H. Чернышевский. Письма без адреса
М., «Советская Россия», 1986
Составители член корреспондент АН СССР В. Р. Щербина и кандидат филологических наук И. В Кондаков.
Автор примечаний И. В. Кондаков.
От «Русского вестника»2 публика ожидала хороших ученых статей и не ошиблась в этом предположении: в двух первых томах он дал читателям много хороших ученых трудов, из которых иные справедливо заслужили общее внимание. Не будем перечислять всех статей по различным отраслям науки, назовем только важнейшие, или по интересу содержания, или по именам авторов, или по тому и другому вместе. Главнейшим образом «Русский вестник», подобно всем нашим журналам, интересуется разработкой истории русской литературы и русской истории; так и должно быть, потому что публика ныне по преимуществу интересуется этими предметами.
Характер общего воззрения, которым «Русский вестник» намерен руководиться при рассмотрении вопросов, касающихся истории нашей литературы, определился, кажется, с более или менее достаточной для его читателей ясностью направлением статьи г. Каткова «Пушкин»3. Автор занят исследованием художественной стороны в произведениях нашего великого поэта, определением и уяснением законов творчества, которые с особенной точностью могут быть подмечены в его таланте. При этой высокой точке зрения, конечно, историческая связь художника с его веком, биографические мелочи и общественное значение его созданий имеют только второстепенное значение, и все клонится к разрешению чисто эстетических задач. Большая часть рецензий, помещенных в «Русском вестнике», подтверждает своим характером уверенность, возбуждаемую этой капитальной статьей журнала: он хочет быть органом художественной критики. Конечно, литература наша может от этого только выиграть, и каждое определенное, твердое, верное себе направление имеет цену уже потому, что в основании его лежит убеждение. Статья г. Анненкова4 «О значении художественных произведений для общества» очень верно соответствует направлению, выражаемому эстетическим исследованием г. Каткова. По истории литературы «Русский вестник» представил прекрасную статью г. Савельева, известного нашего ориенталиста: «Н. И. Надеждин»5. Г-н Савельев в последнее время был в близких отношениях к покойному редактору «Телескопа» и воспользовался оставшимся после него отрывком автобиографии, чтобы высказать несколько верных и теплых замечаний о литературной деятельности и личных качествах этого замечательного писателя. Превосходно написан и чрезвычайно интересен отрывок из воспоминаний нашего знаменитого романиста И. И. Лажечникова «Знакомство мое с Пушкиным».
По русской истории заметим статьи г. Соловьева6 «Древняя Русь» и «Август-Людвиг Шлецер», г. Д. Милютина «Суворов», г. П. К. Щ--аго «Правление царевны Софии» и г. Чичерина «Обзор исторического развития сельской общины в России». О каждой из них мы должны сказать по нескольку слов, а исследование г. Чичерина, касающееся вопроса очень важного и в высшей степени интересного и представляющее выводы, совершенно различные от общепринятого доселе взгляда, заслуживает подробного рассмотрения, и мы готовы были бы посвятить ему не несколько слов, а несколько десятков страниц.
«Древняя Русь» г. Соловьева — общий взгляд на исторические отношения России к Западной Европе: главная мысль автора, что наш народ всегда стремился быть одним из европейских народов, хорошо известна была публике как одно из основных понятий г. Соловьева. «Август-Людвиг Шлецер» — не исследование о значении трудов этого ученого по русской истории, а биографическое введение к этому исследованию, без сомнения приготовляемому автором. Г-н Соловьев рассказывает жизнь Шлецера до отъезда из России в 1767 году. Статья эта принадлежит к числу лучших в «Русском вестнике». Д. А. Милютин дал журналу не менее, если еще не более занимательную главу из первой части своей «Истории итальянских войн». Личность Суворова очень верно понята и ясно очерчена в этом обзоре его жизни до назначения главнокомандующим русской армии, посланной в Италию. «Правление царевны Софии» г. Щ--аго возбудило общее внимание догадками о том, кто этот г. Щ--ий, загадочная подпись которого в первый раз является в нашей литературе под статьей, отличающейся если не глубоким изучением источников, то хорошим рассказом, если не новым взглядом на людей и события, то, во всяком случае, удачным выбором эпохи, очень важной и мало разработанной нашими историками. Когда любопытство, возбужденное именем автора, остыло, многие от одной крайности перешли к другой и стали отнимать у рассказа все достоинства. Это несправедливо: статья г. Щ--аго, конечно, не есть капитальное произведение великого исторического таланта или глубокой учености, но она написана живо и хорошо.
