Н. Тимковскій. Душа Л. Н. Толстого. Книгоиздательство писателей въ Москвѣ. Стр. 178, цѣна 1 руб.
Къ своей задачѣ г. Тимковскій относится, какъ типичный художникъ и беллетристъ. Онъ пытается, за призрачной внѣшностью найти основное ядро души Толстого, тѣ соки, которыми она питалась. Въ міропониманія Толстого былъ цѣлый рядъ противорѣчій; -происходятъ они, по мнѣнію г. Тимковскаго, оттого, что Толстой всегда игнорировалъ индивидуальное ради общаго, ради схемы. Когда онъ имѣлъ дѣло -съ живыми людьми, въ обыденной обстановкѣ, онъ относился къ нимъ бережно, высоко ставилъ ихъ личность; но лить только начиналъ разсуждать о людяхъ, ихъ отношеніяхъ, — морали, — такъ сейчасъ, мѣсто живого человѣка занимала отвлеченная фигура, пригодная лишь для силлогизмовъ. Въ этомъ состояла ошибка Толстого, которую, наконецъ, — понялъ г. Тимковскій: несмотря на то, что великій писатель постоянно бранитъ Дарвина, Огюста, Копта, онъ весь погрязъ въ раціонализмѣ и позитивизмѣ, столь свойственномъ XIX вѣку. Передъ нимъ стояла такая же диллема, какъ и передъ Ибсеномъ: или все, или ничего; или принять жизнь, какъ -она есть, или отказаться отъ ноя ради мертво-разсудочной схемы. Какъ это ни странно, Толстой выбралъ послѣднее, по выраженію г. Тимковскаго, отбросивъ зерно, оставилъ себѣ лишь одну скорлупу. Но скорлупа есть нигилизмъ: понятно, что Толстой такъ увлекся Шоленгауеромъ, въ буддизмѣ и нирваннѣ онъ чувствовалъ что-то родственное себѣ. Сущность вещей, міръ въ себѣ скрытъ отъ насъ измѣнчивымъ покрываломъ Майи, неизмѣнна только Нирванна. Шопенгауеръ преодолѣвалъ свой пессимизмъ въ моментъ эстетическаго безстрастнаго созерцанія, когда молчала неразумная воля. Для Толстого, презиравшаго музыку и искусство, побѣждавшаго огромный соблазнъ пойти слушать Рубинштейна ради отвлеченной морали, не могло быть и этихъ рѣдкихъ минутъ отдохновенія; искренность его заявленія, что, достигнувъ 50 л., онъ былъ на краю самоубійства, но подлежитъ никакому сомнѣнію. Выйти изъ этого состоянія Толстому помогло «нижнее, глубокое теченіе, о которомъ онъ писалъ въ 1901 году, поправляясь отъ тяжкой болѣзни. Въ немъ былъ огромный запасъ любви къ людямъ. Чѣмъ дальше, тѣмъ эта любовь становилась все болѣе „божеской“ и менѣе „человѣческой“. Въ связи съ этимъ самъ великій писатель дѣлался человѣкомъ „не отъ міра сего“. Г. Тимковскій говоритъ о натурахъ „земныхъ“ и „неземныхъ“; къ числу послѣднихъ онъ причисляетъ Толстого. — Опрашивается, какъ же примирить это послѣднее утвержденіе г. Тимковскаго съ тѣмъ, что было говорено во всей первой половинѣ книги о раціонализмѣ Толстого, математикѣ и алгебраическихъ знакахъ? Раціоналистъ, признающій лишь одну математическую достовѣрность и человѣкъ не отъ міра сего», съ презрѣніемъ относящійся къ этой жизни, какимъ, очевидно, хочется сдѣлать Толстого г. Тимковскому, и какимъ Толстой никогда не былъ! — Это неумѣніе разобраться въ противорѣчіяхъ Толстого обнаруживаетъ характерную особенность г. Тимковскаго, состоящую въ томъ, что онъ можетъ вѣрно подмѣтить извѣстное переживаніе, разъяснить его, но не въ состояніи критически къ нему отнестись. Въ книгѣ имѣется цѣлый рядъ сравненій весьма удачныхъ, разъясняющихъ тѣ или иныя стороны жизни Толстого, но оно производить впечатлѣніе недостроеннаго зданія, ибо нѣтъ цѣльнаго впечатлѣнія изображаемой души, а оно обязательно должно быть: неважно, что останутся противорѣчія, лишь бы было органическое единство личности писателя, ея переживаній, хотя бы противорѣчивыхъ. Въ концѣ книги г. Тимковскій разсказываетъ любопытные эпизоды изъ своего личнаго знакомства съ Толстымъ.