Обломов (Гончаров)/Версия 3

Обломов
автор Иван Александрович Гончаров

Опубл.: 1859. Источник: az.lib.ru • Рукописные редакции.

И. А. Гончаров. Обломов. Роман в четырех частях

Серия «Литературные памятники»

Л., «Наука», 1987

Рукопись романа (без главы «Сон Обломова», автограф которой за исключением очень небольшого отрывка не сохранился) занимает 203 архивных листа большого формата или более 73 листов авторской пагинации. Один гончаровский лист соответствует примерно 8 машинописным страницам, т. е. рукопись занимает приблизительно 584 страницы, или 27 а. л. Объем окончательного печатного текста романа составляет 605 машинописных страниц, т. е. те же 27 авторских листов. Полный свод вариантов рукописи, выведенный составителем настоящего издания, занимает почти 500 машинописных страниц, т. е. всего на сто страниц меньше, чем основной текст. Понятно, что представить в данном издании все без исключения варианты рукописного текста, снабдив их, как это делается в академических собраниях сочинений (И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского и др.), пометами: вписано над строкой, вдоль полей, в нижней части страницы, или: далее было, было начато, отчеркнуто, отмечено особым знаком и т. п., по условиям серии «Литературные памятники» и объему данного издания не представляется возможным. Это дело будущего академического собрания сочинений Гончарова. Поэтому для настоящего издания составителем произведен строгий отбор, в результате которого во всех подразделах Вариантов представлены только те рукописные или первопечатные и проч. тексты, которые существенно отличаются от окончательного (основного) и при этом (как правило) достаточно объемны. Исключение — полный свод вариантов 1859 г.

Основные принципы подачи рукописных и печатных вариантов в соответствии с вышесказанным таковы.

В Варианты рукописи романа «Обломов» в абсолютном большинстве случаев введены лишь законченные правкой редакции, которые воспроизводятся по последнему слою правки, причем предшествующие варианты, независимо от их объема, за редчайшими исключениями не демонстрируются (в текст иногда вводятся отдельные зачеркнутые слова, не имеющие в рукописи замены, поскольку без них нарушается или остается неясным смысл приведенных строк). В данном подразделе приводятся также являющиеся неотъемлемой частью и самой характерной особенностью творческих рукописей Гончарова наброски содержания отдельных глав романа, прочие подготовительные материалы — заготовки к тексту, которые писатель называл «программами» (подробнее об этом см. статью, с. 562—565). Отмечается, в каком месте рукописного текста они находятся (в примечаниях сообщается, содержание каких фрагментов они раскрывают). Способ записи данных заготовок весьма своеобразен: Гончаров редко расставляет здесь знаки препинания, после точки не всегда следует прописная буква, слово разбивается отнюдь не по правилам переноса, а в зависимости от того, можно ли уместить в углу листа, на полях, между строк хотя бы одну букву. Записи часто выстраиваются в узкий и длинный столбец по краю листа, огибают ранее написанное, вклиниваются в связный текст и т. д. Разрыв строки в «программах» отмечается в Вариантах условным знаком: двумя вертикальными чертами (II), авторская пунктуация в «программах» сохраняется.

Впервые в практике изданий сочинений Гончарова (обоснование см. в статье, с. 622—631) источником текста настоящего издания является текст 1862, основой которого (значительно переработанной) является первое отдельное издание романа: 1859. Это же, 1859 г., издание послужило (без значительных изменений) основой двух прижизненных Полных собраний сочинений Гончарова: 1884 и 1887. Поэтому в подразделе «Варианты прижизненных изданий» составитель счел необходимым представить полный свод вариантов 1859, в скобках указав все прижизненные печатные источники текста, где встречается данный вариант. Таким образом, читатель может составить себе довольно полное представление о том, как шла авторская работа над текстом нескольких переизданий «Обломова». Варианты первопечатного текста — ОЗ, не совпадающие с вариантами последующих переизданий, приведены лишь выборочно. То же относится к вариантам 1887. Варианты 1884 вообще не представлены, поскольку они малы по объему и малозначительны. Наиболее существенные из них совпадают с вариантами 1887

Техника подачи вариантов такова.

Варианты к основному тексту печатаются вслед за указанием отрывка, в которому они относятся, с обозначением слева на поле номеров страниц и строк основного текста. Вслед за цифрой, обозначающей номер строки (или строк), печатается соответствующий отрывок основного текста, правее — после косой черты — предшествующий ему вариант. В тех случаях, когда рукописный (или печатный текст одного из прижизненных изданий) полнее окончательного, соответствующий вариант вводится словом: После. В больших отрывках основного текста обозначаются крайние границы фрагмента, остальное содержание которого опускается и заменяется знаком ~.

Введенные в варианты рукописи зачеркнутые слова заключаются в квадратные скобки. Редакторские добавления недописанных или поврежденных в рукописи слов, восстановленные по догадке (конъектуры), заключаются в ломаные скобки. Слова, чтение которых предположительно, сопровождаются знаком вопроса. Неразобранные в автографе слова обозначаются: <нрзб.>. Комментируемые в примечаниях отрывки и слова помечены звездочкой * и поясняются в порядке их следования в тексте.

ВАРИАНТЫ РУКОПИСИ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

С. 7.

³ Над текстом начала главы на верхнем поле листа помета: Начало писания этого романа относится к концу сороковых годов. Помнится, Сон Обломова¹ напечатан в Альманахе при Современнике в 1848 или 1849 году. Этой главы (Сон Обломова) тут нет. И. Гончаров.

^4-7 Против текста: В Гороховой улице, ~ лет тридцати двух-трех от роду, — на верхнем поле листа и на полях зачеркнутая помета: Переделать начало так:

Его будят записками, то от || приятелей, то от женщины, кото||рая его любит,² наконец дворник || приходит понуждать его съехать || с квартиры, потом он вспоми||нает о письме старосты, потом || Захар со счетами. Он всякий раз || хочет вставать и все лежит, || волнуясь однако же, что много || дела. Лакей не дождался ответа, || ушел, он велел зайти за отве||том, тот пришел — все еще не || готово и так ушел только || с словесным приказанием; с || квартирой сцена известная, || со счетами, с письмом ста||росты — тоже. Так и проходит II утро. — Женщина влюблена в || него и зовет его в театр, || чтоб оттуда вечером к ней — || он в театр не поспевает. || Обломов^[1] любил полежать и в || темной комнате, не спать, а так, || полежать…

C. 7-8.

^7-2 лет тридцати двух-трех ~ На нем был халат / лет тридцати пяти от роду, полный, гораздо полнее,^[2] нежели обыкновенно бывают люди в эти лета. Независимо от этой благоприобретенной полноты, кажется и сама природа не позаботилась создать его постройнее. Голова у него была довольно большая, плеча широкие, грудь крепкая и высокая:^[3] глядя на это могучее туловище, непременно ожидаешь,^[4] что оно поставлено на соответствующий ему солидный пьедестал, — ничего не бывало. Подставкой служили две коротенькие, слабые как будто ¹измятые ²чем-то ноги.^[5]

Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а так, безразличный. Взгляд беспечный, рассеянно переходивший от одного предмета к другому, иногда усталый, больше апатический {Против текста: соответствующий ему ~ апатический. — на полях зачеркнутая запись: Пока Захар мурлыкал, сидя || с кочергой, Обломов ворочался (уж || вечером, перед театром) || его волновала мысль о страсти, || когда человек плавает в ней, как ||в океане, когда ослепленный, || подавленный ею, он волнуется, || как у ног женщины, любовь, || экзальтация, все в нем || работало, как волканический || огонь в груди земли. Нервы его || пели, музыка нерв, он вскаЦкивал, ходил и потом || усмиренный ложился опять.

Иногда он, гони||мый вихрем мыслей, и чу||вств, он улетал куда-то || высоко" он делал неимо||верные подвиги, потом || падал с облаков, и || [пла<кал>] ночью один вска||кивал и плакал хо||лодными слезами, слезаими отчаяния над || своим бессилием. || (это пожалуй пусть он || расскажет Почаеву)}. Волосы уж редели на маковке. Можно было предвидеть, что этот человек обрюзгнет и опустится совсем. Теперь его от этого пока спасали еще лета. Впрочем, оклад и черты лица у него были довольно приятные, мягкие. Нельзя сказать, чтоб на этом лице не сквозило ума, только ум, по-видимому, не был постоянным и самовластным хозяином физиономии Обломова: он, как церемонный гость, приходил, кажется, посидеть у него в глазах, в улыбке, чтобы робко озарить на время покойные черты лица, а потом вдруг, при появлении первой тучки, взбежавшей на лицо от внутреннего волнения, тихонько пропадал, точно так же, как пропадает и гость, пользуясь приходом другого. Ум не отстаивал своей позиции и не боролся с беспокойными пришельцами, он бежал. И тогда лицо Обломова волновалось, то нерешительностию и сомнением, то тревогой и испугом, смотря по тому, какое чувство наполняло его душу. Ум появлялся опять не прежде, как когда налетевший ураган исчезал с лица сам собою. Но и волнения, так же, как ум, не надолго напечатлевались на лице Ильи Ильича: оно тотчас принимало свой обычный характер беззаботности, покоя, по временам счастливого, а чаще равнодушного, похожего на усыпление.

И как шел домашний костюм Обломова к этим покойным чертам лица его и изнеженного тела. На нем был халат

С. 8.

⁸ благоприобретенным, / приобретенным впоследствии, носил также кое-где следы разных масляных яств и неосторожных прикосновений,

^10-16 он мягок, сс в них сразу. / Он был так мягок, так гибок: тело не чувствовало его на себе; он, как послушный раб, чуть-чуть, незаметно покорялся самомалейшему движению тела. Халат не ежится, не торчит, нигде не режет, сжимается в тесный комок или развевается широкой пеленой, великолепно драпируясь около тела. Илья Ильич иногда от нечего делать вдруг то плотно обовьется халатом, как статуя греческой богини, которой контуры сквозят чрез прозрачные покровы, и бескорыстно любуется рельефами своего тела, то, как египетский истукан, обвешается бесчисленными складками, или обнажит грудь и одно плечо, а на другое накинет халат, как тогу.* Обломов иногда любил заняться этим в свободное время. Он всегда ходил дома без галстуха и без жилета, с открытою грудью, в панталонах из какой-то почти невесомой материи, потому что любил простор и приволье. Туфли на нем были длинные, мягкие и широкие, так что, когда он, не глядя, опускал ноги с постели на пол, то непременно попадал в них сразу.

^19-20 К словам: нормальным состоянием. — на полях зачеркнутые пометы: Позы лежанья³ (см. лист II).^[6] Любил волно||ваться страстями, мечтать и проч., не || сходя с дивана (см. лист III).

(или пожалуй поместить это в главе: Обломов и || Захар)⁴

³⁰ множество красивых мелочей. / те ненужные вещицы, которые нужным считает иметь у себя всякий, так называемый порядочный человек. Словом, условия комфорта и порядочности были, по-видимому, соблюдены до мельчайших подробностей.

³² После: прочел бы только — или мещанскую претензию на роскошь, убирающуюся в павлиньи перья и рассчитывающую на эффект подешевле, или только

³⁶ шаткими этажерками. / этими шаткими этажерками; ящиков никак нельзя было выдвинуть из стола сразу: они, со скрыпом и с визгом, беспрестанно останавливались на ходу;

⁶⁷ После: местами отстало. — Все показывало, что это была скороспелая, работа гостиного двора.

³⁸ После: мелочи. — На картине, изображавшей, по словам хозяина, Минина и Пожарского,* представлена была группа людей, из которых один сидел, зевая, на постели, с поднятыми кверху руками, как будто он только что проснулся; другой стоял перед ним и зевал, протянув руки к первому. Обломов уверял, что они не зевали, а говорили друг другу речи. Вообще, как два главные, так и прочие лица, не обращали друг на друга ни малейшего внимания и смотрели своими большими глазами в разные стороны, как будто недоумевая, зачем они тут собрались. На пейзажах трава была нарисована такая зеленая и крупная, а небо такое синее, каких ни в какой земле не сыщешь. Зато рамки — чудо!

С. 10.

^2-4 вместо того, ~ на память. / могли бы служить скорее скрижалями для записывания на них по пыли каких-нибудь заметок на память.

¹⁹ Против слов: Он чем-то — на полях запись: праздная форма⁴

⁴⁵ поглядывая на туфли, / по опять передумал: он непосредственно, вслед за чаем, любил покурить и не терпел никаких промежуткоь между чаем и трубкой. Куренье продолжалось около часа.

— Ну вот теперь встану: умоюсь, помолюсь, — решил он, поглядывая на туфли.

⁴⁶ После: подобрал ее. — Впрочем, еще минут пять полежу, — сказал он сам себе, — пять минут не бог знает что. Хочется что-то полежать.

С. 11.

¹³ После: на три бороды. — В Петербурге с каждым годом все меньше и меньше встречается людей с такой оригинальной дпкообразной наружностью. Может быть, они переводятся и по провинциям. По крайней мере, являясь в Петербург, человек, которого природа одарила неумеренным количеством волос пли лишила их совсем, сочтет вероятно нужным в избежание насмешек подойти под общий уровень и [острижется или прикроет наготу головы париком. Захару бы следовало сделать и то и другое, благодаря природе, которая так подшутила над ним. Но он нимало не тревожился этим.] пополнить искусством природный недостаток или излишество.

⁴¹ После: аристократическим украшением. — Пара огромных бакенбарт придавали лицу Захара какую-то важность и делали не только заметным лицом в огромном доме, где он жил, но снискали ему даже род почета между разнообразной дворовой челядью, какой иному в другом быту снискивают остроумие, талант или что-нибудь подобное. Все звали Захара по имени и по отечеству и предоставляли ему первенствующую роль на сходках у ворот и в мелочной лавочке. А две няньки того дома пугали им детей, когда они упрямились и плакали, грозя отдать их буке.

С. 13.

^1-2 — Носовой платок, ~ заметил Илья Ильич./Ты никогда не сделаешь своего дела как следует! посмотри! — строго заметил Илья Ильич, указывая себе на нос, — видишь, что барину нужен платок, а не подашь: все тебя ткни. Ну же: где платок? поскорее.

^18-20 Он быстро ~ боже мой! / но он, однако ж, нашел средство не показаться виноватым перед Захаром.

— Ты же, я думаю, сунул под меня, — сказал он, — от тебя все станется! за тобой только не посмотри: вон какая у тебя чистота везде! пыли-то, грязи-то. Боже мой! боже мой!

С. 15.

^9-10 Захар всегда заводил тяжбу, лишь / Захар с своей стороны отнюдь не признавал опрятность и чистоту неизбежной потребностью: он полагал, что может быть пожалуй и чисто, а пожалуй и нет <и> всегда заводил тяжбу, как только

^12-13 громадной ~ в ужас. / радикального переворота в доме, зная очень хорошо, что одна мысль об этом приводила его в ужас.

— Право уйдите. Уйдите, что ли, так я пойду баб приведу: к вечеру все и вымоем и уберем все.

— Ни, ни, ни! — говорил Илья Ильич, — мыть! чтоб все верх дном поставить, стулья на столы, постель на диван — нет, нет!^[7]

— Ей-богу, Илья Ильич, лукаво настаивал Захар, — благо заговорили об этом, так вот бы сегодня убрать.

— Что за убиранье, — говорил с нетерпением Илья Ильич, К чему оно: жили так, проживем и еще. Ты вон бы только пыль вытер везде да паутину-то снял. Это и без бабы можно сделать: я для этого, пожалуй, часа на два в те комнаты перейду…

Захар замялся: дело было ясно.

— Да что нынче Святая неделя, что ли, или Рождество, что я стану паутину снимать да пыль везде стирать. Паутину снимаю я всегда перед праздниками, когда образа чищу.

— Что это руки марать из пустяка, — говорил Захар, — полы помыть другое дело: можно. Уйдете, что ли, так я бы за бабами сбегал…

— Каких еще баб: зачем? с ума, что ли, ты спятил? Нельзя ему слова сказать, уж он и привяжется. Ты ему о пыли, а он тебе и полы тут приплетет, и баб начнет предлагать…

— Поди, поди к себе, я сказал, — строго заговорил Обломов, — выдумал еще убиранье: страсть к чистоте припала: а черт бы ее драл, чистоту-то. Что за убиранье? Уйди на целый день: видишь, что выдумал. Не пообедай, как следует, не усни после обеда. Не прикажешь ли мне самому убирать. И для кого убираться-то нам? Кто к нам ходит? Для Алексеева с Тарантьевым, что ли, так эти не взыщут и так.

— Право бы… — заговоривал Захар.

— Поди же, я тебе говорю, лысый…

— Ну, ну, уйду, — говорит Захар, торопясь уйти от брани, — так что ж вы попрекаете мне?^[8]

¹⁴ Против слов: Захар ушел, а Обломов погрузился в размышления — на полях зачеркнутая запись: — Счеты, квартира — Ну, хорошо [вот сейчас || встану] вот сейчас || встану! || и он перевернулся || на другой бок

¹⁷ Против слов: а я еще не встал, не умылся — на полях зачеркнутая запись: — [Ах, боже мой:] || не умылся, богу || не помолился. || точно нехристь || какой-н<и>б<удь>. Поми||луй нас греш||ных! со вздохом || сказал он.

¹⁹ Против слов: — Ах ты, боже мой! — на полях зачеркнутая запись: о квартире и счеты

^24-25 После: сяду писать. — В это время кто-то позвонил громко, как будто с уверенностью возбудить радость.

— От Челоховых! — сказал Захар, подавая письмо от Веры Павловны: приказали просить ответа теперь же. Обломов обрадовался, ожил. Подай, подай! — сказал он. — "Сегодня наши не обедают дома, сказано было в записке; я одна; заезжайте вскоре после обеда, я позову вас в театр, у нас ложа, а из театра к нам пить чай. Dites si ce projet vous sourit j’attends.^[9]

Илья Ильич взволновался. — Ах! вот сейчас, постой, — сказал он, — погоди, я сейчас, сейчас… и не знал, за что приняться. —

— Поскорее-с! — крикнул чужой слуга из передней, — мне некогда, меня послали в другое место! Обломов обрадовался этому. — «Так ты зайди же оттуда, я приготовлю ответ». Слуга ушел, и он успокоился.

³⁴ — Только о деньгах и забота! — / — Мерзавцы! ослы! только об деньгах и забота! — с ненавистью говорил Илья Ильич. — И ты-то хорош: не умеешь сладить с ними.

— Что ж мне делать с ними?

— А ты бы сказал им, что у них душа-то не христианская, а жидовская, продажная, так вот они бы и постеснялись — только и знай, что лезут за деньгами.

— Пятый месяц в долг берем, так и лезут, — заметил Захар.

⁴⁵ После: чтоб встать. — оперся рукой в подушку, подумал с минуту и — перевернулся на другой бок.

— Да! — сказал он, — вот поди ж ты: одно к одному так и идет: староста задал задачу, а тут еще счеты … а! будет ли когда-нибудь конец. Ах, боже мой, боже мой! если б кто знал жизнь-то мою, не позавидовал бы… только горести. Ты что же стоишь, нейдешь к себе? — спросил он Захара.

С. 16.

⁴² После: хлопотать. — зачеркнуто: — сказал он. — Как же с квартирой-то быть, что сказать. — Опять о квартире: [не поминай мне, если не хочешь бесить меня. Ведь не сей час же переезжать: что ж мне только горе да беду делаешь? Ступай, а я подумаю] точно ну глухому толкуешь.

С. 17.

^1-2 «Ах, боже мой! Трогает жизнь, везде достает». / ах! боже мой! Ох ты господи! как мудрено жить на свете и т. п.

Пробило одиннадцать часов.

— Вот и 11 пробило, а я все лежу, неумытый! — с горечью произнес Илья Ильич, — по-каковски это? и ни за что по сю пору не принимался. Что мне делать, ей-богу! — Его бросило, даже в тоску, от досады, что он еще не вставал, и он метался лежа.

С. 17, с. 27.^[10]

^{5, 44} Против текста: «Уж кто-то и пришел! — и тут же забудет его. — вдоль вертикального края листа зачеркнутые записи: не выезжал || из Петерб<урга> || кондитерские || Его и лицо [не] || и даже || фамилии не || запомнишь, || лицо забудешь, || что скажет не || заметишь, Он ходит, || говорит, || дейЦствует как || [масса] [мно||жество] [боль<шинство?>] || общее выражение || массы, боль||шинства || [он никто] || едва мир замечает || как он || является || в свет но || едва ли кто || заметит || как он ис||чезнет из || мира только разве процес||сия скажет || об этом || [прохожему] || и прохо||жий, сняв шапку, в || пер||вый раз || почтит его глубо||ким покло||ном в первый раз || в жизни || Любит ли || такой чело||век, стра||дает ли || он. Бог || весть: едва || ли? да, || любит он || и чувство || его || [как] || [тоже выра||жение обыч<ной?> || толпы] [это] И выражается [| как форма || без от||тенка, || как || все у него, || слова, посту||пки — все без || оттенка. || [он не вы||езжал из] || Чувство || у другого || тоже са||мостоятельно || выражается, || а у него || нет он женит||ся, плодит||ся [и нельзя дать] и нет || характера || [у него] в его || чувстве. Он идет,^[11] || остановят || его, позо||вут назад || и он пой||дет. — || Он не был || ни трудо||любив, ни || ленив, || и в школе ни || зол ни || добр, не || замечен || шалуном, || потому что не || было воли || шалить, но || и нельзя наз||вать скром||ным, потому || что если бой||кий това||рищ приглашал || его участво||вать в ша||лости, он [влекся] || шел влекомый || постороннею || волею. Он || никогда не || справлялся || с собою, || что || ему делать, || в том или другом слу||чае и что дела<ют> || другие || о ком⁸ ||

С. 26-27.

^45-14 Вошел человек ~ знали и другие. / Вошел человек… неопределенных лет, неопределенной наружности, с неопределенным именем, с неопределенной фамилией, т. е. он был не молод и не стар, а в такой поре, когда трудно бывает угадать лета; не красив и не дурен, не высок и не низок ростом, не блондин и не брюнет. Природа не дала ему никакой резкой, заметной черты, ни дурной, ни хорошей. Особых примет у него тоже не было. Его многие называли Иваном Иванычем, другие — Иваном Васпльичем, третьи — Иваном Михайловичем, фамилию его называли тоже различно: одни говорили, что он Иванов, другие звали то Васильевым, то Андреевым, третьи думали, что он Алексеев. Почти нпкто наверное не знал настоящего его имени и фамилии, разве только один сослуживец, у которого были на руках формуляр и все списки, но и тот все сбивался, смешивая и с Петровым, и с Матвеевым, и с Афанасьевым. А постороннему, который видит его в первый раз, скажут хоть пять раз сряду имя его, тот забудет сейчас, увидит раз десять его лицо, и лицо забудет, что он скажет — не заметит, присутствие его ничего не придаст тому обществу, куда он явится, также как отсутствие ничего не отнимет от него. Это может быть от того, что ум его никогда не восходит до того градуса, когда он становится замечателен, никогда и не понижается до решительной глупости. Остроумия, оригинальности и других особенностей, как и особых примет на теле, в его уме нет, и оттого так все бледно и бесцветно, оттого так и забывается или не замечается другими все, что он ни скажет. Может быть, он умел бы по крайней мере рассказать, что видел и слышал, и занять хоть этим других, но он нигде не был: как родился в Петербурге, так и не выезжал никуда, следовательно, ничего не видал и не слыхал и наблюдал только то, что было перед глазами и, след<овательно>, что знали и другие.

С. 27.

^19-24 Над записанным на полях текстом: Хотя про таких ~ с другими. — на полях запись: Надо ли чтоб в || океане человечества || были вс&ё заметные || волны,^[12] || нужны || и капли. ||^[13] Вы говорите || Греки, Рим||ляне, Гот||ты* — ведь ||^[14] это миллионы: || много ли из || этих мил||лионов || много ли ка||пель брызнула || история на ||. берег — где прочие? ||

^23-24 Против записанных на полях слов: обругают, ~ с другими, — запись: Он вторит || Обломову во || всем⁹

²⁴ После: посмеется с другими. — Другой и в любовь и в ненависть вложит какой-то свой оттенок, так что любовь или ненависть представляет много данных к составлению характеристики всего человека, этому неопределенному лицу нечего было влить: любовь у него — форма без содержания: [Любовь у него заключает в себе только некоторые признаки общего, всем свойственного понятия о любви: особенности личности никакой] — если он кому-то говорил, что он любит или ненавидит, потому что иначе и не заметишь у него ни того ни другого, то люблю и ненавижу у него были у него два монотонные слова, не подтверждавшиеся никаким фактом. Как он говорит, мыслит, действует без оттенка, так и чувство его не носит на себе частной печати, особенности, характера, личности. Оно форма. [Но и то <он> не знает и не может себе составить себе идеи о том, как он любит: может быть, иные видали только, как он объясняется, надо, чтоб он сам сказал об этом, а иначе никто не догадается], хотя такой человек иногда женится и плодится.*

Он не отличается ни положительным достоинством, ни пороком: он слишком слаб как для того, так и для другого: ему недостает содержания, чтоб вылиться в хорошую или в дурную форму.

³⁵ После: способен. — ему дадут и то и другое, он так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде; посмотрит, посмотрит, почитает, почитает да и скажет только: оставьте, я после посмотрю… да, оно почти так, как нужно…

Нет у него никакого определенного порядка в [его занятиях] никакой мысли <в> делах и в удовольствиях, не сформировал он себе никакого взгляда на жизнь, на людей: никогда не поймаешь на лице его следа заботы, мечты, что бы показывало, что он в эту минуту беседует сам с собою, или никогда тоже не увидишь, чтоб он устремил пытливый проницательный взгляд на какой-нибудь внешний предмет, который бы хотел усвоить своему ведению. Встретится ему знакомый на улице, куда? — спросит. „Да, вот иду на службу, или в магазин, или проведать кого-нибудь“. „Пойдем лучше со мной, — скажет тот, — на почту, или зайдем к портному, или прогуляемся“ — и он идет с ним, заходит и к портному, и на почту, и прогуливается в противуположную сторону от той, куда шел. — Он не был трудолюбив никогда, но никогда и не был лентяем, даже и в детстве; не замечен он шалуном, ни скромным тоже: сам по себе он ничего не затеет, и оттого кажется смирен и тих, но если бойкий -товарищ приглашай его участвовать в шалости, он шел влекомый посторонней волею. Он никогда не справлялся с самим собою, что ему делать в том или другом случае, а смотрел, что делают кругом, его, и подражал ближайшему своему соседу.

[Весь он был какой-то безличный, безтенный (?)^[15] неполный намек на массу людскую, какое-то глухое отзвучие, неясный ее отблеск, или, если хотите, плохой, последний бледный литографический оттиск^[16] с нормального человека.*]

⁴⁴ После: забудет его. — зачеркнуто: — Не отличается он ничем: ни [оригинальностью лиц<а>] ни особенностью, наружностью, ни ума, ни поступка, нет в нем ничего резкого, выдающегося, делающего заметку на памяти наблюдателя.

⁴⁷ После: отблеск. — или, если [хотите], пожалуй, бледный последний литографический^[17] оттиск первоначальной картины. Так, праздная форма, которую природа пустила гулять по белу свету, забыв влить в нее содержание. В то же самое время такого человека видишь везде. Он встречается на каждом шагу. Он населяет публичные места. Утром его увидишь зевающего в кондитерской за газетой, в полдень улицы кишат им во множестве, заглянешь вечером в театр, он там, и к ресторатору, везде видишь, т. е. лучше и приличнее было бы назвать его легионом.

С. 28.

¹⁹ Против слов: чтоб вы коляску наняли. — на полях зачеркнутая запись: снег || дождь… || заботы¹¹

^21-22 После: первое мая? —

— Будто первое? что вы? не может быть.

— Как же не первое? ей-богу, первое.

— Ну вот… Иван Васильич… Давно ли было первое апреля? Вы еще тогда, помните, пришли да обманули меня: сказали, что меня кто-то спрашивает: я встал с постели, вышел в переднюю, а там никого … помните: почти вчера.

— Давно, Илья Ильич, — ровно месяц назад, ей-богу… так поедете?

— Пожалуй, поедемте.

— Вставайте же, пора одеваться.

— Вот погодите, немного еще полежу. Ведь рано.

^45-46 — Это я по сырости ~ лениво говорил Обломов./ — Ах, да, в Екатерингоф-то… Да знаете что, Иван Иваныч… или то бишь… как его… Иван Михайлыч… что делать в Екатерингофе, ведь холодно еще: какой теперь Екатерингоф! Чай там снег не весь растаял…

— Ах, Илья Ильич, что это вы? градусов пятнадцать есть тепла… уж деревья распустились… поедемте, вставайте скорей… — уговаривал Алексеев.

— Куда это ехать: посмотрите-ка: вон дождь сбирается: пасмурно на дворе…

С. 29.

16-23 Останьтесь-ка лучшее во все глаза. / — Да там-то забранят, что опоздал.

— Ну — вот еще! успеете!

Опять оба замолчали.

— Что ж? как же, едете? — спросил робко немного погодя Алексеев.

— Не хочется что-то, Иван… Михайлыч.

— Вот теперь не хочется. А давича поедемте… так уж решайте, как… — отвечал Алексеев, — а то там забранят…

— Да вы-то чего там не видали? — с нетерпением начал Обломов, — толпа, теснота, пыль, того и гляди задавят экипажи или на пьяных наткнешься, в историю попадешь, а не пьяные, так мошенники часы вытащат и не увидишь: у меня лет пять назад и так вытащили в Петергофе платок из кармана и не видал как. А все Штольц тогда, поедем да поедем: вот тебе и поедем. Знаю я эти гулянья.

— Волков бояться — в лес не ходить, — сказал Алексеев. — Может быть, ничего и не случится.

— Может быть!^[18]

— На этом гулянье всегда много народу, Илья Ильич, там много хороших экипажей, знати пропасть. И народу толпа, знакомых встретишь: весело, Илья Ильич.

— Ну, пустяки, не поеду. Останьтесь-ка лучше у меня на целый день, отобедайте, а там, вечером^[19]

— Бог с вами… — да вот прекрасно! Куда мне ехать… я ведь забыл: Тарантьев обедать придет, сегодня суббота, какой тут Екатерингоф. Так останетесь, нечего и думать.

— Уж если оно так… я… хорошо, как вы… — говорил с расстановкой Алексеев.

— И прекрасно. А то дался Екатерингоф — невидаль какая! до того ли мне… забот, забот… Да! я вам кажется не сказал? не говорил?

— Чего? не знаю, — спросил Алексеев, глядя на него во все глаза.

С. 30.

27-28 — Никак не полагаю, — ~ придумает./ — То-то вот я не знаю, на что решиться… оставаться-то нельзя, торопят съезжать.

Да, что тут станешь делать? дело-то такое, что около пальца не обернешь, — говорил в раздумье Алексеев.

С. 31—32.

^46-6 Он задумался. Чем тут жить?/ — А!! — сказал Обломов, кидая беспокойные взгляды вокруг.^[20] — Тысящи яко две помене! — произнес он таким голосом, каким на сцене говорят что-нибудь необыкновенно страшное, например: «ад и проклятие! убийца» и т. п. Сколько же это останется, сколько бишь я прошлый год получил? — спросил он, глядя на Алексеева. Вы не помните? Алексеев обратил глаза к потолку и задумался. — Надо Штольца спросить, как приедет, — продолжал Обломов, — должно быть 9/т. было. Так он теперь сажает меня на семь, — почти закричал он в испуге, — ведь я с голоду умру! — И он покачал головой, как будто упрекая судьбу, что она рассыпает ему терния по пути жизни. — Да! — со вздохом произнес он, — ошибется тот, кто понадеется на спокойствие этой жизни!" И опять вздохнул.

С. 32.

^11-26 Против текста: «Тысящи яко две помене»! ~ написать! — на полях в низу листа несколько записей:

<1. Зачеркнутое потом, когда пришел другой и они || поговорили, Обломов решает сам весьма || разумно, а потом и успокоивается: || это еще когда, да что заранее || тревожиться, авось… и т. п. А || вот вы уйдите-ка, а я подумаю || о плане-то… да и эти делишки устрою, || старосте, исправнику напишу, генера||лу… (или лучше [не так ли ] || не так ли: да что думать, авось еще || и не будет, еще дела поправятся, ста Проста пришлет вс&ё и на квартиру || не нужно переезжать;^[21] || авось по счетам, мо||жет быть немного придется заплатить… что заранее тревожить себя/¹⁴ (шинель просит: ¹⁵ Обломову и хо||чется по-барски подарить, и || нет у самого, он лучше денег || дает)

<2.>-- Уж Немец твой… шельма: чай как бы || подобраться: он тебя облупит… И

— Не говори мне о моем Карле, — строго ска||зал Обломов ||

— А! если так, если ты меняешь меня || на Немца, так я и обедать к тебе || не стану ходить… Обломов и молчит: || он слаб, чтоб И выгнать его… || и начал смягчаться {Против слов: не стану ходить… ~ начал смягчаться — в углу листа зачеркнутая запись: Тарантьеву назначено || было судьбой, несмотря || на его ничтожность, бедность, || [есть] по<чти?> всегда быть сы||тым и проч. и иметь || воспитание его; — для || уезда. Отец хотел, чтоб || он был учен, т. е. на языке || порядочных людей знач. образован, || [но] и он хлопотал, чтобы сын || его знал то или другое, а чтоб || то, чего отец и его товарищи ||не знали ¹⁷

Против слов: отец хотел, ~ товарищи не знали — зачеркнутая запись: — Э, говорит он! а чай сама она || ела там || коренья || да воду || знаю я их || ¹⁸ — Э! что это за || выдумка: знаю я: || ничего не будет: || уж эти мне пред||приятия… мошен||ники…

Под этой записью еще одна: — Он еще от отца выуч||ился всех подозревать || в шельмовстве, || не доверять новому, || потому что отец || шельма.¹⁹} ¹⁶

^31-33 Обломов, комкая ~ мыслей. / Ах, ты, боже мой, боже мой! что это за тоска жить на свете! — в величайшем унынии произнес Обломов, комкая письмо в руках и привставая на постеле. И лицо его выразило тревогу: он подпер голову руками, а локти упер в коленки и так сидел несколько времени, мучимый приливом беспокойных мыслей.

С. 33.

^8-9 Видно было, ~ обритым. / Весь он будто был пропитан каким-то маслом. Густые черные волосы с легкою проседью волнами покрывали его голову и лоснились природным жиром, который проступал и в лице, в ушах росли кусты волос; мохнатые и жирные руки с короткими пальцами высовывались выше кисти из рукавов и походили на лапы ньюфаунлендской собаки. Костюм его тоже не отличался ни свежестью, ни опрятностью. Синий с металлическими, пуговицами фрак, побелевший не по одним швам, едва покрывал ему ребра, жилет из пестрой шелковой материи с разными узорами и цветами напрасно старался удержаться на желудке, он беспрестанно скользил вверх, потом черный галстух и черная манишка, старая и иссеченная дождем шляпа довершали его одежду. Он никогда не носил ни перчаток, ни калош. По всему костюму видно было, что этот человек и не гонялся за изяществом костюма, ни за опрятностью своей особы. Руки и лицо он мыл, кажется, не вследствие потребности вымыться, а только вследствие принятого обычая. Редко тоже кому удавалось его видеть чисто обритым, чаще всего видали его с небритой два или три дня бородой; потом где он ни садился, к чему ни прислонялся, везде или приобретал или оставлял сам какое-нибудь пятно, на что обопрется — раздавит, в грязь всегда натопчет.

¹² После: земляк Обломова. — зачеркнуто: Тарантьев был человек бойкого и сметливого ума, который до тонкости и притом весьма оригинально развился в школе особого рода, в доме его отца. Отец его был подьячий старых времен, который нажил было службою в губернии порядочные деньги. Но последние не дошли до единственного его сына Михея, потому что родитель его любил и хорошо пожить. Кончив службу, он поселился в уездном городе, купил там домик и начал весело проживать нажитое. На его пирушки собирался весь город: он любил дать [и парадный обед], отпраздновать и свои именины, и именины жены, и день рождения сына да, кроме того, каждый свой день заключал беседою у себя с приятелями за чашей пунша, что потом к ночи нередко принимало вид оргии, в которой не были забыты и карты.

Сам он был искусный делец, тонко знал науку хождения по чужим делам. Этой наукой он вышел в люди, т. е. пользовался уважением как от клиентов, так и от товарищей, ею же не только снискивал насущный хлеб, но и нажил деньги, поэтому он хотел передать свое искусство и опытность в наследство и сыну, как едйнственный капитал, как самый надежный, по его мнению, кусок хлеба. Но он видел час от часу усиливающуюся потребность образования и понял, что сына не худо поучить, кроме мудреной науки хождения по делам, чему-нибудь другому, но чему? вот вопрос. Сам он учился когда-то на медные деньги по-русски и потому не мог решить хорошенько, что и как может вывести сына в люди. Если отдать его в губернскую гимназию, но то тогда надо будет удалить его от себя: кто же преподал бы мальчику все тайны судебного делопроизводства, которое отец все-таки считал краеугольным камнем воспитания. Притом в гимназип надо остаться несколько лет, а для приобретения великой тайны ходить по чужим делам надо с ранних лет вступить в службу. Не долго, впрочем, сметливый человек задумывался над этим вопросом: он решил, что если сын его, к законоискусству, которое он, отец, передаст ему лично, прибавит еще что-нибудь, что бы то ни было, то это уже и будет значительный, современный по-тогдашнему шаг вперед. Для этого он начал посылать мальчика к священнику поучиться чему-нибудь такому, чего он, старый законник с товарищами, сам не знал и что, по его мнению, могло бы перенести сына в сферу повыше той, где он жил сам… Священник добросовестно, систематически начал учить тринадцатилетнего мальчика по-русски, по-славянски и по-латыне. Но отец не ограничился этим: он хотел придать некоторый блеск, сообщить модный оттенок воспитанию сына и для этого пригласил одного вольноотпущенного музыканта, проживавшего в городе, давать Михею уроки на гитаре. Понятливый мальчик в три тода одолел русскую и латинскую грамату; бойко переводил Корнелия Непота; следовало приступить к чтению классических писателей, как отец решил, что уже сын его довольно учен и что пора выступить ему на великое поприще, пройденное им с такою честью. Он определил сына в уездный суд, сам следил за успехами его по службе и развивал перед ним тайны^[22]

²² После: со всеми, — и когда, с кем заговаривал, то со стороны казалось, что он сейчас обругает его, что и случалось на каждом шагу. Новое лицо встречал полупрезрением и какою-то недоверчивостью.

²⁹ После: посоветуется. — Он был очень искусный диалектик* и в споре его одолеть было трудно, разве только противник перенесет спор в сферу выше его образования.^[23] Но и тогда Тарантьев сумеет вывернуться с честью для своего ума: он вдруг оставлял нить спора и с яростию бросался обливать ядом желчи все, что было выше его познаний. Он с удивительным тактом умел отыскать невыгодные или смешные стороны недостающих ему преимуществ и ловкими софизмами сбивал противника, нанося удары уже не ему самому, а его оружию, которое и выбивал из его рук.

Чего бы кажется нельзя достигнуть с таким, богатым и сильным,, природным даром, каких бы выгод нельзя бы извлечь из самого неблагодарного положения.

^31-32 Против текста: Ни ему самому ~ выше. — на полях зачеркнутаязапись: как дело делать, || так лень…²¹

С. 34.

⁴ Он года три посылал его к священнику учиться по-латыни…/ Но чему? Вот вопрос. Старик под конец жизни и поприща жил в уездном городе, где средства к образованию были не широки и выбирать было не из чего, да он и не сумел бы сделать этого. Но недолго старый делец бился над этим вопросом: он решил, что если сын его к законоискусству и крючкотворству, которое намеревался передать ему сам лпчно, прибавит еще что-нибудь такое, чего ни он, старик, ни его сослуживцы и другие почетные в городе лица не знали, то он уже и сделает значительный по-тогдашнему современный шаг вперед. Для этого обратился к священнику с вопросом, не может ли научить чему-нибудь его сына, кроме русской граматы. Священник вызвался учить по-латыне, и старик, довольный, что сын будет знать нечто такое, чего на 20 верст кругом никто не разумел, начал посылать 13-летнего Михея к священнику и потом* еще к одному вольноотпущенному музыканту* брать уроки на гитаре. Эти два предмета, латынь и музыка, были в глазах его представителями учености и блеска, а краеугольным камнем воспитания он все-таки считал искусство ходить по делам, служить в присутственном месте: это, по его мнению, был самый надежный кусокхлеба, лучший капитал, какой только он может оставить сыну, потому что другой-то, настоящий денежный капитал, он частию проиграл в карты, частию пропировал на пирушках, которые почтш ежедневно давал приятелям и которые обращались всегда в шумные оргии.

⁵ Над словами: Способный от природы мальчик {Против слов: Способный от природы ~ Пряди моя пряха, — на полях зачеркнутый набросок: Этот человек противуположен с || Алексеевым: этого хотя все и везде ви||дят, но редко кто замечает его и пом||нят о нем, Тарантьева кто и* мель||ком увидит, запомнит навсегда за || фигуру, а [нет] [или] [а есл<и>] если кто || побудет с ним, хоть полчаса, || где-н<и>б<удь>, то уж верно унесет || неприятное впечатление: неопрят||ность его или нагрубит; притом || он рельефен* и наружно и || внутренно: он уже весь [проя<вился>] вылился || в грубую форму и сейчас обнару||жит себя и положит в памяти наблюдателя несколько заметок: и || имя его запомнят, и голос, и то, || что он сказал, и медвежий по||ступок его не укроется, и всякий || отойдет от него раздосадованный или || оскорбленный, а если [и] кто || и не поговорит, а увидит его, так || уйдет удивленный²³

Под словами: уйдет удивл&ённый — зачеркнутая запись: живешь как свинья²⁴ а вот у такого-то не то || что у тебя. *

он сделался взяточником, || не имея случая брать ²⁵} — на полях зачеркнутая запись: оргии || все проделки²²

^5-6 в три года ~ Корнелия Непота, / под руководством священника в три года до тонкости анатомировал латынь, этот нетленный труп, завещанный миру Римлянами. На гитаре он оказалось не меньше успеха: он выучился бойко играть с притопываньем правой ногой и с потряхпваньем головой И шуме и гуде* Пряди моя пряха,** Экосезы,* матридуры* и несколько других веселых песен и пьес для танцев. Священник, довольный успехами мальчика, предлагал было систематически заняться чтением и разбором латинских классиков,

^18-19 После: подьячих старого времени. — истребленных просвещением и законами. Чего он не наслушался? Что встретило его в заре жизни, в ее нежном цвете,^[24] на первых ее порах, когда воображение юноши с чуть-чуть пробившимся пушком на подбородке чертит ему радужными красками райскую картину будущего, когда в сердце властвует одпа ничем не сокрушимая надежда на нескончаемую радость, на неугасимый свет, когда этот юноша плачет только слезами восторга от обещанных благ, когда задумывается только от избытка жизни, замирает и задыхается от полноты чем-то обещанного счастья? А что представилось шестнадцатилетнему мальчику, какие радости, какое счастье? Что ему посулило будущее? В его чистое юношеское воображение систематически, медленно, с умышленной постепенностью ложилась широкая картина зла, глазам его являлось человечество с самой безобразной мрачной стороны; тонкий и восприимчивый ум его с циническою жадностью читал отвратительную хронику преступлений, разврата, людской несправедливости, сердце его билось и трепетало от волнений при рассказах о всех тонкостях и хитростях, о всем уменье самих рассказчиков вертеть запутанными делами, мудреными процессами. Как охотники, собравшись в кружок, после скаканья и порсканья* по лесам хвастаются своими схватками с медведем, боем с волками, гоньбой лисиц, так старые дельцы хвастались своими мрачными и страшными подвигами в распутывании и решении мрачных преступлений, ужасных и необъяснимых случаев, кривых и правых дел. Ужасны были лица повествователей, то являющиеся, то исчезающие среди облаков пуншевых паров, страшны их хвастливые улыбки от удали этих рыцарей Фемиды* семидесятых годов, не раз содрогались ужасом нежные члены ребенка — но за мрачными подвигами раздавались звуки гитары и шуме и гуде, и все оканчивалось пляскою, попойкою, дикими восклицаниями. Нередко при этом ум мальчпка, отуманенный дикими рассказами, отрезвлялся стаканом крепкого пунша. Вот от каких сказок и историй сердце юноши играло радостью, вот каков был рассвет его жизни, его райская картина будущего! Какой колоссальный злодей мог бы сформироваться в такой адской школе, если б натура хоть немного пособила с своей стороны, одарив ребенка мощной душой и сильными страстями. Но, к счастию, природа распорядилась лучше. Она не дала Михею ни того, ни другого.

³³ Против слов: постоянно сердит и бранчив. — на верху листа на полях зачеркнутые записи: что ваш родственник-то || [да это] [он не родственник] || -- да как же, он такой || же, как и вы²⁷

³³ После: бранчив. — Картины людских преступлений и лукавого суда над ними заронили в душу Тарантьева недоверчивость к человеческому достоинству: напрасно перед глазами его проходили отрадные светлые явления, всуе в виду его совершалось благо: напитанный примерами зла ум его отыскивал мутную причину во всяком примере добра и благородства.

^34-37 Под словами: Он с горечью и презрением ~ выгодную замену — на полях зачеркнутая запись: но все же в нем присутствовала неупотреблен||ная сила и она-то || шевелила его, и от этого эта раздражительность, взяточ||ник²⁸

^41-43 Против текста: ничтожного существования со официальных. — на полях зачеркнутая запись: наконец грязный || образ жизни отца²⁹ || и притом || недостатки [остались] || сделали его неопрятным³⁰

С. 35.

¹ После: придирчив. — Судьба, лишив его широкой арены ходатая по делам, не лишила его по крайней мере мелких преимуществ этого звания: чествований, угощений и т. п. и несмотря на его бедность, ничтожность и бесполезность в службе и жизни, несмотря на его семьсот пятьдесят рублей жалованья, этот маршальский жезл его деятельности, не дала ему пропадать с голоду и холоду, позволив хитро и умно воспользоваться преподанною в доме отца теориею для того, чтоб быть всегда сытым, пьяным и одетым на чужой счет. А грязный и грубый быт отца поселил навсегда и в сыне циническое равнодушие не только к нравственной чистоте и опрятпости, но и к наружному изяществу, и оттого он так презрительно холодно носил свое грязное платье: на всякого порядочно одетого человека, не говоря уже о франте, он смотрел как на естественного своего врага;

¹ Против слов: Его никогда не смущал стыд — на полях зачеркнутая запись: жизнь — нищая³¹ || <нрзб.>

^9-25 Зачем эти ~ много шума, / Как Алексеева везде все видят и никто не замечает и не помнит о нем, так напротив, кто хоть мельком увидит Тарантьева, тот наверное никогда не забудет его: не забудет его рельефной громоздкой фигуры, его неопрятного отталкивающего вида, громкого голоса и размашистых движений. Он в какие-нибудь четверть часа успеет врезать несколько глубоких меток в память наблюдателя: и имя у него такое, что его все заметят, и лицо, и разговор, и медвежий поступок. Всякий, кто побудет с ним хоть полчаса, наверное уж унесет тяжелое и беспокойное впечатление* а кто вступит с ним даже в простое, обыкновенное сношение, хоть только поговорит, тот отойдет от него раздосадованный, оскорбленный и мало-мало если только удивленный.

Обломов, однако ж, не тяготился присутствием ни того, ни другого. Тарантьев — был говорун, хотя бранчивый, вздорный и грубый, но все же он делал много шуму

^26-34 Против текста: Тарантьев делал много шума, со причине. — на полях несколько зачеркнутых записей: [Захар чешет его] || Э! это дурак || Захар подал: || зачем по||даешь мне³²

Под этой записью: отчаянные меры,³³ а против нее — помета: Живешь, как свинья, || а вот у такого-то || [небось я и] так обед || а ты что. || Да у тебя чай зелен||чак…^[25] *

^34-37 После: хоть трои сутки. — Обломов при нем мог считать себя в совершенном уединении, ничем не стесняясь, ни к чему не принуждая себя.

⁴¹ После: каков бы он ни был. — Притом и Тарантьев и Алексеев были бедные люди, нуждавшиеся во всем и не везде находившие в Петербурге радушный прием: самолюбию Обломова, как барина и как достаточного человека, льстило одолжить их, принять у себя, накормить хорошим обедом. «Ведь это бедняки, голь, не то что наш брат!» — говорил он с самодовольствием.

С. 35-36.

^42-8 Другие гости ~ с часу на час. / Другие гости заходили редко: он удалялся от них, они от него. Из них почти никто был не по нем. Одним не сиделось на месте, все бы им поехать толпой обедать куда-нибудь да в театр, летом так за город, тех занимали вечера, танцы, третьи все волочатся за женщинами и только об этом думают, четвертые любят говорить о литературе, о науках, о политике, до всего им дело, везде суют свой нос; всякая политическая или городская новость им точно как родная. Во все это они путали и Обломова, а он был не охотник ни до езды, ни до танцев, ни до прогулок. Все это он терпел в одном только человеке, в Карле Михайловиче Штольце, товарище детства и ученья, который был в то время за границею, но Обломов ждал его с часу на час.