Важнейшая в научном отношении статья, из всех доселе помещенных «Русским вестником» — «Обзор исторического развития сельской общины в России», принадлежит молодому ученому, также, если не ошибаемся, в первый раз выступающему на литературное поприще7. Нам кажется, что труд г. Чичерина имеет существенные недостатки, но, тем не менее, надобно ожидать от деятельности автора прекрасных результатов для науки, лишь бы только он продолжал трудиться, как начал, продолжал сочувствовать не мелочным, хотя блестящим подробностям внешней истории, а великим вопросам нашего исторического быта: для первых всегда найдется довольно компиляторов и рассказчиков, вторые нуждаются в даровитых исследователях. Первая статья г. Чичерина встречена живым сочувствием каждого просвещенного читателя, одобрением всех замечательных специалистов. Желать надобно, чтобы это побудило его идти по дороге, на которую вступил он решительно и удачно, а других молодых ученых — следовать его примеру, Достоинства исследования г. Чичерина так несомненны, что мы не боимся высказать откровенное мнение о тех сторонах его труда, которые вызывают критику.
Г-н Чичерин был возбужден к своему исследованию, как видно, мнением о патриархальном происхождении нашей сельской общины, высказанным в известной книге барона Гакстгаузена8. У него родилось желание проверить изучением фактов это понятие, показавшееся ему несправедливым. Он стал искать в истории подтверждения или опровержения доказательств, приводимых Гакстгаузеном, — нашел, что их можно опровергнуть, опроверг и удовлетворился этим, полагая, что опровергнуть слова Гакстгаузена значит доказать неосновательность мнения, разделяемого знаменитым путешественником. Он остановился на Гакстгаузене — это была, нам кажется, первая ошибка с его стороны. Автор «Путешествия но России» авторитет в сельском хозяйстве, политической экономии, если угодно, в этнографии и многом другом, касающемся современного быта, но не в истории. Он излагает вопрос, обративший на себя внимание г. Чичерина, только мимоходом, не развивая в надлежащей полноте и точности доказательств, на которых основывается мнение, кажущееся ему справедливым. Эта неполнота и неточность опровергаемого писателя послужили причиною неполноты и неточности и в опровержении. Если бы г. Чичерин, начав с Гакстгаузена, не остановился на нем, а перешел к нашим историкам9, он нашел бы истинных своих противников, от победы над которыми и зависит успех его дела, потому что у них мнение о патриархальном происхождении русской общины подкрепляется гораздо сильнейшими доказательствами, нежели у немецкого экономиста. Он нашел бы тогда необходимость сообщить более строгости и самым приемам, употребляемым у него при решении вопроса. Теперь же многие существенно важные для решения вопроса факты, выставленные нашими историками10 в таком виде, которым подтверждается патриархальное происхождение нашей общины, он оставляет без внимания, о некоторых других высказывает понятия, едва ли согласные с нынешним состоянием русской истории, и вообще полагает доказанным многое, вовсе недоказанное, и, наоборот, лишенным доказательств многое кажущееся ныне положительно доказанным. Оттого и результаты его исследования, в которых несомненно есть доля правды, являются не вполне доказанными, а часто и решительно преувеличенными. Не считаем научным доводом той мысли, которой, будто твердейшим аргументом заключается его статья: «сравнивать наши общины с патриархальными общинами других народов значит отрицать в нас историческое развитие» — это вовсе не аргумент: во-первых, наука должна стремиться не к тому, чтобы доказать ту или другую приятную или неприятную для нас мысль, вносимую в науку извне, а просто к открытию истины, какова бы она ни была; во-вторых, неподвижность сельских общин вовсе не есть доказательство неподвижности всего нашего исторического существования: известно, что общий ход исторического движения состоит в расширении его круга; начинается оно с передовых классов общества и достигает низших слоев народа, что совершается очень медленно. И в Англии и во Франции народ еще недавно и очень мало вовлечен в историческое движение; тем естественнее полагать, что у нас оно еще и не касалось сельского быта, и факты доказывают, что историческими деятелями у нас доселе были только высшие сословия и, отчасти, города: о народе история упоминает редко, разве в исключительных случаях, как в 1612 году, да и то для того только, чтобы тотчас же опять забыть о нем. Удивительно ли после того, что историческое движение очень мало касалось внутреннего быта сельских общин? Так и думают обыкновенно, полагая, что они составляют остаток патриархального быта. Г-н Чичерин приходит к совершенно другим выводам, которые выражены им в следующих положениях:
