Общий взгляд на историю интеллектуального развития в России (Щапов)/Дело 1867 (ДО)

Общий взгляд на историю интеллектуального развития в России
авторъ Афанасий Прокопьевич Щапов

Опубл.: 1867. Источникъ: az.lib.ru

ОБЩІЙ ВЗГЛЯДЪ НА ИСТОРІЮ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАГО РАЗВИТІЯ ВЪ РОССІИ

I.

Умственное развитіе русскаго народа до настоящаго времени представляетъ двѣ главныя фазы. Первая фаза, или первый физико-этнологическій періодъ, характеризующійся вслѣдствіе смѣшенія славяно-русскаго племени съ разнообразными восточными племенами, представляетъ тысячелѣтнее физико-этнологическое развитіе, непосредственно-натуральнаго, умственнаго склада русскаго народа, подъ непосредственнымъ вліяніемъ физическихъ и этнологическихъ условіи. Этотъ этническій періодъ нарожденія изъ разнообразныхъ племенъ одной націи есть, такимъ образомъ, вмѣстѣ и этническій періодъ нарожденія и склада изъ разноплеменныхъ умственныхъ типовъ и міросозерцаніи одного смѣшаннаго умственнаго тина и міросозерцанія. Какъ въ дѣтскій возрастъ, такъ и въ этотъ физико-этническій періодъ рожденія и дѣтскаго воспитанія націй, умственная жизнь русскаго народа слагалась и воспитывалась исключительно подъ непосредственнымъ вліяніемъ физическихъ условій, и въ умственной сферѣ его прежде всего воспитывались и особенною познавательною дѣятельностію проявлялись органы внѣшнихъ чувствъ, память и другія низшія познавательныя способности. А высшая, теоретическая мыслительность, научное и философское мышленіе еще вовсе было неразвито. Отсюда этотъ первобытный физико-этническій періодъ умственнаго развитія русскаго народа, отличался упорной и продолжительной борьбой съ непосредственными силами природы; какъ у другихъ историческихъ народовъ, такъ и у насъ, онъ продолжался особенно долго и характеризуется умственнымъ застоемъ. Безъ возрождающаго генія, передовыхъ націй народъ нашъ, своими собственными умственными силами, не могъ бы выйдти изъ этого застоя. — Вторая фаза или второй, научно-раціональный, европейскій періодъ умственнаго развитія русскаго народа представляетъ зачатокъ или зародышъ и постепенное развитіе и наростаніе новаго европейскаго интеллектуальнаго типа, подъ возбудительнымъ вліяніемъ генія Петра Великаго и руководящаго интеллектуальнаго импульса передовыхъ, западно-европейскихъ націй. Въ этотъ періодъ, подъ вліяніемъ толчка, даннаго геніемъ Петра и потомъ, вслѣдствіе постояннаго просвѣтительнаго вліянія передовыхъ европейскихъ націй, изъ массы народной зарождается, выдѣляется и наростаетъ, какъ зародышъ новаго умственнаго типа и поколѣнія, мыслящее меньшинство, и генеративно-послѣдовательно ростетъ и множится изъ народа, черезъ послѣдовательный рядъ трехъ или четырехъ послѣ-петровскихъ поколѣній, такъ сказать, въ новую, европейскую, научно-раціонально-развитую умственную отрасль или породу, составляющую передовую генерацію въ умственной исторіи Россіи- Въ меньшинствѣ этомъ зачинаются проблески зрѣющей, самобытной мысли и стремленіе къ интеллектуальному саморазвитію внѣ узкихъ рамъ этнологическихъ или національныхъ, на широкой и самой плодотворной почвѣ общечеловѣческаго мышленія, разума и науки. Такимъ образомъ, и въ умственной исторіи русскаго народа, также какъ и въ умственномъ развитіи другихъ историческихъ народовъ, проявилось дѣйствіе трехъ главныхъ дѣятелей: во первыхъ, непосредственное дѣйствіе физическихъ и этнологическихъ условій; во вторыхъ, умственно-преобразовательный или обновительный и просвѣтительный импульсъ генія, какъ эмбріологическій зачатокъ новыхъ умственныхъ силъ и качествъ, какъ сила, производящая новыя выгодныя измѣненія и направленія въ умственной природѣ и исторіи народовъ, — и наконецъ, умственно руководительный импульсъ или интеллектуальное воздѣйствіе и вліяніе передовыхъ народовъ. — Въ настоящей статьѣ мы изложимъ только общій взглядъ на развитіе новаго, европейскаго умственнаго типа въ Россіи или новаго европейски-мыслящаго меньшинства, подъ вліяніемъ толчка, даннаго геніемъ Петра Великаго и руководящимъ просвѣтительнымъ импульсомъ и вліяніемъ европейской интеллигенціи и мысли, бросивъ предварительно бѣглый взглядъ на предъидущее, физико-этнологическое, непосредственно-натуральное развитіе и направленіе русскаго народнаго умственнаго склада.

До Петра Великаго мы видимъ въ Россіи всю медленность, застойчивость, неподвижность первобытнаго, естественнаго умственнаго саморазвитія народнаго, подъ непосредственнымъ вліяніемъ особенныхъ мѣстныхъ физико-географическихъ и этнологическихъ условій, въ тысячелѣтней уединенности и замкнутости отъ передовыхъ западно-европейскихъ націй. Главными дѣятелями въ умственномъ развитіи этого періода были не высшіе мыслительныя силы, не разумъ или мышленіе, а органы чувствъ и память зрительная, осязательная, слуховая и проч. Физическая жизнь и мускулярная дѣятельность рѣшительно преобладали надъ жизнью умственнаго и дѣятельнаго органа, мысли. Такая характеристическая особенность нашей умственной исторіи зависѣла главнымъ образомъ отъ физико-географическихъ и этнологическихъ особенностей среды умственнаго воспитанія русскаго народа. Среда эта обусловливала полнѣйшее преобладаніе физико-этнологическаго и мускулярнаго развитія, склада и воспитанія народнаго организма надъ развитіемъ умственнымъ. На западѣ вскорѣ послѣ установленія племенныхъ броженій, произведенныхъ такъ называемымъ великимъ переселеніемъ народовъ, вмѣстѣ съ физіологическимъ смѣшеніемъ крови индо-германскихъ племенъ, началось, такъ сказать, и смѣшеніе умственное, смѣшеніе народныхъ умственныхъ типовъ, понятіи, міросозерцанія. У насъ же, вслѣдствіе вѣкового колонизаціоннаго самораспространенія и самоустройства славянорусскаго племени по суровому и дикому, пустынно-лѣсистому и невоздѣланному сѣверовостоку Европы и Азіи, при вѣковомъ смѣшеніи его съ пассивными, малоспособными восточными племенами, шла борьба чисто физическая, мускулярная, физико-этнологическая. Или, выражаясь тогдашнимъ, древнерусскимъ языкомъ, шла борьба изъ за земли и кости, за землю русскую и за прироженье русское, борьба съ черными дикими лѣсами и съ черными дикими племенами и ордами. Вслѣдствіе этого, естественно, больше слагался и закалялся физико-этнологическій и мускулярный типъ народа, чѣмъ развивались его умственныя способности или высшая теоретическая интеллигенція.

