаются земледелием и скотоводством внутри общин, а между тем, между ними действительно есть много зажиточных и даже богатых, потому что земли у них много, и она родит хорошо.

Зажиточность крестьян в промышленных губерниях объясняется совсем не деятельностью вне общин, а тем, что неплодородие почвы вынудило их искать других заработков, чтобы кормиться и платить подати. И потом нельзя никак сказать, чтобы деятельность крестьян промышленных губерний исключительно происходила вне общин. Всем известно, что в этих губерниях рядом с так называемыми отхожими промыслами существуют местные, так называемые кустарные, которые занимают массы крестьян на местах внутри общин. Как же говорить после того, что крестьяне зажиточны только тогда, когда деятельность их происходит вне общин? Замечательно, что именно в промышленных губерниях крестьяне крепко держатся общинного владения, как мы видели на примере Ярославской губернии. Зажиточность крестьян этих губерний, занимающихся промыслами, объясняется тем, что у нас есть большой запрос на промысловый труд, на земледельческий же он — сравнительно меньше. Это показывает только, что промышленность у нас слишком мало развита.

Что промышленные занятия не имеют никакого отношения к общинному землевладению — совершенно справедливо. Но каким образом промысловые занятия могут происходить вне давления общин, когда крестьяне наши в наиболее промышленных губерниях — Ярославской, Владимирской, Костромской, отчасти Нижегородской — живут в таких же крестьянских общинах и имеют такое же общинное владение, как и крестьяне всех других великорусских губерний, — этого решительно нельзя понять.

Кроме того, пусть объяснят нам, с этой точки зрения, почему в западных и малороссийских губерниях, где существует участковое владение и, следовательно, по теории, община не подавляет крестьян, ни земледелие, ни промышленность не процветают?

Наконец, общинное владение упрекают в том, что оно будто бы обязывает каждого домохозяина взять на свою долю земельный надел не больше и не меньше того, сколько причитается на долю других. Вследствие того те, которые бы хотели заняться другим промыслом, должны волей-неволей брать больше земли, чем им нужно. Отсюда, говорят, дурная обработка полей, помеха промыслам и разделению труда в сельском населении.

Упрек этот, как и многие другие, взят не с факта, а выдуман. Общинное владение вовсе не требует полной уравнительности наделов; оно дает только домохозяевам право требовать уравнительности с другими в отводе им наделов. Между тем и другим огромная, существенная разница. Уравнительность бывает обязательной только в тех случаях, когда налоги превышают доход от надела или даже его капитальную стоимость, но в этих случаях владение не есть выгода, польза, а тягость; земля не служит обеспечением крестьянина, а мерою для обложения личного труда. Никто, понятно, не желает взвалить на себя большую обузу в сравнении с другими, а нести меньшую другие не позволят по той же причине. Очевидно, что общинное землевладение тут ни при чем. Там же, где земля с избытком покрывает налоги, каждый с радостью берет землю, и никто от нее и не думает отказываться. В таких местностях можно говорить о maximum надела, но minimum всегда будет определяться доброй волей домохозяина; оттого здесь мы зачастую видим, что иной владеет лишь усадьбой или даже одним домишкой. Итак, уравнительность или неуравнительность наделов зависят вовсе не от общинного землевладения, а от других причин, и ставить ему в вину внеизбежную уравнительность, навязываемую волей-неволей, значит не иметь понятия ни о быте наших крестьян, ни об общинном землевладении.

Кажется, мы не пропустили ни одного возражения против общинного землевладения и внимательно рассмотрели каждое. Что же оказывается? Ни одно из них не выдерживает критики. Самые, по-видимому, серьезные основаны на недоразумении и приписывают общинному владению то, что вытекает совсем из других причин; незнание же и непонимание предмета и нашего крестьянского быта, неумение серьезно вдумываться, привычка к рутинным заключениям и рассуждениям по готовым шаблонам довершают путаницу понятий. В таком положении находятся почти все наши коренные русские вопросы, и пройдет еще много времени, потребуется много труда и усилий, пока, наконец, мрак начнет рассеиваться и уступит место свету и правде.

IV

Представим теперь аргументы в пользу общинного владения. Их тоже немало, и они, смотря по точке зрения, очень различны.

Во-первых, есть много людей практических, которые, не задаваясь ни либеральными, ни консервативными задними мыслями, берут факт общинного владения как он есть, взвешивают его хорошие и дурные стороны, пользу и вред, приносимые им теперь крестьянам. От этой группы нельзя требовать анализа начал общинного владения; она рассматривает его целиком, со всеми его случайными приростами, произносит суждение о том непосредственном, научно не рассмотренном и не разработанном факте, который у каждого под глазами. Доводы этой группы состоят в следующем.

1. Общинное владение имеет перед хуторным хозяйством то важное преимущество, что представляет возможность пользоваться в виде пастбища паром и полями, с которых снят хлеб. Без этого крестьяне не могли бы держать большого количества скота и овец.

Против этого, конечно, можно заметить, что крестьяне при общинном владении выгадывают только издержки на пастуха, ибо каждый домохозяин, имея весь свой участок около своего жилья, мог бы точно так же пасти свою скотину на своем пару и на своем убранном поле. Трудно понять, почему бы при таком порядке количество скота должно было уменьшиться. Прибавим к этому, что выпас скота на пару не может быть назван нормальным; с лучшей обработкой земли, при раннем вывозе удобрения и раннем поднятии пара выпас на нем скота должен если не вовсе отмениться, то, во всяком случае, сократиться очень значительно. Поэтому нельзя считать преимуществом общинного владения то, что является лишь последствием низкого уровня сельского хозяйства.

2. В степных местностях хуторное хозяйство невозможно по недостатку воды.

Это замечание тоже совершенно справедливо, но только при теперешних условиях земледелия, которое, надо надеяться, подымется когда-нибудь и у нас. Если крымские татары, жители Кавказа и Закавказья, новые наши подданные в Средней Азии, наши русские садоводы в Поволжье умели и умеют устраивать орошение безводных степей и обращать их в плодородные места, то нет причины, почему бы это было невозможно и в других степных местностях европейской России. Итак, этот довод, подобно предыдущему, говоря в пользу поселения деревнями в степных пространствах в настоящее время, не доказывает еще необходимости общинного владения в принципе.

3. В пользу общинного владения и в виде важного его преимущества перед участковым приводится и то, что при круговой ответственности по уплате подушных податей и повинностей душевой передел земель выравнивает лежащую на крестьянах тяжесть между всеми; если же поделить земли между крестьянами однажды навсегда, то семьям, в которых число членов уменьшится, будет слишком тяжело, и они станут несостоятельны; притом качество земель не одинаково, а платеж с души одинаков, вследствие чего он падет на некоторых плательщиков большею тяжестью, чем на других. Наконец, как быть с участками, владельцы которых вымрут или выбудут? Следующие с них подати и повинности по-прежнему будут взыскиваться, но кому их платить? Всех этих неудобств нет при общинном землевладении и переделах полей. Наделы всех уравниваются, подати раскладываются по рабочим силам равномерно, земель, подлежащих налогам, не остается впусте, за выбытием или смертью их владельцев.