«Из исторического обзора сельских учреждений мы можем вывести следующее:
1. Что наша сельская община вовсе не патриархальная, не родовая, а государственная. Она не образовалась сама собою из естественного союза людей, а устроена правительством, под непосредственным влиянием государственных начал.
2. Что она вовсе не похожа на общины других славянских племен, сохранивших свой характер посреди исторического движения. Она имеет свои особенности, но они вытекают собственно из русской истории, не имеющей никакого сходства с историей западных славянских племен.
3. Что наша сельская община имела свою историю и развивалась по тем же началам, по каким развивался и весь общественный и государственный быт России. Из родовой общины она сделалась владельческой, а из владельческой государственной. Средневековые общинные учреждения не имели ничего сходного с нынешними: тогда не было ни общего владения землею, ни ограничения права наследства отдельных членов, ни передела земель, ни ограничения права перехода на другие места, ни соединения земледельцев в большие села, ни внутреннего суда и расправы, ни общинной полиции, ни общинных хозяйственных учреждений. Все ограничивалось сбором податей и отправлением повинностей в пользу землевладельца, и значение сельской общины было чисто владельческое и финансовое.
4. Настоящее устройство сельских общин вытекло из сословных обязанностей, наложенных на земледельцев с конца XVI века, и преимущественно из укрепления их к местам жительства и из разложения податей на души».
Если бы эти положения были подтверждены решительными доказательствами, все наши понятия о внутренней истории русского быта совершенно изменились бы, чему, сказать кстати, нельзя было бы не радоваться, потому что новые, вводимые мнением о недавнем происхождении нынешней сельской общины, представляли бы гораздо более приятного личным желаниям почти каждого из нас. Но дело в том, что г. Чичерин, исключительно занимаясь Гакстгаузеном, недостаточно, как нам кажется, опроверг мнение о патриархальном происхождении нашей сельской общины, только разделяемое немецким путешественником, но вовсе не им основанное и опирающееся на многочисленные факты, не приводимые, конечно, у Гакстгаузена и не рассмотренные в статье нашего исследователя. Кроме того, как нам кажется, г. Чичерин допустил в основных своих понятиях некоторую неясность, чему причиной опять изложение Гакстгаузена, который, как мы сказали, не имел намерения углубляться в исторический вопрос, чуждый его специальности. Г-н Чичерин скромно говорит, что «не имел претензии написать полную историю сельской общины, а хотел только выставить на вид некоторые исторические данные, могущие служить к уяснению этого важного вопроса». Мы, ограниченные тесным пространством трех-четырех страниц в беглом журнальном обозрении, еще менее можем предъявлять претензию на полный разбор его прекрасной статьи, обильной и новыми фактами и новыми взглядами; мы хотим также только высказать некоторые замечания относительно ее существенных положений. «Наша община не родовая, она не образовалась сама собою из естественного союза людей», потому что в нее вторглись чуждые элементы, именно она подпала под власть чуждого ей князя и его дружины. Но автор не исследовал, в каком отношении эти владельцы стали к внутреннему быту общины. Касались ли они ее внутреннего устройства или довольствовались тем, что собирали подать, брали ратников на время похода и присвоили себе право судить по старым обычаям? Все доказывает, что они ограничивались этой заботой о собственных правах и выгодах, этими чисто внешними отношениями, и, если община исполняла свои обязанности к владельцу, она ведала свои домашние дела, как