Во-первыхъ, вѣковая колонизація огромныхъ пустынныхъ пространствъ сѣверо-востока, естественно, обусловливала больше физическое, и въ частности, въ сферѣ познавательныхъ способностей, сенсуальное или чувственное, чѣмъ интеллектуальное развитіе русскаго народа. На пути этой колонизаціи, всѣ физико-географическія условія сѣверовосточнаго континента вызывали только на постоянную и упорную мускулярную борьбу и работу для обезпеченія физической жизни, да на самыя бѣглыя и поверхностныя примъ ты и наблюденія или, по выраженію актовъ, дозоры встрѣчавшихся на пути переселеній большею частію однообразныхъ предметовъ и явленій, а не на высшую, научно-теоретическую умственную дѣятельность, требующую предварительнаго удовлетворенія матеріальной жизни и дѣятельности не однихъ внѣшнихъ чувствъ, но и развитаго мышленія. Первоначальная многовѣковая заключенность, замкнутость славяно-русскаго племени около Москвы, Новгорода и Пскова, Вологды, Вятки и Архангельска, въ сѣверномъ Поморьи и т. д., въ приполярномъ, сѣверо-восточномъ континентальномъ углу, въ суровомъ сѣверномъ климатѣ, крайняя сѣверо-восточная континентальная отдаленность его отъ западнаго моря, отъ Гольфстрема и его благотворнѣйшаго метеорологическаго вліянія на бытъ и культуру западной Европы, вѣчное сосѣдство съ полудикимъ востокомъ, съ дикими восточными степными и лѣсными ордами и физико-географическая вынужденность двигаться, на пути колонизаціи, только въ глубь сѣверо-восточнаго континента, въ область самыхъ неблагопріятныхъ физическихъ условій, отсутствіе такого выгоднаго расчлененія, очертанія и значенія береговъ, какое представляетъ западно-европейскій материкъ, — всѣ эти причины, естественно, весьма невыгодно для интеллектуальнаго развитія съуживали умственный горизонтъ русскаго народа, много столѣтій отдаляли его не только отъ всѣхъ благопріятныхъ для интеллектуальнаго прогресса физико-географическихъ условій запада, но и отъ просвѣтительнаго интеллектуальнаго вліянія передовыхъ западно-европейскихъ націй. Суровая сѣверная природа, съ суровымъ климатомъ, съ неоткрытыми, непочатыми, невоздѣланными и раскинутыми на огромныхъ пространствахъ источниками естественной экономіи, повсюду требовавшая усиленнаго физическаго труда до изнеможенія, превозмогала не только умственныя силы народа, но и подавляла его физическую жизнь. Физическія, а вслѣдствіе того и экономическія бѣдствія, о которыхъ столь часто повѣствуютъ наши древнія сѣверныя лѣтописи, очевидно, дѣйствовали самымъ неблагопріятнымъ образомъ на умственную жизнь народа. Почти по всему сѣверо-восточноконтинентальному протяженію, по всѣмъ изгибамъ и колебаніямъ изотермической линіи русской земли, частые неурожаи отъ морозовъ и засухъ и, вслѣдствіе того, частые голода, болѣзни, бѣдность и страданія подавляли и даже убивали не только умственную, но и физическую жизнь. А сильные, тяжелые, удушливые лѣтніе жары и страшные морозы въ долгія зимы одинаково порождали умственную апатію, вялость, сонливость, неподвижность. Послѣ короткаго лѣта, еще вызывавшаго народъ къ движенію и работѣ, къ колонизаціонному самоустройству и земледѣльческому самообезпеченію, длинныя зимы большею частію опять оледѣняли и погружали въ сонъ рабочія и умственныя силы народа, на самую большую часть года, и, при сильныхъ запросахъ желудочныхъ и термо-органическихъ, не давали времени и досуга проявляться потребностямъ умственнымъ, запросамъ мысли. Не напрасно народъ русскій попрекали за эту зимнюю спячку и умственную лѣность! Вообще же, подъ вліяніемъ суровыхъ физическихъ и климатическихъ условій сѣвера и грубой физической жизни, — въ народѣ русскомъ только закалялась грубая чувствительность, но нисколько не развивалась утонченная мысль, воспитывались болѣе одни грубыя внѣшнія чувства, чѣмъ умъ, мышленіе. Не даромъ западные путешественники съ особенной ироніей отзывались объ этой грубости чувствъ русскихъ^[1]. Не даромъ, и послѣ, въ XVIII вѣкѣ, когда поднятъ былъ вопросъ о просвѣщеніи и воспитаніи русскаго народа, профессора — педагоги обращали особенное вниманіе на воспитаніе чувствъ въ Россіи и утверждали, что въ Россіи на нихъ особенно нужно дѣйствовать воспитаніемъ, потому что у народовъ сѣвера груба чувствительность^[2]. И вотъ, при такихъ условіяхъ возможно ли было энергическое интеллектуальное развитіе, когда весь народъ, можно сказать, страдальчески занятъ былъ страдомой работой земскаго строенья или колонизаціи, первоначальнымъ самообезпеченіемъ и самообзаведеніемъ, роздѣлью и розчистью лѣсовъ, распашкою насущныхъ пашенъ и поставленьемъ дворовъ, починковъ и деревень среди лѣсовъ. Тутъ, во-первыхъ, самыя географическія пространственныя условія починочной колонизаціи исключали всякую возможность сосредоточеннаго умственнаго развитія. Не одно столѣтіе нужно было только на то, чтобы пройдти огромныя, пустынныя, лѣсистыя и болотистыя пространства отъ Карпатовъ до Урала и далѣе черезъ всю Сибирь, занять ихъ мирнымъ трудомъ, или съ оружіемъ завоевать у разныхъ восточныхъ народовъ, потомъ очистить ихъ изъ-подъ лѣсовъ, обработать, обстроить и заселить, или, но выраженію актовъ, сдѣлать роздѣль и росчисть лѣсовъ, распахать пашни, поставить дворы, ночники и деревни на лѣсѣхъ, провести пути и ухожаи бортинчьи, бобровничьи, рыболовли и проч., наконецъ населить посады, построить и заселить города и т. д. При такомъ постоянно-бродячемъ, колонизаціонномъ движеніи и разсѣяніи но огромнымъ пространствамъ сѣверовосточной Европы и Азіи, и при этой постоянной мускуллрной работѣ земскаго строенья среди роздѣли и росчисти черныхъ дикихъ лѣсовъ и посаженья починковъ и деревень на лѣсѣхъ, вѣчно только съ топоромъ, косой и сохой въ рукахъ, русскому народу, естественно, и некогда было вовсе заниматься отвлеченнымъ, научнымъ мышленіемъ, кабинетною умственною дѣятельностію. При всеобщемъ земскомъ строеньи, при повсемѣстной починочной разработкѣ и обстройкѣ земли, некогда было заниматься разработкой наукъ. Даже монастыри, и тѣ заняты были обширнѣйшей колонизаціей, погашеньемъ и поставленьемъ починковъ и деревень на лѣсѣхъ. И потому при всеобщей работѣ чисто-мускулярной, механической, не было работы головной, умственной. И вслѣдствіе того, въ народѣ русскомъ вовсе не развивалась и не могла развиваться умственная самососредоточенность, — это существенное условіе для работы мысли, а тѣмъ болѣе не развивалось какое-нибудь отвлеченное, германское философское глубокомысліе; философію у насъ даже не любили, отрицали. Напротивъ, вслѣдствіе этой безпрерывной колонизаціонной расходчивости, расплывчивости пространственной, географической — въ русскомъ народѣ скорѣе развивалась умственная разсѣянность, легкомысленность, или, но справедливому замѣчанію историка Соловьева, какая-то недоумочность. А при чисто-мускулярной, механической работѣ съ топоромъ, косой и сохой, въ лѣсахъ, скорѣе развивалась сила мускулярная, а не умственная. Правда, на пути колонизаціи, народъ русскій проходилъ и видѣлъ множество предметовъ и явленій, но онъ ни во что не всматривался внимательнымъ умственнымъ глазомъ, ничего не изучалъ, не изслѣдывалъ, не анализировалъ силою научно — развитаго мышленія, — потому что вовсе не было -этого мышленія, и даже ни надъ чѣмъ не задумывался внимательно. И потому видѣлъ и запоминалъ только отдѣльные предметы и явленія, безъ всякаго уразумѣнія ихъ сущности, значенія, причинъ, взаимной связи и т. п. И такимъ образомъ, при бѣгломъ и поверхностномъ взглядѣ на встрѣчавшіеся, на пути колонизаціи, предметы и явленія, естественно онъ составлялъ объ нихъ понятія самыя ограниченныя и поверхностныя. Вслѣдствіе всего этого, въ колонизаціонной борьбѣ съ огромнымъ пустыннымъ пространствомъ и суровой сѣверной природой, народъ русскій не только не развивался, но часто тупѣлъ- и изнемогалъ умственно. Потому что разсѣявшись но огромному пространству и не въ силахъ будучи уладиться на немъ и устроиться собственными силами, управиться съ великою и обильною землею собственнымъ умомъ, — безъ свѣта и помощи науки, онъ, на каждомъ шагу колонизаціи, при открытіи каждой новой географической области, или покой области естественной экономіи, обнаруживалъ только свою умственную импотенцію и безсиліе. Далѣе вслѣдствіе этого безпрестаннаго броженья врознь, о которомъ постоянно свидѣтельствуютъ историческіе акты, вслѣдствіе колонизаціонной расходчивости и географической, пространственной разрозненности и разсѣянности народонаселенія но чернымъ дикимъ лѣсамъ и между-болотнымъ оазамъ, въ однодворныхъ сѣдѣньяхъ, ночникахъ и деревняхъ и при стремленіи, вслѣдствіе того, каждой волости, даже каждой деревни, во всѣхъ земскихъ дѣлахъ быть особно, опроче, — естественно, въ народѣ не могло быть живаго, постояннаго, ближайшаго и тѣснѣйшаго умственнаго общенія, а потому, не могло быть и живаго, взаимнаго или общественнаго умственнаго развитія, общенія и обмѣна идей, знаній, опытовъ. Да притомъ) сплошная дичь пустынныхъ черныхъ и дикихъ лѣсовъ, естественно, и не могла давать умамъ никакихъ новыхъ идеи и знаній, а скорѣе притупляла ихъ; и много столѣтій она требовала только механической работы съ топоромъ, косой и сохой, да поставленія починковъ на лѣсѣхъ, а не научныхъ изслѣдованій и не разсадка училищъ и университетовъ. Не даромъ западные европейцы русскихъ, какъ полудикихъ обитателей среди черныхъ дикихъ лѣсовъ и среди медвѣдей, называли ursae septentrionales. Затѣмъ, постоянно встрѣчая на пути колонизаціи, на широкой и однообразной равнинѣ южно-русской и великорусской и низменности сибирской, почти все одинаковые или однообразные предметы и явленія, одни и тѣже природныя формы и типы, — умы народные, естественно, ни чѣмъ особенно не вызывались и не пріучались къ сравненію между собою предметовъ и явленій, и потому ничѣмъ не побуждались къ особенной дѣятельности мышленія, а слѣдовательно — и къ развитію мысли: ибо только сравнительный методъ незнанія изощряетъ и развиваетъ мышленіе и даетъ плодотворные выводы и знанія. Пространственная равнинность и однообразіе русской земли невольно воспитывали, такъ сказать, равнинность умственную, однообразіе низкаго умственнаго уровня во всѣхъ массахъ народа; и онъ наблюдалъ и познавалъ одними внѣшними чувствами и одну внѣшнюю, наглядную и осязаемую сторону однихъ и тѣхъ же предметовъ и явленіи, и потому составлялъ о нихъ представленія и понятіи самыя однообразныя, поверхностныя и чувственно образныя, Притомъ, сжатая и однообразная дѣятельность народа — повсемѣстно одна и таже работа земскаго строенья, роздѣль и росчисть лѣсовъ, посаженье и поставленье ночниковъ на лѣсѣхъ, всеобщее и однообразное промышленное броженье но путямъ и ухожаямъ бортничьнмъ, боброшшчьимъ, рыболовнымъ и нашейнымъ, всенародное занятіе хлѣбопашествомъ и отсутствіе разнообразной ремесленности и обширныхъ торговыхъ сообщеній — вся эта узкость и однообразность сферъ и родовъ занятій, очевидно, также пораждала крайнее умственное однообразіе и отсутствіе живого оборота и обмѣна знаній въ народѣ. У всѣхъ были одни и тѣже самый безъискуственныя занятія, не требовавшія никакихъ особенныхъ знаній, или обходившіяся и безъ нихъ, и потому у всѣхъ были одни и тѣже мысли, понятія и знанія, и нечѣмъ было мѣняться другъ съ другомъ. Наконецъ, при постоянномъ наблюденіи или дозорѣ на пути колонизаціи такихъ только физическихъ предметовъ, какъ напримѣръ черные дикіе лѣса, рѣки, озера, пни да колоды и т. п., — въ умственномъ запасѣ всего народа, естественно, преобладали самыя скудныя и самыя простыя, поверхностныя, элементарно-конкретныя знанія, данныя непосредственно органами чувствъ, При господствѣ внѣшнихъ чувствъ надъ познающимъ разумомъ, вмѣсто идей и теоріи чистаго разума, вмѣсто научнаго философскаго мышленія, развился по преимуществу грубый физическій, непосредственно-чувственный реализмъ, или непосредственно-натуральный, элементарно-конкретный эмпиризмъ. Развивались, въ сферѣ внѣшнихъ чувствъ, одни элементарно-конкретныя представленія и знанія о предметахъ и явленіяхъ природы, въ ихъ непосредственной чувственной видимости и осязаемости, въ непосредственныхъ, данныхъ природою, условіяхъ. Природу, за темными, дремучими лѣсами и водами, народъ познавалъ, на пути колонизаціоннаго географическаго распространенія, только въ тѣхъ предѣлахъ, «куда ходилъ топоръ, ходилъ плугъ, ходила коса и соха», или на водахъ — «идѣже обычай имѣли приставати», — слѣдовательно въ предѣлахъ непосредственно-чувственной видимости, наглядности и осязаемости. При неразвитости теоретическаго мышленія и при господствующей познавательной воспріимчивости внѣшнихъ чувствъ, умъ народный обогащался только непосредственно-чувственными, предметными явленіями, но неспособенъ былъ развивать никакихъ сложныхъ обобщеній, отвлеченныхъ понятій, теорій, идей. На пути колонизаціи, на пути дозоровъ земель, на пути займищъ и раздѣла лѣсовъ, гдѣ, по характеристическому выраженію актовъ, былъ только назнаменанъ топоръ, — ему шли на умъ только такія непосредственно-чувственныя примѣты, какъ межи и межевые знаки — троевиловастые дубы, пни, березы, ямы да овраги и т. п. Полнымъ выраженіемъ такого чувственно-эмпирическаго мышленія служатъ, напримѣръ, межевыя записи. А въ нихъ вотъ какія примѣты и представленія сообщалъ уму органъ зрѣнія: «отъ Осиновскія пустыни Баева, — читаемъ напри м. въ межевой записи 1031 года, — въ оврагѣ стоитъ дубъ, отъ земли голенастъ, въ верху суковатъ, а на немъ грань: а отъ того дуба на столбъ дубовой, а на немъ двѣ грани, а у столба двѣ ямы, а столбъ стоитъ противъ горѣлаго пня, на которомъ были старые грани, а отъ того столба долинною водотечью внизъ на столбъ дубовый, а на немъ двѣ грани; а отъ того столба внизъ же вражкомъ суходоломъ на столбъ дубовой, а на немъ двѣ грани, а столбъ стоитъ на водотечи, а отъ того столба прямо къ болоту на березовой пень, а на немъ двѣ грани старые; а отъ того пня въ болото жь на иву, вверху суковата, безъ верху, покляпа всходъ, а на ней двѣ грани; а отъ тое ивы черезъ болото на березу кудревату, а отъ тое березы въ путь тѣмъ же вражкомъ суходоломъ водотечью на березу, отъ земли голенаста, вверхъ кудревата, поклепа на полдень, а отъ того столба черезъ болото къ нолю на березу, отъ земли голенаста, виловата, а отъ того столба къ черному лѣсу на дубъ, отъ земли голенастъ, съ дѣлью, вверхъ кудреватъ, а отъ того столба береза стоитъ у ивова куста, а на немъ новые грани но обѣ стороны, а по сказкѣ старо-жильцовъ была де въ ивовомъ кустѣ осина, а на ней были старые грани, и ту де осину вырубилъ деревни Юрьевки крестьянинъ Борко.» Точно также, географію и природу русской земли не умѣли иначе описывать, какъ только но самымъ виднымъ и осязательнымъ физико-географическимъ признакамъ — но рѣкамъ, волокамъ, озерамъ, лѣсамъ и т. п. урочищамъ, и въ непосредственно данной природою послѣдовательности въ непосредственно-видимомъ и осязаемомъ порядкѣ, напримѣръ — но топографическому расположенію и порядку рѣкъ, но мѣрѣ того, какъ плыли отъ одной рѣки до другой и видѣли, гдѣ какая рѣка и послѣ, какой пала въ другую рѣку и т. п. Кромѣ устьевъ рѣкъ, волоковъ и т. п., ничего другого не видѣли, не замѣчали. О высшихъ теоретическихъ соображеніяхъ, выводахъ и заключеніяхъ, не догадывались, и не мыслили. И всѣ эти топографическія или географическія описанія, какъ опыты первоначальнаго познанія земли, вызывавшіеся исключительно практическими цѣлями, производившіеся ощупью, были ничто иное какъ только чувственно-наглядныя копіи или чертежи каждаго шага по волокамъ, или каждаго плаванія отъ устья одной рѣки до устья другой, съ обозначеніемъ самыхъ дней пути. Такъ составлена была о древней Россіи "Книга большаго Чертежу, " такъ составлялись чертежи и росписи земель и рѣкъ сибирскихъ.