Предпосылка всей этой аргументации та, что податная система остается теперешняя и размеры платежей — те же самые. При таких условиях полезно ли, спрашивается, для крестьян отменить общинное владение и поделить землю между домохозяевами на участки, отведя их к одним местам? Ответ, разумеется, дается отрицательный. Но он ничего не говорит в пользу общинного владения, ибо если переменить предпосылку и предположить, что теперешняя наша податная система, как и должно надеяться, будет когда-нибудь заменена более правильной и уравнительной, то окажется, что и общинного владения не нужно.

Очень замечательно, что в то время как противники общинного владения нападают на него во имя неудобств, порождаемых при теперешней податной системе, защитники его, смотрящие на дело чисто практически, отстаивают его ввиду той же самой податной системы. Не доказывает ли это, что податной вопрос существенно мешает выяснению свойств общинного владения в глазах многих и что действующие наши законы о податях и повинностях производят целый ряд ненормальных явлений, затрудняющих изучение русской экономической жизни?

4. Сознавая, что чересполосица — одно из главных неудобств общинного владения, защитники его говорят, что семейные разделы и отдача земель в аренду завели бы ее и при участковом владении; другие отстаивают даже и чересполосицу ввиду уравнительности наделов, которая ею достигается при указанной выше невозможности расселения хуторами во многих местностях России.

И об этих доводах в пользу общинного владения следует сказать то же самое, что мы заметили о предыдущих. Они бесспорны, но не касаются общинного владения в принципе, а отстаивают только известные его применения ввиду известных условий и обстоятельств; но раз последних нет или изменились, вся аргументация теряет свою силу. Значит, и общинного владения не нужно в таком случае? Таков общий недостаток доводов этой группы в защиту общинного владения. Они совершенно справедливы, но не решают вопроса, потому что ограничиваются обороной общинного владения только ввиду побочных условий, в которые оно теперь поставлено и которые могут измениться. Поставленное в иные условия, оно даст новые комбинации.

Вторая группа поборников общинного владения стоит в противоположность первой на чисто теоретической почве, противопоставляет его личной поземельной собственности и видит в нем начало, которое должно заменить последнюю и тем обновить теперешние ненормальные экономические и социальные отношения. Этот взгляд вырос и развивается не у нас, а в Европе под влиянием социальных неустройств и анархии, порожденных возрастающим с году на год пролетариатом, нуждою и бедствиями огромной массы бездомного и голодного люда, брошенного с семьями на произвол судьбы, — люда, существование которого исключительно зависит от хода промышленности и доброй воли капиталистов и собственников-производителей. Из множества ученых трудов и исследований, вызванных социальным брожением Европы, к общинному владению ближайшим образом относится книга Лавелэ «О собственности и ее первоначальных формах», обратившая на себя внимание и в наших мыслящих кружках. Лавелэ идет от того начала, что гражданская свобода немыслима без землевладения, как жизнь невозможна без света и воздуха. Между тем, личная поземельная собственность была всюду, как только появлялась, причиною обезземеления народных масс и вследствие того — источником гражданского неравенства, вражды сословий, междоусобной войны и анархии, приводящей государства к ослаблению и упадку. До появления личной поземельной собственности всюду существовало общинное владение, и оно делало людей довольными, счастливыми и спокойными. Воспоминания об этом блаженном времени сохранились в преданиях о золотом веке, в которых на первом плане красуется отсутствие личной собственности. Везде, где общинное владение удержалось до сих пор, оно и теперь обеспечивает существование и довольство людей и вполне совместимо с рациональной культурой и успехами земледелия.

Окончательных выводов из этого ряда мыслей Лавелэ не делает, но они просвечивают довольно ясно; по крайней мере, из того, что он говорит, мы вправе заключить, что все его сочувствия на стороне общинного землевладения и против личной поземельной собственности. Такого взгляда нельзя не признать односторонним и узким. В нем к результатам строгого научного и исторического исследования примешивается отголосок борьбы партий, не дающей мысли держаться на высоте полного беспристрастия и объективного понимания событий. Книга Лавелэ — труд во всех отношениях весьма почтенный и достойный — вызвана социальной безурядицей, и автор под влиянием вполне понятных сочувствий к обиженным и страдающим массам настолько увлекся в одну сторону. Суждениям его не чужд полемический тон; Лавелэ старается выяснить не столько ход исторического развития поземельных прав и отношений, сколько подыскать доводы в пользу общинного владения. Основной мотив его заслуживает полного уважения и сочувствия, но разъяснение вопроса при такой постановке мало выигрывает. Только совершенно беспристрастное, всестороннее рассмотрение фактов, только полная, внимательная их оценка, чуждая всяких предубеждений, может привести к заключениям, разъясняющим настоящее экономическое положение, и указать правильный из него выход. Одна наука в ее истинном и высоком значении в состоянии успокоить возбужденную и встревоженную мысль и направить людей к нормальной деятельности. Все, что делается или пишется не в этом смысле и направлении, только замедляет на пути к решению вопросов, в лучшем случае прибавляя лишь несколько новых материалов и соображений для будущего их решения.

С тех пор что мир стоит, во всех человеческих обществах рано или поздно непременно выделяется из общинного владения личная поземельная собственность. Один этот факт не доказывает ли лучше всяких рассуждений, что она имеет такие же законные и разумные причины существования, как и общинное владение? Это меньшее, что можно сказать о личной поземельной собственности, но зато это можно утверждать без ошибки и колебаний.

Лавелэ розовыми красками описывает идиллическое счастье добрых и простых людей при общинном владении. Как почти все писатели и ученые романской расы, он грешит излишеством воображения, любит густые, яркие краски, и под его пером пропорции действительно изменяются. Если общинный быт так прекрасен, если люди в нем так счастливы, то почему же он распадается даже там, где никто под него не подкапывается? Отчего в Сербии задруги, по свидетельству самого Лавелэ, приходят в упадок? Отчего у нас крестьянские семьи, некогда многочисленные и богатые, распадаются, и дележи становятся все чаще и чаще? Над такими фактами нельзя не задуматься, им нельзя противопоставлять добрые пожелания и мечты. История и факты, их суровая, неумолимая логика стоят за себя крепко, требуют признания и оценки, и мы не можем построить теории, создать формулы, сколько-нибудь полезной и пригодной, не расставшись с тем, чего бы нам желалось, не отдавшись вполне тому, что дает, на что указывает сама жизнь, сама действительность. Ход истории — та же логика, та же математика, только имеющая дело не с понятиями, не с отвлеченными величинами, а с общественными явлениями.

Начнем с того, что развитием обществ, как и материальных организмов, одинаково и одновременно управляют два закона: во-первых, закон выделения составных частей или единиц из совокупности, в которой они заключались, и жизнью, которой жили, для особого, самостоятельного существования; и во-вторых, закон сведения составных частей к единому, к общему, совокупному, целостному существованию. Это так называемые законы дифференциации и организации. Семья, соединенная сначала природными узами в одно, потом распадается, и связь, которая поддерживается между ее членами, потом существенно изменяет прежний свой характер. То же самое замечаем мы и в первобытных обществах. Их составные части и члены, находившиеся сначала в тесном, непосредственном единении, мало-помалу выделяются, начинают жить каждый особой, самостоятельной жизнью, и тогда создается между ними уже другая связь, общественная и государственная, непохожая на прежнюю, непосредственную, природную.

