Русская комедия и комическая опера XVIII в.
Редакция текста, вступительная статья и комментарии П. Н. Беркова.
М.-Л., Государственное издательство «Искусство», 1950
Гур Филатач, помещик Лебедянского * уезда
Фекла Тарасовна, жена его
Mикеша, сын Гура
Любовь, падчерица Гура, воспитанная в монастыре
Князь, приезжий знатной дворянин
Княжна, сестра его
Граф Достойнов, полковник с полком в Лебедянском уезде стоящим
Правдин, предводитель дворянства
Надоедалов, Гуров сосед
Затейкин
сержанты гвардии, женихи Любовины
Еремевна, сваха
Машинька, мещанка, воспитанная в монастыре *
Дурак Гуров
Дмитрий, управитель князя
Дмитрий. Экой дом пропасной!.. хожу, хожу с час, а ни души християнской не вижу!.. Правдин умен, а такие глупые дела делает, что ни на что не похоже; влюбись, влюбись в таком омуте, где ни в барине ни в людях толку нет; благо своя воля; чорт ли ей велит в эдаком адове дне жить. Дорого бы я дал за то, чтобы мне его не любить, а Машиньке бы быть с горбом или с бельмом, чтоб она меня своею рожицею не сводила с ума. (Слышит, что дверь скрипит.) Кто-то идет, авось добьюся толку.
Дмитрий (обошедши кругом его и оглядев, склал обе руки, и глядит на дурака, а дурак на него; подождав, наконец, говорит). Говоришь ли ты, чудо морское?..
Дурак. Как-ста не говорить.
Дмитрий. Так скажи мне, где Машинька?
Дурак. Ась? где Машинька? она вон тама. (Размахнув руками врозь.)
Дмитрий. Да где у тебя тама-та, урод!
Дурак. Ась? где у те тама-та, урод?
Дмитрий. Слушай!.. или ты позови сюда Машиньку, или я тебя прибью.
Дурак. Ась?.. или я тебя прибью?
Дмитрий (толкает его в шею). Чтобы чорт побрал этот ад, где ни одной души нет, которая бы знала по-человечески говорить.
Maшинька. Здорово, бедной Дмитрий! что ты с этим уродом поговорил?
Дмитрий. Хорошо тебе, что ты колдунья и из этих чудовищ умеешь делать, что ты захочешь; а я вышел из терпения и минуту позже бежал бы отсюда, да и не оглядывался. Что это у вас за чучела?
Машинька. Это у нас баринова забава, и нас здесь три: Марья старуха, Машинька, я, да есть еще Машка простоволосая босиком и в телогрее; да дело состоит не в том; ты бы должен подойти, да поцаловать у меня ручку за мои к тебе милости; ты знаешь, что я воспитана в монастыре, и что эдакому неучу, каков мой любезной Митинька, должно меня почитать.
Дмитрий. Вот, что правда, то правда! (Берет ее за обе руки и цалует ее, обманув, в губы.)
Машинька (вырвавшись и ударив его в щеку). Рано голубчик, вот тебе за твою скорость: а женишься на мне, так еще лутче будет.
Дмитрий. Это все хорошо, только ежели бы ты не видала и не учила дурных русских комедий, так бы ты за поцалуй пощечинами не платила; однако от миленькой ручки я все снесу. Поговорим-ка о деле, что твоя барышня?
Машинька. Моя барышня, ты знаешь, воспитана так чувствительною, что обо всех глупостях своего батюшки и матушки плачет, а у кого достанет слез, чтоб их все глупости оплакать?
Дмитрий. Правду сказать, глядя на них, есть о чем и заплакать; да скажи ты мне, зачем она из доброй воли у этих Сахаров * мучится?
Машинька. Затем, что ты дурак и что ты не знаешь; что воспитание требует от благородной девицы, чтоб она без воли тех, от кого она зависит, ничего не делала.
Дмитрий. Ну! да ежели их воля будет, чтоб и из нее сделалась такая же чучела, как они сами?
Машинька. Она ею не сделается; а по чувствительности ее, не плакать нельзя, вышед из монастыря в такой свет, где первые люди, от которых она зависит, Гур да Фекла. Однако я с тобою заболталась, а барин скоро придет. Поди и зови Правдина сюда обедать; хоть наши старики-та и будут на него коситься, да моя барышня его любит и ни за кем, кроме его, не будет, а пуще всего ежели за него вступится этот приезжий князь, так барин наш, чтоб подтруситься ему, все на свете сделает.
Дмитрий. Что он за него вступится, в этом сумнения нет, да боюсь, что князю-та нашему не до того; у него теперь сестрица оплакивает жениха, которой уж два года умер, и утешиться не может; вот как нашего-та полковника она увидит, так авось опять развеселится, и тогда уж примемся за вас.
Машинька. Долго же вас дожидаться, коли ей еще надобно с одним разлюбиться да в другого влюбиться; вить этого по моим мыслям в две недели не сделаешь.
Дмитрий. Нет, милая моя Машинька! об княжне так не думай. Она у нас ангел, весь дом глядя на нее с ума сходит; как она милостива! как она ласкова ко всем! покуда она не утешится, весь дом у нас тужить не перестанет.
Машинька. Хорошо, ну дай бог ей утешиться; ступай же, да скажи мой ответ Правдину, чтоб он приехал сюда.
Дмитрий. Ну! барину этот ответ хорош, а слуге-та что?
Машинька. А слуге-та приказ, быть впредь поучтивее, и коли он обожать меня не умеет, так, по крайней мере, бояться, как огня.
Дмитрий. Он тебя и обожает, моя жись, дай только срок до свадьбы-та, а то и я буду огонь!.. лишь не такой, которого бы бояться.
Машинька. Митинька, прощай, барин идет.
Дмитрий. Прощай!.. божество мое! огонь мой! Машинька моя! верь, что твои прелести столько долго останутся в моем сердце, сколько твоя пощечина в моей щеке. (Уходит.)
Машинька садится шить за пяльцы и поет песню. Гур садится на лежанку; Надоедалов с арапником ходит по горнице.
Гур. Что, брат Федул, губу-та ты надул? аль Вихра выдала? так на осину; дай бог мне столько рублей, сколько я их окаянных в одне Петровки перевешал, ну их к ляду; об том бы нам и тужить.
Надоедалов. Нет, батюшка, Гур Филатач, не Вихра окаянная у меня на уме; беда на беде да беда сверху, ведашь ты: хлеб не родился, скот повалился, сам не женился, а годы бола пришли; ды на ту пору сделалась притчина,* вот те бог порукой, притчина.
Гур. И!.. не замай их, старой хрен! чему не быть, тому не бывать, а чему быть, того не миновать; будь его свята воля, будто на нас-таки и напущено!.. послушка, девка-та живо мило поет. (Мурнычит за нею.)
Hадоедалов. Да то она поет!.. поет, да не про нас, то-то и дело, то, как я те что порасскажу, так животики надорвешь…
Гур. И!.. брат Федул, брось!.. ну их к ляду, вить ты вить уж как примешься порассказать-та, так тебя только и слушай; брось, брат! так и быть!.. его свята воля!..
Надоедалов. Да оно так! — его свята воля, — да смотри-ка ты, что наши соседи-те набедокурили, — я, — нагдышнева-ту русака в торака, — ды был таков от вас в отъежже поле, с Сидоркой-ту, Простофилиным да с этим — как его забыл и — ох, граф-ат, провал его возьми — наш-ту полковник — ну!.. так ему и быть; мы завернули к Сидору-та — говорим — здорова, брат; — здорова, мал! — вот как здорова — он говорит: Сенюха! — чего дискать изволите? — псарь у него вершков десяти, хват такой — Семеном зовут — кровь с молоком! — Сенюха! — вели, брат, чайник согреть! — ну! — согрели чайник — выпили по чашке чаю — посидели — ну — знашь деревенско дело, не прикажешь ли вишневки, не прикажешь ли того-сего, другого, прочего. Давай, мал *, — что есть в печи, все на стол мечи (смеется) — забавник собака — малой жирной! — малой простой! — а угостишь! — ево подавай, — двор, как полна чаша — отец-ат, сам знашь, был мужик зажиточный — вот эдак — слово за слово — посидели — побалагурили — незнамо неведано откуда — Затейкин в двери — вот — как Затейкин в двери, взямши, глядь я на Сидора — Сидор наш сам не в себе — ну, наше дело сторона, мы ему поклон — здорова, Николай! — здорова, мал, — вот эдак путем чередом — я взямши говорю, Сидор! — чего дискать, мал, — что ди ты так принасупился? — ничего, мал, — вот как ничего — ан глядь поглядь, Затейкин зовет его на поговорку, — знашь, при полковнике-та он не смел — пойдем говорить — тот — пойдем! — ну, вот как пойдем — ды пошли! — (Между тем Гур дремлет и засыпает.) Я графу-та, хашь * он молчаливой знашь, такой с нашим-то братом — он и не так чтобы — тавовона — однако я ему: ваше сиятельство! — что-то они не даром, не пойти ли нам туды? ну, слышь ты, не успел я молвить — бежит мой Сидор — слезы градом, ай, ай, ай! — ай, ай, ай! — вот как ай, ай, ай! — глядо * и Затейкин ды к нему! — ды в ухо — ды в другое! — ды в третье! — я чтобы к Сидору — где! — и мри малой расхорохорился — тот к нему — ан он и дверь на замок — ды бранить сквозь двери Затейкина-та смертно; я ему: — Сидор! — не балуй, брат! — брось! — ну, мал! — так и быть! — брось, брат! — ну, насилу рознял. Полковник мой — откуда взялись ноги — плюнул нам в рожу, ды домой, — смешно, чорт их возьми — ну! — кое-как помирились. В чем жа дело-то стало?.. и тот и другой вить ты — сватают в одном месте невесту — ну так у Сидора-та не тому чета — богатель-та * есть — 200 душ — да дом-ат, дом-ат — а тот только что прыток на слово, а ни в гумне кладушечки, ни в мошне полушечки, — а на ярманке ли — в Лебедяни ли, — на кулашном ли бою, — всех нас загоняет — что за гусары? что за прическа! — франт собака! — он жа видишь от строки, так Сидор-ат и струсил; теперь нада нам приготовиться, как бы еще при полковнике-та да при гостях-та не острамиться (приметив, что Гур спит); да что ж ты, Гур Филатач, здремал, кажется, я не долго толковал, эй, проснись, судырь!..
Гур (сквозь сна). Просну… усь!..
Надоедалов. Проснись, говорят, эка притчина, нельзя дела поговорить, как раз заснет! — проснись!..
Гур. Проснусь, проснусь…
Надоедалов. Проснись, слышь, хозяюшка ваша пришла (Кланяется всем.)
Гур. Тьфу, беда какая, ну, вот и проснулся; вить ты вить уж как начнешь (зевает), так как-та и дремлется, а дремать-та не дают. Здорова, жена!.. здорова, ребята! (Микеше протягивает руку, он цалует, а Любовь приседает.) Эх, Любушка! что прибыли по-немецки-та кланяться, этому-та, матка, немка тебя в Питере-та и научила; я так не учу сваво, ничему не учу; вон у дяди-та у Простакова Митрофан-ат чему не учился? а дурак дураком; кучеру-та плуту * переплатили денег нивись что, ан, на них жа камедь * пишут. Смотри-ка у нас Микешка, то-та малой! (Микеше.) Что снопов вчера привезли?
Mикеша. Без дву шестьдесят.
Гур. Хорошо, хорошо, брат, ну-ка, Любушка! что талек-ту * матка у тебя?
Любовь. Ай, fi donc *! батюшка, что за тальки-с?
Гур. Как, дура, что за тальки, да то-то бы те и знать-та, а то что ты думашь, клевикортами * да жеманством-та взять здесь? нет, голубушка, здесь этого не нада: вот у меня Фекла Тарасовна куда ни поверни, за работой ли посмотреть, бывало с молоду, песенку ли спеть, что нам? что какой-та пропасной на нас на виршах стихи сочинил; я-таки и сам пою:
Нас с тобою, в свет натура
Создала без мыслей так;
Ты не винна, что ты дура,
Я не винен, что дурак.
Да таки пусть по их-та дурак, пусть умн-ат чахнет (гладит себя по брюху), вот у нас, на домашних хлебах вскормлено, так ли, жена?
Фекла (тонким голосом). Так, батюшка.
Гур. Не милей я тебе затейников-та?
Фекла. Так, батюшка.
Гур. Не замай же, и дети у нас также ж будут.
Фекла. Так, батюшка.
Гур. Эка ты, промолви что-нибудь, так да так; не даром ты по батюшке-та Потакальщикова, чорт ли в таке? дай то, аль другое, так ли, жена?
Фекла. Так, батюшка.
Гур. Ну ин так коль так, смотри-ка, глупа половина, какой-то слуга в галунах, чей-та эта. А… княжой управитель.
Дмитрий (с узлом в руках). Князь и княжна приказали, сударь, вам кланяться и спросить, угодно ли вам, чтоб они к вам сегодни были!
