Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Критика. Публицистика. Письма. Тома 11—15
Том одиннадцатый. Книга первая. Критика. Публицистика (1840—1849)
Л., Наука, 1989
Обозрение новых пиес, представленных на Александринском театре.
правитьСуд публики, фантастический водевиль в двух действиях г. Куликова. В людях ангел, не жена, дома с мужем сатана! комедия в трех действиях Д. Ленского. 17 и 50 лет, комедия в двух действиях П. Федорова. Представление французского водевиля в провинции, водевиль.
Монография обычных посетителей театра очень разнообразна. Их почти можно разделить на классы и виды. Одни, очень немногие, ходят в театр собственно для искусства; они по справедливости негодуют на всё, что противоречит искусству, бывают, временем, недовольны и часто выходят из театра с каким-то тяжелым, болезненным вздохом. Суд их взыскателен, но справедлив; приговор резок, но всегда верен. Другие — их гораздо больше — ходят в театр, чтоб посмеяться в свободное от службы время. Они всем довольны, равно восхищаются Шекспиром и Коровкиным, от всего приходят в равный восторг; принимают пошлость за остроту, резкую нелепость за что-то такое, что выше их понятий; они всегда досиживают спектакль до самого нельзя, боятся в антракте выйти в коридор, чтоб не проронить слова, повторяют несколько дней то, что их особенно поразило, применяют к случайностям домашней жизни и т. д. Их можно назвать людьми, посещающими театр для «своего удовольствия». У них нет своего мнения, да и досуг ли им обсудить по крайнему разумению то, что они видят на сцене?.. У них есть дела поважнее. Они аплодируют, вызывают; но решительно не могут дать отчета, почему они так поступают. Им всё хорошо; они, добрые люди, смотрят на сцену без лорнета, простым глазом. В театре вы сейчас можете узнать их по непритворно-довольному лицу во всё продолжение пиесы. Третьи ходят в театр единственно для ротика, ножки, зубов, глазок такой-то или такой-то актрисы. Им уж решительно дела нет до театра; они впопад и невпопад вызывают своих любимиц и усердно подхватывают и усиливают, — чтоб только напомнить о присутствии своем в театре, — всякий аплодисман, которого зародыш впервые явился там, там — высоко! Они достают свои мнения в буфете во время антракта, между трубкой табаку и стаканом чаю. К четвертому разряду принадлежат так называемые «знатоки», которые бывали будто бы во всех европейских театpax и ходят в русский единственно из милости. Народ самый самонадеянный. Они произносят свои большею частию бездоказательные и нелепые мнения резко и уверительно, отчего их суждения получают вес в глазах профанов и с гордостью повторяются ими как плод собственного убеждения. В театре «знатоки» сидят развалившись, смотрят с явным пренебрежением и делают «многозначительные» гримасы в минуты общего смеха или потрясения. Я мог бы представить вам еще несколько подразделений упомянутых разрядов, которые имеют тоже свой характер и свое влияние, но пора к делу. Нужно, однако ж, сказать несколько слов о пятом разряде. Его составляют так называемые фельетонисты, театралы по необходимости, которые обязаны писать о спектаклях. Они могли бы иметь влияние на общую массу, но… что такое русские фельетонисты? У многих из них нет ни верного взгляда, ни художественного такта, у некоторых даже нет понятия о своем деле. Есть и такие, которые почитают своею обязанностью только уведомлять читателей о числе посетителей и начинают свои рецензии так: «Театр был далеко не полон» или «почти полон» и т. д. Тем почти и оканчиваются их критические взгляды. Все эти пять разрядов зрителей с заключающимися в них подразделениями, взятые вместе, называются "театральною публикою)). Разнородные мнения их, приведенные к общему итогу, называются «судом публики». Что ж такое суд публики? Как он составился? Кто ж перекричал из этой судящей и осуждающей толпы удальства, пристрастия, невнимательной самоуверенности, ложного знания и, наконец, истинного чувства изящного? Кто перекричал? кого послушали, кого замяли, кого оставили в сильном подозрении… кого?.. И, наконец, как всё это развилось, переработалось в мастерской человеческих мнений, как совершился процесс, результатом которого был наконец такой-то или другой приговор, по-видимому сделавшийся общим? Задача трудная, представляющая много любопытного для изучения; задача, которая представляет много сторон интересных, новых и в высшей степени комически-любопытных. Кто возьмется нам нарисовать такую картину, кто гордо снимет покров с собственных наших действий и самоуверенно скажет: «Вот вы!» О, конечно, то должен быть не простой человек; то должен быть человек не из толпы, человек, который в глубине души сознался сам, что он «выше всех»! На такие размышления навел нас бенефис г. Куликова, и в особенности одна пиеса сего бенефиса. Рассмотрим его с начала до конца, по порядку.