С. 36.

¹⁶ После: коли дают! — в другой раз издали палец только покажу: больше ничего и не получишь. Да что же ты не встаешь, вставай, а то, ей-богу, стащу: вот побожился.

^l7-20 Он хотел приподнять ~ провалялся. / Он схватил Обломова за плечо и начал тащить с постели.

— Что ты, что ты, помилосердуй! — кричал Обломов, плотно прижимаясь спиной к постели и стараясь руками и ногами уцепиться за что возможно. Но Тарантьев ухватил его и за другое плечо и до половины стащил с постели, так что Илья Ильич волей-неволей должен был проворно вскочить на ноги, чтоб не упасть головой вниз.

— Экой медведь! ну, брат, ты прямой медведь, Михей Андреич, — с неудовольствием говорил он, сразу попадая ногами в обе туфли и садясь на постель. — Кто так делает: только медведи в лесу: и те, я думаю, тише: вот ты ногтищами, я думаю, совсем до крови разодрал мне плечо — право медведь! Я сам сейчас хотел вставать.

— Знаю я, как ты встаешь: ты бы тут до обеда провалялся. Ну-ка, ну, ну: одевайся да умывайся живее.

С. 37.

^12-14 — Да у вас простой, со потом. / да ведь у вас, чай, кучерской, мерзость, нюхать нельзя, зеленчак? Так и есть: мерзость! — сказал он, набивая ноздри табаком: постойте закрывать, что вы торопитесь: жаль, что ли, вам? Да дайте-ка сюда табакерку! Я отсыплю его себе: с собой-то я не ношу. — Он схватил бумажку со стола, взял у Алексеева табакерку и высыпал оттуда почти весь табак.

— А вы домой сходите, насыпьте свежего, — сказал он, а то так купите, да только не эдакого. — Как это не купить порядочного табаку, чтоб не стыдно было попотчивать. Да вашим ли носам хороший табак нюхать? Вот у Греева так табак, где это он берет? Алексеев взял табакерку, открыл, печально заглянул на дно и спрятал в карман.

¹⁵ Против слов: — Да, еще этакой свиньи — на полях в верхнем углу листа зачеркнутая запись: отчего || не лосо||сина⁴⁰ Несколько ниже зачеркнутая запись: винные || откупа⁴¹

²³ После: отваливать! — Свинья, свинья! Вы скажите ему. Не приставай он, так я бы отдал, как только получил бы место по откупам, а теперь вот не отдам, хоть сто тысяч будет — не отдам, оттого, что он свинья.

³⁴ После: тебе говорят! — В первый раз, как выйду со двора, зайду в магазин: все не собрался, — отвечал Обломов.

^38-40 Против текста:-- Ты рано ~ так только — на полях в низу листа зачеркнутая запись: Захар! дай ему || шинель.⁴² — Не || дам — прежде || жилетку-то || отдайте⁴³ — || вот Карлы || Мих. жаль || нет: он бы || вас выучил⁴⁴

⁴⁰ Против слов: — Нет, я так только — на полях зачеркнутая записью дрянью || кормишь⁴⁵

^45-47 — Узнай там, ~ воротясь. / — Да что, — сказал Обломов, — постой-ка, я вспомню, я еще вчера заказал. Будет суп, потом говядина au naturel.

— И тот раз говядина, и теперь говядина! — сказал Тарантьев* Ну еще что?

— Под соусом сиг с яйцом и маслом.

— Ну уж: есть что есть! — сказал с презрением Тарантьев, — отчего не лососина? Теперь лососина пошла.

— Анисья говорит, что лососина еще дорога, — сказал Обломов*

— Так это ты меня дешевой дрянью вздумал кормить? нет, шутишь, вели-ка сейчас лососины купить да приготовить с каперсами.* А то видишь, что выдумал: сига! да черт ли в нем? стану я есть сига! Потом что?

— Макароны.

— Терпеть не могу! — сказал Тарантьев.

— А я так люблю: это мое любимое кушанье, — сказал Обломов*

— Ия люблю: это тоже мое любимое кушанье, — заметил Алексеев из своего угла.

Тарантьев обернул к нему голову и поглядел на него с ног да головы.

— Вы лучше поди<те>-ка скажите своему родственнику, что он свинья, — заметил он. — А ты, Илья Ильич, макароны вели отменить.

— Ну так одним блюдом будет меньше, — Отвечал Обломов.

— А нельзя другое велеть? вот еще новости! Не умеешь и обеда-то заказать: что бы велеть уху сварить, да пельмени, что ли, да потрох гусиный, да индейку! Вот бы и обед. А вместо макарон раки чтоб были: я люблю заняться ими.

— Жаркое телятина, пирожное, вафли, — заключил Обломов.

С. 38.

^32-35 — Что я за советник ~ о чем-то размышлял. / — Что я за советник тебе достался? ты стоишь ли, чтоб тебе советы давать? Я управляющий, что ли твой? Хоть бы ты поил, да кормил почаще меня, в трактир бы позвал да угостил, подарок бы к Рождеству или к Святой сделал какой-нибудь, а ты что? Ты думаешь, что говядины дашь да дрянной мадеры, так и можешь распоряжаться, повелевать… Напрасно ты воображаешь, а я не мальчик тебе достался…

— Я совсем ничего не воображаю, — сказал Обломов, — оставь это и посоветуй как добрый приятель, как земляк — ты опытный человек… подумай да и скажи…

Тарантьев в самом деле о чем-то размышлял.

С. 40.

³ Против слов: — Этому старому псу, — запись на полях: портер⁴⁶

²⁷ Против слов: — Где письмо? — запись на полях: хоть бы Штольц || приехал⁴⁷

^27-28 После: говорил Обломов. — И Тарантьев подошел к столу и вдруг стал внюхиваться в воздух. — Что это, чем у вас тут пахнет, хорошо так? и все стали нюхать. — Нет … кажется, пахнет, как всегда нехорошо… — заметил Тарантьев. Захар пришел и тот стал нюхать. Долго нюхали, наконец Захар приблизил нос к бумагам.

— Да это от бумаг несет! — сказал он.

— В самом деле от них, — заметил Тарантьев.

— Точно, от бумаг, — повторил Алексеев. Это была душистая записочка Веры Павловны.

С. 41

⁸ Против слов: — Староста твой мошенник, — на полях зачеркнутые записи: <1.> пиши || к исправ||нику, да к || соседу ⁴⁸ <2.> счеты, чай, || украли мяс||ник и Захар⁴⁹

С. 42.

^4-5 После: тот напишет. — Дурак никогда натурально не напишет. Только бестия сумеет заметить да подглядеть все и подладить на бумаге так, что вот как будто в самом деле случилось.

^28-34 Да знаешь ли что, ~ Право, не знаю. / главное все обдумано, остаются подробности, а там и за дело. Вот сегодня же хотел утром набросать на бумагу к приезду Штольца, да вы пришли. В деревню мне нужно будет поехать в конце лета: к тому времени я все обдумаю, напишу, поговорю с архитекторами, запасусь нужными руководствами и приищу управляющего, а теперь пока надо что-нибудь другое придумать.

С. 42-43.

^43-1 Внутри фраз, записанных на полях: куска хлеба, ~ справок — на полях зачеркнутые записи: — Кабы Штольц || приехал⁵⁰ || -- Ну уж, || чай, у себя так где || в Саксонии-то || и хлеба-то не || видал || (желчь на него) || зачем шатается || и проч.⁵¹

С. 43.

³ После: сделает распоряжение. — Я вот это же самое думал сделать, я вот Ивану Иванычу перед тобой говорил, что надо написать к губернатору, — сказал Обломов.

— Врешь, где тебе выдумать: ничего не смыслишь.

²⁹ Против слов: — Вот нашел благодетеля! — на полях зачеркнутая запись: (ярость Тарантьева) ⁵²

^35-37 я тебя просил ~ — О близком человеке! / выпрямившись в креслах: ни слова больше о моем Карле, или я слушать тебя не стану… — лицо у него мгновенно изменилось, глаза сверкнули, в чертах проявилась жизнь, ноздри несколько вздулись от волнения, щеки оживились румянцем негодования: Обломов стал совсем другой человек.

— О моем Карле!

^39-40 — Ближе всякой ~ дерзостей… / — Он мне друг вот с этих лет; я вместе с ним рос, учился: и никакая родня, никакой брат, ни земляк — никто не заменит его… и ругать его я не позволю…

⁴⁴ После: смягчился. — Добрый от природы, он не хотел выгонять Тарантьева и потому еще, что это казалось ему нарушением приличия и гостеприимства и вообще сценой, выходившей из порядка обыкновенного быта.

— Никто тебя ни на кого не меняет, — сказал он кротко, — Карл сам по себе, а ты сам по себе.

С. 44.

¹ После: сказал Тарантьев. — Да, уважать, — говорил Обломов, стараясь говорить мягче, хотя его и возмущал дерзкий тон Тарантьева, — он стоит и не твоего уважения: таких людей мало: я хотел бы походить на него, да и другим желал бы того же…

— Послушай, Илья Ильич, не выводи меня из терпения, или я никогда не приду к тебе. Что он за благодетель тебе, что ты ставишь его так высоко, как родного отца?

— Да, — отвечал Обломов, — ты правду сказал, после покойных отца и матери, я ни к кому не был так привязан, как к нему. .

^6-7 Вот если б ~ сказал Обломов. / — Ну, если ты не понимаешь бескорыстной привязанности, так я скажу тебе, что он делал мне столько добра, сколько и родной брат не сделает: он устроил все мои дела, хлопотал об них, пока жил в Петербурге и служил здесь, и вообще до тех пор, как начал странствовать по России и за границей, заботился обо мне, как о родном брате. Он три раза ездил ко мне в деревню, хозяйничал, распоряжался там за меня, наконец, взял меня в долю в свои обороты и сделал мне тысяч 50 капиталу, который и теперь еще у него в обороте в одной торговой компании… Наконец уж я сказал тебе, что если б он был здесь, так он с своей ловкостью давно бы избавил меня от всяких хлопот, не спросивши ни портеру, ни шампанского…

^15-18 а только прошу ~ ты слушай его! / я хотел только доказать, как много сделал для меня Карл…

— Много сделал, знаю я! — заревел Тарантьев, — этих благодетелей: эта, говорю тебе, продувная шельма, бестия: торговые компании, спекуляции да разные эдакие затеи: это все мошенничество. Эти спекуляторы хуже картежников.* Они на чужой карман метят с своими немецкими затеями: вдруг выдумают фабрики заводить, дома строить, компанией, на каких-то акциях, без гроша, облупят какого-нибудь дурака, да и разбегутся: ищи их! Ненавидит душа моя эти<х> проклятых немецких выдумок…

²⁰ К словам: — А вот к тому, как ужо немец твой облупит тебя, — на полно: запись: Саксония ⁵³

²⁶ После: приехал. — зачеркнуто: — Мне батюшка покойный сказывал, что отец-то его в сентябре м<еся>це — в одном сюртуке, в башмаках в нашу губернию-то приехал, а тут разжирел от русского добра, да и на акциях, компаниях, пошел строить…

^43-44 Добро бы в откупа ~ этаких! / — Четыреста тысяч он сделал оборотами, счастливыми спекуляциями…

— Вот тут мошенничество и есть. Почему не наживаться? Да наживайся честно, чтоб видно было, как наживается человек. Вот бывало в старые годы выгодные места были: умный человек ходит по делам, решает процессы и получает благодарность с дураков, или купец купит товар да продает, и опять купит — видно, откуда и за что прибыль… понемногу — смотришь: к старости и наживет советами … А тут черт знает что: в 10, в 12 лет и с капиталом: пронюхает, бестия, где что нужно, на бирже да за границей, да предприятие затеет, смотришь, через год и еще 10/т. нажил, а иной и совсем без денег, юлит только везде и тоже деньги берет черт знает за что: нет, это, брат, нечисто: я бы под суд их всех.

Обломов молча поикал плечами.

— Не бестия твой Штольц, — продолжал Обломов , — в 12 лет какие деньги нажил, в чины вышел да вот теперь шатается черт знает где!

С. 45.

^6-12 Я слышал, со сказал Тарантьев. / он затем поехал туда, чтоб разузнать, как русские денежки там пристроить: приедет сюда, облупит еще дураков-то да и поминай как звали: я бы его в острог… В двенадцать лет вдруг и надворный советник, и богач, и черт знает что: бестия первого сорта! Терпеть не могу эдаких. Ты меня не смей равнять с ними, а то я никогда не приду к тебе, — заключил он.

^43-45 Не дам фрака! со кулаком. / — Рубашку прачка потеряла, а жилет принесу вместе с фраком, — сказал Тарантьев, — неси фрак…

— Не будет фрака! — сказал Захар, — хоть что хотите! — и ушел к себе.

— Видали ли эдакое животное, а? вот постой: я на тебя бумагу дам… — сказал Тарантьев, — выучат тебя грубиянить…

— Ты чего смотришь, — говорил Тарантьев, обращаясь к Обломову, — как ты позволяешь ему так обращаться с гостями, с благородными людьми?

— Что ж мне с ним делать? — отвечал Обломов, — да знаешь что, Михей Андреич, ты лучше бы купил себе фрак: говорят, где-то готовое платье дешево продают…

— На Апраксиной в 9 No всякое есть платье, — вдруг сказал Алексеев, — за 25 рублей можно фрак купить, топкий, точно новый: и не узнаешь…

Тарантьев посмотрел на него с презрением.

— Это вы с родственником с своим, — начал он, — на мои 50 рублей не по фраку ли хотите себе купить? то-то он все и пристает ко мне, да вот ему — и вам тоже — шиш! Как же, земляк, фрак-то? вели дать.

— Захар не даст, — отвечал Обломов, — уж если он что заберет себе в голову, так оттуда ничем не выбьешь, кончено: ты лучше купи.

— А на что я куплю? на твою красненькую, что ли. Эх, ты, богач, помещик, что бы тебе бедному земляку к Святой сукна на пару подарить или сотенную прислать — не дождешься. А вс&ё новые ваши нынешние модные штуки да приятели, да вот эдакие немцы — жди от тебя! Ну хоть ты дай мне на фрак денег взаймы до жалованья…

— Вот теперь денег: слышишь, что староста пишет! где я их возьму?

— А вот здесь, — отвечал Тарантьев, указывая на ящик, — дай-ка сорок пять рублей, право! И в самом деле лучше купить: твой еще замараю как-нибудь…

— Зачем же сорок пять рублей, когда фрак 25 стоит: вон Иван Иваныч знает…

— Вы бы шли вон отсюда, Иван Иваныч, — сказал Тарантьев, — мутите только. Фрак стоит 45 рублей. Я вам говорю… Ну дай же, земляк, хоть сорок: полно тебе: как это не одолжить приятеля? А пять-то рублей вот он даст…

— У меня всего денег-то целковый, — сказал Алексеев.

— Ну, целковый дайте, я поторгуюсь, уступят. А я вам уж вместе с родственником вдруг и отдам 53 рубля… Ну поскорей, ну давай, Илья Ильич.

— Пристанет же, — с досадой сказал Обломов, отворяя и тотчас опять затворяя ящик.

— Ну уж отворил: чего опять затворять, — заговорил Тарантьев и проворно сунул четыре пальца в ящик, чтоб помешать закрыть его: — давай, давай.

— Пусти, прищемлю пальцы, — говорил Обломов, стараясь закрыть ящик.

— Не пущу, — говорил Тарантьев.

— Пусти, я сам дам…

— Ну, давай.

Обломов вынул 25 рублевую бумажку, швырнул ее с величайшим неудовольствием Тарантьеву и громко захлопнул ящик, заперев ключом.

— Только-то! на это и панталон не купишь, а все вы, — сказал он, обращаясь к Алексееву, — давайте скорее целковый…

Алексеев хотел что-то сказать.

— Ну, ну, проворней, некогда мне! — говорил Тарантьев.

Алексеев пошарил сначала во всех карманах, как будто не зная,

где лежат деньги, потом вынул и бережно развернул бумажку, в которой завернут был целковый, взял его и посмотрел на обе стороны. Он начал было завертывать его опять в бумажку и опять хотел что-то сказать, но Тарантьев выхватил у него целковый вместе с бумажкой.

— Это-то возьмите назад, — сказал он, отдавая бумажку, — у меня и без бумажки не пропадет.

С. 46.

⁸ После: думал о чем-то другом. — Тарантьев пошел и опять вернулся.

— А знаешь, что я придумал, — сказал он. — Ведь фрак-то можно достать: ты ушли куда-нибудь Захара минут на пять, а мы бы сами и взяли…

— Нет, нет… — с нетерпением заговорил Обломов, измученный присутствием Обломова и утомленный его требованиями, бранью и криком.

— Ну черт с тобой, неблагодарный, — говорил Тарантьев уходя, — для него хлопочешь, хлопочешь, благодетельствуешь ему, а он ничего не хочет сделать. Вот к куме должен бежать на Выборгскую сторону…

^11-12 отчасти ~ вздохнул. / и раздосадован Тарантьевым. Алексеев был огорчен внезапным лишением целкового. Оба были недовольны. Наконец Обломов вздохнул.

²³ Перед началом 5-й главы (в рукописи номер главы не обозначен) на верху листа и на полях зачеркнутые наброски: встать не хочет || Ему лишь дома было привольно и хорошо. || Он отстал от знакомых, от всего от || лености и тяжести, от неохоты нарушать || ежедневные привычки, если он не выспится, || [ему день] после обеда, ему день не в день, || не любил он стесняться; ему бы лежать при || госте, любил грязненький халат; обе||дать любил нараспашку, чтоб взять || кость обеими руками и глодать, замусо||ливши и руки и рот; пробыть целый || день где-нибудь было ему уж тяжело; || [с] новых лиц тоже не любил, потому || что с ними надо хоть немного при ||нудить себя, принудить мысль, при дамах || нельзя сесть слишком свободно. Но случай || но он мог и сблизиться с кем-нибудь и || легко привыкал. Как Никита Вас.: где || сел, так уж нелегко встанет, || [он устает] надо достать платок, не хо||чется, он уйтает и оттого, || что спал, и оттого, что не спал, и || оттого, <что> говорил, и что сидел и || ходил, и утомляется долго || временным молчанием.^{[26] 54}

Он боялся движения. Его не пуга||ли, например, трещины потолка,⁵⁵ || галерея ветха,⁵⁶ а жизнь, движение || пугали.⁵⁸

Он любил жить, мечтать и волно||ваться лежа⁵⁹ (см. лист III): позы лежанья⁶⁰ (см. лист II). / Ученье Обломова, приезд, служба, Захар⁶¹ / || энциклопедичность, ученье выдохлось со временем — остался какой-то странный признак — || конечно, что он учился когда-то: он || мог молчать умно, т. е. не как || невежда, тупо и бессмысленно, а в глазах, || пожалуй, написано было, || когда говорили о чем-то: да, я || помню, было что-то, || учили, я || забыл; или: я понимаю это, || да рассказать не могу…⁶² ||.

Приезд: не иначе понимал [как] || возможность путешествия как с [ветIIчиной] и в перинах…⁶³ [Он все]

Но он понимал — Штольц натол||ковал ему — что [он не может] || человек должен делать что-н<и>б<удь>, || что на каждом из нас ле||жит какая-н<и>б<удь> задача, которую || надо сделать, а что [в этом наше] || это наше назначение, цель на||шего создания,⁶⁴ может быть, [тогда || уж он стал] Поэтому || [узнав] увидев, что его обма||нула служебная и светская || роль,⁶⁵ он стал помыш||лять о прочном счастье и, || стараясь [угадать] определить свое || назначение, в имении См. лист IV. / Сначала жил || скромно, но по смерти У родителей, получив доходу до 12/т., начал || жить шире. Но [доход] количество дохода, || расхода — сколько нужно на прожиток, || но бюджета, ничего не было. Сколько || было у него денег налицо, сколько И надо заплатить, сколько истратить, || он ничего не ведал… [Думал о плане] || *[Если] Он поиздержал по мелочам, И не обращая внимания, но если вдруг || надо заплатить много денег, прихо||дил в отчаяние. Повар у него, от || пустил его, нанял кухарку…^[27]

имение ни в дурном, ни в хорошем || положении (лист II.)^[28] в семейном счастье, он все продолжал чер||титъ узор своей жизни?⁶⁶ Он любил мечтать, || жить, волноваться лежа. || Он уходил в самого себя (см. лист III.) дозы лежанья (см. лист II)^[29]

³¹ Против слов: Он вместо пяти получал уже от семи до десяти тысяч рублей — на верху листа на полях зачеркнутая запись: Он чувствовал || потребность || делать что-н<и>б<удь> || и занялся пла||ном…⁶⁸

³⁷ После: надеялся. — как более или менее всякий молодой человек,

³⁸ готовился к поприщу, ~ в службе, / готовился к поприщу, к роли или, лучше сказать, к нескольким ролям. Самою важною из них он считал, разумеется, роль в службе,

С. 46.

^41-42 После: семейное счастие. — так ясно и просто развивалась перед ним картина всей его жизни, картина не новая, не мудреная, не необыкновенная. Он не заносился, как многие другие юноши, не сулил себе никакого особенного назначения, а если и ставил себя героем какого-нибудь блистательного положения, быта, подвига, то делал это единственно из удовольствия помечтать [лежа на постели о разных призраках, с тем, чтоб, встав, тотчас же и забыть о них. Это он любил делать иногда, но о возможности осуществить свои мечты^[30] ему и в голову не приходило.]

⁴³ Против слов: Но дни шли за днями, года сменялись годами, — на полях зачеркнутые записи: (характера [тихого] тихого, || склонного более к созер||цательной, нежели к деятель||ной жизни) ⁷⁰ лист III

С. 47.

² После: десять лет назад. — Но он все сбирался и готовился начать жить, все рисовал в уме узор своей будущности, и конечно с каждым мелькавшим над головой его годом должен был что-нибудь изменять и отбрасывать в этом узоре.

К нему, кажется, не подкрадывалось сознание, что он был характера более склонного к созерцательной, нежели к деятельной жизни, что волнения, хлопоты всякого рода, вообще движение не уживались с его вкусом и привычками. Ему бы всего более по вкусу пришлась жизнь браминов: * сидеть на солнышке, поджав ноги под себя, и глубокомысленно созерцать кончик собственного носа. А если иногда случай или необходимость и наталкивали Илью Ильича на заботы, то не приведи бог, как грустно становилось ему от этого. Он вовсе не был из числа тех господ, которые всю сладость жизни видят в труде, всю сладость труда не в цели его, а опять в труде же.

⁴⁵ После: мирного веселья. — зачеркнуто: Но он первую половину до пускал не как необходимость, но как неприятную случайность, от которой, как от какой-нибудь болезни или всякого другого худа, всегда искал освобождения.

³⁵ Против слов: что это отец подчиненных, — на полях зачеркнутые записи: о цвете лица || о расстроен<ном> || желудке и Параллельно первой: Потом общество, || потом женить||ба⁷²

С. 48.

⁵⁶ Илье Ильичу ~ человека: / А между тем начальник Ильи Ильича был в самом деле добрый и приятный в обхождении человек.

¹⁴ После: не говорили, — у некоторых даже было по два и по три особенных голоса в запасе, которые они смотря по обстоятельствам и пускали в ход в разговоре с начальником.

^17-18 После: с ним начальник. — Ему казалось, что как только последний поведет взглядом по подчиненным, то вот все хором и грянут: ах, зачем мы горемычные родились на белый свет.* Но если случалось Обломову сделать что-нибудь не так, как следует, и если начальник звал его к себе, то страху и трепету и конца не было. Илья Ильич шел с места быстро и бодро, топал ногами и сапогами и тем явно доказывал, что и у него есть ноги и сапоги, как у всех. Но подвигаясь к начальнику, он, кажется, постепенно терял это сознание, а вместе с сознанием и звук шагов, и шел все медленнее и медленнее, желая никогда, никогда не дойти до рокового места, наконец подходил к начальнику уже как призрак, совсем неслышными шагами, точно без сапог. Дыхание у него замирало, его прошибало от страха потом, до волос, и он просил, кажется, глазами прощения в своем существовании.

³⁰ После: не сможет. — Такого голоса еще не было ни у кого, надо было создавать новый, так как случай вышел совсем новый.

^34-35 Под словами: прислал медицинское свидетельство. — на полях зачеркнутая запись: другое поприще — || общество⁷³ || говядина⁷⁴ || уж этот Обломов⁷⁵

С. 49.

¹⁷ После: с болью до слез. — Вот тогда-то он и завел лошадей, нанял повара и двух лакеев. Как, бывало, любил подкатиться на паре борзых коней к крыльцу, когда знал, что пара хорошеньких глаз караулят его приезд у окна. И он бывал не прочь увековечить священный и неразрывный союз дружбы с приятелями за обедом, среди чаш, объятий, стихов и фраз. Но взгляды и улыбки красавиц стали обращаться к нему реже, по мере того, как он входил в лета, и он стал реже появляться в люди.

²⁰ После: хлопоты. — едва ли какая-нибудь другая служба требует столько тонких угождений внимательности, как служение красавицам.

^23-24 После: себя влюбленным. — Каждая история любви Обломова, как только дело доходило до того, что надо было поспевать в один день и в театр и на обед, иногда и на вечер для какого-нибудь пугливо, стороной брошенного на него взгляда, или для того, чтоб иметь случай сказать или услышать несколько самых простых слов, иногда даже просто чтобы сказать этим присутствием, что вот и я здесь, я слежу за вамп всюду, Обломова уже не ставало на это. Нечего и говорить о каких-нибудь энергических способах или хитрых, тонких, неприметных уловках, изыскиваемых влюбленными для достижения своих целей: об этом никогда Илье Ильичу и в голову не мечталось.

С. 50.

^9-10 После: патетической страсти, — зачеркнуто: Илья Ильич довольно холодно расстался с светскими красавицами, но еще холоднее простился он с толпой друзей. Вглядываясь с летами в жизнь и людей, уразумев и то и другое, он многое перестал любить, многому не верил, как и другие, но не счел нужным, как другие притворяться иногда и продолжать вертеться в этой сфере с темп людьми, от которых мог спрятаться. И он прятался по разным причинам.

¹⁵ После: «друзей». — зачеркнуто: Его перестало тянуть из дома.

Только в своем кабинете он чувствовал себя хорошо, привольно, безопасно. Какая-то тяжесть, неохота ко всему забралась его в душу. Уж ему стало трудно провести целый день в людях; если он не доспит часа утром, не соснет после обеда, ему и день не в день: он ходит сонный и вялый. С каждым днем ему становилось все труднее стеснять себя и приневоливать к чему-нибудь.

Нельзя сказать, чтоб он грустил, расставаясь с приманками молодости, со всеми этими улыбками, взглядами красавиц, с друзьями, со всеми суетными желаниями, с беготней и с волнениями. Нет, расставаясь с этим, он как будто сбрасывал с себя какую-то ношу или сдавал с рук хлопотливую обязанность, которая приходилась ему не по нраву. На все мечты, все мелкие, но дорогие сердцу мелочи и воспоминания, от которых у иных и под старость сердце обливается кровью, он лениво махнул рукой, с сонными глазами простился с ними, и только память о поваре и лошадях почтил искренним вздохом. А впрочем, он чувствовал себя совершенно так, как человек, заплативший долг или какую-то невольную дань или отказавшийся от не свойственной ему роли.

Ему, не как многим другим, только дома казалось хорошо, привольно, безопасно. Возвращаясь от шума и блеска и пустых забот молодости, он как будто возвращался к своим пенатам,* от которых был оторван докучливой обязанностью, с спокойствием, с дружеской улыбкой своим диванам, креслам, всем знакомым предметам.

^16-17 Его почти ~ квартире. / Потом его ничто почти уже не влекло из дома, и он с каждым днем все крепче и постояннее водворялся в своей квартире, огранича круг знакомых очень немногими лицами и домами, и постепенно дошел до того сидячего или, лучше сказать, лежачего положения, в котором застал его читатель.

^18-23 потом он ~ бриться. / и он распоряжался так, что если приходилось ему где-нибудь обедать, то он уж проводил вечер дома; если намеревался ехать на вечер, так оставался обедать дома. Потом он реже обедал в гостях, потому что приобрел привычку спать после обеда, и если не спал, то целый вечер мог только хлопать глазами и молчать. Вскоре и вечера надоели ему: и фрак тяготил его, тяжело было засиживаться поздно, скучно было часто бриться и мало ли что еще?

С. 50-51.

^29-28 в свое одиночество и уединение, ~ уроки. / в свой любимый образ жизни. Для него и прежде всегда ехать в гости было и наказанием и удовольствием: наказанием сбираться, одеваться, удовольствием — сидеть и беседовать с людьми, которые ему нравились. Когда он был и моложе, он делал так: заехав куда-нибудь и усевшись в покойных креслах или на диване, он иногда просиживал, не вставая с места, до невозможного часу, когда надо идти прямо в постель, не потому, чтоб было ему очень весело, а потому что тяжело и лень подниматься с места. От этого он, обещав приехать в один день в два дома, никогда не добирался до второго, а приехавши в первый, оставался до тех пор, пока никуда нельзя уже было ехать, как только домой. Делая визиты в Новый год, он поступал точно так же. Приедет в первый дом, водворится на покойном месте и просидит до той минуты, когда наступит час обеда и визиты прекращаются, иногда он и отобедает тут же в первом доме. Поэтому ему, чтоб объехать всех знакомых в торжественные дни и посидеть у всех, понадобилось бы, по крайней мере, лет полтораста. Про него и знакомые говорили: «Ну уж этот Обломов: куда заедет, там и сядет: не выживешь его!» Иногда в самом деле надобно было выживать его. Он не всегда понимал тонкий намек. Например, этим еще не всегда поднимешь его с места, когда хозяин дома, наскучив сидеть с ним, пошлет вместо себя жену, а та, зевнув несколько раз среди плохо вяжущегося разговора, уйдет и вышлет сына лет 10 или 12, который занимает гостя тем, что осматривает стены, или заберется на кресло с ногами и, положив палец в рот, смотрит молча в противуположную от гостя сторону, или, напротив, с особенным любопытством глядит гостю в глаза, наблюдает, как он вынет табакерку, как понюхает табаку, или рассматривает, какой у него платок, сапоги и т. п. Тогда только разве поднимется Обломов, когда хозяйка войдет в шляпке и даже в салопе * в комнату и скажет мужу: «Что ж ты сидишь? ведь опоздаем».

Обломов постепенно расставался с кругом своих знакомых. Он сначала ограничился тремя домами, потом посещал два, наконец, один,^[31] [Последний дом — было семейство хозяина, у которого он нанимал прежнюю квартиру, где-то у Владимирской.* Хозяин, некогда помещик, продал имение, купил небольшой дом и жил доходами с него. Илья Ильич, выспавшись после обеда, отправлялся каждый вечер к нему. Это были тихие и смирные люди, которые всякому гостю рады, как они сами говорили. Илью Ильича они особенно любили за аккуратный платеж денег и за аккуратное хождение к ним по вечерам. Тут прихаживало иногда человека два приятелей, составлялся вистик * или преферанс, иногда навертывался франт какой-нибудь, но мелькнув, исчезал, потому что ни женщин, ни ужина не было. Говорили обыкновенно о последних городских происшествиях, особенно о несчастных, до которых был охотник хозяин дома — например, о значительной краже, об убийстве, о пожаре, о том, как открыли убийцу, как поймали воров, где нашли краденое, как утушили пожар и т. п. А если происшествий не было, то хозяин рассказывал о своей бывшей деревне, о хозяйстве, об охоте. Истощился этот предмет, тогда молча доканчивали беседу и к 12 часам расходились. Около года Илья Ильич наполнял такими беседами свои вечерние досуги. Но к концу года через дом от его квартиры случился пожар. Обломов перепугался и переехал в Гороховую, где мы его нашли, и с тех пор был только два раза у прежнего хозяина.] но потом с каждым годом он все погружался глубже в свои любимые привычки, из которых периодически, во время приездов своих в Петербург, выводил только его Штольц.

У Обломова много разного нарядного домашнего платья: у него есть красивые шлафроки, комнатные сюртуки, модного покроя, коротенькие, узенькие, и длинные парижские куртки: все это надарил ему Штольц. Илья Ильич бывало и наденет такой сюртук, или шлафрок, ляжет на шитую подушку на окно, чтоб позевать на соседок, которых предпочитал светским дамам, — но потом он оставил эти затеи. Он постоянно пребывал в своем поместительном покойном халате из прочной материи, в каком он является в начале романа. Халат постарел, засалился, в некоторых местах разорвался, из прорех выглядывали кусочки ваты,^[32] но только в этом стареньком и грязненьком халате Илья Ильич и чувствовал себя вполне привольно и покойно. В новом долго было ему неловко. Он все пожимался, морщился — и тогда только успокоивался, когда халат обомнется и засалится: впрочем, это не стоило больших усилий Обломову, даже никаких: у него это делалось быстро самою собою и не только с халатом, но и со всяким другим платьем. Оно точно горело на нем. Наденет фрак или сюртук по два, по три раза — а кажется, как будто он по три года носит их: вс&ё как-то скоро изомнется, издерется, цвет полиняет, и вещь преждевременно делается старою.

Так он уже почти и не выходил из халата, разве только наденет сюртук, пойдет пройтись по Невскому проспекту, что случалось сначала каждый день, несмотря на погоду, потом два раза в неделю, потом только в ясные дни, а наконец, он ограничил свою прогулку тем, что изредка доходил только до Невского проспекта и обратно домой.

С каждым днем он все становился тяжеле и неподвижнее. Приехав с Штольцем куда-нибудь, он больше молчал: ему скучно казалось принуждать [себя говорить] ворочать языком, потом стало тяжело ворочать и мысль в голове, иногда тяжело ворочать и самую голову. Новые лица утомляли его, с ними все-таки надо было держать мысль на привязи, нельзя было немного не принудить себя говорить или по крайней мере внимательно слушать, наконец, хоть делать вид, что слушаешь, что говорят. Надо было обнаруживать участие к какому-нибудь вопросу, обнаруживать какой-нибудь определенный характер, образ мыслей. А ему все это было тяжело. Он бегал от [прежних] знакомых отчасти и по другим причинам. Вглядываясь с летами в жизнь, уразумев кое-что в ней и рассмотрев попристальнее людей, он многое и многих разлюбил, многому перестал верить, как и другие, и с тех пор не считал, какие другие, необходимостью надевать повременам маску, сносить терпеливо всякий недостаток, закрывать глаза на какую-нибудь низость, тем более, что для него была возможность — не видеться, с кем не хочешь, не стеснять себя чужим присутствием, и он вполне пользовался этою возможностию. Он не был ни разочарован, ни ожесточен в душе против людей — нет — куда ему — но он не был и вполне равнодушен к недостаткам ближнего. Если они не возмущали его желчи, а мешали иногда покойно жить, он и прятался от него, тем более что отрад себе никаких не ожидал и потому не считал нужным притворяться. А впрочем, если случай сталкивал его с кем-нибудь в частые отношения, он мог привыкнуть хоть к какому недостатку: так он привык и к Тарантьеву и к Алексееву, случайно, нечаянно, и тогда уже сносил их терпеливо, какие они ни будь. Потом уж ему неудобнее казалось отвыкать от них. Присутствие дам стесняло его еще более: при них нельзя залезть с ногами на диван или в кресло, хотя сами они и ухитряются делать это как-то незаметно. Ему даже жутко стало в людской толпе: чем он реже являлся в нее, тем более робел и конфузился при посторонних: нельзя ни зевнуть ни молчать постоянно. Обедать в гостях стало ему просто невозможно: он уж привык обедать нараспашку, в халате, любил иногда засучить рукава и взять кость в обе руки, чтоб обглодать ее за удовольствием, а после обеда немедленно лечь спать. Наконец, он дошел до того, что если сядет где-нибудь, то не хочется встать с места, нужно бы достать платок, который лежит перед ним, или выкурить стоящую в углу трубку, да лень протянуть руку. Он уставал от всего: и от того, что долго спал, и от того, что недоспал; утомлялся сидя на одном месте, [а] от ходьбы делалась одышка; говорить много — было скучно; и долгое молчание томило его.

Он враг всякого движения по натуре своей:^[33] он, как живет в Петербурге, не съездил ни разу в Кронштадт,* не видал никаких примечательностей столицы, ни музеев, ни Эрмитажа. Его никуда не влекло. К этому ко всему с летами присоединилась какая-то ребяческая робость, ожидание опасности и зла от всего, что не вертелось в сфере его ежедневного быта, следствие отвычки от разнообразных внешних явлений. Его не пугала, например, трещина потолка в его спальне: он к ней привык; не приходило ему тоже в голову, что вечно спертый воздух в комнате и постоянное сиденье взаперти чуть ли не губительнее для здоровья, нежели ночная сырость: он и к этому привык, но он не привык к движению, к жизни, к многолюдству и суете. В тесной толпе ему казалось, что его задавят, в лодку он садился с неверною надеждою добраться благополучно до другого берега; в карете ехал с бьющимся сердцем, ожидая, что лошади понесут и разобьют. Гора ли случится на дороге, мост ли, у него сейчас рождалась в голове мысль: ну а как оборвешься, сломишь шею. Случится ли ему остаться одному дома, он не преминет подумать, что к нему могут прийти воры, ограбить и убить его, или вдруг на него нападал суеверный ужас: он пугался окружающей, его тишины или просто и сам не знал чего, у него побегут мурашки по телу, он иногда боязливо косится на темный угол, ожидая ежеминутно, что ему почудится сверхъестественное явление. Куда ни соберутся, что ни предпримут, у него прежде удовольствия, прежде веселья являлась мысль, нет ли тут опасности какой-нибудь? не убьет ли чем-нибудь, не задавит ли, не вымочит ли, не обожжет ли, не обрушится ли, и он впадал в раздумье, колебался и наконец отказывался от намерения, цели, прогулки и прочего, иногда с тоской, с досадой на самого себя. Так разыгралась роль его в обществе, и он покинул и ее,^[34] [уединился. Никто не мешал ему в этом: редко самому строгому отшельнику удается пользоваться таким уединением и тишиной, какая окружала Обломова.

Что ж он делал? Читал? прибегал к перу и беседовал на бумаге с самим собою. Нет: читатель видел в начале первой главы, что книги, газеты, чернильница и перо были в запустении и беспорядке.]^[35] простился с приманками молодости, со всеми этими улыбками и взглядами красавиц, с рукожатиями друзей и с самыми друзьями, со всеми суетными желаниями, беготней и волнениями. Он лениво махнул рукой на все юношеские обманувшие его или, лучше сказать, обманутые им надежды, все нежно-грустные, светлые воспоминания, от которых у иных и под старость сердце обливается кровью: только память о поваре и лошадях он почтил искренним вздохом. Расставаясь с молодостью и со всеми ее заботами, он как будто сдавал хлопотливую обязанность, отказывался от не свойственной ему роли и вздохнул свободно, оставшись дома, где только и чувствовал себя вполне хорошо, привольно, безопасно. Он дружески улыбнулся своим пенатам, от которых отрывала его докучливая беготня, покоил приветливый взгляд на свои<х> диванах, креслах, на всех мелочах, на всем, что любил, к чему привык. Никто не возмущал его спокойствия, редко самому строгому отшельнику удавалось пользоваться таким уединением и тишиной, какая, в столице, среди полумиллиона людей, окружала Обломова.^[36]

Что ж он делал? Читал? передавал бумаге плоды уединенных мечтаний, дум? Учился? Нет. Чтение, писанье и ученье он еще с детства привык понимать как такое занятие, которое требует особенной, исключительной страсти, как например рыбная ловля, охота, верховая езда. Между тем родители, сколько могли, старались дать ему воспитание. Они даже решились расстаться с ним и пятнадцати лет отдали его в [одну школу, где он, волей или неволей, проследил курс наук до самого конца.] пансион. Старики Обломовы после долгой борьбы решились послать Илюшу в Москву. Отец советовался с некоторыми из соседей. Одни были против, другие за. Последние говорили, что можно бы было ограничиться и тем, что Илюша выучил у Штольца, т. е.: грамматикой, арифметикой, географией и историей. Но старик Обломов сам упорно восстал против этого. Нет, — говорил он заботливо, — видно этого мало. Я в газетах читал, чего требуют от поступающих в разные школы и чему их там учат, так волосы дыбом станут. Покойник брат мой, слава богу, учился не мало на своем веку, вон и книги-то все у меня от него достались, а я и от него не слыхивал таких наук. Например, вон там читал я в газетах, есть наука: психоядрие * какое-то! Где здесь эдакой выучишься! — Натощак и не выговоришь, — заметил кто-то из присутствующих, — это должно быть на смех, Илья Иваныч. — И так на смех, — живо перебил третий. Вон послушайте-ка, что случилось с Андреем Матвеичем… — А что с ним случилось? — спросил Илья Иваныч. — Надули, да ведь как! курам насмех. — Расскажите, Семен Семеныч, как это? — А вот как: жил в прошлом году в городе по делам, и сын с ним, Ванюша, мальчик лет двенадцати. Он отдал Ванюшу в училище учиться считать, писать, арихметике… ну там чему еще учат. Мальчик ходит себе да учится, и хорошо бы: так нет, мало показалось. Приехал в город, как на грех, из столицы учитель и объявил, что он будет учить детей какой-то каллиграфии. — Ну, — сказал один из слушателей, обращаясь к Илье Ив<анычу>, — стоит вашего психоядрия!-- Вот, — продолжал рассказчик, — Андрей Матвеич и думает, дай-ко я поучу Ванюшу каллиграфии-то, годится на что-нибудь. Уговорился с учителем, дорого, да нечего делать, по целковому за раз, и то к нему на дом ходить, а если самого звать, так по синенькой берет.* Ходит Ванюша м<еся>ц, другой, а ничего! — Как ничего? — Так, о каллиграфии и слыхом не слыхать. «Да чему он тебя учит, что тебе говорит? — спрашивает отец Ванюшу, — что вы делаете?» Пишем, слышь, вс&ё. И в самом деле бумаги дестей пять извели,* Ванюша стал куда бойко писать. «Что ж он толкует тебе?» — спрашивает Андрей Матвеич. — «Чтоб палочки одной буквы были ровны с палочками другой, да чтоб перо я, слышь, вот эдак держал, да и вс&ё вот эдак<ий> вздор. Отец смотрел, смотрел, да и отнял Ванюшу. Вот вам и каллиграфия. Уж после Андрей Матвеич в утешение себе приговоривал: „Ну хоть он каллиграфии Ванюшу и не выучил, да спасибо хоть мальчишка бойко писать выучился: любо дорого смотреть!“. Вот эдак же и психоядрие ваше: станут учить психоядрию, а выучат того гляди репу разводить, что мы знаем и без них. Вот нынче каков народец!

Несмотря на все это Илюшу отправили в Москву, в учебное заведение, где он волей-неволей проследил курс наук до конца.

Волей или неволей — потому, что нельзя узнать, кончил ли бы он курс добровольно, если б это предоставили на его произвол. Робкий апатический характер мешал ему обнаруживать вполне свою лень и капризы <в> чужих людях, в пансионе, где придерживалось строгой дисциплины, и не делали никаких исключений в пользу балованых сынков. От этого он, по необходимости, сидел в классе прямо, слушал, что говорили наставники, потому что другого ничего делать было нельзя, и довольно часто выучивал задаваемые ему уроки. Но все это вообще считал за наказание, ниспосланное небом за наши грехи.

С. 51.

³³ После: слушал и учил. — Например он, выучивая историю Шрека,* никак не мог объяснить себе, отчего история — наставница людей? — слова, которые беспрестанно повторял ему учитель. Что за пример ему какой-нибудь Карл V,* Лютер,* Фридрих Великий? * Что за урок извлечет он, Илья Ильич, для себя хоть из пунических или других войн, трактатов, войн или из реформации? * Ведь он не воюет, никаких договоров ни с кем не заключает, ничем не командует. А выучивать так, только из одного любопытства, всю эту кучу посторонних для него дел, лиц, годов — ему казалось, не приведи бог, как скучно. Если товарищи говорили, что надо читать Плутарха,* Тацита,* Саллюстия * — и мало ли еще каких писателей, и там искать живых физиономий и картин разных эпох и искать сходства с своей физиономией, Обломов недоверчиво качал головой и отвечал упрямо: как же! этого не задавали. Когда же я буду готовиться к французскому или латинскому классу: что-нибудь одно: или читать, или учить урок…

^34-39 Если ему ~ за книги. / И с Статистикой, и с политической экономией и с другими науками оказалось то же самое. Ему кое-как удалось одолеть книгу, называемую статистикой, и он уж больше ничего знать не хотел, но когда Штольц сказал ему, что он выучил только один момент, и то прошедший, и что каждый другой момент ведет за собой и другие данные, поэтому надо следить поминутно за наукой и время от времени прочитывать опять по такой же книге, чтоб во всякое время иметь в голове физиономию какого-нибудь государства, и что, например, в политической экономии с изменением разных обстоятельств и условий государственного быта изменяются и самые истины, и что, следовательно, опять-таки надо читать, Обломов долго глядел молча на Штольца, и, когда тот перестал говорить, он все еще глядел на него большими глазами. — Ну, брат Карл, — сказал он наконец, с вздохом, — не ожидал я от тебя этого. В этом упреке был тот же смысл, как в словах: „и ты, Брут, против меня!“. Он считал обыкновенно наукой ту тетрадь, которую приносил учитель: выучить и ее казалось ему каким-то истязанием, а тут вдруг читать! Языки давались ему не лучше, кажется, он переводит все, что задает учитель, только иногда прибегает к Штольцу, и то больше потому, что Штольц — немец и наследовал от отца целое вавилонское столпотворение * языков, и то Обломов делает по крайней мере половину сам и слова выучивает, и в лексикон заглядывает, иногда кладет его даже под голову, когда сморит жара или одолеет скука в классе, и синтаксис учит исправно всякий раз от одной черты, проведенной ногтем учителя до другой, ну так что в год полкниги переведет, как бы, кажется, не привыкнуть? А чуть возьмет другую книгу — не ту, по которой с учителем переводят, точно по-арабски писана: ничего не понимает. — Читай, — твердили ему, — читай и вне классов, в свободное время, читай и по ночам, читай и вышедши из школы»

С. 52.

^1-14 «Когда же жить? ~ юношей, как все. / Когда же жить? — спрашивал он опять самого себя. Учиться — так не жить, жить, так не учиться, — думал он. Ученье казалось ему не жизнью, а только каким-то официальным приобретением права на настоящую жизнь. Он видел в ученье давнишний, утвержденный временем обычай. Принято поучиться, прежде нежели начнешь жить, точно так же, как принято присесть перед тем, как ехать в дорогу.

Нечего делать, однако ж: попробовал он читать. Чтение утомляло его вообще. Мыслителям не удалось расшевелить его ума и породить в нем жажду к ученым истинам, зато поэты задели его за живое: он стал юношей, как все. И у него, как у других, явилось и Божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь*

¹⁹ После: деятельности. — Но это был только миг единый. Поэты возбудили мечты юноши, но не привили страсти к подвигам: порывы мало-помалу улеглись,^[37] трепет, слезы прошли: аппетит пережил все. Мечты остались мечтами. Обломов не переставал волноваться всю жизнь, но без всякой практической цели, а просто из одной чисто художественной любви к мечтам.

²¹ После: натура его друга. — зачеркнуто: Но потом, потом опять заглохло, упало в душе Обломова все, что было забушевало благотворной бурей, несущей жизнь полям. Поэты только поиграли мечтами юноши, но не заронили глубоко в сердце огня, не врезалась в плоть и кровь его любовь к их созданиям, образам, к этим прекрасным призракам, которые накидывают на жизнь меланхолический оттенок и рядом с действительностию ставят зеркало…

^21-32 Он поймал Обломова ~ по строкам. / Чисто и прекрасно прожил этот момент Илья Ильич, но тоже без грусти перешел к действительности, как после без грусти перешел от молодости к зрелым летам. Натура его и тут взяла опять верх над этими мгновенными интересами и увлечениями и вступила в свои права. Тяжесть тотчас одолела его, как промелькнул только поэтический миг. Он скоро отрезвился и перестал читать и поэтов. Только изредка по просьбе Штольца, в одолжение ему, он, пожалуй, и прочитывал какую-нибудь интересную книгу, но не вдруг, не торопясь, без жадности, увлечения, а так, лениво пробегал глазами по строкам.

^40-41 Против слов: которую Штольц навязывал ему прочесть. — на полях зачеркнутая запись: Жизнь и ученье — || целая бездна⁸³ || Геркулесовы столпы

⁴⁶ После: стремления. — Он покинул пансион с запасом сведений, которые в нашем разнохарактерном обществе могли лет двадцать назад доставить ему название образованного человека. Его нельзя было, по крайней мере, вначале, пока еще он не забыл тетрадок, озадачить, заговорив при нем о падении Римской империи, об Альфреде Великом,* о каких-нибудь итальянских войнах. Но по мере того, как он удалялся от эпохи выхода из пансиона, познания его бледнели и испарялись. Если ему случалось как-нибудь нечаянно попасть на ученый разговор, он ссылался на отжившие,^[38] уважаемые в его время авторитеты, называл новым открытием устарелую и забытую истину.