Гур. Добро пожаловать, как не угодно; что ты, мой свет! мы рады гостям, да что это у тебя?
Дмитрий. Князь прислал вам из своей ранжереи артишоков и дыню.
Гур. Благодари, благодари жена, возьми, матка, да прикажи что-нибудь к княжне-та от себя.
Фекла. А что мне приказать-та, батюшка? я не знаю.
Гур. Любушка! вступись хоть ты, да возьми у него узел-та.
Любовь. Извольте-с, — пожалуй, скажи княжне, что я ей велела кланяться, и maman тож, да нет, нет; я лутче к ней напишу.
Гур. Вот то-та, девка, пиши, пиши, грамотница! по-вашему-та по-французскому-та я вить не знаю, как у вас там водится (Любовь садится писать); что, брат, Андреич, не хошь ли водки?
Дмитрий. Вы, сударь, знаете, что я водки никогда не пью.
Гур. Ну ин ренскова, не чванься, брат, мы вить здешние жильцы, ты меня, а я тебя знам.
Дмитрий. Знаю, сударь, и слишком знаю, только ренскова вашего не нада, покорнейше благодарю.
Гур. Ну что Любушка, чем порадуешь?
Любовь. Написала-с.
Гур. Прочти же нам!
Любовь. Ma princesse*! жись моя! я вам очень рада, пожальте к нам сегодни кушать; мой papa и моя maman вам очень будут рады и приказали вас просить. Adieu, je vous embrasse *, прощайте-с.
Гур. Кто те знат, что ты напутала. Хорошо, братец, отвези княжне; хошь я и не понимаю, кланяйся, милости дискать просим.
Гур. Ну-ка, Микеша! вели бурого-та в дрожки, да съездим, а брат Федул, покуда на гумно; а ты, жена, смотри поопрятнее, да поучливее, так дело-то и в шляпе. Вот к тебе гостья, толкуй с ней.
Фекла. Вытте на час, нам нада поговорить. (Машинька выходит, Любовь становится за дверьми и подслушивает.) Здорова, Еремевна! добро пожаловать, давно уж ты у нас не гостила, садись-ка по добру по здорову.
Еремевна (садится возле Феклы на скамейке). Давно, моя матушка! давно я те не видала; все за хлопотами, о том поговоришь, про другого сведаешь, третьего просватаешь, да за тем, да за другим, за тем да за другим, время-та идет да идет.
Фекла. Что новенького об ярмонке слышно?
Еремевна. Мало ли, родная моя! вот вить и я к вам не пир пировать, не ржи торговать, а так сказать, думу думати.
Фекла. Что б такое, мой свет?
Еремевна. Нет ли кого, моя мать! чтоб не подслушали. (Тихо.) Ну вот-таки у вас есть товар, а у нас есть купец, коли то святой час, так бы и по рукам.
Фекла (в слезах). То оно так, моя мать! да вить каково расставаться с робенком-ту, она вить у меня одна одинешинька, как порох в глазе, вить ты, матка, не знаешь, каково с робенком-та расставаться.
Еремевна. Так, моя родная! да вить век не пережить с ними, лишь бы чилыек-ат попался, девка взрослая, здоровая на руках, чего ее дома держать!
Фекла. Будь его свята воля, я и сама, матка, замуж шла не по любви; пришли да сказали; за первого-та мужа, я бола отнекиваться, как покойница-та, не тем будь помянута, безменом меня отворочала, так и чорт (плюет), прости господи, ангелом показался.
Еремевна. Ну да то о чем говорить, матушка! было бы слажено у родителей, где робенку толковать об муже. В старину-то и все было лутче.
Фекла. Кто ж, матушка, по-твоему купец-ат?
Еремевна. Мала ли, родная моя, нонче ярмонка; молодцов, как соколов; один другого лутче; где в прежни годы, статошно ль дело, толи бывало; как наместничество открылось-та *, вот таки у вас из Питера-та подъехало соседей, чину большого, сам молодец, а дом-ат, дом-ат.
Фекла. Кто ж, моя родная?
Еремевна. Ну да вот таки Николай-та Назарьич Затейкин, чем не молодец? умен! то уж неча сказать, умен! он жа, матушка, всему обучен, видишь, он как-та в Питере-та, по францускому-та, что ли, научился, да что нам наизусть-та выучить, ан суды приедет, да сочиняет перед нами; ну! мы люди темные, нам где понимать, а дивуесся, дивуесся, как чего не понимаешь-та; он же, матушка! в Приображенском-та полку уж сержантом служит.
Фекла. Правда, мать моя, то что умен-то умен.
Еремевна. Вот другой-та, об том я и не говорю, Простофилин-та, тот прост человек! то уж прост! что говорить; — ну да за то дом, как полна чаша, а в нонешнем быту, так права, у кого деньги, у того и ум; только видишь, одна на них беда.
Фекла. Что, моя мать, за беда?
Еремевна. Видишь, мать моя, про Любовь-ту Ивановну наш-та предводитель как-то проговаривал, ан оне его и боятся.
Фекла. Ах, он окаянной, ах, он бестия, ах, он каналья, да я вить думала Николай-та Назарьич, провал его возьми, моя мать; уж Правдин, не хочу и слышать; да он, матушка, дурак дураком, выдам ли я за него Любушку; не видеть ему ее, как ушей своих.
Еремевна. Ах, моя мать, вить ища * по рукам-та не ударено, ваша дочь, ваша и воля.
Фекла. Так-таки, моя мать, не видать ему Любушки, где пить слыхано *, у девки 500 душ; да у ней будут женихи и не едакие; гол, как сокол, да где ему перед Николаем-та Назарьичем; да этот троих, как Правдин, продаст и выкупит; видали мы, матушка, правдивых-та судей этих; он, пожалуй, задумает, что он и Гура-та Филатача умнее, а я этих умниц-та не люблю, моя мать! таки не бывать, не бывать этой свадьбе; с честностью-та не много нонче возьмешь; что и честь, коли нечего есть, пословица-та нас поумнее.
Еремевна. Да я, матушка, не по нем и говорю, а видишь, мне хотелось, алиба Затейкина-та, алиба хоть уж Простофилина-та сосватать на Любови-ту Ивановне; он, правда, меня-таки и наградил по своей милости, однако суженого конем не объедешь; коли чему быть, того не миновать; а Правдина-та, мать моя! я-таки сама терпеть не могу; он, сказывают, умирает, да бог с ним, я ему зла не желаю, не замай его, умрет.
Фекла. Так-таки, моя мать! я об нем не хочу и слышать; а постарайся-ка ты мне об Николае-та Назарьиче, уж куды смешон! забавник злодей! животики с ним надорвешь; да и девкам-та его как не любить! нагдысь * он с ними как-та затеял фанты, уморил меня на старости со смеху.
Еремевна. То уж забавник! что говорить. Вот нонче об ярмонке-та много молодцов, да что-то худо женются; я, права, стоптала, стоптала башмаков попустому; ища у покойного дядюшки-та *, как я ходила в ключах *, да была мамою Митрофана-та Терентьича, так тогда труда-та было и больше, Да силы-та, мать моя, были не те; теперь и он женился, вот! вить говорили жа, плох да плох, а вить невеста пошла; деньги чего не делают, мать моя! уж я рада, рада была, как его, мое красно солнышко-та, сосватала. Барыня у него, дай бог здравствовать! такая дородная, такая плотная, а такая ж, как он, живут себе да денежки копят.
Фекла. То-то и дело-то, мать моя, что нонче ум-ат не умен; как бы все растормошить, а кто собрать-та захочет, так и в дураках; вить говорено мало ли и про нас с Гуром-та Филатачем, да пускай нам худо, мы живем да живем. Однако прощай, мать моя! поди к Любушке-та, да поговори ей; она у нас такая плаксивая, не знаю в кого; ища вдруг возмешься, так и не сладишь, а богатая девка невеста на руках, так убережешь ли ее, я пойду поприбраться, к нам будут гости, суседи-та вон.
Еремевна. Ин будь по-вашему; прощенья прошу, матушка, Фекла Тарасовна. (Цалуется с ней и уходит.)
Любовь. Подумай, Машинька! эта фатальная Еремевна пришла меня сватать за этого Затейкйна, которого, я терпеть не могу, которой так скушен!.. ай, да как он скушен!.. а Правдину хотят отказать дом, и матушка так сердита! — так сердита!
Машинька. Ах, сударыня! чего вы боитесь? у кого есть ум, 18 лет и 500 душ, кто того может принудить? такие ли бывали невозможности? вы Любовь сами, а любовь все на свете переделывает, о чем вам думать? Простофилин — дурак пошлой, а Затейкин дурак жа, да только умничает, что еще глупее: есть ли что несноснее, как полудурак над целым дураком расшутится? а мы это видим всякой день; вы приласкайте его при тетушке*, а я видела слугу настоящего жениха вашего и все будет сделано; он князю знаком, сюда будет с ним, а вы знаете, что батюшка и матушка готовы всячески князю подтрушивать из своего дела.
Любовь. Делай, что хочешь, Машинька, у меня ума не стало.
Князь. Ну! что, братец, твой Гур будет ли дома?
Дмитрий. Будет, ваше сиятельство! и вот от падчерицы его записка к княжне; фрукты я им отдал, а что они из них сделают, того не знаю.
Князь (прочетши). Братец! это что-то ни по-русски, ни по-французски; однако отдай ужо сестре, как она встанет; да скажи пожалуй, что это за люди?
Дмитрий. Это, ваше сиятельство, Лебедянской дворянин, больше ничего, как Гур Филатач во всей силе этого слова, так как и жена его Фекла Тарасовна; а письмо это писала приехавшая недавно из Питербурга падчерица его, недурна собою, воспитанная в монастыре и выпущенная пред отъездом сюда.
Князь. Все это хорошо, только лутче еще будет, ежели он мне те 5000 десятин уступит без хлопот, которые и без того мне принадлежат, ежели не хочется ему заплатить иску; я прощаю охотно, ежели при этом мудреном воеводе Надоедалове он мог их себе несправедливо отмежевать: однако сколько уж лет наместничество открылось, пора бы уж и забыть, что делалось при старых-та воеводах; я думаю, что в совестном суде * все это скоро кончится.
Дмитрий. Это правда, что нонче не то: однако Гур все тот же Гур, ваше сиятельство, а вам известно, что дураки всегда упрямее всяких недураков; то надобно взяться иначе. Здесь стоит с полком полковник, человек разумной, которого все наши соседи и боятся и почитают; ежели бы он взялся ему поговорить, то, я думаю, его слово подействует над ним больше, нежели неприятности тяжебных хлопот, к которым эдакой Гур и привык и не боится.
Князь. ю кто такой этот полковник:
Дмитрий. Молодой разумной человек, только так всегда задумчив и грустен, что его никогда веселого и не видывал: зовут его граф Достойнов.
Князь. Достойнов!.. я б желал с ним познакомиться, пошли к нему сказать о моем приезде, и что я желаю его видеть. Это верно брат нашего Достойнова.
Дмитрий. Полк его верстах в трех отсюда, и он верно будет скоро сам; он ездит иногда с собаками здесь, и хотя во всю зиму стояла здесь рота его полку, однако мы не только ни малейшей обиды от него не видали, а еще многие помощи по приказанию его имели по делам вашим; он много про ваше сиятельство и про сестрицу говаривал, и разговоры мои о вас его трогали.
Князь. Хорошо, пошли к нему или поезжай сам и проси его быть сюда или дать мне знать, когда я могу быть у него.
Князь. Граф Достойнов!.. что б могло его трогать по смерти его брата, говоря обо мне!.. при всем том я желаю его видеть, хотя это огорчит сестру еще больше; …сколько этот граф Достойнов стоил слез бедной моей сестре! вот она. Боже мой! как грусть ее меня трогает…
Князь (цалует ее). Здравствуй, сестрица! вчерась только приехала ты сюда, а уж выучилась вставать в 7 часов; когда это бывало с тобою?
Княжна. Я обходила всю деревню; утро прекрасное, и мне так весело было смотреть на наших крестьянских девочек, что я велела принести свои ленты и все им раздала; а у меня осталось только то, что ты на мне видишь; ты не можешь представить, как мне деревня полюбилась; какое сравнение с тем принужденным обхождением, с которым мы обращаемся между собою; я узнала здесь новой род людей, которые мне понравились, и точно знаю, что они искренно меня полюбили.
Князь. Жаль, душенька, что я не из твоих искательниц, я бы тебе на твои романические мысли сделал какие-нибудь нежные стихи; а так, как брат, которой очень тебя любит, скажу тебе в прозе, что эти мысли продолжатся в тебе до тех пор, покуда и деревня и эта искренность тебе надоедят до смерти, а там так же захочется опять в Петербург, как теперь в деревню.