Вначале был хаос: давали пиесу самого бенефициянта «Суд публики». Перед Новым годом газеты и журналы собираются в приемную госпожи публики (в пиесе многие неодушевленные предметы олицетворены, не потому ли на ней самой лица нет?), предлагают ей свои услуги и просят покровительства. Она произносит им какую-то резолюцию, которой мы недослышали. Потом являются к ней пиесы, которые в продолжение года она осудила на вечное забвение в театральной библиотеке. Они объявляют свои права на бессмертие, представляют свои заслуги и достоинства, но публика не внемлет, и решение остается непринятым благодаря ее наставнику, господину здравому смыслу. Публика поступила очень благоразумно, осудив на смерть прошлогодний хлам наших доморощенных гениев; жаль только, что она поступила так же точно с «Кориоланом», — бессмертным созданием Шекспира, — что совершенно изменяет ход дела: осужденные будут гордиться своим приговором. Чего смотрит тут здравый смысл! Далее общий хор, которого за множеством голосов никто не понял, далее… конец, — а еще далее?.. Водевиль этот, как отдельная сцена, как картина, в основной своей мысли, занятой у французов, не совсем нелеп и в чтении мог бы даже быть забавен, но так как в нем решительно нет никакого содержания, то на сцене он вовсе не имел успеха. Это значит, что главное лицо пиесы, публика, нарисовано неверно: настоящая публика не узнала себя и ошикала самозванку.
Теперь о водевиле г. Ленского «В людях ангел, не жена, дома с мужем сатана». Первый акт на бале. Танцуют, говорят, играют в карты. В то самое время, когда г-жа Славская только что принялась веселиться, дала несколько обещаний на вальс, на мазурку, муж ее объявляет решительное намерение ехать домой. Она бледнеет, дрожит, она готова разразиться громом, готова превратиться в сатану, но тут есть посторонние: она побеждает себя и с смирением истинно ангельским покоряется воле мужа. «Удивительная женщина! просто ангел!» — восклицают присутствующие. Второй акт: дом. Они одни. Тут-то раздолье капризной Надежде. В минуту ангел превращается в дьявола. Она бранит мужа, укоряет его, плачет — словом, бесится. Ему нет времени сказать слова, нет возможности унять жену. Она в отчаянии. Но вот слышен звонок, входит посторонний — и дьявол опять ангел. Сатанический нрав этого ангела мучит Славского, тем более что он страстно любит жену. Чтоб исправить ее, он запрещает ей видеться с ее приятельницею, вдовою Небосклоновой. Только муж за двери, Трефкина в двери. Ангел рада хоть ей; они начинают поучительную беседу, в которой Трефкина, между прочим, заводит речь об Италии. «Ах, как хорошо в Италии, ангел мой! Поедем туда!» Ангел очень рад. Входит муж. Положение его становится ужасным; он в досаде упрекает Трефкину, которая вследствие того уходит. Опять потеха! Он решительно объявляет, что не поедет в Италию. «Варвар! Тиран!» — кричит сатана, сверкая глазами. Наконец она уходит успокоиться от волнения в другую комнату, услышав подъехавший экипаж. Муж идет сказать ей о приезде гостьи. Потеха начинается снова; муж силится усмирить Надежду; Надежда дает мужу пощечину! Они разъехались. Третий акт. Надежда собралась в Италию с Небосклоновой и отъявленным франтом Прындиком, но она еще не совсем превратилась в сатану: ей жаль мужа. Наконец дело улаживается: Славский поступок жены (пощечину) принимает на себя и этим благородным поступком заставляет жену раскаиваться и быть всегда ангелом.