хотела. «Земля стала собственностью князя и других владельцев, а не общины». Что ж тут важного для общинного начала? и ныне земля составляет собственность государства или помещика, а не общины; за крестьянами, ее населяющими, признается только право пользования ею, а не собственности, но делить ее между собою по старому общинному началу никто им не мешает — ни государственная администрация, ни помещик. Так и всегда было. В какие бы руки ни переходила высшая власть над землею, которую населяют и непосредственно обрабатывают поселяне, они все-таки обрабатывали и делили ее между собою по старому обычаю. Владелец в это не вмешивался, потому что это не касалось его интересов. Правда, прямая выгода побуждала его, как побуждает и ныне, часть земли, находящейся в его владении, брать в собственное пользование и обрабатывать ее посредством натуральной повинности, возлагаемой им на поселян, или отдавать в наем. Г-н Чичерин, находя в древних памятниках факты, указывающие на обычай отдавать землю в наем, видит в них доказательство, что в XIV—XVI или в XII—XV веках (наугад определяем эпоху, к которой надобно относить по его теории падение общины, потому что он сам не определяет его точным образом) община совершенно исчезла. Это несправедливо. Никто не думает, чтобы когда-нибудь все пространство русской земли делилось между членами общин: напротив, за выделением каждому участка для обработки, всегда оставалось множество земли: она принадлежала племени или общине; потом, когда явились владельцы, принадлежала владельцу, как ему принадлежала и земля, предоставленная в обработку общине, живущей под его властью; и если эта часть земли, не принадлежащая к участку, обрабатываемому общиной, отдавалась в наем, это нисколько не мешало внутреннему порядку общины, которая оставленные ей земли все-таки делила между своими членами. Право найма существовало и в патриархальной общине, — этого никто не думал отрицать. Продажа и покупка разных участков земли отдельными лицами также не мешает признавать, что общинное владение продолжалось. Никто не думал отрицать, что подле общинных земель издавна возникли частные владения. Напротив, историки наши говорят об этом положительно и находят, что количество земли, состоящей в частной собственности, постепенно увеличивалось; но все-таки большая половина обрабатываемой земли оставалась в общинном владении (если община была независима от частного владельца) или, по крайней мере, в обработке у общины с прежним обычаем дележа (если община находилась под властью частного лица). Третью причину утверждать, что родовая община в XIII—XVI веках исчезла у нас, автор находит в переселениях крестьян, которые тогда не были крепки земле: родственники могли расходиться, чуждые друг другу люди сходиться. Это опять ничего не доказывает. Никто не думал утверждать, чтобы общинность владения земли в каком-нибудь селе Иванове или Петрове в XVI или XV веке зависела от того, что все поселяне, живущие в нем, считают себя потомками одного и того же лица, Ивана, жившего в XII веко, или Петра, жившего в IX веке. Они могли быть совершенно посторонние друг другу люди и знать, что не находятся в родстве, — и все-таки они по старому обычаю делили землю. Ученые, думающие, что община наша имеет патриархальное происхождение, не то полагают, чтобы до XVII века не существовало на Руси никаких отношений, кроме родовых: напротив, они показывают, как мало-помалу развивались отношения, чуждые родовому быту, и говорят только, что по старому обычаю, при отсутствии причин поступать иначе, на эти новые отношения переносились формы и учреждения родового быта. Так было и с общинным началом. Принимая в общину постороннего человека, ему давали в XV веке участок земли, как то делается и ныне. Притом автор, по-видимому, представляет себе, что до укрепления поселян за землею переселения отдельных лиц с одного жительства на другое происходили в таком обширном размере, какого они наверное не имели. Нельзя предполагать, чтобы до конца XVI века поселяне наши «предавались», как он выражается, «кочевой жизни» и чтобы на Юрьев день дороги покрывались бесчисленными обозами переселенцев. Без особенных, чрезвычайно сильных причин, без крайней необходимости земледелец не