Княжна. Нет! я не думаю, чтоб мысли мои зачали теперь вдруг переменяться, ежели они никогда переменчивы не были; не для того мне нравится деревня, чтоб я со многими другими согласилась, что при дворе или в городе нет людей честных и чистосердечных; я имею друзей и, знав их цену, предпочитаю деревню, не по досаде на городскую жизнь, а по склонности моей к уединению, которое и в городе в моих обстоятельствах было для меня приятно. Ты знаешь, отчего я еще до кончины батюшки переменилась, и с тех пор как перестала я думать о благополучии, то все места для меня равны, а уединенные приятнее.
Князь. На что ж было тебе переставать думать о благополучии, когда ты имеешь все, что к благополучной жизни подает надежду. Имея ум, воспитание, приятности наружные и богатство, что б могло тебе недоставать? ежели б только ты перестала думать о том, о чем батюшка думать тебе запрещал. Потеря твоя невозвратна, два года уж прошло, как графа нет на свете, а этого времени довольно, чтоб забыть его; ты плачешь!.. (Берет ее руку.) Прости мне, ежели я неосторожно напомнил тебе такое время, в которое ты довольно слез уж пролила, и вспомни, что вместо строгого отца, от которого ты зависела, с тобою брат твой и друг, которой жизни своей для тебя не пощадит.
Княжна. Конешно, братец! много утешает меня то, что я в любви твоей уверена, однако ежели дружба может услаждать наши горести, то как она слаба, чтоб их истребить!
Князь. Верь, что моя дружба не есть дружба обыкновенная; желаю, чтоб она могла твои горести и вовсе истребить: однако мне нужна для того совершенная твоя доверенность; успокойся, сядь и расскажи мне, что происходило у вас до возвращения моего из чужих краев; в три года много могло сделаться нового.
Княжна (садится). Ты знаешь, братец, до твоего отъезда, как граф Достойнов, искавши моего согласия, слишком год всякой день был у нас в доме; что батюшка отличал его от всех молодых людей ему известных; не много труда ему стоило увидеть, что он мною еще больше был любим, нежели меня любил; достоинствы ввели его во все лутчие обществы *, и когда батюшке хотелось отдалить его от меня, то уж было невозможно, потому что граф везде со мной встречался; при всей любви моей к нему трудно бы ему было получить мое согласие прежде согласия батюшки, ежели бы не нашел он способу уверить меня, что батюшка противиться не станет; тем получил он признание столько трудное для воспитанной девицы; на другой день, я не могу описать тебе, что сделалось со мною, как батюшка, призвав меня в кабинет, объявил мне однажды навсегда, чтоб знакомство мое с графом кончилось и что я его в доме нашем больше не увижу.
Князь. Я от часу больше нахожу причин жалеть о скором моем отъезде, этого бы многого не было.
Княжна. Этого не довольно: сколько могли сыскать дурных красок, то ими мне его описывали: даже находили в нем такие пороки, которые бывают в самых грубых и невоспитанных только людях, которых и имян знать я не умела; всему ж причина то, что он не богат, а при всех этих описаниях, ежели бы ты знал, братец! сколько одно воображение о нем все лжи на него выдуманные опровергало; он был в отчаянии и кроме чрезмерной учтивости искания ничем на сплетни моих родственников не отвечал, а мне оставалось только уходить из комнаты, когда начнут мне говорить, что он бог знает кто, что он упал с неба, что он ищет жениться из денежных расчетов, что он чужой ум выдает за свой, и тому подобные дурачествы; наконец, батюшка, видя, что я всем женихам моим отказываю, сказал ему (чего я по великодушию его от него никогда не знала), что ежели он не хочет видеть меня против воли выданную за другого, то чтоб он Петербург оставил; граф ни слова не сказал ему, сыскал меня в тот день в аглинском магазейне, я испугалась, увидя его вид, со мной была одна моя агличанка, без которой я никуда не выезжала, он от отчаяния был смелее й обыкновенного, поцаловал у меня руку и, сказав только, что вечная разлука его со мной извинит его смелость, пропал, я окаменела и опомнилась уж тогда, когда его не было; на другой день услышала, что он поехал в армию против турок.
Князь. Я видел его в Киеве, отъезжая в чужие края, в том точно положении, как он тебя оставил и там, познакомившись с ним короче, многое от него слышал.
Княжна. Граф поехал, батюшка все силы употреблял, чтоб выдать меня за известного тебе его приятеля, однако я нашла способ избавиться; скоро по отъезде графа в армию вошел ко мне батюшка, и с жестокою холодностью объявил мне, что он в сражении убит. (Слезы мешают ей продолжать.) Теперь третий год, как нет его на свете, а сердце мое и мысли все остались те же; я ищу уединения, потому что не нахожу себя способной быть приятною в больших собраниях, которые и мне перестали уж быть приятны; только сделай милость, не напоминай мне больше о таких случаях моей жизни, которые эту жизнь делают несчастливой; ни богатство, ни красота, ежели во мне ее находят, меня уж не утешат о потере того, на ком все мысли мои о благополучии соединялись.
Князь. Приятно для меня, сестрица, видеть в тебе столько редкое в женщинах постоянство, и жалею, что ты забыть его не умеешь. Здесь недалеко с полком стоит двоюродной брат его, граф Достойнов: хотя свидание с ним тебя и огорчит, однако я послал его звать к себе; мне хочется с ним познакомиться, и ежели он таков, как покойной брат его, то я очень буду рад.
Княжна. Брат его! здесь, недалеко с полком? ах, братец! сколько ни умножилась от того моя грусть, позови его сюда.
Князь. Теперь только узнал я о нем от моего управителя и послал его к нему.
Княжна. Не знаю для чего, только мне хочется чрезвычайно его видеть.
Дмитрий. Графа не нашел я в лагере, он уехал верхом, и он, конечно, приезду вашего сиятельства обрадуется, только думаю, что очень нужные полковые дела его задержат, у него сегодни полковой смотр; однако тотчас после смотру он к вам будет сюда или сыщет вас на ярмонке; к вам приехал здешний предводитель господин Правдин.
Князь. Правдин здесь! ах, как я рад! проси его сюды. Сестрица! ты идешь одеваться, пожаласта, грусти меньше и приходи скорее к нам, что ты Правдина так давно знаешь, что и он тебе и ты ему обрадуешься.
Княжна. Скажи ему, братец, что я тотчас оденусь и приду; как я рада, что он здесь. (Уходит.)
Князь. Ба!.. здравствуй, братец! я не ожидал тебя здесь наехать; скажи ты мне, как это ты из Турина попал в Лебедян? как же ты переменился! вот каково давно не видаться.
Правдин. Покровительством батюшки вашего я был послан от иностранной коллегии к министру * в Турин, где и видел вас; исправив наложенную на меня должность * я занемог и долго в Спа лечился, наконец, возвратясь в Петербург, по обстоятельствам своим принужден был взять отставку и приехал сюда, а со времени открытия наместничества дворянством выбран в предводители.
Князь. Так служба наша равная, и я здесь теперь, потеряв батюшку, приехал посмотреть деревни; за хлопотами здешний славной Гур с каким-та бывшим воеводою Надоедаловым завоевали у меня 5000 десятин, за которыми я еду к нему сегодни, и надобно, чтоб ты обедал с нами же у Гура.
Правдин. Я поеду, ежели угодно вашему сиятельству, только так, как прежнего благодетеля моего сыну, должен вам сказать, что этот Гур не очень мне будет рад.
Князь. А што ж такое? скажи мне и верь, что жалеть о том не будешь.
Правдин. Лестно для меня, ваше сиятельство! чтоб вы обстоятельствы мои узнали; а еще лестнее то участие, которое вы принимать в них изволите. Вам известно, что расстроенное здоровье и состояние, также многие частные неприятности принудили меня Петербург и службу оставить; растроганная чувствительность, огорченное честолюбие и крайний недостаток, часто горестное следствие службы и жизни, на честных правилах основанной, переменили нрав мой и сделали для меня все почести света нелестными. Я взял отставку и хотел лутче жить в уединении, нежели подвергать себя беспрестанно горестям, которые по состоянию дел моих и образа жизни были столько же несносны, сколько неизбежны; я выбрал здешнюю деревню своим жилищем, и даже до невежества соседей моих все мне в деревне нравилось; наконец, встретил я здесь девушку молодую, прекрасную и воспитанную в монастыре, со всею тою невинностью, которую имеют только те, кто лукавством света научиться еще не успели.
Князь. Конешно, падчерица этого Гурова? я смеялся письму ее к сестре, а признаюсь, внутренне хвалил в ней то незнание света, которое принуждает ее не знать много такого без чего она право обойтиться может. Дмитрий! подай ее письмо!
Правдин (прочетши). Как приятно для человека столько разогорченного вероломством и обманами света, видеть, что есть еще сердце, до 18 лет сохранившее детскую невинность! так, ваше сиятельство! это письмо смешно для тех, кому нужны притворные ласкательствы в штиле, и кто красноречивые уверении чувствам сердечным предпочитает, а для того, кто в науке знания света признает одно совершенное безнравие * людей свет знающих, тому не могут уж быть лестны пышные и чувствительные выражения бесчувственной души.
Князь. Жалею, что твои горести сделали из тебя такого мизантропа; продолжай мне о твоих обстоятельствах; а ты, Дмитрий! отнеси письмо к сестре.
Правдин. Узнав ее, долго испытывал я, не от природного ли недостатка в уме происходили странности, которые я в обращении ее находил; увидел, наконец, к беспримерному удовольствию моему, что ежели она худо говорила по-русски, то от редкого обращения с теми, кто хорошо по-русски говорят, а не от ненависти к своему языку, чем заражены по большей части такие, кто русской язык знают хорошо; ежели она не умеет скрыть ни радости ни печали, это происходило от того, что она скрывать чувств своих не училась; все это привязало меня к ней навек, тем больше, чем я узнал ее ко мне привязанность, не от слепой страсти происходящую, а от того высокого мнения, по которому она привыкла видеть во мне истинного себе друга; узнав ее привязанность от нее самой, нашел я ее родителей против меня чрезвычайно восстановленных; и для того теперь, зная, до чего довести может невежество людей, без притчины меня возненавидевших, положил ожидать решения судьбы моей от времени.
Князь. Я не нахожу, чтоб это дело совсем было расстроено, этого Гура, я думаю, уломать можно: поедем с нами; а между тем признаюсь тебе, что мне деревня от часу больше нравится. Что нужды, что эти люди невоспитаны, ежели б только не было в них того закоренелого самолюбия, которое невежество их кажет в глазах их достоинством.
Правдин. Самой лутчий плод, ваше сиятельство, нового учреждения губерний * есть истребление этого невежества; недавно открылось наместничество, а мало уж таких невеж, которые бы незнанием грамоты хвалились; надобно, чтобы попечение государыни о воспитании детей этих невеж больше занимало ее, нежели странных их родителей; с тех пор, как народные училищи открылись *, нескольких бедных дворян уговаривал я отдать туда детей, большая часть отдали, а иные, подлинно похоже на эзопову обезьяну *, до тех пор лелеют их дома, что удушат возле себя, а не отпустят в училище; все же это происходит от того странного самолюбия, что большая часть уездных дворян, не видав иногда в глаза ни столиц, ни порядочных обществ, думает быть в праве, сидя на своей лежанке, их пересуждать, называть спесью то обращение воспитанных людей, по которому они очень справедливо невеже убегают, и следственно составит себе особливой род жизни, в котором состареется и умрет в невежестве; с этой стороны извиняю я заблуждение многих знатных людей, судящих иногда о всех уездных дворянах по одному странному образчику.
Князь. Хорошо, что нонишнее учреждение губерний сколько-нибудь их унимает. Вот вить и мой Гур по судам и пересудам идет, куда хочешь, а совестного суда боится.
Правдин. Трудно унимать и совестному суду бессовестных людей; есть и из уездных дворян очень хорошие люди, да когда пять или шесть домов на 500 верстах расположены, то каким у них быть обществам, когда они встречаются только в отъезжих полях с собаками, да в губернии через три года на выборах; на этих днях здешние франты зазвали нас с охоты к себе, где один Затейкин одного Простофилина прибил, и я с графом Достойновым насилу вырвались, оставив грызться собак и людей.
Князь. Это мы сего дни, думаю, у Гура увидим; вот и сестра.
Правдин (княжне). Как я не ожидал, княжна, вас увидеть в Лебедяни! поздравляю с приездом, которому, признаюсь, я удивился.
Княжна. Мне давно уж в деревню хотелось, только я сама не ожидала вас здесь видеть. Братец! я получила письмо от этой девушки, воспитанной в монастыре; скажите, едем ли мы к ним?
Князь. Я думаю, это будет нужно для старого друга нашего дома, и для того сестрица, пожалуй, познакомься с ней и приласкай ее, она же сказывают прелюбезная, несмотря на ее штиль.
Княжна. Братец! я никогда по наружностям ни о чем не сужу, а как ее зовут?
Князь. Ее имя к ней очень идет, зовут ее Любовь! после этого как не чувствовать к ней любви, тому, кто так хорошо ее знает, как мой любезной друг; да скажи ж, пожалуй, кто здесь еще дворяне?
Правдин. Здесь в уезде, ваше сиятельство, очень мало таких, которые бы могли составить общество, а во время ярмонки приезжают много из других уездов и губерний, и для тех, кто ярмонок еще не видывали, довольно весело.