Пиеса переделана из французской комедии. В ней есть эффектные сцены, но она жестоко растянута, отчего много теряет. Один куплет нам кажется также неуместным. Пушкин не сказал бы спасибо г. Ленскому за комплимент, который поет ему авториса «Спального чепца» г-жа Небосклонова. Похвала имеет много цены, когда ее слышишь от человека умного и беспристрастного, который смотрит на вещи с настоящей точки зрения, но в устах такой женщины, какою представил г. Ленский Небосклонову, похвала может скорее почесться самою злою насмешкою. Самый куплет, который она поет, есть не что иное, как общее место, и успех его на сцене должно приписать единственно имени известного человека, которое всегда электризует слушателя, где и кем бы оно произнесено ни было.
«Семнадцать и пятьдесят лет», комедия П. С. Федорова, гораздо глубже задумана и удачнее выполнена. Бедная девушка Софья влюблена в комиссариатского чиновника Стрелкина. Мать принуждает ее выйти за богатого купца Буракова. Софья не соглашается, но приносят подарки от Буракова — блонды, шали, жемчуг, она рассматривает их с восторгом и вздыхает, плачет и примеривает дорогую шаль. Мало-помалу решимость ее разлетается прахом. Она выходит за Буракова. Второй акт происходит через тридцать три года. Софье пятьдесят лет. Муж ее еще жив, но она прибрала старика к рукам и ворочает всем домом. Прежде мечтательная, влюбленная, Софья сделалась сварливою, скупою, привязчивою ханжою. У ней есть сын, который влюблен в Лунскую, дочь ее прежней подруги. Лунская живет у них из милости — как же может быть она женою наследника их богатства? Софья решительно не согласна: она забыла уже лета своей юности. Молодые люди топят в слезах свое горе. Вдруг входит живой, бодрый старичок, который пришел нанимать квартиру. Слезы молодых людей его тронули. Он расспросил их и дал слово помочь им, как только увидит г-жу Буракову. Вы, верно, уже догадались, что его зовут Стрелкиным. Наружность переменилась, но он остался тот же — влюбленный в свою Софью, пламенный, предприимчивый; у него только прибыло несколько рассудка и денег, звезда на шее и месяц на голове. С трепещущим сердцем ждет он выхода Софьи; вообразите, как она изумится, как будет рада. Вот, согнувшись, сморщившись, выходит она; он несколько изумился, но по-прежиему в восторге от своей встречи. Начинается разговор о квартире. Он ждет, не узнает ли она его; наконец торжественно диктует ей свой адрес, нетерпеливо ожидая восторга, который должно произвесть его имя. «Стрелков или Стрельский, батюшка?» — равнодушно спрашивает старуха, продолжая писать. «Виктор Михайлович Стрелкин», — кричит он, стуча ногою об пол от нетерпения. Но она по-прежнему бесчувственна. Наконец он сам принужден напомнить прошлое. Старуха с прежним равнодушием надевает очки и начинает его рассматривать. Он взволнован, встревожен, хочет броситься в ее объятия, называет ее своей Софьей, но она удерживает его, объявляет, что это неприлично, что она давно избавилась демонского наваждения и т. д. Всего более занимает ее наем квартиры, где Стрелкин ясно видит, до какой степени душа ее сделалась грубою и материальною. Бедный любовник повесил голову. Ему больше ничего не осталось, как идти, но он вспомнил слезы молодых людей и принялся ходатайствовать за них. Софья и слышать не хочет, но наконец он успевает сделать их счастливыми, показав Софье ее любовные письма и разбудив душу ее некогда заветным их романсом:
Пиеса имела большой успех и, верно, долго еще будет нравиться публике. В первые два представления мы заметили, что она была растянута, а в последующие, что она уже слишком сокращена, так что некоторые следствия потеряли причину и наоборот: из некоторых причин не было никаких следствий. И то и другое равно нехорошо.
