Обрыв (Гончаров)/Часть III/Глава XXI

У этой страницы нет проверенных версий, вероятно, её качество не оценивалось на соответствие стандартам.

XXI

Райский пришел домой злой, не ужинал, не пошутил с Марфенькой, не подразнил бабушку и ушел к себе. И на другой день он сошел такой же мрачный и недовольный.

Погода была еще мрачнее. Шел мелкий, непрерывный дождь. Небо покрыто было не тучами, а каким-то паром. На окрестности лежал туман.

Вера была тоже не весела. Она закутана была в большой платок и на вопрос бабушки, что с ней, отвечала, что у ней был ночью озноб.

Посыпались расспросы, упреки, что не разбудила, предложения - напиться липового цвета и поставить горчичники. Вера решительно отказалась, сказав, что чувствует себя теперь совсем здоровою.

Все трое сидели молча, зевали или перекидывались изредка вопросом и ответом.

- Вы были тоже на острове? - спросила Вера Райского.

- Да, - ты почем знаешь?

- Я слыхала, как Егор жаловался кому-то на дворе, что платье все в глине да в тине у вас - насилу отчистил: "Должно быть, на острове был", - говорил он.

- Ты все слышишь! - заметил он. - Я был не один; Марк был, еще жена Козлова...

- Вот нашел с кем гулять! У ней есть провожатый, - сказала бабушка, - m-r Шарль.

- И он был.

Опять замолчали и уже собирались разойтись, как вдруг явилась Марфенька.

- Ах, бабушка, как я испугалась! страшный сон видела! сказала она, еще не поздоровавшись. - Как бы не забыть!

- Какой такой, расскажи. Что это ты бледная сегодня?

- Рассказывай скорей! - говорил Райский. - Давайте сны рассказывать, кто какой видел. И я вспомнил свой сон: странный такой! Начинай, Марфенька! Сегодня скука, слякоть - хоть сказки давайте сказывать!

- Сейчас, сейчас, погодите, через пять минут приедет Николай Андреич, я при нем расскажу.

- Уж и через пять минут! - сказала бабушка, - почем ты знаешь? Дожидайся! он еще спит!

- Нет, приедет - я ему велела! - кокетливо возразила Марфенька. - Нынче крестят девочку в деревне, у Фомы: я обещала прийти, а он меня проводит...

- Так ты для деревенских крестин новое барежевое платье надела, да еще в этакий дождь! Кто тебя пустит? скинь, сударыня!

- Скину, бабушка, я надела только примерить.

- Ведь уж примеривали!

- Оставьте ее, бабушка, она жениху хочет показаться в новом платье.

Марфенька покраснела.

- Вот вы какие! я совсем не для того! - с досадой сказала она, что угадали, - пойду, сейчас скину...

Райский удержал ее за руку; она вырвалась, и только отворила дверь, как навстречу ей явился Викентьев и распростер руки, чтоб не пустить ее.

- Идите скорей - зачем опоздали? - говорила она, краснея от радости и отбиваясь, когда он хотел непременно поцеловать у ней руку.

- Что это у вас за гадкая привычка целовать в ладонь? - заметила она, отнимая у него руки, - всю руку изломаете!

- Ладонь такая тепленькая у вас, душистая, позвольте...

- Подите прочь! Вы еще с бабушкой не поздоровались!

Он поцеловал у бабушки руку, потом комически раскланялся с Райским и с Верой.

- Рассказывайте, что видели во сне, - сказал ему Райский, скорее, скорее!

- Нет, я прежде расскажу! - перебила Марфенька.

- Нет, позвольте, я видел отличный сон, - торопился сказать Викентьев, - будто я...

- Нет, дайте мне рассказать, - говорила Марфенька.

- Позвольте, Марфа Васильевна, а то забуду, - силился он переговорить ее, - ей-богу, я было и забыл совсем: будто я иду.

Она зажала ему рот рукой.

- По порядку, по порядку! - командовал Райский, - слово за Марфенькой. Марфа Васильевна, извольте!

- Я будто, бабушка... Послушай, Верочка, какой сон! Слушайте, говорят вам, Николай Андреич, что вы не посидите!.. На дворе будто ночь лунная, светлая, так пахнет цветами, птицы поют...

- Ночью? - сказал Викентьев.

- Соловьи все ночью поют! - заметила бабушка, взглянув на них обоих.

Марфенька покраснела.

- Вот теперь сбили с толку - я и не стану рассказывать!

- Нет, нет, говори, говорите!

- Ну, вот птицы...

- Птицы не поют ночью...