Князь. Полк здешний этому много способствует.
Правдин. Это правда, что мы полковником нашим очень счастливы; строгость и порядок его полку, удовольствии, которые он дает, и собственные его достоинствы всех здешних дворян к нему привязали; присутствие его тем приятнее для меня, что он один здесь, с которым разделяю я время; офицеры его от ярмонки без ума; здешнего уезда красавицы разряжены в прах, показывают себя женихам; провинциальные щеголи в это время года отличаются сколько сил есть, и так как ярмонка вне города, то они, чрез то вышед из-под указа, летают на пребогатых цугах *; компании игроков отправляют сюда комиссионеров обыгрывать провинциальных, за комиссионерами дядек, надсматривающих за ними, а за дядьками еще дядек архимастеров смотреть за мастерами; всякую ярмонку здесь много свадеб, ремесло свах здесь также нужно, как портных и сапожников, и вид на ярмонку прекрасной; ежели бы вам угодно было сегодни это увидеть, то одна только верста расстояния отсюда, мы бы могли съездить после обеда.
Княжна. Мы, я думаю, и поедем.
Князь. Хорошо, да надобно уговорить Гура, а без него, я думаю, это не будет забавно; я еще не дописал мою почту; сестрица! для тебя он не новой знакомой, следовательно, ты можешь его угащивать без меня, а я тотчас отделаюсь, мне одно только письмо написать. (Уходит.)
Правдин. Я думаю, княжна, что в первых днях приезда вашего деревня и даже самая дорога должны были по новости вам понравиться.
Княжна. Признаюсь, что по сию пору об отъезде из Петербурга еще не жалею, мы пробыли часть весны довольно весело в Москве, которую также я видела в первой раз, а здесь еще другой только день, то некогда было соскучиться.
Правдин. Я видел этому примеры, что многие петербургские приезжие находят разность в образе жизни Москвы с Петербургом; да и должна быть разность между двух городов, одного, наполненного людьми, ко двору или службе привязанными, а другого — людьми, из собственной воли своей поселившимися жить в свое удовольствие; отчего и происходит, что многие из них, не почитая себя обязанными следовать общему образу жизни, живут, всякой, как кто хочет, знакомится, с кем хочет, и упражняется, в чем хочет; сколько хороша и приятна эта воля в тех, кто жить умеют, столько она вредна и смешна в тех, кто жить не только не учились, да и учиться не намерены; я вижу все обществы так, как человек, которой от них уж отстал, а вам верно давали в Москве балы и праздники, так что некогда было узнать скуку.
Княжна. Правда, что окроме меня для всех там было весело: я ничего огромнее Московского благородного собрания не знаю, где мы видели вдруг около двух тысяч человек дворянства; при нас были гуляньи, ваксалы *, и это правда, что там занимаются всего больше своим удовольствием. Счастлив тот, кто может его найти.
Правдин. Конечно, так; однако в иных, а особливо в молодых людях этот образ жизни рождает привычку к праздности и часто делает очень способного человека ни к чему не способным; я отстал от всякой жизни в больших городах и по моим мыслям свою деревню предпочитаю всем городам, а одного здешнего друга, каков граф Достойнов, многим людям, по сию пору мне известным.
Княжна. Вы знаете графа Достойнова? давно ли он здесь?
Правдин. Он здесь с полком недавно. Претерпевши великие несчастии, и тем достойнее в глазах человека, испытавшего собою перемены счастия, ему после двоюродного брата его, убитого в армии против турок, досталось здесь имение, по которому он здешний дворянин и нам сосед.
Княжна (стараясь скрыть слезы). Он был здешнему полковнику двоюродный брат и он убит уж третий год?
Правдин. Это уж так давно, что я думал для вас и не новое. (В сторону.) Боже мой! что я сказал? отчего эти слезы?..
Князь. Я почту отправил и теперь готов. (Приметив, что княжна плачет.) Сестрица! что ты так грустна опять?
Княжна. Мы говорили теперь об убитом в армии графе Достойнове, а ты знаешь, что я равнодушно о нем говорить не умею.
Князь. Мы о нем давно знаем; я сам потерял в нем друга, который мне почти также был дорог, как тебе жених. Когда привыкнешь переносить какое огорчение, то привыкнешь и вспоминать о нем; сделай милость, сестрица, старайся забыть то, что уж невозвратимо.
Княжна. Мне очень хочется видеть брата его, которой здесь; не будет ли он с нами обедать?
Правдин. Я не думаю, чтоб ему можно было; сегодни ему много дела; у него смотр полковой, а после обеда он хотел быть на ярмонке.
Князь. Мы там его увидим. Двенадцать часов, и Гур, я чай, уж скоро обедает; поедем, пора.
Любовь. Что, жись моя, Машинька, ты видела?
Машинька. Видела, сударыня, и слугу и барина. Немудрено, что он в отчаянии от того, что вы не можете решиться быть благополучною; скажите однажды вашему батюшке, что дураки вам надоели, а так как Затейкин больше всех дурак, так он больше всех вам и надоел, и что вы, не любя его, идете замуж за того человека, которой любви вашей достоин.
Любовь. Ах, Машинька! ежели б ты знала, моя жись, каково это сказать! ай, да каково думать-та, что все дураки в уезде мои женихи.
Машинька. Ну, так плачьте, сударыня! да не пеняйте на меня, чтобы я вам не советовала, что должно. Вот письмо Правдина; делайте, что вам угодно.
Любовь (читает). «Ежели вы позволите чувствительному сердцу вашему разобрать мое положение, то, конечно, простите смелость мою к вам писать; я знаю, что батюшке и матушке я не надобен, однако приеду к вам с князем в последний раз, и ежели еще не заслужил я согласия вашего, то не хочу быть больше в тягость той семье, которой все несправедливости по свойству ее с вами прощаю, и лутче буду век несчастлив, потеряв то, что мне всего дороже на свете, нежели подвергну вас малейшему неудовольствию». Машинька! что мне делать?
Машинька. То, что я вам сказала; однако оботрите слезы; вот здешняя сваха к вам идет, и старайтесь скрыть свои мысли хоть однажды в жизни…
Еремевна. Здравствуйте, матушка, Любовь Ивановна! Давно уж я вас не видала; здравствуй, Марья!.. что, матушка, Любовь Ивановна! как ярмонку проводить изволите, весело ли?
Любовь. Нет-с!
Еремевна. Да что ж так, нет-с, посмотрите-тка по утру на балу, вечеру на балу, а все невесело; али, матушка, на сердце что, так нам скажи; да что, али не здорова, моя мать?
Любовь. Да-с…
Еремевна. И!.. Господь даст здоровье; все пройдет: что горевать-та, матушка, женихи осудят.
Машинька. А кто б такие женихи по-вашему?
Еремевна. Молчи, Марья! где тебе знать; у нас все на памяти; мало ли их, как собак, прости господи. Вон таки! Простофилин, Затейкин, Надоедалов, да тьма тьмущая.
Машинька. Коли других нет, эти чорт с ними.
Еремевна, Вот так-та, по-твоему, кого бы тебе?.. Царя, что ли?
Машинька. Между царя и Затейкина великая еще разница.
Любовь. Ай, да молчи, Машинька! она осердится.
Еремевна. Что ты говоришь, мать моя? я худо слышу.
Машинька. Ничего, я про себя.
Еремевна. То-та про себя; вить эдак-та и все служанки-та госпож сбивают. Не потачь-таки, матушка, Любовь Ивановна! Затейкин молодец, то уж молодец, посмотри-тка у него какие гусары, какой кипаж, ну, ды сам учен человек; вишь он как-то все на рихму пишет, я хоша и грамоте не знаю, а заслушасси иногда, как он, мой батюшка, распотешится-та; полно, матушка, чем он не жених? слушай, пожалуй, вашей Машиньки; по ней так он и ей не жених, а здесь в уезде за него всякая б пошла.
Любовь. Машинька! готово ли мне одеваться?
Машинька. Готово, сударыня.
Фекла. Постой, Любушка! гости здесь, ища успеешь одеться; посиди с нами.
Затейкин. Что так это, матушка, Любовь Ивановна-с! лишь завидели нашего брата, ды вон; помилуйте! вы так прекрасны в эвтом неглеже, что грех бы, кажется, уходить-та.
Еремевна. Как, батюшка! неглеже? тьфу пропасть! вот вить иногда и промолвил бы французское словцо-та, да где его найдешь.
Фекла. То уж так, где его найдешь.
Затейкин. Помилуйте, матушка, Любовь Ивановна! алибо что-нибудь… с вами сделалось… такое, что вы так сказать, … по-нашему, по-питерски, димавез юмер *. Извините, что я спросил… я не для ради чего другого прочего, как только из почтения к вам-с!
Любовь. Ай, да я ничего-с; что-йта вам так кажется-с?
Затейкин. Да как, матушка, не казаться-с, будучи такой прекрасной, я бы скакал да прыгал. Нонче ж, матушка, об ярмонке-та все так веселы, а вы у нас, что называется, димавез юмер; ну, права, димавез юмер.
Еремевна. Вот уж мне этого не выговорить, ну мудрено, моя мать!
Фекла. То так, то уж мудрено, нечего сказать.
Еремевна. Ну, то ль дело, чилыек в Питере-та побывает. (Увидев на нем три жилета.) Что-йта, батюшка, Николай Назарьич! у тебя сколько эта камзольчиков-та?
Затейкин. Так-с, ничего-с: это три жилетки-с, у нас в Питере все эдак носют.
Еремевна. А!.. а!.. смотри, пожалуй, где здесь увидишь? ну, уж притчина!
Фекла. То так, то уж притчина, моя мать!
Еремевна. Што-йта у тебя, батюшка, али шейка-та болит *!
Затейкин. Нет-с, у нас в Питере все так-с; бывала в танц-клоб поедешь, на Красной ли кабачок * с приятелями, все так одеты-с.
Еремевна. Что ты прикажешь; мудрено, то уж мудрено, моя мать! как кто из Питера-та приедет, не тот человек. Вот, прости господи! наш Простофилин-та, ну, то ж, да не так.
Затейкин (Любови). Да что-йта вы, матушка, Любовь Ивановна, сегодни, так сказать, не в духе, вы знаете, что я вас не только люблю… но и обожаю; я, матушка, на вас погляжу, так альна и мне плакать-та хочется.
Любовь. Машинька! помилуй, что мне с этим проклятым делать? он мне так надоел, ай, да как он мне надоел!
Машинька. Как вы это не умеете, сударыня, его от себя отогнать! один раз его отучите, так вперед приставать и не будет.
Любовь (Затейкину). Послушайте-с, пожалте, оставьте меня в покое-с.
Затейкин. Матушка! да что-йта, да чем я вас беспокою-с.
- Любовь. Тем, что вы мне надоели-с, вы такой префатальной, что от вас ничем нельзя… ох!.. отвязаться.
Затейкин. Матушка, Любовь Ивановна! пожалуй, мы и прочь пойдем, только пожалте мне ручку-с.
Любовь (плачет и прячет обе руки за спину). Ай! да у меня рук нет-с, отвяжитесь вы от меня прочь, я ничего скушнее вас не знаю.
Затейкин. Ну вот, матушка, вот легок на помине! добро пожаловать, вот будет вам с ним веселее.
Любовь. Ай, да какие вы-с! как вам не стыдно так надоедать? ей-богу! он не так скушен, как вы-с.
Фекла (Простофилину). Добро пожаловать, батюшка, Сидор Терентьич! пожалуй к нам поближе; по добру ль, по здорову поживаешь.
Простофилин. Слава богу-с.
Еремевна (ему). Подойди, батька мой, будь посмелее.
Простофилин (кланяется ей). Нет, ничего-с, я и тут постою-с. (Стоит в дверях и нейдет ни взад, ни вперед.)
Еремевна (Фекле). Смирной малой, мать моя! то уж водой не замутит.
Фекла. То уж так, водой не замутит! (Простофилину.) Что, батька мой, скоро ли в Питер на службу?
Простофилин. Я, матушка, Фекла Тарасовна! подал челобитну в отставку; где мне за добрыми людьми?
Затейкин. А что ж, батюшка, Сидор Терентьич, куды конь с копытом, туды и рак с клешней; конь-ат, например, я-с, а рак-ат, например, вы-с (Любови), он, матушка, не так сказать, чтобы дурак, а, то есть, простой чилыек (Простофилину): что ж, брат, Сидор, так изволил присмиреть?
Простофилин. Ничего-с, я-с, так-с, что вы нападаете-с.
Затейкин. Да что, батюшка, это не гля ради того, чтобы я нападал-с!.. однако-с!..
Простофилин. Пожалте-с, я вас не замаю-с.
Еремевна (Фекле). Загонял он его, моя мать!
Фекла. Ну да, загонял; то что пить говоришь.
Еремевна. Не разнять ли их, моя мать? что-то у них будет не хорошо.