Вскоре то, что приобрел из учебных книг и тетрадок, начало мало-помалу сливаться в одну общую массу и наконец превратилось в темное и сбивчивое представление о всем том, на что он потратил несколько лучших лет жизни.

С. 53.

⁴ После: знаний. — Греки, Римляне, Вандалы, Китайцы, Норманны,* Карл, Рашид,* Югурта,* Аттилла * — все это теснилось в беспорядке, рядом, часто под одним ярлычком. Иногда он Локка * перенесет куда-нибудь в Италию, Маккиавели * — в Англию, а Спинозу * провозгласит китайским мудрецом. С годами и этот весь школьный хлам стал куда-то исчезать, превращаться в мелкий сор, в пыль.

¹¹ После: за писарем. — В аттестате у него сказано было, что он прошел из математики до интегральных и дифференциальных исчислений, а если дадут ему бывало в лавке сдачи ассигнацию, два-три целковых, да мелочи, так он на четверть часа и станет в тупик. Даже танцы — уж что за наука — и тут как-то не далась ему совсем. Выучившись в школе начинать мазурку и кадриль от печки, он и танцевал исправно и в обществе, если приходилось стать у печки, но если придется начинать от окна, непременно спутает все. Потом он покинул и танцы, находя, что это тряско.

Так сначала неохота к чтению и письму, потом отчасти служба, отчасти — жизнь в обществе — вытеснили мало-помалу из памяти Обломова шаткие, ничем не упроченные энциклопедические сведения. В нем остался какой-то осадок ученья, только безличные идеи о выученном. Он, при ученых разговорах, выказывал свою ученость только тем, что мог помолчать умно, т. е. по глазам его видно, что он понимает, о чем говорят, там кажется написано было: да, помню, было что-то и я учил это, да забыл… понимаю, да рассказать не могу…»

²⁷ Старика сыну. / Отец оставил ему эти триста пятьдесят душ не то в хорошем, не то в дурном положении. Он как сам принял его от своего отца, так передал его и сыну.

Против этих слов на полях зачеркнутая запись: Да не подумают, || чтоб дух его || был так же || всегда покоен, || как тело. Он || любил волновать||ся (лежа), у него || [зрели] мысли,^[39] || [росли] намерения, || [возникали] обращались в || стремле||ния, || так что он || иногда вдруг до || половины вскаки||вал с блистаю||щими глазами || и страшно, грозно || озирался кругом, || хотел идти, на||чать делать, || так с угара быва||ло… Но день || склонялся || к вечеру [и он уж || тихо дремал, || а наутро опять] || и силы духа || склонялись на || покой, он || не шел вое||вать, не шел || на то, другое, || а тихо с || грустью смо||трел на за||ходящее солнце и вскоре после || того слыша||лось храпенье. || А наутро || опять жизнь, || опять волне||ния, он уста||вал…⁸⁵

^36-37 После: к приобретению денег. — Ни фабрик, ни заводов — ничего.

«Отцы и деды не глупее нас были, — говорил он в ответ на какие-нибудь вредные, по его мнению, советы, — да прожили же век счастливо: проживем и мы: даст бог, сыты будем». Получая, без всяких лукавых ухищрений, с имения столько дохода, сколько нужно было ему с семейством, чтоб каждый день обедать и ужинать без меры, с семьей и разными гостями, он благодарил бога и считал грехом стараться приобретать больше. Если приказчик приносил ему две тысячи, спрятав третью в карман, и со слезами ссылался на град, засуху, неурожай, старик Обломов крестился и тоже со слезами приговоривал: «Воля божья: с богом спорить не станешь. Надо благодарить господа и за то, что есть».

Если кто-нибудь из соседей, из которых большая часть чужие дела знают лучше своих, усердствовал породить в Обломове подозрение насчет бескорыстия приказчика, старик всегда качал головой и приговоривал: «Не греши, брат: долго ли опорочить человека? Ну, а как неправда, что тебе на том свете за это будет».^[40]

Со времени смерти стариков Обломов<ых> хозяйственные дела в деревне не только не улучшились, но, как видел читатель из письма старосты, становились все хуже. Ясно, что Илье Ильичу надо было самому съездить в деревню и на месте разыскать причину постепенного уменьшения своих доходов. Он и сбирался сделать это, но все откладывал, отчасти и потому, что поездка у него требовала известной обстановки, не совсем употребительной в наше время, без которой он не мог представить себе возможности путешествовать. Он мог ехать только на долгих,* среди перин, ларцов, чемоданов, окороков, булок, всякой жареной и вареной скотины и птицы и в сопровождении по крайней мере двоих слуг. Так по крайней мере он совершил единственную поездку из своей деревни до Москвы и эту поездку взял за норму всех вообще путешествий. А родители отправили его тогда в огромной, обитой кожей колымаге, до того прочной, что время и стихии не оказывали над ней решительно никакого влияния. Такова и была мысль строителя ее. Ее не взяла бы ни разбойничья пуля, ни воровской лом, может быть, и молния не совладела бы с нею, о дожде нечего и говорить: ни воздух, ни вода не проникали в нее. В нее могло поместиться четыре человека рядом, лечь, как хочешь, и протянуть <ноги?> во всю длину и, пожалуй, еще далее, если нужно. Словом, родители сделали с своей стороны все, чтобы смягчить неудобства дальнего пути для сына: виноваты ли они, что все их старания послужили только к тому, чтоб превратить это путешествие в пытку? Повозка была так же важна и не тороплива на ходу, как индийская колесница, на которой возят в процессии идолов <нрзб.>. От этой важности и солидности путь длился вдвое против обыкновенного, остановки на станциях сопровождались скукой, насекомыми и скверным запахом в избах. Огромный запас съестных припасов не мог быть истреблен скоро и потому испортился. Ларцы, коробки, узлы, по невозможности усмотреть за множеством их, растерялись или были раскрадены; от тряски в этом любопытном экипаже так разломит человека, что потом бока и спина месяца три не давали заснуть покойно и заставляли избегать путешествия, как одной из многих напастей, которыми кишит человеческая жизнь. Таковы уж были старинные удобства: бока переломаешь, да зато прочно, просторно, безопасно, не вертопрашно и вместе с тем важно.

С. 54.

⁵ После: пойдет работа. — Обломов объяснял некоторые части плана Штольцу и другим: все хвалили, отдавали справедливость обдуманности, отчетливости, прекрасным намерениям Ильи Ильича. Оставалось только сообразить частности, потом изложить план на бумагу, посоветоваться о каждой статье с опытными хозяевами, да тогда уж и ехать в деревню, чтоб под личным руководством приводить свои замыслы в исполнение. Так Илья Ильич и полагал сделать.

Так вот что занимает его теперь, вот на чем сосредоточивались главные и серьезные виды его в жизни.^[41] У кого же после этого достанет духа обвинить героя моего в праздности, когда он взаперти, в тиши кабинета, все часы, употребляемые другими на мелкий, незаметный труд, посвящает такой важной и благородной заботе?

⁶ После: мысли; — живущий весь век по диктовке руководителей и потеющий над трудом, указанным ему посторонней волей.

¹¹ После: блага. — Тогда только решается он отдохнуть от трудов и переменить заботливую позу на другую, менее деловую и строгую, а более удобную для мечтаний и неги или для беззаботности, покоя, апатии и равнодушия ко всему на свете, смотря по тому, к чему он [был в то время склонен] как он был расположен.^[42]

Илья Ильич, вследствие долговременного упражнения и опытности в лежаньи, изучил до удивительной тонкости и разнообразия горизонтальное положение своего тела и все позы, какие оно способно принять, как не изучили, может быть, и древние ваятели. У него на каждый час дня, на всякое расположение духа была создана приличная поза. В минуту важного труда, например, работая над дельной мыслью, мучась заботой, он ложился на бок, погружал локоть в подушку, а ладонью подпирал голову: и положение корпуса и расположение ног тоже выражали заботу и труд. Переходя от заботливого труда к покойному размышлению, он оставался все на боку, но голову клал на подушку, подложив под голову ладонь. Когда же он волновался страстями, или предавался глубокому горю, или необыкновенной радости, словом, когда был во всем пафосе наслаждений и скорбей, то ворочался беспокойно с боку на бок и ложился иногда лицом к подушке. Но самою любимою и наиболее употребительною позой было у него лежанье на спине. Тихая ли грусть заберется ему в душу, посетит ли его счастливая мысль, предается ли он неге мечты, воспоминаний, или осенит ли душу его важная и торжественная дума, он ложится на спину, иногда подложит при этом локоть под голову, иногда закроет рукою глаза; наконец, и безразличное, неопределенное состояние духа его, т. е. равнодушие, апатия, безысходная скука, держали его в этой же позе, на спине.

Но тут сказано только о трех или четырех главных категориях лежанья; а они имели множество подразделений. Откинутая в сторону или прижатая к телу рука, какое-нибудь особенное более сжатое или свободное положение ноги, большее или меньшее наклонение плеча, бедра, выгиб коленки и т. п. — все это сообщало новый, характеристический оттенок той или другой из четырех главных поз. Спал он, смотря^[43] по состоянию души во сне, во всех позах, но ложился всегда спать на спину.

Волнения, страсти! Да! страсти и волнения. Да не подумают, чтобы душа Обломова не покидала никогда, как тело дивана, своей тесной темницы, и не улетала куда-нибудь в свободные пространства неба, или не боролась с какою-нибудь великою мировою мыслью, или сердце его не разгоралось тоже огнем страшных бурь. Нет, он жил по временам полною, широкою жизнию.

¹³ После: им мире. — природа дала ему пылкую голову и горячее сердце, и если б только не мешало это грубое, тяжелое тело, тогда… тогда далеко бы ушел Илья Ильич!^[44]

^17-19 туда, ~ щекам его… / или вдруг сердце его забьется радостью, затрепещет от высокой надежды, когда он подумает о вселенной, о святом предназначении человека, об обещанных благах за гробом… и сладкие, благо<тво>рные слезы потекут по щекам его…

^46-47 После: наш знаменитый Илья Ильич!" — В другой раз он переходит к скромным законным мечтам о своем счастье, будущем житье-бытье, создает себе жену красавицу, круг друзей и блаженствует.

С. 56.

¹ В горькие минуты он страдает от забот, / Бывали тоже горькие минуты в его жизни: читатель застал его в начале романа на одной такой минуте: он страдает от забот, от огорчений, мучится и терзается,

¹³ После: от волнений. — И часто, часто проводил такие часы Обломов, особенно прежде, в молодые годы: в зрелых летах только угомонилась несколько его тревожная натура. Но зато в зрелые лета испуг от пустоты и праздности, от неисполненного назначения представал грозным призраком и бичевал его совесть. Он вдруг очнется иногда ночью от дремоты. Что я такое? — спрашивал себя Обломов в полном сознании своего ничтожества, бесполезности своего грустного и позорного существования. Нега бежала прочь от него, он поднимал голову с подушки, сжимал ее со стоном обеими руками и плакал, горько плакал, холодными слезами отчаяния. Он вскакивал, ходил по комнате, лихорадочно хватался то за книгу, то за перо и в одну ночь хотел воротить всю жизнь, но за бурей следовала усталость, за усталостью — дремота, за дремотой — сон; а наутро: чай, трубка и лежанье на спине.

¹⁷ После: где его знали. — Ведь как наружность-то в самом деле обманчива: людям довольно только заметить какую-нибудь пустую слабость в человеке, иногда самую невинную, например слабость к лежанью, чтоб заключить о его лени, неспособности. Иные пожалуй готовы отыскать бог знает еще какие пороки,

²⁰ жить не следует. / не следует жить. Далее в рукописи зачеркнутая фраза: Захару было за 50 лет — которая затем откроет 7-ю главу. Фраза сопровождается авторской пометой: см. [V] и VI. На листе V (римская цифра зачеркнута, поставлена цифра 20, арх. паг. — 37) расположен зачеркнутый текст, содержание которого связано с 5-й главой. Границы его можно определить лишь приблизительно — от слов: Но он жестоко разочаровался (с. 47) и до конца главы, последние слова: бьется сердце (с. 51). Вначале это разработка эпизода с начальником Обломова (ср. с. 415—416 Вариантов), затем — записанное на полях описание быта молодого Обломова (ср. с. 417—422 Вариантов).

Впрочем, он был не зол и даже готов на добро, лишь бы оно обошлось ему подешевле.

Но он не любил баловать подчиненных и делал это, чтоб внушить и поддержать в подчиненных уважение к себе: что вот-де надо подчиненного сразу, одним взглядом с ног срезать, чтобы он знал вперед и т. п. И грозный вид и грозный голос — все это происходило от счастливого сознания, что он — начальник, что вот этому он может дать награду, а тому дать выговор и что странно же вести себя начальнику иначе, просто как все, как неначальники. Зачем же он и начальник, как не для того, чтоб постоянно наводить страх и трепет на подчиненных? Не будь у него строгой мины, громкого голоса, его бы, пожалуй, приняли за простого смертного и еще, чего боже сохрани, смешали бы с его же подчиненными. Да и сами подчиненные могут подумать, что он точно такой же, как они. Он этого страх боялся. Нет, уж не будет такого начальника: что нынче за начальники: нынче начальника, пожалуй, не отличишь от простого титулярного советника: * ходит по присутствию тихо, чтоб не мешать подчиненным заниматься делом, избегает шарканья и поклонов, говорит с последним писцом ласково и вежливо и ничего никогда не требует, а все просит. Дело сделать — просит, в гости к себе — просит, и под арест сесть — просит, и выйти в отставку — просит. Всем — вы: и десятерым подчиненным, и одному, вс&ё — вы: не только многим, приди к нему хоть самый маленький и дрянный из целого ведомства чиновник, которого, кажется, не только целым человеком и половинкой мудрено назвать — и тому — вы! где же достоинство? Ни крику, ни шуму: слова ты, нагоняй, я тебе дам, как ты смеешь, исчезли совсем из лексикона нынешних начальников. Если сделает что подчиненный нехорошее, чего терпеть нельзя, он позовет его очень вежливо и серьезно, как будто объясняется по обыкновенному делу: возьмет том свода о наказаниях и укажет ему статью: вы, говорит, вот виноваты против статьи: тут определено за это сделать то-то: под арест, например, на три дня, так я прошу вас покорнейше сообразиться с этой статьей. И еще поклонится при этом. Нет, что это за начальники: то ли дело бывало: льстецы нынешних начальников говорят, что теперь и дела идут лучше, что начальник знает их ближе и подчиненных также, и что обмануть его мудрено, оттого что подчиненные не боятся его как зверя, и начальник доступнее и подчиненный откровенней и свободней и охотнее объясняется с ним по делам службы, и начальник имеет средства входить во все доводы и причины дела, следить за течением его, что он за пустяки не взыскивает, а ошибки предупреждает сам, и т. п. и что он более хозяин в своем ведомстве и знает его, и что подчиненные охотнее работают у него, да мало ли что говорят льстецы.

Исстрадался Илья Ильич от одного страха на службе по милости грозного начальника, не говоря о ежедневном хождении и беспрерывных трудах. Он приезжал домой, убитый страхами и усталостию. «Что это за жизнь, — говорил он, ложась на спину, — когда же придется пожить?» Он не мог понять, как это другие проводят всю жизнь так и многие еще страстно добиваются случая попасть в число этих несчастливцев. Он служил с год, может быть, перемогся бы и натянул бы как-нибудь и другой, но вскоре один случай ускорил его удаление с поприща службы. Он при отправлении на почту бумаг отослал одну самую нужную, не терпевшую отлагательства вместо Архангельска в Астрахань, а неважную бумагу, назначенную в Астрахань, отправил в Архангельск. Дело вскоре объяснилось: стали доискиваться виноватого. Все присутствие трепетало при мысли о том, каким голосом начальник позовет к себе начальник^[45] Обломова, какую мину сделает ему, и все недоумевали, каким голосом ответит ему Илья Ильич. Такого голоса еще не было ни у кого, надо было создать новый, так как случай вышел совсем новый: примеров не было. Все товарищи и ближайшие начальники смотрели с состраданием на Обломова, помышляя о предстоящем ему свидании с начальником. Илья Ильич не выдержал одних уже зловещих признаков, он бежал домой, сказался больным, а на другой день прислал просьбу об отставке. Так кончилась его государственная деятельность, и с тех пор уже он начал помышлять о собственных делах, а вскоре потом, когда умерли отец и мать, он уже исключительно предался составлению плана управления своим имением.

Ничто не мешало ему в этом. Редко самому строгому отшельнику удастся пользоваться таким уединением и тишиной, какая окружала Обломова. Когда у него были лошади, он еще любил выехать перед обедом прогуляться, заехать в Милютины лавки, купить что-нибудь лакомое к столу, или посещал двух-трех знакомых в месяц, которые поближе жили, и то еще надо, чтоб его вытащил друг его Штольц, но как Штольц редко жил постоянно на месте, то и некому было тревожить Обломова. Он без Штольца отставал от всех знакомых, а посещение знакомых было для него и удовольствием и вместе довольно тяжелым трудом. Подняться и поехать — это труд, сидеть у знакомых и беседовать — удовольствие. Заехав в гости и усевшись покойно на месте, он просиживал до невозможного часу, когда надо идти в постель не потому, чтоб ему было уж очень весело, а потому что тяжело и лень было подниматься с места и еще по причине нерасположения своего ко всяким переменам вообще. Если он обещал приехать в два дома в один день, то до второго дома не добирался никогда. Приехавши в первый, он там и оставался до тех пор, пока уже нельзя никуда было ехать, как только домой. И с визитами в Новый год, когда был помоложе, он поступал точно так же. Приедет к первым знакомым, сядет на кресле и просидит до той минуты, когда наступит час обеда и визиты прекращаются, так, чтобы объехать всех знакомых в торжественные дни, ему понадобилось бы по крайней мере лет полтораста. Про него и знакомые говорили: «Ну уж этот Обломов, куда зайдет, там и сядет: не вытащишь его». Иногда его даже некоторым образом надо было выживать из дому, тем более что догадливость не была в числе его качеств. Он не всегда понимал тонкий намек и другие средства, например, этим его еще не всегда удавалось выживать, когда хозяин дома, наскучив сидеть с ним, пошлет вместо себя хозяйку, а та, зевнув несколько раз и помолчав в беседе с ним, пошлет потом сына лет 10 или 12, который занимает гостя тем, что осматривает стены, или заберется на кресло с ногами и положит два или 3 пальца в рот, или с особенным любопытством смотрит гостю прямо в глаза, наблюдает пристально за его движениями, как он вынет табакерку, как понюхает табаку, как высморкается, какой у него платок и т. п. Тогда разве поднимется Обломов, когда хозяйка вдруг войдет в шляпке и даже в салопе и скажет мужу: что ж ты сидишь? ведь опоздаем! Впрочем, все это относилось к тому времени, когда он, Обломов, был помоложе и когда он держал лошадей. После этого позволял себе только пройтись в хорошую погоду по улице, зимой по утрам, а летом — по вечерам. Но с тех пор, как он продал их, он почти никуда не выезжал. «На извозчиках тряско, — говорил он, — да и не безопасно: дрожки у них прескверные, того и гляди изломаются, упадешь, ногу переломишь, а не то, пожалуй, иной бестия завезет под вечер куда-нибудь подальше да оберет».

И вот он остался наедине с Захаром.^[46] Заходили к нему немногие. Он был всегда рад приятелю: и обедать оставит и чаем напоит. Но как он никогда не разделял с приятелями разных затеваемых ими удовольствий не по его вкусу, [как-то] поездка за город, в окрестности, прогулки по воде и т. п., то они, наскоро отобедав у него, или позавтракав, или напившись чаю, тотчас оставляли его и он оставался все-таки наедине с Захаром. {Против слов: он оставался все-таки наедине с Захаром. — на полях зачеркнутая запись: мешали друг другу, || оттого, что видели || ближе один другого, || иногда мы знаем || взаимные пороки||-то и проч.⁹² чудовище || привезли || <2 нрзб.> || Бог создал⁹³

жил с Ил. Ил. с детства

Рядом со словом: чудовище — зачеркнутая дополнительная запись: бог создал, чтоб смотреть}

С. 57.

^10-11 Против слов: каждый день жалуется, сердит, — на полях зачеркнутая запись: преданность не проявлялась || в нем, он ее ему не || показывал, а таилась || внутри⁹⁴

¹² После: чем жить у него. — зачеркнуто:^[47] Но если б в то же самое время кто-нибудь из слушателей осмелился также сказать сентенцию не в пользу Ильи Ильича, или разделить мнение Захара, что барин его действительно хоть брось, или даже просто поддакнуть злословию Захара на Обломова, Захар вдруг опрокидывался с яростию и на него и на его барина, ежели у него есть барин, и на родных его барина и на знакомых [и на то, как они одеваются бедно, и едят плохо, и какие они жиды, хуже немца, и что ему, говорившему, и не видать такого барина, как Илья Ильич, что он у него, как в царстве небесном, что это золото, а не барин, дай бог ему здоровья, и если при этом замечал улыбку, то прибавлял: а вы тут все мерзавцы, сколько вас ни на есть.] то, что он от других слышал о его барине или барыне. Тут он повторял с удивительною точностию все клеветы, слышанные в искренних беседах им от этого человека, или тут же изобретал новые, словом, приходил в неистовство и кончал жаркой защитой своего барина, с экстазом вычислял его достоинства, ум, ласковость, щедрость, доброту, и если у барина его не хватало качеств для панегирика, он смело заимствовал у других и придавал ему знатность, богатство, необычайное могущество и уходил обыкновенно с яростью, грозя навлечь гнев Ильи Ильича и оттого неслыханные несчастия, и прибавлял: «а вы тут все мерзавцы, сколько вас ни на есть».

С. 58.

²³ После: ни о чем не заботясь. — зачеркнуто: Всякое экстраординарное занятие он считал наказанием,^[48] и (3)если (1)ему (2)Обломов приказывал что-нибудь вытереть, вымыть, сходить куда-нибудь, то это делалось всегда после противоречий, споров, убеждений со стороны Захара в бесполезности или невозможности исполнения приказания, и наконец исполнение происходило с ворчаньем и неохотой. Но Захар умел большей частию избегать поручения, угрожая разны<ми> хлопотами и неудобствами и самому барину, как, например, предложив нанять бабу и поставить все вверх дном в доме, чтоб снять только паутину и т. п.

Он исполнял исполнял экстренное приказание^[49] неохотно, с гримасой, после споров и убеждений в бесполезности приказания, но исполнял его только однажды.

³⁷ После: не было никаких. — Ему никогда не приходило в голову подвергать какому-нибудь анализу свои чувства и отношения к Илье Ильичу; потому что они пришли к нему не извне, не надуманы, не приобретены им самим вследствие какого-нибудь убеждения или сознания, а всосано им с материнским молоком и обратилось у него в плоть и кровь. Если б он и барин поставлены были в такое положение, что один мог спастись смертью другого, то умер бы непременно Захар, считая это своею неизбежною и природною должностью и даже не считая ничего.

С. 59.

^2-3 После: дорого ему. — зачеркнуто: Он даже не подозревал и сам этого в себе: это у него делалось бессознательно и так же бессознательно проявлялось, когда заденут его за эту, может быть, единственную нежную струну в его сердце. Для этого нужно было только кому-нибудь неуважительно отозваться о его барине, или чтоб какие-нибудь напасти погрозили ему: он тогда выходил из себя и превращался весь в пылкую преданность.

⁸ После: оспаривать это. — и мог бы сослаться по-видимому на неопровержимые факты, на грубость, леность и т. п. Он даже находил какое-то удовольствие не угодить в пустяках барину. Пошлет ли его Илья Ильич принести, достать что-нибудь или тому подобное, да нельзя, то Захар с особенным удовольствием скажет: "Нет, дескать, этого: нельзя и т. п. Но дело в том, что Захар не властен был над чувством своим к барину. Да, пожалуй, и не к барину, как сказано выше, а ко всему, что относится до дома Обломова.

⁴¹ После: на свете. — Впрочем, Илья Ильич сам подавал беспрестанно || повод к этому: избалованный с детства в деревне потворством отца и матери и всеобщими угождениями целого дома, он не мог сносить противоречий ни от кого и в нем укрепилась [привычка этого влияния на других]. Нагрубит ли ему чужой человек или прохожий на улице, он сейчас грозил ему сделать с ним что-нибудь такое, чего тот и представить себе не может, отправить его туда, куда ворон костей не занашивал, дать знать о нем в полицию — и вот сейчас там все бросятся исполнять его желание. Захар, глядя и слушая это, также составил себе какое-то преувеличенное понятие о могуществе своего барина.

^40-47 много надо ~ недостатками. / сколько оба наслаждаются взаимными достоинствами, столько же оба страдают и от обоюдных недостатков. При сближении и те и другие выучиваются взаимно наизусть. Два близких человека как два поставленные друг против друга зеркала(?).^[50] Не скроешь ни малейшего штриха ни в достоинстве, ни в недостатке. Нужно иметь в запасе большое знание людей и жизни, много логики в голове и теплоты в сердце, много терпения, чтоб уживаться мирно в тесном сближении с другими.

С. 61.

⁴ VIII / Глава III Зачеркнутый вариант начала главы: Утро значительно подвинулось вперед, а Обломов все лежал на диване. До него долетал со двора смешанный шум человеческих и нечеловеческих голосов, то лай собак, то пение кочующих артистов, {Против слов: Утро значительно ~ кочующих артистов, — на полях зачеркнутая запись: на двор при||ходили и пев||цы, и нищие, || но ничто не || нарушало занятий || Обломова.⁹⁸ Читатель || думает, что он || все терзается письмами: ни и чуть не бывало — || он уж меч||тает об оран||жереях⁹⁹ || и т. п.

(см. 1^й 2^й листы)

Под этой записью еще одна зачеркнутая помета. Против слов: то и другое ~ за правило: — когда же пожить || на траве, девка с || круглыми локтями¹⁰⁰} большею частию то и другое вместе, потому что собаки приняли за правило бескорыстно аккомпанировать, иногда из одних только побоев, всякому совершающемуся при них на дворе художественному исполнению пьес как во<ка>льной, так и инструментальной музыки и приставали и к пению певцов, и к игре шарманки. Приходили показывать и зверя морского, приносили и предлагали на разные голоса^[51] всевозможные продукты от говядины до мыла, помады и духов, приезжали и телеги с картофелем и песком, а Илья Ильич все еще погружен лежал на диване. И эта разноголосица не выводила его из апатии, может быть более потому, что он, не терпя шуму, не выставлял, у себя в спальне зимних рам и летом, и оттого голоса смутно долетали до него. Читатель, конечно, пожалеет о горе, посетившем Илью Ильича, думая, что недаром же он не может сойти с дивана, видно, задело его за живое, что все та же мрачная туча, если говорить высоким слогом, носится над его челом, что в голове борются возникающие один за другим мучительные вопросы. И! нет: если и приходили ему вопросы, так из одного любопытства. Нет! И след мрачной тучи исчез с чела Ильи Ильича, и никакие вопросы не борются в душе его: на лице давно водворился даже мягкий и кроткий оттенок, который отразился и в новой принятой Обломовым позе. Он уже лег на спину и заложил обе руки под голову. Он нашел серьезное занятие, решил мысленно несколько важных вопросов, придумав, вследствие письма старосты, новую меру построже^[52] против побегов и бродяжничества крестьян. Потом перешел к устройству собственного быта в деревне. Его затруднял очень деревенский дом: в архитектуре (2)он (1)сам был не силен, т. е. вовсе ничего не знал, и потому назначил в уме только архитектора, которому хотел поручить сделать план дома и смету. А сам, чтоб не тратить долго по-пустому времени на неизвестный ему предмет, занялся выбором места для конюшен, людских, разных служб и для оранжереи. Тут невольно мелькнула соблазнительная мысль и о будущих фруктах: он озаботился, что продавать, что оставлять для дома, варить и проч. Картина этого быта мало-помалу все более и более развивалась в его воображении.^[53]

^22-24 «о двух несчастиях». ~ он обращал / и о предстоящем ему переезде и о грозившем уменьшении дохода. Он также тяжело и глубокомысленно ворочал в голове вопрос, переезжать или не переезжать, как вопрос быть или не быть. Он то льстил себя слабою надеждою, что, может быть, хозяин дома уважит его право, привычки и аккуратный платеж денег и не потревожит его, а изберет другую квартиру, то вдруг живо представлялась ему неизбежность переезда, как грозный фатум, и он закрывал глаза от него, отталкивал от себя мысль о другой квартире, как неестественное, как уродливое видение, но она одолевала его, он окидывал тоскливым прощальным взглядом почерневшие и закопченные от табачного дыма стены своей квартиры, свои мрачные, не выставленные окна; он живо представлял себе, как понесут из комнат его мебель, все вещи, как все вдруг опустеет, точно как будто он едет куда-то в далекий путь… Сердце замирало тоской, он громко вздыхал, то вытягивая, то поджимая ноги. Потом от этой заботы вдруг бросало его к письму старосты: он думал о скорых мерах, которые нужно принять… обращал

^31-33 пенье ~ продукты. / то лай собак, то пенье кочующих артистов, большею частию то и другое вместе, потому что собаки, по-видимому, приняли за правило аккомпанировать бескорыстно, иногда из одних только побоев, всякому совершающемуся при них художественному исполнению пьес как вокальной, так и инструментальной музыки. Приходили показывать и зверя морского, приносили и предлагали на разные голоса всевозможные продукты от говядины до мыла, духов и помады, а Илья Ильич все лежал. Но как ни глухо доносились до него разнообразные крики и пение со двора, благодаря не вынутым и на лето двойным рамам, один голос, однако же, вывел его из глубокой задумчивости. Неотвязчивый разносчик стоял посреди двора и, прикрыв одно ухо рукой, не спускал глаз с окон Ильи Ильича и тоскливо нараспев кричал: салат! са-ла-т! са-ла-т! «Ах ты боже мой! так и тянет за душу, — говорил Обломов, с досадой переворачиваясь на другой бок, — вот поди занимайся!»

Но и на другом боку было не легче. Илья Ильич только было составил себе ясную идею о характере старосты и начал поверять ее с мнением Тарантьева на этот счет, как в передней вдруг что-то неестественно завозился Захар.

— Не то, так другое! — сказал Илья Ильич. — Полно тебе резвиться, Захар! — закричал он. Только Захар унялся, как раздалось почти в самой комнате: лососина! лососина!

— Ну! — с яростию произнес Обломов, — народец! Ах! да: ведь лососины надо купить Тарантьеву, — прибавил потом поспешно.

Распорядившись насчет лососины, он опять хотел было устремить мысль на прежний предмет, напрасно: мрачная туча, говоря высоким слогом, уж слетела с его чела: в ум просились другие, менее мучительные заботы: на лице стал водворяться мягкий и кроткий оттенок, который отразился и в новой позе.

С. 62.

^29-30 Под записанными на полях словами: своего дома, жены и детей… — непосредственно в тексте авторская заметка: / Тут впоследствии можно перенести || из предыдущей главы о по||зах лежанья, о других || его мечтах, как он меч||тает о судьбе человечества, || как вдохновенно озирается || и т. п. /¹⁰⁶

С. 64.

⁹ После: шаря на столе рукой. — Вдруг раздался звонок. — Это кто бы такой? — говорил Илья Ильич, проворно занося ногу на кровать. Кто там? — крикнул он. — Ответ Вере Павловне! — отвечал голос из передней. — Ах, это ты, Кузьма, — сказал встревоженный Обломов, — вот сейчас, сейчас, погоди. — Ни минуты ждать нельзя, и так опоздал, браниться станут: господа едут с визитами, а там на обед. — Ах, — с сожалением произнес Обломов, — я только что сбирался писать, вс&ё мешали, задержали меня, вот, вот только садился. Как же быть-то, ах, боже мой! боже мой! — Прощайте, сударь, значит, ответа не будет? — сказал Кузьма, оборачиваясь к двери. — Постой, постой, как это можно, я хоть на словах скажу сейчас, дай подумать… Ах… — Обломов тяжело и мучительно подымался. — Прощенья просим, — решительно сказал Кузьма. — Вот, вот, вот, — заторопился Обломов, минуточку, минуточку… Кузьма отворил дверь, чтоб идти… — Ну, ну скажи, что… хорошо мол. — Так и сказать? — Да, да, — торопливо прибавил Обломов, — мол — хорошо! — Слушаю-с. — Слуга ушел.

^22-23 Против слов:-- Не платили месяца три, так и будет куча! — ~ не украли! — на полях зачеркнутые записи: не серди меня || -- не вникнул? || Так слушай, || потом другие. || Сначала он его || бранит за дру||гих, Захар плачет, потом когда || хочет засыпать || видит, что он не || другой и печалится.¹⁰⁷

С. 70.

^11-12 В тиатр или маскарад бы пошли, / зачем же бог создал чудовище, как не затем, чтобы господам смотреть. Зачем бог создал тиатр, зачем бог создал маскарад: вот и пошли бы,

^13-15 — Не болтай пустяков! ~ после обеда? / Экие новости рассказываешь! Уйти советует! славно ты заботишься о барском покое. Это я шатайся целый день, не скинь ни галстуха, ни сапог! Тебе нужды нет, что у барина ноги затекут, что он пообедает нивесть где и как и не приляжет после обеда…

— Уснуть-то везде дадут, — заметил Захар, — не дорого стоит…

— Да! на чужой-то постели: усну я, как же, сейчас!

С. 72-73.

^45-14 Против текста:-- Чего изволите? — едва слышно со своего диапазона, — на полях зачеркнутые записи: Захар за||купорил его. || Обломов за||сыпая думает || о познаниях || о деле, не встал || сам, если б не || стащили, не || умылся, не || написал / а все || Захар? да полно, || Захар ли? ¹⁰⁸ / утро || пропало. Он || в самом деле || видно не другой. || / Другой есть… pen || dant) / он || грустная минута, || отдувается, охает || / Эк его раздувает от ква||су-то! говорил И Захар, прислу||шиваясь… || отчего же? || И засыпает.¹⁰⁹

С. 73.

³⁵ Против слов:-- Чем же я огорчил вас, Илья Ильич? — на полях запись: губы вздулись <от> внутрен<него> ¹¹⁰

С. 74.

²² Стану ли я беспокоиться? / Захочу, так чужими руками высморкаюсь, приставлю сторожа чихать за себя… Так как же я другой? Пойду ли я охотой на целый день из дома? стану ли переезжать? беспокоиться?^[54]

^24-25 Против слое: я ни холода, ни голода никогда не терпел, — на полях в углу листа зачеркнутая запись: нежно воспитан, ни || от холода, ни И от голода не тер||пел, ни работы || не знал…¹¹¹

²⁶ Черным делом не занимался. / никакими подлыми делами не занимался.

^26-27 равнять меня с другими? / — Духу! Духу! — твердил в уме Захар, — вон ведь какие слова выдумает, словно кипятком так и обварит.^[55]

— Как ты мог равнять-то меня с другими… а?

С. 75.

¹² После: всхлипывать. — сипенье и хрипенье слились на этот раз в одну, невозможную ни для какого инструмента ноту, разве только для какого-нибудь китайского гонга или индийского тамтама. Эти слезы были более форма, нежели потребность, так, общее место, как иногда кинуться в ноги.

С. 76.

^40-41 Против слов: в этих примирительных и успокоительных словах авось, может быть — на полях запись: не умылся ¹¹⁴

С. 77.

⁸ После: Он задумался… — Ведь если б не стащили насильно с постели, так и до сих пор еще лежал бы… что ж это такое?

¹⁰ После: — Другой, другой… — зачеркнуто: [Другой и план сейчас набросал бы да уж и исполнил бы, другой все письма успел бы написать, другой] Стало быть, другой-то есть такой человек, — начал он невольно определять в pendant^[56] к первому своему определению, — который сразу избежал бы двух что и который… Другой и на квартиру бы переехал… и в деревню съездил бы… другой по утрам и на бирже, и по делам, и везде ездит… пишет, читает, суетится, не то что голь, необразованный… каков Захар-то? а? запустил какую штуку…

С. 77-78.

^26-5 Против текста: Настала однасосветлое сознание — вдоль листа на полях запись: Это поместить после, когда он возвра||щается от Ольги Павловны, где провел || с Почаевым вечер и освежился чистыми || и благородными впечатлениями любви и || дружбы, в другой сфере, с другими людьми; ему || стало гадко своей жизни, он болезненно сознал, что || он пал и что не воротиться ему к порядочной жизни. || Он проводит мучительную, бессонную ночь, бросается || с рыданиями на постель и плачет слезами отчая||ния, оплакивая уродство, бессилие, погибшую жизнь. || [это вс&ё] судорожно хватается за перо, за бумагу,¹¹⁵ || [хоче<т>] за книгу, хочет все воротить разом

/ Не поместить ли тут сон/

С. 77.

^31-34 Против текста: в дремлющей развалине, ~ нравственных сил, — на полях записи: <1.> отчего же я не другой? <2. Зачеркнутое он ворочался и охал: || эк! его там от || квасу-то раздувает ¹¹⁶

С. 112.

³⁵ На верху листа над пометой Гл<ава Х> No — запись: Недостает главы || Сон Обломова¹¹⁷

Против пометы: Гл<ава Х> No — на полях запись: No (Перед этой || главой следует || глава Сон Обломова, || напечатанная в 1848 или || 1849 в [Альмана<хе>] Литерат<урном> || Сборнике при Современ||нике: от этого ее || здесь в рукописи нет)

С. 118.

³¹ Против слов: — Не пойду, — говорил Захар, — на полях запись: упрашивает || минуточку¹¹⁸

С. 119.

^30-35 Тут же ~ сцену. / Захар тоже успокоился и хотел идти за квасом, как вдруг из угла комнаты раздался чей-то веселый и звонкий хохот. Обломов остолбенел среди потягиванья, Захар, хотевший было высморкаться, замер на месте, придерживаясь рукой за нос.

— Андрей! — наконец с радостным изумлением произнес Обломов и кинулся в угол.

— Андрей Павлыч! — с удивлением сказал Захар.

Новое лицо продолжало заливаться хохотом.

— Да полно тебе хохотать, — говорил Обломов, — дай обнять себя.

— Ох, погоди: не могу, — говорил гость и опять залился хохотом.

Наконец они дружески, с жаром обнялись и расцеловались.

Далее следует не вошедшая в окончательный текст романа сцена:

— Здравствуй, здравствуй, друг Илья! здорово, Захар! — говорил гость. — Что, все тот же: те же бороды на щеках, сморкаешься ли ты, наконец, сам или все по барскому приказанию?

— Эх! Андрей Павлыч! — махнув рукой сказал Захар, — вс&ё-то вы такие же, бог с вами.

— Ну дай же поглядеть на тебя, — говорил гость, подводя Обломова к окну, — еще потолстел, обрюзг немного, а впрочем, все, кажется, по-прежнему. Да что это у тебя слезы на глазах?

— Ты приехал, да еще бы не заплакать от радости. Ах, дружище: вот не чаял, не гадал: а ты, как с облаков. Обними же меня еще. Вот так.

— Да откуда, да как, — спрашивал Обломов, усаживая гостя: — как это мы не видали тебя.

— Да так: дверь не заперта.

— И так не заперта: я и забыл, — сказал Захар и пошел в переднюю.

— Я вошел тихонько, — продолжал гость, — и был свидетелем всей сцены. Долго не видал я ничего родного: а ты вдруг с Захаром перенес меня прямо в Обломовку… и сон, и квас, и русская речь, о fumus patriae^[57].

— Да откуда ты теперь, как это ты вдруг?

— Сейчас из-за границы приехал с одним тамбовским помещиком. Захар! Возьми, пожалуйста, там внизу у извозчика мои вещи, чемодан и проч. Я у тебя остановлюсь, Обломов.

— Еще бы не у меня?

— А Штольц? разве вы не вместе приехали? — спросил Обломов.

— Нет, он остался в Германии. Он купил себе там землю и заводит ферму.

— Так он не будет сюда.

— Будет приезжать по делам.

— Где ж ты был, что ты делал? как проводил время, Почаев?^[58] — спрашивал Обломов, с любовью глядя на приезжего. — Шутка ли? полтора года не видались: и вдруг такой сюрприз! И не написал ничего. Ах! Андрей, Андрей! как я счастлив, как доволен… — говорил Обломов.

— Спасибо верю.

— Ну, говори же, говори: где был, что делал.

— Погоди: все расскажу, успею. А теперь ты расскажи, как ты поживал здесь, не ездпл ли куда, в деревню?

— Нет, все здесь, вот еще сбираюсь…

— Да ты уж пятнадцать лет собираешься…

— Все никак нельзя…

— Ну, здоров ли ты? — спрашивал Почаев.

— Э! какое мое здоровье! — со вздохом отвечал Обломов.

— Что же с тобой? — заботливо спросил Почаев.

— Ячмени совсем одолели.

Почаев засмеялся.

— Да, тебе смешно, видишь ты какой свежий да здоровый, а у меня, что неделя, то ячмень: с одного глаза сходит, на другой садится… просто жить нельзя.

— Нет, друг Илья, ты слишком здоров, если только ячменями разделываешься за свое сиденье взаперти, за спанье.

— Да что это? никак у тебя окна не выставлены? — спросил Почаев.

— Да, я не велел: знаешь, шумят братец, на дворе: спать совсем нельзя…

— Да, я видел, как тебе не спится, бедный! Да что это ты, в маскарад собрался, что один чулок нитяный, другой шерстяной, — посмотри, посмотри: и рубашка-то наизнанку одета…

— Ах, и в самом деле, — сказал Обломов, с удивлением оглядывая себя. — А все Захар: оденет черт те знает во что! Только недогляди.

— Да ты сам разве не видпшь? Как тут ячменей не быть.

— Что ж он-то будет делать? У меня и без того немало хлопот…

— Да! кстати о делах: ну что у тебя в деревне… что здесь?

— Ох, плохо, брат Андрей…

— А что? не случилось ли чего?

— Ах, братец, как же: случилось, — горестно сказал Обломов.

— Что же такое?

— Два несчастья: не знаю, как и быть. Как я рад, что ты приехал… Ты поможешь мне выпутаться из беды.

— Что ж такое? — спросил Почаев, — ты меня пугаешь.

— Да вот с квартиры надо съезжать…

Почаев опять залился смехом.

— Тебе все смешно, — сказал Обломов, — самому-то не сидится на месте, так и странно, когда другому не хочется…

— Ну это первое несчастье: какое же другое? — спросил Почаев.

— А вот ты прочти, что староста пишет. Где письмо-то? Захар! Захар! куда ты дел письмо от старосты?^[59] отыщи. Да садись, Андрей: я бы с дороги дня три ни рукой, ни головой не пошевельнул бы, а он на ногах… чего ты хочешь? чаю, кофе, вина или обедать? Может быть, не съездишь ли ты с дороги в баню: не хочешь ли полежать?

— Ну еще чего не выдумаешь ли? Кофе и чай я пил в свое время; в баню не хожу, полежать успею ночью, а обедать — другое дело — вели давать: пора.

Обломов велел накрывать на стол.

— Ну а ты все по-прежнему? Ужинаешь регулярно, спишь после обеда и… ничего не делаешь?

— Как не так, — возразил Обломов, — спишь, ничего не делаешь! Ужинать-то я точно ужинаю, сплю после обеда.

— И до обеда, как кажется, — перебил Почаев.

— Это только сегодня: утром я очень утомился — а то, брат Андрей, остальное время я…

— Лежишь, вероятно.

— Да, но на боку, ей-богу на боку: на спине очень редко, когда только кончу работать и захочу отдохнуть.

— Что же ты делаешь, лежа на боку?

— Все работаю, все и день и ночь ломаю голову над планом-то…

— А уж много у тебя готово?

— Да почти весь…

— Ну, слава богу. На днях прочти мне: вместе обсудим, потом и за дело…

У Обломова недоставало духа сказать, что читать нечего, что план созрел только в голове, и он поспешил замять этот разговор, дав себе слово поскорей изложить свои намерения на бумаге, а до тех пор поискуснее увернуться от чтения.

— Ну теперь скажи, пожалуйста, что мои дела? — спросил Почаев,^[60] — исполнил ли ты мои маленькие поручения, что я дал тебе перед отъездом?

— Как же, как же, — торопливо заговорил Обломов, — вс&ё как следует…

— Что акционеры наши по-прежнему собираются по вторникам?

— Да… вероятно, — сказал Обломов.

— А когда раздавали дивиденд? *

— Разве раздавали его? — спросил Обломов.^[61]

— Он меня спрашивает? ведь об этом объявляют в газетах?^[62] Где газеты у тебя?

— Захар, Захар! — закричал Обломов, — подай газеты…

Захар снял газету с этажерки и хлопнул по ней пальцем: пыль облаком поднялась с листка и перелетела на его бакенбарты.

— Да это третьегоднишняя: это еще я подписывался: а где же новые? — спросил Почаев, оглядывая столы и этажерки.

— Где новые-то? дай новые! — сказал Илья Ильич Захару.

— Какие новые? Окромя вот этой нет больше.

— Ты и не подписывался? Как же это без газет жить?

— Из ума вон! — сказал Обломов.

— Как же из ума вон: ведь надо же знать, что где делается…

— Э! Андрей! да что в этом толку — знать-то! [Знаешь, оно

лучше, как не знаешь. Шубы ведь из этого не сошьешь. Вот если б давали что-нибудь за это: чины, что ли, так оно, пожалуй,

можно бы. А то ведь так, из любопытства… вс&ё одно:] Я пробовал читать: знаешь, хорошо, не знаешь — тоже хорошо., так и бросил…

— Ну как же это можно не подписываться… — говорил Почаев.

— Да вон все Захар, право Захар: никогда не напомнит… Ты зачем прозевал, — продолжал он, обращаясь к Захару. — На что ты годишься? вон посмотри: рубашку на меня надел, говорят, наизнанку, чулки дал разные, на газеты не подписался, что ты за человек?

— Помилуй, да ты как забыл? — сказал Почаев, — а я еще просил следить. Ну, по крайней мере, отослал письмо в Москву, что я прислал из-за границы?

— Письмо! какое же это письмо? ты относил ведь, кажется, какое-то письмо, — спросил Илья Ильич у Захара.

— Что-то не помню, должно быть не относил… — отвечал Захар.

— Ты забыл: я помню, что я давал тебе какое-то письмо-то. Вот как теперь помню, большое такое… Ну, помнишь?

— Нет, что-то не помню! — говорил Захар, — вы тут писем никаких не посылали: хотели в деревню писать, да никак и не написали…

— А вот же и написал…

— Нет, не писали…

— Ну, как не писал? еще об деньгах писал.

— Нет, нету… — говорил Захар.

— Поди-ка, поди, высморкайся да и ври…

— А из Гражданской палаты был запрос? * — начал опять Почаев.

— Какой запрос? — с испугом сказал Обломов, — никакого запроса не было.

— Не может быть, чтоб не было, — возразил тоже с испугом Почаев, — еще в Январе надо было ожидать. Я писал тогда тебе из-за границы, напоминал…

Обломов глядел во все глаза на Почаева, стараясь припомнить, наконец глаза его начали принимать определенное выражение, но он все еще молчал.

— Ах, боже мой, — воскликнул, наконец Обломов, — ведь точно приходили из полиции с какой-то повесткой, а я все думал до сих пор, что я это во сне видел!.. представь себе…

— Ну что же ты? — спросил Почаев.

— Что бишь я? погоди, вспомню… да… ничего…

— Как ничего? ты что сказал?

— Сказал, что я сказал, дай бог память? Вот Захара надо спросить — он тут был, да! я сказал, что ты за границей: а я дескать без него ничего не знаю: так и отстали, именно, именно так.

— Ну, как же можно делать так: разве дела эдак делаются! ах, ты чудак! — говорил Почаев.

— Как же мне было… ведь я не… мог ничего больше… — робко начал оправдываться Обломов.

— Как не мог? А я тебе дал доверенность отвечать за себя.

— А!

Почаев опять озадачил Обломова.

— Доверенность! — глубокомысленно повторил Илья Ильич,

— Ты должен был сделать отзыв на запрос…

— Ах, брат Андрей: ведь я не умею писать казенных бумаг, какой же тут отзыв? что это значит, отзыв? я даже не понимаю, как и приняться!..

— Затем я и оставил черновую: тебе бы только велеть переписать да подписать свое имя: вот и все.

— А! так ты черновую оставил! — с удивлением проговорил Обломов.

— Да где же это у тебя все, доверенность и черновая? — с некоторым нетерпением сказал Почаев.

Обломов глубоко задумался. Через минуту вдруг лицо у него прояснилось.

— Теперь вспомнил, все вспомнил, — сказал он. Я ведь оттого и не отвечал, что черновой не нашли — вот, вот отчего. А все по милости Захара: только положи что-нибудь на стол — как раз запропастит: или трубку подаст раскурить, или к себе затащит — или просто тут же где-нибудь положит,^[63] да так что и не отыскать: такого неряхи, я тебе говорю, и свет не производил.