При такой элементарно-конкретной, непосредственно-натуральной, чувственно-предметной наблюдательности, могла ли развиваться способность раціональнаго естествоиспытанія, соединяющая съ раціональнымъ опытомъ и наблюденіемъ глубокое теоретическое мышленіе? Очевидно нѣтъ. Въ головахъ русскихъ еще вовсе не было предварительнаго, готоваго, научнаго «запаса понятій, идей и знаній, пріобрѣтаемыхъ теперь съ дѣтства, вмѣстѣ съ воспитаніемъ, потому и невозможно было мышленіе отвлеченное, теоретическое, мышленіе безъ непосредственнаго созерцанія предметовъ, а priori. Напротивъ, еще необходимо было только собирать, копить посредствомъ чувствъ самый первоначальный, элементарный запасъ отдѣльно-предметныхъ или конкретныхъ представленіи и понятій. Это былъ дѣтскій періодъ умственнаго развитія, періодъ воспитанія и преобладающей, и даже исключительной познавательной дѣятельности внѣшнихъ чувствъ и памяти. Какъ въ дѣтскомъ возрастѣ, такъ и въ этомъ періодѣ народнаго развитія весь послѣдовательный пронесъ или механизмъ умственнаго развитія шолъ, во первыхъ, путемъ однихъ только ощущеній. Затѣмъ, всѣ акты первоначальнаго познаванія или мышленія совершались: а) путемъ ассосіаціи разнообразныхъ ощущеній и представленій, полученныхъ отдѣльно изъ всѣхъ сферъ чувствъ, или посредствомъ совершенно непроизвольнаго заучиванія послѣдовательнаго ряда явленій во всѣхъ сферахъ чувствъ; б) путемъ анализа конкретныхъ впечатлѣній и ощущеній или разложенія сложныхъ представленій, напримѣръ зрительно-осязательно-слуховыхъ, на составные элементы, — в) путемъ дизассосіаціи или анализа, разобщенія соединенныхъ, осложненныхъ конкретныхъ ощущеній и представленій. И наконецъ, весь этотъ аггрегатъ конкретныхъ представленій и знаній такимъ образомъ копился медленно и сохранялся въ памяти — зрительной, слуховой, осязательной и проч., въ качествѣ скрытыхъ слѣдовъ предметныхъ впечатлѣній или конкретныхъ и ассоціированныхъ представленій., Такимъ образомъ, подобно дѣтскому развитію познавательныхъ способностей, органы чувствъ были главными и, даже, единственными факторами въ развитіи умственныхъ представленій и языка нашихъ предковъ. Возьмемъ, напримѣръ, органы зрѣнія и слуха. Мозгъ древне-русскаго человѣка, совершенно какъ у ребенка, былъ такъ устроенъ, что, напримѣръ, цвѣтъ чѣмъ ярче, тѣмъ больше на него дѣйствовалъ, звукъ чѣмъ громче, тѣмъ сильнѣе его поражалъ. Отсюда, напримѣръ, солнце и громъ, но рѣзко-впечатлительному дѣйствію на органы зрѣнія и слуха, при совершенной неразвитости и слабости разсудочнаго анализа и пониманія, при невольномъ возбужденіи чувства радости или оживленія при видѣ яркаго, весенняго солнца и чувства страха при слышаніи грома, — солнце и громъ такимъ образомъ рѣзко отмѣтились въ его первобытномъ, непосредственно-чувственномъ міросозерцаніи. Одинъ органъ зрѣнія былъ важнѣйшимъ факторомъ въ созданіи первобытнаго міросозерцанія. Напримѣръ, отъ одного впечатлѣнія, произведеннаго на органъ зрѣнія яркимъ весеннимъ солнцемъ и, вслѣдствіе того, отъ одного представленія и слова яръ, путемъ аналогіи, родился цѣлый рядъ такихъ, напримѣръ, представленій и словъ: яръ — яркое, солнечное, весеннее, свѣтлое время, весна и весенній посѣвъ, ярое — все свѣтлое, все весеннее, все красивое, все веселое, все живое, ярило — божество солнца, весны, свѣта, жизни, яръ — рѣзко бросающійся въ глаза, крутой красный утесъ на берегу рѣки, и т. п. Всякое внезапное, необыкновенное впечатлѣніе, поражавшее органъ зрѣнія, естественно порождало чувство страха. Видѣлъ древній предокъ нашъ, напримѣръ, внезапное затмѣніе солнца, — и тотчасъ, безъ всякаго размышленія, путемъ непосредственнаго впечатлѣнія на всѣ чувствующія органы тѣла, приходилъ въ страхъ и ужасъ: „погибе, — говоритъ лѣтописецъ, — погибе все солнце: о великъ страхъ!“^[3]. Точно также, видъ необычайной звѣзды, поражая зрѣніе, производилъ чувство страха и тревожнаго движенія: „явися, — говорили, — звѣзда образомъ страннымъ, отъ видѣнія сея звѣзды страхъ объя вся человѣки и ужасть“^[4]. Составивши путемъ непосредственныхъ ощущеній понятія о широтѣ, высотѣ и глубинѣ, — народъ придалъ имъ въ своемъ эпосѣ особенную многознаменательность^[5]. Вообще естественная, физіологическая связь органа зрѣнія со свѣтомъ, исходящимъ отъ солнца, путемъ послѣдовательнаго ряда ощущеній и чувственныхъ ассоціацій, породила въ народномъ міросозерцаніи тьму разнообразныхъ миѳологическихъ комбинацій — представленій и примѣтъ о солнцѣ, свѣтѣ и глазѣ^[6]». Точно также копился элементарный матеріалъ для всей первоначальной умственной жизни, путемъ совершенно непроизвольнаго заучиванія явленій въ сферѣ слуха, осязанія, обонянія, вкуса и всѣхъ органическихъ ощущеній. Осложнялся и увеличивался онъ посредствомъ ассоціаціи или самаго разнообразнаго сочетанія между собою данныхъ внѣшними чувствами впечатлѣній или ощущеній, путемъ анализа конкретныхъ представленій на составные элементы, наконецъ — путемъ анализа составныхъ конкретныхъ представленій или дизасоссіаціи, разобщенія осложненныхъ конкретныхъ ощущеній. Такимъ образомъ явилась тьма болѣе или менѣе полныхъ представленій о предметахъ элементарныхъ, конкретныхъ знаній о вещахъ въ ихъ простѣйшихъ, непосредственно данныхъ природою условіяхъ, вмѣстѣ съ тѣмъ слагался чувственно-образный языкъ и развивалось чувственно-фантастическое міросозерцаніе въ народныхъ былинахъ и пѣсняхъ. Воспроизводящая ощущеніе способность, — память — зрительная, слуховая, осязательная, — по физіологическимъ законамъ сохраняла весь этотъ элементарно-конкретный чувственно-эмпирическій запасъ и матеріалъ первоначальныхъ представленій и знаній. слухъ увеличивалъ этотъ запасъ, такъ какъ извѣстно, что у большинства людей, вслѣдствіе условій воспитанія чувствъ, слуховыя ощущенія несравненно сильнѣе зрительныхъ. Отсюда проистекало это извѣковѣчное разсказываніе старины молодымъ поколѣніямъ — «молодымъ молодцамъ для памяти, на послушанье и на переиманье.» И непосредственно-чувственный характеръ всей первоначальной умственной жизни, вслѣдствіе первобытно-познавательнаго господства чувствъ, рѣшительно преобладалъ въ умственной дѣятельности и языкѣ народа. Все, что на русской землѣ, на пути колонизаціоннаго, географическаго распространенія и самоустройства русскаго народа, особенно рѣзко и постоянно дѣйствовало на его чувства, больше всего бросалось въ глаза, — все то особенно рѣзко выразилось и въ умственномъ складѣ его, въ областныхъ нарѣчіяхъ, въ пословицахъ, въ примѣтахъ, въ присловьяхъ и проч. Такъ, въ областномъ нарѣчіи сѣверно-поморскаго населенія съ особенною чувственно-образною изобразительностью и въ особенномъ изобиліи выработаны слова, относящіяся къ физической географіи и феноменологіи моря, къ перемѣнамъ и направленіямъ морскихъ вѣтровъ, къ приливамъ и отливамъ морскимъ и т. п., и, съ другой стороны, вслѣдствіе постояннаго созерцанія моря, отъ него заимствованы образы для выраженія совершенно другого рода предметовъ, напр. времясчисленія и проч. Напротивъ, въ областныхъ нарѣчіяхъ центральныхъ великорусскихъ областей, гдѣ преобладаютъ ноля и лѣса, съ особенною подробностію выработаны слова, относящіяся къ топографіи лѣсовъ, почвы и т. п.; и отъ разныхъ полевыхъ и лѣсныхъ предметовъ, напримѣръ, отъ деревьевъ, птицъ и проч., заимствованы образы и даже слова для выраженія различныхъ, даже отвлеченныхъ понятій, напримѣръ — грунтъ — толкъ, умъ, дерева — дикій, необразованный человѣкъ, желна — ядовитый на словахъ человѣкъ и т. п.^[7].

Вѣковое преобладаніе познавательной дѣятельности органовъ чувствъ, а также памяти и другихъ низшихъ познавательныхъ способностей, отмѣтилось многими невыгодными послѣдствіями въ умственной жизни русскаго народа.