Затейкин. Да и я-с вас не так, чтобы трогал, однако-с чево бы ради так ваша милость не ласков, аль намеднишно вспомнил? ась!..
Простофилин. Слышь ты, вы меня не троньте-с, Николай Назарьич! я нонче сам зашибу.
Машинька (Еремевне). Разоймите их; они подерутся.
Еремевна. Ну, полно, батюшка, Николай Назарьич! и, ну его (Простофилину), полно, батюшка, Сидор Терентьич, что здесь ссоры заводить.
Затейкин. Матушка!.. я только гля ради шутки; однако, батюшка, Сидор Терентьич, от меня подале, я с вашей братьей не хочу знаться-та.
Фекла. Ах, моя мать! подавился! подавился!.. Еремевна (толкает его в спину). Выплюнь, батюшка, выплюнь!..
Дурак (бежит, запыхавшись, и кричит). Приехали! Приехали!..
Любовь. Кто такой приехали!..
Дурак. Гости!.. гости!..
Любовь (смешавшись и хохочет и плачет). Матушка-с!.. Боже мой!.. помилуйте, что это!.. Княжна-с!.. матушка-с!.. матушка-с!.. Княжна, ай, да как я рада-с, что вы к нам приехали, матушка-с, fi donc!.. уймите-с! что это вы!.. Княжна-с!.. Машинька! я не знаю, что мне делать!..
Правдин (Любови). Не беспокойтесь; верьте, что князь столько хорошо расположен, что он этого беспорядка не приметит, ежели только батюшка нашему благополучию противиться не будет; ужели вы еще не решитесь сказать ему, что вы мне столько раз уж говорили?
Любовь. Ай, да я на все решилась!.. только научите меня, что мне делать?.. ah! Dieu!.. этот вздор!.. огорчает меня больше, нежели их!..
Правдин. Успокойтесь и старайтесь сами меньше его примечать.
Затейкин (перестав шуметь с Простофилиным, подходит к Правдину). Извините-с, что намедни-с у нас с этим господином Простофилиным вышла небольшая суспиция *. Это-с знайте, то есть по шерсти собаке имя дано, господин Простофилин!
Правдин (князю). Как после этого пенять кому-нибудь, ваше сиятельство, ежели воспитанные люди эдаких созданий бегают. Жаль мне, что вы видите наш уезд с такой дурной стороны.
Князь. Я этого здесь и ожидал, и, конечно, одна деревня всему уезду примером служить не может. (Любови). Позвольте спросить, где ж батюшка?
Любовь. Он!.. Князь!.. на том!.. ох! как бишь!..
Машинька. На гумне, сударыня.
Любовь. Да… на гумне-с. Да вон и он приехал-с.
Князь. Кто это с ним?
Правдин. Это известный вашему сиятельству господин Надоедалов, бывший давно уж воеводою.
Гур (в сертуке и без колпака). Батюшка, ваше сиятельство! с приездом честь имею поздравить и благодарю, что пожаловали; я очень обрадовался, услышав, что изволили прибыть в наши края, батюшка, ваше сиятельство! (Княжне.) Княжна, матушка, ваше сиятельство! имею честь поздравить, пожалуйте, матушка, ручку (цалует руку), я, право, рад, что бог дал таких дорогих соседей; господин предводитель!.. (Всем кланяется порознь.) Прошу садиться, милостивые государи! дело деревенское; все скамейки, да подайте стульчик. (Несут князю и княжне стулья Гуровы холопя, протчие садятся по скамейкам.) Микеша!.. девки!.. стульев!.. скорее!..
Князь. А где ж ваша хозяюшка?
Гур. Ба! да где она в самом деле? Фекла Тарасовна!..
Фекла (Гуру). Чего, мой батюшка, видишь, Микеша-та наш подавился было совсем, что немецка-та кушанье князь-ат прислал; видно на смех, ан, он, мой батюшка, унес один коченек да хотел скушать, ан, весь рот-ат рабенку-та бола и разодрало.
Гур. Полно, баба! поди да кланяйся его сиятельству; вот, батюшка, ваше сиятельство, вся моя семья, Микеша!.. жена! сын!.. Любушка, кланяйтесь. (За головы наклоняет их и сам кланяется.)
Надоедалов (Микеше). Как те это догадало подавиться-та было?
Микеша (сквозь слезы). А вон! я только бола взял в рот, да хотел пратведать-та, ан, оно и забрало; чуть-чуть не задушился.
Надоедалов. Эка притчина!.. ты, брат, и есть-та еще не умеешь; дядя твой Митрофан хоть неграмотник был, да есть-та пострел был мастер: бывала, как примется, так за ушьми пищит.
Князь (Гуру). Я рад, сударь, что мы по соседству можем часто видеться; просим к нам жаловать.
Гур (встает и кланяется). Ради, батюшка, ваше сиятельство! да вот теперь пора рабочая; за тем да за другим, ан, и некогда, а то бы мы к вашему сиятельству никогда не прочь; вот здесь нашему полковнику, дай бог здравствовать, это у нас не полк, а сокровище; дурно сказать, батюшка, ваше сиятельство! нет ни нашего брата дворянина, ни мужика, чтоб не был доволен его сиятельством.
Князь. Поедем вместе на ярмонку, мы там его увидим.
Гур. Все что угодно вашему сиятельству. (Надоедалову.) Федул! ты поедешь?
Надоедалов. Ну, да!.. чего ж бы ради не ехать!.. мне есть-таки кое-какие покупки!.. дело охотничье!.. у нас, батюшка, ваше сиятельство, примером так сказать, ножи, арапники, ошейники, своры, вся одежа псарям; да какие ребяты-та у меня набраны! заберутся в остров *, музыка! ну, слышь ты, дером дерут!.. когда, батюшка, ваше сиятельство, угодно к нам в отъезже поле в Завироловку, семьдесят гончих в напуску!.. Да что нонче, все не по том, бывало, батюшка, ваше сиятельство! как примутся!.. выживут, злодюги!.. хоть откуда!.. ату его!.. Ух!.. о! ату его… качнем, батюшка, ваше сиятельство, нонешну осень; вот здесь по околодку — Сорван Простофилина, да Доезжай был, половой кобель с крапинами во всех статях — у Гура Филатача, резов был кобель — то уж резов — а то ни одной собаки против моей Вихры не было, право, ну, ей, ну, богу, ну, с места не сойти, не было по всему околодку; а у вас чай, ваше сиятельство! ища не заведено охоты-та; ну, да я, батюшка, ваше сиятельство! для ради вас, матушка княжна, свою лутчу свору придставлю!..
Гур. Полна, брат Федул!.. брось! ну, так им и быть, вйть князь-ат чай не охотник, ты вить расхвастаешься, так и конца нет; брось, брат! ну, так им и быть (князю) после обеда, батюшка, ваше сиятельство, на ярмонке изволите увидеть все наши потехи. Приехал из-за моря какой-та балансёр; ну, уж окаянной!.. как его нелёгкое-та коверкает!.. страсть!.. ну, страсть смотреть, а он, собака, не боится, ну, что ты прикажешь, ничего не боится.
Правдин (Любови). Мы увидим вас на ярмонке?
Княжна (ей же). Вы меня очень одолжите, коли поедете; я ни с кем еще не знакома.
Любовь. Ай, да я очень рада-с, коли только maman поедет.
Гур. Батюшка, ваше сиятельство, я чаю кушать готово. Водки!..
Гур. Жена! налей его сиятельству. (Фекла подает князю и кланяется; княжне.) А вы, матушка, ваше сиятельство, и не кушаете!
Княжна. Водки я никогда не пью-с.
Гур. Нонче, матушка, ваше сиятельство, все не по том!.. бывала и барышни и барыни, как не так были великатны-та, так с нами жа гуливали; вон у меня своя падчерица хмельного в рот не берет, так ли, Любушка?
Любовь. Ай, да я не знаю, батюшка-с, что-йта хмельное!
Гур. Ну, то есть водки, ну, теперь понимать!
Любовь. Ай, fi donc! водки! a-t-on jamais vu *? да как это можно-с?
Гур. Ну, то-та я и говорю (дураку); готово ли?
Дурак (улыбается). Готово, готово. (Прыгает и дурачится.)
Гур. Смешон вить злодей-та, батюшка, ваше сиятельство! пожалуйте, матушка, ваше сиятельство! кушать готово.
Князь. Как вам угодно!
Затейкин. Что б такое, матушка, покупать изволили?
Еремевна. Торгую, мой батюшка, гранитур *.
Затейкин. Конечно, матушка, к празднику; ды прекрасной.
Еремевна. Прекрасной, мой батюшка! да не по деньгам; дорого окаянной-та просит. (Купцу.) Ну, провались же ты, прости господи! не куплю и не нада. (Идет прочь.)
Затейкин. Возьмите, матушка! он отдает гранитур.
Еремевна. Дорого, батюшка, Николай Назарьевич! не по моим деньгам, сторговала, ды не рада.
Затейкин. Матушка! да это безделица; пожалте, возьмите, мы найдем заплатить чем.
Еремевна (берет и отговаривается). Ах, батька мой! возьму ли я? статимо ли дело? помилуй! нет, нет, нет.
Затейкин. Пожалте, возьмите.
Еремевна (кладет в карман). Статошно ль дело, возьму ли я! нет, нет, мой батюшка! да разе мне разорить тебя.
Затейкин. Пожалте возьмите, права мне ничего не стоит. (Купцу.) Мы, брат, сочтемся.
Еремевна (кланяется). Благодарствуй, мой родной! да чем жа мне тебе услужить та за это?
Затейкин. Есть, матушка, и у нас штука не малая; вы знаете, матушка, Любовь Ивановну?
Еремевна. Как, батька мой, не знать. Влюблен? уж верно влюблен!..
Затейкин. Матушка! знайте, не только влюблен, ну, слышь ты, она мне ни день есть, ни ночь спать не дает. Она жа, так сказать, и прекрасная, ды по-нашему, по-питерски емабль! то уж емабль!
Еремевна. Да-то я по-вашему-та не знаю, батюшка! будь она там, что хочешь, мое дело сосватать, а там зови, как умешь; да вот вишь ты, что старуха-та бы и не прочь, да уломай-ка ты ее-та, вить кабы она така была, как наши уездные-та барышни, так бы хорошо, а то лишь мать-та ее бранить, ан, она и в слезы, а побить-та так и не подумай; однако ты сам объяснись с ней, как ты ее обожаешь-та, что ли, так она и не станет против матери-та барахтатся.
Затейкин. Да то у нас, матушка, не долго, живузем * ды все тут, а балясы-та нас не учи точить, сами умеем.
Еремевна. Смотри ж, батька мой, не плошай.
Затейкин. Уж пожалста.
Княжна (Любови). Я не вижу ничего, чтоб могло мне быть нужно, а купить чего-нибудь очень бы хотела.
Любовь. Ай, да здесь ничего нет-с; вон у madame Pouleau есть изрядные ленты, а то здесь нигде ничего нет-с.
Княжна. Для меня эти очень хороши, которые на вас; не здесь ли оне куплены?
Любовь. Maman мне подарила их вчерась-с.
Княжна (Фекле). Скажите, вы это у француженки купили?
Фекла. Нет, матушка, ваше сиятельство! это у русской-та мадамы, что на нижнем-та рынке.
Княжна (Правдину). Что это значит русская мадама?
Правдин. Ах, вы не знаете, что здесь этим именем называют тех девок, которые от француженок из Москвы держут лавки, и так как оне говорят по-русски, то и зовут их русская мадама.
Еремевна (Затейкину). Подойди ж, батюшка! и ты что-нибудь молви.
Затейкин. У меня, матушка, язык онемел; я при княжне не смею.
Еремевна. По-французскому-та, батька мой, по-французскому-та.
Затейкин (вынув из кармана апельсинов, наклал в шляпу и подает княжне.) Ma пренсес, суете ву des apelcins *?
Княжна (стараясь не смеяться). Покорно благодарю, я не хочу.
Затейкин (Любови). Мадмазель! суете ву des apelcins?
Любовь (хохочет). Ай, да я не хочу-с!.. каким вы это языком говорите-с!..
Затейкин (Фекле). Прикажите ли, матушка, Фекла Тарасовна?
Князь (Правдину). Уйми, братец, этого щеголя, чтоб он перестал нас подчивать, или нам трудно будет не хохотать.
Правдин. Ежели бы взялся я унимать, его от всех тех странностей, которые он беспрестанно делает, то б меня не достало; уймите сами его, ваше сиятельство, ежели можно.
Князь. Напротив того, я хочу эту встречу сделать еще забавнее. (Затейкину, который, подбирая апельсины, подает их Фекле.) Вы замучитесь, подбирая их, вот как наши молодые люди любезны; и труды и старании и убытки ничто, как дело идет в том, чтоб понравиться.
Затейкин. Оно так, батюшка, ваше сиятельство! да все не в честь; ей, ну, богу! все не в честь; где, бывало, у нас в Питере, то ли дело.
Князь. Ах! Боже мой! неужели вам в Петербурге было веселее здешнего? этому трудно поверить.