Но вместе с выделением составных элементов и членов первобытных обществ и образованием между ними новой связи, на иных началах, выказывается и развивается неравенство людей, которое дотоле оставалось в тени, незамеченным, потому только, что ему не на чем было обнаружиться и разыграться. Лишь при обособлении людей и самостоятельном развитии каждого из них оно обнаруживается вполне. Физическое, умственное, нравственное неравенства людей создаются природными различиями, которым существенно содействуют особенные, иногда случайные условия самостоятельного развития и существования каждого члена общества в отдельности. Таким образом, неравенство есть такой же основной факт человеческой природы и человеческих обществ, как и физической природы. Требование равенства возникло только как отрицание гражданской и политической неурядицы, при которой одни члены общества нарушили самостоятельное, спокойное существование и развитие других. Равенство в смысле полного материального умственного и нравственного уравнения всех есть бессмыслица, которой нельзя и формулировать.

Вместе с выделением составных стихий первобытных человеческих обществ для отдельного, самостоятельного развития и существования родилась и личная поземельная собственность. В ней получили люди или группы людей опору для своей самобытности, материал для выработки своей индивидуальности, для воплощения своей мысли и своих особенностей, поприще для деятельности. Вот почему личная поземельная собственность — такое же необходимое явление в человеческом обществе и государстве со времени выделения индивидуальности, как и неравенство, и так же неотменима, как оно. Личная поземельная собственность должна и будет существовать во всех сколько-нибудь развитых человеческих обществах с той минуты, как они начинают развиваться, и мысль, что можно упразднить ее, — такая же фантазия, как мысль водворить полное равенство. Речь может идти только о том, чтобы личная поземельная собственность, составляющая одно из условий развитой общественности, не нарушала равновесия общественного организма, не мешала правильной, равномерной жизни всех его сторон и всем его нормальным отправлениям. Наблюдая развитие древних и новых человеческих обществ, мы открываем в этом отношении следующий знаменательный факт: как только личная поземельная собственность становится единственной, исключительной формой поземельных отношений, другими словами — как только вся земля переходит в личную собственность, последняя становится орудием угнетения одних слоев общества другими, рождает между ними вражду, внутреннюю ожесточенную борьбу общественных элементов, которая мало-помалу разъедает общественность, ведет к междоусобиям и анархии. Из этого следует, что разрушительно действует не личная поземельная собственность, а ее исключительное владычество. Значит, надо не уничтожить ее, а сделать безвредной, ввести в должные границы. Жизнь природы, человека и человеческих обществ обусловлена гармоническим сочетанием элементов, а не уничтожением того из них, который в данную минуту кажется вредным или опасным. Все элементы полезны и благотворны, но только тогда, когда таких сочетаний нет. Нельзя указать ни одного общественного элемента, который, развиваясь исключительно на счет всех других, не был бы вреден и опасен для общества и государства; отыскать между различными элементами такое сочетание, которое бы помешало одному из них развиваться на счет других и нарушить общую гармонию сил и деятельностей, — вот в чем состоит вся задача и вся политическая мудрость.

Применим это к предмету, который нас занимает. Личная собственность как цель и в то же время мотив предприимчивости, деятельности, изобретательности, трудолюбия, выдержки есть сильнейший рычаг всякого успеха, всякого развития в обществе. Это закваска, которая непрерывно толкает вперед, не дает погрузиться в лень и дремоту. Она двигает промышленность во всех ее видах; она поднимает экономический быт и экономический строй народа. В сельском хозяйстве крупная и средняя личная поземельная собственность подстрекает ко всяким нововведениям и улучшениям, к опытам и пробам, к новым приемам, увеличивающим доходность; у малой собственности нет для этого ни условий, ни почвы, ни нужного простора. Но когда вся земля обращается в личную собственность, то из этого происходит вот какое существенное зло: личная собственность, по своей природе, завоевательна; она стремится расширяться, захватить как можно больше; от этого она рано или поздно производит между поземельными собственниками экономическую борьбу, которая, не будучи сдерживаема ничем и предоставленная самой себе, оканчивается победой сильнейших над слабейшими, поглощением мелкой собственности крупною. Вследствие того поземельная собственность мало-помалу неудержимо сосредоточивается в немногих руках; бедная, слабая, малоспособная, непредприимчивая или, по случайным обстоятельствам, захудалая часть населения остается без земли, выбрасывается с детьми на улицу на произвол судьбы без средств, без крова и отдается на милость тех, кто согласится ее кормить за работу. Условия заработка не могут не быть крайне тяжкими при неравном положении дающего работу и предлагающих свой труд. Условия эти становятся еще тяжелее при конкуренции между собой собственников, из которых каждый стремится выиграть и нажить больше другого и ставить беззащитному перед ним труду все более и более невыгодные условия.

Какое же средство умерить эти последствия права личной поземельной собственности, парализовать ее разъедающие свойства, не уничтожая этого, не только неизбежного, но и полезного, деятельного, образованного, прогрессивного элемента общественной жизни?

На этот вопрос отвечает третья группа поборников общинного владения. Она видит в этой форме землевладения охрану сельского населения от несправедливых и вредных последствий исключительного господства личной поземельной собственности и потому особенно дорожит общинным крестьянским землевладением. Эта группа чрезвычайно многочисленна во всех слоях русского общества, хотя программа ее может быть и не формулирована еще с достаточной точностью и определенностью. Наблюдая практически над последствиями различных условий экономической жизни крестьян, живущих в общине, люди, принадлежащие к этой группе, находят, что общинное землевладение наилучшим образом ограждает крестьян от безземелья, батрачества и пролетариата и потому стоят за нее и ему сочувствуют.

«Стремление к разделению земли, — говорится в одном из отзывов, — может дойти до передачи мелких участков в руки немногих и создать безземельных крестьян, которые и у нас в России будут те же пролетарии и из них известно, что можно сделать — пример Западная Европа. Да и у нас довольно примеров среди голодающей отрасли духовенства, отставных чиновников и другого безземельного люда. Лучше оставить общинное владение сельских обществ так, как оно есть, и ежегодные переделы полей. В нашей местности (Саратовской) это не уменьшает благосостояния сельских жителей и не производит безземельных. Но если бы число оставляющих земледелие увеличивалось, то только переходом крестьянина-земледельца к более прибыльным занятиям, и тогда оставление земли было бы естественным переходом участков в одни руки. Идя таким путем, у нас увеличилось бы городское население и прибавилось бы крупных участковых землевладельцев, а с тем вместе развились бы и промысла».

«Вопрос о преимуществе общинного или участкового пользования, — сказано в другом отзыве, — имеет значение только в социальном, а не в сельскохозяйственном отношении, именно: общинное пользование препятствует развитию безземельности и удерживает неравенство имуществ в известных пределах. Что же касается до сельскохозяйственной стороны этого вопроса, то опыт показывает, что земли, принадлежащие отдельным крестьянам на праве собственности, а также земли частных владельцев возделываются точно так же, как и земли, находящиеся в общинном пользовании, а потому и делаемые против сего последнего возражения, будто оно препятствует улучшенному возделыванию земли, лишены всякого основания. С другой стороны, улучшенное земледелие возможно и при общинном пользовании: для этого стоит только продолжить переделы земли, или отдавать каждому хозяину участок, по возможности, в прежнем месте. Если улучшенное земледелие возможно на арендуемой земле, то нет основания предполагать его невозможным на общественной».

