ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ
правитьФЕЛЬЕТОНЫ
правитьОБМѢНЪ КОМПЛИМЕНТОВЪ
правитьЭто былъ именно разговоръ, бесѣда, causerie; я въ ней не участвовалъ, а сидѣлъ сбоку и слушалъ, и потому не отвѣчаю ни за доводы, ни за выводы. Тему бесѣдовавшимъ лицамъ дала нашумѣвшая статья А. Столыпина о «низшей расѣ». Собесѣдниковъ двое: одинъ русскій, другой еврей; оба мирно сидятъ за чаемъ и ласково бесѣдуютъ о томъ, чья раса ниже.
— По моему, — сказалъ еврей, — вообще нѣтъ высшихъ и низшихъ расъ. У каждой есть свои особенности, своя физіономія, свой комплексъ способностей, но я увѣренъ, что если бы можно было найти абсолютную мѣрку и точно расцѣнить прирожденныя качества каждой расы, то въ общемъ оказалось бы, что всѣ онѣ приблизительно равноцѣнны.
— Какъ такъ? чукчи и эллины равноцѣнны?
— Я думаю. Поселите чукчей въ условіяхъ древней Эллады — и они, вѣроятно, дали бы міру свои цѣнности. Не тѣ самыя, какія дали міру греки, потому что у каждаго народа свое, но все же цѣнности и, быть можетъ, равноцѣнныя съ эллинскими. Доказать это, конечно, не въ нашей власти; я вамъ только высказываю свое убѣжденіе, но зато ужъ это — глубокое убѣжденіе. Я не вѣрю въ то, будто есть высшія и низшія расы. Всѣ одинаково по своему хороши.
— Странно слышать это именно изъ устъ еврея. Вы, которые исторически смотрѣли на себя, какъ на племя избранное…
— Да, да, знаю этотъ доводъ. Я вамъ и больше скажу: послѣ разрушенія второго храма Титомъ еврейскіе мудрецы больше всего убивались именно о томъ, что Богъ предалъ ихъ въ руки «умма шефела». «Умма шефела» значитъ буквально низшее племя. Понимаете, въ ихъ глазахъ римляне, блестящіе римляне эпохи принципата, уже впитавшіе въ себя, кромѣ собственной культуры, изысканную цѣнность эллинизма, — были все-таки низшей расой. Но это доказываетъ только одно: что тѣ мудрецы были ослѣплены. И точно такъ же всѣ новыя теоріи о низшихъ расахъ — продуктъ ослѣпленія.
— Нѣтъ, я съ этимъ не согласенъ. Конечно, А. Столыпинъ пересолилъ; это объясняется его личнымъ горемъ, которое именно ослѣпляетъ; надо это понять и простить. Но все же и въ другую сторону пересаливать нѣтъ надобности. Что всѣ расы равноцѣнны, это парадоксъ. Я могъ бы сослаться на негровъ, которые живутъ въ Америкѣ рядомъ съ бѣлыми и все-таки не равны бѣлымъ, на турокъ, которые устроили Стамбулъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ арійцы создали Византію, и т. д. Но я считаю ваше общее положеніе, будто всѣ расы равноцѣнны, настолько парадоксальнымъ, что даже не стану его опровергать. Вы не найдете пяти человѣкъ даже среди вашихъ единовѣрцевъ — вѣрнѣе, особенно среди вашихъ единовѣрцевъ, — которые согласились бы съ этимъ мнѣніемъ. Оставимъ поэтому общій вопросъ въ сторонѣ. Рѣчь у насъ шла о еврейской расѣ. Повторяю, Столыпинъ пересолилъ. Я не скажу, чтобы и съ Чемберленомъ былъ вполнѣ согласенъ, хотя это очень образованный и очень вдумчивый мыслитель. Я также не во всемъ согласенъ съ вашимъ собственнымъ Вейнингеромъ, хотя и онъ приводить много поражающихъ, глубокихъ аргументовъ въ подтвержденіе того, что еврейская раса, такъ сказать, неполноцѣнна. Затѣмъ, я читалъ кое-что и съ вашей стороны — Гертца, который вообще отрицаетъ расу, и новаго писателя Цольшана, который считаетъ еврейскую расу превосходной. Главное же, чѣмъ я интересуюсь, это жизнь, и вотъ вамъ общее впечатлѣніе, которое у меня осталось по этому вопросу изъ. книгъ и изъ наблюденія жизни. Вы, несомнѣнно, раса съ какими-то крупными органическими духовными недочетами. (Вы понимаете, я не говорю объ исключеніяхъ — есть очень почтенные евреи, я самъ знаю идеальныхъ людей изъ вашей среды; впрочемъ, и эти исключенія можно объяснить случайнымъ смѣшеніемъ крови; но тутъ не о нихъ идетъ рѣчь, вы понимаете).