Затейкин (смешавшись). Ну, да как, ваше сиятельство, не веселее? город какой прекрасной! бывала, алиба на лихих извозчиках в Катерингоф, алиба на Крестовской с приятелями, али на Красной кабачок; то ль дело как здесь.
Князь. Да кто же там приятели ваши?
Затейкин. Да мало ли, ваше сиятельство! нашей роты бывала оберемся, наймем песельников на шлюпку, да на Крестовской, там всегда народу туча, что кабы не строгой ротной командир, там бы и жили, батюшка, ваше сиятельство!
Правдин. Да вы это все хвалите не Петербург, а петербургские трактиры, так ежели больше вы удовольствия не имели, как это, то нельзя сказать, чтобы там было веселее здешнего.
Затейкин. Да что, батюшка, нам везде не скушно, бывало после строев в отпуск да в Москву; вот уж тут-то нам рай; что нам в Москве до больших бояр? иной наш брат так толкнет в барыню-та, и генерала-та, что с ног полетит, а своя братья такого-та и хвалют, то-то и молодец-та; там жа вить, батюшка, большого-то над нами нету, там маиору-та алиба капитану не пожалуются.
Правдин. Неужели этих притчин вам довольно, чтоб делать всякого рода грубости почтенным людям, ежели только ротной командир да майор не узнает. Может ли быть лестна похвала беспутных повес, когда зато все почтенные люди возненавидят и вы получите много неприятностей, когда отец, муж или брат дамы, претерпевшей неучтивость, вступятся?
Затейкин. Да что нам, батюшка, вить нонче на дуэль-та не вызовут; а бранить-та станут по Москве, так у меня на то свои тетушки есть; осторожных-та учливых-та ища пуще бранят-с.
Правдин. Грустно бы было, ежели бы подлинно осторожные и учтивые люди еще больше были бранены, нежели невежи.
Затейкин. Да, конешна, батюшка, эдакой учливой-та подойдет лишь поговорить с какой барышней, али протанцует, ан, по городу на другой день прославют его женихом, ды взведут на него церьковну татьбу, так же наклеплют в городе, как на виноватого, ды понеси святые вон, а с нашим-та братом уж эдакой беды не будет.
Правдин. Нельзя сказать, чтоб было лестно этой беды так избежать, как вы говорите; в этом вы напрасно обвиняете Москву; во всяком месте, где сплетни решат мнение о человеке, там достойные люди всегда терпют, а чрез то я никогда и жалеть не буду, ежели станут бранить меня в таких домах, где мнение невоспитанных неучей или нескольких Чудихиных * может очернить безвинного человека.
Гур. Мы теперь из камеди; ну, уж собака балансёр-та. (Княжне.) Ну! матушка, ваше сиятельство! коли да здесь не весело, так где искать веселья. Что ваш Питер? балансёр, цыганки, песельники, наглядишься и наслушаешься; не роди мать на свет, коль не весело; князь! матушка; ваше сиятельство! пожалте сюда. (Берет ее за руку.)
Княжна. Помилуйте, куды вы меня ведете?
Гур. Пожалуйте, матушка, ваше сиятельство! здесь все хорошее увидите.
Любовь. Ай! батюшка-с! как вы княжне надоели-с!..
Княжна. Нет ничего, я пойду с вами; это не далеко.
Князь. Сестрица! поди, а я тотчас к вам буду.
Князь. Я желал бы видеть графа Достойнова без сестры; грусть ее меня очень трогает, и я не мог бы ничего спросить при ней о печальных происшествиях смерти бедного брата его, которой я о сию пору не понимаю; ни в каких реляциях об ней нет.
Правдин. Вот и он с своими офицерами.
Граф (офицерам). Господа! вы можете ехать и делать все ваши покупки до семи часов и потом быть готовыми к смотру; я все уж приказал.
Князь (Правдину). Боже мой! это он! он сам! (Бросается к нему.) Граф! ты жив!.. друг мой!.. брат мой!.. это ты!..
Граф. Так, мой друг!.. наконец, я тебя вижу и от радости глазам своим еще не верю.
Князь (цалуя его). Возможно ли!.. за что сестра и я терпели столько горестей, оплакивая тебя? ты жив!.. ты здесь с нами!.. ты полковник!.. я столько хочу у тебя расспрашивать, что не знаю, с чего начать.
Граф (держа его руку). Постой!.. начнем вот с чего; здесь ли княжна?.. здорова ли?.. спокойна ли она?
Князь. Она здесь и здорова, а спокойной ей быть невозможно, считая тебя мертвым.
Граф. Мертвым?.. ах! я догадываюсь. Это все сделала смерть двоюродного брата моего, убитого под Измаилом; нет, любезной друг! судьба сохранила мне ту жизнь, которая могла княжне быть нужной. По разным препоручениям от начальников, по службе и по отличному счастию моему, сыскал я те чины, которые тем только нужны были к благополучию моему, что без них, по мыслям батюшки, я был княжны недостоин; я получил после брата имение, столько был счастлив, что имею полковничей чин в мои леты, а все это несравненно лестнее для меня потому, что теперь могу надеяться того счастия, которое всем протчим счастиям в свете предпочитаю; скажи мне, здесь ли батюшка?
Князь. Недавно нет его на свете; поздно было раскаяние его о сделанных тебе огорчениях; мы были в Москве, когда он скончался; несколько дел задержали меня там; мы добивались долго об тебе известия и не могли ничего получить, кроме грустных сомнений о твоей смерти, сестра просила меня ехать в деревню; здесь услышали мы сегодни от общего нашего друга, что здесь с полком стоит граф Достойнов, полковник, получившей по смерти брата своего, убитого в армии, наследство; пустые предчувствии и слухи сделали, что мы убитым сочли тебя: однако, к счастию нашему, сестра, искавши здесь уединения, нашла в нем, то без чего все места уединенными ей казались; ты жив!.. ты тот же друг мой, которого по мыслям сестры и по моей привязанности давно уж называю я братом; после этого никакая печальная мысль в сердце моем места иметь не может; расскажи ж мне теперь, что с тобою происходило!.. (Цалует его опять.)
Граф. Постой, князь! мне надобно еще опамятоваться от чрезвычайной моей радости. Должно бы тому претерпеть все мои несчастии, кто захочет чувствовать, сколько велико мое благополучие теперь; где ж княжна, увижу ль я ее, наконец?
Князь. Надобно так любить тебя, как я тебя люблю, чтоб понимать, сколько оно тебя трогает. Теперь мы ее не найдем, да мне еще надобно ее приготовить, а вдруг я тебя ей не покажу; ты знаешь ее чувствительность: подожди немного, а между тем я нетерпеливо желаю знать, что с тобою было?
Граф. Со мною было много чрезвычайного; нет нужды рассказывать тебе, что происходило до того, как ты в Киеве меня видел. Я ехал в армию оттуда, наполнен всеми горестными мыслями, которые несчастливая любовь моя мне внушала. Образ княжны и свирепой вид князя при моем отъезде были два мучителя, беспрестанно меня терзавшие; я приехал под Измаил, где во время штурма брат мой убит, а я с особенными препоручениями послан от фельдмаршала * из армии в Вену. Скорой отъезд мой и смерть брата были два приключения, которые через разные слухи перепутались; из Вены скоро приехал я к принцам в Кобленц *. Там служил я кампанию при герцоге Брауншвейгском, где, наглядевшись всех ужасных следствий вредной французской перемены *, узнал опытом, сколько худая воля несносна для самих ее защитников, и герцог с трудом меня отпустил.
Князь. Теперь я не удивлюсь, что ты не успел нас об себе уведомить, ежели столько много странствовал; как же ты успел из армии герцога Брауншвейгского попасть сюда?
Граф. Сверх моего беспрестанного странствованья я боялся к тебе писать, не знав, как батюшка примет мою с тобою переписку, и чтоб не навлечь тем еще новых огорчений княжне. Я возвратился в Россию, когда уже и фельдмаршала и многих благодетелей моих не было на свете; дорогою всех проезжих спрашивал о вас, и ничем надежда мне не возвращалась; между тем в последнюю перемену пожалован полковником здешнего полку и, теперь приняв полк и вступив во владение братнего имения, узнал, что я вам сосед; богатствы, чины и почести были мне слабым утешением, потеряв то, на чем были основаны все понятии мои о благополучии; теперь узнал я, что все их выгоды, чувствительны только душе, нелишенной того, что всего дороже в свете; теперь я чувствую их цену, теперь я совершенно благополучен. Где ж княжна и скоро ль я ее увижу?
Князь. Она теперь здесь в рядах с одной очень изрядной девушкой, нашей соседкой, воспитанной в монастыре; только что у ней за вотчим, что за мать, и что за день мы сегодни препроводили, этого описать я тебе не могу.
Граф. Ах! я всех их очень знаю, и они все меня любят; мне еще нужно видеть Гура, чтоб поговорить о нем (указывая на Правдина); он эту девушку любит и любим ею: только за нево не выдают; как жаль, что она в такую странную семью прямо из монастыря попалась. (Правдину.) Что делать, братец, постоянство и время все переделывают; ты видишь это по мне.
Правдин. Так, граф! это правда; время переделывает мысли тех, которые мыслить умеют, а не таких людей, которых ни учтивости, ни старании, ни поведение, ни собственные заслуги им не переменяют. Чем больше я о себе размышляю, тем больше нахожу себя несчастливым.
Князь. Полно, братец! утро вечера мудренее, по-гуровски сказать, брось!.. его святая воля; я думаю, мы его уломаем; а между тем отыщем сестру, граф ее еще не видал, и мы теряем дорогие минуты; пойдем.
Граф. Так, мой друг! теперь я совершенно благополучен; я видел ее после четырехлетней разлуки; смерть брата сделала, что они считали меня убитым под Измаилом, и вот от чего были слезы княжны, о которых ты мне сказывал. Я нашел ее так же прекрасну, так же любезну, так же ко мне привязанную, сто раз только милее мне, нежели я ее оставил; лестное для меня смущение княжны не допускало нас пользоваться всем нашим благополучием и препятствовало ей изъяснить все, что в сердце ее происходило, мое умело все то угадать; и те, кто знают, что есть истинная любовь, те только могут понять, как моя любовь толковала мне ее взгляды, столько много наградившие меня за мое мученье.
Правдин. Граф! твое благополучие, удовольствуя дружбу мою совершенно, горестнейшим образом любовь мою терзает; я вижу моего друга не только счастливым, а что всего больше, по-моему, достойным быть счастливу; я чувствую цену твоего благополучия и через то узнаю цену того, чего я лишен.
Граф. Друг мой! ты знаешь действия счастия над сердцем благородным; не только для моего друга, я не знаю человека, которого бы я не желал сделать сей час благополучным. Скажи мне, чем могу я тебе быть полезен?
Правдин. Все правы твоих достоинств ничто в горьких моих обстоятельствах; слушай меня: ты знаешь, я оставил приятную жизнь больших городов, чтоб не встречаться с людьми, заглушающими достоинствы блестящими пустотами прикрывающими часто человека, ни сердца, а иногда ни ума не имеющего; я удалился в здешнюю деревню и хотел лутче жить со зверьми, нежели показывать бесчувственным друзьям моим страдании сердца, наполненного горести. Я знал, что рано или поздно мог бы я найти при таком дворе, где необыкновенная прозорливость узнает достоинствы в самом горьком и притесненном состоянии, и где справедливость есть в избранных к начальству людях, да бедность, а больше чрезмерная чувствительность, всегдашний неприятель благородных душ, оставить столицу и все искании меня принудили; я был в службе, был в свете, был и в чужих краях и видел свет со всех сторон, нашел его наполненным притворства, обманов, лжи и беспредельного самолюбия, попирающего все привязанности, дружбы и достоинствы. Для собственной пользы горько было прежде тридцати лет не находить его иначе сносным, как в моем кабинете, да я на то решился и удалился в здешнюю деревню навсегда.
Граф. Ты судишь так, как мизантроп, и все толкуешь в худую сторону; я знаю свет собой; мой друг, хотя мы разно себя ведем, а мыслим, я думаю, одинаково; наконец, ты вить и в деревне нашел еще в себе привязанность к свету, узнав падчерицу этого дурака, которой теперь упрямится.
Правдин. Судьба моя была во всю жизнь мою от дураков терпеть! этот не совсем дурак, а закоренелое невежество делает его несноснее всякого дурака. Общество его состоит из таких же, как и он; то как было невинной девушке узнать здесь свет, в котором она, кроме Надоедалова, надоедающего своим надоедательным существом, ничего не видит, эту девушку нашел я всей любви моей достойной; я боготворил в ней все, даже до ее странностей, от незнания света происходящих; я нашел в ней чувствительность, чистосердечие, благородную душу и все те добродетели, которые слывут в свете старыми именами, смысл потерявшими; эти добродетели препятствуют ей видеть, что родители ее странны и глупы; они препятствуют ей вытти за меня без согласия их; они меня восхищают; они меня мучат, они… делают, что я и преблагополучной и пренесчастливой человек вдруг.