Но Почаев не слушал. Он ходил взад и вперед по комнате.

— Ну по крайней мере надеюсь, что ты принял мои деньги от Любимова? — нерешительно спросил он.

Обломов с новым испугом оцепенел на минуту, но потом вдруг очнулся.

— Ах это, помню, знаю! — с радостью проговорил он. — Это я все уладил, как следует. — Как же, приказчик привозил деньги с книгой…

— Ну, что же ты? взял их? — спросил Почаев.

Обломов оробел.

— Нет! не взял: на что ж мне их брать? — сказал он.

— Как не взял? отчего? каким образом? — с изумлением спрашивал Почаев.

— Да вот видишь ты, тут такое обстоятельство вышло: как он вытащил деньги, смотрю, куча огромная, ассигнаций множество старых, некоторые даже разорваны надвое и вставлены в бумагу… Посмотрел в лицо приказчику: рябой, глаза серые так и бегают, борода маленькая, жидовская, считает пальцем живо, точно мигает, и глазами-то не поспеешь за ним — плут, думаю, должен быть: подсунет старых ассигнаций, еще, пожалуй, и фальшивых… долго ли до беды? да и где мне сосчитать вдруг такую кучу, еще при чужом человеке… Мне пятнадцать-то тысяч часа три надо считать, да и то одному, а тут посторонний человек в глаза смотрит, не смигнет с тебя: у меня и руки затряслись. Я взял да и…

— И что же? — спросил Почаев.

— И отдал ему назад.

— Неужели назад отдал?

— Ей-богу, отдал, я ведь, Андрей очень осторожен.

— Что же ты сказал?

— Я сказал, чтобы подождали тебя, что ты сам примешь, а я дескать ответственности на себя принять не могу…

— О дружба! это ты! * — сказал Почаев, — ну что же он?

— Он сказал только: очень хорошо-с, слушаем-с! потом подхватил книгу под мышку и как точно бес в секунду пропал с глаз долой…

Почаев подавил какое-то рычание, стиснул зубы и опять пошел ходить по комнате.

— Как можно так жить на свете! — сказал он наконец, остановившись перед Обломовым.

— Да ты посуди сам, Андрей, — говорил Обломов таким голосом, как будто просил прощения, — ну если б он меня обсчитал или подсунул фальшивых ассигнаций? тогда что? Да и куда бы мне было деть такую кучу денег? Пожалуй, обокрали бы… я бы ни день, ни ночь не спал…

— Зачем у себя беречь? я ведь просил положить в банк…

— Разве ты просил?

— Как же, а в письме-то? Положим, это деньги верные, не пропадут: да за что я теряю проценты?

— То-то вот письмо-то затерялось, а то если б я знал, что ты велел в банк положить, я бы…

— Эх, Илья, Илья! — со вздохом сказал Почаев.

Почаев молча, с озабоченным видом, все ходил взад и вперед по комнате. Обломов молча страдал от немого укора, написанного на лице Почаева.

— Ну, виноват, Андрей! ты сердишься… — сказал он.

— Нет, успокойся: к чему бы это повело? — отвечал Почаев. — Так, это минутная досада.. на самого себя. Вот уж она и прошла. —

И в самом деле у Почаева на лице уж не было и тени беспокойства.

— Ну, скажи, пожалуй, что ты еще делал, кроме плана? читал? посещал знакомых, бывал за городом?

— Да, да… как же? и читал… и знакомых посещал…

— Все ли ты книги прочел, что я подарил тебе?

— Нет, еще… не все…

— Что же ты читаешь теперь? я думаю, романы…

— Нет, какие романы: я принялся теперь за серьезное: читаю Карамзина историю…*

— Да ты это, кажется, еще при мне начал.

— Ну очень рад. Ах да: дай мне почтовой бумаги: два слова написать по делу… — сказал Почаев.

— Отдохни с дороги прежде, — заметил Обломов, — не успел приехать, уж и писать.

— Нужно: всего два слова. Где у тебя бумага?

Почаев сел к столу.

— Захар, Захар! — закричал Обломов, — где почтовая бумага?

— Где она: ее нет, — сказал Захар.

— Ну все равно, простой, — сказал Почаев.

— Да и простой-то нет.

— Ну клочок серой.

— Никакой нету.

— На чем же ты писал свой план? — спросил он Обломова.

— Да тогда… была. Это недавно вышла.

— Ну, клочок картона, что-нибудь: два слова написать накоротке знакомому человеку: он в двух шагах отсюда…

— Нет, нету…

— Нет ли хоть визитной карточки: я бы на обороте написал…

— Я визитов уж лет пять не делаю, так карточки-то нет. Почаев пожал плечами.

— Вот жизнь, — сказал он и залился своим смехом. Ну, брат Илья! я вижу, ты все тот же!

В это время раздался сильнейший звонок у дверей.

— Вот и гости! давай обедать, — закричал Илья Ильич.^[64]

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

С. 120.

¹ Часть вторая / Часть II^я и следующие.

Против этой строки на полях запись: Примечание. N. Часть II^я и сле||дующие за нею на||писаны — так сказать — || залпом, почти в один присест, — летом 1857^го года || на водах в Мариенбаде, за ис||ключением последних 2^х или || 3^х глав, дописанных зимой || в Петербурге.

Первая часть написана была || в 1846 году; после того, как я сдал || в редакцию Современника первый || свой роман (Обыкн<овенную> историю). После || с лишком 10 летнего перерыва || я в 1857 году дописал уже обдуман||ный и выношенный в голове роман Обломов. И. Гончаров

Октябрь 1888 г.¹²⁷

природная речь ~ из книг. / языком говорил и думал русским и знал его вдоль и поперек, во всю ширину и глубину,^[65] от Ильменя, Москвы и Волги до Литвы^[66] и до Азиатских степей,^[67] знал от первобытной славяно-русской речи^[68] до [речи] брани степного муж<ика>, от Слова о Полку Игоревом до Пушкина включительно; знал^[69] со всеми старыми и новыми заплатами,^[70] которые нашивали^[71] на него Варяги, Финны, Татары и Французы,^[72] Шишков,* Качеповский,* Булгарин* и Греч.* Немецкий же язык — он знал только тот, которым говорил его отец и который он нашел в книгах Шиллера и Гете.

⁹ воспитывался. / воспитался. [От матери наследовал он русский склад ума, предания русского духа, русского сердца, от отца получил терпение, деятельность и точность в отправлении всякой обязанности, всякого дела, как бы оно мало ни было. И то и другое шли в нем параллельно.]

С. 121.

⁸ говорил отец ~ смехом. / говорил отец, — он не девочка. Что тебе хочется, чтоб он был как Обломова сын, которого держат в хлопках,* или вон как этот? Он показывал на того мальчика, у которого все подвязана была щека или из носа кровь шла. «Надо, чтоб мальчик сам ознакомился со всякой температурой, чтоб знал, что такое вода, огонь, чтоб не боялся ни собаки, ни быка в поле, чтоб и на дерево умел влезть, упасть и не сломить шеи, и в реку свалиться и вылезти — тогда он будет мужчина. А там, там, когда поступит в университет да сядет за книгу — там будет другое — но об этом после».

С. 123.

⁴¹ После: с волчьим аппетитом! — Ужели не будет тщательно возделывать ногтей и усов, делать изящного пробора, ужели не будет принимать тех изящно-ленивых поз, а вечно будет [в манерах его резкая торопливость, прямизна, отрывистые движения и речь? Она вспомнила и того и другого, приезжавших в дом, где она жила, и особенно третьего, от которого хранила две записки и который ухаживал за ней, увы, на двух вечерах, ошибкой, приняв ее за дочь в семействе.

Ужели сын ее останется грубым] деловым приказчиком, управляющим, фабрикантом?

С. 124.

⁵ После: жизни. — И все труды ее исчезнут: вся тонкая, изящная сторона жизни должна улетучиться от крепкого запаха конторской приемной, от кож, сала и машин на фабрике перед этой будничной беготней, где от тонкой мысли, от артистическо<го> чувств<а> отрезвляются как от ошибки…

²² После: шпаги; видит — повелительные взгляды,^[73]

⁴⁰ После: за ширмы. — Андрюшу только однажды мать толкнула к ней поцаловать у ней руку; он с ужасом, не поднимая глаз, коснулся губами бесчисленных колец и перстней, которыми унизаны были ее пальцы, и сквозь пальцев выпала золотая монета, он не успел подхватить, и она покатилась по полу.

С. 125.

^23-25 С одной стороны ~ филистера. / Здесь широко раздвинулся горизонт ума Андрюши, разыгралось его воображение, здесь легло на него клеймо, которое помешало немецкому элементу пересилить широкое раздолье барской жизни.

С. 127.

^23-37 только хотел ~ лаем. / ударил лошадь по бокам и исчез в облаке пыли, за ним с двух сторон отчаянно бросились вдогонку с двором три собаки и залились лаем.

— Ах, вы, собаки, право слово, собаки, точно чужие… — говорили соседи расходясь.

С. 127—128.

^39-2 Он служил, ~ бог весть. / Он служит, у него есть дом, деревня, он объехал почти полсвета. Он участвует в приисках в Сибири, он член компании, отправляющей шерсть и пшеницу в Одессу, он занимается подрядами.

С. 128.

^11-12 своей жизни ~ духа. / его жизни установилась гармония, т. е. разумное сочетание полезных стремлений с тонким удовлетворением высших потребностей духа.

С. 129.

² После: опыта. — В этом только смысле он и верил изречению Гамлета:^[74] друг Горацио и т. д.* Его нельзя было подкупить никакой тайной, начиная от месмеризма до вертящихся столов включительно,*

⁷ После: ключа к ней. — Зато с какою жадностью хватался он за всякий новый, возникающий вопрос, который становился на очереди науки, общественной жизни, искусства, как следил за процессом его разработывания и тогда ликованию, радости его не было конца.

¹⁰ После: terra incognita. — Открывая глубокую сокровищницу тайн сердца человеческого, проследи ряд истинных, добытых Шекспиром со дна колодезя, он обращался к тени поэта с ироническими вопросами: А вс&ё ли тут? А как тебе достались эти знания? А билось ли сердце твое уже ровно и не обливалось кровью после того, как ты добыл и отдал свету твою последнюю тайну из глубоких недр сердца?

¹⁷ После: его жизнь. — Он не сетовал, что в сфере жизни сердца ему часто случалось хвататься с жадностью за призрак, как за старый забытый идеал, и вдруг с ужасом и отвращением бросать из рук, за что жадно ухватился.

^23-32 Он и среди увлеченья ~ что его / Уроки матери, романсы, варьяции, женские лица под пудрой, шум, гам, спектакли и музыка в княжеском доме, потом комната его матери, с цветами, с гравюрами, с нотами, напитанная женской атмосферой, контраст комнате отца, с высокой конторкой, с закапанным чернилами столом и с скамьей для приходящих — подействовали на него. Женщины были для него второй жизнью, отдыхом или сладостно-тревожной муки, где энергически подвизалось сердце, но где освежался и обновлялся ум, поглощенный, измученный практической стороной жизни. Едва ли он не больше положил сил ума и энергии воли на изучение женской сферы и на покорение в ней себе места, нежели сколько потратил на всю свою остальную деятельность. Наконец он изучил науку и застраховал себя навсегда от всякого фальшивого шага, который мог завести его в непроходимое болото. Он шел навстречу новой симпатии, далеко определяя вперед и процесс, и результат нового явления. Он сам не уклонялся от простого, естественного пути, увлекался — правда — но так, что всегда чувствовал землю под ногой, и всегда довольно силы, чтоб в случае крайности рвануться и быть свободным. Его

С. 129—130.

^37-1 говорили вокруг него, — ~ фанатизм. / говорили вокруг него. — Даже подлость? — спрашивал он. — Даже: а вы в своем эгоизме бережете только себя. — Только себя? — повторял он и пожимал плечами. Но он в поэзию страстей не верил, не восхищался их уродливым<и> проявлениями и разрушительными следами ее и идеал бытия и стремлений человека видел только в непрерывно-деятельном, строгом порядке отправления жизни.

С. 130.

^3-9 и что ровное ~ по избранной дороге. / Он предпочитал ровное и медленное горение огня бурным пожарам. От этого он любовался румяною старостью, с уважением смотрел на шестидесятилетнего старика, поднимающего десять пуд, читающего без очков и ничего не забывающего.* Но Штольц не задумывался, не смущался этим, и те женщины, с которыми встречался близко, расходились с ним, долго с сожалением оглядываясь назад и всегда оставляя за ним часть неотъемлемых прав.

С. 131.

¹⁴ — Здравствуй, Илья. Как я рад тебя видеть! / Андрей! Андрей! — говорил Обломов, крепко обнимая Штольца.

— Андрей Иваныч! — осклабясь, сказал Захар.

— Здравствуй, Илья, как я рад тебя видеть!

^33-36 Один толковый ~ нипочем. / Один толковый человек был: и тот с ума спятил. Разве я создан на такие подвиги?

С. 132.

^10-13 и засмеялся, дать им паспорты, / покачал головой и спрятал в карман. — Ну, это мы обделаем на днях, — сказал он. — Не беспокойся: тысящи яко две иомене дохода — вздор. Хлеб там хорош, а в нынешнем году купцы закупают огромную партию, ты в убытке не будешь. Беглых мужиков тоже отыщут. Надо узнать, отчего они бежали? Не лучше ли им дать паспорты,*

^16-20 — Да пусть их! — ~ шататься?.. / — некому будет пахать.

— Не беспокойся, семейный не пойдет, кому есть что пахать, а ведь уходят бобыли да безземельные. Да хоть бы и все, — прибавил он, — пусть их: без работы не проживут, всякий найдет промысел по вкусу и тебе же больше оброка дадут.

— Как это можно, — говорил Обломов: — этого никогда не бывало!

²⁵ После: в таком затишье, в стороне, — и ее трогают — очень нужно.

— Как же не нужно! — сказал Штольц, — что ж она одна в углу стоит и не шелохнется.

— То-то, Андрей, и хорошо, что она вдали от всего, ни в ком не нуждается.

^26-31 все пропало! ~ развратятся! / еще, пожалуй, книг навезут — беда!

— Вон где беду нашел, чудак! — возразил Штольц.

— Да как же не беда, — перебил Обломов, — мужики теперь смирные, ничего не слышно, ни хорошего, ни дурного. Встретятся тебе — в пояс. А теперь — ярмарка, дорога — развратятся!

^33-37 — Да, если это так, ~ чудак! / — А тебе хочется, чтоб они в лаптях ходили да ели лук с квасом, а рядом будут носить сапоги и пить чай?

— Да ведь это только к разврату поведет, — упрямо говорил Обломов, — пойдут книги, станут рассуждать…

— Ну так что же?

— Пострадает вера…

— В домового пострадает, — говорил Штольц, — эх, Илья, Илья: нам самим с тобой много еще надо учиться… А ты заведи-ко школу в деревне.

— Школу, ни за что, — сказал Обломов, — выучи мужика, так он и пахать не станет…

— Как же в Германии читают, пишут и пашут.

— То в Германии.

— Да ведь они будут читать о том, как пахать, чудак! — Андрей засмеялся.

³⁸ После: в этом году. — зачеркнуто: [все пересмотреть, да около-то] Верхлевское именье будут межевать, твоя земля рядом. Да ты строиться затевал: нельзя же заочно на архитектора полагаться. Распорядись при себе и устрой будущее свое жилище так, чтоб после пенять не пришлось. Надо ехать.

^41-43 — И не нужно ~ не готово? / зачеркнуто: — Да долго ли это сделать? Вот летом и займись, а осенью поезжай. Ужо покажи мне, что ты затеваешь у себя. Ведь у тебя план давно начат: ужели ты всего не обдумал.

С. 134.

³³ Вот разве ~ после… / — да и не хочется, Андрей, куда это я поеду? Как это — нет, нет, да вдруг и поехал! Что скажут — нет, я вот разве в деревню, а за границу… Нет!

Обломов потряс отрицательно головой.

⁴¹ Над записанным на полях текстом: — Тебе, кажется, и жнть-то лень? — спросил Штольц. — зачеркнутая запись: ты езди || Парламент || Восток-- || --Нет — не || такую бы || жизнь выду||мал я || -- А какую — || Рассказ ¹³⁰

С. 136.

^3-4 — Тарантьев, ~ торопил он. — / — Тарантьев, Иван Герасимыч, что они, отличные люди, что ли?

— Нет, какое отличные, я и не знаю хорошенько их, а так, привык я бывать у Ивана Герасимыча, вечер придет — и тянет туда. А от нового человека меня все что-то отталкивает, поди еще узнавай его, знакомься, визиты да приличия…

— Скорей, скорей, — торопил Штольц.

^15-21 Против текста: Захар с нечищенным сапогом, ~ скорей! — на полях зачеркнутая запись: разговор || их, || о путешест<виях> || о Востоке, || не любит этой жизни. || идеал его || жизни ¹³¹ || обещает приехать || и обманывает.¹³²

^40-43 пересуды ~ на лице, / пересуды, [клевета, толчки, радость при падении ближнего в грязь, гримаса, когда он опередил нас.] щелчки друг другу, это оглядыванье с ног до головы: и чуть у тебя воротнички у рубашки не так сшиты, фрак не от Руча — вот не годишься.* Послушаешь, о чем говорят, так голова закружится, одуреешь. Кажется, люди на взгляд такие умные, с таким достоинством на лице, ждешь, что у них спасение души на уме, послушаешь, что занимает их, о чем говорят? Стремление к чинам, [добывание мест с бессовестным или невежественным отправлением своей обязанности, кичливость, с грязью на лице, гордость и смирение тожеи перед этой грязью.] хлопочут о месте, как добыть его, а о том, сумеет ли управиться на нем и как надо управляться, как держать себя, об этом не услышишь ни слова, а ведь как нос поднимают, нужды нет, что грязь на лице,

С. 137.

^6-12 Вдоль текста: — Свет, общество! ~ взад и вперед, — записанного на полях помета: это развить еще ярче

^13-43 Войдешь в залу ~ Продолжай. / Вон эти двое шутов зарядят себя вчерашними газетами и носятся, кричат, пересказывают, несут дичь вкривь и вкось: скучно им самим, не занимает это их, это им постороннее, чужое, они не в своей шапке ходят, наконец, выкричатся и посовеют до новых газет — это не поступает в их жизнь… Все это спящие люди! А это что за народ, все молодой, свежий, годный на что-нибудь путное, а что они делают: с гордостью, отталкивающим взглядом смотрят и воображают, несчастные, что они выше толпы, мы-де служим в таком полку, где, кроме нас, никто не служит, мы в первом ряду, мы на бале у князя М, куда только нас пускают… разве они живут и движутся? Нет, спят! Это общество любуется вот этим горьким пьяницей, на которого глядеть тошно, а его принимают везде, находят, что он мил, а в нем все непристойно, начиная с рожи до цинических анекдотов, и ни за что не пустят вот этого умного, милого А. В., который входит в комнату без перчаток? Разве это живые, не спящие люди? Собираются они за тем, чтоб покормить друг друга и потом не встретиться никогда, или затем встречаются, чтоб поесть и потом похвастаться: у меня был такой-то, а я был у такого-то. Это, что ли, жизнь: не хочу я ее! А те холодно цыганят…

— Ба, да ты просыпаешься! — сказал Штольц, садясь на диван с сигарой. — Слава богу! [Ты перекладываешь в прозу Пушкина:

Измен волненье,

Предрассуждений приговор

Толпы безумное веленье

Или блистательный позор.^a *

^а Против цитаты на полях зачеркнутая запись:

Любви стыдятся, мысли

И гонят и т. д.

— А что ж, это неправда? не так? Разве мы сегодня не видали, как]

— Ну, продолжай.

— Что продолжать-то: это ли жизнь! Подличают, гнутся перед кем, перед чем и из чего?^[75] Вот хоть бы сегодня^[76] перед этим Хохоревым жеманились и ежились все эти франты с стеклышками в глазу, а на меня глядели через плечо, когда ты меня знакомил с ними, и едва сквозь зубы проговоривали: очень рад… приятно… А что такое Хохорев? Денег много: да они и денег его не увидят, а разве даст он им пообедать, да натрут они у него полы ногами… Не правда это? * [-- Правда, да все это старо. Ты, сидя в своем углу и не показывая носа никуда, не заметил, что уж этот вопрос решен, к нему привыкли…]

С. 138.

^12-42 — Ты философ, ~ продолжал спрашивать Штольц. / четвертый мучается, бегает, ищет, добивается привилегии на какой-то новый чин, который выдумал для завода, четвертый отдал свой капитал в предприятие и с ним отдал и всего себя в какую-то кабалу, день, ночь переживает в вечной работе духа, мучительно следит за ним, утром, чуть продерет глаза, хватает газеты, глаза бегают, как у сумасшедшего…

Штольц захохотал, Обломов тоже.

— У иных и нет ничего, так выдумают себе заботу и носятся с ней. Вон с чего этот желтый господин в очках пристал ко мне, читал ли я речь какого-то депутата: и глаза вытаращил на меня, когда я сказал, что не читаю газет.

— И я давича вытаращил, — заметил Штольц.

— Помилуй, — продолжал Обломов, — этот чуть мне глаз не выцарапал: и пошел об Людовике-Филиппе, точно как будто он родной отец ему! К нему пристал и этот маленький, у которого во рту точно ватой подбито, [да вдвоем пристали ко мне, хоть плакать. Этот о митинге, об О’Коннеле,* да черт бы их подрал совсем! и умник их, главный-то, что все в идею-то возводит] Этот вдруг пристает, как я думаю, отчего французский посланник уехал из Рима. Что за народ? И главный-то умник у них препустой малый…

— А что? — небрежно спросил Штольц.

— Помилуй, — продолжал Обломов, — как всю жизнь обречь себя на ежедневное заряжанье всесветными новостями и кричать неделю, пока не выкричится, рассуждает, решает, соображает… всякий день все у него новое, все разное…

— А тебе бы хотелось всякий день одно и то же…

— Помилуй, да это публичный крикун… Сегодня Египетский Паша * корабль послал в Константинополь, и он ломает себе голову, зачем, завтра не удалось Дон-Карлосу — и он в ужасной тревоге — там роют канал, тут отряд войска послали на Восток — батюшки: загорелось, лица нет, бежит, кричит, как будто на него войско-то идет… И все купаются в омуте лжи, обманывают себя и других, едят из одной солонки и тайно ненавидят и продают друг друга, язвят, подкапываются или совершенно равнодушны один к другому — и это самое лучшее.

[-- Чудак! — сказал Штольц, — ведь это жизнь!]

— Да, право. Какая же это жизнь! — продолжал Обломов. — Разве это жизнь, что вон этот толстобрюхий мещанин нажил четыреста тысяч — тут бы в затишье куда-нибудь, в родной город, да спокойно доживать, а он каждый день в засаленном зипуне и в яичных сапожищах стоит между бревнами и досками да меряет, считает, бранится…

[-- Нехорошо только, что в засаленном зипуне, а что он ходит каждый день мерять да считать — это прекрасно: он дело делает.

— А вон Игнатий Иваныч рвался из всех сил, чтоб занять теперешнее место, всю жизнь просидел в кабинете, с бумагами, с докладами. Его знают, любят, семья большая, детей женил — имение отличное — как бы, кажется, не отдохнуть, а он, что ты думаешь, добивается еще какого-то места.

— И прекрасно делает.

— Когда же пожить, отдохнуть.

— Да это и жизнь, тут и отдых. Отдых — все равно, что сон: переспал человек, и тяжело, и гадко ему. От отдыха человек развалится скорее, нежели от труда. Ты видал ли развалины? Отчего они развалины? от того, что в них не живут.]

— Отчего Осип Осипыч, у которого три тысячи душ, семья, все лезет выше по службе, чем бы пожить, отдохнуть.

— Он боится развалиться…

— Отчего развалиться, от отдыха? — спросил Обломов.

— Ты видал развалины? — спросил Штольц.

— Ну, так что ж?

— Отчего они развалины?

— Я почем знаю? оттого что давно выстроены.

— Нет, от того, что в них не живут. Ну, так что же, продолжай!

— Нет, это не жизнь, а беготня, искажение того идеала, который указала природа целью человеку…

— Какой это идеал?

— Покой.

— [Нет, труд. Посмотри на природу — день труда и ночь покоя.]

— Как же сама природа целый день в действии, а отдыхает только ночью? — спросил Штольц. — Воля твоя, Илья, тут что-то не то. Ну, скажи мне, какую бы ты начертал себе жизнь?

С. 139.

²⁷ После: дом… — зачеркнуто: Я говорю тебе это как мечту, потому что нужны большие размеры, состояние.

[-- Доставшееся по наследству.]

— Все это возможно: наживи.

— Поздно. Ну, потом.

— Зачем же большое состоящ<ие>.

С. 141.

¹² После: шутки — зачеркнуто: или искренняя теплая беседа [до чаю] продолжение вчерашней.

— Обломовщина! Обломовщина! — закричал Штольц, хлопая в ладони и помирая со смеха, — как жили отцы и деды, так и мы! Ты и меня хочешь туда же…

Обломов обиделся.

— Извини, не как отцы и деды, — сказал он, вдруг перевернувшись лицом к Штольцу и опершись на локоть, — я мечтаю, применяясь к веку:

С. 142.

¹⁷ Это жизнь! / [Согласись, ведь это рай земной] вот жизнь!

¹⁸ не жизнь! / зачеркнуто: не рай, а обломовщина! — сказал Штольц.

— Далось — Обломовщина: ну что ж, пусть Обломовщина, если она удовлетворяет идеалу счастья, покоя.

— А труд? — вдруг спросил Штольц.

— Какой труд? — повторил, оторопев, Обломов и принял самую скромную позу.

— Дело? Ты его выключил из своей программы?

— Дело? — повторил Илья Ильич. — Ведь дело есть: с садовником сколько возни, повар придет — с ним часа полтора провозишься. Жена книгу вслух читает.

— Это дело? — иронически спросил Штольц.

— А газеты, — продолжал Обломов, торопливо отыскивая в уме, нет ли еще чего-нибудь. — Мы бы получали все новое, я бы лежал на какой-нибудь козетке * с сигарой и слушал бы, [жена читала бы по-французски вслух, газеты бы выписывали.] Помилуй, чего же еще?

— А имение? Продажа, покупки, отправление хлеба, счеты… Ты выпустил из своей программы многое: какую-нибудь ссору с соседом — не все же бы я жил у тебя сбоку, — забыл неурожай, недоимки, Опекунский Совет, а там доходу тысящи яко две поменее — вот бы обеды, приятели да мебель и потеряли свой цвет…

— Да ведь у меня был бы приказчик, — в сильном раздумье сказал Обломов. — Он бы ходил ко мне каждый день с докладом: это не дело, что ли? видишь? Что ж завести эдакую каторгу, как здесь. Когда же пожить-то, попользоваться-то жизнью…

— Да что ты это, как мальчишка, — выучил урок — да и бегать. У тебя жизнь сшита из двух каких-то безобразных половин, как бывает маскарадное платье, одна красная, другая — желтая — в одной помучился, поработал до какого-то срока, а там взял да и лег — ах, ты…

— Ну, что — я?

— Что? — Обломов — больше ничего!

— Что же мне делать? Не переродиться же: значит, я создан так.

— Нет, извини, вспомни, разве ты был таков? Вспомни, что ты говорил десять лет тому назад. Я тебе не только напомню слова, укажу каждое место, где ты что говорил.

— Что ж я такое говорил? — задумчиво спросил Обломов, отыскивая в памяти, что он мог говорить своему другу, кроме того, что сказал теперь.

— А говорил, что не похоже на нынешние твои слова. Помнишь, какую кучу книг накупил ты на триста рублей, хотел изучать камеральные науки,* бредил политической экономией? Где у тебя груды переводов? ведь ты почти всего Сея перевел. Помнишь, ты читал Робертсона,* Юма? * Где у тебя это? Я не вижу ничего?

— Захар куда-то подевал, где-нибудь тут же в углу валяется, — сонно отвечал Обломов.

— Помнишь, как ты готовился проходить службу, не хотел сидеть в Петербурге, называл здешних чиновников франтами, белоручками, хотел изрезать Россию вдоль и поперек, поехать посмотреть Сибирь…

— Да, кажется точно ведь мы собирались? — припомнив, сказал Обломов.

— Как же: не ты ли твердил, что России нужны головы и руки, что стыдно забиваться в угол, когда нас зовут огромные поля, берега морские, призывает торговля, хлебопашество, русская наука. Надо открывать закрытые источники, чтоб они забились русской силой, чтоб русская жизнь потекла широкой рекой и смешала волны свои с общечеловеческой жизнью, чтобы разливалась свободно своими путями в русской сфере, в русских границах, чтобы исполин восстал от долга сна… что ты идешь окунуться в это широкое море с головой и отдаешь всего себя… Я говорю твои слова. Сам я, ты знаешь, так никогда не говорил. У тебя тогда и лицо было не такое сонное, и глаза сияли, и не лежал ты…

— Ужели это все было? — сказал Обломов, сидя на постели. Да, Да,

С. 143-144.

^33-32 Что ж, Илья? ~ Непостижимо! / Что ж, Обломов? Я два раза был за границей, обошел пешком Швейцарию, в Париже и Лондоне жил по годам: я исполнил свой обет — я видел Россию вдоль и поперек. [Я тружусь — и поверь: если тебе трудно встать и воротиться к той мечте, от которой мы вместе отправились, то мне труднее теперь перестать работать. Я живу всеми силами души, живу полно и широко, я много вижу, много знаю — и не перестану видеть, знать и извлекать из этого какой-нибудь смысл, а ты,] Тружусь каждый день и не могу не трудиться. Мне теперь труднее лечь, нежели тебе встать.

— Зато ты смотри — какой худой, Андрей: побереги себя: долго ли расстроить здоровье…

— Не беспокойся: вон ты и не худой, а куда годишься? А я и здоров оттого, что все на ногах… — что ж ты не сделал этого? Или ты считаешь тогдашние слова свои за юношеское увлечение, за пустой бред горячки…* Нет, ты разумно развивал свою идею: ты хотел не верхоглядом пробежать по трактирам Европы,* ты считал это приготовительным курсом к изучению России, необходимостью к правильному и глубокому пониманию ее потребностей, <к> методическому и добросовестному разработыванию русской жизни, ее источников, сил, вот ты что говорил — немножко высокопарно — молод был — но говорил правду — зачем же ты обманул меня [свою совесть, изменил своему долгу, обязанности. Это не горячка молодости, а благодетельное зерно, которое бросил было ты заблаговременно, да потом грубо и затоптал сам…] и себя? ты не умел выбиться из мелочи, из первых детских шагов жизни, тебе скучно было переписывание бумаг, страшны казались брови директора, ты не умел перетерпеть этих пустяков и захромал на обе ноги. Вставай, еще не ушло время: может быть, в последний раз протягивается к тебе рука опытного друга, если ты оттолкнешь ее и теперь и останешься в этой сфере, она задушит тебя.

Обломов слушал его почти с ужасом, глядя на него встревоженными глазами. Он заглянул в себя, как будто в пропасть, и вздрогнул.

— Стоп, Андрей, не режь меня: вот опять моя рука — иду за тобой, куда поведешь. Но не покидай меня на дороге, не уставай вести и выведи на простор, где я мог вздохнуть свободно, освежить голову и душу. Я теперь как пьяница: у меня пока еще нет ни воли, ни силы. Дай мне своей воли и ума — и веди меня как знаешь. Ты выведешь на простор! Ты правду говоришь: теперь или никогда больше. Еще год — и никакая сила не поднимет меня.

— Помню я тебя тоненьким, живым мальчиком, как ты каждый день с Пречистенки ходил в Кудрино, — говорил Штольц, — там в садике — ты не забыл? [Как теперь помню, застал я однажды живую картину, и хотя я не романтик, однако вон картина эта осталась у меня в памяти, когда ты сидел на лавке под деревом и твоя Лиза достала ветку, наклонила ее и обвила около твоей головы, любуясь тобой, а ты обнял ее за талию, хотел поцаловать, она, не выпуская ветки, устранялась. — Тебе было досадно, Лиза! — шептал ты нетерпеливо. — Достань! — говорила она кокетливо. — Ты не забыл. Я подкрался и видел все.

Обломов в одно мгновение вскочил с постели и сидел] двух сестер, не забыл Руссо, Шиллера, Гете, Байрона, которые носил им и отнимал у них романы Коттень, Жанлис… важничал перед ними. Обломов вскочил с постели и пересел рядом на диване со Штольцем; [несмотря на усталость, на сон, который одолевал его, лицо у него вспыхнуло и глаза заиграли, лишь только Штольц напомнил Кудрино].

— Забыть? Нет, не забыл, Андрей, и никогда не забуду этих двух сестер. Им я поверял эти мечты, перед ними развертывались мои силы, прекрасные, чистые мысли, свежие чувства, и там они умерли. Перед ними развивался мой взгляд на жизнь, который так помрачился, так погас — и от чего?

С. 145.

^32-38 наше имя легион! ~ вырвалось у Обломова. / — Они служат, работают, добывают хлеб, — заметил Штольц. Про них нельзя сказать того же.

— Служат, да, но не работают: Михайлов двадцать лет сряду линюет все одну и ту же книгу да записывает приход и расход, Петров с тетрадкой всю жизнь поверяет, то же ли число людей пришло на работу, Семенов наблюдает, чтобы амбары с хлебом были вовремя отперты и заперты и чтобы кули были верно показаны в графах, а Ананьев вот уж сороковой год сдувает пыль с старых дел. — Какая же это работа? А народ вс&ё бойкий, живой, грамотный: а так замерли, захирели на своих местах и теперь никуда не годятся, такие тупые: куда, я орел перед ними!

— Оставь их в покое, — перебил Штольц, — они не мечтали об источниках России, они делают свое дело: надо же кому-нибудь и за кулями смотреть, и пыль с мешков сдувать: они не плачут и не рвутся.

— Наконец, Михеев — смотри, — продолжал Обломов, — помнишь, какая острота ума, какая глубина, сколько знаний — куда все это ушло? И у него, брат, запылились книги на полке, а первым был, все историей занимался, с Нибуром * да с Тьери * возился. Десять лет подписывает он одни и те же отчеты да доклады о числе пожалованных, о количестве вычета… А ведь и он мечтал об источниках русской жизни и тоже было засучил рукава, чтоб разработывать эти источники…

— Ну, что ж помешало? — спросил Штольц.

— Что ж? Погорячился, погорячился, а потом — получил место, завелся семейством, да и сел. Он получает пять тысяч рублей. Куда еще ехать? Какого еще источника нужно? Вон Михеев рвался все в Сибирь, добился, наконец, поехал, да теперь письмо за письмом и пишет: пустите, ради Христа, назад…

— А что?

— Беда, не приведи бог, там. После расскажу, что с ним случилось. Видишь ли, не я один задремал. Я еще благословляю судьбу, что нужда не коробила меня, что я не предавал своих порывов, которые ты хочешь разбудить теперь, а понемногу заглушил…

— Ну, кончим, пора спать, Илья. Поедем за границу, потом в деревню, потом и сыщем дело…

— Да, поедем куда-нибудь отсюда…

С. 146.

^6-9 — Обломовщина, обломовщина! — ~ за собой дверь. / — Да зачем сначала за границу непременно? На будущий год, если будем живы да здоровы, уладили бы все дела, да и поехали себе не торопясь. Надо сообразить, куда, как…

— Уж я все сообразил; сначала в Лондон поедем; там у меня дело есть, а потом в Париж…

— Терпеть не могу Англии, — перебил Обломов. — Ты поезжай туда один, а я прямо в Париж… — Да знаешь, что я тебе скажу, — вдруг подхватил Обломов, — я пробуду еще год здесь, запишусь в клуб…

— Так что ж будет? — спросил Штольц, — зачем.

— Чтоб к делу привыкнуть.

— Как так? — все изумляясь более и более, спросил Штольц, — к какому делу?

— Ну, т. е. к движению, к обществу… там и газеты все есть, народу много: не дадут лежать. А потом выберут в старшины, знаешь, сколько дела: что твоя служба! отчеты да… А потом бы… Все деловые люди там…

Штольц сначала засмеялся, потом с упреком поглядел на Обломова.

— Я ведь не отказываюсь, Андрей, — сказал, смутившись, Обломов, — я только полагаю, что мне сначала надо съездить в Обломовку: ты же сам сказал…

— В Обломовке ты сядешь да и заснешь: тебя надо вдруг отрезвить, потом уж Обломовка не опасна будет. Но… помни, Илья, теперь или никогда! — заключил Штольц.

— Теперь или никогда! — пожал Обломову руку, взял свечку и ушел в гостиную.

Обломов остался в темноте на диване, подперев голову коленками. Долго сидел он в одном положении, закрыв глаза, боясь заглянуть в этот омут, который вдруг отверзся перед ним. Наконец вскочил и, натыкаясь в темноте на стулья, на столы, сдернув что-то со стола халатом, с шумом, с грохотом добежал до постели и как камень упал лицом на подушки и погрузился мыслию в эту бездонную пропасть сомнений, вопросов, оглядок, в эту новую сферу, куда его так неудержимо толкала рука друга.

— Я, за границу! в Италию, в Париж! Невозможно: это шутка, сон! Это все равно, что другому взять — да вдруг и полететь вверх, как птицы! Через две недели меня не будет здесь! Эта комната, эти подушки… Я возьму их с собой, и одеяло возьму! — вдруг решил он. — В почтовом экипаже — слышите, что выдумал! Ведь они и ночью едут. А ночью наткнешься на кого-нибудь… в яму попадешь! Тут шоссе, конечно, да оно такое узенькое, рядом около самого колеса — канава идет: ну, как туда! А море! — я — на море! Качка: вон на картинках вс&ё рисуют корабли на боку лежат, вода такая зеленая, противная на вид, из нее торчат головы и руки утопающих, бочонок плывет… Господи! что это вдруг за камень упал на меня! День и ночь ехать! Сидя спать! Нет, нет, Андрей, ты пошутил: с квартиры еще я могу как-нибудь съехать, — говорил он… — Захар и Тарантьев перевезут, а за границу…

Он даже захохотал при мысли, до какой степени это невозможно.

— Да, — думал он, — побалуй я его теперь, он потом и в Сибирь

потащит меня, и на Кавказ, и в Крым… Нет, я лучше кончу план… Завтра же за архитектором пошлю… Шатайся, пожалуй, а дела в деревне запустишь. Обло…мов…щина! — произнес он, — ух, какое слово! И отчего мне обидно оно: оттого, кажется, что оно только мне одному к лицу — дураком назвать легче: дураков много… А ведь хорошо и за границей.. — думал он, — в самом деле хорошо: и на Волге уж не то, что здесь, мягче, по ночам тепло, а в Италии? Во Франции увижу Лувр,* Версаль,* Трианон, там, где жили все эти Людовики, в Германии, в узких улицах, в высоких почерневших домах, башнях --говорят, еще не стерлись следы Средних веков. а в Швейцарии в горах послушать мотив пастушеской песни [не то что] — Кеттли — народной сцене. а. Как же я без Захара? Я его возьму, непременно возьму. Пусть и он послушает, как иностранные мужики песни поют, посмотрит, как платье там чистят… Сапог, говорят, надо взять: там дрянные. Завтра закажу три пары… Но как же, — вдруг потом опять спрашивал себя, — сегодня здесь, завтра там: тут не опоздай, там спеши, вдруг с моря на железную дорогу: говорят, недавно поезд свалился куда-то в овраг… и не высидишь целый день… Нет, Андрей, нет, — ты так только, ты пошутил… — приговаривал Обломов, сбрасывая туфли и скидывая халат. Ведь, между нами сказать, — ты не нежного воспитания, ты… вон этот… «другой», как Захар называет: тебе что? А я… Да нет, ты пошутил… ты завтра опомнишься, пожалеешь меня… У меня и дорожного платья никакого нет. А слово? — вдруг опять придет ему в голову — и грозная необходимость ехать являлась ему как близкая наступающая действительность — и лоб его покрывался потом… Боже мой! какая неосторожность! Что я наделал! — говорил он. Душенька, милый Андрей! — шептал он умоляющим голосом: скажи, что ты пошутил… что ехать не надо и зачем… в клубе, ей-богу, много дела: от одних новостей не оберешься, вс&ё узнаешь в один день: и зачем корабль на Восток отправили, отчего французский посланник вдруг уехал из Рима… важность большая! черт знает, из чего хлопочут! — прибавил потом.

Он вздохнул и начал забываться сном…

— Утро вечера мудренее… — говорил он. — Обломовщина… Обломовщина… — шептал потом, — вот оно что! Какое слово: точно клеймо, жжется… Прочь, прочь, Обломовщина! И заснул.

¹¹ явились Обломову грозные слова, / являлись Обломову грозные слова, далее зачеркнуто: [как Бальтасару на пиру,] ежечасно: Обломовщина! — звучало у него в ушах. Утром он читал их на своих брошенных в угол книгах, на пыльных стенах и занавесках, на пустом столе, на изношенном халате, на тупом лице Захара. Ночью они огнем горели в его воображении, напоминая о пройденной половине жизни * и угрожая перспективой тяжелого, пустого существования, без горя и без радости, без дела и без отрадного отдыха, без цели, без желаний. [Прежде он бился, стараясь определить эту пройденную половину, и не знал имени ей; теперь Штольц назвал ее: Обломовщина — таким же длинным неуклюжим словом, как и сама эта жизнь.] "Что ты делал, что делаешь, что будешь делать? — снилось ему беспрестанно: — вставай — теперь или никогда!

Никогда так живо не начертались ему эти слова, как в одном доме, куда однажды вечером завез его Штольц, где он прожил четыре-пять часов тою жизнию, какою некогда жил в Кудрине, в дни своей молодости, где под животворным огнем женской сферы^{[77] 59-42} он схватил перо, ~ остаться? / зачеркнуто: голова его снова тяжело падала на подушки и только влажные глаза свидетельствовали, как мучительна была исповедь его перед самим собою и как неудовлетворителен оказывался, после поверки, итог сил и воли. — Боже! — говорил он, — что я сделал с собой [:пошли мне вновь «Ангела-наставника хранителя души и телес наших»]. Он хватался за волосы, рвал рубашку и сжимал в руках полы халата… "Воротиться или падать уж до конца, забываясь в животном сне, покое и неге?

С. 147.

⁷ После: с другом, — зачеркнуто: посмотреть на процесс деятельной жизни в Париже и Лондоне, взглянуть разумным взглядом и полюбить порядок, тишину, правильное, невозмутимое отправление жизни в мыслящей и хозяйственной Германии, посмотреть, как люди живут без халатов, не прячась в угол, зачем они взад и вперед разъезжают по России, по морям, на пароходах, как сами надевают чулки и снимают сапоги, как там нет ни одного Захара, ни одного Тарантьева и Алексеева, куда это всякий день и час валит толпа в вагонах, отчего у всех забота на лице…

¹⁰ После: на пароходах, — зачеркнуто: читать и новое, и старое, и рассуждать о том, что случилось на другом конце мира, как о собственном деле,

¹⁰ поселиться в Обломовке,/ ехать в Обломовку, [приложить свой ум и глаз к рукам крестьян, свои мысли, и смешать с их трудовым потом и, деля время между глубоко-дельной, заботливой жизнью на нивах, мельницах, в лесу, на городских выборах и среди новых и старых писателей, не прерывать связи с миром, не бегать где-то сильно разыгрывающегося и будто чужого нам, но занимающего других людей вопроса… жить долгие годы с вечным клеймом заботы на лице, с вечной, ни на минуту не угасающей мыслью, с вечно поднятой рукой на труд…, с вечно бьющимся perpetuum mobile в целом организме, во всей нравственной природе… и готовить к такой же жизни семью. Вот что значит воротиться!]

^556-40 Против записанного на полях текста: Там, слышь, со покачал головой. — на полях зачеркнутые записи: Отчего Штольц || из света шел || в темный угол || к Обломову и проводил || с ним вечера? От || того же, отчего из || палат возвращ<аются> || под родимый || кров, от || чего из Ита||лии приходят || в березовую || рощу¹³³

Они думали, || там блеск, || там огонь, || здесь счастье ¹³⁴

С. 148.

^4-29 но ответа не получает. ~ подбежал к окну. / зачеркнуто: [и получает каждый раз ответ, но не с робким оправданием, а в каком-то торжественном тоне, с необыкновенным, то тревожным, то возвышенным настроением, в тех выражениях, в которых они бывало переписывались, когда были очень молоды, когда мысль и чувство оспаривали друг у друга страницы. Речь Обломова лилась свободно, без повторения которых и что. Письма эти повергали Штольца в совершенное недоумение.] Штольц надивиться не мог и наконец потребовал объяснения и получил в ответ такое письмо.

«Ты мучаешься, бедный мой Андрей, догадками, что со мной: удивляюсь тебе! Ты, такой проницательный, ты по десяти письмам не догадываешься, что… Совестно сказать: мне тридцать семь лет — как я выговорю? Я влю… не могу, договори сам. Договорил? Ну, и я повторю: я влюблен, следовательно, цель твоя увенчана успехом. Ты не узнал бы теперь своего друга: во-первых, я живу на даче, в двенадцати верстах от города, у меня хорошенькая квартира, без паутины, без пыли, вся в зелени, в цветах; я не в халате, а в элегантном летнем пальто, письменный стол, этажерка — завалены книгами (вышли, пожалуйста, Гейне последнее сочинение да Мишле * второй том, а если еще что-то появилось, так и то: да нет ли новых порядочных романов, английск<их> или франц<узских> — не для меня), перья, бумага, чернила — вс&ё в порядке, окна все настежь. Тарантьев был во все лето всего один раз попросить денег „на содержание моей мебели на квартире у его кумы“, Алексеев бывает часто для переписки моих (слышишь, моих бумаг) и для отправления их в деревню. Захар… только Захар неизменен: ни бакенбарт остричь, ни серого жилета скинуть не соглашается и на мое предложение мыть руки уверяет, что они чистые. Зато — подивись — он женился на Анисье, кухарке. Не знаю, что за перемена, разрыв ли с soi disante^[78] кумой или внезапный пламень к Анисье, только однажды утром, еще в городе, он — угрюмо, она — усмехаясь и стыдясь — пришли ко мне и попросили благословения и денег на сватьбу. Вот отчего у меня теперь больше порядка в доме. Но я не о Захаре хотел писать к тебе. Я влюблен, следовательно, проснулся и воскрес. Но это только половина и самая неважная. Другая половина дела — лучше, хотя мне еще труднее сказать тебе… Fatuité^[79] — не к лицу мне, но перед тобой я являюсь без маски и потому скажу: я любим! Понял ли ты, отчего я теперь не в Париже, а в окрестностях Петербурга. Но цель твоя достигнута, ты творец моего превращения, потому что я узнал ее через тебя: ты познакомил меня в доме, ты потрудился [сказать ей… сначала, что я чулки надеваю разные, а потом] открыл немного перед ней грубую завесу, под которой, правду сказать, ничего и не таилось особенного, кроме простого неизменно любящего тебя, а теперь и ее — сердца… Однако я говорю она, ее, ей, о ней, а кто — не сказал. Да Ольга, боже мой, к которой ты привез меня весной вечером и там оставил до ночи, а сам уехал. А я обезумел в тот вечер и на другой никогда и ыигде так ясно не звучали мне твои слова „теперь или никогда“. „Теперь, теперь“, — повторяло мне сердце, — да, нужно было, Андрей, чтобы не ум, даже твой, а сердце — или лучше сказать — чтоб ее взгляд сказал мне — „теперь!“. И он сказал так повелительно, так неотразимо, что я мгновенно проснулся и вот уже стою на возвратном пути с моей темной тропинки — опять к свету, к блеску, к счастью, к жизни. Я знаю, ты обрадуешься: что тебе за дело, что я начал не с того конца, что иду в храм с боковой двери, или — что они вдруг — все открылись передо мной. Вот мой план: мы женимся и поедем вместе за границу, я опять принялся за Винкельмана,* твержу Римские элегии,* письма из Рима, не знаю, за что схватиться — и бросив все, бегу туда, в парк, в голубой павильон, там в известные часы никого нет, мы одни. Тетка ее часто уезжает зачем-то в Кронштадт: она добра, ты ее знаешь, ласкова со мной, но я, кажется, не кажусь ей выгодной партией. [Она прочит Ольгу за какого-то барона], но эта не пугает меня, Ольга — олицетворенная энергия, воля, любовь. Она то покорна (мне, т. е. любви своей) как пансионерка, то непреклонна и властолюбива, и притом естественна, проста, как полевой цветок, кажется, только и умеет что ей указано природой: дышать теплым воздухом, питаться росой и окрашиваться лучами и скромно свертываться в сумрак, а иногда она ужасает меня глубиной ума, верностью и разумностью понимания… Но, прощай, песок хрустит на дорожке: я слышу ее шаги по дорожке — и это она… она.

С. 149.

^4-6 хотя глазам улыбка. / и глаза ее засияли светом удовольствия, но ровным, покойным. [Видно было, что он был для нее знакомое и приятное явление — не больше, пожалуй, друг, какие бывают всегда и у всех.]