Теперь скажем о фарсе «Представление французского водевиля в русской провинции», если можно что-нибудь сказать о нем. О, как же! Он тут очень кстати, без него спектакль был бы не полон. Как глубока, необъятна идея этого спектакля! Тут альфа и омега целого мира! Но больше, кажется, уж и нечего сказать, разве только, что переводчик достиг своей цели: фарс насмешил, хотя можно поручиться, что две пятых части публики его совершенно не поняли, одна поняла вполовину, а две остальных и доселе еще стараются вникнуть в таинственный смысл его заглавия. В нем, как и в первом водевиле, актеры и публика действуют вместе, но только уж не на сцене, а из лож, кресел и райка! Бедная публика! Попалась она в этот раз порядком и ведь как дорого за это поплатилась!
Примечания
правитьПечатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: ЛГ, 1841, 19 июня, № 67, с. 265—268, без подписи.
В собранно сочинений впервые включено: ПСС, т. IX.
Автограф не найден.
Об авторстве Некрасова см.: наст. кн., с. 452.
С. 293. Монография обычных посетителей театра очень разнообразна. — Монография — здесь в значении: описание.
С. 293. …равно восхищаются Шекспиром и Коровкиным… — Проблема идейного и эстетического уровня зрителей в 1840-е гг. имела большую актуальность, поскольку господство низкопробной драматической продукции основывалось в значительной мере на невысоком уровне тогдашней публики. См. об этом: Белинский, т. VI, с. 397 и 578; т. VII, с. 85; т. VIII, с. 536. Большое внимание уделял этой проблеме Некрасов («Выдержка из записок старого театрала (Материалы для физиологии Александринского театра)» (1845), «Театры и публика» (в составе «Отчетов но поводу Нового года», 1845), «Современные заметки» (1847) — наст. изд., т. XII). Подробнее об этом: Гин М. Некрасов — театральный критик. — В кн.: Гин М., Успенский Вс. Некрасов — драматург и театральный критик. Л.-М., 1958, с. 111—117.
С. 293. Аплодисман — рукоплескания (франц. applaudissements).
С. 294—295. …бенефис г. Куликова ~ Настоящая публика не узнала себя и ошикала самозванку. — См.: наст. кн., с. 272 и 450.
С. 295. Теперь о водевиле г. Ленского «В людях ангел, не жена, дома с мужем сатана». — См.: наст. кн., с. 272—273 и 450.
С. 296. Пушкин не сказал бы спасибо г. Ленскому за комплимент, который поет ему ~ г-ж<а> Небосклонова. — Писательница Небосклонова в водевиле Д. Т. Ленского «В людях ангел, но жена, дома с мужем сатана», восклицая: «Ах, Пушкин! милый собрат мой!», поет ему пошлые куплеты (д. II, явл. 7):
Кто постигать, как он, умеет
Людей, природу и творца?
И кто из русских не жалеет
О смерти юного певца?
Хоть смерть его и не касалась,
Он бросил ей лишь свой скелет!..
Поэтов много нам осталось,
Но Пушкина другого нет!
С. 296. «Семнадцать и пятьдесят лет», комедия П. С. Федорова… — См.: наст. кн., с. 264, 273 и 448, 450.
С. 298. Приди в чертог ко мне златой! — первый стих популярной арии из комической оперы Н. С. Краснопольского «Днепровская русалка» (1804). Эта ария упоминается в пьесе «Похождения Петра Степанова сына Столбикова», написанной при участии Некрасова (см.: наст. изд., т. VI, с. 463, 712); ср. сходное упоминание в «Евгении Онегине» Пушкина (гл. 2, строфа XII).
С. 298. Теперь скажем о фарсе «Представление французского водевиля в русской провинции» … — См.: наст. кн., с. 273 и 450.