Граф. Ты на все смотришь в грустном виде, а мне кажется скоро от мизантропства своего отступишься; кто хочет преодолеть свои несчастии, тот не должен допускать несчастиям себя преодолевать. Верь, что я столько еще Гуром любим, что он меня послушает. Вот он идет, оставь меня с ним. (Правдин уходит.)
Граф. Здравствуй, Гур Филатач; что так давно у меня не был?
Гур. Батюшка, ваше сиятельство! все за хлопотами; мы столько милостию вашего сиятельства обязаны, что готовы и день и ночь быть у вас.
Граф. Помилуй! уж и день и ночь; куды мне столько; довольно с меня, ежели сегодни пожалуешь ко мне на вечер в лагерь; у меня полковой смотр и князь будет.
Гур. Батюшка, ваше сиятельство! я рад душою, да жена у меня така неопрятна, не скоро сберетея, дело деревенское.
Граф. Помилуй! на что мне твои сборы, как-нибудь по-домашнему.
Гур. Ваши гости, батюшка, ваше сиятельство! о чем говорить. (Помолчав.) Не смею, батюшка, ваше сиятельство, доложить; у меня есть небольшая просьбица до вас.
Граф. Что такое? пожалуй, я готов тебе служить.
Гур. У меня, батюшка, ваше сиятельство, есть дельцо в земле с приезжим-та князем; так, ведашь ты, рука сильная! где нам хлопотать с его сиятельством. Он жа тащит меня в совестной суд.
Граф. В совестной суд, братец! никого тащить не можно, я дивлюсь, как ты сам не хочешь кончить по совести; однако я за тебя у князя стараться готов: только надобно, перьвое, чтоб ты мне все дело, не скрывая, рассказал так, как оно есть, второе, чтоб ты исполнил мою просьбу.
Гур. Гля ради вашего сиятельства я на все готов; стыдно сказать, а грех утаить, земля та, правда, княжая, да, ведашь ты, стар-ат князь в деревню-та не езжал, жил все в Питере, ан, Федул Надоедалов, бывши здесь воеводою, по дружбе ко мне, тысяч пять десятинишек-та мне и отрезал у князя-та, так таперь за десять-ту лет одного иску что приходит. Воевода-та, ведашь, был мне с руки, а уж совесть-ту, свою дуру, ничем не закупишь.
Граф. Слава богу, что она еще у тебя есть; ну за то, что ты мне сказал правду, я могу тебе ручаться, что князь с тебя иску просить не будет. Теперь скажу тебе мою просьбу: у тебя есть невеста, и умна, и хороша, что ты о сю пору замуж ее не выдаешь?
Гур. Батюшка, ваше сиятельство! я и сам ей не рад, така плаксивая! женихов туча, свах от ворот не отобьешь, а не идет ни за кого. Ну, что ты прикажешь? ни за кого не идет.
Граф. Ну! ежели я ей жениха сыщу; отдашь ли ты ее?
Гур. Батюшка, ваше сиятельство! против вашего слова нашего нет; а кто б такой?
Граф. Ну, например, ваш предводитель Правдин.
Гур. За Правдина!.. (Поморщась.) Батюшка, ваше сиятельство! он дурной человек.
Граф. Почему же?
Гур. Да я и сам не знаю почему, а дурной человек.
Граф. Экой ты, братец! да почему же?
Гур. Ох! батюшка, ваше сиятельство! я бы и не прочь, да бабу-та у меня подбили, а по ней уж и я зартачился; вишь, говорят, у него как-та ум-ат будто не свой; он, видишь, хочет жениться-та затем, что за Любушкой-та пятьсот душ; он же все верно промотат; он как-та и живет-та все не по-нашему; ды какой он муж? ища ему тридцати лет нету; ну, что это за муж?
Граф. А как жа ты дурака-та вашего щеголя-та Затейкина хвалил и говорил, что он хороший муж будет, а он еще его моложе.
Гур. Ну, батюшка, да вить не любо, не слушай, а врать не мешай; хозяйке-то он моей полюбился.
Граф. Ну послушай, поверь же ты мне, что ежели это все соврано, так это вздор; так ли?.. да не забудь еще о пяти тысячах десятин-та.
Гур (трет лоб). Ох!.. помню, батюшка, ваше сиятельство! так и быть; поеду уговаривать хозяйку свою, она вить у меня и плоха и сварлива; что делать!
Граф. Нет, уж я тебя не пущу, покуда не согласишься.
Гур. А иск-ат, батюшко, ваше сиятельство! с пяти-та тысяч десятин-та?
Граф. Ну!.. нет иску, коли ты согласен.
Гур (дает руку). Ин, коли так, будь воля божия и ваша.
Граф. Ну! поезжай же домой, да привози невесту и свою хозяйку сюда.
Гур. Скоро, батюшка, ваше сиятельство! тотчас буду; прощенья прошу. (Уходит.)
Правдин. Граф!.. друг мой!.. как приятно для меня всем на свете быть обязану тебе! (Обнимает графа.)
Граф. Все дело сделано, и ты уж больше не мизантроп. Гур поехал за невестой, и сегоднишней день был назначен мне ко всем удовольствиям, какие мог я вообразить, видя и себя и тебя благополучным. Перемена твоих обстоятельств, надеюсь, истребит и ненависть твою к свету, от которой ты на все смотрел в черном виде; ты возненавидел службу от нетерпения, обществы от самолюбия, изобилие от бедности, а скоро бы и самого себя от привычки все признавать ненавистным; счастие твое, дружба моя и твои достоинствы дают мне право быть с тобой чистосердечну; признайся, что теперь, получив то, что нам любезно, в городе, в деревне, во дворце и в хижине тебе и надменность знатных, и невежество деревенских неучей не только будет сносно, да и равнодушно. Исполнив долг отечеству, дружбе и самому себе, все звании, умы и состоянии хороши при звании честного человека; и для того теперь перестанем бранить свет, в котором есть еще для нас счастливые случаи, переменяющие судьбу нашу (обнимая его), поздравляю тебя от всего сердца; ты слышал, Гур зачем поехал?
Правдин. Я слышал ваш разговор за палаткой весь; судьбе надобно было, чтоб я всем счастием моим обязан был тебе, отчего оно мне еще приятнее.
Затейкин. Мы, батюшка, ваше сиятельство! услышали об вашем благополучии и теперь спешили поздравить. Я ажна так обрадовался, шты тьфу пропасть; поздравляю, ваше сиятельство! вас с вашей, так сказать, ды с нашей радостью; здесь весь уезд эвтому обрадуется.
Граф. Благодарствую, братец! да что ты так разряжен! у меня будет князь, которой до этого не охотник; тебе же хочется ко мне в полк вытти из гвардии капитаном, а это смешное франтовство хорошего капитана никогда не сделает; ты знаешь, что служба ни этих нарядов, ни полуфранцузского языка не требует.
Простофилин. Слышишь, Николай Назарьич! ан, и я дурак, что перенял.
Затейкин. Я, ваше сиятельство, с тем было просил, чтобы мне в полку-та не служить, лишь бы через год к четверке-та прибраться *; вить не я первой, не я последней; а что три жилетки, эта как, ваше сиятельство, не хорошо? вить не мы эта выдумали, в Питере-та все так жа носют; а коли по-французски-та лучше не выучен, так я бы и за море поехал: да мне матушка говорит: прокляну, Николаша, коли поедешь! ан, где ж нашему брату перенять?
Правдин. Жаль, что не я выдумал эту пословицу, только я ее вспомню: ездют, сударь, и за море поросяты, да свиньями выезжают; в чужие-та земли ездить можно тогда, когда в своей земле кто жить умеет, да и то не за тем, чтобы перенять глупое франтовство, которое и тот весь ум выбивает из головы, с которым родился в России до отъезду.
Затейкин. Да вить здесь, хош и переймешь-та, так все не в лад, а я было, ваше сиятельство! к вам с нижайшей просьбой.
Граф. Что такое, братец, еще?
Затейкин. Батюшка, ваше сиятельство! здесь нельзя говорить: пожалуйте в палатку.
Граф. Пойдем, братец. (Улыбается, глядя на Правдина, и идет в палатку.)
Простофилин. Ваше сиятельство! и мне нужда есть, помилуйте.
Граф. Ступай и ты суды, братец! (Уходят в палатку.)
Правдин (задумавшись и походя взад и вперед.) О, женщины!.. о… судьба!.. дурак тот, кто думает тебя предвидеть… куда девался во мне мизантроп, которому и свет и жизнь были так долго ненавистны? сколько они стали теперь мне и нужны, и приятны!.. жизнь теперь столько ж надобна мне для любви, сколько любовь необходима для моей жизни. Судьба моего друга мою судьбу переменила!.. Счастливы те, кто испытали все его горести и вкушают настоящее его благополучие. Прощаю всем моим злодеям; ужель прощаю теперь самому себе и своему сердцу, которое так долго меня мучило… теперь узнаю точно, что ежели чрезмерная чувствительность есть первейший источник столь многих нам несчастий, то она первейшее блаженство наше в благополучном состоянии! довольствуйся, гордец, почестями и поклонами, довольствуйся, скупой, теми миллионами, которые ты сбираешь и не пользуешься; обманывай сам себя, сколько хочешь, ты не знаешь цены того, что чувствует мое сердце… любовь!.. любовь! ты одна могла мне свет и меня свету возвратить!
Граф (Правдину). Как бы ты думал, братец, эти господа оба просят меня вдруг, чтоб я их женил на одной невесте, которая за обеих их нейдет. Что мне с ними делать?
Правдин (графу). Как тебе хочется, граф, с ними говорить?
Граф (Правдину). Признаюсь, братец, что мне жаль их глупости, а по моему нраву мне никого огорчить не хочется. Ну, извольте, господа! я ваш спор решу: положитесь вы все на самое невесту; она у меня будет сегодни, и она вас решит.
Затейкин. А вы-то, батюшка, ваше сиятельство, за меня замолвите ли?
Граф. Да ты сам за себя замолвил уж слишком много; однако кто-то едет. (Правдину.) Это должна быть она; сердце мое привыкло ее узнавать, я пойду к ним навстречу.
Затейкин (Правдину). Вот вить, батюшка, с знатными-та господами каково! ничем не угодить; да что нам до них, мы заживем здесь на Лебедяни-та, ась!.. (Правдин глядит на него сурово и отворачивается.) Как вы думаете? Любовь-та Ивановна пойдет за меня? Кажется (Правдин взглянул на нею опять), чем бы я ей не жених? вить это, например, у нас с Сидором была сшибка-та не все же в беду ставить, так уж паразар * случилось, знать. (Правдин взглянул на него и, пожав плечами, вздохнул.) Да что ж вы, батюшка, ничего не говорите?
Правдин. Неприятно говорить такие слова, которые вам приятны быть не могут; а ежели вам непременно хотелось заставить сказать мое мнение, то простите чистосердечию моему, ежели я скажу, что девушке с разумом и достоинствами нельзя выбрать такого жениха (я не про вас говорю), которой, кроме глупого франтовства и полуфранцузского языка, других способов нравиться не имеет, а с чувствительным сердцем нельзя ей быть счастливой с тем несчастным самолюбием мужа, по которому все его странности кажутся ему хороши и подражания достойны. С этими мыслями (я не к вам говорю), кроме омерзения от всех порядочных людей, кроме худых успехов во всех; предприятиях, кроме удивления скотов и кроме ненависти от всех, ничего заслужить невозможно; новости в одежде, в образе жизни и в обхождении в выдумавших их странны и дики, а в перенимающих глупы и презрительны, вот мое мнение; простите чистосердечию человека, которой ничего не ищет, ничем льститься не может, и которому похвала или хула господ петиметров и изобретателей, или подражателей всякого рода новостей совершенно равнодушна.
Простофилин. Хорошо, Николай Назарьич! что етого не понял, а то бы и я рассердился. Вить это никак он про нас говорил.
Граф (входя с княжною). Надобно, чтоб этот день назначен был к совершенному моему благополучию; я нашел здесь то, что мне всего дороже в свете, нашел брата и друга и другого друга сделал благополучным.
Князь. (графу). Когда это ты все успел сделать? (Правдину.) Поздравляю, братец!..
Правдин. Так, ваше сиятельство! Граф умел сделать благополучие мое еще для меня приятнее, потому что им обязан я ему.
Княжна. Я берусь графа за вас благодарить, мне так жаль было видеть печаль этой достойной девушки, которая попалась в странную семью, что не могу вам описать; она так мила… так невинна, что всякую минуту приметно было, что ее положение ее мучило.
Граф. Надобно, чтоб был способ быть мне еще довольнее своей участью, когда я услужил княжне, услуживая моему другу и самому себе!.. Боже мой! я не могу себя уверить, что все то правда, что со мною делается; (князю) вообразите: Гур согласился выдать падчерицу за него, когда я дал слово, что вы иск свой ему простите.
Князь. Я больше сделаю для него, я всю землю спорную уступлю.
Правдин. Ваше сиятельство! я желал бы быть или б меньше вам обязан, иль бы больше иметь возможности вас благодарить.