«Хотя общинное пользование землей, — замечается одним из сообщавших сведения, — не представляет больших удобств для хозяйства в том отношении, что ее не удобряют, как следует, не зная, попадет ли она на будущий год, при переделе, тому, кто ее удобрил, и хотя здесь (в Липецком уезде Тамбовской губернии) имеющие на общих сходках силу мужики, называемые крестьянами „мироедами“, при переделе земли имеют большие выгоды в выборе ее, — все-таки всякий обеспечен в куске хлеба и в уплате податей, тогда как при введении участкового хозяйства число бесхлебных и несостоятельных много увеличится, и мироеды постараются забрать у неимущих весь участок за несколько лет, за то, что подпоят бедняка или заплатят за него за один год, а потом он поступит на общество и мироед будет платить за него самую ничтожную часть, владея его участком».

«Предполагать можно, — говорит четвертый, — что участковое хозяйство возможно только для крестьян зажиточных или для сильных семейств, имеющих много работников; для малых же семейств или для бедных крестьян оно немыслимо и поведет неминуемо за собою пролетариат».

Пятый, не расположенный к общинному владению, признает, однако, что оно «не допускает развития пролетариата».

Один житель Бессарабской губернии находит, что «в предупреждение развития пролетариата было бы желательно, чтобы полевые наделы царан [9] оставались навсегда в глазах закона общинным владением и чтобы те порядки, которые теперь существуют в поле между членами общины по ее приговору, не могли послужить к закреплению участков… Лучшим доводом к подтверждению этого мнения может послужить пример мелких собственников, которых по крайней мере половина обнищала, хотя пользуются они правом собственности, или, вернее сказать, потому именно, что пользуются они искони этим правом». На такое же обнищание собственников семейных участков указывают в Саратовской губернии, именно на бывших питомцев Московского воспитательного дома, наделенных землею лет 20 тому назад, а в Ардатовском уезде Нижегородской губернии указывают два случая перехода от общинного владения к участковому, но от которого не последовало улучшения хозяйства.

Один землевладелец Валуйского уезда Воронежской губернии беспристрастно сравнивает между собой общинное и участковое пользование землей и находит, что каждое имеет «свои выгоды и неудобства. Выгоды общинного владения землею заключаются: 1) в исправном отбывании повинностей, пока подать не разложена крестьянами на землю; 2) в удобстве пастьбы общественного скота на толоке, особливо в маловодных землях и больших притом селениях, и 3) в том, что вновь подрастающие поколения не так страдают от нерадения родителей. Выгоды участкового владения: 1) старание хорошо обработать и удобрить свою землю в уверенности, что земля эта не отойдет к другому. Случается, что общества, которые обыкновенно поздно делят свои земли, отнимают уже взоранную землю и отдают другому; 2) участковый владелец может во всякое время начинать пахать свою землю, что для удобства пастьбы ему запрещают при общинном пользовании. Для этого нужно стараться, чтобы большие слободы выселялись на отдельные свои участки, лишь бы не было недостатка в водопое. При участковом владении, — говорит в заключение тот же землевладелец, — общий вывод урожайности земель должен бы подняться в значительной степени; но зато нерадивые крестьяне, а некоторые и по несчастию, обнищали бы и попали бы в вечные работники».

Указание на то, что при общинном владении подрастающие поколения менее страдают от родителей, подтверждается любопытным сведением из Новоархангельского уезда Орловской губернии. Здесь право бывших государственных крестьян продавать свою землю признается пагубным. «Случается, — сказано в доставленном сведении, — что глава семейства грозит продать (землю) и сделать нищими жену, мать семейства и взрослых сыновей». Против этого предлагаются разные меры.

«В Бобровском уезде Воронежской губернии, — говорит один местный житель, — исключительно существует общинное пользование землей, и оно одно спасает всех, ибо если бы было участковое землевладение, то большинство крестьян скоро бы окончательно разорилось».

На мироедов все жалуются. Рассказывается много о том, как они притесняют бедных крестьян при общинном владении. Однако высказывается также мнение, что при участковом владении мироеды были бы еще вреднее [10].

Дополним эти ссылки и указания некоторыми другими, столько же характеристическими.

Разные лица, владельцы Ветлужского и Варнавинского уездов Костромской губернии, Тульской, Орловской губернии и Суджанского уезда Курской губернии, свидетельствуют, что крестьяне более зажиточные, покупая земли в личную собственность вне своей общинной земли, удерживают за собой и свой общинный надел. И это одинаково замечается как в местностях, где между крестьянами видно стремление перейти к участковому владению, так и там, где этого стремления нет. Как нам известно из личных наблюдений, большинство крестьян, имеющих личную поземельную собственность или занимающихся на стороне выгодным промыслом или службой, дорожат своим общинным наделом на случай болезни, старости или крупной неудачи, которая может лишить их и денег, и приобретенной земли. На свой общинный надел как на место прибежища в крайнем случае они нередко употребляют свои сбережения для покупки скота, для постройки новых изб ввиду будущего, которое может быть хорошо, но может быть и дурно.

Все эти отзывы и данные вполне выясняют значение общинного владения в быту нашего сельского населения. Эта форма землевладения имеет свои неудобства, из которых самые главные и существенные: круговая порука, недоступность для отдельного домохозяина поземельного кредита помимо общества, невозможность для домохозяина устроить помимо общества свой полевой надел таким образом, чтобы можно было его обрабатывать независимо от прочих домохозяев по желанию и делать на нем любые опыты и улучшения; наконец, домохозяин, отдельно взятый, не будучи личным собственником своего надела, не имеет ни права свободного им распоряжения, ни права его отчуждать каким бы то ни было образом. Все это, бесспорно, стеснения и ограничения, и притом весьма серьезные. Но, во-первых, тяжесть круговой поруки, как мы старались объяснить выше, происходит от обременительности податей. По свидетельству одного лица из Рязанской губернии, «в черноземных местностях крестьяне не избегают круговой поруки, потому что в случае несостоятельности они пользуются землею неисправного», и только «в других местах эта порука для крестьян представляет большое затруднение». Но наша теперешняя обременительная и неравномерная податная система, надо надеяться, будет изменена, подати будут приведены в справедливую уравнительность с доходами от земли, и тогда круговая порука перестанет быть, как теперь, несносным бременем для крестьян, владеющих землей на общинном праве. Во-вторых, существенные неудобства теперешнего распорядка общинных земель для развития сельского хозяйства, насколько такой распорядок не обусловлен географическими и топографическими условиями, устраняется, как объяснено выше, сами собой, с поднятием уровня образования в наших сельских массах и с распространением между ними сведений о правильном ведении сельского хозяйства. Зачатки этого мы уже и теперь видим, здесь и там, в прекращении ежегодной пашни, в отмене вовсе переделов и во введении удобрения полей там, где его прежде не было.