⁷ После: смешил ее — зачеркнуто: а с другими ей, по ее словам, было скучно. По этой же причине, т. е. потому, что он все смешил ее_г она сказала, что она никогда не полюбит его, и не полюбила. Штольц тоже чувствовал большое, но простое дружеское влечение к ней.

С. 151.

^34-37 о дружбе своей ~ жизнь и как…» / о детстве, о дружбе, рассказал, как добр, чист и симпатичен душой Обломов, как светел и пылок его ум, и между тем (и это рассказал!) как он несчастлив, как гибнет все доброе от недостатка участия, деятельности, как слабо мерцает прекрасная жизнь и как. [одиноко гаснет в темном углу существование, которое [бы] если его повела симпатия, если б впереди блеснул какой-нибудь луч…]

С. 153.

¹² После: музыку… — зачеркнуто: а просто люблю, и то потому, что от этой любви защититься нельзя…

^13-17 Он как будто ~ роль! / он как [будто обиделся, что я обвинил его в страстной любви к музыке…] Какое преступление.

— Эта рекомендация может поставить меня в затруднительное положение, потому что заставит предположить во мне музыканта или по крайней мере знатока, а я ни то, ни другое.

С. 158.

^4-19 — Слезы, никогда… / — Слезы — и я в самом деле пела, как давно не пела, даже, кажется, никогда… [А ведь много похвал слышала я и слезы видала на глазах.]

^22-25 и запела. ~ в ее голосе. / и полились звуки, которые высказывали, кажется, всю жизнь, запертую пока в этой молодой, девической, сильно поднимающейся груди. Надежды на жизнь, неясная боязнь грозы, самая гроза, все брожение жизни, наконец, брожение разрешилось счастьем бурной, какой-то скачущей радости, далее вдохновенного, торжественного чувства, потом звуки стали задумчивее, чуть-чуть слышны…

^28-36 Щеки и уши ~ одинаким трепетом; / Уши и щеки горели у ней, иногда на молодом детски свежем лице ее вдруг быстро сверкала игра сердечных молний, которую можно было только уловить взглядом и разве передать в звуках и больше ни в чем. Оно бессознательно и свободно лилось в голосе, горело в глазах, дышало в чертах лица, а зритель и слушатель также бессознательно и молча едва успевал ловить и поглощать эти молнии душевной бури и замыкать в себе, как Обломов. И в нем бушевала такая же роскошная буря, так же потрясала организм. И оба они снаружи неподвижные, разрывались внутренним огнем, дрожали одним трепетом,

^38-45 да и хлопот много: ~ доски! / зачеркнуто: Гордость и спокойствие — вот что видел он в будущей жене. Трепета, внезапных слез нет, не надо и луны и бессознательной грусти и безотчетного томления и изнеможения, а бодрый и покойный взгляд. Зато через двадцать, тридцать лет — на его теплый взгляд ответил бы та же симпатичная улыбка, проводник законно, правильно тратящегося чувства. [Спал ли бы он, бодрствовал ли, он бы спал и бодрствовал под лучами этого кроткого взгляда, с уверенностию встретить, засыпая, этот же взгляд, эту же симпатию…]

С, 178.

^17-18 не рассказывает, ~ курс. / зачеркнуто: и вовсе не бегает. Потом лицо ее и делается опять весело, покойно, но иначе весело и покойно, но говорит она меньше, осторожно. Кузень, который оставил ее девочкой, кончил курс в университете, уж и чин получил — сойдется с ней, подойдет веселый, с такой уверенностью к ней, а отойдет задумчивый, в недоумении и сознается, что он еще мальчишка, а она — женщина!

С. 181.

^17-22 И ласка была ~ решено / Выражение было такое сосредоточенное, такое определенное: в догадки и намеки играть с ней нельзя. Казалось, многое, что тогда было не досказано, к чему можно было подойти с лукавым вопросом, было уже между ними решено,

^34-37 она выросла ~ один? / в ней совершилась перемена, что отныне нет возврата к детской доверчивости, к открытому объяснению, что все это должно принять другой вид, другие формы, а какие — он не знал.

^39-42 видела, как рождалось ~ борьбы. / видела, что на дне лежит честность, прямой образ мыслей и что думы и чувства выходили как рождались на дне этой души и что с ним женская хитрость, лукавство, кокетство — вс&ё это были лишние оружия, потому что не предстояло борьбы [и она не могла отказать себе в удовольствии немного поиграть им по-кошачьи. Да у ней и не было их в запасе, потому что до сих пор никогда не было никаких умыслов, никакой борьбы и почти никакой симпатии.]

С. 188.

²³ Против слов: — Ух! Охота же вам прятаться на горе! — в углу листа на полях запись: и чувство должно подвигаться вперед: оно как куколка, личинка, бабочка ¹³⁵

38-39 Против слов: кипение у сердца — на полях запись: [решение и Захар.] ¹³⁶ Гаданье и проч.¹³⁷ || письмо.¹³⁸

^43-46 кидала на него ~ человеком! / поднимала на него глаза, кидала глубокий взгляд, но без улыбки, как будто говорила этим взглядом: я знаю, что в тебе теперь делается: и во мне все тихо только снаружи, а там внутри, что!

С. 189.

^9-29 и обязанностей ~ что будет делать. / и обязанности по программе Штольца и строго требовала движения, жизни, вызывала весь ум его наружу, заставляла играть силы его воли и души и примешивала столько любви и глубокой нежности к этой игре, если она билась по ее призыву. Потом, когда замечала она в душе Обломова — а она глубоко умела смотреть в нее — малейшую усталость, чуть заметную дремоту жизни, на него лились упреки, к которым примешивалась горечь раскаяния, зачем она полюбила его. Он не выносил этого и жил бодро, читал, писал, ездил в свет, толкался в толпе и ни на минуту не освобождался из-под ее ревнивого надзора. Иногда только соберется он зевнуть, откроет рот и его поражает ее изумленный взгляд — и он мгновенно сомкнет рот, так что зубы стукнут. Она преследовала малейшую тень сонливости на его лице, открывая под этой сонливостью усталость души. Она спрашивала не только, что он делает, но и то, что будет делать.

С. 190.

^4-15 приступила к нему ~ картин. / заставила его объяснить себе теорию электричества, в другой раз в Эрмитаже попросила, чтоб он [по порядку, хронологически] категорически последовательно рассказал ей о всех школах живописи.

С. 192.

¹¹ Против слов: — А есть радости живые, есть страсти? — на полях запись: [тетке] мать могла бы || спросить меня¹³⁹

С. 193.

^4-6 во всем: ~ начинается / в том, что я дороже вам всего на свете. Ваш взгляд, голос — все ручается мне. Чувство любви розлито у вас в каждой черте, мне даже слов не надо, я вижу его, а только вас нет, начнется

¹⁰ Над словами: — Еще бы вы не верили! — на верхнем поле листа записи: Она не все так покойна была: || нервы пели. Она напрасно хвалилась || опытностью, она || не предвидела (?)^[80] что и она || полюбит. || Она идет и задумывается || Отчего она любит Обломова ¹⁴⁰ ||

С. 194.

⁴² Против слов: "Жизнь есть жизнь, долг, — на полях зачеркнутая запись: на душе лежало || сказать Ольге ¹⁴¹

С. 198.

¹⁰ После: в далекий путь. — Вы идете далеко, в путь жизни, я остаюсь и чувствую глубокую печаль, наказание за неосторожное, позднее увлечение. Я делаю свое дело прямо, честно и благоразумно. Кто знает, как вы милы, добры, молоды, свежи телом и душой, тот оправдает меня, что я не сделал этого раньше. Но теперь не поздно, даже для меня, а для вас и подавно. Я забуду о вас через полгода, вы обо мне — через месяц (хотите пари?) Даже будете смеяться, говорить: да, я его не любила, он был прав, и скажете мне спасибо, когда полюбите опять, уж не ошибкой, что я опомнился вовремя.

³⁷ Против слов: — Слушаю, — сказал Захар. — на полях зачеркнутая запись: я рада, что вы написал<и>¹⁴²

С. 200.

^1-2 Против слов: «Нет, не пойду… ~ направляясь в деревню. — на полях запись: Клеопатра ¹⁴³ || ее упорство || [-- Ну, если вам и придется выстрадать, || так неужели это счастье, от кото||рого вы с ума сходите, не || вознагра||ждает вас? ||

Отчего вы вс&ё видите ужасы, || а не смотрите как я, покойно] ¹⁴⁴

С. 204.

^18-19 и смелее. ~ спросила она. — прибавила потом, — вы много читали, слышали, испытали, — а потом, чем бы жить этим, вы легли на спину, оттого боитесь ошибок. Я жила мало, не ошибалась и оттого не боюсь их.

^35-36 После: и письмо отошло! — вдруг сказал он. — зачеркнуто:

И вдруг лицо его озарилось какою-то мыслию.

— И те мгновения поблекли, и радости, которые они принесли, — поблекли: они кажутся такими бледными в сравнении с тою доверчивостью, с открытым взглядом, с ясною улыбкою, с этим нескончаемым разговором. И письмо это, письмо… ведь оно не нужно было, ведь он бы слег, заболел, если б Ольга разделила его мысль, согласилась расстаться… Боже сохрани! Он и не хотел этого. Зачем же писал? Ужели это письмо — ошибка? А оно, казалось, так нужно: да и в самом деле нужно. Если б он не написал его, он бы измучился. Теперь ему легче, он что-то прояснил, успокоил, а она, а ей?

Он заглянул ей в лицо: свежесть, два розовых пятна играют на щеках, в глазах сияет заря торжества самолюбия, победы, нежности, счастья…

— И в чувстве, в любви… и тут нет покоя… — сказал он вслух. — А я думал, что оно как полуденный недвижущийся воздух повиснет над любящимися и что ничто не дохнет вокруг в страстном покое… А это момент… И любовь движется вперед, также есть облака, грозы… так же, как меняются краски, вчера не похоже на сегодня, а сегодня — на завтра… всякий день видоизменения… ужели это истина, ужели и тут и тут вперед, как в жизни… и не родилось еще Иисуса Навина, который бы сказал ей: „стой и не движись“. А завтра опять новое: хоть бы на минуту застыло…

С. 204—205.

^35-1 И письмо отошло! ~ отдаленных гроз, / зачеркнуто: Потом со стороны он заглянул ей в лицо.

Она улыбалась по-вчерашнему, и взгляд был вчерашний. На щеках два розовых пятна, даже уши покраснели. Торжество самолюбия, любви, сознание силы — все играло на ее лице. Он не видал еще, кажется, никогда такой хорошенькой: так сказал он себе, что говорят все влюбленные каждый день при новом свидании.

— Ольга! — сказал он шепотом, наклоняясь к ее щеке так близко, что она начала судорожно мигать глазами, — поцалуйте меня…

Она с быстротой молнии обернулась к нему и подалась на шаг назад.

— Никогда! Никогда! — с испугом, почти с ужасом выт<ян>ув обе руки и зонтик между ним и собой. И остановилась, как вкопанная, едва дыша, в грозной позе, с грозным взглядом.

— Никогда! — повторил он, меняясь в лице. — Простите, Ольга… — бормотал потом.

Она, не спуская с него испуганных глаз, медленно опустила зонтик и руки, медленно обернулась и бледная, с волнующейся грудью, задумчивая, пошла вперед.

— Вот тебе раз: что я наделал. Какая ошибка!-- говорил он, идучи за ней как собака, на которую топнули ногой.

„Никогда!“ гремело в ушах Обломова. Да, это никогда так грозно, так истинно, — это не ошибка.

Только ему суждено ошибаться; все ошибки у него! Мысль его — ошибка, каждое слово — ошибка. Зачем это письмо? К чему он писал его? — раздумывался он все больше и больше. И оно ошибка! Ну, если б она разделила его мысль, если б испугалась, так же, как и он будущих бед,

С. 205.

⁹ После: я писал письмо?» — зачеркнуто: Если б он не написал его? Тогда… тогда было бы как вчера… весело, хорошо и завтра то же, и после опять то же… неделю то же, две… Он зевнул и не кончил зевоты, какая-то мысль озарила лицо…

Ольга торопливо шла, дотрогиваясь до сердца и спеша вперед. Она боязливо покосилась через плечо, что он, и невольно улыбнулась, заметив его физиономию. «Бедный!» — сказала она себе. Но потом вдруг нахмурилась. «Дерзкий!» — говорила потом: еще немного, так того гляди… [Ужасно сердце бьется: я думаю, он слышит. Ах, воды бы выпила! Нет, я вперед не буду ходить с ним, где никого нет.]

— Ольга Сергеевна! — сказал он громко.

Она прибавила шагу.

— Одну минуту… постойте… — робко говорил он.

Она остановилась.

— Знаете что? — начал он.

— Знаю, — коротко отвечала она и пошла опять. — Опять какая-нибудь ошибка.

— Нет, истина.

— Говорите, — сказала она, не оборачиваясь.

— Устал, не могу: вы скоро идете.

Она остановилась и посмотрела на него с некоторой боязнию.

— Ну, что…

— Я думал о письме… о вчерашнем дне… ведь и он поблек, отошел… нужно было другое — в замену ему… другие радости.

С. 206.

^30-36 перед ним ~ в глазах. / Две секунды она была — как статуя, [какая не грезилась ни Канове,* ни самому Фидию *] гордости и гнева.

⁴⁵ После: ровным шагом. Она — зачеркнуто: знала, что если она сказала «никогда», то он все равно что под опасением смертной казни не сделает никогда, чего она не хочет.

С. 207

¹³ После: не отходила. — зачеркнуто: У него так стукнуло сердце, что он на секунду окаменел, потом наклонился к ее чистому, белому лбу и хотел коснуться губами.

³⁹ После: нет покоя, — зачеркнуто: и она движется вперед, все куда-то вперед, вперед, и в ней меняются краски, являются облака, грозы, сегодня не похоже на вчера, завтра на сегодня. — Сначала взгляд, улыбка, ветка сирени, потом троекратное люблю, там гроза, там луч, [Вот летят бабочки, а ведь они были личинкой, вчера куколкой, сегодня улетели. — И чувство улетит? — думал он с тоской, и он не остановится,] биение сердца…

С. 208.

^10-12 — Андрей не знает, ~ так занят? / Какой еще жизни нужно, какого движения! — твердил он, насилу успокоивая волнение сердца: [а Андрею и этого мало: да и Ольга все спрашивает, что я делаю, все понукает: читай, пиши!]

С. 209.

¹⁷ Против слов: У ней есть какое-то упорство, — на полях в верхнем углу зачеркнутая запись: Но не всегда || и она владела собой || у ней падали нервы || она склоняла ему || голову на плечо (после || сцены) ¹⁴⁵

С. 210.

²² Против слов: Однако ж как ни ясен был ум Ольги, — на полях зачеркнутая запись: хорошо — странно || теснит ¹⁴⁶

С. 212.

²⁷ После: за пять верст". — зачеркнуто: Он не поверил, пошел сам: Ольга свежа, как цветок. «Я перепугала вас вчера, — сказала она, краснея, — мне и самой стыдно. Это недавно со мной делается: пройдет. Ma tante говорит, что надо раньше ложиться спать. [Ну] вы едете на фейерверк с нами? — спросила она. — Да нужно ли? — сказал он: ведь там народу куча…» — лениво заметил он. — В этой куче буду я, — заметила она резко. — И я, — поспешно прибавил Обломов…

⁴² После: родство… — Он стал ей дороже. Она смутно почуяла, разглядела в нем в темноте, какое-то сокровище, как будто заглянула нечаянно еще в закрытый доселе для нее уголок его души, чистый, светлый…^[81]

С. 213.

⁴ А другой на его месте… / В нем горит луч истинной любви, в нем горит чистое сердце, полное невидимой никому доблести, уважения к ней, к ее доверенности, значит, в нем теплится вера в добро, чистота души, верность чувств, значит, ему можно всегда верить, в нем сияет истинный блеск человеческого достоинства. А другой… Другие смотрят так дерзко…

⁵ Обломов хотя и прожил молодость / Обломов в самом деле уберег этот светлый рай души, ее чистоту, хотя и прожил молодость

^10-35 Он втайне поклонялся ~ Ольга угадала. / Цинизм жизни, ума, сердца,, грубый внешний цинизм волнами вращался около него — и он попадал иногда в этот цинизм, но не сердцем, не умом, и всегда с отвращением стряхивал с себя грязь и сор. Печать целомудрия души лежала не только на его речах, но светилась во взгляде, проглядывала в улыбке.

С. 214.

² Против слов: что читалось в получаемых там газетах, — на полях запись: ревность¹⁴⁸ <зачеркнуто и восстановлено>, письмо || от Штольца ¹⁴⁹

^5-17 главным основанием ~ счастья? / главным элементом была безоблачность горизонта. Видоизменения эти не заражали чистой атмосферы,, менялись только краски и лучи; розовый свет превращался в палевый, фиолетовый, голубой, и всегда фантастический. Обломов почти засыпал в той сладостной дремоте, о которой некогда мечтал вслух при Штольце, по временам он начинал веровать в постоянную безоблачность, и опять ему снилась Обломовка, населенная добрыми, дружескими и беззаботными лицами, сиденьем на террасе, раздумьем от полноты удовлетворенного счастья…

С. 216.

^10-11 встревоженный ум ~ протянуть / прояснялся, когда сознавал, что все это в его руках, что ему стоит сказать одно слово… А какое это слово? И даже слово не нужно говорить: просто протянуть

С. 218.

⁴⁷ После: полюбишь другую? — зачеркнуто: Он молчал.

— Ты полюбишь, да, я это вижу! полюбишь? — живо спрашивала она, глядя на него так вопросительно.

— Боже мой! уж ты и встревожилась, пожалуй, плакать станешь! — сказал он, цалуя у ней руки. —

³ После: сказать? — зачеркнуто: говори, сейчас говори, или я проплачу всю ночь, сделаюсь больна, не приду ни завтра, ни послезавтра…

— Не придет! — вдруг шевельнулось в нем: как же я проживу? Выскажу лучше прямо, хватит духу… — Нет, Ольга, — серьезно сказал он. —

^37-41 и тогда под ногами ~ во все глаза. / и тогда… [-- Я не перестаю помнить себя, я владею собой, — сказала она, глядя и слушая его с удивлением, — ну тебя молний в глазах я не видала.

— Ты, да, но я… я могу увлечься, я боюсь…] бездна, ужас! Он вздрогнул.

[-- Молнии, бездна. Что еще выдумал! Какие молнии? Я никаких молний в глазах у тебя не видала, — сказала она. — Я не забываюсь никогда.

— Но я могу забыться?]

Она слушала его с удивлением.

— Ну, что ж [тогда]? — спросила она, глядя на него во все глаза. [Он молчал. А она покачала головой, как будто говоря, какие глупости он выдумал. Ну?]

— Я увлекусь…

— Что ж из этого?

С. 220.

^1-4 — Ты все глупости ~ засмеялась. / зачеркнуто:

— Нет, милый мой, не бойся: ты напускаешь на себя, наговариваешь какой-то ужас. Я не хочу бездны, — сказала она, вольно потряхивая головой, — и ты не захочешь. Я усну у тебя на плече как у няни на коленях, и ты не дохнешь. Ты на руках донесешь меня не до бездны, а… до рая.

Она глядела на него ласково. Он припал к ее руке. — Благодарю тебя, Ольга — ты поняла меня, ты меня знаешь…

Он был тронут.

⁶ — Что еще? ~ бездна? / зачеркнуто:

— Да вс&ё…

— Нет, у тебя еще что-то есть.

— Право, нет.

— Есть, есть, — твердила она, — когда у тебя нет ничего, у тебя не такой взгляд. А там бродит что-то еще… Говори, какая там бездна…

¹² После: — да почему? — зачеркнуто: Разве ты не сделаешь все, что я захочу? — спросила она. — Все, все, — с жаром сказал он. — А я не захочу ничего дурного, — прибавила она. — Да это ничего, что ты не захочешь,

¹³ После: — Что скажут, когда узнают, когда разнесется… — [-- А! — произнесла она, и лицо ее как [будто] вдруг не то что побледнело, а как будто озябло. Явились решительность и строгость.]

— Что-то она теперь? [-- с испугом думал Обломов.]

^14-21 Против текста: Кто ж скажет? ~ Если б я ушла совсем, — на полях зачеркнутая запись: Мой долг. ||-- Есть способ ||-- Знаю. || -- Он один у меня в виду. || -- Знаю. || -- как || Иначе бы я || не была, здесь.¹⁵⁰ || У него явилось самолю||бивое сомнение ||

Ни стыдливого || согласия, ни || взгляда…¹⁵¹

С. 220—222.

^37-37 || ты мне ни слова, Ольга! — ~ не глядя на него.

/ — зачеркнуто:

Он замолчал. Она глядела на него строго и почти с унынием.

— Теперь все! — робко сказал он.

[-- Нет, не все: что-то есть, — сказала она, — но я вас не спрашиваю. — Мне больше ничего не нужно.]

— Все? — повторила она, глядя ему холодно, но глубоко проницательно в глаза.

— Да, все… — бормотал он.

[ — Нет, не все! есть что-то еще, но я вас не спрашиваю, мне больше ничего не нужно знать. Вы боитесь увлечься, боитесь злых языков, а не боитесь оскорбить меня этими уроками, не боитесь находить дурное в моих поступках, когда они так просты и чисты, как видит их бог.] Она надела мантилью, достала с ветки косынку, накинула на голову и взяла зонтик.

— Куда ты? так рано! — с изумлением спросил он.

— Домой, — сказала она, — вон тут ходят чужие: нас могут увидеть…

— Ах, никто не увидит.

— А совесть?

— Молчит: ты ее успокоила, — говорил он, мешая ей руками идти.

— Пусти[те], — говорила она, устраняя его руки: моя просыпается…^[82]

— Нет, нет, нет, Ольга, не пущу: опять горизонт ясен, [опять я счастлив, буря улеглась в сердце,] [ты успокоила бурю,] я тебя не пущу, нет, нет…

— Никаких бурь нет, — сказала она. — Вы их выдумываете сами. Я молода, неопытна, вы просто играете со мной в любовь, Илья Ильич. Вам хотелось испытать, можете ли вы внушить ее, как тогда хотели видеть мои слезы… испытали, видели и уснули на лаврах. Вам скучно и вы выдумываете бури, тревоги, выдумали какую-то бездну… призываете на суд моих поступков других. Самолюбие польщено, вы начинаете скучать. Любовь не пища вашей жизни, а забава… Но помните, М^г Обломов, что с тех пор, как я поняла свое сердце и ваше, я знаю не только вас и себя, но, может быть, немного знаю… и всех женщин и всех мужчин… Я тоже пользуюсь этим уроком — и плакать больше не стану. Прощайте.

— Как ты, Ольга, можешь думать… Ольга, Ольга… Ты слышала это от Сонички, читала в романах, что есть такие мужчины… А я… я… Она уходила и на этот раз не плачущая, не с надеждой на возврат, а равнодушная, гордая, уязвленная, как будто уносила с собой все его счастье, всю жизнь, весь мир.

— Ольга Сергеевна! — в отчаянии крикнул он.

Она двигалась проворно, песок сухо трещал под ее ботинками.

— Ольга, Ольга, я не все сказал…

Не слышит, идет.

— Ради бога! — отчаянным, подавляемым голосом кричал он, протягивая к ней руки. — Если в тебе была капля любви, если тебе жаль меня… Не бросай… воротись, воротись, — кричал он не голосом, а слезами.^[83] — Он сел на траву, сжал кулаки и приложил к лицу — через минуту уже не слышно стало шагов. — Ушла! — в отчаянии подумал он и поднял глаза. — Ольга перед ним. Он задрожал. — Ах, ты здесь, не ушла! — говорил он в радостном трепете [он] схватил ее за руку.

[-- Ты сумасшедший, ты ребенок! — сказала она, — и я точно ребенок с тобой. Ну, сядь здесь и успокойся.]^[84]

— Ты не уйдешь, не расстанешься? — спрашивал он, держа ее за руку. — Не уходи: [ведь ты, Ольга, одно звено, которое связывает меня с жизнью.] Помни, что если ты уйдешь, — я мертвый человек…

[-- А если другие скажут, что надо расстаться, — сказала она, опирая на слове другие.]^[85]

— Никто не узнает.

[-- А совесть, а бездна, — дразнила она, ласково глядя на него.]

— Нет, нет, — все замолчит, я не все сказал, ты увидишь… Как хорошо мне, что ты воротилась. Ольга, как я люблю тебя! — говорил он, цалуя ей руки. — Зачем ты в этом невольном стремлении бежать от тебя — видишь какое-то пресыщение самолюбия, а не ужас примешать к чистоте моего чувства что-нибудь грубое. Ты права, что я не примешаю, не могу, это не в моей натуре, но ты не поняла боязни, [чтоб другие не смели подумать нечисто о тебе.] Ты не поняла, что я [не ищу бурных страстей любовника, а хочу] ищу тихого, вечного счастья — ты, с своим умом, инстинктом не поняла.

— Не поняла! — сказала она. — А отчего ж я воротилась! Ужели ты думаешь, что одни твои слезы да крик воротили меня? Нет, оттого, что в этом крике и слезах я слышала истину: так не плачут, не любя! Ты любишь меня, — сказала она, [взяв его обеими руками за голову и цалуя его, — как только может желать женщина, чтоб любили ее.] Прости же, что я дала волю гордости, не выслушала тебя и вспылила…

[-- Да, ты не выслушала до конца, а ведь я не все досказал.

— Я знаю, — сказала она].^[86]

— Что ж ты знаешь, скажи? — спросил он.

— Ни за что.

— Почему?

— Потому же, почему, ты, помнишь, не хотел сказать, отчего тебе так нравится ветка сирени…

— Я хотел сказать, что в этом счастье, которым мы наслаждаемся, есть какая-то пустота, на дне его лежит грусть… Приходит вечер, я ухожу, ты одна. Завтра ты поедешь туда, сюда — одна, я чувствую, что ты думаешь обо мне, я один дома — думаю о тебе. Я не могу даже взглядом признаться ни перед кем, что ты принадлежишь мне, ты не смеешь сознаться никому, что есть человек, который дышит только тобой. Это отравляет жизнь.

— Есть только один путь к прямому счастью… [У ней на лице написано было все, что он говорил, так что она могла бы подсказывать ему, но она молчала.]

Он остановился и смотрел на нее.

— Ты как думаешь? — спросил он.

— Как ты, — отвечала она.

Он сидел на траве, она на скамейке. Он стал на колени перед ней.

— Это моя мечта, идеал счастья, единственная цель.

[-- Я знаю, — сказала она, глядя вниз и чертя зонтиком по песку.

— Дай мне руку, Ольга. — Она молчала. Он взял ее руку.

— Отчего же ты молчала, отчего ты никогда не сказала об этом, а я боялся…

— Чего? — спросила она.

— Что… ты не захочешь быть моей женой…

— Ты боялся? — с изумлением сказала она, — ты думал, что я была здесь, с тобой, по вечерам, не зная твоих намерений… Я знала о них с той минуты, когда у тебя вырвалось признание…

— Отчего же ты не говорила о них?

— Разве мы выходим замуж! — сказала она, — нас берут или выдают.]

— Руку, Ольга! — сказал он. Она не давала. Он взял сам и приложил к губам. Она не отнимала и, отвернувшись, глядела в противуположную сторону. Он старался заглянуть ей в лицо, она отворачивалась все больше.

С. 222.

¹¹ После: играете… — зачеркнуто: но… слез моих вы больше не увидите. На все ваши нынешние загадки и намеки, скажу вам просто и прямо — я люблю вас, но что делать мне^[87]

С. 223—224.

^20-5 У него шевельнулась ~ — Представь, — говорил он, — / зачеркнуто:

Вдруг в нем шевельнулась какая-то странная мысль.

— Но есть и другой путь? — спросил он.

— А тебе бы хотелось другого? — спросила она его с такой складкой над бровью, что он струсил.

— Нет, — твердо сказала она.

— Что же заставило тебя сделать этот вопрос, скажи откровенно.

— Дай подумать, — сказал он.

Она с любопытством, но ясно глядела на него.

— Самолюбие, — сказал он. Она поцаловала его в лоб.

— Ну, так я скажу тебе в ответ, что если б не было прямого и покойного пути к счастью, я решилась бы…

Она остановилась и покраснела.

— Ну? — с нетерпением спросил он.

— На всякий! — сказала она.

[-- Как? Ты решилась бы снести лукавые взгляды, язвительный шепот, холодную мину добродетельных женщин, — говорил Обломов и пожар самолюбия охватил его ум, воображение, сердце. Ему показалось, что у него горят волосы.]

— Как, почему?

— Так, потому что я люблю тебя и чувствую, что эта любовь — долг… я бы исполнила его…

— Ты подумай, Ольга,

С. 224.

¹⁶ После: пересел бы от тебя… — зачеркнуто: — Перестань, — сказала она, а у самой грудь сильно приподнялась и опустилась.

— Показалась ли бы тогда эта любовь долгом тебе, снесла ли бы ты все это… [Ведь не казнь страшна, Ольга: умереть один раз — что такое, а пытка целых годов, а приготовления к ней.] И так умереть, с каким-то отчуждением, за что?

— Смерть не страшна, — сказала она, — умереть один раз — ничего, но эта пытка, эти приготовления к ней.. Это страшно. [Если б у меня и достало сил взглянуть в лицо стыду, то после от ежедневной и ежечасной пытки] я бы зачахла… А ты, — вдруг спросила она, — ты бы был счастлив?

— Никогда, клянусь богом! — горячо сказал он.

— Не клянись, я верю! — сказала она и опять ясность воротилась к ней: опять она улыбалась. — Ты бы зачах прежде меня… За то, может быть, я так нежно и люблю тебя. — Но все это ничего, все это не так страшно, — сказала она. — Я бы не потому не пошла по этому пути…

— Почему же? — спросил он.

— А потому, что слышишь мельком, читаешь, по нем идут… идут и… расстаются. А я хочу и умереть… и

— И не расставаться, — договорил Обломов. — Пойдем же, Ольга, прямым путем… [У меня один этот путь был и есть в виду…

— Я знаю, — сказала она, — иначе бы я не была здесь…

Он хотел обнять ее.

— Бездна открывается, — сказала она, смеясь, и удержала его порыв зонтиком.]

— Дай мне руку…

Она не подавала руки: руки ее покоились на зонтике.

— Ольга, отдай мне руку… — повторил он, дотрогиваясь до руки. Она молчала. Он взял руку, она не противилась.

— Ты не отвечаешь, Ольга, — а ведь я… беру тебя замуж, — сказал он.

— Нас берут или отдают, сами мы не выходим, — сказала она, глядя на него ясно, с невозмутимым спокойствием и миром.

— Ни молча протянутой руки, ни стыдливого согласия… — думал он почти печально. Он не понимал возвышенной уверенности Ольги в нем, ее чистой любви. Он хотел немного эффекта… "Но теперь начнется долгий разговор, уговор слить обе жизни в одну… — думал он, — суетливая радость, трепет… Но Ольга только улыбается и тихо зорким взглядом следит за ним и, кажется, читает его мысли.

— Не надо говорить об этом тетке, — сказал, — и, ради бога, никому. Теперь я брошусь обделать свои дела, поеду в Обломовку, там распоряжусь постройкой и в октябре вернусь сюда… как ты думаешь Ольга…

— Я делаю свой долг, — сказала она, — и не спрашиваю тебя, как… Я не знаю, что тебе надо делать…

^22-23 После: взглянуть стыду в глаза. — зачеркнуто: ты бы года не прожила, ты зачахла бы… Есть женщины сильные…

— Храбрые, — прибавила Ольга, — даже и такие, которые надевают мужское платье и ходят на войну. — Нет, я бы не хотела счастья на этом пути…

^34-40 а я… ~ к ее ногам. / а я…

Она остановилась и долго покоила взгляд на его лице.

— Не хочу с тобой расстаться никогда, никогда! — с жаром досказала она, бросила зонтик в сторону и вдруг быстро и жарка обвила его шею руками, поцаловала, потом прижала к груди и твердила тихо: — никогда! никогда! [Потом вдруг вспыхнула и закрыла лицо руками и подумала: что я сделала, и тут же подумала, что не сделать этого она была не в силах.]

[Он одурел от счастья.

— Какой еще жизни надо Андрею. Какого подвиганья вперед! — говорил он, уходя домой. Вот ведь ни молча протянутой руки, ни стыдливого согласия не было, а как хорошо, боже мой!]

Перед ним вдруг раздвинулся горизонт жизни, он почувствовал себя гордым, могучим; усыпленная душа проснулась от знойного дыхания женской страсти. Ему выпало (2)решительное (3)мгновение на (1)долю, которое возводит человека на крайнюю высоту жизни или для которого люди с блаженством кидаются в бездну. Он вдруг вырос в собственных глазах, вдруг почувствовал и сознал в себе массу способностей и сил, которых не подозревал; воскресло все, что он считал погибшим. Мысли потекли свободным, широким потоком, в груди закипели намерения, забились яркие и сильные надежды. Его любит женщина, душу его обожгло будто славой. Он сделает все, у него есть цель! [Он испустил радостный вопль, упал на землю, цаловал ноги Ольги, положил голову на ее колени и плакал навзрыд, как ребенок. Она неподвижно сидела на скамье и гордым,, счастливым взглядом смотрела на трепещущего у ног ее зрелого мужчину, следила, как любовь зажигала и пробуждала в нем силы,, как он бился и плакал.]

— Боже! что со мной делается! — шептал он про себя, оглядываясь изумленными глазами вокруг. — Пятнадцать лет сна, позора, как в болоте, — и вдруг одной минутой, одной искрой она зажгла жизнь. Я прихожу в себя как будто из обморока, из тяжкой болезни… Возьми же мою жизнь, ты создала ее опять, отдаю тебе ее всю, сделай, что хочешь, что можешь. — Ты одна можешь сделать, никто больше! Дай мне жить, жить! — [Он страстно цаловал ей руки и ноги и плакал навзрыд, как ребенок.

— Я знала, что это так будет, — говорила она: я давно взяла твою жизнь! Ты — мой! Я одолела твой сон, ты спасен! Я — цель твоей жизни. Как я сильна! — сказала она гордо. — Женщина может все, что захочет: она — одна — цель мужчины: без нее нет ему жизни. — И она опять, смотрела на него, лежащего у ее ног.]

Он испустил радостный вопль и упал к ее ногам.^[88]

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

С. 225.

² После пометы: Гл<ава> и двух зачеркнутых фраз: Воротись домой, он застал у себя Тарантьева и вдруг похолодел [и от изумления] упал с облаков.

Через час Ольга сидела у себя дома и так<же?> у окна. — на полях — фрагмент, не вошедший в окончательный текст:

— Где ты была? — спросила тетка, встретив Ольгу на крыльце.

— До рощи доходила, ma tante, — сказала она.

— Без колош! я думаю, мокро после вчерашнего дождя, — заметила тетка, — нехорошо.

— Очень дурно, — сказала Ольга, — сегодня больше не пойду.

— И хорошо сделаешь: дай просохнуть.

[Ольга, кроме отрывистого ответа, больше ничего не сказала тетке и не могла сказать. Она задумалась так тихо, так глубоко, как будто заснула. Она думала, отчего ей так тихо, мирно-покойно — хорошо, а между тем… «я — невеста!» — раздалось в ней. Отчего не дрожит ее сердце, не горит взгляд, не блестят от волнения слезы, как бывает у других? Я невеста! Я невеста! — с трепетом думает девушка, подкараулив этот момент в жизни, и уже забывает все остальное. Отчего же Ольга не трепещет? Она шла тоже одинокой незаметной тропинкой, на перекрестке встретился ей он, подал руку и вывел ее… не в блеск ослепительных лучей, а как будто на разлив какой-то реки, к широким полям и дружески улыбающимся холмам, и взгляд ее не зажмурился от блеска, воображение не заиграло. Она с тихой радостью успокоила взгляд на этом разливе жизни, на ее широких полях, на зеленых холмах. Она не трепетала, не бегали мурашки у ней по плечам, не горел взгляд гордостью: только когда она перевела глаза свои с полей и холмов на того, кто подал ей руку, она почувствовала, что по щеке у ней тихо тянется слеза. А она все сидела в раздумье и [ни разу] не вошло в ее тихую глубокую радость ни белое платье с отделкой, ни массивный браслет, ни ряд карет. Не видала она себя завернутую в праздничное платье на два часа напоказ и потом завернутую в будничные тряпки, с тем, чтобы потом уже никогда не нарушался ежедневный монотонный стук маятника жизни. Не снились ей косые взгляды завистливых подруг из толпы, ни серебряные сервизы, ни ливрея, ни роль царицы в гостиной — Счастье ей снилось так просто, без прикрас — и оттого она еще раз без гордости и только с глубоким умилением прошептала: я невеста!]

^3-6 Обломов сиял ~ Тарантьев. / зачеркнуто: Обломов шел с таким праздничным лицом домой, так бодро, живо, вошел к себе в комнаты и остолбенел, похолодел. Ему стало вдруг холодно, противно. Он упал с облаков. В его кресле сидел Тарантьев.

С. 229.

^13-17 Против слов: Но женитьба, свадьба ~ подает ему руку — на полях запись: другая || сторона || медали: || свадьба, || поздрав<ления>, || глупые рожи || жених и || на него на||чинают смо||треть дико || ленты || поэтич<ная?> жен||щина! || издержки ¹⁵²

^37-38 — Когда же ~ спросил он./ — Когда же пора? — нетерпеливо спросил он, — когда между нами все решено.

[-- Когда начнется постройка дома и дороги, когда ты воротишься из Обломовки и когда Штольц приедет сюда —

— Что же я теперь стану делать?

— Что нужно: идите прямо к цели.

— Теперь — ступай в палату, потом на квартиру, откажись и найди другую…

— Завтра же, — сказал он.

— А не сейчас? — спросила она.

— Оставить тебя, Ольга…

Она погрозила ему полудружески, полусерьезно пальцем и позволила остаться.]

С. 241.

⁴⁰ Против слов: Вот-с, за квартиру — на полях запись: ей-богу || правда ¹⁵³

С. 244.

^19-20 Против начала 4-й главы (в рукописи номер главы не обозначен) на полях зачеркнутая запись: Сватьба || (сцены в театре, в || летнем саду) ¹⁵⁴

С. 250.

^5-8 Против текста: не спать, ~ засияет около нее. — на полях запись: подкрался || Захар. || он хочет вы||колотить из его || головы, а между || тем сам убеж||дается в этом ¹⁵⁵

С. 253.

¹⁴ После: на все стороны. — И невеста, какая она ни будь, как ни люби жениха, все забудет; всякая дрянная лента, тряпка, шляпка, вс&ё ей милее жениха. О любви и помину тогда нет, и не подступайся!

С. 260.

^5-7 Против слов: — А если Нева ~ разлюбишь меня… — на полях запись: ответственность) ляжет || на меня: скажут || ты увлек! || долг¹⁵³

С. 268.

¹⁷ После: по вкусу Обломова. — только никак не могла склонить тетку приказать сделать суп с потрохами.* «Кто станет есть? — возразила тетка, — на даче еще так, когда у нас обедал только один Обломов, а. здесь — фи!» Ольга немного покраснела, но не настаивала.

С. 269.

^39-42 Против слов: А прочие ничего: ~ ушла к себе. — на полях зачеркнутая запись: минута || решений || и медлить нельзя || теперь я || требую: || это твой || долг¹⁵⁷

С. 272.

^26-31 Против текста: — Ты не знаешь, Ольга, ~ показаться на глаза. — на полях зачеркнутая запись: Сознайся, что ты || лгал… || Она смотрела на него || и добыла || -- Лгал || -- Мне || -- Что ты делал эти дни? || глядит книгу — ||

Она [села] надела шляпку || и села — || Время решений наступило¹⁵⁸ || Теперь или никогда: говорил || Штольц ¹⁵⁹

С. 273.

¹⁷ После: оттого и боюсь… — зачеркнуто:

— Так поедем сейчас к ma tante… — заговорила она.

— До письма, ради бога, до письма, — с жаром просил он, — даю тебе слово, что если через три дня письма не будет, мы объяснимся с теткой, а до тех пор будем осторожны. — Он поцаловал у ней руку.

— Ах, Илья, Илья! — говорила она, как будто отдыхая от усталости, и в первый раз окинула глазами комнату.

— Какая гадость здесь! — сказала она, — комната низенькая, обои старые, на дворе грязь: что ты не съезжаешь? У тебя еще здесь комнаты есть?

— Ольга, — опасливо заговорил он, — уезжай, ради бога, я буду вслед за тобой. Я в ужасном волнении… Захар может воротиться.

С. 274.

^38-46 коснуться слух тебя… ~ я знаю, но… / коснуться нечистый слух твоей молодой, прекрасной жизни! Ольга! Ольга! Возьми мою жизнь и будь счастлива!

С. 275.

^10-42 Я чувствую, что живу, ~ Он вдруг отрезвился. / я живу вот в эту минуту огнем твоих глаз, звуком твоего голоса, ты поглотила все, и мою душу…

Ольга смягчилась, взяла его за руку и кротко слушала эти излияния страсти.

— Ну, слушай же, Илья, — я верю твоей любви и верю своей силе над тобой. Но ты еще не дошел до цели, — сказала она, — еще не отряхнул сна. Ты должен подниматься выше и выше, стать выше меня. [Ты должен велеть, повелевать мне, что нужно делать, чувство и мысль во мне должны идти по следу, который ты укажешь.] Я жду этого от тебя, и когда придет этот день, тогда только буду я счастлива и награждена за любовь. Встань же и прямо держи голову, не опускай ее на грудь, — сказала она, — помни, что цель твоя впереди — это я!

— Ты, ты! — говорил он, цалуя опять ей руки, и бился у ног ее, и слезы показались на глазах.

— Пришло время действовать, Илья: я требую этого, приказываю! — сказала она. — Я сделала все, что может сделать женщина: теперь твоя очередь наступила. Я уже не скажу ни слова, и если правда, что от моей любви воскрес в тебе человек, мужчина, не мне уже говорить тебе, что делать! — сказала она, протягивая ему обе руки.

— Боже мой! Сколько счастья! И ты думаешь, что возможно обмануть тебя, уснуть после такого пробуждения, не сделаться героем! Вы увидите, ты и Андрей, — говорил он, озираясь вдохновенными глазами, — до какой высоты поднимает человека любовь такой женщины, как ты…

Она положила ему на плечо руку, любуясь его просветлевшими глазами, прислушиваясь к вдохновенной ею горячей речи. Она любовалась в нем своей силой.

— Да, — говорила она, — женщина может сделать все, одна только женщина! Штольц ничего не сделал. Не он, а я выведу тебя на простор и потом, [когда ты овладеешь собой и жизнию, когда заиграет твой ум, сила души, я с радостью, милый мой, успокою на твоем плече свою голову] и всю жизнь буду гордиться… Мы поедем в деревню и долго будем одни, сначала в…

Вдруг она остановилась и улыбнулась.

— Я тебе готовлю сюрприз, — сказала она, — только ты долго не узнаешь о нем. Сегодня ты… ?

— К тебе, Ольга, я не могу ни минуты остаться здесь: мне душно, гадко, — говорил, с непритворным отвращением оглядываясь вокруг. — Дай мне дожить сегодня этим огненным чувством, какое теперь бьется у меня в груди. Я ожил, воскрес, мне кажется, я… Ольга, Ольга! — твердил он и плакал у ног. Она с наслаждением торжества смотрела на его голову, склоненную к ее ногам.

— Мне пора! — сказала она очнувшись.

Вдруг он поднял голову.

С. 276—277

^46-2 Против текста: Потом углубился ~ наслаждался этим. — на полях зачеркнутая запись: Я не знаю, что зна||чит барщина, || что значит оброк. || Я не знаю, когда му||жик беден или бо||гат. Я не знаю, || сколько я имею право || требовать дохода и || не знаю, что [значит] || староста — || -- Я не знаю что де||лают в уездном суде. || -- Вс&ё в Департ<аменте> служили || Я не знаю, что делают || и в Департ<аменте> || Тот остановился || Книги вс&ё || И в тех [не з<наю>] не || много знаю ||. Я просто — барии! ¹⁶⁰

С. 277.

¹³ Против слов: Ночь он спал мало: все дочитывал — на полях запись: говор<ит?> || басом ¹⁶¹

С. 287.

^15-16 После: сказал он. — зачеркнуто: Она глядела на него пристально, не спуская глаз, не так, как несколько месяцев тому назад, с добротой и любопытством, а сухо и беспощадно.

— Что ты, Ольга, — спросил он робко.

— Ты (2)здесь (1)еще? — сказала она.

— А что?

— Уезжай скорее, пока не пришла Марья Семеновна, — она заметит, что я расстроена: неловко. Я скажу ей, что извинилась перед тобой, сошлюсь на головную боль или что-нибудь такое…

— Когда же мне приехать? — спросил он, взяв шляпу.

Она взглянула на него с удивлением.

Он взглядом повторил вопрос.

— Как приехать? зачем? — сказала она. — Ужели ли ты еще не понимаешь, что нам делать теперь?

Он изменился в лице.

— Не приезжать, не видаться! — почти шепотом говорил он, — не может быть, чтоб ты решила так…

— А мне не верится, что ты решил иначе, — сказала она.

— Зачем! — повторил он, меняясь в лице. Они глядели друг на друга [он на нее с ужасом, она на него печально и непреклонно] молча. — Я передумал¹, — начал он робко, — я хочу распорядиться совсем иначе.

^25-41 За все, что ~ раскаиваться… / зачеркнуто: — А за мою любовь: она ведь вся — оскорбление; и за свою тоже: твоя ошибка; помнишь, я писал, что тебе будет стыдно и ты станешь раскаиваться…

С. 288—289.

^40-13 — Если б ты и женился, ~ беззащитная против горя. / зачеркнуто: — А если ты вдруг женишься и прочтешь две-три книги, пожалуй, выстроишь новый дом в деревне и потом уснешь и каждый день станешь засыпать все глубже, а у меня только что развернется ум. У меня много бодрости и силы, я чувствую, что я не состареюсь никогда, я захочу все видеть, везде быть, все знать… Я буду приставать к тебе, терзать тебя, опротивлю тебе, а ты мне. Что же потом? плакать всю жизнь, чахнуть и умереть… За что, Илья? Я молода, я хочу жить… Говори же, как честный человек, что ты чувствуешь в себе силу взять эту обязанность на себя. Я сейчас молилась перед образом, которым благословила меня мать, и решилась не видать тебя больше: но если ты твердо скажешь мне да, я все исполню и обещаю [дать тебе жизнь бодрую, не сонную] я беру назад свою молитву и вот — моя рука; я пойду с тобою везде, на край света, в Обломовку, на Выборгскую сторону, куда хочешь, и буду верить, что ты исполнишь свой долг. А за последствия ответишь ты… Говори же, Илья, да или нет?

Он молчал.

— Что же ты? — спросила она.

— Мне душно, тяжело, — сказал он, не глядя на нее.

— Ответ твой? — повторила она настоятельно.

— Не мучь меня и прости! — прошептал он.

— Уезжай же скорей, чтоб нас не застали теперь, — сказала она.

— Прощай! — На этом простом слове голос у ней вдруг взял другую ноту. Силы изменяли ей.

Они стояли молча, с потупленными глазами, оба бледные.

— Прощай, Ольга, — сказал он, — и [прости меня]: я много сделал тебе зла, но себе вдвое, и то и другое, ей-богу, невольно. Да, ты права: я труп. Она хотела еще сказать «прощай», но^[89] <не> слушались, лицо исказилось судорогой, она положила голову ему на плечо и оглушительно зарыдала. У ней как будто вдруг вырвали оружие из рук. Вся логика исчезла, умница пропала, явилась простая, беззащитная против горя женщина.

С. 289.

² После: счастлив… — зачеркнуто:

— Ты была бы хозяйкой, потом матерью, — тихо возразил он.

— Варить варенье, шить мужу рубашки, часа по два разговаривать с поваром, — не могу, Илья! Может быть, я виновата, но это не по мне. Да если я и стану делать это, так незаметно, как необходимую работу в доме. А потом что? Любить детей, конечно, буду, но нянчить их не стану… А за этим за всем что же мы станем делать. Какую ты выдумаешь жизнь для меня? Я до сих пор не знаю, что я такое, я не люблю выездов, приемов, нарядов: от этого от всего на меня находит уныние. Что же мне нужно, что любить, что делать, к чему готовиться? Это все надо угадать и вести меня, воспитывать — я невежда, слепа, младенец — это твое дело, Илья, а ты в затруднении всегда спрашивал меня, что тебе делать, как быть…

С. 289—290.