Во-первыхъ, вслѣдствіе преобладающей познавательной дѣятельности органовъ чувствъ, — въ умѣ русскихъ не развивалась высшая способность обобщенія идей и понятій, немыслимы были никакія научныя теоріи. Для того, чтобы народъ могъ выступить на широкій путь научнаго интелектуальнаго развитія, — слишкомъ мало непосредственно-натуральны! поверхностной наблюдательности однихъ органовъ чувствъ и одного простаго, случайнаго, непосредственно-натуральнаго опыта. Необходимо еще развитіе теоретической, умозрительной способности. "Исторія естественныхъ открытій, — говоритъ Фирортъ, — всего лучше доказываетъ намъ, какъ мало чувственны бываютъ зрѣніе, слухъ и ощущеніе естествоиспытателя. Тысячу разъ проходятъ вещи передъ глазами ученыхъ, пока, наконецъ, они найдутъ своего открывателя, который часто пользовался тѣми же вспомогательными средствами, какъ и его предшественники. Отъ чего же не сдѣлали этого открытія раньше? Отвѣтъ весьма простъ: они не смотрѣли своимъ умственнымъ глазомъ^[8]. «Я размышлялъ безпрестанно» — такъ объяснялъ и доказывалъ великій Ньютонъ значеніе мышленія въ такихъ великихъ міровыхъ открытіяхъ, какъ его геніальное открытіе закона всеобщаго тяготѣнія, отвѣчая на вопросъ: какъ дошелъ онъ до своего великаго открытія^[9]. И послѣ Шеллинга, воцарявшаго въ естествовѣдѣніи, или въ своей «Философіи природы» одно чистое мышленіе, по которому «размышлять о природѣ значитъ ее создавать» (über die Natur philosophiren heisst die Natur schaffen), и послѣ Кювье, сначала съ энтузіазмомъ стоявшаго за нрава и участіе мышленія въ естествознаніи, а потомъ почти исключительно за органы чувствъ, за одни факты, за опытъ и наблюденіе, — Лапласъ, знаменитый преемникъ Ньютона, творецъ «Небесной Механики», и Сентъ-Илеръ, знаменитый творецъ «Философіи анатоміи», окончательно установили и доказали всю необходимость участія мышленія въ естествознаніи. Только чрезъ мышленіе, говоритъ Лапласъ, чрезъ сравненіе фактовъ между собою, чрезъ стремленіе улавливать ихъ соотношеніе и посредствомъ нихъ восходить до явленій все болѣе и болѣе общихъ, человѣкъ дошолъ наконецъ до познанія законовъ, управляющихъ явленіями и проявляющихся въ нихъ самымъ разнообразнымъ образомъ.^[10] Этьенъ Сентъ-Илеръ тоже утверждалъ: «чувства, наблюденіе, анализъ, неизбѣжны, но исключительно ихъ однихъ недостаточно: мышленіе, синтезъ, имѣютъ также свои нрава. Будемъ пользоваться органами внѣшнихъ чувствъ для наблюденія по возможности совершеннаго; но воспользуемся также вслѣдъ за наблюденіями и тѣми самыми благороднѣйшими способностями нашими, которыя присущи намъ, каковы мышленіе и сравнительный методъ изслѣдованія.»^[11] Но кромѣ этого «умственнаго глаза» умозрительной силы мышленія, на помощь органамъ чувствъ, въ дѣлѣ наблюденія природы, необходимы еще такія раціонально-искуственныя средства, какъ естественно научный опытъ, какъ микроскопы, телескопы и т. д. Если въ наше время чувства приносятъ громадную услугу наукѣ, напримѣръ, химику, изслѣдующему тѣла, сгорающія въ солнечной атмосферѣ, то приносятъ эту услугу только при помощи такихъ искуственныхъ, новооткрытыхъ средствъ, какъ напримѣръ въ этомъ случаѣ спектральный анализъ. Если физикъ, наблюдая за колебаніемъ маятника, выводитъ вращательное движеніе земли вокругъ своей оси, то это уже блистательная побѣда не чувствъ, а эксперимента, который, не смотря на то, что этотъ вопросъ не подлежитъ непосредственному познаванію нашихъ чувствъ, вводитъ его въ область опыта. Такимъ образомъ, для того, чтобы выступить на прямой путь интеллектуальнаго развитія, необходимо во-первыхъ, при органахъ чувствъ, при внѣшнемъ органѣ зрѣнія и наблюденія, сильное развитіе «умственнаго глаза» — мышленія, во-вторыхъ, необходимо вооруженіе органовъ чувствъ раціонально-искусственными экспериментальными средствами — микроскопами, телескопами и проч. Въ умственномъ развитіи западныхъ націй, благодаря предварительному, чисто умозрительному, теоретическому развитію мышленія, въ борьбѣ философскихъ идей, благодаря рано высказанной руководительной идеѣ Novum Organum Бэкона и Discours sur la Methode Декарта и наконецъ изобрѣтенію разнообразнѣйшихъ искуственныхъ средствъ опыта и наблюденія, — давно уже параллельно и дружно участвуютъ въ естествопознавательной интеллектуальной дѣятельности и органы чувствъ, и этотъ «умственный глазъ» — мышленіе, и эти помощники органовъ чувствъ и мышленія — искуственныя средства опыта и наблюденія. И вотъ, мощная мысль западная давно уже дружными усиліями геніевъ идетъ впередъ на пути своего естественно-научнаго интеллектуальнаго развитія.

У насъ же, до временъ Ломоносова и открытія университетовъ, ничего этого не было. При исключительной или преобладающей наблюдательной дѣятельности органовъ чувствъ и особенно органа зрѣнія, вовсе не развитъ былъ и не развивался «умственный глазъ» — мышленіе, не знали никакихъ раціонально искусственныхъ экспериментальныхъ средствъ для познавательной дѣятельности органовъ чувствъ, не знали естественно научнаго опыта и наблюденія. Такимъ образомъ, до Петра великаго а даже до основанія университетовъ, у насъ вовсе не было научнаго интеллектуальнаго развитіи. Вслѣдствіе неразвитости теоретической силы и обобщенія, при преобладающемъ наблюдательномъ значеніи органовъ чувствъ, господствовалъ одинъ грубый, непосредственно натуральный чувственный эмпиризмъ, нисколько де основанный на мышленіи, синтезѣ и сравнительномъ методѣ познанія. И потому невозможны были никакія научныя теоріи и обобщенія. Это подтверждаютъ даже такіе наши историки, которые слишкомъ идеализируютъ умственное состояніе древней Россіи.

«Какая это была наука въ древней Россіи? говоритъ г. Пешковъ: сельское хозяйство, начала, образующіеся въ мастерскихъ, и правила вытекающія изъ познанія торговыхъ оборотовъ. Это науки опытныя, составляющіяся изъ опытовъ или извлекаемыя изъ опытовъ… Чего же не было? Общаго всесторонняго обобщенія, которое бы создавало изъ тѣхъ или другихъ данныхъ систему русскаго сельскаго хозяйства, русской технологіи, русской торговли. Не находимъ теоріи, — но такая теорія, соообщая изучающему болѣе, чѣмъ сколько можетъ онъ провѣрить своимъ опытомъ и примѣнить къ дѣлу, такая теорія требуетъ для своей дѣятельности много образованія, которое не у всѣхъ предполагается даже въ наше время»^[12]. И дѣйствительно, сѣя, напримѣръ хлѣбъ, по словамъ актовъ, "для опыту, въ присутствіи братіи дѣлая опытъ, сколько изъ сотенной копны выйдетъ зерна изъ добраго, средняго и плохаго хлѣба, " — предки наши умѣли только составлять "посѣвные, ужинные и умолотные списки, " но не могли и помыслить ни о физіологіи хлѣбныхъ растеній, ни о земледѣльческой химіи, ни о теоріи раціональной агрономіи. Постоянно имѣя передъ глазами небо и землю, мѣсяцъ и звѣзды, и не слыша ничего объ астрономическихъ открытіяхъ геніальныхъ современниковъ своихъ — Коперника, Кеплера, Галилея и Ньютона, — русскіе умы не могли составить никакого космическаго или астрономическаго обобщенія. До научнаго обобщенія идеи космоса, мірозданія, дѣтскій славянскій умъ, разумѣется, никакъ не могъ возвыситься силою теоретическаго мышленія, и для выраженія ея долженъ былъ прибѣгнуть къ самому ограниченному чувственно-конкретному представленію, соразмѣрному съ кругозоромъ зрѣнія. Космосъ онъ представлялъ конкретно — собраніемъ населенія или заселеннымъ пространствомъ, и назвалъ его вселенной или міромъ, общиной? «Переводчикамъ Св. писанія, говоритъ г. Буслаевъ, — нужно было выразить всеобъемлющій смыслъ греческаго слова κόσμος (вселенная, mundus). Славянское слово міръ, запечатлѣнное извѣстнымъ юридическимъ смысломъ, казалось переводчикамъ слишкомъ ограниченнымъ и тѣснымъ сравнительно съ необъятнымъ значеніемъ греческаго κόσμος. Надобно было слово міръ какъ-нибудь расширить, распространить; и они, согласно съ свойствомъ языка, произвели эту любопытную операцію, прибавивъ къ этому рѣченію мѣстоименіе весь, которое въ древности означало и всякій. Потому-то во всѣхъ древнѣйшихъ письменныхъ памятникахъ нашихъ греческое переводится непросто міръ, но весь міръ, т. е. всякій міръ, всѣ міры»^[13]. Такимъ образомъ, при неразвитости логической способности обобщенія и при господствѣ простой, поверхностной, конкретной наблюдательности органовъ чувствъ, не развивался и самый языкъ. Въ немъ не было словъ для выраженія отвлеченныхъ понятій теоретическихъ, умозрительныхъ идей. Леклеркъ справедливо говоритъ въ своей древней и новѣйшей исторіи Россіи: «почти для всего, что не имѣетъ тѣла и образа, для выраженія вещей, не подпадающихъ чувствамъ, недостаетъ въ русскомъ языкѣ рѣченій»^[14]. Дѣйствительно, достаточно просмотрѣть словарь областныхъ нарѣчій, чтобы убѣдиться въ этой грубой, непосредственно-натуральной вещественности, чувственной образности словъ русскаго народнаго языка. Общія и отвлеченныя понятія въ немъ выражаются, напримѣръ, такъ: грунтъ — толкъ, умъ: «съ грунту сбился», говорятъ (псков., новорж., опоч., остров., порх.); втемлятъ — внушать, вразумлять, убѣждать (арханг., каз.); зашлитъся — засмотрѣться; загибъ — недостатокъ нравственный (псков. тверск. осташ.); мозговатъ — мыслить, работать головой, расчитывать что-либо, соображать; жевать — причинять боль въ тѣлѣ, ломъ въ костяхъ (твер. осташ.), а также ругаться, браниться, и мн. друг. словъ. Понятія о природѣ и человѣкѣ, выразившіяся въ языкѣ и пословицахъ, самыя чувственно-образныя и неопредѣленныя. Звѣздное небо, съ его многосложной системой и мудрымъ механизмомъ, не постигаемое простымъ умомъ, невыразимое языкомъ народнымъ со всею научною точностію, было предметомъ загадокъ, созерцалось сквозь земные образы и предметы, непосредственно подлежащіе чувствамъ. Въ пословицахъ оно представляется то подъ образомъ ноля сіянскаго или колыбанскаго, полнаго скота астраханскаго, тараканскаго, карачайскаго и т. п., то подъ образомъ дуба — стародуба съ птицей — веретеницей. Млечный путь названъ былъ мышиными тропками, большая Медведица — лосемъ, созвѣздіе плеяды — кучками, югъ — лѣтомъ, сѣверъ — зимою. О температурѣ говорилось напримѣръ: лѣтняя, т. е. теплая, лѣтняя вода — вода, имѣющая теплоту, такъ какъ бы нагрѣта была въ лѣтній день солнцемъ. Въ примѣръ понятій о времясчисленіи можно указать на слова: трава — въ значеніи года, лѣта; говорятъ: «быкъ по пятой травѣ»; льдина — осеннее время, долягова — до вечера, до встани — раннимъ утромъ, и т. п. Однимъ словомъ, просматривая словарь областныхъ нарѣчій, можно сплошь и рядомъ видѣть еще болѣе выразительные примѣры непосредственно-натуральной конкретности и чувственной образности русскаго народнаго языка^[15]. Или достаточно посмотрѣть въ Сборникѣ пословицъ, составленномъ Далемъ, всѣ пословицы, подъ словами: вселенная, небо, стихіи, погода, мѣсяцесловъ, человѣкъ, животное, примѣты и проч., — чтобы окончательно убѣдиться, какъ чувственно, образно, поверхностно и конкретно это непосредственное міросозерцаніе нашего простого народа, выразившееся въ его языкѣ и пословицахъ.

Наконецъ, память — этотъ нервный резервуаръ, сохраняющій въ скрытомъ состояніи въ нервныхъ аппаратахъ всѣ данные органами чувствъ звуки, образы, слѣды и вообще всякія ощущенія и память зрительная, осязательная, слуховая и проч., какъ тоже низшая познавательная способность, не обусловливала высшаго, научнаго интелекгуальнаго развитія, а только сохраняла и упрочивала тотъ скудный запасъ умственныхъ представленій и ощущеніи, какія выработывались органами чувствъ. Въ силу того, что у большинства людей, вслѣдствіе условій воспитанія ихъ чувствъ, слуховыя ощущенія несравненно сильнѣе зрительныхъ, — дѣятельность слуха находилась въ особенно тѣсной связи съ дѣятельностію памяти, увеличивала въ ней запасъ скрытыхъ слѣдовъ, звуковъ и образовъ. Отъ этого преобладанія памяти и слуха происходило то, что изъ рода въ родъ, испоконъ вѣка, отцы и дѣды разсказывали дѣтямъ и внукамъ одни и тѣже сказанія, миѳы, сказки; передавали одни и тѣже пословицы и примѣты. Отсюда проистекало это, можно сказать, всемогущее господство въ умственной жизни русскаго народа старины, стараго сказанія, пословицъ и примѣтъ. Всякое сказаніе и преданіе разсказывалось для того, чтобы молодыя поколѣнія его запомнили и затвердили, съ тѣмъ, чтобы передать его своимъ потомкамъ^[16]. Древнѣйшій космогоническій стихъ о Голубиной книгѣ, составляющій и доселѣ догматъ у духоборцевъ, кончался словами: «старымъ людямъ на послушанье, а молодымъ людямъ для памяти.» Многія же сказанія кончались стихомъ:

То старина, то и дѣянье,

Какъ бы добрымъ людямъ на послушанье,

Молодымъ молодцамъ на переиманье.