— Понимаю, понимаю, не стѣсняйтесь, мы привыкли.
— И вотъ мое общее впечатлѣніе: вы раса безусловно неполноцѣнная. Полноцѣнной я называю расу творческую и гармонично разностороннюю. Вы — ни то, ни другое. У васъ нѣтъ и никогда не было собственнаго творчества. Доказано, что ваше единобожіе и ваша суббота заимствованы; вы по отношенію къ этимъ идеямъ сыграли только роль популяризаторовъ, если позволите — даже комми-вояжеровъ; къ этой роли еврейская раса, дѣйствительно, весьма приспособлена. Зато еврейская душа неспособна ко многимъ воспріятіямъ, ваша гамма ощущеній крайне мала и не имѣетъ хроматическихъ оттѣнковъ; этимъ объясняется то, что у васъ въ лучшія времена вашей независимости не было никогда пластическихъ искусствъ. Для постройки храма Соломону пришлось вызвать зодчаго изъ за-границы. Въ вашей Библіи — даже въ «Пѣсни пѣсней» — нѣтъ, говорятъ, ни одного слова, означающаго цвѣтъ, окраску. Только про Давида сказано, что онъ былъ рыжій, да Суламись себя называетъ смуглой; но краски природы, неба, моря, листвы — все это игнорируется, точно не существуетъ, не нужно, не интересно для сухого, расчетливаго, монотоннаго еврейскаго духа. Сравните съ этимъ Гомера, его rhododactylos Eos — зарю съ розовыми пальчиками!..
— Позвольте, при чемъ тутъ раса? Изъ той же расы произошли потомъ Израэльсъ, Левитанъ… Да и чуть-ли не вся «русская» скульптура, простите, тоже произошла изъ этой расы — Антокольскій, Гинцбургъ, Аронсонъ… Просто въ древности не могло развиваться у евреевъ художество потому, что религія запрещала изображать то, что «на небѣ вверху и что на землѣ внизу»…
— Нѣтъ-съ, это не доводъ. Религіозныя вѣрованія не объясняютъ національнаго характера, они сами должны имѣть свое объясненіе въ особенностяхъ національнаго характера. Народъ съ художественными задатками никогда не принялъ бы антихудожественной религіи. Но вы меня не прерывайте. Я иду дальше: и библейская этика ваша, которой вы такъ гордитесь, какая-то сухая, расчетливая, — не-рыцарская, чтобы не сказать — просто неблагородная. Каждый параграфъ имѣетъ ясную практическую санкцію, обязательство Господа Бога уплатить наличными: дать землю, текущую млекомъ и медомъ, продлить дни твои на землѣ… Библія не знаетъ высшихъ стимуловъ морали — ни идеи совершенства, ни приближенія къ божеству, ни загробной жизни. Вдумайтесь, только въ этотъ фактъ: народъ, въ священныхъ книгахъ котораго нѣтъ ни слова о томъ, что будетъ съ человѣкомъ послѣ смерти! Сравните это съ арійцами, у которыхъ вся религія-то началась съ культа «отцовъ»! Вѣдь это разительное доказательство полнаго отсутствія интереса ко всему, что не имѣетъ непосредственной практической цѣли. За предѣлами практическихъ надобностей общежитія у васъ не только воля, но даже мысль не работала. Просто не интересовались. Неужели все это не даетъ права отрицать многогранность еврейской души? Неужели она равноцѣнна съ душой арійца, всесторонняго, рыцарственнаго, мечтательнаго, гармоническаго? Поймите, я не хочу обидѣть…
— Понимаю, понимаю. Пожалуйста.