решится на переселение: оно очень трудно для него. И чем внимательнее вникнем в данные, сохраненные для нас актами, летописями, песнями, записками иностранцев, тем тверже убедимся, что распоряжения об укреплении поселян за землею были вызваны не столько желанием прекратить бродяжничество, сколько другими соображениями, о которых упоминает и г. Чичерин. Самое приведение в исполнение этой меры доказывает, что число действительно пользовавшихся прежним обычаем было не слишком значительно и что масса населения вначале приняла новую меру довольно равнодушно, более как формальность, нежели как существенное изменение в материальном положении. Следствия обнаружились уже через несколько лет, как то указано, между прочим, и г. Соловьевым в «Обзоре событий конца XVI и начала XVII столетий». А когда поселяне решались переселяться, это чаще всего делалось не отдельными людьми, а целыми волостями или селами. Причины были общие для всех жителей села или волости — недостаток земли, или обременительность условий, или слух о лучших условиях. Да и ныне подобные факты совершаются большей частью сообща всеми поселянами, а не отдельными искателями приключений. Словом, ближайшее соображение фактов убеждает, что число новых пришельцев в общине никогда не могло быть так значительно, чтобы расстроивать ее: община сидела на месте, а когда двигалась, — что случалось редко и не с многими общинами, — то двигалась вся вместе, и через переселение изменялись только ее местожительство и внешнее отношение к владельческой власти, а не внутренние отношения между поселянами, ее составлявшими. Таким образом, доказательства, на которых основывается заключение г. Чичерина о совершенном упадке общинных отношений между членами самой общины в XIII—XV веках, не представляются убедительными. Община не разрушалась: она только потеряла значение в общей государственной жизни, не имела влияния на исторические события, — это бесспорно, но эти события не коснулись ее внутреннего устройства, потому что никому не было охоты обращать на него внимания. Г-н Чичерин, кажется, смешал эти существенно различные факты, внешнее бессилие и бездействие принял за смерть. Но если бы община умерла в XVI веке, каким образом и когда могла бы она воскреснуть и, притом, воскреснуть в совершенно прежнем виде? Г-н Чичерин считает ее восстановление следствием мер, принятых правительством с финансовой целью: подати вернее уплачиваются целой волостью, нежели отдельными лицами. Но, во-первых, эти причины существовали и прежде; во-вторых, где доказательства того, что общинное владение землею восстановлено административными мерами? Таких указов нет, напротив, общинное владение постоянно упоминается в узаконениях как старинный обычай. Да и когда обычное право (les coutumes), если оно умерло в жизни, восстановлялось письменным законоположением? Этому нет ни одного примера не только в русской, но и ни в какой другой истории. Характер письменного всегда нововведение, и что касается вопросов владения — всегда до сих пор во всех странах — все более и более строгое развитие прав личной собственности. И, наконец, каким образом созданная мерами правительства с финансовою целью в XVII—XVIII веках русская община могла бы походить своим внутренним устройством на патриархальную общину других славянских племен? Г-н Чичерин просто отрицает это сходство, не представляя доказательств своему отрицанию. Он имел бы основание отрицать только тогда, если бы сравнил внутреннее устройство русской, сербской и прочих общин; а этого-то именно он и не сделал. Словом, если он хочет, чтобы наука приняла его мнение об исчезновении у нас сельской общины в XIII—XV веках и возрождении ее административными мерами в XVII—XVIII столетиях, он должен представить новые доказательства, которые опровергали бы понятия наших историков и факты, ими выставленные на первый план в истории нашего внутреннего быта. Если [он] сделает это, наши специалисты, конечно, первые порадуются тому, что их ошибка будет открыта, потому что истина для ученого, преданного своей науке, дороже всего. Но мы должны сказать, что опровергнуть понятие о нашей общине, как остатке глубокой древности, а не создании XVII—XVIII столетий — дело очень трудное и едва ли возможное.