Всякие улучшения сельского хозяйства у крестьян, владеющих на общинном праве, повторяем, возможны потому, что общинное владение нимало этому не мешает и допускает всякий распорядок полей, заведение всякого рода хозяйства, не исключая хуторного. Наконец, в-третьих, юридические стеснения каждого отдельного домохозяина при общинном владении и недоступность для него непосредственного, помимо общества, долгосрочного поземельного кредита заключаются в самом существе общинного владения и не могут быть вполне устранены в будущем; но таким же ограничениям и стеснениям подвергается и арендатор относительно арендуемой им земли; подвергается и всякий участник общей неразделенной собственности в отношении к своей в ней части. Весь вопрос сводится, следовательно, к тому, выкупаются ли стеснения и ограничения, проистекающие из общинного владения, какими-нибудь особенными выгодами и пользами, которые делают желательным и необходимым его сохранение, несмотря на эти ограничения и стеснения?

Выгоды эти перечислены в свидетельствах и сведениях, приведенных выше, и заключаются в следующем.

1. При общинной собственности домохозяин не может отчуждать свою часть в общинной земле, следовательно, иметь гораздо менее поводов и соблазна оставаться безземельным и бесприютным батраком и пролетарием. Общинное землевладение в этом смысле есть для массы сельского населения страховое учреждение от безземелья и бездомности, особенный вид применения к ней законов против мотовства, беспутства и расточительности, приспособленный к условиям быта низшего сельского населения.

2. Общинная собственность представляет твердый оплот против разнузданной, не знающей границ экономической борьбы частных интересов, спекуляции и наживы в применении к сельской народной массе. Без ограничения, какое представляет в этом отношении общинное владение, экономическая борьба в силу своей природы, своих основных свойств, своего разъедающего и завоевательного характера сломила бы мелкую поземельную собственность, обезземелила бы ее владельцев и сосредоточила бы ее в руках более крупных капиталистов и собственников в ущерб интересам низшего сельского населения.

3. Общинное владение обеспечивает за низшим сельским населением прочную оседлость, приют и кусок хлеба в старости и дряхлости, дает возможность вырасти и окрепнуть подрастающим сельским поколениям, не подвергаясь всем невыгодам, случайностям и опасностям бродячей жизни между чужими людьми, по распутьям и городам.

4. Общинное владение создает для промышленной и предприимчивой части низшего сельского населения твердую точку опоры, возможность выступить на промышленное поприще, а вместе представляет и центр тяжести, к которому огромное большинство беспрестанно тяготеет и возвращается. Обеспечивая семьям промышленных людей неотчуждаемый очаг, общинное владение развязывает им самим руки, дает им размах и полет, невозможный и немыслимый для людей, семьи которых не имеют обеспеченного и независимого крова и пропитания.

Вот благодеяния, вносимые общинным землевладением в жизнь крестьянских сельских масс. Они так существенны и важны, последствия, вытекающие из общинного владения, для целого строя народной жизни, так многозначительны и плодотворны, что нельзя рассматривать этот вид поземельных отношений как предмет только частного права и частного интереса; наравне с железными дорогами, кредитными учреждениями, отправлением правосудия, способами корреспонденции, укреплением имуществ общинное землевладение есть предмет публичного или общественного права, и, касаясь одной своей стороной частных польз и выгод, оно другою тесно связано с вопросами общего интереса и общего благосостояния. Если мы не хотим рано или поздно видеть у себя зарождение рабочего вопроса со всеми его экономическими и нравственными последствиями, с его учениями, страстями и борьбами, мы не должны расшатывать народного обычая, который носит в себе все зачатки правильной экономической и поземельной организации, но без тех фантазий и миражей, в которых заблудилась европейская мысль, ища выхода из ненормального экономического положения, созданного исключительным и безусловным господством начала личной поземельной собственности. Особенно теперь, больше чем когда-нибудь, мы должны дорожить общинным землевладением. Наше великорусское крестьянство вступило в настоящее время в тот период своего развития, через который неизбежно проходят все народы, — в период разложения непосредственных, природных семейных и родовых союзов на их составные единицы. Прежние большие крестьянские семьи дробятся бесконечно, во всех концах России; отовсюду слышно, что разделы семейств из года в год усиливаются. По глубоко верному замечанию одного лица, познания которого мы привели, участковое хозяйство по плечу лишь сильной крестьянской семье, состоящей из многих членов; малой семье оно не под силу, и при участковом владении такие семьи скоро пришли бы в совершенное разорение. Вот почему посягать на общинное владение теперь было бы особенно несвоевременно и опасно. Многие утешают себя надеждой, что мелкие личные собственники и крестьяне-общинники перейдут в земледельческие ассоциации, которые с успехом поведут у нас вперед сельское хозяйство, избавят народные массы от безземелья и поднимут благосостояние мелких владельцев. Очень может быть, даже очень вероятно, что это когда-нибудь так и будет, но никак нельзя ожидать, чтобы это сделалось скоро: для этого нужна совсем другая степень культуры народных масс, чем какая у нас, и совсем иные сельскохозяйственные знания, понятия и привычки, чем наши, а никакой перемены ни в том, ни в другом отношении нельзя ожидать скоро. Впрочем, даже когда она произойдет, сельскохозяйственные ассоциации найдут настоящее свое применение и окажут благотворное действие преимущественно в отношении к мелкой личной собственности; общинное владение со временем, вероятно, тоже будет более или менее захвачено сельскохозяйственной ассоциацией, но едва ли когда-нибудь оно сольется с ними вполне. Задача общинного владения, его призвание и назначение — совсем другие, и только оно одно и может их выполнить; вот это-то обстоятельство и придает ему характер важного общественного учреждения.

Но обратимся от возможного и вероятного будущего к действительному и несомненному настоящему. Теперь мы видим у нас разложение непосредственной крестьянской семьи на ее составные единицы. Начало индивидуальности представляет свои права весьма заметно. В такую минуту особенно важно, чтобы это начало не разнесло и не разрушило того, что составляет прочное основание благосостояния, оседлости, обеспеченности и спокойствия многочисленного сельского населения. Период развития, который оно теперь переживает, очень многозначителен, и если мы пойдем по пути исключительной и безусловной индивидуализации поземельной собственности, то попадем безвозвратно на тот опасный путь, благодаря которому казнится теперь Европа и с которого сойти не будет уже потом никакой возможности без глубоких социальных потрясений. Поэтому-то мы и должны не упразднять, а, напротив, бережно сохранять общинное владение и пронести его неприкосновенным до того времени, когда большая степень культуры, лучшее понимание частных и общественных интересов сделают ограждение его ненужным. Возведенное в общественное учреждение, укрепленное законом, выработанное и определенное юридически, освобожденное от посторонних наплывов и примесей, оно даст нам возможность спокойно и благополучно пережить трудный в жизни каждого народа период индивидуализации; но и после, когда пройдет этот период, общинное землевладение будет приносить нашей общественности, правильному ходу наших внутренних дел существенную пользу, оказывать нашему развитию бесчисленные, неоценимые услуги. Общинное землевладение, как можно видеть уже и теперь, не предназначено двигать сельское хозяйство, толкать вперед промышленность: оно может только обеспечивать существование народных сельских масс с их подростками. Оно не есть поприще для кипучей и широкой промышленной деятельности, но есть почва, на которой может спокойно вырасти и приготовиться к промышленной деятельности многочисленная народная масса, и в то же время место прибежища для тех, которые изнемогают и падают в непрерывной борьбе экономических и промышленных интересов. Для сильных, предприимчивых, способных, даровитых людей общинное владение слишком тесно и узко, и они будут из него выходить; но для слабых, посредственных, непредприимчивых, довольствующихся немногим и для неудачников — а таких огромное большинство — общинное владение есть якорь спасения, тот челнок или та спасательная доска, на которых они могут держаться около берега, посреди экономических треволнений и бурь, поодаль от ожесточенной борьбы за наживу.