- Опять вы, Николай Андреич! не стану - вам говорят! А вот он ночью, бабушка, - живо заговорила она, указывая на Викентьева, - храпит

- Ты почем знаешь?

- Марина сказывала - она от Семена слышала...

- Это от золотухи: надо пить аверину траву, - заметила Татьяна Марковна.

- Я боюсь, кто храпит. Если б знала прежде, так бы...

Она вдруг замолчала.

- Что ж ты остановилась? - спросил Райский, - можно свадьбу расстроить. В самом деле, если он тебе будет мешать спать по ночам...

Марфенька покраснела, как вишня, и бросилась вон.

- Полно тебе, Борюшка! видишь, она договорилась до чего, да и сама не рада!

Викентьев догнал Марфеньку и привел назад.

- Я буду на ночь нос ватой затыкать, Марфа Васильевна, - сказал он.

Марфеньку усадили и заставили рассказывать сон.

- Вот будто я тихонько вошла в графский дом, - начала она, - прямо в галерею, где там статуи стоят. Вошла я и притаилась, и смотрю, как месяц освещал их все, а я стою в темном углу: меня не видать, а я их всех вижу. Только я стою, не дышу, все смотрю на них. Все переглядела - и Геркулеса с палицей, и Диану, и потом Венеру, и еще эту с совой, Минерву... И старика, которого змеи сжимают... как бишь его зовут... Только вдруг!.. (Марфенька сделала испуганное лицо и оглядывалась по сторонам) - и теперь даже страшно - так живо представилось.

- Ну, что вдруг? - спросила бабушка.

- Страшно, бабушка. Вдруг будто статуи начали шевелиться. Сначала одна тихо, тихо повернула голову и посмотрела на другую, а та тоже тихо разогнула и не спеша притянула к ней руку: это Диана с Минервой. Потом медленно приподнялась Венера - и не шагая... какой ужас!.. подвинулась, как мертвец, плавно к Марсу, в каске... Потом змеи, как живые, поползли около старика! он перегнул голову назад, у него лицо стали дергать судороги, как у живого, я думала, сейчас закричит! И другие все плавно стали двигаться друг к другу, некоторые подошли к окну и смотрели на месяц... Глаза у всех каменные, зрачков нет... Ух!

Она вздрогнула.

- Да это поэтический сон - я его запишу! - сказал Райский.

- Побежали дети в разные стороны, - продолжала Марфеньна, - и все тихо, не перебирая ногами... Статуи как будто советовались друг с другом, наклоняли головы, шептались... Нимбы взялись за руки и кружились, глядя на месяц... Я вся тряслась от страха. Сова встрепенулась крыльями и носом почесала себе грудь... Марс обнял Венеру, она положила ему голову на плечо, они стояли, все другие ходили или сидели группами. Только Геркулес не двигался. Вдруг и он поднял голову, потом начал тихо выпрямляться, плавно подниматься с своего места. Большой такой, до потолка! Он обвел всех глазами, потом взглянул в свой угол... и вдруг задрожал, весь выпрямился, поднял руку; все в один раз взглянули туда же, на меня - на минуту остолбенели, потом все кучей бросились прямо ко мне...

- Ну, что же вы, Марфа Васильевна? - спросил Викентьев.

- Как я закричу!

- Ну?

- Ну, и проснулась - и с полчаса все тряслась, хотела кликнуть Федосью, да боялась пошевелиться - так до утра и не спала. Уж пробило семь, как я заснула.

- Прелесть - сон, Марфенька! - сказал Райский. - Какой грациозный, поэтический! Ты ничего не прибавила?

- Ах, братец, да где же мне все это выдумать! Я так все вижу и теперь, что нарисовала бы, если б умела...

- Надо морковного соку выпить, - заметила бабушка, - это кровь очищает.

- Ну, теперь позвольте мне... - начал Викентьев торопливо, - я будто иду по горе, к собору, а навстречу мне будто Нил Андреич, на четвереньках, голый...

- Полно тебе, что это, сударь, при невесте!.. - остановила его Татьяна Марковна.

- Ей-богу, правда...

- Это нехорошо, не к добру

- Говорите, говорите! - одобрял Райский.

- А верхом на нем будто Полина Карповна, тоже...

- Перестанешь ли молоть? - сказала Татьяна Марковна, едва удерживаясь от смеху.

- Сейчас кончу. Сзади будто Марк Иванович погоняет Тычкова поленом, а впереди Опенкин, со свечой, и музыка...

Все захохотали.

- Все сочинил, бабушка, сейчас сочинил, не верьте ему! - сказала Марфенька.

- Ей-богу, нет! и все будто, завидя меня, бросились, как ваши статуи, ко мне, я от них: кричал, кричал, даже Семен пришел будить меня - ей-богу правда, спросите Семена!..