^27-25 Бог наказывает ~ Нет имени этому злу… / Бог наказывает меня за гордость! Мне больно, больно…

[-- А если боль не пройдет, Ольга, — говорил он, — если здоровье твое пошатнется. Такие слезы ядовиты… Не плачь…

— Нет, дай мне плакать: это последние слезы. Мне будет легче. Я выплачу свои надежды… они поблекли, отошли… выплачу воспоминания, нынешнее лето, парк… нашу аллею… сирень. Это сжилось с сердцем, больно отрывать, о, больно, тяжело здесь, здесь… — говорила она, прижимая руку к сердцу и трясясь в рыданиях… — Прости, прости меня, что я не жертвую жизнью тебе… я знаю, что не спасла бы… жертва бесполезна, ты заснул бы, а я [запахнула бы.] Я не могу уснуть… я хочу жить… любить живого человека… Смотри, как я молода… жизнь прекрасна… Прости меня, мой друг, я не помню, что я говорю… Уйди, уйди, не гляди назад, не говори ии слова… я не выдержу…]

— Если ты умрешь? — вдруг с ужасом сказал он. — Подумай, Ольга…

— Нет, — перебила она, подняв голову и стараясь взглянуть на него сквозь слезы: — [знаешь ли, что я узнала, прости меня… что я не жертвую тебе жизнью… своим будущим, все напрасно, ты заснул бы, а я зачахну… я не могу уснуть, я хочу жить, а ты умер.] я узнала недавно только, что я любила в тебе не так, как ты есть, а что я хотела, чтоб было в тебе, что указал мне Штольц, да твою кротость, честность… Я найду и полюблю это везде, в другом, в живом человеке…

Казнь была сильна.

У Обломова подкосились ноги, он сел на кресло и отер платком руки и лоб.

— Прости меня, ради бога! — опомнившись и кинувшись к нему сказала Ольга: я сама не помню, что я говорю! Я безумная, не слушай меня… Уйди, уйди, не оглядывайся, я не выдержу, я все еще люблю тебя.

Она закрыла лицо платком и старалась заглушить рыдания…

[Обломов взял шляпу, но не имел сил сойти с места. Ноги у него будто вросли в землю.]

— Отчего погиб наш рай? — вдруг подняв голову, сказала она, — какое проклятие лежит на твоей душе, Илья, что ты сделал? за что это зло носится в твоей жизни? [И кто снимет его?] Ты добр, умен, благороден… и… и… гибнешь… Что сгубило тебя? Нет имени этому злу…

С. 291.

^39-42 «Снег, снег, снег! ~ безотрадным сном. / [-- Так и на сердце мое, на всю жизнь упал снег, — подумал он.] — Снег, снег, снег! — твердил он без смыслу, лег в постель и заснул свинцовым, безотрадным сном.^[90]

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

С. 293.

⁴ После: покрыть. — зачеркнуто: Потом все потекло без видимых перемен, и если жизнь менялась в своих явлениях, то это происходило с такою медленною постепенностию, с какою происходят геологические видоизменения земли. Там потихоньку осыпается гора, здесь прилив в течение веков наносит ил и образует приращение почвы, там море медленно отступает.

С. 305.

35-39 — Трогает, ~ горением! / Терзанье! нет покоя. Привяжешься к чему-нибудь, увидишь рай и только почувствуешь благо бытия — тут же рядом начнется мука, за каждую радость платишь втридорога слезами; не любишь никого, свободен — мука и в стоячей жизни, скука до слез. Жизнь — терзанье! Устанешь и хочется склонить голову и заснуть, хоть навсегда. — Зачем же ты выдумал, что жизнь — покой? А ты думай, что она — движенье, тогда мука, покой, труд — будут мелькать, как дни и ночи, и не заметишь. Отчего же я не устаю? Мне напротив все больше хочется жить: одно опасение тревожит меня, что жизнь коротка.

С. 306.

^30-34 — Ну, хорошо; ~ простились. / — Ну, скажи ей… Если я оставил в ее жизни мрачное пятно, если ее хоть немного тревожит совесть, грызет раскаяние, скажи, чтоб простила меня. Если я сделал зло, ей-богу, невольно; себе я повредил еще больше. Когда я вспоминаю, что за рай отверзался мне, какой ангел летал над моей головой, и потом вдруг оглянусь вокруг, мне бывает так тяжело, Андрей, что я теряюсь. Скажи еще, что не напрасно она думала, что была огнем и разумом моей жизни, что я одну ее любил и узнал через нее всю прелесть жизни, что воспоминание о ней так свято мне…

У Обломова явились слезы.

— Что если б я был злодеем, и тогда довольно бы было мне вспомнить о ней, чтоб уж не сделать никогда зла…

— Я вижу, что ты любил ее благородно, Илья, и скажу тебе, чего было не хотел говорить: она велела сказать, что ты оставил чистую намять по себе, что воспоминание того, что она любила в тебе, она перенесет, а может быть, уже и перенесла в другую любовь. Живи же ее памятью и — воскресни, ищи более строгой и серьезной цели. Сама жизнь и труд есть цель жизни, а не женщина: в этом вы ошибались оба.

С. 310.

²⁷ После: Они выпили. — Пока еще не перевелись баре на Руси, которые подписывают бумаг не читая, нашему брату можно жить, кум! — заключил Мухояров.

С. 312.

^17-22 Полгода ~ приятельницею, / Четыре месяца прожили Ильинские в Париже, четыре месяца Штольц был ежедневным и единственным их собеседником и путеводителем. Ольга опять пополнела, опять весело смотрела на жизнь,

^36-37 Сколько мысли, изворотливости ума тратилось единственно на то, чтоб / и там еще нужно было всколыхать весь свой ум, пошевелить почти все секретные пружины сердца, которые он также неохотно шевелил, открывать даже всю глубокую бездну своей опытности — чтобы этот

С. 313.

^40-44 Самые скучные. ~ каждому дню. / Жизнь его не текла уже в сухих, суетливых занятиях, не глотал он новых произведений человеческой мысли молча, не складывал их небрежно в архивы своей памяти, а заботливо бежал делиться приобретением к ней.

С. 314.

³⁶ человек с светлой головой, с характером. / человек с сильным характером, с знаниями, практический, с всеобнимающим глазом и умом.

С. 316.

^22-28 Или сядет, ~ увлечением. / Если он говорит, его одного слушает она, бросит книгу, где описано то же самое, книги ей мало, она вопросительными взглядами выбирает из его души впечатление еще тщательнее, нежели у себя, и если что-нибудь осталось, маленькая подробность, слово, восклицание, черта, и он замолчит, она еще слушает, глаза еще спрашивают, он пороется, пороется и в самом деле найдет, что картина не дорисована, сведение неполно.

С. 316—329.

^39-15 с мучительным волнением, ~ Поздно ушел к себе Штольц. / и не решал этого вопроса.

Вопрос решился просто, но не сам собою. Бог знает, когда бы добрался до его решения Штольц, если б, может быть, сама Ольга не нашла нужным положить конец этой ежедневной борьбе. Впрочем, у ней не было никаких тайных умыслов, даже просто никаких умыслов. В ее чистой, простой и здоровой натуре явления совершались правильно и естественно, и она подошла к решению важного вопроса тою же прямой, не уклоняющейся в сторону дорогой, какой шла, когда над ней разыгрывалось первое, тогда еще не знакомое ей чувство любви к Обломову. Она переживала ее фазисы и шла, зорко наблюдая за всем и не выпуская из рук воли… Тут было то же самое, но она шла тверже, еще сознательнее и видела дальше вперед. Она решила вопрос, когда надо было остановиться, когда не было пути вперед. Она была у цели, о которой не догадывалась.

Однажды, гуляя по Женевскому озеру, под руку с Ольгой, Штольц нечаянно повторил ей тот же вопрос, который сделал в Париже.

— Что Обломов? Вы никогда не скажете мне порядком о нем, — спросил он, — что он делал все лето, как проводил и что теперь с ним? Придумать не могу: ни одного письма! Жив ли он?

— Он умер, — сказала она глубоко печальным голосом.

— Что вы говорите! — вдруг выпустив ее руку, сказал Штольц, — как умер? И вы мне не сказали?

— Успокойтесь, — прибавила она, — он дышит, ходит, лежит…

— А! вы вот что называете умер! — сказал успокоенный Штольц, — а я думал, в самом деле его нет на свете. Да! непостижимая для меня жизнь! Он в самом деле как труп: поднимите его, поставьте к стене, подоприте, он будет стоять, отнимите подпорку, сейчас упадет. А я надеялся на вас, я думал, что вы его расшевелите.

Ольга шла, наклонив голову, потупя глаза.

— Он часто бывал у вас? — спросил Штольц.

— Да, — сказала она, не поднимая глаз.

— Что он делал? Пели вы ему? возили с собой?

— Да, — сказала она.

— И он не ожил, не воскрес! А помните, как его бросило в горячку от Casta diva!

Она молчала.

— Да может быть, вы делали это так, без участия, а может быть, еще иногда трунили над ним, над его ленью, а он конфузился и удалялся: да? был грех, признайтесь? — Он взглянул ей в лицо, она, бледная, печальная, шла, потупя еще больше глаза и наклонив голову.

— Что вы с ним такое сделали? — спросил Штольц, останавливаясь против Ольги и глядя на нее вопросительно. Вы пренебрегли моим поручением — да, признайтесь: обошлись небрежно с ним? запугали?

Он пытливо смотрел ей в глаза.

Она потрясла отрицательно головой.

— А я думал, вы займетесь им: в память обо мне сделаете что-нибудь для него, пококетничаете, оживите его. У него бы заиграли надежды; надо было столкнуть лодку с берега, а там она пошла бы скользить вон как этот челнок. А вам было лень, скучно; кокетство недостойно нас, мы горды. Отчего не пококетничали немного?

— Я сделала больше, — тихо сказала Ольга, — я его любила…

Штольц вырвал у ней руку, мгновенно очутился против нее и

врезал в нее изумленные глаза.

— Лю-би-ли! — медленно произнес он, глядя на Ольгу.

— Да, любила! — оправившись сказала Ольга и покойно взглянула на Штольца.

Он, не спуская с нее глаз, понемногу приходил в себя и понемногу становилось ему ясно загадочность отношения ее к нему и понемногу добирался он до решения важного для него вопроса.

— Любили! — повторил он: губы его бессознательно повторили последнее слово Ольги, но на лице можно было прочесть, что соображения его были уже за сто верст вперед. Они прошли шагов сто молча, и у обоих встревоженные мысли и чувства, пронесшиеся как вихрь по полю, успели улечься и потекли быстро, но стройно, в порядке.

— Расскажите мне все, Ольга, до мелочей, — сказал он, — не скрывайте: вы увидите, что мне нужно это знать. — Она молчала.

— Вы молчите? — спросил он, — ужели я…

— Я собираюсь с духом, — сказала она, — мне тоже нужно передать это вам. Меня это тяготит: вы были отчасти причиной, вы будете судья.

Началась исповедь Ольги, длинная, подробная, но ясная и светлая. Она без смущения говорила все, и о письме его, и о ветке сирени, и о вечере в саду, и о поцалуе.

Он, сложив руки на груди, жадно слушал ее слова и еще жаднее читал на лице, на движении бровей, в слезах, блеснувших мимоходом и мгновенно опять поглощенных глазами, в улыбке умиления, в сострадании, в отчаянии. Он узнал всю повесть, и взгляд его прояснился, грудь облегчилась громким вздохом, когда она кончила.

— Благодарю вас, Ольга, — сказал он, поглядев на нее в первый раз глазами страсти, открыто, не стараясь скрыть чувства. — Вы разрешили трудную борьбу, из которой, без вашей помощи, без этой исповеди, я не знал бы, как выйти. Знаете ли, зачем мне нужна была эта исповедь? — спросил он, давая глазам своим полную волю высказывать чувства.

Она сделала утвердительный знак головой.

— Как? вы узнали мою тайну? — говорил он, удивленный, смущенный, — не может быть. Вы думаете что-нибудь другое…

— Вы любите меня, — сказала она, взглянув на него сквозь слезы. Он изменился в лице.

— А вы? — У него при всем знании женского сердца, при всей ясности взгляда на всякий сложный узел, при уменье разрешать легко вопросы, при всей [уверенности] зашевелилось сомнение: не хотела ли она бросить эту исповедь, как камень, воздвигнуть стену между ним и собой. Он думал, может быть, еще на дне ее сердца и осталось… Он почувствовал, как похолодело у него в левом боку, как… Он не знал, что подумать. — Отчего вас тяготил этот секрет, отчего вам хотелось высказать мне все? — спросил он и с волнением ждал ответа и боялся.

Вдруг она сквозь слезы же улыбнулась.

— К чему эти вопросы? — сказала она, глядя на него, — вы играете со мной?

— Я играю!

— Да: к лицу ли вам притворство. Разве вы не угадали давно…

— Ей-богу, сию минуту угадываю только, — сказал он убедительно и, схватив ее руку, горячо поцаловал. — Обломов все перепутал. Я думал, что передо мной ученица: я не знал, что азбука пройдена…

Простите меня, я не верю, — сказала она, — вы не угадали меня!

— Почти полгода бьюсь, — сказал он, — над этим вопросом и не помню, чтоб в жизни что-нибудь казалось мне мудренее этого. Без вашей исповеди я бы еще полгода пробился напрасно.

Она не могла скрыть улыбки торжества.

— А вы? — спросил он, — вы так легко и ясно прочли, угадали…

— Нет, и я мучалась, я угадывала себя и наконец добралась., что…

— Что… — с нетерпением ждал он.

— Трудно договорить, — сказала она краснея.

— Я вам помогу: говорите за мной, и если не то скажу, не говорите: „что я вас люблю…“ — диктовал он.

Она молчала.

— Что это? — с испугом спросил он.

— Что я вас любила… — поправила она, — до Обломова. В Обломове искала вас и то, что в нем любила…

— Люблю теперь в вас, — досказал он.

— И никогда не разлюблю, — тихо повторила она: я нашла свое.

— Ольга! эта девочка! — говорил Штольц, любуясь ею, — вы переросли меня, и мне остается склонить перед вами голову.

— Нет, нет, — живо заметила она, — помните мои последние слова Обломову: ум бьется и ищет вопроса, рука ищет другой… Не надевайте же на себя маску ложного смирения. Мы долго не понимали друг друга, теперь поняли. И если вы мне скажете когда-нибудь: мы равны — я буду горда и счастлива…

— Мы равны! — сказал он, быстро протягивая ей руку: она подала ему свою, и они тихо пошли к тетке.

Настал наконец для нее длинный, тихий разговор, слияние двух жизней, доверчивость без конца, слезы, смех, игра открытого, прямого счастья…

Поздно ушел к себе Штольц.

С. 330.

^6-10 она не шевелилась, ~ головой… / ни разу не вошло в ее тихую, глубокую радость ни белое платье с отделкой, ни массивный браслет, ни огонь алмазов, ни ряд карет.

^12-13 Не снился ей ни праздничный пир, ни огни, ни веселые клики; / Не снились ей завистливые взгляды подруг из толпы, ни серебряные сервизы, ни ливрея, ни роль царицы среди пышного салона:

С. 334.

^2-3 Против слов: хотя смерть ~ глаз. — на полях зачеркнутая запись: — Ей воображение ¹⁶² || -- А что жемчуг, || так это я для || своей надобности ¹⁶³

С. 337.

^2-11 Скажи же ей… ~ то засмеется. / Как я рад! Видишь, как не нужно было, чтоб я женился на ней. Теперь я понимаю, Андрей, что ей надо было прежде узнать меня, чтоб оценить тебя, я не краснею, не каюсь, с души тяжесть спала, я счастлив — боже! благодарю тебя! — Он опять подскакивал на диване, прыгал, то прослезится, то засмеется.

С. 340.

38-42 — Заемное письмо! ~ подумал Штольц. / зачеркнуто: А! документа нет, — подумал легче Обломов , — это домашняя сделка на честность… И ему легче стало.

С. 344.

⁴⁰ Против слов: Штольц попытался увезти — на полях запись: Тарантьева прогнал ¹⁶⁴

С. 345.

¹⁵ После: это только… — зачеркнуто: Разве она пара тебе? Ужели тебя не возмущает мысль, какая грязь, какая уродливость в этом животном союзе с простой бабой! жить вместе, завязать неразрывные сношения, окружить себя каким-то фальшивым семей<ством>.

^20-32 в обществе Ильинских, ~ отвращением. / много плесени сбросил с себя с прошлого года, и что уродливые явления, подобные ему, являлись теперь земляку в настоящем своем виде и уязвляли своим безобразием до нестерпимой боли. Словом, что вместо апатии и снисхождения к грубости и наглости заменилась отвращением.^[91]

С. 347—360.

^14-19 по делам своим ~ женских страстишек и увлечений. / покончить свои торговые дела в Одессе и потом пожить там осень и зиму для здоровья Ольги, значительно расстроившегося от родов.

Они избрали самую счастливую местность для жизни, в долине, между гор с одной стороны и морем с другой. Шпалера из винограда защищала их окна от солнца. Прямо с террасы Ольга сходила в цветник, из цветника шла в аллею из акаций и там в беседке ждала своего Карла, если он уезжал из дома по делам. Штольц всегда смотрел на женитьбу, как на гроб — не любви,* этот пошлый приговор пошлых мужей, с пошлыми, отжившими сердцами, мужей, презирающих, будто бы любовь, потому что чаша эта пронеслась мимо их, не коснувшись их уст, потому что они святое пламя ее потратили на сожжение нечистых жертв, среди душевных оргий, потому наконец, наделенные бесплодным умом, они кичливо отсутствие сердца в себе, отсутствие сердца^[92] сочли за отсутствие любви и не познали ее. Да, бесплодного ума: потому что плодовитый ум не производит плодов без союза сердца: он помогает сердцу любить, как сердце помогает ему познавать, и эти две силы в дружном союзе творят: открывают миру или таинственные законы мироздания, людского бытия, или наделяют его звуками, образами и властвуют человеком. Да, немногие умеют и могут любить, хотя все думают, что любят или любили: сущая любовь редкое благо: те немногие, сердца которых озарены ею, знают это и не признают жизни, радостей и скорбей вне — любви. Любовь — скоропреходящий цветок, говорят, платя урочную дань ей и потом топчут в грязь, потому что нет у них почвы, где бы цветок мог приняться глубоко, пустить корни и вырасти в такое дерево, которое бы осенило ветвями всю жизнь. Штольц считал женитьбу гробом не любви, а своего общественного, гражданского труда, дела и существования — он понимал, что любовь в лице Ольги помешает ему ездить в Сибирь копать золото, посылать грузы пшеницы за границу, участвовать в компаниях, даже служить казне так, как он понимал службу. Другим, вышепоименованным мужьям, женитьба не мешает не только служить, но помогает даже брать взятки, не мешает торговать, наконец, даже не мешает служить по вечерам и по ночам в клубе. В Штольце одна половина была немецкая и оттого, а может быть, и от чего-нибудь другого, он верил и в любовь и считал брак делом величайшей важности. Он всегда задумывался над вопросом о том, как вдруг река его деятельности остановит свое течение; как из неутомимого туриста, чиновника, купца он обратится в мужа, в домоседа, в угодника желаний, может быть, капризов жены? Конечно, воспитание, образование детей, направление их жизни — все это достойная цель забот и трудов; но до детей, до тех пор, когда настанет опять его очередь опять пустить в ход обычную машину деятельности — долго. А до тех пор? Оттого он не тяготился холостою жизнию, медленно шел по этому пути вперед, недоверчиво вглядывался в хорошенькое личико, отрицательно покачивал головой и отходил прочь, легко отрезвляясь от ложившегося легким туманом на его воображение впечатления. Оттого он пренебрегал долго Ольгой, не вглядывался в нее пристально, любовался, как милым ребенком, шутя, мимоходом забрасывал ей в жадный ум свежую, новую или смелую мысль, как зерно, без развития, награждал ее метким наблюдением, на окружающее, на нее или на самого себя, т. е. на жизнь, на мужчину, на женщину; но без порядка, без системы, и потом забывал. И то было знаком большой доверенности, какой он не оказывал никакой другой женщине, особенно девушке, значит, он много ценил ее, т. е. отличал от прочих. Этим и ограничивалось его исключительное внимание к ней. Благодаря ее робкой, самолюбивой застенчивости, он видел только залоги прекрасного будущего, но не угадывал он сознательно и вполне прекрасной, простой, естественной женщины во всем блеске лучей прелести, благородства, глубокой бездны ума и сердца, которую ему придется наполнять и никогда не наполнить. Но она не забывала его летучих уроков, она бессознательно проникалась его духом, его взглядом и оттого так легко управилась с первым опытом, с первой любовью, в которую многие женщины неразумно и неосторожно кладут всю жизнь. Штольц, предвидя в браке конец своей внешней, общественной жизни, не предвидел, до какой степени поглотит его жизнь внутренняя, семейная, как он будет жить не одной, а двойной жизнию и какое бремя нескончаемой заботы возложит на него эта девочка, это хорошенькое дитя… И вдруг эта жизнь с Ольгой, кажется, такая тихая, обратилась ему в вечный труд и науку. Еще до женитьбы, в Париже, он был поражен ненасытною жаждою ее ума, подвижностью ее характера, а женившись, он открыл, что жажда ее сердца никогда не унималась и что его ума, сердца, опыта, знаний — ставало конечно на удовлетворение этой жажды, но только при неусыпной бдительности, при непокладном труде и усилиях, при вечной борьбе и движении.

Только напряженной любовью и вниманием, расположенных в строгой и мудреной системе, удавалось ему унимать порывы то ума, то сердца, прерывать лихорадку жизни, укладывать в строгие размеры и давать плавное течение. И то на время: едва он закрывал доверчиво глаза, там опять поднималась тревога, слышался новый вопрос беспокойного ума, вопль или стон встревоженного или утомленного сердца и вновь надо было готовить свежую, новую пищу, вновь успокоивать раздраженное воображение, уснувшее самолюбие. Он предвидел, что это будет всегда так, даже когда она сама довоспитается до строгого понимания жизни, сердце, ум, воображение никогда не уснут, что она будет вечно бьющимся пульсом его жизни и что ему всегда придется наблюдать, чтоб он бился ровно, что сама она не в силах взять на себя многого в жизни и что ему предстоит вечно бороться с двумя жизнями, вместо одной. Вдруг, внезапно, ум ее пустел, и это было еще меньшее зло! Надо было будить ее самолюбие, звать к труду, искать пищи и готовить новую пищу, быть на страже ума, пока он переваривает заданную пищу. Там сердце вдруг томится чем-то, не пустотой, нет, а требует нового, иногда небывалого фазиса жизни, воображение напевает таинственным голосом, и она вслушивается в этот голос, сердце ищет этих звуков около себя — и ему опять задача отыскивать ключ к периодической скуке, к этим порывам к чему-то, куда-то и не всегда помогало ему физиологические объяснения и нервы не всегда оправдывали в ее глазах явление. Надо было творить, и он, как художник, как мыслитель, созидал ей разумное, полное значения бытие, ткал ей существование, как Пенелопа,* и распускал опять ткань.

Она любила детей по природе и по сознанию, как долг. Но просидев долгие часы у колыбели и отходя, она искала усталым взглядом Карла, и потом взгляд этот блуждал вокруг и искал — не кого-нибудь, а еще чего-нибудь. Карл караулил этот взгляд и обращал его от детского долга на другой какой-нибудь уже готовый долг жизни, бравший столько же часов, созданный или по крайней мере открытый им. Задумывалась она над явлением, он вручал ей ключ, томила ли ее глухая грусть, он дорывался до дна и подводил ее к источнику и потом возводил и то и другое в идею и правило. То, что он прежде кидал ей беспорядочно, теперь приводилось в строгую систему — и жизнь ее текла, постоянно сопутствуемая идеею и согретая теплотою любви, в которую они оба верили и которой были достойны. Вера в случайности, туман — все исчезало, и галлюцинаций в жизни не было. Светла, проста, разумна и свободна открывалась перед ней жизнь, и она, как будто в прозрачной воде,^[93] видела в ней каждый камешек, рытвину и потом чистое дно.

Но Штольцу долго, почти всю жизнь предстояла немалая забота поддерживать на одной высоте свое достоинство мужчины в глазах самолюбивой, страстной Ольги, — не из пошлой ревности, а для того, чтоб не помрачилась эта хрустальная ясность ее жизни, а это могло бы случиться, если б хоть немного поколебалась ее вера в него. Каково же всю жизнь быть или казаться выше всех своих собратий, мужчин, в глазах ее, заслонять их собою, ни в чем и никогда не уступать никому и на минуту не сойти с своего пьедестала. Штольцу это было легче, нежели другому, по трудно было сохранить в этой трудной роли простоту и естественность, не драпироваться в костюм всесветного умника, не рисоваться никогда. С другой, может быть, и нужно тайком прибегнуть к такому способу, но с Ольгой нельзя; и заметь она это однажды, кредит его подорван без возврата.

Многим женщинам не нужно ничего этого: раз вышедши замуж, они покорно принимают и хорошие, и дурные качества мужа, безусловно мирятся с приготовленным им положением и сферой или так же покорно уступают первому, случайному увлечению, сразу признавая невозможным или легкомысленно не находя нужным противиться ему: судьба, — дескать, страсти, женщина — создание слабое и т. д. Даже если муж и превышает толпу своим зорким умом, этой обаятельной силою в мужчине, такие женщины гордятся этим преимуществом мужа, как каким-нибудь дорогим ожерельем, — и то в таком только случае, если ум этот остается слеп на их жалкие женские проделки, а если он осмелится прозирать в мелочную сеть их лукавого, пошлого существования, в комедию их ничтожного, иногда грязного и порочного существования, им делается тяжело и удушливо от этого ума. Ольга не знала ни той логики покорности слепой судьбе и с презрением отвергала эти будничные легкие страсти и увлечения.

С. 360.

³⁷ После: невозможно. — Штольц понимал все это и употреблял вдвое сил против того, что бывало тратил на самые сложные и мудреные соображения в сложных отношениях, во всяких встречах и случаях жизни.

С. 361.

^1-9 вся лихорадка со тупеет… / вся лихорадка жизни разбивались бы о заботы о варенье, соленье, об ожидания праздников, о родины, крестины, об апатию и сон мужа! Она плачет, мучается, потом привыкает, толстеет, ест, спит, тупеет…

^14-23 Против текста: на миг плененная ~ пожал плечами. — на полях зачеркнутая запись: Разговор Ольги || с Карлом: она || дорывается и сознается, || что вышедши за Обло||мова, она полюбила || бы Карла… || Карл говорит о честно Цсти Ильи Ильича, о той || негибнущей честности, || [о вере] на которую || можно положиться, ко||торая редка и которая || умрет не выдав || своих убеждений… оттого он и любит его…¹⁶⁶ || Они едут в Петерб<ург>,¹⁶⁷ несмотря на всю || тину, он уцелел ¹⁶⁸

^38-41 — А я разве не делал? ~ с пьяницей! / зачеркнуто:

— Последние два раза я был развлечен, очень занят, торопился к тебе и не мог сладить с Ильей. Зато теперь я не отстану и вытащу его из этой ямы, разве бездна откроется какая-нибудь, стена станет между нами! Посмотрим, если еще он не опустился совсем, можно раздуть искру жизни, отрезвить, как пьяницу. Первый мой выезд в Петербурге будет к нему!

— И мои! — сказала Ольга, — ты один не сладишь…

— Ну, с тобой я уверен в успехе, только надолго ли? Чуть с глаз долой и опять все пропало.

С. 362.

^21-23 Я люблю осиные? / Я не люблю его — и тогда любила в нем — тебя. Если б я вышла за него, я бы полюбила все-таки тебя… Но то, что в нем есть, что-то такое, чего я хорошенько не могу объяснить себе, что я любила в нем, тому я, кажется, осталась верна. Это не любовь, это особенное, доброе чувство… Но он мне дорог и до сих пор, и я не изменюсь, как иные…

— Кто же это иные?

^28-34 Хочешь, ~ верности. / Но что дороже всего — это честное, неподкупное сердце: это его природное золото, которое он пронес сквозь всю грязь, все ничтожество жизни и уцелел. Все отскакивало от этой чистоты, обман, эгоизм, равнодушие, слабости — он падал от толчков, охлаждался, заснул, наконец, убитый, разочарованный, потеряв силу жить, но не потерял честности,

³⁵ После: грязи. — Закопай ты это сердце куда хочешь, тысячу лет пролежит оно под спудом, в прахе, в забвении — и все в нем будет тлеть и никогда не угаснет вера в добро, в людское достоинство,

С. 363.

^3-5 Ольга засмеялась, ~ плечо мужа. / Ольга проворно оставила свое шитье, подбежала к Карлу, обвила его шею руками, несколько минут поглядела лучистыми глазами прямо ему в глаза и вдруг прижалась губами к его губам.

С. 367.

⁶ После: тишины. — зачеркнуто: Он давно считал себя в мирной пристани, где мог не страшиться никаких треволнений. Уже несколько лет тому назад он решил, что идеал его жизни достигнут, хотя^[94]

С. 376.

^5-17 с сильным биением ~ молчание. / зачеркнуто: с сильным биением сердца, с напряженным вниманием.

— Обломовщина! — отвечал Штольц и всю дорогу до самого дома на все ее расспросы хранил мрачное молчание.

¹⁸ X / Заключение.

ВАРИАНТЫ ПРИЖИЗНЕННЫХ ИЗДАНИЙ

ОЗ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

С. 8.

⁵ После: завернуться в него. — и все еще бы осталось материи на какой-нибудь парижский полуфрак.

С. 14.

³¹ — А где немцы сору возьмут, — / — У них, у этих немцев, и сору-то негде взять, —

³⁵ Где им сору взять? / Где они сору-то возьмут?

^41-42 — Ты лучше убирай. / — ты только рассуждаешь, а ты лучше убирай!

С. 25.

¹⁰ Есть такое призвание. / У многих есть такое призвание.

С. 30.

^14-16 Квартира сухая, ~ не валится. / сроку всего какая-нибудь неделя.

^31-32 Фразы: а я терпеть не могу никаких перемен! — нет.

С. 31.

^41-45 Текста: Обломов взглянул ~ Он задумался. — нет.

⁴⁶ продолжал он. — / сказал Обломов. —

С. 67.

⁴⁷ спросил он. / сказал испуганный Обломов.

С. 68.

²¹ После: в Киссинген — или в Гомбург,* —

С. 70.

³¹ После: добродушно прибавил Захар. — полагая, что, может быть, этот способ неупотребителен потому, что не всем известен.

С. 80.

³⁰ готовясь к обычным трудам. / готовясь к знакомым упражнениям.

С. 94.

⁴⁷ то кипело; / то клокотало, как кипяток;

С. 117.

^23-25 — Нет ~ это такие господа, ~ сказал Захар / — Это такие господа, которые выдумывают мысли, — объяснил Захар.

— Что ж они у вас делают? — спросил дворник.

— Что? Одни трубку просит, другой хересу. — сказал Захар

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

С. 121.

²¹ — Где ты пропадал? / — Что ты это пропал? Где ты был? —

С. 157.

^31-32 Слов: и погрузил напряженный, испытующий взгляд в ее глаза. — нет.

С. 166.

^9-10 — M-r Обломов… ~ — прибавила она кротко, — / — Ну, так и быть, я не сержусь, прощаю, — сказала она, —

С. 174.

⁵ в нежности они не переходили никогда границ умеренности, / они не переходили никогда границ умеренности в нежности,

С. 177.

²⁶ а в воскресенье у нас всегда кое-кто есть — / а в воскресенье непременно: у нас всегда кое-кто есть —

С. 179.

²⁷ Слов: Да вы там пропадете без меня! — нет.

С. 181.

¹⁷ И ласка была какая-то сдержанная, все выражение лица / Выражение было

С. 183.

^38-39 Фразы: — Ничего нет? ~ что-то впереди. — нет.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

С. 286.

^13-14 поверенный распорядится», / поверенный приведет в известность", С. 289.

⁴⁶ Слов: что это такое, чего мне недостает, — нет.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

С. 292.

^11-12 После: как в прошедшем году, — повторят их так же и в будущем.

С. 297.

²⁰ без смутных предчувствий, / без смутных, неясных намеков, предчувствий,

С. 320.

⁸ грозный образ, / грозный и определенный образ,

С. 322.

⁴⁷ Вы… вы не любите… / вы разве любите?

С. 341.

²⁸ прочел тайну жертв / прочел тайну бескорыстных жертв

С. 352.

^17-18 Слов: потому что в жизни без движения она задыхалась, как без воздуха. — нет.

С. 353.

²⁷ другое, другое, высокое, / другое, высокое,

С. 354.

³¹ Спрашивала глазами небо, / «Что это за новости!» — с испугом думала она, озираясь во все стороны, спрашивала глазами небо,

³⁴ После: без начала, без конца. — Чего же ей хочется? Что это за тоска?

С. 355.

^28-29 Она сухо улыбнулась. ~ спросил он. / Она сухо улыбнулась.

— Он теперь в Одессе. Ты знаешь?

— Да, ты сказывал, — равнодушно отозвалась она.

— Что ты, спать хочешь? — спросил он.

С. 358.

^25-26 вооружаться твердостью и терпеливо, настойчиво идти своим путем. / вооружаться твердостью, спокойствием.

С. 359.

³ Фразы: До сих пор ты еще познавала жизнь, а придется испытывать ее… — нет.

⁵ Слов: Береги силы! — нет.

^13-14 Слов: настанет пора «испытаний», где — нет.

С. 360.

^39-40 Слов: и ревниво, деятельно, зорко возделывал, берег и лелеял ее. — нет.

С. 363.

⁷ стыдливая улыбка, / безжизненная улыбка,

1859¹

¹ В скобках указаны все печатные источники текста, где встречается данный вариант, или те, где отсутствует указанный фрагмент текста.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

С. 7.

^8-10 гулявшими беспечно ~ не тревожит. / но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁵ Душа / а душа (1884, 1887)

¹⁶ рук. / руки. (ОЗ, 1884, 1887)

C. 8.

⁴ так что Обломов / так что и Обломов (ОЗ, 1884, 1887)

¹¹ не чувствуешь его на себе; / тело не чувствует его на себе; (ОЗ, 1884, 1887)

³⁸ картины, вазы, мелочи. / и картины, и вазы, и мелочи. (ОЗ, 1884, 1887)

О. 10.

³⁷ предпринять что-нибудь решительное. / до окончания плана предпринять что-нибудь решительное (ОЗ, 1884, 1887)

С. 11.

^11-12 с широкими ~ бакенбардами, / с необъятно широкими ~ бакенбардами, (ОЗ, 1884, 1887)

³³ После: об этом старинном доме. — единственной хроники, веденной старыми слугами, няньками, мамками и передаваемой из рода в род. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 12.

²⁸ После: Ведь ты же изломал. — Ни о чем не подумаешь! (ОЗ, 1884, 1887)

С. 13.

²¹ погляди в углах — / погляди-ка в углах-то — (ОЗ, 1884, 1887)

²⁵ на середину / на средину (ОЗ)

³⁷ — А книги и картины обмести? / — А книги, картины обмести?.. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 14.

⁴ После: Ведь это гадость! — заметил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 15.

¹ — Да правда! — / — Да право! — (ОЗ, 1884, 1887)

⁹ делалось как-нибудь, / сделалось как-нибудь так, (ОЗ, 1884, 1887)

⁴² — Так умыться готово? — / — Так умыться-то готово? (ОЗ, 1884, 1887)

⁴³ После: — Готово! — сказал Захар. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 17.

¹² свежестию лица, / свежестью лица, (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁰ — Разве вы ездите верхом? / — А! Вот что! Разве вы ездите верхом? (ОЗ, 1884, 1887)

⁴¹ заказал. / заказывал. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 18.

⁴ После: — Да… никак. — сказал Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

⁵ После: Что вы, Илья Ильич! — с изумлением говорил Волков. (03. 1884, 1887)

¹⁰ с ними… / вы с ними… (03)

³⁸ набиралось и до ста… / набиралось до ста… (ОЗ, 1884, 1887)

³⁹ — Боже мой!/ — Боже ты мой! (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁰ тем веселее. / тем веселей. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 19.

^28-29 поедешь с визитом, / поедешь с визитами, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 20.

⁷ — и готов, / — и готово. (ОЗ, 1884, 1887)

⁹ После: — Хорошо, привезите! — говорил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887) ^13-14 фамилия Тюменева не уписалась; / фамилия Тюменев не уписалась; (ОЗ, 1884, 1887)

²² цветы рвать и кататься — / цветы рвать, кататься — (ОЗ, 1884, 1887) ³¹ спокойно-сознательным / покойно-сознательным (ОЗ, 1884, 1887)

С. 21.

²³ После: — Да и дела много… — нет, не могу! (ОЗ, 1884, 1887)

³⁷ После: нарочно. —

— Не может быть! — сказал Обломов.

— Нет, нет! Это напрасно, — с важностью и покровительством подтвердил Судьбинский. — Свинкин ветреная голова. Иногда черт знает, какие тебе итоги выведет, перепутает все справки. Я измучился с ним; а только нет, он не замечен ни в чем таком… Он не сделает, нет, нет! Завалялось дело где-нибудь; после отыщется. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 22.

¹⁶ После: Вот и ты ведь не пишешь, — возразил Судьбпнскип. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁰ После: Хорошенькая? — спросил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

⁴³ После: непременно! — сказал Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 24.

¹⁰ После: — Много у вас дела? — спросил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

^37-38 великолепная, можно сказать, обличительная, поэма: / великолепная, можно сказать, поэма: (ОЗ, 1884, 1887)

С. 25.

¹⁷ из потехи, что вот кого ни возьмем, / из потехи, что ли, что вот кого-де ни возьмем, (ОЗ, 1884, 1887)

²⁰ Изображают они / Изображают-то они (ОЗ, 1884, 1887)

С. 27.

^j9 После: ласкаются. — Впрочем, надо отдать им справедливость, что и любовь их, если разделить ее на градусы, до степени жара никогда не доходит. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁵ После: способен. — Если дадут сделать и то, и другое, он так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде; посмотрит, посмотрит, почитает, почитает, да и скажет только: «Оставьте, я после посмотрю, да, оно почти так, как нужно».

Никогда не поймаешь на лице его следа заботы, мечты, что бы показывало, что он в эту минуту беседует сам с собою, или никогда тоже не увидишь, чтоб он устремил пытливый взгляд на какой-нибудь внешний предмет, который бы хотел усвоить своему ведению.

Встретится ему знакомый на улице: «Куда?» — спросит. «Да вот иду на службу, или в магазин, или проведать кого-нибудь». — «Пойдем лучше со мной, — скажет тот, — на почту, или зайдем к портному, или прогуляемся», — и он идет с ним, заходит и к портному, и на почту, и прогуливается в противуположную сторону от той, куда шел. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 28.

¹³ — К Овчинину, поедемте./ — Да к Овчинину-то, поедемте. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁵ чтоб не мешать Обломову / это все, чтоб не мешать Обломову (ОЗ, 1884, 1887)

С. 29.

¹⁶ — А если хорошо/ — А коли хорошо (ОЗ, 1884, 1887)

С. 30.

⁹ стало быть нужно. / Торопит, стало быть нужно. (ОЗ, 1884, 1887)

³² После: квартира! — заговорил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

³² посмотрите, / посмотрите-ка, (ОЗ, 1884, 1887)

³³ где оно?/где, бишь, оно? (ОЗ, 1884, 1887)

С. 31.

⁵ После: из бурого сургуча. — Огромные бледные буквы тянулись в торжественной процессии, не касаясь друг друга, по отвесной линии, от верхнего угла к нижнему. Шествие иногда нарушалось бледно-чернильным большим пятном.

⁸ Тут он пропустил / Тут Обломов пропустил (ОЗ, 1884, 1887)

²³ и тогда, будет исполнено, водворим крестьян / и тогда всякое средствие будет исполнено, водворить крестьян (ОЗ, 1884, 1887)

²⁷ не подал. / не подавал. (ОЗ, 1884, 1887)

³³ доходцу, / доходцу; будет, (ОЗ, 1884, 1887)

^40-47 предлагает «яко тысячи две помене»! / предлагает «тысящи яко две помене»! (ОЗ, 1884, 1887)

С. 32.

²⁸ После: — А кто у вас губернатор? — спросил Алексеев. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 33.

³¹ дожил / и дожил (ОЗ, 1884, 1887)

С. 34.

³¹ После: без надежды на проявление. — как бывали запираемы, по сказкам, в тесных заколдованных стенах духи зла, лишенные силы вредить. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 36.

¹⁸ сразу попал в обе туфли. / сразу попав ими в обе туфли. (ОЗ, 1884, 1887)

²⁸ По еле: — Только вот троньте! — яростно захрипел он: (ОЗ, 1884, 1887)

С. 38.

² мадера / мадера-то (ОЗ, 1884, 1887)

⁸ — Дай деньги,/ — Да постой, дай деньги, — (ОЗ, 1884, 1887)

^30-31 чрез неделю / через неделю (ОЗ, 1884, 1887)

⁴¹ даром / даром-то (ОЗ, 1884, 1887)

С. 39.

³ Туда, говорят, / Да туда, говорят, (ОЗ, 1884, 1887)

¹¹ Что ж / — Да что ж (ОЗ, 1884, 1887)

²⁰ говорил он. — /сказал Тараптьев. — (ОЗ, 1884, 1887)

²² После: От всего близко, — говорил Обломов, — (ОЗ, 1884, 1887)

С. 40.

⁶ Как же это я / — Да как же это я (ОЗ, 1884, 1887)

⁹ После: здесь, — летом-то, (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁷ менять / менять-то (ОЗ, 1884, 1887)

²⁷ — Где письмо? / Где письмо-то? (ОЗ, 1884, 1887)

³⁹ отыскивание квартиры / отыскание квартиры (ОЗ, 1884, 1887)

⁴¹ спокойствие / спокойствие-то (ОЗ, 1884, 1887)

С. 41.

³ портер набавил! / еще портер набавил! (ОЗ, 1884, 1887)

⁶ После: на Выборгскую сторону? — отвечал Тараптьев. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 42.

⁸ делать / делать-то (ОЗ, 1884, 1887)

²² в народе. / в народе-то. (ОЗ, 1884, 1887)

²⁸ — Теперь мне еще рано ехать, — прежде дай кончить план… / — Теперь мне еще рано ехать, — отвечал Илья Ильич, — прежде дай кончить план преобразований, которые я намерен ввести в имение… (ОЗ, 1884, 1887)

С. 43.

¹³ После: — Послезавтра. — сказал Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁶ послушай, / послушай-ка (1884, 1887)

¹⁹ После: — Что еще? — спросил Тарантьев. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 44.

⁹ Куда / Куда, бишь, (ОЗ, 1884, 1887)

¹² Куда это я их положил? / Куда это я их? (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁵ о человеке, / о человеке, который мне близок и (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁹ После: — К чему ты это говоришь мне? — спросил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

²⁴ горя! / горя-то! (ОЗ, 1884, 1887)

²⁵ в Саксонии / в Саксонии-то (ОЗ, 1884, 1887)

³¹ Чем же / — Да чем же (ОЗ, 1884, 1887)

^32-33 После: в башмаках, — в сентябре, (ОЗ, 1884, 1887)

⁴¹ настоящий / настоящий-то (ОЗ, 1884, 1887)

С. 45.

² он тебя в глаза обманывает, как твой староста. / он тебя в глаза обманывает, как малого ребенка. Разве большие учатся чему-нибудь? (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁵ план: / план-то свой: (ОЗ, 1884, 1887)

²⁵ После: скотина! — кричал Тарантьев. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁹ После: в смирительный дом! — сказал Обломов. (ОЗ, 1884, 1887) ⁴³ После: поминай как звали. — жилет-то бархатный, а рубашка тонкая, голландская: двадцать пять рублев стоит. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 47.

² После: десять лет назад. — Но он все сбирался и готовился начать жизнь,* все рисовал в уме узор своей будущности; но с каждым мелькавшим над головой его годом должен был что-нибудь изменять и отбрасывать в этом узоре. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁴ «Когда же жить? жить?» — твердил он в тоске. / «Когда же жпть? когда жить?» — твердил он. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 48.

⁴ но даже и ревность, / но даже ревность, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 49.

²⁰ чаще / больше (ОЗ, 1884, 1887)

²⁴ любовные отношения / любовные интриги (ОЗ, 1884, 1887)

²⁶ не уступали любви / не уступали повестям любви (ОЗ, 1884, 1887)

С. 50.

^3-4 Слов: с синевой под глазами, дев — нет (ОЗ, 1884, 1887)

⁸ обходил их. / обходил таких дев. (ОЗ, 1884, 1887)

²⁸ После: уроки. — Все это вообще считал он за наказание, ниспосланное небом за наши грехи. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 52.

³⁵ свечку / свечу (ОЗ, 1884, 1887)

С. 53.

³ библиотека, / как будто библиотека, (ОЗ, 1884, 1887)

⁴ по всем частям знаний. / по разным частям знаний. (ОЗ, 1884. 1887)

¹⁴ Он воротился / И он воротился (ОЗ, 1884, 1887)

^38-39 «Бог даст, ~ и не в деда. /

— Отцы и деды не глупее нас были, — говорил он в ответ на какие-нибудь вредные, по его мнению, советы, — да прожили же век счастливо; проживем и мы: даст бог, сыты будем.

Получая, без всяких лукавых ухищрений, с имения столько дохода, сколько нужно было ему, чтоб каждый день обедать и ужинать без меры, с семьей и разными гостями, он благодарил бога и считал грехом стараться приобретать больше.

Если приказчик приносил ему две тысячи, спрятав третью в карман, и со слезами ссылался на град, засуху, неурожай, старик Обломов крестился и тоже со слезами приговаривал: „Воля божья; с богом спорить не станешь! Надо благодарить господа и за то, что есть“.

Со времени смерти стариков хозяйственные дела в деревне не только не улучшились, но, как видно из письма старосты, становились хуже. Ясно, что Илье Ильичу надо было самому съездить туда и на месте разыскать причину постепенного уменьшения доходов.

Он и сбирался сделать это, но все откладывал, отчасти и потому, что поездка была для него подвигом, почти новым и неизвестным.

Он в жизни совершил только одно путешествие, на долгих, среди перин, ларцов, чемоданов, окороков, булок, всякой жареной и вареной скотины и птицы и в сопровождении нескольких слуг.

Так он совершил единственную поездку из своей деревни до Москвы и эту поездку взял за норму всех вообще путешествий. А теперь, слышал он, так не ездят: надо скакать сломя голову!

Потом Илья Ильич откладывал свою поездку еще и оттого, что не приготовился, как следует, заняться своими делами.

Он уж был не в отца и не в деда. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 54.

¹¹ После: блага. — Тогда только решается он отдохнуть от трудов и переменить заботливую позу на другую, менее деловую и строгую, а более удобную для мечтаний и неги. (ОЗ, 1884, 1887)

^23-24 После: зажгут всю кровь в нем, — задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, (ОЗ, 1884, 1887)

²⁶ привстанет на постели, / привстанет до половины на постели, (ОЗ, 1884, 1887)

³⁴ в окно, / в окно, к небу, (ОЗ, 1884, 1887)

³⁶ Сколько раз / И сколько, сколько раз (ОЗ, 1884, 1887)

С-57.

³³ как будто ловит его, / как будто ловит ее, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 58.

¹³ После: с проклятиями. — К счастью, он очень редко воспламенялся таким усердием.

Все это происходило, конечно, оттого, что он получил воспитание и приобретал манеры не в тесноте и полумраке роскошных, прихотливо убранных кабинетов и будуаров, где черт знает чего ни наставлено, а в деревне, на покое, просторе и вольном воздухе.

Там он привык служить, не стесняя своих движений ничем, около массивных вещей; обращался все больше с здоровыми и солидными инструментами, как то: с лопатой, ломом, железными дверными скобками и такими стульями, которых с места не своротишь.

Иная вещь, подсвечник, лампа, транспарант, пресс-папье, стоит года три, четыре на месте — ничего; чуть он возьмет ее, смотришь — сломалась.

— Ах, — скажет он иногда при этом Обломову с удивлением. — Посмотрите-ка, сударь, какая диковина: взял только в руки вот эту штучку, а она и развалилась!

Или вовсе ничего не скажет, а тайком поставит поскорей опять на свое место и после уверит барина, что это он сам разбил; а иногда оправдывается, как видели в начале рассказа, тем, что и вещь должна же иметь конец, хоть будь она железная, что не век ей жить.

В первых двух случаях еще можно было спорить с ним, но когда он в крайности вооружался последним аргументом, то уже всякое противоречие было бесполезно, и он оставался правым без апелляции. (ОЗ, 1884, 1887)

²⁸ После: занятий. — Если ему велят вычистить, вымыть какую-нибудь вещь или отнести то, принести это, он по обыкновению с ворчаньем исполнял приказание; но если б кто захотел, чтоб он потом делал то же самое постоянно сам, то этого уже достигнуть было невозможно.

На другой, на третий день и так далее нужно было бы приказывать то же самое вновь, и вновь входить с ним в неприятные объяснения. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁷ После: не было никаких. — Ему никогда не приходило в голову подвергать анализу свои чувства и отношения к Илье Ильичу; он не сам выдумал их; они перешли от отца, деда, братьев, дворни, среди которой он родился и воспитался, и обратились в плоть и кровь.

Захар умер бы вместо барина, считая это своим неизбежным и природным долгом и даже не считая ничем, (ОЗ, 1884, 1887)

³⁸ Он бросился бы / а просто бросился бы (ОЗ, 1884, 1887)

⁴³ жизнь его, / жизнь барина, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 59.