Таким образом, ближайшая будущность общинного владения, если только мы сумеем его сохранить, обозначится, как мы полагаем на основании предыдущего, приблизительно в следующем виде.

Везде, где общинное владение существует, оно будет утверждено законом, и дальнейшее раздробление его на отдельные личные собственности прекратится. Запрещены будут в пределах общинной собственности продажа участков и выделение их на вотчинном праве. Вместе с тем, крестьянским обществам будет дана возможность выкупить из частной собственности лежащие посреди общинного владения участки и предоставлено будет этим обществам наследовать такие участки, когда они станут выморочными.

Всем сельским обществам, владеющим своими землями на участковом праве, будет предоставлено свободно, без помехи переходить в случае желания от участкового владения к общинному.

Для устранения злоупотреблений и несправедливостей по распределению общинных наделов предоставлена будет обиженным и заинтересованным возможность жаловаться на постановления и распоряжения мира по владению и пользованию общинной землей. Рассмотрение таких жалоб возложено будет на учреждения, близко и подробно знакомые с существующими по этому предмету в каждой местности обычаями и порядками.

Юристы, отбросив предрассудок, что все явления русской жизни непременно должны подходить под Свод законов гражданских, расставшись с ложным убеждением, будто нет и не может быть других начал гражданского права, кроме римских или европейских, начнут вполне беспристрастно, объективно и подробно изучать сложную и подчас весьма тонкую казуистику распределения общинной земли между членами общества и извлекут из нее живущие между крестьянами бессознательно или полусознательно общие юридические начала, которые, будучи в главных и общих чертах почти везде одни и те же, представляют чрезвычайное разнообразие в применении к различным местностям, местным условиям и особенностям. Таким изучением и разработкой живых фактов, доступных и близких каждому, исподволь подготовится юридически выработанный материал для закона о порядке распределения между членами сельского общества поземельного владения в общинной земле. Такой закон будет служить вместе и руководством при разбирательстве жалоб на действия мирских сходов по этому предмету.

С более правильным распределением налогов, лежащих теперь на крестьянском населении, с приведением их в правильную соразмерность с доходами от земли сделаются ненужными как фискальные, так и полицейские стеснения, затрудняющие теперь выход из общины и вступление в число ее членов. И то и другое будет вполне свободно и предоставится ближайшему усмотрению самих сельских обществ и их членов, под апелляцией недовольных в учреждения, которые будут устроены для разбирательства дел по распределению общинной земли.

Все такие нововведения будут логическим и необходимым последствием признания общинного владения как одного из видов вещных прав наравне с правом личной поземельной собственности, а также преобразования правил податных, паспортных и полицейских.

В экономическом отношении все это создаст у нас следующий порядок дел: предприимчивая, богатая, промышленная часть населения будет свободно выходить из сельских общин в города или в места своих постоянных промыслов и заработков, или же на свои покупные, вотчинные земли, а место их будут заступать в обществах с общинным владением отчасти подрастающие в тех же обществах поколения, отчасти со стороны разный безземельный и бесприютный люд, бьющийся не из-за большого достатка, а из куска хлеба и крова для себя и своей семьи. Для этих людей без пристанища, способных и готовых работать, общество с общинным владением будет общественным учреждением, какого лучше придумать нельзя. Оно сократит число бродяг на всю цифру неиспорченных, трудолюбивых и спокойных людей, которые не бегут от честного заработка, но не имеют, где пристроиться, часто потому, что обременены семьями; оно освободит общество и государство от обязанности заботиться об этом люде и заменит с несравненно большей пользой для общества и частных лиц налог на содержание бедных, который распложает лентяев, кормит их по необходимости впроголодь и непременно производит недовольство и взаимное раздражение между бедными, получающими помощь, и теми, кто платит налог на их содержание. Каждый член сельского общества, имеющий общинный надел, — сам свой хозяин, работает, этим кормится, и жаловаться ему не на кого; у него притом есть и перспектива, трудясь и работая, выбраться в лучшее положение, зашибить копейку, стать на ноги. Деревни и села при удержании общинного владения будут постоянно подбирать народ, требующий призрения, и тем существенно облегчать издержки общества и государства, а также суды, полицию, тюрьмы и каторги.

Что и при таких условиях для части сельского народонаселения со временем будет тесно на местах его постоянного жительства и понадобятся переселения — это не подлежит сомнению. Но при указанных экономических и социальных условиях народного быта выселения будут происходить правильнее, постепеннее, обдуманнее, чем теперь.

Опасение, что при обеспеченном существовании сельского населения затруднится для землевладельцев-собственников возможность находить нужное количество работников и личной прислуги, кажется нам совершенно ошибочным. Нельзя не сознаться, что мы и теперь в большинстве случаев бываем сами виноваты в том, что терпим недостаток в рабочих. Многие еще и до сих пор не совсем расстались с привычками и преданиями крепостного права и вотчинной власти. По большей части мы не знаем и не стараемся узнать быт, нравы, привычки, характер, требования крестьян и рабочих, с которыми имеем дело, относимся к ним обыкновенно с предубеждением, почти всегда безучастно, ставим им требования, которые превышают степень их понимания и культуры, а нередко дурно их содержим, дурно с ними расплачиваемся. Хозяева заботливые, добросовестные и хорошо знакомые с бытом крестьян, сколько нам известно, всегда имеют нужное число рабочих рук и на работников и крестьян не жалуются. В каждой местности хозяйства и усадьбы, как и люди, пользуются худой или хорошей славой в народе. Где, по сложившемуся мнению, хорошо жить, радостно работать, туда хороший рабочий идет охотно; где дурно и тяжело, туда отправляется лишь дрянной народ или не идет никто даже за большие деньги. Вот где главный источник всех жалоб. Но, кроме того, говоря о рабочих и прислуге, надо, как нам кажется, различать нанимаемых на время, для одной из работ, обычных в данной местности, и которые легко исполнит любой крестьянин или крестьянка (пахота сохой или плугом, смотря по местности, косьба травы, жнитво, рубка леса и т. п.), и нанимаемых постоянно, для отправления работ или служб, требующих особого навыка, уменья, сноровки, знания. Для первых из этих работ всегда найдется достаточное число между местными крестьянами и крестьянками, которые всегда не прочь получить лишнюю копейку; при общинном владении, как бы ни было отлично устроено, они всегда будут нуждаться в постороннем заработке, тем более что при небольших наделах, которые не увеличатся же от прироста населения, у них всегда будет довольно свободного времени от своих занятий. Что же касается постоянных рабочих с известными специальными знаниями, то для них, бесспорно, нужны в большинстве люди, не имеющие своего хозяйства; но в ежегодно возрастающем у нас пролетариате из лиц так называемых неподатных сословий материал для этого разряда рабочих и прислуги всегда имеется обильный; к сожалению, до сих пор почти ничего не делается для подготовления многочисленного и несчастного класса бездомников неподатных сословий к полезной деятельности, для представления ему способов честного заработка. С другой стороны, никто, конечно, не думает, чтобы общинное владение, как бы оно ни было хорошо поставлено, могло вобрать в себя все бедное сельское население без остатка; и при наилучших условиях всегда найдутся люди, предпочитающие, по самым разнообразным побуждениям, оставаться вне сельских общин и не иметь поземельной собственности, — люди, которым служба по найму на всем готовом более по сердцу, чем заботы о собственном хозяйстве. Вообще, при нашем теперешнем неустоявшемся быте, при далеко не определившихся гражданских и экономических отношениях и, главное, при крайне низком уровне культуры во всех классах общества трудно еще судить об условиях наемного труда в России в ближайшем будущем. Теперь, повторяем, они далеко не так дурны для хозяев, как думают многие. Последние 15-20 лет выказали с совершенной очевидностью, как не соответствуют наши культурные средства нашим аппетитам и требованиям; в этом скрывается главная, важнейшая причина наших жалоб и недовольства.