— Да я кончилъ. Хотѣлъ только прибавить, что и въ жизни не могу не видѣть подтвержденій этого взгляда. Распространяться на эту тему не хочу, но все-таки согласитесь, что если всѣ, всюду, всегда ненавидятъ и презираютъ одну и ту же расу, но вѣдь нельзя это такъ просто объяснить однимъ тѣмъ, что всѣ люди, молъ, мерзавцы. Мѣняются предлоги вражды, мѣняется содержаніе обвиненій, предъявляемыхъ къ евреямъ, но вражда и презрѣніе вѣчны. Неужели вамъ самимъ въ голову никогда не приходить, что вѣрно есть въ васъ что-то такое непріемлемое, нестерпимое, разъ всегда и повсюду вы наталкиваетесь на одно и то же отношеніе? Возьмите только списокъ выдающихся людей, которые терпѣть не могли евреевъ: кого вы тамъ только не найдете! Цицеронъ, Ювеналъ и Тацитъ, Джордано Бруно и Лютеръ; Шекспиръ, Вагнеръ, Дюрингъ, Гартманъ, въ сущности и Ренанъ; Пушкинъ, Гоголь, Шевченко, Достоевскій, Тургеневъ… Это даже не десятая доля полнаго списка. Наконецъ, вотъ что я вамъ скажу. Вы, евреи, вообще мало встрѣчаетесь съ русскими, даже съ юдофильствующими; а я среди нихъ живу и знаю, какъ они къ вамъ относятся, когда васъ нѣтъ по близости. Вы, господа, сами не знаете, сколько у васъ враговъ даже среди вашихъ друзей. Можетъ быть, это не «вражда» въ настоящемъ смыслѣ, даже не презрѣніе: это именно какое-то непреоборимое ощущеніе низшаго существа, низшей расы. Это ощущеніе есть у всѣхъ, и если какой-нибудь Милюковъ или даже Плехановъ станетъ меня увѣрятъ, будто оно ему незнакомо, я ему не повѣрю. А когда одно и то же чувство раздѣляютъ всѣ, тогда то чувство — правда.
— Вы кончили?
— Кончилъ. Жду вашихъ возраженій.
— Я не буду возражать.
— Вотъ какъ?
— Не буду. Развѣ укажу вамъ на двѣ-три мелочи, которыя мнѣ больше запомнились. Напримѣръ, о загробной жизни. Въ Библіи о ней, дѣйствительно, не говорится; тѣмъ не менѣе совершенно ясно, что вѣрованія о загробной жизни7 у древнихъ евреевъ были. Саулъ въ Энъ-Дорѣ вызываетъ тѣнь пророка Самуила; Самуилъ «подымается» и спрашиваетъ: «зачѣмъ ты меня потревожилъ?» Для всякаго, кто привыкъ разбираться въ исторіи культуры, ясно, что такая легенда, такія выраженія, вообще самая идея вызыванія мертвецовъ можетъ зародиться только тамъ, гдѣ есть вѣра, что мертвецъ и за гробомъ продолжаетъ жить. А другія выраженія Библіи, вродѣ того, что «Авраамъ присоединился къ народу своему», иными словами — умеръ? Или та тщательность, съ которой Авраамъ выбираетъ мѣсто, гдѣ похоронитъ Сарру? Всякій соціологъ скажетъ вамъ, что это явныя черты народа, вѣровавшаго въ загробную жизнь. Прямого изложенія этихъ вѣрованій въ Библіи не сохранилось, но не забудьте, что почти вся древнѣйшая литература евреевъ погибла, и Библія — только осколки ея. Въ книгѣ Есѳири ни разу не упоминается имя Божіе. Если бы уцѣлѣла только она, вы бы стали увѣрять, что евреи не знали идеи Бога… Или вотъ, тоже о краскахъ и вообще о художествѣ. Во-первыхъ, кромѣ русаго Давида и смуглой Суламиѳи, въ Библіи есть еще и «зеленѣющія» деревья, и «красная» чечевичная похлебка, и «синяя» пряжа. Во-вторыхъ, картины природы въ «Пѣсни пѣсней», именно по богатству зрительныхъ впечатлѣній, куда полнѣе Гомера и его розоперстой зари. Въ-третьихъ — почему вы напираете на отсутствіе пластическихъ искусствъ, а забываете о высокомъ развитіи музыки у древнихъ евреевъ? Книги Паралипоменонъ полны музыки даже черезчуръ — на каждомъ шагу музыка и пѣніе. Это еще спорно, какое искусство глубже, какое искусство болѣе артистично — пластическое или тоническое. А что касается до иностранныхъ зодчихъ, то вѣдь и вамъ въ Россіи долгое время всѣ лучшіе храмы строили заморскіе архитекторы, однако вы себѣ не отказываете въ художественной душѣ… Но это все мелочи. По существу я съ вами спорить не буду.
— Значить, согласны?