Мы прямо высказали наше мнение о положениях, которые старается доказать г. Чичерин, потому что никакие противоречия не отнимут у его статьи важного достоинства: она — первое подробное исследование о вопросе, чрезвычайно важном, и если решение, предлагаемое автором, не будет принято наукой, то, без сомнения, специалисты отдадут справедливость тому, что труд его представляет много материалов для истории русской общины, особенно внешних ее отношений к владельцам; существенное же значение для русской истории несомненно приобретет она тем, что послужит исходной точкой для новых изысканий, — и, судя по качествам, какие обнаружил автор в своем первом труде, надобно желать, чтобы он принял участие в этих дальнейших изысканиях.
По всеобщей истории читателями «Русского вестника» была замечена статья г. Кудрявцева «Карл V». О лекции покойного Грановского «Океания и ее жители» мы уже имели случай говорить11.
В настоящее издание вошли публицистические работы Чернышевского, относящиеся ко времени общественно-политического подъема в России — подготовки крестьянской реформы и первой революционной ситуации (1856—1862). Все они, за исключением прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» и «Писем без адреса», публиковались в подцензурной печати и сохранили на себе следы острой социально-политической борьбы, которую вели революционеры-демократы с крепостничеством, самодержавием, политической реакцией и мракобесием в условиях крайне стесненной свободы слова и печати. «Для публициста, — писал Н. Г. Чернышевский, — кроме знания потребностей общества, нужно также понимание форм, по которым движется общественный прогресс. До сих пор история не представляла ни одного примера, когда успех получался бы без борьбы» (Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. V, с. 649).
«Главным качеством публициста» Чернышевский называл «специальную обязанность» журналиста перед обществом, в соответствии с которой «он выражает и поясняет те потребности, которыми занято общество в данную минуту. Служение отвлеченной науке, — продолжал он, — не его дело; он не профессор, а трибун или адвокат» (Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. V, с. 647). Именно таким трибуном и адвокатом народа был Чернышевский во всех своих произведениях, публицистических в первую очередь. Это была боевая программа революционно-демократической публицистики, которой сам Чернышевский был верен до конца.
Тексты публицистических произведений Чернышевского печатаются по изданию: Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 16-ти т. М., Гослитиздат, 1939—1953. Восстановлены цензорские изъятия, а также внесены текстологические уточнения и разыскания, проделанные при подготовке недавних изданий: Чернышевский Н. Г. Литературная критика. В 2-х т. М., Худож. лит., 1981; Чернышевский Н. Г. Очерки гоголевского периода русской литературы. М., Худож. лит., 1984; Чернышевский Н. Г. Письма без адреса. 2-е изд., доп. М., Современник, 1983.
Впервые — Современник, 1856, № 5, в разд. «Заметки о журналах». Раздел «Заметки о журналах», содержавший обозрение текущей периодической печати (в том число отзывы о печатавшихся в журналах литературно-художественных произведениях и статьях по актуальным вопросам русской жизни) появлялся почти в каждой книге «Современника» на протяжении 1856 и 1857 гг. Чаще всего этот раздел журнала вел Н. Г. Чернышевский.