Поставленное в условия, которые мы старались обрисовать только в общих, крупных чертах, общинное землевладение не только не ослабит понятие о личной поземельной собственности, но, напротив, отнимет всякий повод относиться к ней завистливо и враждебно; оно не только не подавит индивидуального развития и промышленной предприимчивости в сельском населении, но укрепит их, направит и поддержит. Такие же взгляды высказывали мы 17 лет тому назад в статье, напечатанной в «Атенее», издававшемся в 1859 г. в Москве. Несмотря на изменившиеся с тех пор обстоятельства и строй мыслей, они теперь кажутся нам верными. К сожалению, материал для фактического изучения общинного крестьянского землевладения мало обогатился с того времени новыми данными, и мы и на этот раз, как тогда, вынуждены ограничиться одними лишь общими соображениями, одной проверкой мнений и взглядов вместо разработки самих фактов. Будем надеяться, что русская наука, начинающая с более зрелым пониманием обращаться к изучению русских вопросов, скоро пополнит этот важный пробел и, опираясь на многочисленные, критически обследованные факты, окончательно рассеет туман, доселе скрывающий от нас многозначительный обычай общинного владения, и довершит с неотразимой убедительностью то, что мы старались только наметить в настоящем беглом очерке.

КОММЕНТАРИИ

Постников А. Общинное землевладение. Вып. 1. — Ярославль, 1875.

Якушкин Е. Обычное право. Вып. 1. Материалы для библиографии обычного права. — Ярославль, 1875.

De la propriété et de ses formes primitives, par Emile de Laveleye. — Paris, 1874.

Keussler Johannes. Zur Geschichte des bnuerlichen Gemeindebesitzes in Russland. Baltische Monatsschrift, N. Folge, Bd. VI, Drittes Doppelheft. — <1876>.

Впервые опубл.: Неделя. — 1876. — № 3-5. — Стб. 124—144; № 6-7. — Стб. 210—228. Подпись: К. Кавелин.

Повторно: Кавелин К. Д. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 2. — СПб., 1898. — Стб. 217—286.

Печатается по тексту повторной публикации.

Воззрения, изложенные Кавелиным в статье «Взгляд на русскую сельскую общину» (1859), он развивал и в последующих статьях об общинном владении, особенно в статьях 1876—1877 гг. «Общинное владение» и «Поземельная община в древней и новой России». В деле изучения русской общины он придавал большое значение экономисту Кейсслеру, работы которого побудили Кавелина написать две статьи. Статья «Общинное владение» переведена на немецкий язык под заглавием «Der bürgerliche Gemeindebesitz in Russlaud» (Leipzig, 1887).

[1] Постников Владимир Ефимович — исследователь малорусской общины и крестьянского хозяйства на юге России. В своей книге «Южнорусское крестьянское хозяйство» (М., 1891) Постников представил описание крестьянского хозяйства, составленное на основании изучения земско-статистических работ за 1881—1891 гг. и личных наблюдений автора. Постников не верил в будущее сельской общины, которая, по его мнению, не могла развиваться вследствие малоземелья и обусловленной им обостренной борьбы экономических интересов. (См.: Слонимский М. Крестьянские нужды и их исследователи. — Вестник Европы. — 1893. — № 3.)

[2] Якушкин Евгений Иванович (1826—1905) — этнограф, юрист, библиограф, представитель известного дворянского рода Якушкиных, сын декабриста И. Д. Якушкина. В 1847 г. окончил юридический факультет Московского университета, служил в Межевом корпусе, преподавал законоведение в Межевом институте. С 1859 г. — управляющий Губернской палатой государственных имуществ в Ярославле, участник проведения Крестьянской реформы 1861 г. в Ярославской губ. До 1884 г. — управляющий Губернской казенной палатой. Якушкин сыграл выдающуюся роль в собирании и издании в России и за границей материалов о восстании декабристов. В начале 1860-х гг. был близок к обществу «Земля и воля». В 1858—1859 гг. в журнале «Библиографические записки» опубликовал ряд статей о творчестве А. С. Пушкина, написанных на основании ранее неизвестных материалов.

[3] Ефименко Александра Яковлевна (урожд. Ставровская; 1848—1918) — русский и украинский историк, этнограф; сотрудничала в литературно-политическом журнале «Русская мысль». Была женой политического ссыльного П. Ефименко, поэтому с 1870-х гг. жила на Украине. В 1910 г. Харьковский университет присвоил ей степень доктора истории. В 1907—1917 гг. Ефименко преподавала на Высших женских Бестужевских курсах в С.-Петербурге, став в 1910 г. профессором Бестужевских курсов. Ранние труды А. Ефименко посвящены русскому Северу. Среди них крупные исторические и этнографические работы: «Артели в Архангельской губернии» (1873), «Народные юридические обычаи лопарей, корелов и самоедов Архангельской губернии» (1878), «Крестьянское землевладение на крайнем Севере» (1882—1883), а также итоговый сборник статей «Исследования народной жизни: Обычное право» (Вып. 1. — М., 1884). Ефименко полагала, что основным типом землевладения на юге России было дворище, которому на Севере соответствовало печище; именно эти типы землевладения и положили начало общине. (См.: Дворищное землевладение в Южной Руси. — 1892.)