Вслѣдствіе такихъ условій умственнаго развитія, при преобладающемъ воспитаніи низшихъ познавательныхъ способностей чувствъ, воображенія и памяти, естественно, въ русскомъ народѣ не развивались съ такою генеративною послѣдовательностію и наслѣдственностію, какъ на западѣ, высшія мыслящія и познавательныя способности. До какой же степени не развиты были и не развивались высшія умственныя способности русскаго народа, — можно судить и потому, что до Петра великаго русскіе умѣли считать только по пальцамъ, да на счетахъ. Людей, знавшихъ арифметику, было весьма мало, и тѣ стали появляться только съ XVII вѣка, и считались необыкновенными, остроумнѣйшими головами, одаренными блестящими способностями.^[17]

Такимъ образомъ, прежде всего первоначальное всецѣлое занятіе русскаго народа физико-географическимъ или земскимъ самораспредѣленіемъ и самоустройствомъ и починочнымъ физико-экономическимъ самообзаведеніемъ и самообезпеченіемъ, дѣлало невозможнымъ развитіе высшихъ умственныхъ, мыслительныхъ способностей, а обусловливало только первоначальное физико-географическое воспитаніе и дѣтское, первобытное проявленіе нисшихъ познавательныхъ способностей — чувствъ, памяти и воображенія. Вслѣдствіе этого до Петра великаго въ Россіи не было никакого высшаго интеллектуальнаго развитія, не было и зачатковъ научной, теоретической мысли.

II.

Въ первой статьѣ мы старались показать, что долговременная и страдная борьба русскаго народа съ окружающей его лѣсной, болотной, обширной и мало-населенной мѣстностію, — препятствовала его умственному развитію. Теперь мы можемъ указать на другую существенную причину слишкомъ долговременной умственной неразвитости и застоя древней Россіи. Причина эта заключается въ восточно-этнологическомъ складѣ восточнаго умственнаго типа русскаго народа. «Чѣмъ болѣе наблюдатель вникаетъ въ свойства россіянъ, — говоритъ наприм. Стурдза, — тѣмъ болѣе убѣждается въ томъ, что характеръ русскій, въ первобытной своей чистотѣ, есть сочетаніе азіатскаго генія съ европейскимъ. Азія завѣщала славяно-руссамъ сродную ей нравственную безпечность, недовѣріе къ своимъ силамъ и какую-то безмятежную преданность судьбѣ, одушевленную христіанствомъ, но съ примѣсью восточнаго равнодушія» и проч.^[18] И вотъ это-то умственное спокойствіе, какъ увидимъ дальше, въ теченіи долгаго времени представляло другое, сильное и упорное противодѣйствіе умственному пробужденію Россіи и развитію въ ней новаго, европейскаго интеллектуальнаго типа.

Развитіе восточнаго умственнаго склада или типа русскаго народа естественно обусловливалось -тысячелѣтней метисаціей или смѣшеніемъ славяно-русскаго племени съ разными, восточными, азіятскими племенами, на пути его сѣверо восточной колонизаціи. Вслѣдствіе первоначальной, болѣе или менѣе продолжительной и упорной борьбы славяно-русскаго племени съ восточными племенами финскими, татарскими и монгольскими, за національно-физіологическое господство и преобладаніе, — въ немъ прежде всего развивались восточныя воинственныя способности и занятія, въ ущербъ интеллектуальнымъ, и преобладали надъ умственною дѣятельностью. Русскій ученый начала XVIII вѣка, Максимовичъ справедливо писалъ: "Нѣсть дивно, что русскіе не прилежали ученіемъ письменъ, ибо народъ россійскій, яко во бранехъ и ко браномъ рожденный, между оружіемъ далечайшіе государства своего распространилъ предѣлы, оружіемъ самодержавія своего укрѣпилъ силу и достигъ воинской немерцающей славы, паче о бранехъ, неже о книгахъ, паче о обученіи воинскомъ, неже обученіи школьномъ тщаніе имѣяше.^[19] Поэтому, древне-русская жизнь скорѣе выработывала физическій типъ богатыря Ермака, или смѣшанный физико-этнологическій типъ сибирскихъ богатырей — служилыхъ людей и казаковъ — Хабаровыхъ, Поярковыхъ и т. п., храбро боровшихся съ разными сибирскими племенами и смѣшивавшихся съ ихъ женщинами, но не знала вовсе такихъ высокихъ умственныхъ типовъ, современныхъ Ермаку, Хабарову и проч., какъ геній Колумба, Декарта, Бэкона, Коперника, Кеплера, Галилея, Ньютона, Гарвея, и ДР.