1 Чичерин Б. Н. (1828—1904) — историк, видный представитель западнического крыла дворянского либерализма (правого толка), проделавший весьма радикальную эволюцию от умеренно-оппозиционного вольномыслия до откровенного охранительства. Выступал с позиций так называемой «государственной» школы в изучении экономической и политической истории России, обосновывавшей теорию, согласно которой все развитие общественной жизни происходило под прямым воздействием государства. Чернышевский увидел в государственной теории Чичерина теоретическую основу для защиты самодержавия, политической реакции (см., например, рецензию на работу Чичерина «Областные учреждения России в XVII веке» — Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. III, с. 568—584 — и статью «Г-н Чичерин как публицист» — там же, т. V, с. 644—669).
2 «Русский вестник» (Москва) — журнал первоначально умеренно-либерального, а затем все более и более консервативного толка. Редактор — М. Н. Катков. На начальном этапе журнал (основан в 1856 г.) допускал определенные демократические тенденции, что привлекло к нему широкий интерес публики, в том числе прогрессивно настроенной интеллигенции (например, вначале в журнале сотрудничал Салтыков-Щедрин). Чернышевский также усматривал в образовании журнала позитивное и во многом демократическое начинание. В связи с ростом в конце 50 — начале 60-х гг. XIX в. революционно-демократических настроений журнал и его редактор повернули резко вправо.
3 Катков M. H. (1818—1887) — общественный деятель, публицист; в 1850-е гг. выступал как литературный критик с позиций «чистого искусства». Относящаяся к этому периоду творчества Каткова статья «Пушкин», опубликованная в январе — феврале 1856 г., в значительной своей части воспроизведена в кн.: Русская эстетика и критика 40—50-х годов XIX века. М., 1982, с. 369—400.
4 Анненков П. В. (1813—1877) — литературный критик, издатель и редактор собрания сочинений А. С. Пушкина 1855—1857 гг., автор первой научной биографии великого поэта. В критике придерживался «эстетического» направления; по своим политическим взглядам являлся либералом, западником. Анненков был лично знаком с К. Марксом и переписывался с ним.
5 Надеждин Н. И. (1804—1856) — литературный критик и публицист, редактор журнала «Телескоп» (1831—1836), в котором начинал свою критическую деятельность В. Г. Белинский. За публикацию «Философического письма» П. Чаадаева был сослан в Усть-Сысольск, а журнал закрыт.
6 Соловьев С. М. (1820—1879) — русский историк, автор многотомной «Истории России с древнейших времен» (к моменту написания Чернышевским настоящего обзора вышло 5 томов), высоко ценимой Черпышевским.
7 В 1856 г. В. Н. Чичерин написал статью «Восточный вопрос с русской точки зрения», которая распространялась в рукописном виде и была опубликована лишь в 1861 г. за границей.
8 Гакстгаузен А.-- реакционный немецкий экономист и историк, специалист в области сельского хозяйства. Барон, прусский тайный советник. Автор многотомного труда о сельскохозяйственных учреждениях России, в котором отразил свои впечатления, вынесенные им из путешествий по ряду губерний средней полосы России и Украины, и опубликовал ряд документов, касающихся аграрных порядков и обычаев русского крестьянства, и прежде всего — сельской общины. Критическому анализу труда Гакстгаузена Чернышевский посвятил специальную статью «Исследования о внутренних отношениях народной жизни и в особенности сельских учреждениях России» (Современник, 1857, № 7).
9 Наши историки — Чернышевский имеет в виду прежде всего С. М. Соловьева, в трудах которого можно почерпнуть более правильные сведения, нежели у Гакстгаузена.
10 О лекции выдающегося русского историка профессора Московского университета Т. Н. Грановского «Океания и ее жители», опубликованной в «Русском вестнике», Чернышевский писал в «Заметках о журналах» за декабрь 1855 и январь 1856 гг. (Современник, 1856, № 2), (см. т. III, с. 631—632).