Князь. Оставь, братец, пустую щекотливость, которая между друзьями ни к чему не годится, я рад, что этот Гур так сговорчив; пожалуй сюда, я не хочу пропустить сегоднишней почты и сейчас об этом в Тулу напишу. (Уходит с Правдиным в палатку.)
Затейкин (графу). Мы, ваше сиятельство, пойдем встречать Феклу Тарасовну, а вы, батюшка, не оставьте меня, то есть похвалить-то, ваше сиятельство! (Простофилину.) Кланяйся, Сидор. (Простофилин кланяется, Затейкин с усмешкой графу, будто согласясь уж с ним, уходит.)
Граф. Ступайте, ступайте, господа, встречайте ваших гостей. (Уходит.)
Княжна. Братец говорит мне, что довольно слез я пролила; граф!.. которого наконец позволено мне назвать любезным моим графом!.. довольно ли будет тебе? ежели я скажу, что я теперь об слезах пролитых мною не жалею.
Граф (цалует ее руку). Сказать довольно, я не могу, а ежели есть еще благополучие в свете выше того, что я чувствую теперь, то надобно, чтоб оно мне было неизвестно, потому что я ничего счастливее минут теперешних не знаю. (Глядят друг на друга, не говоря ни слова долго.) Ежели б беспримерная княжна моя могла чувствовать, чего мне стоило то время, в которое любовь, ревность, разлука, страх ее лишиться и гнев князя мучили меня беспрестанно.
Княжна. Я чувствовала их по себе особливо тогда, когда эти несносные пустые слухи о твоей смерти до меня дошли; нет, ты не так любил, как я, когда мог оставить нас в неизвестности о себе.
Граф. Как мне можно было решиться писать к вам, знав расположение батюшки и странствуя по Европе тогда, когда вы сами беспрестанно ездили то в Москву, то в деревню; к тому же три раза в армии сказывали мне, что вы уж замужем, что богатствы, чины и знатность выбранного вами человека утешили уж вас о потере того, кто, кроме сердца, привыкшего боготворить вас, ничего в жертву принесть не мог.
Княжна. Он для меня всего дороже. Граф! перестань упрекать меня тем, в чем я невиновата. Есть ли какой-нибудь способ избежать пустой молвы, по которой часто называют, женихом такого мужчину, с которым раз только встретишься! или танцуешь? а по этой молве через несколько верст немудрено назвать его и мужем; мог ли кто-нибудь, кроме тебя, мне нравиться? Верь, что я мало после тебя видела мужчин любезных, а которых бы любить могла, ни одного. Верь, что я умела различать всегда цену человека с ценою его имений и чином; а после того, ежели б ты знал, чего стоит девице принуждать себя казаться равнодушной, когда сердце с намерением рассудка не согласно, видеть мучение любезного мне человека и мучить его еще больше беспрестанно, когда от одного слова моего зависит его и мое благополучие. Ах, граф! ежели есть из нас такие, которые чувствами сердца своего жертвуют богатству или чинам, то как оне жестоко за то наказаны.
Граф. Нет! это чувствы сердца одной беспримерной княжны моей; как мало других женщин судют, как она! нет, вредные наговоры, сплетни, старание завистников и несколька тысяч верст так легко истребляют из памяти человека, кроме души своей и сердца, ничего не имеющего, что я не знаю по моим мыслям, не одна ли вы женщина на свете, которая бы могла быть такова; я воображал всегда вас в Петербурге среди двора весельев и искателей; вся вселенна казалась мне моими соперниками; часто жалел я, для чего княжна моя не крестьянка; для чего не могу я в какой-нибудь хижине находить с нею то, чего ни в каких дворцах без нее бы иметь не мог; наконец, получив уж и чины и имение, трепетал еще, что они достались мне поздно.
Княжна. Можешь ли ты думать, чтоб они умножили что-нибудь в мыслях моих о тебе? Ежели ты находишь, что я сужу необыкновенной женщиной, суди же ты необыкновенным мужчиной и не думай, чтобы в тебе что-нибудь, кроме самого тебя, мне нравилось.
Граф (цалует ее руку). Все, что я слышу, умножает мою радость. Простите мне, ежели я думал иначе когда-нибудь; княжна!.. я больше чувствую, нежели сил моих достанет изъяснить.
Князь. Кто-то едет сюда к лагерю. Простите мне, ежели желание разделить ваше удовольствие, принудило нас разговор ваш перервать.
Граф. Как бы много мы вам его ни уделили, довольно еще для нас останется; ах, это Гур едет.
Любовь (цалуя княжну). Princesse! скажите, кого мне благодарить? я не умею и не хочу скрыть, сколько я счастлива. Как это все сделалось? вообразите, батюшка приехал и говорит, я иду замуж за того, кого я любила, в самое то время, как maman дала слово этому фатальному monsieur Затейкин!
Княжна (цалуя ее). Поздравляю, душа моя, и знаю собой, каково неожидаемое благополучие.
Любовь. Княжна!.. граф!.. князь!.. кого мне благодарить?
Правдин (цалуя ее руку). Наперед самое себя, а потом этих обеих друзей моих, которым так лестно мне быть обязану. Граф! я в восхищении от ее беспорядку! ты видишь, умеет ли она притворяться…
Князь (Гуру). Гур Филатач! теперь остается мне сдержать слово, графом тебе данное за меня, я тебе и иск и всю спорную нашу землю уступаю. Вот каково делать добрые дела. (Гур стоит, остолбенев с радости.)
Еремевна. Ах, батюшки! пять тысяч десятин! (Графу.) Батюшка, ваше сиятельство! у меня внучик в полку-та твоем каптенармусом *, так помилуй: нельзя ли его во что-нибудь пожаловать, хоть в прапорщики, а коли нельзя, так хошь в подпрапорщики.
Граф. Ну ежели ты не лучше умеешь сватать, как чины выпрашивать, худо будет от тебя женихам.
Еремевна. Отец ты мой! да вить у меня только и хлеба-та; худо мне было в неволе в барском доме, а худая-та воля вить еще хуже; кабы да не свадвбы-та на ярмонке, с голоду бы пропала.
Граф. Мне уж и жаль ее; вот тебе, старушка (дает кошелек с деньгами), за худые твои успехи.
Еремевна (кланяется в землю). Благодарствую, мой родной!
Граф. Видишь, братец, что я тебя не обманул. (Гуру.) Ну, поздравь же своего зятя.
Гур. Ах! батюшка, ваше сиятельство! я не ожидал эдакой милости; жена! Любушка! кланяйтесь! благодарите; поздравляю, любезной зять! (Цалует Правдина.)
Фекла. Так, батюшка! благодарны вашему сиятельству. (Цалует Правдина.) Поздравляю, батюшка! дай бог вам совет да любовь.
Затейкин. Матушка, Фекла Тарасовна! да нешта я вам не зять?
Фекла. Так, мой батюшка! он мой зять, уж так видно и быть.
Затейкин (Еремевне). А гранитур-ат, матушка?
Еремевна (посматривая на кошелек). Отдам, мой батюшка (отдавая гарнитур), отдам, пожалуй возьми, знать он в самом деле вас лутче. Ну, где вам не в свои сани садиться (гонит их), подите, подите, батюшки мои! здесь не ваше место.
Фекла (Гуру). Полк-ат станет палить, батюшка? а я пушек-та боюсь: сем я на дрожках-та поеду домой.
Гур. Поезжай, баба! ты, матка, на праздники не годишься.
Любовь (князю). Ай, да я не знаю, что это значит, десятины, однако знаю, что я от них счастлива, и вас, князь, так благодарю, так благодарю!.. что не умею этого сказать.
Правдин. Ежели она не умеет этого сказать, то верно мы оба будем уметь чувствовать во всю жизнь нашу, сколько мы вам благодарны. Граф! мы счастливы оба беспримерно, только я перед тобою имею то удовольствие лишнее, что ты счастием своим обязан судьбе, а я тому другу, которого после нее всему в свете предпочитаю.
Открывающийся занавес представляет лагерь графа, оставленный по окончании пятого действия. Возвращающийся с ученья полк после смотру входит церемониальным маршем с распущенными знаменами в лагерь, внутри которого видна палатка графская с раскрытою полою, и возле ее бекет *, при знаменах, поставив которой, полк входит в кулисы, палатки представляющие; при восходящей луне бьют зорю; лагерь освещается разноцветными фонарями, так же и ставка графская. Пляски цыганок и полковых мальчиков, так же всякого рода ярмоночные увеселении занимают середину балета, праздник графом данной в лагере изображающего; наконец, театр освещается дневным светом, расступившая фигура балета уступает место полку, внутри театра построенному к утренней зоре, которая оканчивает балет.
ПРИМЕЧАНИЯ
правитьТекст печатается по отдельному изданию 1794 г.
Стр. 486. Лебедянь — город в б. Тамбовской губ., славившийся своими богатыми ярмарками.
— Монастырь — Смольный монастырь, или институт, учебное заведение закрытого типа, основанное при Екатерине II (1764); имело два отделения — для дворянок и для мещанок. Окончившие этот институт назывались в XVIII и начале XIX в. монастырками. В лице Любови Копиев впервые в русской литературе изобразил монастырку.
Стр. 487. Картины с Спасского мосту — в Москве на Спасском мосту производилась в то время продажа лубочных картинок и лубочных книжек.
Стр. 488. Сахары — сокращенное от Сахары Медовичи; иронически о злых людях.
Стр. 490. Сделалась притчина — сделалась беда, неприятность.
— Мал — мол.
— Хашь — хошь, хоть.
Стр. 491. Богатель — безделка (фр. bagatelle).
— Кучеру-плуту — Вральману.
— Камедь — «Недоросль».
— Талька — моток ниток.
— Fi donc — фи!
— Клевикорты — клавикорды (музыкальный инструмент типа пианино).
Стр. 493. Ma princesse — княжна.
— Je vous embrasse — обнимаю вас.
Стр. 494. Как наместничество открылось — открытие наместничеств состоялось в 1781 г.
Стр. 495. Где пить слыхано — где же слыхано?
— Покойного дядюшки-та — у Простакова.
— Ходила в ключах — была ключницей.
Стр. 496. При тетушке — здесь ошибка: вместо «при матери».
Стр. 497. Совестный суд — в XVIII и начале XIX в. суд для дворян, в котором рассматривались дела имущественного и семейного характера и решались не на основании законов, а «по совести» судей; третейский суд.
Стр. 499. Достоинствы ввели его во все лутчие обществы — ввиду того, что со времени Петра I, а в особенности при Екатерине II графское достоинство широко присваивалось людям не родовитого происхождения, старая аристократия (князья) закрывали двери своих домов перед новой знатью.
Стр. 501. Министр — в XVIII в. министрами назывались послы.
Стр. 502. Безнравие — безнравственность.
Стр. 503. Учреждение губерний — состоялось в 1775 г.; об открытии наместничеств см. выше.
— Народные училищи открылись — в 1783 г.
— Эзопова обезьяна — имеется в виду басня Эзопа «Обезьяна и ее детеныш».
Стр. 505. Вышед из-под указа, летают на пребогатых цугах — согласно указу от 1700 г. количество запрягаемых цугом лошадей должно было строго соответствовать служебному положению владельца. Этот указ распространялся только на городскую территорию, поэтому ярмарки устраивались за чертою города, чтобы помещики могли «выходить из-под указа».
Стр. 506. Ваксалы — вокзалы, особый род увеселений, гулянья с аттракционами.
Стр. 509. Димавез юмер — Du mauvais humeur — в дурном настроении.
— Ну, уж притчина! — вот диковина!
— Али шейка-та болит — в начале 1790-х годов считалось особенно модным закутывать шею длинными кашне.
— Красный кабачок — увеселительное заведение, находившееся на полупути между Петербургом и Петергофом (Петродворцом).
Стр. 512. Суспиция — здесь «столкновение» (фр. suspicion — подозрение).
Стр. 513. Остров — отдельный лесок (в жаргоне охотников).
Стр. 514. A-t-on jamais vu? — видано ли?
Стр. 515. Гранитур — гарнитур, подбор пуговиц для одежды.
Стр. 516. Живузем — je vous aime — я вас люблю.
— Ma пренсес, суете ву des apelcins? — княжна, хотите ли вы апельсинов? Фраза составлена неправильно: слова «apelcins» во французском языке нет.
Стр. 518. Чудихина — персонаж из комедии Екатерины II «О время!»
Стр. 520. Фельдмаршал — князь Г. А. Потемкин (1739—1791).
— Приехал я к принцам в Кобленц — в г. Кобленце (Германия) в начале 1790-х годов находились бежавшие из Франции братья французского короля, возглавлявшие реакционную эмиграцию.
— Вредная французская перемена — французская буржуазная революция.
Стр. 526. Через год к четверке-та прибраться — получение чина майора давало право ездить четвернею.
Стр. 528. Паразар — случайно (фр. par hazard).
Стр. 532. Каптенармус — в старой армии нижний чин, ведавший вещевым и амуниционным складами.
Стр. 533. Бекет — пикет, караул.