Даже мирному интеллектуальному сближенію и вліянію съ передовыми западно-европейскими націями предшествовали, со стороны русскаго народа, вѣковыя, азіятскія войны, и повели къ тому, что военныя знанія и занятія, составлявшія азбуку и въ первоначальномъ европейскомъ обученіи русскаго народа, долго потомъ были предметомъ особенной, спеціальной государственной науки. Вообще, вслѣдствіе вѣковой борьбы русскаго народа съ разными племенами и народами, военныя занятія и знанія образовали такую существенную стихію въ его исторической жизни, что въ самой умственной реформѣ, произведенной Петромъ великимъ, составляли почти господствующій элементъ. Тогда какъ, напримѣръ, по естественнымъ наукамъ при Петрѣ I издано было не болѣе 10 или 15 книгъ, — но военной части ихъ напечатано было больше 30, въ родѣ «Артикула воинскаго, генералитета или табели о полевой арміи. устава воинскаго, книги о экзерциціи, церемоніяхъ и должностяхъ воинскихъ людей, архитектуры воинской, разнаго рода военныхъ реляціи, вѣдомостей, журналовъ и объявленій о баталіяхъ и викторіяхъ» и т. д. — Далѣе, послѣ покоренія разныхъ восточныхъ племенъ, вѣковое физіологическое и умственно-бытовое смѣшеніе славянскаго племени съ этими восточными племенами — финскими, татарскими и монгольскими, обусловливая главнымъ образомъ физико-этнологическое развитіе русской національности, слагая его національно-физіологическій типъ, путемъ естественнаго подбора, неизбѣжно привносило и въ умственный складъ его много восточныхъ умственныхъ качествъ или признаковъ. Характеристическая особенность русской исторіи та, что въ ней слишкомъ много столѣтіи ушло на образованіе національнаго склада и ростъ русскаго народнаго организма, въ ущербъ развитію его внутреннихъ, интеллектуальныхъ силъ. Смѣшеніе славяно-русской крови съ кровью разныхъ восточныхъ племенъ, составляя одинъ изъ господствующихъ фактовъ въ естественной исторіи русскаго народа, совершенно исключало развитіе и общеніе идей, знаній, наукъ, и даже много вѣковъ препятствовало интеллектуальному сближенію и сліянію съ передовыми, западно-европейскими націями. Что издавна смѣшеніе славянскихъ племенъ, съ восточными народами составляло господствующій фактъ русской народной исторіи, — это не подлежитъ никакому сомнѣнію. Ученый м. Евгеній доказывалъ его, уже въ самомъ зародышѣ славяно-русской исторіи и народности, разноплеменною смѣшанностью славянскихъ именъ: «однимъ изъ существенныхъ признаковъ, — говоритъ онъ, народовъ не смѣшавшихся съ другими, считаются личныя имена, заимствованныя изъ природнаго языка. Когда славянскія племена начали смѣшиваться съ другими народами, то у нихъ появились чужія имена. Нѣсколько именъ имѣли даже знатные люди»^[20]. Впослѣдствіи, не только въ простонародьи, но и въ княжескомъ и боярскомъ поколѣніи были цѣлые роды половецкіе, татарскіе и другіе, о которыхъ русскіе говорили: «вѣдь это родъ татарскій, кость не наша», или: «чудь бѣлоглазая» и т. п.^[21]. Древняя пѣсня народная изображаетъ Москву до того отатарившеюся, что представляетъ самаго царя Ивана Васильевича Грознаго женящимся на татаркѣ московской.^[22] Древніе смерды были большею частью финскіе инородцы, которые, когда крещены были, стали называться крестьянами или крестьянами, и такимъ образомъ мало по малу обрусѣли. Потому-то одна старинная пословица, отмѣтившая древнее воспоминаніе о смердахъ-некрестяхъ, выражается объ нихъ, какъ о людяхъ незнающихъ Бога: «гдѣ смердъ думалъ, тутъ Богъ не былъ»^[23]. Древніе бобыли, также должно быть, большею частію были плодъ смѣшенія племенъ, такъ же какъ и нынѣ бобылями называются смѣшанныя племена въ пермской и оренбургской губерніи, и такъ какъ нынѣ многіе инородческіе выродки или креолы, напримѣръ, въ Сибири, по состоянію, совершенно подобны древне-русскимъ бобылямъ, такъ же бездомовны, безхозяйственны и живутъ по русскимъ дворамъ. Далѣе, повсюду въ Великороссіи сохранилась память, остались свидѣтельства о сліяніи многихъ азіатскихъ племенъ съ русскою народностью въ самыхъ народныхъ прозвищахъ или родовыхъ фамиліяхъ, напримѣръ, въ прозваніи князей Каратаевыхъ и коломенскихъ купцовъ Каратаевыхъ отъ мордовскаго или финскаго племени — Карата, и, или въ прозваніи Калмыковыхъ и Татариновыхъ на-Дону — отъ предковъ ихъ калмыковъ и татаръ и т. н., а также въ названіи городовъ, напримѣръ, Арзамаса (въ нижегор. губ.) отъ имени Эрзя, Мотана (въ пенз. губ.) отъ мордовскаго племени Мокша, Галича Меръскаго (въ костром. губ.) отъ финскаго племени Меря и т. п. Коренные сельскіе и городскіе жители, особенно населяющіе великорусскій сѣверовостокъ и юговостокъ, большею частію суть обрусѣлые изъ разныхъ чудскихъ или финскихъ племенъ и отчасти изъ татаръ. Объ этомъ единогласно свидѣтельствуютъ всѣ внимательные этнографы, натуралисты и путешественники, изучавшіе наше великорусское народонаселеніе. Кастренъ замѣчаетъ относительно сѣверно-поморскихъ финскихъ племенъ: «что русскіе, поселившіеся но берегамъ Бѣлаго моря, приняли въ себя народность финскую, а не искоренили ее, — это доказывается и нечистотою русскаго языка архангелогородцевъ, и финскимъ обличьемъ, безпрерывно попадающимся подъ русскою шляпою»^[24]. Потомъ, на пути въ Сибирь, онъ часто замѣчаетъ, что, напримѣръ, чуваши, вотяки, остяки и разные сибирскіе инородцы большею частію уже совершенно или значительно обрусѣли, а остальные постепенно русѣютъ^[25]. Лепехинъ также свидѣтельствуетъ: «жители пустозерскои полости, по объявленію ихъ, происходятъ изъ Чуди и изъ новгородцевъ, поселившихся при царѣ Иванѣ Васильевичѣ. Зыряне по р. Вымѣ и Вычегдѣ, чрезъ долгое обращеніе и принятіе христіанской вѣры, присовокуплены къ россійскому народу. Вогуличи съ 1722 года, когда они крещены, стали совсѣмъ отмѣнны, и принятіе христіанства сдѣлало ихъ свободными брать за себя русскихъ дѣвокъ, отчего рѣдкихъ по р. Тавдѣ можно видѣть, у которыхъ тѣло прежней ихъ природѣ осталось соотвѣтственнымъ»^[26]. Латкинъ, долго изучавшій вологодскій край, такъ же замѣчаетъ: «Здѣсь только названіе рѣкъ и селеній зырянскія и напоминаютъ зырянъ, а живутъ теперь все русскіе, обрусѣвшіе зыряне. Многіе зыряне, крестившись, смѣшались съ русскими и забыли свой языкъ»^[27]. О жителяхъ костромской губерніи г. Кржиболоцкій замѣчаетъ: «время не смогло совершенно измѣнить одного, наружнаго вида и, дѣйствительно, типъ финскаго племени сохранился еще въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, особенно въ восточныхъ уѣздахъ, въ которыхъ жители малорослы, уродливы, лѣнивы и невѣжественны»^[28]. О жителяхъ рязанской губерніи г. Барановичъ говорить: «къ сѣверу, къ границамъ Владимірской губерніи, въ жителяхъ мещерской стороны, замѣтны признаки ихъ финскаго происхожденія, которыхъ не въ состояніи изгладить скудная природа этого края. Народъ въ этихъ мѣстахъ мелокъ, слабъ и неразвитъ. Здѣсь мещеря болѣе всего сохранила первобытный типъ свой»^[29]. О донскихъ казакахъ Георги писалъ: «они доставали себѣ жонъ или по добровольному согласію или но обыкновенію татаръ, увозомъ отъ своихъ сосѣдей — казаковъ и татаръ, смѣшались съ послѣдними и составили одно общество. Большая часть донскихъ казаковъ во всемъ сходны съ россіянами, имѣютъ видъ смѣшанный съ русскимъ и татарскимъ, безъ сомнѣнія, отъ матерей или праматерей татарокъ»^[30]. Г. Котельниковъ, въ исторической запискѣ своей о верхней Курмоярской станицѣ, на основаніи собственныхъ наблюденій и сказаній старожиловъ, то же замѣчаетъ: «Вшедшіе въ донской казачій родъ нѣкоторыя калмыцкія, татарскія, греческія и турецкія племена, чрезъ смѣшеніе, измѣнились совсѣмъ въ русскій родъ»^[31]. А чѣмъ далѣе на востокъ, тѣмъ больше восточнаго племеннаго элемента въ русской крови. О жителяхъ западной Оибири, гдѣ, по словамъ историческихъ актовъ, казаки еще въ первой половинѣ XVII столѣтія смѣшивались съ женщинами татарскими, остяцкими и вогулицкими, Татищевъ замѣчаетъ: довольно въ лице смуглыхъ, калмыковатыхъ, и довольно отъ природы смѣшанной — калмыцкой, татарской и киргизской.^[32] На сѣверѣ Сибири, внизъ но Енисею, нынѣшнимъ лѣтомъ мы сами имѣли случай наблюдать эту смѣшанность русскаго населенія съ остяцкимъ и отчасти тунгузскимъ, и видѣли не только нѣсколько мѣстныхъ креоловъ или метисовъ, но и нѣсколько смѣшанныхъ браковъ и семействъ. Въ добавокъ, сами русскіе, туруханскіе жители, прямо называя себя смѣшаннымъ народомъ, или емѣшицей, а также и остяки — единогласно свидѣтельствовали о сильной метисаціи но Енисею, особенно на низу и за Тундрой, разсказывали даже родословныя цѣлыхъ родовъ смѣшанныхъ на Тазу, по низовымъ и за — тундренскимъ зимовьямъ. На Тазу былъ примѣръ, что даже одинъ священникъ женатъ былъ на крещеной остячкѣ, и священническія дочери выходили за остяковъ. о жителяхъ юговосточной Сибири довольно сказать то, что замѣтилъ Палласъ: «большая часть жителей-селенгинскаго округа, — говоритъ онъ, — такъ же какъ и всей Дауріи, обнаруживаютъ ясные слѣды сильнаго смѣшеніи съ монгольскою кровью. Зажиточные русскіе крестьяне, равно какъ и горожане, давно уже имѣютъ обычай вступать въ бракъ съ бурятскими или монгольскими дѣвицами, кровь которыхъ, по ихъ мнѣнію, горячѣе, и отцы этихъ дѣвушекъ, изъ-за временныхъ выгодъ, сами охотно крестятъ ихъ, чтобы выдать потомъ замужъ за русскихъ. Есть примѣры въ Селенгинскѣ, что богатые буряты сами добровольно крестились и вступали потомъ въ бракъ съ русскими дѣвицами. Вслѣдствіе такихъ взаимныхъ браковъ происходитъ родъ мулатовъ, которые имѣютъ нѣчто монгольское въ физіономіи и черные или темные волоса, но вообще правильныя и даже красивыя черты лица, и слывутъ подъ названіемъ карымовъ. За то бурятскій образъ жизни, такъ же какъ монгольскій, вслѣдствіе такого смѣшенія, беретъ въ простонародьи перевѣсъ»^[33]. Вообще, не можетъ подлежать никакому сомнѣнію, что въ составѣ русской національности много контингентовъ восточныхъ. И вотъ въ этихъ-то восточныхъ свойствахъ русской народности заключается другая существенная причина умственной косности, медленности и вялости умственнаго развитія русскаго народа. Еще въ самомъ началѣ колонизаціи русской земли, на самомъ переходномъ, кочевомъ пути азіатскихъ ордъ, на югѣ Россіи, славянскія племена много заимствовали изъ умственной жизни восточныхъ народовъ. Въ Вѣстникѣ Европы 1828 года, въ статьѣ "о сходствѣ между русскими и восточными обыкновеніями, " справедливо замѣчено: «въ Россіи много старинныхъ обычаевъ, которые заимствованы у восточныхъ народовъ. Нѣкоторые изъ нихъ сохранены старообрядцами. Славяне, еще до основанія россійскаго государства обитали въ сосѣдствѣ съ восточными народами, въ южной части нынѣшней Россіи, и тогда же приняли отъ своихъ сосѣдей нѣкоторые восточные обычаи»^[34]. Потомъ, когда славянская колонизація подвинулась на великорусскій сѣверо-востокъ, — она столкнулась здѣсь съ довольно сильнымъ умственнымъ вліяніемъ монголотатарскихъ и финскихъ народовъ. Не безъ основанія, поэтому, въ Relation 1706 года, причина отсталости и невѣжества Московіи, такъ долго препятствовавшей подчиниться интеллектуальному вліянію передовыхъ, западно-европейскихъ націй, указана между прочимъ, именно въ вѣковомъ сосѣдствѣ русскихъ съ татарами.^[35] Не даромъ также, въ русской литературѣ давно уже высказывается мысль о существованіи въ русской народности восточныхъ татарскихъ умственныхъ качествъ или признаковъ. Такъ напримѣръ, Рихтеръ въ «изслѣдованіи о вліяніи монголо-татаръ на Россію», довелъ эту мысль даже до крайности. «Монголы, — говоритъ онъ, — не вводили къ тамъ своихъ законовъ, обычаевъ и языка, но русскіе сами многое отъ нихъ заимствовали, что доказываютъ: а) затворническая жизнь и верховая ѣзда женщинъ; б) одежда, вооруженіе, конскіе уборы, воинскій порядокъ; в) ночные караулы и рогатки, наказанье кнутомъ, плетьми и погашеньемъ на кодъ, правежъ, пытка, тарханныя грамоты; г) постройка зданій, д) употребленіе татарской монеты, мѣры и счета (Аника Строгановъ — изъ татаръ); е) введеніе въ нашъ языкъ словъ татарскаго и восточнаго происхожденія и страсть къ сказкамъ восточнаго склада, ж) измѣненіе народныхъ нравовъ»^[36]. Конечно, не всѣ исчисленныя здѣсь свойства заимствованы именно у татарскаго народа, но основная мысль о восточныхъ ингредіентахъ въ умственномъ складѣ русской народности не подлежитъ никакому сомнѣнію. На пути сѣверо-восточной колонизаціи, среди разныхъ восточныхъ племенъ — финскихъ, татарскихъ и монгольскихъ, — народъ русскій, вслѣдствіе физіологическаго и сожительнаго смѣшенія, унаслѣдовалъ отъ нихъ много умственныхъ качествъ или недостатковъ. Такіе недаровитыя и неразвитыя племена, какъ, напримѣръ, чудь, меря, весь, мурома, лопь, или лопари, короли, зыряне, самоѣды, пермяки, вотяки, чуваши, черемисы, мещеря, калмыки, вогулы, остяки, и проч., — русѣя и входя въ составъ русской народности, очевидно, не могли приносить съ собой большихъ умственныхъ способностей, блестящаго умственнаго развитія. Напротивъ отъ нихъ большая часть великорусскаго и сибирскаго населенія, особенно сельскаго, унаслѣдовала слабыя умственныя способности. Повсюду въ тѣхъ мѣстностяхъ, гдѣ и теперь еще замѣтна смѣшанность населенія, или гдѣ живутъ крестьяне обрусѣлые изъ финскаго и вообще инородческаго племени, народъ и доселѣ отличается особенною умственною неразвитостью, неподвижностью, тупостью и апатіей, какъ, напримѣръ, въ восточныхъ уѣздахъ костромской губерніи, въ мещерской сторонѣ рязанской губерніи, къ сѣверу, къ границамъ Владимірской губерніи, въ вотяцкихъ мѣстностяхъ вятской губерніи, въ черемисскихъ и чувашскихъ мѣстностяхъ казанской губерніи и вообще во многихъ захолустьяхъ юговосточныхъ губерній, среди разнаго сброда и смѣщенія финскихъ и татарскихъ племенъ, а также во многихъ уѣздахъ крайнихъ сѣверо-восточныхъ губерній, по Вычегдѣ, Выми и нѣкоторымъ другимъ рѣкамъ вологодской губерніи и, наконецъ, въ ясашныхъ поселеніяхъ Сибири, гдѣ живутъ, напримѣръ, обрусѣдне остяки, буряты, якуты, и проч. давно уже крещеные и женившіеся на русскихъ женщинахъ, или уже ихъ дѣти и внуки — настоящіе русскіе крестьяне, выродившіеся изъ инородцевъ. Явными слѣдами или признаками азіатской умственной неразвитости и малоспособности, азіатскаго умственнаго склада, унаслѣдованнаго русскимъ народомъ, вслѣдствіе смѣшенія и сосѣдства, отъ разныхъ восточныхъ племенъ, отзываются всѣ такія умственныя свойства и недостатки, какъ напримѣръ: эта недоумчиность и, такъ сказать, прозябающая, вялая жизнь день за день, столь общая въ древней Россіи и теперь одинаково свойственная нѣкоторымъ вымирающимъ чахлымъ азіатскимъ племенамъ въ Россіи и Сибири и многимъ русскимъ захолустнымъ жителямъ; или оказавшіеся въ первой половинѣ XVIII вѣка въ эпоху введенія европейскихъ паукъ въ Россіи, эта особенная тупость русскаго ума къ пониманію западной науки, и, вообще нисшая степень интеллигенціи русскаго народа въ сравненіи съ интеллигенціей европейцевъ; а также, часто встрѣчающаяся въ провинціальной массѣ русскаго народа такая же крайняя умственная тупость, какая замѣчается и у неразвитыхъ инородцевъ, наприм. у черемисъ, вотяковъ, остяковъ и проч., выражающаяся наприм. въ совершенномъ неумѣніи считать въ умѣ легко и скоро, безъ помощи пальцевъ, рубежей и счетовъ, или въ неумѣніи различить нравое и лѣвое, въ крайне-ограниченномъ распознаваніи и плохомъ различеніи цвѣтовъ и т. п.; восточное нежеланіе или неспособность принимать новое, изобрѣтать лучшее; восточная хитрость и слѣпая покорность судьбѣ; далѣе такія черты, какъ наприм. взглядъ на женщину, калымъ въ Сибири и т. п., — всѣ эти черты, свойственны и умственному складу всѣхъ азіятскихъ народовъ Россіи и Сибири; далѣе — сходство въ міросозерцаніи русскомъ и инородческомъ, наприм. въ понятіяхъ о нѣкоторыхъ звѣздахъ, о небѣ, о вѣтрахъ, о четырехъ сторонахъ земли, о происхожденіи мошекъ и насѣкомыхъ, въ примѣтахъ о разныхъ птицахъ и звѣряхъ, въ суевѣрьяхъ о духахъ лѣсныхъ, водяныхъ и пр.; невыработанность или отсутствіе во многихъ областныхъ нарѣчіяхъ славяно-русскихъ словъ для выраженія многихъ понятій и предметовъ и, ври совершенномъ отсутствіи словъ европейскихъ, особенное изобиліе во многихъ областныхъ нарѣчіяхъ словъ, заимствованныхъ изъ разныхъ инородческихъ языковъ, какъ наприм. въ нарѣчіяхъ архангельскомъ, вологодскомъ, березовскомъ, туруханскомъ, забайкальскомъ и др., и даже во многихъ мѣстахъ предпочтительное употребленіе русскими инородческихъ языковъ, наприм. на низу Енисея и за Тундрой, въ туруханскомъ краю, въ забайкальи и въ якутской области; азіатскій вкусъ въ нарядахъ; предпочтеніе встарину чудскихъ волхвовъ и доселѣ — знахарей и знахарокъ нѣмецкимъ и вообще европейскимъ докторамъ; жадность большой части русскаго народа къ крѣпкимъ напиткамъ, совершенно тождественная съ подобною жадностью дикихъ сибирскихъ азіятцевъ; одинаковая склонность къ дракамъ въ пьянствѣ, сходный обычай бороться и бѣгать въ запуски; и вообще — легкая наклонность и особенная способность сродниться со многими понятіями и обычаями тѣхъ азіятцевъ, съ которыми русскіе живутъ въ сосѣдствѣ и смѣшиваются браками, и особенное равнодушіе къ понятіямъ и обычаямъ живущихъ въ Россіи европейцевъ, напр. нѣмецкихъ колонистовъ и т. н. При всѣхъ этихъ качествахъ, русскій народъ заимствовалъ отъ азіатскихъ племенъ много мрачныхъ умственныхъ недостатковъ. Такъ, напримѣръ, онъ наслѣдовалъ много суевѣрій отъ чудскихъ, финскихъ арбуевъ и кудесниковъ. Русскіе, но свидѣтельству Стоглава, держались такихъ суевѣрій, «якоже и арбуи въ Чудя»^[37]. Въ древней Россіи не только простонародье, но и царь Ив. Васильевичъ Грозный и нѣкоторые священнослужители, наприм. сѣверно-поморскіе дьяконы, вѣрили въ чудскихъ волхвовъ. По мнѣнію Кастрепа отъ финновъ русскіе заимствовали представленія о водяныхъ духахъ^[38]. Въ Туруханскомъ краю мы сами замѣчали въ понятіяхъ русскихъ много остяцкихъ и отчасти тунгузскихъ суевѣрій. Такъ напр. гадательныя повѣрья о гагарѣ, о кукушкѣ, о куропаткахъ и тетеревахъ, о медвѣдѣ, о рыбѣ, о лягушкахъ, объ огнѣ, а также представленія о нѣкоторыхъ звѣздахъ, о вѣтрахъ, о горахъ но нижней Тунгускѣ, въ родѣ Стрѣляной и Цапаниной Сопки и т. п., общи и русскимъ туземцамъ, и остякамъ, и отчасти тунгусамъ. Не говоримъ уже о томъ, что русскіе, вмѣстѣ съ усвоеніемъ въ домашнемъ быту многихъ инородческихъ вещей и издѣлій, и вслѣдствіе одинаковыхъ съ инородцами промысловъ, заимствовали отъ нихъ много ихъ житейскихъ, практическихъ, промышленныхъ понятій, примѣтъ, словъ и названій, въ родѣ калыма, одындръ, потакуевъ, хорей, кычей и т. п. А на низу Енисея русскіе ужь до того подчинялись умственному вліянію мѣстныхъ инородцевъ, что даже наравнѣ, съ ними предавались шаманству. Въ 1863 году, на Носовскомъ станѣ, было даже ужасное слѣдственное дѣло но поводу русскаго шаманства: крестьянинъ — шаманъ Ив. Простакишинъ шаманилъ вмѣстѣ съ юракомъ, и въ шаманскомъ изступленіи они приговорили живою загрести въ землю восьми-лѣтнюю дѣвицу. Бурятскому шаманству также вѣрятъ нѣкоторые русскіе: одинъ ленскій пономарь съ полной вѣрой разсказывалъ о предсказаніи бурятскаго шамана относительно его дѣтей. Нѣкоторыя секты въ Россіи, напр., такъ называемые "люди божіи и хлысты, " распространившіеся сначала въ чудской странѣ, среди финновъ, потомъ въ области волжской финской группы, среди обрусѣлой Мордвы и Черемисъ, также отзываются финскимъ кудесническимъ или шаманскимъ духомъ. Не даромъ родоначальника скопцовъ, появившагося въ средѣ чухонъ, называли «великимъ волхвомъ.» И въ обрядахъ, кругахъ, страдахъ и прорицаніяхъ хлыстовъ и скопцовъ много сходнаго съ обрядами и шаманствомъ древней Чуди, Мордвы и самоѣдскихъ племенъ. Наконецъ вѣковое этнологическое развитіе русской народности въ сѣверо-восточной замкнутой средѣ полудикихъ восточныхъ племенъ и народовъ, неизбѣжное физіологическое унаслѣдованіе, вслѣдствіе смѣшенія, восточной племенной исключительности и нетерпимости — развило въ русскомъ народѣ непріязненное чувство къ передовымъ, западно-европейскимъ народамъ и крайнюю нетерпимость къ ихъ умственнымъ интересамъ и просвѣтительному вліянію. Такъ до Петра великаго мы не встрѣчаемъ русскихъ путешественниковъ, которые бы посѣщали западную Европу для удовлетворенія своей любознательности. «Благоразумные читатели, — писалъ по этому случаю Кошихинъ, — чтучи сего не удивляйтеся: понеже для наученія и обычая въ иные государства дѣтей своихъ не посылаютъ, страшась того — узнавъ тамошнихъ государствъ вѣру и обычай, начали бъ свою отмѣнять и приставать къ инымъ, и о возвращеніи къ домамъ своимъ и къ сродичамъ никакого бы попеченія не имѣли и не мыслили»^[39]. Вслѣдствіе такого отчужденія отъ запада, и по восточному происхожденію и складу большой части народонаселенія, Россія всегда отличалась, въ умственномъ отношенія, обычною восточною косностью и застоемъ, долгое время даже отставала отъ Турціи. Г. Мордовцевъ въ статьѣ о русскихъ школьныхъ книгахъ XVII вѣка справедливо говоритъ: «что ни говори о преимуществахъ до-петровской Руси предъ варварскимъ востокомъ, что ни говори о ея гуманныхъ началахъ, все-таки въ отношеніи педагогическомъ она уступала даже той странѣ, которую давно превышала въ другихъ отношеніяхъ. Хоть бы взять въ примѣръ состояніе тогдашнихъ школъ въ Турціи, — даже Турціи мы должны отдать преимущество, когда вопросъ касается того, какія мѣры принимали мы тогда для образованія молодаго поколѣнія»^[40].