— Нѣтъ, это просто значитъ, что о вкусахъ не спорятъ. Изъ вашихъ словъ ясно только одно: что мы вамъ не нравимся. Это дѣло эстетики. Объективнаго критерія тутъ бытъ не можетъ. Вы считаете, что ждать награды въ загробной жизни есть этика высшаго качества, чѣмъ ждать награды въ жизни земной, а я считаю, что наоборотъ. Вы считаете, будто ученіе о приближеніи къ божеству выше ученія о томъ, что надо время отъ времени прощать долговыя обязательства, и во время жатвы оставлять край поля неубраннымъ — для бѣдняковъ; а я полагаю, что въ этихъ простыхъ правилахъ куда больше правды, и не земной, а божественной правды, правды, приближающей къ божеству. Вы считаете, что заимствовать элементы культуры у Вавилона значитъ быть коммивояжерами; а я считаю, что всякое творчество въ мірѣ опирается на заимствованные элементы, и что народъ, который сумѣлъ, на самой зарѣ своей жизни, собрать эти осколки золота и создать изъ нихъ такой вѣчный храмъ, — что этотъ народъ есть народъ творчества par exellence среди всѣхъ народовъ земли. Словомъ, это дѣло вкуса. Я вѣдь не отрицатель расъ, я не спорю противъ того, что есть арійское начало и есть еврейское, и что они различны по содержанію. Я только считаю нелѣпостью всякую попытку расцѣнить оба эти начала, установить, какое изъ нихъ «высшее» и какое «низшее». Думаю, что предъ лицомъ объективности оба равноцѣнны и равно необходимы человѣчеству. А всякая оцѣнка можетъ исходить только изъ предвзятой нелюбви. Хотите, я вамъ покажу опытъ?
— Какой?
— Я попробую проанализировать нѣсколько моментовъ изъ русской исторіи. Буду при этомъ дѣйствовать такъ же, какъ вы: возьму въ руки такую мѣрку, какая мнѣ нравится, и буду ее прилагать къ событіямъ, изложеннымъ у Иловайскаго. Посмотримъ, что получится. Хотите?
— Пожалуйста. Комплименты за комплименты.
— Именно. Начнемъ съ мѣрки. По вашему, мѣрка высшей расы — это творчество и многогранность. Я могъ бы поспорить и на ту тему, доказало ли русское племя въ чемъ-нибудь свою творческую многогранность — дало ли оно міру хоть одно великое новое слово въ области науки, религіи, философіи, законодательства, техники, художества… Но оставимъ это. Дѣло въ томъ, что я выдвигаю другой критерій высшей расы: самосознаніе. Въ существѣ высшей породы, будь это ученый среди дикарей или аристократъ среди плебеевъ, всегда живетъ неискоренимое, неподвластное его собственной волѣ сознаніе своей цѣнности. Внѣшне оно выражается въ томъ, что мы называемъ разными именами — чаще всего гордостью. Это есть та черта, благодаря которой король Лиръ и въ рубищѣ остается королемъ: онъ сознаетъ себя королемъ, онъ не можетъ отдѣлаться отъ этого сознанія. Это ощущеніе своей аристократичности есть первый и главный признакъ аристократичности. Конечно, иногда parvenu выдаетъ себя за аристократа; съ другой стороны, и у бушменовъ есть повѣрье, что остальные люди хуже ихъ. Но достаточно выскочкѣ встрѣтиться лицомъ къ лицу съ настоящимъ бариномъ, и трещина въ его сознаніи сразу вскроется: онъ смутится, онъ собьется съ тона — и онъ ощутитъ свою инферіорность. То же самое происходитъ съ бушменомъ при столкновеніяхъ съ бѣлымъ человѣкомъ: въ концѣ концовъ, бѣлый ему все-таки импонируетъ. У обоихъ есть сознаніе своего превосходства, но у бѣлаго оно уцѣлѣетъ, а у бушмена расшатается и атрофируется, и бѣлый получить надъ нимъ не только кулачную, но и моральную власть. Поэтому, признакомъ высшей расы можно считать только такое сознаніе превосходства, которое оказалось способнымъ выдержать въ теченіе долгаго времени сильные конфликты и не пошатнулось.