- Ну, тебе, батюшка, ужо на ночь дам ревеню или постного масла с серой. У тебя глисты должны быть. И ужинать не надо.

- Я напомню ужо бабушке: вот вам! - сказала Марфенька Викентьеву.

- Ну, Вера, скажи свой сон - твоя очередь! - обратился Райский к Вере.

- Что такое я видела? - старалась она припомнить, - да, молнию, гром гремел - и кажется, всякий удар падал в одно место...

- Какая страсть! - сказала Марфенька, - я бы закричала.

- Я была где-то на берегу, - продолжала Вера, - у моря, передо мной какой-то мост, в море. Я побежала по мосту - добежала до половины; смотрю, другой половины нет, ее унесла буря...

- Все? - спросил Райский.

- Все.

- И этот сон хорош, и тут поэзия!

- Я не вижу обыкновенно снов или забываю их, - сказала она, - а сегодня у меня был озноб: вот вам и поэзия!

- Да ведь все дело в ознобе и жаре; худо, когда ни того, ни другого нет.

- А вы, братец? теперь вам говорить! - напомнила ему Марфенька.

- Вообразите, я всю ночь летал.

- Как летали?

- Так: будто крылья явились.

- Это бывает к росту, - сказала бабушка, - кажется, тебе уж не кстати бы...

- Я сначала попробовал полететь по комнате, - продолжал он, - отлично! Вы все сидите в зале, на стульях, а я, как муха, под потолок залетел. Вы на меня кричать, пуще всех бабушка. Она даже велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил головой окно, вылетел и взвился над рощей... Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь - и когда однажды поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста, в меня целится из ружья Марк...

- Этот всем снится; вот сокровище далось: как пугало, - сказала Татьяна Марковна.

- Я его вчера видел с ружьем - на острове, он и приснился. Я ему стал кричать изо всей мочи, во сне, - продолжал Райский, - а он будто не слышит, все целится... наконец...

- Ну, братец, - ах, это интересно...

- Ну, я и проснулся!

- Только? ах, как жаль! - сказала Марфенька.

- А тебе хотелось, чтоб он меня застрелил?

- Чего доброго, от него станется и наяву, - ворчала бабушка. - А что он, отдал тебе восемьдесят рублей?

- Нет, бабушка, я не спрашивал.

- Все вы мало богу молитесь, ложась спать, - сказала она, - вот что! А как погляжу, так всем надо горькой соли дать, чтоб чепуха не лезла в голову.

- А вы, бабушка, видели какой-нибудь сон? расскажите. Теперь ваша очередь! - обратился к ней Райский.

- Стану я пустяки болтать!

- Расскажите, бабушка! - пристала и Марфенька.

- Бабушка, позвольте, я расскажу за вас, что вы видели? - вызвался Викентьев.

- А ты почем знаешь бабушкины сны?

- Я угадаю.

- Ну, угадывай.

- Вам снилось, - начал он, - что мужики отвезли хлеб на базар, продали и пропили деньги. Это во-первых...

Все засмеялись.

- Какой отгадчик! - сказала бабушка.

- Во-вторых, что Яков, Егор, Прохор и Мотька, пьяные, забрались на сеновал, закурили трубки и наделали пожар...

- Типун тебе, право - болтун этакий! Поди, я уши надеру!

- В-третьих, что все девки и бабы, в один вечер, съели все варенье, яблоки, растаскали сахар, кофе...

Опять смех.

- Что Савелий до смерти убил Марину...

- Полно, тебе говорят!.. - унимала сердито Татьяна Марковна.

- И, наконец, - торопливо досказывал он, так что на зубах вскочил пузырь, - что земская плиция в деревне велела делать мостовую и тротуары, а в доме поставили роту солдат...

- Вот, я же тебя, я же тебя - на, на, на! - говорила бабушка, встав с места и поймав Викентьева за убо. - А еще жених - болтает вздор какой!

- А ловко, мастерски подобрал! - поощрял Райский.

Марфенька смеялась до слез, и даже Вера улыбалась. Бабушка села опять.

- Это вам только лезет в голову такая бестолочь! - сказала она.

- Видите же и вы какие-нибудь сны, бабушка? - заметил Райский.

- Вижу, да не такие безобразные и страшные, как вы все.

- Ну, что, например, видели сегодня?

Бабушка стала припоминать.

- Видела что-то, постойте... Да: поле видела, на нем будто лежит... снег.

- А еще? - спросил Райский.

- А на снегу щепка...

- И все?

- Чего ж еще? И слава богу, кричать и метаться не нужно!