Наконецъ, тысячелѣтнее смѣшеніе славяно-русской расы съ разными восточными племенами — финскими, татарскими и монгольскими и неизбѣжно происходившее вслѣдствіе того сліяніе и видоизмѣненіе физіологическихъ типовъ, очевидно, не могло не отпечатлѣться, путемъ наслѣдственности, и на анатомическомъ строеніи череповъ русскаго народа и, вмѣстѣ съ тѣмъ, на его умственныхъ способностяхъ и свойствахъ. Этнографическое или анатомическое разнообразіе череповъ въ разносоставномъ русскомъ народонаселеніи, но провинціямъ, нерѣдко само собою бросается въ глаза. На сѣверѣ, но свидѣтельству Кастрена, подъ русскою шляпою часто попадается финское обличье, финское очертаніе черепа. Въ вологодскомъ краю господствуетъ зырянскій типъ черепа. Въ казанской губерніи можно нерѣдко видѣть русскихъ крестьянъ, обрусѣлыхъ изъ чувашъ и черемисъ. Въ иркутской губерніи вы часто встрѣтите русскихъ сибиряковъ съ бурятскимъ очертаніемъ череповъ, съ рѣзкимъ обозначеніемъ узкаго, немного подавшагося назадъ лба, при выпукло-выдающихся челюстныхъ костяхъ. Да и вообще, черепъ или лобъ русскихъ, частію вслѣдствіе естественнаго наслѣдія мало-развитаго анатомическаго тина восточныхъ инородцевъ, частію вслѣдствіе крайняго недостатка или даже полнаго отсутствія напряженной умственной работы, развивался чрезвычайно туго. Англійскій врачъ Коллинсъ свидѣтельствуетъ о русскомъ народѣ: «здѣсь любятъ низкіе лбы и продолговатые (слѣд. узкіе) глаза»^[41]. И дѣйствительно, на рукописныхъ миніатюрахъ русскихъ живописцевъ XV, XVI и XVII вѣка мы видимъ на изображеніяхъ народной толпы лбы большею частію низкіе или узкіе, нерѣдко, по видимому, съ финскимъ или вообще инородческимъ обличьемъ. Таковы, напримѣръ лбы у каменьщиковъ на миніатюрѣ хронографа XVII вѣка, находящагося въ публичной библіотекѣ, снятой въ очеркахъ русской народной словесности, г. Буслаевымъ. Таковы же большею частію лбы у лицъ въ миніатюрахъ XVI вѣка, находящихся въ царственной книгѣ и снятыхъ тамъ же у г. Буслаева^[42]. Вѣроятно, въ рисункахъ отразились преобладающія, всего болѣе бросавшіеся въ глаза очертанія лбовъ, именно — любимые низкіе лбы. И эта странная любовь русскихъ къ низкимъ лбамъ сама по себѣ служитъ преемственнымъ или наслѣдственнымъ выраженіемъ и, такъ сказать, невольнымъ традиціоннымъ воспоминаніемъ того низкаго умственнаго развитія и анатомическаго уровня череповъ, какое нѣкогда дѣйствительно свойственно было прародинамъ или древнимъ предкамъ русскаго народа. Что дѣйствительно черепа у древнихъ нашихъ предковъ, вообще, не могли быть высокоразвиты, а скорѣе представляли низкую степень развитія, — это со временемъ навѣрное можетъ подтвердиться тщательными историко-краніологическими изслѣдованіями, подобными изслѣдованіямъ Брока. Сравнивая даже поверхностнымъ взглядомъ 5 череповъ монаховъ XVII вѣка, найденные нами при устьѣ нижней Тунгуски, въ подмытомъ теперь весенними разливами этой рѣки обвалившемся древнемъ кладбищѣ туруханскаго троицкаго монастыря, въ бывшей оградѣ древней монастырской церкви, сгорѣвшей въ 1726 году, — сравнивая эти черепа монаховъ XVII вѣка съ 5 же черепами даже нынѣшнихъ тамошнихъ же, туруханскихъ азіятцевъ-остяковъ, — мы замѣчаемъ въ нихъ почти совершенно одинаковую степень развитія, одинаковый размѣръ, одинаково низкій и покатый назадъ лобъ, одинаковое развитіе надбровныхъ дугъ, одинаковую толщину черепныхъ костей и проч.^[43]. Точнѣйшія, строго-научныя историко-краніологическія изслѣдованія наибольшаго числа древне-русскихъ череповъ, конечно, дадутъ наиболѣе точные и подробные результаты въ этомъ отношеніи и, по всей вѣроятности, подобно изслѣдованіямъ Причарда и Прока, подтвердятъ ту мысль, что черепа нашихъ древнихъ предковъ били вообще мало развиты и представляли большею частію смѣшанный полуазіятскій типъ и разнообразные областные и племенные варіететы, и, наконецъ, быть можетъ, въ теченіе всего допетровскаго періода, вслѣдствіе умственнаго застоя, сохраняли почти одинъ и тотъ же низкій анатомическій уровень череповъ тѣхъ азіатскихъ племенъ, съ которыми славяно-русскому племени приходилось смѣшиваться.