— А, я понимаю вашу мысль. Такъ какъ, молъ, евреи три тысячи лѣтъ вѣрятъ въ свое превосходство, то они…
— Нѣтъ. Рѣчь у насъ не о евреяхъ, а о васъ, русскихъ. Я только разъяснялъ, что понимаю подъ словомъ «самосознаніе» и почему считаю наличность такого самосознанія главнымъ признакомъ высшей расы (если, конечно, допустить, что есть высшія и низшія расы). Высшая раса должна обладать прежде всего самосознаніемъ; ей присуща непоборимая гордость, выражающаяся, конечно, не въ спѣси, но въ стойкой выдержкѣ, въ уваженіи къ цѣнностямъ своего духа. Самая мысль о томъ, чтобы подчинить себя и свою душу чужому началу, должна быть органически непріемлема для такой расы. Теперь беремте Иловайскаго и начнемъ мѣрить этой мѣркой вашу русскую исторію.
— Посмотримъ.
— На зарѣ этой исторіи мы встрѣчаемся съ призваніемъ варяговъ. Фактъ замѣчательный. Вы скажете мнѣ, что это басня, а не фактъ. Я знаю. Конечно, на самомъ-то дѣлѣ оно произошло не такъ; вѣроятно, варяжскіе викинги просто на просто захватили когда-то власть силой, и потомъ смутное воспоминаніе объ этомъ событія превратилось въ легенду. Но вѣдь легенда есть плодъ народнаго творчества, и въ ней сказывается народная душа. Поэтому, если за «призваніе варяговъ» русскій народъ не отвѣтственъ, то за легенду о призваніи варяговъ онъ отвѣчаетъ. Та идея, которая лежитъ въ основѣ этой легенды, была, очевидно, вполнѣ пріемлема, совершенно естественна для русскаго народнаго самосознанія, иначе легенда не сохранила бы этой идеи. А въ чемъ эта идея? Что собрались вожди русской земли и рѣшили поставить надъ собою вождя изъ-за границы. Не кто-нибудь, не простое мужичье, а воеводы собрались, и не нашлось у нихъ достаточно самолюбія, чтобы додуматься до другого выхода изъ положенія. Очевидно, народу, который создалъ эту легенду, который такъ объяснялъ себѣ фактъ воцаренія чужеземцевъ, это казалось естественнымъ; очевидно, его не шокировала мысль о томъ, что предки его сами управлять не могли и что единственнымъ средствомъ завести порядокъ было выписать начальника изъ за-границы. Чтобы понять всю соль этой басни, сравните ее съ еврейской легендой о томъ, что произошло на зарѣ еврейской исторіи. На зарѣ еврейской исторіи Израиль уходить изъ подъ власти чужеземнаго царя и пускается черезъ пустыню — завоевывать себѣ обѣтованную отчизну. Вамъ не кажется, что въ этихъ двухъ легендахъ — двѣ народныя психологіи?
— Нѣтъ, не кажется. Впрочемъ, я вѣдь не спорю, я слушаю.
— Перелистываемъ Иловайскаго дальше. Останавливаю ваше вниманіе на страницѣ, гдѣ разсказывается, какъ весь народъ при Владимирѣ принималъ новую вѣру. Стаять по горло въ водѣ и принимаютъ новую вѣру. Въ это же самое время они кричатъ Перуну, котораго по княжьему приказу сбросили въ воду: «выдыбай, боже!» То-есть, Перунъ для низъ еще богъ, который можетъ выплыть. Я понимаю, народъ мѣняетъ вѣру, когда старая расшатана. Но когда старая вѣра еще цѣлехонька, когда она изъ глубины души народной кричитъ «выдыбай, боже!» — въ это самое время лѣзть всѣмъ скопомъ въ воду и принимать новую вѣру — это ясно говоритъ объ одномъ: не было самосознанія, не было гордаго уваженія къ своему внутреннему достоянію, не было ощущенія, что мнѣ нельзя ничего навязать такого, чему нѣтъ корней въ моей совѣсти. Если есть расы высшія и низшія., то такъ не дѣйствуетъ высшая.
— Одно замѣчаніе: у Иловайскаго приведена поговорка, объясняющая, почему пришлось лѣзть въ воду. «Добрыня крестилъ мечемъ, а Путята огнемъ».