[4] Койслер Иван Августович (у Кавелина — Кейсслер; нем. Keussler, 1843—1896) — писатель по экономическим вопросам, уроженец Лифляндии. Окончил Дерптский университет, там же получил степени магистра и доктора политической экономии за сочинение о русской земельной общине; читал в Рижском политехникуме лекции по истории торговли и статистики; поступил на службу в Министерство финансов. Почти все труды в России и за границей Кейсслер печатал на немецком языке, но касался почти исключительно вопросов русского и преимущественно крестьянского хозяйства. С 1879 по 1881 г. был редактором газеты «St-Petersburger Herold». В «Вестнике Европы» была опубликована статья Кейсслера «Сельская община и ее современное положение» (декабрь 1887 г.); в «Handwörterbuch der Staatswissenschaften», издаваемом профессорами Конрадом и Лекси-сом, помещена статья о мире и освобождении крестьян в России; в юбилейном сборнике в честь профессора Hanssen’a (1889) — статья о крестьянских товариществах, образующихся для покупки земли при помощи крестьянского поземельного банка. Как экономический публицист Кейсслер был в Германии еще более известен, чем в России. Его труды знакомили иностранцев с земельным строем русского крестьянства и значительно повлияли на многих немецких экономистов в деле признания преимуществ общинного землевладения по сравнению с частным (например, на А. Вагнера). Главное сочинение Кеслера «Zur Geschichte und Kririk des bauerlichen Gemeindebesitz in Russland» (в 4 т., 1876—1887) на русском языке наиболее полно представляет историю русской земельной общины от древнейших времен до современного ее положения. Кейсслер являлся не только одним из лучших знатоков русской земельной общины, но и горячим ее защитником. Подвергая самому тщательному анализу эту форму землевладения в связи с ее административным и финансовым устройством и значением, Кейсслер не впадал в крайности и нередко односторонние увлечения чисто русских приверженцев общины. В конце IV тома (или, вернее, III части) Кейсслер дал целый проект необходимых преобразований в общинном устройстве, приближаясь в этом отношении в некоторой степени ко взглядам Кавелина, но и отличаясь от него некоторыми особенностями. По мнению Кейсслера, необходимо предупредить чрезмерное дробление крестьянских дворов, предоставить наследникам преимущественное право на получение тех же полос, обеспечить наделы от задолжания в связи с устройством особого крестьянского кредита, признать преимущественное право общины и ее сочленов на приобретение общинных участков земли и, наконец, организовать колонизационную общинную политику путем образования общинных касс и сборов с целью доставления избыточному общинному населению новых земель. Проект этот, будучи основан на близком знакомстве с делом (Кейсслер исследовал общину во многих местностях непосредственно), чужд всякой фантастичности и насильственной ломки современного строя мирского землевладения, являясь как бы естественным его преобразованием согласно развивающимся потребностям аграрной техники и политики.

[5] «Еженедельник» — газета земская и сельская. — СПб., 1872, 3 января — 1875, 23 ноября.

[6] «Молва» — газета политическая, экономическая и литературная; ежедневное издание. — СПб., 1 января 1861 г. — 16 марта 1881 г.; либо газета политическая, общественная и литературная. — СПб., 4 января 1876 г. — 10 октября 1876 г.

[7] Лавеле, Лавелэ Эмиль Луи Виктор де (фр. de Laveleye; 1822—1892) — бельгийский экономист и социолог, публицист, профессор Лютихского университета. Представитель историко-реалистической школы в политической экономии, занимался экономикой сельского хозяйства, финансами. Автор книг «Первобытная собственность» (1875), «Современный социализм» (1882), «Правительство в демократии» (на русск. яз. 1882), «Основания политической экономии» (1895), «Собственность и ее изначальные формы» (на русск. яз. 1885). Отрицал объективный характер экономических законов, выступал против классической политической экономии и политэкономии марксизма, не признавал теорию трудовой стоимости К. Маркса. Лавеле поддерживал вмешательство государства в экономическую жизнь, но был решительным противником социалистической идеи регулирования хозяйства. Идеал общественной жизни Лавеле видел в союзе «свободных самоуправляющихся» общин, в широкой децентрализации, доходящей до федерализма. Бельгийская королевская академия учредила премию Лавеле, которая присуждается каждые шесть лет международным жюри экономистам и юристам.

[8] В 1868 и 1869 гг. изданы были правила, на основании которых крестьяне в известных случаях освобождались от круговой ответственности в отбывании государственных податей и повинностей (Уст. под., ст. 521 по прод. 1869 и 1870 г.)^[9].

[9] Царан (царане, молд. цара — земля) — феодально-зависимые крестьяне в Молдавии. Царане жили на землях феодалов, которым отдавали ¹/₁₀ часть произведенных продуктов и исполняли фиксированную барщину. Юридически считались свободными; могли уйти от феодала, но были прикреплены к родным селам, где платили налоги. По реформе 1868 г. получили за выкуп небольшие земельные наделы, и термин «царане» стал обозначать земледельцев, крестьян вообще.

[10] Против единогласных заявлений, что общинное владение оберегает крестьян от пролетариата, сделаны возражения из Уманского у. Киевской губ. и из Симбирской губ. Одно заключается в том, что «участковое хозяйство более уравнивает быт всего крестьянского общества и приносит ему пользу в хозяйственном отношении; между тем, где общества имеют общинное пользование землею, там более есть пролетариев, и пользование землей находится в руках богатых односельцев». В другом отзыве указывается против тех, которые опасаются пролетариата от введения участкового владения, «во-первых, на большое количество незаселенных казенных и частных земель и, во-вторых, на обеднелых и бездомных крестьян, не приносящих пользы ни себе, ни правительству, ни обществу, которые забрасывают свою землю и самые дома и, скитаясь по свету, служат только обременением обществу». Ни одно из этих заявлений не доказывает, впрочем, ничего против пользы общинного владения как одной из действительнейших мер против пролетариата. Они только свидетельствуют, что при участковом владении крестьяне могут быть зажиточны, а при общинном — бедны, но в этом едва ли кто-либо сомневался; далее указывается на злоупотребления при общинном владении богатых; и это легко может быть, и естественно, при отсутствии закона, который бы определял порядок распределения наделов и при отсутствии всякой возможности жаловаться на распоряжения мира по поземельным делам; наконец, никто, конечно, не станет отрицать, что и при общинном владении, как и при участковом, были, есть и будут лентяи, забулдыги и негодяи, которые предпочтут бродяжничество и легкую наживу воровством, мошенничеством или прошением милостыни честному, упорному, постоянному труду и оседлой жизни. Тяжесть и неравномерность налогов, конечно, немало содействует увеличению их числа и крайнему обременению обществ. Что же касается указания на частные и государственные земли для поселения безземельных крестьян, которые будут выбрасываться из общин при участковом устройстве их владений, то в нем заключается только признание доказанного и несомненного факта, что исключительное господство личной поземельной собственности неизбежно сопровождается обезземелением части сельского населения.

---

1. Свободное вето (лат). Означало право, дававшееся в польском сейме с XVI до конца XVIII в., по которому один возражающий член сейма мог сделать недействительным решение сейма.
2. Вып. 1. — 1858. — С. 12.
3. Вып. 2. — 1859. — С. 23 и 24.
4. Вып. 5. — С. 18.
5. См.: Еженедельник. — 1875. — № 43. — С. 360.
6. Обычное право. — С. XVII.
7. Постников Г. Общинное владение. Вып. 1. — С. 134.
8. Обычное право. — С. XVIII и XIX.
9. Речь идет об издании: Инструкция о порядке определения крестьянского надела и о способе исчисления оброчной подати с государственных крестьян в губерниях Архангельской, Вологодской, Вятской, Олонецкой, Оренбургской, Пермской и Уфимской. Утв. 15 октября 1869 г. [С прил.]. — [Б. м., 1869].