²⁶ После: в слезы. — Боже сохрани, чтоб он поставил другого какого-нибудь барина не только выше, даже наравне с своим! Боже сохрани, если б это вздумал сделать и другой! (ОЗ, 1884)

³⁴ начинал / вдруг начинал (ОЗ, 1884, 1887)

С. 62.

²⁷ облилось румянцем / вдруг облилось румянцем (ОЗ, 1884, 1887)

²⁸ После: поэтична. — что он мгновенно повернулся лицом к подушке. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 63.

^2-3 Слов: с улицы несется треск от езды. Везде говор, движение! — нет. (ОЗ, 1884, 1887)

²⁰ После: таскают меня? — хриплым шепотом прибавил Захар. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 64.

¹⁸ Что же / Что ж (ОЗ, 1884, 1887)

^51-22 Где это видано завтрак / Где это видано завтракать (ОЗ, 1884, 1887)

С. 65.

¹⁸ И так нет! / да и так нет! (ОЗ, 1884, 1887)

²⁸ полулист / пол-листа (ОЗ, 1884, 1887)

С. 66.

⁶ от этого другого что! / от этого другого-то что! (ОЗ, 1884, 1887) С. 68.

¹⁴ Вы посмотрите, / Вы посмотрите-ка, (ОЗ, 1884, 1887)

²⁰ После: что делать? — спросил он (ОЗ, 1884, 1887)

²¹ После: — Поезжайте в Киссинген, — или в Эмс, — (1884, 1887)

²³ Там проживете / Там проживите (ОЗ, 1884)

²⁶ „Вот еще!“ — шепнул Обломов. / „Вона!“ — подумал Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 69.

³⁰ уморить меня? — / уморить, что ли, меня? — (ОЗ, 1884, 1887)

С. 70:

²³ табак уже уехал… / табак уж уехал… (ОЗ, 1884, 1887)

С. 71.

³ картины приколотить — / картинки приколотить — (ОЗ, 1884, 1887) ⁸ Я / Да я* (ОЗ, 1884, 1887)

С. 73.

⁴³ Трескает он / Трескает-то он (ОЗ, 1884, 1887)

С. 75.

¹² После: всхлипывать. — сипенье и хрипенье слились в этот разводную невозможную ни для какого инструмента ноту, разве только для какого-нибудь китайского гонга или индийского тамтама. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 76.

³² наступила / наступала (ОЗ, 1884, 1887)

С. 77.

⁴ изложить план на бумаге / изложить план на бумагу (ОЗ, 1884, 1887)

С. 80.

^13-14 представляет / представлял (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

С. 82.

^1-2 о чем, о ужас, напечатано было даже в газетах. / о чем уже умолчать никак было нельзя. (1884, 1887)

³ Не наказал господь / Не наказывал господь (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

^41-42 населил наше воображение Вальтер Скотт. / населило наше воображение перо Вальтера Скотта. (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

С. 84.

^31-32 лежал / лежит (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

С. 92.

³⁶ слушает ее, / слушал ее, (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

С. 96.

²¹ выговаривает / выговаривало (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

²⁸ батюшко-то его, / батюшка-то его, (ОЗ, 1884)

С. 97.

^15-16 тихо застывали и незаметно испускали / тихо застывая и незаметно испуская (ОЗ, 1884, 1887)

С. 99.

³¹ когда его сделали, — / как его сделали, — (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁵ После: часть плетня — в одном месте (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

С. 103.

²⁰ вот как Лука Савич / вот как еще Лука Савпч (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

²⁷ говорил / говорит (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

²⁸ вот / вон (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁷ всей комнаты / всей компании (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

С. 104.

¹² стук сапогов / стук сапог (ЛС, 1884, 1887)

¹⁶ Смотри-ка! — / Смотрите-ка! — (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

С. 105.

⁹ какие бы то ни было. / какие бы то ни были. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁰ в гости на неделю, / гостить на неделю, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 106.

¹ Придут последние дни: / пришли последние дни: (ОЗ, 1884, 1887) С. 108.

²⁵ трагедия Сумарокова, / трагедии Сумарокова, (ЛС, ОЗ, 1884, 1887) С. 109.

¹³ супу, да жаркова, / супу, да жаркого, (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

С. 110.

³⁸ мечтали о шитом мундире / мечтали и о шитом мундире (ЛС, ОЗ, 1884, 1887)

С. 116.

^1-2 за эти две бороды, / за эти две бороды-то, (ОЗ, 1884, 1887)

^{16, 19} скажу барину; / скажу барину-то; (ОЗ, 1884, 1887)

С. 117.

^23-24 — Нет, это такие господам не дай бог… / Нет, это такие господа, которые сами выдумывают, что им понадобится, — объяснил Захар.

— Что ж они у вас делают? — спросил дворник.

— Что? Один трубку спросит, другой хересу… — (1884, 1887)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

С. 120.

²³ Двери распахиваются, / Двери размахиваются (ОЗ, 1884, 1887)

С. 125.

⁸ с помощию / с помощью (ОЗ, 1884, 1887)

С. 128.

³ мускулов и нерв, / мускулов и нервов, (ОЗ, 1884, 1887)

^21-22 с досадой, переносил терпеливо / с досадой, с гордостью и переносил терпеливо (ОЗ, 1884, 1887)

²⁹ внутренно был горд / был внутренно горд (ОЗ, 1884, 1887)

С. 129.

¹⁴ отступался, / оступался, (ОЗ, 1884, 1887)

²³ среди увлеченья / среди увлечения (ОЗ, 1884, 1887)

С. 130.

^7-8 Слов: что человек вообще слишком испорчен и что нет еще настоящего воспитания» — нет. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 131.

⁴ уж не мог / уже не мог (ОЗ, 1884, 1887)

⁴³ После: богу! — сказал Штольц (ОЗ, 1884, 1887)

С. 132.

³ После: Что же случилось? — спросил Штольц. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 133.

⁸ — Вот избаловался человек: с квартиры тяжело выехать! / — Вот избаловался-то человек: с квартиры тяжело съехать! (ОЗ, 1884, 1887)

С. 137.

³⁶ После: если они таковы? — Зачем так крепко жмут друг другу руки? (ОЗ, 1884, 1887)

С. 139.

²⁵ в банке? / в банк? (ОЗ, 1884, 1887)

³¹ Никуда. / Ни за что! (ОЗ, 1884, 1887)

С. 145.

³⁰ такие сильные / какие сильные (ОЗ, 1884, 1887)

^31-32 Семенов, Степанов… / Семенов, Алексеев, Степанов… (ОЗ, 1884, 1887)

³⁶ увезу / я увезу (ОЗ, 1884, 1887)

С. 146.

⁷ пожелал / пожелал Обломову (ОЗ, 1884, 1887)

²⁹ причесывать барина. / причесывать Илью Ильича. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁵ Он задумался / Обломов задумался (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁰ все, что не прочел, / все, чего не прочел, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 147.

¹² на мельницу, / на мельницы, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 148.

⁹ будил его / будит его (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁵ Слов: писал тетради прозы, стихов и плакал над поэтами. — нет. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 150.

²⁷ Она стоит у бюста, / Боже! Она стоит у бюста, (ОЗ, 1884, 1887) С. 152.

²⁶ — Очень охотно…/Да, я очень охотно… (ОЗ, 1884, 1887)

³⁶ — думал он, — /подумал он, — (ОЗ, 1884, 1887)

С. 153.

³¹ заметил он. — / заметил Обломов. — (ОЗ, 1884, 1887)

³² стало неловко… / стало так неловко… (ОЗ, 1884, 1887)

С. 154.

⁷ После: — Не смею, — отвечал Обломов, — (ОЗ, 1884, 1887)

С. 155.

³⁷ чтобы знали, / чтоб знали, (ОЗ, 1884, 1887)

^22-23 вся эта голова… / вся голова… (ОЗ, 1884, 1887)

²⁶ начинает кипеть и биться… / начинает будто кипеть и биться. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 158.

⁴² остановилась, усталая, / остановилась, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 159.

¹⁴ долго, / она долго, (ОЗ, 1884, 1887)

²⁰ и никогда / и иногда (1884, 1887)

С. 160.

⁹ все эти передовые люди, / все эти Жорж Занды, (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁹ после остаются / после них остаются (ОЗ, 1884, 1887)

⁴¹ разыгрался комизм, / разыгрывался комизм, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 161.

¹³ не начинала жить! / не начала жить! (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁷ спасает / спасет (ОЗ, 1884, 1887)

²⁵ дрожал, / и дрожал, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 162.

²² (Она сильно покраснела) / Она сильно покраснела — (ОЗ, 1884, 1887)

С. 163.

¹³ — Не получили вы письма/ — Не получили ли вы письма (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁴ После: — Получил. — отвечал Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

²⁷ Она молчала. Потом сорвала ветку / Она молчала. Она сорвала ветку (03)

⁴⁶ После: я напишу. — сказала она. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 164.

²⁷ выпрямившись, / выпрямилась (ОЗ, 1884, 1887)

²⁹ После: Глаза ее — вдруг (ОЗ, 1884, 1887)

С. 165.

⁹ Нечего делать, / Теперь, нечего делать, (ОЗ, 1884, 1887)

^11-12 чтоб вы позволили себе… / чтоб вы позволили… (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁶ спросила она мягко, / спросила она, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 166.

¹⁰ прибавила она кротко, — / прибавила она мягко, — (1884, 1887)

²⁸ начертал / начертил (1884, 1887)

С. 167.

³⁰ выколоти / выколоти-ко (ОЗ, 1884, 1887)

³² После: в кухню", — говорил он. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 172.

⁷ и пытливый взгляд / а пытливый взгляд (ОЗ, 1884, 1887)

⁹ пробирался луч мысли, и вдруг все лицо озарилось догадкою… / пробирался луч мысли, догадки и вдруг все лицо озарилось сознанием… (ОЗ, 1884, 1887)

С. 176.

²¹ тяжеле прежней. / почему-то тяжеле прежней. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 179.

⁷ После: в город перееду, — сказал Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁰ После: станем переезжать? — отвечал он. (ОЗ, 1884, 1887)

²⁵ После: готов. — сказал Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁵ После: барышню? — спросил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

⁴¹ После: что, мол, ему делается?.. — отвечал Захар. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 181.

³² тихо и незаметно, / тихо и осторожно, (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁰ там, / на дне его души, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 183.

²⁰ Заниматься можно, / Заниматься! Заниматься можно, (ОЗ,

1887)

³¹ После: Например, мое. — сказал он. (ОЗ, 1884, 1887)

О. 184.

^34-35 Он с восторгом, украдкой кидал взгляд на ее головку, на стан, на кудри и сжимал судорожно ветку. / Он то с восторгом, украдкой кидал взгляд на ее головку, на стан, на кудри, то сжимал ветку. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁶ — Опять жизнь, опять надежды! — / — Это все мое! Мое! — (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁴ никогда не спрашивала, / никого не спрашивала, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 186.

¹⁵ ехала / ехала и (ОЗ, 1884, 1887)

⁴² силы. / новой силы. (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁵ кто-то наклонится / кто-то ночью наклонится (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁶ — шепнет она, вздрогнув, но с улыбкою, / — повторит она иногда с улыбкой, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 187.

⁵ образ Ольги / образ Ольги, во весь рост, (ОЗ, 1884, 1887)

⁶ она тут. / она тут, тут. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁸ чрез / через (ОЗ, 1884, 1887)

С. 188.

²⁷ После: делали? — спросила она. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 189.

⁸ его существованием / существованием Обломова (ОЗ, 1884, 1887)

²⁷ изумленный взгляд: / ее изумленный взгляд: (ОЗ, 1884, 1887)

С. 190.

²⁸ После: оно и непохоже. — сказала она. (ОЗ, 1884, 1887)

³² Не странно ли, что, и в горе, и в счастии, / а, между тем, странно, и в горе, и в счастьи, (ОЗ, 1884, 1887)

³⁴ мне так же, как / мне бы так же, как (ОЗ, 1884, 1887)

³⁷ И на ее лице / На лице ее (ОЗ, 1884, 1887)

С. 191.

³ я не знаю, боюсь этого: / я не люблю этого: (ОЗ, 1884, 1887)

^4-5 долго и задумчиво, как будто мысленно поверяла / долго, как будто поверяла (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁷ повторила она почти про себя, все еще вникая / говорила она задумчиво, как будто вникая (1884, 1887)

⁴⁴ После: — Что ж жизнь, по-вашему? — спросил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 192.

⁷ Фразы: Одно без другого невозможно. — нет. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁸ раздается / раздастся (ОЗ, 1884, 1887)

⁴² — добавила она./ — сказала она и засмеялась. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 193.

^4-5 все проникнуто истиной и симпатией. / все говорит. (ОЗ, 1884, 1887)

⁹ После: отчего же? — спросила она. (1884, 1887)

С. 194.

³⁶ сегодня стремишься к желаемому страстно, / сегодня достигаешь желаемого страстно, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 195.

^15-16 После: к биению своего сердца, — потом ощупал его руками, поверил, увеличилась ли отверделость там, наконец, (ОЗ, 1884, 1887)

^27-28 раздалось вдруг в памяти, и сердце начинало согреваться, но потом похолодело. / раздалось вдруг опять в памяти, и сердце начинало согреваться, но вдруг опять похолодело. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 198.

²⁷ После: как она". — с той ветки, на которую сели невзначай!" (ОЗ, 1884, 1887)

С. 199.

¹⁷ После: Подай сюда! — сказал Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 200.

²⁵ все так тихо, / так все тихо, (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁰ прижала платок / и прижала платок (ОЗ, 1884, 1887)

С. 201.

⁸ После: сидел — подле нее, (ОЗ, 1874, 1887)

⁴⁶ заплакала. / заплакала она. (ОЗ, 1884, 2887)

С. 202.

¹² После: — не правда ли? — перебила она. (ОЗ, 1884, 1887)

²³ вы бы сегодня / вы бы и сегодня (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁷ После: нельзя оправдать — результатов (ОЗ, 1884, 1887)

⁴¹ халат вам будет дороже? / халат ваш будет вам дороже? (ОЗ, 4884, 1887)

⁴⁴ После: — Отчего невозможно? — спросила она. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 204.

^11-12 «Ведь не одна любовь, / „Ведь это не одна любовь, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 205.

¹⁵ После: оно было необходимо. — решила она. (1884, 1887)

С. 206.

¹ не выдумала их, / не выдумывала их, (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁵ расставаться, — /расстаться, — (ОЗ, 1884, 1887)

²⁰ Глаза у ней горели / Глаза у ней сияли (ОЗ, 1884, 1887)

³⁷ шептал он, / бормотал он, (ОЗ, 1884, 1887)

^42-43 появлялось на одной щеке, пропадало, потом являлось на другой. / появлялось то на одной щеке, то на другой. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 207.

³⁰ спрашивал он, / думал он, (ОЗ, 1884, 1887)

³² думал он, / опять думал он (ОЗ, 1884, 1887)

³⁹ она все меняется, все движется куда-то / она движется все куда-то (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁰ говорил Штольц. / говорит Штольц. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 208.

⁶ он посылал / он звал (ОЗ, 1884, 1887)

³⁷ вон чего захотел! / вона чего захотел! (ОЗ, 1884, 1887)

³⁹ не отвечал ему, / не отвечает ему, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 209.

¹⁷ пересиливает не только судьбу, / не только пересиливает все грозы судьбы, (ОЗ, 1884, 1887)

⁴¹ в ее отношениях / во всех ее отношениях (ОЗ, 1884, 1887)

С. 210.

³⁸ крепко пожмет руку, / пожмет руку, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 242.

^13-14 улыбалась странно, бессознательной улыбкой, / улыбалась странной, бессознательной улыбкой, (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁷ оставляя ему обе руки, / оставляя обе руки, (ОЗ, 1884, 1887)

²⁹ щеки рдеют румянцем, / на щеках рдеют два розовые пятна; (ОЗ, 1884, 1887)

⁴³ утром ходила / долго утром ходила (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁴ теряясь в догадках, / терялась в догадках, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 213.

⁴ А другой на его месте… / А другой? Другие смотрят так дерзко… (ОЗ, 1884, 1887)

С. 214.

³³ и не намекала ему. / и не намекала Обломову. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 216.

²⁴ честного / благородного (ОЗ, 1884, 1887)

С. 217.

²⁶ А я! / А я-то! (ОЗ, 1884, 1887)

С. 218.

²⁴ — пристала она./ — приставала она. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 219.

⁵ После: Как? — спрашивала она. — (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁴ После: — Ты говорил. — сказала она. (ОЗ, 1884, 1887)

²⁰ После: — Еще… — да только. — ответил он. (1884, 1887)

²⁸ После: спросила — она (ОЗ, 1884, 1887)

⁴³ читала у него / читала (ОЗ, 1884, 1887)

С. 220.

³ няня Кузьминишна! — / няня Кузьминична! — (ОЗ, 1884, 1887)

³⁹ После: отвечала ей? — спросил он. (ОЗ, 1884, 1887)

⁴¹ После: ты краснеешь! — с ужасом сказал он. (1884, 1887)

С. 221.

³¹ После: я преступница: — и ты тоже: (ОЗ, 1884, 1887)

С. 223.

^20-21 с покойной гордостью / с спокойной гордостью (ОЗ, 1884, 1887)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

С. 226.

²¹ После: Ведь ты не видал? — сказал Тарантьев. (ОЗ, 1884, 1887)

²² После: — И видеть не хочу, — отвечал Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 227.

³⁶ Приезжай смотреть. / Приезжай посмотреть. (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁵ После: достался? — отозвался Тарантьев. (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁶ После: прибавлю на обед. — сказал Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 228.

¹ я заплачу. / заплачу. (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁵ выпучил глаза в ответ / выпучил глаза (ОЗ, 1884, 1887)

С. 229.

^11-12 живут так весь век. И Андрею это нравится! / живут так, как будто в этом вся жизнь. И Андрею она нравится! (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁹ мыслью. / какою-то мыслью. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁸ После: С чего начать? — спрашивал он. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 230.

²³ Сейчас поезжай / Сейчас и поезжай (ОЗ, 1884, 1887)

С. 231.

⁴ установленных / уставленных (ОЗ, 1884, 1887)

С. 232.

²¹ просила подождать. — / попросила подождать. (Атеней, ОЗ, 1884, 1887)

С. 233.

²⁸ я все забываю, / я не знаю, (Атеней, ОЗ, 1884, 1887)

⁵⁹ После: бывает у вас? — спросил Обломов. (Атеней, ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁵ — Вы часто ходите ~ двора? / — Вы часто выходите со двора? — спросил Обломов. (Атеней, ОЗ, 1884, 1887)

С. 234.

⁴¹ — Надо бы это разобрать, — / — Надо бы это было разобрать, — (Атеней, ОЗ, 1884)

С. 235.

²² — Вы передайте, / — Вы им передайте, (Атеней, ОЗ, 1884, 1887)

^29-30 — Ужели и Михей Андреич приходит?

— Ей-богу, правда. /

— Ужели и Михей Андреич приходит? — спросил Обломов.

— Ей-богу, правда, — прибавила она. (Атеней, ОЗ, 1884, 1887)

³⁴ После: и пыль стереть. — спросила она. (Атеней, ОЗ, 1884, 1887) После: — Я не перееду. — сказал он. (Атеней, ОЗ, 1884, 1887)

С. 236.

¹² После: — Да, на днях я заеду. — сказал Обломов. (Атеней, ОЗ, 1884, 1887)

С. 238.

⁹ нюхает спирт, / нюхает свой спирт, (ОЗ, 1884, 1887)

⁴¹ легкий сюртучок, / свой дикий сюртучок, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 239.

¹⁵ локтями / локтями-то (ОЗ, 1884, 1887)

³¹ баба? / баба-то? (ОЗ, 1884, 1887)

С. 240.

⁹ застенчиво отвечала она. / отвечала она. (1884, 1887)

¹³ После: Чей это такой сухой кашель? — спросил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁴ она / она у нас (ОЗ, 1884, 1887)

С. 241.

²⁰ После: — Я был, да вас не было. — перебил Обломов. (1884, 1887) С. 242.

⁸ После: будущего года“ — прочитал Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

⁹ — говорил Обломов. — / — говорил он. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 243.

⁷ После: вам здесь будет удобно. — прибавил он. (ОЗ, 1884, 1887)

²⁵ После: Ведь денег-то нет у нас! — спросил он. (1884, 1887)

³⁵ После: — Где помнить? — отозвался Захар. (1884, 1887)

С. 244.

⁴³ он улыбался, / он улыбнулся, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 245.

⁶ подняла завесу / приподняла завесу (ОЗ, 1884, 1887)

³² выгребала / выгребла (ОЗ, 1884, 1887)

С. 246.

¹ завистию / завистью (ОЗ, 1884, 1887)

С. 247.

⁸ После: всегда есть: — сказала она, — (ОЗ, 1884, 1887)

³⁰ сказал он, — / сказал Обломов, — (ОЗ, 1884, 1887)

С. 248.

²⁸ с изумлением спросила / вдруг с изумлением спросила (ОЗ, 1884, 1887)

С. 249.

⁷ Через пять минут / Чрез пять минут (ОЗ, 1884, 1887)

²⁶ он не слышит. / он и не слышит. (ОЗ, 1884, 1887)

³³ устремлен на него. / устремлен был на него. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 250.

⁴⁵ где был Захар, / где стоял Захар, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 251.

¹⁰ „поэтический миг“, / поэтический миг, (ОЗ, 1884, 1887)

³³ счел ее / счел это (ОЗ, 1884, 1887)

⁴³ После: — Поди сюда! — сказал Илья Ильич. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 252.

²³ После: — Я хочу с тобой говорить, а не с Анисьей. — возразил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

²⁵ После: — Я не выдумывал. — сказал Захар. — (ОЗ, 1884, 1887)

²⁸ После: Анисья мне… — говорил Захар. (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁰ женщины, / разные женщины, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 253.

¹¹ После: осматривая стены. — комнаты. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 254.

⁴ После: — Ведь вы велели стоять! — сказал Захар. (ОЗ, 1884, 1887) С. 255.

²⁷ как их зовут. / как их и зовут. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 256.

¹⁴ отложил свидание / отложить свидание (ОЗ, 1884, 1887)

³² Пришло послезавтра. / Пришло и послезавтра. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 257.

⁴⁷ взглянула / заглянула (ОЗ, 1884, 1887)

С. 258.

¹⁵ После: — И нет, и быть не может! — возразил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

^16-17 После: — поговорим лучше о другом. — беззаботно сказала она. (ОЗ, 1884, 1887)

⁴³ После: — Что? — с испугом спросил он. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 259.

¹¹ После: Из магазина. — отвечала она. (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁸ спросила / вдруг спросила (ОЗ, 1884, 1887)

³⁰ После: — А ты как? — говорил он. (ОЗ, 1884, 1887)

⁴¹ После: — Я не шучу, право так! — сказала она покойно, — (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁴ После: — А если человек воротится? — спросил он. (ОЗ, 1884, 1887) С. 260.

²⁵ — спросила она, отрезвляясь от задумчивости. / — спросила она с нетерпением. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 261.

³ хочу, чтоб взгляды / чтоб взгляды (ОЗ, 1884, 1887)

²³ заметил он. / прибавил он. (ОЗ, 1884, 1887)

^25-26 Она глядела сухо / спросила она, глядя сухо (ОЗ, 1884, 1887)

С. 262.

^20-21 живо представив себе, / как можно! Он живо представил себе, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 263.

²⁶ Она / и она (1884, 1887)

⁵³ После: сделайте одолжение, — говорил Обломов, — (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁴ После:-- Ужели и Маша привыкает? — спросил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 264.

³⁵ — прибавил он /-- прибавил Обломов (ОЗ, 1884, 1887)

С. 265.

²⁷ сняли, / уже сняли, (ОЗ, 1884, 1887)

^27-28 Нева собралась уже замерзнуть. / Нева собралась замерзнуть. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 267.

¹⁷ Как же быть? / Как же быть-то? (ОЗ, 1884, 1887)

С. 268.

³² а в апреле / и в апреле (ОЗ, 1884, 1887)

С. 270.

¹³ Как? Что ты? / Как ты? Что ты? (ОЗ, 1884, 1887)

²¹ После: Как можно ей сюда? — сказал Обломов. (ОЗ, 1884, 1887) ²⁹ говорил он. / говорил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁴ После: — Да куда я пойду семь верст киселя есть? — отговаривался Захар. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 271.

¹⁷ будет готово… / будет готов… (ОЗ, 1884, 1887)

С. 272.

¹² После: — Не ячмень ли сел? — спросила она. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 275.

³² тот же огонь / этот же огонь (ОЗ, 1884, 1887)

С. 276.

²¹ прочесть / и прочесть (ОЗ, 1884)

²⁹ нежность и грация теряют / сила нежности и грации теряет (ОЗ, 1884, 1887)

С. 277.

²⁷ После: — Что говорят? — спросил Обломов. (1884, 1887)

С. 279.

^24-25 да, через год, / да, да, через год, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 282.

⁴⁰ После: такого человека? — спросил Обломов. (1884, 1887)

С. 284.

³² После: — Что ты? — с изумлением сказал Тарантьев. (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁵ После: непреклонна!„ — Ее трудно убедить…“ (ОЗ, 1884, 1887)

С. 285.

² перед спальней, / перед спальной, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 287

¹⁸ я решился сам / я решил сам (ОЗ, 1884, 1887)

С. 288.

⁷ разбитым голосом. / томным голосом. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 290.

⁸ бейте, позорьте меня!..» / бейте, бейте, меня!.." (ОЗ, 1884, 1887) С. 291.

^39-41 Слов: густым слоем ~ отчаянно, — нет. (03)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

С. 294.

¹⁵ пулярдку, / пулярку, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 296.

^16-17 Ваня и Маша / Ваня или Маша (ОЗ, 1884, 1887)

²⁴ взглядывая в дверь, / взглядывала в дверь (ОЗ, 1884, 1887)

С. 297.

¹⁰ посмотрит на кастрюлю, / смотрит на кастрюлю, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 300.

²⁶ После: к ужину? — спрашивает он. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 302.

²⁶ Слов: стукнув дышлом в забор, — нет. (ОЗ, 1884, 1887)

⁴¹ чрез плетень / через плетень (ОЗ, 1884, 1887)

С. 305.

⁴ После: Не любовь ли? — спросил Штольц. (ОЗ, 1884, 1887)

⁵ с вздохом / со вздохом (ОЗ, 1884, 1887)

³⁸ уснул! / заснул! (ОЗ, 1884, 1887)

С. 306.

²³ После: — Она не поверит. — возразил Штольц. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 307.

¹⁴ вот что сделай, кум, — / вот что сделаешь, кум, — (ОЗ, 1884, 1887) С. 309.

²² сидит у ней, / сидит у нее, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 312.

¹⁰ спрашивал он. / спрашивал Штольц. (ОЗ, 1884, 1887)

^15-16 глядя в глаза Ольге. / впиваясь глазами в Ольгу, изучая каждую жилку, глядя ей в глаза. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 314.

^2-3 ловить его взгляд, каждое слово, / ловить в его взгляде, в каждом слове, (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁶ решать вопрос / решать и вопрос (ОЗ, 1884, 1887)

³³ После: и ни на кого более. — в целом мире. (1884, 1887)

С. 315.

^1-2 что-нибудь похоже на это, / что-нибудь похожее на это, (ОЗ, 1884. 1887)

³¹ — я плакать готова,/ — плакать готова, (1884, 1887)

С. 316.

²⁵ не проронит слова, / но не проронит слова, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 317.

⁵ порождают боль и стоны, / порождают стоны, (ОЗ, 1884, 1887)

⁷ не шутит / не шутил (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁴ А что ж Ольга? / А что же Ольга? (ОЗ, 1884, 1887)

С. 319.

^15-16 как она выпутается из этих жизненных дилемм, / как она выйдет из этого положения, (ОЗ, 1884, 1887)

С. 320.

^7-8 «добрыми делами» / добрыми делами (ОЗ, 1884, 1887)

¹³ Слов: и от счастья, и от ужаса, — нет. (ОЗ, 1884, 1887)

^21-22 чтоб он видел и искупление. Но силы нет: где взять ее? Или поступить, как поступают / чтоб он видел и искупление. Она слыхала, как поступают (1884, 1887)

³⁶ терзалась она / терзалась Ольга (ОЗ, 1884, 1887)

С. 321.

¹⁹ нужно говорить с вами, — /нужно поговорить с вами, — (ОЗ, 1884, 1887)

С. 322.

¹ вырвалось у нее. / вырвалось у ней. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 323.

¹² в ясность и порядок / в ясность и в порядок (ОЗ, 1884, 1887)

С. 324.

⁴ стараясь выговорить / стараясь выговаривать (ОЗ, 1884, 1887)

С. 326.

¹³ После: стало празднично. — Ей было легко. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁷ перед вами / пред вами (ОЗ, 1884, 1887)

С. 328.

⁵ Но вдруг / Но вдруг он (ОЗ, 1884, 1887)

¹⁷ "Перед вами / "Пред вами (ОЗ, 1884, 1887)

С. 329.

⁴ — Отчего же / — Отчего ж (ОЗ, 1884, 1887)

С. 330.

²⁸ расползался / расползается (ОЗ, 1884, 1887)

С. 331.

²⁴ лучше Ванюшу: / лучше Ванюшу, что (ОЗ, 1884, 1887)

С. 333.

²⁵ из известного сундука / из заветного сундука (ОЗ, 1884, 1887)

С. 335.

²⁶ После: не ждали… — Да если б можно бульон какой-нибудь. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 336.

⁹ После: Я думал, что ты забудешь. — сказал Штольц. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 343.

²² После: Ты что за святой! — возразил кум. (ОЗ, 1884)

³⁹ После: знать ничего не знаю! — говорил он, — а (ОЗ, 1884, 1887)

С. 344.

³⁶ говорил он, ударяя по столу кулаком. / говорил он, оживляясь. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 345.

⁷ всей дружбой / я всей дружбой (ОЗ, 1884, 1887)

²¹ тупоумия, грубости — / тупоумия, грубость — (ОЗ, 1884, 1887)

С. 350.

⁷ без натяжек. / без злоупотреблений. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 355.

^28-29 Она сухо улыбнулась.

— Что ты, спать хочешь? — спросил он. /

Она сухо улыбнулась.

— Да, ты сказывал, — равнодушно отозвалась она.

— Что ты, спать хочешь? — спросил он. (1884, 1887)

С. 356.

²³ После: боюсь, — продолжала она, — (ОЗ, 1884, 1887)

³² робко / так робко (ОЗ, 1884, 1887)

⁴⁷ После: — Что ж ты молчишь? — спросила она с нетерпением. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 357.

¹⁰ После: говори! — нетерпеливо приставала она. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 358.

¹⁵ После: освежают жизнь. — говорил он. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 365.

¹⁹ реформе. / перемене. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 371.

²⁸ После: — Какой же посланник? — спросил Обломов. (ОЗ, 1884, 1887)

³⁷ — Разве это политика? — / — Вона! Разве это политика? (ОЗ, 1884, 1887)

С. 374.

⁹ После: — Ах, как это можно! — перебил Обломов. (1884, 1887)

С. 375.

⁵ не смел взглянуть / не смея взглянуть (ОЗ, 1884, 1887)

³⁶ Слов: когда меня не будет!.. — нет. (ОЗ, 1884, 1887)

С. 376.

³¹ является по временам / появляется по временам (ОЗ, 1884, 1887)

С. 379.

¹⁴ гордым молчанием. / покорным молчанием. (ОЗ, 1884, 1887)

^20-21 в эту жизнь / в ее жизнь (ОЗ, 1884, 1887)

С. 382.

¹⁰ иногда задумываюсь, / иногда задумаюсь, (ОЗ, 1884, 1887)

1887

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

С. 29.

^10-11 — Куда?

— А в Екатерингоф?.. /

— А что?

— Да в Екатерингоф? (1884)

С. 30.

^45-46 туда положил. / тут положил.

С. 32.

²² с слабой надеждой, / с сладкой надеждой, (1884)

С. 88.

^43-44 знания и забот / занятий и забот

С. 103.

^11-12 шипят ~ нитки. / скрипят ~ нитки. (1884)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

С. 161.

³³ «Дернуло меня, брякнул!» — /«Дернуло меня брякнуть!» — (1884)

^45-46 хоть сквозь землю провалиться! / хоть сквозь землю провались! (1884)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

С. 249.

^35-36 Вон, кивает теперь, / Вон, кажется, теперь, (1884)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

С. 327.

⁵ О чем не плачут женщины? / О чем не заплачут женщины?

С. 334.

^18-19 — Нет, маменька, это само разорвалось! — сказал Ваня.

— Утри нос, не видишь? — заметила она, бросив ему платок. /

— Нет, маменька, это само разорвалось, — сказал Ваня.

— То-то само! Сидел бы дома да твердил уроки, чем бегать по улицам! Вот когда Илья Ильич опять скажет, что ты по-французски плохо учишься, — я и сапоги сниму: поневоле будешь сидеть за книжкой!

— Я не люблю учиться по-французски.

— Отчего? — спросил Обломов.

— Да по-французски есть много нехороших слов…

Агафья Матвеевна вспыхнула, Обломов расхохотался. Верно и прежде уже был у них разговор о «нехороших словах».

— Молчи, дрянной мальчишка, — сказала она. — Утри лучше нос, не видишь? (1884)

ПРИМЕЧАНИЯ К ВАРИАНТАМ РУКОПИСИ

1. ПРИМЕЧАНИЯ К ЗАПИСЯМ НА ПОЛЯХ

Об особенностях творческого процесса Гончарова и значении маргиналий («программ») на полях рукописи подробно см. выше, с. 562—565. В данном разделе комментируется содержание авторских «программ» в его соотношении с окончательным текстом романа.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

¹ Сон Обломова — единственная глава романа, имеющая название, впервые напечатана в ЛС. Рукопись главы не сохранилась. Мы располагаем лишь автографом начала главы, находившимся в собрании Ф. Л. Шардиуса — архивариуса Петербургской академии и хранителя медалей и антиков Эрмитажа. В 1852 г. собрание было пожертвовано его владельцем Тартускому (тогда Дерптскому) университету. В фундаментальной библиотеке университета в настоящее время хранится двойной лист, на котором рукой Гончарова записано начало главы «Сон Обломова» от слов: «Где мы? В какой благословенный уголок земли перенес нас сон героя?» и до слов: «… так глубоко хоронит его отважные замыслы». Существенных разночтений с окончательным текстом нет. Данный отрывок — вовсе не часть полной рукописи главы, как это принято считать, а именно образец почерка, запись, произведенная, по всей вероятности, специально для коллекционера (хотя сведениями о знакомстве Гончарова с Шардиусом мы не располагаем). Об этом свидетельствует и беловой характер автографа, и, в особенности, подпись и дата в нижней части не заполненного до конца листа: «Из неизданного романа. Октябрь, 1848. II. Гончаров».

В рукописи I части романа обращают на себя внимание многочисленные отсылки (особенно в «программах») на листы римской пагинации (от I до V). В самой рукописи имеются только два листа римской пагинации, в обоих случаях зачеркнутой (л. V и VI) и исправленной на арабскую (соответственно 20 и 21). Но это явно другие листы, не те, на которые делались отсылки, поскольку их содержание, как правило, не соответствует тексту отсылок. Из анализа отсылок и соответствующих им вставок (в тех немногих случаях, когда это соответствие наличествует) можно сделать следующий вывод: римской пагинацией помечены предварительные материалы, а не листы сплошного романного текста. Вставки отличаются аккуратным видом, почти лишены правки, т. е. явно откуда-то (вероятнее всего, именно с листов, имевших римскую пагинацию) переписаны. Таково, в частности, письмо старосты, целиком помещенное на полях. Ему предшествует зачеркнутая авторская помета (л. И об. арх. паг.): «письмо старосты — см. л. I». Позже указание на лист заменено отсылкой на следующую страницу рукописи.

Другой ряд вставок и рукописных листов, соответствующих по содержанию авторским пометам, написан столь же небрежно и торопливо, как и основной текст, в нем имеется множество исправлений. Здесь иной случай: по-видимому, — в предварительных материалах, — на листах римской пагинации, имелись лишь наброски,, воплощаемые уже непосредственно в основном тексте или на полях (см. пометы и"программы" на многих листах гончаровской пагинации).

Очень редко верхнюю часть листа занимают сплошь «программы», текст продолжается внизу. Здесь мы имеем дело скорее всего с листом предварительных: набросков, затем использованным для записи уже продуманного текста.

Судя по тому, что авторская пагинация рукописи романа нигде не нарушена (ср. «программу» с. 440), автограф (или копия, или правленный печатный текст ЛС с дополнениями) главы «Сон Обломова» был приложен к рукописи уже после завершения работы над романом в целом. Запись Гончарова на первом листе рукописи (см. с. 387) о времени создания романа сделана была, по-видимому, осенью 1888 г. 27 октября этого года Гончаров обратился с письмом к В. В. Стасову, который, заведуя в это время художественным отделом Публичной библиотеки в Петербурге, настаивал на передаче Гончаровым для хранения в собрании библиотеки творческих рукописей писателя. Содержание авторских помет на рукописи «Обломова» (см. также с. 448) и на конверте, в который была вложена рукопись: «Обломов. Собственноручная полная первоначальная черновая рукопись автора. Начата в конце сороковых годов — окончена в 1857 году и напечатана в Отеч<ественных> Записках 1859 года. Сентябрь. 1888. И. Гончаров» (л. 204) — в основном соответствует описанию, предназначенному для В. В. Стасова (см.: VIII, 485).

² Его будят записками, <…> от женщины, которая его любит... — Этот мотив, подробного развития в рукописи не нашел. См. Варианты, с. 386, 398, 409, 438. «Программа» в целом намечает основное содержание первых восьми глав I части и некоторые мотивы не вошедшей в окончательную редакцию романа главы, посвященной Почаеву (см.: Варианты, с. 441—448).

³ Позы лежанья. — Этому моменту в характеристике образа жизни Обломова. Гончаров уделял серьезное внимание (см.: Варианты, с. 429—430). Гончаровские характеристики имеют важное значение не только для понимания эволюции центрального образа романа, но и представляют значительный интерес в плане этносемиотики. Стоит заметить также, что в «Литературном сборнике…» (см. с. 208) рядом со «Сном Обломова» помещена статья за подписью: *** «Трактат о физиономике», где цитировались слова швейцарского писателя Лафатера (1741—1801) из трактата «Физиогномические фрагменты для поощрения человеческих знании и любви»: «Я утверждаю <…>, что верное изображение десятков двух удачно выбранных положений нашего тела, в минуты, когда мы думаем, что никто не наблюдает за нами, могло бы привести нас к познанию самих себя и составить источник полезных замечаний; может быть, более ничего бы не было нужно для полного понятия о характере всякого человека. <…> Удивительное согласие, существующее между походкою, голосом и телодвижениями, никогда не бывает обманчиво».

⁴ в главе Обломов и Захар), — т. е. в 7-й главе окончательной редакции.

⁵ праздная форма — Запись относится к характеристике Алексеева. См., в частности, «программы» и текст на с. 394—398 Вариантов и примеч. 8.

⁶ умывать<ся> готово — Относится к одному из поздних диалогов Обломова и Захара. См. также «программу» на с. 393 Вариантов.

⁷ лоб перекрестить... — Эти слова (ср. далее: богу не помолился.) в разных вариантах неоднократно встречаются на первых листах рукописи при описании безуспешных попыток Обломова встать с постели и приступить к делам. В целом в «программе» намечены основные мотивы 1-й и 8-й глав.

* не выезжал из Петерб<урга> <…> о ком — Обширная «программа» полностью посвящена характеристике Алексеева (2-я глава окончательной редакции). Некоторые положения этой «программы», как и следующих (см. с. 397—399, 403 Вариантов), нашли развитие только в черновом тексте (с. 396—398 Вариантов).

⁹ Надо ли чтоб в <…> Он вторит Обломову во всем — См. предыдущ. примеч..

¹⁰ легион, океан — См. примеч. 8.

¹¹ снег дождь заботы — Наброски разговора Обломова с Алексеевым о екатерингофском гулянье (2-я глава, с. 28—29 окончательной редакции и Варианты, с. 398—399).

¹² ни кожи, ни рожи — См. примеч. 8.

¹³ (Общ<ее> место) — см. примеч. 8.

¹⁴ <1.> потом, когда пришел другой и они <…> заранее тревожить себя), как-нибудь — Наброски конца 3-й и 4-й глав (с. 32 и 46 окончательной редакции), фрагмента 7-й главы (с. 76 окончательной редакции). См. также: Варианты, с. 409.

¹⁵ (шинель просит: — В более поздних черновых записях и в окончательной редакции — фрак (4-я глава, с. 45 окончательной редакции). См. также: Варианты, с. 406, 408, 411—413.

¹⁶ <2.> — Уж Немец твой… шельма: <…> начал смягчаться — Наброски 4-н главы (с. 43—44 окончательной редакции). Более подробно см.: Варианты, с. 410.

¹⁷ Тарантьеву назначено <…> не знали — «Программа» 3-й главы (с. 33—34 окончательной редакции). Значительно подробнее развита в черновой редакции (Варианты, с. 401—406).

¹⁸ — Э! говорит он! <…> знаю я их. — Этот мотив ни в черновой, ни в окончательной редакции развития не получил, трансформировавшись в тему отца Штольца.

¹⁹ — Э! что это за выдумка: <…> отец шельма. — Ср. 4-ю главу, с. 44—45 окончательной редакции; подробнее см.: Варианты, с. 410—411.

²⁰ что выше его образования, он ругал, не доверчив — Набросок тут же записанного текста.

²¹ как дело делать, так лень… — Ср. 3-ю главу (с. 33—34 окончательной редакции).

²² оргии все проделки — В печатный текст этот мотив не включен (см. с. 34 окончательной редакции).

²³ Этот человек противуположен <…> уйдет удивленный — Подробно — в черновой редакции (Варианты, с. 406). В окончательной редакции (с. 35—36)--несколько иначе.

²⁴ живешь как свинья — В окончательной редакции более мягко: По-мещански,

живешь... (с. 38) и: ...живешь, точно на постоялом дворе (с. 39). Этот и следующий (а вот у такого-то не то что у тебя) мотивы еще раз были намечены в рукописи (Варианты, с. 406 — «программы»), но полностью осуществлены не были (ср. Варианты, с. 408).

²⁵ он сделался взяточником, не имея случая брать — Ср. в окончательной редакции (с. 34—35) и Вариантах (с. 405).

²⁶ и бог знает, во что бы развились <…> и отец с улыбкою — См. примеч. 22.

²⁷ что ваш родственник-то <…> как и вы — Наброски начала 4-й главы (с. 36—37 окончательной редакции).

²⁸ но все же <…> взяточник — Разработка начала 4-й главы, см. с. 37 окончательной редакции.

²⁹ наконец грязный образ жизни отца — См. примеч. 22.

³⁰ сделали его неопрятным — Развито здесь же.

³¹ жизнь — нищая — Эти наброски характеристики Тарантьева подробного развития не получили.

³² [Захар чешет его.] <…> зачем подаешь мне — «Программа» одного из фрагментов не вошедшей в окончательную редакцию главы, посвященной Почаеву (Варианты, с. 444). Ср. в окончательной редакции (с. 119 — конец I части, 3-ю главу 11 части, с. 131, 135).

³³ отчаянные меры — Ср. 4-ю главу (с. 42 окончательной редакции).

³⁴ Да у тебя чай зеленчак… — См. начало 4-й главы (с. 37 окончательной редакции и «Варианты», с. 407—408).

³⁵ Один говорил за него и избавлял его от труда говорить — Набросок 3-й главы, (с. 35 окончательной редакции).

³⁶ взял денег, <…> все-таки — Намечен последний эпизод 4-й главы (с. 45—46 окончательной редакции).

³⁷ просит шинели — Наброски 4-й главы (с. 45 окончательной редакции). См., примеч. 15.

³⁸ …палец обрезал — Ср. в окончательной редакции 4-й главы (с. 43).

³⁹ — Вот ты не хочешь ничего сделать, <…> попрекаешь, что ли — «Программа», одного из эпизодов 4-й главы (с. 44).

⁴⁰ отчего не лососина — Описание претензий Тарантьева дано подробно только в рукописи (Варианты, с. 408 («программа» и текст)). В окончательной редакциисм. с. 37.

⁴¹ винные откупа — Ср. с. 34, 38 окончательной редакции.

⁴² Захар! дай ему шинель. — См. примеч. 37.

⁴³ — прежде жилетку-то отдайте — Ср. с. 45 окончательной редакции и Варианты, с. 411—412.

⁴⁴ вот Карлы Мих. жаль нет <…> вас выучил — Этот мотив не реализован нив черновой, ни в окончательной редакции.

⁴⁵ дрянью кормишь — См. примеч. 24 и с. 37 окончательной редакции.

⁴⁶ портер — См. с. 41 окончательной редакции.

⁴⁷ хоть бы Штольц приехал — См. с. 43 окончательной редакции

⁴⁸ <1.> пиши к исправнику, да к соседу. — Ср. с. 42—43 окончательной редакции. Эта тема уже встречалась в «программах» (Варианты, с. 400, 406).

⁴⁹ <2.> счеты, чай, украли мясник и Захар — Ср. с. 66—67 окончательной редакции.

⁵⁰ — Кабы Штольц приехал. — См. с. 43 окончательной редакции.

⁵¹ — Ну уж, чай, у себя так где в Саксонии-то и хлеба-то не видал <…> и; проч. — Наброски одного из основных эпизодов 4-й главы (с. 44—45). Саксония упомянута также в отдельной «программе» (Варианты, с. 411). В рукописи оценка Тарантьевым Штольца дана подробнее и резче, чем в окончательной редакции (см.: Варианты, с. 410—411).

⁵² (ярость Тарантьева) — См. предыдущее примеч.

⁵³ Саксония — См. примеч. 51.

⁵⁴ встать не хочет. Ему лишь дома было <…> утомляется долговременным молчанием. — Детально намеченная характеристика домашнего быта и образа жизни Обломова, близкая по способу воплощения к «физиологическому очерку», подробно реализована в рукописи (Варианты, с. 418—422). Вошла в состав 5-й и 6-й глав в резко сокращенном виде.

⁵⁵ Он боялся движения. Его не пугали, например, трещины потолка. — Ср. с. 50 окончательной редакции.

⁵⁶ галерея ветха, — Единственное упоминание в «программах» детали из главы «Сон Обломова».

⁵⁷ Наставала одна из редких и грустных минут, <…> видно от квасу раздувает: — Основная мысль заключительных страниц 8-й главы.

⁵⁸ а жизнь, движение пугали. — См. с. 50 окончательной редакции.

⁵⁹ Он любил жить, мечтать и волноваться лежа — В рукописи этот мотив развит более определенно и резко (см. "Варианты, с. 429 («программа» и текст)), чем в окончательном тексте (с. 46, 54 окончательной редакции).

⁶⁰ позы лежанья — См. примеч. 3.

⁶¹ Ученье Обломова, приезд, служба, Захар — Наброски основного содержания 5-й, 6-й, 8-й глав.

⁶² энциклопедичность <…> да рассказать не могу… — См. с. 51—53 окончательной редакции и Варианты, с. 426—427.

⁶³ Приезд: не иначе понимал <…> в перинах… — См. Варианты, с. 428.

⁶⁴ Штольц натолковал ему <…> цель нашего создания…-- Ср. с. 51 окончательной редакции, «программу» (с. 422 Вариантов). Подробнее о Штольце: Варианты, с. 424—426.

⁶⁵ обманула служебная и светская роль. — См. 5-ю и 6-ю главы (с. 46—52 окончательной редакции) и Варианты, с. 415—417.

⁶⁶ в имении <…> в семейном счастье, он все продолжал чертить узор своей жизни. — Ср. с. 53 окончательной редакции; намечено также начало 5-й главы (по смерти родителей) и главное ее содержание. См. также Варианты, с. 415—416, 428—429.

⁶⁷ Захар — Намек на будущую 8-ю главу.

⁶⁸ Он чувствовал <…> занялся планом… — Ср. с. 53—54 окончательной редакции.

⁶⁹ В службе с <…> женитьсz все сбирался — В основном эти наброски реализованы в черновой редакции — см. Варианты, с. 415—422.

⁷⁰ (характера <…> деятельной жизни) — Реализовано здесь же.

⁷¹ о цвете лица о расстроен<нном> желудке — Ср. с. 47 окончательной редакции.

⁷² Потом общество, потом женитьба — См. примеч. 66. Мотив размышлений героя о женитьбе в рукописи I части не был развит. Об обломовском идеале жены см. II часть романа (6-я глава).

⁷³ другое поприще — общество — Ср. Варианты, с. 422—423.

⁷⁴ говядина — Уже реализовано, см.: Варианты, с. 408, т. е. ранее «программы».

⁷⁵ уж этот Обломов — См. Варианты, с. 418.

⁷⁶ постарел не летами, а умом, сердцем… — Центральный мотив I части романа.

⁷⁷ с летами <…> не трещина, а жизнь, движение — Эта мысль развивается здесь же и на других страницах рукописи. Была зафиксирована и в более ранней «программе» (Варианты, с. 414); ср. конец 5-й главы, с. 50—51 окончательной редакции.