— Не сомнѣваюсь. Позвольте вамъ только напомнить, для сравненія, что насъ, евреевъ, крестили и огнемъ, и мечомъ; это у насъ не поговорка, а вся наша исторія за 2000 лѣтъ этимъ полна — и, однако, ни Путята, ни Добрыня ничего съ нами не подѣлали. Очевидно, мы такой народъ, съ которымъ нельзя разговаривать съ палкой въ рукахъ… Но я отвлекаюсь; вернемся къ Иловайскому. Передъ нами татарское иго. Это одно изъ самыхъ странныхъ политическихъ явленій на свѣтѣ. Оно почти безпримѣрно. Когда римляне завоевывали страну, они ставили тамъ гарнизонъ, выводили туда римскія или латинскія колоніи; это была оккупація, въ той или иной формѣ. Тутъ было совершенно другое. Послѣ страшнаго разгрома татары отхлынули къ себѣ въ орду; они, собственно, эвакуировали Русь, и не фактическимъ постоемъ, а однимъ только угрожающимъ видомъ своимъ, издали, держали ее въ повиновеніи. Вамъ не кажется, что для этого нуженъ былъ: ей какой-то особенный… талантъ повиновенія? Конечно, разгромъ былъ ужасный, память объ этомъ урокѣ изгладиться не могла; но, все-таки, есть характеры строптивые, жестоковыйные, которые быстро забываютъ самый кровавый урокъ и дерутся, пока не обрубятъ имъ рунъ, — и есть другіе характеры, помягче. Сравните опять-таки, ради параллели, отношеніе евреевъ къ чужеземному владычеству надъ Палестиной. Пока хоть горсть іудеевъ оставалась на святой землѣ, страна не покорилась. Не съ ордою кочевниковъ, а съ великимъ Римомъ воевали Баръ-Гіора и Баръ-Кохба! Татары оставили удѣльной Руси полную автономію, и она смирялась и платила дань. Римлянамъ пришлось провести плугъ по Іерусалиму, сравнять съ землею цвѣтущіе города Галилеи, истребить и разогнать еврейское населеніе чуть ли не до послѣдняго человѣка, и только тогда Іудея подчинилась. Кровавая баня Тита была тоже страшнымъ «урокомъ», но черезъ 70 лѣтъ Баръ-Кохба уже успѣлъ его забыть. Очевидно, не всѣ расы обладаютъ счастливой способностью такъ свято помнить «уроки», чтобы достаточно было хорошенько «проучить» одинъ разъ, и повиновеніе гарантировано на 200 лѣтъ. Есть расы неукротимыя, и есть поддающіяся укрощенію. Какія «выше»?
— Дѣло вкуса, какъ вы сами сказали. Но я васъ слушаю, продолжайте.
— Нѣтъ, признаться, мнѣ ужъ надоѣло. Мы, вѣдь не такъ интересуемся вашей исторіей, какъ вы, антисемиты, нашей. Развѣ еще укажу на одну Маленькую деталь, относящуюся къ той же страницѣ Иловайскаго — о татарскомъ игѣ. Тамъ разсказывается, что ваши князья ѣздили въ орду на поклонъ и становились на колѣни передъ ханомъ. Я этого не осуждаю, это было очень благоразумно и патріотично. Но вотъ вамъ параллель — изъ романа «Камо грядеши», сочиненіе Сенкевича. Къ Нерону приходятъ разныя лица и становятся на колѣни; только два раввина не преклоняютъ колѣнъ, и Неронъ съ этимъ мирится, ибо, очевидно, понимаетъ, что тутъ ничего не подѣлаешь: евреи не станутъ на колѣни. Да, словомъ, есть расы и расы, и какая изъ нихъ «выше» — трудно розобрать…
— Знаете, что я вамъ на все это скажу? Вы еще большій руссофобъ, чѣмъ я антисемитъ.
— Это я самымъ рѣшительнымъ образомъ отрицаю. Для меня всѣ народы равноцѣнны и равно хороши. Конечно, свой народъ я люблю больше всѣхъ другихъ народовъ, но не считаю его «выше». Но если начать мѣряться, то все зависитъ отъ мѣрки, и я тогда буду настаивать, между прочимъ, и на своей мѣркѣ: выше тотъ, который непреклоннѣе, тотъ, кого можно истребить, но нельзя «проучить», тотъ, который никогда, даже въ угнетеніи, не отдаетъ своей внутренней независимости. Наша исторія начинается со слова «народъ жестоковыйный» — и теперь, черезъ столько вѣковъ, мы еще боремся, мы еще бунтуемъ, мы еще не сдались. Мы — раса неукротимая во вѣки-вѣковъ; я не знаю высшей аристократичности, чѣмъ эта.
— Гм… — сказалъ русскій. — Да, вы правы, это дѣло вкуса. Я… остаюсь при моемъ вкусѣ.
1911.