Такимъ образомъ, какъ вслѣдствіе первоначальнаго физико-географическаго самопознанія, самораспредѣленія и самоустройства русскаго народа на нотъ, въ черныхъ дикихъ лѣсахъ обширной земли, вслѣдствіе тысячелѣтняго исключительнаго занятія его дозоромъ и устроеньемъ земли, — въ немъ воспитывалась и развивались однѣ низшія познавательныя способности — чувства я память, а высшая умственная способность — научная и философская мыслительность вовсе не развивалась: такъ, вслѣдствіе почти тысячелѣтняго, физіолого-этническаго нарожденія и склада русской народности, вслѣдствіе смѣшенія славянскихъ племенъ съ разными восточными азіатскими народами, въ русскомъ народѣ воспитывался и развивался восточный умственный складъ, характеризующійся умственною неподвижностью и неспособностью къ энергическому интеллектуальному движенію, къ новымъ интеллектуальнымъ открытіямъ, изобрѣтеніямъ и идеямъ. И вотъ, покончивши, въ основныхъ частяхъ, почти тысячелѣтнюю работу земскаго строенья, сложившись и окрѣпши въ своемъ восточномъ національно-физіологическомъ и умственномъ складѣ, народъ русскій, какъ богатырь Илья Муромецъ, спалъ крѣпкимъ и долгимъ умственнымъ сномъ, среди финновъ, татаръ и монголовъ, въ суровомъ и дикомъ сѣверо-восточномъ углу Европы и Азіи. Кто могъ пробудить его? Кто могъ зародить въ его чувственно-образномъ умонастроеніи зачатокъ мыслительности и самосознанія? Кто могъ возродить, пересоздать его восточный умственный складъ въ новый, европейскій интеллектуальный типъ? Кругомъ его были только такіе же, умственно-спавшіе и, кажется, на вѣкъ уснувшіе восточные азіатскіе народы — финны, татары и монголы. Внутри — была таже умственная Азія, нетерпимость всего новаго и освѣжающаго. Предки наши систематичеки отрицали всякое европейское умственное нововведеніе, отрицали учрежденіе европейскихъ университетовъ, введеніе европейскихъ наукъ, призывъ европейскихъ учителей народа; поборники раскола старообрядства, но имя памяти старины, съ своими Аввакумами и Пустосвятами, торжественно споря на московской площади о бородѣ, о сложеніи перстовъ, о сугубой аллилуіа, о хожденіи по-солонь и проч., тоже возставали противъ всякаго европейскаго новшества, противъ европейскихъ наукъ, противъ европейскихъ учителей; — словомъ, весь восточный умственный складъ народа, при совершенномъ неразвитіи мыслительности, недвижимый, неуправляемый никакою раціональною мыслью, былъ противъ умственнаго пробужденія или возрожденія, противъ западнаго, европейскаго интеллектуальнаго развитія и противъ европейской научной мыслительности. Такимъ образомъ, самъ народъ русскій, своими собственными умственными силами, очевидно, никакъ не могъ встать отъ тысячелѣтняго умственнаго сна, и ни Грозные, ни Годуновы, ни Никоны и Ордыны-Нащокины, ни Юріи Крыжаничи — никто не могъ возродить, пересоздать этотъ восточный умственный складъ русскаго народа, установившійся, закоснѣвшій вѣками. Необходимъ былъ особенный, необыкновенный переворотъ или толченъ въ его умственной природѣ и жизни, для того, чтобы дать ему новый умственный импульсъ, новое направленіе, зародить, воспитать и развить въ немъ зародышъ новыхъ умственныхъ качествъ — высшихъ интеллектуальныхъ, способностей, однимъ словомъ, переродить восточный умственный складъ русскаго народа въ новый, европейскій интеллектуальный типъ и положить въ немъ зачатокъ европейской, научной мыслительности. Необходимъ былъ, слѣдовательно, совокупный интеллектуальный импульсъ или толчекъ двухъ великихъ, общечеловѣческихъ дѣятелей умственнаго пробужденія и возрожденія народовъ: во-первыхъ, импульсъ генія, способнаго зародить зачатокъ новаго интеллектуальнаго типа, и во вторыхъ, импульсъ передовыхъ, наиболѣе развитыхъ націй съ особенно-даровитымъ и прогрессивнымъ умственнымъ складомъ и съ особенно-развитою и могучею мыслительностью. И вотъ, рождается геній — Петръ Великій, и западно-европейскіе народы, привѣтствуя его у себя, какъ перваго своего великаго восточнаго ученика, посылаютъ къ русскому народу своихъ учителей, раскрываютъ свѣтъ ученія Коперника, Галилея, Ньютона и т. д., открываютъ для русскаго народа свои академіи, университеты, библіотеки, музеумы, лабораторіи и проч. Дальше мы прослѣдимъ постепенный зародышъ и развитіе въ Россіи, подъ вліяніемъ генія Петра Великаго и западной мысли и науки, новаго, европейскаго интеллектуальнаго типа въ Россіи, и тѣ препятствія или противодѣйствія, какія его развитію оказывалъ старый умственный складъ русскаго народа…

А. Щ.

"Дѣло", №№ 2—3, 1867

---

1. Коллинсъ, 10—11.
2. Истор. москов. универс. Шевырева стр. 159.
3. Ипат. Лѣт. стр. 202.
4. Густын. Лѣт. стр. 344—345.
5. Такъ что древне-русскія народныя стихотворенія обыкновенно начинались такимъ припѣвомъ: „высота ли, высота поднебесная, глубота — глубота океанъ море, широко — раздолье по всей землѣ.“
6. См. въ Архивѣ Калачева, к. II, полов. 1, ст. г. Аѳанасьева: „миѳическая связь понятій: свѣта, зрѣнія, огня, металла, оружія и жолчи“. Наприм., отъ свѣта и зрѣнія слова: зрѣть, озоръ, зоркій и зоря — свѣтъ, зоря, зарница — отдаленная молнія, зорници — утренняя звѣзда, видѣть и видѣло — свѣтъ, дивиться — смотрѣть (дів. санскр. свѣтъ), мѣсяцъ смотритъ, солнце глядитъ и проч. стр. 1—18.
7. См. Словарь областныхъ великорусскихъ нарѣчій. С. Пб. 1852 г. и Дополн. къ нему. 1858 г.
8. Загран. Вѣстн., т. IV, стр, 320: Рѣчь Фирорта о единствѣ наукъ.
9. Ариго. Біографіи астрон., т. III, стр. 60.
10. Общая Біологіи, кн. 2, стр. 302.
11. Ibid. II, стр. 299—299. См. так;е главу: О значеніи мышленія въ естествознаніи.
12. Рус. народъ и государство, стр. 403—410.
13. Очерки P. Слов. 1, 106.
14. См. у Болтина: Замѣч. на Леклерка II, сгр. 29.
15. Послов. изд. Далемъ. Опытъ области. Великорус. Словаря. Спб. 1852 г. и Дополн. къ нему 1858 г.
16. Буслаевъ, Очеркъ II. 18, 44, 111.
17. Пекарскаго, матеріалы I, 269.
18. Воспом. о жизни гр. Каподистріи — соч. Стурдзы. Чтен. Моск. общ. ист. 1854 г. кн. 2, отд. II, стр. 17.
19. Пекарскаго, наука и литература при Петрѣ Вел. стр. 193.
20. «Вѣстникъ Европы», 1813 г. Ч. 70, № 13, стр. 16.
21. «Лѣтоп. литер. и древн. слав.», 1859. Кн. 2, стр. 92—113.
22. Бурляева, «Памятн. рус. лит.», II, 162.
23. Ibid. I, 88.
24. Reiseeritmerimgen 135—153 и мн. др.
25. Reiseberichte und Briefe s. 39, 114, 117, 121 и др.
26. Путеш. Лепехина, изд. 1785, ч. Ш, стр. 28, ч. IV (изд. 1805 г.), стр. 277, 397.
27. Дневникъ Латкина, 1840 и 1843 г. Зап. Геогр. Общ. 1853, кн. VII, сгр. 9, 36, 48, 97, 103 и мн. др.
28. Костром. губ. 168.
29. Рязанск. губ. 132—134.
30. Описан. народн. 1799, ч. IV, стр. 200—201.
31. Чт. м. общ. кн. I. от. V., стр. 4.
32. Н. Попова, Татищевъ и его время, стр. 571.
33. Pallas, Reise III, s. 275.
34. Вѣстникъ Европы 1828 г. № 1, стр. 240.
35. Пекарскаго 135—136.
36. Отеч. зап. 1825 г. ч. XXII, № 62, стр. 333.
37. Стоглавъ 2 вопросъ въ гл. 5.
38. Kastren’s Nordische Reisen und Forschungen s. 85: es Verdient bemerkt zu werden, dass wetchilien so wohl begrifflich als etymologisch dem wasserkobold entspricht, welchen die Russen Vodennoi nennen. Yermuthlich ist die Vorstellung von diesem Wesen von den Finnen des slavische Mythologie en lieht worden.
39. Петрей писалъ: das Volk grob, bаwrisch, lolpiseh un unhofilich. Dazu sie selbst Ursach sei… wollen keine Zucht und Mrburkeit lernen, reisen nirgend hin, bleiben allzeit in ihren Lande. Chron. Moscow. p. 311.
40. Чтен. Общ. 1861 кв. IV, стр. 80—81.
41. Коллинсъ, 21.
42. Буслаева, Очерки II, 300—312, и рисунки, особенно рисун. 4, 8—13.
43. Само собою разумѣется, что для наиболѣе точныхъ историческихъ выводовъ нужно точнѣйшее, строго-научное измѣреніе и сравненіе какъ ложно наибольшаго числа древнихъ череповъ. Поэтому, весьма важно было бы у насъ въ Россіи, подобно Броку, изслѣдовать и измѣрить, во-первыхъ, какъ можно наибольшее число славянорусскихъ череповъ изъ древнихъ и новыхъ кладбищъ, напримѣръ — кіевскихъ, московскихъ, рязанскихъ, новгородскихъ, казанскихъ и др., и сравнить ихъ относительное развитіе и вмѣстимость; во-вторыхъ, изслѣдовать путемъ раскопокъ древнихъ и новыхъ, сельскихъ и городскихъ кладбищъ въ разныхъ великорусскихъ мѣстностяхъ, особенно около московскихъ, Владимірскихъ, бѣлозерскихъ, нижегородскихъ, новогородскихъ, псковскихъ, поморскихъ и проч., — изслѣдовать такимъ образомъ строеніе и вмѣстимость череповъ, пакѣ древнихъ боярскихъ родовъ, такъ и древнихъ смердовъ — крестьянъ и посадскихъ, а также, для сравненія, вмѣстимость череповъ и новѣйшаго или современнаго крестьянства, мѣщанства, вообще простонародья, и равно образованныхъ классовъ или потомственнаго дворянства, — и всѣ ихъ сравнить между собою; въ-третьихъ, изслѣдовать, по этнографическимъ областямъ, и сравнить между собою и съ русскими черепами тѣхъ же мѣстностей древніе и новые черепа инородческіе, какъ по великорусскимъ, такъ и по сибирскимъ могиламъ и курганамъ. Но только въ курганахъ, но и въ оградахъ и кладбищахъ древнѣйшихъ церквей и монастырей несомнѣнно можно находить много древнихъ череповъ. Такъ, намъ удались нынѣшнимъ лѣтомъ вырыть 3 череповъ монаховъ XVII вѣка туруханскаго троицкаго монастыря, въ монастырскомъ селѣ (въ 30 перстахъ отъ Туруханска), на правомъ берегу Нижней Тунгуски, теперь сильно подмытомъ этою рѣкою, гдѣ прежде была вторая деревенская церковь туруханскаго троицкаго монастыря, сгорѣвшая въ 1726 году, и гдѣ была церковная ограда, служившая вмѣстѣ съ тѣмъ и кладбищемъ. Обгорѣлые остатки церкви чуть-чуть замѣтны въ подмытомъ и обваливающемся берету. Гроба также обвалились и наддавили одинъ другой, вслѣдствіе чего нѣкоторые черепа по швамъ разломаны. Въ Туруханскомъ же краю намъ удалось найдти еще 9 череповъ: 5 остяцкихъ, 1 іунгузскій и 3 неизвѣстно чьи. Изъ нихъ особенно замѣчательны и совершенно цѣлы три: черепъ тунгуса (Тымгаули) паннагирской орды, изъ шаманскаго рода, вырытый въ монастырскомъ селѣ, при самомъ устьѣ нижней Тунгуски, на правомъ берегу; тунгусъ былъ захожій, вожакъ, и тутъ умеръ, назадъ тому лѣтъ 20; черепъ нижнеибатскаго остяка, вырытый въ 3*хъ верстахъ отъ Туруханска, при устьѣ Турухана, вымытый, вмѣстѣ съ гробомъ, на тикъ называемомъ, "подборномъ берегу, " водами протоковъ Шари и Турухана; а другой черепъ остяка же, найденный при устьѣ средней или подкаменной Тунгуски, въ деревнѣ туго же названія, въ подмытомъ берегу, гдѣ нѣкогда русскіе крестьяне хоронили, вмѣсти съ русскими, и остяковъ, такъ какъ послѣдніе, убѣгая отъ своихъ мертвецовъ, обыкновенно нанимали русскихъ хоронить ихъ.