⁷⁸ 1. —3. так не удалась ему <…> на каждом человеке — Мотив, получивший более подробное развитие в дальнейшем, был уже намечен ранее в «программах» (Варианты, с. 414, 425—426).

⁷⁹ но без грусти <…> глазами — См. данную, 6-ю главу и Варианты, с. 416—417, 420—422.

⁸⁰ Что ж он делал? <…> уходил в себя — Намечено основное содержание данной, 6-й главы. См. также «программу», с. 414; Варианты, с. 432—433.

⁸¹ Не сжились эти образы с воображением Обломова, не пристали — Ср. с. 52—53 окончательной редакции и Варианты, с. 425—426, «программу», с. 422.

⁸² … аппетит только остался долее — Реализовано здесь же.

⁸³ Жизнь и ученье — целая бездна — См. с. 52 окончательной редакции и Варианты, с. 424—425.

⁸⁴ танцы — Реализовано только в черновой рукописи — см. Варианты, с. 422.

⁸⁵ Да не подумают, <…> он уставал.. --Один из важнейших моментов характеристики душевного мира Обломова, ср. с. 54, 56 окончательной редакции и Варианты, с. 430 («программа») и 430—431.

⁸⁶ Не так, <…> план… — См. с. 53—54 окончательной редакции.

⁸⁷ остальное время он проводит волнуется лежа. — См. примеч. 59.

⁸³ позы, волнения — См. примеч. 3.

⁸⁹ иногда плачет <…> подушку — См. примеч. 85.

⁹⁰ (противоречие: <…> сгладить это) — Соответствующие данной заметке изменения текста сделаны частью в рукописи, частью уже, по-видимому, при подготовке романа к печати.

⁹¹ О том, что он не практически Захар — Наброски 8-й главы.

⁹² мешали друг другу, <…> и проч. — Ср. с. 59 окончательной редакции и Варианты, с. 435 («программа»).

⁹³ чудовище привезли <…> Бог создал — См. с. 70 окончательной редакции и Варианты, с. 439.

⁹⁴ преданность не проявлялась <…> внутри — См. с. 56—60 окончательной редакции и Варианты, с. 434—435.

⁹⁵ (это все можно поместить в сцену у ворот) — См. главу 10.

⁹⁶ вменить в постоянную статью — Здесь же реализованная заметка к характеристике взаимоотношений Захара и Обломова.

⁹⁷ мешали друг другу — См. примеч. 92.

⁹⁶ на двор приходили <…> занятий Обломова. — Планируется начало 8-й главы (с. 61 окончательной редакции; см. также: Варианты, с. 437—438).

⁹⁹ Читатель думает, <….> об оранжереях и т. п. — Ср. с. 61—62 окончательной редакции и Варианты, с. 436—438, т. е. «программа» воплощена здесь же.

¹⁰⁰ когда же пожить <…> локтями — Ср. с. 63 окончательной редакции.

¹⁰¹ счет от прачки; не умеет счесть. — Нереализованный мотив, характеризующий житейскую беспомощность Обломова. Заменен эпизодом в «лавке» с ассигнациями (см. с. 426 Вариантов). Ср. также с. 53 окончательной редакции.

¹⁰² Он облокотился <…> мужики? — Ср. с. 76 окончательной редакции.

¹⁰³ А! Тебе пришел <…> болезненная неразвитость — «Программа» заключительного эпизода 8-й главы.

¹⁰¹ два несчастья случились с ним — См. с. 76 окончательной редакции.

¹⁰⁵ окна вставлены — Планируется начало 8-й главы (с. 61 окончательной редакции, см также: Варианты, с. 436—437).

¹⁰⁶ (Тут впоследствии <…> озирается и т. п.) — Этот замысел не осуществлен в полной мере (см. главу 6, с. 54, 56 окончательной редакции).

¹⁰⁷ не серди меня — не вникнул? <…> и печалится. — Наброски знаменитого монолога Обломова о «других» и конца 8-й главы (с. 73—78 окончательной редакции).

¹⁰⁸ Захар закупорил его. <…> Захар ли?) — Ср. с. 75—76 окончательной редакции (если б не стащили — см. «Варианты», с. 440).

¹⁰⁹ утро <…> И засыпает. — Наброски конца 8-й главы (с. 77—79 окончательной редакции).

¹¹⁰ губы вздулись <от> внутрен<него> — Не реализованный в окончательном тексте мотив отражения душевной тревоги на лице Обломова.

¹¹¹ ни от холода, ни от голода не терпел <…> работы не знал… — Реализовано здесь же.

¹¹² пойду ли <…> переезжать… — Ср. с. 71—75 окончательной редакции.

¹¹³ когда тот расчувствовался, <…> квасу… Ср. с. 75 окончательной редакции.

¹¹⁴ не умылся — Реализованная здесь же заметка.

¹¹⁵ Это поместить после, когда он <…> за бумагу, — Этот замысел частично реализован во II части (с. 146 окончательной редакции), но как результат разговора со Штольцем.

¹¹⁶ <1.> отчего же я <…> от квасу-то раздувает — Ср. с. 78 окончательной редакции.

¹¹⁷ Недостает главы Сон Обломова — См. примеч. 1. Следующая помета (Перед этой главой <…> в рукописи нет) относится к концу 80-х годов.

¹¹⁸ упрашивает минуточку — Ср. с. 118 окончательной редакции.

¹¹⁹ (Почаев этот <…> сам Штольц) — Заметка конца 80-х годов, см. примеч. 2.

¹²⁰ подниматься дай бумаги написать — Реализовано в этой же главе (Варианты, с. 447—448).

¹²¹ ноги зудят — Относится уже ко II части романа (начало 4-й главы, с. 136 окончательной редакции).

¹²² клочок все тот же Куда бы нибудь пошел — Заметки, реализованные в 8-й главе I части, с. 65, 74.

¹²³ 2-й разгов<ор> — Возможно, имеется в виду 3-я или 4-я главы II части.

¹²⁴ признайся <…> кури…-- Заметки, реализованные в данной главе, см.: Варианты, с. 447—448.

¹²⁵ Следует характеристика Почаева. — Вероятно, имеется в виду дальнейшее описание Штольца, заменившего в окончательной редакции романа Почаева (см. 2-ю главу II части).

¹²⁶ (Отдельная сцена или глава. См. Прибавление?))-- Вероятно, имеется в виду будущая 4-я глава II части. Прибавлениями Гончаров, как правило, называл дополнительно вложенные в рукопись листы; былп ли оии в данном случае написаны, неизвестно.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

¹²⁷ Часть IIя и следующие <…> Октябрь 1888 г. — См примеч. 1.

¹²⁸ (здесь можно вставить описание старинного дома) — Эта «программа» реализована лишь частично.

¹²⁹ ячмени — Запись относится к началу 3-й главы (с. 131 окончательной редакции).

¹³⁰ ты езди <…> Рассказ — Наметки 4-й главы.

¹³¹ разговор их, <…> жизни — Намечено основное содержание 4-й главы.

¹³² обещает приехать и обманывает. — Имеется в виду несостоявшийся отъезд Обломова за границу к Штольцу.

¹³³ Отчего Штольц <…> возвращаются <…> в березовую рощу — Ср. конец 2-й главы (с. 131 окончательной редакции). В рукописи этой главы соответствующий данной «программе» фрагмент вписан на полях.

¹³⁴ Они думали, <…> здесь счастье — Эта заметка не реализована; неясно также, к кому из героев романа она может относиться.

¹³⁵ и чувство <…> бабочка — Этот набросок реализован только в рукописи (см.: Варианты, с. 471).

¹³⁶ [решение и Захар.] — «Программа» 10-й главы (письмо Обломова к Ольге).

¹³⁷ Гаданье и проч. — Заметки к началу 12-й главы, см. с. 217 окончательной редакции.

¹³⁸ письмо — Вероятно, от Штольца (начало 11-й главы).

¹³⁹ [тетке] мать могла бы спросить меня — Заметка к 12-й главе (см. с. 220¹ окончательной редакции).

¹⁴⁰ Отчего она любит Обломова <…> Она идет и задумывается — Ср. 11-ю главу,, с. 214 окончательной редакции.

¹⁴¹ на душе лежало сказать Ольге — Ср. конец 11-й главы, с. 215—216 окончательной редакции.

¹⁴² я рада, что вы написал<и> — Вероятно, набросок ближайшей сцены (см. с. 206 окончательной редакции).

¹⁴³ Клеопатра — Ср. с. 212 окончательной редакции: «Он где-то видал эту улыбку; он припоминал какую-то картину, на которой изображена женщина с такой улыбкой только не Корделия». В рукописи (л. 106 об. арх. паг.) эти строки в другом, недоработанном варианте после слова «улыбку» следует: "[припоминал] это [улыбка] на картине представлена женщина, но не Корделия [а, кажется… Клеопатра…] «.

¹⁴⁴ [-- Ну, если вам и придется выстрадать, <…> покойно] — Набросок разговора Ольги с Обломовым после письма героя (см. с. 202 окончательной редакции).

¹⁴⁵ Но не всегда <…> (после сцены) — Наброски конца 11-й главы (до и после сцены в саду), с. 210—213 окончательной редакции.

¹⁴⁶ Хорошо — странно теснит — Ср. в этой же главе: „Мне страшно и тебя <…> Но как-то хорошо страшно! <…> у меня тут теснит, у сердца“ (с. 211 окончательной редакции).

¹⁴⁷ Обломов задум<ывается?> <…> болтовня и проч. — Наброски конца 11-й главы (с. 215—216), начала главы 12-й (с. 217—219 окончательной редакции).

¹⁴⁸ ревность. — См. с. 218 окончательной редакции и с. 472 Вариантов.

¹⁴⁹ письмо от Штольца — Заметка к началу 11-й главы (с. 208 окончательной редакции). Соответствующий фрагмент текста вписан на полях рукописи.

¹⁵⁰ Мой долг. <…> не была здесь. — Наброски диалога Ольги и Обломова (конец 12-й главы, с. 222—223 окончательной редакции), см. также: Варианты, с. 477.

¹⁵¹ у него явилось <…> взгляда. — См. с. 223 окончательной редакции.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

¹⁵² другая сторона медали: <…> издержки — „Программа“ 4-й главы (с. 253, 255—256 окончательной редакции).

¹⁵³ ей-богу правда — заметка, относящаяся к Агафье Матвеевне; имеется в виду их разговор с Обломовым при первой встрече. Соответствующий фрагмент (с. 234 окончательной редакции) вписан на полях рукописи.

¹⁵⁴ Сватьба (сцены в театре, в летнем саду) — „Программа“ 4-й и 5-й глав (с. 250, 249, 257—260 окончательной редакции).

¹⁵⁵ подкрался Захар. <…> убеждается в этом — Наброски сцены с Захаром (4-я глава, с. 252—254 окончательной редакции).

¹⁵⁶ ответств<енность> ляжет <…> долг — Набросок решающего разговора Обломова и Ольги в доме Обломова (7-я глава, с. 275 окончательной редакции). См. также Варианты, с. 482—483.

¹⁵⁷ минута решений <…> это твой долг — То же, что предшествующая запись.

¹⁵⁸ Сознайся, что ты лгал… <…> Время решений наступило.-- То же, что предшествующая запись. См. с. 272—275.

¹⁵⁹ Теперь или никогда: говорил Штольц — В такой именно формулировке эта запись не реализована, но подразумевается в диалоге Ольги и Обломова (ср. с. 275 окончательной редакции и Варианты, с. 482—483).

¹⁶⁰ Я не знаю, <…> — Я просто барин!-- „Программа“ 9-й главы (разговор Обломова с Иваном Матвеичем, с. 280—282 окончательной редакции).

¹⁶¹ говор<ит?> басом — запись относится к 8-й главе — попытке Обломова убедить „хозяйку“ в том, что „та барышня, про которую болтает Захар, огромного роста, говорит басом…“ (с. 278 окончательной редакции).

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

¹⁶² — Ей воображение — Заметка к разговору Штольца с Агафьей Матвеевной („вообразила, что Штольц намекает на этот долг…“ — с. 340 окончательной редакции).

¹⁶³ А что жемчуг, <…> надобности — Набросок того же разговора (с. 341 окончательной редакции).

¹⁶⁴ Тарантъева прогнал — Заметка к 7-й главе (с. 345—347 окончательной редакции).

¹⁶⁵ вечная весна — Один из мотивов характеристики замужней жизни Ольги. Развивается в конце 8-й главы (см. с. 360 окончательной редакции).

¹⁶⁶ Разговор Ольги <…> оттого он и любит его… — Эта мысль резко выражена в рукописи (см. здесь же и первую редакцию объяснения Ольги и Штольца, Варианты, с. 491). Соответствующий данной „программе“ фрагмент вписан на полях рукописи. Карл говорит <…> не выдав своих убеждений... — Ср. Варианты, с. 493 и окончательную редакцию, с. 362.

¹⁶⁷ Они едут в Петерб<ург>, — Ср. конец 8-й главы, с. 363 и конец 9-й главы* с. 376 окончательной редакции.

¹⁶⁸ несмотря на всю тину, он уцелел — Ср. с. 374—375 окончательной редакции. Здесь акцент иной, нежели в „программе“, — приговор Обломову выносит Штольц: „Погиб ты, Илья…“ — с. 375.

2. ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ ВАРИАНТОВ¹ ВАРИАНТЫ РУКОПИСИ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1 Разъясненное в Примечаниях к основному тексту романа повторно не комментируется.

С. 388. (как В. А. Из.)… — В статье „Работа И. А. Гончарова над образом“ Ольги в романе „Обломов“» Е. В. Бершова расшифровывает данное сокращение как «Василий Андреевич Языков» (Учен. зап. Калининградск. пед. ин-та, 1958, вып. 4, с. 130). По всей видимости, имеется в виду один из членов семьи Языковых, со многими из которых Гончаров был знаком, а с иными — дружен (см.: VII, 362).

С. 389. …накинет халат, как тогу. — Тога (лат. toga) — верхняя мужская одежда римлян, полукруглый кусок материн с выемкой для ворота, обернутый вокруг туловища через левое плечо.

С. 389. На картине, изображавшей <…> Минина и Пожарского… — К. Минин (ум. до сер. 1616) — земский староста из Нижнего Новгорода, организатор ополчения русского народа против иноземных интервентов. Он призвал к военному руководству ополчением князя Д. М. Пожарского (1578—1642), что и послужило сюжетом для большого числа картин, на которых обычно изображался Минин, простирающий руки к подымающемуся с одра болезни Пожарскому.

С. 396. Готты — восточногерманские племена.

С. 397. ...такой человек иногда женится и плодится. — Восходит к тексту Библии (Бытие, гл. I, ст. 28).

С. 398. ...последний бледный литографический оттиск с нормального человека. — Литография — способ печати, при котором оттиски получаются непосредственно на бумагу с камня, на который наносится рисунок. Вследствие износа камня каждый последующий оттиск все менее точно воспроизводит оригинал.

С. 402. Он был очень искусный диалектик…, т. е. человек, искусный в ведении спора.

С. 403. ...к одному вольноотпущенному музыканту… — Вольноотпущенный — крепостной, получивший волю; такая милость чаще оказывалась крепостным музыкантам, художникам, актерам.

С. 404. И шуме и гуде… — Первый стих украинской народной песни: «I шумить, и гуде, дрібен дощик іде!».

С. 404. Пряди моя пряха. — Первый стих русской народной песни (см.: Кашин Д. Русские народные песни. М., 1833, ч. 3, с. 65).

С. 404. Экосез (фр. écossaise) — старинный танец, шотландский по происхождению.

С. 404. Матридура — старинная пляска.

С. 404. ...после скаканья и порсканья… — Порсканье — натравливание криком гончих псов на зверя.

С. 405. ...рыцарей Фемиды… — Фемида (греч. миф.) — богиня права, законного порядка; иносказательно: правосудие. По существу и характеру описания фрагменты черновой редакции, посвященные отцу Тарантьева, «подьячему старых времен», весьма близки произведениям русских просветителей XVIII в., в частности, знаменитой комедии В. В. Капниста «Ябеда», которая, по словам поэта и драматурга А. И. Писарева, «покрыла вечным позором криводушие и лихоимство преступных служителей Фемиды» (Атеней, 1828, № 5, с. 70).

С. 406. Зеленчак — дешевый нюхательный табак.

С. 408. ...приготовить с каперсами… — Каперсы (гр. kapparis) — колючий полукустарник, его маринованные бутоны употребляются как пряная приправа.

С. 410. …спекуляторы хуже картежников. — Спекулятор — по Словарю В. И. Даля, «предприимчивый оборотистый человек в торговых, промышленных делах» (т. 4, с. 289).

С. 415. …жизнь браминов… — Брамин — жрец индуизма.

С. 416. …ах, зачем мы горемычные родились на белый свет. — Из хора девушек в опере А. Н. Верстовского (1799—1862) «Аскольдова могила» (1835).

С. 417. ...возвращался к своим пенатам… — Пенаты (лат. penates) — боги — покровители семьи; переносно: родной дом.

С. 418. … войдет в <…> салопе… — Салоп — верхняя женская одежда в виде широкой длинной накидки.

С. 418. …нанимал <…> квартиру <…> у Владимирской. — Владимирская церковь находилась на одной из центральных улиц Петербурга, недалеко от Невского проспекта (здание сохранилось — Владимирский проспект, 20).

С. 419. ...вистик… — Вист (англ. whist) — карточная игра вчетвером.

С. 421. Кронштадт — портовый город на острове Котлин, вблизи Петербурга, морская гавань столицы; были популярны морские прогулки в Кронштадт.

С. 423. …психоядрие. — Психоядрие — психиатрия (греч. psyche — душа; jatreia — лечение).

С. 423. ...по синенькой берет. — Синенькая — кредитный билет в 5 р. (по цвету купюры).

С. 423. ...бумаги дестей пять извели… — Десть — единица счета писчей бумаги (в России — 24 листа).

С. 424. ...выучивая историю Шрека. — И. Шрек (1733—1808) — немецкий историк, автор многотомных трудов по истории церкви.

С. 424. Карл V (1500—1558) — император Священной римской империи.

С. 424. Лютер М. (1483—1546) — религиозный реформатор, основатель немецкого протестантизма.

С. 424. Фридрих Великий (1712—1786) — прусский король.

С. 424. …урок <…> из пунических. войн <…> или из реформации? — Речь идет о войнах Рима с Карфагеном (264—146 гг. до н. э. с перерывами). Реформация (лат. reformatio) — широкое социально-политическое и идеологическое антифеодальное движение, охватившее Западную и Центральную Европу в XVI в. и принявшее форму борьбы против католической церкви.

С. 424. Плутарх (ок. 45—ок. 127 гг.) — древнегреческий писатель, автор знаменитых жизнеописаний греческих и римских государственных деятелей.

С. 424. Тацит (ок. 58—после 117 гг.) — римский историк.

С. 424. Саллюстий (86 г. до н. э. —35 г. до н. э.) — римский историк.

С. 425. ...вавилонское столпотворение (библ.) — постройка башни, которая должна была достичь неба, предпринятая великим множеством людей. Разгневанный бог смешал языки строителей, они перестали друг друга понимать и не достроили башню. Здесь — в значении: множество (языков).

С. 425. ...и Божество <…> и любовь. — Цитата из стихотворения А. С. Пушкина «К***» («Я помню чудное мгновенье…»).

С. 426. ...заговорив <…> о падении Римской империи, об Альфреде Великом… — В 476 г. под натиском германских племен прекратила существование Западная Римская империя, а в 1453 г. — Восточная (Византия), побежденная турками. Альфред Великий (ок. 849—899) — король Англии, способствовал созданию законодательства, просвещению народа.

С. 426. Норманны (northman) — так в Западной Европе называли скандинавов в период их завоевательных походов на Европу (конец VIII—середина XI в.).

С. 426. Рашид — вероятно, Абдаллах ибн Али ибн Рашид, основатель феодальной династии (1835—1921) в Северной Аравии.

С. 426. Югурта (160—104 гг. до и. э.) — царь Нумидии, талантливый полководец.

С. 426. Аттилла — вождь (? —453 гг.) кочевого племени гуннов.

С. 426. Локк Дж. (1632—1704) — английский философ.

С. 426. Маккиавелли Н. (1469—1527) — итальянский политический мыслитель.

С. 426. Спиноза Б. (1632—1677) — нидерландский философ.

С. 428. Он мог ехать только на долгих. — «В этих случаях лошадей на станциях не меняли, а давали им отдохнуть, ночью тоже, естественно, не двигались с места (ночная езда была обычной при гоньбе на перекладных), от чего скорость путешествия резко уменьшалась» (Лотман, с. 108).

С. 431. титулярного советника…-- Титулярный советник по Табели о рангах — гражданский чин 9 класса.

С. 442. fumus patriae — дым отечества. Известное латинское выражение, использованное, в частности, в стихотворении Г. Р. Державина «Арфа» («Отечества и дым нам сладок и приятен») и в «Горе от ума» Грибоедова (д. 1, явл. 7).

С. 444. Дивиденд (лат. dividendus) — часть прибыли, подлежащая распределению между акционерами.

С. 445. — А из Гражданской палаты был запрос?-- Гражданская палата — высшее губернское учреждение, решающее тяжбы и споры.

С. 447. — О дружба! это ты! — Цитата из стихотворения В. А. Жуковского «Дружба». Процитировано также в воспоминаниях Гончарова «На родине»(VII, 305).

С. 447. ...читаю Карамзина историю... — Речь идет об «Истории государства Российского» H. М. Карамзина (1766—1826); двенадцать томов этого сочинения вышли в 1816—1829 гг.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

С. 449. Шишков А. С. (1754—1841) — русский писатель, прозаик и поэт-архаист. В вызвавших бурные споры книгах «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» (1803) и «Прибавление к рассуждению о старом и новом слоге российского языка» (1804) ориентировал современную литературу на старославянский язык.

С. 449. Каченовский М. Т. (1775—1842) — русский историк, основатель «скептической школы» в русской историографии; в Московском университете преподавал не только историю, но и «российскую словесность».

С. 449. Булгарин Ф. В. (1789—1859) — русский журналист и писатель, после 1825 г. — крайний реакционер, издатель продажной газеты «Северная пчела». В своей «Сцене из частной жизни в 2028 году от Рождества Христова» Булгарин изобразил сочувственное отношение потомков к его деятельности за то будто бы, что «этот Сочинитель даже сильно критиковал безграмотных сочинителей своего века, а особенно дурных стихоплетов» (Булгарин Ф. В. Полн. собр. соч. СПб., 1844, т. 7, с. 67).

С. 449. Греч Н. И. (1787—1867) — русский журналист и филолог, после 1825 г. — крайний реакционер, многолетний сотрудник Ф. В. Булгарина. Как филолог Греч был автором ряда получивших признание трудов по русскому языку: «Учебной книги российской словесности» (1819—1822), «Практической русской грамматики» (1827) и др.

С. 449. ...держат в хлопках… — По Словарю В. И. Даля, «хлопки — пакля, очески… пеньки и льну» (т. 4, с. 551). Держать в хлопках — нежить, баловать.

С. 450. ...верил изречению Гамлета: друг Горацио и т. д. — Имеется в виду реплика Гамлета (д. 1, явл. 3) в трагедии В. Шекспира «Гамлет»: «Горацио! есть многое и на земле, и в небе | О чем мечтать не смеет наша мудрость» (пер. Н. Полевого, 1837).

С. 451. ...от месмеризма до вертящихся столов включительно… — Месмеризм — медицинская система, выдвинутая австрийским врачом Ф. Месмером (1734—1815), широко распространенная в XVIII в. В ее основе — представление о «животном магнетизме» как о некоей силе, обладание которой позволяет отдельным индивидуумам благотворно воздействовать на течение всех заболеваний. Столоверчение — по определению В. И. Даля в его Словаре, «вошедшее в новейшее время в обычай месмерическое или магнетическое сообщенье бездушным предметам самодвижной силы, как сообщают ее, например, и электричество, магнит и пр.» (т. 4. С. 329).

С. 452. дать паспорты… — Крепостным паспорт выдавался как удостоверение того, что их продолжительная отлучка из имения разрешена помещиком.

С. 453. …фрак не от Руча — вот не годишься. — Руч — модный петербургский портной, упомянутый в «Записках сумасшедшего» («Дай-ка мне ручевский фрак…») и в «Ревизоре» («Платье заказываю Ручу, триста рублей за пару») Н. В. Гоголя. Его мастерская, по косвенным данным, находилась на Невском проспекте угол Большой Морской (ныне Невский проси., д. 9—13. См.: Адресная книга Санкт-Петербурга на 1892 год. СПб., 1892, стб. 513). В 1840-х гг. цена сшитого на заказ мужского костюма доходила до 70 р. (Пушкарев И. Описание Санкт-Петербурга и уездных городов сапктпетербургской губернии. СПб., 1841, ч. 3, с. 21).

С. 454. Измен волненье, <…> Толпы безумное веленье Или блистательный позор. — Неточная цитата из поэмы А. С. Пушкина «Цыганы» (надо: «Толпы безумное гоненье»).

С. 455. Вот хоть бы сегодня перед этим Хохоревым жеманились <…> Не правда это? — Не исключено, что Гончаров имеет в виду В. А. Кокорева (1817—1889), миллионера, откупщика, автора ряда статей по экономическим вопросам в «Русском вестнике» и других изданиях.

С. 455. О’Коннел Д. (1775—1847) — ирландский сепаратист, борец за эмансипацию католиков в Ирландии.

С. 455. Сегодня Египетский Паша корабль послал в Константинополь. — По рукописи, где зачеркнуто: Али, — можно судить о том, что речь, как и в окончательном тексте, с. 138, идет о Мехмете Али (1769—1849), правителе Египта.

С. 457…. я бы лежал на какой-нибудь козетке.-- Козетка (фр. causette) — два кресла на единой основе, расположенные одно против другого в виде буквы S.

С. 458. ...камеральные науки (нем. Kameralistik) — направление в германской экономической мысли XVII—XVIII вв., совокупность знаний по ведению государственного хозяйства. Камеральные науки преподавались в русских университетах.

С. 458. Робертсон У (1721—1793) — шотландский историк, изучавший Средневековье. Его главный труд «History of the Reign of the Emperor the Charles V» («История государствования императора Карла V», 1769) в четырех томах был переведен на русский язык (М., 1839).

С. 458. Юм Д. (1711—1776) — английский философ, сформулировавший основные принципы агностицизма, и историк.

С. 458. ...за пустой бред горячки… — Ср. в «Евгении Онегине»: «Простим горячке юных лет | И юный жар и юный бред» (II, 15).

С. 458. ...ты хотел не верхоглядом пробежать по трактирам Европы… — Ср. высказывание Гончарова во «Фрегате „Паллада“»: «Нет науки о путешествиях <…> писатель свободен <…> описывать страны и народы исторически, статистически или только посмотреть, каковы трактиры — словом, никому не отведено столько простора и никому от этого так не тесно писать, как путешественнику» (II, 16).

С. 460. Нибур Б. Г. (1776—1831) — немецкий историк античности, основоположник «критического метода» в изучении истории.

С. 460. Тьери О. (1795—1856) — французский историк, основоположник романтического направления во французской историографии.

С. 462. Лувр — художественный музей в Париже.

С. 462. Версаль — пригород Парижа, известный своим дворцово-парковым ансамблем, в который входит и дворец Трианон.

С. 462….напоминая о пройденной половине жизни… — Это и более позднее признание Обломова позволяет вспомнить начало «Божественной комедии» Данте: «Земную жизнь пройдя до половины, | Я очутился в сумрачном лесу, | Утратя правый путь во тьме долины» (пер. М. Лозинского). Ср. в письме Обломова-Штольцу: «… я мгновенно проснулся и вот уже стою на возвратном пути с моей темной тропинки — опять к свету, к блеску, к счастью, к жизни» (Варианты, с. 465).

С. 464. Мишле Ж. (1798—1874) — французский историк романтического направления; в 1838 г. на русский язык был переведен его многолетний труд «Précis de l’histoire moderne» («Очерк новой истории»).

С. 465. Винкелъман И. И. (1717—1768) — немецкий историк античного искусства.

С. 465. «Римские элегии» (1790), «Итальянское путешествие» (1816—1829), которое Обломов называет «письма из Рима», — сочинения И. В. Гете.

С. 471. Канава А. (1757—1822) — итальянский скульптор-классицист.

С. 471. Фидий (нач. V в. до н. э. —ок. 432—431 до н. э.) — древнегреческий скульптор классического периода.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

С. 481. только никак не могла склонить тетку приказать сделать суть с потрохами. — Как и квас, это любимое Обломовым блюдо должно свидетельствовать о национальном и простонародном характере его вкусов. Ср. в ранней (печатной — сб. «Для легкого чтения». СПб., 1857, т. 5, с. 380) редакции стихотворения Н. А. Некрасова «Признания труженика»: «Может быть, мой вкус немного груб, | Но люблю я с потрохами суп». Социальная характеристика некрасовского героя близка к «обломовщине».

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

С. 492. Штольц всегда смотрел на женитьбу, как на гроб — не любви. — Ср. афоризм «Всякий брак — любви могила», приписанный составителем словаря «Опыт русской фразеологии» (СПб., 1902, т. 1, с. 72) М. И. Михельсоном поэту Д. Д. Минаеву. В «Обрыве» (ч. III, гл. 19) Гончаров также вспоминает его: «Брак есть могила любви».

С. 494. Пенелопа — героиня гомеровского эпоса, верная супруга Одиссея. Чтобы избавиться от преследования женихов во время долголетнего отсутствия мужа, она прибегла к хитроумной уловке. Обещав избрать себе нового супруга, после того, как закончит ткать покрывало на гроб тестя, она ночью распускала все, что успевала наткать за день.

ВАРИАНТЫ ПРИЖИЗНЕННЫХ ИЗДАНИЙ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

С. 497. Гомбург — до 1866 г. главный город ландграфства Гессен — Гомбург, один из наиболее модных тогда немецких курортов.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

С. 497. Но он все сбирался и готовился начать жизнь… — Ср. в поэме В. С. Филимонова «Дурацкий колпак»: «Я все откладывал, все медлил наслаждаться. I Я все сбирался жить…» (Поэты 1820—1830-х годов, т. 1, Л., 1972, с. 145, БП. ВС).

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

Анненский — Анненский И. Ф. Гончаров и его Обломов. — В кн.: Анненский И. Книги отражений. М.: Наука, 1979.

Атеней — Атеней. М., 1858, ч. 1.

БдЧ — журнал «Библиотека для чтения».

Белинский — Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М.: Изд-во АН СССР, 1953—1959,. т. I—XIII.

БН БС — «Библиотека поэта». Большая серия.

ВЛ — журнал «Вопросы литературы».

ГБЛ — Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. (Москва).

Герцен — Герцен А. И. Собр. соч.: В 30-ти т. М.: Изд-во АН СССР, 1954—1966.

Гоголь — Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. М.: Изд-во АН СССР, 1937—1952, т. I—XIV.

Гончаров в воспоминаниях — И. А. Гончаров в воспоминаниях современников. Л.: Худож. лит., 1969.

Гончаров. Статьи. — Гончаров И. А. Литературно-критические статьи и письма. Л.: ГИХЛ, 1938.

ГПБ — Отдел рукописей и редких книг Государственной Публичной библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).

Григорьев — Григорьев Аполлон. Воспоминания. Л.: Наука, 1980.

Даль. Словарь — Даль Владимир. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. М., 1955.

Добролюбов — Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9-ти т. М.; Л.: Гослитиздат, 1961—1964.

Дружинин. Литературная критика — Дружинин А. В. Литературная критика. М.: Сов. Россия, 1983.

Ежегодник 1973, 1976 — Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1973,1976 гг. Л.: Наука, 1976, 1978.

ИРЛИ — Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР (Пушкинский Дом) АН СССР (Ленинград).

ЛА — Литературный архив. Л.: Изд-во АН СССР, 1951, 1953, т. 3, 4.

Летопись — Алексеев А. Д. Летопись жизни и творчества И. А. Гончарова. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960.

Лотман — Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. Пособие для учителя. Л.: Просвещение, 1980.

ЛС — Литературный сборник с иллюстрациями. Издан редакцией «Современника». СПб., 1849.

Михневич — Михневич В. Петербург весь на ладони. СПб., 1874.

НА — Невский альманах: (Из прошлого). Пг., 1917, вып. 2.

Никитенко. Дневник — Никитенко А. В. Дневник: В 3-х т. М.: ГИХЛ, 1955—1956.

ОЗ — журнал «Отечественные записки».

Пушкин — Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М.: Наука, 1962—1965, т. I—X.

PB — журнал «Русский вестник».

РЛ — журнал «Русская литература».

Свод законов 1 — Свод законов Российской империи. СПб. т. 2 — 1842. т. 3 1842.

Свод законов 2 — Свод законов Российской империи. СПб., 1876, т. 3.

Словарь 1867 — Словарь церковнославянского и русского языка, составленный Вторым отделением императорской Академии наук. 2-е изд. СПб., 1867, т. I—IV.

Собрание 1 — Полное собрание законов Российской империи с 1649 г. СПб., 1830, т. 22.

Собрание 2 — Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2. СПб., 1838, т. 12, отд. 1.

Совр. — журнал «Современник».

Страхов — Страхов В. И. О творческом процессе И. А. Гончарова: (Работа писателя над «Сном Обломова»). — Учен. зап. Саратовск. пед. ин-та, 1957, вып. 29, с. 185—214.

Театрал — Театрал. Карманная книжка для любителей театра. СПб., 1853.

Толстой — Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. [Юбилейное]. М.; Л.: ГИЗ--Гослитиздат, 1928—1959, т. 1-90.

Тургенев. Письма — Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28-ми т. М.; Л.: Наука, 1960—1968. Письма. 1961—1968.

1859 — Обломов. Роман в 4-х частях. СПб., Д. Е. Кожанчиков, 1859, т. 1, 2.

1862 — Обломов. Роман в 4-х частях. 2-е изд. СПб., 1862, т. 1, 2.

1884 — Гончаров И. А. Полн. собр. соч. СПб., И. И. Глазунов, 1884, т. 2, 3.

1887 — Гончаров И. А. Полн. собр. соч. СПб., И. И. Глазунов, 1887, т. 2, 3.

ЦГИА — Центральный государственный исторический архив (Ленинград).

Цейтлин — Цейтлин А. Г. И. А. Гончаров. М.: Изд-во АН СССР, 1950.

Чемена — Чемена О. М. Создание двух романов: Гончаров и шестидесятница Е. П. Майкова. М.: Наука, 1966.

---

1. Имена и фамилии героев романа, сокращенные в рукописи (преимущественно в первой ее части), раскрываются без оговорок и угловых скобок.
2. Против слов: полный, гораздо полнее, — на полях зачеркнутая запись: — Что это у нас хорошо пахнет, Захар? || -- Нет, не хорошо. || (от раздушенной записки).
3. Против текста: бывают люди ~ и высокая: — на полях зачеркнутая запись: Захар любил сидеть у || печки на полу и, глядя на || огонь, мешать кочергой. Он || и мечтал тогда, уносился || к себе в Обломовку, от||того и любил топить. || Обломов вскакивал иногда с || постели и ночью (как В. А. Яз.) * ||, метался в тоске, что || он ничто, что он не || исполнил своего назначения.
4. Против слов: могучее туловище, непременно ожидаешь, — на полях зачеркнутая запись: — Захар! сколько я чашек || чаю выпил? || -- Две — Заспал.
5. Здесь и далее цифры над строкой принадлежат Гончарову, указывая на перестановку слов.
6. Здесь и далее авторские сокращения в отсылках типа: «(см. л. II)» на рукописные листы,, имевшие римскую пагинацию (см. об этом Примечания, с. 680), раскрываются без угловых скобок.
7. Против слов: нет, нет! — на полях зачеркнутая запись: умывать<ся> готово⁵
8. Против слов: — Ну, ну, уйду, ~ попрекаете мне? — на полях зачеркнутая запись: [умыва<ть?>] || лоб перекрестить ⁷ || умываться готово
9. Ответьте мне, если этот проект вам улыбается (франц.).
10. Разрыв страниц основного текста объясняется тем, что в рукописи отсутствует начало 2-й главы (с. 17—26) и первым визитером Обломова является не Волков, как в окончательном тексте, а Алексеев, которому и посвящена данная запись.
11. Против слов: [чувство у другого ~ Он идет, — зачеркнутая запись: он |(не от ||личается ни по Проком || ни дос||тоин||ством
12. Против слов: были вс&ё заметные волны, — на полях зачеркнутая помета: Он слаб для порока, || ничтожен для достоинства
13. Против слов: и капли. — на полях зачеркнутая помета: ни богат, ни беден
14. Против слов: Греки, ~ ведь — на полях зачеркнутая помета: Не мир, но улица и || может быть всего лучше бы || назвать его легион ||
15. Знак вопроса принадлежит Гончарову.
16. Против слов: литографический оттиск — на полях запись: легион, океан¹⁰
17. Против слов: последний литографический оттиск — на полях запись: ни кожи, ни рожи¹²
18. Под этой строкой зачеркнутая запись: (Общ<ее> место)¹³
19. Вставленная строка не завершена.
20. На полях к словам: кидая беспокойные взгляды вокруг. — помета: (это можно поместить дальше, когда || он остается один) Имеется в виду текст». Кидая беспокойные взгляды ~ Да вы слышите, что он пишет? — внесенный позднее на поля рукописи.
21. Против слов: не нужно переезжать; — запись: как-нибудь
22. Текст не завершен: черновой набросок, посвященный отцу Тарантъева; на следующем листе он переработан и дополнен (см. ниже. с. 403—404).
23. Против текста: Он был очень ~ образования. — на полях зачеркнутая запись: что выше || его образования. || он ругал, || не доверчив²⁰
24. Против слов: подьячих старого времени, со в ее нежном цвете — на полях зачеркнутые записи: и бог знает, во что бы развились || эти семена || вот отчего сердце его играло || радостью || вот цвет его жизни, || райская картина || ему систематически развивалась || картина || и отец с улыбкою²⁶
25. Над этой записью помета: Один говорил за него || и избавлял его от труда || говорить,³⁵ другой слушал || и доставлял [способ] легкий || способ говор<ить?> Под этой записью набросок: взял денег, а потом || вернулся и все-таки³⁶ || просит шинели³⁷ || [Не могу] || Обломов просит напи||сать за него, когда тот || посоветовал ему — || -- Я и на службе не||писал, палец обрезал³⁸ — Вот ты не хо||четь ничего сделать, || а сам все просишь — Что ты, попрекаешь, || что ли³⁹
26. Против текста: принудить себя, ~ молчанием — запись: Наставала одна из* редких и грустных || минут, когда он страдал за [свою] не <развитость?> || свою неразвитость, зарытый клад и || проч. (см. лист II^й). / Он тяжело и громко вздыхал, || так что иногда [Захар] || эти вздохи долетали до Захара: || эк его там: видно от квасу || раздувает:⁵⁷
27. Текст: См. лист IV. / Сначала жил скромно ~ нанял кухарку… — вписан на полях дополнительно. Вклиниваясь в данную помету (с помощью авторского условного значка), он прерывает ее. Ее продолжение см. ниже, со слов: в семейном счастье, <…>
28. Вторая дополнительная вставка, также зачеркнутая.
29. Под этой пометой запись: Захар⁶⁷
30. Против текста: а если и ставил ~ свои мечты — на полях зачеркнутая запись: В службе с || первых годов (лист IV) || отстал. || в обществе ему || привольно было II. дома, а ежели || к кому — придет, || то сидит до || нельзя (см. [особо] лист V) || повадился ходить к || одному кому-то, || лошади поэтому не понадобились… || отпустил — || жениться все сби||рался — ⁶⁹
31. К словам: наконец, один, — над строкой и на полях вынесен текст: и после уж ни одного. Он обыкновенно зарядит ездить в один какой-нибудь дом почти ежедневно и ездит с полгода, потом, если случайно увлекут его в другое место, он повадится точно так же туда: — Это, по-видимому, окончательный на данной стадии работы вариант. Однако и другое продолжение текста наконец, один: но потом с каждым годом со только Штольц. — не зачеркнуто (см. ниже).
32. Под записанными на полях словами: в некоторых ~ кусочки ваты — зачеркнутая запись: постарел не летами, а умом, сердцем⁷⁶ и Обломов и дошел до || того, что
33. Против слов: Он враг всякого движения по натуре своей — на полях зачеркнутая запись: с летами || робок || не трещина, || а жизнь, дви||жение⁷⁷
34. Против текста: с тоской со покинул и ее. — на полях зачеркнутые пронумерованные автором записи: 1. так не удалась ему роль || его и в обществе || 2. Что ж он делал дома? Читал || нет, не заронилась охота к чтению в нем. || 3. нет он все-таки [над] пони||мал — Штольц это натолковал || ему — что на каждом человеке ⁷⁸
35. Под словами: Никто не мешал со беспорядке. — в низу листа записи: но без грусти, без сожаления; [без] он || [лениво махнул || рукой и] сонными глазами⁷⁹
36. Против слов: полумиллиона людей, окружала Обломова. — на полях зачеркнутые записи: Что ж он делал? читал? || не заронено охоты к || чтению || он уходил в себя⁸⁰
37. Между записанными на полях словами: к подвигам: и мало-помалу улеглись — зачеркнутая запись: Не сжились эти образы с вообра||жением Обломова, || не пристали⁸¹ || на всю жизнь — аппетит || только оставался долее ⁸¹
38. Против слов: он ссылался на отжившие — на полях зачеркнутая запись: танцы ⁸⁴
39. Рядом с этой записью еще одна: [глубокие] волнения || рождались || которые вырастали || он в минуту менял || вдруг две-||три позы || забыв иногда || всякий || порядок: || того и гляди || стремление || обратится || в поступок, || дело — и тогда, II-господи, каких || чудес, каких || благих по||следствий || можно бы было ожидать
40. Против этих слов на полях зачеркнутая запись: Не так, думал Обломов. || дела были хуже || Надо бы съездить в деревню — || Обл<омовский> план
41. Против слов: Так вот ~ в жизни. — на полях запись: остальное время || он проводит || волнуется лежа⁸⁷
42. Против слов: к чему ~ расположен. — на полях зачеркнутая запись: позы, волнения --⁸⁸
43. Против слов: большее или меньшее ~ смотря — на полях зачеркнутая запись: иногда плачет || о бедствиях чело||вечества, состра||дает глубоко || ближнему, || иногда смотрит || радуется || судьбам его, || какими слеза||ми || обливает || тогда он || подушку --⁸⁹
44. Под этим, записанным на полях фрагментом, заметка: (противоречие: выше || сказано, что чтение и || поэты не заронили в || него ничего, а тут || он пылок и мечта || те ль: сгладить это) ⁹⁰
45. Так в рукописи.
46. Против слов: под вечер со с Захаром. — на полях зачеркнутая запись: так он не утешается и после || в 3^й гл. || о том, что он не практически || Захар⁹¹
47. Вдоль всего варианта на полях зачеркнутая запись: (это все можно поместить в || сцену у ворот) ⁹⁵
48. Против слов: занятие он считал наказанием--на полях зачеркнутая запись: вменить в постоянную статью ⁹⁶
49. Против слов: Он исполнял ~ экстренное приказание — на полях запись: мешали друг другу⁹⁷
50. Знак вопроса принадлежит Гончарову.
51. Против слов: приносили и предлагали на разные голоса — на полях зачеркнутая запись: счет от || прачки: не || умеет || счесть.¹⁰¹
52. Против слов: и заложил ~ меру построже — зачеркнутая запись: / Он облокотился на локоть и || думает. — Чего не встаете-то? || -- Не мешай, я думаю. Куда это || они ушли, мужики? ¹⁰² (см. лист II)
53. Над текстом всего фрагмента на полях зачеркнутые записи: А! Тебе пришел в голову тяжелый, хоть еще и || смутный вопрос: отчего ты такой и отчего || другие иные — отчего он не другой: отчего || эта болезненная неразвитость ¹⁰³ (см. отчеркнутое на V или IV листе) глаза слипались и открывались Ниже еще две записи друг под другом: два несчастья случились с ним ¹⁰⁴ и: окна вставлены ¹⁰⁵
54. Против всего фрагмента, вписанного в нижний край листа, на полях запись: пойду ли охотно || на целый день? || стану ли пе||реезжать…¹¹²
55. Под текстом: — Духу, Духу! — со обварит. — вписанным на полях, зачеркнутая запись: когда тот расчувствовался, хочет пла||кать … дай еще || квасу…¹¹³
56. в пару, в параллель (франц.).
57. дым отечества (лат.).
58. К слову: Почаев — поздняя выноска на полях: (Почаев этот || потом исчезает || из романа — и || вместо его яв||ляется сам || Штольц) ¹¹⁹
59. Против текста: А вот ты прочти, со письмо от старосты? — разрозненные зачеркнутые записи: подниматься || дай бумаги написать¹²⁰ || нет || ноги зудят¹²¹
60. Против этой фразы на полях запись: клочок
61. Против этой фразы на полях запись: вс&ё тот же
62. Против этой фразы на полях запись: Куда бы нибудь || пошел ¹²²
63. Против текста: по милости Захара: ~ где-нибудь положит, — на полях записи: 2^й разгов<ор> ¹²³ |! признайся || Книг не читал, || плана не писал || кури…¹²⁴
64. Под текстом всего фрагмента на полях помета: Следует характеристика || Нечаева.¹²⁵ || их воспоминания || (Отдельная сцена || или глава. || См. Прибавл<ение?>) ¹²⁶
65. После: ширину и глубину — зачеркнуто: а. от коренного зерна его, рассадника, между Москвой и Волгой, до Сибири, Крыма и Литвы его ясность [и] правильность в недрах России до искаженных наречий прикосновением чужих языков, б. от древних озер Ильменя и Чудского в. на полях путаницу и уклонения [подслушивал] изучал от [древних озер] Ильменя [и Чудского от]
66. Было: до границ Литвы
67. Было: безбрежных граничных степей
68. Было: знал его от церковнославянской грамоты до Пушкина включительно, [тогда к<ак?>] знал все, что нало<жили?>
69. После: знал — зачеркнуто: все, что
70. Было: яркими его заплата<ми>
71. Было: наложили
72. После: Французы — зачеркнуто: и что наложили на него и то, что подбавлял в него широко шагающий вперед Русский ум
73. После этих слов непосредственно в тексте запись: (здесь можно вставить описание ста||ринного дома) ¹²⁸
74. Против слов: и верил изречению Гамлета: — на полях запись: ячмени¹²⁸
75. Текст: — Ну, продолжай, ~ чего? — вставки над строкой и на полях.
76. Слова: Вот хоть бы сегодня — вставка над строкой.
77. Текст не завершен.
78. так сказать (франц.).
79. Фатовство (франц.).
80. Знак вопроса принадлежит Гончарову.
81. Под всем этим текстом, записанным на полях, помета: Обломов задумывается?) и идет сказать ей, а || она проявляется опять девочкой, га||данья, болтовня и проч.¹⁴⁷
82. После: — Пусти [те], — говорила она, ~ моя просыпается… — зачеркнуто: а. Вы мне даете другой урок, третьего я не стану дожидаться, б. Вы мне открыли глаза на мое поведение, благодарю: теперь уже я знаю, что мне делать, и ждать от вас указаний не стану. Да, в самом деле, мы зашли далеко, а выхода нет. Я как будто ослепла, пора образумиться. Прощайте. Она пошла в. — Нет, поздно, ты правду сказал, — с задумчивым унынием говорила она: — мы зашли далеко и оба не знаем, что делать. Остается одно — не видаться. Прощай! — сухо, с горечью, прибавила она и, склонив голову, пошла по дорожке. — Я устала от этой роли, она мне не по силам: я слишком молода, — прибавила она уходя.
83. К словам: а слезами — позднее добавлено: (2)убийцу, (1)преступника — и того не казнят, не выслушавши.
84. -- Ты сумасшедший, ~ успокойся. — / зачеркнуто: — Ну что? — кротко спросила она. [-- Не ты ли сам решил не видеться? я делаю, как ты хочешь, — а теперь сходишь с ума… — Да, я сумасшедший]
85. После: на слове другие. — на полях и над строкой зачеркнуто: Ты прав: мы в опасном положении — не от молний и не от бездны, а так, как-то странно наше положение — и я не знаю, как выйти из него… — Я знаю! — сказал он, держа ее за руки и становясь на колени перед ней, — я хотел я только что собирался выговорить заветное слово, а ты вспыхнула, ушла.
86. -- Да, ты не выслушала ~ знаю. / — А знаешь ли, что я хотел сказать? — Знаю.
87. Не завершено
88. Конец второй части. В рукописи не обозначен.
89. Дефект рукописи: порван лист, отсутствует слово: губы
90. Лист не заполнен до конца, под последней фразой текста подведена черта. Конец третьей части романа. В рукописи не обозначен.
91. Так в рукописи.
92. Так в рукописи.
93. Против слов: как будто в прозрачной воде, — на полях запись: вечная весна ¹⁶⁵
94. Не завершено.