В. В. Воровский. Фельетоны
Издательство Академии наук СССР, Москва, 1960
За подъемом было «успокоение», за успокоением упадок, и упадок этот был настолько глубок, что наша общественность уже несколько лет барахтается в грязи.
Самым характерным фактом этого реакционного декаданса является какая-то повальная атрофия нравственного чувства. «Порвалась связь времен». Все то, что прежде являлось сдерживающим Моментом в жизни и деятельности даже наиболее слабых и неустойчивых людей, то моральное «нечто», которое трудно формулировать, какая-то смесь чувства самоуважения и страха ответственности, нравственного долга и боязни общественного мнения, — все это куда-то ухнуло, распылилось, как будто в мутной воде периода «успокоения» растворились клейкие, связующие частицы общественной совести.
«Если бога нет, тогда все можно», — говорит Иван Карамазов. Вот этого-то бога, — но не внешнего, принудительного, а внутреннего, своего, того, чье царство внутри нас, утратили наши современники.
С виду кажется, что все те внешние и внутренние императивы, которые оказывали сдерживающее влияние на «дьявола внутри нас», остались во всей своей силе и красе, пожалуй, даже укрепились и усилились. Карающая десница закона бьет теперь сильнее, чем прежде; общественное мнение как-никак получило больше возможности воздействия, например, путем печати; религиозные начала долга проповедуются в нем с такой настойчивостью, что подчас трудно бывает отличить моральную обязанность от обязательных постановлений; и все же современный россиянин придерживается того взгляда, что «все можно».
Особенно ярко и характерно сказался наш общественный декаданс в двух явлениях, группирующихся на двух полюсах жизни: в хищениях и в провокации. Я имею здесь в виду не профессиональную провокацию Заварницких, Азефов и пр<очих>, а тот разврат, который поселился в известных кругах общества и одно время заставлял всякого человека оглядываться боязливо даже на близких ему людей. Сейчас мы несколько оправились от этого чувства. Но еще не так давно чуть не вся неофициальная Россия была одержима своеобразной провокаторофобией, доходившей подчас до маниачества. Предательство и продажность захватывали даже таких лиц, которые, казалось, были прочно забронированы своей многолетней работой, именем, общим уважением. Были моменты, когда страшно становилось за завтрашний день; кого еще разоблачит он, какое новое предательство принесет еще, до какого падения доведет выбитое из колеи общество, бессильное спаять себя нравственным началом.
И в то время, как на одном полюсе шла эта дикая вакханалия продажи оптом и в розницу человеческой совести, на другом полюсе шла такая же адская пляска разгула и разврата, приведшая длинный хоровод хищников и грабителей на скамью подсудимых. Здесь также едкая атмосфера эпохи «après nous le déluge»[1] вытравила всякое нравственное чувство, самоуважение, совесть. Красть, грабить, учинять подлоги, вымогать — стало самым обыденным, будничным явлением. Присмотритесь только к этим процессам интендантов, военных инженеров, путейцев и пр<очих>, и вас поразит та простота и легкость, с которой люди идут на преступление.
Спору нет, лихоимство и вымогательство издавна терзали русскую жизнь, они стали своего рода бытовым явлением, национальной чертой, воплощены в яркие образы литературой. Но если вы присмотритесь, кто и как брал прежде и кто и как берет теперь, то увидите целый перелом. Прежде взятки брал профессиональный взяточник, растрату делал или запутавшийся человек или просто вор, подлогами занимался уголовный тип. И делал он это шито и крыто, пряча концы, избегая недреманного ока. А теперь — теперь на скамью подсудимых садятся мирные люди, совершенно непохожие на криминальные типы Ферри и Ломброзо1, средние обыватели в мундирах и не в мундирах, общественные деятели, сплошь да рядом «милые» люди, с которыми мы встречались в обществе, ни на минуту не подозревая,, что они способны на хищения и растраты.
К наиболее поразительным делам этого рода принадлежит дело приват-доцента В. О. Губерта, привлеченного теперь к суду за растрату и подлоги. Председатель петербургского общества охранения народного здравия, бывший председатель городской санитарной комиссии, основатель городского приюта для недоношенных детей организатор «Капли молока» и городского оспопрививательного института, ученый, известный целым рядом трудов по общественной медицине, — и вдруг подлоги и растраты! По подсчету городской ревизионной комиссии, минимальная сумма подложных счетов, которыми Губерт маскировал растраты, достигает 13 500 руб.; возможно, что максимум окажется значительно больше.
Один подобный факт по своему нравственному, вернее безнравственному, значению страшнее целого процесса московских интендантов или киевских военных инженеров. Ведь если у людей с таким общественным положением и такой репутацией оказывается так мала сдерживающих сил, если они в своей деятельности так неустойчивы морально, то что же будет с обществом, до какого падения дойдет оно? Ни совесть, ни страх публичного позора, ни боязнь кары — ничто не властно больше над разгулявшимися инстинктами, «все можно». Нет ничего. Есть только момент, его лови, а там — там хоть трава не расти.
Общественный декаданс угрожает самым существенным устоям общества, ибо на этот раз он затронул самое чуткое и больное место — нравственное и правовое сознание общества. Мы живем на переломе. Старое, обветшалое рушится, но на место его еще не вступило новое, более соответствующее грядущей эпохе. И в это промежуточное, смутное время в умах и сердцах людей царит какая-то анархия. В муках рождается новая жизнь — это закон природы. Но если опытная рука не поможет этим родам, ребенок получится уродливый — с удлиненной головой кретина, с кривым позвоночником, хилый, чахлый. Это ли плод долгой борьбы, страданий, жертв и надежд? Если все общество разъедено раком безначалия, тогда нечего от него и ждать. Но если в нем есть здоровые, способные к новой жизни элементы, — а нам верится, что они есть, — тогда эти элементы должны взять в свои руки дело оздоровления общества.
«Одесские новости»,
25 апреля 1912 г.
Фельетон перепечатывается впервые.
1 Ферри — итальянский криминалист, последователь Ломброзо; также, как и его учитель, разрабатывал антинаучную теорию о типах преступности.
- ↑ После нас — хоть потоп (франц.).